- Кем быть изволите? - полюбопытствовал человечек, наружность которого могла показаться приятной, когда бы ни странный мундир неизвестного военного образца и сапоги, покрытые пылью, толщина которой свидетельствовала о дальности похода.
- Пошёл вон, дурак! - ответствовал я добродушно, поскольку не переношу обид, наносимых мною другим.
Человечек нелепо задёргался, внутри у него что-то засвиристело, как в чайнике, близком к закипанию, но, подоспевший в последнюю минуту генерал-губернатор с орденской лентой через плечо, успел удержать его от неизбежного падения, правда, ненадолго.
- Каков субъект, - указывая на меня скрюченным пальцем, произнес человечек, - бунтовщик хуже академика Сахарова. Сажать не будем, но наказать следует.
- Пошёл вон, дурак! - разъярился генерал губернатор по моему адресу.
Позднее голову одного покажут народу, а другого - исчезнет и не будет найдена. Любопытным разъяснят, скрупулёзно соблюдая строгости законодательства и права, что мундир и сапоги принадлежали императору.
Когда же незначительное, на первый взгляд, событие превратится в историю, профессионалы затеят спор, был ли это переворот или революция? А любители устроят яростную свалку за право приписать себе славу случившегося.
ПРЕЗУМПЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ
Жаль, что закончились те времена, когда портреты членов правительства можно было лицезреть на каждом углу. Удобство заключалось в том, что, глядя на них, прекрасно понимали, кого следует винить в своих несчастьях. А нынче мы на распутье. Печали не покидают нас, но обвинить кого-то конкретно не получается. Не имеем права.
Как сказали бы юристы, действует презумпция невиновности. Эмоциональных улик недостаточно, чтобы построить обвинение, а фактических доказательств не собрать. Мешают те, чьи изображения на портретах отсутствуют.
Обидно, конечно, но приятно осознавать, что живёшь в правовом государстве, где никто не может быть осуждён за преступления очевидные, но не доказанные. Правда и то, что подозреваемые имеют больше власти, чем обвинители. Но это уже издержки, а не само право.
НАПАДЕНИЕ
Шеф мрачно оглядел соучастников, а те, сконфузившись, уткнулись носами в карту города.
- Итак, - произнёс Шеф, давя голосом на мозги, как стальная плита на грудь, - повторим для верности схему операции "Апокалипсис". Группа Панькина, по прозвищу Лохань, в составе трёх автомобилей и одной инвалидной коляски, появится на перекрёстке со стороны вокзала. Мотоциклетный эскадрон, возглавляемый Неумывако, прозванным Философом, будет ждать в засаде сигнала от Симонихина, известного в наших кругах как Пулемёт. Он и обязан, по нашему замыслу, выйти на прямой контакт с "мусорами". Пароль к началу операции, крик Пулемёта: "Отдайте всё, что у меня взяли, а то я пожалуюсь маме. И вообще, я впервые в вашем городе"! Вопросы будут?
- С вашего разрешения, шеф.
- Только побыстрее, Лохань.
- А ежели мусора не возьмут?
- Как это?
- Обыкновенно. Скажут, вали отсюда, от чужих не принимаем.
Шеф растерялся. В его сухих, как забытые озёра, глазах можно было прочесть, что подобный исход даже не приходил ему в голову.
- Чушь собачья, вот что! - рассвирепел Шеф. - Покажите мне такого, который не берёт. Почему мусора должны быть исключением? За сорок лет моей деятельности не припомню случая, чтобы кто-нибудь из них упустил возможность дать в зубы или взять предложенное. Они и свидетелей не боятся, потому что свидетели боятся их.
- И всё-таки, - подключился к спору Пулемёт, недовольный тем, что именно ему досталась самая опасная роль в плане Шефа, - надо бы предусмотреть и такой исход.
- Нечего предусматривать, - ввязался в разговор обычно молчаливый Философ. - Кричи всё равно. В крайности вруби сам себе по морде, чтобы натуральней вышло.
Операция удалась блестяще. Пулемёту двинули промеж глаз так. что крик его мог бы разбудить спящего на луне сторожа. Сидевшие в засаде снимали происходящее на видео, тогда как атакующие окружили полицейских плотным кольцом, и вид у тех с поднятыми руками был жалок, как у нашкодивших детдомовцев.
В суде, на редкость строгом и на удивление нелицеприятном, было указано, что, при задержании рэкетиров, полиция не только злоупотребила служебным положением, но и превысила пределы необходимой самообороны.
Провинившиеся покорно восприняли суровые приговоры, поскольку им лучше других, было известно, насколько опасно связываться с правосудием.
На выходе из Дворца правосудия Шеф, шутя, подтолкнул осторожного Лоханя: "А ты сомневался, дурачёк, все берут, даже судьи".