Я должен был призываться в царскую армию в 1910 году в октябре месяце. По царскому закону все мужчины на 21 году отроду должны призываться в армию. Поэтому молодые ребята, которым пошел 21 год, назывались некрутами или рекрутами. Но в армию брали не всех парней, которым пошел 21 год, они распределялись по группам по семейным обстоятельствам. Например, в семье, в которой еще отец рекрута не достиг 42-летнего возраста, а сыну уже 21-й год, то он считался лобовым (прим. Словарь Даль: Лобовой, по рекрутству, изъ первой очереди, въ первую голову) и на приемном пункте этих людей берут в армию в первую очередь, если, конечно, у них нет поврежденных членов и парень полностью здоров. Лобовыми также считались те, у которых есть старшие братья и они работоспособны, или если младшему брату достигло ко времени призыва старшего брата 18 лет, он тоже назывался лобовым.
Семьи, в которых только один сын и больше нет детей, не брались во внимание. Если отцу более 42 лет парни считались второй льготы и их брали только тогда, когда не хватало на приемных пунктах лобовых некрутов. Были и ребята, которых освобождали от армии по первой льготе, этих ни при каких случаях в армию не брались. Если парень возглавляет семейство, является хозяином дома, то он имеет первую льготу на освобождение от армии. Но все же освобожденных от действительной военной службы по второй льготе в летние месяцы в июне привлекали к военному обучению, их называли ополченцами. Ополченцам не выдавали военную форму, они были одеты и обуты в свою крестьянскую одежду. Им на руки оружие не выдавали, на плечах они вместо пехотного ружья носили деревянные болванки в виде винтовки. Ополченцев обучали пехотному делу, знакомили с винтовкой, которую выдавали на взвод ополченцев всего одну. Учение ополченцев заключалось в том, чтобы выучить их ходить в ногу в строю и элементарное знакомство с винтовкой. Обучение продолжалось один месяц, и после месячного обучения они распускались по домам. Ополченцы приходили домой с медными крестиками на картузах и шайках и даже гордились этими крестами. В случае войны этих ополченцев мобилизовывали в армию, одевали в военную форму и гнали их на фронт. Вместе с солдатами действительной службы мобилизованные запасные солдаты воевали и гибли на фронте.
Осенью, в конце сентября или в начале октября я возвратился в свое родное село, в свой родительский дом для того, чтобы быть на месте во время призыва некрутов в армию.
В деревне с детства приходилось слышать рассказы старших о том, кто с кем в деревне призывался на службу и гулял в некрутах, как гуляли, как на приемной комиссии их осматривал врач и т.д. и. т.п. Вот и моя пришла очередь стать некрутом. После приема в армию некрута отпускают домой недели на три или на месяц. Парень-некрут напоследок, на прощание гуляет, т.е. дома он ничего не делает, его родные по очереди берут его в гости, некрут приглашает призванных вместе с ним товарищей к себе в гости, угощает их, а те потом - его к себе и тоже угощают. Итак, у призванного в армию некрута недели три - четыре проходит в гулянках и угощениях. Но вот настает день проводов. В этот день ухода из родного села в армию некрута провожает молодежь всей деревни, ребята и девчата. Иногда некруту дают подарки, ребята - деньгами копеек по 25 или 50, а иной позажиточнее - и рубль на дорогу. Девчата же передают подарки через знакомых, дарят тем, с кем они гуляли на посиделках и хороводах. Некрута провожают в армию вдоль деревни пешком вся родня и все его знакомые, до самой окольницы, за некрутом идет его родня, а за ними едет подвода, на которой повезут в уездный город новобранцев. За окольницей (окольницей называют ворота при выезде из деревни) все останавливаются для последнего прощания новобранца-некрута с родными и знакомыми.
В первую очередь прощаются отец с матерью, новобранец встает на колени перед отцом и матерью, кланяется головой до земли, потом отец поднимает его, они последний раз целуются, желают ему счастливо отслужить и возвратиться домой, а сами родители горько-горько плачут, еле выговаривают прощальные слова. После родителей прощаются и все остальная родня. Вот прощание кончено, новобранец-рекрут садится в сани или телегу, подводчик натягивает вожжи и лошадь отрывает рекрута от родителей и родных.
Провожающие возвращаются домой, а новобранец едет в уездный город на сборный пункт, а из сборного пункта его назначают в часть, эта часть может находиться на краю России, в городе Владивостоке или где-нибудь в Средней Азии в Кушках. Долго дома ждут от новобранца письма. И вот, через полгода тот сообщает, что служит артиллерии или в пехоте в городе Гродно или в Харбине.
Я приехал с заработков из Самарской губернии из имения помещика Баянцева, это около Тимашевского сахарного завода (Тима?шево -- село в Кинель-Черкасском районе Самарскойгубернии). В этом помещичьем имении мы, батраки сперва возили пшеничные снопы и складывали их в клади, а потом работали на молотьбе. Поденную плату нам платили в начале сентября по одному рублю в день, а потом, когда молотьба подошла к концу, ее осталось мало, платили по 80-ти и 70 копеек в день. Во время жнитва, примерно в половине августа 1910 года, в этом имении случайно собрались вместе на работе несколько человек из села Багряш и из деревни Ивановки. Все они, сезонные рабочие - батраки, пришли заработать в Самарскую губернию к кулакам и помещикам. Условиями работы было поденщина - платили по одному рублю за проработанный день. Но были и издельные работы - это стаскивать снопы за жнейками и ставить их в стоянки, платили по одному рублю за десятину. Когда работали на сноске снопов, то питание привозилось натурой, привозили на поле хлеб, мясо, крупу, люди сами готовили завтраки, обеды и ужины. Выделялся один человек из артели для варки пищи, вернее спрашивали, кто умеет и желает варить и готовить. Чугуны и котлы привозил хозяин, привозил одно или два больших блюда, а ложки полагалось иметь свои, ложки были у каждого из рабочих.
Утром начинали работать с 3 или 4 часов утра, в общем, с рассветом, часам к 8 или к 9 поспевал завтрак. Обыкновенно, варился суп с пшеном и картошкой, клали туда примерно граммов по сто мяса. Суп, конечно, варили густой, как говорят, аж ложка стоит. Надо сказать, действительно, в жизни людей решающую роль играла молодость, только молодость могла скрасить жизнь рабочего-батрака. Условия жизни на полевом стане были тяжелые. Утром с темной зари и до вечерней темноты тяжелый труд. Все люди соревнуются. Чтобы не отстать друг от друга, а если кто будет отставать в работе, то он должен объяснить причину, что он обессилел от болезни или от усталости, тогда его отпускают или варить обед и ужины или командируют в село или в город за покупками - обувью, водкой, которую выпивали иногда в праздники или воскресные дни. Смотришь, обессилевший через 3-4 дня поправляется и снова возвращается в строй.
Но молодость никогда не унывает! Песня на устах была постоянной нашей спутницей. Пели во время работы, пели после завтрака, обеда и ужина, пели подвыпившими и глубоко уставшими, действительно, песня трудиться и жить помогает. Ведь только подумать, какой адский труд выполняет батрак, кушает прямо на матушке - влажной земле, спит тоже прямо на земле, никаких постельных принадлежностей, подушек, одеял нет, периной и подушкой является матушка-земля. В степях, как правило, близко рек и озер нет, поэтому помыться негде, а бань, тем более нет. При таком тяжелом труде в таких бытовых условиях случалось, что люди заболевали и даже немало и погибали. О врачах и лечебных пунктах, о лекарствах никому и на ум не приходило. Это для батрака было недосягаемая мечта, да он к врачам и фельдшерам и не стремился, потому что их можно было найти только в городах, врачи и лекарства, по мнению батраков, предназначены для богатых людей и начальников. Мне самому случилось в селе Солянка у помещика Курлина заболеть туберкулезом. О том, что я был больным туберкулезом, я узнал только в 1939 году в санатории "Злынка" в Белоруссии. Когда меня осматривали, сделали рентген, спросили, был ли я ранен. Я сказал, что никогда не был, хотя был на войне с 1914 по 1918 год. Тогда спрашивают меня, а болел ли я туберкулезом, я сказал, что тоже нет. В 1939 году я уже понимал, что такое туберкулез, а до этого сам я и не подозревал, что когда-то был болен. Тогда врачи в санатории, в Злынке зашли в тупик - как же так, и ранен не был, и туберкулезом не болел, а на легких имеются очень большие каверны, но они теперь заизвестковались, зажили, но все же эти каверны есть. Стали меня спрашивать, когда и чем я болел. А я уже и забыл, что целый месяц лежал больной на поле, в снопах в стоянках и что во время этой болезни работать я совершенно не мог. Днем температура была слишком высока, очевидно, не менее 40 градусов, потому что днем, после 9 часов утра я абсолютно терял сознание и часов до шести вечера не приходил в себя, а ночью, очевидно, температура была нормальная. Хотя в нашей батрацкой среде никто не понимал, что такое термометр и что означает слово "температура". Мы все одно знали, что если тело горячее, особенно лоб горячий, то значит - простыл и заболел горячкой, а если зимой голова болит и горячая, то, наверное, угорел. Причины заболевания горячкой - простуда, простыл на какой-то работе или после бани продуло или вспотевший вышел на мороз. Все оставшиеся болезни считались от порчи колдуна, который наговорами - колдовством накликал болезнь на человека. Считалось, что очень многие болезни от сглаза, особенно у детей и подростков, даже есть пословица, что "от глазу и камень лопается". От сглаза тоже лечат знахарки и знахари и гадалки. И еще есть болезни от ушибов и от падения, от этих лечат знахарки и знахари, ходят на место падения прощаться и просят, чтобы это место простило упавшего и ушибленного.
В дореволюционный период в деревне врачей не было, их заменяли знахари и гадалки. Крестьяне верили в медицину только в одном случае - это прививка от оспы.
Я в августе 1910 года работал в артели с ребятами из своего села, их было человек восемь, все мы были молоды и были товарищами. И вот в один из воскресных дней мы пошли поразвлечься в село Солянка, ведь быть все время в поле надоедает. Пришли в Солянку, зашли в бакалейную лавку, купили пива и бутылку водки с товарищем и другом детства Лаврентием Савастьяновичем Варакиным. Распили водку и начали пить пиво, пиво было очень холодное, а я был очень потный, от этого пива меня взяла дрожь, стало трясти. В деревне я слышал от стариков и старух: "Если будет лихорадка тебя трясти и будешь ты зябнуть, то лезь не в теплое место, а лезь в холодную воду", я так и сделал. После выпивки мы пошли на полевой стан в поле, меня сильно трясло и лихорадило. Я вспомнил рекомендации стариков, что надо от лихорадки лезть в холодную воду. Как раз тут был пруд. Я, недолго думая, во всей одежде полез в пруд. Меня еще сильнее затрясло. Дело было вечером, а вечера к осени были уже холодными. В общем, я сильно за ночь в мокрой своей одежде простыл и утром заболел, не мог выйти на работу. Эта простуда мне дала туберкулез.
Как же я лечился и в каких условиях протекала моя болезнь. Прежде всего, я жил и лежал в прямо поле, в пшеничных снопах под стоянками. Никакой постели у меня не было, у меня был только один ватный пиджак, которым я на ночь покрывался. Подо мной были разостланы пшеничные снопы. Я постоянно впадал в бессознательное состояние от высокой температуры, с 10 часов утра и примерно до 6 часов вечера, когда немного спадает дневная жара. Питался вместе с артелью, которая работала на сноске снопов, сжатых жнейками-самовязалками и жатками-самосбросками. Нашей артели привозили продукты, а люди сами себе готовили. Из-за болезни я ничего, без малого, не ел. Никакого лечения не было, лекарств достать было негде, да и некому было лечить: не было ни врачей, ни фельдшеров. Если и были врачи и лекарства, то они были в Самаре, а до Самары было 100 километров. Да и лечение в то время было платное, врачи за осмотр и прием больного брали дорого: от трех рублей и выше. И так, болея туберкулезом легких, не имея около себя родного человека, я лежал и валялся на голой земле, никаких лекарств не употреблял. И все же через месяц я уже начал выздоравливать и скоро стал работать вместе со всеми рабочими. Но все же я чувствовал сильную слабость и недомогание в организме. Бывали случаи, что я работать бросал с полдня из-за своего немощного состояния, в некоторые дни совсем не выходил на работу в виду слабости организма.
К концу моей болезни снопы с пшеничных полей были убраны, и наша артель вынуждена была разойтись на поиски работы. Мы вдвоем пошли на Баянцев хутор. Из одной деревни мы там работали втроем - Миколка Устин и Петька Ашоваркин, мы вместе росли и были товарищи. Мы работали на возке снопов в клади на барских лошадях. На этом хуторе работал тоже батраком сын нашего управляющего Долганова. Он был горький пьяница. Он старше меня был годов на 8-10. Я с детства слышал рассказы крестьян, что он алкоголик. Я помню с детства, каке он появлялся на барском дворе у отца, он пел в церкви на клиросе, читал апостол перед алтарем, а потом, через некоторое время пропадал из имения года на полтора или на два. Рассказывали крестьяне, что этому сыну управляющего Петьке, как только попадут рублей 50 денег в руки или стащит или займет у кого, так и опять убежит. Потом опять появится у отца. И вот этого сына управляющего Петьку я встретил на поле, едущего в рыдване за снопами. Одет он был в нижние кальсоны и исподнюю рубашку, и рубашка, и кальсоны были порваны, в прорехах было видно тощее тело. Мы привыкли видеть управляющего в хорошей суконной поддевке или в хорошем пальто, а сын его сейчас выглядел совершенным босяком. Я поздоровался с ним, сказал, что я его знаю, что он Петр Ильич, сын нашего управляющего. Но он не сознался, сказал, что не знает никакого Долганова, ни управляющего, ни Петьки.
Быт и проведение воскресных и праздничных дней батраками на Баянцевом хуторе было такое: в праздничные дни люди, как правило, на работу не ходили. Часть батраков уходило за покупками на базар или ближайший населенный пункт, чтобы купить махорки, лапти и другое, а часть батраков с утра начинали выпивку и гулянку. А потом в полупьяном виде начиналась денежная игра в орлянку. Собираются в круг, договариваются, кто будет играть. Вынимает каждый мелочь - пятаки, гривны, семишники. Один из игроков берет пятак и говорит, ставьте на кон деньги, а я буду метать. Суть игры в следующем: на монетах то, где отчеканена стоимость монеты и год ее чеканки, называется решкой. На второй стороне монеты отчеканено изображение государственной эмблемы в виде двухглавого орла. Если брошенная монета, упав на землю, ляжет вверх эмблемой орла, то тот, кто метал, выигрывает, а если монета оказывалась вверх решкой, то тот, кто метал проиграл и расплачивается тем людям, которые ставили на кон деньги. Ставки на кон были разные: кто ставил копейку, кто 2-3-5 копеек и больше. И за все лежащие на кону деньги, если согласился метать, расплачивается метчик. А если монета легла вверх орлом, то он берет все деньги с кона себе. Коном считаются собравшиеся и вставшие в круг люди, например, 10-12 человек. Но в кругу играют не все, половина из них играют, а оставшиеся смотрят, кто из игроков выигрывает, а кто проигрывает. Как правило, игроки в деньги, в орла ли или в карты батраками осуждались, да и вообще крестьянство игру на деньги осуждало.
Батраки от тяжелой работы устают за неделю, им хочется отдохнуть, поразвлечься. Но ни физических, ни умственных развлечений не было и в помине. Не было кино, не было театров и концертов, не было физкультуры, не было ни газет, ни журналов... Батракам оставалось или играть в деньги, или идти пьянствовать, зачастую то и другое вместе. Я тоже играл в орла и в карты и немало проигрывал своих кровных трудовых рублей. Но все же мне приходилось экономить, чтобы заработать перед уходом в армию. Даже еще с собой взять проигравшегося в орла товарища - односельчанина Микольку Устина.
И вот я дома, и вот я некрут. Дней через 15 после моего приезда нас повезли в село Заинское, где был приемный пункт. В это село съезжались некруты из 5-6 волостей. Приемная комиссия по очереди, по волостям принимало новобранцев в армию. Приемная комиссия состояла из одного врача, одного военного человека и одного чиновника. Со стороны принимаемых рекутов представителем был сельсктй староста. Осмотр ректрутов был небрежным, руки-ноги есть, видит - слышит, является лобовым - говорят, что годен для службы и объявляют: "Принят во флот, артиллерию, пехоту и т.д."
Я уже писал, что я был больной во время батрацкого труда у помещика Курлина и пролежал около месяца под снопами в поле. Врач даже не прослушал мои легкие и не осмотрел мое физическое состояние, сразу объявил, что я годен к службе. Я же сам в виду своего невежества не сказал врачу, что болен. А также я к военной службе не относился отрицательно и даже, наоборот, было желание послужить в солдатах, повидать людей, повидать города. Желание послужить в царской армии вызвано было тем, что мне жилось очень тяжело в доме родителей и в батраках. Я знал, что в армии в сравнении с моей батрацкой жизнью куда лучше. В армии одевают и кормят неплохо, а поэтому и жить в солдатах неплохо.
После приема меня в армию я прогулял дома еще месяц, а после этого нас повезли в уездный город Мензелинск, куда съезжались со всего уезда принятые в армию рекруты. Там новобранцев группами направляли по частям в войска во все города России.
Армия
Меня в армию приняли числа 15 октября и увезли в уездный город Мензелинск числа 10 ноября. Когда меня везли, а уездный город Мензелинск от нашего села находился на расстоянии 130 километров, туда нужно было ехать дня два - два с половиной, на первом же ночевье в селе Онбия произошел неприятный случай. Нас, некрутов, было семь человек. Заехали мы ночевать все в одну квартиру. Когда стали садиться на ужин, я тоже сел за стол. Меня за руки схватил отец одного некрута, Тугашов и говорит: "Не садись за стол, ты стародушник". Я, конечно, сел за стол ужинать, а Тугашев ко мне больше не приставал. Тугашев Иван вез в армию своего сына, а меня сопровождал в армию мой брат Евгений Ипполитов. Хотя скандала с Тугашевыми и не было, но мне все-таки было неприятно, когда старик Тугашев говорил, что земли то нашим сыновьям не дали вы, стародушники, а вот служить в армию (вас) все же берут. Я в глубине души считал, что Тугашев был недоволен правильно, но это свое недовольство должно же быть не против меня, не против стародушников, а против царских законов, против самодержавия и помещиков.
В Мензелинске нас еще раз осмотрели и меня назначили на переосвидетельствование в город Уфу.
На комиссию в Уфу мы шли пешком 250 километров, через город Бирск, дней десять шли от Мензелинска до Уфы. Шли вместе со всеми новобранцами. Подводы от деревни до деревни давали только под сундучки или чемоданы с бельем. В те времена чемоданов, как правило, не было, чемоданы были только у купцов и помещиков.
В Уфе мы с месяц ожидали комиссии, ничего не делали, нам выдавали солдатский паек, спали мы на нарах без постелей, от нечего делать беспощадно играли в карты в очко. Я тоже играл и все до последней копейки проиграл.
Наконец, около 1 января 1911 года нас осмотрела комиссия и признала годными к военной службе, назначили в 37 пехотный полк, который стоял в городе Нижний Новгород, в красных казармах. Казармы окнами смотрели на матушку Волгу.
Ехали через Самару, Рузаевку, Арзамас. В Н. Новгород мы приехали в конце декабря. Питание дорогой было недостаточное. Выданные в Уфе по 10 копеек на день, еще не выезжая из Уфы, были израсходованы. Домашние запасы, сухари и мясо давно были съедены, деньги, взятые из дома, давно были потрачены, а домашних денег было 8 рублей, и прошло два месяца, как я уехал из дома. Я помню, как пересадку сделали на станции Рузаевка и целые сутки мы ждали поезда. Мне пришлось просидеть на станции голодным целый день. И сейчас вокзал тот же, какой был в 1910 году, но залов ожидания было два, для господ был зал ожидания 1-2 класса, сейчас там ресторан, для 3-4 класса - там и сейчас зал ожидания. Но только в те времена в зале 3-4 класса был иконостас со многими иконами, а среди всех икон стояла Божья мать, перед этой иконой горело много свечей, и днем, и ночью. Раньше входили в зал ожидания с юго-восточной стороны, а то место, где входят теперь, было заставлено иконостасом.
В свете лампады и свечей эта икона сверкала своим золотым одеянием. Я смотрел на эту сверкающую икону и думал, и в душе просил, чтоб эта икона вняла моей просьбе голодного человека и помогла мне. Нет, никто не помог мне, и я из Рузаевки голодным сел в вагон и доехал до Нижнего Новгорода.
В Н. Новгород мы приехали числа 10 января 1911 года. Приехали на Ромодановский вокзал ночью. Нас со станции до казарм гнали пешком километра два, сундучки мы несли на себе. Мой сундучок был без ручек, без скоб и нести его было очень неудобно, не за что было схватиться. Я за замок привязал свой поясной ремень и таким образом тащил свой сундучок до казарм, поэтому я очень устал.
Нас ночью же привели в Красные казармы, а на второй день нас распределили по ротам, и после двухмесячных скитаний по пересыльным пунктам наконец то я определен в 37 пехотный Екатеринбургский полк, в 14 роту, в первый взвод во второе отделение.. Я в 14-ю роту угодил один, некоторые новобранцы уже занимались по два месяца, они уже усвоили маршировку, построение в колонну, их уже знакомили с винтовками.
В роту меня привели вечером после занятий. Как только меня ввели в ротное помещение, меня сразу окружили солдаты, стали спрашивать, откуда я, какой я губернии, какого уезда. Я был одет в старую овчинную шубу, а обут был в лапти и онучи. Мне сразу дали солдатское обмундирование, я разулся, бросил свои лапти и онучи и надел все солдатское. Лапти мои один солдат, из тамбовских, помню, Чернов, он стал за оборки возить по казарме и чего-то, смеясь, объяснял. Солдаты смотрят на меня и на мои лапти и смеются. Мне стало почему-то стыдно своей очень бедной одежды и своей некультурности, я почувствовал себя очень неловко. Меня же заставили надеть солдатские сапоги, суконные штаны, надел мундир и шинель. Я стал настоящим солдатом! Куда дели мою шубу и лапти, я не знаю. Я никогда не видел больше свою одежду, в которой приехал в Красные казармы. Выданные вещи были в употреблении и сильно поношены.
Дали мне постель, одеяло, матрасные и подушечные наволочки. Я наволочки набил соломой, и впервые за все свои 21 год жизни, лег на собственную постель, которую мне дал каптенармус. Я от роду не имел постельных принадлежностей, никогда не носил сапог, а тут все это мне дали. Я себе думаю: "Все это уже неплохо. Ведь я около двух месяцев спал кое-где, ел кое-чего, а тут меня накормили, одели и спать уложили". Но удовлетворительное мнение о военной службе у меня продержалось не долго. Утром дежурные по роте солдат будили в 6 часов утра. Утром, за час, т.е. до 7 часов солдат должен заправить постель, помыться, почистить сапоги, почистить мундир и брюки и в 7 часов все должны повзводно встать на утренний осмотр. Теперь взводный осмотрит, как ты почистил сапоги и обмундирование, как заправил постель, как помыл лицо и шею, взводный осмотрит нательное белье, не грязно ли оно, нет ли вшей и т.д. Все эти ежедневные осмотры, сопровождаемые грубой руганью, быстро надоели, я стал скучать о свободной вольной жизни, хотя я понимал, что все это нормально. Ведь я до военной службы постель не имел, питался я кое-как, а на службе в неделю пять дней - мясное, а два дня постное варили - рыбу кету, на второе каша, в общем, я стал в солдатах по-человечески одеваться и питаться.
Вот я, одетый во все солдатское, дали мне постель, накормили меня солдатским ужином, сел я на свою койку, на которую садиться не разрешалось, и сидя, от переутомления уснул. Все солдаты в роте были собраны на песни, они пели "Скажи-ка, дядя ведь недаром Москва, спаленная пожаром..." Меня эта песня не тревожила и не убаюкивала, я глубоко спал и говорят, что сильно захрапел. Меня разбудили уже на поверку, когда выстаивают всю роту в казарме и взводные командиры делают перекличку по фамилиям. Вот и меня разбудили, поставили в шеренгу, но моей фамилии еще у взводного в списке не было. Фамилию мне в то время записали Евстигнеев, по отцовскому имени, у наших мордвов было заведено так. Я до 1918 года, когда я возвратился домой, носил фамилию Евстигнеев, а не Ипполитов.
Вот теперь я солдат царской армии, равноправный со всеми солдатами царской России или, вернее, бесправный солдат, как и все остальные солдаты. Часто можно было слышать, как солдат называли серой скотинкой. Но я, как бедный батрак, был доволен тем, что я во все отношения солдатской жизни состоял жил на одинаковых правах. Таких как я новобранцев по всей России было сотни тысяч, все они одинаково одевались, одинаково питались, для всех законы были одинаковые. Новобранцы, происходящие из кулаков, богатых торговцев и другой зажиточной части России в армии оказывались на одинаковых правах. Постели были одинаковые, шинели, штаны, мундиры, сапоги одинаковые. Питание, щи, каша одинаковые. Солдатская муштра тоже была одинаковая. Работа на кухне, уборка в казармах для всех обязательная. В этом отношении я попал на первую ступень равноправия. Но все же я жил неодинаково в смысле экономики с богатыми новобранцами, они от родных ежемесячно получали денежные переводы по 10 и более рублей. Поэтому они могли угощать взводных и отделенных командиров и сами дополнительно покупали себе питание: булки, колбасу. Я же прослужил в армии три года и четыре месяца, вот за этот срок всего я денег получил одни раз - три рубля, поэтому с начальниками ходить в город и их угощать мне было нечем. Вследствие того я к себе хороших товарищеских отношений со стороны начальства не имел.
Первую ночь в Красных казармах над Волгой я проспал крепко потому, что измучился и устал, да к тому же какая ни была постель, все же она была очень удобна для отдыха. Ночь прошла в глубоком сне очень скоро. В военных частях полагалось дежурным будить роту в 6 часов утра. Но дежурные будят роту минут без пятнадцати шесть. Хотя из теплой постели вылезать было неохота, но раз все вокруг встают, я тоже немедленно встал. Все обуваются - и я обулся.
Подошел ко мне взводный Поликарпенко и сказал: "Смотри, новенький, что все делают, и ты делай так. Встань, заправь постель, умойся, вычисти сапоги и мундир. Все это делай без команды и ежедневно, а после всего этого ожидай команду". Вставая, обуваясь, одеваясь, умываясь, я осматривал помещение казармы, в которую меня вчера вечером привели. Наша 14 рота помещалась на втором этаже. Помещение казармы было разделено пополам капитальной стеной, но проход был без дверей. Проход из помещения в помещение был высокий и над проходом выше роста человека был прикреплен к стенам железный турник. В первой половине с восточной стороны, со стороны со двора входа размещался 4 и 3 взвод, а в противоположной стороне были размещены 1 и 2 взводы. С северной стороны помещения была входная парадная дверь для офицеров, у обоих дверей стояли дневальные солдаты. Как только заходил офицер, дневальный во весь голос кричит: "Встать, смирно!" Солдат по этой команде бросал свои дела, вставал, соединив ноги вместе, а руки опустив по швам, обязан свой взгляд устремить в сторону вошедшего офицера. Когда офицер скомандует "Вольно", - продолжай делать свои дела или заниматься, например, военным обучением. В помещении роты команда "Смирно" не подается только во время сна, часов с 11 вечера и до 6 часов утра.
Настало первое утро в казарме, когда я проснулся от крика дежурного по роте "Вставай!" После этой команды все зашевелились на своих койках. Правда, старые солдаты, которые служат по третьему году и им уже осенью предстоит идти в запас, немного задерживаются лежать на постели и после команды, но и то только минут на пять. На этих стариков - солдат уже покрикивают взводные и отделенные командиры. Каждый солдат после того, как поднялся с постели, в первую очередь надевает брюки, потом обувается, потом заправляет каждый свою постель, вешает шинель на вешалку и идет умываться, после умывальника солдат должен почистить щеткой мундир, брюки, почистить до блеска сапоги, почистить на мундире и на шинели медные пуговицы до блеска.
После того, солдаты от шести до семи часов должны быть готовы для утреннего осмотра. В ротных помещениях во всякой военной части проводятся каждое утро осмотры всех солдат. Солдаты выстраиваются повзводно в одну шеренгу, взводный командир - унтер-офицер вызывает отделенных командиров - ефрейторов из строя и дает команду осмотреть солдат, все ли у солдат в порядке. Отделенные командиры начинают осматривать каждого солдата. Сперва взглянет на лицо - умылся ли он, осмотрит на голове волосы - не переросли ли они, посмотрит, вычищены ли пуговицы и бляха на ремне, крепко ли пришиты крючки и пуговицы у шинелей и мундиров, чисты ли - начищены сапоги, осмотрит уши, осмотрит пальцы и т.д. Если что находится у солдат не в порядке, предлагается немедленно исправить, иначе взводный командир даст наказание - внеочередной наряд на работу в кухню или еще куда-нибудь. Такие ежедневные утренние осмотры не могут полностью выявить все недостатки каждого солдата, времени для этого дается недостаточно. В виду этого, утренние осмотры меняются, скажем, в одно утро осматривают одежду, второе утро - оружие - винтовки, хорошо ли они прочищены, смазаны, не потеряна ли какая часть и т.д. В третье утро осматриваются сундучки солдатские и чемоданы. У каждого солдата имеются два сундучка, в одном сундучке чистое белье, во втором хранится щетка и сапожная вакса, вместе с ваксой кладется полученная утром пайка хлеба, ложка, чернильный прибор, нестиранное белье и т.д. При осмотре грязных сундучков делают много замечаний и предложений, чтобы в сундучках был порядок, сравнительная чистота и гигиена. Осматривается не менее одного раза в неделю надетое на солдате нательное белье, постельное белье и полотенца. Если находят, что белье на солдате грязное или имеются паразиты, то солдату предлагается немедленно привести себя в порядок, и за ним будет установлено особое наблюдение.
Но, кстати сказать, быть солдату в чистом белье, и чтобы у него была чистая постель, нет никакой возможности потому, что солдату постирать белье негде, кроме бани, а в баню надо идти к частным хозяевам, полковых солдатских бань не было. В бане большой стиркой заниматься некогда и негде, притом, в баню полагается солдат водить не более двух раз в месяц. Как же стирались простыни, наволочки и полотенца - это белье стиралось зимой около колонки под фонтаном водопровода, на морозе на воле, для стирки белья был один ротный таз на 150 человек, но этот таз никогда никто не брал, считали, что с казенным тазом связываться не следует. Да и возиться с тазом негде и некогда. Место для стирки белья воинским частям - ротам не отводилось, даже для сушки и то не было места, белье сушить можно было только на чердаке казарм, но из чердака белье часто похищалось, если оно хорошее. Поэтому основным местом стирки белья все же была баня, а сушилось оно под койкой на сундучках и поперечинах. К санитарному, бытовому положению солдат со стороны офицеров - начальников, а особенно фельдфебеля, никакого внимания не уделялось. Начальники предъявляли требования к чистоте и опрятности, но не было условий эти требования выполнить.
Когда меня одного повели в баню, я в бане выстирал свое белье. Когда пришел в казарму и спросил, где можно развесить белье на просушку, то мне отделенный командир ефрейтор Стенюк сказал, что белье можно повесить только на чердаке казарменного помещения, ни в казарме, ни на дворе белье вешать не полагается. Я, поверив отделенному командиру, повесил белье на чердак на просушку на ночь. Утром пошел посмотреть, но моего белья уже не было, его украли. После этого случая я больше на чердак белье никогда не вешал, а сушил его под койкой.
В лагерях в летнее время в смысле стирки белья было во многом лучше. Лагеря, как правило, строились около рек и речек, и когда водили купаться, хоть в неделю раз, то солдаты выстирывали свое белье и на солнце его высушивали.
Но возвратимся к внутреннему распорядку солдатского утра. После утреннего осмотра солдат всей роты, все четыре взвода приводили к ротному иконостасу и начинали петь утреннюю молитву "Отче наш". В хоре молитв должны участвовать все солдаты, поэтому солдатское богомолье слышно далеко за пределами казарм. После утренней молитвы люди распускаются на завтрак. Завтрак состоял из горячего чая, ржаного хлеба и кусочка сахара. Сахару выдавали на день 25 грамм. Выдача пайка производилась ежедневно перед обедом, по три фунта хлеба на день, а сахару сразу на десять дней. В каждом взводе был свой раздатчик, который от каптенармуса получал хлеб, сахар, чай. Чай не делился, а заваривался в общий чайник раздатчиков, хлеб получался и выдавался ежедневно перед обедом. У взводного раздатчика был шкаф, где хранился чай и хлеб с весами. После утренней молитвы солдатам подавалась команда на завтрак. Во взводе было около сорока человек. Все эти сорок человек завтракали и обедали за одним столом. Эти столы использовались не только для еды, но и для занятий, например, изучения винтовки, разборки и изучения ее частей, чистка винтовки и т.д.
Для того, чтобы принести чай, обед и ужин взводный назначал двух солдат, которые целый день должны обслуживать взвод, но эти люди не освобождались от военных занятий. Эти чаеносы и обедоносы, как правило, назначались по очереди. Но часто бывали случаи, когда эту работу солдаты выполняли вне очереди, за какие-нибудь провинности, скажем, если у солдата оказалась плохо вычищена винтовка, взводный имеет право дать солдату 2 наряда вне очереди. Или солдат вышел в строй на занятие в нечищенных сапогах, бляхой или пуговицами, то тоже взводный имел право наказывать провинившегося неочередными работами, как-то работа на кухне - чистить картошку. Носит обед суточный дневальный по роте.
После того, как солдат с молитвы распустят на завтрак, двое из солдат берут по два чайника и быстро бегут на кухню за кипятком. Налив чайники, они приносят их в роту, ставят на стол, солдаты наливают по кружке чаю и с хлебом пьют горячий чай. На чаепитие утром дается не более пятнадцати минут. Взводный командует: "Становись на занятия". Немедленно чаеносы убирают чайники со стола. Разнообразие военного обучения было не велико: словесность, изучение винтовки, гимнастика, ружейные приемы и маршировка строем повзводно и всей ротой.
Занятия проводя, как правило, унтер-офицеры- взводные командиры, в некоторых случаях отделенные командиры - ефрейторы. Ротные офицеры, как-то: ротный командир, обычно был капитан, полуротный - как правило, штабс-капитан, взводные офицеры, поручики и подпоручики. Опознавательными знаками офицеров и солдат являются погоны. В пехоте генеральских чинов три: полный генерал, золотой погон с зигзагами, чистый, без звездочек, генерал-лейтенант - золотой погон и на погоне три звездочки, генерал-майор - золотой погон с зигзагами и две звездочки. Офицерских чинов семь: полковник - золотые погоны без зигзагов с двумя просветами без звездочек, подполковник - погон золотой без зигзагов с двумя просветами и с двумя звездочками, капитан - погон золотой без зигзагов с одним просветом без звездочек, штабс-капитан - золотой погон без зигзагов с одним просветом и четырьмя звездочками, поручик - золотой погон без зигзагов с одним просветом и с тремя звездочками, подпоручик - золотой погон без зигзагов с одним просветом и двумя звездочками, прапорщик - первый офицерский чин, погон золотой без зигзагов с одним просветом и с одной звездочкой. Прапорщики, как правило, в армии числились как запасные - на случай войны их мобилизовали, а в мирное время их призывали на переподготовку на один месяц в лагеря. Таким образом, обучением и подготовкой солдат занимался только младший комсостав - это старшие и младшие унтер-офицеры - взводные командиры, ефрейторы - отделенные командиры. Дисциплина и порядок в ротах поддерживались подпрапорщиками и фельдфебелями рот, которые были сверхсрочниками. Все же ни офицерам, ни фельдфебелям не организовать бы в ротах и подразделениях такой порядок и дисциплину, какой был в воинских частях. Младшие командиры - это "соль земли", на которых держался в армии порядок, дисциплина и военное обучение. Поэтому в период гражданской войны в 1917-18-19-20 годах организаторами побед над белыми были младшие командиры царской армии.
После завтрака начинаются занятия, с 8 часов утра и до 6 часов вечера с перерывом на обед с 12 часов дня до 13 часов. Все солдаты приступают к военной муштровке, строевые занятия, шагистика, построение взводов и отделений, разборка и чистка винтовок, изучение винтовочный частей, потом гимнастика, потом словесность. В занятия по словесности входит в первую очередь: знать имена царя и царской семьи, знать всех командиров от корпусного генерала до отделенного командира, знать, какие они имеют чины, как их величать, как отдавать честь. В словесность входит изучение устава дисциплинарной службы, устава строевой и караульной службы и т.д. Все занятия проходят по расписанию, и обязательно по команде, вплоть до тех пор, пока не скомандуют "Ложись спать", такая команда подается в 11 часов вечера. Вечером перед сном дежурным по роте подается команда на молитву, и вся рота собирается к ротному иконостасу, солдаты поют всей ротой "Верую во единого бога-отца". С окончанием молитвы подается команда по постелям и спать, времени дается для того, чтобы солдат разделся и разобрал постель полминуты, а эти полминуты определяется счетом от одного до тридцати. Но ведь считать можно очень быстро или очень медленно, но взводные командиры считают очень быстро, и солдаты не успевают раздеться-разуться и ложатся в постель в брюках. Взводные проверяют, все ли солдаты полностью разделись, и тому, кто не успел раздают неочередные наряды.
Ввиду того, что я прибыл в часть с большим опозданием, я совместно со всеми не занимался. Прибывшие первыми новобранцы уже прозанимались около двух месяцев, они знали построение взводов и отделений, умели маршировать в составе рот и взводов, а также познакомились с ружейными приемами, я же этого ничего не умел, а потому мне назначили отдельного учителя, солдата Агапина. Он меня подготавливал для того, чтобы я мог потом заниматься со всеми новобранцами вместе. Я должен был величать Агапина "господином учителем". Агапин происходил из Тамбовской губернии, он был неграмотный крестьянин, да и был он ограниченный в соображениях, ежедневно бахвалился передо мной, показывая, что он может делать со мной все, что только захочет. Хвалился передо мной и своими знаниями, и своей силой, и своей физической красотой, рассказывал о том, как любит и уважает его ротное начальство и его товарищи. Я, конечно, понимал, что его, моего учителя надо сводить в город и угостить, но мне угощать его было не на что, у меня не было ни копейки денег. Он все намекал, чтобы я его угостил, но я этого сделать не смог. Вследствие моего безденежья, он меня считал скупым и был мной недоволен. Я у Агапина проучился более месяца, и он это мое пребывание под его начальством превратил в мучение. У меня была очень хорошая память, поэтому мне нужно было всего один раз показать или сказать, я уже все усваивал. Например, кто мой отделенный командир, кто взводный, кто фельдфебель, кто ротный, другие офицеры. Надо было знать, какой они имеют чин, как их величать, как и где им отдавать честь и т.д. Все это я усвоил в два дня. Шагать и ходить по-военному я тоже выучился скоро, в общем и целом, все агапинское учение я усвоил за неделю и дальше по-доброму моему учителю заниматься со мной было нечем, он и сам по-солдатски знал это. Вследствие того, что я всю агапинскую премудрость одолел и повторять то, что я усвоил, было моему учителю неудобно, а господину учителю все же со мной чем-то заниматься было нужно, он решил проводить такие занятия: солдатским шагом ходить и бегать. С восьми часов утра и до обеда мой учитель гонял меня вдоль берега Волги. Иной раз скомандует "Бегом!", сам остается на месте, я бегу минуту, две, три, может, минут десять, а команды "Кругом марш" не слышу. Однажды моему "учителю" пришлось самому бежать догонять меня, потому что я убежал слишком далеко, а тут поехали обозы и между обозов я потерялся. Сам все бегу, умышленно делаю вид, что команду "Кругом марш!" не слышу и обратно не возвращаюсь, а все бежал вдоль Волги, оглянулся назад - Агапина видно не было, но я все же продолжал бежать. Агапин видит, что я скрылся с глаз, очевидно, напугался, подумал, кабы я не убежал совсем и не стал дезертиром. На самом деле, ему одному возвращаться в казарму без новобранца было неудобно, ведь каждый может спросить, а где твой новобранец? Потеря меня на берегу реки была вполне реальна, поэтому он решил меня нагнать. Агапин скоро меня нагнал, хотя и сильно вспотел, сталь меня ругать, почему я долго не ворочался. Я молчал, ни слова не отвечал своему учителю. После этого случая он меня больше чем на сто метров от себя не отпускал.
Итак, проучился я с Агапиным первой солдатской азбуке военного искусства, не отблагодарил его угощением, хотя бы полбутылкой водки, потому что у меня денег не было совсем. Агапин как учитель и человек был неплохой, хотя и любил похвалиться - похвастаться, но все это делал от простоты русской души. Он был не злой и не мстительный, но легковерный и неглубоко мыслящий.
Однообразная ежедневная солдатская муштра скоро очень надоедает, и солдаты неимоверно скучают, иногда даже доходит до самоубийства. Я тоже попал в эту солдатскую скуку, и я скучал до одурения. Еще тяжелее солдаты переживают пребывание офицеров в казармах. Правда, офицеры приходят в роты часам к 10 утра и находятся до часу или до двух часов и уходят обедать, а после обеда, как правило, в роту не возвращаются. Поэтому солдаты в ротах находятся под непосредственной властью взводных унтер-офицеров и отделенных командиров - ефрейторов. Политически офицеры считались белой костью, величались "благородиями". Начиная от прапорщика и до капитана величались "Ваше благородие", от капитана до полковника - "Ваше высокоблагородие", а генеральские чины величались "Превосходительствами". Генерал-майор величался "Ваше превосходительство", генерал-лейтенант и полный генерал - "Ваше высокопревосходительство". Князья величались - "Ваше сиятельство", люди императорского рода - "Ваше высочество", а самого императора величали "Ваше императорское величество".
Какие были ставки заработной платы офицеров, я не знаю, но слышал, что будто бы подпоручик получает 120 рублей в месяц, кажется, 20% квартирных и на довольствие, кажется, 40% и т.д. полковник получал около 500 рублей, младший комсостав, начиная от фельдфебеля до рядового солдата получали денежные вознаграждения в следующем количестве: рядовой солдат получал в месяц 50 копеек, ефрейтор получал в месяц 60 копеек, младший унтер-офицер получал один рубль 50 копеек, старший унтер-офицер в месяц три рубля, фельдфебель - хозяин роты, получал 15 рублей.
Еще были воинские чины, подпрапорщики, из среды старших унтер-офицеров, которые оставались на сверхсрочную службу, потом проходили специальные курсы подпрапорщиков, так вот эти подпрапорщики получали в месяц 30 рублей. Сверхсрочные были страшные службисты и наказывали солдат за каждое упущение неочередными нарядами. Младшие командиры - унтер-офицеры, они и взводные, и отделенные командиры, с основной солдатской массой жили дружно. Они жили вместе с солдатами в казармах, одежда и обмундирование у них было такое же, как у солдат, только у них на погонах были нашиты одна, две или три лычки - ленточки в полсантиметра ширины. Питались они из одного с солдатами котла, хотя в большинстве случаев они кушали не из общих баков с солдатами, а из котелков, которые выдавались солдатам на походы. Унтер-офицеры формально были начальниками и основную дисциплину, и порядок в ротах поддерживали они, недисциплинированных солдат и нерях иногда наказывали нарядами вне очереди. Но все же они духовно с солдатами были едины и часто солидаризировались с замечаниями солдат, которые часто высказывали недовольство на жестокость и высокомерие офицеров. Как правило, младшие командиры стояли на стороне солдатской массы.
В период моей службы в солдатских массах были активные и грамотные люди. В солдатских рядах служили вольноопределяющиеся первого и второго разряда, первый разряд служил 8 месяцев, второй разряд служил один год восемь месяцев. И тем и другим после отбытия срока службы вольноопределяющимися присваивали первый офицерский чин прапорщика запаса.
Но вот отношение начальства к солдатам от взводных командиров и выше было безобразное. Взводные унтер-офицеры ругали солдат и поматерно, и всякими оскорбительными словами, а офицеры даже допускали зуботычины и побои. За каждую ошибку солдат наказывался дисциплинарными взысканиями, солдат ставили под ружье на два часа, а офицеры могли дать до 10 часов под ружье, по 2 часа каждый день. Внеочередные наряды на работы, уборка уборной и умывальника, рабочий на кухню, ежедневные военные занятия, ружейные приемы, шагистика, строевые занятия. Все это единообразие быстро надоедает, становится скучным и нежеланным. В город выходить даже в воскресенье не разрешали, а если кого фельдфебель отпустит, то только того, у кого есть деньги. Командир взвода, как правило, был унтер-офицер, да еще старший унтер-офицер. Взвод подразделялся на два отделения, отделенными командирами были или младшие унтер-офицеры, или, в большинстве своем, ефрейтора. Унтер-офицеры заканчивают полковую учебную команду, где они обучаются шесть месяцев, а по окончании они возвращаются обратно в свои роты и после увольнения отслуживших занимают их должность взводных и отделенных командиров.