Горюнова Ирина : другие произведения.

У нас есть мы

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  У нас есть мы
  
  Часть 1
  У нас есть мы...
  
  У нас есть мы...
  
  
  Кто мы - незнакомцы из разных миров,
  Или, может, мы - случайные жертвы стихийных порывов,
  Знаешь, как это сложно - нажать на курок,
  Этот мир так хорош за секунду до взрыва...
  
  "Русская рулетка", группа "Флер"
  
  Ты заглядываешь в мои глаза и спрашиваешь, что такое ЛЮБОВЬ. Я не знаю, что тебе ответить, и никогда не скажу, что ты мне дорог и я люблю: где-то там, в глубине моего сердца, теплится что-то маленькое и светлое... Может быть, это и есть Она. После встречи с тобой, Ким, все изменилось. Я уже несколько лет учусь жить заново, и у меня это получается гораздо лучше, чем раньше. Правда. Я так устал быть никому не нужным, быть сам по себе. Ты не поверишь, после того как получил клеймо "ВИЧ-инфицирован", я прошел долгий путь к жизни, к новой и полноценной жизни, и даже благодарен тому парню, который меня заразил. Представляешь, я узнал, что он сделал это со мной нарочно, только сейчас, месяца два назад, когда он вдруг, после нескольких лет молчания, позвонил, чтобы понять, чей это номер в его мобильнике - похожих имен много. Я сразу узнал его по голосу и спросил, как он.
  - Да вот, валяюсь в Конотопе в больничке, хандрю...
  - А что с тобой?
  - Простуда. Туберкулез. Гепатит... СПИД...
  - ...СПИД давно?
  - ...Давно...
  - ...И когда мы встречались?..
  - ...Да...
  - ...Понятно...
  
  * * *
  
  О чем можно было еще говорить? Что спросить? Сказать?..
  
  * * *
  
  И все равно - есть благодарность за инфекцию, ведь если бы не она, я так до сих пор и сидел бы на игле, как ты сейчас, Ким. Я смотрю на тебя и понимаю, что ты не слезешь, тебе удобно и комфортно в этом мире, и иногда я злюсь на тебя за то, что не могу уйти обратно в мир, где всесилен и практически - бог. Создавать новые миры, быть властелином вселенной, превращая камень в цветок, мягкую игрушку в ревущего медведя, реку в айсберг; раскладывать симфонию на ноты и из каждой сотворить бабочку... как я тебя понимаю... Именно поэтому, Ким, я не скажу тебе ни слова о любви... я завидую...
  
  * * *
  
  Иногда я пишу тебе стихи, которые не показываю, чтобы ты не слишком зазнавался. Это вообще моя тайна. От многих. Так проще. Дневник моей души, открытый только для меня одного.
  
  Пью сок, гляжу в окно, гадаю.
  Час ночи. Ты, наверно, спишь.
  Я бабочкой ночною замираю -
  Перед глазами ты один стоишь.
  
  Компьютер. Чай и сигарета.
  А за окном ночная чехарда
  Огней, тревожащих поэта,
  Унылых дней слепая череда.
  
  Проснуться. Делать вид, что всё
  Прекрасно. Это ли не мука?
  Открыть посередине том Басё.
  Его захлопнуть с очень громким звуком.
  
  Упасть в нирвану. Ожидать конца:
  Кому депрессии, кому унылой жизни.
  Писать стихи от первого лица
  И про себя скорее что-то вызнать.
  
  Идти вперед. По Гаусса кривой,
  Не замечая кривизны излома,
  И посмеяться дерзко над собой,
  Пока сознанье не охватит кома.
  
  Сейчас, возвращаясь с работы домой под проливным ноябрьским дождем и вдыхая терпкий запах отдающей тленом палой листвы, я думаю о тебе, знаю, что встретишь у метро, а потом дома, в нашей небольшой, но светлой квартирке, выходящей окнами на ржавые крыши соседних обшарпанных пятиэтажек, мы приготовим еду, и будет так хорошо и приятно делать что-то вместе, зная, что У НАС ЕСТЬ МЫ. Ты зажжешь тонкие белые свечи и принесешь в комнату фигурно вырезанные канапе, любовно разложенные на китайском фарфоровом блюде, и приготовленный тобой плов, в котором янтарно светится медовыми окружиями курага, глянцевито прячется ароматный чернослив, темными вкраплениями приглашающе мелькают зира и барбарис. Ты аккуратно и неторопливо заваришь в фарфоровом чайнике "Те Гуань Инь", медленно разольешь чай в изящные пиалы, а потом, обжигаясь, подашь мне. Я буду цедить маленькими глотками божественную жидкость и вдыхать ее аромат, а еще - смотреть, как ты гладишь меня по руке своими тонкими аристократичными пальцами с овальными голубоватыми лунками ногтей, как смотришь в мои глаза, подслеповато улыбаясь без очков... Ты без них так беззащитен и бесхитростен, будто снял наконец запрещающую разглядеть душу завесу, и серовато-зеленая радужка заискрилась золотыми искорками, шаловливо проявившимися из глубины. Окна нашей гостиной, открывающиеся в наглухо-черную зашторенную ночь, имеют и оборотную сторону: если смотреть с улицы, виден свет. Это главное: научиться смотреть так, чтобы всегда видеть свет, Ким. Я хочу смеяться и подкалывать тебя, вызывать раздражение, показать, что ты не хозяин надо мной, пусть мы и вместе. Я вижу в тебе себя, иногда более слабого, чем я, иногда более сильного и более состоявшегося, и в этом есть гармония НАС двоих: дополняя друг друга, мы искореняем свои недостатки, избавляемся от комплексов и каждый день обновляемся, изменяя какие-то клетки в нашем странном, почти родственном симбиозе.
  
  Вандал
  
  НРАВСТВЕННОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО - психическая болезнь, при которой моральныя представления теряютъ свою силу и перестаютъ быть мотивомъ поведения.
  При нравственномъ помешательстве человекъ становится безразличнымъ къ добру и злу, не утрачивая, однако, способности теоретическаго, формальнаго между ними различения. Неизлечимо.
  Энциклопедический словарь
  Ф. Павленкова. С.-Пб., 1905
  
  ...Я начал интересоваться мальчиками лет с шести-семи. Девочки меня так не притягивали - была мама, сестра - они женщины, это просто данность, константа, и больше ничего. Помню, как мы с соседом по подъезду, пока родители были на работе (а мы сидели с гриппом дома и отлынивали от школы), исследовали наши тела, и так удивительно ощущалось, что он такой же, подобный мне, но не я, и болезненно-сладострастная дрожь узнавания до сих пор отзывается во мне трепетом на кончиках пальцев. Его крошечный членик на ощупь показался живым, имеющим свою особую, непонятную мне тогда волю существом, к которому испытываешь странное почтение от его прощупывающейся внутренней структуры и внешней бархатистости нежной кожи. А когда он прикасался ко мне, там зарождалось восхитительное тепло, льющееся в низ живота и постепенно затапливающее всего тебя полностью ожиданием некоего небесного откровения, вот-вот появящегося и такого прекрасного... Но мы как-то внутренне подавляли в себе новые попытки исследований, нам казалось, что это постыдно и неправильно, и нас накажут за это. Я помню, как мать больно отшлепала меня по рукам, когда увидела, как я трогаю свой член. "Не тереби пипку, отвалится", - приговаривала она, перекатывая во рту слова "те-ре-би-пип-ку-от-ва-ли-ца", словно горсть леденцов между щекой и зубами, и грозила наказаниями. Противоречие между болью и наслаждением надолго загнало меня в тупик.
  
  * * *
  
  Наверное, я ребенок из благополучной семьи. У меня были мать, отец, старшая сестра и бабушка. Но что такое благополучность? Мои родители находились вместе, но всего лишь находились, а не БЫЛИ, не жили как полноценная семья. Они постоянно ссорились, выясняли отношения даже при нас, детях, старшая сестра мучилась еще и тем, что отец любит меня больше, и поскольку он ей приемный, и еще потому, что я - мальчик. Отцы всегда больше любят мальчиков - это внутреннее убеждение многих поколений, что для продолжения рода надо иметь сына, наследника. Мы с сестрой сосуществовали в едином пространстве как кошка с собакой: я разбирал ее кукол, выдавливал им пальцами глаза, выдирал ноги, выковыривал заложенные в спину механизмы их кукольного плача отнюдь не для того, чтобы позлить ее, - просто мне было интересно посмотреть, как там все устроено. Я точно так же разбирал папины часы или будильник, пытался добраться до фена, радиоприемника, телевизора, но бабушка вовремя меня отлавливала и спасала семейное добро от "вандала". "Вандал" - ее любимое ругательство по отношению ко мне, хотя она иногда называла меня и ласковыми именами: солнышко, воробушек, Дюнечка, родненький, в отличие от остальных. Мама в основном звала Андрей (как сестра и отец), а когда была не в духе, то - сволочь, троглодит, зараза и паскуда. Друзья в школе и во дворе окликали Дрон.
  Жили мы в двухкомнатной квартирке, как тогда говорили - малогабаритке. Одну комнату занимали мама с папой, другую - мы с сестрой. Ей это очень не нравилось, потому что я постоянно мешал. Мешал делать уроки, болтать по телефону, красить ногти, читать книгу, приводить в гости подруг... даже когда я просто лежал лицом к стене, накрывшись с головой одеялом, - я все равно мешал. И это ее злило. Стоило мне взять ее фломастеры, клей или бумагу, тут же начинался скандал. Мои поделки, которые я мастерил для бабушки или мамы, тут же выбрасывались, иногда я думал, что она нарочно караулит момент, когда я закончу, чтобы отнести их в мусорную корзину. Один раз, обидевшись на то, что она выкинула любовно приготовленные мной открытки к Восьмому марта, в том числе и ей, я изрезал маникюрными ножницами ее любимое платье. С тех пор дороги назад, к миру, не стало вовсе. Сестра кричала, что уйдет от нас на улицу, если родители не отправят меня жить к бабушке, в ее большую однокомнатную квартиру на Серпуховке. Но папа с мамой на это не пошли, хотя я, в общем-то, был не против. Светка, конечно, никуда не ушла, но наша партизанская война переросла в активные боевые действия на каждом квадратном метре, вернее, даже сантиметре жилплощади.
  Бабушка меня любила, это я знал точно. Покупала мне сладкие изумрудные или ярко-малиновые леденцовые петушки на палочке, пузатые машинки, смешных оловянных солдатиков со стертыми лицами, водила в зоопарк и в кино, вывозила за город на лесные прогулки. Несколько лет подряд мы отправлялись с ней "дикарями" на море, в Евпаторию. Сестру мою она не выносила, объясняя это своей закадычной подруге Степановне так: "Не могу понять, в чью Светка породу, скорее всего, в папашу родного. Такой склочный характер, что мама не горюй. Надо же природе было смешать гены так, чтобы породилось такое чудовище. И что из нее вырастет? Я бы Андрюшу к себе забрала, но как же он без родителей-то будет? Не сирота все же. Может, одумаются? Сидят и мозг друг другу проедают, нервы треплют по ниточке, из клубочка вытягивают, вытягивают, а что потом от клубочка останется, не думают. Ладно, свою голову к их тулову не приставишь, как живут, так живут. Я, Степановна, сызмальства сама выплывала. После детдома ухитрилась в институт поступить, выучиться, а потом Ваня мой, светлая ему память, замуж взял, на работу хорошую пристроил - поваром в ресторан. И жили мы не бедно, потому что работы не чурались, пахали с утра до ночи. Потом Любочку поднимали. Все самое лучшее - ей. А она нашла себе на голову сначала одного ханурика, потом другого - не лучше первого. Сколько ни уговаривала ее: присмотрись сначала, потом маяться будешь, ни в какую - попала вожжа под хвост, и всё тут. Ну, я рукой и махнула. Ее жизнь, в конце концов. Купили мы им эту квартирку, однокомнатную. Там и Светка родилась. А муж-то взял и свалил, девочке и полгода не было. Потом Любочка себе другого нашла. На первый взгляд ничего вроде, толковый. Решила второго рожать. Я ей говорю: "Обожди, доченька, рано еще! Вдруг опять не сладится", а она мне: "Мама, замолчи, не каркай. Я лучше знаю. Вася меня любит, ему свой ребенок нужен". А он как раз работу потерял, пить начал. Мы с отцом за голову схватились, но деваться некуда, Любке уже рожать со дня на день. Думали, может, и поправится все. Обменялись квартирами. Куда в однокомнатную второго ребенка рожать? Что ж я, родную дочь гнобить буду? Мужик-то ее ни на что не способен, болтается как говно в проруби, не тонет пока еще, хоть и притоплено. На работу устроился, но пить так и не бросил. И Светка упрямая, как и мать, только злая еще, и корысть в глазах плещется. Я, когда прихожу к ним, долго там не могу находиться - тошно, ненависть кругом. Одна работа спасает. Там я знаю, что нужна, и радость есть. Деньги тут уже во вторую очередь, хотя и это нужно, сама понимаешь, в какое время живем. Да что говорить!.."
  
  * * *
  
  Помню, что сестрина подчеркнуто дисциплинированная аккуратность выводила меня из себя и заставляла делать все наоборот. Демонстративно грязная и порванная одежда, помарки в тетрадях, расхлябанный портфель с вечно оторванной ручкой, которым играли в футбол, - все это лишь моя поза, противостояние неизбежному злу, которое представляла сестра. Светка отвечала мне такой же неприязнью и постоянно закладывала даже по мелочам. Когда ее заставляли забирать меня из школы, я нарочно прятался, где только мог: то в школьной раздевалке под грудой зимней одежды, то в подсобке физрука, где свален в кучу разный спортивный инвентарь от дерматиновых облезлых матрасов до размочаленных на нити некогда белых канатов, то в кабинете химии, куда пробирался тайком и залезал под массивную деревянную кафедру, иногда успевая поинтересоваться многочисленными скляночками и колбочками, хранившими в себе непонятные магические тайны и законы вселенной, заключенные в разноцветные жидкости и порошки.
  Тем не менее школу я не любил: постоянно отвлекался от монотонных и нудных уроков, разглядывая в окно, как шевелятся ветви деревьев и падают листья, как чистит перышки взъерошенный промокший воробей, скатываются одна в другую капли дождя на оконном стекле, устремляясь вниз, как бьется о плафон большая жирная муха с просвечивающими сквозь зелень брюшка белыми внутренностями... Мальчишки из класса не интересовали меня - они все были шальные, глупые, задиристые, и я чувствовал себя среди них белой вороной, затесавшейся в их стаю по странному стечению обстоятельств. Впрочем, девочки были не лучше: смешные ужимки и перешептывания, постоянные записочки и подмигивания, непонятные подхихикивания, а чуть что - визги и слезы... Я дружил с моей соседкой по парте Настенькой, единственным симпатичным мне человеком в классе. Она резко отличалась от остальных девочек не столько природной красотой, сколько удивительной мягкой гармоничностью характера. В школе считали, что мы поженимся, когда вырастем, и дразнили женихом и невестой. Но этого не случилось.
  Иногда мы вместе с ней уходили в парк, наблюдали за целующимися парочками, кормили лебедей в пруду, качались на качелях и разговаривали. Ее семья, в отличие от моей, была вполне благополучной: мама - преподаватель сольфеджио в Гнесинском училище, отец - учитель немецкого языка в каком-то пединституте, дедушка бывший военный, а бабушка - вязальщица-кружевница. После войны дедушка забрал свою невесту из какого-то села в Рязанской области и, женившись, приехал вместе с ней, по долгу службы, в Москву. Так они и прижились. Война многих заставила переменить место жительства. Настенька, такая хрупкая и чистая, совершенно не желала воспринимать окружающий мир таким, какой он есть на самом деле. Я замечал утоптанный серый снег в окурках сигарет и потеках мочи, и бомжей, спящих на картонных подстилках между стеклянными дверями метро, и стаи голодных тощих собак, вожделенно посматривающих на шагающее человеческое мясо. Она видела пушистое искрящееся снежное покрывало, укутывающее землю, красивых и добрых улыбающихся прохожих в нарядных шубках, симпатичных породистых котят и щенят, продающихся на выставке... Мы с ней не совпадали... Когда я пытался раскрыть ей на происходящее глаза, она сжимала губки, быстро и упрямо покачивала головой и твердила: "Нет-нет-нет!", а потом плакала... Я перестал мучить Настеньку, мне было ее жалко. "Пусть лучше кто-нибудь другой вырвет ее из идеального мирка, из уютной скорлупки, в которой сидит этот маленький желтый цыпленок, но это будет другой..." - решил я и постепенно перестал ходить с ней в парк... К тому же в моем сердце зрела обида на судьбу, которая подарила Настеньке ласку, любовь и счастливое детство, а мне - Светку и все остальное...
  
  Лиса, невидимый град Китеж и дева Феврония
  
  ...приехал к озеру, именем Светлояру.
  И увидел место то, необычайно прекрасное и многолюдное.
  И по умолению его жителей повелел благоверный князь Георгий Всеволодович строить на берегу озера того Светлояра город, именем Большой Китеж, ибо место то было необычайно прекрасно, а на другом берегу озера того была дубовая роща...
  Китежский летописец.
  Повесть и взыскание о граде сокровенном Китеже, XIII век
  
  Вообще в тот период мир был для меня соткан из противоречий, часто для меня неприемлемых. Помню, в одно из затиший между скандалами мы поехали с родителями и папиными друзьями на турбазу в охотничье хозяйство, отдохнуть. Прямо перед нашим носом, во время прогулки, проселочную дорогу перебежала настоящая лисица, перебежала, махнула рыжим хвостом и скрылась в густой траве. До этого лис я видел только в зоопарке. А тут - вот она... как из сказки, но из плоти и крови. Потом, на обратной дороге, в окне машины промелькнуло валяющееся на обочине изломанное, окровавленное тельце собачонки, очевидно сбитой автомобилем. Несоответствие, чудовищное противоречие между дикой природой и городом, так называемой цивилизацией, больно воткнулось в сердце тупой иглой, вызывая зудящие внутри вопросы, на которые мне никто не мог ответить. Эта собака... может быть, ее ждал и любил какой-нибудь мальчик или девочка, которые будут рыдать навзрыд, найдя наконец свою погибшую любимицу... Просто кто-то гнал машину по трассе, лихачил, и ему было абсолютно безразлично, что там, на дороге, стало одним живым существом меньше.
  Я тогда впервые столкнулся со смертью один на один и понял, как это страшно - противостоять миру. Ежедневно слыша от сестры: "Чтоб ты сдох, проклятый!", - я стал задумываться о смерти. Получить ответ на вопрос "А что там? За той гранью?" - не выходило. Ад, рай, чистилище, пустота, ничто, перерождение в новую жизнь и другое тело, - непонятно. И страшно. Я боялся засыпать, но не мог показать никому свой страх, объявить о нем, не мог допустить, чтобы его увидела сестра. Когда мне становилось плохо и я обливался потом от ужаса, то тихонько вставал с постели и прокрадывался в ванную, чтобы восстановить сбившееся от спазмов дыхание, прийти в себя. Обливался холодной водой. Светка ябедничала, что по ночам я занимаюсь онанизмом. Я возмущенно отнекивался. Бабушке иногда рассказывал, как мне тошно, что сестра со свету сживает. Она пыталась с матерью разговаривать, та - со Светкой. В итоге только хуже получалось. Ненавидящим взглядом Светка прожигала меня насквозь, шипела сквозь зубы "Иуда!", цеплялась взглядом за какую-нибудь мою вещь: книгу, плакат на стене, игрушку и скрюченными, словно судорогой, пальцами медленно рвала ее на мельчайшие клочки. С тех пор я перестал просить подарки - все равно они оказались бы распотрошенным, изувеченным хламом на помойке. Мне пришлось стать сильным, чтобы не позволить опустить себя ниже плинтуса и хранить все мечты, желания, обиды глубоко внутри. Так надежнее.
  
  * * *
  
  Ребенок отличается от взрослого, кроме прочего, тем, что пытается понять, как и зачем создан этот самый мир, понять его законы, уловить какую-то причинно-следственную связь между событиями, структурировать его по нитям, кирпичикам, атомам; взрослый же вопросов не задает, он принимает существующее положение вещей и просто тупо живет как умеет. Внезапно решив меня "образовывать культурно", бабушка взяла билеты в Большой театр, на оперу Римского-Корсакова "Сказание о невидимом граде Китеже и о деве Февронии". Более неразумного, чудовищного фарса я в своей жизни не видел никогда. Дева Феврония, которая по сюжету, заявленному в программке, должна быть молоденькой девушкой, оказалась необъятной пятидесятилетней теткой шестидесятого размера, ее щедро залитые лаком волосы напоминали воронье гнездо (причем ворона была явно ненормальная), а бугристое, заплывшее жиром лицо практически скрывало маленькие и наверняка злые глазки-буравчики, утопленные под самые брови, четко прорисованные слишком старательным гримером. "Дева" томно и тяжело скакала по сцене, представляя себя молоденькой козочкой, отчего пол под ней, казалось, прогибался, а телеса колыхались, как скользкое желе, норовя вывалить из объемистого корсажа ее вымя. Появившийся принц, также весьма потрепанный жизнью, интенсивно пучил глаза в сторону Февронии, пытаясь показать свою влюбленность в сию даму, но на физиономии его явно читалось плохо скрываемое отвращение. Порхающая по сцене "дева" первое время старательно делала вид, что не замечает прекрасного принца, а собирает себе цветочки и наслаждается пением птиц, а потом, вдруг, увидев его, страшно испугалась и попыталась упасть в обморок прямо на руки вожделенному самцу. Но тот, не будь дурак, отскочил с перепугу, не желая быть похороненным под вязко колышущейся глыбой, и "деве" пришлось сделать вид, что все так и было задумано. Они были отвратительны. Оба. Светлый град Китеж въяве стал чудовищным мороком.
  Самое странное во всем этом священнодействии, на мой взгляд, было то, как воспринимала оперу публика. Глаза романтизирующего плебса были устремлены на сцену в глубокой задумчивости и притворном восхищении, некоторые дамы даже прижимали руки к груди в волнительности и восторге, теребя пальчиками промокшие носовые платки, мужчины же, подпирая голову локтем, всем своим видом показывали, что наслаждаются музыкой, хотя на самом деле откровенно дремали. После окончания сего мероприятия, когда народ бешено рукоплескал смущенно раскрасневшейся приме, бабушка с волнением спросила:
  - Внучек, тебе понравилась опера?
  - Бабуля, ну какая это опера? Это же отвратительный фарс!
  - Тише, тише! Что ты говоришь! Ты просто еще не дорос!
  - Угу. Конечно. А то я не вижу.
  - Ладно, дома поговорим.
  - Дома так дома.
  
  * * *
  
  Но, естественно, дома мы разговаривать не стали, все как-то само собой сошло на нет, но я сделал для себя несколько выводов:
  - высокое искусство - полная чушь и галиматья, не имеющая ничего общего ни с жизнью, ни с "прекрасным". Это просто жвачка для мозга, пытающегося мнить себя высокоинтеллектуальным;
  - искать причинно-следственную связь между событиями и найти мировую гармонию, чтобы существовать комфортно, - нет смысла, поскольку ее нет;
  - бабушка тоже относится (как это ни жаль) к романтизирующему плебсу;
  - я не люблю желе;
  - наркотики лучше.
  
  * * *
  
  Знаешь, Ким, на одном из психотерапевтических сеансов я вспомнил, что сломал руку, когда мне было девять месяцев отроду. Сквозь белесовато-серый туман забвения в мою память просачивались мамины слезы, истерически открытые рты, из которых не вырывается ни звука, кулак отца, летящий в фанерную дверь кухни и пробивающий ее насквозь... И потом... пустота. Я знал, что надо что-то сделать, остановить надвигающееся безумие, и захотел привлечь внимание. Отодвинув защелку на высоком детском стульчике, в котором сидел, попытался слезть, начал сползать, но упал и сломал ключицу. Без разделения на боль, обиду, испуг я пытался вспомнить суть произошедшего, но в голове явственно виделась только эта картинка и за ней - ничего... Теперь мне кажется, что все наши проблемы мы всегда пытались решить через болезни и боль - только так можно было добиться внимания, ласки, сострадания, какой-то иллюзии понимания тебя как личности. Когда ты болеешь, мама ласковая, она рядом, что-то покупает тебе, приносит, кладет руку на лоб и гладит по волосам, читает сказки. Или бабушка, или папа... Родители никогда не поощряли меня одобрением моих поступков, я всегда слышал только фразу: "решай сам" или "делай, как считаешь нужным". Набор слов во фразе менялся, но суть оставалась та же - меня никому не было нужно. Никогда. Приносил я двойки или пятерки, сидел дома с книгами или пропадал на улице - меня словно не существовало. Помню фразу из детства - "дурилка картонная", которой меня обзывали. Это опять приводит к мысли, что ты НИКТО и НИЧТО, дурацкая картонная марионетка. Но стоит тебе сделать что-то не так, как принято в обществе, нарушить пятую-десятую заповедь/мораль/принципы поведения, как тут же многоголосый хор учи-телейзавучейбабушекдедушексестеркондукторов начинает читать тебе нотации и сокрушаться, что в их-то времена такого аморального поведения не было, потому как, дескать, войнабыларазруха и чего только не пережили, а мы тут жируем на всем готовом троглодитысволочипанки.
  
  * * *
  
  Мама тогда находилась в состоянии перманентного развода с отцом, постоянно взвинченная, нервная, обиженная на весь мир. Несмотря на то что она любила его и очень переживала, постоянно скандалила - отец много пил, но она так привыкла к роли жертвы, что уже не могла с ней расстаться. "Я отдала тебе жизнь, подарила молодость, ты вытянул из меня все жилы..." - звучало рефреном в ее тирадах к отцу. "Ты не дала мне сделать карьеру, вила из меня веревки, ревновала к каждому столбу..." - слышалось в ответ. Увидеть, что с сыном что-то не то, значило перестроить себя, свое отношение, взять себя в руки и заняться воспитанием, делать какие-то шаги... Но они не могли... их занимали они сами. Я смотрел на них со стороны, и мне становилось неудобно за то, что вместо любви они будили во мне жалость, отстраненное презрение и легкие приступы сартровской тошноты.
  
  * * *
  
  В тринадцать лет я попал в больницу с кишечной инфекцией и там первый раз занялся сексом с мальчиком чуть старше меня. Это потрясение, меняющее твой мир. Взрыв чувств, красок, эмоций, наслаждение тела, восторженная влюбленность - все слилось воедино. Помню, сначала я играл роль жертвы, этакого недотроги и говорил: "Нет. Пожалуйста, не надо", долго ломался и плакал. Сегодня я понимаю, что это с моей стороны была только игра, я долго шел именно к этому опыту. Я понимал, что у него уже были подобные отношения, и, поскольку мы оказались в больничном боксе вдвоем, он весьма решительно и целенаправленно стал действовать, соблазняя меня: сначала разговоры, потом поглаживания, потом... секс. После выписки мы больше не виделись. Почему-то так было правильно...
  
  Кораблик города Парижа
  
  Fluctuat nec mergitur - Плавает, но не тонет (лат.).
  
  И я ушел "на улицу", стал употреблять наркотики, любые: курил, кололся, нюхал... Я искал путь, говорил себе: "Я не такой, я иной, может статься, просто природная аномалия, но мне нужен выход". И он нашелся. Родители так ничего и не заметили до восемнадцати лет, пока я в дикой истерике сам не признался матери, что я гей и наркоман. Она, конечно, поплакала. И все. Все осталось как было. Но я забегаю вперед. В четырнадцать лет бабушка повезла меня в Париж. Она поехала туда по работе и предложила родителям забрать меня, интуитивно понимая, что со мной что-то не так, но что именно, даже не догадывалась.
  
  * * *
  
  Париж - город-мечта для многих туристов, стремящихся туда попасть во что бы то ни стало, не впечатлил меня своими красотами и романтикой, меня тогда не это волновало, а наркотики и секс. Эйфелева башня, собор Парижской Богоматери, Триумфальная арка, базилика Сакре-Кёр и бла-бла-бла... Разумеется, я везде побывал, и Париж - туристический ли, модный, претенциозно-буржуазный, исторический, мелкопоместный, Париж рабочего класса или легендарно-богемный - не остался для меня тайной, он стал мне своим. Бабушка с детства учила меня французскому языку (шеф-повар в ресторане, где она работала, был француз), и я разговаривал на французском практически свободно, поэтому не испытывал смущения и неловкости, а достаточно быстро влился в ту среду и состояние, когда ощущаешь себя если не гражданином мира, то потомственным парижанином уж точно. Это город импрессионистов, поэтому и воспринимаешь его словно в некоей дымке, флере ожидания, расплавленности и неги, особенно когда идешь от Монмартра до Латинского квартала в компании друзей и принятый тобой кокаин обостряет восприятие и заставляет вибрировать каждый атом твоего тела, расширяя зрачки и делая зрение чуть ли не фасетчатым, как у стрекозы, и миллион картинок дробится в сознании, то сливаясь воедино, то вновь множась и делясь на составные части. Гораздо позже я узнал, что Максимилиан Волошин назвал Париж "серой розой" и удивился точности определения и восприятия поэта. Он действительно серый, пепельный, несмотря на свою пышность, присущую розе: дома его построены из местного сероватого камня, который в зависимости от освещения слегка окрашивается в желтоватые или розоватые тона.
  Мы любили тусоваться на Пляц Пигаль, рядом со знаменитым кабаре "Мулен Руж" - излюбленным местом парижских путан, сутенеров, геев, трансвеститов, клошаров и продавцов наркотиков. Мои друзья Морис, Жан и Маттье обожали это шумное, крикливое и суматошное место. Часто мы приходили сюда просто наблюдать за разными колоритными персонажами, строили о них различные предположения, придумывали истории, хохотали до колик в животе от своего незатейливого баловства, а потом, зверски голодные от вечерних прогулок и кокаина, покупали крепы - французские блины с разнообразными начинками, и уплетали их за обе щеки. С Маттье у нас случился недолгий роман, после которого мы просто остались друзьями и продолжали общаться как ни в чем не бывало. Великолепный самец-полукровка - латиноамериканец, он был недалекого ума, впрочем, меня больше волновали другие его достоинства... Они были впечатляющими, но пользоваться ими он совершенно не умел и вел себя в постели как слон в посудной лавке, к тому же громко сопел, пот во время соития лил с него градом, а кончая, он резко и со вкусом выпускал из заднего прохода совершенно возмутительный запах, и это было для меня хуже всего. И мы расстались так же легко, как и сошлись.
  В моей памяти французский отрезок жизни не оставил каких-то очень уж сильных впечатлений, радостных или плохих, скорее это достаточно монотонное и обыденное существование, которое принимаешь как данность, отдавая себе отчет - оно есть. И всё. Меня восхищал герб Парижа - кораблик, сражающийся с волнами, - и его девиз: "Fluctuat nec mergitur", что в переводе с латыни означает "Плавает, но не тонет". "Гы, - скажешь ты мне, - я знаю, что у нас в России плавает, но не тонет". Я тоже знаю: Я. Это про меня. Я все время выплываю, даже когда кажется, что пробоина в кораблике смертельная, я доплываю до спасительного берега, латаю прохудившиеся борта и днище и опять, подняв паруса, отправляюсь на поиски приключений. В самом начале пребывания в Париже я удивленно спросил бабушку, почему на гербе нарисован кораблик, ведь город стоит не на море. Она пояснила, что Париж лежит на пересечении двух древних торговых путей. Один сухопутный - с севера на юг, а другой водный, по Сене, с востока на запад, к Атлантике. Переправой же через Сену в старину заправляла гильдия лодочников, "торговцев водой", и их доходы были важной статьей благосостояния города: чтобы переправиться на другой берег, надо было заплатить. Я тоже плачу свою цену, переправляясь от одной искомой точки к другой, иногда цена слишком высока, но, очевидно, какая-то "гильдия" лодочников-норнов назначает ее именно для меня, исходя из только им ведомых расчетов. Бабушка великолепно знала историю Франции, и иногда мы совершали с ней прогулки по окрестностям Парижа, съездили даже в Лион, Ниццу и Канны, когда ей пришлось побывать там по работе. Она особо не притесняла меня, считая, что я уже взрослый и могу существовать сам. Я тщательно скрывал от нее свои "недостатки".
  
  * * *
  
  В пятнадцать я вернулся обратно, в Москву, и оканчивал школу уже здесь, тогда как бабушка осталась во Франции, неожиданно для всех выйдя замуж за потомственного лионского винодела. В Париже я сильно скучал, к тому же там было явно меньше возможностей для моих "пороков". Здесь я знал, куда идти и что делать, здесь я был дома, к тому же моя душевная травма и незалеченные обиды также тянули обратно. Хотелось посмотреть страху в лицо или скрыться от него на самом видном месте, в персональном семейном серпентарии.
  Мама к тому времени все-таки развелась с отцом, который быстренько нашел ей замену в лице парикмахерши из захудалого салона на соседней улице. Я так ни разу и не сходил к нему в гости: видел эту тетку издалека, и она мне напомнила сильно ухудшенный вариант "девы Февронии", а соваться в чужой хлев желания не возникало. Мама была мне по-своему благодарна, не понимая мотивов моего поведения, а я не пытался ничего ей объяснить. Отец пару раз заявлялся пьяный к нам домой и пытался качать права, рыдая и размазывая слезы и слюни по щекам и подбородку, что он, дескать, родитель и хочет участвовать в воспитании (о, благие намерения души человеческой! какая поэзия!), но потом остыл, особенно когда понял, что надо отстегивать "свои кровные" на алименты. Конечно, лучше потратить все на выпивку. Его новая жена - Марфушка, Пелагея или Аграфена, хрен ее знает, один раз также позвонила и попыталась втирать про неземную отцовскую любовь, называя меня "сыночек". Я был под кайфом и не помню точно, что ей наплел, но больше названивать она не рискнула, а дисциплинированно "отвяла", как и было предложено.
  Сестра училась на факультете иностранных языков в МГУ и свела общение с нами до минимума, изредка появляясь поесть, переночевать, переодеться... Она тщательно готовилась переменить жизнь и не собиралась отступаться от цели - выйти замуж за обеспеченного иностранца и уехать из страны, чтобы там оформить наконец глянцевую мечту в реальную праздничную упаковку европейского качества и масштаба. Аудио- и видеолента моей памяти, шипя и поскрипывая, иногда прокручивает эти кадры перед сном, особенно после очередных ссор с матерью, и я понимаю, что мне не за что быть благодарным ни матери, ни отцу, ни сестре. "Человеки в футлярах" безнадежности и обреченности, потасканные, нелепые, жалкие, не способные изменить свою жизнь в лучшую сторону даже разводом или отъездом за границу, как они не видят всего этого! Подходя каждое утро к зеркалу для чистки зубов или нанесения макияжа, они всё так же не способны заглянуть чуть глубже в душу, взять себя в руки, стать достойнее, сильнее, мудрее... Их пронзительные арии о непонятости, недолюбленности, жалкой иронии незаслуженных судеб сливаются в похрюкивающий хор грязных хавроний, в единую дьявольскую, сатанинскую какофонию, и хочется просто бежать куда глаза глядят от этого жалкого и чванливого уродства своеобразного оперного театра.
  
  * * *
  
  Во мне не было тогда любви - только животная страсть, желание отдаваться высоким небритым широкоплечим, тяжелооснащенным снизу брюнетам, которых я выбирал по тому, насколько их достоинства выпирали из штанов или насколько они могли оказаться чем-то полезны. Ощущение необходимости подпитки мужским эго, мужественной составляющей, которой мне не хватало, жгло огнем. Признать же в себе женскую часть, энергию Инь, не было сил. Как правило, они быстро бросали меня (ночь, неделя, две, три...), понимая предельную эгоистичность и одно желание брать, не давая ничего взамен. Я нуждался в опоре, поддержке, одобрении, чувствовал себя настолько неуверенным, что нарочно провоцировал расставание эпатажным и хамским поведением. А потом шел дальше. "Плешка", "Три обезьяны", "Шанс", "Центральная станция"... Там тусовался разный контингент: и крутяки, и попроще... Я чувствовал себя комфортно, но одиноко: комфортно, потому что находился среди своих, таких же, как я, и не надо ничего придумывать, играть, скрывать, а одиноко - потому что, молодой, сексуальный, красивый, дерзкий, я получал много предложений, но все было одноразовое, удержать отношения не получалось. Думаю, что я бессознательно программировал себя на неудачи и расставания, пережив крах отношений матери и отца и видя коммерческие устремления сестры в отношении брака.
  
  Экстерьер - русский голубой
  
  
  Мы накажем друг друга высшей мерой отчаяния,
  Для того чтобы с памяти этот вечер изъять,
  Здесь одна только пуля...
  Не огорчайся, - я кручу барабан, эта пуля - моя...
  
  "Русская рулетка", группа "Флер"
  
  Неожиданным подарком судьбы на определенный срок мне стал Стефан. Мы познакомились на одной из вечеринок у общих знакомых, на подмосковной дачке. Я долго думал, ехать или нет, но решил, что там можно будет сладко оттянуться, и согласился. Долго бродил по дому, разглядывая комнаты, людей, непонятно откуда набившихся в таком несусветном количестве, гулял по двору, общался с симпатичным деревенским псом, который, казалось, хорошо меня понимал, запрокинув голову, рассматривал капли дождя, падавшие на мое лицо... Где-то хохотали, где-то занимались любовью, курили, делили кокс, пили... Мне было странно...
  Я зашел в библиотеку и долго мучил массивную медицинскую энциклопедию, подыскивая в ней нужные откровения, но буковки прыгали по строчкам и перескакивали с места на место, вырывая отдельные слова жирным шрифтом: сифилис, саркома, сальмонеллез, слепота, сепсис, синусит, свищ, свинка, СПИД... Или - мастопатия, метастазы, малярия, метеоризм, менингит... Мастурбация также оказалась в списке заболеваний, что почему-то меня насмешило. "Ух ты!" - подумал я и внимательно прочитал статью:
  "Мастурбация (онанизм) - суррогатная форма полового удовлетворения путем раздражения эрогенных зон (обычно генитальных), завершающегося оргазмом. Практикуется в период юношеской гиперсексуальности как компенсаторный вариант сексуального удовлетворения, обусловленный пробуждением половой сферы тогда, когда индивидуум еще не достиг социальной зрелости и самостоятельности. При психозах и невротических развитиях наблюдается персевераторно-обсессивная мастурбация (дифференцируется по отрыву от естественной мотивации вплоть до полного отсутствия либидо и оргазма, иногда практикуется открыто, в присутствии посторонних, обычно входит в структуру психопатологических синдромов - бредовых и др.)".
  Ой, буковки-буковки, не сносите мне крышу, она и так едет! Хихикнув, я закрыл энциклопедию и погрозил ей пальцем: шалунья! После чего вышел из библиотеки. "Шалтай-болтай сидел на стене, Шалтай-болтай свалился во сне..." - вертелось у меня в голове, а ноги и руки сами подскакивали в такт - я куда-то шел. Шел долго, по бесконечному средневековому коридору, и на стенах стали всплывать портреты странных людей, одетых в старинные одежды. Р-рраз! - сморщенный старичок в пожелтевшем, когда-то белом паричке с бородкой клинышком, длинный и неопрятный, как обглоданная куриная кость. Он сурово глядел на меня и держал в птичьих лапках табличку с надписью: "Маразм". Следом за ним (хопс!) появился образ дамы бальзаковского возраста в пышном декольтированном платье, тройной подбородок которой утопал в щеках, а презрительно отвисшие губы с сеточкой морщин вокруг и черным пушком над верхней губой, казалось, что-то шептали мне. Прислушавшись, я уловил слово "Ожирение". Тр-рри! Выпялилась из тяжеленной золоченой рамы бабулька с острым крючковатым носом - настоящий прототип Бабы-яги, - злобная, издерганная, с красными кроличьими глазами, готовая тут же вцепиться тебе в горло, ощерившая в улыбке крысиные зубы - "Шизофрения". Бл-лумс! - неожиданно возникла молоденькая девушка с печально устремленным вдаль взглядом, невероятно худая, со впалыми щеками и огромными синими глазами. Весь вид ее наводил на мысль, что ей чудом удалось спастись из концлагеря, а всплывшая под образом табличка огласила диагноз: "Булимия". Портреты начали мелькать перед глазами с космической скоростью, и я не успевал проследить, что они мне вещали. Я попытался идти быстрее, чтобы прорваться сквозь эту армаду ужасов, но осознал, что вязну вне времени и пространства и не могу, не могу, не могу выбраться... Волосы встали дыбом, руки тщетно пытались нашарить выход, пока наконец...
  Влюбился я сразу, как только увидел его в открывшуюся внезапно из коридора дверь, будто резко дали свет в темное помещение. Я зашел, вытирая выступивший на лбу пот и пытаясь отдышаться от пережитого кошмара, и долго кружил рядом, не решаясь подойти, хотя мне это и несвойственно. Потом все же присел рядом, мы разговорились и поняли, что хотим побыть наедине, хотя особо и негде. Выйдя во двор, жадно хватали ртом воздух, напоенный запахом лесных трав, а может быть, просто кислородом и послегрозовой свежестью. Ближе к ночи мы стащили пару одеял и забрались на чердак, где были свалены старые ненужные вещи, исторический хлам - всякие там чугунные утюги, фетровые шляпы, военные штаны-галифе, а еще китайская ваза со сколотой горловиной и прочие любовно оставленные про запас хозяевами дачи предметы. Сквозь мутное и запыленное окошко медитативно и болезненно светила щербатая луна, высвечивая отдельные кучи барахла, словно бутафорские декорации, и вся эта нереальная обстановка только возбуждала воображение...
  
  * * *
  
  Мы стали встречаться, а потом и жить вместе, в квартире, которую для него снимала фирма. Он был невероятно красив. C ним можно было говорить обо всем, мы читали одни и те же книги, смотрели фильмы, куролесили, упивались своими чувствами. Старше меня на три года, Стефан приехал сюда работать из Будапешта менеджером. Его компания открыла представительство в России, и он недолго думая согласился на предложение временно переехать в Москву. Прапрабабушка и прапрадедушка его были выходцами из России, успевшими вовремя эмигрировать незадолго до Октябрьской социалистической, поэтому Стефан великолепно владел русским языком - в их семье свято соблюдались традиции и царило двуязычие. Впрочем, языком он владел виртуозно во всех смыслах. Он не раз рисовал мне золотой перьевой ручкой "паркер" на школьных расчерченных в клеточку листках свое раскидистое генеалогическое древо, насчитывающее несколько столетий, которое знал любовно и досконально. "Энтомологические" изыскания и его "голубокровость" (в аристократичном смысле, разумеется) весомо подтверждали разного рода старинные документы, которые, по словам Стефана, бережно хранились в инкрустированном полудрагоценными камнями ларце его матушки, чуть ли не княгини. В экстерьере рода как постоянная и непреложная константа присутствовали: нос горбинкой, оттопыренное левое ухо, чувственные изнеженные губы, подобающие скорее актрисам американского кино или немецкой порнухи, крепко сбитые, идеальной формы ягодицы и еще несколько несущественных мелочей типа родинок в интимных местах, элегантного строения ушной раковины и особенностей линий жизни на ладонях. Стефан очень обижался, когда я, отмахиваясь от него как от надоедливого комара, стремился прекратить лекции по его родословной. Меня интересовала его потенция в совершенно другом смысле, и никакого почтения перед "высокородным князем" я не испытывал, только тихо удивлялся про себя, как он своей вымороченной породистостью ухитрялся весьма ловко делать карьеру, и подозревал в нем способности к исконному русскому прохиндейству, жополизательству и ментальной небрезгливости. Но мне это совершенно не мешало, особенно первое время.
  Я любил смотреть на него обнаженного, когда он царственно выходил из душа и капельки воды на смуглой от природы коже переливались, как на чешуе рыбы. Обнимая его, утыкаясь носом в подключичную ямку, я с наслаждением вдыхал неповторимый пряный запах, присущий ему, гладил по шелковистым каштановым волосам, спине, бедрам... Мускулистый, великолепно сложенный, он гордился своей фигурой и любил подолгу разглядывать себя в зеркало, висевшее в коридоре. Я насмешливо называл его Нарциссом. В ответ он усмехался, но прозвище не оспаривал. Вообще в нем было много самолюбования, его всегда волновало, как воспринимают его люди. Он оттачивал жесты, их плавность и эффектность, следил за гардеробом и тратил на одежду немалые деньги, тщательно подбирая деталь за деталью, от нижнего белья до носового платка, штудировал книги по риторике и красноречию, читал психологическую литературу, помогающую оказывать влияние на людей, а также брошюры по этике, эстетике и правилам этикета. На мизинце правой руки Стефан постоянно носил перстень с рубином и любил рассказывать, что перстень достался ему от бабушки, а ей в молодости был подарен одной весьма знатной особой.
  - Ты знаешь, - важно заявлял он, - рубины издревле считались символами монаршей власти и могущества. Ярко-красный оттенок этой модификации корунда говорит о жизненной силе и энергии его владельца. Квадратная огранка наиболее хороша для этого камня, потому что придает ему загадочное сияние и таинственный блеск.
  - Ну ты даешь, Стеф! Столько самолюбования я еще ни в ком не встречал! К тому же заученная из книги фраза о рубине делает тебя смешным.
  - Я не смешон. Это достоинство и законная гордость. Ты не ощущаешь разницы между двумя этими понятиями, милый. Учись быть более аристократом и менее - плебеем.
  
  * * *
  
  В таких случаях он меня начинал дико бесить, и мы ссорились. Я считал, что это слишком непристойно - так себя возвеличивать и пафосничать, будто ты и впрямь особа королевских кровей. В сексе он тоже, как правило, был весьма эгоистичен: думал в первую очередь о том, как выглядит его поза, насколько она эффектна, и старался испускать красивые и вдохновенные стоны, реальная сторона процесса его занимала куда меньше, к тому же он не желал прислушиваться к моим намекам о том, чего бы мне хотелось. Я начинал понимать, что долго так не выдержу и мне уже надоедает его поведение. Проблема заключалась в том, что я подсадил его на наркотики и чувствовал некоторую ответственность за это, хотя и понимал, что он старше и у него своя голова на плечах. Мы то разбегались, то сходились вновь, чувствуя болезненную зависимость друг от друга, разросшуюся метастазами и не отпускающую. Но это был мой первый опыт серьезных отношений и жизни вместе с любимым, я боялся остаться один, без Стефана, ведь иначе опять завертится круговорот одноразовых связей, а мне хотелось покоя, промежуточной станции, на которой поезд стоит долго, пока прицепляют-отцепляют вагоны, грузят багаж и почту, или что там еще обычно делают на железной дороге... Может, пропускают другие скорые поезда?..
  
  * * *
  
  Потом он уехал к себе, в Будапешт, и позвал меня составить ему компанию. Какое-то время мы жили там достаточно мирно - Стефан взял на себя роль гида-экскурсовода и с гордостью показывал мне родной город. Мы ездили в Сентэндре, Вишеград, Эстергом, а один раз отправились даже на Балатон, где романтичные виды на озеро сочетаются с величественными силуэтами горных хребтов, и все это было похоже на сказку. Но наша сказка продолжалась недолго. Через три месяца я вернулся в Москву, потому что стал ощущать, что ему все надоело: Стефан раздражался из-за пустяков. "Ты почему переключил канал, не спросив меня? - возмущался он. - Я смотрел эту передачу". - "Но ты сидел спиной к телевизору, Стеф!" - "Я смотрел! Ясно тебе!" Унижал меня: "Ты можешь постирать свои носки? Они так дико воняют!" - "Я надел их сегодня утром!" - "Сходи к врачу и попроси средство от потливости ног, или, может быть, тебе купить дезодорант?" Иногда зависал на несколько дней у кого-то из знакомых, не ставя меня в известность и не обращая внимания на то, что я схожу с ума, не зная где он, жив ли, все ли в порядке. Потом он возвращался и делал вид, что ничего не произошло.
  Так вышло и в очередной раз. Он отсутствовал двое суток, а потом как ни в чем не бывало вернулся домой. Почему-то взвинченный, нервный, но и я, увидев это, тоже не мог уже остановиться и промолчать:
  - Где ты был, Стеф? Я волновался.
  - Ты что, моя мамочка, чтобы устраивать мне допросы?
  - Ты не мог просто позвонить и сказать, что все в порядке?
  - Хочешь играть роль любезной и верной жены, которая ждет мужа у окна сутками? Тебе это не идет, поверь мне. Я-то знаю, каков ты на самом деле.
  - Ну и каков же я?
  - Ты наркоман и проститутка, готовая переспать с кем угодно за наркотики, а иногда просто дешевая шлюха, у которой скребется, и тогда она готова на все, чтобы ее там почесали.
  - Ты считаешь, что можешь вот так оскорблять меня и я буду это терпеть?
  - А что ты сделаешь?
  - Хватит, я уезжаю домой. Не собираюсь выслушивать ту чушь и мерзость, которая вылезает из твоего поганого рта. Мне даже неприятно теперь, что этим самым ртом ты с удовольствием и достаточно виртуозно отсасывал у меня.
  - Давай, вали отсюда, я уже и так не знаю, как от тебя избавиться. У меня давно есть любовник, гораздо искуснее тебя.
  - Можешь не провожать.
  
  * * *
  
  У меня был обратный билет с открытой датой, так что проблем с отъездом не возникло, а свои немногочисленные вещи я быстро покидал в сумку. Стефан демонстративно закрылся в ванной - предпочел не смотреть на мои сборы и не вступать в излишние разговоры. Я тоже больше не мог на него смотреть - единственным желанием было избить его до полусмерти, сделать хоть что-то, чтобы понять, что этот человек тоже может испытывать боль, пусть хоть физическую, если не душевную. Хоть какую!
  Стоя на мосту и глядя на железнодорожные шпалы, уходящие вдаль, на осенние деревья, обнажившиеся и замерзшие на пронзительном ветру, я вспоминал парижский кораблик на гербе города и думал о том, что меня ждет следующая переправа. Вместо лодочника есть поезд, вместо золотой монеты - полоска билета, по-драгивающая в руках и рвущаяся оказаться в теплых шершавых ладонях проводника. Ветер гнал куда-то золотые листья и кружил в небе черную стаю птиц, то сливающуюся в острый клин, то распадающуюся на отдельные точки, черные точки в ярко-синем холодном небе. Цветная картинка города размывалась и сменялась черно-белой, как в старых немых фильмах, когда мир становится поделенным только на два цвета, вернее на три - с градацией серого... Медленная лента моего кино продолжала с шорохом и скрипом крутить пленку, жизнь предлагала свои образцы на пробу, но все меня давило, плющило, волокло в круговороте воды, неся к тому порогу, за которым, может быть, падение с высоты гигантского водопада... "Голубой вагон бежит, качается, скорый поезд набирает ход..."
  
  * * *
  
  Я вернулся и долго ходил обиженный на весь мир: меня бросили, нет - МЕНЯ ВЫСТАВИЛИ, заменили на более действенную, обновленную, лучше оснащенную модель. И кто? Этот хлыщ, Нарцисс, умеющий только разглядывать себя в зеркале и следить за цветом трусов и носового платка? Мать его... да что же это такое?! Я оставался на его орбите, покуда заменял для него закон земного тяготения, потом болотистую ряску его сердца растревожила новая страсть, и все закончилось. Я сам виноват - нечего было идеализировать, создавать себе из уродливого языческого идола кумира, ведь мы были из разных миров, диаметрально противоположных, и просто притянулись по физическим законам, как плюс к минусу. На время... Песок в стеклянной колбе часов пересыпался, рог изобилия опустел: пора менять картинку. "А любовь?" - спрашивал я сам себя и тут же ехидно отвечал: "После дождичка в четверг тебе любовь, когда рак на горе свистнет".
  Потом я остыл и начал снова таскаться по клубам, ища себе отношения "исключительно-на-одну-ночь". Постепенно все стерлось, приобрело более спокойные оттенки, я написал ему стихотворение и просто вычеркнул из памяти, словно его никогда не существовало. Так проще, легче. Ведь все рано или поздно предают. Должен быть катарсис, очищение, обнуление, потом можно идти дальше...
  
  Божественный зародыш безумия -
  Вкус пепла на языке...
  Лишь хлопья от страсти Везувия
  Остались лежать на песке.
  
  Фигуры застыли. Решиться:
  Идти ли на новый виток?..
  Я знаю, ты будешь мне сниться,
  Когда я уйду на восток.
  
  Когда я отрину земное
  И ряской затянет следы,
  Зажившие шрамы заноют
  У зеркала новой воды.
  
  
  Садомазохизм, немного культуры и мышиные танцы
  
  
  Ты вчера невзначай потерял свою тень,
  И сегодня не ты, а она гостит у меня,
  Мы чуть-чуть поиграем здесь, в темноте -
  Пистолет, я и тень... попытайся понять...
  
  "Русская рулетка", группа "Флер"
  
  Следующим стал Ярик. Ярослав. Нам было легко вместе. Это как воздушный шарик. Любовь без обязательств. Я принимал его таким, какой он есть. Худой, мосластый, с набрякшими под глазами синими мешками и ноздревато-желтой пергаментной кожей, туго обтягивавшей бритый налысо неправильной формы череп, он обладал жесткой харизмой абсолютной свободы и восхитительного пофигизма бродячей собаки, наученной тому, что люди могут и пнуть побольнее, и неожиданно приласкать. Ночами мы яростно совокуплялись, используя тела и души для латания жизненных прорех иллюзией отношений и замещая сексом все, что можно и нельзя заместить, а потом он исчезал, и я никогда не знал: вернется он обратно или уже нет. Иногда, обкурившись или обколовшись, он кликушествовал как блаженный, длинно и протяжно жалуясь на свою нелегкую судьбу, "постыыылууую", но наутро ничего не помнил. Он также ходил налево, скорее даже не налево, а веером, иногда успевая окучить нескольких партнеров по очереди или скопом, и зависал у своей девчонки, спал с ней. Его кобелиная донжуанская сущность или сучность постоянно требовала подтверждений его сексуальной мощи и неотразимости, а скабрезное начало гнало в поисках утех по самым отстойным сквотам и компаниям. Я не ревновал, тоже отрывался на стороне, правда, не так рьяно.
  
  * * *
  
  Однажды он познакомил меня с БДСМ [От англ. BDSM - психосексуальная субкультура, основанная на эротическом обмене властью и иных формах нетрадиционных сексуальных отношений, затрагивающих ролевые игры в господство и подчинение. Отличия БДСМ от социально агрессивных и/или преступных действий определяются прежде всего жестким соблюдением участниками БДСМ-отношений рамок SSC (аббревиатура от английских слов safe, sane, consensual) - принципов безопасности, добровольности и разумности.]. Его подружка, садистка Марго, или, по их терминологии, "верхняя", подарила нам на неделю раба - Ника, который готовил нам еду, стирал вещи, убирал квартиру, ходил в магазин за продуктами. На третий день его прислуживания она заехала в гости, проведать пленника. Он заискивающе смотрел ей в глаза.
  - Желаешь порки? - усмехнулась Марго.
  - Да, госпожа, пожалуйста... - униженно поклонился раб.
  - Раздевайся.
  Ник тут же стал разоблачаться, пока не остался совершенно голым. Его мужское достоинство возбужденно подрагивало из стороны в сторону. Марго достала из сумки диск и попросила нас врубить его на всю катушку. Там были записаны немецкие военные марши. Громкие резкие звуки, заполонив всё помещение, били по нервам так, что напряжение нарастало и нарастало. Пауза затянулась.
  - Становись раком! - скомандовала госпожа и достала из сумки кожаную плеть.
  Он застонал и поспешно повернулся к ней задом. Каждый раз как плетка со свистом опускалась на его обнаженные ягодицы, раб протяжно стонал.
  - Ему не больно? - поинтересовался я.
  - Да ты что? - удивилась Марго. - Он же от этого испытывает кайф. Хочешь попробовать?
  Я нерешительно взял рукоятку кожаного девайса и размахнулся. Первые удары почти не долетали до его кожи.
  - Давай посильнее, ну же! Не бойся! - подбодрила меня Марго.
  
  * * *
  
  Постепенно я вошел во вкус и стал бить его, усиливая и усиливая размах, с которым красные хвосты кожи попадали на тело, оставляя багровые отметины. Раб дергался, извивался, хрипло и громко дышал, а потом я увидел, как он кончил прямо на пол и упал в изнеможении на колени. Извиваясь по полу, как уж, он пополз к ногам госпожи, оставляя за собой мокрый след спермы. Ник целовал ее руки, колени, лизал языком сапоги и благодарил за оказанные милости. Потом он целовал и мои руки.
  - Хочешь его? - спросила меня Марго.
  Я нерешительно оглянулся на Ярика.
  - Давай, - ухмыльнулся он. - Я присоединюсь, пожалуй.
  - Благодари господ за то, что они снисходят до тебя, раб, - приказала Марго. - И давай, пшел на кровать, падаль.
  Раб засеменил к дивану. Мы с Яриком имели его по очереди. Марго бесстрастно наблюдала со стороны, вальяжно и неторопливо покуривая сигариллу. Ее присутствие только добавляло пикантности в ситуацию и возбуждало неимоверно. Сразу захотелось экспериментировать еще. К тому же мы не обошлись без дополнительного допинга, и мир засиял новыми красками, расцвечивая ощущения во весь спектр радуги.
  
  * * *
  
  Когда всё закончилось, мы тихо лежали, распластавшись на диване, а Марго, развалившись в кресле, потягивала ароматный кофе и читала нам своеобразную лекцию:
  - Вы думаете, что это извращение? Но тогда многие писатели, поэты, философы в этом мире извращены, они писали о боли, а может быть, даже мечтали о ней. Вот стихи Ахматовой:
  
  Муж хлестал меня узорчатым
  Вдвое сложенным ремнем.
  Для тебя в окошке створчатом
  Я всю ночь сижу с огнем.
  
  А это Зинаида Гиппиус:
  
  Красным углем тьму черчу,
  Колким жалом плоть лижу,
  Туго, туго жгут кручу,
  Гну, ломаю и вяжу.
  Шнурочком ссучу,
  Стяну и смочу.
  Игрой разбужу,
  Иглой пронижу.
  
  Марина Цветаева:
  
  Ты этого хотел. - Так. - Аллилуйя.
  Я руку, бьющую меня, целую.
  В грудь оттолкнувшую - к груди тяну,
  Чтоб, удивясь, прослушал - тишину.
  
  Осип Мандельштам:
  
  Твоим узким плечам под бичами краснеть,
  Под бичами краснеть, на морозе гореть.
  Твоим детским рукам утюги поднимать,
  Утюги поднимать да верёвки вязать.
  Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
  По стеклу босиком, да кровавым песком.
  
  Александр Блок:
  
  Не призывай. И без призыва
  Приду во храм.
  Склонюсь главою молчаливо
  К твоим ногам.
  И буду слушать приказанья
  И робко ждать.
  Ловить мгновенные свиданья
  И вновь желать.
  Твоих страстей повержен силой,
  Под игом слаб.
  Порой - слуга; порою - милый;
  И вечно - раб.
  
  Я так могу продолжать долго читать стихи... Не говоря уже о таких сочинениях, как "Венера в мехах" Захер-Мазоха, "Женщина на кресте" Анны Мар, "История О" Полин Реаж, "Образ" Жана де Берга и так далее... "Si gravis brevis, si longus levis" - то есть "Если боль мучительна, то непродолжительна, если продолжительна, то не мучительна" - так говорил Эпикур. Или вот слова Овидия: "Est quaedam flere voluptas" - "Есть некое наслаждение в слезах". Поверьте мне, люди, увлекающиеся БДСМ, не маньяки и уроды, а вполне образованные и интеллигентные, по крайней мере некоторые, и они не хотят причинить другому опасные для жизни увечья. Просто это их способ получать наслаждение. БДСМ - очень разностороннее явление. В нем масса течений, явлений и стилей. Вы можете порыться в Интернете и поискать, чем бы вам хотелось заняться, как поэкспериментировать, проявить фантазию... У каждого течения свои особенности, терминология, традиции... Не спешите, изучайте, смотрите, наслаждайтесь. Слухи и сплетни вокруг нас несправедливы и зачастую ложны, они не имеют ничего общего с действительностью. Самые основные наши принципы - это Добровольность, Безопасность, Разумность. Спросите Ника, если хотите.
  - Ник, тебе нравится, то, что я с тобой делаю?
  - Да, госпожа.
  - Ты получаешь удовольствие?
  - Да.
  - Ты хочешь быть как все и больше никогда не испытывать боли?
  - Нет, госпожа. Я делаю это добровольно, потому что мне это нравится.
  - Я когда-нибудь делала что-то такое, о чем бы ты пожалел? Захотел уйти от меня? Я причиняла тебе увечья, серьезные травмы?
  - Нет, никогда. Это просто игра, из которой при желании всегда можно выйти. Я это прекрасно осознаю.
  - Хорошо. Вот видите. Мы всё же не монстры. - Марго усмехнулась и встала с кресла. - Пора мне, пожалуй. В понедельник ты вернешься ко мне, Ник. Я тебя жду.
  
  * * *
  
  Марго подарила нам на память несколько девайсов: пару плетей разной длины и назначения, наручники, кляп. Не могу сказать, что я сам хотел бы испытывать боль, но ощущения во время порки раба оказались весьма возбуждающими. Ярик, тоже не стремившийся оказаться "нижним" или рабом, тоже получил от произошедшего кайф, и потом мы еще пару раз воспользовались ее великодушием и от души поистязали Ника. Так что слова Марго упали на благодатную почву, как первая капля воды в перезвонном разливе весенней капели, за которой слышится вторая, третья и так далее... А потом это превращается в целую симфонию, и ты начинаешь чувствовать богатство и красоту мелодии... Но далеко мы не заходили, БДСМ не стал постоянным увлечением. Так... эксперимент, и всё. Вспоминаю прочитанную где-то вроде бы финскую пословицу "Пока кот спит, мышь танцует". Так вот мы и танцевали, как те самые мыши, но не дай бог разбудить кота, тут начнутся уже иные танцы... Хотя... хотя... как оказалось, именно кота-то мы и разбудили...
  
  * * *
  
  Потом Ярик резко пропал. Гораздо позже я случайно узнал, что он два года сидел в тюрьме за распространение наркотиков. К тому времени я уже понимал, что ВИЧ-инфицирован. Не знал только, от кого и откуда. Слишком много было возможностей. Сейчас-то я знаю, что от него. И хотя больно и обидно от этого предательства, оттого, что он смог так поступить со мной, я все равно ему благодарен. Не подумай, Ким, что я "подставляю другую щеку", этого нет и в помине.
  
  Кастор и Поллукс
  
  
  Милый, имя тебе легион,
  Ты одержим, поэтому я не беру телефон,
  Соблюдаю постельный режим,
  Но - в зеркале ты,
  Из крана твой смех,
  Ты не можешь меня отпустить,
  А я не могу вас всех...
  
  "Легион", группа "Флер"
  
  После Ярика со мной случилось нечто странное, совершенно вылезающее и выбивающееся изо всех возможных рамок и стандартов. Я даже не знаю, как тебе об этом рассказать, потому что до сих пор воспоминания о нем раздирают мою полинялую в страстях душу на части, рвут по живому, словно пыточные инструменты в мрачных казематах Средневековья.
  Однажды осенью я тупо сидел вечером в парке на лавочке, кормил суетливых и жадных вечно голодных голубей булкой и пил пиво. Погода была неровная: то солнце, то дождь, да и сейчас сквозь лилово-серые тучи, подсвеченные закатными лучами, проглядывало ослепительно-синее небо. Вдали раздавались голоса детей, играющих в свои простенькие игры, подростков, рассекающих на скейтах, и мамаш, выгуливающих в колясках драгоценных чад, но в выбранном мною закутке царило безлюдье. Над одним из последних в этом году вызывающе желтых цветков настойчиво вился непонятно откуда взявшийся крупный и красивый махаон.
  Вдруг словно из ниоткуда появившийся перед моим лицом молодой человек показал жестом на скамейку и спросил:
  - Я вам не помешаю?
  - Садись.
  - Вы что здесь делаете?
  - Туплю.
  - Оригинальный ответ.
  Я посмотрел на него. Длинные льняные кудри до плеч, борода, скрывающая, скорее всего, безвольный подбородок и чувственные пухлые губы, белесовато-рыжие ресницы, кроткие и доброжелательные серые глаза. Весь его облик гармонировал со свободного покроя блузой песочного оттенка и вельветовыми брюками цвета палой листвы, подчеркнуто небрежно обтекающими его стройную, если не сказать худощавую фигуру (исключая современную одежду) - ну вылитый Андрей Болконский. Через плечо был перекинут фотоаппарат явно крутой марки, профессиональный, хотя я в них и не разбираюсь, но на глаз и так видно, что эта вещица стоила немало. Он перехватил мой взгляд и с готовностью пояснил:
  - Снимаю тут. Природа, красота.
  - Для души или работа?
  - И то и другое. Я Саша.
  - Андрей.
  - Очень приятно.
  - Хочешь выпить?
  - Не откажусь.
  Я протянул ему бутылку с "Paulaner".
  - Ты похож на художника. Рисуешь?
  - Иногда случается. Хочешь посмотреть? У меня тут неподалеку мастерская.
  - Почему бы и нет. Давай. Никогда не бывал еще в мастерской художника. Прикольно.
  - Тогда пошли. У меня сегодня какое-то меланхолическое настроение, наверное оттого, что осень. Давай по дороге возьмем еще пива, а потом я покажу тебе картины, и поболтаем.
  
  * * *
  
  Мы шли по парку, загребая и подбрасывая вверх мысками ботинок палые листья. Солнце садилось, освещая макушки деревьев и придавая им легкое нимбовое сияние, похожее на ауру. Интересно, есть ли аура у деревьев? Мне было хорошо и спокойно, присутствие Саши рядом ощущалось как нечто естественное и привычное, постоянное, как рука, или нога, или волосы на голове. Он меня не раздражал, скорее даже вызывал интерес.
  
  * * *
  
  В мастерской, состоящей из одной-единственной комнаты и кухни, все было заставлено картинами, повернутыми к стене лицевой стороной, за исключением тех, что висели на стенах. На скособоченном трехногом столике громоздились банки с кистями, отмокающими в скипидаре, рядом валялись мастихины, скребки, бутылочки с льняным маслом и куча всяких других художнических инструментов и скляночек разных цветов и размеров, а также тряпки, тряпочки, газеты, простыни, покрывала, в творческом беспорядке покрывающие практически все пространство квартиры за исключением кухни. У окна стоял старый мольберт, также закрытый некогда белой ситцевой тряпкой в трогательный красный горошек. В углу примостился раскладной диван и прильнувшая к нему сбоку сложенная раскладушка.
  - Извини, тут всегда беспорядок, - улыбнулся Саша.
  - Нормально. Ты хозяин.
  - Хочешь чай, кофе - или еще пивка?
  - Лучше пивка.
  - Сейчас сооружу бутерброды. Можешь пока оглядеться. Располагайся.
  
  * * *
  
  И Саша ушел на кухню. Его работы - картины маслом и акварельные наброски - производили впечатление прозрачной и наивной доброты, некоей слиянности с природой, незамысловатой, без выкрутасов и стремления к подражательности, и именно этим привлекали внимание и располагали к себе. Виды Коломенского и Архангельского, Царицыно, улочки Китай-города, старые обшарпанные буро-красные стены домов и заводов на Курской, мосты Питера, плачущие под дождем... все было настолько безыскусным и естественным, что хотелось рассматривать эти картины снова и снова. Я повернулся. В проеме комнаты стоял Саша и смотрел на меня.
  - Мне нравится. Я, конечно, не знаток, но это настоящее, близкое, такое, что хочешь видеть каждый день на своей стене, когда просыпаешься и засыпаешь. Это успокаивает. Мне бы никогда не надоело смотреть на такую картину.
  - Ты можешь выбрать любую, какая понравится, Андрей. Дарю.
  - Ты уверен?
  - Мне будет приятно. Выбери.
  - О"кей. Тогда попозже. Хочу еще посмотреть.
  - Смотри. Кстати, для друзей я Шурочка.
  - Тебе это подходит. Саша - не твое имя. Кто ты по гороскопу?
  - Близнец.
  - Я тоже.
  - Ты увлекаешься астрологией?
  - Не особо.
  - Знаешь, кроме астрологического знака, есть еще созвездие Близнецов, главные звезды которого близнецы Кастор и Поллукс. По преданию, Поллукс, сын отца богов Зевса, был наделен вечной жизнью, отцом же Кастора считался человек, и поэтому его причислили к смертным. Братья прослыли великими героями и никогда не расставались. Когда Кастор погиб, его брат Поллукс был безутешен. Его печалило то, что Кастор должен отправиться в подземное царство мертвых. И Поллукс попросил своего отца сделать и его смертным, чтобы он мог последовать за своим братом. Зевс был так тронут любовью Поллукса к брату, что предложил ему вместе с Кастором проводить поочередно день в царстве мертвых, а день на Олимпе. Поллукс воспользовался этой возможностью никогда не расставаться с братом. Позже Зевс в награду за верность превратил братьев в звезды.
  - Красивая легенда. Правда, не уверен, что лучшая награда за верность стать звездой. Зевс мог бы даровать обоим бессмертие и поселить на Олимпе.
  - Но тогда не было бы созвездия Близнецов...
  
  * * *
  
  За окном раздались густые переливы колоколов расположенной неподалеку церквушки. В комнату, к окнам которой так близко подступали стены соседних домов, вместе со звоном вползали плотные сумерки, просачиваясь сквозь наполовину сдвинутые занавески. Внезапно по карнизу и по тротуару захлестал ливень, обрушившийся водопадом на отходящий ко сну город.
  - Если никуда не спешишь и тебя никто не ждет, можешь остаться здесь на ночь. Путешествовать по такой погоде без нужды не слишком привлекательно.
  - Спасибо. С удовольствием. Меня никто не ждет. Не боишься оставлять у себя случайных знакомых?
  - У меня нечего красть, сам видишь. К тому же, мне кажется, я вижу людей. От тебя не исходит зла, - ответил он и доверчиво протянул навстречу раскрытые ладони, словно впуская в свою жизнь.
  - А если ты ошибаешься?
  - Посмотрим. Я редко ошибаюсь.
  
  * * *
  
  Так начались наши отношения с Шурочкой. Он оказался удивительно простодушен и жил, не думая о завтрашнем дне. Зарабатывал достаточно прилично на своих фотографиях, отдавая их в глянцевые журналы, участвовал в различных фотовыставках, а на полученные гонорары покупал кисти, краски и холсты. Я знаю, что ты хочешь спросить меня, Ким. Мы с ним не занимались сексом. Мы просто спали в одной кровати, прижавшись друг к другу. Мы были совсем как Кастор и Поллукс, как близнецы-братья. Вступать с ним в сексуальную связь казалось сродни чудовищному инцесту, настолько сверхпорочному и отвратительному, что казалось немыслимым. Я ощущал его некоей потерянной когда-то частью себя, моим вторым "я". Нам не нужны были слова, мы могли молчать вместе, занимаясь каждый своим делом, и просто знать, что любимый человек рядом и согревает тебя одним своим существованием на планете, в городе, квартире... Это было нереально - знать, что глубоко вымечтанный человек есть тут, рядом с тобой, и что он слишком хорош для тебя, порочного, неполноценного, ущербного...
  В одном из романов Макса Фрая я прочитал, что наш мир напоминает "Мир Паука", и понял, что это действительно так, потому что множество энергетических нитей ведут от одного человека к другому, и, несмотря на прекратившиеся отношения, эти нити работают как разветвленная кровеносная система, как ротовое отверстие пиявки, высасывающей энергию, жизненную силу, и постепенно ты все теряешь силы, меньше хочешь жить, любить, радоваться свету и солнцу. У меня началась своеобразная арахнофобия, омерзительные видения толстого жирного паука, высасывающего прекрасную бабочку, уже даже не сопротивляющуюся в коконе паутины, вставали перед моими глазами, и я понимал, что все, хватит, я больше не хочу поисков и экспериментов. Никогда. Есть самый дорогой на свете человек, Шурочка, и я сделаю все, чтобы он был счастлив, насколько это в моих силах. Отношения - это компромисс, умение прислушаться к другому человеку, понять его, объяснить себя, свои желания, отношение к миру, причины поступков. Молчать и дуться, решив, что все понятно и так и "Он должен осознавать, как неправ..." - ну просто детский сад какой-то - никто никому ничего не должен. Объясняй, проси объяснить, прощай, проси простить, разговаривай, только не уходи в тупик молчания и обид, нелепого и идиотского самолюбия.
  Шурочка таскал меня на различные выставки, знакомил со своими друзьями, рассказывал различные истории о художниках и писателях, посвящал в таинственный мир искусства, читал мне по вечерам вслух восточные философские притчи, до которых был большой охотник. Благодаря ему я посмотрел большинство известных фильмов. Я никогда не спрашивал его о том, кто у него был до меня, в прошлой жизни, а сам он не рассказывал, равно как и не спрашивал об этом меня. Только один раз упомянул вскользь в разговоре, что раньше жил вместе с братом Михаилом, тоже художником, но потом они разменяли родительскую квартиру, потому что тот страшно ревновал его к творчеству и постоянно делал пакости: рвал картины, не подзывал к телефону, не пускал в дом друзей, в то время как сам постоянно водил баб и устраивал пьяные оргии, выбегая голым в подъезд и шокируя соседей своей вызывающе стоячей елдой... Не знаю, ревновал ли Миша Шурочку к его истинному таланту художника, или это были глубинные сексуальные проблемы, стремление на подсознательном уровне к инцесту, или просто некий шизоидный тип личности, сбой в генах, приведший к эпатажному и вандальному поведению... Я боялся ранить друга расспросами и не хотел вытаскивать на свет божий скелеты из его семейного шкафа. О сексе мы с ним не говорили, разве что отвлеченно, когда спорили о фильме или прочитанном романе. Он ужасно расстроился, когда узнал, что я наркоман, и просил бросить. Я сказал - нет, не хочу, мне и так хорошо. В то время я еще не знал, что болен ВИЧ, и наши платонические отношения не зависели именно от этого. Как-то раз Шурочка попросил меня дать попробовать наркотики и ему, но я наотрез отказался. Он был настолько нежен и хрупок, как херувим (не смейся, Ким, это правда), и я помнил свою вину перед Стефаном за то, что подсадил его на герыч.
  Я вспоминаю разные квартиры, в которых мне доводилось жить, проводить время, временно появляться, перекантовываться, просыпаться с похмелья... но ни в одной из них я не чувствовал себя так уютно и так на месте, на своем месте, как в мастерской Шурочки. Я улыбался соседям, мыл окна, чистил плиту от копоти и нагара, прибивал гвозди для картин, слушал, как по ночам резко и басовито поют водопроводные трубы или длинно и безответно звонит в квартире наверху телефон, как переставляют мебель, жалобно и протестующе цепляющуюся ножками за паркет и оставляющую на нем царапины... Я распахивал окна и вдыхал морозный утренний запах свежести и нового дня, дарующий нежный румянец щек и заряд бодрости, варил черный кофе, добавляя соль и перец на кончике ножа в турку, чтобы потом, разлив его в миниатюрные чашечки, принести на подносе в комнату и этим ароматом разбудить сонного Шурочку, улыбавшегося мне радостно и открыто, как улыбаются маленькие дети при виде матери... Я любил скрип половиц под его ногами, шорох ключа в замочной скважине, дым его сигареты, дотлевающей в пепельнице, небрежно брошенные на кресле шерстяные носки... Это как песня птицы, парящей в воздухе, как ощущение безграничной свободы и любви, и, пока она есть, ты знаешь, что живешь, потому что вдыхаешь ее полной грудью. Мы понимали друг друга с полуслова, читали по глазам, губам, жестам все, что происходило между нами, все, что не надо объяснять словами, чтобы знать...
  
  * * *
  
  Мы жили вместе девять месяцев, столько, сколько нужно женщине, чтобы родить ребенка. А потом я узнал, что ВИЧ-инфицирован. Тогда я нажрался как свинья, приехал к Шурочке и в истерике вывалил перед ним все от и до, включая рассказ о Стефане и Ярике. Трое суток Шурочка не отходил от меня ни на минуту, убаюкивая на руках, как ребенка, вытирая мои слезы, целуя мои щеки, губы, руки, все мое тело. Я пил не просыхая и плакал-плакал-плакал... Именно тогда единственный раз за все время мы занимались любовью. Именно любовью, я почувствовал разницу. Он не дал мне надеть презерватив, а я по глупости и слабости согласился и даже был ему за это благодарен. Это как высшая форма верности и любви, кружащая голову, обволакивающая тебя доселе не ощущаемыми, еще не познанными чувствами. Я никого так никогда не любил на свете, как его, и никого уже не полюблю. Прости, Ким.
  На четвертый день он вышел на улицу купить сигарет, коньяка и какой-нибудь еды. Я ждал его долго, несколько невыносимых часов или целые сутки - не помню... Потом бросился искать, бродил по улицам, останавливал прохожих с одним вопросом: не видели ли где высокого красивого парня с льняными волосами. Все только отрицательно качали головой. Только один из дурацких рекламщиков, называемых в народе "бутербродами", носящих на себе рекламы салонов-парикмахерских и прочей лабуды, сказал мне, что вроде недавно какого-то парня сбила машина и его увезла "Скорая". Я бросился обзванивать больницы. По приметам мне сообщили, что похожий парень есть, и пригласили на опознание в морг Боткинской больницы.
  Это был Шурочка. Когда я увидел его спокойное, ничуть не обезображенное ни травмой, ни смертью, разглаженное и умиротворенное, но такое чужое теперь лицо, то упал в обморок и пришел в себя только от резкого запаха нашатыря. "Травмы, несовместимые с жизнью..." - что это такое? Он еще так молод, прекрасен... Он просто устал нести на себе этот груз вселенской доброты и скорби, тот груз, который еще и я влил в него, взвалил на его хрупкие плечи. Он задумался, ушел в себя и... Мой Кастор ушел, а я не знал, как последовать за ним: не мог решиться на самоубийство, а просто хотел лечь и умереть, но мне надо было найти его брата Мишу и похоронить любимого по-человечески... Пришлось взять себя в руки, чтобы сделать для него то, что в моих силах. Перед его гробом я поклялся, что брошу наркотики и попытаюсь облегчить участь подобных мне бедолаг, ВИЧ-инфицированных людей, которым не к кому пойти и некому излить душу.
  
  * * *
  
  Я целовал его ледяные замороженные губы, восковую кожу лба, смотрел на сомкнутые навсегда веки и немного слипшиеся рыжие ресницы, на бледные, сложенные на груди прозрачные неподвижные руки, которые совсем недавно обнимали меня и успокаивали, и было так чудовищно и одиноко знать, что больше ничего нельзя исправить, что он никогда не услышит тебя, а ты, в свою очередь, не сможешь вымолвить слова любви, доказать, что ты тут не просто так, а потому, что готов отдать все на свете, чтобы перемотать пленку назад и изменить этот сегодняшний миг, чтобы ЕГО НИКОГДА НЕ БЫЛО. Готов позволить отрубить тебе все конечности и быть безвольным куском мяса, отрезать язык, чтобы только видеть или чувствовать по запаху, что он жив, или просто знать - это уже было бы достаточным счастьем. Но НЕТ. Его больше НЕТ, и никакое чудо не вернет Шурочку обратно. Даже если продать душу дьяволу. Потому что дьявола нет, равно как и бога. Есть ты один. И это хуже всего. Его родственники и брат брезгливо смотрели на мое прощание с Шурочкой, но молчали. "Народ безмолвствовал". И хорошо. Я бы не выдержал каких-либо комментариев, вспылил, а кощунствовать перед гробом отвратительно. Брат его в траурном черном костюме, идеально отглаженном, совершенно не выглядел скорбящим, скорее - деловитым. Ни покрасневших заплаканных глаз, ни нервно сжатых в кулаки пальцев не было и в помине. Его губы шевелились, но, как мне ощущалось, - не в молитвах, а в просчетах стоимости похорон и в сомнениях о том, что лучше: сдать квартиру или просто ее продать, а деньги вложить куда-нибудь еще (например, в акции). Они даже внешне не были похожи, скорее брат выглядел как некий шарж на Шурочку, неудачно слепленный природой: такой же светловолосый и сероглазый, но несколько скособоченный, с приплюснутыми чертами и грубо очерченной линией подбородка, да еще раздавшийся вширь. Не верилось, что он умеет рисовать. Этот неудавшийся клон просто не может жить творческой жизнью, думать о высоком, чувствовать вдохновение... Говорят, что Москва слезам не верит, так и я не верил их скорби, как и они - моей. Я не нуждался в утешении, потому что не мог его обрести.
  Никаким образом. Нигде.
  Предвижу, что когда-нибудь приду к Шурочке и он встретит меня у порога и возьмет за руку, и я смогу спокойно посмотреть в его глаза, зная, что не провел остатки своей жизни даром. Я все время оглядываюсь на него, спрашиваю совета, как поступить в той или иной ситуации, и мне чудится - получаю ответ.
  На память о Шурочке у меня осталось несколько его картин и набросков, которые "любезно" - сквозь зубы - разрешил взять Миша. Чувствовалось, что он не особо интересовался его творчеством и не верил в то, что это можно продать, - скорее всего, его работы просто оказались бы на помойке. Гораздо больше его интересовала квартира брата. После Сашиных похорон я с ним виделся только один раз - когда забирал картины, укутав их в старое любимое Шурочкино покрывало, как в плащаницу...
  
  * * *
  
  Потом я опять ринулся в клубы, чтобы в дурмане громкого веселья и музыки, похоти и алкоголя унять чудовищную боль, а может, просто понять, насколько я жив или мертв. Мне нужно было побыть одному, среди абсолютно чужих людей, а скрыться в толпе - лучший вариант на время исчезнуть. Там никто не докапывается до тебя, не пытается влезть в душу насильно, чтобы морализировать, рассуждать, успокаивать дурацкими фразами типа: "Все пройдет", "Время лечит", "Найдешь себе еще кого-нибудь" и т. д. Я резал бритвой вены и тупо смотрел на выступающие капельки крови - мне не было больно, нарочно прищемлял дверью пальцы - и ничего не чувствовал, съездил и искупался в проруби - не ощутил холода, не простудился, не умер... Я напивался, приходил под окна нашей бывшей квартиры и часами смотрел на чужие силуэты, мелькающие в третьем слева квадрате света на шестом этаже. От соседей я знал, что Миша сдал квартиру многодетным абхазцам и там теперь существовал целый муравейник черненьких плохо помытых существ. Соседи неодобрительно качали головой и жаловались, что боятся по ночам спать - закутанные в черную ткань с головы до пят женщины с младенцами на руках, мелькающие будто тени, походили на смертниц-шахидок. Я понимал, что мне нечего тут делать, но меня все равно тянуло как магнитом под наши окна - иногда я и не замечал, что ноги сами приносили меня туда на автопилоте.
  
  * * *
  
  Один раз Саша приснился мне, укоризненно посмотрел и сказал:
  - Что ты делаешь, Андрей, так нельзя! Ты мучаешь меня, не даешь покоя, пока творишь с собой такие вещи. Помнишь, что ты обещал мне и самому себе?
  - Мне плохо без тебя...
  - Знаю... но так нельзя.
  - Помоги мне!
  - Для этого я и пришел. Брось наркотики, иди и помогай людям, как и хотел.
  - Где взять силы? Я опустошен и одинок без тебя.
  - Ты любишь меня?
  - Спрашиваешь!
  - Я растворен в этом мире и всегда с тобой, в шепоте листьев, в мурлыканье приблудного кота, в улыбке младенца... во всем... Собери свою любовь ко мне - это твоя сила, и иди... ты знаешь, что делать.
  - Постой! Мне так много нужно тебе сказать!
  - Я знаю, я все знаю, Андрей. Я всегда с тобой. Помни об этом.
  
  * * *
  
  Проснувшись, я ощутил прилив сил и желание действовать. Спустил остатки наркотиков в унитаз, удалил ненужные телефоны из мобильника, вычистил свою комнату и даже вынес без обычного раздражения утренний мамин монолог - после смерти Шурочки мне пришлось вернуться жить к ней, на отдельное жилье финансов не хватало. Я вынес дикие ломки, отказываясь от наркотиков, но я готов был вынести еще больше... ты понимаешь, Ким, что тебе об этом рассказывать...
  Я вспоминаю фильм "Небо над Берлином" Вима Вендерса - притчу о двух ангелах, обреченных на бессмертие и живущих среди не очень счастливых людей в разделенном угрюмой стеной Берлине - демаркационной линией, рассекающей один город на составные части: добро и зло. Правда, для каждого эти понятия свои. Что из них ближе к богу?.. Бесплотность ангелов не позволяла им вмешиваться в людские дела. Они просто безмолвные наблюдатели множественных трагедий. Но внезапно один из ангелов, Дамиэль, влюбился в воздушную гимнастку, пожелал стать смертным и стал им. И обрел счастье. Думаю, что и Шурочка стал таким же ангелом, но, увы, сказка это сказка, и обрести его заново, заглядывая в глаза и лица людей, невозможно, хотя я хожу по улицам и иногда вздрагиваю, когда вижу похожую на его фигуру или длинные светлые волосы. Я бегу, уже зная, что обманываюсь, с единственным желанием посмотреть: а вдруг на один немыслимый миг все перевернулось и он вернулся ко мне? И вижу чужие лица, опять чужие отстраненные ненужные лица в толпе улиц, метро, переходов и подворотен. Мы разделены демаркационной линией жизни и смерти, линией, через которую есть только проход в одну сторону, а обратного пути нет.
  
  * * *
  
  После Шурочки меня долго никто не интересовал. Я с головой ушел в работу и посвящал этому все время, какое было в распоряжении. Я не хотел никого другого рядом. Не мог представить. А потом я встретил тебя, Ким, когда от скуки бродил по инету. Наша переписка в течение трех месяцев так сблизила нас, что встреча уже казалась логичной и правильной. Мы могли бы просто стать друзьями, если бы так отчаянно не нуждались в простом человеческом участии и островке любви, который все же смогли сотворить на пепелище.
  
  ВИП - ВИЧ
  
  
  И теперь мне точно известно,
  Насколько все это всерьез,
  Потому что молчание - ведь это тоже
  Ответ на мой нелепый вопрос...
  
  "Русская рулетка", группа "Флер"
  
  Теперь, когда я просыпаюсь, смотрю на улицу, радуюсь солнцу или грущу, оттого что вижу солнце и пронзительно ощущаю каждый миг бытия: ветер, море, волны на реке, структуру камня под подушечками пальцев, богатство вкусовых ощущений от чая на языке, аромат розы и шелковистые лепестки, прикасающиеся к щеке... Мое настоящее прекрасно, пусть и болезненное, тяжкое, трудное... я научился любить этот мир и не хочу снова стать здоровым, потому что опять стану принимать наркотики, не удержусь, ведь это хроническая болезнь, зависимость. Наркотики - как секс, как ощущение жизни. А я хочу быть здесь и сейчас. Это плата за новую реальность, и я готов платить эту цену. Это мой выбор. Мне тяжело с тобой, Ким. Моя внутренняя программа уже не может смиряться с тем, что ты сидишь на героине. И хотя я бессилен вытащить тебя, именно это бессилие и дает мне силу строить с тобой отношения, ощущать себя нужным, необходимым тебе. Я благодарен за то, что ты есть, за то, что МЫ ЕСТЬ в этом обществе как пара, за то, что мне не одиноко больше, за то, что я теперь не вынужден решать вопросы моей мамы, которую просто не могу выносить на единой территории. У нее такое биополе, что меня начинает трясти, когда я вижу ее, разговариваю с ней. Я не хочу решать ее проблемы, слушать бесконечные жалобы и терпеть попытки влезть в мою жизнь, в душу, запачкать там все нелепыми рассуждениями и штампами. Она использовала старую семейную систему: заболеть, чтобы решить проблемы, обратить мое внимание на свою персону. Я не хочу больше суетиться и изматывать свои нервы - слишком устал от попыток все изменить, как-то достучаться до ее сердца. Сестра мудро самоустранилась от нас, выйдя замуж и уехав жить в Канаду. Теперь она изредка звонит нам, пересылает с оказией жалкие подачки в виде одежды, купленной в секонд-хенде, и думает, что этого достаточно. Ее среднеуспешный муж, естественно, оберегает свой покой и уж никак не желает видеть у себя в гостях ни ВИЧ-инфицированного брата жены, ни взвинченную, лезущую во все щели ее мать.
  
  * * *
  
  Когда я заболел, Ким, то учился жить заново, как учится ходить маленький ребенок. Несмотря на историю с Шурочкой, во мне все равно продолжал сидеть страх. Я слишком слаб. К тому же у меня больше не было никого, кому я мог бы довериться, уткнуться носом в подмышку, попросить пожалеть и поддержать. Преодоление страха смерти, страха быть отверженным, неполноценным, прокаженным - это тяжкий труд. Пока этот гром не грянет над тобой, ты совершенно не представляешь, как с этим живут. Я изучал симптомы болезни, ее стадии, способы оттянуть смерть и продлить существование, изучал психологию и боролся со своими кошмарами, приходившими ко мне каждую ночь, избавлялся от стрессов, которые снижают иммунную систему и повышают риск ухудшения здоровья. Каждый выскочивший на лице прыщ или весеннюю простуду я принимал за снижение иммунитета и впадал в истерику, думая, что скоро конец, смерть... Я справлялся со всем этим один, сам, по-прежнему ощущая себя "картонной дурилкой", так глупо подставившейся болезни. Иногда я звонил по телефону доверия и плакал в трубку, кричал, что я не могу так больше, мне страшно, спасите меня, ну пожалуйста, как-нибудь, кто-нибудь... Я ходил в церковь и молился, прикладывался к мощам, но я не верил, не верил, не верил, никому не верил, Ким!.. Я совсем отчаялся и измучился, мне казалось, что скоро конец...
  
  Кану каплей окаянной
  По каемочке стаканной,
  Проскользну и кану: кап -
  Вот и вышел божий раб.
  
  Мне уже приходится принимать лекарства, так называемое "специфическое лечение", чтобы оттянуть развитие ВИЧ-инфекции и не допустить ее перерастания в стадию СПИДа. Я так хорошо изучил все про эту болезнь, что, разбуди меня ночью, я все расскажу тебе о том, как передается инфекция, что такое иммунный статус и вирусная нагрузка, какое количество клеток иммунной системы CD4+ должно быть в норме в крови и что бывает, когда их количество снижается. Я знаю, что нам с тобой нет необходимости пользоваться разными полотенцами, мочалкой и посудой, что я не могу заразить тебя через слюну, пот, слезы, мочу. Не передергивайся, Ким, это всего лишь жизнь, а не отвратительные интимные подробности, о которых приличные люди как-то не говорят. Ведь ты же спишь со мной и не боишься, что я заражу тебя, просто натягиваешь презерватив. Ты вообще чего-нибудь боишься, Ким? Ведь это я заставляю тебя проверять срок годности гондонов и слежу за тем, чтобы ты, черт побери, покупал смазку только на водной основе, потому что смазка на жировой основе разрушает структуру латекса. Я забочусь о тебе, Ким! Ведь мы с тобой так называемая "дискордантная пара", пара, в которой только один из партнеров имеет ВИЧ-статус. Какое смешное слово "статус" по отношению к этой болезни. Оно какое-то гордое, даже слегка издевательское. Есть ВИП-статус, дипломатическая неприкосновенность, я, получается, тоже своего рода неприкосновенный (а может быть, неприкасаемый или прокаженный, как в Индии?). Можно потребовать у правительства, чтобы в аэропортах всем имеющим ВИЧ-статус отводили свою ВИП-зону прохода и отдыха... Извини, что-то не туда занесло.
  В одной из брошюр о СПИДе я прочел манифест Матери Терезы, который распечатал на принтере и повесил над своим письменным столом. Он помогает мне жить. Я перечитываю его каждый день, твержу как мантру, как молитву и когда мне хорошо, и когда безумно плохо:
  
  "Жизнь - это возможность, используй ее.
  Жизнь - это мечта, осуществи ее.
  Жизнь - это вызов, прими его.
  Жизнь - это долг, исполни его.
  Жизнь - это игра, сыграй в нее.
  Жизнь - это тайна, познай ее.
  Жизнь - это шанс, воспользуйся им.
  Жизнь - так прекрасна, не губи ее.
  Жизнь - это жизнь, борись за нее!"
  
  Наши гедонистически утонченные отношения, поездки в Питер и Киев, в Стокгольм и Вену и неспешные прогулки по старинным улочкам этих городов похожи на старинные открытки, на затяжные фильмы, нереальные, подкрашенные рассветами и закатами, с нанесенным особенным глянцем гибельной изящности, который придает неповторимый шарм одержимости и отверженности нас двоих для этого общества, не приемлющего наши объятия и сцепление рук, вложенных одна в другую. Мы готовы любить и предавать, бежать сломя голову от... и к... исчезнуть из жизни и вновь появиться в ином месте и качестве, в иной судьбе, с иным человеком... Нам не привыкать. Мы все время в дороге: на вокзале, в аэропорту, автостопом по жизни. Я пользуюсь каждой секундой, вырванной у вечности, чтобы потрогать твое лицо, поцеловать глаза, руки, чтобы запомнить это ощущение губ, касающихся твоей кожи, чтобы остановить мгновение, засунуть его в банку, заспиртовать и сохранить на память, поставив эту банку на полочку в мозгу. При случае это мгновение можно будет вытащить, посмаковать... Я думаю, что, когда буду умирать, я открою все эти баночки, Ким, и тогда мне не будет уже так страшно, ведь ты будешь рядом. А потом меня встретит мой Кастор, и мне опять не будет страшно.
  
  * * *
  
  
  Часть 2
  Знак бесконечности
  
  Максим
  
  
  Сквозь тревожные сумерки, дым сигарет
  Отражается в зеркале нервное пламя свечи,
  Я сижу за столом, на столе - пистолет,
  Я играю в игру для сильных мужчин...
  
  "Русская рулетка", группа "Флер"
  
  Она сорвалась внезапно, практически не думая, что бывало с ней нечасто, особенно в последнее время выверенности своих шагов, рассчитанности движений, поз, мыслей, ледяной совершенности продумывания поступков и холодной прагматичности. Отправив по внезапному порыву эсэмэску и получив согласие, она купила билет и сорвалась вместе с дочерью к Максим, которая уехала в свой далекий приморский город зализывать очередные раны, нанесенные столичным городом и ветреной девочкой-любовницей, считающей себя центром мироздания. В маленьких отдаленных городах время течет иначе: там не ломают пятиэтажек, не несутся плотными озверелыми толпами на работу, не стоят в бесконечных пробках, не... - там много чего не... и можно остановиться, помедитировать, подумать, отдаться ласковым волнам теплого моря, которое омоет твои зудящие раны, излечит образовавшиеся на коже и душе струпья и экзему. Но так опасно замечтаться и не заметить разницу между желаемым и возможным, и тихий дворик, где старушка сдает тебе комнатушку со старым, потерханным, жалобно кряхтящим фортепьяно и разваливающимся диваном, тихий дворик напоминает рай, когда поздней ночью, раскачиваясь на ржавых, неприлично скрипящих качелях, она держит тебя на коленях, и ее рука ласкает разогретую кожу под полупрозрачным сарафаном, а отсутствие белья под ним не вызывает стыда, а, напротив, рождает еще больший трепет, содрогание и предвкушение того, что искрящиеся на черном небе звезды внезапно покачнутся и окажутся к тебе гораздо ближе, устроив безумные танцы в закружившейся от любви голове...
  
  * * *
  
  - Хорошо, что ты приехала. Я думала больше никогда не возвращаться в Москву - вернее, вернуться, а потом уехать насовсем - может быть, в Индию или куда-нибудь еще. А теперь я вернусь. И напишу роман. И мы будем вместе. Поедем в Индию, в Париж, Египет, в разные точки, отмеченные на карте земного шара: куда попадет взгляд и куда позовет ветер...
  
  * * *
  
  Обводя нежные холмики груди языком, я рисую на коже влажный след бесконечности. Не могу спокойно дотрагиваться до тебя - пальцы ощущают твою кожу, словно я оголенными нервами касаюсь, а не мягкими подушечками, даже когда когтями провожу кошачьими вдоль спины и вижу, как выгибается дугой твое тело, вибрирует, отзываясь на жесткую ласку, - все равно нервы, и вся душа моя подрагивает от ощущения, что чудо это совершается здесь и сейчас, с нами. И твоя боль, неугасимая боль и рана, которая давно зарубцевалась, она все равно горит кроваво-красным рубином через хрустальный бокал пряного кагора, вливается в губы, стекает по венам в сердце, отравляет возможное счастье и превращается в горькие слезы, стекающие по обнаженной шее, в градины, стучащие в измученное и недолюбленное "я". "Ты ли это? Ты ли это? Или опять не ты?" - читаю твои мысли и ничего не могу ответить, потому как сама уже не... или уже вне... зоны доступа, зоны досягаемости любви. Мы все такие лапочки, мы все такие девочки, сильные-пресильные, умные-преумные, но вот недолюбленные, разлюбленные, ничьи возлюбленные... Маскарад устроили, играем в разные игры: Кай и Герда, Сказочник и Маленькая Разбойница, Лолита и... ну да, ну да, и Мастер с Маргаритой тоже, а как же без них-то... Мы любим поезда, летаем с одного на другой, потом придет следующий, в окошке постоянно меняется пейзаж, в жизни партнеры, мечты, цели... Ту-ту-у-у! А с поездов грязь летит и на кожу нашу нежную, оголенную наслаивается пудик там, пудик тут - только отмоешься, глядь - опять черненький, а кто же нас такими полюбит, черненькими? Беленькими-то всякий, да поди-ка отмой каждого встречного-поперечного, знаем, мыли-с... "Красота-красота! Мы везем с собой кота!" Тьфу ты, вот привязалось, из счастливого пионерского детства. А потом в душ, после стонов, соплей, прерывистых всхлипов в натуральном или же деланом оргазме, и поиск нежности в тех зрачках, которые темнели под твоими прикосновениями, расширяясь и познавая на миг космическую бездну и, может быть, некую мистическую истину. А потом заново и снова: "Ты почему так на него/нее смотрела? Почему рано легла спать и не позвонила? Почему ты?.. Почему он?.. Почему она?.. А зачем?.. А на фига?.. Да пошла ты..." И всё, сказке опять конец, пока новый поезд, паровоз, теплоход не прогудит тоненько или басом, призывая пассажиров занять свои места.
  
  * * *
  
  Да... она сорвалась внезапно, практически не думая, что бывало с ней нечасто, особенно в последнее время выверенности своих шагов, рассчитанности движений, поз, мыслей, ледяной совершенности продумывания поступков и холодной прагматичности. После неудачного романа, долго собирая осколки разбитого зеркала души и кое-как склеив свое существо воедино, она взирала на мир спокойно, без обиды, и даже по-своему любя этот безумный-безумный-безумный мир, а тут вдруг по какому-то наитию бросилась в омут, - совершенно не ожидая ничего подобного от себя самой. Оно произошло само собой, естественно. Хотя подоплекой когда-то и послужил роман Максим, прочитанный ею за год до этого события, вплеснувший в душу дозу совершенного яда - как можно уметь так любить, так чувствовать, так писать об этом... Желание вкусить запретный плод, невероятный, невозможный, похожий на чудо, подспудно тлело в глубине Муладхары ли, Анахаты?.. А вдруг будет иначе? Какие-то неземные нити, связующие сознания, тянущиеся из глубины веков, привели тебя в нужное место и время? Соблазн... поверить... на миг... включиться... в игру... или жизнь... быть... счастливой... отдаться... на волю... ветра... того самого... неземного... чуда... сумасшедшего... нереального... невозможного... упирающегося... Млечным Путем... в заоблачную высь... мать ее... и потом... будь что будет... терять нечего... совсем нечего... после всего-то... бывшего...
  
  * * *
  
  Вагон метрополитеновского поезда закрывается, и ты видишь, как она остается на перроне, держа в ладошке отданное тобой обручальное кольцо, и ты хочешь вернуть этот чертов миг назад, отмотать пленку, чтобы не видеть ее боли, не ощущать свою болезненную ненужность и отчаянность, когда так тянет холодная осенняя вода в черную глубину под Аничковым мостом или любым, на хрен, другим мостом какого-либо безымянного города N. Я нем-нем-могу без тебя, слышишь? Но эти слова уносит грохот мчащегося в туннеле поезда, потому что они застревают в твоей глотке в самый неподходящий момент, просачиваются лишь слезами в холодную подушку глухой ночью в безумном полусне, ведь ты прячешь их и от себя тоже, правда? Прячешь, оберегая покой, призрачный, ненастоящий, воображаемый покой как иллюзию буддистского спокойствия, скованного на твоем лице тонкой пленкой маски, очередной маски, которую ты достала из косметички, словно блеск для губ, и медленно нанесла перед свиданием. Сколько их хранится в сумочке рядом с ключами от квартиры, носовым платком, пачкой "Алкозельцера" и контактными линзами? А вы не носите с собой на всякий случай запасные трусы? Ну, мало ли, чтобы не возвращаться домой, случись переночевать где-либо в более приятном месте? Знаете, а я еще беру зарядку для телефона - у него так быстро садится батарейка...
  
  * * *
  
  Так не бывает. Ну так же не бывает, чтобы вот всё сразу и хорошо. Тем более в нашем возрасте, когда уже голова порой оказывается на плечах, а не у кого-то между ног.
  Максим упоминает в разговоре имена бывших, рассказывает, как дарила им кольца, и где они проводили медовый месяц, или как покупали вместе диван, и не хочет, черт подери, замечать, что то, что было "до", надо оставить там, не возвращаться туда, потому как мало ли - тянет обратно, что ж ты здесь-то делаешь и почему твоя рука гладит мои плечи, а не те, что были когда-то... Ты так больна, что ядом, выпитым от другой, пытаешься отравить и эту хрупкую сказку, а она превратится в печальный мультфильм про то, как ежик в тумане бродит и ищет... что он там может искать, одетый в свои растопорщенные иголки и с жалким узелком в лапах?
  
  * * *
  
  Она посмотрела на некое количество бездумно написанных ею буковок и, не читая, отправила письмо. Когда оно дойдет до адресата? Ее Максим была настолько неуправляема и непознаваема, что могла открыть почту как в тот же самый миг ее получения, так и через месяц, два, три... Какая теперь разница? Всё равно это рано или поздно случилось бы, хотя кольцо, обручальное кольцо, до сих пор красовалось на ее пальце, но теперь оно было не теплой и живой золотой полоской, а скорее свинцовым и холодным обручем, не дающим освободиться и тянущим в глубь зеркальной воды рек. Она боялась мостов, боялась, что закружится голова и не будет сил отвести взор от ледяной глубины, притягивающей и зовущей к себе именно ее. Телефон давно не звонил, вернее, звонил, но оттуда высвечивались совершенно иные номера, а набрать ТОТ номер самой не хватало сил - зачем продолжать игру, когда кристально ясно, куда она в итоге заведет... Интуиция ясно подсказывала показания барометра и перспективы - вернее, их отсутствие. Мечтаемая сказка уже превращалась в каждодневный или через-день-дневный ад неприятия того-сего-пятого-десятого и нежелания мириться с разными разностями. Какая уж тут любовь, когда тебе говорят: "Ты должна меня любить БЕЗУСЛОВНО, и всё будет хорошо", а ты смотришь и понимаешь, что с той-то стороны безусловности кот наплакал - скорее даже какая-то серая оголодавшая мышь нарыдала.
  Еще когда только всё начиналось и Максим вела ее знакомить к маме, прямо у ее двери из-под ног сломя голову бросилась прочь мышка и скользнула по лестнице вниз: Максим нахмурилась, запоминая примету, что, мол, не к добру это - ты же по гороскопу Крыса, и лучше бы эта пушистая зверюшка, наоборот, ломанулась в мою дверь. Она постоянно выискивала приметы, запоминала сны, играла с картами, проверяя мистические знаки на соотношения судеб и возможные "за" и "против". Теперь-то, конечно, не к добру, кто спорит. Но не накликала ли она, не насудила ли именно эту дорожку для них обеих? Мейби...
  
  Какие вы нежные...
  
  
  Ты за каждым углом,
  В крыльях бабочек, в кронах деревьев,
  И дело тут вовсе не в знаках заклятия, зельях,
  Демоны ищут тепла и участья,
  Предаюсь огню, разрываюсь на части,
  Оставляю ожоги и ноющие порезы,
  Все равно ты ранишь сильней, чем стекло и железо...
  
  "Легион", группа "Флер"
  
  Ты умеешь лить бальзам слов в уши, готовые это услышать, в сердце, которое нуждается именно в этом. У женщин хорошо развита чувственность, чувствительность, и, конечно, женщина абсолютно точно знает, что именно хочет слышать другая, что хочет видеть, чувствовать, как ощущать себя любимой. Это гораздо более опасная игра, чем в гетеросексуальных парах, где мужчина чаще всего слеп или не так умен/грациозен/сметлив/припадочно нежен/ догадлив/сексуален/чувственен/... Ты умеешь... Но что ты сама при этом чувствуешь, дорогая? Ты мечтаешь не обо мне, а о тихой пристани с женой и ребенком, абстрактными, все равно какими: это просто пригрезившийся идеал, мечта, когда-то несбывшаяся, - и оттого болезненно искомая. Твоя мама, жадно-плачущими глазами глядящая на мою дочь и судорожно мечтающая о внуках, - а у тебя сжимается сердце от невозможности дать ей "простое человеческое счастье".
  
  * * *
  
  В ту последнюю ночь перед отъездом Максим неловко надела мне в темноте на палец обручальное кольцо:
  - Дай руку. Не снимай его хотя бы до утра. Пусть эта ночь будет особенной. Потом можешь спрятать или положить в коробочку, а когда будешь готова, наденешь.
  - Ты делаешь мне предложение?
  - Скорее ставлю перед фактом, что ты моя жена, пусть и неофициально. А ты... против?..
  - Нет... Не против.
  - Смотри, я угадала размер. Идеально! Если бы не подошло, я подумала бы, что не судьба. Вы с дочкой очень понравились моей маме. Ей редко кто так нравится. Она все спрашивала, почему вы еще раз не пришли. Сказала, что ты потрясающе умная, красивая и интеллигентная и твоя дочь просто прелесть: живая, веселая, но деликатная и скромная. У мамы просто рот не закрывался, когда она о вас говорила!
  - Мне твоя мама тоже очень симпатична.
  - Не грусти, я скоро к вам приеду.
  - Не хочу уезжать.
  - Знаю. Главное, что мы встретились, жена моя.
  
  * * *
  
  Я растерялась от ее поступка, от внезапного обручального кольца, хотя, когда она попросила дать ей руку, в тот же миг поняла - зачем, но протягивала ее с трепетом и мыслью: "Этого не может быть. Я ошибаюсь". Это было так неожиданно - и ночь совершенно тантрической любви, как в замедленных кадрах фильмов Феллини, длилась и длилась, мешая наступить утру. Я увозила с собой ее розу, кольцо и часть самой Максим, оставив взамен сердце. Она клялась, что через пару дней приедет. По вагонному стеклу запотевшими каплями стекала вода, и силуэт Максим виделся то ли сквозь эти непонятные струйки, то ли сквозь мои слезы. Я видела, как она смеялась, но так и не смогла понять - почему. Боль растекалась по каждой клеточке тела, превращая его в один сплошной нерв. Мерное покачивание вагона убаюкивало и усыпляло, и эта полудрема была истинным спасением для того, чтобы только не думать о том, что все больше километров отделяют меня от нее, ставшей такой родной, необходимой, моей.
  
  * * *
  
  Потом через прошедшие невыразимые двадцать четыре (сорок восемь?..) часа ты прислала мне письмо, в котором говорилось, что тебе придется задержаться еще на неделю или дней десять, дабы утрясти возникшие вдруг дела, а я понимала только одно - я не так нужна тебе, как хотелось бы, я где-то уже на втором плане, и это предательство, эта возможность для тебя БЫТЬ без МЕНЯ отрезала еще одну ниточку, связавшую нас по прихоти судьбы. Читая мне по телефону нотации, ты сердилась, кричала, что я веду себя как ребенок, но я и была ребенком, или той несчастной мышью, летевшей по ступенькам твоего подъезда в неведомую пропасть. Твой прагматизм сказался даже в том, что, боясь потерять меня, ты, прежде чем поменять билет на несколько дней раньше, звонила мне с вопросом, насколько это еще актуально и не передумала ли я... Я вспоминаю фильм "Дети века", который мы смотрели вдвоем, - про Жорж Санд и Альфреда Мюссе. Они мучили друг друга, умирали вместе и порознь. Скажи, Максим, это твой идеал отношений? Это безумное пение в терновнике, когда сплошной надрыв своими жерновами может измолоть тебя в хлам, - идеал?
  На твоем плече папоротник свивается в спираль кундалини. Твое тело прекрасно, Максим, но скажи, что происходит с душой? Твоя безбашенность смешивается с прагматизмом, цинизм с романтизмом, а я... я смотрю на тебя и так и не могу понять: есть ли я для тебя, или это очередная игра в бисер, в кошки-мышки, в казаки-разбойники?..
  Свидания с тобой доставляли мне только большие мучения, даже когда мы не ругались. Ты дарила мне цветы, и я принимала их нежность за твою собственную, а потом ты отравляла все своими словами и поступками. Помнишь, как я просила тебя не пить? Мы вливали в себя коньяк, пытаясь согреться изнутри, но того тепла, что было в твоем приморском городе, уже как-то не стало. Твой милый друг и брат, любезно приютивший нас на ночь... он всё видел, просто тактично молчал, а мы играли в иллюзии, создавали фантомы и пытались поверить в то, что у нас ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО.
  Бросив фразу о том, что я дурная мать, ты поселила во мне чувство вины, и я, пытавшаяся подарить тебе в тот вечер ответное обручальное кольцо, не выдержала и сбежала в ночь, бросив тебя - злую, разъяренную, в бешенстве кричавшую, что мне от тебя "был нужен только секс". Ты знаешь, Максим, во мне постоянно живет чувство вины: по отношению к ребенку, к матери, к тебе - может быть, и к себе самой. Я часто занимаюсь самоедством, хотя и пытаюсь этого не делать. Получается плохо. Помнишь, на твою фразу "Какие вы нежные" я всегда отвечала: "Какие есть". Наверное, наша проблема в том, что мы не можем принимать друг друга такими, какие мы есть. Я дала тебе не то имя - поэтому первое время мне даже не удавалось произносить его вслух: оно было чужое, легкомысленное, ненастоящее.
  
  * * *
  
  Ты боишься, Максим, боишься ответственности, боишься не соответствовать, боишься сорваться и потерять меня тогда, когда уже будет слишком больно, поэтому и рвешься сейчас и ко мне, и от меня, и в сторону, и обратно - к своей девочке, мучительно больно вдруг осознавшей, что значит потерять тебя. Я читаю тебя и чувствую, что ты хочешь туда, обратно к ней, ведь там гораздо проще, и пусть она не читает твоих книг и ее лексика не так изысканна, она-то как раз любит тебя безусловно и, может быть, когда-нибудь родит ребенка. Все может быть, Максим, почему нет?..
  
  Танаис
  
  
  Я попалась во все ловушки и черные дыры,
  Я гуляла над бездной по краю реального мира,
  И ушла чуть раньше, чем слишком поздно,
  Закрываю глаза - исчезают звезды...
  
  "Легион", группа "Флер"
  
  Ты спрашиваешь: с чего все началось? Дедушка Фрейд, крутящийся в могиле как юла, от бесконечных упоминаний его имени повсемирно и повсеместно, конечно бы, попытался начать с самого детства и, может быть, оказался прав, потому как игнорировать ту пору полной жизненной беспомощности и зависимости от родителей, когда ребенок мучительно пытается стать взрослым, - невозможно.
  Перебирая старые фотографии, я вспоминаю себя этаким маленьким глазастым одиночеством непонятного пола, когда мне все говорили: "мальчик, подвинься" или: "мальчик, сделай то-то", ведь по моей прическе и тоненькой фигурке оказывалось абсолютно невозможно определить, какого я рода. Часто, оставаясь дома одна, я рисовала странные картины, рано начала читать и больше всего на свете любила танцевать под "Кармен-сюиту" Бизе - Щедрина, надевая длинные мамины юбки и воображая... будто я где-то в ином времени и пространстве несусь сумасшедшим вихрем, ощущая невероятную первобытную свободу, которую мне могло дать тогда только мое счастливое (ли?) одиночество, пока бабушка и мама с папой находятся в иных, более земных пространствах. Бабушка, самый близкий и понятный мне тогда человек, работала врачом-гематологом и часто брала с собой в больницу - особенно на ночные дежурства, когда оставлять меня дома было не с кем, так как мама имела довольно смутные понятия о воспитании ребенка и, что вообще с ним нужно делать, представляла с трудом. В силу возраста или характера ее тогда волновали совершенно другие вещи: учеба в институте и многочисленные переживания по поводу личной жизни, которая складывалась в настолько многомерном пространстве, что разобраться в этом она не могла. Отец (я тогда еще не знала, что он приемный) относился ко мне весьма благожелательно, но иногда забывал о моем существовании, что, впрочем, не особенно сильно меня волновало, поскольку моей богиней, существом высшего порядка была, конечно, ОНА, Мама. Длинные волосы и огромные глаза, в которых плещется неведомая миру музыка души, изящные пальцы, извлекающие из полосатых бело-черных клавиш фортепьяно чарующие звуки "Лунной сонаты" Бетховена или моего любимого Моцарта, неуловимый шлейф "Мажи Нуар" - все было настолько отличным от образа "простых советских женщин" - мам моих подруг по играм, что мне казалось, будто я приемный ребенок, взятый по милости из приюта и чудом оказавшийся рядом с невероятной дамой, которую я, пусть и с трепетом, могу называть Мамой. Тогда я могла совершить для нее любой героический поступок, но она так редко замечала меня... ей все это было не нужно. Играя время от времени роль любящей и заботливой матери, она водила меня в зоопарк, брала с собой в гости или в консерваторию, но потом все снова обрывалось в пустоту... Не помню, чтобы она пыталась делать со мной уроки или мазать мне зеленкой разбитые коленки, или зашивать разорванные колготки, да и на родительские собрания сходила от силы раза три за все время школьного заключения.
  
  * * *
  
  - Не надо, Максим, не жалей меня - я люблю свое детство именно потому, что оно не было похожим на чье-то еще, оно было совершенно иным.
  
  * * *
  
  Максим целовала мои колени и пальцы ног, гладила спину, трогала за шею, пытаясь увидеть в полумраке комнаты мои глаза. Мы не могли спать - казалось, как только ты уснешь, всё изменится, исчезнет, и любое движение каждой из нас ощущалось движением одного слитого воедино существа, живущего одними нервами, одной кровеносной системой, дышащего одними легкими. Утром мы вскакивали и неслись на рыбалку - встречали рассвет с удочками в руках, чтобы потом, дико замерзнув, по утреннему холодку прижиматься друг к другу в маршрутке и неприлично улыбаться спешащим на работу пассажирам. Нам было совершенно безразлично, что подумают все эти бывшие "товарищи", которые нынче стали то ли гражданами, то ли господами, хотя какие господа могут в такую рань ехать в дребезжащем общественном транспорте?.. Единственное, что меня раздражало в Максим, - так это то, что она достаточно много пила, хотя в то время я тоже несколько отошла от своего привычного безалкогольного существования и регулярно составляла ей компанию. Когда она прочитала мою пьесу [Для того чтобы не утомлять читателя, не любящего драматургические шедевры, пьесу поместили в приложение.] - ее затрясло. Наверное, в тот день я действительно испугалась, потому что никогда раньше не видела Максим такой. Сказать, что она злилась, значит не сказать ничего: она бушевала, как шторм, как торнадо, не зная, куда и как вылить свою ярость. Пьеса, которую я так некстати подсунула ей, была о моей неудавшейся любви: о Той, после которой я долго и мучительно собирала осколки своего существа и пыталась заново научиться дышать, ходить, улыбаться. Непонятно, на кого больше злилась Максим: на меня ли, написавшую такую страшную вещь, или на Нее, разложившую меня на паззлы душевно-хирургическим путем. Беспомощные по- пытки успокоить Максим приводили к обратному эффекту: когда я попыталась уснуть, она тихо ушла за новой бутылкой коньяка, а потом, сидя на улице за столом под вьющимися виноградными лозами, запивала мою пьесу мучительными обжигающими глотками пополам со злыми слезами, и только бурный и какой-то отчаянный секс заставил расслабиться ее, сжавшуюся в туго натянутую тетиву готового выстрелить арбалета.
  - Ты понимаешь, что написала страшную вещь? - спрашивала она. - Понимаешь? Так нельзя, надо, чтобы все было мягче, нежнее, чтобы не оставалось такого чувства обреченности, ведь человек, прочитавший твою пьесу, сделает вывод, будто однополая любовь ведет к трагедии.
  - Я пишу как могу, как вижу, и не хочу приукрашивать жизнь, когда она такая, какая есть. Может быть, кто-то, прочитавший историю Аси и Яны, поймет, что бывают женщины, связываться с которыми явно небезопасно, и этот "кто-то" отойдет в сторону. Хотя вряд ли. Янина сумасшедшая харизма гипнотизирует, как удав кролика, тут только можно собраться с силами и просто отползти в сторону, пока еще не стало слишком поздно.
  - Я приукрашивала в своем романе характер героини: поверь мне, она отнюдь не была такой лапочкой, как показана.
  - Это твое право. Я вижу и пишу по-другому. В конце концов, Кафка и Сартр, Гоголь и Достоевский не приукрашивали действительность.
  - Ненавижу Сартра. И Кафку.
  - Ммм...
  
  * * *
  
  Утром мы уехали на электричке в Танаис, музей-заповедник, где находятся развалины древнейшего города, основанного греками еще в какие-то безумные века до нашей эры. Развалины городища, крошащиеся песчано-желтые камни выпирающих, вернее, вспучивающихся из-под земли стен, вызывали мурашки, проходящие по всему телу, а вид на реку со странным названием Мертвый Донец создавал смутное ощущение, что мы опять где-то вне этого времени и пространства зависли на странной кармической тропе, чтобы разрешить некие вопросы или раздать долги одной из прежних жизней. Высоченные августовские травы скрывали наши фигурки, пробиравшиеся по узкой тропе к роднику, и многочисленные кузнечики, стрекоча, отпрыгивали от нас, тревожащих их спокойное уединение. Максим рассказывала, как нашла на одной из танаисских полян, гуляя тут с одной из своих бывших жен, старинный серебряный рог. Я понимала, что ничего не хочу знать о ее прошлой жизни, но отказаться, не слышать - тоже было выше моих сил. Выжженная солнцем трава одуряюще пахла зноем, а стебли ее больно стегали по ногам, оставляя кровавые порезы на голых ногах, - мы бездумно оделись в короткие шорты и майки и теперь расплачивались потом и кровью, вдобавок еще искусанные комарами. Но что значила эта боль по сравнению с рассказами Максим о ее жизни, о тех, кого она любила или пыталась любить, о том, через какой ад она прошла по своей, выбранной ею, тропе!..
  Выставленные на потребу туристов глиняные сосуды и небольшая глиняная же, пополам с соломой, нора - очевидно, одно из обиталищ древних греков, - не вызывали восхищения, порождая лишь недоумение, а отсюда и нежелание зайти в крохотный, примостившийся сбоку музейчик. Сами стены городища и их неопрятный, какой-то печальный вид были куда более внушительны в тяжком мареве полуденного солнца, глядящие на реку Мертвый Донец с высоты холма. Я ныла, ойкала от злых укусов травы и от угрозы пролетающих мимо ос, одетых в опасные полосатые желто-черные костюмы брюшек. Когда-то давно, в детстве, вместе с кусочком яблока мне в рот случайно попала севшая на него оса, которая ужалила меня очень глубоко в нёбо, и с тех пор я страшно боялась этих жутких созданий, способных вогнать тебе свое жало в нежную плоть. Максим упрямо шла дальше. Она вообще всегда упрямо шла дальше, не давая себе возможности подумать. Это свойство ее натуры, когда она мчится, как паровоз по дороге к коммунизму, страшно меня бесило, но в то же время и привлекало одновременно. Я смотрела на ее стройную фигуру, маячащую впереди. Мне нравилось наблюдать за ее походкой, когда она, как грациозный зверь, передвигается, не замечая препятствий. Нравилось, какие сильные у нее руки, когда она приподнималась надо мной в постели и откидывала назад гриву цыганских закрученных в колечки волос - или держала рукой за шею, прижимаясь всем телом к моему в тантрическом танце любви. Она умела обладать мною - не в том смысле, что может показаться неискушенному читателю, скорее в более сакральном, необъяснимом, хотя и прикосновения Максим возбуждали невероятно, так что мне постоянно хотелось затащить ее в укромное место, хотя бы для того, чтобы без посторонних глаз обнять ее, положить голову на плечо, поцеловать в ямку у шеи, туда, где бьется тоненькая синяя жилка и пульсирует горячая кровь. Я не знаю, где проходили границы наших отношений и насколько мы были честны друг с другом. Тогда мне казалось, что абсолютная и полная искренность была так же естественна, как наши ладони, вложенные одна в другую. Кстати, ни одного косого взгляда в нашу сторону я так никогда и не увидела, хотя мы часто вели себя отнюдь "не как полагалось". Сейчас мне приходит в голову, что это было настолько естественно и красиво, настолько жизненно необходимо нам обеим, что и окружающие воспринимали это нормально, а вовсе не как политическую демонстрацию или провокацию ЛГБТ-движения. Максим подарила мне куст сиреневого бессмертника, который я потом, нагруженная сумками, все же увезла с собой как память о той райской поре мятежного счастья, подаренного мне танаисскими богами.
  
  * * *
  
  Это был високосный год, мой год, как и тот, в который я родилась. Мама рассказывала, что тогда тоже горели торфяники и по всему городу плыл тяжелый запах, у всех слезились глаза от удушливого дыма, а дома проступали сюрреалистическими контурами, то выплывая, то вновь прячась в сером и тяжелом тумане. В год знакомства с Максим умер мой приемный отец, который уже давно жил в другой стране: он вернулся после неудавшегося брака с моей матерью к себе на родину, в Софию. Неожиданно для меня самой этот удар оказался тяжелым - я поняла, что действительно любила его, такого спокойного, закрытого, не пытающегося общаться с нами лишь по причине боязни своей ненужности в нашей новой жизни. Бешеный ритм существования, попытка строить карьеру и многое другое не оставляли времени на размышления, и я не пыталась особо интересоваться его жизнью, равно как и он моей. Вернувшись в город своего детства, я внезапно обрела как дом, принадлежащий мне по праву, некое количество квадратных метров, так и другое, более весомое, - полузабытую мною страну Болгарию, в которой почувствовала себя родной и желанной. Странное ощущение, что тут мой дом, что корни мои исходят отсюда, - может, и не по крови, но по какому-то внутреннему состоянию души, - дало мне новые силы и желание в этом разобраться. Я легко и свободно заговорила на языке, на котором не общалась двадцать пять лет, и чувство правильности всего происходящего накрыло меня с головой, укутало, как в одеяло, и убаюкало старинными легендами о кукерах, самодивах и других мифических обитателях болгарских лесов, гор и рек.
  
  * * *
  
  Концентрат чувств, мыслей, поступков на одном небольшом отрезке времени в двенадцать дней был таким плотным, что пространство вокруг бурлило бешеной энергией, заставляя проявляться разных "бывших", которые уже знали или догадывались о своей бывшести в нашей жизни. Максим отвечала на эсэмэски, и я тупо смотрела на то, как она затянувшимися в вечность минутами нажимает кнопки на сотовом.
  - Знаешь, мне уже надоело смотреть, как ты часами пишешь ответы... Я тут валяюсь на лежаке у бассейна, как брошенный спасательный круг. Сдувшийся, если ты еще не заметила.
  - Извини.
  - Я же не пишу тонны сообщений...
  - Я сказала: извини! Она пишет, что хочет приехать. Разве нам с тобой это надо?
  - А покороче нельзя? И потом, что ты ей пишешь?
  - Она истерит, а я должна ее убедить, чтобы оставалась в Москве. Пишу, что не хочу ее видеть, потому что устала от разборок...
  - Ни слова о том, что у тебя кто-то есть?
  - Лучше я скажу ей об этом позже - не считаю приличным просто написать, что мы расстаемся: такие вещи нужно говорить лично, глаза в глаза. К тому же она такая психованная, что может попытаться покончить собой.
  - В твоем присутствии она этого не сделает...
  - В моем - нет.
  - А когда ты уйдешь, тогда что? Ты же не будешь ее караулить круглосуточно?
  - Я скажу ее маме, она проследит за ней.
  - Мне это все неприятно, да и звучит как-то неубедительно. Впрочем, решай сама - я не имею права лезть.
  
  * * *
  
  Конечно, я соглашалась с ее доводами, но червячок ревности зудел во мне несмотря ни на что. Я, всегда ранее скрывавшая свой интерес к женщинам, была более честной и бесстрашной - или казалась таковой самой себе. Максим еще говорила, что пока не будет рассказывать о наших отношениях: этим - по одной причине, а другим - по совершенно иной, и подобный закапсулированный прагматизм казался мне настолько неуместным, взвешенным и циничным, что хотелось тихо плакать в подушку. К тому же (я гораздо позже поняла этот насмешливый знак судьбы) адрес, по которому мы поселились, сиял табличкой Кривой Проезжий переулок, но на самом деле весь переулок состоял из одного дома, закачивающегося тупиком, аппендиксом, не выводящим никуда. Тогда я не придала этому намеку значения, проигнорировала, как оказалось - зря.
  
  * * *
  
  - Перед тем как познакомиться с тобой (помнишь, Юля пригласила меня на передачу, которую ты вела?), я зашла на твой сайт и сразу увидела твои сумасшедшие... нереальные... огромные... синие глаза... И пропала. Мне хотелось разгадать тебя, почувствовать, но я была не свободна, да и ты тоже. Поэтому наши отношения не могли измениться: я избегала тебя.
  - Ты нравилась мне, Максим. Я, наверное, сошла с ума, когда прочитала твой роман, но я не умею знакомиться с женщинами и уж тем более намекать им на какую-то симпатию со своей стороны. Я даже не понимаю, как решилась приехать к тебе, это на меня не похоже. Совершенно.
  - Может быть, это судьба и мы всю жизнь искали друг друга... Мне безумно нравится твоя дочь, я очень хочу иметь семью, настоящую семью, заботиться о ком-то.
  - Знаешь, ты первая, кому интересна моя дочь. До сих пор никто и не интересовался тем, что у меня есть ребенок. Мне казалось, я вообще никогда не встречу такого человека...
  - Я очень хочу воспитывать нашего с тобой ребенка. Учить твою девочку быть сильнее, смелее, помогать ей познавать этот мир. Хочу заботиться о ней, о вас обеих.
  
  * * *
  
  Я задыхалась от счастья...
  
  Маленький Кай
  
  
  снова жалко всего - отношений, людей и собак,
  едешь утром в маршрутке и чувствуешь - что-то не так,
  может, надо пойти - но не знаешь, к какому врачу.
  мне осталось недолго, я слишком красиво лечу.
  
  Аня. Ру
  
  На моем плече египетский крест анкх и египетская же кошка, символизирующая богиню Бастет. Они тянут меня в Египет, туда, к древним пирамидам и жаркому солнцу. Я постоянно болею от холода и зимы: вегетососудистая дистония - лишь отговорка медиков, не знающих, не могущих понять, что меня трясет от постоянного озноба, потому как мне надо в жаркий климат, еще и потому, что в моей неустроенной жизни так мало горячего чувства любви, согревающего изнутри. Одна знакомая метко окрестила меня ледяной девочкой, закованной в вечную мерзлоту, а еще - Каем. В моей жизни было много людей, пытавшихся меня придумать, но кто из них хотел на самом деле увидеть меня настоящую?.. Не знаю, правда, не знаю - как не знаю и того, где проходит грань между игрой и реальностью, какая из масок - мое реальное лицо, а какая лишь придуманная защита, камуфляж в период боевых действий. Я могу плясать на столах и целоваться в подворотнях, могу уходить с вечеринок по-английски, оставляя после себя лишь шлейф любимых на тот миг духов или нырять с яхты в открытое море, практически не умея плавать... Но что из всего этого есть я? Не знаю. Жить взахлеб или тягуче-медленно - это все естественные состояния, сменяющиеся подобно временам года, подобно... Впрочем, неважно. А что важно? Просто любить этот мир таким, какой он есть, принимать людей, не судить их (а как не судить, скажите...) и брести куда-то, куда глядят глаза, твои ледяные синие очи, в которых так редко появляется нечто, похожее если не на страсть, то хотя бы на интерес к жизни.
  
  * * *
  
  Я не люблю классику. Помню, как в детстве мама водила меня на концерты камерной музыки в консерваторию. Где-то лет с трех. Я, конечно же, не могла сидеть спокойно, не шевелясь. У меня возникали какие-то вопросы, а может, просто хотелось побегать или, на худой конец, поспать, и подобные "выходы в свет" были для маленького ребенка истинной пыткой, не говоря уже о том, что я страшно стеснялась, когда мама просила меня взять автограф у кого-то из знаменитостей, но я шла, потому что просто не могла ей отказать.
  Еще одно из самых печальных воспоминаний детства, Максим, это история с моей фамилией. Помню, во втором классе ко мне пристала соседка по парте - почему, мол, у моих родителей другая фамилия. Высказав догадку, что я приемная дочь, она надолго заронила во мне страх, в общем, я так и эдак пытала бедную бабушку. Потом фамилию мне поменяли, и вопрос сам собой отпал, уже не помню, что мне тогда наговорили взрослые. В итоге правду я узнала только лет в пятнадцать, когда случайно залезла в мамин паспорт и увидела, что они с папой поженились спустя два года после моего рождения. Мама не стала отрицать, да и к чему?
  
  * * *
  
  После расставания с тобой я чувствую себя сдутой, как воздушный шарик, Максим! Знаешь, когда я родила дочь, мой живот из надутого тугого барабана превратился в сморщенный обвислый мешочек, и было так странно и невозможно страшно признавать его своей живой плотью... Говорят, что роды - счастье. Это неправда, Максим! Неизбывный ужас, когда ты понимаешь: хочешь не хочешь - ты ничего не можешь уже изменить, и, даже если тебе придется сдохнуть, назад пути нет, а прохаживающиеся на некотором отдалении от тебя врач и акушерки только покрикивают, что ты тут, дескать, не одна такая фифа, так что молчи уж, стисни зубы и рожай, а если будешь орать, так вот выкинем тебя на улицу под окошко в грозу бешеную, и ори там себе на здоровье, как приблудная кошка драная... А ты не можешь, не можешь не орать и просишь хоть какого обезболивающего или это чертово "кесарево", и только ощущаешь, как с диким хрустом рвется твоя промежность, выталкивая большую лобастую головенку странного иссиня-красного инопланетянина, которого ты породила, и его, это нечто, в первородной смазке, улыбаясь криво, кладет тебе акушерка на живот, а ты судорожно хватаешь существо, чтобы оно, не дай бог, не соскользнуло на холодный каменный пол из грязно-белых щербатых плиток. Рождение и умирание любви сродни этому животному процессу, когда напрягаются все мускулы и все силы душевные, чтобы пройти этот скользкий, невыразимо чудовищный путь из матки наружу, к свету. Ты говорила мне, что не можешь спать с мужчинами, потому что ощущать космический купол внутри женщины есть великое и сакральное счастье, прикосновение к которому сродни священнодействию, совершаемому жрецами. Мне вырезали трубы, Максим, я родила дочь между двумя внематочными беременностями, так что я теперь не такая уж "полноценная" женщина, остался только тот "космический купол", из которого больше нет выхода. Ты это чувствуешь? Может, все дело именно в этом? В том, что оттуда нет выхода? Я лежу перед тобой голая, и шрамы на моем животе, как напоминание о моей нынешней бесплодности, об отсутствии тайны, бывшей когда-то, что теперь только искусственное оплодотворение может вернуть мне часть ее, но все искусственное страшно, страшно так же, как слово "клонирование", когда из чуда мироздания создают глупую марионетку, "чужое", не божеское, не явленное, а химически скрещенное в пробирке жалкое нечто. Так когда-то врач, осмотревший меня, подумал и сказал: "Удалить!" - и под безжалостным светом направленных на мой живот ламп искусно отделил часть моей плоти, а потом выбросил ее в ржавый тазик, тогда как там, в той несчастной трубе, уже развивалось маленькое чудо, которому так и не суждено было появиться на свет. Иногда я думаю, неужели при нашем уровне медицины нельзя было пересадить его в матку и дать шанс этому человечку увидеть мир? Хотя, может, наш мир и не стоит того, чтобы на него смотреть? Наша любовь, Максим, она такая же: ущербная, зародившаяся не там, не в том месте и времени, не имеющая права на существование, и ее просто надо "Удалить!", о чем так много говорят в современном обществе, разгоняя гей-парады и способствуя нарастанию гомофобии.
  
  Тошнота
  
  
  И сердце то уже не отзовется
  На голос мой, ликуя и скорбя.
  Все кончено... И песнь моя несется
  В глухую ночь, где больше нет тебя.
  
  Анна Ахматова
  
  Ежеутренняя и ежевечерняя беспросветная усталость стала моим постоянным спутником. Я поднималась на работу, проклиная всё на свете, потому что силы были на исходе и я окончательно запуталась в том, что же мне делать. Добираясь до офиса "на автомате", я могла проехать свою остановку, а потом возвращалась обратно, чтобы медленно гуськом идти за такими же несчастными пассажирами, пробираясь в дикой давке к эскалатору на переходе. Позволить себе поспать несколько лишних минут - непозволительная роскошь, ведь надо еще вовремя отвести ребенка в школу, чтобы не опоздать на урок, - наши педагоги продолжают оставаться всё теми же, несмотря на то, что им прибавили зарплату, но гадюшник - он гадюшник везде, даже если это лингвистическая спецшкола. Бедная моя девочка вызывает шквал негативных эмоций - и прежде всего по двум причинам: она имеет свое мнение и может не соглашаться, если считает глупостью определенные вещи, и еще из-за того, что ее мама - писатель и имеет наглость хорошо одеваться и не заискивать перед учителями. Власть же, любая власть, развращает, а возможность повелевать "маленькому человеку" пусть и над маленьким человечком - это поистине страшно. Адекватность в школе? Нонсенс, господа! Пусть и в двадцать первом веке.
  Накануне читали с дочкой сказку "О рыбаке и рыбке". Все же гениальность писателя заключается в том, что проходят годы, века, а все остается актуальным - возьмите хоть Гоголя с его "Шинелью", хоть Сартра с "Тошнотой", хоть того же самого Пушкина. Я задумываюсь: может, я и есть та самая сварливая баба, которая много чего хотела, а в итоге осталась у разбитого корыта? Нет, нельзя так думать. Надо иметь человеческое достоинство, и искать счастья вовсе не грех. Разве лучше терпеть мужа или жену на том основании, что они нормально зарабатывают, и катиться по уже укатанной колее проще, чем самому торить новый путь? Я не сплю с мужем уже достаточно давно, мы практически не разговариваем, решая только вопросы воспитания дочери и мелкие бытовые проблемы. Мы не гуляем вместе, не ходим в гости, в театр, куда-либо еще. Мы просто сосуществуем ни шатко ни валко, приспособившись к данным условиям совместного проживания, успокаивая себя русским авось или робкой надеждой, что все само либо как-то наладится, либо со временем рассосется.
  Когда я ждала тебя из твоего приморского города, Максим, это был ад. Вернувшись, я сказала мужу, что развожусь с ним, потому что терпеть такую жизнь, в которой нет любви, больше не хочу. Я чувствовала себя свободной, желанной, могущественной... а меня пытались по горло закопать в землю, как раньше поступали с неверными женами во времена Петра Первого. Муж не давал мне спать, грозил, что заберет ребенка через суд, а ты помнишь, помнишь, я говорила, как я выстрадала мою дочь (я много чего еще утаила от тебя, не желая мучить). Попав после работы под бешеный проливной дождь, ливший, словно наступил уже конец света и это всемирный потоп, уносящий безумную цивилизацию в тартарары, я простудилась и ходила на работу с бронхитом. А по ночам, по ночам творился свой ад разговоров, угроз, жалоб, стенаний, разрывая сердце, которое уже перестало понимать, чего же на самом деле хочет. Собирая последние крохи сил, я писала тебе отчаянные письма, а в ответ получала нотации и советы, как жить. Ты была нужна мне, Максим, своим живым теплым присутствием, любовью, поддержкой, но тебя не было рядом.
  Я уходила утром на работу с бешено колотящимся в аритмии сердцем, с тяжелой одышкой, не зная, дойду ли до места назначения или сдохну по дороге, потому что уже все равно, что дальше, и сил оставалось все меньше. Откуда они брались, до сих пор не понимаю. Даже начальство, желающее меня уволить по причине того, что я не так хорошо работаю, как должна в идеале, даже это начальство смотрело на меня скорбными глазами и говорило: "Шла бы ты, деточка, домой". Я и шла, чтобы поспать хоть несколько часов, пока мой мучитель на работе и я могу на пару часов закрыть глаза и нырнуть в беспокойную липкую дремоту, вздрагивая от любого шороха и звука да содрогаясь от приходящих кошмаров, подсовываемых мне подсознанием. Дедушка Фрейд, наверное, оттянулся бы на мне по полной и совершил еще несколько революционных открытий в области психологии личности. Я чувствовала себя тряпичной потасканной марионеткой, которую все кому не лень, дергают за ниточки, чтобы посмотреть, как забавно она трепыхается. Почти насильно впихивая в себя пищу как некий корм, я запивала ее чудовищными порциями кофе, отчего сердце возмущалось и грозило так просто этого не оставить. Я успокаивала его валидолом и новопасситом вприкуску с антибиотиками, чтобы вылечить затянувшийся бронхит.
  А потом ты приехала, Максим, приехала, но лучше не стало, потому что ты тоже начала мучить меня, и теперь уже два человека, как дикие звери, рвали душу мою на части, каждый тянул в свою сторону, не понимая, что этим вы убиваете ее.
  
  * * *
  
  Ты желала, чтобы я тут же, сей же миг, осталась рядом с тобой навсегда, чтобы мой муж ушел из своей же квартиры и дал нам возможность строить новую семейную жизнь. Ты не хотела ждать. Он и собирался уйти - уже нашел комнату в Подмосковье, несмотря на то что его зарплата не позволила бы ему в такой ситуации выплачивать кредит за машину. Я сама остановила его, осознав, что, во-первых, не готова отпустить его так, таким образом - это было бы несправедливо и жестоко, а во-вторых, я стала сомневаться в тебе, Максим, сомневаться в твоей любви, в готовности ждать, понять меня, потерпеть чуть-чуть, совсем недолго, может, пару месяцев, пока все образуется. Ты вернулась в Москву, не имея работы, жилья и постоянно упрекала меня в том, что Он до сих пор со мной...
  Я пыталась понять, чего ты хочешь: меня или бесплатную квартиру вприкуску с готовой семьей и работящей женой, которая к тому же может помочь тебе и с поиском работы, и с пристраиванием романов... Я не упрекаю тебя, не говорю, что так и было: я тогда просто старалась разобраться в происходящем и выстроить из фактов некие точки опоры, которые привели бы к правильному решению. Рушить пусть и не самую лучшую семью ради одного-двух месяцев сожительства с человеком, с которым вы абсолютно не схожи, с которым нет уже тепла и взаимопонимания, терпения, доверия, многих таких нужных ощущений для взращивания и укрепления новых чувств... Я уже не верила тебе, Максим. Я мечтала о том, что, назвав меня женой, ты скажешь: "Давай я найду работу, мы снимем вместе квартиру и не будем зависеть от твоего мужа. Потерпи немного, дорогая". А вместо этого слышала: "Я так и думала, что он никуда не уйдет, потому что не хочет вас терять. Это чудовищный эгоизм. Почему ты не поставишь ему сроки, через которые он должен уйти? Ты такая же, как все остальные бабы". А Он... Он стал себя вести гораздо достойнее, Максим, и этот резкий контраст убивал меня: я не хотела оставаться с ним и уже не могла - с тобой.
  Ты гордо давала мне читать эсэмэски твоей бывшей жены, отчаянно пытавшейся тебя вернуть, и с которой ты играла в кошки-мышки, наслаждаясь ее болезненной зависимостью. Я не гордилась тем, что я лучше и нужнее, что мне повезло больше, раз я сейчас здесь, с тобой, а она там одна, в слезах... Ты уговорила меня поехать с тобой к ее матери, забирать вещи, потому что нафантазировала себе разные ужасы: "Боюсь, что она способна плеснуть мне в лицо серной кислотой: она ненормальная, совершенно чокнутая". Но та просто вынесла вещи из квартиры и ждала тебя у подъезда. Никаких боевых действий она не предприняла и, по-моему, даже не собиралась. Зато потом рассказала дочери, что ты приезжала не одна, и девочка билась в истерике, присылая тебе все новые и новые сообщения, остававшиеся без ответа. У тебя была власть карать и миловать, и садистское наслаждение от того, что теперь-то ты можешь отомстить за свою поруганную любовь, за испытания, которые выпали на твою долю, явно прочитывалось на твоем лице вместе с ее эсэм-эсками.
  Я была в тупике.
  
  Одиночество оставившего бога...
  
  
  я всё забываю, когда наступает зима,
  чудовищным ластиком белым стирая эпоху,
  мне всё это снилось, конечно, и я не сама
  придумала сказку, которая кончилась плохо...
  
  Аня. Ру
  
  Знаешь, Максим, когда моя мама уехала по гостевой визе в другую страну, а потом решила остаться там, мне было уже восемнадцать. Проблема заключалась в том, что я по-прежнему боготворила ее и не могла представить без нее своей жизни. Это было чудовищно.
  Я переехала от бабушки в мамину квартиру, потому что мне просто необходимо было пить из ее чашки, спать на ее подушке, вдыхая чуть сохранившийся теплый вкусный запах ее тела, примерять ее вещи, прижимая их к щеке и поскуливая от чудовищного одиночества оставившего тебя бога. Я тогда уже ходила на работу и вполне могла существовать на свои небольшие гроши, которые платили в библиотеке. Мамин друг, достаточно известный композитор, с которым она встречалась последние несколько лет, относился ко мне вполне благожелательно и время от времени звонил и спрашивал, как дела. Я жаловалась на невыносимую тоску. Он меня ободрял. И как-то раз пригласил сходить с ним в кино. Я согласилась. Помню, фильм был совершенно неинтересный, и после первой серии мы ушли, чтобы пойти ко мне пить кофе.
  Ты будешь смеяться, но я тогда была настолько наивной идиоткой: мне даже в голову не могла прийти какая-то иная подоплека дела, кроме как просто провести время и поболтать. Девственность я к тому времени уже полгода как потеряла, причем явно от скуки и с нелюбимым человеком, но в вопросах интима оставалась непроходимой дурой, поэтому, когда мамин любовник полез ко мне с поцелуями, растерялась. Конечно, я лепетала что-то типа "не надо", но была в таком ауте, что даже по-настоящему не сопротивлялась, просто была в ступоре от нереальности происходящего. Потом я не отвечала ни на его звонки в дверь, ни по телефону, скрывалась, как могла, и все пыталась осознать произошедшее. А оно не осознавалось.
  Чтобы избавиться от навязчивого ухажера, я стала приглашать к себе гостей. Их количество росло в геометрической прогрессии, и они, как тараканы, постепенно покрыли все пространство нашей довольно большой двухкомнатной квартиры в центре города. Не помню, сколько я тогда пила, с кем спала, - все это было в сюрреалистическом дурмане, в мути сигаретного дыма, отравляющего отведенные для дыхания кубометры воздуха. В один из дней моя бабушка собралась с силами и всех оттуда выгнала, а я, рыдая, призналась в произошедшем. Естественно, она тут же бросилась звонить маме с требованием вернуться и "спасать дочь", а также "проклясть вероломного любовника", на что мама ответила, что верит ему, а я, дескать, сама его соблазнила и поделом мне, а у нее дочери вообще нет, раз я такая хамка - еще и кавалеров у нее уводить смею.
  Ты знаешь, Максим, что ощущает человек, когда его предает бог? Не человек, не любовница или муж - а именно бог? Ты можешь себе это представить хоть на один-единственный миг? Хоть приблизительно?
  
  * * *
  
  Потом я уехала учиться в другой город: мне хотелось полностью сменить обстановку, остаться одной и научиться жить без бога в измученной полумертвой душе. Между вступительными экзаменами я сделала аборт, идя с одного экзамена на другой с дикими болями и практически истекая кровью оттого, что операцию сделали плохо, не выскребли до конца кусок плаценты, пуповину, прикрепленную к матке, что вызывало почти родовые боли. Стиснув зубы, я отвечала на вопросы экзаменаторов и поступила, к своему удивлению, сдав все на "отлично". Жесткие тиски больницы, искалечившей мое нутро, тогда отпустили меня ненадолго восвояси, оставив после себя в памяти жестяной звук падающих в миску металлических скальпелей, скребков и прочих инструментов и еще запах нашатыря, вполне естественный, потому как в провинциальной больнице не посчитали нужным тратиться на общий наркоз и ограничились вкалыванием обычного новокаина. На их языке это называлось "чистка". Меня "почистили", и я, наверное, могла считать себя с этого момента чистой, буквально непорочной или непорченой... до очередного "лукавого момента".
  
  * * *
  
  Лет десять назад, разбирая завалы покрытых вековой пылью антресолей, я наткнулась на старую катушечную запись, где я тоненьким голоском читаю стихи "Колокольчики мои, цветики степные...". Я даже вспомнила, как стояла перед огромной лакированной бандурой на ножках... там еще было радио, кроме катушечного магнитофона с бобинной лентой. И мама с папой, такие счастливые, гладили меня по голове и заразительно смеялись. Куда все ушло? Где и когда появилась та трещина, которая привела их к разрыву, - к тому, что каждый пошел своим путем, малодушно оставив другого? Я смотрю на детские фотографии, на то, как родители держат меня за руки, а я висну на них и радостно перепрыгиваю через лужи. С какого момента в нашу семью пришло то самое Горе-Злосчастье, описываемое в русских народных сказках?
  Воспоминания перемежаются, расплываются и возвращаются хорошо забытым счастьем и незабываемой болью. Когда мне говорят, что любой опыт для чего-нибудь нужен, я задумываюсь: а так ли это? Вот моя бабушка в шестнадцать лет ушла на фронт, ее отца расстреляли по нелепому доносу свои же, русские, она переболела брюшным и сыпным тифом, пока работала в госпитале санитаркой, а потом потеряла возлюбленного... Для чего ей нужен был этот опыт? Для чего нужен опыт матери, рождающей дауна? Для чего... Неужели во всем этом есть какой-то "высший смысл"? Неужели?..
  А, ладно, это все просто пустые размышления, не способные что-либо изменить в происходящем. Наверное, это все нужно для того, чтобы маленький человеческий организм, родившийся с тонкой кожицей души, наращивал постепенно на нее скорлупу, слой за слоем, и чтобы потом ни одна зараза не смогла ее расколоть, уколоть, ужалить - словом, нанести какой-либо вред. Я в этом плане не слишком жизнеспособная, и многим удается растворить эту скорлупу и впрыснуть туда толику яда, разумеется, из "чисто исследовательского" любопыт-ства - проследить, что из этого воспоследует, какая химическая/психологическая реакция организма к какому процессу жизнедеятельности приведет.
  
  * * *
  
  Я очень хотела, чтобы ты приехала ко мне домой, Максим, посмотрела написанные мной картины, пролистала альбомы с детскими фотографиями, увидела ту меня, которая была скрыта от тебя до времени защитной скорлупой. Наверное, это было ошибкой. Ты чувствовала себя неловко в чужом жилье, словно пришла вторгнуться как завоеватель в чужую страну, как захватчик и варвар. Мы даже не смогли заняться сексом, ощущая чудовищную неправильность от того, что это происходит совершенно не на том ложе, пусть оно уже давно и не "супружеское", и сбежали гулять в парк, где было гораздо свободнее и легче дышать.
  Но и там тебе было плохо. Ты металась по дорожкам с возгласом "Надо срочно выпить!" и бросила меня на скамейке в поисках магазина, чтобы купить коньяк... Всё во мне отторгало твое поведение и поступки, кричало, что так нельзя: да и как потом доверять дочь человеку, у которого может снести крышу буквально по любому поводу, и подобная мятежность в довольно зрелом уже возрасте не сможет быть подспорьем в нашей новой семье. Я мучилась, Максим, мучилась, потому что не хотела верить своим глазам и мыслям - я так хотела той прежней приморской сказки, хотела тихой и прекрасной любви... обнявшись, смотреть с тобой какой-нибудь фильм... или вместе, втроем, делать уроки с дочкой... мечтала о том, что у нас будет свой Париж, своя Индия...
  Но ты... ты хотела как в "Детях века": как у Жорж Санд и Альфреда Мюссе - их неистовой страсти, их мук, до болезни, до безумных страданий, до эйфории, в которой можно написать новый роман, который потрясет мир. Мы могли бы стать новыми ДЕТЬМИ ВЕКА и увековечить себя в истории литературы, опьяняя молодые души кипящими страстями сумасшедшей и нереальной любви двух планет, сошедших со своих орбит и потрясших Землю ослепительным взрывом. А может быть, тебе виделось что-то иное. Не знаю.
  Я думала, мы сможем уехать куда-то на неделю вдвоем и там спокойно разобраться в том, что происходит и что делать дальше. Если наши тела и души смогут одновременно находиться практически в одной точке пространства, если мы сможем засыпать и просыпаться вместе, а не по отдельности, каждый на другом конце города, то, возможно, все же найдем выход из ситуации, сможем сгладить те шероховатости, о которые терлись наши "Я" в попытке подчинить одна другую той самой искомой "безусловности любви".
  Сейчас мне кажется, что после той своей первой любви ты больше неспособна полюбить кого-то по-настоящему, Максим. Впрочем, может быть, после Яны я тоже не смогу. Мы просто устроили себе маленькую переменку посреди уроков жизни и со страхом ожидали звонка, после которого опять придется плестись на нежеланные занятия. Количество глупости в наших поступках неуклонно росло: похоже, что мы нарочно испытывали друг друга на прочность какими-то детскими приемами и простенькими шалостями - и сами же срывались, не выдерживая их. Чаша весов постоянно колебалась то в одну, то в другую сторону, пока наконец не рухнула, полностью искореженная - уехав на море, мы ничего не изменили: наждачная сторона наших душ по-прежнему сохраняла свою структуру, и мечты о некоей трансформации наших оболочек, увы, остались лишь мечтами, отражая в кривом зеркале всю киношность наших взаимоотношений.
  Я говорила, что способна на многое: уйти к тебе тогда, когда у тебя нет ни дома, ни работы, но ты всегда хотела большего - БЕЗУСЛОВНОСТИ. А я не могла ее дать. Я не хотела принимать твои выпады, уходы в никуда из-за нелепых, на мой взгляд, обид и придуманных для самой себя причин. Я хотела стать наконец маленькой и слабой девочкой, о которой заботится кто-то сильный и умный, а не приобретать еще одного ребенка.
  Я сижу, и под моими руками некие буковки складываются в слова и предложения, которые вроде бы должны иметь какой-то смысл, а завтра все опять пойдет по накатанной колее: сначала отвести ребенка в школу, потом ехать на работу и долго, нудно разговаривать с авторами, проверять работу корректоров, верстальщиков, заниматься поиском новых "гениальных" произведений, которые бы могли поднять престиж издательства и принести ощутимый доход его владельцу. При всем при этом я словно нахожусь в вакууме, безвоздушном пространстве, куда с трудом долетают слова. Коллеги уже месяц смотрят на меня с терпеливым недоумением и по нескольку раз повторяют одни и те же вопросы, надеясь дождаться ответа.
  В мойке полно грязной посуды, которую у меня нет ни сил, ни желания вымыть, под потолком упорно бьется в люстре последняя осенняя муха, а в чашке глянцевито поблескивает заледеневший чай. Половина третьего ночи. Надо идти спать, но сна ни в одном глазу. Лежать и тупо таращиться в потолок, ловя ночные тени комнаты, или, закрыв глаза, вспоминать события прошлого - нет сил. Куда лучше вот так сидеть за компьютером, несмотря на то, что от усталости дико ломит поясницу и весь организм просит прилечь. Обойдется.
  Из открытого окна пахнет осенью. Сегодня, когда я гуляла в лесу, в воздухе медленно планировали желтые кораблики листьев, они падали мне на голову, плечи, опускались в подставленные ладони... Они - как ненужные письма, которые никогда не найдут своего адресата, жаловались мне на то, что лето прошло и настала пора умирания - пора долгого, почти бесконечного сна: их последний прощальный вальс тихим шорохом звучит во мне и сейчас.
  
  Окольцованность и немного раков
  
  Пока я не любил, я... тоже отлично знал, что такое любовь.
  А.П. Чехов
  
  Ты говорила мне, что ни одной женщине так не шло твое обручальное кольцо, как идет оно мне. Тонкий золотой ободок на длинных пальцах. Ты постоянно брала в свои ладони мою руку, чтобы полюбоваться, как выглядит этот знак принадлежности птицы, которую окольцевала... Тебе всегда нравилось, как я выгляжу, как сидят на мне платья. Помнишь то, китайское, с закрытым воротом и бледно-розовыми цветами на золотисто-коричневом фоне? Из-за него мы потом даже поругались, когда на вечеринке, устроенной на элитной приморской вилле, я флиртовала с писателем, тогда как ты тоже не оставалась в одиночестве и мстила мне словами, деланым равнодушием, а потом в один миг просто ушла... через забор, потому что ворота оказались закрыты, а искать хозяйку тебе не хотелось. Я, издерганная и расстроенная твоим поведением, ляпнула, что у тебя "нелюдимое настроение" и поэтому ты исчезла, и это стало хитом всей вечеринки. Тобой и твоим безумством восхищались, а до моего камин-аута [Камин-аут (от английского "coming out") - как понятие означает "выход", здесь: выход из шкафа. Тоже английское понятие, которое ассоциируется исключительно с тем, что люди перестают стесняться собственной сексуальности и открыто заявляют о собственных сексуальных предпочтениях (или ориентации, как это принято называть).] никому не было дела. Придя в номер, я обнаружила тебя на балконе (ведь у нас был один ключ на двоих, который остался у меня), спящую на двух пластмассовых стульях, такую одинокую и несчастную, что сердце мое зашлось от нежности.
  
  * * *
  
  Ты так прекрасна, возлюбленная моя. Я люблю смотреть на твое обнаженное загорелое тело, прячущееся в белоснежных простынях. Какой скульптор вылепил подобную статуэтку, не хрупкую и женственную в богемной своей белизне, но скорее гуттаперчевую и гибкую первобытно-сексуальной мощью цыганской вольной природы? Несмотря на твоих предков, о которых ты говорила как о простых людях рабочей закваски, в тебе нет ни капли кухонно-пролетарской вырубленности черт лица и тела, этакой скабрезности провинциального аромата тел девочек, приезжающих в столицу, чтобы найти там свое персональное неземное счастье. Мои губы любят путешествовать по твоему телу, теплым дыханием согревая - миллиметр за миллиметром - обнаженную кожу, чувствовать ответную дрожь, зарождающуюся снаружи и передающуюся в самый центр твоей плоти. Ты упрямо шепчешь, что ты самурай, а самураи не кончают, и подминаешь меня под себя с тем, чтобы еще раз доказать свою власть, но наши тела сплавляются воедино, как кипящая сталь, и становится совершенно неважным, чья дрожь зажигает изначальную искру, и сумасшедший ритм движений сплетенных тел, отдающихся друг другу так, словно это последний день перед апокалипсисом, несет нас в совершенно иные измерения - туда, где нет боли, ревности, обид и незалеченных ран. Постель - единственное место, где мы с тобой не ссорились. Стоило нам выбраться на пляж, или пойти на какую-нибудь богемную тусовку, или просто пойти гулять на набережную, как тебе тут же приходило в голову выяснить, почему я не отношусь к каким-либо вещам так же, как и ты, и наши разговоры превращались в ругань и борьбу самолюбий, когда никто уже не может уступить другому, и мы, как крутолобые бараны, топтались на ветхом мостике, пытаясь перебороть один другого.
  
  * * *
  
  Когда мы еще только ехали в старом дребезжащем вагоне в Феодосию, нам сказочно повезло - мы оказались в купе одни, никем не тревожимые, впервые за долгое время - наедине, и только вечерний свет уходящего дня настырно лез за салфеточные занавески, подглядывая интимные моменты наших объятий.
  За окном мелькали дома, домики, холмы и рощи, опустевшие и порыжелые поля, и я думала о том, что как странно ехать вот так и видеть, что везде, повсюду творится своя жизнь, за каждым из этих окон, и даже у пасущейся рядом с железнодорожными путями коровы или козы, привязанной к хлипкому колышку, есть хозяева, которые как-то пытаются выжить, а потом ругаются или, наоборот, мирно пьют самогон с соседями, плодят детей - и все это тоже жизнь, и естественный отбор в природе все же дает сбой, порождая самые разные отклонения да каких-то маленьких человечков, затерявшихся в этом безбрежном океане полей русской ли, украинской ли земли. Чем гуще становились сумерки и размывались контуры проплывающего пейзажа, скрывая нищету и разруху, давно уже не стыдную, а такую привычную и родную, и предвечный холод ночи заявлял свои права на все живое, пряча свою ухмылку, как не ведающий пощады тяжеловес на ринге перед более слабым противником, - тем сильнее ты прижималась ко мне, и в этом грязноватом купе было столько уюта и тепла, шедшего от нас обеих, что хотелось ехать и ехать, все равно куда, лишь бы с тобой, рядом, лишь бы тянулись эти сказочные минуты - как можно дольше и бесконечнее...
  Мы неистово любили друг друга на узкой полке под дребезжащий стук колес, под эту странную ритмичную музыку железнодорожных шпал, и в этом была полная, абсолютная искренность и жгучая, хотя и призрачная красота. Прядь твоих волос касалась моей щеки, и безграничность слаженности, спаянности тел казалась самым прекрасным, что только может существовать. Да так оно и было... в тот момент.
  
  * * *
  
  На следующий день, когда мы уже подъезжали к конечному пункту путешествия, меня в коридоре остановил мужчина, по-видимому, занимавшийся частным извозом, и предложил подвезти к поселку, в котором мы собрались остановиться, но выходить надо было быстро, практически через две минуты, и надо тут же схватить вещи и выпрыгивать на перрон. Я растерялась и спросила тебя. Ты сначала согласилась, а потом вдруг передумала, вполне резонно: кто его знает, может, этот мужик бандит, и вообще, мало ли чем все это в итоге закончится! Дядька оказался настырным и не отставал. Ты разозлилась и, громко заорав на него, с силой захлопнула дверь.
  Я ненавижу, когда при мне на кого-то кричат. Не могу. Мне кажется, что всегда можно тихо, но твердо сказать "нет", так, чтобы человек понял и отстал. Твое поведение шокировало меня, я расстроилась. Мы поругались. Ты кричала, что со зверями только так и надо, что они не понимают нормального языка и отношения, я же настаивала на своем.
  В Феодосии мы вышли злые, старающиеся не встречаться друг с другом глазами и говорить лишь по необходимости... Однако я никогда не умела злиться долго, тем более на тебя.
  Ближе к ночи мы отправились с моими друзьями купаться - и наслаждение тела, касающегося живой воды, не скованного полосками купальников, было прекрасным. Над головой сияли звезды, и теплая вода обнимала нас, а ты, в свою очередь, обнимала меня... мы целовались, и ни единой живой душе на берегу не было до нас никакого дела.
  Не знаю, чья чародейская сила свела нас, но, несмотря на ссоры, мы, лихорадочно одержимые друг другом, желали и любить, и мучить, и достичь еще какой-то иной непознанной вершины отношений, вершины, которой еще не было ни с кем и никогда ранее, и ненасытимый волчий голод терзал, заставляя выпивать и впитывать любимую, высасывая до последней капли.
  Утром мы отправились на пляж, и ты заявила, что будешь учить меня есть раков, моих "родственников" по гороскопу. Разламывая их стыдливо-алые тела, ты доставала оттуда нежную плоть, ругаясь вполголоса, что "до вас, до раков, хрен доберешься, столько хитинового панциря, что нежная мякоть практически и незаметна, зато этот деликатес - лучшее, что можно себе позволить". Меня забавляло сравнение моего "Я" с деликатесом, хотя то, как ты с хрустом ломала плотную скорлупу и высасывала нежную пахнущую морем и солью плоть, желая так же высосать и мою сущность, мою душу, медленно и со вкусом насладиться ее тайнами, - приводило меня в содрогание совершенно неэротического характера. Меня тянуло к твоим фокусам, как тянет котенка яркий шуршащий фантик, привязанный за ниточку, и я радостно кидалась ловить предлагаемые тобой приманки, думая, будто ловлю тебя, в то время как ты просто держала нитку и с любопытством смотрела на мои потуги.
  
  Terra incognita
  
  
  Тоска, одиночество, боль, дыхание
  Ночи...
  Это, конечно, совсем не то, что ты хочешь,
  А я становлюсь все злей и упорней,
  Я каждый раз вырываюсь с корнем,
  Оставляя глубокие раны, ужасные шрамы,
  И лечу все равно траекторией той же самой...
  
  "Легион", группа "Флер"
  
  Я говорю себе: "Стоп! Хватит!", но тебе интересно, от какой отправной точки все началось, когда я поняла, что мне нравятся женщины и я совершенно не хочу спать с мужчинами. Рассказать тебе? Про мою любовь к провинциальному молодому человеку, будущему педагогу, который долгое время играл со мной в актерско-режиссерские игры, выстраивая потрясающий по красоте сюжет, делая вид, что не знает куда податься?
  Тогда зимой красиво падал, кружась крупными хлопьями, снег в свете фонарей, мы говорили о Джо Дассене, Эдит Пиаф, Тарковском и его фильмах, танцевали и целовались под пронзительные песни Ирины Аллегровой, такие близкие и невероятно далекие друг от друга. Это продолжалось достаточно долго, около года. Он метался, истязал себя и меня, а потом оказалось, что юноша - девственник. После того как мы переспали, я больше его не видела. Конечно, всё выглядело более утонченно, чем я рассказала, более театрально (с определенным набором декораций) и выспренне, более мучительно, но надо ли тебе это расписывать в ярко-лубочных узорчатых картинках, для того чтобы стало понятно, насколько это изменило меня? Это всё такое по-детски наивное, чистое, практически непорочное... единственной фальшивой нотой звучало его произношение, фрикативное "г", стандартное для тех мест, где я жила. Я и сама через какое-то время привыкла и начала "гэкать", но, слава богу, недолго.
  Потом был другой молодой человек, музыкант, завсегдатай богемных тусовок. Какое-то время мне нравилась подобная жизнь, но скоро стала надоедать, равно как и то, что за его благосклонность я соревновалась отнюдь не одна. Я не участвую в спринтерском беге за любовью, это не мой конек. Если я не нужна - до свидания, вы, мой дорогой, уж сами разберитесь, кто и зачем останется с вами и будет делить кров, еду, постель... Тогда, именно тогда я и влюбилась в его первую бывшую жену, обладавшую бешеной энергетикой и неповторимой сексуальностью. Я давала тебе читать этот рассказ, помнишь?
  
  Уроки латыни
  Ольга
  
  Terra incognita - неведомая земля, неизведанная область знания (лат.).
  
  Арина напивалась. Странная компания, собравшаяся сегодня за одним столом, будоражила и волновала ее: собственный муж Петр, бывший любовник Арсений с нынешней, третьей по счету женой, Катериной, и первая бывшая жена Арсения - Ольга. Вот так! Не разберешься, даже выпив энное количество спиртных напитков. Хорошо еще, что не было в наличии ни бывших, ни настоящего мужей Ольги, ни второй бывшей жены Арсения - Олеси. Это был бы уже перебор. С Арсением, театральным художником, Арина познакомилась случайно - через очередного возлюбленного, который привел ее к другу в гости. Как-то само собой получилось, что "очередной" скоро исчез, а Арсений и Арина стали встречаться. Правда, богемный образ жизни и постоянные тусовки начали утомлять девушку уже через месяц, зато бывшая жена Арсения Ольга произвела на нее незабываемое впечатление. Несмотря на несколько тяжеловатую фигуру и крупные мужские ладони, она была красива: статная, с длинными белыми, хотя и крашеными волосами, с ямочками на щеках, которые появлялись каждый раз, как она улыбалась, а улыбалась она почти всегда. Она отнюдь не была ангелом. Слишком любила жизнь во всех ее проявлениях. Сильная, страстная натура, бизнесмен и певица, экстремалка - бывшая жена Арсения была настолько обаятельна и так завораживающе притягательна, что Арина сама не заметила, как влюбилась в нее. Разумеется, чисто платонически. Она не могла себе и представить какого-то другого развития сюжета. Постепенно Арина поняла: единственное, зачем она остается с Арсением, - это желание видеть Ольгу, говорить с ней, просто быть рядом. Тогда они с Арсением разошлись и просто остались друзьями.
  И вот теперь, через год, она снова увидела ее. Что-то внутри всколыхнулось, резко сдавило грудь. Арина вышла через другую комнату на балкон: покурить и подышать воздухом. Через минуту к ней присоединилась Ольга.
  
  * * *
  
  - Рассказывай, как ты? Что нового? - хриплым, невероятно сексуальным голосом произнесла она.
  - Нормально. Видишь, замуж вышла, живу, - ответ Ариши прозвучал до противного постно.
  - Тебе хорошо?
  - Как тебе сказать...
  - Скажи правду.
  - Ты этого хочешь? - Ариша запнулась, но тут ее внезапно понесло. - Правда заключается в том, что я чертовски пьяна и могу сказать то, чего бы трезвая не сказала никогда. Я все время думаю о тебе. Никогда не влюблялась в женщин по-настоящему, не могла себе даже такого представить, но когда вижу тебя, мне хочется плакать, оттого что не могу постоянно находиться рядом. "Sic erat in fatis" - так было суждено. Я... знаешь, я написала тебе стихотворение...
  
  Ты как ребенок: весела, смешна,
  Взлохматишь волосы - как серый воробьишка,
  Когда встаешь ты утром после сна,
  Похожая бываешь на мальчишку.
  
  То кинешь взгляд как острое стекло,
  То превратишься в даму полусвета,
  А прочитав романы де Ланкло,
  Опасных связей сочинишь сюжеты.
  
  В тебе сидит порою штук по сто
  И ангелов, и бесенят игривых,
  Не изменяйся, погоди, постой,
  Ты, так как есть, божественно красива.
  
  - М-да. Мне нравится. Хорошо пишешь. Знаешь, мне всегда говорили, что у меня мужской характер. Может, нам попробовать? Бросай своего тюфяка-мужа и приезжай ко мне в Питер. Скучно не будет. Обещаю.
  - Ты завтра передумаешь.
  - Вот мой телефон. Позвони мне. Я встречу.
  - Ладно.
  
  * * *
  
  Наутро Арина не могла себе и представить, что решилась на такую откровенность с бывшей женой Арсения. И побоялась. Не позвонила. Сочла, что это лишь пьяный бред и над ее любовью Ольга только посмеется или в лучшем случае возьмет в приживалки, а потом будет игнорировать - это было в ее стиле.
  Больше они на эту тему не разговаривали. Изредка встречаясь на концертах или вечеринках, дружески болтали, ни разу не заикнувшись о происшедшем. Любовь засела где-то глубоко, спряталась маленькой занозой в самой глубине сердца и изредка поднывала при случае.
  
  Андрей
  
  Quod erat demonstrandum - что требовалось доказать (лат.).
  
  Арина окончила институт и родила дочку. Жизнь проходила в материнских заботах, домашнем хозяйстве и была чертовски скучна. Время растянулось во что-то вязкое, тягучее и непонятное. Один день сменялся другим, но ничего нового не происходило. Радости от лепетания ребенка, его первых шагов не хватало для ощущения всей полноты жизни в этом мире. Ее "я" растворилось в семье, лишь изредка вылезая в снах с дурацкими вопросами или загадками. Тогда Арина решила получить второе высшее образование и опять пошла в институт, на факультет журналистики. На лекциях, как-то случайно, подружилась с Андреем. При первом же удобном случае он поставил ее в известность, что он гей, бывший наркоман и к тому же ВИЧ-инфицирован. Это не оттолкнуло Арину, а только еще больше сблизило их. Ей было пронзительно жаль этого умного и жизнерадостного парня, который не унывал, а учился заново жить и радоваться тому, что имеет. Он увлекался гештальт-психологией, работал в центре для наркоманов. Арина с Андреем часто подолгу сидели в кафе или просто гуляли по улицам и болтали. Он стал ее самой лучшей подружкой, которой можно доверить всё.
  
  * * *
  
  - Слушай, Ариш, - спросил как-то Андрей, - а ты, случаем, не лесби?
  - С чего ты взял? - удивилась она.
  - У тебя мужская походка, ты не отводишь взгляда при разговоре, а смотришь собеседнику прямо в глаза, ну, и кое-что другое...
  - Не знаю. Я была влюблена один раз в девушку, но у нас ничего не было.
  - И всё?
  - Да.
  - Тебе надо попробовать найти кого-то еще.
  - Как ты себе это представляешь?
  - Сходи на какую-нибудь тематическую вечеринку.
  - Во-первых, я не знаю, где они проходят, а во-вторых, я туда одна не пойду.
  - Ну ладно, придет время, всё само собой устроится. Слушай, а ты никогда не задумывалась о том, что тебе нравятся женщины?
  - Наверное, нет.
  - По-моему, ты просто боишься себе признаться в этом.
  
  * * *
  
  Вечером Арина долго не могла уснуть. В голову лезли странные мысли. Она вспоминала детство. То, что она всегда мечтала жениться на маме, полностью игнорируя отца, что её всегда тянуло в различные кружки и секции для мальчиков, где можно было пилить и строгать, а вышивание и макраме никогда не привлекали. Игры в футбол с мальчишками, лазание по крышам... Раздражение от дурацкого рева девчонок, их глупые ужимки, бантики, сердечки, колечки... Вспоминала детские влюбленности в подружку и школьную учительницу да наивные попытки посмотреть, "как все там устроено" у одноклассницы, что чуть не закончилось для той лишением девственности... Почему-то все это только сейчас стало складываться в какую-то более четкую и вразумительную картинку. Влюбляясь в мальчиков, а потом начав спать с мужчинами, Арина никогда не испытывала оргазма. Она заводилась от прикосновений, но очень скоро ей становилось скучно и смешно разглядывать пыхтящую над ней фигуру, извивающуюся в жестких и сильных фрикциях. "Как это все нелепо. Почему им всем нужно только одно? - думала Арина. - Где же нежность и сила, забота и любовь?" Потное и сопящее нечто, выдав порцию спермы, мгновенно отворачивалось и блаженно засыпало, не всегда даже успев поинтересоваться достигнутым результатом партнерши. Перед глазами всплывало лицо Ольги. Мысленно Арина касалась ее губ пальцами, успев заметить и поцеловать невидимые светлые волоски над верхней губой, провести язычком по шее, спуститься к милой ямочке, уткнуться в ключицы, исследовать родинки, шрамики, различные приметы, к которым непременно захочется вернуться... "Нет, не думать, это все в прошлом! Теперь у меня есть муж, ребенок, я делаю карьеру! И вообще, я не хочу ничего и никого. Мне этого не надо. Никакой любви! Никогда! Все это сказки!" - Разозлившись на саму себя, зажмурив глаза, Ариша принялась мысленно считать баранов. Бараны издевались, глупо блеяли, их морды видоизменялись и начинали напоминать лицо Ольги. Полночи девушка боролась с их совершенно хамским поведением, пока наконец не заснула. Слава богу, в ту ночь ей ничего не снилось.
  
  Анна
  
  Factum est factum - что сделано, то сделано (лат.).
  
  С Анной она познакомилась совершенно неожиданно. Зайдя с друзьями в ночной клуб, Ариша увидела на сцене потрясающий пластический номер. Стройная, даже худенькая девушка, напоминающая изящную статуэтку, в обтягивающем красном трико с развевающимися лентами и с огромной копной распущенных иссиня-черных волос, спускающихся каскадом ниже пояса, танцевала какой-то совершенно сумасшедший по красоте огненный танец. Не удержавшись от соблазна, после номера Ариша подошла к ней и сказала:
  - Это было грандиозно! Я такого еще не видела. Может, посидишь с нами?
  - Запросто! Кстати, мне кажется, что я тебя где-то видела, только не помню где... - ответила та, окинув Арину внимательным взглядом подведенных черным карандашом немного раскосых египетских глаз. Кошачьи желтовато-карие зрачки таинственно поблескивали, ввинчиваясь прямо в душу и гипнотизируя.
  
  * * *
  
  Весь вечер они дружески болтали ни о чем, а в конце обменялись телефонами. Новая подруга притягивала, хотя Арина не осознавала этого, обманывая себя, решив, что Анна просто хочет ее дружбы. Уже скоро Арина поняла свою ошибку, но было поздно. Анна же просто играла. Ей было приятно внимание Ариши, и только. Рассказывая про свои похождения, дразня ее, она наслаждалась полученным эффектом и уходила от более прямых признаний, предпочитая двусмысленные ситуации. Глядя в гипнотические глаза Анны, Ариша немела, слова застревали у нее на языке, проваливаясь обратно, безмолвно и безнадежно.
  Понимая, что больше так продолжаться не может, она послала эсэмэску: "Я люблю тебя". Ответ пришел тут же: "Не забивай себе чепухой голову".
  Arina. Я не могу без тебя
  Anna. Ты замужем
  Arina. Сейчас это неважно
  Anna. Ты бросишь мужа?
  Arina. Да
  Anna. Неужели ты думаешь, что у меня никого нет?
  Arina. Да. Не знаю
  Anna. Я несвободна
  Arina. Я буду бороться
  Anna. Попробуй
  Arina. Я смогу!
  Anna. Ты не знаешь меня и влюблена в образ. А я живой человек
  Arina. Не знаю, что со мной. Мне так плохо. Я постоянно плачу и хочу видеть тебя. Я не могу так!
  Anna. Если бы ты не была влюблена в меня, я, пожалуй, переспала бы с тобой
  Arina. Почему?
  Anna. Не хочу ничего менять в своей жизни. Меня все устраивает
  Arina. Я не нравлюсь тебе?
  Anna. Нравишься, но у меня есть другая
  Arina. Что мне делать?
  Anna. Забудь про меня. Ты хорошая. Не хочу делать тебе больно
  Arina. Ты уже сделала
  Anna. Это пройдет
  Arina. Не хочу, чтобы это проходило! Я добьюсь тебя, per aspera ad astra - через тернии к звездам...
  
  * * *
  
  Как-то раз муж положил перед Аришей распечатку ее эсэмэсок. Его знакомый по дружбе оказал Петру эту услугу, несмотря на то что это вроде бы незаконно. Оказывается, личная жизнь не всегда остается закрытой для посторонних. Кто-то запросто может вторгнуться и на твою частную территорию - это лишь вопрос денег и связей.
  - Я развожусь с тобой, - сказал он холодно. - Не хочу так жить. Дочку заберу себе.
  - Я не отдам тебе Маргаритку!
  - Я подам на тебя в суд. Не хочу, чтобы моего ребенка воспитывали лесбиянки.
  - Ты не понимаешь! Она смысл моего существования. Ты прекрасно знаешь, что у меня больше никогда не будет детей после двух внематочных беременностей! А сколько я вынесла, когда носила ее! И потом, у нас ничего не было! Это чисто платоническое чувство! Просто потому, что очень хочется испытывать состояние влюбленности! Ты уже давно не обращаешь на меня никакого внимания. Для тебя я только вещь! Прислуга!
  - Ты ошибаешься! Я всегда любил тебя!
  - Скажи, как давно ты говорил мне это? Ты вообще разговариваешь со мной хоть иногда? Ты даришь мне цветы только на день рождения и Восьмое марта - вообще не интересуешься, что у меня на душе, чем живу, дышу, что волнует меня и тревожит! Мы с тобой как два чужих человека в коммунальной квартире!
  - Я устаю на работе, ты должна понимать.
  - А ты не должен понимать, что я живая, что мне нужны твои внимание и забота?
  - Это пустой разговор. Уходи и живи как хочешь.
  - Я вообще не хочу жить!
  - Глупости!
  - Давай съездим куда-нибудь вместе в отпуск! Попробуем что-то изменить...
  - Посмотрим.
  
  * * *
  
  Анне Ариша больше не звонила. Та тоже ни разу не поинтересовалась ее делами, не набрала ее номер. Отношения в семье и дочь вышли для Ариши на первый план, вот только в душе остался какой-то большой черный провал, какая-то безумная всепоглощающая космическая дыра, в которую утекала её жизненная энергия. "Я марионетка, - размышляла она. - Просто кто-то дергает меня за веревочки, чтобы я двигала руками, качала головой, утирала слезы, выделывала различные па. Меня самой нет. А где я? Нигде. Я малюсенький нолик, зеро. Cogito ergo sum - я мыслю, следовательно, я существую. - Какую глупость сказал Рене Декарт. Вот я - мыслю, но не существую. Вот так".
  
  Анна
  
  Clavus clavo pellitur - клин клином вышибают (лат.).
  
  От скуки Ариша начала лазить по чатам и болтать с кем попало. Люди попадались разные: интересные и не очень. Потом вдруг, вроде бы случайно, она познакомилась с девушкой по аське. Вернее, их познакомил Андрей. Ее тоже звали Анной. Это сразу напугало и насторожило Арину, хотя, судя по фотографии, та была совершенно другой. Долгое время они ядовито и ершисто переписывались, стремясь уязвить и уколоть побольнее, буквально ненавидя друг друга, доводя до истерики и виртуальных избиений, пока не поняли, что попались в обоюдную ловушку. День без переписки становился мукой. Анна настойчиво добивалась встречи. Арина не хотела с ней встречаться, слишком сильна была первая рана, еще незажившая, но постепенно в ней росло и крепло желание ощутить свою силу, отыграться за прошлую боль, ощутить свою власть над другим человеком, стать для него богом. Ариша написала стихотворение, соединив двух Анн в единое целое как нарицательный совокупный образ.
  
  Имя тревожно и званно
  Гудком паровозным - Анна!
  Имя как солнечный свет -
  Анна! - но отклика нет.
  Звезды мигают - Анна! -
  Та, кто во сне желанна,
  Та, кто и днем мне ответ -
  Анна! - сквозь тысячу лет.
  Брось, не тревожься, пустое,
  Имя такое простое...
  Чувства, слова - банальны,
  Буквы твои музыкальны,
  Имя сложилось в сонет -
  Анна - родная, привет!
  
  Как-то раз Андрей вытащил Аришу в клуб, сказав, что ей надо развеяться и вообще им давно пора пообщаться друг с другом. Посидев полчаса за столиком, он картинно двинул себе кулаком в лоб и трагически сообщил, что ему надо позвонить другу.
  - Я на минутку. Тут очень шумно, - бросил он и выскользнул из зала.
  
  * * *
  
  Арина задумчиво вертела в руках бокал с вином и смотрела на сцену. Ничего интересного там не происходило. Кто-то кривлялся, душераздирающе фальшивил в микрофон дешевую популярную песенку. Она поморщилась. Тут на ее плечо тихо опустилась чья-то рука, и вкрадчивый голос щекочуще произнес на ухо:
  - Привет! Не ожидала?
  - Привет, - вздрогнула Арина. Она оглянулась и увидела свою новую SMS-подругу.
  - Это сюрприз.
  - Я уже поняла.
  - Ты не рада?
  - Не знаю, это так неожиданно. Хотя - nil admirari - ничему не надо удивляться.
  - Твоя любимая латынь? Можно я присяду?
  - Конечно. Хочу казаться умнее, чем я есть. Зубрю каждую ночь пару-тройку выражений. Она, знаешь ли, как-то отрезвляет, помогает смотреть на вещи отстраненно, - Арина посмотрела на выход из зала.
  - Он не вернется.
  - Я так и подумала.
  - Рассказывай, как поживаешь?
  - Знаешь, ничего нового вроде бы не произошло. За исключением тебя.
  - Ты боишься?
  - Чего?
  - Меня, своих чувств...
  - Просто не хочу ничего начинать заново и опять страдать от боли.
  - Ты думаешь, будет боль?
  - Так всегда бывает.
  - Малыш, я полюбила тебя и хочу быть с тобой.
  - Нет.
  - Да.
  - Я не полюблю тебя.
  - Тебе только так кажется.
  - Давай выпьем! In vino veritas!
  - Об этом еще Блок сказал. За тебя, Прекрасная Незнакомка! Вернее, за нас.
  
  * * *
  
  Пытаясь прояснить отношения, Арина с Анной дико напились, после чего Арина сама потащила Анну в гости к своей старой подруге и там буквально накинулась на нее, сама от себя не ожидая подобных действий. Безумие охватило обеих, но ночью Арина сбежала домой.
  Трое суток повторялось одно и то же, и каждый раз Арина сбегала. А потом уехала на месяц в командировку. На многочисленные звонки, письма и эсэмэски она не отвечала.
  
  Арина
  
  Acta est fibula - пьеса сыграна, всё кончено (лат.).
  
  Она просто поняла, что должна обязательно любить сама, а не позволять, чтобы ее любили. Ведь тогда ты садишься на шею, и становится скучно. Если кто-то подпадает под твое влияние и готов полностью подчинить себя твоим желаниям, то ты невольно становишься тираном. И тебе плохо. Потому что ничего не нужно. Нужно, чтобы кто-то держал тебя на тонких нитях, управляя марионеточными лагами, мучил и заставлял испытывать сладкую боль. Нужно добиваться, замирать, падать и взлетать, но только не быть властелином. Потому что это не то. Совсем не то. "Si vis amari, ama" - если хочешь быть любимым, люби, - говорит латинская пословица. Но любить - это тяжкий крест. Это выбор, когда обязательно что-то теряешь, а найденное может оказаться пустышкой, иллюзией. И человеком правит страх. Страх оказаться в одиночестве. Потерять семью. Она не готова к этому выбору. Еще не сейчас. Позже. Быть может...
  
  Полет во сне и наяву
  На тонких нитях прикрепленных,
  Что лаг своих не оборвут,
  Им только мнится, что влюбленность
  Дает им крылья - это ложь,
  Игра, увы, марионеток,
  И куклы все - слуга и вождь
  Своих нелепых опереток.
  
  
  Бог Ра, притчи и краеугольный камень
  
  
  ...это произносится онемевшим ртом,
  это оставляется на потом,
  на после войны, на случай, вот,
  например, все умрут, а кошка моя не умрет,
  можно списать на неровность слов,
  как мне любить, не оставляя швов?
  на после войны, провести рукой -
  и у тебя на щеке такой...
  
  Аня. Ру
  
  Да, я побоялась уехать к Ольге в Питер, впрочем, с ней у нас точно бы ничего не вышло: это невероятно свободолюбивый человек, который не в состоянии надолго оставаться на одном месте и с одним и тем же человеком. Анна, моя первая Анна, - это тоже отдельная тема. Я не любитель БДСМ, как она (да-да, это я опустила в рассказе), не могу и не хочу ни причинять боль другому существу, ни испытывать ее на своей шкуре, да и бороться по ночам с приходящими к ней во сне дьяволами (она не раз рассказывала мне свои сны) тоже как-то не по сердцу. Я бы смогла, знаю, - но что потом осталось бы от моего "Я", вот в чем вопрос. Что же касается Анны-2, тут тоже все просто: нельзя давать человеку над собой полную власть - это сильно развращает душу. Я слишком свободолюбива, чтобы стремиться к подобным отношениям. Свобода же подразумевает партнерство отношений. Там этого не было, как не было и в Яне, но тут вся фишка заключалась в том, что она хотела подчинить меня себе, а когда поняла, что я готова сдаться, тут же пресытилась.
  Больнее и страшнее, чем с Яной, мне не было ни с кем и никогда. Я понимала, все понимала, и это самое обидное. Пусть мне хватило сил отползти в сторону, собрать себя по кусочкам, зализать раны, чудовищные шрамы все равно остались и время от времени напоминают о себе фантомной болью.
  Когда я стала писать тебе эти письма, Максим, я еще не понимала каких-то вещей. Сейчас начинаю осознавать, что до сих пор больна. Частично больна и ею. Еще до приезда к тебе мы ездили на экскурсию в другой город: пусть будет город N, неважно. Тогда мне показалось, будто я наконец свободна, и, кроме раздражения, мы ничем не можем обменяться. Иллюзия дружбы тоже только обман, пищевой суррогат, проталкиваемый с огромным трудом в пересохшее горло. Но вчера мне приснился сон, где мы опять были рядом. Она была так дивно нежна, как в первые мгновения нашего знакомства: я плакала и звала ее, и, казалось, ничто в мире не способно дать мне более полноценного счастья... Она... о, она действительно чудовищна, ее невозможно изгнать из себя полностью, так, чтобы не осталось ни одной зазубринки, ни одной занозинки, ничего... Она приносила мне только боль - и в душу, и в тело. Мне больно было с ней спать, она так неистово занималась со мной сексом, что у меня шла кровь: при этом я просто умирала от желания обнять ее, прикоснуться, заснуть в одной постели... До сих пор не понимаю себя, правда.
  Это было чудовищное наваждение, сравнимое, пожалуй, с приворотом злой колдуньи, с магическим действием самой убойной силы. Ее харизма поражала насмерть любого, приблизившегося на расстояние пары-тройки шагов. Я видела невероятно красивых девочек, балерин, фотомоделей, которые были готовы бросить все и идти за ней куда угодно, на край света, лишь бы она позволила. Поверь мне, я не преувеличиваю. Ни капельки. Она не была красива, только невероятно самолюбива, самоуверенна и всегда знала, чего хочет. Но, увы, именно там она и обломалась - ее возлюбленная жила в другом городе и вполне комфортно сосуществовала с мужем и ребенком, приезжая время от времени в Москву и проводя несколько ночей в постели Яны. Быть может, я язвлю. Мне было жаль ее, когда она звонила мне и жаловалась на то, что ей плохо так, словно по венам течет раскаленная лава, и невозможно дышать... Я хотела забрать всю эту чудовищную боль себе, чтобы ей стало легче, но как я могла? Мучительнее, чем было, просто не могло уже стать. Яна утверждала, будто ее девушка любит ее, а я понимала, что это не так. И если я готова была расстаться с мужем, взять дочь и прийти к ней, то что же мешало совершить Той аналогичный поступок? Яна не хотела этого видеть. Она так же была невменяема.
  Ты немного знаешь меня, Максим. Ты можешь себе представить, чтобы я общалась с человеком, который постоянно матерится и разговаривает на так называемом языке "падонкафф"?.. Чтобы я прощала дикие выпады и насмешки в свой адрес? Я общалась... и прощала. Яна анатомировала мою душу, препарировала ее, раскладывала на атомы, на мельчайшие частицы... исследовала, вгрызаясь с остервенением стоматологической бормашины... Я ощущала себя обесчещенной и, как только смогла, собрала силы и ушла, удалив ее телефон, мейлы, номер аськи - всё, что хоть как-то могло позволить в какой-то момент проявить малодушие. Как ни странно, потом именно муж, реанимируя мой сотовый, чудом вывел все телефоны, которых там просто уже не должно было оказаться, и дал мне возможность позвонить Яне снова. Но к тому моменту я уже более-менее пришла в себя, хотя до сих пор напоминаю сама себе этакого Франкенштейна, которого сляпали, сшили, слепили из разных, не всегда подходящих друг другу, частей.
  Написанная мною пьеса стала своеобразным катарсисом, очистившим меня от прилипшей скверны и от наших тревожащих душу сказок - сказок, которые мне писала Яна, и тех, которые писала ей я. Их было немного, и первую написала мне она: странную историю про то, как солнечный бог Ра подослал ей меня, загадочную и бесноватую, краеугольным камнем, девочкой-скрипкой явившуюся в ее жизнь. Она приманила меня сумасшедшей мечтой, именно такой, какой и можно было приманить только меня, поймать в сети, скрутить по рукам и ногам... А потом была моя первая сказка. Про нее.
  
  Мастер Света
  
  Когда-то давно, в иных мирах и пространствах, Мастер Света вложил своей Ученице в солнечное сплетение белую жемчужину - энергетический шар света и любви к миру. Она с благодарностью приняла этот дар и обещала нести любовь людям. Шли годы, века, менялись планеты, города, страны... Маленькая жемчужина оказалась забыта. Она по-прежнему покоилась в груди девочки-ученицы, но та спала. Девочка не замечала знаков, указывающих ей Путь, не понимала их, потому что заблудилась среди времен и миров.
  Факиры пытались привлечь ее внимание огненными шарами, море показывало ей жемчужины, спрятанные в раковинах, небо зажигало свои звезды... Но девочка спала, и спала жемчужина...
  Но вдруг, сквозь сон и туман, к ней пришла Она. Апельсин. Рыжий клубок счастья. Дразнящий, раздражающий, ехидный, невозможный. "Хочешь, - говорит, - я возьму тебя на ручки? И буду улыбать тебя, пока ты не выдохнешь музыку, скрипка моя?"
  И девочка проснулась. И проснулась жемчужина в ее груди, ставшая вдруг такой же ослепительно-оранжевой, как и всё пространство вокруг.
  
  * * *
  
  ...А Мастер Света довольно улыбнулся и закрыл глаза. Теперь всё было в порядке.
  
  * * *
  
  Сказки... сказки... сказки... Мечта о сказке застит глаза на реальность, в которой живут далеко не столь красиво. В любви как на войне: получают раны, "несовместимые с жизнью", когда вываливаются внутренности, вышибают мозги, стреляют в спину, когда ты бежишь, бежишь из последних сил и открывается уже не второе, а третье дыхание, и ты знаешь, что если не успеешь добежать, то не выживешь в этой кровавой адской суматохе, где каждый сам за себя, и в итоге может не остаться ни победителей, ни побежденных... А в перерыве между боями ты вместо писем пишешь сказки, пытаясь осознать ту фантастическую грань между бытием и небытием, на которой существуешь в этот растянувшийся бесконечно миг. Вторая моя сказка была не такой радужной, когда я уже начала осознавать, что с тебя из любопытства просто медленно снимают шкуру, как ребенок, который отрывает у бабочки крылья, чтобы глянуть, как будет корчиться и извиваться тот маленький червячок в бессильной попытке подняться к небу, не понимая, что больше никогда-никогда не ощутит того безграничного чувства свободы и полета, которое было ему раньше по силам.
  
  Луковка
  
  Жила-была на свете маленькая луковка. Она была умная и быстро поняла, что в этой жизни надо наращивать на кожу слои, чтобы не ранить свое нежное тельце. Слой за слоем наращивала она кожицу, кутаясь в чешуйки, как в одежду, и скрывала свою сущность за ними, коричневыми, неприглядными с виду, но ломкими и хрупкими - как оказалось.
  
  * * *
  
  Потом пришел человек, снял всю одежку с луковки и заплакал. И луковка тоже заплакала, терпкими, едкими слезами. Ей было неуютно такой белой и обнаженной, такой беспомощной - ведь ранить ее теперь стало так просто.
  
  * * *
  
  ...А потом ее порубили на луковый суп.
  
  * * *
  
  Вот так. А потом на луковый суп. Не в этом ли сермяжная правда жизни? Люди ищут иногда ответ на этот вопрос, а вот что они в итоге находят... Я до сих пор не могу разобраться в том, кто же такая Яна. При всех ее негативных чертах характера, о которых ты наслышана, в ней невероятно много добра, хотя она и говорит достаточно часто, рисуясь перед окружающими: "Вот такое я говно - и такое я давно". Она помогает людям. Ездит и отвозит в хосписы и в специальные центры для бомжей деньги, старые куртки, свитера, сапоги, одеяла, покупает памперсы и лекарства. И это отнюдь не поза, а естественный человеческий порыв, вроде бы несовместимый с другими ее действиями. Ты понимаешь, что просто не можешь осознать этого человека, вычислить, наклеить ярлык, поставить в своем сознании на определенную полочку и повесить одну из табличек: "Любовь", "Совершенство", "Яд", "Говно", "Чудовище" и так далее. Хотя последнее все же ближе к истине. Она присылала мне читать старые письма, которые ее бывшая подруга когда-то писала своей знакомой, пытаясь так же, как и я, избыть боль любви к Яне. Не помню, каким образом они к ней попали, да это и несущественно.
  Я до сих пор ломаю голову: послала она мне их, потому что пожалела, попыталась показать, что она собой представляет и какую боль несет людям, или потому, что захотела в очередной раз покрасоваться. Я почему-то думаю, что все же первое. Я всегда стараюсь думать о людях лучше, ведь если изначально представлять себе, что все они "говно" и "чудовища", тогда зачем, спрашивается, жить и приводить в этот мир детей? Когда все так изначально мрачно и беспросветно. Хотя в какой-то момент мне и ощущалось именно так, и я написала свою третью сказку.
  
  Любовь к людям
  
  Может быть, кто-то однажды увидел, как с неба упала яркая звезда... Кто-то определенно это видел. И эта звезда звалась "Любовь к людям". Естественно, она была женщиной, Афродитой. Никто из тех, кто встречался с ней, не догадывался о ее происхождении, и знала ли об этом она - тоже остается загадкой. Может быть, да, а может быть, и нет. Неизвестно.
  
  * * *
  
  Любовь ходила по миру и заглядывала людям в глаза, но люди равнодушно отворачивались - им не нужна была любовь. Они знали слова "страсть", "вожделение", "предательство", "обман" - простые и понятные слова, а любовь... Да что это такое, в конце концов? Сколько можно мотать людям нервы, искушая их сказкой о том, чего в природе не существует? А? Что вы молчите? Вот-вот, не знаете... И я о том же... А потом ее просто сожгли на костре... Нет - распяли на кресте... Утопили в реке... Короче, что-то такое с ней сделали нехорошее, после чего ее не стало.
  
  * * *
  
  Может быть, это и к лучшему, нечего людям мозги всякой чушью забивать, вот.
  
  * * *
  
  После так называемого освобождения я словно онемела. Перестала ощущать вкус, запах, различать цвета. Не помню, чтобы мне чего-нибудь конкретно хотелось. На сердце, как и в природе, был холод, вечная мерзлота, моя персональная Антарктида. Был ли солнечный и морозный день, когда снег переливается на солнце голубовато-желтыми искрами, такой обманчиво-белый и пушистый, манящий своей уютностью и красотой, так что тянет лечь в него, зарыться, как в одеяло, или просто, на худой конец, раскинуться и сделать руками и ногами "ангела", а потом стряхивать радужные снежинки с меха куртки; или это был мрачный и слякотный, плачущий ледяными слезами вечер, когда в твои сапоги захлюпывает вода, а снаружи остаются белые разводы от соли, которую старательно рассыпают дворники в оранжевых жилетах, непреложных еще со времен социалистического прошлого, - неважно, какой был день, важно, что она оставалась во мне, в каждой клеточке моего тела, в каждом атоме души, в моей ауре, и это было хуже всего. Говорят, что пленники часто влюбляются в своих мучителей, этому есть даже какие-то умные психологические объяснения, термины, позволяющие проникнуть в суть подобного поведения и выявить закономерности. Но что с того? О, разумеется, было яснее ясного: мне надо лечиться... лечить душу... Но как? Как избавиться от любви? Как смириться с тем, что тебя никогда не полюбит единственно нужный?..
  
  * * *
  
  Тогда меня частично спасла Кот. Так я ее назвала, несмотря на ее аллергию на кошек, котов и других мяучащих созданий. Мы познакомились в Интернете, в "ЖЖ". И несколько раз собирались где-нибудь посидеть, еще до того как я повстречалась с Яной, но все почему-то не складывалось. А потом она пригласила меня на балет. Нас потянуло друг к другу физически буквально с первой секунды. Это как разряд тока. Или - сверхчастоты, сводящие с ума на биологическом уровне. Она положила руку мне на плечо и... всё...
  Дальше объяснять бессмысленно. Я хотела ее, как не хотела никого и никогда в жизни. Она ощущала то же самое. При всем при этом она сразу достаточно цинично меня предупредила, что, мол, страсть страстью, а серьезные отношения серьезными отношениями, и вот это последнее в ее планы никак не входит. Меня это устраивало. Ты представляешь? МЕНЯ ЭТО УСТРАИВАЛО! Я, не желавшая в своей жизни никакого цинизма, стала радоваться тому, что наконец-то все несерьезно, и бездумный животный секс - лучшее лекарство для измученной сущности. Да так, наверное, и было. Кот водила меня по ресторанам и кино, всюду платила за меня сама, открывала передо мной двери, подавала пальто, грела мне холодные пальцы в руках или натягивала на них свои варежки, и это было приятно. Я купалась в ее отношении, в ее заботе, столь давно забытой мною как что-то нереальное и неосуществимое. Жаль, что это продолжалось недолго.
  На одной из вечеринок Кот заинтересовалась моей знакомой певичкой Павлиной. Я сразу поняла, что интерес этот не простой, интуиция у меня в тот раз сработала безукоризненно. Сама Кот поняла это гораздо позже. Я не стала ей препятствовать, наоборот, сделала все, что могла, чтобы свести их вместе и несколько раз вполне прозрачно намекала певичке, что не имею на Кота особых видов, а сплю с ней потому, что мне тяжело и одиноко после расставания с Яной. Павлина ломалась полгода, после чего крепость пала прямо в подставленные руки уже начавшего разочаровываться в достижимости цели Кота. Конечно, мне было неприятно. Мы все в этом мире собственники. Кроме того, я отдавала себе отчет, что цинично-сексуальных отношений с Котом у нас не вышло, я привязалась к ней, к ее красоте и силе, к ее сексуальности, честности, заботе, умению быть достойной всегда и во всем. Если бы не Яна! Как знать, что в итоге могло бы получиться! Но что было - то было, и что случилось - то случилось. Что теперь гадать на кофейной гуще и говорить себе: если бы да кабы...
  
  * * *
  
  Я продолжала писать пьесы, неожиданно для себя получив достаточно крупный заказ от известного театра. Это и еще моя новая работа в издательстве не давали возможности думать, терзаться, мучиться событиями прошлого. Я забивала свой график так, что валилась спать на несколько недолгих часов в постель с такой нечеловеческой усталостью, что мыслей в моей голове просто не оставалось. Дома тоже творился сущий кошмар.
  Мой заброшенный ребенок, нуждавшийся в материнской ласке, звереющий от моего поведения муж, запущенная квартира, на уборку которой не хватало времени и сил... Все это время меня еще поддерживали духовные практики и медитации, которыми я занималась даже по ночам. Мой Учитель был мне кроме наставника еще и психологом, помогавшим разобраться в себе, в отношении к миру и людям, в целях, которые я хочу и могу поставить.
  Я научилась создавать "намерение" (интересующиеся вполне могут проштудировать Кастанеду или Зеланда, чтобы понять, что это за зверь и с чем его едят) и достигать поставленных целей. Среди целей не было ни Яны, ни Кота - потому как нельзя заставить человека полюбить тебя, если в нем этого чувства не существует и не зарождается самого по себе. Ни разу в моей больной голове не мелькало даже и мысли приворожить, или проклясть, или сотворить еще какое-либо магическое действо по отношению к этим особам. ЭТО НЕ МОЕ. Если я, такая, какая я есть, не интересую, значит, не судьба, и это не твой человек. Прими это как данность и иди дальше. По своему пути. Се ля ви. Мой дежурный скулеж о несчастности и усталости прерывался Мастером достаточно жестко, что на тот момент было единственно правильным и не давало мне шанса утонуть в жалости к самой себе.
  Вокруг же творилось что-то странное. Окружающие мужчины стали липнуть ко мне стаями (или стадами), что иногда выглядело уж совсем комично или даже неприлично, учитывая, что возраст их доходил лет этак до восьмидесяти. Я же, ожесточившись и укрепившись в мысли о том, что слабенькой побыть мне не удастся, пусть даже и очень хочется, ощутила в себе силу возросшей мужской энергии, от которой открещивалась долгие годы. Захотелось попробовать себя в мужской роли. Понятно, что все это была только игра, но... почему бы и нет? Я флиртовала с девочками, приглашала их на танец и... уходила, когда они готовы были пойти со мной. Потом судьба решила, что шуток еще недостаточно, и решила выкинуть еще одно коленце - подсунула мне девочку с полным обратным отзеркаливанием ситуации "Я и Яна", только в обратном соотношении. Теперь роль Яны приходилось играть мне.
  Рита - умная, симпатичная, талантливая, вызывала во мне поначалу только одно желание - общаться, тогда как у нее просто снесло крышу. Я пыталась объяснить ей, что между нами НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СОВСЕМ НИЧЕГО, но она мне не верила, не хотела верить, наивно думая, что отогреет меня своей любовью и ВСЕ НАЛАДИТСЯ. Я отвела ее к моему Мастеру, и Рита стала у него заниматься. Во-первых, потому что там была я и это один из способов быть ко мне ближе, во-вторых, потому что ее измученной душе тоже был необходим подобный островок покоя, за который можно зацепиться, выбраться на сушу и прийти в себя. Печальный комизм и трагизм ситуации одновременно позволили мне посмотреть на себя со стороны, понять, что ощущала тогда Яна, и простить ее. Я тогда, оказывается, тоже была чудовищна! Нельзя смотреть на человека с такой удушающей любовью, это сродни укутыванию пуховым одеялом в африканскую жару! И предмету твоего обожания просто реально хочется сбежать от тебя куда подальше, обозвать последними словами, чтобы наконец отстала и не смотрела на него преданными собачьими глазами, не позволяла топтать тебя и бить сапогами по мягкому животу и печени, тогда как ты, черт побери, готова на все, лишь бы доказать свою идиотскую БЕЗУСЛОВНУЮ верность. Теперь я понимаю, откуда берется дедовщина в армии. Слабость - это искушение для чуть менее слабого, чем ты, но все же слабого человека; по-настоящему сильный никогда не станет измываться, ведь он настолько мощен, что может быть великодушным. Великодушие и слабость сменялись во мне одно за другим. Я понимала, что не хочу как Яна, что даже жалею и уважаю Риту за силу ее чувства. С другой стороны - она была невозможна. Всучивала мне свои сумки, постоянно пыталась взять меня под ручку, как-то мелко и не по делу суетилась, пыталась целовать меня в губы, закрывая глаза и томно вздыхая, или состраивала блаженно-кокетливую улыбку, вызывающую дикое желание наотмашь дать по губам или отвесить полноценную пощечину... Иногда мне просто хотелось изломать ее, как куклу, выпить ее чувство любви, насладиться им, как наслаждается вампир выпитой кровью, и это звериное начало во мне пугало и отталкивало от Риты еще сильнее, ведь искушение стать для нее вечным демоном приятно игралось в моем самолюбии, и картинки некоего духовного БДСМ, садомазохистских увлечений казались восхитительно-порочными и отнюдь не отталкивающими, по крайней мере... иногда. Я удержалась от искушения, терпеливо или не очень общаясь с Ритой и не позволяя себе переступить через ту грань, когда я сама окончательно стану сволочью, оборотнем и чудовищем.
  Гораздо позже Рита обвинила меня в том, что я была недостойна ее чувства, что она меня выдумала, потому что очень нуждалась в чем-то добром и светлом, тогда как у нее дома также творился свой ад. Девушка, с которой она тогда жила, Рая, пила запоями, бросила работу и изводила Риту ночными разговорами и истериками. Часто воровала у Риты из кошелька последние заработанные с трудом гроши. Раечкин брат, юноша лет восемнадцати, грозился покончить с собой, устраивал попытки суицида, бился в конвульсиях с выходящей изо рта пеной и также нигде не работал. Бедная Рита засиживалась на работе до полуночи, чтобы поменьше находиться рядом с "любимой", а потом в ночи ехала, по дороге покупая Раечке водку, чтобы та не убежала в ночь в поисках приключений на свою задницу, а тихо-мирно заснула в алкогольном анабиозе дома.
  И в таком духовном раздрае Рита повстречала меня, наверное для того, чтобы приобрести в анамнезе больничной карты еще один пункт, не менее болезненный, чем предыдущий. В конечном итоге она вполне успешно ото всего выздоровела: рассталась с Раечкой, вернувшейся под крыло к маме, и излечилась от чувств ко мне (пациент скорее жив, чем мертв, испуганно радовалась я, не веря своему "счастью"). Правда, не совсем, поскольку долго еще в разговорах и личной переписке философствовала о том, что меня вообще нельзя любить (была ли Рита права? Не знаю!): "Понимаешь, ты как рысь на отвесной скале. Тебе постоянно нужно иметь свою, желательно недостижимую цель и рваться к ней изо всех сил... изо всех когтей, если угодно... Ты по-другому не можешь. В тебе сидит инстинкт охотницы: как только жертва оказывается у тебя в лапах, тебе тут же становится скучно - волнует тебя, моншер, увы-увы, лишь "дичь бегущая". Тогда, той нереальной зимой, эти "розовые сопли" с моей стороны вовсе не были любовью: просто дурь и идиотизм... Я сильно ошиблась, идеализируя не того человека, и теперь понимаю, что была слишком хороша для тебя".
  Честно говоря, эти высказывания Риты заставляли меня тихо ошалевать. Помню, что всегда была с ней честна, не манила ее сказками, не обещала любви и золотых гор, наоборот, признавалась ей, что она не мой человек. Не мой, опять не мой! Слабости человеческие... Я махнула рукой. Пусть, если ей так легче. Зачем что-то доказывать? Конечно, гораздо удобнее считать, что тебе попалась очередная совершенно недостойная тебя кандидатура (читайте "сучка"), располосовавшая твою нежную, как цветок, душу, чем понять, что ты и сама вела себя, скажем так, далеко не идеально. Главное, что я это осознала. А вот замечания о моем инстинкте охотницы заставили меня призадуматься. Неужели и правда... я такая? Неужели мне на самом деле не нужно простое человеческое счастье? Неужели я стремлюсь лишь "гнать дичь"? О, как хотелось верить, что это не так и что я просто еще не нашла пока свою "половинку", с которой можно дышать в такт!.. "Вполне возможно, - скажет в стенку год спустя все та же Рита, - такого персонажа не существует в природе", - и, вставив сигарету в мундштук, жадно, будто в последний раз, затянется.
  
  Обнуление
  
  
  Теперь я читаю меньше
  И всматриваюсь в твои - мне - (не)нужности.
  Эй, - поднимаю банку! - Vai con Deus!
  С Богом! - вторит чей-то Deus, закрывая пьяные веки.
  
  Наталья Рубанова
  
  Меня издавна привлекала фраза "Весь мир театр, и люди в нем актеры". Это объясняло многое. Объясняло и поведение, и какие-то непонятные взаимоотношения между особями в нынешней странной цивилизации. Играют все! От мала до велика, каждый в свои игры. Иногда играют плохо и бездарно, соответственно и живут так же, иногда талантливо или даже гениально, срывая аплодисменты и "добывая различные блага и повышая свой социальный статус" (какая, однако, мерзкая фраза получилась у автора. Фу! Но куда деваться...). Но это всё понарошку, и можно остановиться и сыграть заново, найти иную роль, нацепить новую маску, придумать оригинальный спектакль, перейти в другой театр...
  Вы смотрите на лица людей, едущих в метро? На выражения их лиц, позы? Вы никогда не замечаете, что в метро все обнуляются? Как правило, их глаза пусты, мышцы расслаблены, они проводят время в пути, время, которое можно не играть. Как марионетки, сваленные в сундук до нового представления. И пусть кто-то нервно теребит сумку, кто-то читает книгу или разговаривает по мобильнику, а иной просто спит - они все обнулены до бесконечности, до искомого зеро, когда остается только оболочка, все внутреннее, духовное - там, вне подземелья, на поверхности. Мы все в какой-то мере "дети подземелья", существа, измученные бытом, страхом, страстями. В метро нас оживляет либо страх, либо брезгливость.
  Вот стоит сумка, большая, полосатая, кондовая, купленная на рынке за двадцатку и забитая непонятно чем. Вдруг там взрывчатка? Глаза лихорадочно пытаются вычислить владельца, но лица ничего не выражают - ничегошеньки! - и у тебя закрадывается мыслишка: "Может быть, выйти и подождать следующего поезда?" Но остаешься сидеть, хотя вокруг тебя висят на поручнях, стараясь отдавить счастливчику ноги, такие же усталые путники. Пожертвовать вон той губастой тетке своим тепленьким местечком? Да ни за что! Она так злобно на тебя посматривает, словно ты должна ей миллион и забыла отдать, а крашенные пергидролью, похожие на клоки сахарной ваты волосы топорщатся на ее яйцевидной голове, как старое растрепанное мочало.
  Черт! Как плохо сидеть на месте рядом с открывающимися дверями! Надо всегда уходить в середину или забиваться в самый уголок. Справа от тебя поручни, отделяющие места для сидения от выхода. Какой-то мужик впечатал в проем этих самых железных поручней свой зад, и ты слышишь, как через ткань джинсов воняют его не стиранные, наверное, неделю трусы. Запах фекалий, мочи и спермы все же сильнее, тогда ты срываешься с места и переходишь на стоячее положение, а тетка, сделав героическое усилие, ввинчивает свою тушу в искомое пространство, победно взыркивая на неудачницу. Судя по всему, ее-то никакие запахи не смущают в силу привычности к таковым, а также потому, что, облитая дешевыми духами, она напрочь отсекла свои обонятельные рецепторы.
  "Люди добрые, поможите, чем сможете. Дай бог вам здоровья и вашим детям. Сами мы не местные..." - раздается привычно-знакомая тягуче-виноватая фальшивая фраза. Кто-то иногда все же подает, большинство никак не реагирует, испаряя последние остатки души из вагона поезда. Хорошо одетые девицы, нагло жующие пацанята, инвалиды на колясках пытаются пробудить милосердие. Хм... неужели кто-то еще на это ведется? Ведутся. Ведутся, потому что иногда задумываются о спасении души, особенно если совершат в тот день что-то непотребное, ведутся, потому что бог его знает, этого Бога, - вдруг он все же есть и эта маленькая милостынька перед Высшим судом перевесит чашу твоих весов в другую, более желанную сторону, чтобы не вариться в кипящем адском котле, а пребывать в "райских кущах и эмпиреях", слушая пение птиц и другую "небесную музыку сфер". Никто же не застрахован! Раньше вон индульгенции давали, отпущение грехов, а ты до церкви когда еще доберешься? Неведомо. Да и сил нет, нет совсем...
  Ну вот... Остановились в тоннеле...
  "Граждане пассажиры, соблюдайте спокойствие, поезд скоро отправится" - ну вот, знала же, что надо отсюда выходить! Однозначно - взрывчатка!.. Ща как рванет! Хорошо, если твой вагон не затронет и потом - после! - ты будешь пробираться по искореженному кроваво-металлическому месиву из железа и разорванных тел, чтобы дойти по шпалам до ближайшей станции. Никогда не забуду кадры, которые видела по телевизору. Взрыв на Гурьянова, взрывы в подземном переходе на "Пушкинской" и в метро между станциями "Автозаводская" и "Павелецкая". Я видела, как вытаскивали распотрошенные тела, как выходили и выползали из перехода изувеченные люди, кто - крича и плача, кто - молча, прикрываясь окровавленными руками с оторванными пальцами. Это невозможно забыть, как невозможно и описать, и наши потомки вряд ли смогут осознать тот ужас, который охватывал людей от полной беспомощности и обреченности. Когда я смотрела на кадры, показывающие взрыв башен-близнецов в Нью-Йорке, то, к своему стыду, ощутила полное равнодушие. Во мне не нашлось сострадания! Мне было все равно! И это оказалось так страшно и стыдно, что я ужаснулась. Есть лимит страданий и ужаса, и если превысить его - наступает безразличие. Это все ирреально. Это не твой мир. Ты здесь случайно. Где-то там, за небольшой неказистой дверью, наверняка прячется твоя параллельная вселенная, надо просто отыскать вход, а там... там... ты будешь счастлив и перестанешь играть, сможешь расслабиться и просто начать жить.
  Где вы видели счастье? Где вы видели любовь? Ее можно ощутить на вкус, цвет, запах, вы пробовали ее взвесить? Взвесьте мне тридцать граммов любви на тридцать сребреников, пожалуйста! Куплю-продам-заложу в ломбард потасканное счастье красного цвета, автопробег сто пятьдесят тысяч километров. К нему абсолютно бесплатно парктроник и новый магнитофон фирмы "Sony". Кожаные сиденья!
  
  * * *
  
  Скажи, Максим, тебе тоже страшно?
  
  Знак бесконечности
  
  
  Замороженными пальцами в отсутствие горячей воды,
  Заторможенными мыслями в отсутствие, конечно, тебя,
  И я застыну, выстрелю в спину, выберу мину и добрый вечер,
  Я не нарочно, просто совпало, я разгадала знак бесконечность.
  
  Земфира. "Знак бесконечности"
  
  Когда мы еще были в твоем приморском городе, то нам пришлось подниматься по высокой и длинной каменной лестнице, ведущей от набережной в город. Ты сказала: "Лучше всего, чтобы не уставать, идти не по прямой, а зигзагом, от одного края до другого, постепенно поднимаясь наверх". Вот так же, зигзагами, петляя, как зайцы в лесу, мы скачем от события до события, от одной любви к другой, постепенно поднимаясь наверх, к небу, к своему мнимому (ли) бессмертию.
  Я вспоминаю еще одну лестницу, не столь парадную. В юности, блуждая с другом по булгаковским переулкам, мы случайно зашли в подъезд с черного входа, на лестницу, которой никто не пользовался очень и очень давно. Запахи там, конечно, стояли отвратные, местами громоздился разнообразный мусор, от ржавых сетчатых продавленных пружинных кроватей до уродливых консервных банок, оставленных бомжами, забредавшими в забытое всеми пространство, наверняка созданное еще Воландом, любившим подобные эксперименты. Эта лестница - тайные закоулки человеческой души, прячущей в себе ненужное, неприглядное, использованное и убогое, выброшенное за ненадобностью в беззвучную немоту черной лестницы. Увидев ее хоть раз, вряд ли когда позабудешь, и в каждом, каждом новом знакомом будешь искать этот потайной ход, который ведет именно туда, чтобы подсмотреть, какой мусор сложил там сей индивид.
  В этом году я побывала на незабываемой экскурсии в Питере, экскурсии по "Преступлению и наказанию" Достоевского, и прошла путем, которым ходил студент Раскольников, когда шел убивать пресловутую старушку. Поднялась я и по той самой знаменитой лестнице в доме старухи-процентщицы, узкой, неказистой и пыльной. Страшно, господа, страшно жить в этом доме. Есть в нем что-то болезненное, несовместимое с нормальной человеческой жизнью. Эманации совершённого (или совершенного) зла, уродливые духи витают там, осыпаясь тебе на голову серовато-черной штукатуркой, маскируя волосы под раннюю седину.
  
  * * *
  
  Мой бракоразводный процесс затянулся в силу наших с тобой, Максим, отношений в стиле Санд - Мюссе и моей невозможности быть с тобой БЕЗУСЛОВНО. Ты, ставшая моей отдушиной в этом безумном-безумном-безумном мире, захотела всего и сразу, совершенно в моем стиле. Но я не могла тебе этого дать. В ответ на мое письмо ты написала, что я не дала тебе "проявить ответственность и перестать чувствовать себя ребенком" и поэтому ты "решила больше не бороться за меня и нашу любовь", признавая, что, действительно, "все было исчерпано еще до... до наших отношений, - с другими". В конце приписка: "Надеюсь, мы останемся добрыми друзьями". Браво, Максим! Как сказала бы Риточка: "Какая пошлость!" - и невесело усмехнулась... Она, кстати, прислала мне так называемую фразу дня: фразу Бернарда Шоу, ставшую для нее в тот момент, наверное, особенно значимой: "Любовь - это грубое преувеличение различия между одним человеком и всеми остальными". А может, так и есть?.. Может, все мы просто-напросто грубо преувеличиваем?..
  
  * * *
  
  Я стала задумываться: неужели и правда любви не существует? Что, если люди на самом деле не умеют испытывать этого чувства? Есть природа - она красива, божественна, совершенна. Есть человек - он жалок, убог и уродлив. Природа жалеет сотворенные ею создания, человек убивает себе подобных. Что от меня прежней осталось-то? От той "тургеневской барышни", которая была в начале пути? Только имя. Поменялись клетки моего тела, сознание, изменился характер.
  Ко мне в кровать приходит дочка. Прижимается, сонная и теплая, пахнущая незабываемым детским запахом чистоты и счастья, обнимает меня за шею и довольно сопит во сне, улыбаясь. Льдинка на сердце потихоньку тает. Я знаю, она любит меня безусловно, наивно и чисто: так, как могут любить только дети, и я тоже, тоже люблю ее безусловно... той самой любовью, которую, быть может, не смогу подарить больше ни одному существу на этой земле...
  Правда, иногда мне закрадываются в голову мысли и об иной любви, любви равных людей, рука об руку идущих по тропе (жизни ли, древнего ли города Танаиса - к живительному роднику, какой-то иной, еще неизведанной тропе...). Тогда глубокой ночью я тихо плачу в подушку, так, чтобы никто не услышал, потому что мне невыразимо стыдно за ту детскую наивность и иллюзии, искушающие меня мечтать, в надежде замкнуть знак бесконечности любви не только на чьем-то совершенном теле, но и в душах обоих людей, ведь восьмерка состоит из двух замкнутых на себе и друг на друге сфер.
  
  
  Часть 3
  Жизнь в нелюбви
  
  Ты дал мне силу...
  
  Высшее счастье человека, хотя это и банально, в принесении радости другим людям.
  В.А. Солоухин
  
  В полумраке комнаты раздаются заунывные, для кого-то смертельно страшные звуки Поющей чаши [Поющая чаша - экзотический музыкальный инструмент Тибета. Если водить по краю чаши специальным деревянным стиком, то своеобразная музыка, которая звучит в это время, способна сбалансировать энергетическое состояние человека, способствует излечению его от многих болезней.]. Иногда к ним примешивается жалобный плач свирели, неспешное журчание ручья или кукование кукушки. Мерное нарастающее гудение проникает внутрь, заставляет содрогаться, вышвыривает из привычного мира, дробит сознание на части и внушает смертельный, животный ужас. Меня эти звуки успокаивают. Я стою напротив трех молодых и сильных мужчин, застывших статуями, руки по швам, с закрытыми глазами.
  Я космоэнергет и умею лечить. Открывая космические частоты, я сливаю, скачиваю энергетическую грязь с душ и тел в бездонный колодец до Центра Земли, где эта грязь сжигается или идет в переработку на удобрения.
  У Сережи дело идет неплохо. Он совершенно спокоен, расслаблен, чувствуется, сеанс приносит ему облегчение: грязь постепенно меняет цвет с черного на серый, потом на прозрачный, пока не приобретает золотистый оттенок. Хорошо. Прекращаем.
  Ким. Ему приходится хуже всех. Видно, как под закрытыми веками движутся глаза - не как метроном, но быстро и хаотично. Я вижу это, несмотря на полумрак, царящий в комнате. Крупные капли пота стекают по лбу на щеки, нос, губы, стекают по подбородку и капают на рубашку. Он не отирает их - боится пошевельнуться. Перед сеансом я предупредила всех пациентов, что они могут петь, плакать, двигаться, смеяться, нельзя только перекрещивать руки и ноги, потоки энергии должны свободно течь по всему телу. Но Ким все равно боится пошевелиться, хотя потом со вздохом, как тряпичная кукла, сползает на пол и становится на четвереньки, даже и в таком состоянии не перекрещивая рук и ног.
  Андрея трясет. Его живот ходит ходуном, постепенно распространяя дрожь и вибрацию на все тело. Подрагивают плотные ляжки, туго обтянутые джинсами, подрагивают кисти рук, быстро и лихорадочно вздымается грудная клетка. Из-под прикрытых век текут слезы. Кима и Андрея "почистить" сложно. Грязь льется из их тел большими пульсирующими толчками, но, сколько ни откачивай, она всё остается черной. Я понимаю, что после первого сеанса улучшения не наступит. Никакой больной не может поправиться после одной дозы лекарства - неважно, антибиотик ли это или средство для улучшения мозгового кровообращения.
  У Сергея рак почки. Почку ему удалили, но пока неизвестно, разрослись ли метастазы дальше, или процесс удалось купировать. Я вижу, что все окончится благополучно. Однако надо поработать. Обязательно. С Андреем и Кимом - ситуация практически патовая. Один ВИЧ-инфицирован, другой плотно сидит на наркотиках. Им бы пойти к моему Мастеру, он гораздо сильнее меня. Но я вижу, что обоим это не надо, - они здесь не из необходимости и осознанного желания изменить свою жизнь, а только по причине праздного любопытства. Ну что ж - у каждого свой путь. Советовать измениться - бесполезная трата времени. Можно только показать дорогу, а решение человек принимает сам. Закрываю тяжелую железную крышку "колодца", которая захлопывается с глухим металлическим лязгом, накачиваю каждому из пациентов ауру, закрываю и благодарю частоты.
  После сорокаминутного сеанса я выключаю музыку и зажигаю свет, а потом тихим и спокойным голосом произношу:
  - Можете открыть глаза и присесть.
  Они медленно и заторможенно нашаривают расположение дивана, щурясь от яркого света, и без сил валятся в его объятия.
  - Как себя чувствуете? Сначала ты, Сергей.
  - Ммм... как обычно, ничего нового. Я чувствовал, как мое тело охватывает некий кокон, своеобразное сияние, на расстоянии пяти миллиметров от тела. Потом в мозгу стали сменяться с невероятной быстротой различные картинки из прошлой жизни. И еще я видел своего друга, Макса. Он протягивал мне руку и звал за собой. Но я отказался. - Сергей переводит дыхание и смущенно улыбается.
  - Макс, который умер три года назад?
  - Да.
  - Молодец, что отказался. Тебе еще туда рано. Теперь ты, Ким, - подбадривающее киваю я ему.
  - Не знаю. Мне было очень плохо. Тошнило. Пот лил градом. Кружилась голова. Я еще никогда не ощущал себя так хреново. Потом тоже, как у Сергея, картинки из прошлого в голове, быстро-быстро...
  - Вынуждена тебя огорчить, Ким. В тебе столько накопилось "грязи", что "слить" ее за один сеанс не представляется возможным. Я бы вообще предложила походить к моему Мастеру, поскольку моих способностей на твое лечение может не хватить. Как и на твое, Андрей.
  - Почему? - Ким напряженно ждет ответа.
  - Ответь себе на этот вопрос сам. Ты медленно и верно убиваешь себя. Притом что ты по натуре неплохой человек, ты наносишь вред себе и окружающим, особенно близким людям. Что с тобой?
  - Я... э... зависим... я принимаю наркотики, но я не думал, что это может быть связано...
  - С чем? С твоей аурой? Энергетикой?
  - Ну да.
  - Тебе надо кое-что почитать: "Четыре соглашения" Дона Мигеля Руиса, любые книги Риклы, Кастанеды, Лууле Виилма... Кстати, не думай, что если для расширения сознания Карлос принимал мескалин, то это путь к постижению тайн и раскрытию сознания. В твоем случае это просто путь к смерти, скорой и весьма неприятной. Андрей, что ты видел?
  - Мне тоже было плохо. Кажется, что пот пропитал всю мою одежду вплоть до верхней одежды. К тому же во мне нарастала странная вибрация, трясшая меня изнутри, зарождавшаяся чуть выше пупка и расползавшаяся по всему телу... жесткая, страшная, она заполняла меня до краев. В самом начале перед глазами появился круглый птичий глаз с красным ободком вокруг радужки, но черный в середине. Он так пристально наблюдал за мной... Неуютность и страх от этого видения до сих пор вселяют в меня ужас. Потом те же картинки прошлого, как запущенная на ускоренную перемотку кинолента...
  - Хочешь спросить о чем-нибудь или понимаешь все сам?
  - Лучше расскажи ты.
  - Хорошо. У тебя тоже плохо со здоровьем, и сама я не справлюсь, как и с Кимом. Так что решай. Впрочем, ты говорил, будто не хочешь лечиться, боишься, что тогда будешь принимать наркотики и дальше. Это твой выбор. Мы можем потом поговорить наедине или оставить все как есть. Насчет глаза. Был кто-то сильный, возможно, маг, который проклял тебя, пожелал зла. Причины ищи сам. Ты раньше не занимался черной магией?
  - Нет. Прабабка вроде что-то такое говорила, но я был маленький, когда она померла, ничего не запомнил.
  - Прабабка... уже хорошо, есть от чего отталкиваться. Навредить она уже тебе не сможет, да и куда больше... Ох, Андрей, решай сам. С тобой все непросто. Вопросы еще есть? Тогда на сегодня все, господа, сеанс окончен. Жду вас в следующую среду в половине девятого.
  
  * * *
  
  Я устало закрыла за ними дверь, и хотя после сеанса тщательно помыла руки, попросив воду забрать с собой весь негатив, который могла подцепить, работая с пациентами, опять поплелась в ванную и долго смывала остатки усталости с лица и ладоней, со всего тела. Знаю, что сама выбрала этот путь - это была моя воля, свободная воля сознающего свой Путь человека. Заварив в чайнике зеленый чай, я стала вспоминать, с чего все началось два года назад.
  
  * * *
  
  К Петру, магистру космоэнергетики, меня привела Рита, с которой мы познакомились в издательстве. Незаметно сдружившись, стали общаться, и как-то, когда я в очередной раз стала жаловаться ей на то, что моя жизнь перестала меня устраивать, она предложила:
  - Не хочешь сходить со мной на сеанс космоэнергетики?
  - Что это?
  - Наука, не имеющая ничего общего с биоэнергетикой и экстрасенсорикой. В отличие от магов, экстрасенсов, которые лечат либо своей энергией, либо "черными" методами, заговорами, прибегают к помощи потусторонних сил, космоэнергетика работает с космическими частотами, чистой энергией. Мастер или магистр в данном случае просто ключ, открывающий частоты и знающий, когда к какой частоте нужно прибегнуть для лечения. Сходи один раз, посмотри... не понравится - уйдешь.
  - Я, конечно, во все это слабо верю, но почему бы и нет...
  - О"кей.
  
  * * *
  
  Сидя в кресле перед Петром, я чувствовала себя неуверенно под его сканирующим взглядом. Опустив глаза вниз, он отрывисто спрашивал:
  - Что с гинекологией? Там затемнение. Щитовидка?
  - Там узел, доброкачественный. Делали пункцию, проверяли.
  - С мужем как?
  - Ммм... так... не очень...
  - Раньше занималась? У тебя большой потенциал.
  - Скорее баловалась, читала что-то. По молодости и черной магией увлекалась, но ничего особенного, далеко это не зашло.
  - У тебя сильный энергетический упадок, аура затемнена. Много грязи. Ладно, встаем на сеанс.
  
  * * *
  
  Сначала я ничего не ощущала. Голову заполоняли всякие обыденные мелочи и проблемки. Я пыталась гнать их прочь, сосредоточиться на музыке, представляла себе поля, луга, горы, озера. Стало немного лучше, мысли отходили на второй план. Потом я почувствовала, что за моей спиной стоит кто-то, большая черная тень, и я точно знала, что это не Петр. Страх вползал в меня липкой лентой, змеился вверх по позвоночнику, касался меня холодными пальцами, зудел, заставляя поднывать низ живота. Так продолжалось целую вечность. Потом перед глазами появился свет и расцвел белоснежный лотос, прямо на вершине золотой сияющей пирамиды, под основанием которой сверкали и перекрещивались голубовато-желтые электрические разряды. Стало легко и спокойно. Когда сеанс закончился, Петр объяснил мне, что мрачная тень - это маг, учивший меня в юности черной магии. Он смотрел, кто пытается снять его привязки и освободить от влияния, потом понял, что не справится, и ушел. Лотос - это открытая седьмая чакра. Сахасрара. Золотая пирамида - частота, чья помощь потребовалась для очищения и защиты. Еще Петр сказал, что я и сама многое вижу, просто пока не могу объяснить, и такое видение - тоже дар, многие развивают его всю жизнь, а мне он дан от природы.
  
  * * *
  
  Так я попала в ученики и ни разу об этом не пожалела. Мой муж первое время боялся за меня, кричал, что это секта, меня используют, а я - непроходимая дура, но потом познакомился с Петром, его женой и ребенком, с группой учеников и - успокоился. Правда, насмешливо называл Петра "ваш гуру". Я старалась не обращать на эти выпады внимания. Медитации и работа над собой стали главным смыслом моей жизни, тем, что позволяло мне становиться более сильной, спокойной, уверенной в себе. Я открывала новый мир, смотрела другими глазами и училась, училась, училась...
  
  Сказка о Золушке
  
  
  Думаю.
  Мысли, крови сгустки,
  больные и запекшиеся, лезут из черепа.
  
  В. Маяковский
  
  Знаешь, Петр, когда я была маленькой, я ненавидела беспомощную девочку, отражавшуюся в зеркале, по многим причинам. Она была слишком слабая физически и морально - и слишком упрямая, слишком зависимая от любви. Она заглядывала взрослым в глаза и ждала одобрения своих поступков, мечтала о небе и солнце, о полетах во сне и наяву, а вместо этого каждый день сталкивалась в зеркале с нахохленным, коротко стриженным воробушком, закукленным в сто дурацких, сшитых на скорую руку одежек, и вид ее совершенно не походил на наряд сказочной принцессы, которой мечталось себя видеть... Наверное, поэтому я так любила сказку о Золушке. Сидя дома, - простуженная, с красными глазами и хлюпающим носом, в толстых шерстяных носках и отвисших на коленях рейтузиках, - я строила карточные домики, рассыпавшиеся под моими руками, клеила бумажные короны, старательно навертывая на них фольгу, разлетавшуюся по углам комнаты, как мотыльки, и осознавала всю эфемерность совершаемых действий. Я так хотела вырасти, чтобы изменить себя, свою жизнь, стать сильнее и самой отвечать за совершаемые поступки! Мне было нельзя: есть мороженое - оно слишком холодное, получить в подарок куклу - она слишком дорогая, ходить одной гулять на улицу - это слишком опасно, кататься на велосипеде - это негигиенично и можно натереть промежность и занести инфекцию, есть конфеты - испортятся зубы...
  По воскресеньям я могла смотреть передачу "В гостях у сказки", по будням - слушать "Радионяню", рисовать и читать книги, а еще смотреть старые открытки и журналы, играть в паровозик, дочки-матери, в доктора. Когда я плохо себя вела, бабушка говорила, что придет дядя-водопроводчик и заберет меня с собой, или цыгане... Я боялась... Я не была уверена в любви к себе: мама, папа, бабушка, дедушка - они все вроде бы и любили меня, но в то же время всегда находили невероятное количество дел, которые нужно сделать, и на меня сил не оставалось. Когда я канючила: "Ба, мне скучно!", она всегда отвечала: "Умному человеку всегда есть чем заняться, мне, например, никогда не бывает скучно". Иногда я вела себя неприлично, и тогда меня ставили в угол. Из упрямства я не просила прощения. Прихватывая со стола карандаш, разрисовывала обои, горланила песни, приплясывала, считала узоры и трещинки на потолке, в общем, вела себя неподобающе. Когда терпение бабушки лопалось, она приходила в комнату и спрашивала: "Ты еще будешь себя так вести?", я смотрела на нее честным взглядом и говорила: "Нет", - тогда мне разрешали покинуть угол. Однако, меняя место дислокации на диван или стул, я всего лишь перемещалась по комнате, оставаясь настолько же одинокой, как и в углу.
  
  * * *
  
  Через несколько лет меня стали отправлять на лето в пионерский лагерь, дабы я "не путалась под ногами" и "укрепляла здоровье на свежем воздухе". Половину времени я проводила, лежа в мрачном и сыром изоляторе на узенькой, скрипящей ржавыми пружинами койке, поскольку часто простужалась, а другую половину - в каких-либо кружках или маршировках по аллеям лагеря с дурацкими речовками, повсеместно введенными "для поддержания коммунистического духа подрастающего поколения": "Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд. Раз-два, левой, раз-два, правой...", "Раз-два - взвейся, флаг, три-четыре - тверже шаг!.." - и тому подобное каждый день часа по полтора, пока не запершит в горле и не станут отваливаться ноги. Чтобы заслужить благосклонность родителей, я получала грамоты: "За активность на марше "Салют - Победа", "Диплом кружка "Умелые руки" I степени"... Зато по ночам отрывалась, рассказывая в спальне придуманные сказки о том, что я инопланетянка, свалившаяся случайно с неба. В доказательство же предсказывала ближайшее будущее всем желающим. Самое странное заключалось в том, что многое сбывалось. К кому когда приедут родители, а к кому нет, будет ли солнце или дождь, принесет ли любимый мальчик цветы, пригласит ли на танец... В результате от меня либо шарахались, обходя стороной (и как можно дальше), либо заискивали, в надежде на лучшее предсказание и делились присланными из дома сладостями. Я беззастенчиво их ела.
  
  * * *
  
  Влюблялась я, как правило, безответно, а потом долго тосковала по предмету собственной страсти. Так продолжалось довольно долго... лет до двадцати. Почему-то все мои любови не испытывали ко мне ни малейшей симпатии. Хотя я и не давала им понять, что они мне интересны, только записывала в тетрадочку стихи да делилась со школьной подружкой своим прекрасным, но оттого не менее печальным чувством.
  
  * * *
  
  Мне всегда не хватало сказки. В отношениях с мужчинами хотелось не обычных совокуплений, но тонкого родства душ, некоего "космического взрыва", такого, чтобы миры разлетались на осколки от прикосновений, а потом соединялись бы в новые планеты; хотелось не тупого животного секса, а прекрасного безмолвия, гармоничной тишины между нотами: тогда-то, именно в этот, растянувшийся в вечность миг, твоя душа сможет петь божественную оду любви...
  Ты паришь в облаках, смотришь в бездонное небо и пронзительно ощущаешь этот миг безвременья: оно растянулось - и длится, длится, длится!.. И ты свободна, как никогда, и радостный смех наполняет тебя, оттого что ты счастлива и в твоей руке есть другая рука... Ты больше не боишься боли. Но это сон. Только сон.
  В реальности есть жесткий регламент, устанавливающий барьеры между людьми, барьеры, защищающие каждого от слишком интимного прикосновения к душе, потому что слабость ищет силу, а сила боится показаться слабой. Они все играют роль самоуверенного самца, но на поверку не выдерживают взятого темпа. Гораздо проще сойти с дистанции на следующей остановке и подождать новую лошадку, которую можно будет оседлать еще на один короткий перегон, и так дальше по жизни, маленькими перебежками, перескоками... Иго-го...
  Он смотрит футбол и порнуху, она листает глянцевые журналы и красит ногти, он вожделеет блондинку, которая берет в рот сразу у двух самцов и принимает сзади и снизу еще по одному, она разглядывает фотографии Эрика Робертса, Ричарда Гира или Димы Билана и хочет, хочет, хочет... думает, почему не я, чем я хуже, я даже лучше, и мне надо, оглядывается на сопящего супруга-партнера-любовника, оценивает со стороны и продолжает со вздохом красить ногти, думая: "Не повезло". Так же думает, впрочем, и он. Но не озвучивает. Хороший тандем! Но "наперсники разврата" не ждут "Божьего суда", они отрываются на грешной земле, пытаясь успеть вкусить сладостные плоды искушений. Их много. На них надо зарабатывать. А как же: "Я вас любил, любовь еще, быть может...", "Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук...", "Есть в близости людей заветная черта..." - и так далее?.. Или наш век не признает уже подобных анахронизмов? Ласковые прикосновения пальцев к запястью поменялись на тайский эротический массаж, бани и сауны с девочками и мальчиками - кому что по вкусу. Компенсаторные механизмы тела за неимением любви замещают всё сексом, сублимируют в различные игры, начиная от политики и заканчивая пейнтболом (это, как правило, для тех, кто не имеет полномочий развязать настоящую крутую войнушку, дабы повысить уровень адреналина в крови). Вау! Есть же еще зорбинг, дайвинг, кёрлинг, прыжки с парашютом, БДСМ, бильярд, боулинг и по нисходящей - в зависимости от финансовых возможностей... можно ангажировать профессиональную гейшу или отыметь "плечевую" на дороге... Хм... эффект-то один. По большому счету это всё бройлерные курочки, только стоимость у них разная.
  Чревоублажатели от скуки стонут, фаворитов меняют как перчатки, женок тоже (модель устаревшая, подвеска уже не та, ату ее!), а потом куксятся от обжорства, мезим-форте глотают, чтобы переварилось все поскорее. Раньше в античном мире пищу срыгивали, чтобы дальше объедаться безнаказанно, теперь это не модно, потому как некрасиво, лучше таблеточками, тем более что потом можно в тренажерный зал сходить, согнать пару лишних килограммчиков - или в Куршевель махнуть: горные склоны, красота, романтика, благолепие... А если видения от нечистой совести мучают, не как Ивана Грозного от убиенного царевича, а что-нибудь попроще, так можно и к психологу на прием сходить, феназепамчику на ночь выпить, в клубешник зарулить, оттянуться, глядишь, как рукой снимет дурные сны... Ступая в лакированных штиблетах за пару тысяч долларов, они морщатся, если вдруг повеет откуда-нибудь вонью немытого бомжарского тела и вопль "Господин хороший, подай копеечку" утонет в зубодробительной затрещине охранника. Кто-нибудь шибко умный протянет, услышав подобные мысли: "Фрустра-ация [Фрустрация (от лат. frustratio - обман, тщетное ожидание) - негативное психическое состояние, обусловленное невозможностью удовлетворения тех или иных потребностей. Это состояние проявляется в переживаниях разочарования, тревоги, раздражительности, наконец, отчаянии. Эффективность деятельности при этом существенно снижается.] у дамочки. Бывает". Хотела девочка-лапочка принца на белом коне в сиянии золотых доспехов, а глядь-поглядь - нетути! Да и сама девочка-лапочка не шибко пригожа, 90x60x90, если с сантиметром подойти, - не выйдет, да, в общем-то, и на глаз видно. С лица, конечно, воду не пить, но кому твоя душа, нежная и светлая, как подсолнух, нужна, нах?.. Сиди себе в Ленинской библиотеке, читай книжки умные, пиши дипломы, диссертации, потом встретишь какого-нибудь гениального закомплексованного ботаника или физика-ядерщика и будешь ему всю жизнь грязные носки да вонючие трусы стирать, благодаря Бога за то, что старой девой куковать не осталась. Наплодишь кучу таких же маленьких сопливых очкариков, которые играючи смогут в четыре года читать Льва Толстого (ну что вы, разумеется "Филиппка", а не "Войну и мир"), и гордиться, что не бесплодная смоковница, а мать, может быть, даже героиня, если поголовье счесть. Великая иллюзия - Американская Мечта - найти, выиграть, заработать, заиметь, и потом... рай на земле... Ау, мечта, где ты? В каком автосалоне выбираешь себе новую игрушку, в каком клубе прицениваешься к очередной куколке, в каком бутике примеряешь костюмчик от Хьюго Босса или нижнее белье от Кельвина Кляйна? Я тута, тута я, слышишь?.. Не слышит, зараза.
  
  Жизнь в нелюбви
  
  
  Я душу над пропастью натянул канатом,
  жонглируя словами, закачался на ней.
  
  В. Маяковский
  
  Ну и слава богу: ну ее, такую мечту. На самом деле, мне всегда хотелось помогать людям, и мыслилось, что профессия врача - именно то, что нужно, дабы ощущать: ты не зря коптишь воздух на этой земле. К сожалению, а может быть, к счастью, в мед я тогда не поступила, недобрала баллов. Жутко расстроившись, не нашла ничего лучшего, как пойти работать в детский дом помощником воспитателя. Мне казалось насущной потребностью нести добро в мир: сердце тянулось к этим маленьким заброшенным малышам, которым так не хватает материнской и отцовской ласки. Валечка, Петечка, Катюша, Тенгиз, Тимур, Анечка... Сероглазые, голубоглазые, кареглазые, стриженые и с косичками - они все были несчастны и тянулись ко мне, чувствуя, как я начинаю любить их всех. У Тимура косоглазие, у маленькой Валюши синдром Дауна, Славик ВИЧ-инфицирован, Илюша страдает аутизмом... Машенька, Олежек и Ксаночка абсолютно здоровы - у них гораздо больше шансов обрести полноценную семью. Кому нужны чужие больные дети, если от них отказались даже родители? Отказывались не только малолетки, алкоголички, зэчки, бомжихи - отказывались вполне обеспеченные здоровые люди: "А чего мучиться? Лучше потом здорового рожу".
  Деток привозили с вокзалов и теплотрасс, выуживали из подвалов и притонов, отбирали у просящих милостыню бомжей в метро... Голодные, запуганные, истощенные, со следами побоев на тщедушном тельце, маленькие зверьки, которые сжимаются от касающейся их руки... Мы хотели их приласкать, они считали - будут бить. Восьмилетних близнецов Вареньку и Борьку привезли, буквально вытащив из землянки, где они умирали от голода. Сначала не вернулась мать, уйдя на промысел, а через несколько месяцев и отец. Их нашли практически случайно. Бодрый шестидесятилетний пенсионер решил совершить длительную прогулку по осеннему лесу со своей собакой, а та возьми да унюхай нечто странное. Дедушка еле оттащил пса от землянки, а когда нагнулся посмотреть, что там, - и не поверил своим глазам. Задыхаясь, бросился искать милицию, и, хватая ртом воздух, тыкал пальцем в сторону леса, повторяя только одно слово: "Дети. Дети". Милиционеры осторожно и бережно вытащили невесомых полумертвых ребятишек из-под земли и повезли в больницу. Врачи потом говорили, что в них еле-еле теплилась жизнь, грозя оборваться в любую минуту. И вот я смотрю на Вареньку, которая, высунув язык, рисует мне солнечную картинку, на которой нарисована она сама, братик, собачка и, по обе стороны, держа детей за руки, - папа и мама. "Понимаешь, - важно говорила Варенька, - папа и мама заблудились, но они нас обязательно найдут!" Борька, игравший до этого в мяч, подходил к сестре, гладил ее по белокурым волосам и подтверждал: "Найдут. Я милицию просил. Они все могут. Они мне обещали!" Я улыбалась им и убегала рыдать к директору. Та гладила меня по голове и говорила:
  - Ирочка, ну нельзя же так, милая. Знаешь, их сколько... Что душу без толку рвать! Всем не поможешь, всех не усыновишь...
  - Марь Афанасьна, ну как же? Ну если каждый из нас возьмет по малышу, ведь станет лучше!
  - Ириша, ты еще мала, чтобы кого-то усыновлять. Подрасти сначала. А из нас... у Петровны и так уже четверо своих, у Риммы Ильиничны мать больная, под себя ходит, Настена наша замуж собралась, того и гляди своего родит. Это жизнь, милая, жизнь в нелюбви. По всему миру таких детских домов и домов малютки десятки тысяч, если не сотни разбросаны. Не мучь меня. И детей не мучь. Лучше уйди отсюда. Не для тебя такая работа, тут нервы покрепче должны быть.
  - Нет. Я останусь.
  - Смотри, Ира. Будешь рыдать - уволю. И не потому, что я такая злая. Не надо душу рвать ни себе, ни детям, ни нам. Мы тоже не железные.
  - Я постараюсь, Марь Афанасьна.
  - И вот еще что, Ириша. Как человек с медицинским образованием, я могу тебе сказать, что большинство родителей наших детей лишаются прав на третьей стадии алкоголизма, энцефалопатической [Стадии алкоголизма по А.А. Портнову и И.Н. Пятницкой:
  I - начальная (неврастеническая) стадия, при которой исчезает защитный рвотный рефлекс, появляется наркоманический синдром;
  II - средняя (наркоманическая) стадия, для которой характерно отсутствие количественного контроля над потреблением алкоголя, появление физической зависимости от алкоголя;
  III - исходная (энцефалопатическая) стадия, для которой характерны падающая толерантность, грубое снижение личности, нарастание алкогольной деменции.]: когда разрушается личность, начинаются необратимые органические изменения головного мозга. Поэтому у таких деток масса девиаций [Девиация - отклонение движущегося тела от заданного направления движения под влиянием внешних причин.], они все глубоко травмированы. Многие из них видели непередаваемо страшное, отец одной девочки в приступе делирия [Алкогольный делирий - белая горячка у пьяниц.] зарубил мать и сестренку топором, а сам повесился... Масса таких примеров. Дети, которые росли в алкогольном притоне, в квартире без дверей, где родители устраивали пьяные оргии... Они не избежали самых кошмарных ударов судьбы и нуждаются в серьезной психологической помощи. И у нас вряд ли найдется много людей с желанием и возможностями усыновить таких детей или взять их на воспитание. С ними очень тяжело - опытные специалисты, педагоги, психологи справляются с большим трудом, тут нужны особые программы. Даже я, имея большой опыт общения с этими детьми, имея представление о том, как с ними работать, я бы не взяла их на усыновление. Я бы, может, и справилась, но мне пришлось бы всю себя потратить на это, я больше ничем бы не смогла заниматься. Возьми, к примеру, Васю. Ты знаешь, он абсолютно неуправляем, и его поведение вредит другим детям, которых Вася бьет, отнимает еду, пряча ее под подушку. А ты вспомни историю о том, как он пытался повесить нашего кота! Не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем мальчик, хотя бы относительно, сможет быть адекватным, я уже не говорю о нормальности. А Полечка, которая постоянно задирает платьишко и показывает, как ей "туда" совали член?! Прости за подробности. У нее приходится отнимать предметы, которые она пытается в себя вставить, чтобы изобразить, как это было. А потом плачет и кричит: "Папа, папа!" Они прошли все круги ада. Вот их письма, смотри.
  Марья Афанасьевна бросила на стол пачку писем. Бери любое. На тебе три наугад. Читай [Здесь приведены отрывки из писем воспитанников детского дома (орфография и пунктуация сохранены).].
  
  * * *
  
  "Я родилась заграницей, в Ливане. После рождения я, брат, сестра и мама уехали в Россию... а отец - в Германию, к братьям. Потом мы всей семьей уехали к папе. Там нас выгнали, потому что мама потеряла заграничный паспорт. Перед отъездом мама напилась таблеток и поэтому она стала инвалидом... А потом она умерла... У меня самое заветное желание, которое можно исполнить это хомячок".
  
  * * *
  
  "Я Саша, мне 9 лет. Мне нравится учится, и мне нравятся животные. У нас есть Мотя, я за ним убираю и он меня любит. Ещё я развожу цветы, они у меня пышные и красивые. Я хочу, чтобы в моей комнате было как дома. Были красивые обои и теплый ковер... У нас дружная группа, и мы делаем поделки.
  Но я всё равно хочу домой".
  
  * * *
  
  "Игорь, 9 лет. Еслибы у меня были родители яб их любил и помогал. Я уже умею стерать свои вещи и умею убираться в своей комнате".
  
  * * *
  
  - Письма Деду Морозу. Мне тоже больно их читать. Но если у тебя нет силы и твердости, жесткости, то тебе здесь нечего делать. Это жизнь без прикрас.
  - Я поняла. Я постараюсь.
  
  * * *
  
  Тем не менее, читая письма, адресованные Деду Морозу, я рыдала и металась по городу, обхаживая своих знакомых, соседей, друзей, вымаливая у них деньги и вещи на подарки малышам. Как правило, все дети хотели чего-то простого: машинку, куклу, велосипед, хомячка, собачку, а главное - родителей. С машинками и куклами было проще. Я писала объявления в газеты, и люди приносили, кто что мог: игрушки, платьица, самокаты, старые коньки, лыжи, ракетки для пинг-понга, игры...
  Я тайком просачивалась с черного хода в детдом и складывала добычу в подсобке, заворачивая ее в хрустящую праздничную обертку, купленную на сэкономленные гроши от зарплаты. Но я не могла дать им родителей. Вручая новогодние подарки, я смотрела на детские лица, полные ожидания, и понимала, что, несмотря на радость от сюрпризов, они разочарованы. Главная мечта не сбылась...
  С болью в сердце я решила опять поступать в медицинский, на этот раз на кафедру психиатрии и медицинской психологии, чтобы помогать в дальнейшем детям, у которых психика разрушена настолько страшными историями, что и выговорить невозможно, а уж представить - тем более. Прощалась с ними я со слезами на глазах, но передо мной стояла цель, к которой я жаждала прийти, и приходилось, стиснув зубы, переступать через себя.
  
  * * *
  
  Мои родители только рады были подобному повороту в судьбе дочери, так как наблюдали за моей жизнью весь прошедший год со скептицизмом и некоторым страхом. Когда я предложила им усыновить близняшек Вареньку и Борьку, они с ужасом отказались.
  - Ты не понимаешь, - увещевала меня мама, - эти детишки ущербные! У них родители алкоголики. Кто знает, что станется, когда они вырастут... Может, сами на нас с топором пойдут...
  - Мама, не пори чушь, они нормальные дети! Сходи со мной в детдом, посмотри, ты все поймешь... ты их полюбишь!
  - Ну вот еще! Доча, я тебя родила, воспитала, внуков твоих буду нянчить, а пока дай мне пожить по-человечески. И так каждый день кручусь как белка в колесе. Бабушка у нас старенькая, ей покой нужен. Дед уже на ладан дышит, а ты - "усынови". Когда ты только начнешь жить в реальном мире?
  - Я и живу в реальном мире, просто хочу сделать его чуточку лучше.
  - Тоже мне, мать Тереза нашлась! Ты за мой счет хочешь сделать жизнь лучше? Сначала пойди выучись, получи достойную работу, а потом поговорим.
  - Ладно, мама, не буду тебе больше надоедать.
  
  "Горько!"
  
  "Одиночество мое начинается в двух шагах от тебя", - говорит одна из героинь Жироду своему возлюбленному. А можно сказать и так: одиночество мое начинается в твоих объятиях.
  Нина Берберова
  
  Мы познакомились с Алексеем, когда я училась на третьем курсе, а он уже заканчивал мед и собирался в аспирантуру. Выбрав своей специальностью стоматологию, как перспективную и неплохо оплачиваемую область медицины, он четко знал, чего хочет добиться, имел большие амбиции. Светловолосый упрямый мальчик с волевым, квадратно скошенным, словно обрубленным подбородком и словно бы в противовес - нежными, девически пухлыми и розовеющими сладкой карамелью губами. Приехавший из Тульской области, он успешно продвигался вперед и был на хорошем счету у педагогов. Устроившись подрабатывать в Институт педиатрии, он ухитрялся одновременно писать научные статьи, ходить на дополнительные семинары и конференции и быстро продвигаться вперед. Мне нравилась его целеустремленность и вера в себя, ему - моя хрупкость и доверчивость. Я рассказывала ему о детском доме. Он мягко, но решительно взял сторону Марии Афанасьевны и тоже считал, что эта работа не для меня.
  - Ириша, пойми, ты слишком эмоциональна и впечатлительна, а этим деткам нужен человек твердый, неэмоциональный, хладнокровный. Помочь им сможет только тот, кто сумеет сконцентрироваться на их психических заболеваниях и правильно назначит лечение и так далее... А ты будешь плакать, искать их родителей и в итоге только все испортишь.
  - Почему испорчу?
  - Потому. Подумай сама.
  - Я и думаю.
  - Ты думаешь сердцем, а надо - головой, мозгами. Родишь своего ребенка, все устаканится.
  - Я все равно пойду потом туда работать.
  - Тебе никто и не запрещает. Я просто говорю о том, что вижу. Да ты и сейчас посещаешь свой детский дом все реже и реже.
  - Ну, я же учусь, мне не хватает времени.
  - Это понятно. Есть такая пословица: "Желание - тысячи возможностей, нежелание - тысячи причин". Ты просто скрываешь от самой себя правду, потому что она мешает тебе быть верной курсу, который ты наметила.
  - Не знаю, может быть, ты и прав.
  - Я прав, дорогая.
  
  * * *
  
  Через полгода Алексей сделал мне предложение. Я согласилась, безоглядно полюбив его, - за силу, ум, целеустремленность, волевой характер. К тому же он так красиво ухаживал: дарил цветы, возил отдыхать на Селигер, купил недельный тур в Египет и там, в Долине царей, в Луксоре, сделал мне предложение. Он произвел ошеломляющее впечатление на моих родителей. Если до знакомства с ним мама бурчала, что "провинциальному мальчику нужна прописка", то после того знаменательного вечера ее мнение изменилось радикально:
  - Ой, Ирка, неужто тебе повезло? Прописки у него, конечно, нет, но такой мальчик всего добьется сам и всех москвичей за пояс заткнет. Он знает чего хочет и как зарабатывать деньги, делать карьеру. Я так рада за тебя! Смотри, береги его.
  - Спасибо, мама. Я боялась, вы с папой будете против.
  - Здесь не тот случай, доченька. Настоящего человека видно сразу. В конце концов, многие знаменитые ученые, актеры, режиссеры приезжали из глубинки и добирались до таких высот! Москвичи избалованы тем, что уже живут тут, а провинциалам нужно покорить столицу. Это закон природы, эволюция: сильный пожирает слабого, немощного, больного.
  - Ты как-то цинично об этом говоришь, мама.
  - Жизнь вообще цинична, малыш. Я тебе добра желаю.
  - Знаю.
  - Когда решили свадьбу устраивать?
  - Скоро, мама. Я в положении. Не говорила тебе, потому что не знала, как ты отреагируешь.
  - Поздравляю. Тебе бы сначала институт окончить. Четвертый курс. Может, аборт сделаешь?
  - Ни за что! Это грех, убивать зарожденную в тебе жизнь. Возьму академку.
  - Ну как знаешь. Твоя жизнь, тебе и решать.
  - Спасибо, мама.
  - Не за что, дорогая.
  
  * * *
  
  Мы поженились тихо и без помпы - не хотелось привычных воплей "Горько!", пьяных драк и причитаний тетушек типа: "Лебедушка белая, на кого ж ты нас покидаешь..." Да и с финансовой точки зрения тратиться на свадьбу, когда скоро появится малыш, не слишком разумно.
  
  * * *
  
  А потом я заболела краснухой. Это было страшно. Мы, близкие к медицине люди, понимали это лучше других. Острое воспалительное заболевание внутренних органов ведет к интоксикации, кислородному голоданию плода, а потом нарушается функция плаценты. В семидесяти процентах случаев при заболевании краснухой вирус вызывает тяжелые пороки развития. Алексей настоял, чтобы я сделала аборт.
  После этого наши отношения охладились, стали сдержаннее. Я не смогла вернуться в институт - целыми днями валялась на кровати и ревела. Пытавшуюся было утешить меня маму я выставила за дверь комнаты с воплями: "Ты тоже хотела, чтобы я сделала аборт, ненавижу!" В тот период я ненавидела всех: Алексея, заставившего меня решиться на страшный шаг (а вдруг бы патологии не оказалось?), матерей, рожавших легко, а потом бросавших своих крошек, даже самих детей, которые маячили перед моими глазами и напоминали о том, что и у меня могло бы появиться свое маленькое родное чудо, ненавидела саму себя за то, что еще в юности баловалась черной магией, ведь теперь наступила расплата, быть может, именно за эти прегрешения. Хотя что там такого мы натворили? Крутили тарелочки, вызывали духов, гадали, пытались приворожить кого-то... но никого не убили, не сглазили, порчу не наводили, душу не продавали, сделок с дьяволом не заключали...
  
  * * *
  
  Периоды отупения чередовались с бабскими истериками, взвизгами, корчами и головокружением. Я покупала себе коньяк и, тупо сидя перед телевизором, цедила его маленькими глотками, заедая лимоном, - иногда это был весь пищевой рацион за сутки. Я похудела и осунулась... я задавала Богу вопросы, но Он молчал, всегда молчал: слова падали в зияющую пустоту...
  
  * * *
  
  Постепенно я стала приходить в себя, выбираться куда-то с подружками: в клубы, кино, театры. Но отношения с мужем оставались напряженными. Он делал карьеру - я же бросила институт и ничего не хотела. Смотреть на него было мукой, а уж позволить ему дотронуться, приласкать - и вовсе невозможно. Во мне что-то сломалось, и его желание близости воспринималось мною равным насилию. Когда мы занимались сексом, я стискивала зубы, не давала целовать в губы и считала секунды до окончания полового акта, вызывавшего во мне приступы неконтролируемого раздражения. Ему некогда было разбираться с "муравьями", царившими в моей голове, и пытаться помочь вновь обрести себя. Это приходилось делать самой. Вглядываясь в зеркального двойника, я осознавала пословицу "Врачу - помоги себе сам", но сил не было, собрать волю в кулак и изменить жизнь я и не могла и не хотела, напоминая себе доисторическую окаменелость, а потому пошла по пути наименьшего сопротивления - устроилась работать курьером в американскую юридическую фирму и целый день наматывала километры, шаг за шагом выбивая из себя все мысли и чувства, чтобы ощущать только безумную хроническую усталость и опустошить больную душу до состояния абсолютного вакуума.
  Оказывается, если идешь, опустив глаза долу, начинаешь видеть совершенно другие вещи, чем когда смотришь вверх, в небо. Черные трещины в асфальте забиты мусором: пылью, фантиками, окурками, жалкими усиками пробивающейся травы... Мокрые слезливые переулки растекаются лужами под ногами, расплываются в потерявшем внезапно фокусировку взгляде... Человечьи ноги такие разные - по ним можно судить о характере человека, материальном достатке, узнать, радостен он или печален, спешит или никуда не торопится, идет на работу или на свидание...
  Я с детства перешагиваю трещины, так правильнее - иначе можно попасть в пространство между мирами и потеряться там навсегда. Сбиваюсь с шага и перескакиваю очередную зазубринку струящейся трещины: "Врешь, не возьмешь! - И тут же: - Боже мой! Что я делаю? Так же недолго и сойти с ума! Надо что-то менять. Раз-два... поменять... Три-четыре - в этом мире..." Переход. "Надо наступать только на белые полоски! Зачем нам черные? Черные и белые, только не горелые... Хва-атит! Эть-два! Правой! Левой!.."
  Никогда не садиться в метро во второй с головы поезда вагон - муж говорит, что взрывчатку подкладывают, как правило, именно туда, чтобы было больше разрушений. Если еду на работу с конечной остановки, лучше всего заходить в последнюю дверь вагона - и сразу направо, на противоположную от дверей сторону, в уголок: оттуда все видно и ты в относительной безопасности. К тому же входящие бабушки и дедушки (вторых меньше) предпочитают укоризненно нависать над местом крайнего пассажира. А кто здесь крайний? Не я!
  
  * * *
  
  На работе находиться гораздо легче, чем дома. Там ты занят делом, тебя ценят, нуждаются в том, чтобы ты выполнил определенные действия. Ты улыбаешься, здороваешься, разогреваешь себе в микроволновке еду, делишься мыслями, хлебом, конфетами, флиртуешь с сотрудниками - короче, ощущаешь себя живой. Там я впервые снова ощутила мягкий невесомый толчок в сердце, когда моя рука случайно наткнулась на руку Влада, нашего юриста, и он засмеялся. Я подняла глаза и утонула в его внимательном, дерзком, мне показалось, даже шкодливом взгляде. С этого момента начался новый период моей жизни: "Возвращение к самой себе".
  
  Принц с алыми парусами и белым конем под мышкой
  
  В каждой душе живет тяготение к счастию и смыслу.
  Фома Аквинский
  
  Возвращение к себе началось с обновления гардероба, изменения прически и наращивания ногтей. Я думала еще изменить цвет глаз и купить зеленые (или, например, васильковые) линзы, но по здравому размышлению отказалась от этой идеи - слишком неестественно и пошло это выглядит. Некоторая фривольность в одежде, слегка взлохмаченная модная стрижка, татуировка на левой лопатке (я решилась даже на тату, чтобы избыть непрекращающуюся внутреннюю боль), жонглирование словами и фразочками на грани дозволенного - не хватало, пожалуй, только хрустальных туфелек, но я с юности не любила каблуки и совершенно не умела на них ходить, поэтому ограничилась весьма комфортными и удобными мокасинами.
  В течение двух месяцев наше общение с Владом заключалось в шутках и легких объятиях на офисной кухне, а потом он перешел на работу в более престижное место.
  Секретарь фирмы, моя подруга Надя, смотрела на мой печальный вид, досадливо качала головой и твердила:
  - Ирка, либо плюнь и разотри, либо позвони ему сама.
  - Да, и что я ему скажу?
  - Скажи, что соскучилась, и предложи встретиться.
  - А если он откажется?
  - Если... если... Хуже, чем сейчас, не будет. Звони.
  
  * * *
  
  И я позвонила. Он удивился, но встретиться со мной согласился сразу, назначив свидание на "Маяковской", у памятника Поэту, тому самому, с "краснокожей паспортиной". Ну да, банально, согласна, но что поделать, если так и было? Не могу же я сказать, что он ждал меня на смотровой площадке башни Останкино или у магазина "Рыба" в Бирюлеве! Это был мой день рождения, - я удачно подобрала повод для звонка и встречи, вернее, мне его предложила судьба. Влад пришел с цветами и элегантной коробочкой, в которой оказались потрясающие духи Sisley "Eau du Soir"...
  
  * * *
  
  Рассказывать о счастье сложнее, чем о страданиях: ну принц, ну с алыми парусами и белым конем под мышкой, красивый, умный, стройный, богатый, внимательный, щедрый... "Ой ли? - кричит тут же внутренний, а может, и внешний трубный голос большинства сдобных и бокастых тетенек, безуспешно осаждающих брачные агентства, сайты знакомств и клубы "Для тех, кому за тридцать". - Что-то тут не так, касаточка! А ну-ка, колись, рассказывай, где там собака зарыта! Что с ним не так? С какой такой радости практически Ален Делон будет с курьершей среднестатистической внешности турусы на колесах разводить? А социальный статус? Не верю!" Ну и не верьте на здоровье! Во-первых, я человек тоже вроде неглупый, пусть и в академке, но с неоконченным высшим, во-вторых, литература, элитарное кино, Третьяковка, знание двух иностранных языков - это тоже вам не абы что; в-третьих, я тогда похудела, стала стройна, как египетская кошка, а огромные глаза на скорбном лице мерцали таким синим и печальным светом, что в них запросто можно было утонуть, ну и, конечно, в-четвертых - Влад оказался настолько застенчивым, что не умел при всей своей внешней эпатажности знакомиться с девушками - стеснялся. Это настолько никому не приходило в голову, что обычно дамочки думали: "Ах, у него определенно кто-то есть!" Был, в принципе, еще один фактор, но вскрылся он гораздо позже и меня совершенно не волновал: любезная мамочка Влада Сара Саркисовна настолько обожала своего сына, что каждый день говорила ему: "Приведешь невест знакомить, так и знай - сгною, растопчу и урою, ни одна тебя недостойна!" При этом она прищуривала заплывшие жиром глазки, вздыбливала бровки, скукоживала губки в трубочку, воинственно хмурилась - морщин сия дама не боялась совершенно. Влад напрягался и после получения новой работы снял себе отдельную квартиру, чтобы вырваться из железных, удушающих объятий обожающей родительницы и наконец вдохнуть воздух свободы в помятые и потисканные от материнских борцовских захватов легкие. Присоска губ Сары Саркисовны со смачным чмоканьем неохотно отпустила жертву.
  
  * * *
  
  Я начала "задерживаться на работе", "ходить с подружкой" в кино, в театр или в консерваторию, "сидеть в библиотеке, чтобы наверстать упущенное в институте", "помогать в детском доме воспитателям делать внеплановый ремонт", "ходить на курсы корейского языка при посольстве" (учебник был мною действительно куплен на всякий случай в книжном магазине "Москва" и торжественно водружен в центр письменного стола в комнате) и так далее...
  
  * * *
  
  Алексея, похоже, мои поздние приходы волновали мало - он был настолько занят карьерой, что не наблюдал часов отнюдь не по причине тотального счастья, меня же это вполне устраивало, потому как получалось одновременно и рыбку съесть, и... костью не подавиться. В глубине души я знала, что Лешик временами потрахивает разных барышень, в отсутствие "любви и, конечно, тепла" с моей стороны, так как нередко его белые рубашки оттенялись на воротнике плохо замытой мужскими руками пунцовой, цвета фуксии или цикламена помадой, попахивали то одними, то другими цветочными, пряными или горьковато-освежающими духами, в кармашках же курток и брюк (ну совершенно случайно) находились дамские зажигалки, наверняка подложенные злоумышленницами-террористками с целью разрушения института брака в отдельно взятой семье.
  
  * * *
  
  Я нуждалась в счастье, или хотя бы в его иллюзии, поэтому и ринулась в новые отношения с головой. Влад в некоторых вопросах (к сожалению, и в сексе тоже) оказался настоящим ребенком. Я смотрела на его неловкие движения, когда он, радуясь совершаемым открытиям, проводит по моей груди льдинкой или слизывает размазанный им же по обнаженной коже шоколад/сливки/клубничное варенье, копируя незабвенный фильм "Девять с половиной недель", как изучает мои эрогенные зоны... До меня у него была только одна девушка, горячая и необузданная афроамериканка, соблазнившая его во время стажировки от института МГИМО в Америке. Теперь он пытался полюбить меня, во всех смыслах - от физического до духовного.
  Мы старательно, по-ученически, шли друг другу навстречу "через различные тернии", бывшие до... и во время... Ну, с "до" все понятно и так: с его стороны - учеба на красный диплом, застенчивость и мамаша, с моей - несостоявшееся материнство и хроническая недолюбленность. Вот насчет "во время" немного сложнее: Влад, несколько травмированный незнанием любовных отношений, иногда вел себя как слон в посудной лавке, обращаясь с моим телом коряво, медленно и неуклюже, практически не умея совершить половой акт и кончая моментально, сразу после того, как его член попадал в предназначенное ему природой место, а через месяц после начала нашего романа предложил мне переехать к нему насовсем, с вещами. Я расстроилась - он НЕ ПРЕДЛОЖИЛ МНЕ ВЫЙТИ ЗА НЕГО ЗАМУЖ, не сказал: "ЛЮБЛЮ", а только осторожно и тихо произнес: "Давай жить вместе".
  Моей романтичной натуре стало так обидно и больно - как же так, мне, такой чудесной и замечательной, не предлагают руку и сердце, а только сожительство на одной территории. Вспоминая фильм "Красотка" с Ричардом Гиром, я гордо ответила: "Мне нужно все". Но Влад к такому повороту событий готов не был.
  Я же начала подсчитывать его разнообразные промахи, чтобы убедить себя в том, что торопиться в подобной ситуации не следует.
  Он постоянно и нудно убеждал меня в том, что я должна бросить курить.
  Скандалил в ресторанах, когда его не устраивало качество обслуживания или потребляемой пищи, привлекая внимание всех посетителей, от чего я ужасно краснела и тушевалась.
  Убеждал меня, что "все бабы - дуры" и совершенно не способны: водить машину, работать врачами и юристами, и вообще предназначение женщины - быть домохозяйкой, воспитывать детей, в крайнем случае - стать владелицей салона красоты или заниматься благотворительностью.
  
  * * *
  
  Я хорошенько подумала, потом подумала еще раз... - и порвала с Владом, после чего взяла путевку и уехала в Италию. Зализывать раны. Одна.
  
  Возвращение
  
  
  ...и чувствую -
  "Я"
  для меня мало.
  Кто-то из меня вырывается упрямо.
  
  В. Маяковский
  
  Паркетные, натертые мастикой полы длинного обшарпанного коридора с ответвляющимися аппендиксами аудиторий поскрипывали под ногами, со стен смотрели суровые светила науки, чьи портреты, обрамленные в толстые золоченые рамы, нависали своей мощью над неразумным и бесшабашным студенчеством. Я поняла, что за прошедший год сильно стосковалась по институту с его характерными особенностями, соскучилась даже по столовой с непременным набором из переваренных склизких макарон и жалобным цветом лопнувших сосисок, бесстыже выставивших наружу серовато-розоватую, сомнительного качества плоть, по непропеченным булочкам с изюмом и граненым щербатым стаканам с кефиром или компотом, в котором плавают распушенные бахромой яблочные медузы, соскучилась по скабрезным профессорским шуточкам и анекдотам, подколам однокурсников, по галерке аудиторий, где можно пошептаться с подружкой, почитать книжку или просто прикорнуть в случае проведенной без сна разгульной ночи... Соскучилась по вечерним посиделкам с друзьями на чьей-нибудь кухне, среди рыжих пруссаков, деловито бегущих по своим делам, среди батареи пустых бутылок из-под пива, портвейна, молдавского или грузинского вина типа киндзмараули, ркацетели, цинандали, ахашени, саперави, подсвеченных миксом из сине-черных сумерек и тусклого электрического света, когда в лица друзей вглядываешься с такой чистой любовью, мечтая сохранить этот миг моментальным снимком памяти навсегда...
  
  * * *
  
  Я хочу вернуться...
  
  * * *
  
  После путешествия по Италии я постепенно пришла в себя, стала по-новому оценивать жизнь: архитектура Рима, Венеции, Флоренции подействовала успокаивающе. Колизей с его величественностью, загадочностью и мрачностью сохранившихся эманаций ужаса и смерти, собор Святого Петра - обитель римских пап, мутные воды Тибра, скованные берегами, или площадь Сан-Марко и Дворец дожей с крылатыми львами и грузными ручными голубями, от непомерного приема пищи забывшими уже, как летать: любимое развлечение туристов - взять в горсти кукурузу (предусмотрительно продаваемую здесь же), раскинуть руки и ждать, пока тебе на руки, плечи и голову не опустится целая голубиная армада... Канале Гранде, по которому тебя неспешно везет гондола, и пышные фасады зданий, расписанные старыми мастерами, прячут свои изъеденные временем и водой ступени, заросшие водорослями, как прячут пожилые женщины ноги, изувеченные буграми чернильного цвета вен, под плотными колготами... Я вспоминала школьный курс римской истории, думала о полководцах, гладиаторах, ученых, мыслителях, поэтах и понимала, что история дана нам затем, чтобы находить в себе силы идти дальше, двигаться вперед, несмотря на удары судьбы подниматься и упрямо шагать к цели, иначе можно действительно стать домохозяйкой, наплодить ребятишек, довольствоваться ролью кудахчущей клуши (Kinder, Kuche, Kirche [Kinder, Kuche, Kirche - дети, кухня, церковь (нем .).] - идеал женщины для мужчины, и не надо мне тут втирать, что "домострой" понятие ругательное и в XXI веке практически неосуществимое) и не сделать ничего для того, чтобы этот мир стал чуточку лучше. Все, каникулы закончились, пора повзрослеть и начинать жить.
  
  * * *
  
  У меня вполне хороший муж. Он практически не пьет (бокал вина иногда в ресторане, пару кружек пива с друзьями), не смотрит футбол и хоккей, не скандалит с тещей и тестем. Моя свекровь живет в Туле и в Москву носа не показывает: виделись мы с ней один-единственный раз и произвели друг на друга относительно благоприятное впечатление. Алексей умный, целеустремленный пробивной человек, делает успешную карьеру и неплохо зарабатывает, следит за своей внешней формой, ходит в тренажерный зал и в бассейн, хорошо, со вкусом одевается... Не жалеет на меня денег и позволяет мне покупать то, что я хочу, ходить, куда я пожелаю и с кем пожелаю. Ммм... он храпит по ночам, потеет во время секса, временами мне изменяет, не интересуется моей личной и духовной жизнью, мы практически не ходим никуда вместе и не ездим отдыхать, потому что у него вечно то конференции, то защита того-сего-пятого-десятого, то еще какие-нибудь заседания, научные дискуссии и написание статей в известные иностранные медицинские журналы... Он предельно рационален и расчетлив, аккуратен до того, что даже носки складывает на стуле и разглаживает их так, чтобы не было складочек.
  Но я и сама не то чтобы такой уж подарок... Надо соображать, что отношения строятся двумя людьми, совместно, а не предполагать, будто тебе все что-то должны. В общем, я вернулась в институт и попыталась наладить отношения с Алексеем. Он охотно принял мои домашне-кухонные хлопоты и желание опять исполнять супружеские обязанности.
  Закуклившись в семейный долг, я механистически готовила, стирала, убирала, училась, сдавала сессии, ходила на вечеринки и дни рождения, и только иногда бессонными ясными ночами на маленькой пятиметровой кухне яростно и отчетливо понимала: "Боже мой, это все не то! Что я делаю?" Глядя на потрескивающее пламя оплывающей свечи и на дым от тлеющей сигареты, причудливо вьющийся кверху, я замирала от гудения мусоропровода, капели воды в кране, какого-то шуршания (а вдруг это мыши или тараканы), от прочих многочисленных ночных звуков, от утренних трелей просыпающихся троллейбусов, спешащих навстречу новому дню, и сдавленно вздыхала от осознания того, что приобретаемый жизненный опыт не тот, а я где-то потерялась, свернула не на ту тропку, ошиблась в вычислениях, и теперь уравнение не может быть решено правильно: надо вернуться и, отыскав, исправить ошибку.
  
  * * *
  
  От этих мыслей меня отвлекло рождение ребенка, моей любимой девочки, Катюши. К тому времени Алексей купил однокомнатную квартиру, в которую и привез нас из роддома. Пустота во мне заполнилась до краев новым смыслом, настолько важным и непреложным, что все остальное отошло на второй, третий или тридесятый план. Катюнино бормотание и улыбка, миниатюрные пальчики крохотных ножек и ручек, цепляющихся за меня, нежный родной молочный запах ее тела оказались самым большим счастьем из всего, что только можно представить. Я совершенно сошла с ума: покупала кучу журналов с советами о воспитании ребенка, о вреде тех или иных продуктов, памперсов, игрушек, приглашала массажистку "для улучшения развития мышечной моторики", гуляла с дочкой три раза в день, проводя большую часть времени на улице, чтобы девочка получала необходимую порцию кислорода, включала ей классическую музыку, пела колыбельные и частушки, покупала неимоверное количество распашоночек, ползуночков, кофточек, колготок, шапочек и прочей ерунды, обсуждала с мамашами, какой детский сад лучше и почему и к какому педиатру/невропатологу/окулисту в нашей поликлинике лучше не ходить... Институт я успела окончить перед самыми родами и защищала диплом с огромным пузом. Профессора и доценты ласково называли меня "деточка" и ставили оценки даже не за знания, а за будущее материнство, к тому же многие были в курсе моей первой печальной беременности и просто не могли себе позволить меня волновать, чтобы потом, не дай бог, не ощутить вины в случае преждевременных родов от моей возможной истерики. Пятеркой больше, пятеркой меньше - какая разница, тем более что Алексей приобретал в научных кругах все больший вес и к нему относились с пиететом, свет его значимости частично ложился и на меня.
  
  * * *
  
  Рождение, крещение, первый зубик, первые шаги, первые слова, радостное узнавание мира: "Мама, кака!", детский садик - все слилось в единую череду дней и ночей. И если изначально, в первый год, неистово хотелось перейти какие-то совместные рубежи и так ждалось, когда она научится сидеть, стоять, когда пойдет сама, научится ходить на горшок, то потом, внезапно посмотрев на ставшие маленькими брючки и курточку, видишь, что она выросла и уже отстаивает свои интересы. И ты понимаешь, что она - личность, такая же, как и ты, и теперь ты тоже можешь чего-то хотеть сама по себе, искать свой путь, свою дорогу... Пора.
  
  "Хочешь изменить мир - начни с себя"
  
  Вместо того, чтобы учиться жить любовной жизнью, люди учатся летать. Летают очень скверно, но перестают учиться жизни любовной, только бы выучиться кое-как летать. Это все равно, как если бы птицы перестали летать и учились бы бегать или строить велосипеды и ездить на них.
  Л.Н. Толстой
  
  Того, что есть, недостаточно для счастья. Нужно нечто большее. Нужен человек, с которым ты будешь идти рука об руку и творить любовь, сказку... Вам навстречу будут открываться поля, луга, леса, радостными трелями петь птицы, кружась в воздухе, будут расти на ваших глазах травы, раскрываться цветы, порхать бабочки, ручьи - омывать ноги прохладной и кристально чистой водой, снег - падать пушистыми хлопьями и устилать дорогу белоснежным покровом, дорогу, ведущую в маленький деревянный домик на Алтае, или Тибете, или любом другом краю земли...
  Я не хочу больше переступать через трещинки в асфальте и ходить, наклонив голову, чтобы видеть грязь, окурки и потеки мочи, не хочу сидеть в дорогих ресторанах и натужно улыбаться, размышляя: взяла ли ты правильную вилку или опозорилась и тем самым показала свое "плебейство", не хочу, чтобы мнение обо мне складывалось по одежде, а не по тому, что я собой представляю на самом деле. Когда я начала ходить к тебе на сеансы, Петр, то постепенно стала видеть разные вещи, скрытые до этого от моих глаз. Стала слышать не то, что человек мне говорит, льстиво улыбаясь и обещая помощь и разные блага, а то, что он на самом деле при этом думает. Я слышала мысли людей, видела их проблемы, их болезни, злобу, отчаяние и научилась прощать их за слабости, стала понимать, что к людям нужно относиться добрее - и тогда наступит миг, когда в их сердце откроется маленькая дверца, через которую потечет поток любви, такой странный и небывалый для их сердец, что они смутятся и выговорят вдруг совершенно не те слова, что собирались сказать.
  
  * * *
  
  Когда мне срочно понадобился загранпаспорт для того, чтобы вылететь в другую страну в связи со смертью отца, я ходила в паспортный стол и ждала-ждала... Мне необходимо было заранее купить билет, иначе не смогла бы улететь вовремя, но я не знала, смогу ли получить паспорт и сделать визу или нет. Придя в очередной раз, я обнаружила, что моей фамилии в списке нет: опять нет. Робко постучав, я отворила дверь и прошла в кабинет. Там сидела очень уставшая, издерганная и изнервничавшаяся паспортистка.
  - Простите, можно войти?
  - Входите! - буркнула она.
  - Помогите мне, пожалуйста. Моей фамилии в списке на получение паспортов нет, хотя я сдавала документы достаточно давно. Все сроки уже вышли.
  - Вы что же думаете, вы одна такая? Что я могу сделать? И вообще, у меня конец рабочего дня. Приходите на той неделе! Да что это все лезут и лезут! Безобразие! Я тут до поздней ночи иногда сижу с вашими паспортами! А на той неделе и в субботу! Когда я отдыхать буду?!
  - Прошу вас, помогите. У меня умер отец, и мне срочно нужно вылететь за границу, а паспорта нет. Такое безвыходное положение... Если есть хоть какая-нибудь возможность узнать, как мне получить вовремя паспорт, я вам буду очень признательна, - неожиданно расплакалась я.
  - Ладно, подождите в коридоре.
  Минут десять я неприкаянно и печально стояла у двери, не веря, что мне дадут хотя бы вразумительный ответ, пока женщина ходила в соседний кабинет. Потом она прошла мимо меня с документами и бросила мельком: "Пройдите!" Закрыв дверь, паспортистка посмотрела на меня и сказала:
  - Уважаемая Ирина Александровна, то, что я сейчас вытворяю, подсудное дело. Начальника в данный момент нет, а с каждого паспорта он лично должен снимать блокировку. Меня за это могут уволить с работы! Держите ваш паспорт.
  - Вы не представляете, как я вам благодарна! Я хочу отблагодарить вас! - и я стала совать ей деньги.
  - Уберите! И... простите, что я на вас накричала... работа такая... сил нет, все лезут, и все с претензиями, будто от меня многое зависит.
  - Спасибо вам огромное, вы меня так выручили!
  
  * * *
  
  Я вышла на улицу и остановилась в недоумении, осмысливая произошедшее. Я ведь хотела после ее крика нахамить в ответ и выбежать из кабинета, но сдержалась, постаралась объяснить ей просто, по-человечески, попросить о помощи, и она поняла меня, изменила отношение и совершила поступок, очевидно не свойственный ей дотоле... Она даже извинилась передо мной за грубость! Главное - видеть в человеке человека. Я - в ней, она - во мне. Теперь начала понимать пословицу "Хочешь изменить мир - начни с себя". Я начала, и стало получаться! Я тут же позвонила тебе, Петр, и рассказала эту историю. Ты рассмеялся и ответил:
  - Это очень легко. Я же тебе говорил! Дальше будет еще интереснее!
  - Я так благодарна тебе!
  - Все благодарности небу, и потом, ты сама идешь и совершенствуешься, я только немного помогаю.
  Мне так хотелось кричать от счастья! Я шла и улыбалась прохожим, и они улыбались мне в ответ, а в моем сердце пела прекрасная и чистая любовь: к тебе, людям, миру, солнцу, дождю, небу, всему, на что падал взгляд.
  Я читала и перечитывала книгу "Четыре соглашения" Дона Мигеля Руиса и осмысливала заново простые и понятные вещи, которым так трудно следовать в обыденной жизни:
  "Все люди ищут истину, справедливость, красоту. Мы - вечные искатели истины, потому что верим только в ложь, которую сохранили в собственном сознании.
  Мы ищем справедливости, поскольку в системе наших верований справедливости нет.
  Мы всегда в поиске прекрасного, ибо, каким бы красивым человек ни был, мы не верим, что красота присуща ему всегда.
  Мы ищем и ищем вовне, в то время как все уже есть в нас самих. Не надо специально искать никакой правды. Куда ни глянь - она повсюду, но те соглашения и верования, которые мы храним в своей голове, не позволяют нам ее увидеть.
  Мы слепы, и потому не видим истину. А ослепляют нас те ложные верования, которые мы храним в собственной голове. Нам необходимо, чтобы мы были правы, а другие - нет. Мы доверяем тому, во что верим, и наши верования обрекают нас на страдания".
  
  * * *
  
  Я стала понимать, что надо избавляться от наносных социальных соглашений, для того чтобы обрести счастье. Надо все делать наилучшим образом, настолько, насколько ты вообще можешь: не халтурить, не тяпляпствовать, а делать с душой, с любовью и ответственностью. Переосмысляя жизнь, откажись от старых условностей, не оглядывайся на свое старое "А что подумают обо мне люди", не завись от их мнения, хорошее оно или плохое - неважно, главное то, что ты знаешь, что поступаешь правильно. Мнение же одного или двух, трех человек есть только их личное мнение, отнюдь не означающее, что оно - истина. Поддаваясь чужому влиянию, ты перестаешь быть свободным, зависишь от одобрения, от того, что о тебе подумают, похвалят или осудят, и стараешься делать не так, как видишь и чувствуешь, а так, как тебе советуют или посоветовали бы. Это же поп-культура, массовое производство, а не ручная работа... Что было бы, если бы ученые прислушивались к мнению толпы? Разве появились бы новые гениальные открытия в науке, технике, философии, культуре, литературе, если бы гении были подвержены мнению большинства, мнению толпы? Конечно же - нет! Пути совершенствования себя так просты, когда ты не делаешь предположений. Подумайте сами, сколько проблем создают себе люди, предполагая: "он меня, наверное, не любит, потому что...", или "она на меня так посмотрела, думаю, что на что-то обиделась, только вот не пойму на что, наверное, потому что мне позвонили и я не смог дослушать ее монолог до конца; ну и пошла она, я свободный человек, в конце концов...", или "ой, знаешь, у меня сегодня в боку кололо, я стала читать медицинскую энциклопедию, нашла у себя симптомы, короче, думаю, что это миома/рак/киста/туберкулез..." - и так далее. Строя предположения, не спрашивая у друга, матери, любимого, врача, учителя прямого ответа, вы попадаете в череду заблуждений: она растет как снежный ком, меняет и портит вашу жизнь, и потом практически невозможно выбраться из этого хаоса нагроможденных предположений. Это чудовищно и страшно! А на самом деле, если твое слово безупречно, если ты говоришь только то, что действительно подразумеваешь, не сплетничаешь, не лжешь, используешь слова для достижения истины и гармонии - ты создаешь новый и кристальный мир радости. Помните, еще в Библии сказано: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" [Евангелие от Иоанна. Гл. 1.]. Слово надо ценить как величайший дар, пользоваться им осторожно и аккуратно, выговаривать каждое слово, словно ты канатоходец и стоишь над пропастью на тоненьком канате, и каждый шаг (слово) должен быть предельно важен и точен.
  Вот они, слова мудрости древних толтеков, слова Нагваля и учителя, несущие свет и мир в душу, слова самой драгоценной для меня книги, которая помогает мне учиться жить счастливо.
  Это - "Четыре соглашения" Дона Мигеля Руиса:
  "Твое слово должно быть безупречным...
  Ничего не принимай на свой счет...
  Не делай предположений...
  Старайся все делать наилучшим образом..."
  
  Доктор Лиза
  
  Для того чтобы положение людей стало лучше, надо, чтобы сами люди стали лучше. Это такой же труизм, как то, что для того, чтобы нагрелся сосуд воды, надо, чтобы все капли ее нагрелись.
  Л.Н. Толстой
  
  Я ждала Вику в метро, на "Чеховской". Мы договорились посидеть где-нибудь в кафешке и поболтать, поскольку давно уже не виделись. Она запаздывала и подлетела ко мне запыхавшаяся, еле переводя дыхание.
  - Привет, извини за опоздание, такие пробки, жуть!
  - Ничего, все нормально.
  - Ой, чем это от тебя так воняет?
  - Наверное, бомжами. Я сегодня помогала Доктору Лизе кормить их на Павелецком вокзале.
  - Ну и как?
  - Весьма поучительно.
  - А кто такая Доктор Лиза?
  - Практически наша мать Тереза. Посмотри в "ЖЖ". Ее все по нику зовут: Доктор Лиза. На самом деле она, конечно, Елизавета Петровна Глинка. Врач, человек, организовавший два хосписа и фонд "Справедливая помощь". К ней обращаются тогда, когда уже больше некуда и все возможности окончательно исчерпаны.
  - Я читала, что бомжам помогать нельзя. Они сами виноваты, что такое устроили, сломали себе жизнь. И пытаться исправить их карму бесполезно: ты только принимаешь на себя негативную энергию и противостоишь их судьбе. Это опасно. К тому же можно чем-нибудь заразиться: вши, гниды, не дай бог, другая какая пакость.
  - Вик, ты не права. Помогать людям - не грех. А насчет кармы и тому подобного... Знаешь, там есть люди, которых обманули, или у них украли документы, люди, которые случайно оказались в подобной ситуации... Лиза помогает им уехать, покупает билеты на обратную дорогу. Есть просто малоимущие бабушки, которые приходят туда за едой или одеждой...
  - Хм... билеты они просто пропьют.
  - А может, и не пропьют. К тому же мы сажаем их в вагон и следим, чтобы не забрала милиция. Что же им, подыхать на улице в лютый мороз?
  - Они сами себе такую судьбу выбрали.
  - Ты уверена? Знаешь, как они нуждаются в человеческом внимании, как тянутся к ней, к Лизе? Приходит бездомная Руфинка, на руке ожог электрошокером, приходит Лешка - многочисленные гематомы, синяки, кровоподтеки - менты побили. Жалуются... Лиза, говорят, эту зиму мы не переживем... Многие из них ее мамой называют... Летом клумбы обдирали - цветы ей приносили... Танюшка бросается под машину, крутую иномарку, кричит: "Дави, гад! Сдохнуть хочу!" Девчонки под руки оттаскивают ее с проезжей части. "Что ты, - говорят, - что ты, нельзя, Таня. Это грех перед Богом". - "А если замерзнуть?" - спрашивает она. "Если замерзнешь или замочат на вокзале, тогда не грех", - отвечают. Успокоили, отошла покорно, задумалась. Или вот Иннокентий Петрович, старик, шестидесяти пяти лет. Его обманом из квартиры выписали. Подробностей не помню. Вытурили на улицу. А у него рак в последней стадии. Знаешь, кем он был? Перевод-чиком с итальянского и японского языков. Умный, интеллигентный, а тоже - бомж. Жизнь иногда и хорошим людям такие проверки устраивает, а ты говоришь, помогать нельзя.
  - Ой, Ир, хватит меня агитировать. Фигня это все. Они все уже не́люди.
  - Да? Руфинка вон говорит: "Я, Лиз, от тоски пью. Знаешь, кого я любила? Ничтожество! Бомжевать не страшно, любить Ничто страшно!"
  - С ума сойти, как романтично! Бомжиха о любви рассуждает!
  - Или вот Вася жаловался: "Тут одного из наших родственники искали. А он умер. Но я им не сказал, что он умер, сказал - в больнице". Лиза спрашивает: "А зачем соврал?" Он ей: "Пусть ищут дальше. Не найдут, будут думать, что жив. Я правильно сделал?.."
  - Не знаю. Мне это все не по душе. Им не поможешь, я так считаю.
  - И пытаться не надо, Вика? А старушки в доме престарелых? На клеенках спят, иногда без одеял, нищета полная. Ходят под себя, так и лежат на мокром. Опрелости, пролежни. Пеленок и памперсов в помине нет. Там и ветераны, которые войну прошли, а потом работали, страну поднимали из руин. Видишь, какое им за это спасибо от государства. Лиза собирала подушки, матрасы, одеяла, халаты... Многие к ней в Фонд приходили, вещи приносили, деньги - помочь хотят.
  - Ты считаешь, что собранные деньги пойдут на старушек? Я тебя умоляю!.. Откуда такая наивность в твои-то годы?
  - Это не наивность. Я знаю Лизу, а там... там тоже проконтролируем, проверим, чтобы по назначению все пошло. Украдут деньги, говоришь... Тут недавно Фонд обокрали - все вынесли: деньги, компьютер, факс, принтер... Правда, памперсы оставили, бинты, йод и одежду для бомжей не тронули. Вот где подонки! У Лизы из машины "Скорой помощи" телефон украли, один раз сумку вырвали с деньгами, что со счета сняла, - не для себя, на химиотерапию для девочки, рак у нее. Потом, правда, еще собрали кое-как, с миру по нитке. Вот где карма плохая, кто у таких ворует. Про Доктора Лизу многие знают, помогают ей, кто чем может. Она еще хосписы для умирающих организовала в Москве и в Киеве, для раковых больных. У меня тоже прабабушка от рака умирала. Мне шесть лет было, я ее за руку держала, а она мне: "Ирочка, я боюсь смерти. В землю закопают. Не хочу". А мне шесть лет. Я ей говорю: "Не бойся, бабуля, я тебя никому не отдам. Придут злые дядьки с гробом, а я их не пущу, дверь не открою". Она плачет... Когда ее не стало, меня к родственникам отправили, чтоб не видела, как бабушку-то хоронят... Чтоб не рыдала, концертов не устраивала... Как я после этого Лизе помогать не стану? И другим? Они тоже люди, живые. Им больно бывает и страшно. Недавно в хоспис музыканты приезжали, студенты консерватории. Один на скрипке играл, другой на гобое. Самые слабые лежали, те, кто еще держится, - слушали сидя. У самих слезы из глаз катятся. Десять лет назад там же играл на виолончели Ростропович. Приехал, не погнушался. Им радость дарят, надежду - она всем нужна, даже когда надеяться больше не на что, понимаешь?
  - Психотерапевт ты наш! Целую лекцию мне прочитала. Хочешь в свою веру обратить, чтоб я с тобой ходила? Так я не буду.
  - Да нет... Не хочу, просто объясняю, почему занимаюсь этим. Обращать кого-то в свою "веру" не стремлюсь, каждый для себя сам выбирает, что ему делать. Я Лизе не так часто помогаю. Когда могу... а это редко случается. И не корю себя, просто иду своим путем, вот и все. Я как-то раз со своими друзьями ездила в подростковую колонию строгого режима, в Можайск. Они стихи читали, песни пели, студенты из ГИТИСа отрывки из спектаклей показывали... Моя подруга Вера жаловалась, что девчонки не хотят туда ездить, боятся. "А вдруг, - говорят, - они потом выйдут и нас найдут?" Зачем они им сдались, находить их? Там ребята сидят с двенадцати до восемнадцати лет. Тех, кому больше, потом к взрослым на зону отправляют. Я смотрела на них, как они себя ведут во время представления. Многие из них вообще ни разу в театре не были, а уж живых поэтов и подавно не видели. В общем, обычные подростки: кто слушает, кто балабонит, некоторые демонстративно уходят. Только глаза у всех взрослые, циничные. Страшные глаза. В колонию строгого режима просто так не попадают... за обычное воровство, например. Там статьи пожестче. Нас обыскивали, прежде чем пропустить. Деньги, мобильные телефоны - все в кабинете начальника колонии заперли на всякий случай. И ребят к нам не подпускали. Мы даже курить под конвоем ходили. Ворота везде высоченные, забор в два ряда, проволока под напряжением, собаки натасканные, у охраны оружие. А потом, в конце, когда нас уже обратно через КПП выводить должны были, я вдруг слышу, как один парень другому говорит: "Надо бы у них, у поэтов этих, книжки попросить на память" - а другой: "Ну и попроси, я стесняюсь". Ты понимаешь, если хотя бы одному или двум ребятам это было нужно, значит, мы не зря ездили! Значит, где-то что-то дрогнуло... Может быть, и одна песчинка все-таки способна качнуть чашу весов в другую сторону, а? Ты вот говоришь, что я девиациями, отклонениями интересуюсь. Думаешь, это только профессиональное, а не просто человеческое? Я их не изучаю, как подопытных кроликов. Я помочь хочу.
  - Ладно, извини. Что ты завелась? Я и не сомневаюсь в твоей человечности. Пойдем где-нибудь уже посидим. Мы тут уже битый час торчим на улице.
  - Знаешь, я, наверное, в кафе не пойду, от меня же воняет.
  - Ой, да брось! Ты что, обиделась?
  - Нет.
  - Пойдем, посидим где-нибудь, поговорим. А вообще я тебе могу свои духи дать, побрызгаешься, и все дела.
  - Нет, в другой раз.
  
  * * *
  
  Я ехала домой и прокручивала в памяти разговор с Викой. У нее весьма прибыльная профессия - коммерческий директор одного из самых крутых московских казино. И в общем человек не злой, скорее даже добрый: то собаку на улице подберет больную, то кошку... а потом ходит и пристраивает: астма у нее. Знаю, что иногда и деньгами помогает родственникам, знакомым, а тут вот оно как.
  Казино, на самом деле, тоже не очень хорошую ауру имеет. Игра - это болезнь, зависимость, которую надо лечить. Она сводит с ума, заставляет проигрывать кого-то и последние деньги. Туда же не только богачи ходят, хотя их и большинство. А Вика считает, что люди сами во всем виноваты. Виноваты чаще всего, не спорю, но кто им поможет? Государство? Ага, сейчас, раскатали губу. Что ж их, ссылать, как прокаженных? Куда, на необитаемый остров?
  Я делаю то, что мне душа велит. Бояться испортить свою ауру и энергетику тем, что помогаешь бомжам? Я не боюсь. Если кто-то поднимется из них - рада буду, нет - значит, не судьба, но облегчать страдание - не значит изменять их карму. Подать нищей бабушке копеечку, бомжу чашку супа и кусок хлеба - не может быть грехом. Ведь тогда можно посчитать, что усыновлять брошенных детей из детского дома тоже грех, потому что у них своя карма, которую они отрабатывают. Мало ли, что их родители бросили, против судьбы не попрешь. И если родители погибли - все равно так им, значит, положено? Не верю!
  Дочка моя все просит: "Родите мне братика или сестричку или из детдома возьмите! Я его любить буду, игрушками делиться! Кроватку уступлю, а сама буду на коврике спать, пожалуйста!" Я бы взяла, но куда - в однокомнатную квартиру? Нам же опекунский совет не даст разрешения на усыновление! Ипотеку не возьмешь - столько выплачивать, пятнадцать-двадцать лет, даже на хлеб с макаронами не хватит. Только душу себе травить - думать, а не думать тоже не получается, мысли всё лезут и лезут, проклятые... Я даже по сайтам лазила, фотографии детские смотрела... Мальчика одного увидела, Петеньку: ангелочек белокурый, три годика, а глаза печальные-печальные - и такие тоскующие... Потом ночью плакала от бессилия. А что я могу сейчас? Самой впору милостыню просить: "Подайте, люди добрые, на квартиру! Мне малыша усыновить надо!" Все так же подумают, как Вика, что нажиться хочу на ребенке да на своем добром деле. Да плевать, что подумают, все равно же не дадут...
  
  Китайская пытка водой
  
  Задача сделать человека счастливым не входила в план сотворения мира.
  Зигмунд Фрейд
  
  Я устроилась на хорошую работу в коммерческую клинику. Знаю, Петр, ты спросишь, как же моя мечта о помощи несчастным детям. Что поделать, человек вынужден выживать в этой жизни как умеет. У мужа стало хуже с работой, финансовый кризис ударил по многим людям: кого уволили, кому сократили зарплату. Слава богу, Алексея оставили на той же должности. Катюнины многочисленные курсы - английский, музыка, танцы, - постоянные обновки (ребенок растет как на дрожжах) требовали денежных вливаний.
  Мы хватались за голову, пытаясь рассчитать, как уложиться в бюджет, чтобы на все хватало. Алексей раздражался по пустякам, я не оставалась в долгу: в итоге атмосфера в квартире накалилась до предела от бесстыжих и бездумных эгоистических взаимных упреков, перебрасываемых, как шарики для пинг-понга, туда-сюда. Катенька постоянно заглядывала нам в глаза, теребила за руки, говорила: "Папа, поцелуй маму, а ты, мама, поцелуй папу", подслушивала под дверью наши разговоры, стала гораздо больше капризничать и требовать к себе внимания, не отпускала меня от себя и, обхватывая шею ручонками, молила: "Мамочка, полежи со мной рядышком. Давай заснем вместе, пожалуйста!" Я же, передвигая красный пластмассовый квадратик на календаре, пыталась понять, куда улетают дни, часы, минуты, несущиеся с бешеной скоростью и растушевывающиеся в одну сплошную серую ленту...
  Невыносимо хочется Жить - именно так, с большой буквы, чтобы не влачить существование, отмеряя его звоном монет и хрустом купюр, а попытаться понять правила игры, в которую тебя втянули, и выйти из нее так, чтобы сохранить себя, свою душу. А пока каждый день твое существование состоит из определенных клише: звонок будильника, чистка зубов, лихорадочные сборы дочери в школу, маршрутка, метро, пробежка до офиса, голливудская улыбка на приеме, обратный путь, магазин, забирание Катюни из школы, готовка еды/стирка,/глажка/уборка/приготовление уроков - последнее одновременно, виртуозно мечась по тридцати восьми метрам жилплощади, потом укладывание спать Катюни, а напоследок - семейные разборки с глотанием валерьянки или вина и выдыханием накопившегося за день негатива, слезы и наконец - беспокойный сон на разных сторонах кровати, а тут еще муж - то двинет тебе локтем по голове или коленкой под зад или запустит (разумеется, нечаянно) жесткие, словно металлические пальцы под твои ребра, отчего сон пропадает окончательно и бесповоротно, и ты лежишь как последняя дура, вслушиваясь в шорох пролетающих по трассе запоздалых автомобилей... А в голове крутится: "Мама! Я не хочу так! Хочу иначе!" Как научиться не размазывать друг друга по стенке, не пинать под дых, не ставить подножек? Мы держим дистанцию, чтобы было лучше видно, куда нужно ударить, чтобы вышло точнее, больнее - так, чтобы сразу в нокаут. Взгляд исподлобья, сжатые кулаки, тело как натянутая струна...
  При появлении ребенка отводим взгляд и механически улыбаемся: "Что ты хочешь, малыш? Сказку? Да, мой сладкий, сейчас мамочка допьет чай и почитает. Иди в кроватку". И опять борцовская стойка в выжидании удара.
  И тут...
  - Мне предложили высокооплачиваемую работу в другом городе. Я думаю согласиться, - медленно цедит слова Алексей.
  - Ну что ж, хорошо, - отвечаю я в полном ошеломлении.
  - Думаю, это лучший выход.
  - Если ты так считаешь...
  - Буду иногда приезжать на выходные.
  - А-а-а... Конечно.
  - Ты сможешь взять няню. Я буду привозить деньги или переводить на твой счет.
  - Ты думаешь, няня сможет заменить ребенку отца или мать? Я работаю с утра до вечера, устаю чертовски, а теперь помощи от тебя не будет совершенно. Таскать сумки с картошкой из магазина тоже буду я. Великолепно. И вечером никуда не сходишь, ребенка-то оставить будет не с кем. Наши бабушки и дедушки не особо мечтают нянчить внуков, да и живут на другом краю города.
  Я пытаюсь сделать вид, что мне не больно. Вдох-выдох, вдох-выдох. Молчим. Вспоминаю, что обещала дочке почитать сказку. Поднимаюсь. Смотрю на Алексея.
  - Это твое решение. Не буду тебя отговаривать. Решил - поезжай. Только предупреди заранее. Мне нужно найти няню.
  - Я еще ничего не решил окончательно.
  - Ты только что сказал мне, что хочешь согласиться на этот вариант, и поставил меня об этом в известность, даже не спросив, как я к этому отнесусь. А теперь идешь на попятную. Что ты за человек? Тебе нравится попусту трепать мне нервы? Наслаждаешься тем, что загоняешь меня в тупик и смотришь, как я буду решать новые проблемы, будто мало старых? Справлюсь, можешь не сомневаться. Не привыкать.
  
  * * *
  
  Ухожу из кухни в комнату. Катюня уже заснула, так и не дождавшись от меня сказки. Выбираюсь курить на балкон. По щекам текут злые слезы. Я плохая мать. Мне даже некогда почитать дочке книжку, поговорить перед сном, услышать, как прошел ее день в школе, все ли в порядке... Может быть, ее что-то волнует? Кто-то ударил, обидел или, наоборот, поцеловал?
  Господи, что же мне делать? Петр говорит, что когда человек начинает заниматься практиками, постепенно его энергия меняется и приходит в диссонанс с энергией партнера, который не занимается саморазвитием. Многие пары из-за этого разводятся. Руки предательски дрожат, и в темноте пляшет огонек сигареты. Выбрасываю ее, посылая щелчком вперед. Совершая определенную траекторию, огонек падает и, теряясь в траве, гаснет. Решительно сгребаю с "семейного ложа" подушку и одеяло и перемещаюсь на кухонный диванчик. Покопавшись в шкафу, выуживаю простыню, расстилаю постель и заваливаюсь с книгой в руке. Черные козявочки буковок пляшут сальсу, хастл или бачату: текст не имеет смысла. Можно перевернуть книжку вверх ногами и точно так же смотреть, пытаясь разгадать сакральный смысл иероглифов. Книжная начинка бессмысленна, значение имеет только кожура обложки, которая сигналит окружающим: "Она читает книгу!" Что же делать?
  Мы вместе столько лет, что проросли один в другого, и отрывать частички придется с болью и кровью, с чудовищными потерями. Страх остаться в одиночестве, тоска по сроднившемуся с тобой человеку, по привычности к его недостаткам... И вдруг станет пусто, совсем пусто - ты больше не будешь ждать от него звонка с вопросом "Что купить по дороге?", прислушиваться к повороту ключа в замочной скважине... не надо будет гладить рубашки и брюки, покупать галстуки и носки, отнимать пульт от телевизора с недовольной физиономией: "Как ты можешь смотреть эту фигню? Переключи!" - много чего не станет; придется придумывать себе новые правила, чтобы из пустоты выкристаллизовалось нечто, похожее на семейный уклад теперь уже неполноценной семьи.
  В школе будут понимающе ухмыляться: "Ваш папа в длительной командировке и не может прийти в класс и повесить жалюзи/прибить картинки/починить столы? Ну да, ну да, конечно...
  Извините,
  мы попросим
  ДРУГОГО ПАПУ...
  Мы понимаем, вам теперь... сложно приходится,
  можете не приходить мыть окна,
  попросим... ДРУГИХ МАМ..."
  Другие мамы и папы, более полноценные благодаря свой семейной живучести, с недовольной миной сделают твою работу, пожимая плечами и гордясь тем, что у них-то ВСЕ ХОРОШО.
  В подкорке мозга начинается война с памятью, с прошлым, война за настоящее и будущее. Мне надо найти другого человека. Я смогу. Буду счастливой. Хочу такого, как Петр: спокойного, занимающегося практиками, уверенного в себе, сильного. Нет, я не хочу именно его, я никогда не воспринимала его как мужчину, только как Учителя, но я хочу такого же!
  Я не могу больше смотреть в окно, как в "Черный квадрат" Малевича! НЕ МОГУ-У-У!.. Счастья хочу, света, любви, ярких красок, чтобы как в дешевых рекламках телевизионных роликов - счастливая семья, солнце, рука в руке... Не могу больше под пытками, китайскими пытками водой, когда медленно капля за каплей падает тебе на лоб изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год...
  С остервенением бросаюсь мыть окна, чтобы стекло показывало мир не сквозь туман и дымку, пыль и грязь, а так, как и должно быть - кристально ясно. Мокрой тряпкой выбираю из промежутка между рамами высохшие трупики бабочек с облетевшей пыльцой крыльев, нечаянно залетевших не туда и окончивших свою недолгую жизнь, пытаясь пробиться через стекло на волю. Ох, сколько можно во всем искать соответствия и метафоры, знаки судьбы?!
  В детстве мы хотим, чтобы Дед Мороз приносил нам ТЕ подарки, чтобы на крыше обязательно жил Карлсон и прилетал каждый день в гости, а родители купили собаку и чтобы была своя добрая фея-крестная, которая подарит хрустальные башмачки или слюдяные стрекозиные крылья и волшебную палочку.
  В ранней непорочной еще юности мечтаем о принце, ведущем в твою гавань корабль под алыми парусами, о принце, сражающемся с драконом и торжественно приезжающем под окна твоей неприступной башни на белом коне в сверкающих доспехах, мечтаем о том, как с честью выйдем из любого Королевства Кривых Зеркал, удачно сорвав личину с разных Йагупопов и прочих Нушроков, и тогда тетушка Аксал станет просто Лаской, Гурд - Другом, а Бар перестанет быть Рабом и станет свободным человеком...
  Повзрослев, желаем обеспеченного, все понимающего мужа: красивого, как Аполлон, умного, как Платон, неприхотливого, как Диоген, богатого, как Крез, талантливого, как Еврипид...
  Чуть позже желания трансформируются в "чтоб не пил, не курил и цветы всегда дарил"... Постепенно иллюзии тают, мечты становятся умереннее, но искомого добиться удается счастливым единицам...
  Однако ты живешь: у тебя семья, муж, ребенок, налаженный быт, приличная работа... ты ткешь свою паутинку, как трудолюбивый паучок, всеми лапками... а потом вдруг - раз! - налетит шальной ветер да и сдует все к чертовой матери, а тебя этим же ледяным ветром отбросит на полосу отчуждения, где ты будешь сидеть в одурении и, словно лупоглазая гурами, безмолвно открывать рот: бульк, бульк, бульк...
  А мир несется дальше, оставив тебя далеко позади, и его не догнать уже, не догнать... Может, лучше и не стремиться за ускользающей мечтой, а сделать усилие и перешагнуть в другую Вселенную? Заставила судьба-лихоманка пуд соли съесть, семь пар железных сапог истоптать - пора бы уж из Золушки или из лягушки превращаться в царевну. Ан нет! "Маловато будет!" - решили норны на небе, злые пряхи, подослали эриний - в кровь плоть и душу исхлестать розгами да кнутами. Посолить-поперчить, прикажете? "Баю-баюшки, баю, не ложися на краю..." - "Лягу!" - упорно кричишь и соответственно получаешь по заслугам. А ночью, когда забываешься в дурном полусне, перед глазами настырно начинают мельтешить черно-белые, вернее, больше черные тени с гравюр и офортов сумасшедшего испанца Франсиско Хосе Гойи, его "Черные картины", которыми он разрисовал стены своего дома. Какие сны снились ему, если он сумел передать хоть часть того невыразимого кошмара, запечатленного на его полотнах? В каком мире жил?
  
  * * *
  
  Очиститься от всего этого, начать с нового листа, страницы... Все будет хорошо. Снимая утром влажную от пота рубашку, смывая под душем ночной кошмар, я принимаю решение: "Хватит страдать. Надо жить дальше". Захожу бодрым шагом на кухню, варю себе кофе и спокойно произношу доселе дикие для меня слова:
  - Алексей, давай разведемся.
  - У тебя кто-то есть?
  - Есть. Я.
  - Не понял...
  - У меня есть Я, которую я не хочу калечить, и жить так дальше под дамокловым мечом в ожидании, что тебе перерубят шею, тоже не хочу. Ты же все равно решил уехать.
  - Куда я от вас уеду! Я останусь.
  - Нет. Я подаю на развод.
  - Ты с ума сошла! У нас же ребенок!
  - Ты вчера об этом не думал, когда принимал решение о работе, что ж сейчас Катей прикрываешься?
  - Надо найти оптимальное решение...
  - Я тебе уже озвучила оптимальное решение для нас обоих. Мы слишком разные люди и, очевидно, уже надоели друг другу до предела, до последнего рубежа.
  - Ты так решила?
  - Да.
  - Я подумаю, позже поговорим.
  - Вряд ли имеет смысл опять переливать из пустого в порожнее и портить друг другу нервы. Давай разведемся... будем просто друзьями. Ты сможешь видеть Катюшу, когда захочешь.
  - Она останется с тобой?
  - Разумеется.
  - Возможен и иной вариант.
  - Нет.
  - Я подумаю.
  - Только не слишком долго.
  
  Млечный Путь
  
  На каждый новый день надо смотреть как на маленькую жизнь.
  Максим Горький
  
  Мое предложение развестись Алексей воспринял болезненно и стал совершать разные поступки для того, чтобы вернуть меня (или себя) в лоно семьи. Он стал читать книги, которые мне советовал Петр, ездил втайне от меня к нему на сеансы, ходил по разным колдунам и ведуньям в попытках узнать будущее. В этом он признался сам, чем основательно меня потряс. А еще он стал дарить цветы и приносить кофе в постель.
  Я чувствовала себя стоящей на шатких мостках и не ведающей: то ли идти вперед, то ли шагнуть назад. Безусловно, мне нравилось новое отношение Алексея, но разделившую нас трещину нельзя сковать вмиг, одномоментно, так, чтобы сразу - и все хорошо. Не знаю, понимал он это тогда или нет; я же просто наблюдала и прислушивалась к себе, к тому, что происходит внутри. А там - тишина: ни да ни нет в ответ не звучало. Во мне все затаилось и чего-то ждало. Как в детстве, когда ты выходишь ночью на балкон, поднимаешь голову вверх, в небо, и смотришь не отрываясь на беззвучный танец далеких звезд, ожидая, что явится тебе сверкающая в своей божественной наготе истина и откроет космические законы, покажет тропу, Млечный Путь, по которому ты пойдешь смело и радостно, с пронзительным ощущением жизни: мимо серпика ущербной луны, мимо созвездий Близнецов, Большой Медведицы, Кассиопеи, Андромеды, Возничего и Волопаса, Гончих Псов, Центавра, мимо Южного Креста и Лебедя, Цефея, Гидры, Весов и Персея, куда-то, в неведомую даль, в другую галактику...
  Я не знала, что принесет нам этот ветер перемен, желая единства с любимым, наверное, все еще любимым мною человеком, так, чтобы без слов всегда было понятно, когда хочется секса, а когда нежных и тихих родных объятий, чтобы тебя взяли на руки, погладили по голове и сказали, что ты самая родная, любимая, единственная, что никого нет в мире лучше, бесценнее, умнее, красивее, чтобы понимать, что можно расслабиться и не ждать очередного удара, и уже не надо ничего объяснять, оправдываться, а можно просто жить.
  Двое сливаются в единое существо и просто по природе своей не могут ранить самое себя, не надо барахтаться и сучить лапками в попытке не захлебнуться, не утонуть, и тогда наступает истинная свобода обретших друг друга людей, наступает гармония, которую создать могут только двое, вместе. Но тут требуются не только внешние проявления любви и заботы, а попытка понять глубоко внутри и себя, и того человека, который тебе дорог. Без осознания себя, без любви к самому себе, именно так, чтобы посмотреть в зеркало и сказать: "Привет!" - ничего не получится, иначе это просто фантом, недолгая иллюзия, которая со временем истает и развеется, оставив после себя лишь зигзаг зеро и картинку ряби окончившего вещание телеканала.
  Мы все не ангелы, и тут нужна ежедневная работа над самим собой. Почему ты злишься на любимого, если он сделал что-то не так: бросил куда попало носки, не закрутил крышечку тюбика с зубной пастой, забыл купить хлеб, опоздал в театр, не позвонил твоей маме?.. Может быть, тебя в этот день обругал кто-то на улице или ты сама совершила неблаговидный поступок, и теперь задним числом стало стыдно? Если она улыбается кому-то, то это еще не значит, что она хочет изменить, а если даже и хочет, то почему? Задавая себе вопросы, можно избежать разных негативных ситуаций, нарастания снежного кома обид, застрявшего в твоем горле и заставляющего задыхаться от нехватки кислорода и тупой всепоглощающей ненависти. Надо понять, что никто никому ничего не должен, раз речь заходит о любви и о двух половинках, соединившихся, слившихся, сплавившихся либо в уродливое нечто, либо в произведение искусства.
  Мы пережили период равнодушия и отдаленности, период ожесточенной войны: теперь наступило перемирие - вывешен белый флаг, стороны обдумывают дальнейшие действия, стратегию и тактику поведения. Мне очень хочется, чтобы за этим периодом наступил МИР: полноценный, осмысленный, полный всепоглощающего счастья, такой, которого все всегда ищут и так мало кто находит. Я очень надеюсь, что тогда с полным правом, мы сможем сказать тихо и твердо, так же, как сказал однажды один из моих пациентов: "У нас есть мы".
  
  * * *
  
  В полумраке комнаты раздаются заунывные, для кого-то смертельно страшные звуки Поющей чаши. Иногда к ним примешивается жалобный плач свирели, неспешное журчание ручья или кукование кукушки. Мерное нарастающее гудение проникает внутрь, заставляет содрогаться, вышвыривает из привычного мира, дробит сознание на части и внушает смертельный животный ужас. Меня эти звуки успокаивают. Я стою на сеансе, закрыв глаза, и чувствую, что рядом со мной находятся такие же ученики, как и я: Сергей, Ким, Андрей, Арина, Рита и Алексей... Внутренним зрением я вижу, как Петр открывает частоты, колодец, куда "сливается грязь", как постепенно меняется наша аура. Мне становится легко, тело наполняется энергией, светом... приходит осознание того, что
  ВСЁ БЕЗУСЛОВНО БУДЕТ ХОРОШО...
  
  Чудовище, или Welcome to my life
  Пьеса
  
  
  Действующие лица
  
  Ася.
  Яна.
  Парень, прохожий.
  Олег, муж Аси.
  Андрей, друг Аси, гей.
  Кэт, знакомая Андрея.
  Марина, подруга Яны.
  Оля, подруга Яны.
  
  Действие 1
  Акт 1
  
  Обычная московская квартира со средним ремонтом. В комнате полумрак. За окном дождливый вечер. Слышно, как стучат по карнизу гулкие капли дождя. Комната не загромождена мебелью, скорее пуста. Там есть диван, два кресла, этажерка с книгами и разными статуэтками. В одном углу у окна компьютерный стол. Но ноутбук почему-то стоит на полу. Там же валяется куча разных бумаг, очевидно распечатки с принтера. Рядом бутылка коньяка и бокал. На блюдечке порезанный лимон. Пепельница, в которой тлеет сигарета. Толстая круглая зажженная свеча из оранжевого воска, тоже на полу, в опасной близости от бумаг.
  Она стоит у окна. Потом медленно ходит по комнате. Садится к ноутбуку. Иногда наливает себе в бокал коньяк и выпивает, медленно, думая о своем.
  
  * * *
  
  Ася. Континент детства.
  Хранить воспоминания из фигурок облаков-зверей, из дождевых слез, стекающих по запотевшему стеклу автобуса, идти по осколкам разбитых кем-то голубых гайдаровских чашек...
  Вспоминать внезапно детские считалки, далеко запрятанные обиды от моральных и физических оплеух.
  Наотмашь.
  Крыши моего детства. Бесстрастные звезды. Манящий вакуум, за которым мерещится бездна.
  Ты есть?
  Господи, там кто-нибудь есть?
  Кап-кап-кап... за окном дождь.
  Наматываю прядь волос на палец.
  Я медленно схожу с ума.
  Я разложу себя на составляющие, как пазл или детский конструктор.
  Плевать, что больно...
  Этим можно упиваться.
  Яд может доставлять наслаждение.
  Медленно убивать себя, выдыхая дым в окно. (Курит, наблюдая за дымом. )
  Развеивается.
  Везет же...
  Вот так бы разом выдохнуть тебя и стать пустой, полой... как горшок...
  (Оборачивается, идет и садится на пол перед компьютером. Берет один из разбросанных на полу листов, вглядывается, читает.)
  
  Я буду умирать в чужих домах
  И согреваться сном остывших спален,
  Блуждать в разрушенных отчаянных мирах
  Средь кровью разразившихся проталин,
  Я буду гранью среди бытия
  Безумного и дохлого комфорта,
  Я знаю, что сегодня не твоя
  Я каравелла брошенного порта...
  И рук моих согреть уж не дано
  Ни поцелуям, ни прикосновеньям...
  Возьми меня на ручки? Как давно
  Слова подернулись, как серым пеплом, тленьем...
  Не видишь света, очи застит тьма,
  Она тебе милее и дороже,
  А я тогда, в тот день, сошла с ума...
  С меня живой в тот день содрали кожу.
  
  Тук-тук... (Стучит себе по голове.)
  Кто там? (Жалобно.) Никого нет дома.
  Входит и выходит... входит и выходит...
  Раз - ромашка, два - ромашка, три - ромашка... пять - ромашка, семь!
  Трям, здравствуйте!
  Извините, мне пора гасить фонари на моей планете.
  Скоро день, вернее ночь.
  Ага?!
  Я их сначала погашу, а потом буду зажигать.
  Снова.
  Нет-нет, это не смешно. Смотреть на трубку молчащего телефона и ждать, когда ты позвонишь, чтобы потом умирать уже от звука твоего голоса.
  Дразнишь?
  Рассказываешь мне сказки?
  Я буду притворяться ежиком.
  Буду ощетинивать иголки.
  Рыба-ёж-шш! Рыба-Пумбрия!
  Спой мне песенку?!
  Сцена слабо освещается. В глубине, спиной к зрителям, лицом к окну стоит муж Аси, Олег. Ася не слышит его и не видит - это как параллельные миры, не соприкасающиеся друг с другом.
  Олег. Ты помнишь, когда мы только познакомились, мы не могли расставаться надолго? Мы даже работали вместе. Мы... теперь это местоимение не имеет смысла. Как это произошло, Ася? Когда мы успели стать чужими друг другу? Работа-работа-работа... бесконечная усталость... Это всё отговорки... Я понимаю. Когда любишь, находишь время для любимого человека. Я виноват, что между нами пролегла трещина... длиною в жизнь или несколько лет?.. Ты говоришь, что я молчун. Я слишком много слышал пафосных речей, антисемейных истерик, - жизнь приучила меня к тому, что слова и чувства надо ценить, цедить их по капле, не выставлять напоказ. Ты знаешь, мне сейчас больно. Ты не видишь этого, не хочешь видеть... я понимаю... но мне больно... Я не хочу отпускать тебя... И я не знаю, что можно сказать и сделать, чтобы ты осталась, не уходила... А-а-а... что уж теперь... говорить...
  Ася словно продолжает свой монолог, в ее времени не прерывающийся словами Олега.
  Ася. Пусть твоя душа изойдет кровавыми слезами... Так надо... Воспитай во мне рабыню... ударь побольнее.
  Хочешь душу? Насовсем? Ты, дьявол? Ну на, возьми... Мне же уже никуда не деться. (Ползает по полу на четвереньках, ищет лист бумаги. Найдя, успокаивается, садится опять перед компьютером.)
  
  Я буду счастлива назло ветрам и стужам,
  Назло тебе, упрямой и больной,
  Я буду хохотать, скача по лужам,
  И прятать в дождь мой потерянный покой,
  Я буду и в Париже, и в Нью-Йорке
  Искать во всех прохожих профиль твой,
  Я буду умирать в глухой каморке,
  Я буду, буду, буду... не с тобой...
  Я буду в зеркалах туманом виться,
  Томиться восхищением чужих
  И над любовью искренней глумиться,
  Кого-то в хлам к себе приворожив...
  Но ты молчишь... тебе уже не надо
  Ни боль мою алкать и ни любовь,
  Ты говорила мне тогда неправду,
  Что я твою всю выпиваю кровь...
  Ты говорила, ты писала сказки,
  Мне так хотелось капельку мечты,
  Пусть не любви, пускай обманной ласки -
  Всё то, что в этом мире только ты...
  
  Я полюбила бродить под дождем. Хорошо, когда твоих слез не видно.
  Листья облетают.
  Осень. Всё умирает.
  Зачем мне зонтик?
  Нет-нет. Пусть так. Освежает.
  Врача?
  Это не простуда, ага, и не грипп... у меня, знаете ли, аппендицит мозга... воспаление мозжечка... (Пьет коньяк.)
  Алло? Ты слушаешь?
  Дорогая!.. Молчишь...
  Я сомневаюсь в том, что ты есть. Иногда я думаю, что ты - моё отражение в зеркале. (Ставит перед глазами свою ладонь и вглядывается, словно это зеркало.)
  Не делай мне больно, прошу тебя... Лезвия слов так больно ранят мое сердце... Я возвращаюсь в запредельное царство, где не действуют обыденные законы и представления о пространстве и времени - в Дат, в город мертвых.
  Я здорова.
  Нет-нет... не голодна...
  Что ела? Не помню...
  Неважно...
  Ты помнишь, у Вознесенского есть такая вещь "О"? Про апельсиновый пол. Горящий пол из апельсинов и оранжевых свечей. Терпкий запах.
  С-ума-с-шест-ви-е...
  (Берет в руки свечу и долго вглядывается в нее. Капает горячий воск себе на руку. Потом вздыхает и ставит свечу на пол.)
  Алло?! Ты здесь?
  Зачем я тебе?
  Я Снегурочка и скоро рас-таю...
  Я не уверена, что моё тело создано из плоти и крови.
  Обман.
  Ви-ди-мость.
  Стоит из него выйти, и оп-па - ты уже в космосе.
  В мерцании светил.
  Как ты думаешь: говорят, что все поэты и писатели ненормальные - это правда?
  Маяковский, Есенин, Гоголь, Достоевский, Толстой... ага, и Гаршин.
  Красный цветок.
  Тсс!..
  Я думаю, он не был сумасшедшим! ОН был гением!
  Просто другие этого не видели.
  Они же все слепы. У них бельма.
  Хи-хи. Хи-хи-хи.
  Цветы-убийцы. Люди тоже цветы-убийцы. Ага. Только они хорошо маскируются. Могли бы быть честнее...
  Ага. Тебе там смешно? Скажи мне: я не в себе? Конечно. Я в тебе. Насовсем. Кружится голова. Я теряю ориентацию. В пространстве. Ориентацию пола и потолка. Ориентацию пола.
  М-м-м... Я не люблю ни мужчин, ни женщин... Для меня надо придумать новую ориентацию - на тебя.
  Как я сюда попала? Помогите мне выбраться с этой планеты. Ау-у-у! (Жалобно.) У меня есть семья, работа, друзья. Это все в прошлом. Я жила, как певчая птица.
  Но тут пришла ты...
  Мне нравятся красивые люди, легкие... С тобой тяжело, больно... Зачем ты пришла за мной? Му-у-у-чаешь...
  Я хочу обратно - в неоновый свет рекламы. Туда, где счастливые семьи со счастливыми детьми, туда, где Прада, Дольче Габбана... Гла-мурр!
  Ты перестроила каждый мой атом, заменила своим. Матрица.
  Шелк оранжевых простынь... на постели мое тело, наши тела. Они гармоничны. Когда я тебя обнимаю, мне кажется, что по-другому просто не может быть. Ни единого зазора, трещинки...
  Кто тебя подослал?
  Я стала злая. Во мне больше нет милосердия, сострадания... со-чувствия. Я со-вокупность тебя.
  
  Вышел месяц из тумана,
  Вынул ножик из кармана:
  Буду резать, буду бить -
  Все равно тебе водить.
  
  Ты водишь меня на поводке. Как собачку. Гав-гав. Служи! Служу... госпожа моя...
  Тебе нравится то, что ты со мной делаешь. А я, я даже боюсь позвонить тебе и уже практически не жду твоего звонка.
  Я послушная. Ты знаешь, чего мне это стоит? Ты думаешь, что для меня это только игра. Я так хорошо умею играть. Ты тоже любишь со мной играть. В куклы.
  Я скрипка, не имеющая смычка. В одной руке дека, в другой - вырванные струны... Жалобно так... больно... Она больше не споет... она замолчала навеки... Снесите хлам на помойку...
  Давайте поиграем в сказки? Давайте сочинять истории? Это так забавно. Люди - марионетки, ими так интересно бывает манипулировать... ну и что, что у них сердце? Девочка, дурочка - одни и те же слова для многих мелькающих в памяти лиц тех, кого ты люби-ла...ла-ла-ла... новая песенка... заезженная пластинка... боль в печени... цирроз печени и сердца от сладкого и острого... Спазм в горле... уходи... я не хочу, чтобы ты видела, как я собираю в ладонь свои слезы... я же упрямая... я буду молчать... это просто мне соринка попала в глаз... знаешь, я хлюпаю носом, потому что у меня аллергия... и стараюсь забыть, для скольких ты жонглировала словами, искала им на небе звезды, дарила кольца... целовала, изнемогая от желания... признавалась в любви... вокруг золотой сумасшедший листопад, горьковато-медовая осень с привкусом пожухлым, умирающим... отравленным смертью... Скажи, с нами будет как всег-да - да? Я с испугом жду ответного эха и умираю оттого, что всё равно хочу быть с тобой... Я же шла к тебе по другим планетам, знаешь? Я же переворачивала миры, разбирала их по камушку, разбрасывая паз-з-злы-злые, я же смогла, но тут смог - ла-ла-ла... в этом городе людей с пустыми глазами и стертыми лицами... найти тебя...
  Как пусто кругом... это мертвый город... я опять пришла не туда? Здесь никого нет, только серые камни, хранящие эманации чьей-то энергетики: любви, боли, смерти... я впечатаюсь туда барельефом и застыну до нового возрождения... только ты меня больше не буди, ладно? Спа-а-ать... баю-бай, милая...
  Сворачивается в клубок на полу, гладит себя по голове, потом засыпает. С телефоном в руке. На сцене появляется муж Аси. Он долго смотрит на свою жену, потом берет ее на руки и относит в постель, накрывает одеялом и целует в лоб, после чего отходит к окну. В это время звонит телефон. Включается автоответчик: "Здравствуйте! Вы позвонили Олегу и Асе. К сожалению, мы сейчас не можем ответить на ваш звонок. Оставьте, пожалуйста, сообщение после сигнала. Мы вам перезвоним. Спасибо". Раздается голос Яны, слыша который Олег напрягается, буквально вытягивается в струну.
  
  * * *
  
  Яна . Ась, возьми трубку! Эй, ты куда пропала? Я соску-у-чилась, малыш! Давай куда-нибудь, сходим, посидим? Слушай, я тут на один фильм хочу сходить. Пойдешь со мной? Короче, перезвони.
  
  Акт 2
  
  Тематическое кафе. Вечер. Вокруг несколько парочек: девушка с девушкой, парень с парнем... Ася сидит вдвоем с другом Андреем. У нее усталый, опустошенный вид. Руки дрожат. Она медленно обводит пальцем бокал с пивом по окружью, круг за кругом, снова и снова. Потом начинает крутить на пальце свое обручальное кольцо. Звучит фоном какая-то музыка, пока тихо, с появлением девушек она все громче, напористее, нахальнее, грубее.
  
  * * *
  
  Ася. В нее все влюбляются. Она давала читать мне письма, которые ей писали другие. Это, конечно, некрасиво, но я не могла отказаться. Она цинична невероятно, но даже когда тебе плохо так, что дальше просто некуда, ты будешь смеяться, а когда хорошо - захлебываться слезами. Приходится просто признать, что она всесильна. Я борюсь с ней, наверное, именно поэтому, она до сих пор не ушла. Ей надо доломать до конца. Со мной пока не получается. Она видит, что я улыбаюсь, видит, как иду к другим людям и удивляется, что я еще жива, что во мне по-прежнему светится маленькая солнечная искорка. Как только я ухожу куда-то с друзьями, она звонит мне и кричит: "Где ты шлялась? Я тут сижу дома у телевизора, а ты неизвестно где и с кем!" И в то же время сама постоянно куда-то пропадает, не хочет меня видеть, не звонит... Стоит нам куда-то пойти с друзьями, она тут же перехватывает направленные на меня взгляды и обнимает, демонстрируя, что я ее собственность. А потом... потом она нахамит тебе, и ты будешь чувствовать себя так неловко со своей никому не нужной любовью, словно ты пришла в школу в стареньком перешитом мамином пальто и толстых советских колготах, заштопанных на пятках нитками другого цвета. Я не знаю, как мне дальше жить... Я выхожу на улицу и вижу оранжевые листья, которые напоминают мне ее. Я слушаю музыку, смотрю кино, читаю книги - и думаю о ней... Я сумасшедшая и больше не принадлежу себе. Кругом только она... она... она вплавилась в меня строением атомов, своей матрицей, она у меня осязанием солнечного луча на кончиках пальцев, и я не могу это изменить, как ни стараюсь. Я так боюсь позвонить ей, чтобы не нарваться на очередную грубость, ведь я знаю, что услышу: "Ты что, собралась контролировать меня? Ты думаешь, я тебе это позволю?" Она прекрасно понимает, что творит. Это определенно. Просто она одержима бесами. И ее несет вот так по жизни, во время коротеньких остановок она рушит все, что попадается под руку. В том числе и меня...
  Андрей. Ась, приди в себя. Ты когда-нибудь видела, как на тебя смотрят окружающие? Как боготворят тебя? И ты позволяешь ей такое?
  Ася. Понимаешь, Андрей, вот в этом-то и проблема - я ненавижу, когда меня боготворят, когда готовы позволить мне топтать их ногами, втаптывать в грязь. Я люблю людей умных, гордых, независимых. Кроме нее, никого больше под стать мне не нашлось.
  Андрей. Это все пройдет. Значит, у тебя просто другое предназначение - помогать людям. Я вижу это. Ты же королева. Мы можешь только дарить: свою милость, внимание, улыбки, радость...
  Ася. Я потеряла смысл жизни. Когда-то в детстве мне казалось, что вот-вот я открою для себя какой-то высший смысл, предназначение, что это хлынет на меня благословенным потоком. Потом я успокоилась, завернулась в кокон и перестала чего-либо ждать и по-своему была счастлива. Через некоторое время я полюбила мир, весь целиком, и мне опять было хорошо. Я ступала по этой земле, любя каждый камешек, каждую букашку... А теперь я ощущаю, что меня просто нет. Я рассеялась, как дым. Мне кажется, что эта летопись оборвалась на полуслове...
  Андрей. Это депрессия. Надо перетерпеть. Всё изменится. Ты сильная и сможешь.
  Ася . Спасибо, Андрей. Но у меня больше не осталось сил. Я все отдала ей. Я рада, что мы повидались. Мне так невыносимо быть одной сейчас. Я каждую минуту, секунду своего одиночества приближаюсь к безумию. Оно засасывает меня в черную воронку, и я уже не противлюсь этому. Иногда мне кажется, что там спокойнее, легче.
  Андрей (машет кому-то рукой) . О, Кэти, привет, милая! Давно не виделись. Я скучал. Познакомься, это Ася.
  Кэт. Привет, Ася!
  Ася. Привет.
  Андрей. Ты тут одна?
  Кэт (пристально смотрит на Асю) . М-м-м... пока одна... А что?
  Андрей. Присоединяйся к нам. Садись (отодвигает свободный стул) . Рассказывай, как жизнь, как все. Как твоя Ольга?
  Кэт . Мы расстались. Я теперь в свободном плаванье. А вы тут что делаете?
  Андрей. Да просто сидим, болтаем. Асе надо развеяться.
  Кэт . Тебе помочь развеять девушку? Я могу. Ася, пойдем потанцуем?
  Ася. Извини, у меня не то настроение.
  Кэт. Поверь мне, танцы - лучший способ это изменить. Вашу руку, сударыня!
  Кэт решительно встает и, немного наклоняясь в сторону Аси, протягивает ей руку. Та неуверенно вкладывает свою ладонь в ее и поднимается. Кэт обхватывает Асю одной рукой за талию, и они идут к площадке, где уже топчутся несколько парочек. Андрей закуривает сигарету и смотрит, как Кэт ведет Асю в танце. Ее твердые мужские движения выверены и немного грубы. Ася не сопротивляется, видно, что она удивлена таким напором, даже ошарашена, но тем не менее ей это нравится, она улыбается в ответ на какие-то слова, нашептываемые ей на ухо Кэт. В это время официант ставит на стол еще несколько бокалов с пивом. Кэт и Ася возвращаются к столу.
  
  * * *
  
  Кэт. Знаешь, Андрей, Ася прекрасно танцует, она так пластична. Где ты нашел это чудо? Вы давно знакомы?
  Андрей . Мы познакомились в институте, за одной партой типа сидели. Ой, извините! (Быстро подхватывается и идет ко вновь появившемуся парню с возгласом: "Алекс, солнце мое! Сколько лет!")
  Кэт . Ася, улыбнись! Тебе идет улыбка! Почему ты такая грустная?
  Ася. Да так, неприятности на личном фронте. (Судорожно сжимает бокал с пивом.)
  Кэт. Расслабься, я тебя не съем.
  Ася. Меня уже съели, это так, огрызочки остались.
  Кэт. Ну что ж, они вполне аппетитные.
  Ася . Хочешь попробовать?
  Кэт . Почему бы и нет?
  Ася. Я не способна сейчас на какие-либо отношения.
  Кэт . Ты знаешь, тебе просто надо расслабиться и получать удовольствие, больше ничего. Заказать тебе еще что-нибудь?
  Ася. Нет, спасибо.
  Кэт. Ты очень красивая. И ты меня возбуждаешь.
  Ася. Ты тоже меня возбуждаешь, хотя я не думала, что это возможно.
  (Кэт наклоняется к Асе, берет ее руку и медленно подносит к губам, начиная покусывать пальчики, потом переворачивает ее руку и целует внутреннюю сторону запястья, слегка дует ей на руку.)
  Кэт . Я хочу, чтобы ты провела эту ночь со мной.
  Ася. Ты слишком торопишь события. Тебе не кажется?
  Кэт . Нет, не кажется. Зачем тянуть время? Я же вижу, как ты дрожишь. Ты же хочешь того же, что и я. Не правда ли?
  Ася . М-м-м... да, но... (осекается, потому что видит Яну, только что вошедшую в клуб с парой девчонок. Ася опускает глаза, сжимается и старается стать как можно меньше и незаметнее, но Яна ее замечает и тут же подходит к их столику).
  Яна. Привет, мой хороший! (Целует Асю в щеку.) Познакомишь?
  Кэт (встает навстречу Яне) . Кэт.
  Яна . Яна.
  Кэт (с ухмылкой) . Очень приятно.
  Яна (с такой же ухмылкой) . Взаимно. Вы позволите, мы к вам присоединимся?
  Кэт. Да без проблем. Мы скоро собирались уходить.
  Яна (поднимает бровь, наигранно удивляется ). Правда? Как жаль. Такая хорошая компания собирается. Нам без вас будет скучно, уж посидите чуть-чуть. Познакомьтесь (кивает на девочек) . Это Марина, а это Танюша. (Знакомятся.)
  Марина (смотрит на Асю) . Мне кажется, я вас где-то видела.
  Яна . Да, в моем блоге в инете, наверное, ее фотка была с концерта. Ася у нас известный диджей и поэт.
  Кэт. Правда? Ты мне об этом не говорила.
  Ася . Не успела.
  Яна . Так вы только познакомились?
  Кэт (с вызовом) . Да, но сразу друг другу понравились.
  Яна. Это здорово. Симпатия с первого взгляда.
  Ася. Я устала. Поеду домой.
  Кэт . Я тебя провожу. Пойдем.
  Яна . Одну минуточку. Ася, мне надо тебе кое-что сказать по делу. Давай отойдем на пару минут. (Отходят к краю сцены.) Извини, Кэт-ти!
  Яна . Это что это? Ты кого это себе тут подцепила? Хабалку какую-то.
  Ася . Яна, это не твое дело. С кем хочу, с тем и знакомлюсь. Кэт очень милая, мне с ней интересно. И танцует хорошо.
  Яна . А со мной тебе, значит, уже неинтересно? Да?
  Ася . Не начинай, Яна. Ты же просто играешь.
  Яна . Ты посмотри, по ней же видно, что лицо интеллектом явно не обезображено, она же скучная. Короче, ты никуда с ней не пойдешь. Я не разрешаю.
  Ася . Чтобы не разрешать, нужно иметь на это право, а у тебя его нет.
  Яна (берет Асю за плечи и сильно встряхивает, берет ее за подбородок сильно и жестко, до боли, потом прижимает к себе и целует в губы. Произносит медленно и членораздельно) . Ты пое-дешь со мной. По-ня-ла? Когда я ска-жу. Всё.
  Ася . Хорошо. Я поеду с тобой.
  Ася и Яна возвращаются к столу. Кэт выжидающе смотрит на Асю.
  Кэт . Поехали?
  Яна. Она остается.
  Кэт (спрашивает у Аси ). Ты этого хочешь?
  Ася смотрит в пол и кивает, не поднимая глаз. Кэт пожимает плечами.
  Кэт . Это твой выбор. Если захочешь, сможешь меня найти. Рада была познакомиться.
  Яна (довольно ). И мы рады.
  Кэт уходит.
  Яна (обращается к девочкам) . Ну что, продолжим гудеть? Я сегодня собираюсь напиться до поросячьего визга. Да? Да-а-а. Да. Мне тут на днях такой прикольный анекдот рассказали. Короче. Два часа ночи, бар, все закрыто. Из норки высовывается немецкая мышь, оглядывается - кота нет, несется к бару, наливает себе пива, выпивает и летит что есть силы обратно к норке. Через минуту показывается французская мышь, оглядывается - нет кота, тоже несется к бару, наливает себе вина, выпивает и тоже убегает в нору. Мексиканская мышь высовывается - кота нет, текила, норка. Выглядывает русская мышь - нет кота, бежит к бару, наливает 100 грамм, выпивает, оглядывается - нет кота, наливает вторую, пьет - нет кота, наливает третью, потом четвертую и пятую... После пятой садится, оглядывается - ну нет кота! - разминает мускулы и злобно так бормочет: "Ну, мы, блядь, подождем..." (Все хохочут, даже Ася улыбается.) А вот еще один: роддом. Подъезжает "Бентли". Выбежавший охранник открывает дверь. Вылезает навороченный мужик с огромным букетом, поднимает голову, ищет кого-то в окнах и, не найдя, начинает орать: "Заебала!" Вокруг мертвая тишина. Тогда громче: "За-е-ба-ла!.." Охранник тихо, трогая за рукав: "Не заебала, Дмитрий Иванович. Изабелла!.."
  За столом хохот. Яна чувствует себя великолепно, она в центре внимания, все взгляды устремлены на нее. Она не замечает, как Ася тихо поднимается и уходит. Та подходит к краю сцены, оборачивается и смотрит на Яну. Свет на сцене постепенно гаснет, все погружается в кромешную темноту.
  
  Действие 2
  Акт 1
  
  Квартира, в которой всё покрашено в оранжевый цвет. Там оранжевая мебель, тарелки, чашки, всё-всё, вплоть до занавесок и ковриков и белья на постели. Это мир оранжевого цвета.
  Яна. Люблю этот цвет.
  Ася . Вижу. (Улыбается.)
  Яна (подозрительно) . Почему улыбаешься?
  Ася . Потому что я с тобой. Мне хорошо.
  Яна . Ага. Угу. Ну-ну. Хочешь чаю? (Они обе словно испытывают какую-то неловкость.)
  Яна ставит чайник и начинает мыть посуду. Ася тихо подходит к ней сзади и обнимает.
  Ася . Милый мой, мне так хорошо тебя обнимать. Ты такой родной, дорогой человечек, я ощущаю болезненную необходимость касаться тебя.
  Яна . Угумс. Мне с тобой спокойно. (Поворачивается и целует Асю.) Ты голодная?
  Ася . Нет. Спасибо.
  Яна. Ась, давай поговорим. Серьезно. Это все, конечно, просто замечательно, но я хочу, чтобы до тебя дошло кое-что.
  Ася . Яна, не надо. Не начинай. Не убивай мою сказку.
  Яна . Ась, у тебя есть семья. Не надо ее из-за меня рушить. Все зашло слишком далеко. Я не хочу ранить тебя.
  Ася . Поздно, Яна. Ты уже убиваешь меня. И ты это знаешь. Я же иду к тебе по горящим углям.
  Яна . Ой, вот только давай без пафоса, а? Оставь вот это самое для театра. О"кей? Не пудри мне мозги.
  Ася . Я просто так чувствую.
  Яна . Сегодня ты чувствуешь так, завтра иначе. Это все игра. Приятно любоваться на себя со стороны: ах, как я выгляжу, если поверну голову вот так? А что будет, если из моих прекрасных глаз брызнут вот такие крупные слезы? Да-да, и шляпку-шляпку этак поромантичнее сдвинуть! (Кривляется.)
  Ася . Какое ты чудовище, Яна!
  Яна . Милая, я тебя предупреждала об этом. Да? Да-а-а. Да.
  Ася . Ты просто сволочь, Яна. Я ухожу. Открой дверь.
  Яна . Куда? На ночь глядя? Нет, ты останешься здесь. Не хватало, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я тебя не выпущу. (Прижимает ее к стене, опирается на стену и ухмыляется.)
  Ася (сквозь слезы) . Я никогда больше не буду с тобой спать. Я не позволю тебе трахать мое тело, сердце и душу. Никогда. Слышишь?! Самая главная проблема в жизни - это страдание, которое причиняешь, и самая изощренная философия не может оправдать человека, истерзавшего сердце, которое его любило.
  Яна (отпускает ее, отворачивается и идет к шкафу. Достает оттуда пижаму и полотенце). Ложись спать. Я тебя не трону.
  
  Акт 2
  
  Ночь. В комнате темно. Яна и Ася спят. Раздается жуткая протяжная музыка, потом, всё нарастая и нарастая, звучат барабаны, и вдруг всё стихает. Комната подсвечивается красным цветом, и видно, что на сцене стоят клетки. Некоторые из них пусты, в других же томятся люди, одетые в разноцветную лоскутную одежду, в чем-то театральную и нелепую. Кое-кто прикован цепями к стене или потолку. В некоторых клетках валяются пустые кандалы. Опять звучит музыка. Постепенно становится видно заколоченное грубыми деревянными досками окно, из которого просачивается тонким лучиком нерешительный свет, образовывая тонкий луч, ложащийся на пыльный пол. Кое-кто из людей, выпускаемый из клеток по каким-то непонятным законам, короткими перебежками приближается к металлическим ящичкам в стене, похожим на сейфовые ячейки, металлически серые. Человек воровато достает что-то из ящичка и, уже подволакивая ноги, плетется обратно, сгорбившись. Ася садится на кровати, удивленно смотря на происходящее.
  Ася . Что это? Я не понимаю.
  Голос. Это люди, томимые различными страстями. Их комплексы, их нереализованная любовь.
  Музыка резко протяжно обрывается, сорвавшись на какое-то мяуканье и визг. Свет окончательно гаснет. Полная темнота.
  
  Акт 3
  
  Квартира Яны. Утро. Раздается звонок. Долго. Наконец Яна просыпается и идет к двери. Открывает. За ней стоит муж Аси, Олег. Яна недоуменно смотрит на него, потом пропускает в квартиру и идет будить Асю.
  Яна . Ась, вставай. Твой муж пришел.
  Ася (в испуге) . Муж?
  Яна (зевая) . Ага. На кухне сидит.
  Ася выходит на кухню. Муж сидит, скособочившись, на стуле и смотрит в пол.
  Ася . Зачем ты здесь?
  Олег . Ася, поехали домой.
  Ася . Нет. Я не хочу. Уезжай.
  Олег . Ты не понимаешь, что ты делаешь. Мы вместе столько лет, неужели надо все рушить, и из-за кого? Ты на нее внимательно смотрела? Что ты в ней нашла? Она же уродка, провинциалка... Между вами нет ничего общего.
  Ася . Я люблю ее. Люблю так, как никого на свете, - это и есть то общее. Я без нее просто не могу жить.
  Олег . Ася, пожалуйста.
  Ася . Олег, я больше не люблю тебя. Я не могу ничего изменить, прости. Мне не нравится, когда ты дотрагиваешься до меня. Разве так возможно жить? Чтобы сердце твое замирало не от радости прикосновения, а от боязни? От невозможности ничего вернуть, ничего изменить? Я не могу отдаваться тебе из жалости, мысленно моля про себя, чтобы всё это быстрее закончилось! Я чувствую себя дрянью, когда медленно змеей проползаю в постель и стараюсь побыстрее закуклиться в одеяло, чтобы, не дай бог, не почувствовать твоих рук.
  Олег. И что дальше? Ты будешь жить с нею?
  Ася . Не знаю. Посмотрим.
  Яна (выходя на кухню ). Мы не будем жить вместе. Я не люблю ее.
  Олег . Тогда зачем ты это все сделала? Разрушила нашу жизнь?
  Яна . Невозможно разрушить то, чего давно нет. Ты и сам это понимаешь. Это просто нарыв, который давно зрел и вот наконец лопнул. Я - просто случайность.
  Олег . Я не понимаю. Ты кого-то любишь?
  Яна . Да, но это так, мечта. На самом деле в наш век клипового сознания картинки меняются, как рекламные блоки. Сойтись-разойтись элементарно просто, можно даже не заморачиваться. Это как фастфуд, рестораны быстрого питания - пожрал и сыт, пошел дальше. Мы смотрим много фильмов, меняем одежду быстрее, чем она выходит из моды, бываем то в православной церкви, то в мечети, меняем секс-партнеров с мужчин на женщин и обратно - и это всё норма. Мы так живем. Говорят, что любовь долго не живет, это все закономерно, химические реакции в организме. Охота тебе заниматься самообманом и мазохизмом - пожалуйста, твое дело.
  Олег (к Асе) . Ася, неужели ты не видишь, что это монстр? Это же фильм ужасов, это чудовище! Пожалуйста, проснись, и пойдем отсюда, я люблю тебя. У нас еще все будет хорошо! Подумай о своей дочери.
  Ася. Нет. Не будет. Никогда. Ты пойми, я все знаю, все понимаю, но это ничего не меняет. Мне достаточно моей любви, я буду любить за нас обоих. Это даже хорошо, когда так, потому что иначе от ослепительного счастья можно сойти с ума. Падать в пропасть гораздо проще, привычнее. А дочь... она поймет меня... может быть... Мне уже все равно... правда...
  Олег. Ася, эти отношения искусственны, ненатуральны, чужды природе, как какая-то зараза. Они просто популярны, как нечто запретное, но сладкое. У них нет перспективы. Совсем. Я доверял тебе, мечтал о том, что вместе состаримся...
  Ася . Я не хочу пока стариться. Олег, ради бога, не начинай, а? Неужели ты не видишь, что это бесполезно? Я потеряла интерес к тебе как к мужчине, мы давно уже не спим вместе, и я не чувствую себя женщиной, не чувствую себя желанной. Ты совсем не разговариваешь со мной, не интересуешься моими делами, мыслями, чувствами... Я задыхаюсь, мне кажется, что вокруг меня вакуум. Я не умею жить в безвоздушном пространстве. Прости, поздно что-то менять.
  Олег (сжимает кулаки) . Я убью эту суку. Отпусти меня! (Ася пытается его удержать.) Ты, слышишь, тварь недоделанная, чудовище, ошибка природы! Нах ты вообще в этой жизни появилась, а? Думаешь, самая умная? Да я тебе шею сверну, коза драная! А ты? Ася? Да тебя же лечить надо! У тебя крыша поехала окончательно! Я тебя в Кащенко упеку! Иди сюда немедленно, я кому сказал! Закопаю обеих, следов не найдут! (Крушит посуду, швыряет стул, замахивается на Яну, потом садится на другой стул, закрывает голову руками.) Что я делаю? Боже мой! Это все как какой-то безумный кошмар!
  Яна . О, стало немного веселее, а то такая скукота! А тут - Офелия и Гамлет, Отелло и Дездемона! С ума сойти! Ладно. Езжайте оба домой. Может, там до чего-нибудь договоритесь. Я вообще-то спать хочу. Вот. Ася, давай бери мужа и вперед. Я тебе потом позвоню, может быть.
  Ася подходит к Яне, обнимает, целует ее в губы и долго смотрит ей в глаза. Та похлопывает ее по плечу, расшаркивается перед мужем и закрывает за ними дверь. Подходит к столу, закуривает сигарету, выдыхает дым.
  Яна . Как меня все это достало. Я просто хочу покоя и тишины. И чтобы было легко. Но все всегда по-другому. Знаю, что буду гореть в аду за то, что я со всеми с ними сделала. Но ничего не могу изменить. А они всегда живут иллюзиями, что могут меня приручить. Почему? Почему они меня любят, если я такая сука? Потому что любить нежно и долго так приторно и скучно, а со мной - как скальпелем по живому мясу, разрезая кожу, обнажая окровавленные ткани? Они все взращивают дьявола, который с каждой жертвой становится умнее, мудрее, сильнее, приобретает все больше стервозной харизмы, бьющей наповал. Они тонут во мне, как мухи в говне. И мне это нравится. Потому что я - супермегакосмическая сволочь. Я ЧУ-ДО-ВИ-ЩЕ.
  
  Акт 4
  
  Сцена разделена на две части. Это две квартиры. В одной Яна, в другой Ася. Они говорят по телефону. Подходят к разделяющей их невидимой полосе, словно пытаются приблизиться одна к другой, особенно Ася. Она трогает руками эту воздушную прозрачную стену, пытаясь пройти к Яне. Но стена остается на месте. Они смотрят друг на друга, но не видят.
  Яна . Привет, чудо мое. Ты как?
  Ася . Я скучала по тебе. Так хочу тебя увидеть. (Всхлипывает.)
  Яна (самодовольно) . Ну что ты, малыш, увидимся. У меня много работы.
  Ася . Ты нужна мне. Ты очень нужна мне.
  Яна (потихоньку раздражаясь, бьет в невидимую стену рукой) . Ася, надо быть самодостаточной, гордой. Нельзя так зависеть от других людей. Прогибаться нельзя. Понимаешь? Им тогда будет с тобой неинтересно. И не надо ограничивать чужую свободу.
  Ася . Извини.
  Яна (кричит ). За что ты извиняешься, а? Я наорала на тебя, а ты извиняешься! Ты что, блаженная, да? Сумасшедшая?
  Ася. Да, наверное. Все небо серое, и идет дождь. Без тебя я просто не могу, понимаешь. В моей душе свет только тогда, когда я вижу тебя, могу взять за руку, прижаться щекой к щеке...
  Яна. Послушай меня сюда, дурочка. Не вздумай меня любить, поняла? Нельзя. У меня уже есть куча любовниц и человек, которого я люблю, но с которым никогда не смогу быть. Я не собираюсь ничего менять в своей жизни, ясно тебе?
  Ася . Ну как же, ты писала мне сказки, пела песни...
  Яна. Нет, ну ты что, совсем наивная, да? Господи, как же ты такая живешь-то? А еще муж есть, ребенок. Блин, Ася Тургеневская, посмотри на реальный мир, в котором мы живем, черт побери! У меня было много баб, они все меня боготворили, а потом называли чудовищем. Слышишь, ты, чудо? Я ЧУ-ДО-ВИ-ЩЕ! Ясно тебе? Сказки бывают только в сказках. Правда куда непригляднее. Правда вообще всегда неприглядна, поэтому все и лгут.
  Ася . Нет. Я вижу тебя, вижу твою душу. Вижу то, что ты не хочешь показывать другим. Ты умная, сильная, но ты раненая. Тебя надо любить, сильно-сильно, и все пройдет.
  Яна . Твою мать! Я просто хочу тебя. Животно. Причинить тебе боль. Ты вызываешь у меня дикие инстинкты. Я боюсь не сдержаться. На стойке бара в ресторане. На улице. В метро. Прилюдно.
  Ася . Я отдамся тебе, где ты захочешь.
  Яна . С ума сойти. Ты совершенно ненормальная.
  Ася . Я просто люблю тебя.
  Яна. Ой, блин. Дожили. Ты не понимаешь. Ты просто мне интересна. Твое тело, твои мозги, душа. Я хочу понять, почему все люди вокруг так тебя любят. Почему ты сводишь их с ума. Меня все хотят, но тебя все любят. Почему?
  Ася. Не знаю. Неважно. Я хочу быть с тобой. Заботиться о тебе. Хочу, чтобы ты родила нам ребенка. Я буду его нянчить. Буду вставать к нему по ночам. Ты самое важное, что у меня есть.
  Яна . Окстись, мать. У тебя есть муж, дочь. Нах... оно все тебе надо, а? Ты думаешь, что мне нужен твой ребенок? С чего ты взяла, что я хочу с тобой жить? Меня всё устраивает в жизни. Ясно? Вот слушай, прочитаю тебе кое-что. Это написал Фредерик Бегбедер. (Подходит к столу. Берет книгу и читает вслух.)
  "Любовь - это битва. Заранее проигранная.
  Сначала все прекрасно, даже вы сами... Весь мир улыбается. Целый год ваша жизнь - одно сплошное солнечное утро... На второй год кое-что меняется. Вы стали нежнее. Гордитесь тем, как хорошо вы с вашей половиной притерлись друг к другу... Супругу принимают на улице за вашу сестру - вам это льстит, но и на психику действует. Вы занимаетесь любовью все реже и думаете: ничего страшного... На третий год вы уже не стараетесь не смотреть на свеженьких девочек, от которых светлее на улице. Вы больше не разговариваете с женой... Вы с ней все чаще бываете вне дома: это повод, чтобы не трахаться. А вскоре наступает момент, когда вы не можете больше выносить свою половину ни секунды лишней, потому что влюбились в другую... На третий год у вас две новости - хорошая и плохая. Хорошая новость: вашей жене все обрыдло и она от вас уходит. Плохая новость: вы начинаете новую книгу...
  В первый год говорят: "Если ты уйдешь, я покончу с собой".
  На второй год говорят: "Если ты уйдешь, мне будет больно, но я выживу".
  На третий год говорят: "Если ты уйдешь, я обмою это шампанским".
  И никто вас не предупредит, что любовь живет только три года. Вся эта любовная афера строится на строжайшем соблюдении тайны. Вам внушают, что это на всю жизнь, а на самом деле любовь химически перестает существовать по истечении трех лет. Я сам вычитал в одном женском журнале: любовь - это кратковременное повышение уровня дофамина, норадреналина, пролактина, люлиберина и окситацина. Малюсенькая молекула фенил-этиламина (ФЭА) вызывает определенные ощущения: приподнятое настроение, возбужденность, эйфорию. Любовь с первого взгляда - это в нейронах лимбической системы происходит насыщение ФЭА. А нежность - это эндорфины (опиум для двоих). Общество водит вас за нос: вам впаривают великую любовь, когда на самом деле научно доказано, что эти гормоны действуют только три года.
  Три года!.. Все сказано в песне Ферре: "Со временем любовь проходит". Кто вы такие, чтобы тягаться с железами и нейромедиаторами, которые неизбежно вас подведут точно в срок? Ладно бы лирика, с поэтами можно поспорить, но против естественных наук и демографии не попрешь".
  Ася. Ты думаешь, что раз кто-то так написал, это определенно истина? Это не так. Каждый решает сам для себя. Все индивидуально. Ты просто ищешь, кто бы подтвердил твои слова, так удачно складывающиеся в теорию, и получаешь то, что хотела. Свою кривую. Неужели ты не хочешь быть счастлива?
  Яна . Я тебе уже ответила. И оставь меня в покое. Не драконь меня. Меня и так все достали. Я уже заколебалась. И на работе одни идиоты. И еще ты тут.
  Ася . Тебе лучше отдохнуть. Я не хочу с тобой разговаривать в таком тоне. Мне больно. (Вешает трубку.)
  Раздается пронзительный длинный непрекращающийся гудок. Наконец трубку снимают.
  Ася (устало). Алло.
  Яна (в бешенстве швыряет книгу об пол и орет ). Только посмей бросить трубку еще раз! Ты больше меня никогда не услышишь. Я отменяю наше свидание, поняла? И в следующий раз будь умнее, вот так. Или ты больше никогда меня не увидишь!
  Раздаются короткие гудки... Яна сидит за компьютером и что-то печатает.
  Голос Яны. Привет, малыш! Я по тебе соскучилась. Аленка, когда я тебя увижу? Ага. Давай сегодня. Можешь переночевать у меня. На работу я тебя разбужу поцелуем. Хорошо, в семь на "Новослободской", заметано. Привет, Ксюня! Нет, сегодня не могу. Деловая встреча. Давай завтра? Договорились. Можешь остаться у меня. Да, малыш, я по тебе тоже скучаю. Угм... люблю-не-могу. Жду тебя, котенок. Да, на "Тургеневской". Оки. Созвонимся еще завтра. Пока. Тра-ля-ля, тру-лю-лю... Хи-хи! Ах, черт, сигареты заканчиваются. (Звонит по телефону.) Ю-ю-юль! Привет, мой сладкий! (Разговаривая, уходит с трубкой в руке со сцены.)
  Ася . Господи, как больно. Я не знаю, как же меня угораздило в это все вляпаться. И выхода нет. Выхода нет. Вход-выход. Надписи для слепых. А им не видно. (Что-то пишет в тетрадке. Потом читает вслух. )
  
  Ты знаешь, сегодня дождь и холодно,
  И у меня замерзают пальцы,
  И на душе тоже такой ледяной ветер,
  Он заворачивает меня в спираль,
  И я не могу достичь спокойствия Будды,
  Мой телефон молчит, и кругом тишина,
  Только капли дождя барабанят по моему сердцу,
  Я не прошу тебя ни о чем... какие поблажки?
  Помарки в жизни надо соскребать с души
  Скальпелем. Слушаю тишину. Говорю с ней
  По мобильному.
  Я давно не летаю во сне. С того дня, как мы встретились.
  Наверное, я растолстела с тех пор, как вдохнула тебя.
  Я пою тебя в себе, шепотом, чтобы никто не услышал,
  Чтобы никто не кричал нахальное браво или бис,
  Я не буду делить тебя ни с кем и никогда. Слышишь?
  Ты не веришь в меня. Думаешь - сумасшедшая...
  Я улыбаюсь...
  
  
  Акт 5
  
  Осень. Тихо шуршат листья на деревьях и медленно падают на землю. Детская площадка перед домом. Поздний вечер. Во дворе никого нет. Ася сидит на качелях и слегка раскачивается, не отрывая ног от земли. Яна стоит, сложив руки на груди, прислонившись к железной опоре качелей, врытой в землю.
  Ася . Как странно. Бывает так, что люди встречаются совсем случайно, цепляются взглядами и их тянет друг другу как магнитом. Потом они расходятся, встречаются случайно вновь, опять расходятся и встречаются снова. Скажи мне, это судьба?
  Яна . Не знаю. Мистика какая-то. Меня это пугает. Ты - девочка, свалившаяся с луны. Странное чудо. Куда бы я ни пошла - ты на моем пути. Краеугольный камень.
  Ася. Ты тревожишь меня. Мне беспокойно и хорошо одновременно. Зачем я тебе?
  Яна . Не знаю. Ты просто есть, значит, это зачем-нибудь нужно. Разберемся. (Наклоняется, держит качели руками и целует Асю в губы. Та отклоняется и обхватывает ее ноги своими.)
  Ася . Не тревожь меня. Мне надо уезжать.
  Яна . Я не держу тебя.
  Ася . Держишь. Мысленно держишь.
  Яна . Я хочу раздеть тебя. Увидеть тебя обнаженную, трогать, смотреть, как в твоих глазах зажигается страсть. Целовать... Тебе не холодно?
  Ася . Нет. Жарко. От тебя.
  Яна (говорит ей тихо, хриплым голосом ). Ты любишь Маяковского?
  Ася . Люблю.
  Яна. Помнишь эти строки у него: "Я все равно возьму тебя, одну или вдвоем с Парижем..."? Это про тебя. Ты уйдешь, но помни об этом. Я никому не отдам тебя. Я напишу тебе сказку. Ты моя. Девочка моя. Твои тонкие руки сводят меня с ума, и тембр твоего голоса, низкий, страстный. Ты - подарок осени мне, внезапный, сумасшедший, как порыв ветра. Я завоюю тебя.
  Ася (игриво ). Правда? Ты не боишься, что я могу сделать тебе больно, просто поиграть, а потом уйти? У меня много поклонников, я, знаешь ли, не лучший подарок.
  Яна . У меня охрененская прививка от боли, поверь мне. Ты не сможешь причинить мне зло. Я приемная дочь у своих родителей. Я узнала об этом случайно, когда мне было двенадцать. Папа попросил найти ему важные документы, и я наткнулась на ЭТО. На документ. Он потом так постарел, веришь, всё говорил, что хотел его выбросить, но почему-то рука не поднималась. Помню, когда он вошел на кухню, я рыдала. Мама сказала ему, в чем дело. Он помолчал. Побледнел страшно, так, что у меня в груди защемило, и сказал только одну фразу, которая, наверное, и спасла меня: "А я об этом как-то и позабыл". Ты понимаешь, он забыл, что я неродная! С тех пор я его боготворю. Я за него в огонь и в воду пойду, знаешь. Если бы не эта фраза, меня, может быть, уже бы и не было. Я бы сорвалась на наркотики, что-то еще... Это он меня удержал. Одной фразой. Это я тебе рассказываю, чтобы ты поняла - нет такой боли, которую я бы не смогла вынести. Боль, ее тоже можно принять, выпестовать в себе, насладиться ею. Я потом жутко ненавидела свою приемную мать за то, что она меня бросила. Мстила всем. И всем женщинам, с которыми встречалась, которых бросала... Во мне сидит разрушитель. Я никому не принадлежу, только себе.
  Ася . Ты страшный человек, Яна. Так же нельзя! Я отогрею тебя.
  Яна . Не будь такой наивной дурочкой. Знаешь, сколько людей говорили мне эти слова? Мы это всё уже проходили, и не раз. Не надо пытаться меня спасать. Просто будь со мной.
  Ася . Я буду с тобой.
  Яна . Ася, скажи, почему ты стала спать с женщинами? У тебя же есть муж, ребенок, ты же нормальная женщина. Это что, веяние моды?
  Ася . Нет. Знаешь, я думала об этом. У моей мамы и бабушки личная жизнь не складывалась, наверное, из-за того, что и у той и у другой очень сильный, волевой характер. Я росла тихой, романтичной и безбашенной одновременно, если такое возможно вообще - стеснялась мальчиков во время танцев, но спокойно носилась с ними по крышам и стройкам. Любила фантазировать и рисовать. Мама всегда была для меня кумиром, богом, недостижимым идеалом... Мне ее вечно не хватало, она так много времени проводила со своими любовниками. Когда я была еще маленькой, то влюблялась в женщин, но просто не понимала почему и что это значит.
  Яна . А когда поняла в первый раз?
  Ася . Когда влюбилась в бывшую жену моего любовника. Она была настолько энергична и жизнерадостна и так умела брать от жизни все...
  Яна . Между вами что-то было?
  Ася . Нет. Один раз, спьяну, я призналась ей в любви, и она предложила мне жить вместе с ней, но я испугалась, подумала, что когда я позвоню ей утром, она высмеет меня и мне будет жутко неловко.
  Яна. Страх... это причина многих непоступков... Мораль... Что морально, а что нет? Разве любовь может быть аморальной? Это же светлое чувство, в нем энергия созидания, творчества, красоты... А люди привыкли переводить все на физиологию. Так значит, для тебя твоя мать - кумир? Здорово, я тебе завидую немного.
  Ася. Я сказала, что она была кумиром, до поры. Однажды она взяла и уехала по гостевой визе во Францию и решила больше сюда не возвращаться. Мне было больно и одиноко, я так ждала ее. Как-то раз в гости зашел ее друг и пригласил меня в кино. Я пошла, потому что давно его знала, он даже учил меня петь. А потом он меня изнасиловал, а маме сказал, что я сама ему предложила переспать. Она предпочла поверить ему, не мне, потому что так было удобнее, он много для нее делал всего по работе. С тех пор - не пою.
  Яна . И не любишь мужчин.
  Ася . Ну, в общем, я не испытываю к ним вожделения, потому что не чувствую себя в безопасности, боюсь подвоха, боли... Мне не приносит удовольствия секс.
  Яна . Неудивительно. Вот из таких историй и вырастают часто предпочтения к людям одного с тобой пола... Думаю, что наше государство, вместо того чтобы гнобить людей нетрадиционной сексуальной ориентации, лучше бы попыталось понять, почему всё это происходит. Должны быть какие-то психологические службы, но не такие, как сейчас, типа: "Если вам страшно ездить в метро или муж периодически бросается на вас с ножом, звоните 000-00-00, и мы вам поможем". Эффект от этого нулевой. Я хочу когда-нибудь родить ребенка. Для себя. Буду любить его, а он - меня.
  Ася. Ты теперь много всего про меня знаешь. Welcome to my life.
  Яна . Ты про меня тоже. Но в свою жизнь я никого особо не пускаю. Извини.
  Подходит какой-то парень и развязно обращается к ним.
  Парень. Девчонки, дайте десять рублей.
  Яна . Иди своей дорогой, не приставай к девушкам.
  Парень . Ну дай десятку. Жалко, что ли?
  Яна . И жалко, и нету. Не видишь, мы заняты!
  Парень (смотрит на них с подозрением) . Чет-то, я не понял...
  Ася . Все ты понял. Иди.
  Парень . О, бля, лесбиянки, вашу мать! Вам что, мужиков не хватает? Я готов поспособствовать! Типа, это, пошли, я из вас нормальных баб сделаю. Так оттрахаю, потом бегать за мной будете, чтобы повторил.
  Яна. Иди, герой, куда шел. Нам тут тебя не надо.
  Парень . Слышь, ты, хорош из себя мужика корчить! Погляди на себя, дура. На кого ты похожа? Надела штаны и думаешь, мужиком стала? Ты свою милашку пальцами будешь удовлетворять, да?
  Яна. Не беспокойся, чем надо, тем и удовлетворю, получше тебя. Не зли меня, я этого не люблю, лучше вали отсюда.
  Парень. Я щас пойду, сука! Только тебе вот пиздюлей отвешу для начала. Борзая тут нашлась!
  Ася (кричит, со страхом оглядывается вокруг. Закрывает голову руками, как от сильной чудовищной головной боли. Приседает слегка. С удивлением смотрит на Яну, потом на парня). А-а-а-а!.. Господи, это какое-то чудовищное дежавю. Что я здесь делаю?
  Парень (Яне) . Че это с ней? Больная? Да не трону я вас.
  Яна (Асе) . Встречаешься со мной. Забыла?
  Ася. Забыла? Нет. Вспомнила. Хватит. Я это уже проходила. Не в этот раз...
  Уходит, не оборачиваясь. Яна смотрит ей вслед.
  Парень (трогает Яну за рукав) . Не, ну че это с ней, а?
  Яна . Отстань, козел. Такая рыбка сорвалась! Такую песню испортил!
  
  
  Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru
  Оставить отзыв о книге
  Все книги автора
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"