Аннотация: "...- А куда она - падла антисоветская - денется?! Намылил ей холку, и потекла как сопля по навозу!..."
Виталий ИСАЧЕНКО (Ильич)
МУДРОЗУД
Весна! Красна да ранняя: солнцепечит, жарит, мужиков да баб под кустики в тенечек манит. Березки соком наливаются, колхознички в полях пупами надрываются. Коровам с бугаями - ярмо до кровушки, конягам взмыленным - не до зазнобушки. Землица потом окропляется, землица лемехами режется-пластается, под боронами размельчается и семенами осыпается... Во имя хлеба, жизни, счастья, рода людского продолжения; для пролетария с крестьянином сближения!..
Чу... Набатит рельсу ржавый лом. Обед - трудодня макушка! Люду работному: по сала осьмушке, для раздутия пуза - пшенки с бугром черепушка; хлебушка ржаного - краюху, а не горбушку. Кто в аппетите великом, тому - каравай: от уха до уха рот разевай, жуй, трамбуй, сытостью наслаждайся да на житуху колхозную не за-би-жай-ся... Ох, не забижайся! Никчемной думою не майся... Иначе судьба раскорячит, светлый путь в топь болотную переиначив. Незавидная стезя по хлябям-то зыбким крадучись шагать да хвою с древесной коркою жевать... Ох, с этакой еды подать рукою до беды! И захворать недолга-а. Даж и головушкой... Захлебнешься вдруг вредною хандрою да истлеешь лучиною гнилою. С вонью да без пламени, без музыки да знамени!.. Кому же, огарок, апосля сгодишься-то?.. Ни себе, ни колхозному движению, ни матушке с батюшкой, ни девкам в усладу, ни для истребления мармелада...
Весна-а-а! Светило зенитит. Сытость, истома, души благодать. И не шибко-то хочется пахать. Без брехни коль, совсем не охота. Да будь проклята она - казенная работа!.. Ан ни вслух сказать, ни пером описать. Даб себе не навредить - в кутузку даб не угодить!.. Мудродурь-то в "Счастьезонах", о-о-ох, не в чести! За нас думают Вожди!!! Ночами не спят - беспокоятся!! И о Родине, и о миллионах народных масс, и о благодати инородных, капиталом угнетенных трудящихся! Даб Маяк Коммунизма вовек не погас!!! Чтобы всех во "Всемирный колхоз"!!!.. Добровольно, вприпрыжку, без сомнений, в сиянии грез!.. Дабы всяк мог обобществленную козу доить да с портретами вождей по улицам и площадям в колоннах под мелодии бродить!..
"Э-э-эх-хо-хо... До потемок бы лежать... В ноздрях пальцем ковырять.., дух ядреный из портков пущать. Ха-ха-гы-гы-ы-ы! Складно выходит: ковырять - пущать. Будто как у самого Есенина! Так-так-так... Ага. В ухе пальцем ковырять.., в сраке тоже ковырять... Ага... Ковырять и... колхозом управлять! Ха-гы-га-ха! Тютелька в тютельку про нашенского обормота-председателя! Ха-ха!.." - сам с собою забавляется мозгою развалившийся навзничь на тулупчике под ходком чернобородый годками под двадцатник детина - вылитый Ильюшка Муромец с висяшей в избе-читальне цветастой картины. Ежель бы только заместо штопаной-перештопаной потной рубахи, портков из мешковины да солдатских ботинок-инвалидов богатырские доспехи... Вот тогда бы вылитый он - воитель былинный! Мужики-то не единожды за сходство изгалялись: " - И с кем это ты, Филька, сфотографировался?.. Тебя-то без сомнениев признаем. А кто ж те двое конников по бокам?.. - Неужто буденновцы?.. - Шибко уж у них рожи умные-преумные... А твоя-то всех мудрей... - Будто в нужник проворонил слетать!.."
Филимон, зажмурившись котярой ленивым, мечтает о приятном - об утехах телесных всяко-разных с самыми красивящими да пышными из молодух-односельчанок. Благостно вздыхает, меж зубов лениво спичкой ковыряет. Бородища-помело в крошках-объедках, в полове, махорке да отжевках от самокрутки (бледный мусорок-то на черных кучеряшках я-я-ярко выделяст).
Девки с хиханьками да хаханьками в лесок потянулись...
"И чё завсегда до ветру толпою шляются? - думается Филимону, - Будто как на митинг... И какой интерес колхозно жопами сверкать?.. Хе... Во бы с ними за компанию!"
Филька представляет себя задирающим до шеи подол приземистой да грудастой Нюрки Малышкиной. Воображение вырисовывает будоражащую кровь сцену "как мужик с бабою!"...
Жаждущий, ощутив свою твердую готовность к сладострастию и устыдившись принародного оттопыривания холщовых портков, перекручивается на живот... А фантазия бурлит и бурлит, допузыривая желание до невыносимости! Филька перекатывается на бок, укутавшись для маскировки в тулуп. Приспустив штаны, он ожесточенно массирует причинное место: не впервой - годков с двенадцати упражняется...
Сегодня что-то долго не выстреливается. Аж взмок, а без толку... Представил под собою голую Файку-учительшу... Твердость пошла на убыль... Нет-нет-нет, Нюрка лучше!.. Ага! Как кол в кулаке! Но-о-о, все равно не сплевывается... Наконец-то заподкатывало! Как из ружья!.. Совсем чуток, и - одуре-е-еть!..
- Опять, Филя, письку маешь? - в упор воздушно струит в ухо вкрадчивый шепот. Обознаться нивкакую: Антоха Трехлебов - секретарь колхозной комсомольской ячейки - конопатая бестия! Со спины пустозвон подкрался!
- А ты чё здесь? - мгновенно опав всеми без исключения членами, ошарашенно мямлит Филимон.
- А мы, было, хотели тебя в комсомолию сагитировать, - наигранно разочаровывается сопящий в затылок Антоха, - А ты о как... Дрочишь! Поперек курсу ВэКэПэБэ! Контра!
- Да ты чё, комса, поклепничаешь? - втихаря заправляя под тулупчиком "беспокойное хозяйство" в порты, шипит детина, - Только кому вякнешь!.. Как цыпушку удавлю-ю-ю!
- Да чтоб я?.. Да ни в жисть, Филяха! Зуб даю! - клянется облаченный в выцветшие военную гимнастерку и галифе секретарь, - Не сойти мне с энтого места! Ни единой живой душе! Честное комсомольское!
- Не ори, горлопан, - раздосадованно шепчет детинушка, - Только сболтни кому... Все зубья вышатаю и в жопу позапихиваю!
- Да ты ж меня знаешь!
- Зна-а-аю. Потому и предупреждаю, - ворчит заядлый "рукодельник".
После раздумной паузы Антоха сочувственно шепчет:
- А с бабою не пробовал? В несколько разов слаще да натуральнее!
- Да ты чё, издеваешься?! - Филя разворачивается к назойливому раскрасневшейся от стыда и гнева физиономией, - Да у меня этих баб как... Как собак нерезаных! Со всякими хоть где и по-всячески... Было, - каждое последующее слово менее правдоподобно предыдущего, - Да ежель хошь знать, я любую... В полный рост... Как конь кобылу...
- Кто б сомневался? - Антоха успокаивающе похлопывает пахаря по торчащему из-под тулупа схожему по форме и размерам с дебелой ягодицей плечу, - Да я и Зойке Быструхиной тож говаривал: дескать, Филя так оприходует, что до глубокой старости будешь нараскоряку да вприпрыжку носиться и с радостью его как сщастье вспоминать; мол, от него почти все колхозные кобылы жеребились.
- Ты чё это?! Какие кобылы?! - сатанеет детина.
- Так я ж в шутку! - оправдывается комсомольский вожак, - Ты чего? Ты ж мой друг, а шуток не понимаешь!
- Да за таковские шутки по макушке! - плавно пускает в размах кулачище Филимон, - Как жука навозного прихлопну до мокрятины!
- У-у-у-у-у! - в предвкушении удара зажмурившись и втянув головенку в плечики, трепетно воет Антоха, - Дурак? Озверел?! На представителя народной власти руку задираешь?! Статья полста восемь! Подрасстрельная!
- Убью засранца! - после сей явно символической угрозы перебранка вновь сходит на нет...
- Так она ж самолично первой интерес объявила. Говорит: "Хочу Фильку, хоть тресни! Как поймаю его взглядом, так и сразу вся соками истекаю! Люб он мне до потери разумности!"
- Да тише ты, комса. Чай, не глухонемой - сам слышу.
- "Сведи меня с ним, - аж подсвинком повизгивает Зойка-то, - Ради господа-бога уважь оголодавшую женщину! Залюблю его, замаю! Курятиною-поросятиною закормлю!"
- Брешешь? - с надеждой на наоборот, представив упитанную да симпотную бабенку, однословно бросает Филя.
- Да чтоб меня на этом месте икота до смерти замаяла!., - подогревает фантазию собеседника Антоха, - Я ж к ейной сеструхе - Валюхе-то - хаживаю. Обе - что первая, что вторая - вдовые. Обе под мужиком игривые. Я ж Зойку-то тоже пробовал. От щекотки аж чуть не обссыкается. А ежель баба щекотки боится, значит, в койке выгибулистая. А моя Валюха-то против Зойки чуток попрохладнее. Звереет, конечно. Но... Не до дикости.
- Ну и поменял бы свою Валюху на Зойку, - сподвигает главного колхозного комсомольца к доскональному раскрытию обстановки Филимон.
- Не. Попривык уж к Валюхе... Да и на дыха-алку я слабоват. У меня ж одышка с этой самою - с астмою. А с Зоюкою-то всякую ночь напролет гарцевать... Аппетит-то у нее на порево, скажу тебе, зверский!.. Так и сдохнуть прям на бабе не мудрено... А тебе в самый раз. Да и продавщица - не простецкая колхозница! Завсегда при ней будешь сыт, пьян да и с носом в табаке! Как я при своей кладовщице.
- Дыхалка у него слабая.., - иронизирует Филимон, - Знаем вас - начальничков. Как пахать, все хворые... А как насчет чужих баб... Ударники комтруда! Мужики-то на полях до бессилия ухайдакаются и дрыхнут сном убийственным, а вы тем часом по деревне шастаете да их баб натягиваете. Власть народная... Бес - ваш пособник!.. Хворые! Да вам за этакие фортеля муди с корнями повыдирать да псам шелудивым поскармливать!
- Ты чего это во всю глотку разбазлался-то?! Да я тя за контрреволюционную пропаганду с агитацией!., - возмущается Антоха, - Как вошь меж ногтями защемлю!.. Да я тя оформлю на Колыму!
- А сколько ей годков-то? - вдруг миролюбиво вопрошает вновь спинищей повернувшийся к собеседнику Филька.
- А сколько суд народный отвесит! - раздраженно долбит торцом кулака по его загривку комсомольский вожак, - На червонец ты уже верняком раскрутился!
- Да не-е-е, - невозмутимо бормочет Филимон, - Зойке-то сколько годов?
- Чё? - ошарашенно таращится на затылок детины Антон, - Какой Зойке?
- Ну, Быструхиной... Зойке-то, которая по мне сохнет.
- А-а-а, - расслабляется разгневанный секретарь, - Год у нас сегодня какой?.. Тридцать третий. А она с моей маманькою одногодка... А та с одна тысяча восемьсот девяносто четвертого... Та-а-ак... От девятьсот тридцати трех отминусовать восемьсот девяносто четыре... Так-так... Погодь-погодь... Нету бумажки-то с карандашиком?
- Неа.
- А то бы я тебе мигом столбиком-то отминусовал... Так-так... От трех четыре - нивкакую. Десятку взаймы. От тринадцати четыре... Так-так-так...
- Тридцать де-е-евять, - задумчиво тянет Филимон.
- Да не сбивай же меня, - раздосадованно бросает загибание и разгибание холеных музыкальной модели пальцев Антон.
- Старова-а-ата, - вяло перекатывает мысли детина, - Совсе-е-ем старуха. Хотя.., на вид и ядрена. Но... Засмею-ю-ют ить. Как пить дать. Не. Не согласный я на Зойку. Чего позориться-то? Тридцать де-е-евять...
- Чего тридцать девять? - спрашивает углубившийся в подсчеты Антоха.
- Да лет Зойке тридцать девять.
- Сам сосчитал?! - удивляется горе-математик.
- А кто ж? Ты что ль за меня сарифметируешь?
- Хе. И этак мигом отминусовал?
- А чего тут мудреного? К тридцати трем из нашего века плюсуем шесть из прошлого. Без года сороковник. Старова-а-ата...
- Да какая те разница? Не для женитьбы же, а для здоровья и удовольствия организма. Всякий путевый мужик так делает.
- Так и всякий? - сомневается детина.
- Из путевых(!)... всякий, - уточняет секретарь, - А беспутные ни с бабой, ни сами с собою неспособные.
- А я мож по осени поженюсь, - мечтательно молвит Филимон, - И какой мне потом интерес на сторону таскаться(?), когда все под рукою. А?
- Оханьки-опаньки! - с издевкой глаголет Антоха, - Же-е-енится он. И обязательно чтоб не на порченой. Ага?
- А то как же?
- Ну и женишься, ну и раскупоришь целку. А вдруг потом девка окажется совсем никудышной для жарева?
- Как так? - недоумевает Филимон.
- А вот так: жопой квак да об косяк. Без интересу к твоему балбесу. По природной своей к похоти безразличности иль из-за стыдливости со стеснительностью. А вдруг и сам из-за собственной бестолковости да неуклюжести молодуху от порева отвадишь? А? Эт тебе не ладошкой болвана утюжить. Нау-у-ука!.. А раз, другой да третий оплошаешь, потом от души расстройства можешь и сам к теркам с бабами обмякнуть. Будешь базлать: мол, те-еща по-о-орчу навела-а! Хотя все из-за своей мнительности да безграмотности. Пока в порчу не поверишь, она не работает! Как в аптеке... Я вот пробовал одну в райцентре - в доме колхозника... С меня, значит, на ней пот в три ручья; а она семечки щелкает да капустою квашеной их заедает... Чую, мой болван дрябнет да морщится... Плюнул я ей в банку с шелухою да от греха подале за порог... А Валька-то моя с Зойкою-то... О-о-о! Фокусницы-ил-лу-люзионистки!
- А я мож тоже за себя какую-нибудь фокусницу сосватаю, - предполагает Филимон.
- Да боже упаси от этакого щастья! Ты чё, напрочь безмозглый? Она ж, ежель фокусница, рано ль, поздно ль, но все одно хвостом вилять начнет. Вот и бегай потом да из-под мужиков посторонних ее выковыривай... Баба в избе должна быть хозяйкою, а не шалашовкою бесстыжею! Чтоб место свое знала да от дел на баловство не отвлекалась... А для-ради забавы... Да мож для этого те до остатка всей жизни Зойки хватит...
- И чё? Я столько мало должен жить?! - негодует Филька.
- И вообще... Коли по великому секрету, партия и правительство сейчас всерьез берутся за еблю да дрочилово! - привносит интригу комсомольский вожак, - Чтоб народ, значит, на эти самые шалости особо не отвлекался и излишне силы не расходовал. Ну, какой, сам посуди, из тебя к утру строитель социализма(?!), ежель ты ночь напролет бабу пахал. А?.. Представь, ежель весь СССР (и шахтеры, и сталевары, и паровозные бригады с колхозными бригадами, и ткачихи с метростроевцами, и полярники, и пограничники с овчарками, и танкисты с артиллеристами) начнут ненасытно да беспощадно друг дружку денно-ночно харить!.. Полная потеря трудоспособности! Крах ведь и индустриализации, и электрификации, и обороноспособности, и даже социализму во всецелом!.. Вот и кумекают там! - Антоха тычет пальцем в небо; но, угодив в тележный настил, взвизгивает от боли.
- Чего там у тебя? - интересуется Филимон.
- Да ничего, - морщась и нянча в левой ладони вывихнутый правый указательный, выдавливает секретарь, - Я говорю, что советский человек скоро сможет рожать хоть сколько, а ебаться наоборот - в соответствии с санитарными нормами.
- А-а-а, - обозначивает свое понимание решения проблемы Филимон, - А ежель шибко захочется?
- Перехочется, - с досадой ворчит сзади лежащий, - Дерни меня за палец.
- За самый толстый - двадцать первый? - лыбится детина.
- Себя за двадцать первый дергай, - в голосе Антохи примесь обиды, - Ну, дерни - ну, вправь вывих-то, балбесина.
- Да мне разве жалко? - с этими словами детина резво перекатывается лицом к травмированному, - Я ж даже председательскому иноходцу ногу вставлял.
- Так сдох же от этого конь-то!
- Не от этого. Ежели бы от этого, то бы сразу скопытился. А он только через неделю, царствие ему небесное, преставился.
- А чего там - в раю-то - людям жрать(?), ежель не пахать да не сеять, - вцепившись в кончик увечного пальца, задумчиво аргументирует двойник Муромца, - Я так понимаю, там - в раю-то - всякой твари навалом: и курей с гусями, и коров с козами, и овец с поросятами. Людям-то райским ведь постоянно надо чего-нибудь жрать. Я вот так соображаю.
- А бога нет, - морщась от пальцевой боли, удвоенной а то и утроенной мощным защипом, цедит сквозь зубы несун коммунистической религии в молодежные массы, - И сатана не существует, и Емеля на печи, и рыбица золотая, и ада нету, и рая...
- Е-е-есть! - без промедления выпаливает терзаемый.
- От теперь по уму, - Филька доволен выдавленным через палец признанием, - А теперь сказани... А теперь сказани, сказани, сказани... Признавайся, сучонок, что ты... Что ты, ты, ты... Что ты... враг народный, говноед и... И шпиён англицкий... А еще и паразитный вредитель сельского хозяйства.
- Говно-говноед! - корчась от боли, надрывно шепчет страдалец.
- Еш-ще-е-е.
- Какое тебе "еще"?!
- Враг народный.
- Не-е-е! - поскуливает Антоха, - Не вра-а-аг я. Дру-у-уг я народный. Отпусти-и-и с миром, жандармская падла.
- Терпи. Уж малеха осталось. Только скажи, что ты паразит вредительный да англицкий шпиён.
- Паразит вредительный, - набекрениваясь рассудком, выдавливает Антоха, - А про шпио-она не скажу-у!
- Ну и хер с тобою! - проявляет великодушие Филька и дергает за посиневший палец; сомлевший же секретарь, ойкнув, валится навзничь...
- Ну как? - спустя чуток костоправ участливо шепчет пришедшему в себя Антохе.
- Чего тебе-е-е? - ноет тот.
- Помогло? Вправился палец-то?
- Не знаю-ю-ю.
- Так пошевели им, тогда и узнаешь.
- Шевелю-ю-ю, - осушая левой ладонью отсыревшие в ходе процедуры глазницы, повинуется Антоха.
- Странно, - недоумевает лекарь, - Должно было с первого разу похорошеть... Мож повторим вправку-то? А?
- Не надо-о-о!
- Да ты, комса, не стесняйся. Я для тебя готов хоть до заката за твои пальцы как за коровьи дойки дергать. Дело-то, как я понимаю, не шуточное. Ну чё, больно, али нет? - в голосе Филимона примесь искреннего сочувствия.
- Отвянь, - произносит болезный, вращательно и сгибательно-разгибательно испытывая посиневший ногтем свой указательный.
- Нет, - категорично обрезает дискуссию Антоха, - Вывих кончился! Ни капельки не больно! А под ногтем ломота.
- Ну-у-у, по ногтям-то я не спец, - с нарочито озабоченной миной поясняет самодеятельный костоправ, - И чего после всего надо дяде сказать?
- Чего?
- Благодарствуйте, мил человек, за милосердие и потуги ваши хирургические!..
- А пошел-ка ты в манду, мозгокрут, - ворчит Антоха и поворачивается к Филимону тылом. Тот зеркально повторяет маневр пациента. Лежебочат спиной к спине. Помалкивают да посапывают...
- Ну, чё ты там про баб-то тер? - первым нарушает тишину Филька.
- Ну, и тер. Ну, и чего с того? - с примесью желчности в интонациях бурчит секретарь, - Ну, и делов-то...
- Фи-и-илька-а!!! - доносится из-за кособокого сарая полевого стана гулкий голос бригадира полеводства Фонюшкина, - Драче-е-ев!!! Кто-о Драче-ева вида-ал?!
- Да тама он - под телегою! - поясняет за наезд на магазин разжалованный из трактористов в конюхи Володька Иваненко, - С Антохою Колотухиным комсомольско собранье проводют!
- Так Драчев же не комсомолец! - гудит бригадир.
- Ну, значит, не проводют! - в полный голос рассуждает Володька, - Значит, дурака валяют иль хернею маются, иль и вовсе - елдаками по длинноте да по толстоте меряются! А у Фильки-то аж в стакан не влазит! Он и победит!..
- Ты мне тут брось контрреволюционную пропаганду разводить! - под дружный хохот полеводов негодует бригадир Фонюшкин.
- Дык какая ж тута контры-революция с пропагандою?! - недоумевает Володька, - Дело ж житейское! Сами, поди-ка, с председателем по пьянке-то кажный банный день меряетесь! И чего это вы с ним друг без дружки в баню ни ногою?! Будто Ленин с Крупскою!..
На последних словах дружный хохот будто топором обрубается. Зависшую тишину нарушают лишь похрапывание лошадей да доносящийся из деревни погашенный расстоянием до елеуловимости собачий лай...
- Чего звал-то(?), Степан Еремеич, - подкосолапив со спины к скособоченному на деревянном протезе-бутылке бригадиру, справляется Филимон.
Заторможенно обернувшийся же одетый во все от кепки до солдатского ботинка ветхое Фонюшкин будто вовсе и не признает только что громогласно отыскиваемого детинушку: вытаращив остекленевшие глазищи словно далеко-далече в космическую пустоту и придавив заскорузлой ладонью область сердца, Степан Еремеевич вытащенным из воды усатым сомом судорожно захватывает губастым ртом раскаленный воздух...
- Чего с тобой(?), Еремеич! - волнуется Филимон, - С сердчишком худо?!
- Ты... слышал про... товарища Ленина Владимира Ильича с... товарищей Крупской Надеждой Константиновной в бане? - указуя на виновато зыркающего из-под телеги Володьку Иваненко, надсадно выдавливает бригадир.
- Неа. Ни хрена не слышал, - состроив дурашливую мину, отбрехивается Филька, - У меня ж уж который день уши серными пробками затянуты.
- А меня слышишь? - пытливо всматривается в парня мало-мальски обыгавшийся от шока Степан Еремеевич.
- А вот тебя слышу, - подтверждает состроивший недоуменную мину Филька, - Сам удивляюсь, что слышу тебя.
- А почему это так?
- А хрен его знает... Может, потому.., что ты бригадир?
- Может, и потому, что я этот самый - бригадир, - задумчиво произносит Степан Еремеевич.
- Так чего звал-то меня(?), Еремеич! - на оптимистичной ноте повторно справляется Филька.
- Кто-о слы-ышал от э-этого засра-анца Вовки Иваненко про това-арищей Ле-енина и Наде-ежду Константи-иновну в ба-ане?!! - отмахнувшись от Фильки, кипятится на всю округу бригадир...
В ответ тягостное молчание...
- У вас чего-о?!! У вас у всех что ли серою уши позакладывало?!! - беснуется центр всеобщего внимания, - А я тебе..! - бригадирский палец размашисто грозит сумасбродному Вовке, - Я тебе таку-ую ба-аню, засра-анец, устро-ою!!! Скотобаза бессовестная!!..
- Так как, Еремеич, насчет меня-то? - слегка касаясь ладонью бригадирского плеча, интересуется Филимон, - Чего искал-то?
- А-а-а! - спохватывается бригадир, - Совсем про тебя позабыл! Дуй-ка, Филя, к Макаркиному колодцу! Там тебя солидные товарищи из райцентра дожидаются! Чего-то сильно ты им надобен! Дуй-дуй-дуй!..
- А посевная, а трудодень? - отступив от бригадира на шаг, скорее для проформы переминается с ноги на ногу до восторга вдохновленный известием Филимон.
- Будет тебе трудодень! - заверяет Степан Еремеевич, - Ты, главное, не волнуйся; а вытряси из бородищи мусор-то и дуй-ка шустрее к колодцу, чтобы не томить райцентровских-то понапрасну!
- Не иначе как насчет работы! - мякитит Филька, - Не иначе как в киномеханики?!
- Не знаю. Ничего не знаю! - отмахивается Фонюшкин, - Дуй, давай, до колодца!..
"Не иначе как в киномеханики! - шагая за котомкой к телеге, восторженно бубнит до стадии счастья повеселевший Филимон, - Зазря что ли просился? Зазря что ли дядя Захар хлопотал? Видать, беру-ут!.."
У колодца-журавля, прозванного Макаркиным по имени утопшего в нем некогда еще при царском режиме забулдыжного золотаря, в тени благоухающей цветом матерой черемухи солидной вместимости черный пассажирский автомобиль марки "Форд". Узрев сие редкостной шикарности средство передвижения, вприпрыжку несущийся с горки Филька Драчев от неожиданности аж остолбеневает как вкопаный!
При виде Филимона напрягается и тут же остолбеневает и подпирающая автомобильную бочину худосочными спинами пара штатских хлипкого телосложения мужичков.
Некоторое время так и таращатся словно каменные изваяния...
- Здоро-ово, мужики-и!!! - орет наконец-то стряхнувший с себя оцепенение и припустивший к сближению Филимон.
- Здоро-о-овый, - роняя с губы потухшую папиросу, с трепетом выдавливает усатый шибздик лет этак сорока, экипированный во все черное: костюм-двойку, косоворотку и кожаную фуражку с блескучими хромовыми сапогами, - Бежит, а под ним земля гудит и прогибается. Этакого нам с тобою, Копченый, ни в жизнь не заломать!
- Ни в жизнь, - суетливо проверяя наличие прижатого брючным ремнем к пояснице револьвера, мямлит тоже не на шутку струхнувший Копченый, являющий собой образ моложавого чахоточного лупоглаза, одетого копейка в копейку под напарника; правда, кажется, что все на нем на вырост - на размер-другой крупнее (даже сапоги!).
- Этакий, если что, нам с тобою как курятам головенки посвертывает и в колодце утопит, - нашаривая пальцами за голенищем торец рукояти финского ножа, бубнит усатый, - Вылитый, сатана его за ногу, Ваня Поддубный! Этакого проще вальнуть да и трупаком доставить.
- Этакого, ежель вальнуть, хрен в машину загрузишь, - бубнит раздосадованный Копченый, - Не иначе как центнера под полтора бугаина. И заметь, косолапый - будто медведь.
- Э-э-эй-й! Мужики-и-и!!! Вы ко мне-е-е?!! - ликует перешедший с бега на шаг Филимон.
- Степан Аркадьевич, - шепчет Копченый, цепко сжимающий рукоять украдкой переложенного в боковой карман пиджака револьвера.
- А?! - словно выныривает из забытья усатый.
- Ты опять без нагана?
- Опять, - сноровисто вложив в рукав вынутую из-за голенища финку, Степан Аркадьевич сокрушенно признает свою огнестрельную несостоятельность, - Как в воду канул! После субботы, когда ротенберговскому борову высшую меру исполняли.
- Пить надо меньше, - поучает Копченый, - Тоже мне деятели со своим Ротенбергом. Уж без револьвера даж и поросенка завалить нивкакую.
- Не уч-чи, с-сопляк, отц-ца сношатьс-ся, - раздраженно шипит пристальным взором поедающий приближающегося детину Степан Аркадьевич, - Следи за бугаем!
- А вдруг да и этот бугай... не он - не Драчев... Не Филимон, - выказывает надежду Копченый и тут же обращается к без малого приблизившемуся Фильке: - Эй, ты! Ты кто?!
- Филимон я! Драчев!! Никанорович! - обрубает надежду детина, - А вы из каковских?! Райцентр?! Из киносе-ети?! Насчет моего устройства на работу в киномеханики?!
- Он самый. Райцентр. Киносеть. Насчет твоего устройства, - на удивление напарнику машинально брешет Степан Аркадьевич.
- Чего "чё"? - выражает непонимание Степан Аркадьевич.
- Дак рассказывайте мне про мою работу-то! Чё да как?! Я ить фильму крутить совсем не мастак. Ни разочка не доводилось.
- Полезай живо в машину! В райцентр поедем! Там и заявление напишешь, и про работу тебе самый главный киномеханик растолкует, и кинушек забесплатно сколь угодно насмотришься! Садись вон на переднее сиденье! - ослабляя хватку рукояти спрятанного в кармане револьвера, елейноголосо развивает брехню с энтузиазмом стряхнувший с себя кручину Копченый.
- В райцентр я всегда радостный! Особенно в киномеханики! А то ждал, ждал... Уж все жданки кончились! А тут нате - и вы! - втискиваясь в дверной проем, тараторит Филька, - Надо только до избы заехать: маманьке записку оставить, чтоб не беспокоилась! Да й жратвы б прихватить, да й в праздничное переодеться!
- Не надо! - командирским тоном возражает усаживающийся за баранку Копченый, - Ни жратвы, ни праздничного не надобно! И так опаздываем!
- А я там - в райцентре - чё ли буду теперича проживать?! - интересуется детина.
- Там, там, - бурчит с заднего сиденья Степан Аркадьевич, - Всякому киномеханику выделяют по бесплатной квартирной жилплощади.
- Не хочу жилплощадь квартирную, - уростит Филимон, - Не хочу как муравей в муравейнике. Мне б какую-никакую избенку отдельную. Да непременно чтоб с землицей под грядки.
- Будет тебе и избенка, и землица, - запуская натужно ноющим электростартером мотор, сулит Копченый, - И монпансье с повидлою тебе будут по самое "не хочу". Хоть обожрись до блевотины...
- А эт куда вы меня завезли(?!), киномеханики, - ерепенится Филимон, шаря недоуменным взором по красным кирпичом огороженному дворику, в кой троестенно выпирает двухэтажный купеческого фасона (низ - беленый кирпич, верх - бревно) особняк, - И двери с воротами сплошь железные, и по стене колючая проволока! Это не киносеть! Никак не киносеть! Что я, разве не бывал в киносе-ети-то у дяди Захара?! И почему солдаты с винтарями по двору шляются?!..
- Короче, вылазь-ка, парень, из автомобиля без болтовни! - с раздражением в голосе прерывает мудрозуд распахивающий переднюю пассажирскую дверь Степан Аркадьевич, - Киносеть теперь... здесь! А по поводу солдат... Так фильму ж тут про героические органы ВэЧеКа-ОГэПэУ снимают. Сам Эн-зен-штейн из Москвы с самим аж клоуном Пистончиком и другими героическими артистами прибыл!
- А можно хоть одним глазком подсмотреть то, как фильму..? Ну, как... это самое..? - разгружая автомобильные рессоры и шины, лучезарится счастьем Филимон.
- Как фильма снимается? - лукаво подмигивая Копченому, справляется Степан Аркадьевич.
- Ага! Как оно самое делается! Хочу шибко увидеть!
- Так и айда в контору. Там все и увидишь, - указуя на арочного типа окрашенную суриком железную дверь особняка, ухмыляется Степан Аркадьевич.
- Так и айдате! - окинув попутчиков ликующим взглядом и навесив котомку на плечо, Филимон неуклюжим медведищем косолапит к особняку...
Довольно-таки просторная подвальная комната: узехонькое зарешеченное оконце; стены - конфигурально под географическую карту облупившаяся до серой штукатурки и красного кирпича грязная зелень; пол - плахи не крашенные, пятнисто отсвечивающие белизной, розоватостью и багрянцем; под черно-белым портретом товарища Сталина с курительной трубкой в руке канцелярский обшарпанный стол, к коему привинчен железный стояк, увенчанный чем-то вроде сигнального корабельного фонаря...
За столом в гимнастерке нараспашку пропитая личиной, седовласая, утомленная взором сухофруктина. По шпале во всякой из малиновых петлиц - свидетельство, что пожилушка - птица высокого карьерного полета!
Напротив красномордины, почесывающей гимнастерочное декольте в виде матросской тельняшки, Филька. Привстав с привинченного к полу железного табурета и склонившись к столу, пыхтя выводит каракульно свою фамилию по низу листов серой канцелярской бумаги.
- Аккуратней макай-то в чернильницу, грамотей, - даже с некой лаской в надтреснутом голосе ворчит явно опохмелившаяся мадама, - Клякс-то на документах еще не хватало. И буквы ровняй, Филимончик, чтоб как в штиль ватерлиния.
- Не знамо мне, чего таковское штиль с ватер, с линиею. А зачем, товарищ начальница, столько много бумаги? И зачем пустую подписывать?
- А я потом ее - пустую-то - сама документально оформлю, - по-матерински с любовью взглянув на бородача, теплоголосит хозяйка кабинета; после чего принимается набивать из цветастого кисета курительную трубку - тютелька в тютельку такую же, как у Сталина на настенном портрете...
Откуда-то из подвальных недр доносится леденящий кровушку истеричный женский надрыв. Завершивший каллиграфические упражнения Филька вздрагивает и с робостью во взгляде оборачивается к двери.
- Не обращай, салага, внимания, - успокаивает начальница, - То кинокартину снимают про то.., как белогвардейские изверги зверски пытают красную партизанку.
- А-а-а, - усаживаясь на табурет, изображает понимание подуспокоившийся Филимон.
- Чего(?), Эльза Генриховна, - справляется высунувшаяся из-за со скрипом приоткрывшейся двери лупоглазая головенка Копченого.
- Приперли мне, значит, этого мамонта-киномеханика, а сами... Тю-тю! - гневается начальница - А я, значит, с ним один на один разбирайся?! Где Мыльников?!
- Так Мыльников занят был! Только что освободился! - рапортует головенка.
- Сро-очно ко мне-е-е!!!
- Вызывали(?), товарищ Эльза Генриховна! - гудит распахнувший дверь и оттеснивший Копченого за косяк косматый детина, облаченный в черный прорезиненный фартук поверх военной обмундировки без знаков различия.
- Где тебя черти носят?!
- Дак я ж там с этою курвою подзадержался, - потрясая свисающим из волосатого кулачища непривычно массивным табуретом, оправдывается Мыльников, - Упертая сука!
- И как? - с наслаждением пуская из ноздрей клубы высосанного из трубки табачного дыма, справляется Эльза Генриховна.
- А куда она - падла антисоветская - денется?! Намылил ей холку, и потекла как сопля по навозу!
- Не ебал? Только мылил? - словно из пистолета игриво прицеливаясь из трубки в поникшего Фильку, интересуется Генриховна.
- Кого? Ее-то?! - пристраиваясь за спину к Фильке, с брезгливостью гудит Мыльников, - Да в голодный год за банку тушенки и то бы не стал! Об всякую антисоветскую сучару свой светлый хуй поганить?!.. Ты ж, Генриховна, сама знаешь; что я ебу только преданных партии женщин...
- Знаю-знаю, - потеплевшим голосом подтверждает глубоко курительно затянувшаяся хозяйка кабинета, - Мне ль не знать?!.. Хотя... А кто в понедельник подследственной кунку в клочья порвал?!
- Дак я ж не елдаком, а кочергою. Без греха - для пользы общего дела! - потупя взор, переминается с ноги на ногу Мыльников
- Ну-ну. Без греха. Кочергою, - бубнит Генриховна и с вожделением пялится на Фильку, - А ты, Драчев Филимон Никанорович, не хочешь ль меня завалить и напялить?!
- Н-не хо-хоч-чу, т-тетенька, - зардев мордуленцией, вплоть до телесной трясучки тушуется Филька, - Й-я ж к-кы к вам в кы-кин-номех-ханики. Зы-закурить б-бы х-хотел. Т-табачком не уг-гостите?
- А-а-ах ты сучо-о-оно-ок!!! Ты ка-ак с комбатшей ОГэПэУ разговариваешь?!! - привскочив со стула, гневается Эльза Генриховна, - Ко-о-онтри-ик!!!.. Признава-айся, на-а хе-ер на портре-ет това-арища Ста-алина в избе-читальне дрочи-ил и молофьею своею протухшею бры-ы-ызга-ал-л?!!!
- Ты чё это(?!!), тетенька! Белены обожралась?!! - мечется диким взором с взбесившейся бабы на портрет Сталина и обратно аж привскочивший с табурета Филимон, - Чтобы я-я-я... да на това-а-арищ-ща Ста-а-алина-а?!..
- Мы-ыльнико-ов, ви-и-ира-а!!! - врубая ослепительный настольный прожектор, орет неистовствующая Эльза. И Мыльников на мощном замахе заносит свой массивный табурет над своей косматой головой.
- Ма-айна-а-а!!! - без промедление следует новое указание.
Мощный удар табуретного сиденья гулко угадывает аккурат в темя Филимона! И выбитый из сознания тот обмякшим кулем валится на пол...