Размыслович тонул в одном из белоснежных кожаных кресел, разминая в руке стокроллеровую купюру. С зеленой ассигнации скалилась неудачная физиономия первого плейбоя Соединенных Республик Америки. Подлый Джо Куцый Хвост не получался. Больше заниматься шуршалками не хотелось, молодой русский медленно поднимался из кресел и, в традициях тахикардии, падал на идеальный паркет.
В двадцати одном километре от квартиры:
Было два правила общения со случайными пассажирками, которых время от времени он подвозил. Никогда не брать плату за проезд и не заговаривать с ними первыми. Пользуясь таким этикетом, он всегда добивался полного расположения женщин: этот парень не лез в душу и не мелочился по деньгам.
Дворники весело счищали мутную дрянь со стекла, мотор привычно жужжал, тормоза не работали. Пока он не увидел Дани.
Дани.
- Ты знаешь, кто такой Сабонис?
- Нет.
- Этот человек достал с неба луну и забросил ее в корзину.
- Он что, афроид?
- Нет, он как Лем, нашел свой Океан.
- Милый, а ты знаешь, кто такой Барри Луис?
- Одевайся, Дани, нам уже пора. Какой-нибудь джазист?
- Нет, это "Доброе утро" по-армянски.
В четырнадцати километрах от квартиры:
Уже промелькнули первые столичные такси с пилотками рекламы на крышах, пригородная бензоколонка лизнула неоном крылья машины, исказив карнавальное слово "Esso", когда он заметил светлое наваждение, как в кино, по кадрам превращавшееся в девушку белого плаща и газовой косынки (в такой дождь!)
Движение задним ходом похоже на снисхождение. Предстоял мучительный выбор.
Секс или смерть? На мокром шоссе.
Секс или смерть? Тявкнули тормоза.
И вот она сидит справа от него, мокрая и радостная. Улыбается. Капли стекают шариками ртути.
В семи километрах от квартиры:
Розеола заката щекотала ноздри, растворяясь в блестящих купах
деревьев.
Укрытый тяжелой портьерой, оркестрик непринужденно наигрывал израильский джаз. Маленькие абажуры уже отделяли столики друг от друга полусферами мягкого света. Зажравшиеся буржуа, внимательно изучающие разблюдовку, свежая хурмовина с левого берега Луара, пекинская губка с марлей в мозгу, все это было таким же абстрактным, как девушка напротив. Подлинный гротеск Зулуса Ля Брэгга, висевший над их столиком, дополнял это впечатление. Последние купилки ныли в портмоне, заставляя хозяина напрягаться и пересчитывать тарелки на столе. Но слезы детей тринадцатилетней выдержки давали о себе знать - в голове было пусто и легко. За эту пыльную бутылку он отдал недельный труд Размысловича... Теперь придется нанять мальчика, чтобы он довез их до отеля. Дома наверняка сидел грустный мастер, пришлось бы снова искать оправдания своей веселой жизни, а этого не хотелось теперь. С Дани.
В квартире:
Размыслович продолжал лежать на полу. Над ним склонился Лабус, небольшой чернокот. Из открытой форточки тянуло прохладным вечером, в комнате пахло тишиной. Одинокие часы, покачивая маятником, делили четвертое измерение на огрызки. Письменный стол мореного дуба, грубый как фрезерный станок, терпел на хребте переносной компьютер, чей-то портрет в хрустальной оправе ( пятно улыбки под вуалью), кучу бумажных заготовок, перекидной календарик с пометками: "Сего дня: написать двести ремарок Дымшицам, пятьсот кроллеров - N., три юбилейных вианка - Неешхлебову, фото Лабуса - мадемуазель Софик."
Последнее золото солнца скользило по книжным полкам, отражаясь в тисненых корешках, преломлялось перламутром в клавишах нуар-де- пьяно, заставляя слоновую кость реинкарнировать в джунгли, на кладбище Хоботов и Бивней, несбывшаяся мечта.
Молодой фальшивомонетчик умирал на глазах своего кота.