|
|
||
Cloud_Tower: Алейкум салам! Брат, что с нами будет, не может знать никто, кроме Всевышнего Аллаха Свят Он и Велик! В жизни бывают странные и чудесные вещи, все от Него. Сделай дуа за меня, если переживаешь, и не парься, и пойди навстречу своему брату по борьбе, и отдай мне эту женщину. И инша Аллах Всевышний поможет и тебе.
Borz_Akella: Брат, я лично готов отдать ее тебе просто из уважения. Но мои люди рисковали, проводили операцию на глазах кафиров. Она англичанка, рядом не было твоих людей, ты не заявлял, что она находится под твоей защитой. Она является законной добычей моих людей.
Cloud_Tower: Она шотландка. Я готов заплатить выкуп. Назови свою разумную цену.
Borz_Akella: Теперь вижу, брат, что ты правда с ней знаком. Тут все думают, что она английская шпионка. Среди братьев ходит мнение, что англичане платят любые деньги за своих. Все тут просто ум потеряли от удачи. Я не смогу объяснить людям, почему мы отдаем ценную добычу. Думаю, пятьсот будет достойной компенсацией за риск.
Cloud_Tower: Такой цены не бывает. Тем более в момент, когда все наши средства идут на борьбу с кафирами. Давай говорить серьезно.
Borz_Akella: Тогда, сочувствую тебе, придется ждать ответа международных организаций, по линии которых она тут появилась. Предлагаю быть на связи, международные бюрократы - черствые, медлительные шайтаны. Они не понимают, что испытывает пленник в заточении. Что такое каждый час в подвале, особенно для женщины.
Cloud_Tower: Я предлагаю сразу приемлемую сумму. Бюрократы платить не будут. Там нет человека, который возьмет ответственность за выкуп. Они будут год слать бумажки по разным каналам друг другу и русским. А русские через год пришлют два вертолета спецназа тебе на голову. Мое слово двадцать пять.
Borz_Akella: Брат, я уже не понимаю, чья женщина у кого в гостях. Тогда жди, пока англичане докажут, что она не их шпион. Я гарантирую тебе приемлемые условия ее содержания.
Cloud_Tower: Спроси у людей, которые меня знают. За своего человека я отдам жизнь, а не деньги. Мы все в трудном положении. Все идет на борьбу. Я говорю тебе, сколько я могу заплатить. Хочешь, я приеду, отдам за нее свою руку?
Borz_Akella: Рука такого амира нужна нам всем на борьбе с кафирами. Семьдесят. Скачай по ссылке файл с инструкцией, как произойдет обмен. Ссылка действительна десять минут. Да поможет нам Аллах достойно выйти из ситуации, в которую мы попали! Отбой.
- Я могу на любом языке разговаривать, если смотрю в глаза собеседнику, - сказал он Этель.
- Как это, хвастун? - спросила она.
- Когда я еду в метро, или сижу в пабе, я не могу понять почти ни слова из разговора соседей. Но если я смотрю в глаза, я понимаю даже немецкий, хотя знаю на нем два десятка слов.
Это было правдой. Никто никогда не выиграл у Ахмеда в простую карточную игру, например, секу или трыньку. Где просто сдаются три карты и идет торговля за банк. В покер уже сложнее, нужно рассчитывать вероятности, это к Магомеду. Выглядело это примерно так: когда Ахмед садился играть, то через несколько сдач начинал понимать, сильная или слабая комбинация на руках у соперника. Постоянные партнеры, как, например, в армии, были для него просто открытой книгой.
Как он это делал, Ахмед сам бы затруднился сказать. Тем более с каждым человеком это происходило по-разному. У каждого есть характерный жест, особенность поведения при получении, например, сильной комбинации: один делает глубокий вдох, другой перестает двигать рукой с картами, третий отворачивается от карт. Опытные игроки, конечно, знают об этом, но есть вещи, которые не поддаются самоконтролю. О себе самом человек многого не знает, а Ахмед точно не станет подсказывать "когда у тебя два туза, ты расслабляешь мышцы лица и поднимаешь голову". Лучше, если партнеры жадные или азартные. Одним словом, чем сильнее человек заинтересован, тем легче его прочитать, тем сильнее проявляются эти шаблоны.
В детстве Ахмед был такой мягко утекающий из ежовых рукавиц, в которые его пытался взять Муса. Такой приветливый, добрый сын, только учиться не рвется. У отца был простой метод: "Мать, проследи, чтобы вышел из-за стола, когда сделает все задания". Было, конечно, печально в теплый майский день сидеть за письменным столом и смотреть в окно. За окном теплый ветер качал пирамидальные тополя, в голубом небе белые самолеты заходили на посадку вдоль голубых гор, счастливые дети гуляли на площадке детского сада под окном. И Ахмед впадал в теплое состояние медитации, в котором минуты текли незаметно. Скоро каникулы, скоро в село, красота!
Делать ему внушения было нелегко. Казалось, Ахмед расстраивается больше отца, когда Муса смотрит в дневник. Как будто то, что они видят в дневнике - неприятная неожиданность для самого Ахмеда. Когда уж совсем отец наседал, так что становилось туго, Ахмед шел к старшему брату с учебником: "Мага, помоги с задачкой". Магомед раздражался: "Не притворяйся тупым, тут две минуты думать". "Это тебе две минуты, а мне никогда не решить", - льстиво говорил Ахмед. "А теперь еще вот эту, брат". "Я за тебя должен все решать?!" Ахмед печально пожимал плечами: "Мага, ты что, хочешь отца расстроить, да?"
Понятно было, что к точным наукам у Ахмеда минимум интереса, отец отправил его в школу с углубленным изучением английского языка. Учиться Ахмеду было не трудно, просто скучно. Он сидел на последней парте, потому что у него было самое лучшее зрение в классе, разглядывая спины девочек. Спины девочек были изучены вдоль и поперек. На математике или русском языке он сидел и с тоской смотрел на потолок: может быть, упадет люстра, обвалится штукатурка, короче, произойдет что-нибудь интересное, выдающееся из ряда вон. Были вспышки интереса к некоторым наукам, например, он увлекался химией в старших классах. Написать сочинение на любую тему для него тоже не было проблемой, его сочинения часто читали перед классом при завершающем обсуждении темы.
Но это не могло сравниться с вечерними занятиями в спортзале. Дух борьбы, дух силы, дух соперничества - вот что захватывало целиком. Настроение становилось хорошим уже когда он собирал сумку, чтобы идти на тренировку. Идиотские шутки пацанов в раздевалке, разминка. Звон блинов на штанге, шум зала, легкий запах свежего пота, скрип ковра под ногами. Столкновение, переход в партер, ощущение своей силы, преодолевающей силу противника.
Тренер был правильный. Груда мышц под седой головой с поломанными ушами, в прошлом известный спортсмен. Это был кумир Ахмеда. Слегка располневший Геракл с обложки учебника истории пятого класса, только уже на пенсии после совершения подвигов. Кумиром второй ступени был Руслик, тренировавшийся отдельно. Его прочили в чемпионы мира этого года и следующих олимпийских игр. Похожий на молодого Геракла, готовящегося к подвигам. Кумирами поменьше были парни из старшей группы, готовившиеся к соревнованиям уровня страны. Сразу чувствовалось, что Руслик не такой как все. Тренер ставил этих парней для спарринга с Русликом по двое, по трое одного за другим, и видно было, что Руслик намного их превосходит.
Почему тренер отобрал именно Ахмеда из множества желающих попасть в секцию мальчишек? Ахмед имел хорошие физические данные, но главным, что его выделяло, была эта чуткость к противнику. По направлению взгляда, по мелким движениям Ахмед знал, что предпримет соперник. Телепатия, а что? В детстве у Ахмеда был один позорный секрет, одна черта, которой он очень стеснялся и скрывал даже от старшего брата: он не мог ударить человека. Опять же этот проклятый талант сочувствия. Он знал, что чувствует другой человек, Ахмед жалел этого человека. Ахмед, как мужчина, бил противника, но в момент касания удар лишался силы. А на лице появлялась предательская глупая улыбка.
В детстве из соображений чести иногда нельзя было уклониться от боя с ровесником. Личная и семейная честь - это одно и то же. Это парни твердо усвоили в детстве. В том то и дело, что Ахмед не боялся. Единственно, чего он боялся - что об этой позорной слабости узнают другие. Он был сильнее большинства сверстников, но ему было жалко противников. Более слабых было особенно жалко. Более сильным было обидно проигрывать. Поэтому Ахмед в совершенстве овладел разговорными навыками. Посмотреть на драку (особенно летом в селе) собиралась масса зрителей. Долгими жаркими днями летом на каникулах в селе молодежь ищет способы развлечься. Какая-нибудь напряженка, разборка, драка - один из лучших.
Для такого серьезного дела собирались возле реки. Весенние разливы намывали здесь широкие песчаные отмели. Зрители, возрастом от трех лет до двадцати трех, рассаживались на теплых камнях под плакучими ивами. Все, от трех до двадцати трех, закуривали легкие болгарские сигареты.
Немного о правилах. Для обоих противников, если они не безмозглые идиоты, было важно одержать победу так, чтобы не возникло подозрения на неуважение к семье побежденного. Еще лучше, если каждый может считать себя победителем перед своими братьями. Бывает, что дерутся и жестоко, и упорно, зависит от людей и от того, какие чувства у них накопились друг к другу, но обычно не происходит унижения побежденного. Просто оказываешься на земле, кулаки разбиты, кожа на ладонях содрана до мяса, потому что проехал по земле, когда противник сбил тебя с ног, глаза залиты кровью из раны на брови, но это же не страшно. Просто противник сильнее, честь не пострадала.
Иногда, конечно, какой-нибудь тупой, азартный, несдержанный парень начинал смеяться над побежденным противником, оскорблять, бить упавшего. Тогда важно, чтобы его старший брат сделал ему замечание, успокоил его, и неуважения не возникнет. И можно перейти к игре в футбол здесь же на отмели. Если же и братья победителя начинают смеяться, оскорблять, то побежденные вынуждены будут вступиться за честь своей семьи. С большой вероятностью это кончится массовой дракой, напряжением в селе, взрослым родственникам придется вникать в эти дела, дяде Абу создавать антикризисный центр из уважаемых людей. Короче, геморрой.
Чтобы такого искушения не возникало, важно, чтобы силы сторон среди зрителей были равны. Поэтому договариваются о времени, и подтягивается вся молодежь, все бойцы, имеющиеся в наличии. Если что не по правилам, в бой пойдут все, от пятилетних детей. Их, конечно, старшие не бьют, но какой из тебя боец, когда такая цепкая обезьяна висит у тебя на ноге и орет благим матом.
Скажем, лето, жара. Во дворе, разложив доску на табуретке, играют в шахматы Ахмед и один парнишка из местных, Шамиль. Шамиль проигрывает два раза. Рядом сидят девчонки. Одна из них, которой нравится Ахмед, говорит: "Какой Ахмед умный". Девчонки смеются. Шамиль вспыхивает, сбивает ногой доску с табуретки, фигурки разлетаются в разные стороны:
- Что ты мне это шахматы, дурацкая игра! Давай на руках тягаться! - Шамиль ставит локоть на табуретку.
Ахмед кладет его руку.
- Ахмед не только умный, он еще и сильный, - говорят девчонки.
Красный Шамиль вскакивает на ноги.
- Давай левой! - кричит он.
Встревоженный дядя Абу выглядывает из прохладного окна, надевая милицейскую фуражку.
- Мовсар, парень, что там за крики? - спрашивает он маленького Мовсара.
- Не волнуйтесь, дядя Абу, это Ахмед с Шамилем играют в шахматы.
- А-а. Ну ладно, - дядя Абу кидает фуражку на диван и исчезает в окне.
Партия в шахматы продолжается - Ахмед побеждает Шамиля и левой рукой. Шамиль начинает кричать про "этих городских дураков, которые к дяде Абу приезжают на лето". Ахмед и пытается сделать вид, что типа не понял, даже подсказал Шамилю, что, мол, обидно проигрывать, да? Думал, Шамиль скажет, ну да, обидно, друг. И посмеемся. Они ведь товарищи. Но Шамиль расстроен проигрышем, сказал: "Эти городские всегда делают вид, что не слышат". Как многие вспыльчивые люди Шамиль отходчив и быстро остывает. Не хочется уже обоим, но рядом братья, пришлось назначить встречу после обеда.
Выходной, многие уехали по делам и на рынок в город или райцентр. Подтянулось человек двадцать, не больше. Начали с разговора. Только дикари и русские ребята сразу дерутся, не сделав презентацию своей позиции, чтобы присутствующие братья разобрались, поняли, что к чему.
- Так что ты там, Шамиль, имеешь на тех, кто живет в доме дяди Абу? - грозно хмурит брови Ахмед.
Это сразу верхняя позиция в поединке - дядя Абу уважаем всеми присутствующими, братья Ахмеда возмущенно ропщут, братья Шамиля недовольно морщатся: если так, то Шамиль не в тему выступил. Шамиль начинает оправдываться:
- Я не про дом дяди Абу, я про тебя конкретно хотел сказать, что ты такой не очень.
Ахмед пытается развить преимущество:
- Шамиль, ты скажи всем, что значит "не очень", что такого ты заметил "не очень", и причем тут слышал-не слышал?! - в этом месте уместно несильно толкнуть Шамиля ладонью в грудь. Адреналинчик немного брызгает в кровь бойцов и присутствующих. Шамиль слегка теряется:
- Ты чего меня ударяешь!!! Я с тобой спокойно разговариваю! Вот из города ты такой! Если на то пошло, говорю тебе, много думаешь о себе! - Шамиль тоже толкает Ахмеда.
- Шамиль, а вот я слышал, ты уже говорил обо мне такие вещи? А я тебя другом считал, - сокрушенно качает головой Ахмед, как Муса, просматривающий дневник Ахмеда.
- Ахмед, если есть претензии, говори, или бейся, ты что, до ужина будешь мне мозг клевать?
- Не волнуйся, Шамиль, до ужина закончим, пойдешь, пожуешь, если будет чем, - удачно получается, улыбка проскальзывает даже у братьев Шамиля.
- Я вообще не понял, чего ты налетел, как дурак, я просто так сказал, обидеть даже не хотел, это ты на меня напал, - меняет тактику Шамиль.
-А-а, Шамиль, так я еще и дурак! Вот какой ты друг оказался!!!
С вариациями это продолжается минут двадцать. Немного толкаются, делают пару захватов. Зрители курят сигареты. Летом в селе спешить некуда. Проигрывает Шамиль, потому что устал, потому что ему становится все равно, и присутствующие это видят. Однако Ахмед не желает, чтобы Шамиль потерял лицо:
- Шамиль, я потому расстроился, когда ты это сказал, потому что я друг тебе.
- Так я не понял, Ахмед, короче, ты что сказать хочешь, мы друзья или не друзья?
Еще пару минут обсуждаем, какие мы друзья, в конце можно даже обняться. Вот все и разрешается к всеобщему удовлетворению. Настроение поднялось, переходим к футболу.
Научиться преодолевать свои недостатки гораздо проще, чем преодолевать свои достоинства. Сначала Ахмед пришлось научиться быть безжалостным к себе. Тренер говорил, что если на соревнованиях вывихнул или болит что-то, то это твои личные проблемы. Например, на соревнованиях Ахмеду наполовину оторвали ухо, кровища текла, но Ахмед не ушел с ковра. Тренер похвалил, сказал, что уважает. Хвалил он очень редко.
Ахмед колол себя иглами и научился не бояться боли. Магомед крутил пальцем у виска: 'Псих'. Хорошо ему, летом Ахмед видел, как Мага на спор со старшими парнями затушил сигарету себе в руку и глазом не моргнул.
Тренер видел эту мягкость: 'На ковре нет места жалости'. Постепенно Ахмед преодолел ее, но все равно ему нужно было разозлиться, чтобы показать все, на что он способен. 'Ты из тех, кто начинает показывать результаты, когда приходит зрелость', - сказал тренер. Он стал специально ставить Ахмеда на спарринге против более слабых противников, требуя, чтобы Ахмед работал с ними в полную силу. В старших классах Ахмед немного занимался боксом, карате, перепробовал все единоборства, клубы и секции которых были в городе. Тренер подсказал еще один жизненный принцип: 'Не бойся страшного противника в шрамах и со сломанным носом. А бойся противника с целым носом и гладким лицом - значит, по нему трудно попасть'. Самому Ахмеду нос все-таки сломали: в одном из боев с более сильным соперником он пошел на принцип, не стал уклоняться от обмена и оказался на полу со сломанным носом. Тоже урок.
Отец размышлял над характером младшего сына, советовался с Абу. Однажды летом Магомед слышал, как отец сказал дяде Абу:
- Понимаешь, мой путь привел меня к успеху. Очевидно, этот путь не подходит Ахмеду. Не знаю, что с ним делать, я не понимаю его. С другими детьми мне было проще.
- Парень идет своим путем. Он упорен, он добивается. Чего еще желать? - сказал Абу.
Отец предлагал Ахмеду поступить в университет, но Ахмед мягко отвертелся и пошел в армию. Армия оставила дивные воспоминания, кроме первых пары недель. Ахмед вспоминал, как примерно к концу первой недели вечером, приуныв от всего этого лавинообразного армейского наезда, он сидел на подоконнике казармы и грустил. Даже с его физической подготовкой он чувствовал себя измотанным. Дело было больше в недостатке сна, чем в нагрузках. Было личное время - пятнадцать минут - до вечерней прогулки. Вечерняя прогулка к удивлению Ахмеда оказалась маршировкой строем по плацу с распеванием песни про "дан приказ ему на запад". А личное время молодым бойцам давали, чтобы перед прогулкой подшить свежий воротничок и почистить сапоги. В конце коридора у тумбочки дневального клубились старослужашие, желавшие что-то предъявить Ахмеду, но стеснявшиеся его грозного вида и копившие силы. Ахмед глядел через окно на гражданку, на автобусную остановку за забором части. Вот они, пятьдесят метров, разделяющих мир свободы и мир тупого наезда. В этот момент с задумчивого Ахмеда можно было лепить скульптуру "Аполлон, мечтающий о дембеле".
Однако дальше жизнь стала налаживаться. Еще через две недели он уже сидел с этими старослужащими ночью в здании аккумуляторной станции, окна были закрыты плотными одеялами, чтобы дежурный по части на обходе не увидел света. На столе стояли стаканы с портвейном. Играли в очко с сержантами танкового полка, перелезшими через забор части. Дым дешевых папирос, поганое вино, отличные ребята, туз приходит к тузу, Ахмед опять утек сквозь пальцы.
Там в армии произошло и первое серьезное разочарование: Ахмед достиг потолка спортивной карьеры. Он стал чемпионом военного округа, но уже на уровне чемпионата вооруженных сил он уступал. Он увидел, что есть люди, которые превосходят его. Его потолком было стать при везении бронзовым - серебряным призером чемпионата страны. Завоевать унизительное второе место. Это уязвило его, он даже себе не хотел признаваться, насколько.
После армии отец принял Ахмеда в отдел снабжения на опытный завод. Опять прекрасный период в жизни. Пять дней в неделю Ахмед сидел за письменным столом в отделе снабжения завода. За окном теплый ветер качал пирамидальные тополя, в голубом небе белые самолеты заходили на посадку вдоль голубых гор, рабочие с криками тащили куда-то какую-то хрень. Заполнив заказы, Ахмед впадал в теплое состояние медитации, в котором минуты текли незаметно. Скоро вечер, скоро выходные, красота!
Мать пыталась знакомить его с девушками из хороших семей, немного пилила по поводу несерьезного поведения. Ахмед не спорил, он мягко, по-доброму утекал сквозь ее доводы. Интерес и смысл жизни в это время составляли женщины и хорошее времяпрепровождение.
Сразу после работы в пятницу с Вахой ныряли в машину, на повороте на Урус-Мартан подбирали Шамиля. Летели на один из курортов Минеральных Вод или на Каспийское море. Ахмед больше всего любил Кисловодск. Шамиль предпочитал пляж на Каспийском море. Стекла в машине опускали полностью - шум теплого ветра, миражи над раскаленным асфальтом, по которому летит новый шикарный красный ВАЗ-2106 Ахмеда весь в антеннах с хромированным радиатором, бамперами и наклейкой "Супермена" на крыле. Дорога занимала часов пять-шесть. Можете себе представить: тогда не было блокпостов с бетонными надолбами, автоматчики в бронежилетах не проверяли документы на границах районов, не нужно было открывать багажник на проверку каждые пятьдесят километров!
В Кисловодске рестораны, санатории, танцплощадки, парк. Женщины десятков национальностей со всего Советского Союза, отдыхающие от своей жизни. Ах, ресторан Долины Роз! Розами пахнет так, что сойти с ума. Кто не устроился, тот дурак и ночует в машине. У Ахмеда не было случая, чтобы он ночевал в машине, а не у подруги где-нибудь в санатории. Женщины безошибочно чувствуют в мужчине вот этот талант понимания, чуткости к партнеру. Возможность доверять.
Между окончанием Первой войны и началом Второй было время, о котором Ахмед говорил кратко: 'Мы все были бригадными генералами'.
Магомед тяжело восстанавливался после ранения. Врачи говорили, что последствия будут сказываться всю жизнь. В это время Магомед очень расширил бизнес на Северо-Западе, в Петербурге, почти закрыв дела в Москве.
В конце 90-х вокруг Ахмеда сложилась сложная ситуация. Его искали все. К Ахмеду имели вопросы серьезные люди различных национальностей, не говоря о такой мелкой неприятности, что он находился в федеральном розыске. Магомед и Ахмед решили, что целесообразно Ахмеду и Родине отдохнуть друг от друга некоторое время. На роль чужбины была выбрана Англия. По связям, оставшимся у Магомеда со времен Дубны, Ахмеду организовали грант на экономические курсы для представителей развивающихся стран. 'Заодно поучишься',- сказал Магомед. На учебе Магомед был зациклен прямо как их отец Муса, и такой же упертый. Ахмеду оставалось только головой качать сокрушенно, учебой Мага уже задолбал всех близких родственников. Ахмед бы лучше загасился на полгодика где-нибудь на западном побережье Турции. Но, во-первых, Ахмед привык быть младшим братом, во-вторых, всеми деньгами в семье командовал Магомед, так что бригадный генерал победоносной армии горцев Ахмед стал скромным студентом колледжа в Оксфорде.
Прямо скажем, не совсем студентом, а слушателем необременительного курса по экономике и поведению людей в экономических системах. Еще он посещал курс по совершенствованию языка. Пожив пару недель после приезда в общежитии, он подыскал домишко в Саммертауне.
Неожиданно возникла проблема одиночества. Людей вокруг было много, но контакт с ними был почти невозможен. Первый раз в жизни Ахмед почувствовал, что он сильно не такой как окружающие. И дело было не в его национальности, как раз с этим вокруг было очень пестро. Впервые его талант понимания давал сбои. Люди вокруг думали, чувствовали не так, как он. Он много раз бывал за границей, но в восточной Европе или Турции этого чувства не возникало. Ахмед ходил как окруженный невидимой сферой, отделяющей его от окружающих. Его язык был не настолько плох, насколько окружающие не старались понять. Еще какое-то сопротивление среды, не желание раскрываться. И среди них торчать еще полгода, раньше умрешь от скуки. Занятия на курсах неожиданно стали самым интересным номером программы. Может, в этом секрет успешности английской системы образования?
Появилась масса свободного времени - никогда в жизни этого не было. Написал несколько стихотворений, отправил друзьям. Два из них на русском языке, 'Стервятники над Бамутом' и 'Волки в ночном ущелье', Ваха положил на шансон, и они стали популярны в ресторанах кавказских республик. 'Волки' потом еще несколько раз были обработаны и через несколько лет собрали миллионы просмотров.
Нам, его друзьям, понравилось больше длинное стихотворение, скорей, небольшая поэма 'Мой город детства'. Где было вот про это про все - про жару, про тополя, про голубые горы. 'Весной в цветах тонувший город мой...' Про красный ВАЗ-2106, про Шамиля, с независимым видом ожидающего на автобусной остановке на повороте на Урус-Мартан в штанах Леви-Страус. 'В штанах, натертых кирпичом, как будто тут он ни при чем...' Впечатления юности: 'Куяны, драки, кабаки на берегах родной реки - мой город детства...' Вам, может, это ни о чем не говорит, ну а нам родное. 'На бандитизм и ваххабизм ты променял социализм, мой город детства...' - это уже на злобу дня.
'Похоже, Ахмеду совсем крышу сносит от скуки на этой учебе', - отписался Вахе Шамиль.
В выходные Ахмед катался на машине по окрестностям Оксфорда. Будете смеяться, но Англия оказалась и в самом деле такой, как в сериале 'Мидсаммерские убийства'. От одинаковых чудесных лужаек, парков и сказочных домиков Ахмед начал страдать клаустрофобией. Пытался найти лес, хоть что-то заброшенное, но где ж его найдешь в центре Англии? Вместо леса - икебаны из красиво причесанных деревьев на холмах. Женщины с отчужденными лицами, не обещающими счастья. Даже овцы какие-то декоративные, не намекающие на возможность шашлыка.
В одну из суббот он пошел в музей Ашмолеан, зашел там перекусить в кафе, в этот момент отчуждение с окружающей действительностью достигло апогея. Был как раз момент, когда он настолько устал от чужой языковой среды, что ему было трудно формулировать самые простые мысли. Сначала он сделал промашку, заказав чай и капучино. Чай принесли, а капучино официантка не подавала. Ахмед не мог понять, что официантка ждет спутника Ахмеда, чтобы подать капучино. Потом Ахмед не мог ей втолковать, что никакого спутника нет, это для него чашка капучино. Официантка не знала, можно ли так - после чая капучино. Ей пришлось звать менеджера. Менеджер разрешил. Наконец, принесли капучино, но от волнения с кейком вышла тоже непонятка, принесли не тот, что хотел Ахмед. Не то чтобы он плохо объяснял, его упорно не понимали. Ахмед уже чувствовал, что развлекает окружающих. Опять же от волнения с таким невозможным клиентом официантка забыла ложечку для чашки с капучино. Ахмед подозвал ее снова и попросил 'маленькую ложку'. Вежливо, спокойно, очень, очень спокойно понижая голос, просил маленькую ложку. Официантка отрицательно мотала головой. Ахмед потерял ощущение контроля над реальностью. Чего она хочет? Она не понимает? Но нельзя же быть такой тупой! Издевается? Разводит? В последние годы выработался рефлекс: непонимание ситуации стало однозначным сигналом опасности. В такие мгновения Ахмед становился невероятно сильным, и окружающие чувствовали это. Официантка отодвинулась в испуге, выставив поднос как щит.
- Ложку для кофе. Дайте ему ложку для кофе, - сказала молодая женщина за столиком рядом.
- Вы очень помогли мне, - с облегчением сказал Ахмед, - почему она не понимала меня?
- Это свойство англичан.
- Я изо всех старался быть вежливым и понятным.
- Ваша интонация звучала как угроза.
- Я не подумал о такой возможности. А вы разве не англичанка?
- Нет, я шотландка. Хотя, по правде сказать, мы такие же. Вы занимаетесь философией?
- Почему вы так решили?
- Потому что вы похожи на Сократа в молодости, - она кивнула на копию скульптуры Лисиппа на входе в кафе.
Ахмед улыбнулся, действительно было что-то общее. Он схватил чашку с капучино и пересел к ней за столик:
- Это мне нос в юности сломали, но все же я не такой старый урод. А вы чем занимаетесь?
- Я работаю здесь, я занимаюсь историей. Я специалист по периоду античности.
Ахмед ткнул пальцем в скульптуру головы неандертальца из грота Ля Ферраси, и воскликнул:
- Хорошо, что вы не сказали, что я похож на этого джентльмена! Кстати, а он что здесь делает? Я же с ним в армии служил!
Женщина засмеялась, ее глаза блестели интересом, контакт был установлен, язык понятен, жизнь снова заискрилась.
'Ну, слава Аллаху, закончилось одиночество', - подумал Ахмед, еще не представляя, насколько.
Настроение Этель стало переменчивым, как облачность в Оксфордшире. Виза заканчивалась, оканчивался курс Ахмеда.
Единственное, что не нравилось Ахмеду в жизни - это война. Теперь Ахмед мог не только ударить человека, но и живьем порезать его на мелкие куски, если это было необходимо. Но в его жизни появился новый позорный секрет: он ненавидел войну. В войне ему виделась какая-то тотальная бессмысленность и для тех, кто погиб, и для тех, кто считается победителем. Он понял слова 'удаляйтесь от всего, что напоминает войну'. Он чувствовал, что ему хочется застрелить муллу, призывающего убивать неверных. Ахмед чувствовал, что ненавидит тех, кто сеет ненависть, но он сам заразился ненавистью.
Женщина, с которой они общались на их собственном англо-русском диалекте, вытолкнула из его души всю эту темноту. Он ловил себя на том, что по нескольку дней не думает ни о прошлом, ни о делах, оставшихся в России, вообще не думает ни о чем, кроме Этель и связанных с ней вещах, например, куда они поедут вечером или в выходные.
Люди, которые говорят, что счастливое время пролетает быстро, ничего не знают о счастье. Минуты удовольствия проходят быстро, а эти полгода казались Ахмеду самыми долгими в жизни. Были эти полгода и вся остальная жизнь.
Вопрос 'что будет дальше' не обсуждался. Было как бы понятно, что кроме любви у них ничего нет. Слишком разная жизнь. Ахмеду остаться с ней? Он бы с ума сошел от скуки. Ей ехать с ним? Не вышло бы ничего хорошего. Этель не могла без своего занятия. Это не говоря об их долге перед близкими.
- Она не могла без своего, я не мог без всего этого, - Ахмед развел руками, когда встретился с Магомедом после возвращения,- Слишком разная жизнь. Получалось, что у нас общего? Только любовь. Такая бывает один раз. Другой такой женщины не было и не будет, я знаю. Почему Аллах так распорядился? Но спасибо Ему, что это было.
Ахмед иногда рассказывал Этель о своей жизни, о своей семье. Он был отличным рассказчиком. Она спросила его: 'Вы люди удивительной судьбы. Ты никогда не думал написать книгу?'
- Читатели не поверят, - сказал он, - только если разбавить один к десяти. Но тогда это не будет правдой.
Этель поймала себя на том, что для нее это тоже как-то чересчур. Она не могла даже оценить, насколько это правда, насколько художественное преувеличение. Тем более что она заметила милую черту своего любимого мужчины - все немного преувеличивать и романтизировать. Только о своей войне он почти не рассказывал. Она чувствовала, что не нужно спрашивать.
Еще в начале знакомства Ахмед показывал Этель фотографию семейной башни на горе, и Этель неожиданно сказала:
- А у меня есть свой замок в Шотландии. Там живет моя тетя. Но на самом деле он мой. Хочешь, съездим туда в выходные?
Вид, открывавшийся с узкой горной дороги, был суров и холоден. Дул сильный ветер, как рассказала Этель, он дует тут почти всегда. Ветер трепал моря зеленой травы, зачесанной в одну сторону. Где-то за горами чувствовался океан, хотя его не было видно. Почти не было деревьев, несколько рощ в долинах вокруг. Рядом с рекой в долине был виден большой дом, действительно замок.
- Поэтому мы тут все с характером, - сказала Этель, почувствовав настроение Ахмеда.
Хотя Этель предупредила тетю об их приезде, тетя заметно волновалась при знакомстве.
Осмотрели дом, поднялись наверх на крышу, огороженную каменными зубцами. В главном зале печь-камин, в который можно было заехать на машине. В трубу тянуло сквозняком. В комнатах было холодно. Этель объяснила, что закон запрещает перестройки и установку современных систем отопления.
- У Ахмеда тоже есть замок, - сказала Этель тете за ужином.
- Только там никто не живет, мы живем в селе рядом в домах со всеми современными удобствами. Мы же не дикари какие, - попытался пошутить Ахмед. С чувством юмора у него не клеилось в тот день.
Когда они уезжали, тетя, зная, что Этель очень важно ее мнение, сказала:
- Если честно, я не поняла, это блюдо экстремально особенного вкуса.
Учеба закончилась, виза кончалась, Магомед разрулил проблемы. Стали приходить тревожные вести о новой напряженности на родине. Семье снова был нужен военный руководитель. Снова звал долг. Не было возможности задерживаться.
- Я взял билет, - сообщил Ахмед.
Этель пожала плечами, она знала, что этот момент наступит, но никогда ведь не знаешь заранее, что будешь чувствовать. Последние дни были тяжелые, хотя они старались делать вид, что все нормально. Даже было облегчение, что наступил день отъезда.
Ахмед хотел вызвать кэб, но Этель сказала:
- Я сама отвезу тебя в Хитроу.
По дороге в аэропорт молчали. Молчали и в очереди до стойки проверки багажа. Молча поцеловались, легким поцелуем, напоминанием. Ее мужчина скрылся в воротах на посадку.
Они выдержали три недели, после чего Этель прилетела в Москву, и они прожили вместе еще три месяца. Но потом началась Вторая война, и Ахмед уехал на Кавказ.
Тогда Этель потеряла голову. Страх потерять прорвал плотину. Она цеплялась за него и умоляла остаться. Тогда они оба потеряли голову. "Я должен! - кричал он,- ты не понимаешь, я должен ехать!" "Мне плевать на твой долг! Останься!" Он ударил ее: "Убирайся, ты должна вернуться в Англию!" "Я поеду туда с тобой!" Ахмед стал просить ее: "Ты не понимаешь, не понимаешь, что там, оставь меня, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты это видела. Как тебе еще объяснить? Тебе что, рассказать, как я резал горло восемнадцатилетнему трясущемуся пацану, когда мы больше не могли таскать за собой пленных?" "Я не верю тебе!" "А это было! Понимаешь теперь, какая между нами пропасть?" Этель упала на колени без сил. Ахмед оторвал ее руки, повернулся и вышел из номера гостиницы. Он был готов к войне.
- Такое воспитание, так принято, - объяснил Ахмед, - мужчине надлежит не высказывать эмоций и быть невозмутимым. Лицо должно быть серьезным - это означает уважение к окружающим и чувство собственного достоинства. Меня до сих пор раздражают приклеенные улыбки кассиров и менеджеров, - пожаловался Ахмед, - я думаю, чего улыбаешься? Смеешься надо мной? Я так и не привык.
- Улыбка в нашей культуре - это не только выражение радости. Это скорее стереотип поведения, означающий приглашение, что нет опасности, что можно доверять, - сказала Этель.
На одной из видеозаписей мужчины двигались по кругу, распевая что-то.
- Этот танец напоминает фотографии галактик с телескопа Хаббл, - сказала Этель.
- Это не танец. Это называется "зикр". Это духовная практика. Не говори, что это танец, многие могут обидеться.
- Не понимаю, - улыбнулась Этель, - что здесь может быть обидного. Танец и родился как духовная практика.
- Нужно стараться не обидеть человека, даже если он заблуждается. Давай попробуй, и ты все поймешь, - сказал Ахмед, - поем "Ля иляха илля Ллах".
- А мне можно, я же не мусульманка?
- Конечно, можно, - задумался Ахмед, - С такими вопросами лучше к моему дяде Абу. Думаю, он бы сказал "можно все, что славит Всевышнего и не наносит ущерба другим людям и тебе".
- Я стесняюсь.
- Раскройся, не бойся. Ты же обращаешься к Всевышнему. Как можно стесняться обратиться к своему Создателю?
На разный лад Ахмед распевал: "Ля иляха илля Ллах". Она тоже запела, больше не стесняясь. Из того, что ей приходилось видеть, больше всего это напоминало службу в черной церкви в Новом Орлеане. Они распевали и хлопали в ладоши. Она чувствовала, как все радостнее ей становилось. И еще - единение, слияние душ.
После возвращения в Англию Этель вернулась к исследовательской работе. Но теперь все, что она делала раньше, и чем гордилась, казалось ей пресным. Материальная сторона жизни древних перестала интересовать ее. Ее тексты стали казаться ей слабыми и безжизненными. Вот ее работы о влиянии пеласгов на минойскую культуру, описание раскопок захоронения знатной женщины. Черепки - они и есть черепки. В ее работе не было ничего о том, что чувствовала критская женщина, наливая вино из сосуда, который потом положили в ее могилу. Что думала она, что заботило ее, когда она была стройной черноволосой женщиной ростом около пяти футов, а не горстью сухих костей, перемешанной с черепками ее посуды? Вот это по-настоящему интересно! Мы живем рядом с другими людьми, но не удосуживаемся не то что попытаться понять их, а даже просто отнестись без предубеждения.
Этель заинтересовалась более поздним, хорошо описанным периодом, когда люди уже оставили после себя множество текстов. Насколько они отличались от нас? Вот Сократ. Мы считаем его философом и одним из отцов научного метода. А современники знали его как неустрашимого афинского гоплита. Между войнами вел он жизнь парасита, хиппи по-нашему.
Этель видит, как усталый избитый ветеран Пелопонесской войны Сократ идет в Афины после поражения от беотийцев, изломанные щит и копье-ксистон остались на поле боя, позор. Перед глазами Сократа до сих пор низина, заваленная обезображенными трупами достойнейших мужей Афин, Беотии, Фив. "Никто не желает зла", - приходит Сократу странная мысль. Странная мысль - на его родном языке это звучит "парадокс". Сократ не знает, что это слово войдет во все языки людей. Сократу не приходит в голову, что он великий философ и отец науки. Он даже не записывает прибаутки, которые разбрасывает на пирах своих состоятельных друзей и в беседах с Платоном. Как принято среди ветеранов афинской тяжелой пехоты, идущих в бой, из одежды на нем один линоторакс до низа живота. Виден могучий половой орган (Φαλλός), который приятно обдувает ветер с моря. Одна из завязок линоторакса разрублена, наплечник поднялся и качается при ходьбе как знамя разбитой армии. На дороге толпятся кривляющиеся голые беотийцы, захватывающие воинов рассеянной фаланги, но стесняющиеся грозного вида Сократа и накапливающие силы. Сократа догоняет благородный всадник Алкивиад, его воспитанник, весь избитый, весь в крови.
- Держись за стремя, Сократ, - говорит Алкивиад.
Хотя нет, Алкивиад не мог это сказать, стремя изобрели через семьсот лет.
- Тебе помочь, дорогой друг Сократ? - вот так говорит Алкивиад.
- Да я и сам управлюсь с этими отважными джентльменами, - отвечает Сократ.
- Эй вы, сдавайтесь! - кричат беотийцы.
- С чего это? - удивляется Сократ, - Свобода имеет все качества добра.
- Вы же проиграли, сдавайтесь, козлы!
- Ты кого козлом обозвал, мразь? - вспыльчивый благородный Алкивиад бросается на беотийцев. Беотийцы валят его с коня.
-Э-э! Ну-ка, стоять, животные!!!- Сократ, похожий на Ахмеда, выхватывает из ножен ксифос. Беотийцы в ужасе разбегаются. Гончарный мастер изображает "Подвиг Сократа, спасающего Алкивиада". На сосуде Этель видит, как голый Ахмед в позе силы с красиво выгнутой спиной валит визжащего беотийского воина на землю. Из одежды один меч, видны прекрасно развитые мышцы и его пропорциональный, замечательный половой орган. Красивая бородка совсем как та, которую он носит через две с половиной тысячи лет. 'Лучше бы все понимали, когда творят зло', - говорит ей Ахмед.
Этель проснулась. Она задремала за компьютером. Этель много работала после возвращения из Москвы, а вечерами стала изучать Коран. Книги всегда производили на нее большое влияние. Можно сказать, в ее жизни книги оказали больше влияния, чем люди.
Этель открыла Коран, прочитала:
1. Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
2. Хвала Аллаху, Господу миров,
3. Милостивому, Милосердному,
4. Властелину Дня воздаяния!
5. Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного молим о помощи.
6. Веди нас прямым путем,
7. путем тех, кого Ты облагодетельствовал, не тех, на кого пал гнев, и не заблудших.
По непонятным вопросам она консультировалась на форуме изучающих Коран. Полная чувств, полная видением, которое пришло к ней, Этель написала в чате:
- Сегодня закончила читать Коран со слезами на глазах. Спасибо всем, кто оказал мне помощь на этом пути! Как я рада, что узнала больше об этой прекрасной религии. Мир вам, мусульмане!
Модератор форума отписался:
- Хвала Аллаху, Который по Своей мудрости указывает путь к свету тем из Своих рабов, кому пожелает. Уважаемая Этель, если вы чувствуете, что готовы принять ислам, не откладывайте самое важное решение вашей жизни. Да поможет вам Аллах!
Но вот этой готовности Этель как раз и не чувствовала. Ее инстинкт свободы всегда восставал против проповедников. Почему они ведут борьбу за ее душу не на жизнь, а на смерть? Большинство проповедников хотят именно полной победы. Чтобы осознал, отрекся и пришел в истину. Считать Будду лжеучителем? Отречься от Христа в пользу Мохаммеда, отречься от Мохаммеда в пользу Христа?
Почему ее пытаются заставить сделать выбор между Учителями? У нее была знакомая, принявшая ислам, чтобы выйти замуж за пакистанца. Но принять религию из карьерных или семейных соображений Этель казалось отвратительным, лживым.
У Этель появилась склонность к одиночеству. Она отдалилась от своего университетского круга с момента, когда появился Ахмед, просто на что-то еще кроме него не хватало времени. А теперь весь этот новый опыт мешал ей уютно встроиться в прошлую жизнь.
У Этель часто стала возникать странная мысль: она думает так много, но что из этих мыслей принадлежит ей? Пожалуй, только эта мысль и была полностью ее. Наверняка, до нее об этом думали и другие люди. Но, по крайней мере, за эту странную мыслишку можно ручаться, что Этель сама пришла к ней. Все остальное она прочитала в книгах, ей сказали учителя или родители. Все что она думает, придумано другими. И она продолжает читать и называет это "поиском знаний". Нет никакой Этель, богатым духовным миром и обширными знаниями которой гордится ее любимая тетя. То, что люди называет "Этель", составлено из чужих мыслей, мнений и даже чувств.
Этель очень скучала по Ахмеду. Она смотрела и читала все, что могла, о событиях на Кавказе. Она выучила карту, где маленьким кружочком было обозначено село Ахмеда. Она могла бы легко найти дорогу туда на машине из аэропорта Минеральных вод или Махачкалы.
Вертолеты, солдаты на бронетранспортерах, для нее это было просто картинкой, это никак не прикладывалось к знакомому ей мужчине, пока в документальном фильме BBC о войне на Кавказе она неожиданно не увидела Ахмеда.
- Что вы думаете о своем противнике? - спросила женщина-корреспондент.
- Мне жалко этих ребят, - сказал Ахмед, - Когда меня убьют, я буду знать, за что я умираю, - Ахмед обвел рукой вершины сзади себя, - а за что умирают они?
Фотография могучего бородатого красавца с пулеметом на плече на фоне гор и водопадов была использована как заставка титров фильма. На этих кадрах Ахмед был немного моложе, худее, очевидно, это было снято во время его Первой войны, о которой он почти не рассказывал.
В этот момент Этель поняла: не может существовать никакой причины, по которой они должны быть отделены друг от друга. Только частоколы, заборы, стены слов, которые строят люди. Бог един, Учителя разные.
Больше нельзя сидеть и ничего не делать.
- Помни, мы там многим не нужны, - сказал он Этель, когда они сидели в кафе перед началом посадки в самолет в Московском аэропорту, - Будь все время начеку, никому не доверяй, там каждый может предать и продать. Для многих мы помеха в их бизнесе. Для многих просто хороший товар. Будь готова ко всему. Даже к тому, что тебя похитит твой провожатый. Это возможность, которую нужно иметь ввиду.
- Почему тогда ты этим занимаешься этим?
Он пожал плечами:
- Когда-то я занялся этим, потому что был молод и чувствовал необходимость сделать мир лучше. Я же из поколения "all you need is love". Самое ужасное, что может произойти с народом - это выпасть из человечества. Поэтому кто-то должен поддерживать мосты. А теперь я привык к этому занятию, не умею ничего больше.
По правде говоря, Этель предполагала, что в какой-то степени ее защищает благородство ее миссии, бескорыстность помыслов.
- И не надейся, - сказал Этьен, - многие не верят в твое бескорыстие, многие тебя просто не в состоянии понять, для многих ты бесящаяся с жиру скучающая женщина. Не говоря уж о тех, кто думает, что мы все просто шпионы. А как тебе самой кажется: мы совсем обычные? Даже можно сказать: совсем нормальные?
- Нет, - честно призналась Этель.
У Этьена был своеобразный взгляд на цели своей деятельности:
- Главное, чтобы народ не начал двигаться с места, не начал переселение. Я видел в Африке целые города переселенцев. Это называется "лагерь", но скоро там вырастет второе поколение. Это не говоря уж о Палестине. В каждом таком лагере есть свой царь. В одном таком палаточном городе беженцев с населением в полмиллиона я видел шатер, где царь живет с многочисленными женами и автоматчиками вокруг него. А в палатках вокруг - это уже трудно назвать народом, масса какая-то, все забывшая и потерявшая человеческий облик. Там дети в десять лет совершают первое убийство. В десять лет нет ни одной неизнасилованной женщины. Я привозил туда американских волонтеров - они хотели организовать там школу.Их чуть не убили. Возможно, они были опасны царю или тем, кто делает на всем этом деньги. Но царь как раз готов был с ними разговаривать. Самое обидное, что их ненавидели те, кому они хотели помочь. Простые ненавидели сильнее. Я слышал много объяснений, но природу этой ненависти я понять не могу. Эта ненависть первична, как изначальный хаос. Больше всего я боюсь именно этой ненависти. Следы любой войны зарастают быстро. Меня всегда удивляет, насколько быстро жизнь берет свое. Но если народ потерял связь со своей землей, с большой вероятностью он исчезнет. По крайней мере, он уже не будет прежним. Поэтому мы должны тушить конфликты и помогать по мере сил. Не чересчур, не чрезмерно. Для того чтобы народ остался на месте, тогда люди смогут сами себе помочь.
- А как же евреи и Вавилонское пленение?
- Сколько колен израилевых было потеряно в Вавилоне? Евреи не остались тем же народом, что и до пленения.
- Горные народы Кавказа тоже подверглись выселению при Сталине, прожили в изгнании два десятка лет. Но они не потеряли себя.
- Это небольшой срок - не набрало силу поколение, не знавшее родины. Еще все очень зависит от среды, куда они попадают. Зависит, имеют ли переселенные возможность встраиваться в хозяйственные механизмы. Есть ли у них внутренняя мотивация к успеху. Уровень образования тоже решает. Сейчас между образованными и необразованными появилась почти непреодолимая пропасть. Поверь, в Европу из Африки пытаются перебраться самые лучшие, самые пассионарные, те, кто не потерял волю к успеху. Но им очень трудно встроиться в нашу жизнь. И это становится причиной разочарования и вражды.
Объявили посадку на самолет в Махачкалу. Там в аэропорту их должны были встретить русские сотрудники международной благотворительной организации, в которую она поступила волонтером. Об особенностях рейса в прифронтовую зону напоминали два автоматчика в бронежилетах вокруг зоны досмотра. Этель смотрела на людей, которые выстроились в очередь к стойке. Неожиданно ей стало страшно, просто до ужаса. Приступ потерянности, одиночества.
- Я сейчас, - сказала она. Этьен кивнул.
Этель вырвало в туалете. Рвало хорошо, обстоятельно, до полной пустоты в желудке, до спазмов. Стало легче. Она умылась, привела себя в порядок. Этьен уже дошел до стойки регистрации.
Спала Этель на матрацах и подушках от старых диванов. Из роскоши имелось разломанное кресло от старого автомобиля, прислоненное к стене. Обслуживала ее пожилая женщина, непроницаемая, не глядевшая Этель в глаза. Этель пыталась наладить с ней контакт. Этель уже хорошо понимала русский язык на слух и могла сносно формулировать мысли по-русски, но это было все равно, что разговаривать со стеной. Женщина появлялась раз в день, вечером, когда становилось темно. Она снаружи зажигала лампу над дверью, уходя, выключала ее.
Только однажды, к концу первой недели, эта женщина вдруг подняла голову. Несколько секунд две женщины, молодая и старуха, жадно вглядывались в глаза друг друга. Потом старуха опустила взгляд, забрала грязные вчерашние миски. С этого дня еда улучшилась.
Течение времени нормализовалось. В первые дни минуты текли как часы. Кто-то где-то был должен предпринимать срочные меры и все это скоро должно закончиться. Однако проходили дни, и положение не менялось. Если кто-то где-то думал о ней, вел какие-то переговоры, до нее не доходило никаких признаков.
Тем не менее, Этель ловила себя на том, что очень много времени смотрит на дверь. Дверь была железной, покрашенной в синий цвет, на высоте четыре фута или более, к ней вела решетчатая лесенка.
Иногда заходил ее тюремщик. Ей говорили, что в одиночестве человек ждет любого общения. Это был явно не тот случай. Этель поняла, что единственная его цель - попытаться узнать, с кого еще можно попытаться получить деньги за нее. Он считал, что может получить деньги от международной организации, по линии которой она приехала, от русских организаций и политиков, занимающихся помощью пленным, от ее семьи в Англии, от ее мужчины. В-общем, открывались захватывающие перспективы. Оставалось немного - собрать деньги со всех. Если человек считает, что сорвал банк, трудно призывать к его здравому смыслу.
- Он не будет платить, - начинал разговор тюремщик. Он почувствовал это слабое место. Этель не верила ему, но это было больно. Тюремщик улыбался:
- Я бы отпустил тебя, но деньги нужны на борьбу. Давай вместе подумаем, кто еще может заплатить. Где ты училась?
Этель поняла уже, что все его вопросы преследуют цель понять, сколько и у кого можно просить за нее. Про Ахмеда он тоже пробовал узнать, давно ли они познакомились, как они познакомились, что у них за отношения.
- Он мой муж, - отрезала Этель, чтобы избежать этих вопросов.
- Как так может быть муж? - тут же прилип он, - ты же христианка? Как так, не верю. Такой правоверный амир, и не смог свою женщину обратить в истинную веру!
- Я знаю Коран, - сказала однажды она ему.
- Знаешь Коран! - воскликнул возмущенно тюремщик, - Тогда ваш с Ахмедом грех велик! Знать учение и не следовать ему!
Этель поняла, почему Этьен советовал ей запомнить, что не нужно вступать в обсуждение религиозных взглядов и ценностей. Но она чувствовала, что все это просто попытки пугать ее. И она пугалась, но понимала, что не нужно показывать испуг и усталость от этих разговоров. Как говорил Ахмед: "Главное на переговорах, чтобы партнер устал раньше".
В первую ночь, когда ее привезли сюда, она смотрела на черную дыру в бетонной стене. Ей казалось, что оттуда выйдет крыса и нападет на нее. Утром оказалось, что это пятно краски. Крыс в подвале не было. Но теперь она была бы рада крысе больше, чем тюремщику. Даже совершенно точно, она была бы рада любому живому существу, хотя бы крысе.
В замке завозились ключом. Днем дверь не открывалась, волнение охватило Этель. Ее глаза отвыкли от дневного света, в ослепительном прямоугольнике двери появился Ахмед.
- Где ты шлялся? - спросила Этель, - Я уже устала тебя ждать.
-Я тоже страшно скучал.
Получилось здорово, прямо как в кино. Она разрыдалась, повиснув на нем.
Ахмед вывел ее из подвала. Глазам было больно. Этель увидела себя стоящей в ущелье среди круто поднимающихся гор. Она так и не поняла назначение объекта, на котором ее держали, какие-то бетонные хозяйственные постройки.
Ее тюремщик еще вздрагивал. Сердце еще выталкивало кровь из разрезанной шеи на песок. Этель отвернулась. Она не испытывала сочувствия к убитому, просто зрелище было некрасивое.
- Акелла промахнулся, - сказал Ахмед.
- Он говорил, что ждет от тебя выкуп. Что ты не хочешь платить.
- Я заплатил. Ему привезли деньги, он их забрал, но тебя не отдал. Потребовал еще столько же.
- Как думаешь, он освободил бы меня в конце концов?
- Как теперь узнаешь? Не у кого спросить, - философски сказал Ахмед, - я не мог тобой рисковать.
Товарищ Ахмеда тащил два автомата в зеленый военный джип. Они обменялись с Ахмедом короткими фразами на родном языке. Ахмед достал рюкзак из машины:
- Это Шамиль, мой товарищ. Переоденься, нужно идти.
В рюкзаке находилась хорошая горная экипировка.
- А где его бойцы? Я слышала здесь много людей.
- Мы сделали так, что их сейчас нет, но скоро они вернутся, быстро одевайся. В своей одежде в горах тебе будет неудобно. Собери ее в рюкзак.
- Мы не поедем на машине?
- Нет, так нужно.
Ботинки, носки, одежда, куртка, очки - все было в рюкзаке и все ей подходило. Она не спрашивала, почему так. "Хорошее планирование - это наша семейная паранойя", - говорил Ахмед.
Пока она переодевалась, Ахмед с товарищем затащили труп в машину. Кровь на песке засыпали лопатой.
- О том, что здесь произошло, будем знать только мы трое. Для остальных я заплатил выкуп. Труп скроет Шамиль. Получится, что я привез выкуп, а этот предприимчивый джентльмен с ним смылся, обдурив товарищей. Я всегда знал, что в конце он всех кинет. Думаю, никто из этих джентльменов удачи не удивится. Садись в машину.
Вверх по ущелью плохая, вся в крупных камнях грунтовая дорога продолжалась еще два-три километра, потом исчезла в горной реке. На той стороне продолжения не было - просто каменная отмель. Шамиль перевез их через реку.
- Дальше пешком, - сказал Ахмед.
Джип развернулся, двигатель стих, через минуту только шум реки нарушал тишину.
- Сегодня нужно много пройти, чтобы убедиться, что мы оторвались, - сказал Ахмед.
Этель имела опыт походов в горах, но сейчас она была не в лучшей форме, кружилась голова, пот застилал глаза, хотя ее рюкзак почти ничего не весил в сравнении с поклажей Ахмеда. Через несколько километров она уже почти не видела гор вокруг, только камни перед глазами. Шли, почти не останавливаясь. Только иногда после очередного подъема Ахмед говорил ей: "Жди". Сам из-за камней по нескольку минут внимательно осматривал в бинокль ущелье дальше. "Пошли".
Наконец, Ахмед сделал привал.
- Хочешь поесть? - спросил он.
Этель помотала головой:
- Потом.
- Ничего, ты здоровая и быстро восстановишь силы. Но сегодня придется туго.
Ахмед снова повесил автомат на укороченном ремне себе на шею, одел рюкзак. Сложив руки на автомат, он двинулся дальше. От реки начали постепенно подниматься вверх, крутые скользкие травянистые склоны перемежались каменными осыпями, идти становилось все труднее. Повернули в небольшое каменистое ущелье, уже без растительности, которое вело к снежным вершинам. Этель много раз думала, что скоро не сможет идти дальше, но шла. Наконец, Ахмед сказал:
- Отдохнем. Потом на сегодня крайнее усилие. Ты же показывала фотографии с восхождений?
- Да, в Альпах и один раз в Патагонии. Ахмед, мне не одолеть стену в таком состоянии, если ты это имеешь ввиду.
- Глупая, какая стена, так, небольшой уклон. Но без веревки его не пройти. Всего одна маленькая веревочка, я сам тебя подниму если что.
- А обойти вокруг?
- Вокруг можно, но это много часов и придется ночевать в этом ущелье. Поэтому я и хочу там подняться, чтобы знать, что мы оторвались, даже если пустят собак по следу, даже если бы у них был вертолет. Погони не должно быть, Шамиль все правильно сделает, но нужно думать, что что-то пойдет не так.
Подошли к скале. К счастью, это была стена с уклоном, которую действительно было невозможно пройти без снаряжения, но не слишком сложная. Был момент, когда она подумала, что все, силы оставили ее, но Ахмед затащил ее наверх, на каменистое плато. Теперь выше были только снежные вершины, по плато тянуло холодом высокогорья. Ахмед поднял наверх веревку. Этель лежала на скале, счастливая, что это закончилось.
- Больше тебе ничего не грозит. Это уже территория моей семьи.
- А тебе?
- Сюда забираются отряды сопротивления, когда армия сильно давит на равнине. За ними иногда приходит русский спецназ. Обычные армейские подразделения сюда не суются. Сейчас перемирие, поэтому мы никого не должны встретить. В любом случае, если что-то случится, и ты останешься одна, сразу кричи и сдавайся. Моим скажешь, что ты под защитой семьи. Русским скажешь, что ты иностранный заложник.
- Ты имеешь ввиду, если тебя убьют?
Ахмед пожал плечами.
- Еще немного до места ночевки, мы сможем перекусить и заснуть. Там одно из наших запасных убежищ на этой войне.
Ночевать устроились в каменном мешке неглубокой сухой пещеры. Там были приготовлены спальные мешки, коврики, все необходимое для ночевки.
- Я хочу помыться, - сказала Этель, - я чувствую, как от меня воняет. Нас найдут по моему запаху. Люблю тебя, милый.
- Лезь в спальник. Это ручьи с тающих ледников, не нужно в них купаться. Подожди до завтра. Ты пахнешь восхитительно, как самая лучшая и смелая из женщин. Завтра легкий переход, и мы сделаем большую стоянку. Там ты сможешь помыться. Спи, я посторожу.
Этель так устала, что не могла сразу заснуть, потом стала грезить какими-то тревожными картинами: людские галактики, снятые с телескопа Хаббл, крыса, выползающая из стены подвала, мрачный всадник, всех предавший Алкивиад, предлагающий Ахмеду сразиться, Ахмед, конечно, должен был его победить, но все равно тревожно. Этель вздрагивала и просыпалась, но тоже не совсем, не было сил до конца проснуться. Через несколько часов, когда она немного отдохнула и почувствовала себя лучше, она выглянула из мешка. Выход пещеры сиял мириадами звезд. Лунный свет слегка освещал мужчину - он неподвижно слушал темноту. Этель стала участницей сцены верхнего палеолита: женщина, спящая в пещере, ее мужчина с оружием на входе, на фоне звезд, охраняющий пещеру от диких зверей и ужаса снаружи. Не было сил шевелиться, она заснула, уже спокойно.
Утром это был кошмар. Каждая клетка мышц, сухожилий и костей отделилась от других клеток.
- Теперь я знаю, что чувствует фарш, - сказала Этель. Она знала, что в таком состоянии главное начать двигаться и постепенно станет лучше. Она не спрашивала, спал ли Ахмед.
- Ты смогла. По правде говоря, это было самым слабым местом плана. Шамиль говорил мне, что женщине это не под силу. Но я был в тебе уверен. Перекусим немного, через несколько часов мы выпьем горячего чая. Свою старую одежду оставь здесь, тебе будет легче идти.
- Мне нужно день-два, я легко набираю форму.
Снова двинулись по склонам. Сегодня двигались по альпийским лугам вдоль верхней кромки леса. Мышцы понемногу разогрелись, двигаться было почти не больно. Было тепло. Подвал остался во вчерашнем дне. Тюремщик мертв. Спина Ахмеда перед ней. Чего еще желать от жизни? Они шли по альпийским лугам, усыпанным цветами, пробирались через заросли рододендронов, проходили почти по вершинам сосен у них под ногами. Далеко внизу на дне ущелья искрилась река. С противоположного пика к реке спускались языки ледника, голубоватые, с ярко-синими трещинами. Выбрались на большую плоскую скалу, нагретую солнцем. Здесь сделали привал.
- Мне нужно поспать час, - сказал Ахмед, - сторожи и не усни.
Жужжали насекомые, не заснуть было не так просто. Солнце припекало. У Ахмеда был продуман даже крем, но Этель не хотела мазать грязное лицо. Ровно через час она разбудила его. Было жалко будить его, но Этель уже верила, что у Ахмеда все продумано по минутам.
Спустились ниже, в ущелье, пошли вверх по течению, по каменистым отмелям вдоль русла реки.
- Иди по камням, не наступай в песок и ил, - сказал Ахмед, обернувшись к ней.
Ахмед пошел очень быстро, видно было, что ему что-то не нравится, он снял автомат с шеи и держал его в руках. Этель едва поспевала за ним. Потом Ахмед велел идти прямо по руслу, по воде. Неожиданно Ахмед повернул в непролазные кусты - здесь в реку впадал незаметный ручей. По его руслу вышли в маленькую долину среди заросших лесом скал. Даже не долину, а каменную чашу с высокими скалистыми стенами.
- Здесь мы в безопасности. Насколько можно быть в безопасности здесь и сейчас. Здесь нас не найдут даже на вертолете.
От маленького озера в центре лесной чаши шел легкий пар.
- Теплая вода! - воскликнула Этель.
- Родник с пресной водой чуть выше. А в озере чистейший сульфатный нарзан. Ныряй! Я похлопочу по хозяйству на входе, поставлю несколько растяжек на случай, если кто-то заглянет к нам в гости.
Скинув все с себя, Этель погрузилась в озеро с головой. Горячие слои нарзана перемежались слоями холодной воды из пресного ручейка, стекавшего в озеро. Боже! Это может понять только тот, кому случалось не снимать одежду несколько недель. А среди живущих в наше время таких почти не осталось. Поэтому можно сказать, что Этель нашла то, чего не испытает никогда большинство людей!
Из потайного хранилища в зарослях Ахмед достал палатку, разжег костер. Каким-то чудодейственным образом от его костра не шел дым.
- Поставь палатку, завари чай, - сказал он.
Ахмед одобрительно смотрел, как она ловко поставила палатку. Она уже поняла, что женщины, которые не умеют, не входят в круг его интересов. Боже, горячий хороший чай!
Быстро темнело, снова высыпали мириады звезд, картина, которую видят только жители высокогорий. Небо было ясным на десятки километров вокруг и на миллиарды световых лет вверх. Снежные вершины и ледники осветились призрачным светом луны. Да плевать на все, плевать, что было и будет, плевать на все слова, которые придумали люди! Есть моменты на вершине, когда ничто не имеет значения. Боже, как он проникал в нее! И как она принимала его! Уж если после такого дети не рождаются, тогда от чего еще им рождаться? Да и дни были самые подходящие.
- Господи, - молилась она во сне, - дай мне выносить этого ребенка.
Утро наступило. Проверенное еще в Оксфорде надежное, теплое утро с Ахмедом.
- Мы можем побыть здесь еще один день? - попросила она.
- Конечно, по плану мы останемся здесь до завтра. Ты должна восстановиться. Впереди еще один серьезный переход. Я чувствую, тебе нравится вся эта дикость, - улыбнулся Ахмед, - а я простой городской парнишка, мажор, профессорский сынок, который любит комфорт, ночные огни светофоров и вывесок, праздных хорошо одетых людей на улицах. Я с детства терпеть не мог все эти пионерские лагеря, походы в горы, мух в чае, жратву с костра на коленях. А жизнь сложилась так, что я сижу тут в горах и командую бородатыми головорезами.
- Тогда я просижу весь день в этом озере! Мы будем есть, купаться и заниматься, чем мы сейчас занимаемся. Наверное, я романтичная дура? - сказала Этель.
- Почему же? - улыбнулся Ахмед, - Романтик - это Этьен, о котором ты рассказала. Он пытается спасти человечество. А ты женщина, следующая за своим мужчиной. Это очень умно и практично.
- Мы будем вместе? - спросила она.
- Конечно! Я сегодня понял, что это просто. Мы просто будем вместе. Абу нас увидит, я попрошу его все нам объяснить и подыскать подходящий хадис, - улыбнулся Ахмед своей беззаботной улыбкой.
- Мать меня как-то ругала, что я не женюсь, - добавил он,- Магомед - он очень умный - тогда сказал ей, что счастье - это возможность равенства.
- Хочу познакомиться с твоим Магомедом. Просто люди не понимают разницы между "быть счастливым" и "быть не несчастным", - сказала Этель.
- Я теперь даже не понимаю, почему мы думали, что не можем быть вместе.
- Милый, это чтобы мы стали по-настоящему близки.
Закончился еще один день, прошла еще одна ночь. Этель уже чувствовала себя прекрасно. Это утро было прохладное, облачное. Обрывки тумана клоками повисли на скалах вокруг. За гору над палаткой облако зацепилось на высоте футов тридцать. Можно было подняться по склону и исчезнуть в белой мгле.
Ахмед тщательно убрал следы их пребывания. Велел подождать, снял растяжки. Сегодня его рюкзак был небольшим. По ручью вышли к реке, пересекли мелкое стремительное русло и вернулись немного вниз по течению. После этого начали подъем по травянистым склонам. Трава росла кочками, и подниматься здесь было довольно удобно, как по ступеням. Солнце растопило туман, опять стало тепло. Потом начались каменные осыпи, несколько раз Ахмед менял направление.
При восхождении перевал или вершина - это всегда неожиданность. Часами шел, смотрел на скалы, на снег. Не видел ничего, кроме спины впереди идущего, кроме камня, на который поставишь ногу. И вдруг край, и вдруг - вот она, вершина! И больше ничто не заслоняет взгляд, видно все вокруг. Вершина - всегда чувство радости, как бы ни устал при восхождении.
Так и перед Этель неожиданно кончился склон, по которому они поднимались. Они стояли на перевале между двух заснеженных вершин длинной гряды. На десятки километров вперед громоздились складки Кавказского хребта. Под ними плыли мелкие слоистые облака, застревая в вершинах. Среди этих облаков ниже в долине Этель увидела Башню, стоящую на лугу над туманной рекой. Такой она и должна была быть, такой она ее и представляла.
- Отдохнем немного, - сказал Ахмед.
По каменистому склону начали спуск.
- Скоро сделаем остановку, на верхней дороге нас подберет машина. Там ты будешь в безопасности, насколько человек вообще может быть в безопасности. Там мой замок - мое родовое село.
Долго спускались по склону, вышли на каменистую дорогу. Ахмед приказал остановиться, осмотрел в бинокль ущелье. В полукилометре их ожидал Шамиль в милицейской форме, возле скалы стоял джип в милицейской окраске.
- Шамиль у нас не какой-нибудь бандит, член незаконных вооруженных формирований вроде меня, - гордо сказал Ахмед, - Мы решили, что он будет милиционером.
Мужчины обнялись, три раза коснулись друг друга щеками. Обменялись фразами на родном языке. Видно было, что мужчины озабочены.
- Что случилось? - спросила Этель.
Ахмед помедлил секунду. Этель почувствовала, что он борется с искушением сказать: "Не волнуйся, ничего особенного".
- У Шамиля не очень гладко прошло. Ты рассказывала о женщине, которая обслуживала тебя. После того как Шамиль отвез нас к реке, она встретила машину с автоматом. Может быть, видела, как я зарезал ее сына. К счастью, автомат был без приклада, она не справилась с отдачей и промахнулась. Шамиль застрелил ее.
Еще в начале Первой войны Магомед предлагал отцу уехать либо в Питер, либо в Москву. Однако отец наотрез отказался.
- Жизнь делает круг. Пора! Я вернусь в наше родовое село, из которого ребенком уехал в Казахстан.
Еще в Первую войну от здания института и цехов завода отца остались только сгоревшие разбитые снарядами бетонные коробки. После штурма города армией Муса ездил смотреть, что уцелело.
Неожиданно для сыновей отец воспринял увиденное спокойно. Более того, выяснилось, что отец сам перед войной продал все, что представляло ценность! Он даже пришел в раздражение:
- У меня, что, тупые сыновья? Вы еще не поняли, в каком мире живете? Здания и железо больше почти ничего не значат. Оборудование пора было менять. Эти здания имеют маленький срок. Все было разрушено раньше, еще до войны. Когда уехали в Канаду, Америку и Израиль люди, которые сидели в этих кабинетах. Вот это уже не возродится. Изобретения, которые мы сделали, уже работают. Не обязательно, чтобы помнили, что это сделал я. Я инженер, а не поэт, и со смирением понимаю, что то, что посчастливилось придумать мне, придумал бы кто-то другой.
Во время войн отец и Абу еще были центром силы семьи, но эта роль постепенно перетекала к Магомеду и Ахмеду. Хотя Муса еще контролировал значительные денежные потоки.
Абу отошел от дел и постепенно стал духовным авторитетом не только семьи, но и всего большого рода, окружающих районов.
- Старость лучше молодости, - сказал он Магомеду, - долги близким отданы, можно жить для всех людей. Можно даже позволить себе быть настоящим.
В беседке из дикого винограда горела лампочка без абажура, вокруг нее кружились мотыльки. Верхушки ледников еще слегка освещались давно зашедшим солнцем. Вечер был тихим, безветренным. Воздух втекал в легкие как драгоценный нектар. Перед Этель на высокой скамейке сидели двое пожилых мужчин. Что-то сразу подсказывало, что они братья.
-I have not practiced for a long time in English. Sorry for the pronunciation. I am Musa. I am the father of this young man. Unfortunately, Abu understands only Russian and Arabic.
- Я говорю по-русски, - сказала Этель.
- Прекрасно, - сказал Муса.
- Это моя женщина. Я хочу сделать так, чтобы этот брак признавали все родственники, чтобы не было никаких вопросов ни о моей жене, ни о детях, которые у нас будут! - дерзко сказал Ахмед.
- А ты что так резко, как будто с кем-то споришь? Или ты с собой споришь? - сказал Муса.
- Последние месяцы у него были очень трудные, он нервничает, - сказал Абу.
- Лет десять назад в этом не было бы ничего особенного, - с сожалением сказал Муса, - но в результате этой войны среди родственников с одной стороны усилился национализм, с другой стороны фундаментализм. К тому же твоя мать всегда была националисткой в вопросах брака, но думаю, она увидит твою женщину и у нее это пройдет.
- Человек, который меня удерживал, говорил, что это не по закону: брак мусульманина и христианки, - сказала Этель.
- Это неправда, - сказал Абу, - ни законы шариата, ни наши адаты не препятствуют вам.
- Я думаю, твоя мать будет рада, потому что у твоих ровесников уже куча детей, а ты все не остепенишься. Да и что может вам помешать? - сказал Муса.
Дальше Абу сказал слова, воспоминание о которых всегда вызывало у нее улыбку. Как и предсказывал Ахмед, Абу сказал:
- Ладно, идите спать. Вы очень устали. Я пойду, обдумаю подходящие хадисы.