Глава 6, в которой два путешественника прикасаются к святости
- С дороги!!!
Ловец успел схватить Сашку за шкирку и спихнуть с дороги в кювет. Мимо на полном скаку, гремя доспехами, пронеслись рыцарь и его оруженосец. Если быть точным, то мимо проскакал только рыцарь, а вот молодой служка благородного воина не удержался и стегнул Ловца нагайкой.
Несмотря на отеческую сдержанность удара, плечо обожгло болью.
- Холопы! - Зеленый плюмаж на шлеме и черная орлиная лапа на зеленом треугольнике значка. - Эгей!!!
Пока Ловец помогал студенту выбраться из придорожной канавки, всадники скрылись за гребнем лысого холма. Пыль еще стелилась над дорогой.
- У вас, в этой самой России, рыцари тоже ведут себя грубо и невоздержанно на провинциальных дорогах? - спросил Ловец в продолжение так некстати прерванного разговора.
Когда они добрались до вершины холма, перед ними открылся привычный и уже порядком надоевший вид на опаленные солнцем опустевшие поля вилланов. Две колесные колеи белыми пролежнями скрывались за очередным изгибом ландшафта. Они были одни.
- Нету у нас рыцарей, - ответил Сашка, потирая щеку, обоженную придорожной крапивой. - Были когда-то, да повывели их всех.
У него перед глазами, правда, возникло видение шестисотого "мерса" с мигалками, выкатившего на встречную полосу движения. Аналогия, конечно же, грубая, но другой у студента, как у человека наименее, пострадавшего в недавнем дорожном происшествии, не появилось.
Ловец переваривал услышанное достаточно долго, и им хватило времени, чтобы спуститься вниз и вновь начать штурм следующей высоты.
На небе неистовствовало солнце. Осень выдалась жаркая.
- Рыцари, как и холопы, есть всегда, просто по-другому называются. Иначе как же тогда у вас там могут быть войны? И суд как может вершиться? Кто людей в повиновении держит?
- Понимаешь, Алекс... Как бы тебе.... - Начало у Сашки не получилось, и он надолго замолчал. Вопросы были настолько простыми, что поставили студента в тупик. - "Ежик шел себе и шел. Забыл, как дышать, потом вспомнил и опять пошел".
Сашка никогда и не думал о таких мало ему интересных вещах. Ну, как можно доступными, даже примитивными словами, объяснить человеческое дыхание. Медик, конечно же, смог бы рассказать весь процесс поглощения кислорода теплокровными организмами без всяких затруднений, но... Но ему все равно пришлось бы использовать специфическую терминологию.
Ловец терпеливо ждал, когда на его вполне конкретный вопрос дадут столь же конкретный ответ. Очередная попытка посмотреть мысли мальчишки не дала результатов. И это пугало. Приходилось спрашивать и ждать, то есть буквально клещами тянуть сведения из этого, вроде бы, вполне информированного источника. Эффект невлияния магии на Сашу прогрессировал. Теперь фокуса с легким поверхностным проникновением в сознание и использованием его воспоминаний, знаний и умений уже не получится.
"Все это крайне странно и, пожалуй, даже опасно", - решил для себя Ловец. - "Только вот поделать с этим сейчас ничего нельзя. Что же на него так влияет?"
- В общем, армию у нас набирают из обычных людей... ну, граждан государства с восемнадцати лет, ... то есть из военнообязанных, которые по здоровью подходят. Они служат два года.
"Чему можно научиться за два года? Каким концом копье держать, чтобы себе в мягкое место не воткнуть?" - подумал Ловец и произнес нейтрально уточняющее, - Вроде как ополчение, что ли?
Сашка кивнул, вспомнив, как их возили на летние сборы и переодели в советскую форму с погонами, украшенными большими буквами "СА", в пилотки со звездами и кирзовые сапоги не по размеру. Заставляли отдавать честь каждому столбу по ходу движения колонны, петь хором и копать окопы в качестве укрытия от точечного ядерного удара. В конце недели даже дали подержаться за автомат, вернее, за деревянный макет "калаша".
- Суд... Ну, суд, - Саша решил подойти к проблеме устроения гражданского общества с другого конца, но снова сконфуженно замолчал.
По поводу юстиции и системы исполнения наказаний у него были гораздо менее обширные познания. Весь его уголовный опыт ограничивался сидением в обезьяннике районного отделения, куда его замели за справление естественных нужд в общественном месте. Пьян он был, возвращался домой после вечеринки, ну и попался. Впрочем, если нарядить омоновца в бронежилет, нахлобучить каску, вооружить его щитом и дубинкой, на рыцаря он походить будет, но вот относительно рыцарской куртуазности и всякого там благородства... Видел он как-то раз, как эти воины нового средневековья работали своими резиновыми демократизаторами по толпе демонстрантов. На рыцарский турнир это не походило.
Объяснить "древнему" человеку (так определил своего спутника Сашка) связь между ополчением, милицией и мешкообразной мантией судьи, при всем искреннем желании помочь, не представлялось никакой возможности. Если уж честно, и не особенно сильно хотелось. Можно было догадаться, что логическим продолжением подобных рассказов станет вопрос о всеобщей структуре власти в стране, который потребует от студента-программиста повествовать о том, как люди выбирают президента и всевозможные там думы, и префектуры. Об этом Сашка знал еще меньше, чем об армии и милиции. Его единственная попытка отдать голос хоть за кого-то окончилась трагической для избирательного процесса катастрофой из-за встречи компании приятелей, направляющихся пить пиво. Выборы прошли без него, и власть в стране осуществлялась без учета его индивидуального мнения, о чем он нисколько не сожалел.
- Слушай, Алекс, а куда мы идем? - нашелся, наконец, Сашка, решив переключить разговор на более приемлемые темы.
- Уже почти пришли. Посмотри туда, - Ловец протянул руку указав на торчащий на следующим холме стол серого цвета.
- Ты хочешь сказать, что эта каменюка нас накормит? - хмыкнул студент, словесно озвучив обеспокоенность своего урчащего желудка.
Молчали ровно столько, сколько понадобилось времени для того, чтобы дойти до "каменюки", оказавшейся довольно уродливой статуей бородатого мужика, вооруженного посохом и двулезвенным топором. С вершины холма, на котором сидел грозный дядька также был виден далекий блеск золотых куполов и белая черточка крепостных стен.
- Он - нет. А вот его добрые хозяева, наверное. - Ловец продолжил диалог, начатый тридцать минут назад. - Знаешь, что значит, если ты увидел такого истукана?
- Нет, не знаю, - честно признался Сашка, хотя и подозревал, что между статуей и открывшимся с холма видом есть какая-то внутренняя связь, предвещавшая скорый отдых и, может быть, даже нечто вроде обеда.
- Это значит, что мы достигли Срединных земель королевства и вышли из Приграничья. Каменные статуи и их владельцы - монастыри - с давних времен служили форпостами человеческого влияния в этих местах. И, что характерно, эти монастыри Ордену не подчиняются, потому как воевать им здесь уже давно не с кем.
- Так это хорошо? - Внутренняя связь оказалась не такой уж и внутренней, а напротив насквозь ясной и понятной.
- Замечательно. Особенно если учесть, что скоро будет Пришествие Осени, и, готовясь к празднику, богатые владетельные сеньоры будут благоволить вилланам и всем другим своим податным людям. Глядишь, и нам что-нибудь перепадет, и я склонен думать, что перепадет не мало. Так что не волнуйся, студент, отработаем по сценарию и получим причитающееся.
- А по сценарию обязательно работать?
- Обязательно. Есть такое простое и понятное слово - "надо". Понимаешь Саша, надо.
Уж что-что, а это слово русский человек всякого рода занятия понимает очень точно, даже если он студент.
* * *
Оброк - вещь необычайно важная и в стародавние времена торжественная, поэтому и собирали ее в дни больших всенародных праздников. Правда, в последнее время некоторые свободомыслящие утверждают, что праздники эти образовались от нужды скрасить ежегодное полюдье. Но говорят это недостойные людишки, отбившееся от стада и лишенные милости сеньора и Богов.
У монахов вольнодумие в чести никогда не бывало, и к сбору податей они относятся столь же серьезно, как и к проведению праздников по ветхозаветным заповедям отцов основателей. Об этом можно было судить по довольно большой толпе вилланов, ремесленников и специально приехавших городских обывателей, медленно втягивающихся в монастырский двор.
Кудахтали куры, гоготали гуси, ржали кони и мычали коровы. Их несли, вели и тащили с тем, чтобы засыпать, заложить и спрятать в бездонные закрома храма. Взамен монастырь обещал всеобщее счастье и удовлетворение чаяний в виде божьего снисхождения.
Ближайшим олицетворением божеской милости, а когда нужно и недовольства, для подвластных монастырю вилланов был каморник. Вся стоголовая монашеская братия, пребывая в благочестии и праведности, жила хозяйственными способностями этого скромного и богобоязненного человека. Ему препоручено заботится о достатке и процветании храма, и он заботился, не жалея сил ни духовных, ни физических, ни своих, ни крестьянских.
- Слышь, Зден! - Орал брат-каморник в пыльной серой рясе. - Я тебе сколько наказывал окороков привезти?
- Шестнадцать, отец Феофан.
- А ты мне сколько приволок? - Монах был сухощав и являлся владельцем длинных, тонких, нервно двигающихся пальчиков. В данный момент они двигались от одного окорока к другому.
- Не поспели мы, - Зден виновато потупился и вытер рукавом рубахи рябой нос.
- У тебя что, жена поросят рожает? Не успели настрогать, да?
- Нет.
- Что нет? - Брат-каморник всегда исполнял свой пастырский долг, наставляя и направляя стадо чад своих.
- Мы не рожаем, - насупился виллан. Он униженно сутулил свою огромную саженную в плечах фигуру, которая упрямо возвышалась над щуплым монахом неприступной горой.
- Правильно. Поэтому неделя сроку и привезешь столько, сколько велено было. И скажи спасибо, что сверх положенного не беру и не штрафую.
- Премного благодарен, отец Феофан, - пробормотал Зден и неловко наклонился, чтобы облобызать руку пастыря.
Но счастья поцелуя ему не досталось. Рука с длинными пальцами указывала на пасечника, скромно стоящего у дверей монастырской Каморы, где царствовал отец Феофан.
- Эй! А тебе какого рожна? У тебя, когда срок? - голос монаха перешел на визгливый фальцет. Он старался перекричать стадо коров, загоняемое за монастырскую ограду. Монастырские жители очень любили всевозможные молочные продукты, и особенно к ним благоволил брат-каморник. - Ну, что молчишь?
- Купцы в этот раз не приехали. Нету денег, отец, - пробасил пчеловод. - Можешь медом возьмешь?
- Ха! У него денег нет! А голова у тебя есть?! - В такие моменты брат-каморник Феофан казался себе настоящим владетелем душ и помыслов человеческих. Вот они - грешники - навыворот, изнанкой своей богопротивной выставлены, и делай с ними, что хочешь. А все почему? - "Норовят поменьше работать, да побольше себе урвать, забывая долг перед благодетелями".
Каморник иногда любил немного пофилософствовать.
- Что б завтра же, нет, сегодня же поехал на ярмарку у старой липы и продал там. Все я должен думать, да?
- Да, отец Феофан, мы без вас не смогли бы.
- Вот-вот. Смотри у меня. - В прошлый раз пасечник отправился на ярмарку сам, не спросясь благословения и был оштрафован на двойной размер оброка. Брат-каморник о том случае вилланского высокоумничанья помнил и не одобрял. - Целуй.
Пасечник подобострастно приложился к сухокожей руке монаха.
- Так, так. Кого это к нам принесло? - Феофан обратился к самым неприятным личностям, с которым ему приходилось общаться во исполнение своих обязанностей. - "Гадость какая!"
Он, кривясь и не скрывая свою брезгливость, смотрел на двух бродяг.
Монастыри королевства с давних пор обязаны давать приют и прокорм убогим и страждущим. Почетная обязанность, освобождающая их от налогов и всех остальных повинностей.
- Развелось вас тут. Делом надо заниматься, делом, а не шляться по стране и людей благочестивых донимать.
- Отец родной! Помилуй, ради Богов Всевеликих! - завел всем и каждому известную песню оборванец постарше. - Больной со мной.
При слове "больной" отец Феофан подобрал полы своей серой, изрядно пропыленной сутаны и, обнажив костлявые ноги, отбежал на несколько шагов.
- Пошли вон! Слышали?! Вон отсюда!
- Отец! Отец, не беспокойтесь. Это не заразная болезнь.
- Да? А с этим что? - Длинный палец указал на валяющегося в пыли бродягу помоложе.
Сразу после этого многозначительного жеста лежащий начал дергаться в конвульсиях. У него открылся рот и оттуда выпал язык, при этом он пытался что-то говорить. Естественно разобрать ничего не получилось. Бродяга бил по земле ногами и руками, завывал, изгибался и страшно вращал глазами.
- Чур меня! Чур! - Шарахнулась в сторону крестьянка, решившая, что взгляд кривых глаз убогого может ее сглазить.
Не то, чтобы Феофану нравилось наблюдать мучения бродяги, занимательно было и не более того. Как же это надо постараться рассердить Богов, чтобы получить такое наказание? К нему-то Боги милостивы, и не наградили его никакими страшными и неприятными для жизни знаками своего нерасположения?
- Ладно. Оставайтесь. После братья его посмотрят, может и помогут.
- Спасибо, отец! - воскликнул старший из бродяг и кинулся к монаху в поисках его руки.
Брат-каморник благодарности не принял, отпихнув бродягу с пастырским наставлением:
- Поди умойся сначала!
Катающийся в грязи оборванец вновь привлек внимание Феофана. Теперь он отплевывал пыль и песок, набившиеся в рот.
- Читать-то умеете?
Старший бродяга кивнул.
- Ишь ты! Грамотные. ... Дом призрения найдете. Накормят там.
- Спасибо, милостивец!
- Спасибо не булькает, - отрезал монах. - После отработаете. Боги благодарность любят, ибо награждают достойных, которые знают свое место и помнят место Богов Всевеликих.
- Истину говорите, - восхитился оборванец.
Феофан постоял еще несколько минут, смотря на мучения больного.
"Ишь как его пучит! Нагрешил, нагрешил, мальчишка".
Но зрелище быстро приелось, и внимание монаха переключилось на женщину, испугавшуюся сглаза.
- А ты от кого? Чего принесла?
- Ничего я, отец, не принесла, - захныкала баба. - Отсрочки прошу, брат-каморник.
- Как так отсрочки? - вознегодовал Феофан, да так, что женщина тут же бухнулась на колени и запричитала еще громче.
- Мочи нету платить! Отец родной, не погуби!!! - Крестьянка поклонилась монаху в ноги. Поклон был до самой земли, она просто распласталась в пыли монастырского двора показав всем любителям зрелищ свой округлый зад и сильные загорелые ноги.
Феофан молчал.
Женщина истолковала это молчание как дурной знак и закричала еще громче.
- Отец родной, не погуби!!!
Разнообразием ее причитания не отличались, но, крича, она медленно и верно подползала к монаху, который, соблюдая дистанцию, отступал.
"Боги! Дайте мне сил выдержать все испытания, посылаемые Вами на мою недостойную голову", - молил Богов Феофан. Он считал, что работа брата-каморника недостойна его, но ведь не зря говорится, что Боги милуют тех, кому посылают испытания.
- Ладно, дождись меня. После поговорим, - наконец выдавил из себя Феофан, отрывая взгляд от ползущего к нему зада.
* * *
Сашка еле отплевался. Он неудачно вздохнул, когда катался по земле, изображая припадок, и подавился пылью.
- Ну, как получилось?
- Лучше, чем обычно. Еще месяцок по деревням припадочным поработаешь и можешь рассчитывать на место в труппе королевского театра.
- Не смешно.
Сашка хоть и привык к своей роли юродивого, но до сих пор не перестал комплексовать по поводу этого театрально отрежиссированного "сравнительно честного отъема денег" у доверчивых обитателей пограничных деревень и хуторов. Неприятно ему было притворяться больным, кататься в грязи, пытаться делать умильно-глупое выражение лица, плакать, а когда надо и смеяться почти одновременно со слезами. Не было у него никакого актерского дара, о чем он узнал еще в ученические годы во время школьных постановок.
Приходилось нарабатывать умение и опыт в жизни - голод и не такое сделать заставит.
Например, сейчас ему придется есть мясо, обильно сдобренное мелко струганным чесноком и сердечно благодарить за столь щедрое угощение.
- Алекс, слышь Алекс! Я чеснок не люблю, у меня от него изжога.
- Так иди и утопись.
- Не понял.
- Жри давай и улыбайся, - Ловец в самом зародыше пресек все Сашкины стоны и первым показал, как следует заглатывать поданное угощение.
Жесткий и почерневший кусок мяса оказался не только чесночным, но и чрезвычайно соленым. Вместо того, чтобы выкинуть попорченное, монастырь проявлял щедрость своими лежалыми запасами к сирым и убогим.
- Слушай, Алекс, а вот те вервольфы, с которыми мы разобрались, они как, чеснока боятся?
- Чеснока? - От Сашки Ловец слышал много всяких глупостей и не смеялся над ними, только чтобы не оскорбить растущий интеллектуальный организм. В этом возрасте они так ранимы. - Откуда у тебя такая странная идея?
Слова о том, что в "разборке" с вервольфами поучаствовал и студент, Ловец решил дипломатично опустить.
- У нас в народе, - заметил Сашка, внимательно рассматривая кусок мяса, - есть мнение, что такая нечисть боится чеснока, серебра и всякой другой религиозной всячины.
- Значит, наши народы по части безграмотности родственны. - Ловец вспомнил деревенскую ведьму и ее каморку, обильно увешанную связками лука, чеснока, чертополоха и другими разнообразными травами. - Ты вот чеснок тоже не любишь. Так?
- Ну.
- Исходя из мнения твоего народа получается, что ты, Саша, самый настоящий вервольф. Понял?
Студент кивнул и с решимостью самурая, готовившегося совершить ритуальное самоубийство, откусил от куска мяса.
- Значит, так. Я пойду, нанесу пару визитов вежливости нашим гостеприимным хозяевам. - Ловец, в отличие от своего юного спутника, с едой долго не возился. - Сиди здесь и ни с кем не разговаривай.
- С кем мне тут говорить!? - возмутился студент, подбородком указав на подбирающуюся компанию.
На ступенях монастырского Дома призрения расположилась живописная группа оборванцев. Все они были одеты в разнообразное рубище и обладали культями вместо ног и рук. Давно немытые, поросшие коростой грязи лица бродяг гармонировали со старым черным камнем, из которого были построены все внутренние монастырские здания.
- На себя посмотри, - бросил Ловец и скрылся в толпе данников, где бушевал брат-каморник Феофан. Его голосовые связки соревновались с многоголосым шумом человеческого стада, и его фальцет явно проигрывал.
"Интересно, а ведь у монастыря нет ни одного податного нечеловека - ни троллей, ни эльфов, ни, уж тем более, ассимилированных друидов. Это меня удивляет?" - Ловец решил, что нисколько.
Смешаться с толпой, прорывающейся в храм, не составило никакого труда. По идее, его не должны были пустить братья-стражники, но они не смогли совладать с толпой молельщиков, которую заглатывала чернота соборного входа. Впрочем, нет, это был не вход. Это были настоящие ворота, в которые при желании, то есть, если разрешит стража, могла заехать боевая колесница, запряженная четверкой лошадей.
Ловец рассчитывал успеть зацепиться за угол одного из витых столбов центрального нефа, выбиться из потока и уйти в сторону боковых порталов, где должны располагаться ближайшие служебные кельи братьев-монахов. Любоваться красотами безусловно, великолепного храма и посещать предпраздничную службу не входило в его планы. Когда он говорил о визите вежливости, то не имел ввиду Богов.
Людской поток оказался слишком силен, и Ловец не смог его одолеть, хотя приложил максимум усилий. Не мог же он применить магию среди многотысячной толпы прихожан, священников, монахов и послушников! Ему ведь надо было еще постараться не привлечь к себе излишнего внимания.
- Мама!
- Боги! Смилуйтесь!
- За что? Боги!
- Я тут!
- Сойди с подола, скотина!
- Накажи...
- Руки! Руки убери!
- Мама!
Его уносило сотнями ног и тел все дальше и дальше от дверей, от колонн и от келий, к самому центру прямоугольника храма. Толпа заполнила все внутреннее пространство собора и продолжала пребывать, - обитель была богата, а, значит, и данников у нее было много.
Активно работая локтями и коленками, Ловец смог пробиться к южному боковому нефу, но дальше аркады пройти не удалось. Не зря говорят, что человек предполагает, а Боги располагают. В этот раз они располагали огромным храмом и столь же огромной толпой, построенным и собранной для того, чтобы полевой работник "Ловец" насладился красотой веками отработанного зрелища службы поклонения Стихиям.
Запел хор.
Действо началось раньше, чем собрались все желающие. Бесформенный говор толпы смолкал, растворялся, тонул в постепенно крепнущих голосах поющих монахов.
С места, где стоял Ловец, во всей своей красе был виден жертвенник, что, правда, было совсем неудивительно, он должен был быть виден с любого места в храме. Так было задумано архитекторами, - все припадающие к источнику веры должны видеть величие Богов, повелевающих водой, огнем, землей и воздухом. Избежать этого удовольствия можно было, только если специально закрыть глаза, чем, несомненно, нанести страшное оскорбление Богам. Желающих не находилось.
Ловца прижали к колонне, окружив плотной стеной спин, животов и женских грудей. В данном случае это обстоятельство вызывало взаимное неприятие.
- Куда приперся, бродяга?! - возмутилась ближайшая дама, демонстративно закрыв нос батистовым платочком, пахнущим мускатом.
Ловец не ответил, сделав вид, что поглощен молитвой.
Он был грязен и вонюч, что отталкивало от него женщин, тем более вместо ожидаемой прохлады под древними сводами оказалось слишком тепло, и тяжелый спертый воздух непроветриваемого помещения затруднял дыхание. Его же нервировала непредвиденная задержка, причиной которой являлся близкий контакт с молельщицами. Нужные монашеские кельи находились как раз на женской половине храма.
Святой Источник из маленького ручейка, бьющего из груды камней и камешков жертвенника, начал превращаться в фонтанчик.
"Боги одни, Святой Источник один, воздух и вода одна, а все враждуем", - вспомнилась друидская поляна и посвящение в Герои.
Монахи взяли на такт выше, и фонтанчик преобразовался в струю воды, устремленную ввысь. Тысячи брызг искрились в лучах достигшего зенита солнца и бриллиантами рассыпались вокруг жертвенника. Плавно, без рывков вода забиралась все выше и выше.
Ловец же поступил в точности до наоборот. Он медленно, не привлекая внимания, стек по столбу на пол. Такое случается сплошь и рядом, - человек упал в обморок. Что в этом такого? Пожелали Боги в обморок опустить человека, они же его и поднимут.
Расчет оказался верен. На исчезновение Ловца никто не обратил внимание.
Он встал на четвереньки и полез в нужном направлении, рассматривая по пути ноги, ножки и ножищи набожных женщин, девушек и баб.
Некоторые из представительниц слабого пола обладали весьма соблазнительными нижними конечностями. Одна из таких счастливых обладательниц чуть не лишила его пальцев на руках, пытаясь наказать дерзкого наглеца каблучками своих туфелек. Получилось нечто вроде танца с притопыванием.
- Всего-то пощекотал чуточку! - Его возмущение понято не было. Девушка затанцевала яростнее, притопывание стало громче, и он поспешил удалиться. - "Подумаешь, фифа городская!"
Каблучки, как известно, особенно в почете у горожанок. Там и мостовые в камень одеты, и улицы центральные асфальтом заливают. Цивилизация, одним словом.
Следующим открытием для путешественника стало то, что его опыт перемещения по храму был быстро перенят или, быть может, давно практиковался местными обитателями и прихожанами. Уже почти достигнув цели он встретил такого же ходока, вернее, ползуна, пробиравшегося в противоположном направлении.
- Ты чего здесь? - первым нашелся краснолицый мужичок, уперевшись лоб в лоб с небритым и грязным бродягой, непонятно как попавшим в собор.
- Ползу, - соригинальничал Ловец.
Мужчины поняли друг друга с полуслова и мирно разошлись, то есть расползлись, по своим делам.
Когда Ловец выбрался из толпы у нужной ему стены храма, над жертвенником уже полыхал Священный огонь. Языки пламени пробились между камнями так же, как недавно это сделала вода. Вода и огонь, огонь и вода смешались, переплелись и ласкали друг друга, создав причудливую световую феерию. Никакого пара, никакого шума воды или завывания огня. Под сводами храма звучал только хор, ничто не отвлекало прихожан от общения с Богами.
За одной из тяжелых черных драпировок близ портала Ловец нашел искомое - служебную каморку брата-писца.
"Пустая".
Не то, чтобы там никого не было, а в том значении слово "пусто", каким принято обозначать космическую пустоту межзвездного пространства.
В комнате не было ни книжных полок, ни шкафчика для бумаг, ни корзины с гусиными перьями, ни даже, казалось бы, самого необходимого - стола для писания. В углу одиноко пряталось кресло-качалка с двумя большими пыльными подушками, но и оно было пусто.
"Так. Разберемся. Могли писца привлечь к хозяйственным нуждам?"
Ловец решил, что это крайне маловероятно, потому что работой писца могли заниматься только самые слабые, старые или больные монахи, которые ничем другим, кроме как портить бумагу, заниматься уже не могли. Следующая светлая мысль показалось ему гораздо правдоподобнее:
"А если он участвует в службе?"
За черной портьерой глотки нескольких сотен монахов, прихожан и гостей монастыря орали гимн Богам. Если бы не специальная акустика храма, Ловец, наверное, оглох бы от звуковой какофонии. На пение это было уже мало похоже. Полное слияние, единение толпы, которая в момент экстаза забыла обо всех своих индивидуальных различиях и противоречиях. Безродный виллан стоял рука об руку с мелкопоместным дворянином, которого с другого бока подпирал ремесленник, за которым мог оказаться купчик или даже замковый золотник. Всеобщее единение достигло такой высоты, что даже женщин подхватили за руки, вовлекая в общий ритм монотонного раскачивания.
"Да-а... У нас на побережье такого непотребства нет", - невольно подумал Ловец, разглядывая ополоумевшие лица молельщиков.
После определенного момента назвать их мирными прихожанами язык не поворачивался. Люди, стоящие в храме, уже забыли о том, для чего они пришли к жертвеннику, что собирались просить у Богов, кому и за что хотели прощать грехи. Они забыли все. Они пели. Они качались и пели.
Гипнотическое воздействие службы удесятерялось влиянием силы, розовым туманом клубившейся над толпой. Магическая пудра проникала в сознание, останавливала работу мысли, обедняла фантазии и желания, мир становился простым и понятным, а главное вечным и совершенно справедливым.
Останься Ловец в толпе, и его вовлекли бы в ритм гимна и движения, потому что без применения своих особых способностей он не смог бы долго сопротивляться воле создателей и исполнителей службы. Шутка ли, открытые сознания почти тысячи человек! Даже если бы у какого-нибудь смельчака и нашлась воля бы бросить вызов такой толпе, его ждала бы участь альпиниста, попавшего под снежную лавину. Люди, превратившиеся в толпу, на его безрассудное геройство внимания просто не обратили бы, потому что не задумались бы об этом. Толпа думать не умеет.
А Ловец умеет, и даже очень хорошо. Например, сейчас он соображал, как ему найти брата-писаря.
- Если поискать по-особому? - Чтобы посмаковать эту примитивную мыслишку Ловец произнес вопрос в слух, но тут же уже в который раз категорически отмел все подобные решения. - "Простых решений не бывает. Меня немедленно заметят бдительные монахи и... Последствия? Да кто ж их знает. Скорее всего, они отслеживают полезные способности у своих податных, чтобы направлять их развитие в нужное для монастыря русло".
Это было последнее глубокомысленное заключение Ловца, прежде чем он услышал за спиной скрип отодвигающейся стены.
* * *
В служебной келье брата-писца не было полноценного окна. Маленький квадратный проем во двор под самым потолком можно посчитать скорее вентиляцией, нежели окном для освещения комнаты. Для адекватного восприятия обстановки приходилось усиливать возможности обычного зрения, и, как ни странно, ничего экстраординарного Ловец не увидел.
Из черного проема в келью вошел уже не молодой, но еще далеко не старый мужчина с седыми волосами и черной окладистой бородой. Вошел уверенно, как хозяин.
- Что, здесь кто-то есть? - удивился монах.
"Интересно, как он определил, что здесь я?" - Подумал Ловец и лаконично ответил на поставленный вопрос. - Да есть, святой отец.
Под скрип закрывающейся двери монах поудобней устроился в кресле, вытянул ноги и положил руки на подлокотники качалки.
- Я не опоздал - точно знаю. Служба еще не кончилась? - Звонко спросил голос брата-писца.
- Нет, не кончилась.
- Почему же вы здесь, а не на службе, сын мой? Неужели вы так суетны, что не хотите подумать о вечном?
- Святой отец, я отдаю должное Богам, но всему свое время. В данный момент мне бы хотелось уладить свои сугубо мирские дела, - смиренно ответствовал Ловец, понимая, что сам факт его появления до завершения действа вокруг жертвенника достаточно подозрителен для монаха. - После я воздам Богам должное.
- Слава Богам Всевеликим. Рад, что вы, сын мой, не забываете свой долг.
- Да, святой отец. Слава, - согласился Ловец, его смирение начало истощаться. - "До чего же он болтлив!"
- Ну-с, тогда притупим. Какое письмо и кому собирается писать, уважаемый посетитель?
- Мне бы родственнику моему на побережье письмецо написать. - Ловец ответил на вопрос, хотя ему и показалось, что брат-писец вложил в свои слова ощутимую долю издевки.
- Диктуйте, уважаемый.
- То есть...
- Диктуйте, я записываю, - монах сложил руки на груди. - Не молчите. Я весь внимание.
Ловцу показалось, что над ним издеваются, если уж не Боги, то определенно кто-то могущественный.
- Брат-писец? - Решился уточнить Ловец.
- Да, да. Это я.
- Где же тогда стол, бумага, чернила и все остальное?
- Вы меня удивляете, сын мой! - Монах улыбнулся так широко, что из-за бороды стали видны его хорошо сохранившиеся белые зубы. - Все стоит перед вами. Справа от вас стол, за моим креслом полки с книгами, а перо в моей руке ждет ваших драгоценных слов. Вы что же, слепы, уважаемый?
Ловец на зрение не жаловался. На последнем медицинском освидетельствовании ему подтвердили, что его глаза по-прежнему видят достаточно хорошо, чтобы рассмотреть девственную пустоту полутемной комнаты.
- Вы что же, святой отец, дурачка со мной валяете? - Ловец удивился, насколько спокойно звучал его голос.
- Даже не думал, сын мой, - так же спокойно ответствовал монах.
- И что мы будем делать дальше?
- Податные людишки нашего славного монастыря на первых порах возмущались и даже пытались оскорблять скромного брата-писца. Некоторые особо буйные набрасывались с кулаками, но в последнее время такие перевелись, особенно когда стало известно, что те, кто чрезмерно громко возмущался и насылал проклятия на дом Богов Всевеликих, из этой комнаты не возвращались. Вопросы еще есть, сын мой?
- И давно вы это все придумали, отче?
- Да, как только указ о равноправии перед законом вышел полста лет назад, так и появилась у нас в монастыре школа и комната для писца.
- Надо думать, таким же макаром вы и грамоте обучаете, - вывел логическое заключение Ловец.
- Правильно, сын мой.
Ловец смеялся. Смеялся от души и во весь голос. Он думал, что после того как от смеха чуть не умер в провинциальном городке, такого гогота его охрипшее горло не выдаст никогда. Пришлось опереться о стену.
Был в свое время коронный указ. Назывался он длинно и нудно, но основная мысль заключалась в словах "народное просвещение". Предусматривалось, что даже тот, кто грамоте не обучен, имел возможность написать письмо, которое следует писать в монастырских приходах или дворянских усадьбах под присмотром отцов настоятелей и рыцарей. В бедных приходах и в замках из этого тут же сделали дополнительный доход, - брали плату за услуги писца.
Монахи оказались хитрее всех. И указ вроде бы выполняется, и важные интересы обители соблюдены. Кому нужны образованные вилланы? Никому. А то жалобы начнут писать губернатору, а то и в Королевскую Канцелярию угораздит донос смастрячить. Даже королю они не нужны, он просто еще об этом не догадывается. Зато об этом догадывается мудрый настоятель монастыря и блюдет, по мере возможностей, интересы Магической Башни и всего королевства сразу, в своем неповторимом понимании, конечно.
- Я думаю, ты не местный? - В отличие от посетителя, монах был серьезен. - Правда?
- О-о-о-х...- Ловец с трудом отдышался. - Правда.
- Местные сюда давно уже не заходят. Знают, что к чему.
- Мне бы письмо написать. Обещаю, никакой хулы на монастырь, короля и Богов не будет. Просто обычное письмо из двух - трех строк.
- Я же говорю, что ты не местный! Диктуй, я записываю! - Монах остался сидеть в кресле-качалке, не делая никакой попытки изменить свою расслабленную позу.
"И что мне делать?" - Ловец был более чем озадачен. - "Допустим, я его в драке сделаю. Бумаги и чернил все равно нет. ... Да и потом, надо, чтобы он письмо отправил".
Ловец сел на пол, прислонившись к стене. В храме наступило успокоение, только хор продолжал петь, ублажая толпу, которая медленно приходила в себя после экстаза всеобщего единения и братства. Скоро начнется проповедь.
- Бу-бу. Да-да. - Брат-писец бубнил себе под нос лихой мотивчик военного марша. Вместо фанфар поскрипывало кресло-качалка.
Несколько минут играли в молчанку.
- Что брат, очень допекло? - Наконец прервал затянувшуюся паузу монах. - Расскажи хоть, что случилось?
Говорить вовсе не было никакой охоты. Хотелось выпить и не воды, а чего-нибудь существенно более крепкого. Однако жажда телесная не притупила у Ловца инстинкт полевого работника. Он услышал, скорее даже почувствовал перемену в голосе и словах монаха. Пропала менторская нота благодетеля и наставника, а появилось обычное человеческое участие бывалого...
- Брат-писец! - Ловец поспешил реализовать свою догадку в вопрос раньше, чем окончательно сформулировал мысль. - Ты давно из похода?
- Лет пять как списали, - не стал отпираться монах. - Что сильно заметно?
- Мне заметно.
- Да чего уж скрывать. Скучно здесь. Напервой, когда дело мое бумажное, - хохотнул бывший наемник, - только начиналось, бывало и весело, а теперь... Зачем тебе письмо-то?
Бывают такие моменты, когда правдивая откровенность очень полезна. Ловец в своей долгой практике полевого работника редко сталкивался с подобными обстоятельствами, он всячески старался избегать подобных случайностей. Например, сейчас его так и подмывало сказать правду, почти правду, ну хотя бы полуправду. Надо было сказать хоть что-то.
- В плену был. Еле от дриад выбрался. Без денег через все Приграничье тащусь. Думал, дойду до монастыря, хоть письмишко на последний золотой накрапаю командиру.
- Команду Фрица Одноглаза знаешь?
- Нет. Я приморский. По Востраве ходим. - "Полуправда" получалась у Ловца лучше всего.
- Эк тебя! - Восхитился наемник. - Как взяли?
- С баронами не поладили. Бежал от них и на Опушке попался.
Ловец знал, что с солдатами говорить надо короткими, ясными фразами, похожими на команды. Собственный опыт поможет дорисовать остальное во всех подробностях и красках.
- Ладно, убедил, - монах встал. - Помогу тебе. Ты здесь как, один?
Ловец почувствовал беспокойство, даже странная неуверенность промелькнула в его мыслях. За много лет работы он привык работать в одиночку. Работать?
- Нет. Есть тут у меня один. Напарник.
* * *
Если бы Сашка услышал, как его называют "напарником" в том самом смысле, в каковом это слово используют мужественные американские полицейские в не менее мужественных и не менее американских боевиках, он, наверное, был бы очень рад, польщен и горд. Его личные представления о самом себе не отличались большим себялюбием. Он прекрасно понимал, что не хватает ему набора качеств, которые на современном молодежном языке зовутся "крутостью". Зато Сашка считал, что ему хватит полученных за последнее время знаний и умений, чтобы самостоятельно, без надоевших указок, обследовать монастырь на предмет ознакомления с культурными достопримечательностями своей новой среды обитания. Именно этим он и занялся после того, как Алекс исчез в толпе.
Несколько минут понадобилось, чтобы дожевать противный кусок соленого чесночного мяса и запить его холодной до ломоты в зубах водой. Черствую корку хлеба, выданную ему в качестве гарнира к роскошному блюду, Сашка засовал в рюкзак. В качестве обертки использовал остатки листков несостоявшегося доклада по классификации кибернетических систем. Основная часть листков некогда пухлого файла была уже использована... В общем, куда надо, туда и использовали. Жаль только, что бумага была жесткая.
На осмотр поля предстоящей детективной игры Сашка потратил еще минут двадцать. Время бежало незаметно. Студент как настоящий следопыт осматривал стены, строения, людей. Особое внимание уделил собору, подавляющему все окружающее массивной колокольней, казалось, собранной из серых резных кирпичиков конструктора "Лего".
Прислушался к ничего не значащим разговорам окружающих его бродяг. Участия решил не принимать, хотя это и пригодилось в качестве сбора предварительной информации.
Уходил Сашка осторожно, чтобы не помешать публике отдыхающей под стенами дома призрения. Лишнего внимания привлекать опять же не хотелось, студент пришел к выводу, что монахам может не понравиться чрезмерное любопытство незваного гостя подозрительной наружности. И все равно, казалось, что тысячи режущих взглядов упираются в спину, подгоняя и заставляя ускорить шаг.
Спрятался за обшарпаный, сложенный из грубого необработанного камня угол дома призрения. Оглянулся.