Исаков Николай Петрович : другие произведения.

На озере Мутном

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Применимо к географии повествования его центром стало озеро с признаками заповедного места вблизи древнего города. Содержание же составили истории малых и больших созданий живого и иллюзорного миров с духами-хранителями каждой божьей твари на берегу, в воде и облаках. Судьбы людей, от отставного полковника Рыбодума до цыганенка Зобарки, осваивавшего английский язык для лондонской жизни, а также других героев, которые по стечению обстоятельств оказались у озера, также не остались обделенными книжной страницей. Есть строки, посвященные московской школьнице, и рисунки ее прототипа представлены здесь в качестве иллюстраций. Книга писалась урывками, от случая к случаю, по мере приезда этого прототипа на летние каникулы с походами на Мутное озеро. Год назад поставил последнюю точку. Но затем начались боевые действия на Украине, близость к границе с которой иногда влияла на сюжетную линию, и пришлось писать послесловие... Впервые выношу эту рукопись на суд читателей. Повествование - не совсем детское, но и рациональному уму взрослых здесь можно увязнуть в фантастических наслоениях. Одни должны помочь другим. Лучше всего, на мой взгляд, это получится при семейном чтении. Почти правдивые истории о жизни доступного нам космоса. (Всё произведение одним файлом).
  
   []
  
  
   Рисунки Алёны Петрухиной, 12 лет, г. Москва.
  
  
  

По дороге к озеру

   Изначально лесное озеро называлось Омутным, поскольку отличалось своими опасными водоворотами над глубинными ключами. В весеннее половодье озеро сливалось с протекавшей неподалеку рекой. На крутых холмах ее другого берега непроходимые прежде дебри давным-давно были вырублены под корень, что, скорее всего, повлияло на название расположившегося там городка Нелесск.
   Прежнее название озера легко потеряло первую букву. Военные топографы петровских времен, не отодвигая далеко еще не опустошенные до дна графины, на столе нелесского трактира, разложили карту и обозначили на ней будущие мастерские по ремонту пушек с привязкой этого места к озеру, под пером в нетвердой руке вмиг ставшему Мутным.
   Пальба для проверки восстановленных зарядных механизмов и стволов разных калибров более двух веков отпугивала от озера птиц и зверей.
   Но однажды зимой стало тихо. Последний советский полковник в оружейных мастерских не сдал на металлолом уже готовую для стрельбы пушку, а по историческому примеру с затоплением русских кораблей у Севастополя, зимой вывез орудие на озеро и недалеко от берега взорвал под ним лед. Наверное, были у полковника причины не перекатывать пушку далеко, к глубоким местам.
   Если бы лягушки, водные жучки и козявки умели читать обрывки газет, которые иногда от города заносили сильные ветры, то они узнали бы и о других событиях, предшествующих истории, порхающей сейчас перед нами пестрой бабочкой в опасной близости от голодных образцов земноводных и птицеобразных видов живой природы.
   К озеру вело несколько путей.
   Одна уже зарастающая дорожка заканчивалась пологим спуском. Некогда там был дикий пляж. Пробраться же к воде сейчас мешали заросли болиголова, вымахавшие в человеческий рост, с мягким морковным запахом, который источал сильнейший яд. Полый стебель был похож на стебель дудника, из которого дети мастерили свистульки. Но такой опыт с болиголовом мог завершиться печально. Человек терял способность к движению, оставаясь в ясном сознании. К тому же растение обжигало до волдырей, стоило кому-то нечаянно коснуться его. Страхи перед ним отвернули жителей Нелесска от соблазна знойные летние дни проводить по берегам этого водоема.
   Но так получилось, что дальше этой площадки - и нигде больше у озера -болиголов не разросся. Будто кто-то с одной руки рассеял здесь его злое семя, а с другой - рассыпал у краев этой посадки семена растения таких же высоких, ветвистых стеблей, белых цветов зонтиками и полезного, прежде всего, своим природным назначением быть санитарным барьером на пути к опасному соседу. Этот пышная многолетняя трава называлась купырем.
   На том озере, на одном и том же месте неподвижно проводил время рыболов в военной полевой форме, словно только что покинул окопы - погоны и ордена, правда, уже были сняты. Это был бывший начальник оружейных мастерских, отставной полковник, к которому на улице даже незнакомые ему люди продолжали обращаться по званию. Именно этот человек затопил в Мутном озере последнюю пушку, чтобы не сдавать ее в утиль как ненужное железо по цене заводской стружки. Вторая, кратчайшая к озеру тропа была натоптана его ногами.
   Казалось, он приходил сюда не за карасями, а понаблюдать за их золотым скольжением в солнечных лучах у самого дна. Он был скорее рыбодум, чем рыболов.
   Случавшийся клев явно раздражал Рыбодума. Уже на первой рыбалке он выбросил купленный в комплекте с бамбуковой удочкой маленький колокольчик, который своим сигнализировал о начатой рыбой игре с наживкой и тем самым выводил его из душевного равновесия, возвращал к болезненным мыслям о судьбе сына.
   Он рано овдовел и воспитывал Сашку без помощи кого-либо еще. Из своего сына, отдавая его в суворовское училище и ограничивая его тем самым в прелестях беззаботного детства, полковник не мечтал вырастить второго, такого как Суворов, русского полководца, или греческого гения военного дела Македонского, но хотел видеть в ребенке продолжателя семейной династии офицеров. Новое время смутило молодого лейтенанта возможностями получения больших и быстрых денег. Тот прервал военную карьеру, но любой новый бизнес, в который он вкладывался, его новые крепости, он затем легко сдавал конкурентам и проходимцам. Заложенную под кредиты квартиру отобрал банк. Дело дошло до московского жилья на Кутузовском проспекте, в которое его отец, полковник намеревался вселиться, уже выйдя в отставку и съехав из служебного жилья от оружейных мастерских. Немалые деньги от продажи отцовской квартиры сын вложил в, казалось бы, престижную финансовую компанию. Но та оказалась банальной пирамидой, выстроенной по мошенническим схемам. Деньги пропали! Легкомысленная жена, оставив Сашку, сбежала в Абхазию к хозяину частного пансионата у моря - там молодая семья однажды отдыхала.
   Под негласное обязательство срочно выехать в Чечню, где обещали закрывать "боевые" выплаты, до одной тысячи рублей в сутки, Сашка, бывший командир роты, восстановился в своей армейской должности. Через полгода правительство отменило мотивирующую доплату. Сын же не вернулся домой, он стал недосягаемым для должников и их крутых миссионеров - был в горах или запоях. Уже скоро втянулся в образ жизни фаталиста на Кавказе, далекой от столичной суеты и легкой по своему однообразию в пороках, накрывавших с головой после каждой боевой операции.
   Возвратившийся из Москвы отставной полковник не смог вновь вселиться в служебную квартиру.
   Там уже хозяйничала его бывшая секретарша Света Зайцева, которая после расформирования оружейных мастерских была принята в штат советников нелесского мэра. Эта не растерявшая внешние признаки молодости, но уже далеко не наивная, одинокая женщина, еще на прежней работе была способна на многие чудачества, природу которых она объясняла влиянием космоса. Полковник прежде называл ее Светозайной, шутливо объединяя имя, фамилию секретарши и ее светозарные увлечения, недоступные простому пониманию. На новом месте без визы нового советника глава города не рассматривал ни один документ. Даже в уборке улиц города Светозайная определяла время работы дорожной техники и направления ее движения в гармонии с энергетическими лучами из сверхъестественной среды.
   С условием взять на себя коммунальные платежи за всю квартиру она уступила полковнику одну из комнат, которую начала было приспосабливать для занятий практиками по освоению способов распознания воздействия звезд на земную реальность.
   Третью комнату в жилой секции занимала девочка по имени Варя. Она была племянницей Светозайной. На летние каникулы маленькую москвичку обычно вывозили к морю. Но в этот раз родители за время своего отпуска решили подготовить к продаже старую квартиру, приобрести новую и уже там сделать еще один ремонт. И все ради того, чтобы столичный район с пугающим, будто заимствованным из гоголевской повести, названием Чертаново, сменить на милые их эстетическому вкусу Черемушки.
   Варя впервые должна была провести лето в Нелесске. Девочка перешла в третий класс и в ее жизни, кроме рисования, не было еще иных ярко выраженных интересов. В альбоме под ее карандашом появились стеклянный заварочный чайник, самовар, банка с вареньем, эта же банка, но уже пустая. Затем гостья заскучала.
   Светозайная, не прерывая свое общение со звездами и не отвлекаясь от ежедневного выпрямления своих кудрявых от природы волос, придания этой прическе магического, жгуче-черного цвета, не могла много времени уделять развлечениям с маленькой родственницей.
   - Занять бы ее, товарищ полковник, чем-либо, - сказала она своему бывшему начальнику, так, будто уже он попал к ней подчинение, и к ее высказанным вслух рассуждениям собеседнику следовало бы отнестись как к прямому приказу.
   Между тем бывший начальник оружейных мастерских, казалось бы, уже нашел себе дело по душе. С вечера он готовил густую гороховую кашу, утром в нее добавлял каплю ванили для сладкого аромата и из этой массы вновь лепил для рыбы приманку в форме тех же горошин. На заре уходил к озеру.
   После разговора со Светозайной он взял Варю с собой на рыбалку, смастерил ей небольшую удочку.
   Однако интерес Вари к рыбной ловле пропал после первого пойманного ею карасика. Тот, выскользнув из рук, затрепыхался в траве, и задохнулся прежде, чем девочка вернула его в воду.
   Когда высохли слезы, Варя из рюкзачка достала блокнот с карандашом. Отойдя всего на несколько шагов от полковника, на берегу озера незамедлительно превращавшегося в Рыбодума, она вдруг попала в мир зверей и птиц, всяких многоножек, ползунов, плывунов, летунов, молчунов, шептунов и крикунов, где все друг к другу испытывали одинаковое любопытство, правда, иногда с противоположными целями. Свой интерес они проявили и к занятию девочки.
   Варе не раз казалось, что иные хвостатые даже пытались ей позировать.
  
  
  
  

Между сушей и водой

   В природе нет четких разграничительных линий. Немало представителей приозерной фауны с равным для себя уютом могли жить как в воде, так и на суше, не восхищаясь своим причудливым образом существования.
   Отношения внутри большого скопления особей, размещенных на стыке двух миров, напоминали исторические формации в развитии человеческого общества. Здесь можно было одновременно обнаружить признаки рабовладельческого строя, монархии, республики или диктатуры. Между тем еще не родились на озерной мели такие головастики, которые, занявшись однажды теоретическим осмыслением разнообразия форм своего общежития, свели бы все к результатам классовой борьбы. В большей мере заботила борьба за территорию и пищу с иными существами, обитавшими исключительно в одной среде, которую земноводные создания могли в течение дня не раз успешно чередовать с другой. Были еще битвы в силу естественных причин внутри вида, родственной группки, а также между собой.
   В жизни лягушек все сопровождалось чрезмерным шумом. В многообразии звуков, беспрерывно доносившихся из воды, травы и опавших листьев, меньше всего угадывались классические "ква-ква". Но все вокруг ухало и хрюкало, урчало и бурчало, свистело и шипело, лаяло, мяукало и тяжело мычало коровой, возвращавшейся с выпаса с полным выменем молока. Подражание голосам птиц являлось безупречным. Можно было даже услышать кукушку, задай вдруг вопрос о числе оставшихся в твоей жизни лет.
   Была в этом сумбурном хоре одна трудноуловимая для остальных ушей, но общая тональность, суть которой составляла громко выражаемое почитание властвующей среди лягушек особы.
   Все славили Шуха. Он занимал королевское положение, но никто при этом не называл его королем, чтобы, случайно оговорившись, не обратиться к нему как к кваролю. Это была бы не просто ошибка, а самое дерзкое унижение, открыто намекавшее на отсутствие у первой по своему статусу лягушки публичного признака принадлежности к лягушачьему миру, - она по своей природе не могла квакать. Это был яркий тип земноводной фауны из семейства краснобрюхих жерлянок. Бесподобный к тому же тип для этого озера, поскольку других таких лягушек на много километров вблизи не было.
   Молодой самец-жерлянка приплыл в весеннее половодье на гребне вышедшей из речных берегов волны. Его вид впечатлял. Он сидел на обломке трухлявого березового ствола. Желтизну древесной гнили, посередине которой, как на перинах, пребывал гость, лучи весеннего солнца превращали в цвет сусального золота. Жерлянка явно скрывал свою серую с темными пятнами спину, изгибался так, что были заметны только его брюшко и обратная сторона подворачиваемых за спину лап с сияющими в лучах того же солнца красными узорами. Он громко вздыхал и на каждом вздохе издавал протяжное "Шу-у-ух", как будто представляясь только что приобретенным подданным.
   Этот непривычный для местных лягушек звук объяснялся не благородством происхождения пришельца, а особенностью его короткого языка. В псковских деревнях у болот и озер, где над большими колониями жерлянок вместо кваканья звучит тягучее "у-у-у", их по этой причине называют унками.
   Березовая гнилушка зацепилась за кочку на краю песчаного островка недалеко от берега. Шух выбрал это место своей резиденцией.
   Экзотическое создание также учредило не менее диковинную для приозерья инаугурацию с торжественным наделением себя верховной властью над лягушками. Для такого ритуала островок оказался мал, его бы не хватило даже для делегаций квакающих кланов. Шух же хотел пригласить как можно больше гостей из представителей других видов живой природы. Среди них он намеревался разглядеть возможных союзников и недругов и, уже с учетом собственных интересов, в дальнейшем сталкивать их между собой или использовать каждую сторону в роли бича для усмирения своих подданных, когда бы те затевали лихие дела с бунтами и заговорами.
   Инаугурация прошла на берегу и состояла из двух частей - самой церемонии и последующего банкета с тем, чтобы лягушки, с восторгом прискакавшие сюда, не были употреблены в пищу гостями. Строка в тексте приглашения с обещанием праздничного стола как раз и должна была удержать тех от преждевременного проявления своих природных инстинктов.
   Придворная лягушка, которая отправилась к ужу с приглашением, бесследно исчезла. Но очевидно, что она была услышана: молодой и сильный гад с желтыми пятнами на голове, плавно извиваясь, вполз на праздник Шуха и не проявлял нетерпимости в ожидании завершающей части торжества с блюдами королевской кухни.
   Дряхлые змеи, которые были вытеснены ужом с озера, называли его Ужасом. Он же не считал себя настолько чудовищным, чтобы вызывать отвращение, и свой характер не относил к способному вселять леденящие страхи, но от этого имени не отказался и трактовал его, не без некоторой рисовки и с учетом двух ярких отметин на своем теле, как сокращенную форму словосочетания "ужаленный солнцем".
   Лягушки также были частью ежедневного рациона водяной крысы. В общем-то, от обычной крысы ей достался только хвост, остальным эта особь напоминала ондатру, но только мелких размеров.
   Зверьки, кто жил на суше, восхищались ее умением грести сразу всеми лапами, каждой по-разному, и были уверены в том, что эта меховая крыса в этой воде живет постоянно. Между тем, это было ложным впечатлением. Нырнув с берега, крыса через вход, который был вырыт ею под водой, поднималась в свою нору. Убежище представляло собой разветвленную, до сотни человеческих метров, сеть жилых камер и кладовок, соединенных длинными коридорами.
   Ходы располагались неглубоко. Крыса, с одной стороны, получала с этим обстоятельством свою выгоду, подслушивая через тонкую почву тайные беседы наверху. С другой стороны, поводов для тревоги за свою жизнь прибавилось.
   Однажды лиса, услышав движение по норе, с прыжка обрушила землю и нос к носу столкнулась с крысой. Грызун в этой борьбе, завершившейся без выявления победителей, обломал нижние резцы, вместо которых остались желтые культяпки, стал шепелявить и откликаться на обидное для него обращение "Крыша".
   Из-за поврежденных зубов Крыша на торжественном ужине поглощала деликатесы по-особому, чопорно, с оттопыренным коготком, не вылизывая тарелки дочиста. Одновременно она вела непринужденные беседы с соседями по столу, но тут же замолкала, когда кто-либо произносил здравицы в честь состоявшегося монарха. Крыша, можно было так сказать, вела себя за столом на английский манер. Шуху это льстило.
   Другое создание утонченных повадок, серую цаплю Цацу, на инаугурации не дождались. Посланные к ней накануне три лягушки, которые только хором могли докричаться до высоты пребывания ее головы, как и в случае с Ужасом, назад не вернулись.
   На королевском приеме были также гости, не сильно охочие до лягушек, но и не пренебрегавшие ими.
   Выдра только в голодные зимы раскапывала в иле лягушек, уснувших было с надеждой проснуться весной. В остальное время она питалась рыбой, убивая ее гораздо больше, чем могла съесть. Пренебрежение законами природы, очевидно, влияло на ее повседневные манеры. Выдра слыла грубиянкой, предельно откровенной, бесхитростной, не признавала никаких авторитетов.
   В чем Шух тут же убедился, когда, нарушая церемониальную очередность представления гостей, она оказалась рядом.
   - Ты что ли здесь всем заправляешь? - спросила выдра.
   - С помощью воды, земли и солнца, - красиво, как и подобает монарху, пусть и лягушечьему, выговорил Шух.
   - Зимой они тебе не помогут. Так что до зимы? - выдра быстро развернулась к столу, на котором высилась горка рыбы.
   - Я думал, что это - Выдра, а оказалась Тыдра какая-то, - Шух продемонстрировал свое владение острым словом. Это не осталось незамеченным свитой. Все вокруг тотчас зашумели, восторгаясь и смеясь.
   Шух не сразу заметил, как к нему подползла Обнимашка. Это была черная пиявка, со всеми приветливая, обходительная и ласковая, но не в силу характера, а по соображениям тактики - с меньшими препятствиями проникнуть к источнику чужой крови и, затем напившись ею, отвалиться ко всему безучастной. Лягушки теряли бдительность и подпускали к себе пиявок только тогда, когда находились в состоянии эйфории, чаще всего - во время любовных объяснений.
   Обладание властью, похоже, сорвало голову Шуху. Только тогда, когда присоски Обнимашки, примеряясь, стали мягко, как это могла делать только молодая крапива, обжигать корононосную особу, та опомнилась и далеко от себя отбросила пиявку.
   Без приглашения на праздник приплелся лапчатый гусь Гусар. Был ли он храбрым и быстрым бойцом или являлся гулякой, что соответствовало бы его прозвищу, неизвестно. Лиса после схватки с Крышей уже не отважилась приближаться к озеру. Других охотников до гуся близко не встречалось.
   Скорее всего, его так назвали из-за неоднозначности его характера и образа жизни. Он грозно шипел и громко гоготал, но по своей натуре оставался все же обходительной, безобидной птицей: питался исключительно растениями у воды - зелеными и сочными.
   Вылупившись из яйца, он рос в доме у дороги на озеро с четырьмя кошками, которые защищали его своими телами от холодов из сквозящих окон в зимние дни. С появлением зеленых побегов травы старая хозяйка отправила его на самостоятельный прокорм в дикую природу с тем, чтобы тот вернулся домой к покровским праздникам в середине октября и сразу, напичканный яблоками, попал в кухонную печь. Гусар сознавал обреченность своей судьбы, но никогда не пытался изменить ее ход. В апреле он даже мог улететь с дикими сородичами, которые на пути в родные места несколько дней отдыхали на озере. Но всего одна мысль о том, что он уже никогда не вернется к хозяйке с ее кошками, пересилила страх собственной смерти.
   Гусар появился на церемонии у Шуха выяснить причину большого шума у озера. Любознательность, кстати, считается врожденным инстинктом гусей со времени, когда они своими криками спасли древний Рим от ночного нападения диких племен. Гусар клюнул несколько водорослей с банкетного стола и, не проявив дальнейшего интереса к еде, все же не отступил далеко от центра торжеств.
   Тотчас он стал объектом для шуток. Лягушки привязали ему за лапу найденный у берега рыбацкий колокольчик для удочки. При передвижении гуся тот мелко звенел. Затем длинную шею птицы украсила гирлянда из мелких водяных жучков - вертячков, которые из тропиков добрались и до российских озер, не потеряв в пути блеск своего черного панциря и особенность органов своего зрения: одна пара глаз располагалась на лбу, другая крепилась внизу. С наступлением сумерек лягушки поменяли вертячков на светлячков. Их света, однако, оказалось недостаточно для ночного продолжения праздника.
  
   []
  
  
   Когда озеро после паводка вернулось в берега, жизнь Шуха также упорядочилась.
   Днем он, распластавшись на поверхности озера, лежал практически без движения. Там же в воде завтрак сменялся обедом, а тот - ужином. У жерлянок нет длинного выбрасывающегося языка, как у других лягушек, позволявшего "отстреливать" все, что годилось в пищу и передвигалось по земле. Поэтому в еде отдавалось предпочтение раздельному питанию, подтягиваемому Шуху поварами на листьях белых кувшинок, - водяным жучкам, моллюскам и личинкам комаров.
   Каждый раз после приема пищи пестрый брюшком монарх, оттолкнувшись задними лапами, достигал земли. Не выходя на сушу и по-прежнему болтаясь на воде, он внимательно вслушивался, о чем переквакивались лягушки, принимал доклады своей свиты и тайные доносы Крыши.
   С наступлением ночи флегматичное существо превращалось в страшную фурию. Шух сам проводил сыск, допросы и суды по полученным доносам. Его тайная канцелярия при этом ничего не предпринимала, будто из театральной ложи с восхищением наблюдала за игрой великого артиста и также, как и лягушки, выданные на расправу, вздрагивали при монарших угрозах: "Лапы повыдергиваю!"
   Объяснение этому испугу крылось в истории лягушечьего поселения на Мутном озере. В шестидесятых годах прошлого столетия, когда в СССР помимо кукурузы искали и другие дополнительные пищевые ресурсы, на этих берегах побывала странная делегация. Она состояла из нескольких китайцев. Числились те за астраханским рыболовецким колхозом. Емкости с лягушатами, доставленными самолетом из Франции, выплеснули в озеро. Сотрудничество в адаптации съедобной породы лягушек тем и завершилось из-за скорого разлада отношений между Москвой и Пекином.
   Через тридцать полных оборотов нашей планеты вокруг солнца вновь всплыла лягушечья тема. Жулики, взяв большие валютные кредиты под строительство фермы по разведению лягушек для столичных ресторанов и на экспортные поставки уже во Францию, перед тем, как скрыться, показали кредиторам фотографии лягушачьих лапок. Но деликатес для французской кухни не был продукцией фермы. На самом деле лапки были скуплены у местного населения за хорошую цену. Досталось тогда не только тем лягушкам, в ком еще сохранялась кровь французских предков, но и всем другим - болотным, озерным, речным. И высказываемая с тех пор угроза лишить лапок заставляла всех лягушек содрогаться одинаково.
   Обитатели прибрежной полосы не ошибались, распознавая в Шухе большого артиста. Его ночные экзекуции также были игрой, финал которой он тщательно готовил. Шух, накричавшись так, чтобы в слагаемой подлунными сочинителями легенде о его жестокости одним эпизодом было больше, тихо предлагал жертве в доказательство своей невиновности пройти обряд очищения.
   Для этого оклеветанной лягушке надо было проползти через сквозную нору в корневище буйно растущего ядовитого болиголова.
   Лягушка оставалась живой, выбиралась наружу, но тут же засыпала. Лишенная какой-либо способности к сопротивлению, она являлась данью, которую утром должен был принять Ужас. Небольшое присутствие яда с мягким морковным запахом в теле лягушки придавало блюду восточную остроту.
   Но в последнем акте в жизни некогда строптивой лягушки Шух уже не участвовал. По ночной воде он возвращался на свой островок.
  
  
  
  

Прерванный полет

   Такое имя черному аисту дали орнитологи, ученые по птицам, во время кольцевания на древних озерцах, бусами разбросанных по латвийским болотам, когда пернатый экземпляр свой гнев по поводу этой процедуры выразил в крике "Чи-лин".
   Черные аисты на юг отправляются вне стаи, даже из одного гнезда вылетают в разное время, каждый своим маршрутом. Чил первое африканское путешествие совершил также в одиночку.
   В обратном полете над Сирией с Чилом произошла беда. Джихадист Абдельджаффар, в котором по обильному оканью в произношении арабских слов угадывались его вологодские корни, после обращения в ислам все еще верил в плохие приметы, бытовавшие на православной родине.
   Он увидел в небесном зените одинокую черную птицу и, приняв ее за ворона, предвещавшего скорую погибель, пострелял вверх из автомата. Пуля повредила крыло.
   Чилу все же удалось спланировать в высокую полынь, где его ночью, подсвечивая себе американским армейским фонариком, отыскал Абдельджаффар.
   Жалости к птице не было, он думал о себе. Утром Абдельджаффар должен был предстать перед шариатским судьей, кади, где за нарушение Корана, запрещавшего стрелкам избирать мишенями для себя то, в чём был дух, он мог быть наказан палками по пяткам. Кади по-отечески побранил неопытного мусульманского воина, прижимавшего к груди раненную птицу. Возложенная на Абдельджаффара обязанность излечить аиста стала священной.
   Но выправленное крыло не сохранило прежнюю силу. Чил, как любой аист, не был способным преодолевать большие водные просторы, поэтому в начале обратного пути к родным латвийским болотам он обогнул Черное море по береговой линии. Чил не мог сопротивляться воздушным потокам и те, сильно потрепав птицу, опустили ее на Мутное озеро.
   Как раз в то время Шух, дрейфуя с закрытыми глазами в теплой воде у берега, размышлял, как ему привлечь в союзники Ужаса и Цацу.
   Уж и цапля не были его заклятыми врагами, но без лягушек те не могли выстроить для себя иную пищевую цепочку. Шух небезосновательно опасался этих ненасытных утроб, которые были способны его самого проглотить и не заметить. Нужен был своеобразный пакт о ненападении под монаршие обязательства с одним из поглотителей лягушек - двух было бы сложно прокормить, заметно не уменьшая числа своих подданных.
   Вдруг кто-то ухватил Шуха за заднюю лапу и поднял вверх с явной готовностью в одно действие решить все его недавние задачи.
   Это был Чил, набиравший на озере силы после долгого перелета.
   Развернув к себе жерлянку пестрым брюшком, черный аист подслеповато уставился на ее узоры. В свою очередь, любопытство Шуха преодолело первый испуг и он, даже зависнув вверх тормашками, принялся с интересом разглядывать необычную птицу с черным оперением вверху, белым низом, красными ногами и клювом. Каждый находил в другом что-то общее, начиная с окраски.
   Чил наклонился ближе к воде, чтобы в ней, как в зеркале, увидеть свое отражение. К тому моменту независимо от воли пойманной жерлянки пришли в действие секреты ее кожи: Шух стал ослизлым, как мокрый обмылок со стертыми гранями от частого употребления, и легко выпал из клюва.
   Черный аист не стал искать пеструю лягушку в придонных водорослях, а та и не пряталась. Чил и Шух одновременно вышли на берег, чтобы завершить встречу уже как равноправные партнеры. Шух, согласившись на ежедневную дань черной птице - по лягушке на утро, получал право представлять Чила своим союзником со всеми нежелательными последствиями для тех, кто мог обидеть царствующую жерлянку.
  
  
  

Чил и Цаца

   У озера было немало птиц - чем мельче вид, тем крупнее стаи. Они летали над водой, юрко сновали в высокой траве, перелетали с ветки на ветку, раскачивая прибрежные кусты.
   Только три крылатых создания держались обособленно от всех птиц. Если одиночное парение сокола Птаха далеко выходило за пределы простора над озером, то жизнь аиста Чила и цапли Цацы проходила рядом с водой. У них были разные участки для охоты, но удаленные один от другого не настолько, чтобы упустить из виду своего соперника в добыче пищи.
   Цаца принадлежала виду серых цапель. Но серого цвета в ее внешности было мало. Крылья имели светло - сизые цвета с черными перьями по низу, в окраске самого тела было больше белых оттенков. Она манерно переступала по мелководью, замирала на ногах, напоминавших две воткнутые в ил хворостины, и шевелила тонкими пальцами так, что они лягушкам и рыбам представлялись лакомыми червями. При этом ее прежде, казалось бы, искривленная шея выпрямлялась, и с этой высоты острый клюв подобием копья мог резко метнуться вниз за добычей.
   Насытившись, Цаца некоторое время сохраняла свою грациозную осанку. Когтем с зазубринами, будто гребнем, тщательно чистила перья, а самые мелкие из них перемолачивала в пудру, которой обильно осыпала себя. Само имя этой голенастой птицы уже указывало на нее как на существо с ужимками воображалы.
   - Кому только эта красота достанется? - защелкала клювом Цаца, уже зная ответ на этот вопрос. Наводимый ею внешний глянец явно предназначался для Чила.
   Черного аиста наблюдательные немецкие натуралисты справедливо сравнивали с аристократом, органично сочетавшим утонченность своих повадок с пренебрежением к окружению. Этот эстет мог выгнать свою любимую из гнезда, если та на время болезни или линьки теряла свою привлекательность.
   Чил, еще не имея подобного опыта семейных отношений, не обладал также и навыками изящной охоты. Он с растопыренными крыльями, балансируя, как неопытный канатоходец с шестом, ходил по воде. Шея была безобразно изогнута: голова чуть ли не касалась поверхности озера с тем, чтобы глаза были способны разглядеть верткую поживу.
   Вот из такого скрюченного положения он и услышал возглас Цацы в завершение ее стараний по уходу за своей внешностью.
   Цапля и аист являлись родственниками, не близкими, но и не такими дальними, чтобы вообще не понимать друг друга. Как мы воспринимаем смыслы речи родственных народов через периоды непонятных слов, так и эти птицы понимали похоже одна другую во взаимном общении.
   Чил, получив от Цацы знак, сигнализировавший о ее симпатиях, не последовал сюжету сказки для латышских детей о том, как аист к цапле сватался. Там аист идет к цапле с предложением совместной жизни и получает отказ, а затем уже цапля, одумавшись, шлепает по воде к аисту. Уже у того появляются свои резоны возразить. Вот и ходят друг к другу, да никак не женятся.
   Иначе, чем в сказке, поступил сейчас Чил. Подлетел к гнезду цапли на верхних ветках ракиты и клювом растрепал его. С его стороны это был даже не намек, а требование Цаце переселиться в гнездо аиста.
   Сигнал был принят. Цапля взмахнула большими крыльями и, словно оттолкнувшись ими от воды, тяжело и медленно, нырками вниз-вверх начала свой полет. Ее фигура как-то неправильно сложилась: голова с шеей не вобрались окончательно в туловище, а ноги еще не вытянулись назад струной, как это бывает на высоте, безвольно болтались по ветру. Лучше бы она теми же ногами пошагала по мелководью, как это описано в сказке!
   - Чудовищно! - разочарованно произнес ценитель прекрасного Чил. - Какую большую ошибку я мог совершить в своей жизни!
   Из сброшенных им прежде веточек он вновь стал собирать гнездо Цацы. В свою очередь та из мести раздергала гнездо Чила. Но увидев, как аист вновь отстроил ее жилище, также решила вернуть разоренному ею гнезду прежний вид. Уже Чил, заметив, какой разор учинила соседка по озеру, опять разобрал ее гнездо до последней веточки. Лишь к вечеру завершилась история с гнездами, они приняли прежний вид, и умаявшиеся за день птицы спать разлетелись по своим кроваткам.
  
   []
  
  
   С первыми лучами солнца Чил и Цаца вновь встретились на озере. Взаимные симпатии они уже не проявляли, зная по своему опыту, насколько разрушительными те могут быть. Но иногда, подбирая подходившую для гнезда веточку, каждая птица переносила ее к соседнему гнезду.
  
  
  
  

Мечта арабского шейха

   А на горизонте уже возникла еще одна примечательная фигура. О ее прибытии известили три длинных гудка, которые с железнодорожной станции у Нелесска долетели до озера.
   Это был поезд украинского направления.
   Любая, но не маломальская контрабанда невозможна без заранее заготовленной, пусть даже и в мысленных образах, дорожной карты с указанием мест пересечения границы, транзитных узлов и времени, затрачиваемого на перемещение тайного груза.
   Последнее обстоятельство имело существенное значение для транспортировки из Алтая в одно из арабских государств Персидского залива десяти птичьих яиц, уложенных в сафьяновый пенал наподобие крупных изумрудов, и прилагаемого к ним молодого сокола-сапсана, образца будущих яичных превращений. Для птицы, которая напоминала ребенка, завернутого в пеленки, был приспособлен обшитый тончайшей тканью фанерный короб с отверстиями. Нахлобученная на голову островерхая шапочка скрывала свет.
   Сокол уже был натренирован на охоту с воздуха. И сейчас в сплошной темноте им овладевал один и тот же удивительный сон. Под звуки бубна и горловое пение шаманов молодой сапсан набирал невероятную высоту, выслеживая свою жертву в горных долинах.
   В момент, когда он уже был готов обрушиться вниз, перед ним открывалась восточная дверь небесной юрты древних алтайских духов. Те в широких одеждах, менявших свою окраску соразмерно цветовому разнообразию солнца на пути с восхода до заката, сидели за столом, который был заставлен неземными блюдами. Соколу также нашлась пища и чаша с небесным нектаром. Перед прощанием на серповидных крыльях сокола духи оставили тайные знаки для шаманов арабских кочевников.
   Шум вернул сокола из удивительных видений в пассажирский поезд.
   - Приготовить паспорта для пограничного контроля! - проводник приоткрыл дверь купе.
   Совсем по-птичьему встрепенулся конопатый контрабандист Люцик, возраст которого никогда верно не угадывался. На его лунообразном по форме лице, будто на клею, постоянно держалась жуликоватая улыбка, располагавшая к себе очередную жертву.
   Люцик не мог предположить, что досмотр поезда произойдет не как прежде, непосредственно на границе, а на одну станцию раньше по настоянию российских военных, не заинтересованных в невольных соглядатаях железнодорожных разгрузок на новых рубежах, внезапно образовавшихся с распадом Советского Союза. Украинский контрабандист надеялся, что за Нелесском у него будет время с помощью набора отверток открыть в вагоне удобные для тайников ниши. Но судьба сорвала стоп-кран и теперь перед Люциком замаячила альтернатива сесть в российскую тюрьму или всю жизнь скрываться от заказчика нелегальной перевозки птиц.
   Поезд начал сбавлять ход.
   Люцик вытащил из короба спеленатую птицу и уже замахнулся выбросить ее в приоткрытое окно. Но тут явно вмешались алтайские духи, однажды восхитившиеся красивой и сильной птицей.
   Контрабандист снял с сокола путы.
   - Живи, Птах! - с таким пожеланием он разжал за окном руку с птицей, которая одновременно получила волю и свое имя.
   За происходившим в купе молча наблюдали попутчики Люцика - пожилая семейная пара с Полтавщины.
   - Так надо. Я работаю на правительство Украины, - Люцик откровенно врал им, говоря о своих высоких полномочиях. Но лживые слова на Украине уже привычно воспринимались даже с большей верой, чем правдивые. - И если мне не поможете сейчас, то позже с вами кому надо разберется за сотрудничество с москалями.
   Контрабандист подвинул им соколиные яйца, от которых он не успел бы сам избавиться до полной остановки поезда.
   - Почти как перепелиные. Соли нет, помогайте себе слезками, - сам же Люцик к яйцам не притронулся.
   Контрабандист вытащил из кармана два паспорта уже распавшегося СССР. Оба документа были на его имя, но с разными адресами регистрации в России и на Украине. Теперь ему предстояло выбрать единственный паспорт для показа пограничникам и тем самым определить также один из двух вариантов своей дальнейшей судьбы.
   В паспорте с украинской регистрацией и в паспорте, с которым контрабандист сошел с поезда в Нелесске, намереваясь остаться в России, было одно имя, но не Люцик, а Луций.
   Его отец, как многие историки закарпатских школ, для включенной в учебные планы темы римо-украинских войн не находил какой-либо достойной тому фактуры в собственном государстве и невольно наполнял уроки сюжетами Древнего Рима. Люцик родился в июне и свое имя получил в честь первого римского консула Луция Юния Брута, который по доносу раба обрек на смерть двух своих сыновей за участие в заговоре против республики.
   А каким хорошим для школяров был пример с оракулом! Римские юноши, среди которых находился Луций, спросили человека, посвященного в тайные, скрытые смыслы богов Олимпа:
   - Кто будет следующим верховным правителем Рима?
   -Тот, кто первым из вас поцелует свою мать, - ответил античный прорицатель.
   - И знаете, что наш Луций сделал? - вопрошал учитель хлопчиков, приставших из-за парт в ожидании ответа. - Упал на землю и поцеловал свою землю, свою ридну неньку.
   Люцик, будучи уже подростком, не раз мстил отцу за его чудачества со своим именем. Солидных гостей первым встречал на пороге:
   - Рад представиться - Люцифер!
   Он затем громко, как ему казалось, по-дьявольски хохотал, замечая страх и смятение на лицах старых прихожан греко-католической или так называемой униатской церкви. Прошлое занятие контрабандой было идеальным занятием для повзрослевшего Люцика. От своей двойственной натуры и имени, при упоминании которого перед глазами одновременно могут предстать герой древнего Рима и лидер нечистой силы, он легко получал материальную выгоду.
   А Птах, выброшенный через вагонное окно, спасся, кувыркнувшись в воздухе. Такой кульбит вдруг нарушил в нем систему навигации, заданную природой.
   Сокол не мог высоко взлетать и подолгу кружить вверху. Ареал его охоты вскоре ограничился территорией, в центре которой оказалось Мутное озеро.
  
  
  

Тянь-Нянь. Китайские истории

   Еще одно чудо сюда скатилось из Нелесска. В каждом городе есть центральный рынок. Нелесск когда-то торговал у реки, но после того, как все суда на пути в Киев застряли в мелководье, бойким местом стала площадка у автовокзала, где сходились все дороги. У горожан, кто приходил на рынок без заранее заготовленного списка предстоявших покупок, кружилась голова. Деньги быстро иссякали. Они не то, чтобы испарялись в воздухе, как утренняя роса в погожий летний день, но перетекали в карманы продавцов.
   Обилие китайских товаров и напоминавший волны желтой реки Хуанхэ цвет вырученных монет заставляли лотошников Нелесска все чаще обставляться восточными амулетами.
   Предметом такого поклонения у молодой продавщицы осетинских пирогов Анюты, крашенной под блондинку с накладной косичкой, была трехлапая медная жаба с красными глазами. В начале рабочего дня кулинаром Асланом, внешне похожим на колобок из русской сказки, пучеглазое создание выставлялось на длинный стол из древесной плиты, которая крепилась к половине отрезанного сваркой пассажирского вагона на краю оврага, сбегавшего к реке. Стол был похож на барную стойку - пироги в основном покупали в качестве закуски.
   Хромая жаба редко находилась на одном месте. Объявился однажды очевидец, который якобы видел ее, прыжками передвигавшуюся по столу. Но рассказ был бессвязным и путанным, каким, впрочем, и мог быть в изложении далеко нетрезвого человека. Между тем медную жабу действительно часто перетаскивали по доске. Кто-то разбивал о нее скорлупу вареных яиц. Курильщики гасили окурки, давя их о ее медные бока. Одинокие посетители чокались с этим куском металла, а затем долго объясняли ему причины неблагоприятных событий в своей жизни.
   Каждый день, кроме общего для рынка выходного понедельника, к Анюте приходил влюбленный в нее робкий и начитанный охранник рынка Фанеев. Тот увлекался китайской мифологией и просил Анюту называть его Мастер Фа, что было бы хорошо для обращения к духовному учителю.
   Мастер Фа посвящал Анюту в жизнь жабы.
   Во вторник, после выходного для рынка понедельника, он рассказал такую историю. Жаба когда-то была злобным, жадным и мстительным существом Чань Чу. Люди обратились к первому из семи древних божеств за помощью. Укрощение оказалось болезненным. Душа Чань Чу переселилась в жабу. Лапа, загребавшая под себя деньги, отвалилась. После испытания уродством Чань Чу превратилось в добрейшее создание Тянь-Нянь. Время от времени жаба выплевывала золотые монетки с квадратной дырочкой по центру. Для того, чтобы заполучить богатство, надо было отыскать глубокий колодец и, увидев на его дне луну, которая отражалась в воде даже в солнечный день, опустить бечевку со связкой золотых монет. Живущая на луне жаба легко ловилась на такую приманку.
   В среду, когда Аслан разгружал муку, перетряхивал и считал пустые мешки, вторая версия китайского мифа о медной жабе от Мастера Фа не содержала многих красок. Чань Чу раньше был злым разбойником. Он настолько обозлился, что начал нападать на низших божеств. Будда наказал Чань Чу, забрав одну из четырех лап. Замаливая прежние грехи, Чань Чу уже в теле жабы Тянь-Нянь помогает разбогатеть тем, кому не противно ее поглаживать.
   В ночь на четверг Мастеру Фа не удалось выспаться из-за полицейской облавы на бомжей, людей без определенного места жительства, ночевавших на рынке в картонных коробках. И уже днем в общении с Анютой он рассказал третий вариант легенды, когда один из восьми бессмертных героев древнего Китая опустил свой пояс с привязанной на конце золотой монетой в колодец и велел божеству монет удить в колодце жабу. Та вцепилась в монету и была вытащена наружу. Божество монет тотчас само переродилось в пойманную жабу, но не полностью, задняя лапа была потеряна. Если прежняя жаба раньше отличалась алчностью, то теперь, с сердцем и именем вселившегося в нее иного божества, стала щедрой на монеты.
   В пятницу с утра кавказцы отмечали день рождения Аслана. Мастер Фа, произнеся тост, сравнил именинника с китайской жабой, за что чуть не получил тумаков.
   В субботу Анюта пекла осетинские пироги на неделю. На запотевшем стекле вагона Мастер Фа, подглядывая тайком в мятый листок, вывел пальцем иероглиф лягушки.
   В воскресный день, завершавший недельный цикл смены времен, Мастер Фа, насытившийся подгоревшими обрезками пирогов, предавался высказываемым вслух философским рассуждениям. Китайская жаба наделялась большими символами в значении Тянь-Нянь. Первая часть имени предполагала небесную природу всех сопутствующих явлений и понятий. Вторая часть обозначала любовь и одновременно укрощение чувств, которые уподоблялись грозному морскому чудовищу, пожиравшему людей. Когда Мастер Фа гладил пупырчатую поверхность жабы Тянь-Нянь, он меньше всего думал о деньгах.
   Анюта иногда закрывалась с Асланом в полувагоне для подсчета выручки, и бледневший, как утренняя луна, Мастер Фа, присматривая за прилавком, сбрасывал жабу на землю, пинал ее ногами, желая скорейшего разорения осетинскому бизнесу. Однажды Анюта вызывающе долго задержалась в полувагоне. Мастер Фа так сильно поддал жабе, что она отлетела в овраг. Кусок китайского металла долго искали чуть ли не всем рынком, но не нашли.
   На озере Мутном в тот же день появилась неуклюжее, без задней лапы, медное создание с красными глазами. Тянь-Нянь, а это была она, разместилась на чистом песке с кусками рыжего, как и сама, болотного железняка, который вывернуло наружу уже неизвестно какое дерево, поваленное буреломом и сожженное в кострах рыбаков и туристов. На берегу от него сейчас осталась лишь голая, без коры, и синяя от времени и дождей коряга.
   Тянь-Нянь сразу провела ревизию водного богатства. Шумно кувыркаясь через голову и фыркая с наслаждением, она проплыла между белыми и желтыми кувшинками, принимая их за серебряные и медные монеты на зеленой бечевке.
   Внешний вид и не менее странное поведение гостьи смутили черного аиста, который, замерев в тростнике, уже долго выслеживал добычу.
   В конце концов Чил преодолел свою нерешительность, клюнул медную жабу, затем обхватил и крепко сжал ее тело, как он обычно поступал с другими большими жабами, подавляя их возможные попытки к сопротивлению. В клюве птицы что-то щелкнуло, перекосилось, сломалось - в общем, произошло то, что затем сделало черного аиста вегетарианцем.
   После встречи с Чилом китайское металлическое создание предпочло оставаться неподвижным.
  
  
  

Полигон

   На пути от Нелесска, между озером и оружейными мастерскими, был участок еще не заболоченной земли, с остатками колючей проволоки и ржавыми щитами, запрещавшими приближаться к ограждению. Это была территория бывшего военного полигона, где испытывали восстановленные после ремонта артиллерийские орудия. За одну зиму здесь однажды расчистили площадку под гипермаркет мелкого опта - заезжай на машине и забивай ее товаром под завязку! По принципу детского конструктора быстро из подвозимых заготовок, прямо с колес, были собраны стены и крыша с ярко синей наружной окраской и иноязычным названием. Это название было неловким для произношения, так что за новым торговым монстром закрепилось в народе прошлое обозначение освоенной им территории - Полигон.
   Появление гипермаркета приблизило к Мутному озеру, к центру нашего повествования, некоторых его героев, уже знакомых нам по Нелесску.
   Среди первых покупателей на Полигоне был замечен Аслан. Сюда его привел греческий сыр. Заморский продукт из овечьего и козьего молока напоминал собой осетинское сырье для пирогов, но стоимостью раз в пять меньшей. Аслан увидел и другие торговые выгоды Полигона. К этому неиссякаемому источнику легкого пополнения своего дохода он вскоре пристроил Анюту.
   Вакансий тогда было много, но желавших занять свободные места - еще больше.
   За столом для заполнения анкет и заявлений конопатый сосед с улыбкой на широком лице оценил внешний вид Анюты: "Гарна дивчина!" В этом человеке угадывался Люцик. Его ближней целью было устроиться в гипермаркет на любую работу, чтобы затем, осмотревшись, выбрать должность, которая могла приносить побочный доход, намного превышавший саму заработную плату за счет собственной смекалки и хитрости. Знакомство с Анютой могло пригодиться недавнему контрабандисту в дальних и пока еще неясных планах.
   Он засмеялся и сразу же объяснил девушке причину этому:
   - Анекдот вспомнил. Рассказать?
   Но девушка не была настроена на веселый лад.
   Люцик тут же сменил тактику своей игры.
   Он протянул Анюте свою анкету, ожидая, что та в ответ сделает похожий жест.
   - Меня возьмут на работу с таким именем?
   Девушка взглянула на чужие записи, хмыкнула, прочитав странное имя по слогам:
   - Лу-ций. Китаец что ли? - спросила Анюта, вспомнив вдруг уроки Фа по Восточной Азии.
   Люцик ругнулся про себя: "Дурна баба!". Его интерес к девушке ослаб, но не настолько, чтобы совсем его потерять.
   Доподлинно неизвестно, из-за его чудного имени или новенького паспорта, выданного после перевода его, украинца, в статус россиянина, по другим ли причинам, но Люцика не приняли в торговую армию Полигона. Он же вскоре появился в нелесском автопредприятии, получил самую неприглядную по всем параметрам машину для перевозки на утилизацию просроченных товаров из Полигона: если не в дверь, то через форточку Люцик все же проник на объект своих грез.
   У Анюты, напротив, было легкое начало. Сообразительность, бойкий язык, ее прошлый рыночный опыт и диплом, пусть и физкультурного, но все же техникума, позволили ей очень быстро занять место ведущего продавца продуктового зала. В круге ее повседневных забот помимо всего были распечатка ценников и работа с "просрочкой", что сводилось к своевременной очистке полок от продукции с истекавшим сроком годности. Здесь пути ее и Люцика вновь пересеклись.
   Было еще одно негласное поручение от службы безопасности в отношениях с кассирами: Анюта наушничала на этих барышень, при этом не скрывала от них своего постыдного занятия и, в конце концов, подчинила замеченных ею в плутовстве женщин своей воле и капризам.
   Через месяц за тем же столом кадрового офиса уже бывший рыночный охранник Мастер Фа вспоминал для анкеты знаменательные даты своей биографии. Все его на Полигоне впечатляло - зарплата, форма службы безопасности с набором из газового баллончика, резиновой палки и наручников. Удобным был режим дежурства по правилу "сутки через трое", что предполагало день работы с последующими тремя днями отдыха. Привлекательной для Мастера Фа была также возможность добираться до новой работы из Нелесска на своем велосипеде: тут и разминка, и наслаждение природными ландшафтами.
   Главное же объяснение порыву сменить место работы молодой нелесский китаевед, будь он школьным хулиганом, мог бы вырезать перочинным ножом на крышке парты: " Фа + Аня = Любовь".
   Да-да, его чувства к продавщице осетинских пирогов после ее ухода с рынка своим трепетом уподобились пламени в летающих китайских фонариках.
   Но опять же эти образы могли зарождаться и существовать только в его мыслях. Даже находясь рядом с Анютой, он не давал им свободы, держал на поводке у своего сердца. В китайской литературе трудно найти героя, которому был бы близок Фа в своем мечтательном поклонении женщине. Там даже чувство любви китайцы обозначают несколькими понятиями, среди которых нет романтической влюбленности. Между тем в Фа в большей мере угадывался сентиментальный и депрессивный юноша Вертер, страданиям которого германский классик Иоганн Вольфганг фон Гёте посвятил повествование в письмах.
   За пределы своих страданий не выходил и Фа. Но если китайцы традиционно не выражают свои симпатии на людях, то у русского ценителя их образа жизни, каким был охранник Полигона, природу такого поведения, прежде всего, следовало искать в его стеснительности как качестве человека, продумывающего наперед свои шаги, чтобы не навредить кому-либо из своего окружения.
   Когда Мастер Фа не был занят на службе, то его можно было найти недалеко от Анюты. От внимания молчаливого созерцателя не ускользнули ее особые, сохранявшиеся еще со времени совместной работы на рынке Нелесска отношения с Асланом.
   Больше времени, чем надо было, на взгляд, наивного охранника, около Анюты также проводил конопатый водитель.
   - Ганусик, - обращался к девушке Люцик, ласково произнося ее имя на украинский манер. - Не морщи свое красивое личико, думая о деньгах. Куда проще найти человека с деньгами.
   По гримасам Люцика можно было легко догадаться, что он сам был готов выступить в роли подобного кошелька.
   От него, казалось бы, должно было пахнуть как от закрепленной за ним грузовой "Газели" c "просрочкой" - плесенью и гнилью. Он же утопал во французских ароматах парфюмерного дома Герлен, какие могут быть в еловом лесу при поглощении сочного грейпфрута с брызгами во все стороны. Затраты на дорогие мужские духи очевидно его не тяготили. Если бы галичанский хлопчик в свое время хотя бы из-за почтительности к своему отцу не спал на его уроках истории, то сейчас он мог бы цитировать по латыни крылатое изречение древнеримского императора Весписиана, современника Христа в его земной жизни, о том, что деньги не пахнут.
   Люцик и на новой работе не утратил свои плутовские таланты: слегка подправив их по краям, легко втиснул в очередную авантюру. Он пользовался тем, что никто из Полигона, а также из нелесского автопредприятия не горел большим желанием вступать в дурно пахнущую тему как в коровью лепешку, и, конечно, не подозревал, что конопатый водитель нащупал там конфигурацию доходного занятия.
   Первые рейсы пролегли далеко за пределы Полигона к объектам возможной утилизации залежалых продуктов магазинов. На мусороперерабатывающем заводе просрочку сжигали в огромных печах с использованием высоких технологий. Между тем Люцика отпугнула бухгалтерия, автоматизированная настолько, что не могла допустить произвольное вмешательство в составление отчетных документов. В недрах такого предприятия нельзя было разрабатывать золотую жилу.
   Подпорченный груз могли также принять сельскохозяйственные комплексы. Но Люцику пришлось бы нести дополнительные и немалые при этом затраты на экспертизы о пригодности "просрочки" для корма выращиваемых там свиней и кур.
   Удача сопутствовала последняя поездке. Место называлось необычно для этой глуши - Аничков мост.
   Обитал там угрюмый великан. При первых признаках лихорадочных приступов, когда тело начинало пылать жаром, а сознанием завладевали нереальные образы, затворник перетягивал на свой берег две толстенные доски и по бревенчатым опорам через речушку Безымянку, узкий и глубокий приток большой реки, ни одна чужая душа не то, чтобы проехать, но и пройти не могла.
   Какой-то острослов, некогда побывавший в северной столице с экскурсией, назвал такую зыбкую переправу, зависимую от настроения таинственного хозяина, Аничковым мостом, который, справедливости ради надо заметить, не был разводным и не прерывал на ночь движение по нему. Вскоре и сам земельный участок за Безымянкой стал именоваться по заимствованному названию петербургского моста.
   Одни говорили, что молчаливый здоровяк был из бывших монахов и подвергся изгнанию из монастыря за свое нерадение в исполнении церковных послушаний. Между тем никто не замечал его за молитвой и по своим трудам, с утра до вечера, он вряд ли мог быть отнесен к людям ленивым. На былую принадлежность к монахам могли указывать его черные одежды.
   Но этому обстоятельству находились вполне реальные объяснения: там все было черным, покрыто сажей и пеплом, даже снег зимой, казалось, еще не достигнув земли, окрашивался в черный цвет из-за густого дыма труб над большими железными бочками, где человек с Аничкового моста пережигал березовые поленья на угли по заказу предпринимателей Нелесска. Могло показаться, что он сам забыл свое имя. Кто как хотел, так его и окликал.
   Неожиданно появившийся на Аничковом мосту этим летом цыганенок называл его не иначе как сэр, ловко совмещая в этом обращении почтительность и насмешку. Но между тем только этот смуглый и кудрявый мальчик знал настоящее имя старого отшельника и многое другое из его прошлой жизни.
  
  
  
  

Цыганские тайны

   Митя рос с цыганами. Когда-то мать обменяла его еще ребенком на возможность почти месяц весело пожить в таборе, разбитом среди дубов, что остались от некогда большой рощи. Затем родная ему женщина бесследно исчезла. Цыгане имели виды на свое живое приобретение как на будущего перевозчика ценных грузов. Славянская внешность помогала бы тому беспрепятственно просачиваться через милицейские кордоны и облавы.
   До той поры Митя был передан на воспитание Палюле. Так звали цыганского ведуна и врачевателя.
   Ему, как уважаемому человеку в таборе, цыганский барон позволил среди шатров построить подобие дома из последних в дубраве деревьев, еще не сильно кряжистых и высоких. Сюда со временем должен был переселиться его взрослый сын, который бежал от кочевой жизни в молдавское село и всеми там был бит одинаково: цыгане мутузили за измену традициям рода, местное население валило на него вину за любую кражу в округе.
   Уже появилась крыша над дубовым домом, когда цыганское "радио" донесло злую весть о смерти Палюлиного сына от жестоких побоев, неизвестно кем причиненных - то ли собратьями, то ли молдаванами, а то и всеми разом.
   Белокурый и голубоглазый мальчуган, словно чудодейственный стебелек в травяном сборе, трудно, но все же исцелил самого Палюлю от тягучей тоски. Свою еще нерастраченную готовность к отеческим заботам стареющий цыган обратил на своего подопечного.
   Уже к четырнадцати годам у Мити открылся дар целителя, и однажды Палюля поставил его выше себя.
   Случилось это в начале осени, когда Зара, младшая дочь цыганского барона, собирая бруснику на болотах, наступила на змею. Яд быстро вычернил ногу, сознание растворилось в горячечном бреду. Вмешательство Палюли и врачей не остановило распространение отравленных струй по всему кровотоку.
   Под окнами больницы в Нелесске цыгане разбили подобие табора, угрожая расправой всему медперсоналу в случае смерти девушки. Прибыли ОМОН, местная власть, переговорщики и журналисты.
   В этой суете никто и не заметил, как Митя прокрался в реанимационную палату с живой гадюкой в банке. То, что сделал он затем, осталось на диске видеокамеры. Эту запись затем не раз изучали светила от медицинских наук, но к единому суждению о естественной природе исцеления никогда не приходили.
   Только Палюля узнал от Мити, что тот воспользовался древним цыганским заговором на укус змеи. Эту ворожбу Палюля когда-то рассказал мальчику вместо волшебной сказки на ночь, поскольку и сам не считал вероятным подобный способ спасения людей и скота.
   Но Митя все же добежал на болота. В клубках змей, изготовившихся заползти в норы на зимнюю спячку, распознал одну, укусившую Зару, по тончайшим отличиям в поведении гадюки, недавно лишившейся яда.
   У кровати умирающей девушки он, бесстрашно держа змею в руках, прочитал сразу две тарабарских формулы спасения - на милость и на месть. В первом случае Митя умолял змею проявить доброту и забрать назад свой яд. В другом - пугал ее так, чтобы яд свернулся в теле девушки и потерял свою убийственную силу. Что, в конце концов, взяло верх, не понял и сам юный ворожей. Но девушка быстро пошла на поправку.
   Яд иной текстуры все же поразил окружение барона. Чем чаще глава табора возвышал Митю и одаривал его материальными щедротами, тем больше становилось завистников. Буйство страстям молодых цыган добавляли их претензии на Зару, самую знатную и яркую невесту в ближних и дальних окрестностях. Девушка же явно выделяла из всех своего спасителя, вернувшего ее к жизни из иного мира, куда она уже успела заглянуть.
   Ученик чародея сделал для Зары оберег для защиты от змей и другого зла, способного на смертельные укусы, по все правилам цыганской ворожбы. Нашел дуб со следами попавшей в него молнии, из черной от огня щепки выстрогал и до блеска отполировал плоский кругляш. Большой иглой выцарапал на нем змею в пламени костра и, подумав немного, нарисовал в уголке луну, похожую на сердечко, а, может, и сердечко в форме луны.
   Для наделения этого амулета магической силой он на несколько дней закопал его в землю, затем в ночь полнолуния утопил в проточной воде, и, сопровождая ритуал древними заклинаниями, услышанными прежде от Палюли, пропитал свое творение дымом костра.
   Зара с улыбкой приняла зачарованный дар с деревянным сердечком и коснулась его губами, не отводя от Мити своих жгучих глаз.
   Юноша-приемыш жестоко поплатился за симпатии дочери главы табора. Соперничавшие женихи ночью избили его до потери сознания и забросили в повозку с лошадью, украденной накануне в совхозе неподалеку. Повозку с Митей цыгане привязали к крыльцу поселковой милиции, залихватским свистом всех подняли на ноги. За конокрадство его, человека славянской внешности с цыганскими повадками и нравом, суд на три года лишил свободы.
   За высоким забором с вышками молодой невольник своими кулаками, а затем и своим даром залечивать раны противникам по дракам добился достойного к себе отношения, не потерялся в общей среде. Его прежнее имя Митя заматерело и преобразовалось в Митяя. После освобождения он не застал цыган на прежнем месте. Недавний узник не стал заниматься их поисками, поскольку Палюля, единственный человек, которого он хотел бы видеть, уже был мертв и захоронен под православным крестом на местном кладбище.
   На пустыре с пнями от спиленных дубов, где прежде размещался табор, Митяй восстановил прежнее жилье цыганского знахаря и поселился там, дорожа покоем и размеренностью своей жизни.
   С поры весенних первоцветов до глубокой осени Митяй часто появлялся у озера. Его тропка пролегала по заросшему берегу и ни в одном месте не была прямой: петляла, металась влево-вправо, упираясь в полянки с лекарственными травами цветами и грибами, кустарники с целебными ягодами. Приближалась даже к ядовитому болиголову, не проникая глубоко в его гущи. Но и того хватало Митяю набрать у озера большую холщовую сумку сырья для снадобий против ста болезней, во всех случаях проявляя спасавшую его осмотрительность опытного знахаря.
   В снежные погоды он лопатой прокладывал через сугробы длинные дорожки от своего дома до переправы через Безымянку и дальше ее для тех, кто шел сюда за всякими отварами и снадобьями.
   Продуктов и денег на питание не хватало, и Митяй согласился с заказами нелесских предпринимателей и на заготовку древесного угля.
   Еще одним его занятием на Аничковом мосту стало изготовление перепревшего компоста. Митяй засыпал в ямы уже тронутые разложением и снятые с прилавка пищевые продукты, предварительно отделяя их от упаковки. Для окончательного превращения этой смеси в органическое удобрение домешивал туда золу из печей. За компостом, как и за древесным углем, из Нелесска приезжали бригады расфасовщиков.
   Цыгане нашли Митяя через тридцать лет, когда целительные таланты прославили его имя на российских просторах. К тому времени это уже был дед Митяй с лицом, укрываемым от чужих глаз темными от сажи нечесаными космами и густой бородой.
   Старая, непомерно толстая цыганка в пестрых юбках не сразу выдавила себя из желтого такси, не рискнувшего проехать по Аничкову мосту. С помощью неизвестно откуда появившегося шумного окружения она преодолела переправу.
   - Митя, дорогой Митя!
   Цыганка сделала несколько шагов навстречу. Ее руки были настолько тяжелыми от навешанного золота, что она не смогла их поднять для объятия. Дед Митяй узнал в ней Зару, дочь цыганского барона, и поймал себя на мысли о том, что не жалеет о трех годах заключения в колонии. Ведь в ином случае для него вероятной была пожизненная каторга.
   - А я ведь всегда о тебе помнила, - цыганка нашла на поясе яркий мешочек, не сразу, погремев в нем прежде другими магическими амулетами, вытащила оттуда дубовый кругляш со змейкой и сердечком. - Благодаря тебе и живу. Правнуками уже обросла.
   Зара обернулась, из своего сопровождения вытащила вперед кудрявого мальчишку лет восьми-девяти.
   Она намеревалась оставить у деда Митяя своего наследника, с ее слов, для освоения всех премудростей народного врачевания. Звали того Зобаром. После фильма "Табор уходит в небо" в семьях цыган на недавних советских территориях вопреки вековым традициям так называли почти всех новорожденных мальчиков.
   Этому Зобарке с рождения не требовалось быть настолько шустрым, чтобы жить по жестким правилам цыганского общежития - кто первым встал, тот красивее всех оделся. Он рос не в бедной семье, был ленив и не любознателен, с нелепой для его близких мечтой учиться в Лондоне и так, чтобы совсем не учиться. Цыганенка когда-то не удержала надолго даже обычная российская школа, во дворе которой он прилюдно спалил свои учебники и тетради.
   К тому же выяснилось, что у деда Митяя старая цыганка попросту хотела спрятать ребенка от разорявшей ее штрафами комиссии по делам несовершеннолетних, предварительно написав заявление о его безвестном исчезновении.
   Старик увидел в маленьком госте большие риски для себя: его, как человека ранее судимого, могли заподозрить в похищении мальчика. Ему также была очевидной тщетность своих будущих наставнических стараний. Он попытался отказать цыганенку в приюте, сославшись на свои мучительные хвори и полуночные кошмары, доводившие его до умопомрачения. Ночами иногда знахарь действительно чудил, предварительно закрывая двери и ставни на окнах и, для надежности запоров, мелко крестя их. Лунатизм был тому самым простым объяснением.
   Хозяин Аничкова моста и его гостья, даже несмотря на то, что их встреча была окрашена отголосками звонких и взаимных в прошлом чувств, никак не могли прийти к взаимному согласию.
   Внимание деда Митяя вдруг привлекла пчела. Она собрала сахар с губ Зобарки, который все еще держал во рту круглую конфету на палочке, попутешествовала по его лицу, неторопливо почистила свои усики передними лапками, что-то прожужжала мальчику на ухо и улетела. Зобарка не проявил никакого страха. Напротив, эта встреча в одинаковой мере явно доставила удовольствие пчеле и цыганенку.
   А дед Митяй был опрокинут в воспоминания своего детства. На второй день его таборной жизни Палюля, еще не строя никаких планов на малыша, взял его с собой по утренней росе на озеро. После похода старый знахарь у костра разбирал корзину с лекарственными травами, маленький помощник тем временем свою мокрую рубашку растянул на высоких палках для просушки. Из выкопанных с корнем ночных фиалок, заготовленных для приворотных чар, выползла пчела. Она тяжело взобралась на рубашку у огня и, медленно крутясь на одном месте, также стала сушить свои крылья. В костре вдруг громко стрельнула головешка, тотчас из пламени вылетала раскаленная искра. Мальчик каким-то чудом успел встать между ней и пчелой, громко вскрикнул от боли.
   Палюля осмотрел ожог, сверху наложил маслянистый листок из своей корзины:
   - Пустячок. Все само собой пройдет. Повтори три раза за мной: "Господь терпел и нам велел".
   Старый цыган затем поинтересовался:
   - Сейчас не больно?
   - Нисколечко! - соврал Митя, терпя боль.
   Палюля заметно повеселел. Неизвестно, что его порадовало в тот момент: чудодейственность слов с упоминанием Господа или демонстрация мальчиком своей воли и хитрости, качеств неплохих для жизни в таборе. Спасение пчелы также могло быть тому причиной.
   - Дело ты доброе сделал, ромалэ, - старик обратился к нему как к равному среди цыган. - Мир так Богом устроен, что только у двух его созданий имеется душа. У человека и пчелы. В цыганской библии есть такая история. Палачи распяли Христа, и захотели они не допустить его воскрешения. Последний гвоздь собрались вбить в его сердце. Один цыган увидел, как в то время пчела села на грудь нашего Спасителя. Крикнул цыган лиходеям: "Вам что одной раны на сердце уже мало!". Показал на пчелу: " Вон гвоздь ваш торчит!" А тот гвоздь цыган украл, спрятал в своих кудрях на голове. Поверили ему палачи. Христос воскрес и в благодарность наделил пчелу душой, а всем цыганам на свете позволил жить обманом, простил их за прошлые и будущие кражи и сохранил нам кудрявые головы. Так и живем - мы и пчелы.
   С той поры Палюля уже не отпускал мальчишку далеко от себя. В случае с Зобаркой пчела, вернее, принесенные на ее крыльях воспоминания детской поры, смягчили сердце деда Митяя. Он согласился оставить цыганенка на время у себя на Аничковом мосту.
   - Я дам тебе знать, когда придет пора наследничка забрать обратно,-сказала, прощаясь, старая цыганка.
   Дед Митяй с отъездом Зары предоставил Зобарке много свободы в самостоятельной работе над своим характером.
   Цыганенок с оставленного ему шумными гостями пестрого бумбокса, переносного магнитофона на батарейках, несколько минут в начале каждого дня слушал курс самостоятельного изучения английского языка. Затем с подушки, заложив под голову руки, до вечера смотрел в потолок, где, как на киноэкране, ему представлялась будущая жизнь в Лондоне, этом сказочном для него таборе.
   Иссякли батарейки, но мечты по-прежнему не отпускали Зобарку. При такой занятости он, конечно, не мог быть помощником старому знахарю. Не брался за лопату, чтобы заняться заготовкой компоста, не подходил близко к печам их железных бочек. От сбора лекарственных трав он также всячески отказывался.
   Но подручный деду Митяю нашелся сам. Он вышел к дубовому жилищу знахаря на запах топившегося для зимнего хранения барсучьего жира. Это был низкорослый, трехцветный бигль с белой мордой, такого же окраса лапами и хвостом - ему, как могло показаться, не хватило пестрого одеяльца из короткой шерсти укрыться полностью. Этот пес имел отвагу напасть на оленя и был быстр, чтобы загнать зайца. Латунная табличка на кожаном ошейнике содержала иностранную гравировку "Хард". И, как ни странно, но именно Зобарка деду Митяю озвучил собачью кличку, которая в переводе с английского языка означала "стойкий".
   У деда Митяя пес стал тотчас зваться Харчем. Пес откликался на любую кличку, на любой голос, за которым угадывалось предложение еды.
   От собаки было больше пользы, чем ущерба от дополнительных трат на его корм. Она по запаху находила нужные целебные травы, всегда обходила опасные гущи болиголова, не требовала присмотра и ухода - в постные для нового хозяина дни исчезала на день в поисках пищи на городских дворах или у озера.
   Возможно, из-за британской породы пса и его английской клички цыганенок также переключил на него свое внимание с прежде появлявшихся в его грезах картинок Лондона на потолке над кроватью. Мальчика и собаку можно было иногда встретить у озера.
   Ночью Харч нес чуткую службу у кровати старого знахаря и стоило тому еще только заметаться во сне в предчувствии приступа неведомых собаке сил, как ее шерсть щетинилась и становилась острой как у ежа, она заходилась грозным, не по ее стати, знакомым деду Митяю лаем лагерных овчарок, которыми обычно встречался новый этап. Французы называли эту породу собак "луженая глотка".
   Люцик, побывав на Аничковом мосту, меньше всего интересовался судьбой и именем его хозяина. Конопатого авантюриста восхитило, как молчаливый гигант доставал из недр своего темного одеяния красивую печать, заверял ею свою подпись на товарных накладных, а иногда, по просьбе клиентов, - и на пустых бланках. Как раз последнее обстоятельство и помогло Люцику определиться с выгодным ему маршрутом для махинаций с "просрочкой".
  
  
  
  

Слет духов

   Самого острого зрения не хватило бы разглядеть за каждой тварью на Мутном озере и в его окрестностях покровительствовавшего ей духа, у которого функции сбережения этой твари все же не являлись обязательными. Это могло быть результатом сговора духов. Они с сожалением, но жертвовали опекаемыми зверем, птицей, рыбой для обеспечения гармонии и единства всего живого мира, где одна тварь наделялась правом поедания другой.
   Когда чудным образом в этих местах оказались представители иных ареалов обитания, как это случилось с Птахом, Чилом, Шухом и китайской, пусть и медной, жабой Тянь-Нянь, само собой их духи должны были согласовать взаимоотношения в этой географической точке и встроить новичков в межвидовые отношения у Мутного озера. Переводчики для таких встреч не были нужны - духи общались на понятном всем языке, им также были доступны смыслы всех голосов и немых жестов, а то и телодвижений любой единички местной фауны.
   Слет духов прошел в дубовом жилище деда Митяя на Аничковом мосту. Место уже было знакомым им еще со времени знахаря и ведуна Палюли, после того как змея, укусив дочь барона, нарушила прежнее согласие у Мутного озера. Тогда все было поставлено в зависимость от дальнейшего исхода судьбы девочки. А она выжила благодаря русскому подростку из цыганского табора. Юный врачеватель со временем обратился в деда Митяя, который, сам того не ведая, наследством от Палюли приобрел статус привратника магического портала для встреч духов живой природы на стыке реального и недосягаемого нашему сознанию космосов.
   С виду крепость, дом деда Митяя имел между бревнами большие зазоры, законопаченные мхом. Этот природный утеплитель не пропускал холод снаружи, но не препятствовал проникновению вовнутрь бестелесных призраков.
   Едва хозяин вслед за Зобаром и Харчем погрузился в ночной сон, как в дом стали просачиваться духи, которые, затем, коснувшись пола, обретали формы иногда реальных, иногда сверхъестественных существ. Местные и потому мелкие с виду духи приозерной и водной фауны, духи первого уровня, разместились на лавках у дубовых стен. Главенствующее положение у правой стены занял дух Жерлянки, непохожей на Шуха только в деталях: пятна и узоры на брюшке не повторялись, у духа они были яркими, как боевой окрас индейца.
   Дух Жерлянки своими возможностями и влиянием во многом превосходил земной оригинал, между тем именно монаршее положение Шуха среди лягушек на озере позволило и его духу приобрести право на особое почитание в своем кругу.
   И сейчас местные духи напитывались от духа Жерлянки воинственным настроением, чтобы не допустить внедрение новых звеньев в уже отлаженные пищевые цепочки.
   В центр дубовой избы вышла серая гусыня, прибывшая издалека как дух, покровительствовавший алтайскому соколу Птаху.
   С правой скамьи духи зашикали, приняв ее за нерасторопного гуся Гусара.
   - Эй, увалень, зачем приперся? - выкрикнул кто-то. Но вопрос в явно больной носоглотке настолько искажался, что звук "л" в гнусавом преломлении был произнесен как "д", а вместо "м" послышалось "б".
   Серый гость возмутился:
   - Мое имя - Великая Птица. Я обладаю властью второго уровня над всеми птицами в небесных просторах от южных морей до северной тундры. Каждую весну и осень пролетала над вами, но не представляла себе, насколько вы неучтивы.
   - Госпожа, - склонился перед ней белый китайский дракон небольшого размера. По своему статусу дракончик был порученцем у Красного Дракона Луна, многометрового повелителя стихий неба, воды и огня и во многом в своем поведении подражал ему. - Я научу этих папуасов правилам хорошего тона!
   Дракончик выглядел, будто неправильно собранный пазл из фрагментов множества нарисованных диких животных, - с головой верблюда, красными глазами кролика, коровьими ушами, туловищем змеи, чешуйками зеркального карпа, когтями орла, передними лапами, будто заимствованными у тигра. Крыльев не было, но две энергетические шишки ближе к затылку, напоминавшие рожки молодого оленя, благодаря свойствам, немыслимым для европейских аналогов летающих чудовищ, позволяли этому творению легко перемещаться по воздуху. Если бы дракончик, метр с кепкой, встал во весь рост, подогнув под себя хвост для упора, то его можно было бы сравнить с буквой русского алфавита "Ё". В дальнейшем повествовании он будет именоваться нами как Белый Ё, поскольку не совершил еще хотя бы одного подвига, чтобы в китайских мифах получить звучное и длинное имя, достойное дракона.
   Дракончик Белый Ё взлетел на стол. Оттуда, явно для устрашения местных духов, попытался выпустить струю огня, но вместо этого из пасти выпорхнуло облачко пара, как это бывает при разговоре на морозе.
   - Будь проще, червяк! - не унималась скамья у правой стены.
   Белый Ё воздел глаза к потолку и обратился к Красному Дракону Луну:
   - О, господин всему сущему в Поднебесье, покарай огнем всех, кто не способен на этом болоте увидеть за мной твое лицо и твою силу!
   - А давайте я их всех сейчас затопчу, - предложила Большая Черепаха, третий гость приозерья и дух третьего уровня. Ее влияние одновременно распространялось не только на класс рептилий - змей, ящериц, крокодилов и тех же черепах, но также на земноводных с лягушками и даже на птиц, которым она была прародительницей на первых этапах эволюции.
  
   []
  
  
   Тотчас в дубовом доме поднялся шум и гвалт. Дед Митяй во сне беспокойно заворочался.
   Проснись он сейчас, встреча бы незамедлительно прервалась. Великая Птица же явно не хотела без мирового соглашения на слете духов возвращаться на заполярные озера.
   Она оглядела гостей по правой стороне дома. Вначале определила, кто мог выкрикивать гнусавые оскорбления старшим по своему положению духам, - ей и Большой Черепахе, а также посланнику китайского Красного Дракона. Как ни странно, но это была похожая на крупного леща Говорящая Рыба! Конечно, не сама рыба, а дух рыб Мутного озера. Говорящая Рыба сама не отважилась бы на такие дерзости. Но она сидела рядом с духом Жерлянки, и тот явно подчинил ее своей воле.
   Гусыня уставилась на треугольные зрачки достаточно больших для небольшой головы глаз духа Жерлянки, все больше и больше убеждаясь в том, что это и есть главный смутьян. Взгляд Великой Птицы был прямым и угрожающим. Она вытянула шею и закивала головой подобно ручному насосу, закачивая в свое сердце гнев. Но и этим воинственным жестам дух Жерлянки не придал нужного значения - он продолжал верить, что перед ним, как прежде было на Мутном озере, гримасничает простоватый гусь Гусар. За невнимательность пришлось поплатиться.
   Гусыня в полной тишине, чтобы не потревожить сон деда Митяя, атаковала духа Жерлянки, поколотила его крыльями и защипала. Вожак местных духов, как существо бесплотное, боли не почувствовал. Однако бурное нападение на время смутило его.
   Великая Птица приняла смятение противника за признак его смирения.
   Дракончик Белый Ё попытался успокоить озерных духов китайским нравоучением для смирения представителей живого мира со своим местом в пищевых цепочках:
   - Повелитель неба, воды и огня Могучий Лун, самый великий из прошлых, нынешних и будущих Красных Драконов, сказал однажды: "Пользы всходам не приносит тот, кто не пропалывает их. Губят всходы и те, кто, стремясь помочь им, подтягивает к солнцу ростки, отрывая от корней". Я - не повар, чтобы сказать, кого можно бросать в котел, кого нельзя. Наша подданная божественного происхождения Тянь-Нянь не кормится вашими комарами и мухами, ей подаются блюда иной кухни. Моя миссия в том, чтобы просить вас впредь относится к ней с подобающим почтением в стремлении не прогневить Повелителя неба, воды и огня.
   Длинная речь Белого Ё дала возможность духу Жерлянки оправиться от растерянности после недавнего натиска гусыни. Тот шепнул что-то Говорящей Рыбе и та своим гнусавым голосом произнесла:
   - Китайского чайника нам только не хватало. В утиль его!
   - Нет! Я их все же затопчу, - Большая Черепаха двинулась к правой скамейке.
   Вдруг дом осветился красными всполохами.
   - О, Повелитель мой Красный Дракон Лун, ты прилетел, ты услышал меня! - с восторгом закричал Белый Ё.
   - Пожар! - своим гнусавым воплем Говорящая Рыба усилила панику, среди духов, которые бросились спасаться во все щели.
   Загавкал Харч.
   Дед Митяй, почесывая седую бороду, подошел к окну и зевнул. Ночная лень еще не отпускала его. Перед восходом солнца пурпурное зарево на полнеба, ошибочно принятое духами за отблески близкого пламени, было предвестником затяжной во времени ветреной и мокрой погоды. Но старый хозяин и без того ожидал скорого ненастья: ломили кости, голову, словно тяжелые тучи, наполнила боль.
   Той же ночью Птаху приснился гусь. Тот выглядел точно так же, как и Гусар, изо дня в день щипавший траву у озера. У этого же гуська были иные повадки. Он смело приблизился к соколу и сказал:
   - Теперь ты будешь под защитой Великой Птицы.
   Птах огляделся :
   - А где она, Великая Птица?
   - Рядом с тобой, - Гусыня коротко кивнула головой.
   - А как же мои алтайские духи?
   Птах еще помнил их пестрые широкие одежды. Он даже ощутил, как небесный нектар из легкой чаши доисторических времен наполняет его тело свежестью и мощью горных вершин. Его крылья еще хранили начертанные алтайскими духами тайные знаки для шаманов в песках Аравийской пустыни.
   - Забудь все! - сказал Гусар. - Держись теперь меня. Птах вздрогнул и проснулся в своем гнезде. "Приснится же такое", - подумал он и до восхода солнца не смог больше уснуть.
   После встречи духов из-за медлительности Большой Черепахи не было обозначено положение Шуха в приозерном мире. В этом были и свои преимущества. Враги, которым он по законам борьбы за существование не должен был оказывать яростного сопротивления, не были названы. Он получал свободу отношений с приозерным миром, но и этот мир одновременно получал свободу на заговоры и его свержение.
  
  
  
  

Чистилище

   Крайне редко конопатый водитель появлялся на Аничковом мосту, куда чаще он, выехав за ворота Полигона, выруливал к озеру. Там, в густых ветвях плакучих ив, происходило превращение грузовой "Газели" в небольшой цех по восстановлению товарного вида "просрочки".
   На землю выгружались термосы с горячей и холодной водой. Замшелую колбасу Люцик мыл стиральным порошком. Мясо вновь обретало свежий вид в емкости с марганцовкой. Сморщенные сосиски и сардельки наполнялись былой упругостью в обычной воде. А в озере, в зеленых капроновых сетках для овощей, выполаскивалась осклизлая от длительного хранения в гипермаркете дорогая рыба всех морей и океанов.
   На втором этапе обновленная продукция высушивалась автомобильным феном. Затем в работу включался итальянский упаковочный аппарат с очертаниями пишущей машинки. Помещенные в новые красочные обложки произведения не первой свежести затем развозились Люциком совсем не в библиотеки, а по адресам, только ему известным.
   Однажды на озере его вспугнула собака. Люцик взял из машины монтировку для обороны. Но встречный лай не содержал недовольства или угрозы, напротив, был явно перенасыщен просительными тонами. К тому же песик не был крупным и в нем явно просматривались признаки хорошей породы, что Люцику помогло бы при первой же возможности дорого его продать.
   Несколько брошенных ему разом сосисок пес перехватил на лету, не давая им упасть в траву.
   - Харч, Харч! - прозвучало вблизи, но Харч, а это был он, даже ухом не повел и по-прежнему не отрывал заискивающего взгляда от Люцика.
   Через приозерные заросли продрался мальчик, в котором легко было разглядеть цыганенка по его темному лицу с лукавым и веселым взглядом из-под черных кудрей. О его былой роскоши напоминало несколько стразов на остатках рубашки из уже выцветшего шелка, основательно разбитые некогда стильные сапожки. Но Люцик в большей мере удивился русско-английскому разговорнику, который кучерявый незнакомец прижимал к груди.
   - Ваше имя, милорд? - спросил Люцик.
   - Зобар, - ответил цыганенок не без намека в голосе на особую значимость своего имени.
   - Не имеет ли желание Зобар заключить со мной сделку?
   Пока Люцик разглядывал гостя, тот сам уже успел ко всему присмотреться:
   - Что надо делать?
   - Заняться вот этим чистилищем, - Люцик показал на термосы и сетки с рыбой невиданных для озера форм и размеров.
   Он затем с жалостью посмотрел на свои руки, на которых уже грозили появиться цыпки.
   Начался торг по оплате за работу. Договорились по деньгам для Зобара и с питанием для Харча.
   - Собаке-то колбаса за что? - недоумевал поначалу Люцик.
   - А чтобы не гавкала.
   - Ну, если это - плата за секретность нашей операции, то соглашусь.
   Работа в этом чистилище, в грязи и вони, заняла часа два.
   Зобарка привел себя в порядок и заглянул в разговорник, чтобы завершить начатую Люциком игру английской фразой примерно такого содержания: "Я благодарен Вам, сэр, за отличное предложение улучшать мое благополучие с каждой встречей с Вами", но после тщетных усилий ограничился традиционным "Сэнкью".
   - Задержись еще, - попросил Люцик перед тем, как уехать. - Мусор надо собрать за собой.
   - За отдельную плату.
   - Обойдешься!
   - Вы так добры ко мне!
   Зобарка кое-как, но все же перетащил с лужайки под ближайший куст старую упаковку внешне обновленных продуктов. Он не хотел сразу портить отношения с человеком, деньги от которого уже были в его кармане и тем самым приближали планы на лондонскую жизнь.
   Периодичность дальнейших встреч не была заранее оговорена. Харч тонко улавливал звук Люциковой автомашины, подъезжавшей к озеру, и сопутствовавшие запахи еды. Тотчас начинал торопить Зобарку, скуля и покусывая цыганенка за икры ног.
  
  
  
  

Пироги и повороты

   На Полигоне между тем произошла череда событий, повествование о которых было будто заимствовано из следственных протоколов. Все началось с неожиданного и громкого появления Аслана. Он искал Анюту, кляня ее на чем свет стоит. Если бы кто-либо потолкался рядом с ним минут пять, до момента, когда Анюта была обнаружена, то по отрывкам фраз он смог бы узнать причину такого негодования.
   Больше десятка любителей его осетинских пирогов накануне попали в больницу с острым отравлением. Санитарно-эпидемиологическая служба перетрясла пирожковое заведение, которое размещалось на рынке в наполовину разрезанном вагоне. Лаборанты выявили обилие вредных бактерий, проросших в остатках просроченного сыра подобно ядовитым грибам на старых пнях у озера.
   - Почему ты, Хэфса, это сделала со мной? - стонал Аслан и волосатыми пальцами тыкал в Анюту, как это делают, осаживая взбухшее тесто.
   Оскорбительное слово "хэфса", иначе "лягушка" в переводе с осетинского языка, указывало на то, что Аслан не то чтобы подозревал Анюту, а был уверен в ее злых намерениях: сыр, как и другие продукты, он приобретал с большими скидками из ее подсобки, минуя кассу. Эта акция совсем не случайно происходила в дежурство Фа, всячески отвлекаемого Анютой, разговорами и улыбками, от досмотра автомашины Аслана на выездных воротах.
   На рынке белым днем вдруг образовалась толпа, с громким азиатским плачем об отравлении своих детей она направилась жечь пирожковую. В драке на стороне Аслана в защите торговой точки, неожиданно оказался конопатый горлопан, который сам же и подвозил пестро разодетых погромщиков к рыночным воротам на дурно пахнувшей Газели. Тот сунул в руку вспылившему осетину кухонный нож с разделочного стола. Один из нападавших получил тяжелую рану. Аслан был арестован и до приговора суда заключен в камеру следственного изолятора.
   Затем другие происшествия потрясли уже сам Полигон.
   Его учредители прежде, чем подступиться к строительной площадке, вложились в надзорные инстанции, где не последней была торговая инспекция. Договоренности в ее больших кабинетах были сокрыты от рядовых сотрудников. А между тем некоторые из них, как одинокие американские рейнджеры, самостоятельно начали свою охоту на новой торговой территории.
   Такой вот охотник выявил обман на кассе, через последовавший затем шантаж вышел на сеть махинаций в продуктовом зале. Не скоро, но осознав, что вторгся в заповедные для него места и уже сам может поплатиться за такую отвагу своей должностью, он передал результаты частного сыска выше по службе.
   До завершения официально назначенной проверки Анюта избегала общения с кем-либо, на время обеденных перерывов уходила на озеро.
   Однажды она исчезла. Ее одежду нашли на берегу. Водолазы напрасно ныряли, в одном месте даже не смогли достать дна. Конечно, никто не пытался запросить батискаф для глубоководного погружения с Байкала.
   - Глубже здесь будет! - сказал дед Митяй, выйдя на шум с корзинкой уже собранных целебных трав.
   - Ты кому другому свои сказки рассказывай, но не мне! - ныряльщик отвернул свое лицо от согревавших его лучей солнца, взглянуть еще на одного знатока больших глубин.
   Старый знахарь между тем подтвердил свою осведомленность о процессах в толщах воды:
   - Такой холод, такая силища оттуда прут! Ты, добрый человек, поберег бы себя.
   Милиция, еще не переименованная в полицию, не стала возбуждать уголовного дела. Отсутствие явных криминальных линий в этой ситуации не побуждало ее к какой-либо работе.
   Мастер Фа был иного мнения. Утром, сменившись с ночного дежурства, он на своем велосипеде сворачивал к озеру.
   Звери и птицы помогали вести дознание. Не то, чтобы они, рыча или щебеча на ухо охраннику, высказывали свои версии случившегося. Их образ жизни, особенности поведения и отклонений от него в экстремальных ситуациях при наложении на историю с Анютой подводили Мастера Фа к некоторым умозаключениям. Череда рассуждений при этом им же самим громко озвучивалась, поскольку в собеседники он выбрал Рыбодума, казавшегося мудрым в своей молчаливой отрешенности, не нарушаемой даже внезапными движениями поплавка на воде.
   - Могла ли девушка купаться в том месте, где много комаров и пиявок? - спрашивал Мастер Фа человека с удочкой.
   Ожидаемо не получив ответа, сам же отвечал себе:
   - Не могла,- но большой уверенности в голосе не было.
   У воды рядом с местом, где нашли одежду Анюты, рос аир, высокая трава с запахом лаврового листа. Родиной ее являются юго-восточные земли Азии. На древнюю Русь ее ломкие корни в походных сумках принесли татаро-монгольские орды для очистки воды из любого источника на их пути. Вот почему и через восемь веков после нашествия степных кочевников в наши дни дед Митяй, как и многие другие знахари, пополняя этой травой свои лекарственные сборы, называли ее татарским зельем.
   Аир рос на Мутном озере один сезон - с ранней весны до глубокой осени. Плодиться он не мог: на чужой территории появлялись только пустоцветы. Между тем каждый разлив реки, соединяясь с озером, прибивал к берегу хотя бы одну частицу корня аира, и та была способной дать новую жизнь иноземному растению.
   Мастер Фа не удивился, почему Анюта перед своим исчезновением место для отдыха нашла рядом с этим красивым кустом травы, нависшей над водой. Но купаться здесь?!
   Он зашел было в воду, отмахиваясь от полчищ комаров, но, содрогнувшись при виде пиявки, быстро вернулся на берег. Обнимашка, а это была она, в оцепеневшее состояние в тот момент впала из-за раздумья - проплыть мимо неловкого купальщика или заключить его в свои объятия.
   Мысли, отягощенные альтернативой выбора, отвлекли пиявку от реалий окружавшего ее мира. А тем временем с обратной стороны острого листа аира вдруг отделилась и солдатиком вошла в воду наяда. Но не та наяда, женоподобное божество, населявшее реки, озера и ручьи Древней Греции, а получившее такое красивое название самое безобразное создание озерного мира - личинка стрекозы.
   Разогнавшись под водой по подобию торпеды, она с ходу вонзилась в пиявку.
   Подобные поединки не были новы. Личинки стрекозы, и пиявки появились еще в середине палеозойской эры, когда древняя планета наполнялась различными видами живой природы, еще до динозавров, и за триста миллионов лет не изменили свою форму и натуру. Исход встречи этих доисторических хищников также не отличался разнообразием: челюсти будущей стрекозы всегда сокрушали противника.
   Но на этот раз, когда острые резцы еще не проникли глубоко в тело жертвы, рядом появилась большая рыба, похожая на луну своими округлыми и золотисто-коричневыми боками. Из непропорционально маленькой головы трубкой вытянулся рот, который обхватил наяду и неспешно втянул ее в себя. Личинка несостоявшейся стрекозы внутри леща нагнала на него неуемный жор.
   Рыба, далеко не отплывая от берега, уже скоро закружила вокруг вареной горошины, приготовленной Рыбодумом. Вместе с наживкой был проглочен и крючок. Леска натянулась, удилище чуть не выскользнуло из рук отставного полковника. Вытащив улов, он не прервал свои мысли о сыне, который блуждал по чеченским горам и которого, как в дикой природе, мог сейчас скрытно отслеживать чей-то хищный взгляд.
  
  
  
  

Грачи прилетели

   Если озеро и земли вокруг него были для Птаха ареалом охоты, то в Нелесск он залетал исключительно ради любопытства. Три места привлекали его своим шумом - рынок, железнодорожный вокзал и, как это не покажется странным, старое городское кладбище, где предполагаемая тишина в последнем пункте путешествия человека по жизни исчезла с появлением первого грачиного гнезда в ветвях высоких деревьев. В конце восьмидесятых годов прошлого столетия, когда распались колхозы и совхозы, и некому было вспахивать даже приусадебные участки, птицы, как и люди, переселились в города в поисках легкой жизни.
   Были здесь вороны, сороки, но они терялись в мощной колонии грачей, птиц того же вороньего рода, но нахальнее и изобретательнее в поисках еды.
   Когда-то эту птицу в южных от Нелесска и ближних к Украине селениях называли гайвороном из-за порождаемого ею шума. Одна такая птица могла кричать, меняя в своем голосе более ста тональностей, а также повторяя иные звуки, услышанные в полете - голоса других птиц, тарахтенье тракторов и урчание машин, даже тепловозные гудки. Какие бедствия еще несли с собой грачи? Их нечистоты проливались на могилы. На улицу нельзя было вывесить белье для просушки. Опустошались огороды. Дерзкие грачата с лету запускали когти в кошек и собак, в волосы детей в стремлении затеять с ними игру.
   Гуманные шаги против галдящих птиц даже не планировались городской властью после того, как учитель истории в местной газете предложил в борьбе с грачами вспомнить опыт древних греков: те ставили перед пернатыми миску с маслом и затем легко ловили их, засмотревшихся на свои отражения. Горожане, не жившие в достатке, которого хватало бы на ежедневное употребление масла за своим семейным столом, подняли тогда шум, не меньший птичьего.
   Но и карательные акции, за которыми с крыши водонапорной башни иногда наблюдал Птах, не были для людей удачными. Водяные струи из брандспойтов не могли сбить наземь промокших насквозь грачей. Напрасными были упражнения с баграми, которыми пожарные с выдвижных лестниц пытались разорить гнезда.
   Вылазки охотников также не завершались успехом. Еще на дальних подходах к кладбищу птицы замечали отряд с ружьями. На одно мгновение громкое предупреждение разведчиков об опасности зависало в воздухе. Но колония срывалась с места только тогда, когда их крик хрипло дублировался дряхлым от возраста грачом.
   Это был явно вожак. Клюв на его лысой голове был вытерт до белизны еще в пору молодости, когда он сам добывал себе пищу в разрыхленной плугом земле, на свалке или в мусорном баке. Теперь же его кормила стая. Беспомощный вид старейшего грача вызывал у Птаха не сочувствие к нему, а недоумение и презрение к грачам, нарушавшим законы звериных и птичьих сообществ, где предводителем могла быть самая сильная и жестокая особь.
   Птах высмотрел свободную ветку, на которую мог опуститься для более детального изучения вожака.
   Маневр удался лишь в его начале. Птах оттолкнулся от края водонапорной башни и, расправив крылья, бесшумно заскользил к своей цели. На полпути он был атакован грачами. Эти птицы были похожи на Птаха размахом крыльев, величиной и массой тела. Быстрота передвижения была же разной. Сокол-сапсан в пикирующем полете мог развить скорость, немыслимую для других живых существ в мировом масштабе. В горизонтальной плоскости он также намного опережал грачей.
   Но у тех против подобных летунов имелась своя тактика. Она была связана с местами их расселения. На самых больших кладбищенских березах в центре располагались грачи, которые, кукожась от холода, зиму пережидали в своих необъемных гнездах. Окраинные гнезда занимали вернувшиеся с юга и уже сформировавшиеся за время сезонной миграции пары грачей. Были также молодые птицы, которые, окрепнув, покидали родительские колонии и до осеннего перелета в теплые края, сбивались в большие стаи и кочевали по полям, лугам, кормясь и высматривая места для собственных гнезд в вершинах деревьев, близких к городу, а то и в его черте.
   И вот теперь, опять же после хриплого сигнала старого вожака, грачи развернули Птаха вспять, но не гнались за ним, соревнуясь в скорости, а атаковали, когда он прорезал в полете участки их расселения. Сокола больно били с боков, сверху, таранили на встречном курсе. После столкновений он терял скорость и перья. Инстинктивно Птах понимал, что если грачи прижмут его к земле, то там он окажется уязвимым для них - его мгновенно заклюют и разорвут в клочья. Он летел к озеру и тонко вопил: "Кра-кра-кра!" Подобное он делал только в состоянии большой тревоги, но его крик удивительным образом был созвучным беспорядочному многоголосью преследователей: "Гра-гра-гра!", тем самым еще больше раззадоривая их.
   До крови заклеванный сокол в конце концов пробился через свободное оконце в черной грачиной туче над ним, высоко взмыл вверх, на каждом круге все больше отрываясь от погони, затем на исходе своих сил спикировал в прибрежные заросли под защиту острых листьев осоки, камышей и тростника.
   Грачи не сразу вернулись в город. Они растрепали гнездо Птаха на одинокой корабельной сосне у воды. Затем утолили голод лягушками. Одну на пробу перенесли вождю.
   Рассказы вернувшихся сытых птиц явно впечатлили колонию - гам в деревьях у кладбища стих далеко за полночь. Птицы уснули в ожидании большой вылазки.
   Но утром она не случилась. На озеро прилетело всего несколько мастеровых грачей, которые восстановили соколиное гнездо на высокой сосне - уже в больших размерах и с утеплением, несвойственным для летних погод. В то же время инженерная мысль других грачей в колонии была занята сооружением конструкции из веток и проволочек, явно напоминавшей самолет, который по праздникам иногда выбрасывал парашютистов над городским стадионом.
   Цели этих приготовлений открылись всем и были связаны воедино, когда еще через день из кладбищенских деревьев в сторону озера направилась внушительная числом экспедиция. В центре ее находилось диковинное сооружение со старым вождем внутри вместо пилота. Роль двигателей и крыльев выполняли четыре молодых грача.
   Из гущи приозерных зарослей за этой процессией наблюдал Птах. Он еще не очистил от крови свои перья, и его сил хватило бы лишь на одну атаку.
   Небесная колесница мягко, чтобы не потревожить утомившегося перелетом и задремавшего вожака, опустилась в приготовленное заранее гнездо на сосне у озера.
   Начавшийся внизу шумный разбой не смог разбудить его, поскольку древняя птица на время сна становилась ко всему глухой.
   Больше других опять же пострадали лягушки. Грачи на лету перехватывали также мелких птиц, перерывали землю, залезали в воду, выуживая оттуда рыб любых размеров, нападали на всякую живность, которую было по силам одолеть. Даже крепкие панцири не спасали улиток и двустворчатых мидий.
   Агрессивные птицы с высоты сбрасывали на синюю корягу свою добычу. Если и после этого ракушки не раскалывались, то в ход шла Тянь-Нянь. Птицы выделили именно ее среди болотных железняков и с ожесточением колотили о нее моллюсков, пока прежняя броня не превращалась в подобие шелковой травы. Большого вреда китайской жабе тем самым не причинялось. Напротив, подобные процедуры очистили ее от грязного налета со времени рынка, довели до блеска.
   Отраженный от Тянь-Нянь солнечный луч скользнул вверх по сосне и задержался на задремавшем грачином предводителе. Щелочки его глаз тотчас неимоверно расширились, когда он близко увидел стремительно подлетавшего Птаха. Еще до удара сокола страх разорвал сердце старого грача.
   Смятая проволочная конструкция с мертвым вожаком внутри не упала на землю. Она зацепилась за сук и фонариком, незримо излучавшим дрожь и трепет, повисла там.
   Городские птицы пришли в великое смятение. Они побежали прочь, уподобляясь юрким куропаткам в траве, и лишь перед рекой на пути к Нелесску поднялись в воздух. Тем и завершился набег на озеро, иные уже не предпринимались.
   Победный для битвы с грачами полет Птаха между тем остался незамеченным живым миром Мутного озера. Сразу после атаки обессиленный сокол вновь скрылся в прибрежных кустах и траве.
   Венок триумфатора достался Тянь-Нянь.
   Лягушки сдвинули рыжие железняки так, что те создали впечатление роскошного дворца для медной китайской жабы с крышей из перевитых корней синей коряги и видом на озеро. Пол устлали обнаруженные в песке медные монеты с китайскими иероглифами и квадратными дырами.
   Но в тот же день Шух, впав в гнев после душевного порыва своих подданных сотворить еще одного кумира на озере, особо усердных строителей отдал на съедение Ужасу, предварительно пропитав их пряным запахом в корнях ядовитого болиголова.
  
  
  
  

Мастер Фа идет по следу

   Подступиться к разгадке исчезновения Анюты Мастер Фа между тем смог не с берега озера, а с Полигона. Однажды его внимание привлек цыганенок, который оставил пятнистого пса у входа в гипермаркет, а сам, смешавшись с группой предпринимателей с детьми, беспрепятственно прошел в торговый зал. Попался он на том, что небольшую шоколадку не донес до кассы, а, быстро освободив ее от обертки, проглотил в два приема.
   При разбирательстве с охраной Зобарка оплатил съеденную шоколадку, показал содержимое своих карманов, где обнаружилась еще пара смятых купюр. Чтобы рассеять подозрения охраны в краже денег, цыганенок рассказал Мастеру Фа об обстоятельствах их приобретения. Конечно, он умолчал о Мутном озере как месте своего заработка, боясь, что вспугнет с гнезда свою птицу удачи.
   Не надо было быть хорошим следопытом сообразить, откуда начать поиск. Мастер Фа, объезжая на своем велосипеде Мутное озеро, нашел дорогу, где трава была подмята автомобильными колесами, со съездом на лужайку у воды.
   Земля здесь была засорена старыми товарными этикетками с указанием Полигона. Мух было много, их гул напоминал пчелиный, но вместо запаха меда, как это случилось бы на пасеке, воздух был насыщен испарениями гремучей для человеческого носа смеси из испорченных пищевых продуктов и химии стиральных порошков.
   Мастер Фа здесь долго не задержался. Он легко предположил, кто мог быть водителем автомашины. Конопатого Люцика он не раз видел рядом с Анютой. Теперь предстояло выяснить, что общего могло быть между ними, и какую роль тот мог сыграть в исчезновении девушки. Ему также хотелось узнать больше об образе жизни перевозчика "просрочки" из Полигона.
   Для ускорения в сборе материала Мастер Фа пользовался своим велосипедом. За один день, свободный от дежурства, он успел многое сделать. Доехал за автомашиной с "просрочкой" от гипермаркета до озера, где Люцик с цыганенком возвратили старым продуктам свежий вид. Затем сильно крутил педали, не упуская из виду перевозчика груза, до моста через реку, за которым преследуемый транспорт исчез в улочках Нелесска.
   О времени следующего рейса по заявке на вывоз просроченных продуктов молодой охранник узнал заранее. На этот день Мастер Фа взял внеочередной выходной, сославшись в заявлении на мнимые семейные обстоятельства.
   На велосипеде пытливый следопыт ожидал Газель уже на въезде в город. Ему потребовался еще один день гонки за фургоном Люцика, чтобы добраться по хитрому маршруту на другой край Нелесска у нового моста через ту же реку.
   Мастер Фа проехал по этому мосту до железнодорожного вокзала, от него свернул в лес и скоро оказался на площадке перед зданием, выкрашенным в тон окружавшей его растительности.
   Маскировка таинственного объекта с узкими окнами не впечатлила Мастера Фа: со своей многоэтажной высотой тот господствовал над местностью, простиравшейся внизу на сотни километров от горизонта до горизонта, а на крыше невозможно было не заметить мачты с постоянно включенными сигнальными фонарями для безопасности авиаперелетов.
   Площадь перед зеленым сооружением напоминала привокзальную обилием магазинчиков и мелких заведений по указанию услуг.
   Газель с отмытыми на озере продуктами из Полигона остановилась под разгрузку у кафе "Карпаты". Название уже указывало на то, что владельцем этой точки мог быть уроженец Западной Украины так, как очевидной была география мест, откуда в Нелесск переселились с семьями хозяева кафешек и ресторанчиков "Севан", "Баку", "Арагви ".
   Мастер Фа переступил порог "Карпат" после того, как от кафе уехала газель Люцика.
   Следопыт заказал себе кофе и отхлебывал его маленькими глотками не спеша, чтобы оглядеть помещение и его посетителей.
   Внутри кафе выглядело более привлекательным. На стенах были нарисованы вершины карпатских гор с гуцулами, которые дули в длинные, до четырех метров, трубы-трембиты. С плота на реке сплавщики леса также в национальных костюмах широко улыбались двум девушкам, которые в бурный поток опускали венки из полевых цветов.
   Откуда-то сверху в кафе звучали украинские народные напевы, и они создавали ненавязчивый музыкальный фон.
   Оборудование и мебель были новыми. Мягкий, рассеянный свет завершал общее впечатление уюта. Дорогие сорта кофе и заграничного алкоголя были дополнены дорогими блюдами на заказ. Выбор был широким. Но еда между тем не отличалась разнообразием.
   Мастер Фа предположил, как на кухне должен был проходить завершающий этап работы с продуктами, восстановленными после "просрочки". Колбаса и сыр могли добавляться в пиццу. Курицу и мясо использовали бы для шашлыков и блюд украинской кухни. Обильный слой майонеза должен был скрыть под собой все возможные сомнения клиентов в качестве салатов.
   До окончания смены на секретном объекте людей в кафе было немного. Внимание на себя обратили два представителя технической интеллигенции. Как Мастеру Фа стало ясно из их пьяного и потому громкого разговора, те за внедрение какого-то номерного изделия, способного вмиг уничтожить часть живой планеты, получили премии, с обеда отмечали это событие, не забывая время от времени со слезами в голосе упрекать себя за свои смертоносные таланты.
   Оба носили очки в крупной оправе и в моменты, когда тщательно разжевывали пищу, напоминали собой хищных стрекоз на Мутном озере. Будучи личинками, эти насекомые могли жить до пяти лет, но, вырвавшись наружу из уже ненужного панциря красавицами, изящными, с невероятно большими глазами, стрекозы обречены были порхать на своих блестящих крылышках максимум один летний сезон. Они своими челюстями разрывали всех, кого встречали в полете, иногда эти разрушительницы своего мира не рассчитывали сил и погибали в схватках с предполагаемой едой.
   Биологи любой ученой степени не скажут вам, сколько времени стрекоза могла бы прожить до своей смерти в силу естественного старения ее организма.
   Проводя параллели между шумными инженерами за столом и стрекозами, Мастер Фа вдруг почувствовал: он оставляет без внимания очень важное для него обстоятельство, которое с первых минут в кафе проникло в его сознание, тревожило, все еще оставаясь неопознанным.
   Он еще раз внимательно осмотрел зал. Подошел близко к настенному панно с гуцулами и чуть не воскликнул, обнаружив причину своего беспокойства. В одной из девушек у горной реки он узнал Анюту!
   Гуцульская национальная одежда с яркими вышивками на сорочке делала ее еще привлекательнее.
   Мастер Фа, расплачиваясь за вторую чашечку кофе, вместе с деньгами из бумажника достал удостоверение охранника, махнул красными корочками перед глазами кассирши и указал пальцем на Анюту:
   - Как я могу найти эту девушку?
   - Ганну, что ли? Так она только что уехала с хозяином. Груз приняла и уехала.
   Масса противоречивых эмоций снежной лавиной накрыла Мастера Фа. Он безмерно радовался тому, что с Анютой самого страшного в ее жизни не произошло, и также беспредельной была его боль от понимания, что коварно обманут ею в своих чувствах. Любовь, как центр этих чувств, превратилась в холодную планету и со своей орбиты сбросила его к чужим галактикам, долететь до которых не хватило бы и одной жизни.
   Вряд ли его мысли повернули бы вспять, а затем потекли иным руслом, узнай он сейчас, что кассирша, говоря о Ганне, подразумевала другую девушку на берегу нарисованной реки. Ту действительно звали Ганной со времени рождения на украинском хуторе.
   Анюта же после того, как ее изображением художник украсил стену кафе, оставила Люцику похищенные ею деньги Полигона, выехала в карпатское местечко, где должна была ухаживать за его отцом, бывшим учителем истории, в свои преклонные годы возомнившим себя римским патрицием.
   Такая путаница произошла с именами героинь настенной живописи. Но в этой ситуации очевидным было то, что свою Анюту Мастер Фа для себя потерял в любом случае.
   Люцик еще не сдал маршрутный лист, когда через диспетчерскую автопредприятия до него дозвонилась кассирша из кафе.
   Ее рассказ о любопытном посетителе явно встревожил конопатого водителя.
   Ситуация требовала незамедлительной реакции. Люцику потребовалось срочно заверить печатью несколько выправленных бухгалтерских документов на переработку просрочки.
   - Я метнусь до мастерских. По дружбе обещали движок посмотреть. Застучал движок, - сказал он диспетчеру.
   До Аничкового моста Люцик доехал быстро. Но настил на мосту был разобран. На длинные гудки Газели никто из дубовой избы не вышел. Дед Митяй после того, как, предчувствуя приближение болезненного состояния, перетащил на свой берег дубовые доски, метался в бреду и поту. Зобарка, вставив в пузатый бумбокс новые батарейки из Полигона, валялся на кровати и слушал в наушниках курс английского языка с иллюстрациями, которые он рисовал в своем воображении. Харч, услышав шум автомашины, уже был готов сорваться с теплого тряпья на полу, но, не унюхав еду, продолжил дремать.
   На обратной дороге Люцик заехал к озеру посмотреть, насколько лужайка, где "просрочка" наделялась второй жизнью, избавлена от возможных улик. Под ближним кустом он увидел ворох из товарных этикеток и старой упаковки. Грубыми словами понося цыганенка, Люцик потратил на кучу мусора полкоробка спичек. Огонь же появился, когда он плеснул туда немного бензина.
   Костер задымился, ночью он едва тлел и чуть не погас с предрассветной росой. Когда сильный ветер подсушил траву, огонь вспыхнул с новой силой.
  
  
  
  

Птица Феникс

   Красный Дракон Лун, как могло показаться, все же прилетел на Мутное озеро и своим огненным языком лизнул прибрежные границы.
   В штате Полигона имелся человек, который по роду занятий занимался предотвращением пожаров. Его рабочее место c большим продавленным посередине диваном и тумбочкой для телефона занимало небольшую часть бытового помещения охраны на верхнем этаже административной пристройки. Перегородка от раздевалки охранников была невысокой с тем, чтобы не заслоняла им свет из большого окна.
   Из прошлой службы в пожарной части ветеран сохранил лишь одно профессиональное качество - мог заснуть в начале дежурства и спать до его завершения, если еще раньше его не будил тревожный сигнал.
   В этот раз опытного бойца с огнем растолкал Мастер Фа.
   Из окна можно было видеть быстро растущие сизые клубы дыма и масштабы бедствия у озера.
   - Прошу заметить, это - не наша территория,- сказал бывший пожарный.
   - Не могу не согласиться. Но ветер с озера дует в нашу сторону. Через полчаса поздно будет что-либо предпринять.
   Мастер Фа знал, что старик, отоспавшись на работе, затем свободное время посвящал любительскому театру. Со своими пышными бакенбардами и унаследованной от родителей учтивой речью, тот в спектаклях играл провинциальных помещиков или их слуг.
   Молодой охранник подыгрывал ему сейчас, строил разговор очень осторожно, будто вел старика под руку по тонкому льду, и любое нетерпеливое слово могло обрушить путь к нужному решению.
   - Что же случится, любезный, через полчаса?
   - Сгорим к чертям собачьим! - сорвался Мастер Фа.
   Вызванные из Нелесска пожарные команды должны были спасти мир, параллельный человеческому общежитию, мир, красотой и устройством которого молодой охранник не раз восхищался во время своего дознания на озере после исчезновения Анюты.
   Сейчас эта живая материя у озера исчезала в огне.
   Местные духи, словно пастухи, спасавшие обезумевший при пожаре скот, выгоняли из прибрежной полосы всех, кто ползал, мог бежать и летать.
   В воздух вдруг поднялась медная жаба Тянь-Нянь и тяжело, не шелохнув ни одной из трех некогда уцелевших лап, перелетела в безопасное место. Те, кто подобно деду Митяю был бы наделен даром прямого общения с духами, увидел бы рядом с ней белого дракончика, который вызволял из огня китайскую подопечную. Случись с ней что худое, он перед Красным драконом Луном, мог поплатиться своей рогатой головой. Для самой Тянь-Нянь ее спаситель Белый Ё был также фигурой вполне осязаемой. После слета духов на Мутном озере тот набирался сил для обратной дальней дороги.
   Больше всего пострадали камышевки, вьюрки и сверчки, не насекомые со своими песнями за деревенской печкой, а озерные, с красивыми трелями птицы похожего названия. В эту летнюю пору они высиживали птенцов, и, могло показаться, делали это запоздало, когда крупные пернатые особи у озера обзавелись потомством еще весной. Своим поведением на грани собственной гибели эти мелкие птицы, близкие родственники городских воробьев, выходили за пределы врожденного инстинкта самосохранения. При приближении огня они не покидали гнезда и сгорали вместе с высокой травой и прибрежными кустами.
   В плену пожара оказался израненный в бою с грачами и не способный еще раз взлететь в воздух сокол Птах.
   Все должно было завершиться для него трагично, если бы не гусь.
   Это не был бестелесный и потому невидимый дух Великая Птица с северных озер. Гусь Гусар был вполне осязаемым и перед тем, как шагнул в огонь, он был замечен пожарной командой, занятой установкой насоса для подачи воды из озера навстречу пламени.
   - Вот бы сейчас жареной гусятины поесть! - сказал кто-то.
   - Я бы не рискнул. Бешеная, видно по всему, птица, - продолжил разговор его продвинутый товарищ по команде.
   Они еще не запустили насос, как с другой стороны горящих зарослей шумно прыгнул в воду знакомый им гусь, на спине которого удерживалась еще одна птица.
   - Ну, просто Феникс! - удивился почти во всем осведомленный пожарный.- Еще и гусенка своего спас. Хоть в газету пиши!
   В мареве дыма он принял за жалкого гусенка израненного и обгоревшего Птаха. А домашнего Гусара, крылья которого также были тронуты огнем, действительно можно было сравнить с крылатым Фениксом, который своей способностью возрождаться из пламени поразил еще древних египтян, сложивших затем об этой птице свои мифы.
   С озера Гусар повел сокола к дому своей хозяйки. Как он думал, от ежедневного корма для четырех кошек много не убудет, если что-то из еды добрая старушка станет оставлять его сильно пострадавшему другу.
   Пернатые путники, помогавшие друг другу при ходьбе как кавалеристы, побитые в сражении и потерявшие под собой коней, еще далеко не ушли от берега, когда у дороги заметили нечто, похожее на почерневший от копоти осколок горной породы с двумя красными вкраплениями. Пострадавшим от огня крылом гусь слегка почистил находку, и та немедля выплюнула древнекитайские монеты с квадратными дырками по центру. Такой трюк помог опознать в странном создании трехпалую медную жабу с красными глазами и готовностью оплачивать приятные для нее любезности.
   Незримый для своего окружения дракончик Белый Ё рядом был также впечатлен древними монетами, где в иероглифах он увидел знаки родства китайских императоров с драконами.
   Прежде, чем продолжить свой путь, Гусар подхватил клювом несколько монет от Тянь-Нянь.
   Еще на подходе к ветхому жилищу его хозяйки гостей встретили кошки. Они, как тайные любители меда, в тот момент лакомились полевыми цветками, напитанными сладким нектаром. Прервав приятное занятие, кошки подбежали к Гусару, громко мурлыча, принялись ластиться к нему, тянули мордочки вверх, пытаясь заглянуть в глаза.
   Между тем старуха не была такой приветливой.
   - Больно рано ты, милок, заявился. Жирком еще не оброс, - она повернулась к соколу. - Тут нагуляешь жирок с такими друзьями, как этот петух ободранный!
   Гусар пригнул свою шею и у ног хозяйки выложил из клюва дырявые монеты, обильно смоченные его слюной, черной от гари. Но старуха не приняла гусиную дань, носком зимнего башмака, в котором, не переобуваясь, могла ходить весь год, сковырнула песок и в образовавшуюся ямочку втоптала монеты.
   - Еще и тащишь что зря в рот! Издохнуть захотел раньше времени?
   В ее планы явно не входило возвращать гуся на домашний прокорм.
   - Иди, брат, и дальше гулять, где гулял, а то ведь и палкой шлепну!
   Она, и правда, нагнулась к земле. Не дожидаясь, когда за угрозой последует расправа, птицы заковыляли прочь.
   Суковатая палка, брошенная старухой вслед, казалось бы, должна была поторопить их. Все получилось с точностью до наоборот.
   Палка одним концом задела несчастного Птаха. После болезненного удара он не сразу пришел в себя. С непомерными для него усилиями сокол, как недавно на озере при спасении из огня, вскарабкался на спину Гусара. Но уже через несколько валких гусиных шагов хватка сокола слабела, и он скатывался вниз. Подобные маневры повторились не раз пока Гусар не нашел убежище.
   Это был корпус домашнего холодильника, эмаль которого уже потрескалась и пожелтела от времени. Агрегат лежал на боку под уклоном, опираясь на слегка приоткрытую дверь и образуя тем самым удобный лаз внутрь.
   Для вегетарианца, каким был гусь, вокруг было много сочной пищи. В глубине травы отыскалась даже лужица с водою, которая появлялась с дождем и до следующего дождя не успевала испариться. Птах для охоты был еще слаб. Гусь же не был способен для него выслеживать и ловить добычу без каких-либо врожденных навыков хищника.
   Гусар, теперь уже крадучись, и в то время, когда у земли начинали густеть первые сумерки, вернулся на свой двор. Он не полагался на помощь кошек. Те в этот момент своими пушистыми телами уже нагревали постель для старухи, которая имела обыкновение засыпать рано.
   Благодарная за свой сон хозяйка покупала кошкам рыбу и молоко. Конечно, им уже было не до мышей. А тех становилось все больше и больше. Сейчас их возня рядом с домом и у сарая стала настолько шумной, что Гусар легко определился с выбором пищи для Птаха.
   Первую мышь гусь клювом оторвал от земли за хвост и так донес ее до побитого сокола. Та пищала, раскачивалась и острыми зубами пыталась цапнуть Гусара за длинную шею. Других мышей, которых всю неделю затем Гусар таскал к холодильнику, приходилось предварительно притаптывать перепончатыми лапами.
   Птах за эти дни окреп, крылья набрали силу для перелета к озеру.
  
  
  
  

Проклятие Большой Черепахи

   Пожар не стал катастрофой для Мутного озера. Выгорел лишь один сектор прибрежной полосы, и она собой напоминала подкову, которую мог потерять проскакавший по небу неведомый конь гигантских размеров.
   К тому времени, когда здесь вновь появились Гусар и Птах, воздух еще был пропитан запахом гари. Ветер, дожди мало что оставили от пепла на земле и стали заметны первые признаки ее возрождения. Поверхность опаленной почвы пробили макушки растений, глубокие корни которых сохранили себя и, после избыточных страхов получив мощный импульс к жизни, пустили новые ростки. Засновали жужелицы. Эти жуки, разной расцветки - под изумруды, уголь и бронзу - всегда первыми появлялись на местах недавних лесных пожаров, когда угли еще не успевали остыть. Сюда надышаться сладкой свободой, пусть и с примесью остатков дыма, сбегались муравьи, с территорий, где обитали прежде в качестве рабов под гнетом других видов тех же рыжих насекомых из величественных башен.
   На обугленные остатки ивы сели вьюрки с оранжевым оперением на груди и головами, черными как ветки под ними. Это уже были другие птички, которые пережили иное, чем огонь, бедствие. Прежде, чем взяться за строительство своих гнезд в неповрежденной пожаром высокой траве, они тщательно оглядывали местность - не скрывается ли там враг, согнавший их с прежних насиженных мест на десятки километров. Не обнаружив его, в свое пение вьюрки добавляли веселые ноты и своей радостью они делились с сорокой, которая собирала, а затем на своем хвосте разносила новости приозерной жизни.
   - Лучше жить здесь на головешках, чем постоянно дрожать за жизнь свою и птенцов, - щебетали переселенцы.
   Птичий гам вывел Белого Ё из блаженного состояния покоя. Дракончик продолжал верить в то, что после его призыва Красный Дракон Лун покарал огнем неучтивых и строптивых духов озера и потому находил время для благодарственных медитаций у границы выжженной земли. Его впечатлил рассказ вьюрков о том, как всего лишь одна зеленая мушка уничтожила всякую жизнь на их родном и далеком отсюда озере. Сорока попросила самую говорливую птичку показать ей с высоты полета обреченное на погибель место, откуда прилетела стая новых поселенцев. Белый Ё, увлеченный историей о зеленом чудище размером с муху, вслед за рассказчиком и белобокой разносчицей новостей также поднялся ввысь.
   Они еще не поднялись высоко, когда вдалеке увидели темный монолит, похожий на корпус Полигона, перевернутый и поставленный на бок в лесу за железнодорожным вокзалом. Это был тот самый секретный объект, на который вышел Мастер Фа в своем поиске своей Анюты после ее исчезновения у озера Мутного. В стороне от этого строения располагались мертвые земля и вода.
   Сорока слушала вьюрка с его географическими пояснениями невнимательно. Ее будто беспокоило присутствие рядом китайского дракончика. Во всяком случае, она часто поворачивала голову в сторону, где находился незримый для нее дух.
   На высоте явно кто-то из них приобретал дополнительные качества: контуры Белого Ё могли стать для сороки осязаемыми из-за изменений в давлении и газовом составе атмосферных слоев. Могло случиться и так, что взгляд высоко взлетевшей сороки приобретал здесь неземную пронзительность.
   С той же прозорливостью сорока была способна разглядеть и приближение событий, масштабных своими катастрофическими последствиями для здешней местности.
   С пожаром ослабла власть Шуха. Иссякли доносы. Подземные ходы обрушили колеса тяжелых пожарных машин, копать новые коридоры Крыша уже не могла из-за зубов, поврежденных лисой. Сохранилась только часть прошлого жилья с входом, скрытым водой. Былую силовую поддержку в лице Ужаса затерзали сомнения. После того, как сгорели заросли болиголова, лягушки, приносимые в жертву без вкуса восточных пряностей, казались ужу отвратительно пресными, и тот иногда поглядывал на саму царствующую особу как на экзотическую еду.
   Резиденция лягушачьего короля Шуха на островке утратила золотое сияние. Желтый песок и кочка с прибившейся к ней березовой гнилушкой, на которой весной жерлянка триумфально вплыла во власть, поблекли под налетом пепла с близкого берега.
   В центре живого мира у озера между тем заблистала, во всех смыслах этого слова, китайская жаба, возвращенная после пожара дракончиком Белым Ё на прежнее жилье.
   Лягушки, оттиравшие медные бока Тянь-Нянь от копоти, напоминали мальчишек, получавших деньги у светофоров Лысой горы за быстрое мытье машин.
   Здесь также многое делалось в спешке, поскольку лягушек толпилось много, и они торопили друг друга в очереди за дырявыми монетами с пучками мыльной травы и водой.
  
   []
  
  
   Вначале китайские медяки были простой забавой, затем, через день-два, накопленная масса вернула им прежнее качество денег и они в этом смысле стали средством товарообмена по формуле бородатого германского экономиста "Товар-Деньги-Товар", где в роли товара для лягушек выступали мошки, мушки, комары из разных мест и разнообразных способов приготовления.
   Незамедлительно, как в химической реакции, случилось расслоение лягушек на, богатых и нищих, капиталистов и наемных работников, перед которыми замаячил призрак светлого будущего.
   Революция стала делом времени. Те же из лягушек, кто должен был претворить ее замыслы, сгорали в огне нетерпения. Вместо кропотливых просветительских трудов они устремлялись к своей цели через заговоры. За провалами в их организации следовали репрессии. Повара Шуха нашли замену болиголову и стали готовить Ужасу другую острую приправу, процесс поглощения которой перед лицом жертв уже сам по себе воспринимался как чтение смертельного приговора. Палач становился неповоротлив, часто засыпал на месте ужина.
   Но месть еще больше распаляла сердца заговорщиков.
   Тянь-Нянь невольно помогла им определиться с возможной формой будущего правления в виде конституционной монархии по примеру некоторых европейских держав. Медная жаба рассматривалась как лучший кандидат на корону без реальной власти.
   Мало кто предполагал, что Тянь-нянь, этот кусок начищенного до блеска металла, молчаливая и денежная кубышка, остановит волну насилия. На дне своей медной памяти она обнаружила древние и тихие способы, без революций, устранения правящих особ. Во многих случаях орудием коварной охоты служили растения или насекомые.
   Каким-то образом, быть может, благодаря той же китайской грамоте, неподатливой для восприятия обыденным умом, но позволявшей общаться двум созданиям былой Поднебесной империи, Тянь-Нянь и Белому Ё, арсенал для ухищренных восточных казней вскоре стал известен дракончику. В этом списке он увидел зеленую муху, именно ту, от которой вьюрки-переселенцы шарахнулись к Мутному озеру.
   Путь к объяснению того, каким ветром опасное насекомое из джунглей Юго-Восточной Азии занесло в здешние края, необходимо было опять же начать от стен пугавшего своей высотой секретного объекта.
   Когда-то для технической элиты этого учреждения у лесного озера был создан оздоровительный центр с лечением на основе целебных качеств местной воды. Между тем изобретательный ум не знал перерывов на отдых. Даже вне лабораторий он продолжал пробуждать новые идеи и единственным, что его угнетало, являлось оглушавшее кваканье лягушек. С тем, чтобы эти звуки не отвлекали от планов на более совершенные боеприпасы, на вьетнамских берегах порыжевшего от глины Меконга была найдена живая бомба для нелесских лягушек.
   Советская экспедиция негласно изучала тогда последствия американских бомбардировок. Мимо проплывали уже вздувшиеся туши серых буйволов.
   - Их тоже убили американцы?
   - Муха, - ответили вьетнамцы через переводчика
   - Гранатомет "Муха"? - представитель делегации жестами изобразил подготовку к бою отечественного однозарядного гранатомета и даже отступил назад, воспроизведя подобие отдачи после выстрела.
   Офицер местной армии отрицательно закивал головой, затем издал звуки, похожие на жужжание, показал глазами, что нашел причину шума, и тут же прихлопнул ее. Образ, созданный пантомимой, легко угадывался без слов.
   - Муха, - все же произнес переводчик.
   Зеленую муху в СССР вывезли в обычном спичечном коробке. Это был надежный контейнер для перевозки насекомых предельно простой конструкции из экологически чистого и сухого материала со свободным доступом воздуха через зазоры стационарной и подвижной частей. Коробок всплыл из детских воспоминаний нелесских изобретателей. По пути в школу они снимали с клейких листьев березок еще сонных майских жуков и все уроки, прикладывая спичечные коробки к уху, слушали музыку весны. В старших классах источниками весенних мелодий были уже иные создания - с двумя косичками и милой улыбкой, но эта музыка одинаково отвлекала от школьных занятий. Картины прошлой беззаботной жизни скрасили обратный путь советской делегации.
   Местными учеными в доставленном экземпляре по каталогу насекомых была опознана лягушкоедка с обозначением этого вида на латинском языке. Под нее в подвалах учреждения была открыта лаборатория по разработке средств защиты от биологического оружия, когда в атаку на противника запускались зеленые мухи.
   Гвалт лягушек на загородной оздоровительной базе тем временем достиг своего пика, лишавшего одних инженеров полета мысли, а других - возможности спокойного отдыха. Вот тогда из лаборатории произошла утечка исследуемого материала.
   Блестящая зеленая муха, готовая отложить яйца, лениво замелькала перед лягушкой. После того, как явное стремление недавнего подопытного насекомого стать легкой добычей, осуществилось, из его останков внутри лягушки вылезли прожорливые личинки. Уже скоро они ту же квакушку съедали изнутри.
   Число зеленых мух и их жертв множилось в невероятной прогрессии, пока у воды не прозвучало последнее "ква". Следующей мишенью стали рыбы. Затем личинки стали одолевать птиц и зверьков, поедавших мертвых рыб.
   Одна такая муха была замечена на обеденном столе и оздоровительную базу спешно закрыли.
   Эта история в пересказе Белого Ё для Тянь-нянь была наполнена неким восточным изяществом, которое создавали витиеватые речевые обороты вперемешку с почтительными обращениями к слушательнице и мифическим героям Древнего Китая. Красные глаза медной жабы вдруг начали увеличиваться и размеры их стали настолько большими, что рассказчик, не впадая в сон и не выходя за пределы своего сознания по примеру медитаций, вдруг рассмотрел в каждом зрачке подобие Красного Дракона Луна. При всей внешней схожести с оригиналом эти копии не повторяли его в суждениях и между собой общались как два независимых собеседника. Более того, они могли даже спорить друг с другом.
   - Этот недоучившийся выскочка постоянно роняет нашу репутацию, не имея за собой опыта, силы и мудрости, - высказался о Белом Ё левый Красный Дракон Лун.
   - А разве мы сами не были такими? - попытался снизить уровень гнева своего двойника правый Красный Дракон Лун.
   - Детство мы проводили в кратере извергавшихся вулканов, закаляли характер на дне холодных озер в вершинах заснеженного Тибета и только затем спускались к людям совершать подвиги, - по-прежнему кипятился левый Красный Дракон Лун.
   - Свой подвиг он совершит сейчас, когда для драгоценной Тянь-Нянь принесет зеленую муху и та, как редкой красоты изумруд, украсит ею будущую корону в этом царстве. Не так ли, малыш? - спросил правый Красный Дракон Лун.
   - Не так ли, малыш? - эхом прозвучало уже с левой стороны.
   Медная жаба и сама могла задать такой же вопрос, после того, как погрузила дракончика в мистическое представление с раздвоившимся Красным Драконом Луном.
   Белый Ё был готов совершить свой первый подвиг.
   В полет за мухой на Мертвое озеро дракончик отправился с двумя лягушками-синхронистками, которые не входили в ряды соучастников заговора и не догадывались о его существовании. Это были хорошо натренированные добытчицы дичи для королевской кухни. Они согласились лететь за зеленой мухой, чтобы, экзотической пищей угодив королю, продлить у него свои лицензии на охоту.
   Краснобрюхая жерлянка питалась кем и чем угодно, но всегда в пределах своего короткого языка, лишавшего ее способности не только квакать, но и ловить летающих насекомых. Она крадучись, как лев в африканской саванне, приближалась к своей жертве из водяных жуков, личинок, дождевых червей и прыгала на них с открытой пастью. За мухами и комарами для нее охотились другие лягушки. Удача редко сопутствовала одиноким мухоловам, поскольку добыча, перехваченная в полете их быстрым и длинным языком, незамедлительно проглатывалась самими же охотниками.
   Вот тогда появились первые синхронистки: они с противоположных сторон выстреливали в муху языками, смоченными слюной, которая на воздухе эти языки превращала в липкую ленту, похожую своими свойствами на ту, что вешают для ловли мух под потолком сельских продуктовых магазинов. Пойманная таким образом муха не могла быть съеденной кем-либо из охотниц и жужжала между их скользкими мордашками на пути к поварам. Обильно покрытые сладким кремом крылья жертвы затем теряли свои летные качества и приобретали значение королевского блюда.
   Охотницы-синхронистки, отобранные для рейда за зеленой мухой, в свою очередь, по замыслу заговорщиков, сами должны были сыграть роль наживки.
   Путь на Мертвое озеро по воздуху пролегал над левым берегом реки до железнодорожного вокзала, оттуда забирал вправо, и от сигнальных фонарей секретной высотки вел над лесом к заброшенному оздоровительному центру с безжизненным водоемом.
   Если бы Белый Ё в полете был даже похож на белый лайнер, никто бы на привокзальной площади и на территории военного объекта такого сходства не заметил. Дракончик оставался невидимым.
   Люди могли наблюдать только летевших по небу лягушек и их преследователей от самого Нелесска - шумную стаю грачей. Никто с земли, заметив квакушек, не кричал, при этом, как в сказке русского писателя Гаршина: "И кто это придумал такую хитрую штуку?" Зеваки, видя, как от самых смелых грачей, нападавших было на лягушачью команду, ни с того ни с сего летели пух и перья, торопливо крестились, полагая, что им явились первые признаки конца света.
   Зеленые мухи к тому моменту уже покинули территорию у мертвой воды. Они заселили всю столовую бывшего оздоровительного центра, где находили засохшие крохи, подлезая под холодильники и кухонные шкафы. Между этими коварными насекомыми, как в известной ситуации с пауками в банке, происходила внутривидовая борьба за обладание ресурсами тела кого-либо из нежданных гостей.
   Над появившимися здесь охотницами тотчас образовалось зеленая туча из мух. Хаотичное движение этих лягушкоедок быстро приобрело некую угрожающую упорядоченность и, если бы вдруг зазвучали барабаны, то такие маневры можно было бы принять за боевой танец индейцев. Мухи явно не умоляли гостей: "Съешьте нас, съешьте!", они уже были готовы рвать пришельцев на части, чтобы было куда пристроить свои личинки.
   Молнии, за которые можно было принять одновременно метнувшиеся ярко-красные языки двух синхронисток, мягко выхватили из этой тучи одну особь и с ней вылетели в открытую дверь в лапах Белого Ё.
   Уже через час на озере Мутном повара королевской кухни погрузили зеленую муху в крем со взбитыми сливками и подали ее, шевелившую лапками, на ужин Шуху. К утру с монархом было покончено. Дракончик перенес его тело, уже напоминавшее собой пестрый мешочек с прожорливыми личинками внутри, на Аничков мост и там сбросил его в трубу железной бочки, из которой загруженные дедом Митяем дрова только что пустили первый дым.
   На озере появилось несколько версий случившегося.
   На третью ночь старому знахарю приснился океан, преодолевая который на веслах, он достиг острова с гигантскими черепахами. Большая Черепаха во дворце у основания прибрежной скалы настороженно встретила лодочника, явно ожидая услышать недобрую весть. Дед Митяй рассказал о всех версиях, достигших его ушей, с объяснением причин неожиданного исчезновения жерлянки Шуха и ни один вариант не показался хозяйке острова достоверным.
   Большая Черепаха заявила гостю о своем намерении самой появиться на Мутном озере.
   Дубовая изба деда Митяя по-прежнему оставалась местом, где могли собираться призрачные духи живого мира, и от времени сна старого знахаря по-прежнему зависело время их встреч. Можно было подумать, что и сами встречи являлись плодом его сновидений.
   Сейчас деда Митяя одолела полуденная дрема. Зобарка с Харчем не тревожили его.
   Они гуляли улицами Лондона, который цыганенок разбил на берегу у переправы, где те или иные достопримечательности британской столицы обозначались камешками или ветками. Одинаково любимой ими, цыганенком и собакой, территорией был Зу, старейший зоопарк мира. Харч по мере продвижения Зобарки с русско-английским разговорником превращался в того или иного дикого обитателя клетки или вольера.
   В него любопытный посетитель выстреливал заученные на английском вопросы:
   - Как дела? Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Откуда прибыл? Ты учишься или работаешь? Кем работают твои родители? Какая сегодня погода?
   Цыганенок сам же и отвечал за Харча, заглядывая в словарик. В каждом случае собаке, изображай она слона или крошечную птичку колибри, наградой был прожаренный в масле листик чипсов.
   На встречу с Большой Черепахой дракончик Белый Ё взял с собой безмолвную союзницу Тянь-Нянь. Но сейчас его самого тяготило молчание медной жабы.
   Гостья опаздывала.
   Дракончик взглянул в окно. Одуванчики как природные часы, по которым он прежде мог определить время дня чуть ли не до минуты, уже отцвели, их некогда буйные седые волосы развеяны ветром.
   Большая Черепаха появилась в облаке капелек пота. Небольшое перо вьюрка, которое залетело в дом вслед за гостьей, долго витало в воздухе, и опустилось на пол только тогда, когда она, широко раскрыв ужасный по внутреннему строению рот, смогла восстановить дыхание.
   - Ты бы мне воды принес из озера, - обратилась она к китайскому дракончику.
   Белый Ё снял со стены подвешенный на гвоздь деревянный ковш, но остановился в открытых дверях. У крыльца уже знакомые ему две лягушки-синхронистки, так и не успевшие продлить лицензию на охоту, играли в чехарду: поочередно прыгали друг через друга, отталкиваясь от согнутой чужой спины по примеру прыжков через козла, вездесущего снаряда школьных спортивных залов.
   - Сейчас распоряжусь.
   - Не трогай их, - Большая Черепаха перехватила взгляд белого дракончика.
   - Сам слетай. Быстрее будет.
   Гостья лукавила. Ее не мучила жажда. Гигантские черепахи способны до полутора лет обходиться без воды. А если говорить о ней как о призрачном духе не только черепах, но и экзотических лягушек, то она могла в безводном режиме пребывать вечно.
   Большая Черепаха еще до появления в избе со стенами из дубов провела свое следствие. Она успела среди всего прочего расспросить синхронисток о полете за зеленой мухой и посчитала их слепым орудием заговора, в котором стала еще больше подозревать Тянь-Нянь, Белого Ё, а также деда Митяя, с опозданием сообщившего ей в конце океанского путешествия во время своего сна об исчезновении Шуха.
   Между делом Большая Черепаха, высоко оценив охотничьи навыки синхронисток и ту легкость, с которой они соглашались на любую авантюру, увлекла их планом направиться вместе с ней на Галапагосы, черепашьи острова у берегов Южной Америки. Там они могли избавить удивительные пляжи с черными, красными, желтыми и белыми песками от огненных муравьев, повреждавших черепашьи яйца. Лягушки могли бы также, прыгая по спинам гигантских черепах, вегетарианцев по своей натуре, срывать для них длинными языками сочные плоды гуавы, сладкого тропического яблока, по форме и вкусу вобравшими в себя дополнительные качества от лимона и груши.
   Сейчас Большая Черепаха давала возможность лягушкам-синхронисткам порезвиться перед дальним переходом.
   Вода, которую с озера в ковше доставил Белый Ё, несла в себе доказательства заговора.
   Большая Черепаха подула на ее поверхность. Поднялась рябь, на которой, будто на снегу, обозначились цепочки и узоры следов всех, кто недавно перемещался по озеру.
   Путь Шуха обрывался на его островке с королевской резиденцией.
   - А теперь узнаем птичью правду.
   Большая Черепаха дыхнула на перо прибрежного вьюрка, оно воспарило к потолку и, будто направляемое рукой художника, воссоздало картину перемещения безжизненного тела жерлянки от озера до Аничкового моста с изображением деда Митяя, разжигавшего печь.
   Щеки галапагосского гиганта, будто кузнечные мехи, раздули пламя ярости:
   - Всех раздавлю!
   Большая Черепаха двинулась на дракончика. Белый Ё в страхе, оставив Тянь-Нянь без своей защиты, вылетел в форточку.
   Медная жаба между тем не думала скрываться. Она вдруг оказалась на пути Большой Черепахи к спящему знахарю, в отношении которого могла быть реализована только что прозвучавшая угроза. Заморское чудище своими лапами, размерами подобными слоновьим ногам, пыталось растоптать преграду, затем пробовала перевернуть медную жабу на спину. Такое грубое обращение не причиняло боль Тянь-Нянь, напротив, она реагируя традиционно на чистку своих боков, грубо или нежно - без разницы, выплевывала перед собой древние деньги с дырочками.
   Монеты раскатились по полу и своим звоном разбудили деда Митяя.
   Большая Черепаха уже во дворе забросила к себе на спину лягушек-синхронисток и те, чтобы удержаться на скользкой полусфере панциря, приклеились к нему своими языками.
   Гостья набрала сказочную для себя скорость и по пути к переправе разметала по сторонам зоопарк Зобарки. Заметив русско-английский разговорник в руках подростка, Большая Черепаха вдруг взялась ругаться по-английски во весь голос.
   Цыганенок мог видеть только синхронисток, летевших над землей и, конечно, подумал, что это они обратились к нему на языке британцев. С помощью того же разговорника и прилагаемого к нему словарика он, насколько мог, перевел услышанные им обороты английской речи. И не понял, почему пролетевшие над его головой лягушки проклинали все и вся вокруг, обещали наслать черепашью армию для опустошения воды и суши, если заодно с этим исчез бы живой мир у озера.
  
  
  
  

Звезды говорят

   До места на берегу, где обычно сидел с удочкой Рыбодум, огонь не дотянулся. О пожаре напоминал застрявший в листьях запах гари. Отставному полковнику, маршруты армейской службы которого не проходили по горячим точкам, казалось, что так должна пахнуть война.
   Он уносился мыслями в горы Чечни. Названия вершин и ущелий там Рыбодум знал по топографической карте, которую ему достал знакомый еще по артиллерийскому училищу военный комиссар Нелесска. Поводом обратиться к старому товарищу стали первые открытки с Кавказа со словами, которые и после того, как появилась карта, повторялись в коротких посланиях: " Жив. Здоров. Воюю. Сын ".
   Отставной полковник не отвечал на такую почту, но и не уничтожал ее, держал открытки на тумбочке, иногда перечитывал перед сном, а затем, перебирая в памяти названия чеченских мест, гадал, по каким горам и ущельям бегает с автоматом его несостоявшийся полководец.
   Запах гари у озера вновь погрузил Рыбодума в Сашкину войну.
   Течение его мыслей однажды прервала Тыдра.
   Она вылезла из воды с щукой в зубах. Свою еще живую добычу выдра волоком подтащила к рыбаку, а сама, отбежав недалеко, занялась чисткой своей бурой шерстки с серебристым брюшком. В силу дарованного природой подвижного образа жизни она не могла сейчас залечь в траву и спокойно ждать осуществления своего замысла, когда старик должен был взять ее дань и уйти подальше с этого клочка земли - любимой площадки Тыдры для ее забав из-за одной особенности крутого берега.
   В одном месте вода размыла землю, и толстый слой дерна, лишенный опоры, не обрушился вниз, не разорвался на части, а образовал дугу, край которой уперся в мелководье. Зимой с этой горки выдра скатывалась на спине, оставляя глубокий след в снегу. Летом, еще до прихода Рыбодума с удочкой, она легко на той же спине скользила по склону с мокрой от росы травой, затем шумно шлепалась в озеро.
   Крупный калибр затопленной неподалеку пушки позволял выдре проникать в ствол и несколько минут, насколько хватало воздуха, свободно струиться до артиллерийского затвора, а затем снарядом, с широко открытыми глазами, устремляться к водной поверхности, поражая на своей траектории карасей или щук.
   Вблизи этого места своих зимних и летних забав у Тыдры к тому же недавно появилась нора. По всему озеру у нее, впрочем, было несколько других убежищ, которые она редко возводила сама, а находила брошенными другими зверьками и поселялась там. Где бы ее ни накрывала ночь, там поблизости она почти всегда имела собственное пристанище. Если рядом не было места для ночевки, то Тыдра сбегала к озеру и там, недалеко отплыв от берега, наматывала водоросли на перепончатую лапу и, перевернувшись на спину, тотчас засыпала.
   Эта же нора вблизи затопленной пушки нравилась выдре тем, что попасть внутрь можно было только из озера через подводный лаз.
   Ее также привлекло просторное и сухое основное помещение с множеством боковых ниш для хранения корма. По еще не обнаруженным выдрой каналам под землю проникал свежий воздух без сопутствующих ему сквозняков, особенно опасных для малышей. О последнем обстоятельстве уже надо было думать.
   Прошлой осенью Тыдра, грациозное создание в любую пору года, на несколько дней уходила с озера на реку, где выдры, одинокие по своему образу жизни, собравшись вместе, играли на воде, терявшей последнее тепло. Теперь она жила ожиданием детенышей.
   Продолжая исследовать нору и ее ходы, которые после обрушения во время пожара уже не имели длинных разветвлений, Тыдра наткнулась на дрожащую от страха водяную крысу. Это была Крыша, первая ябеда на озере. После исчезновения Шуха она не покидала свою нору, боясь мести обитателей приозерной полосы. Тыдра придерживалась золотого для всех выдр правила не занимать чужие норы при живом хозяине. Она уже была готова развернуться, но Крыша тонко завопила о помощи. Имея поврежденные зубы и не получая питания с королевской кухни, она голодала. Ее пища была скудной и ограничивалась личинками жуков и дождевыми червями. За одну рыбу в день Крыша уступила Тыдре свое жилье, оговорив также возможность остаться ей в норе, спать на коврике у входа, охраняя и содержа ее в чистоте.
   Тыдра всегда ловила рыбы больше, чем могла съесть, а ела она так, что уже через час новая волна голода и азарт опять гнали ее на охоту.
   Брошенная под ноги Рыбодуму щука не была повреждена зубами выдры. Обычно так бережно хищница обращалась с добычей, с которой прежде хотела вволю наиграться подобно кошке с мышкой. Эта рыба, как и в отношениях с водяной крысой, должна была стать предметом торга: от отставного полковника требовалось в обмен на щуку сменить свою дислокацию у воды.
   Рыбодум, возмутившийся такой дерзостью, ногой столкнул рыбу в озеро.
   Выдра нырнула вслед за рыбой и вновь вытащила ее на берег. Взгляд зверька уже был злым, обещавшим скорую атаку.
   Отставной полковник смотал удочку. Но и брошенную перед ним рыбину на этот раз забрал с собой.
   В этот день, субботу, он был на озере без Вари. Девочка и ее тетя Света посвящали выходные дни уборке, рынку, магазинам и кухне, где в больших кастрюлях и на больших сковородах готовили еду на всю неделю.
   Рыбодум пришел домой, когда Светозайная с племянницей, каждая в своей комнате, отдыхали после наведения порядка во всей квартире. Не зная, куда деть рыбу, отставной полковник постучал к бывшей секретарше и приоткрыл дверь.
   - Заходи, Варенька! Не стой на пороге. Смелее! - хозяйка не повернулась на стук и продолжала, сидя на стуле у окна, перебирать разноцветные карточки размерами с гадальные карты Таро.
   Рыбодум деликатно кашлянул. Светозайная явно не ожидала, что он так рано вернется с озера. Она вздрогнула, из рук выпало несколько карт. В них отставной полковник узнал Сашкины открытки с немногословным и однообразным приветом.
   Светозайная была явно смущена и напугана одновременно, будто вдруг вернулась в прежние служебные отношения с начальником оружейных мастерских, когда угроза незамедлительного увольнения стала осязаемой.
   - Я хотела у Вас цветы полить. Нечаянно тумбочку залила с письмами, - хозяйка, не вставая со стула, подняла оброненные на пол открытки.- Только вот просушила.
   Она кивнула на утюг, от которого веяло холодом, а никак не раскаленным недавно воздухом.
   За общим ужином хорошо приготовленная Светозайной щука была быстро съедена. Между тем рассказанные отставным полковником обстоятельства ее приобретения с участием выдры у Вари и ее тети вызвали улыбку, которая указывала на малую долю доверия к рыбацким историям.
   Перед сном Рыбодум перебрал возвращенные ему почтовые открытки. Не обнаружил одну из первых, полученных от Сашки в начале его службы на Кавказе, где тот, видимо, еще надеясь на переписку с отцом, указал номер своей воинской части.
   Он дотянулся рукой до ночной лампы.
   - Завтра поищу. На сегодня сюрпризов хватит.
   А через стенку, закрыв дверь на ключ, чтобы уже никто не смог ее застать врасплох, Светозайная вывела начальные слова обстоятельного письма: "Уважаемый Александр, пишет соседка Вашего отца Светлана Зайцева..." Она вдруг ощутила достигший ее поток энергии, исходившей от звезд чеченского ночного неба, и послала им ответный сердечный сигнал.
   Когда Светозайная с племянницей с утра ушли за продуктами, Рыбодум свою офицерскую сумку-планшетку, которая раскрывалась подобно детской распашонке на кнопочках, укрепил пластиковой разделочной доской с держателем для машинописных листов. Вместе с уже имевшимися гнездами для карандашей и ластика, а также отделения для хранения бумаги его полевая сумка приобрела контуры артбука - только-только обретавшего популярность в среде художников мобильного альбома для творчества на природе. Варя запрыгала от радости, приняв подарок. Он был сделан как нельзя кстати. Ее блокнот с рисунками уже поистрепался.
   На другое утро, приближаясь к месту своей постоянной рыбалки, отставной полковник в орешнике срезал длинную ветку и, очистив от листьев, превратил ее в упругий прут, с помощью которого он полагал отбиться от приставучей выдры. Варя, следовавшая к озеру за Рыбодумом, между тем продолжала сомневаться в правдивости его истории о поимке щуки.
   Но выдра так и не появилась. Ни в этот день, ни днем позже.
   Варя со своим артбуком из офицерской планшетки продолжила галерею обитателей озера и прилегавшей к нему суши.
   Срезанный ореховый прут, припасенный для обороны от выдры, со временем, месяца полтора спустя, высох и превратился в хворостину, когда Рыбодум у берега заметил необычный плот. Тыдра плыла на спине, удерживая на себе новорожденного щенка. Тыдренок мало чем был похож на детеныша собаки, но все, кто по роду занятий имел дело с выдрами, называли их детей почему-то так. У лисы - лисенок, у зайца - зайчонок, а у выдры - щенок.
  
   []
  
  
   Тыдра и Тыдренок, очевидно, обнаружив, что за ними наблюдают с берега, дальше поплыли на спинах отдельно друг от друга, рядом, не расцепляя свои прежде сплетенные вместе лапки.
   Обычно выдра скрывает свое потомство. Сейчас же явным было стремление хвостатой родительницы показать малыша, а вместе с этим и свою готовность наладить добрые отношения с людьми. От былой враждебности не осталось и следа.
   Смену настроения Тыдры еще раньше почувствовала крыса Крыша. Она стала получать от своей хозяйки уже две рыбы в день. К ее заботам о быте большой норы добавился уход за Тыдренком. Крыша оказалась примерной няней, пожалуй, только с одним минусом: героями ее сказок для малыша выдры являлись исключительно водяные крысы, хотя счастье, приобретаемое ими в конце повествования, мало чем отличалось от счастья любой другой зверушки или жучка.
   Тыдра и ее счастье в четыре лапки быстро привыкли к старому рыболову и девочке. Передвигаясь по берегу, зверьки находили кучу поводов привлечь к себе их внимание и, почувствовав его на себе, явно наслаждались этим.
   Отвлекаясь на это время от своих прежних мыслей о Сашке, Рыбодум также испытывал некоторое душевное облегчение. Между тем большая и маленькая выдры всегда держались на небольшом расстоянии от людей и издавали угрожающие звуки, если Рыбодум и Варя пытались приблизиться к ним - не то чтобы почесать за ушком, а лишь прикоснуться к их шерстке.
   Корм из рук человека, как ожидалось отставным полковником, мог бы помочь преодолеть последние преграды во взаимном общении. Отправляясь на рыбалку, он теперь укладывал в свой рюкзак на пару бутербродов с ветчиной и сыром больше прежнего, для Тыдры, а для Тыдренка покупал по пути бутылку молока у теток, торговавших с ящиков на земле.
   Воздух у озера наполнялся аппетитными запахами, и однажды их волна достигла Харча. Пес появился на берегу, и, радостно виляя коротким хвостом, стал глазами выискивать повелителя еды. Это были последние мгновения тишины, которая затем была смята воем выдры, писком ее детеныша, лаем собаки и криками людей, пытавшихся разнять драчунов.
   Вдобавок из норы примчалась затворница Крыша, устрашающие звуки которой, проходя через остатки зубов, превращались в разбойничий посвист.
   Мамка и нянька в порыве защитить Тыдренка в клочья рвали незваного гостя, пока тот не обратился в бегство.
   Из кустов за этой шумной потасовкой, не вмешиваясь в нее, наблюдал Зобарка. Отставной полковник с удочкой в руках, как знаток военной тактики, знай он предысторию появления мальчишки с собакой у озера, назвал бы случившееся разведкой боем.
   Без Люцика здесь снова не обошлось.
   Разоблачение его аферы с просроченными продуктами "Карпатам" большого урона не причинило. Судьба кафе, расположенного рядом с военным объектом, и без того была предрешена событиями на киевском Майдане, который, в политическом смысле, развернул Украину с востока на запад. Заведение могли закрыть и опечатать. А так даже обозначилась выгода при его продаже.
   Люцику даже не пришлось отказываться от работы на "Полигоне" из-за любопытного охранника. Мастер Фа уехал в Москву, где по своему профилю стал работать в службе безопасности музея-заповедника Царицыно. Свободное время он проводил у прудов с лебедями. От грустных раздумий об Анюте его не могли отвлечь даже китайские туристы с флажконосцем впереди группы.
   Но письма от девушки получал только Люцик. Милая ему Анюта-Ганусик не стала посвящать свое время уходу за его престарелым родителем, а с головой ушла в янтарный бизнес по примеру соседей, которые свои огороды превратили в прииски драгоценного камня. Но жестокие конкуренты наняли банду. Вместо лошадей - внедорожные автомашины, вместо длинноствольных револьверов - автоматы Калашникова, а в остальном она будто сошла с экрана американского вестерна со стрельбой и взрывами при попустительстве продажного шерифа. Налетчики разрушили местный промысел и, видимо, угадав в подруге Люцика человека, близкого им по духу, на прощанье посоветовали ей заняться вывозом выдр. За кордоном те в качестве домашних животных стоили больших, опять же, американских денег.
   Люцик после рассказа Ганусика нашел цыганенка на Аничковом мосту и попросил его найти на озере места обитания выдр. Харч, который сопровождал Зобарку в его поисках, невольно помог ему, бросившись вперед на запах еды. За что и был покусан выдрой. После обработки ран дедом Митяем и перевязки их пестрым ситцем собака с ее постоянно виляющим хвостиком стала похожа на новогоднюю хлопушку.
   При других обстоятельствах, без детеныша, выдра при виде Харча вряд ли напала бы на него, наверняка, скрылась бы, поскольку одичалые собаки, приобретшие волчьи повадки за долгое время жизни на границе города и леса, оставались ее злейшими врагами.
   Неожиданно возникла и другая, не менее страшная угроза. Большой коршун, который прежде парил в небе у реки, расширил пределы своей охоты. Но в тот же день, когда пернатый хищник появился над озером, на береговой мысок, облюбованный выдрой с Малышом, приковыляли, похоже переваливаясь с бока на бок, домашний гусь Гусар и сокол Птах, еще не окрепший после сражения с грачами и пожара. С приходом такой команды спасателей коршун облетал это место стороной.
   Жизнь здесь стала складываться по примеру известной истории с теремком, где иллюстрациями могли стать Варины рисунки.
   Несколько работ из артбука племянницы Светозайная показала мэру Нелесска.
   Услышав название озера, градоначальник явно оживился и сам напросился на воскресную рыбалку.
   Однако с удочкой под боком у отставного полковника он просидел недолго. Попросил Варю познакомить его с прибрежной природой.
   Но живой и растительный миры у озера, очевидно, его мало чем впечатляли. Восторженный рассказ девочки городской чиновник слушал краем уха и его взгляд не задерживался на красотах естественного происхождения.
   Лишь в одном месте мэр задержался. Ему почудилось, что из травы на него с любопытством смотрит желтое существо.
   Он нагнулся и, поискав глазами, поднял кленовый лист, правда, не такой желтый, каким он казался прежде.
   - Ну да, до осени еще далеко, - его мысли тотчас перескочили на другую тему.
   Между тем высокая трава действительно скрывала медную жабу Тянь-Нянь. Опасения от встречи с человеком отступили перед ее жгучим любопытством взглянуть на живого носителя похожих фокусов с монетами.
   Мэр не пошел дальше выгоревшей полосы в сторону железнодорожного вокзала. Взял листок у Вари, схематично нарисовал озеро и выше его вывел крупную точку. От нее начертил разбегающиеся влево-вправо лучи и попросил свою спутницу Светлану пометить наиболее благоприятные направления с учетом энергетики звезд, не видимых глазу сейчас в полуденное время.
   Осмотрев после этого свой эскиз, мэр спрятал его в свой карман и удовлетворенно потер ладошки со значением, которое также вложил и в растянуто произнесенное слово "Т-а-а-а-к!"
   В новых идеях купался и Люцик. Узнав от своего бывшего компаньона Зобарки о том, что на озере живут всего две выдры, он посчитал предполагаемые затраты несопоставимыми с возможной выгодой, но не отказался от денежных планов. Люцик решился на постройку небольшой зверофермы за Аничковым мостом, где, перегородив Безымянку, мог получить и водоем для будущих элегантных живых забав в западноевропейских особняках. Одновременно со зверофермой у него появилась бы место, куда он мог свозить из Полигона просроченную рыбу на корм выдрам.
  
  
  
  

Пушка

   Как ни странно, но идея, которая завладела мэром еще раньше его похода на Мутное озеро, имела также небесное происхождение. В рамочке на стене служебного кабинета у него висела спутниковая карта Нелесска с изображением противоположного от города берега реки, на небольшом отдалении от нее в зеленое обрамление из кустов и деревьев была заключена небесно-голубая бирюза озера. Градоначальник часто подводил к ней столичных гостей, которых мотивировал вкладывать деньги в развитие региона. Тогда на горизонте и нарисовалась дорога на противоположном от Нелесска берегу реки. Новый проект помог бы разгрузить город от автомобильных пробок, неимоверно больших для провинциального центра.
   Листок из Вариного артбука со схемой, криво нарисованной мэром чуть ли не на коленке, стал первым материальным объектом в осуществлении призрачного проекта.
   Дорога могла пройти и подальше от озера, если бы мэр не увидел в этом природном уголке свою вишенку на торте. Это уже был проект, время которого могло наступить после открытия новой автострады.
   К началу строительства на месте, которое градоначальник обозначил точкой на своей схеме, скопилось немало японской техники различного назначения. Первая колонна должна была освободить от зарослей линию будущей трассы. За лесной техникой предполагалось пустить агрегаты для создания основы из песка, гравия, сетки и смолы поверху по типу многослойного пирога, залитого шоколадом. Укладчики асфальта и катки уже были подвезены для завершающего этапа.
   По своим габаритам, от бульдозеров почти в пять метров высотой до миниатюрных разметочных машин, дорожная техника напоминала собой стадо гигантских черепах с черепашками. Эта масса железа и плоти должна была растоптать жизнь у озера. Страшное проклятие Большой Черепахи, тяготевшее над ним, дождалось своего часа.
   Рыбодум не свернул свои походы к озеру. Но появлялся там с удочкой ближе к полудню. С утра же, чтобы остановить возведение дороги или ее от озера отодвинуть куда подальше, он ходил по инстанциям, или, как он сам называл этот маршрут, по штабам.
   Светозайная помогла ему попасть на прием к градоначальнику, напомнив тому прошлую рыбалку с отставным полковником и заранее сказав о цели его визита.
   Но хозяин кабинета не отошел далеко от привычной схемы первых контактов с любым посетителем.
   Сделал вид, будто внимательно всматривается в Рыбодума:
   - А ведь мы где-то уже встречались.
   На том гвозде, где прежде висела спутниковая карта Нелесска, уже красовался эскизный проект новой автострады с потоком ярких автомашин, светофором и пешеходами. Если бы в группе ожидавших зеленого сигнала на пути к озеру были изображены не люди в строгих костюмах, а грибники с корзинами и рыболовы с удочками, то рисунок вызывал бы больше доверия.
   В словах мэра правду также нужно было непросто найти, как и редкий гриб:
   - Вашу инициативу мы вынесем на общественное обсуждение, как только люди вернутся из летних отпусков.
   - Потом будете ждать окончания дачного сезона, - вздохнул Рыбодум.
   - Конечно, люди должны убрать урожай, выращенный своими руками.
   - А там время подойдет открывать дорогу. Красную ленточку разрезать.
   Бывший начальник оружейных мастерских, после их ликвидации отправляя пушку на дно озера, лишь хотел спасти ее от переплавки. Теперь на нее появились иные планы.
   Небольшой саперной лопаткой Рыбодум вырыл несколько тайных мест на берегу недалеко от затопленной пушки и на тачке перевез туда из кладовки под домом ручную лебедку со стальным тросом, ведро и тряпки, машинное масло.
   Отдельное укрытие подготовил для переносного ревуна.
   Аппарат был, как вся военная техника, окрашен в зеленый цвет, своим видом и принципом работы напоминал кухонную мясорубку больших размеров. Надо было вращать ручку - чем выше скорость, тем громче механический вой, способный предупреждать население об авианалетах противника. Ревун, прежде не имевший какой-либо практической пользы, хранился как память о старых друзьях из окружного штаба. Уже списанное устройство те со словами, будто заимствованными из старого мультфильма, в шутку подарили полковнику при проводах его в отставку:
   - Ну, ты сигналь, если что!
   Но и без ревуна здесь вдруг стало шумно. Первая черепаха из японской дорожной техники вгрызлась в деревья, пробивая просеку у края озера.
   Рыбодум закрепил за ствол ближнего дерева ручную лебедку, разделся, аккуратно, как солдат-первогодок, сложил на берегу одежду. Он в этом году еще не загорал. Прищурившись, посмотрел на жаркое летнее солнце и зябко передернул плечами. Зацепив рукой петлю тросика из стальной проволоки, отставной полковник тяжело поплыл от берега. Его голова вдруг напомнила собой поплавок при поклевке большой рыбы - то скрывалась под водой, то шумно всплывала на поверхность. Наконец пловец подцепил тросиком затопленную пушку и уже легко, саженками, поплыл назад. Основательно намучившись, Рыбодум лишь немного подтянул ее лебедкой к берегу.
   Помыться на Аничковом мосту можно было по цыганскому правилу: где тазик, там и баня. Парную здесь заменяла выгруженная от угля любая большая бочка, оборудованная для сжигания дров и еще хранившая жар. Там же одновременно нагревалась вода в тазиках. Смыв пот и сажу, дед Митяй и Зобарка еще не чувствовали себя заново рожденными. Большие ножницы и механическая машинка для стрижки завершали дело.
   Хозяин дубовой избы после помывки выглядел куда моложе прежнего - с проседью в русых волосах, укороченной бородой и усами как у писателя Достоевского средних лет.
   В таком виде дед Митяй вышел на сигнал автомашины, настолько широкой, что та не могла проехать через переправу над Безымянкой:
   - Митя! Ром Митя! - кричал незнакомец. Обращаясь к деду Митяю как к равному среди равных и употребляя слово "ром", он явно высказывал тому свое уважение из-за его известности в цыганском мире. Гость далеко не отходил от своего стального коня, как не оставил бы настоящий цыган без присмотра дорогую ему лошадку в чужом таборе.
   Цыган вытянул руку навстречу, на ладони лежал амулет, который когда-то ученик Палюли выточил из обугленного молнией дуба:
   - Узнаешь?
   Знахарь кивнул.
   - Мне сказали, что угадаешь. Для тебя этот знак, чтобы передал мне Зобара.
   - Что-нибудь на словах Зара просила передать?
   - Я не видел ее. Ты же знаешь, как у нас происходит: одному сказали, тот второму передал, второй третьему... И обратно пацана твоего я передам эстафетой тем же путем.
   Дед Митяй так не привязался к Зобарке, был к нему сдержан в проявлении чувств по этой причине - ни строгости, ни ласки - и распрощался с мальчишкой, во всем не испытавшим нужды, без сожаления.
   Зобарку также не растрогала предстоящая разлука со старым знахарем.
   - Прощайте, сэр, - учтиво и сухо произнес мальчишка.
   Куда сердечнее прошло расставание с Харчем. Красный язык собаки, пробиваясь наружу сквозь тряпичные пестрые бинты, слизывал слезы цыганенка.
   - Когда я перееду в Лондон, обязательно тебя туда заберу, - клялся тот в ответ.
   Перед тем, как машина с Зобаркой тронулась прочь, гость дружелюбно приобнял деда Митяя :
   - Береги себя, ром!
   Старик махнул вслед рукой и обнаружил, что сжимает в ней магический оберег старой цыганки. Он попытался остановить путешественников, чтобы вернуть его. Машина посигналила в ответ и скрылась из виду. Там, вероятно, отнеслись к настойчивым жестам хозяина Аничкова моста как к прощальным пожеланиям счастливой дороги. А вдруг Зара таким образом захотела избавиться от воспоминаний о прошлой жизни в таборе у Нелесска?
   Пробитая просека, как подзорная труба дала возможность от озера рассмотреть дальние очертания строящейся зверофермы Люцика.
   И вот странное дело! Как только новый корпус выводился под крышу, так сразу его испепелял огонь. Люцик заметил связь пожаров с ходом строительства зверофермы. Но поджигателя не мог поймать.
   Пожарная команда после выезда сюда, уже за обедом, на скорую руку устроенным Люциком в благодарность за то, что на этот раз им удалось сбить пламя, не успевшее все превратить в головешки, высказывала ему массу версий о причине появления огня.
   Историю об опасности мест, где прежде располагался табор цыган с невидимым глазу забором из их заклятий, сменяло повествование о зарытом здесь цыганском золоте, к которому не допускали молнии-огненные змеи. Люди, менее романтичные, говорили об искрах, что могли при сильном ветре долететь от печей Аничкова моста.
   Уже знакомый по пожару на озере продвинутый пожарный вспомнил летописную историю о возмездии киевской княгини Ольги за гибель князя Игоря. Осажденный княжеской дружиной город мятежников был сожжен дотла взятыми прежде в качестве выкупа с каждого двора птицами.
   - По три голубя и по три воробья. Привязали к их лапкам фитильки, отпустили на волю, а те вернулись в свои гнезда под крышами домов. Исторический факт, кстати. Не вашим байкам пример, - поднял свою значимость рассказчик, который во время спокойных дежурных смен не спал, а набирался знаний, не раз перечитывая газеты с разгаданными им же самим кроссвордами. - А вот если бы древние горожане к тому времени уже имели свою пожарную команду и не скупились на ее содержание, как это сейчас происходит, то, быть может, сумели избежать несчастья.
   Между тем пересказ древнего текста из всех озвученных прежде версий оказался ближе всех к истине.
   Накануне пожаров вблизи зверофермы из вечерних сумерек появлялись две большие птицы, неуклюже ковылявшие с дымящимся прутом.
   Птах к тому времени уже набрал прежние силы для охоты с подоблачной высоты. Оттуда он однажды заметил Люцика, который на своей машине обычно доставлял из Нелесска строителей зверофермы. Алтайские духи снова призвали Птаха за свой небесный стол. Они воспламенили в сердце Птаха месть контрабандисту за уничтоженные в железнодорожном вагоне соколиные яйца, потерю родных ему и далеких сейчас ландшафтов с ярко синими горами и изумрудными долинами.
   Сокол и домашний гусь Гусар не могли по воздуху перенести тлеющие угли от печей Аничкова моста, поэтому были вынуждены неспешно передвигаться по земле.
   Огонь, от пожара к пожару, превратил в пепел денежные накопления Люцика от его прежних авантюр. Хватило на билет до Карпат, подарки для отца и Ганусика, а также на дорогую, но занятную книгу средневекового немецкого автора об истории янтаря.
   Из-за близости к воде насыпь для автострады стала разъезжаться и проседать. Дорожники на этом участке расширили откосы, потеснив озеро сброшенным в него срытым грунтом вперемешку с песком и щебнем. Вода поднялась и по старой протоке, которая прежде на лето обычно пересыхала, устремилась к реке.
   После того, как некоторый объем озера перелился в реку, из глубин показался ствол пушки. Рыбодум повторил попытку вытащить ее на берег ручной лебедкой. На этот раз маневр удался.
   Отмытое от грязи артиллерийское орудие сохранило покраску, произведенную после ремонта. Небольшая смазка вернула боевые качества.
   На ночь отставной полковник забросал пушку ветками. С утра юркий колесный трактор невесть какой организации перетащил ее на уже укатанное под асфальт полотно новой дороги. Рыбодум заверял тракториста, что отсюда пушку, как ценный экспонат, должны были якобы забрать в подмосковный музей оружия. Впрочем, объяснения казались лишними - за заранее полученное и, судя по веселому настроению, частично уже реализованное вознаграждение тот без каких-либо вопросов готов был перевезти даже ракету.
   Трактор, пыхтя забавными колечками, быстро укатил. А на дорогу выкатился большой бульдозер с блестящим ножом для отвала земли. Гигант, не снижая скорости, двинулся на пушку с явным намерением сбросить ее с дорожной насыпи.
   Рыбодум зашел за броневой щит пушки, крутанул там ручку ревуна и жуткий вой потряс округу.
   Машинист бульдозера спрыгнул на землю:
   - Мужик, ты что? Очумел?
   - А как тебя еще было остановить? Да вот еще и пальнуть можно. Прямой наводкой, - отставной полковник посмотрел на дорожный агрегат так, будто его взгляд был неотъемлемой частью прицельных приспособлений, отступил за броневой щит пушки.
   Ствол орудия тотчас пришел в движение. Он остановился в положении, когда снаряд после выстрела непременно бы разнес кабину японской техники.
   Снарядов, конечно, не было. Яростное желание спасти озеро не могло их заменить.
   Вновь рявкнула сирена. Внешне похожий на связку противотанковых гранат, ревун полетел навстречу желтой громаде. При ударе о стальной ковш он смог выдавить из себя лишь тонкий писк.
   За историю с пушкой отставной полковник, обвиненный судом в мелком хулиганстве, поплатился десятью сутками ареста. После отказа выходить под конвоем и с метлой на уборку улиц Нелесска его на весь срок под стражей лишили также горячих супов и борщей.
  
  
  
  

Великое переселение

   Едва уровень озера стал ниже входа в нору Крыши, как ее квартиранты Тыдра и Тыдренок, образовав плот, уплыли вниз по протоке к другим берегам. Водяная крыса пожелала им соединиться с большой семьей речных выдр. Сама же, оставшись в одиночестве, нашла себе занятие в многочасовых наблюдениях из своей норы, будто из открытого настежь окошка. Она предсказывала погоду, спасала мелкую живность, творила и другие добрые дела, помогавшие ей восстановить былые отношения с соседями по общежитию у озера.
   Уж по имени Ужас вначале также поплыл по протоке к реке, но на середине пути ухватился за корягу и выполз на лучшее для себя место. Здесь недавняя дурная слава о нем, как королевском палаче, догнала прежние легенды о помеченном солнцем победителе империи дряхлых змей. Внутренняя природа Ужаса обрела равновесие, когда его одновременно, и в равной мере, любили и ненавидели.
   В большом движении, в которое пришел живой мир у мелеющего озера, потерялась пиявка Обнимашка. Среди обитателей приозерья нашелся тот, кто видел, как она прилипла к лапе Великой Черепахи и была унесена прочь.
   К исчезновению Обнимашки действительно могла быть причастна гигантская черепаха. Не та, которую дважды заносило сюда с Галапагосских островов, а похожая на нее японская техника, большим ковшом зацепившая у дороги озерную отмель и вместе с ней, вероятно, и любопытную пиявку.
   Если бы Рыбодум по своей натуре был не философом, а математиком, то ночами в камере изолятора его, окунувшегося в учение о хаосе, несомненно, надолго бы в свой плен взял головокружительный парадокс так называемого эффекта бабочки. Даже малейшее вмешательство в ход естественных процессов живой и растительной природы обязательно бы нарушило баланс ее сил и со временем повлекло за собой катастрофические последствия. В классическом случае с бабочкой трепет ее крыльев вызывал стихийное бедствие на другом краю планеты.
   Изменения, которые произошли на озере, также имели похожую своей эфемерностью причину: выдра Тыдра, наблюдавшая за своим Тыдренком у воды, мило улыбнулась; ее улыбку отобразила Варя в своем артбуке; рисунок затем понравился мэру и вызвал его интерес к озеру; во время рыбалки обрела очертания его идея о строительстве автотрассы; укрепление дорожной насыпи предопределило обмеление озера, что затем привело в движение к новым местам обитания местную фауну.
   Наступила очередь птиц.
   Мелких вьюрков беда с озером мало затронула.
   Кормовая среда крупных птиц между тем стала испытывать изменения, что и сам водоем. Ее пределы, вширь и вглубь, опасно сужались, терялось былое разнообразие пищи. Ждать наступления осени, времени дальних перелетов на юг, было нельзя.
  
   Беспокойный сон деда Митяя в его дубовой избе на Аничковом мосту и в этом случае был использован духом Великой Птицы в образе дикой гусыни для инструктивного занятия перед перемещением птиц к ее северным водоемам.
   На голове у нее был кожаный шлемофон с очками. Такую же экипировку военного пилота-истребителя она передала домашнему гусю Гусару:
   - Ты будешь за командира экипажа. Нарабатываем навыки, формируем команду.
   Задачи, несмотря на их краткую постановку, требовали для своего исполнения немало времени.
   Просто так собраться вместе и разом улететь птицы не могли из-за особенностей каждого их вида.
   Сокол Птах в дальние рейды отправился бы, как заведено среди таких птиц, только в одиночку. Другие птицы, напротив, перед отлетом сбивались в стаи. Цаца, как и все серые цапли, в путь могла пуститься после заката солнца, а дневное время проводила на земле. Чил вместе с черными аистами проделывал дневные перелеты, ночью кормился и отдыхал. Дикие гуси летали в зависимости от традиций в местах своего расселения - одни стаи поднимались ввысь с рассветом, другие - с первыми звездами ночного неба.
   После того, как старая хозяйка погнала Гусара со двора, тот уже не испытывал былой привязанности к ней, на дне его прошлых чувств болтались лишь остатки жалости. Домашний гусь был готов лететь с озера в любое время дня, но и сам не знал еще, хватит ли сил на изрядные расстояния. Он также не мог передвигаться на больших высотах.
   Для пернатых у озера Великая Птица являлась невидимой, ее присутствие обозначалось через команды, озвучиваемые сейчас Гусаром.
   Юный дракончик Белый Ё издалека наблюдал за тренировками и многому учился сам, особенно навигации, также готовясь к долгому перелету с Тянь-Нянь.
   Своеобразные предполетные курсы были успешно завершены, по карте проложен маршрут к тундровым озерам.
   Пролетая над домом хозяйки, Гусар не сдержался и загоготал, чтобы та его узнала, а затем осенью, с первыми заморозками, не сбивала попусту ноги на приозерных кочках в его поисках и лишний раз не плакала, теряясь в догадках, кто бы его мог съесть.
   Старуха из-под ладошки взглянула на птичий клин. Впереди летел гусь, за ним по разные стороны держались цапля и аист. Сокол, находясь в арьергарде, прикрывал небесный караван от других хищных птиц. А вот от шальной мысли, которая вдруг мелькнула в голове старухи, Птах не смог уберечь своих товарищей по полету.
   "Ружье бы мне!" - подумала хозяйка.
   Воспоминания о прошлом тотчас погасили в ее глазах охотничий пыл.
   В последний вечер накануне войны столичный студент, который приехал на каникулы в Нелесск, назначил ей свидание в городском парке. Возражений не было - молодой человек уже занял место в девичьих перспективах на семейную жизнь. Пережидая дождь в тире, она купила с десяток пулек, половину из них отсыпала своему спутнику. После первого неточного выстрела студент к винтовке больше не притронулся. Она же, скрывая, что уже имеет значок "Ворошиловского стрелка", буквально расстреляла все мишени.
   В тире от непогоды пряталось немало молодежи. Пока снайперским талантом девушки вокруг громко восхищались, ее кавалер незаметно исчез.
   "Ну что я за ворона!" - кляла она себя всю ночь, плача в подушку.
   Через несколько часов началась война. Уже в победные дни она узнала о гибели несостоявшегося жениха в рядах московского ополчения, куда записывали даже инвалидов по зрению.
   Хозяйкины кошки, угревшись на крыльце, угадали своего питомца Гусара во главе птичьего клина. С места, однако, не тронулись. Лень и возраст одолевали их, и утреннее солнце своим теплым светом уже пролилось на них сладким тягучим медом, каждой каплей которого старухины любимицы сейчас неспешно наслаждались.
   Светлану Зайцеву начальник оружейных мастерских некогда назвал Светозайной за ее стремление все объяснить светозарными лучами космоса. Сейчас ее можно было именовать Светознайной, поскольку она, работая в мэрии, была в курсе городских новостей, знала тонкости работы местных учреждений, даже такого, как изолятор временного содержания для всяких там хулиганов.
   Она на дежурной автомашине мэрии встретила отставного полковника, когда тот был освобожден после десяти суток ареста. Кислый запах камеры пропитал его одежду и тело. Водитель ехал с открытыми окнами.
   Рыбодум закашлялся.
   - Может, таблетку? - спросила его Светозайная.
   - На здоровье не жалуюсь.
   - А к сюрпризу как отнесетесь? Без волнения?
   - Съем с удовольствием!
   Рыбодум улыбнулся в предвкушении снятого с огня наваристого борща со свиными ребрышками в тарелке больших размеров. Других сюрпризов не ожидал.
   - Вот угадал же, - похвалил себя Рыбодум, когда переступив порог квартиры, втянул в себя кухонные ароматы, настолько сильные, что те вытеснили собой запахи арестантской жизни.
   На звук знакомого голоса Варя выскочила из своей комнаты и с визгом повисла на недавнем арестанте, стараясь не уколоться о его поросшее щетиной лицо.
   - Дедушка, у нас здесь такое!
   - Знаю, милая, знаю ваши тайны. Сейчас приведу себя в порядок и за стол!
   Дверь его комнаты не была заперта. Это не удивило Рыбодума. Очевидно, к его приходу была затеяна уборка. Через окно, незакрытое шторой, бил сноп солнечного света, ослеплял своей яркостью.
   Сразу было не разглядеть человека, от окна шагнувшего ему навстречу с широко распахнутыми руками:
   - Ну, здравствуй, батя!
   Затем за столом Рыбодум, уже смывший духовитые следы от камеры, совместил два удовольствия - ел борщ, каждый раз шумно дуя на ложку, и слушал Сашкин рассказ, своим изложением при отсутствии эпитетов похожий на боевой отчет. Стала понятной причина его появления здесь. Сын оставил службу на Кавказе и вот уже три дня в Нелесске пытался найти согласие с мирной жизнью, которую в этот момент воплощала собой обретшая свое земное счастье Света Зайцева.
   Сашке уже было известно о похождениях отца:
   - Не ходи, отец, больше на озеро. В магазинах все купим - и красную икру, и красную рыбу, - он бросил мягкий взгляд на хозяйку. - Будешь внуками заниматься, полководцев воспитывать. С твоим-то опытом!
   Недавнее движение по открывшейся протоке в одну сторону, к реке, вскоре стало двухсторонним. От новости о медной жабе, наделявшей китайскими монетами каждого желавшего погладить ее бока, залихорадило обитателей речной полосы и оттуда, подобно золотоискателям Клондайка, к озеру двинулись экспедиции, прежде всего, легких на подъем лягушек. С тем, чтобы не собирать монетки в траве, они для Тянь-Нянь подтянули с реки пестрый фанерный щит с рекламой турагентства и надписью "Хочу на море".
   Если бы вместо загорелой девушки с бриллиантовой улыбкой был изображен Белый Ё, то эти слова, пусть и написанные иероглифами, сохранили бы прежнее значение. Дракончик рвался к любому из трех китайских морей. Но он не мог бросить у озера медную жабу, опасаясь гнева Красного Дракона Луна.
   Белый Ё посвящал каждый свободный час выбору маршрутов обратного пути, предпринимая пробные полеты в разное время дня.
   Ночью ориентиром ему послужило северное околополярное созвездие Дракон. Более двухсот входящих в него и видимых глазу звезд создали рисунок, сложный для восприятия Белым Ё. Не разобравшись с ним, он не мог найти вход во Дворец восточного мега-созвездия Лазурный Дракон, который сейчас занимал весь небосклон над его далекой родиной.
   Дневной маршрут Белому Ё уже был знаком. Дракончик как раз и прилетел по нему, выполняя поручение Красного Дракона Луна, из глубины Китая на Мутное озеро. Воздушная дорога пролегала над Великим шелковым путем до черноморского побережья, а дальше вела вверх над синим речным руслом.
   Тянь-Нянь же явно противилась своему возвращению. Ее молчание на просьбы молодого дракончика поспешить в обратный путь красноречивее всего говорило о нежелании следовать им. Жабу могли тяготить воспоминания о ее принуждении к добрым делам, когда она лишилась лапы. К тому же в Китае ее сразу бы обступила масса божков со своими нравоучениями, утратившими свою ценность еще в пору хождения древних монет с дырочками.
   Однажды терпение Белого Ё лопнуло.
   В тот момент, когда речные лягушки натирали жабу до блеска, успевая поймать монеты, выкатывавшиеся из медной пасти, он оторвал это красноглазое создание от рекламного щита. На несколько мгновений, пока дракончик примерялся, как удобнее удерживать Тянь-Нянь своими лапами в предстоявшем полете, она зависла в воздухе, а затем резко устремилась ввысь.
   Лягушки не обладали даром созерцания призрачных духов и, конечно, не разглядели белоснежного дракончика рядом с их взмывшим ввысь медным идолом. Они загалдели на все лады о только что пережитом ими явлении чуда, и эта какофония, точнее квакофония, звуков должна была прозвучать для Тянь-Нянь напутственной музыкой перед длительным странствием. Но надо было знать упрямый характер жабы!
   Путешественники еще не поднялись на нужную для полета высоту, как Белый Ё услышал внятно произнесенное слово "Луна". Никого другого кроме Тянь-Нянь рядом не было и, если кто-то мог сейчас что-либо сказать, то это могла сделать только она.
   Не исключено, что медная жаба в ясном небе, и правда, могла разглядеть луну. В солнечный день это ночное светило можно было наблюдать со дна глубоких колодцев, а Тянь-Нянь, если вспомнить ее похождения в пересказе Мастера Фа во время его первых свиданий с Анютой, уже имела колодезный опыт жизни.
   Медная жаба могла вслух также произнести имя Красного Дракона Луна, приняв за него пролетавший по околоземной орбите космический корабль с большими красными флагами на бортах и иероглифами, значение которых само по себе, еще до космического полета, должно было произвести впечатление на простых китайцев. Пилотируемый корабль был назван волшебной ладьей, орбитальная станция именовалась небесным дворцом. Люди, которые с полетом за пределы планеты приобретали в России известность как космонавты, а в других странах - астронавты, в Китае звались тайконавтами или мореплавателями по небесам.
   Дракончик был поражен тем, что Тянь-Нянь впервые заговорила, но еще больше потрясло упоминание ею имени Красного Дракона Луна. Белый Ё вздрогнул, ослабил хватку и Тянь-Нянь выскользнула из его лап.
   Белый Ё долго лежал на берегу реки, по-собачьи положив мордочку на вытянутые перед собой лапы, и не отводил грустного взгляда от водной глади.
   Жаба так и не появилась. Красный Дракон Лун не прилетел, не прислал в помощь даже захудалого водяного дракона.
  
   [].jpg>  
   Строительство дороги у озера Мутного (из местной фотохроники).
  
  
  
  

Послесловие

   Уже на следующем круге земного вращения вокруг Солнца, почти через год, в состоянии озера Мутного произошли изменения, причина которых однажды стала предметом спора между китайскими тайконавтами. Один, объясняя изумрудный цвет водоема, говорил о его вероятном заселении зеленым, серебряного отлива, окунем ауха, другой будто разглядел из космоса плантацию сочных речных водорослей - также непременную часть вкусных рецептов китайской кухни.
   Изголодавшиеся по земной пище тайконавты не увидели в диковинном цвете озера признаков тлена и увядания. А это были именно они, не окуни и водоросли, своим появлением пытавшиеся в памяти окружавшей природы оставить о себе последние и потому самые яркие впечатления.
   Из озера Мутного пропала рыба и отставной полковник выбрал новой площадкой своих раздумий берег Стежки, притока большой реки под Нелесском . Течение здесь было стремительным. Русло выделывало такие немыслимые извивы и петли, что вынудило для прямого железнодорожного сообщения возвести на небольшом отдалении друг от друга несколько мостов со сквозными фермами.
   Мысли Рыбодума здесь уже обращались к иным обстоятельствам жизни вокруг.
   За общим ужином, без Вари, задержавшейся в Москве, Светозайная рассказала однажды о своих служебных хлопотах по размещению беженцев с тяжелым багажом страшных историй о своей жизни в Донбассе. Сашка тут же высказал желание добровольцем записаться в ополчение. С этого времени Светозайная стала дома аккуратно обходить украинскую тему и на все Сашкины вопросы отвечать предельно уклончиво, применяя всю мудрость средневековых астрологов при составлении звездных прогнозов на будущее с желанием сохранить себя при любом исходе событий.
   Рыбодум, забросив удочку в единственном месте, где глубина не менялась, и не было причины отвлекаться на перемещение поплавка и грузила, насчитал в известных ему коленах своего рода до десятка представителей киевских и полтавских корней, когда вдруг всем доступным слуху пространством завладел оглушительный, многократно усиленный стальной конструкцией мостов, перестук тяжеловесных составов. Стежку пересекли платформы с танками и другой зачехленной грозной техникой, контуры которой уже не были известны ветерану.
   Направление движения было южным, к границам государства, где мелкий авантюрист Люцик поблек и затерялся в тени дьявольской фигуры классического Люцифера. Заокеанские охотники за скальпами новых индейцев стянули его своими удушающими лассо с мрачных западноевропейских скал в широкие украинские степи.
   Ночные всполохи артиллерийских разрывов там вскоре превратились в одно багровое зарево. И этот неестественный для здоровой жизни цвет мог быть первым признаком угасания Украины по примеру озера Мутного.
   Красный Дракон Лун, нарезая круги у китайского строптивого острова Тайвань и отгоняя от него назойливые звездно-полосатые авианосцы, заметил дальние отблески огня на другом краю материка и подумал о еще не вернувшемся с отчетом Дракончике Ё:
   - Молодец малыш. Мужает!
   Услышь Дракончик Ё одобрительные слова, он наверняка поспешил бы домой. Но ученик, хвост которого лишь немного отрос за время его миссии по спасению Тянь-Нянь, по-прежнему боялся гнева своего грозного наставника и не осмеливался нырнуть в речную воду, полагая, что ее плотность намного уступает морской воде и никаких сил не хватит вновь всплыть на поверхность.
   Опровергнуть ошибочное суждение помогла небезобидная забава с вороной.
   Одно время они вдвоем, Дракончик Ё и ворона, наблюдали с берега за скопой, бурой, с белесыми головой и низом хищной птицей. В один и тот же утренний час скопа прилетала охотиться за рыбой. Все движения были точны и изящны - птица будто специально была создана природой для этого занятия.
   Дракончик Ё, созерцая подобную сцену, получал утонченное наслаждение прекрасным. Ворона же училась у скопы добывать себе пищу. После каждой неудачной попытки ворона шумно возмущалась собой: глаза были не такими зоркими, когти - не такими цепкими, а крылья - не такими сильными, чтобы с добычей быстро подняться вверх.
   Свою лепту в этот раздрай вносил и бестелесный китайский дух: вначале из-за раздражавшей его вертлявости вороны, а затем просто из-за своего мальчишеского, применимо к возрасту драконов, озорства. В тот самый момент, когда охотница-самоучка готовилась пикировать на высмотренную сверху рыбу, Дракончик Ё, находясь вблизи, издавал звуки в подражание голосу скопы. Ворона от неожиданности прерывала полет, тормозила крыльями и хвостом, принимая вертикальную стойку и с нее срывалась вниз. Но однажды ворона, реализуя свой магический дар иногда видеть бестелесные создания, прицельно клюнула китайского шалуна.
   Дракончик Ё рухнул в реку. Только отлежавшись на дне, он пришел в себя.
   По мере его продвижения в поисках медной жабы и увеличения скорости этих маневров, былой страх перед водной стихией у него исчезал.
   Юный дракончик не догадался взглянуть вверх, иначе бы заметил, как траекторию его пути у самой воды точно повторяет ворона. Любопытство птицы взяло верх над ее потребностью в еде.
   Что случилось затем, неизвестно. Кому из них, китайскому драконьему подростку или вороне, досталась Тянь-Нянь, непонятно. И была ли она обнаружена вообще? Но с того времени местные жители, разделывая на кухне свой улов, стали все чаще находить в рыбьих потрохах ни на что не годные продырявленные монеты. Подобные медяки обнаружились также в прибрежном песке и как-то раз, в ветреную погоду, просыпались из вороньего гнезда.
   Восторженную статью местного краеведа об исторических находках с версией о пролегании Великого Шелкового пути через древнеславянские дебри, прочитали авторы российской части гигантского своими масштабами современного проекта сухопутной дороги от Восточно-Китайского моря до германского побережья Северного моря и после работы циркулем и линейкой включили эту территорию в свою схему. Начальный и конечный пункты выправленного маршрута были отмечены красным маркером, что делало их похожими на глаза Тянь-Нянь, обещавшими не столько финансовые выгоды, сколько новые приключения.
  
  Февраль 2022 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"