Аннотация: Профессиональный интерес русских и чеченских врачей в Грозном иногда приводил к их встречам и взаимной помощи. Но не от всех ран и хворей можно было излечить местное население.
Лекарственный сбор
Когда-то этот небольшой дом из кирпича, еще сохранявшего силикатную белизну, был жилым, заросший приусадебный участок с прошлогодними коричневыми яблоками на ветвях примыкал к нему. К фасаду крепился фабричного пошива флаг с красным крестом и неровно дорисованным к нему красным полумесяцем. Никакой наружной вывески не было.
- Медпункт какой-то, - предположил капитан Фомин.
- Не совсем так, - возразил его попутчик.
Фомин не спорил. Мнение Дока в этих делах являлось авторитетным: он был врачом из ОМОНа.
Милицейский отряд временно располагался неподалеку в здании грозненской школы. Фомин иногда появлялся здесь. Он легко сдружился с капитаном медслужбы, прикомандированным, как и Фомин, из одного и того же российского региона. Док уже имел опыт афганской войны. Его храбрость и пренебрежение военными рисками проявлялись естественным образом.
Он не сидел на месте, выезжал на "зачистки", развозил смены по блокпостам. Вечерами играл на гитаре, пел песни Визбора и маршевые версии на слова английского колонизатора Киплинга.
Это он, Док, предложил Фомину наведаться к чеченским врачам:
- Сколько раз проезжали мимо и ни разу не зашли. Стыдно: мне как врачу и тебе как человеку от прессы.
И вот сейчас они вдвоем подходили к объекту своего любопытства. На улице, у палисадника с вызубренным древним штакетником, остался разъездной "уазик" полка внутренних войск, самодостаточного соседа ОМОНа по месту дислокации в Грозном.
- Медпункты бывают на заводах или на селе с одним врачом, как правило, средней квалификации, - начал просвещать Док. - Сейчас расспросим, что здесь располагается.
Но в этом не было нужды. Переступив порог с крыльца, они оказались в неширокой прихожей. На двери уже в сам дом был закреплен лист бумаги с надписью "Амбулатория", явно исполненной тем же красным фломастером, которым на флаге у входа подрисовали исламский полумесяц.
Время работы не было обозначено. Но судя по приписке "Ночью стучать громко", амбулатория принимала круглосуточно. Очевидным было и то, что в любом случае следовало постучаться в дверь.
Что сейчас и было сделано.
Два человека в белых халатах сидели в зале за пустым столом у окна с чуть приоткрытой короткой занавеской. Они, должно быть, наблюдали за улицей с момента, когда перед домом остановилась военная машина. Халаты были надеты поспешно: не на все пуговицы застегнуты, топорщились, поскольку не были хоть как-то одернуты.
Седовласый, с острым носиком врач через очки испытующе, как на своих пациентов, посмотрел на военных, будто ожидая объяснений, с какой жалобой на здоровье те появились здесь. Но такой прием скорее был нарочитым, судя по тому, как напряженно, до побелевших костяшек пальцев, он сжимал ладонями край стола. Его рослый товарищ по ремеслу, человек, уже вступивший в пределы зрелого возраста, с бурым от природного загара лицом и густой шевелюрой, чернота которой скорее поддерживалась уже неестественным образом, не раз привставал из-за стола для приветствия офицеров и тут же опускался на место под жестким взглядом востроносого.
Ситуация несколько разрядилась, когда Фомин и Док представились и целью визита назвали свои профессиональные интересы, а не какие-либо контрольные или карательные поручения военного коменданта в отношении амбулатории, вдруг нарисовавшейся из ниоткуда.
Чеченские врачи быстро пошли на контакт.
Вернее, чеченцем оказался только один из них: седой Альви, некогда известный нейрохирург с сертификатами мирового признания, представленными на обозрение в золотистых рамочках тут же на стене. Но это было в прошлом времени. В эти дни Альви невольно стал универсальным эскулапом, способным врачевать любые недуги, с которыми люди прежде вынуждены были бы обратиться к десяткам специалистов больших поликлиник.
- Кто к нам сейчас идет? - Альви начал загибать пальцы. - Сердечники, гипертоники, язвенники. Это - обычное дело, как и до войны. Теперь еще и с ранениями от взрывов и обстрелов поступают. Но чаще обращаются к нам как к психотерапевтам: выговориться. За таблетками приходят. Просто за новостями идут.
- А про зубы? Про зубы забыл сказать. Войны туда- сюда, а зубная боль нет. Без меня не пройдет, -вступил в разговор второй врач.
Это, как выяснилось, был ингуш Джабраил. Он давно осел в Грозном, работал стоматологом с первых дней и оставался им сейчас.
Зубоврачебное кресло стояло в соседней комнате. В его зеркальце преломлялся верхний свет из окна и, собранный уже в луч, возвращался в зал, тусклым зайчиком зависал на потолке.
- Сейчас найдем, где вам сесть, - сказал Альви после того, как Фомин пресек попытки врачей амбулатории уступить свои стулья гостям.
Альви повернулся к топчану у стены и крикнул:
- Лема!
Куча тряпья, наваленная на топчан, зашевелилась и сползла вниз вслед за опускаемыми на пол ногами небритого, коротко стриженого парня.
Лема явно не поверил той картине, которая предстала перед ним. Шумно зевнул и стал приминать руками подушку, готовясь продолжить сон.
- Лема, Лема! Мы здесь, - вновь позвал Альви.
Парень стал упорно тереть и без того красные глаза.
- Где же ночью тебя носило, Лема? - этот вопрос был едва ли не риторическим.
Задав его, Док большим пальцем правой руки приподнял ремень автомата на своем плече так, что оружие в любой момент могло оказаться готовым к стрельбе. Док толкнул локтем Фомина и взглядом указал тому на многочисленные, еще не просохшие следы на полу от грязной обуви, окровавленные лоскуты, не полностью задвинутые под топчан.
- Лема, скорей одевай халат! - Альви тем самым раскрыл секрет, как быстро в амбулатории уберечься от серьезной угрозы.
Лема и вправду отыскал во многих одеждах на своем лежаке белый халат, местами мокрый и со следами крови.
- Он у нас за санитара и уборщика. Помогает на перевязках, а этой ночью здесь впервые принял роды, - объяснял Альви.
Тем временем Лема, спросонья путаясь в рукавах халата, пытался натянуть его на себя. Док подошел к санитару поближе и вполголоса стал задавать ему вопросы, не убирая своей руки с ремня автомата.
- А разве так можно у мусульман, чтобы мужчина принял роды? - поинтересовался Фомин у Альви.
- Раньше в этом не было необходимости. Повитуха Маймуна жила недалеко. К ней направляли рожениц. Цены ей не было. Сын у нее в горах пропал. Так она свое сердце другим детям открыла. Чужую боль как свою принимала. Добрейший человек. Но позавчера ее увезли прямо из дома. Кто? Куда? На чем? То ли военные на машине, то ли абреки на арбе. Ночью разве что увидишь? Больше додумают. Спроси у кого - много будет встречных вопросов уже к тебе. И Маймуне самой навредишь, если вернется.
- Могли и в горы ее вывезти, - предположил Фомин.
Альви исключил такой поворот событий:
- В горах есть свои повитухи. Даже в советские времена они были при множестве врачей. Обязательно были в каждом селе.
- Кого там точно сейчас нет, так это хирургов и стоматологов, - осторожно заметил Джабраил. - Но стоматологов по ночам в горы не везут...
Наступившая вдруг тишина по своему эффекту уподобилась близкому взрыву. Чеченец моментально побледнел.
Могло быть немало причин такому состоянию Альви, но явно это не был страх за свои поступки.
- Да. Приезжают за мной. Но тогда не говорят, кому нужна помощь. И у меня нет времени и права на предварительные расспросы. А уже после всего вопросы бывают лишними. Новое, что узнаешь, ничего не поменяет в старом. Мы в медвузах воспитывались на принципах Гиппократа. Прежде, чем научиться правильно держать в руках скальпель, мы должны были на всю жизнь усвоить, поселить у себя внутри принцип милосердия. Суть этого принципа в том, что врач обязан оказывать помощь больному. Только потому, что он нуждается в помощи. С безразличием к его месту в этом мире.
Подошли Док с Лемой, все же напялившим заляпанный халат.
Дока уже ничто не тревожило. Напротив, он хитровато улыбался:
- Санитар ваш, судя по его рассказу, все правильно сделал, принимая роды. Но разве так можно? Человек еще неженатый. Полон целомудрия. А вы же его туда...
Альви выдохнул с явным облегчением и тотчас попытался ускорить смену общего настроения:
- Вот какая у нас картина. У меня есть острые глаза, но слабые руки. У Джабраила - сильные руки, но слабые глаза. Это нам вдвоем пришлось бы толкаться. А у Лемы руки уже набрали силу, глаза еще не потеряли ее.
- Лема - молодой орел! Конечно, мы бы не заменили его, - на веселой ноте согласился Джабраил и продолжил, - и какая могла быть у меня, даже с таким уважаемым человеком как Альви Абдуллатифович, совместная работа? Ингуши и чеченцы вечно стебаются друг над другом. Вот спросите меня: "Что будет, если чеченца отправить в космос?"
Альви прервал Джабраила.
- Брат, оставь свой пещерный юмор.
- Чем я тебя обидел? - с театральным недоумением воскликнул Джабраил. Ингуш, казалось, предугадывал, что его прошлая оговорка о тайных поездках Альви в горы надолго подпортит прошлые дружеские взаимоотношения и делал все для уменьшения тяжести своего проступка.
Альви такой ход оставил без внимания, но первое порицание уже озвучил:
- Я говорю тебе, уважаемый Джабраил, Лема заменил Маймуну на родах. Ты же вместо нее будешь теперь собирать лекарства по городу.
- Товарищ военврач! - Джабраил заискивающе обратился уже к Доку. - А может, у вас свободные медикаменты есть? Я могу в благодарность кому-либо из вас зуб бесплатно выдернуть. Это, поверьте, больших денег бы стоило.
- А мне бы своих погон стоило. Меньшее из всего, чем поплатился бы. У нас все лекарственные расходы по бумагам проходят, - ответил Док.- А где ваша Маймуна раньше препараты доставала?
- В разбитых аптеках. В бывших больничных корпусах, - Альви выдержал паузу будто бы для того, чтобы восстановить в своей памяти каждый из этих объектов еще в целости и сохранности. - Есть еще большой аптечный склад. Республиканский, без охраны. Но Маймуна туда боялась заходить. Там сейчас стреляют чаще, чем в горах.
- В каком месте склад? - спросил Фомин с готовностью поехать туда.
- Я покажу, - вызвался Лема.
Свое место рядом с водителем Док не уступил проводнику. Лема из глубины машины указывал нужные повороты.
- Лема, а ты знаешь продолжение шутки Джабраила? - спросил его Фомин. - Ну, там с вопроса начиналось: "А что будет, если чеченца отправить в космос?" Ответа я так и не услышал.
Ингуши и чеченцы по-разному этот анекдот рассказывают. На ингушском рынке, если послушать, в космос запускают чеченца. Что скажут чеченцы? Улетает,мол, ингуш. А ответ одинаков - погибнут два народа: первый, тот, который в космос не летит, умрет от зависти, другой - от понтов. Смешно?
- Не совсем. Но для изучения национального менталитета вещь интересная.
- Не понял. Для чего интересная?
- Ну, узнать, как каждый народ по-своему мыслит, чувствует, переживает за все.
Дорога на Старые Промысла, нынешнее Старопромысловское шоссе на землях первых грозненских нефтеразработок, много времени не заняла. Машина юркнула в переулок и резко затормозила у раскрытых настежь металлических ворот. На асфальтированный широкий двор она уже въезжала осторожно.
Главный корпус, смонтированный из еще приличного вида стеновых панелей, был одноэтажным и длинным, как солдатская казарма, с широкими, но невысокими оконными проемами почти у самой крыши.
Док передернул затвор автомата, закрутил головой по сторонам.
Опасения не были напрасными. Из двери корпуса высунулся мальчишка. Увидев машину, он сбросил с плеча поклажу и отступил назад. Хруст битого стекла под его ногами быстро затих.
Никто не решился преследовать беглеца. Внутри могло быть немало неприятных сюрпризов.
Фомин поднял с земли неопределенного от ветхости цвета матерчатую сумку, от которой только что избавились. Она была вместимостью в полмешка. На одном боку проступал растительный орнамент, в центре его угадывался цветок, нижние контуры которого вытягивались и закруглялись кверху, создавали впечатление распускавшегося бутона. Бурое пятно рядом не являлось частью рисунка, было скорее не таким уже и старым потеком крови.
- У Маймуны похожая сумка была, - тихо, с нескрываемой тревогой в голосе произнес Лема.
Фомин легко вытряхнул эту торбу. У стены образовалась горка однотипных блестящих пластинок с таблетками.
- Эфедрин,- прочитал Фомин. - Док, от чего это?
- Прежде считалось безобидным средством от ожирения и удушья. В любой аптеке отпускалось свободно. Теперь попало в один список с наркотой.
Лема нагнулся за упаковкой.
- Я ее Альви Абдуллатифовичу покажу. Может, какое-нибудь применение таблеткам найдем.
- Даже не думай! Дурью насморки не лечат, - мягко, насколько мог, возразил Док.
Он приоткрыл дверцу автомашины, что-то сказал водителю.
Тот из канистры, которая про запас имелась в каждой машине за неимением автозаправок на войне, плеснул бензин на упаковки эфедрина и лежавшую сверху старую сумку.
Со спичками не получилось так просто. Никто в этой команде не курил. Док успешно соединил первобытный опыт высекания огня из камня и преимущество современного оружия. После нескольких выстрелов из автомата по валунам в фундаменте искра зажгла ворох таблеток.
Водитель остался у костра, когда остальные направились в аптечный склад.
Глаза долго привыкали к полумраку, царившему там при раскуроченных выключателях и разбитых плафонах. Внутри помещение представляло собой сложное устройство. Перегородками разных высот были выделены зоны приема и отгрузки, место основного хранения и блоки для лекарств особого контроля. Вот они-то, отдельные камеры для ядов и наркотиков, для всего того, что могло загораться, взрываться, замерзать или, напротив, закипать, перенасыщаться влагой или усыхать, улетучиваться, пострадали в большей мере. Не от бомбежек и артобстрелов - те обошли склад. Но человек с ломом здесь многое порушил.
Целью, скорее всего, были не сами лекарства, а оборудование, которое можно было после демонтажа приспособить к своим бытовым нуждам, - холодильники, сушилки, увлажнители воздуха, сейфы и более легкие металлические шкафы. Всякие там скляночки были брошены под ноги и раздавлены. Смесь образовалась слезоточивой и удушающей.
Док, единственный, кто имел фонарик, первым вошел в одну из таких камер и пулей выскочил назад, хрипло откашливаясь.
Луч фонарика, повторяя хаотичное движение руки, при этом заметался по сторонам. Док тут же раздавил ногой корку поверху сохнувшей лужи крови. Он поскользнулся и мог упасть, если бы следовавший позади Фомин не удержал его за рукав камуфляжной куртки.
За Доком потянулся прилипший к берцам шнур, на конце которого звякнула железка. Док поднял ее, рассмотрел в свете фонарика и показал Фомину. Это было кольцо с чекой от гранаты. Усики чеки были наполовину обрезаны, что позволяло "растяжке" быстро срабатывать даже при небольшом нажиме на шнур, который, при близком рассмотрении, оказался в несколько раз бесхитростно перевитой хирургической нитью. Кровь на полу и многочисленные выбоины от осколков на стене, очевидно, были последствиями взрыва.
Доступным для поиска лекарств оставался основной зал. Низкие, в человеческий рост, стеллажи, которые загружались вручную, уже были основательно подчищены. Кое-что из медикаментов оставалось на высоких полках, куда прежде забрасывали их еще исправными подъемными механизмами. Там и света было побольше из-за окон под потолком.
Ориентироваться в лекарствах помогали закрепленные на передних стойках карточки в пластике. Их вслух считывал Док и гонял молодого санитара наверх, если лекарство вписывалось в его систему отбора препаратов для самодеятельной чеченской амбулатории.
Это не доставляло Леме явного удовольствия, о чем он вскоре высказался вслух по-чеченски.
Вероятно, прозвучали забористые слова. Кто-то невдалеке звонко хохотнул и сказал в ответ нечто на этом же языке.
Док направил в ту сторону фонарик:
- Руки поднимаем! Оружие бросаем перед собой! Стреляю сразу!
В луч света вышел уже знакомый беглец. Он приблизился неспешным шагом, будто нарочно выдавливая из битого стекла муторный, скребущий по нервам звук.
На лице мелкого и вертлявого паренька лет десяти неестественно ярко блестели глаза.
- Лема, спускайся! - крикнул Док санитару, обследовавшему верхние стеллажи. - Поможешь с переводом.
- Думаете, чеченца поймали? Неужели не поняли, что он из русских и дурит вас? - Лема все же слез вниз, отряхнулся от пыли и дал мальчишке подзатыльник. - Это тебе за оскорбление, в следующий раз зарежу.
Фомин, взяв беглеца за ворот рваной местами и большой, не по размеру, кожаной куртки, повел его к выходу.
- Спросите у этого клоуна про сумку. Такая сумка была у Маймуны, - крикнул вдогонку Лема и остался с Доком добирать лекарства по полкам.
Уже снаружи Фомин послюнявил свой палец, провел им по смуглому лицу беглеца. Потянувшиеся вслед светлые полосы были похожи на первые борозды по целинному полю с гарью прошлых пожаров.
- Прокоптился как рыба. Что молчишь?- спросил Фомин и тут же получил встречный вопрос.
- С кем говорить?! Один грозит застрелить, другой - голову отрезать. Ты вот обзываешься. Не рыба я, но зовут Щукой.
- Щукин, что ли?
- Не-а. У бати зубов нет; вот так, как меня, всех ругает, когда пьяный. На улице и дома- все у него Щуки.
- А мать как тебя звала?
- Никак. Она при моих родах померла.
Это был как раз такой случай, когда нескольких слов хватило на историю прежней жизни.
- Голодный, наверное? - спросил Фомин и полез в карман, где со вчерашнего дня должен был лежать сухарь.
- Я сам могу угостить, кого хочешь. Спирт, коньяк, баночное пиво. Заесть можно гематогеном. Не шоколад. Но много. Сигареток вот нет. Поделишься?
- Не курю.
- Научить?
- Ну, ты и нахал! - искренне удивился Фомин.
- А деньги на сигареты есть? Я на эти деньги вам лекарств любых наберу. У меня много чего попрятано. На полках не найдете.
- А это из тех же запасов? - Док показал на костер. Щука не ответил.
Эфедрин горел плохо. Водитель ворошил его палкой и вывороченные наверх еще неповрежденные упаковки таблеток поливал бензином. Наполовину уничтоженная огнем торба с восточным орнаментом сползла вниз и тлела, искрясь при порывах ветра.
- Щука, как у тебя оказалась сумка Маймуны? - спросил Фомин, памятуя просьбу Лемы.
- Длинная история, - ответил Щука. Тут же спохватился:
- А откуда ты про Мамуню знаешь?
- От верблюда.
- Нет ее. Погибла как раз здесь на складе.
- Мне говорили, что не ходила она сюда.
- Мамуня здесь Ваху прятала. Сына своего. Поэтому молчала.
- Сын же ее в горах пропал. Мне доктор Альви так сказал.
- Какие там горы?! Такие в горах долго не живут: свои же первыми забьют. Нарик он конченый. В одном и том же камуфляже воевал - то за Дудаева, то против.
- Известный случай. Наркоман за дозу мать родную продаст, не только своих командиров.
- Не-а. Ваха свою мать любил. Мамуней ее называл. А потом и я перенял. Ей нравилось, меньше меня тогда ругала, если было за что. Она здесь Ваху берегла от всех. Наркота рядом была: руку протяни. А без того он уже не обходился. Его никто бы не вылечил. Вонь от него страшная шла. Гной отовсюду, куда иглу втыкал. Я ему бульоны варил, с таблетками. Меня Мамуне батя из жалости отдал. Жалел он себя. Мамуня ему говорила, что если бы она мои роды принимала, то мою мать спасла бы обязательно. Батя ей верил, плакал и пил. А у Мамуни все же деньги взял, чтобы я за Вахой ухаживал.
- А ты сам пробовал эту химию?
- Раз было. Ваха потом меня чуть ли не до смерти избил. Своим гноем мое лицо перемазал. Учил, значит, чтобы мне таким не стать, как он сам. Напрочь отвадил. Сейчас подумаю только о дури - сразу на блевотину тянет. А вот от спирта не отвернуло. Ваха меня за него не раз колотил... Я его "ваххабитом" называл. Ну, тогда, когда он никаким был, под "кайфом". Мог его и пнуть. Я тогда свой момент ловил. В город уходил, менял таблетки на пиво и сигареты для себя. Спиртом догонял.
- А местные из города на склад не шли?
- Боялись. Ваха стрелял в каждого, кто сюда совался. "Растяжки" ставил. Снимал их перед приходом Мамуни. Одну "растяжку" не снял вот.
- Почему?
- Ваха теперь не скажет. Мамуню не спросишь. Она к нам и прежде неожиданно прибегала. Утром, если про Ваху страшный сон видела. Вечером, когда плохое слышала об обстановке в городе. Всякие слухи до нее доходили. Подорвалась, бедная, на гранате, - будто с чужих слов сказал Щука и также, по-взрослому, вздохнул, словно всхлипнул.
Дальнейшее его повествование часто прерывалось похожими причитаниями.
Мамуню надо было похоронить по-человечески. Большую грузовую тележку в два колеса Ваха и Щука взяли ночным разбоем в доме неподалеку. Хозяева шум не подняли.
В начале пути к родовому кладбищу Мамуни остановились у ее дома в Грозном.
"Вот откуда пошли разговоры о ночной арбе", - отметил для себя Фомин.
Потом передышки были частыми. Двигались трудно.
Ваха от боли иногда просто падал плашмя на землю.
Печальная команда обогнула блокпост на загородной дороге, сделав при этом большую петлю, чтобы не попасть на мины, беспорядочно утыканные на подступах к нему от поля и зарослей.
К рассвету оказались на краю нужного села. Ваха встал на колени перед тележкой, которую удерживал Щука. Помолился по-мусульмански, не стесняясь слез.
- Прощай, Мамуня! - сказал он. - Да попадёшь ты в рай! Не оставляй меня. Выпроси у Всевышнего прощения для меня. Ты ближе будешь к Нему, чем я. Никто кроме тебя за меня не попросит.
Ваха вытер слезы.
- Смотри, - он показал рукой Щуке на село. - Вон там, в третьем доме, под черепицей, живет Юсуп, старший из старейших. Он руководит всеми похоронами. Громко в окно стучи: он плохо слышит. Я к нему не пойду. Но пойдешь ты, как только услышишь взрывы или выстрелы. Пусть мой род похоронит меня рядом с Мамуней. Так Юсупу скажешь. Прощай, брат!
Ваха поднял с земли палку и, с криком размахивая ею над собой, как сделал бы пастух для спасения овец при виде волков, напрямик через поле завихлял к блокпосту.
Прогремел взрыв, зазвучали выстрелы.
Щука подкатил тележку к дому Юсупа, приставил ее к лавке у забора так, чтобы она ручкой не вздернулась вверх, опрокидывая Мамуню, и наутек пустился к Грозному уже известным путем.
- Выходит, что Ваху не похоронили рядом с матерью? - спросил Фомин.
- Я больше всего боюсь старых чеченцев. Больше, чем своего батю. Больше, чем Ваху боялся. Вот такой злой гусь ущипнет за плечо, а потом начнет кожу на свою руку накручивать до тех пор, пока моя задница не налезет мне же на лицо.
- Ты говоришь, будто и, правда, такое уже испытывал?
- Было или не было... Через день я пошел на блокпост. Сказал солдатам, что брата ищу. Они надо мной посмеялись: русский чечену не брат! Но мне на Ваху издалека показали. На него уже вороны насели. Никто его с мин вытаскивать не стал. Ни солдаты, ни Юсуп. Может, Вахин бог так его за Мамуню наказал? Сказал солдатам, что могу им достать "колеса". Если приношу, они мне "кошку" дают. Ну, это зацеп такой, чтобы Ваху на веревке через мины подтянуть. А теперь я с чем к солдатам вернусь? Нет уже Вахиного добра.
Щука кивнул на догоравший в костре эфедрин и просительно улыбнулся Фомину:
- Дай мне денег для солдат! Я взамен вам что-либо наберу из своих "схронов".
Фомин сунул Щуке несколько купюр, мятых- перемятых в карманах, без всякой надежды на то, что он еще раз увидит мальчишку.
Так затем и случилось. Щука пропал. Но при выходе со склада Док с Лемой наткнулись на мешок из многослойной бумаги, наполовину набитый таблетками для больной головы и занемогшего сердца.
Фотоиллюстрации для СИ использованы из открытых сетевых источников. В печатном издании книги приводятся фотоснимки из архива автора.
![[]](/img/i/isakow_n_p/200-4/wrachi.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/200-4/ulica.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/200-4/groznyjdeti.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/200-4/wpodwale.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/200-4/stelezhkoj.jpg)
![[]](/img/i/isakow_n_p/200-4/blokpost.jpg)