Исмулин Станислав Олегович : другие произведения.

Алюминиевый Завод

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Писать аннотацию к рассказу в двенадцать тысяч символов считаю неправильным, потому как ясности это вряд ли прибавит. Но прочесть его за пять-семь минут не составит никакого труда. Он может или увлечь или оставить равнодушным. Но что-то в этом рассказе покажется вам, непременно, знакомым.
  25 ДЕКАБРЯ 1991 ГОДА
  АЛЮМИНИЕВЫЙ ЗАВОД
  
   Феликс уволился из военного госпиталя в начале девяностого, когда задолженность по зарплате поравнялась с его полугодовым окладом. С тех пор мы вместе трудились в НИИ, который переживал упадочнические настроения, но продолжал держаться как стойкий оловянный солдатик. Зарплату сократили в разы. Но, тем не менее, выплачивалась она точно в срок - и только благодаря этому на честно заработанную четверть ставки мы все еще могли существовать.
  
   Ранним утром, когда до начала рабочего дня оставалось более полутора часа, мы с Феликсом почти одновременно вошли в свой кабинет. Мишка, низко склонив голову, сидел за рабочим столом. На столе небрежно были разбросаны книги и тетради, газеты и журналы; мерцал блеклый ночник, освещавший плотно исписанный ежедневник, в котором Мишка что-то устало подчеркивал.
  
   - Мишка, ты уже здесь! Ведь вторую неделю, что-то пишешь, пишешь - не отрываясь. Я вот думаю, уж не вечный ли двигатель ты изобрел. - издевательски усмехнулся я.
  
   - Я и не уходил никуда. Времени мало осталось. До нового года нужно документы на патент отправить, - не поднимая головы, прошепелявил Мишка.
  
   - Новатор! А может ну его, патент-то? Что-то мне подсказывает, что твои изобретения вряд ли кому-то пригодятся.
  
   - Пригодятся! М-м-не пригодятся! Я вообще, для себя это делаю! - с негодованием обрезал Мишка.
  
   Да, подумал я, знаем мы, как ты для себя делаешь. Кто для себя делает, тот удовольствие от самой работы получает, и удовольствием этим делиться готов. Ты же все тайком делаешь. А подлинное удовольствие получаешь, лишь, когда твои труды признают, да не кто ни будь, а непременно комиссия влиятельная, да не чем ни будь, а обязательно бумагой с печатью.
  
   - Ах, для себя! Так если для себя, зачем тебе патент? Возьми лучше группу аспирантов. А патент мы тебе с Феликсом Романовичем от руки подпишем, заверим, торжественно вручим, поаплодируем - все в один день. Правда, Феликс Романович? - продолжал изводить Мишку я, хитро косясь на Феликса.
  
   Феликс, по обыкновению, не вмешивался в такие разговоры. За чужим временем он не следил, но свое оберегал страстно. Он не желал тратить его на пустословную болтовню и задушевные беседы. Поэтому и мой вопрос он не ответил, а всего на всего хладнокровно протянул, скручивая с шеи шарф:
  
   - Сегодня Коваль придет. Велел в семь вечера всем собраться в цехе.
  
   - А что за срочность? - насторожился я.
  
   - Прикомандирован к нам, говорит, профессор из Массачусетского университета, по обмену опытом.
  
   - Еще нам профессора не хватало. Но для чего?
  
   - Вот сегодня в семь и узнаешь.
  
   С тех пор как Коваль завербовал меня, прошло четыре года. И даже частые встречи с ним, ставшие обыденностью, не смогли приучить меня держаться уверенно и непоколебимо. Временами Коваль, находясь в НИИ, подолгу рассматривал меня, а затем, внезапно подкравшись, почти шепотом, спрашивал:
  
   - Что вы от меня скрываете?
  
   - Ничего! - отвечал я.
  
   А сам ощущал, как мое тело отвечает иначе, отражая в себе внутренние чувства: страх, скованность, тревогу и неумолимую дрожь - чувства, утверждающие, что совершил я нечто запретное, противозаконное.
  
   Примечательно, что я был не одинок в своих чувствах. Слух о приходе Коваля током разбегался по цеху, ударяя каждого, так что все: и Мишка, и аспиранты, и Феликс (хоть и не показывал этого), и даже сторож - тетя Сима, понурив голову, погружались в работу, избегая случайной встречи с человеком, который в мгновение ока мог оказаться напротив.
  
   Коваль за четыре года изменился до неузнаваемости. Его измученное ГБшное лицо выглядело больным, спина ссутулилась, а истощенные ноги, побитые артритом, уже не стесняясь, прихрамывали.
  
   Коваль вошел в цех ровно в семь. Вслед за ним вразвалку проследовали двое крепких парней, прикрывавшие могучей спиной третьего. Я не усомнился в том, что третий - американец, но я отнюдь не признал в нем профессора. И его мясистое лицо, покрытое мелкими шрамами, очевидно, пропустившее через себя ни мало пота, и клочок светлых вьющихся волос, покрывавший лишь затылок, и рабочий загар лица, и нос размером с два моих - все выдавало в нем заурядного фермера, оставившего свое ранчо без присмотра.
  
   Сняв куртку, американец вальяжно швырнул ее на руку Коваля, и кивнул ему в знак готовности. Коваль робко представил профессора и весьма туманно что-то промяукал о цели его приезда. Его голос трепетал, а сморщенная голова, то и дело озиралась на американца, как если бы крестьянин озирался на своего помещика боясь получить палкой по голове за ненароком вывалившееся слово. На лице профессора просвечивалась реакция - надменная, но, впрочем, одобрительная.
  
   Обнажив белые зубы в нелепой улыбке, американец вышел вперед, не торопясь оценил нас внимательным взглядом и заговорил.
  
   Он говорил на русском языке с тяжелым акцентом, проглатывая окончания, расставляя неправильно ударения, часто замещая русские слова английскими. Речь была содержательна и построена исключительно из ярких метафор, значение которых, вероятно, и сам американец до конца не понимал.
  
   Я слушал невнимательно, без должного интереса, только временами улавливая обрывки некоторых фраз. Мне было совсем не до профессора. Все мое внимание было устремлено на Коваля. Я смотрел в его глаза с презрительной усмешкой, которая до того момента расценивалась бы как непозволительный вызов. В глазах я видел скверную трусость, которую он не пытался скрыть, а напротив - он будто гордился, выставляя ее напоказ. Былой страх, так парализующий мое тело, сменился на презрительную жалость. И тогда я совершенно ясно осознал, что бояться мы можем лишь того, кто сам неустрашим. Мне стало омерзительно, и я отвлекся на профессора.
  
   - ...наконец, пришел тот день, - говорил профессор, - когда демократия стала единственным двигателем прогресса и процветания нашей страны. Уже сегодня вы сможете почувствовать, что такое свобода выбора. Будущее вашей страны теперь в наших руках. Разумеется, корни этих идолов - диктата и милитаризма за многие годы достигли центра земли. Да, мы не можем вырвать их, но мы сделали больше - мы срубили им голову! Забота государства о народе - вот наша цель. Каждое производство, работающее на удовлетворение извращенных вкусов шовинизма, угнетающее каждого обездоленного гражданина, загоняющее его в рабство, в нищету, в кабалу - признается ничтожным! И я счастлив сообщить вам, что с завтрашнего, нет! с сегодняшнего дня мы переходим на производство алюминиевой посуды и навсегда заливаем бетоном эту феодальную идеологию...
  
   - Вот это да! Теперь и тазы понадобились стране! А ты все переживал, что тазы не нужны никому! - прошептал я на ухо Мишке, - а ты не знаешь, почему американец нашу страшу их страной называет, говорит, что она в их руках? Думаешь, он языка не знает или в этом все-таки что-то есть?
  
   Мишка, скривив пухлые губы, едва заметно пожал плечами.
  
   - А позвольте вопрос задать! - перебив профессора, выдавил из себя Феликс.
  
   - яЕс!
  
   - Зачем же нам производить алюминиевую посуду, когда все склады забиты ей? Все эти тазы благополучно стоят по несколько десятилетий и до нынешнего времени их ни то, что купить, их никто украсть не пытался!
  
   - Стап! Стап! - иступлено произнес профессор. До сих пор ни одного предложения на продажу алюминиевой посуды не поступало. Первые предложения мы сформируем уже до рождества. На это у нас есть все основания.
  
   - Но для чего же тогда заниматься сверхпроизводством, когда можно продать то, что уже произведено? Да вы хоть представить можете, что нас ждет, если склады не будут освобождаться? Через месяц, максимум два ваши тазы будут разбросаны повсюду. И это уже будет не производство, а сумасшедший дом, в котором идет отчаянная борьба со здравым смыслом.
  
   - Я могу представить себе, что ва;с ждет, если вы посмеете оспорить решение правительства! - раздосадовано проскрипел сквозь зубы американец. А после непродолжительного молчания снова приняв дружелюбный вид добавил: - А впрочем, ваше предложение разумно.
  
   Он что-то прошептал на ухо униженному Ковалю, после посоветовался с телохранителями, и как ни в чем не бывало, продолжил свой доклад. Мордовороты тем временем устрашающе посматривали на Феликса, напряженно перестукивая пальцами по столу.
  
   Затянувшаяся тирада профессора уже не впечатляла, но вызывала немало вопросов. Он всячески пытался объяснить понятие столпов американского либерализма и демократии. Вероятно, рассчитывая на поверхностное восприятие. Но как оказалось из двадцати человек нашлось немало тех, кто в речи профессора усмотрел некоторые противоречия. На заданные вопросы американец отвечал неохотно. Старался каждый вопрос приравнять к нашему примитивному мышлению и рабскому менталитету, которые барьером огораживают нас от инакомыслия. Как ни старался выкручиваться профессор, но на каждое американское "потому!" следовали три советских "почему?", отправившие в итоге американца в тяжелый интеллектуальный нокаут.
  
   В конце концов, один из телохранителей не выдержал и пришел на помощь своему хозяину. Он резко вскочил со стола, на котором сидел, толкнул ногой стоящий перед ним стул - так что он проскользил по полу несколько метров - затем наотмашь оттолкнул Коваля как занавеску, подошел, поставил ногу на стул, слегка наклонился и сказал:
  
   - Короче, я всякой вашей этой ученической темы не понимаю, а говорю как меня порядошные люди учили. Некоторые вещи, как например вера в Бога, или либерализм, или демократия не нуждаются в объяснении, и не требуют понимания. Они требуют только веры, желательно без глупых вопросов. Потому что вопросы - это дьявольское искушение заставляющее тебя усомниться в подлинности начал. Надо просто верить. И это будет хорошо. Ну раз вы тут все ученые, я вам объясню на трех пальцах, чтобы вы поняли, как все бывает просто.
  
   Мордоворот остановил свой взгляд на Мишке и обратился к нему:
  
   - Представь, ты пришел в McDonald"s, а там очередь до Ярославского вокзала, что делать-то будешь?
  
   - Встану в очередь. - ответил Мишка.
  
   - То-то же! Встану в очередь! - передразнил он Мишку на его же шепелявый манер.
  
   А настоящий либерал (такой как я) не будет стоять в очереди. Так как очередь - это, как его, социальный коммунизм. А отказ стоять в ней это демонстративный либеральный протест. Мало кто знает, но порядошные люди давно в курсе, что очередей не существует. Каждая очередь создана искусственно. Так вот. Я как либерал, пойду прямиком к кассе, оставляя позади всех терпил. И вот дойдя до последнего коммуниста, до того самого, который заказ собирается делать, скажу ему:
  
   "Это либеральная касса, а ну, подвинься дядя!"
  
   И уже я стою впереди, а ты где? А ты в глубокой заднице! Такие дела! Понятно, в чем фишка?
  
   - Понятно-то оно понятно, но не совсем, - вмешался я. - Хорошо, предположим, вы правы. А что, если одновременно с вами, только с другой стороны к кассе подходит еще один либерал. Допустим я. Получается вы стоите по правую руку коммуниста, а я по левую. Но заказ вы сделать не успеваете, поскольку я делаю его быстрее вас. Судя по вашей логике - это либеральное равноправие, верно?
  
   - Ха! Ну вы же тут все вроде как вумные, все книжки читаете, а жизни то не понимаете. Это уже беспредел, дядя! А за беспредел отвечать придется. - устремился на меня мордоворот.
  
   - Хорошо, предположим, это буду не я, а человек, если так можно выразиться, немного порядочней вас, то как быть в этом случае?
  
   - Гм... А как понять порядошней меня?
  
   - Например, с заряженным автоматом Калашникова в руках?
  Мордоворот замолчал, и не зная, что ответить, лишь боязливо ухмыльнулся, посмотрел на профессора и на своего приятеля, а затем шмыгнув носом неуверенно сказал:
   - Общаться надо. Порядошные люди всегда договорятся. Такие дела!
  
   Американец замер в одной позе и не шевелился. Он, вероятно, не успевал осмыслить длинные цепочки слов, стремительно сменяющееся другими цепочками, содержащими в себе жаргонизмы. Неловкий момент прервал телефонный звонок. Американец, суетясь выдвинул антенну и откинул нижнюю крышку телефона. На другом конце трубки мужской голос, что-то невнятно тараторил, а американец лишь односложно отвечал. Закончив разговор, американец занервничал, объявил, что ждет всех на улице, схватил свою куртку с руки Коваля и выбежал за дверь.
  
   На улице был припаркован серый фургон, рядом с которым метался американец. Мы обошли фургон и встали сзади него. На фасаде цеха я увидел широкий кусок брезента, который прикрывал собой что-то таинственное, что-то такое чего там не было до тогдашнего дня. Спустя минуту профессор торопясь открыл задние двери фургона, в проеме которых стоял огромный телевизор. Телевизор передавал четкую картинку Красной площади, которая была пуста, а оттого - великолепна в вечерней мгле. Под тонким слоем снега, не истоптанным даже птицами, нельзя было разглядеть брусчатку. Мы все как заколдованные прильнули к экрану, и с молчаливым восторгом наслаждались видом Красной площади, которая будто открылась во всем своем изяществе, бережно скрывающимся днем от любопытных глаз обывателей.
  
   Картинка начала двигаться, стремительно набирая скорость, а уже через мгновение она почти вертикально взмыла в небо, нацеливаясь на купол Сенатского дворца. Все различимее становился развивающийся флаг СССР. Картинка была без звука, но казалось я слышу и гул встречного ветра, бьющий в камеру, и поскрипывание елей на легком морозе, и сладкую, сладкую тишину.
  
   Камера остановилась, так что красное полотнище сначала занимало весь экран, а потом, перестав сопротивляться, небрежно ушло вниз, и уже заменяя его на шпиль вздыбился, подхваченный ветром, вырывающийся точно пленник на цепи, триколор.
   Сквозь звонкую тишину из динамиков фургона вырвалась песня "God bless America". Под шум жидких аплодисментов послышался звук падающего брезента. Подняв голову я увидел, как с фасада цеха на меня алюминиевым блеском смотрит табличка с надписью "ЗАВОД АЛЮМИНИЕВОЙ ПОСУДЫ". Аплодисменты сгущались, и я сам не заметил, как, бросив портфель на землю, захлопал в ладоши, не то восхищаясь происходящим, не то ненавидя все вокруг.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"