И все же, не смотря на некоторое недоедание, мы все чаще ловили себя на мысли, что все остальное нам определенно нравится.
Погода прекрасная, тайга уютная, река, пусть и завалистая, но вода в ней чистая, а для детей еще и теплая, постепенно и рыба все чаще стала заполнять сковородку, сверкая на солнце прожаренными золотыми боками. Таежный гнус, так мучивший нас в начале, куда-то смотался, а тот, что остался, в надежде растолстеть на наших телах, сдох с голоду. Изредка проявлялись люди, да то, в общем, как бы и не люди были, а так - рыбаки, но проходили они мимо нас вдоль по реке только ранним утром и поздним вечером, потому почти не нарушали наше таежное уединение.
Репертуар вечерних посиделок стал разнообразнее, наконец была распакована гитара, а это, как известно, является поводом для лирических воспоминаний и романтических баллад. Вот уже и Николай забренчал струнами, пытаясь привить нам интерес к современным музыкальным молодежным пристрастиям. Мы честно и с искренним желанием стремились постичь стили и направления нынешнего музыкально-певческого разнообразия, но... все равно безнадежно сбивались на "ритмы и мелодии советской эстрады". Правда, мы не опускались до советской песенной классики, а пели в основном песни известных и любимых бардов, одним из которых был Машнюк, а другим автор этих строк.
Наши песни имели явное преимущество перед всеми остальными - за каждой из них всплывали воспоминания, ибо каждая из них родилась во время наших странствий, в каком-то таком месте или по поводу какого-то события, что оставили в наших сердцах неизгладимый след. Поэтому каждая песенка вызывала в нас такой прилив ностальгии, что рассказы, навеянные словами из песни, продолжались за полночь.
Гриф у гитары отсырел,
Упал туман, и я запел.
Был трудный день - вода и плот.
Кто это пережил, тот поймет...
Молодежь слушала нас с разинутым ртом, а нам только этого и надо было. Мы с Машнюком заливались соловьями, раскрывая подрастающему поколению все прелести дикой таежной экзотики, а Нарком краткими, но меткими замечаниями, выправлял линию нашего повествования, если нас заносило далеко в сторону.
А помнишь тот Большой порог?
Как мы прошли, то знает Бог.
А как скрипел наш дряхлый плот!
Кто это слышал, тот поймет.
Позади так много пройденных дорог, так много виденного и пережитого, а ночи такие короткие! Не успеешь вспомнить несколько эпизодов из серии: "А помнишь, еще был случай?", как стрелка часов переходит за полночь и неумолимый сон гонит в палатку.
Помню, что было три весла.
Жаль только, речка унесла.
Может, и до сих пор несет.
Кто шлемом греб, тот нас поймет.
Дети уже уклались и спят, вскрикивая во сне от каких-то своих тайных переживаний, а мы еще долго сидим у костра, никак не выйдя из того состояния, в которое мы вошли посредством давних счастливых воспоминаний.
А, впрочем, это суета.
При чем тут пенная вода?
Ведь все когда-нибудь пройдет.
Кто все прошел, тот подпоет.
Время нашей молодости позади. Волосы на голове и в бороде становятся все белее, отмываясь от былой черноты, поскрипывают суставы, а глаза требуют дополнительных диоптрий. Но, пока мы вот так, как прежде, сидим возле костра, потягиваем чаек и неспешно беседуем, кажется, будто ничего с тех давних пор не изменилось, мы все такие же, как были, и нам еще вместе ходить и ходить.
По крайней мере, Машнюк в этом не сомневается.
- На следующий год - в Саяны! Никаких "не смогу" - залетаем в Алыгджер , арендуем коней, ломаем хребет и на Ынгыз-Аму (Чангыз-Ама в транскрипции Ефимыча)! Вам год на сборы - и вперед!
Я уверен, что он не хотел меня обидеть, в очередной раз противопоставляя Саян Алтаю, потому как я знаю, что для него ценность любой реки определяется количеством пребывающей там рыбы. На Чангыз-Аме, рыбалка, действительно шикарная, но добраться туда чрезвычайно сложно. Одна неполетная погода чего стоит! Можно просидеть в Нижнеудинске весь отпуск, но так и не залететь, куда хочешь. Ведь в прошлом году у них с Наркомом и Глебом так и получилось - погоды не было, и пришлось добираться вначале сутки на лесовозах, а потом две недели спускаться к Алыгджеру по болотам, где ни рыбалки, ни охоты.
На все мои возражения, что мой сынуля поступает в ВУЗ, и мы не сможем исполнить данный приказ, Машнюк упрямо машет рукой. Без бинокля видно, что мужик преисполнен решимости добраться до Амы во что бы то ни стало.
Но тут вмешался Нарком:
- Ты же собирался в шхеры ! Мол, давненько я красноперок не ловил!
Это замечание, как видно, несколько огорчило Ефимыча. Он сердито помешал угли в костре и пробормотал:
- Ладно, посмотрим. Пора спать, завтра опять "на спав".
ЭКЗОТИКА
К нашей общей радости от пребывания в дикой природе прибавилась давно ожидаемая речная экзотика. Мы стали проходить такие прелестные места, от которых иной раз глаза было трудно оторвать.
Вдоль реки все чаще и чаще стали попадаться скальные участки, обрывающиеся к реке отвесными стенами. Возле них вода стала собираться в довольно объемистые и глубокие заводи, синеющие и зеленеющие прозрачной и манящей глубиной.
Как-то даже и непривычно стало ощущать себя над этими заполненными водой провалами - настолько мы привыкли к журчащей и шумящей мелкой реке, к вечному шуму шиверы, к перетаскиванию судна по каменистому речному ложу, а тут...
Вода медленно и плавно скользит вдоль скалы, ноги, спущенные с борта, блаженно отдыхают и остывают в искрящейся прохладе.
И тишина...
Вот так бы всегда! Чтобы просто сидеть на баллоне и мерно махать веслом. (Этим мечтаниям в недалеком будущем суждено сбыться, но мысли будут совершенно полярного значения!)
Катамаран плавно покачивается на воде, поворачивается, как бы оглядывая прилегающие окрестности, а мы...
А мы распластались навзничь, обнаружив рядом с заводью прелестный песчаный пляж, скинув бродни и подставив солнышку натруженные ноги. Вверху, в синем небе, медленно проплывают облака, то прячась за ветвями деревьев, то выглядывая из-за них. Птички поют, мошкара снует, паутинки плывут, обгоревшая кожа на носу потрескивает...
Лепота-а!
Глебу наше валяние на песке быстро наскучило, он быстро сообразил, что еще успеет выстроить пару песчаных крепостей, вскакивает, выбирает место у воды, где мокрого песка больше всего и немедленно приступает к работе. Сырой песок, как известно, в умелых руках служит прекрасным материалом для возведения архитектурных шедевров.
- Витя, иди помогай! Выкапывай песок, а я буду башни строить!
Ага, дед с утра мечтал об этом.
Пробормотав в ответ что-то типа "ты пока поработай с первым этажом, а я приду ко второму", он с кряхтеньем перевернулся на бок, подложил руку под голову и явно вознамерился исполнить свою основную таежную миссию, всхрапнуть то есть, но Глеб, видимо, решил уменьшить размеры башен в пользу высоты крепостных стен, потому как опять возопил к деду:
- Деда, ну давай вместе покопаем!
Пришлось деду отложить сиесту до следующего раза. Он на карачках подполз к крепостной стене, улегся на сухом месте и, уподобившись экскаватору, принялся снабжать очкастого зодчего мокрым песком.
Моему Николаю же, как видно, присуще стремление к подвигам, потому он, завидя торчащий посреди заводи обломок скалы, задался целью взобраться на него. Используя катамаран как шхуну, он все же достигает этой неведомой земли и влезает на "необитаемый остров". Громкими победными возгласами юный мореплаватель огласил округу о своей победе, чем заставил уже почти задремавшего отца оторвать свои чресла от песчаного ложа и взять в руки фотоаппарат.
Закрывая футляр, я снова укладываюсь на песок, поворачиваю голову в сторону и вижу взгляд Машнюка, обращенный ко мне. Что-то в глазах мужика такое, чего я понять не могу, но чувство какой-то безвозвратной потери растревожило меня.
- А! - Я вскинулся и уж хотел бежать к катамарану, но Виктор остановил меня и произнес: - Поздно. На следующей яме порыбачим.
Вот ведь черт! Залюбовавшись экзотикой, я совсем забыл, что в этой яме вполне могут быть залежи... нет, тонны речной дичи! Ни один байт памяти не напомнил мне, что мы оказались на этой реке в основном из-за рыбы.
- Здесь не место для стоянки. Давай дойдем до следующей ямы, может, там получше будет. А сюда сходим.
Все верно, пора и о лагере подумать.
С великим сожалением мы покидаем, в чем не сомневаемся, великолепную рыбацкую яму и снова уныло тянем катамаран по все такой же усыпанной камнями мелководной речушке.
- А что делать с крепостью? - Глеб, по шею в песке, печально озирает свой песчаный шедевр.
- Оставь тем, кто придет сюда по нашим следам. Представляешь, все будут думать, что здесь не ступала нога человека, а придут - хоп! - а здесь крепость. Вот он и удивятся! Оказывается, здесь ступала нога человека. И человек этот - ты!
Глеб ухмыльнулся, сморщил лоб, почесал грязным пальцем в затылке, и решив, что в дедовских словах что-то есть, махнул рукой, взобрался на свое штурманское место, отыскал в кармане рюкзака какую-то блесну, сунул крючок себе за щеку и приготовился, как всегда комментировать проплывающие мимо берега. Ну, что поделаешь, если ребенку приятно, когда острый крючок вонзается в десны!
Вначале нас такое общение пацана с блеснами вводило в нервнопаралитическое состояние, но постепенно мы стали к этому привыкать, хотя нет-нет, да кто-нибудь возбужденно восклицал: "Машнюк, скажи ты ему!". В ответ тот махал рукой, и мы понимали, что нервничать не надо. Если до сих пор все обходилось, то и нечего волноваться.
ЖОР
На эту яму, конечно, мы не вернулись.
Очередные завалы и бурлаческая каторга так нас вымотали, что, добравшись до какой-то заводи, мы выползли на берег, кое-как насобирали дров для костра и под уходящее солнышко разложили для просушки свои скелеты.
Нарком все же, кряхтя и скрипя всеми суставами одновременно, кое-как подвесил котлы для ужина и тоже прилег на камушки.
- Ну, Степаныч, такого "сплава" мы еще не виде...
- Па-ап, а там кто-то булькается... - прервал его Николай, который расселся в огромном, похожем на кресло валуне, и, всматриваясь в заводь, показывал куда-то пальцем. Похож он был на царя Соломона, вершившего суд над мирянами.
- Кто там еще надумал булькаться? - проворчал я, приподнялся на локте, глянул в ту сторону, куда указывал Соломон и...
...спустя полчаса Нарком уже выкладывал на сковородку вывалянные в сухарях приличных размеров светящиеся золотом харюзиные куски!
Усталости как не бывало!
- Ага, вы думали, мы с вами цацкаться будем? Хрен вам! - Машнюк, выгибая спиннинг в дугу, выволакивал на берег очередного дикаря, на которого уже хищно прицелился его очкастый внучок, чтобы тут же отнести добычу Наркому, кровожадно правящего нож об оселок.
- Пап, смотри, вон там плещется еще один! - Николай в азарте, подпрыгивая на месте, уже и камень в руке держал, как-будто собирался метнуть его туда, где обнаружил себя речной хищник. - Ну, что ты ждешь, уйдет ведь!
Видимо, голод настолько обострил у юношей зверские инстинкты, что они готовы были ради "жареного золота" сами кинуться в воду за добычей.
- Так хватай удочку, лови сам! Дело нехитрое! - Очередной хариус уже барахтался возле берега, пытаясь освободиться от крючка - не дай бог, сойдет!
- Та-ак, ближе, ближе... Спокойно, пусть погуляет... Оп-па! Попался, дорогой?! Ха-ха, еще один! Тащи его к костру, видишь, Нарком уже дочистил порцию и ждет очередного зверюгу.
Азарт, вызванный неожиданным рыбным изобилием, охватил нас настолько, что о сбитых ногах и руках уже никто не думал. Предвкушение обворожительной "жарехи" заставляло снова и снова забрасывать сплетню туда, где резвилась харюзиная молодь.
Постепенно клев стал затухать и скоро прекратился совсем.
- Ничего, завтра с утречка... - Машнюк не стал разбирать спиннинг, поставил его тут же, у кедры, чтобы завтра с раннего утра (часиков с десяти... по машнюковскому времени) возобновить рыбацкую забаву.
Наше обостренное обоняние уже не менее как полчаса терзали обворожительные запахи, доносимые от костра вечерним ветерком.
- Ты, дядя Саша, хоть бы костер в другом месте разжег, а то у меня от этих запахов в животе урчит, будто там вулкан проснулся! - Глеб совершенно правильно указал Наркому на его провокационное, по нашему мнению, расположение костра, ветерок от которого дул как раз в нашу сторону.
- Ловите в другом месте! Кто вас заставляет рыбачить именно тут?
Это еще одна Наркомовская провокация. Как бы мы ни пытались возомнить, будто бы сытный обед зависит именно от нас, героев-рыбаков, хозяин костра обязательно ставит нас на место, мол, поймать рыбу и дурак сумеет, а по-настоящему ее приготовить - это удел людей иного, более высшего сорта. Спорить с ним, как мы уже давно и бесповоротно поняли, дело совершенно бесперспективное, потому мы помалкиваем, хотя каждому понятно - рыбачат там, где ловится, а не там, где хочется.
Но горка золотых поросят на пеньке уже видна даже нашим невооруженным взглядом, мы быстренько споласкиваем руки в реке и рассаживаемся "у стола", чтобы начать "животворное таинство".
Хариус, хариус, жареный хариус!
Гляньте в лицо моим ждущим товарищам
И позавидуйте - хариус!
- А что - ничего!
Это глубоко философское замечание Наркома как нельзя лучше отражает то обворожительное мироощущение, что овладело нами после поглощения первоначальной порции приготовленной им "жарехи". Разложенные на веслах золотящиеся ароматные рыбные куски своим видом великолепно подчеркивают устроившиеся рядом невзрачные горки обглоданных косточек.
Вот он лежит на весле желтым золотом -
Прет неземной аромат.
Солнце и звезды с небес улыбаются -
Пора и ребят созывать.
А вот и они - все в предчувствии праздника,
Как на свиданье спешат.
И началось животворное таинство -
Пальцы на солнце блестят!
Машнюк держит руки на отлете, ибо основное священнодействие - обсасывание пальцев - он оставил на потом, надеясь подразнить внучонка, размеры пальчиков которого на порядок меньше.
- Витя, подожди, сейчас доем последний кусок и оближу!
Уже знает, пострел, что самое вкусное - это обсасывание пальцев. Видать, в прежних путешествиях не раз испытал чудодейственность сего процесса.
А вот я без всякой поэзии, предварительно облизав на руках самые жирные места, вытираю пальцы о штаны. Но тоже не без умысла - потом, дома, я вывешу их рядом с входной дверью и каждый раз, проходя мимо, буду сладострастно обонять этот обворожительный дух - аромат жареного хариуса!
Николай обсасывает пальцы так, будто надеется найти в укромных складках еще кусочек рыбы. Понять его можно - в этом возрасте не он командует организмом, а организм командует им. Обсасывание для парня - хоть и слабое, но продление блаженного состояния чревоуслаждения!
Нарком пальцы обтирает тряпочкой. Этот философ знает - не все дни окажутся богатыми на улов, как сегодня, потому в те вечера, когда содержимое котелка будет источать только аромат "змеиного" супчика, он достанет из кармана свою смоченную духами жареного хариуса тряпочку, блаженно вдохнет чудесный запах и...
- А ты не мог проще сказать? - Машнюк вдруг спохватился и обалдело уставился на хозяина волшебной тряпочки, хитровато обозревающего окрестности своими голубыми глазами. - Ну, Нарком... Ну, ты даешь... Все загадки, загадки... - Мгновенно обсосав свои корявые сардельки, мужик метнулся к мешку.
Тут и я сообразил, что наш повар словами "а что - ничего" выражал совсем даже не отношение к еде, а отношение к питию!
Капитан уже достал фляжку, вынул из загашника "наркомовскую" и...
Вас, конечно, уже успели испортить томительные годы сражений на фронте борьбы с трезвостью? Догадываюсь, что вы сразу же сморщили нос и представили, как три алкаша лакают, че попало и куда попало.
Ошибаетесь! Все, что в меру и с блаженством, все - во благо! Да под харюзка, да под тихий вечерок, да среди такого таежного очарования! М-м-м!
...Друг всегда поможет, жертвуя собой.
Выпейте за друга, без него я - ноль!
ОЧЕРЕДНОЕ НОСТАЛЬЖИ
Рюмашка, мелко вздрогнув от последнего гитарного аккорда, участливо взирает с пенечка на троих старцев, ностальгически опустивших бороды и стихших от нахлынувших воспоминаний.
...Где вы - Скелет Скелетыч Добровицкий (не про нынешнее телоосложнение будь сказано), неуныва Серый, пример спокойствия и рассудительности Сорока, раб кисточки и не-скажем-чего Качарин Леша, пытливый исследователь рыб-лов-снасть-искусства Санек Григорович, карлсон с пропеллером во рту Паша , Юра Подгорбунских, Джон... девчонки: Ира, Валя, Оля, Нина, Таня... вы, примкнувшие к некоторым из нас и разделяющие с нами наше оседло-бродячее существование, другие сами рискнувшие постигнуть то, ради чего их мужики бросают обжитые пещеры и уходят в неизведанные края. Нет, вы, конечно, там, где вам и положено быть, на своих боевых постах, сражающиеся с непобедимым врагом: бытом, работой и мерзопакостными спутниками человека - болячками всех видов и мастей, но... здесь, в этой забытой богами алтайской "глухомани" вы кажетесь такими далекими, такими беззащитными и так несчастными без нас... (Скупая мужская слеза уже готова скатиться по небритой физиономии...).
Сколько хожено-перехожено! Как началось с Ревуна, так и пошло: Рудный Алтай, Тува, Бурятия, южный, средний и северный Байкал, Тофалария... О, Тофалария! Этот благодатный Саянский уголок постоянно будоражит память. Машнюк, например, спать не ложится, не обратив в ту сторону своего завороженного взгляда, и все земные окраины, куда заносит его бродяжья натура, непременно сравнивает только с ней, со своей вечной любовью - Тофаларией.
Как-то на перевале Хул-Гойше случайно встреченный нами владелец сорок последнего размера обуви при росте в полтора метра и возрасте под седьмой десяток приоткрыл нам величайший секрет, таящий в себе величайшую мудрость человечества: "Движение - это жизнь!". С тех пор два слова стали для нас тем знаменем, под которым мы бросаемся туда, где без движения жизни нет и быть не может.
Предполагаю, что вы не совсем точно прочувствовали формулу этого летучего выражения. Заметьте - на первом месте стоит слово "движение". Для вас это все равно? А вот и нет. Переставьте слова наоборот, и вы сразу почувствуете неправильность фразы, лукавый ее смысл. На самом-то деле всё, чем мы занимаемся (и должны!) от рождения до последнего вздоха - это движение, а жизнь - это как бы составляющая часть его...
- Ты тару освободи! - Укоризненный голос капитана вывел меня из глубоких размышлизмов.
И, правда - чё эт я? Нарком с вожделением смотрит на мою руку, воздержащую "священный кубок", а я, получается, будто дразня его, тяну время.
- Ну-ну, давай, давай, говори тост, а то некоторые уже слюной давятся!
Машнюк начал откручивать фляжку, но тут же замер, ибо тост, высказанный мной, хоть и не нов, но с непривычки ошарашивает:
- А Машнюк - сволочь!
Эффект от произнесенного тоста оказался неожиданно сильным.
Я уже и опрокинул, и проглотил, и харюзятинкой закусил, а дядька с фляжкой, свалившийся с бревна, так и не может проржаться. Видя, как заливается бородатый мужик, начинают прихахатывать и ребятишки. Нарком тоже снял свою брезентовую шляпу и машется ею как веером.
А что я такого сказал? Давно обжитая и привычная для всех нас фраза. Разве только слегка подзабытая за годы разлуки.
В том самом первом сплаве по Чангыс-Аме и Хамсаре, уже на выходе, наша дружная команда, цедя по спокойной реке и развалившись на слегка покачивающемся катамаране (или тримаране, помогайте!), умиротворенно обозревала полуоткрытыми глазами окружающий ландшафт. Все пороги были позади, донная разноцветь уже не пролетала под нами, а проплывала медленно и величаво, пологие берега Хамсары уже, как бы нехотя, подставляли нам свои прелести.
И тут мои уста, подчиняясь командам мозга, обалдевшего от такой обворожительной красоты Саян, вдруг извергли такую фразу:
- Какая красота кругом! ... а Машнюк - сволочь!
Народ на палубе, изнывающий от безделья, мгновенно встрепенулся и ошарашенно уставился на меня.
Видя в глазах моих сопалатников стоящий торчком немой вопрос, я вначале оторопел - что я такого сказал? Да, красота кругом обалденная, глаз не оторвешь: эти изумрудные взгорки, светящаяся на солнце река - очей очарование, я сижу на катамаране в окружении людей, за время похода ставших моими по духу и крови, знаю, что по возвращении домой мне теперь всегда будет не хватать этих гор, тайги, яростных рек, а заманил меня сюда Машнюк, это с его помощью я проглотил бациллу вечных странствий, тяги к преодолению, таежного неуюта, отвращения к плесени быта, потому - он сволочь ( в самом ласковом значении этого слова!).
Что тут непонятного?
...И только чуть позже, видя, как весь экипаж, заливаясь слезами от хохота, катается по палубе, я сообразил, что из всего внутреннего монолога, что пролетел в моей голове в долю секунды, я произнес только начало его и конец. А все остальное уложилось в те три точки паузы, что стоят между "красота кругом" и "Машнюк сволочь"!
Естественно, каждый из этой ржущей толпы мой душевный всхлип понял так, как подсказывала ему мера его испорченности: Машнюк - "пора приставать, Степаныча на мумиизм потянуло", Серый - "точно - сволочь, жрать охота, а он не рыбачит", Валерка - "все, наплавался мужик, домой захотел", Иринка - "надо на перекусе ему на сухарик больше дать, оголодал парниша"!
Но, как бы то ни было, эта историческая фраза переросла в тост, который и был произнесен мной в этот раз. И напрасно Машнюк изображает, будто ему очень смешно. Мы-то с Наркомом зна-аем, что этим смехом он прикрывает свой стыд: это он в свое время совратил таежными байками несчастных юношей, пользуясь нашей неопытностью и доверчивостью, заразил нас неизлечимой болезнью бродяжничества, сделал нам прививку от сладкой самоуспокоенности - то есть в полной мере воспользовался нашей душевной чистотой и девственностью рассудка.
И ведь ради чего? Всего лишь ради удовлетворения своей низменной похоти - неискоренимого желания заглядывать за горизонт и происходящими за ним таинствами!
Кто он после этого?
Во, во!
БЕЛАЯ ВОДА
Очередной день - очередной волок.
Все также, уже который час, мы волочим своего "скакуна" по "бурной" горной реке. Старые чехлы катамарана уже даже и не повизгивают на камнях, а как-то обреченно кряхтят.
В то время как сверху солнце обжигает все то, что выше воды, все то, что ниже воздуха, омывает прохладная река. Тайга молчит, река течет, солнце греет, ветерок освежает - природа совершает свою привычную нескончаемую работу, и ей глубоко наплевать на то, как нам неинтересен вот такой "сплав", где мы - люди и катамаран - поменялись ролями.
И все же иногда нам удается, хоть и ненадолго, почувствовав, как сапог проваливается "ниже ватерлинии", запрыгнуть на катамаран и поработать веслами. Пусть ненадолго, но как же это приятно - восседая на палубе, пристроив "шмантифас" (так Машнюк обзывает свой обтянутый протертыми штанами зад, коверкая благозвучное слово "антифас") на свое рабочее "кресло", расслабиться и ощутить блаженство ничегонеделания!
В этих местах, на прижимах, по весне водный стремительный шквал, упиваясь своей силой, раскидал возле скал по сторонам все, что мешало ему в благородном стремлении к океану, образовав омутки с тихой, умиротворенной водой. Здесь, зеленея от стыда и как бы извиняясь, за свою коварную шиверную сущность, река меняла свой неласковый нрав на добрый и ласково покачивала на себе наш притомившийся экипаж, а мы, экипаж то есть, жадно насыщались покоем, изо всех сил стараясь оттянуть тот момент, когда под днищем фрегата опять заскребутся ненавистные нам булыжники и валуны.
Волок - дело, конечно, малоприятное, но мы-то в нашей многотрудной и полной прекрасных опасностей сплавной жизни знавали вещи и похуже!
Как-то, на том же самом Урике, в одном из ущелий нам пришлось делать обводку - имея впереди непроходимый участок порога, проводить на чалках катамаран между огромными валунами, раскиданными безалаберной природой прямо в бурлящем русле реки.
Можете себе представить бултыхающееся в кипящих белых бурунах суденышко, нагруженое доверху нашими "гнидниками", и нас, ползающих по огромным, обточенным водой "бегемотам", передающих друг другу чалку, удерживающую готовый ринуться в самостоятельное плавание плот. Нисколько не ошибусь, если скажу, что катамаран в этот раз как никогда стремился покинуть надоевших ему бестолковых людишек, мешающих развернуться свободолюбивому крейсеру во всей своей прыти. Мы, четыре двуногих муравья - и свирепая река, в дикой злобе стремящаяся вырвать из наших рук чем-то понравившегося ей надутого придурка! Одно неловкое движение и...
С величайшим трудом мы не дали свершиться этому "и", но на весь вечер обеспечили себе "развеселое" времяпрепровождение с бинтами, пластырем и зеленкой в руках.
Здесь же, на этой "плоскодонной" речушке, казалось бы, нам такое не грозит. Как-то даже и вообразить себе невозможно, что вот эта лениво разлегшаяся Садра могла бы в диком неистовстве метаться среди безжалостных и толстолобых утесов. Струиться между камешками, сверкать на солнышке, ласково гладить крутобоких окатышей, радовать нас редкими тихими заводями и тут же исчезать в ужасных завалах- это да! Но реветь в порогах - извините!
Вот и в этот раз за очередным поворотом речушка резво нырнула под огромный, в два обхвата разлегшийся над самой водой ствол кедры. Ни перетащить через него, ни протащить под ним нашу баржу оказалось невозможным.
Значит, снова ножовку в зубы - и вперед!
Попеременно меняясь ролями, мы пилили, раскачивали, дергали, снова пилили... И все это продолжалось долго и нудно.
Дети в это время отыскали развесистые кусты смородины, и оттуда доносилось только учащенное чавкание и нечленораздельное мычание. Что ж - каждый труд в нашей стране уважаем и почетен!
Наконец, ствол заскрипел и, увлекаемый водой, отошел в сторону.
Проведя катамаран в образовавшиеся ворота, неожиданно за поворотом мы обнаружили очередную "замануху" - тихую и уютную бухточку.
Спутав нашего "коня", мы быстренько обследовали открывшуюся нам гавань, и...
Как вы уже стали понимать, пропустить такое место, где не совершить перекус и не испить чайку - было бы для нас настоящим святотатством. Более того, догадываюсь, что вы уже достаточно изучили своеобразные особенности нашего коллектива и знаете, чем должно было закончиться вышепоименованное мероприятие, потому не скрою от вас - чем больше мы озирали открывшийся нам таежный оазис, тем сильнее нас тянуло к земле... в том смысле, что как-то враз мы ощутили ужасающую тяжесть в ногах и дикую усталость во всем организме. Захотелось не только сесть в уютные кресла из поваленных и оглаженных рекой деревьев, будто изготовленных дикой природой специально для нас, но и - чего уж там! - прилечь на теплый ласковый песочек, намытый той же природой и, заметьте - опять же специально к нашему прибытию! Кроме того, Нарком как-то, возможно, на аптопилоте, уж слишком откровенно сложил из богато раскиданных неподалеку дров несоразмерный по величине костра террикон топлива; Ефимыч развесил на кустах не только своих "девочек", но и сподобился на стриптиз, содрал с себя мокрую одежду и вставил палочки в раструбы своих болотников, направив их на солнце. Мне - а я, как вы знаете, самый скромный из всей этой наглой компании - вдруг захотелось подставить солнышку все, даже самые потаенные, части своего надсаженного неимоверными трудностями и усеченного, благодаря ненавязчивому столовому меню, организма, что и было совершено без излишних стыдливых ужимок - женщин же вокруг нет и не предвидится!
Шум реки остался за поворотом, кустистый ивняк заботливо укрыл нас от горячего солнышка, от небольшой прозрачной лужицы, что образовалась от просочившейся сквозь песок реки, тянуло приятным холодком... а это означало, что каждый из нас мог совершенно свободно заняться тем, что ему в данный момент больше всего нравилось.
А нравилось кому что.
Глеб, как это стало уже вполне привычно, занялся наукой - высунув язык, заботливо начал заталкивать зазевавшихся головастиков в песчаные пещеры, заботливо вырытые им в песчаных дюнах, вполне естественно полагая, что если все живое вышло из океана, то и головастики первым делом должны освоить пещеры. А то, мало ли что - вдруг они превратятся в людей, а навыков пещерного проживания у них к тому времени не окажется.
Николай, как видно, уже провел предварительную рекогносцировку и готовится совершить марш-бросок в темнеющий неподалеку малинник.
Машнюк прикрыл глаза, и было видно, что там, за веками, мысли его постепенно скукоживаются, а организм медленно втягивается в седьмую степень самосозерцания.
Нарком, в сражении со страшным в этом месте земным тяготением прилегший прямо у костра, ломает тонкие веточки на спички и подкладывает их в огонь под чефирбак.
Я же, описав вам все то, что увидел до этих слов, уснул легким и беззаботным сном...
- Пап, там вода белая!
Голос сына донес до меня всего лишь то, что сон мой благополучно завершился. Второй мыслью, что образовалась в моей разогревшейся от солнца черепушке было - а что такое "белая вода"? Необычное словосочетание вызвало весьма затруднительную поисковую работу в мозговых извилинах, но вскоре процесс зашел в тупик - ничего знакомого по этой теме в сером веществе обнаружено не было. Третья мысль сама собой пустила по нейронам задачу для всего организма - подняться, произвести омовение той части головы, что в народе называется "мордой лица", и пополнить информационную базу мозга новыми знаниями по вышеозначенной теме "вода белая".
Поднявшись, умывшись и побрёдши вслед за сыном вдоль по реке, я, наконец, познал истинную суть определения - вода белая.
Оказалось, что в дальнейшем, начиная от этого мыска, на который привел меня Николай, у нас начнется совершенно новая жизнь - слева, шумя и плюясь пеной, в чистую Садру вливался мутно-бело-грязный приток под названием Кок...
Это означало, что о рыбе и чистой воде нам нужно будет забыть до конца путешествия, ибо, зная свойства алтайской глины, легко предположить, что вся эта белесая взвесь будет сопровождать наш крейсер до самого финиша...
КУРОРТ
Настроение испортилось.
Белая вода окончательно уничтожила во мне даже самые ничтожные искорки оптимизма. Ведь в тайне от всех я все же надеялся, что вскоре вода приподнимется над камнями, и мы легко и свободно помчимся вперед, собирая по пути обильный рыбий урожай...
Увы, с урожаем был полный облом. В такой воде могут жить только самые отчаянные рыбьи головы, да и те вряд ли будут бросаться на крючок, понимая своими рыбьими мозгами, что ничего хорошего это им не принесет.
- А почему ручей такой грязный? - сыну передалось мое уныние, и он, побросав в грязный поток несколько голышей, оборотил ко мне свое лицо. - Мы теперь по такой воде будем... - он чуть не сказал "плыть", но вовремя сдержался, - идти?
Что я ему мог ответить? Только разве то, что, может быть, под выходные дни резвые лесозаготовители, выбравшие русло Кока в качестве самой удобной дороги для волока спиленного леса, уедут на ближайшую пивную точку, и тогда мы сможем еще увидеть незамутненную реку? Но это вряд ли - взбаламученное русло, даже если эти два выходных дня его не трогать, все равно будет мутить воду. Речной сапропель, отложившийся в ручье, такой легкий и подвижный, что не осядет ни за что, пока не замутит не только Садру, но и реку Лебедь, и продолжательницу ее рода Бию. Можно было еще добавить, что мы сами живем возле Лебеди и видим, какую муть она несет мимо нас, но огорчать парня не хотелось.
- Посмотрим.
Мы плелись назад, а рядом скакала по камням чистая и веселая Садра.
Знали б вы, как мне ее стало жалко! Такая юная и непорочная, по пути ласково поглаживая вечно страдающих от жажды крутобоких базальтовых бегемотов, она стремилась вперед, к большой реке, собираясь своей незамутненной статью покрасоваться перед скалами-домоседами и столпившимися на их склонах величавыми хвойными красавцами кедрами.
Жаль бедняжку, но еще больше жаль нас самих. Нам, приверженцам чистой горной воды, будет очень нелегко видеть перед собой речную муть, тем более зная, что поймать в ней что-то путное будет очень даже непросто.
Между тем в оазисе, где, уходя, мы оставили почти безжизненное пространство, царило странное оживление. Все, кто до этого прикрывали лень неимоверной, валившей с ног, усталостью, сейчас в темпе ча-ча-ча натягивали между деревьями веревки и развешивали на них свои упревшие и неблаговоняющие "флаги". Глеб в очередной раз был поглощен исполнением задачи по установке палатки, а в костре, грея бока, уже возлежала изрядной величины коряга, уложенная на угли для поддержания полной боевой готовности главного нашего святилища.
Все ясно - пока мы распускали нюни по поводу грядущих бед, Машнюк, скорее всего, по наитию, а не по расчету объявил о "дневке". Откуда ж было ему знать, что ждало нас там, впереди, а ведь вот - учуял!
И, правда - место для дневки было лучше некуда: вымытая весенним половодьем, большая песчано-каменистая поляна, окруженная кустарником и защищающим ее от ветров кедровым лесом; умиротворяющий шумок чистой еще Садры; сияющее солнце и безмерное количество сушняка - все это, вполне естественно, сильнейшим образом повлияло на слабую к таким подаркам природы душу Ефимыча. Мало того, он, думаю, еще и успел просчитать, что с этой полянки можно совершить пробежку по уловистым местам, виденными нами во время "сплава". Вот это все, а последнее, скорее всего - и более всего! - убедило капитана провести здесь дневку.
А то и две.
...Сколько таких уютных полянок было в нашей богатой "дневками" таежной жизни, и не сосчитать. Наряду со случайно попадавшимися на тропе зимушками, такие полянки тоже довольно часто делили наши пути на этапы "от и до".
Одна из самых запомнившихся полянок украсила наши таежные будни еще в самом первом походе по Саянам, когда мы в отважном рвении ринулись покорять Тувинские реки.
Тот тяжкий подъем на перевал из Тофаларии в Туву запомнился нам навсегда. Подняться на него стоило величайших трудов. Неопытным нам постоянно что-то мешало: карта была мелкой, снаряжение примитивное, рюкзаки до отказа были заполнены всяким барахлом и тяжеленными банками с консервами, тушонкой и сгущенкой. Тропу мы чаще теряли, чем находили; лиственнично-кедровая тайга окружала нас со всех сторон, сбивая нас с нужного пути; наши равнинные леса, казалось, забыты навсегда...
И вдруг возле одной из полянок мы увидели... березки! Тоненькие белые стволики будто жались друг к дружке, озираясь на угрюмо насупившихся темнозеленых гигантов, стоявших вокруг в грозном молчании.
Пахнуло родным и давно забытым. Мы не могли удержаться, чтобы не остановиться возле этих испуганных равнинных красавиц, неведомо как попавших в непролазные дебри.
Как там говаривали великие: жизнь - это борьба противоположностей? На самом деле - дома, живя среди березовых рощ, мы стремились в таежные дебри, а в тайге радовались белоснежным красавицам.
Покидая утром полянку, мы уже по-родственному прощались с этими девчонками с зелеными кудряшками, да и они будто оживились и махали нам вслед своими тонкими ветками.
Много позже случилось так, что в тайгу мы пошли вдвоем с Машнюком. Ненасытное стремление заглянуть за горизонт погнало нас опять к Саяну, и мы упорно карабкались все выше и выше. Невзирая на то, что нас всего двое, что любой форс-мажор накладывает на каждого двойную нагрузку, что кругом совсем даже не дружелюбная компания братьев наших меньших - мы упорно шагали вперед, ибо давным-давно нас поразила наркотическая "тяга к преодолению".
Вполне возможно, что мы и забрались бы на хребет, если бы ... если бы на пути не возникло все то же препятствие - небольшая уютная полянка. Этот грибной оазис - огромные шляпы боровиков были рассыпаны по траве, будто блины на ярмарке - с приветливо посверкивающей окнами избушкой над ручьем так нас приворожил, что не остановиться мы не могли. С искушением мы боролись всеми оставшимися у нас силами, но грибное рагу со светящейся золотом харюзиной горкой на столе лишило нас не только воли победе, но и остатков самоуважения тоже. Несколько дней мы упорно сражались с обилием грибов и рыбы, но нам не повезло, и мы с позором ринулись обратно к подножию хребта, неся на себе помимо рюкзаков еще и раздувшиеся животы.
Такие же полянки были и на Байкале, и в Бурятии, и в Туве, и на Урале, такая же полянка, как видно, возникла и здесь, на алтайской речушке...
Заслушав наш отчет о разведке, коллектив почесал в затылках и с еще большим рвением стал обустраивать бивак. Вскоре вокруг лагеря затрепыхались на ветру разноцветные полотнища "девочек", сапог и верхней, если можно так сказать, одежды, а народ ринулся - купаться!
Рядом, как на заказ, расположилась удобная заводь. Песчаное дно, чистейшая вода, береза, будто специально уложенная над водой для ныряния и просушки после постирушки - все было готово для омовений и отдохновений.
Конечно, поодаль виднелся Кок, вонзающий в бок доверчивой Садре свой совсем даже нестерильного вида нож, но сейчас нам было не до него, сейчас у нас был - курорт!