Принесенное весенней водой в три обхвата дерево лежало среди зарослей [u1]талины1 так удобно и зазывно, будто судьба приготовила нам его как компенсацию за наши муки. Мгновенно над ним был натянут тент, вознесен террикон дров, на песочке установлены палатки и...
Тут мне хотелось написать, что "в котелке забулькала похлебка", но... Да, там что-то забулькало, искусство Наркома не позволило бы там ничему не забулькать, но со словом "похлебка" содержимое котелка никак нельзя было сопоставить. Скорее всего, там булькало все то, что повару удалось извлечь из складок продуктовых мешочков, тщательно все это перебрать в своих узких ладонях, отобрать мусор и аккуратно, стараясь не просыпать ни миллиграмма драгоценных крошек, вывалить собранное "по сусекам" во вскипевшую воду.
...Надо знать Александра Бубнова и, отбросив малейшие сомнения, быть уверенным, что и в этот раз мы заполним свои желудки.
(Правда о размере наших желудко
в нужно говорить, потупя взор, ибо от недокорма они потеряли свои прежние размеры. Иной раз, когда по привычке после обеда, показывая свою сытость, начинаешь похлопывать себя по животу, то к своему необычайному удивлению натыкаешься на что-то твердое, будто в чреве, откуда ни возьмись, проросло дерево. Мало того - на нем прощупываются и ветки! Лишь тщательно общупав внутри организма инородное тело, понимаешь - так это же позвоночник, а ветки - это ребра!).
Как-то на Улькане (восточный Байкал) мы с Ефимычем ушли на отлов перламутровых хариусов, надеясь сделать ужин по-настоящему рыбным. Но спустя какое-то время неожиданно до нашего слуха со стороны нашего лагеря донеслись хлопки несколько выстрелов. Рыбалка, конечно, была сорвана, потому как выстрелы, да еще несколько, могли означать только одно - ужин будет с мясом, и надо спешить разделывать зверя, ибо количества оставшихся в лагере рук, если судить какого размера должен быть зверь, коль понадобилось так много патронов, было явно недостаточно.
Бежали мы с Витюхой с такой скоростью, что порвали о кусты все свои рыбацкие снасти. В голове стучало "мясо, мясо...", а в горле стоял комок голодной слюны...
Мясо, действительно, было, но для его поедания не понадобились ни ножи, ни вилки, к тому же супчик сильно подванивал кедровыми орехами.
Просто Паша - а это могло прийти в голову только нашему "самопровозглашенному охотнику"! - под "мудрым" руководством Наркома подстрелили... пятерых бурундуков! Как раз по числу ртов в нашем дружном коллективе!
...бурундячье же "мясо" сумело всего лишь подкрасить супец кедровым ароматом, растворившись в кипятке без остатка.
Нет, этим историческим фактом я совершенно не укоряю Сашу Бубнова, наоборот! Просто я хочу сказать о том, что Нарком всегда найдет, чем наполнить котелок. На Улькане мы тоже довольно быстро перешли на подножный корм, потому он и позволил себе разнообразить вегетарианское меню пусть бурундячьим, но - мясом!
Вот и сейчас он глубокомысленно помешивает ложкой булькающее нечто, но я уже вижу, что толпа не преисполнена оптимизма - лица скучные, а взгляды грустные...
А ведь в некоторые годы были времена, не сравнимые с нынешним! Взять тот же наш с Машнюком поход к верховьям Саяна. Тогда - а это был как раз тот раз, когда Саша Григорович по случаю сплошного двухнедельного дождя не смог залететь в Алыгджер - у нас оказалось с собой столько провизии, что понадобилось немало усилий, чтобы все это съесть.
О, суп! О, рис! О, макароны с мясом!
О, животворный чай из котелка!
Ох, не объесться бы. Постой, не надо сразу,
Давай покурим, друг, у костерка.
Чревоугодие! Обыденное чудо!
Тобой займусь я позже, а пока
Ты погоди, не мучай до экстаза.
Давай покурим, друг, у костерка.
...Ну, вот! Я сыт, наполнен до отказа.
Не мог свершить последнего глотка!
Пусть подождет до следующего раза...
Давай покурим, друг, у костерка!..
Да-а, тяжкое было время... Приятно вспомнить!
...И ведь надо же - все меняется в одно мгновение!
Николай, от нечего делать озирая окрестности, поднял свой тоскливый взор в небо и вдруг радостно воскликнул:
- Смотрите, какие крупные капли!
Мы уставились туда, куда показывал юноша, и увидели, как на фоне темного неба освещенные лучами заходящего солнца невдалеке от нас парили в воздухе огромные круглые водяные капли, будто крупный горох, высыпавшийся из облачного лукошка.
Над нами не было дождя, а в нескольких метрах на землю сыпалась лавина сверкающих шариков!
Пока мы рассматривали небесный феномен, Нарком рванул к кустикам, на которых сушились дорогие его сердцу портянки. Но как только он выскочил из-под навеса, по нему крупной дробью ударил ливень. Было видно, как блестящие пули со всей силы ударялись о сверкающую Наркомовскую плешь и разлетались в разные стороны горячими осколками.
Наше дружное - и дружеское! - ржание над невезучим беднягой через секунду было прервано могучей дождевой дробью по нашему пологу. Грохот был таким, будто с неба сыпалась щебенка, а не вода.
Через пару минут дождь закончился, но настроение у нас резко улучшилось.
Нет, не оттого, что одному из нас не повезло, а, скорее, от вида разлетающихся от Сашкиной лысины капель. Проказы матушки-природы вовремя смыли с нас налет грусти, и мы с шутками-прибаутками ринулись уничтожать то, что булькало в котелке и совсем недавно еще вызывало в нас только лишь грусть и тоску.
СУРАНАШ
Я специально полностью привел название алтайского поселка, что на следующий день выплыл перед нами из-за очередной горушки, так как он стал для нас тем рубежом, после которого отношение к происходящему делается совершенно иным.
Знали бы вы, какое волнение встает в груди, когда после долгого пути вдали от цивилизации видишь человеческое жилье и людей, в нем проживающих. Нет, мы тоже люди, каждый из нас вполне "похож" на человека, но с некоторых пор мы стали друг для друга как... органы одного организма, как его руки, ноги, голова, наконец. Голова - это Машнюк, мы с Наркомом где-то ближе к хватательно-шагательным конечностям, а наши ребятишки... все остальное. Мы уже давно свыклись с таким вот разделением "органов" в едином организме. "Человек" теперь для нас именно это и означает. Про других людей мы как бы и забыли, они для нас стали чем-то недосягаемым из наших досужих мечт.
А здесь мы можем встретиться даже и не с одним человеком, а с многими...
...но на берегу людей не было! Ни одного!
Мы уже подгребли к самому поселку, вытянули катамаран на отмель, шагали к ближайшему домику... а их все нет и нет! Именно тех, кого мы с таким волнением ждали - не было! Не было людских толп, радостно приветствующих героических мореплавателей, не было вскриков "Ура!", "Слава героям!", не было дружеских подношений, там бананов, кокосов и прочей таежной экзотики.
Было тихо, видимо местное население не было оповещено о приближении нашего "Кон-тики"2, если не слашно было даже и собачьего гавкания, в каждом таежном селе заменяющего приветственные пушечные выстрелы...
И тут случилось то, что случается, может быть, только наитием небес.
Шагая в сторону изгороди ближайшего домика, возле которой привязанная к коновязи лошадь, спасаясь от слепней, совала морду в дым курящегося тут же костерка, я пытался вспомнить фамилию единственного человека, который вроде бы живет здесь, если давно уже не съехал в другие, более обжитые места. Зовут его... точно, Геннадий! А вот фамилия...
А! Вспомнил - Барбачаков!
Гена Барбачаков, мой бывший ученик, тихий, скромный юноша, всегда сидевший в классе за передним столом и взиравший на меня, проповедовавшего юному поколению нетлеющее учение малопонятной термодинамики, с таким видом, будто он, конечно, ни черта в этом не смыслит, но по древнему алтайскому обычаю из уважения к старшим изо всех сил будет делать вид, что верит всей этой галиматье, которую я несу.
Я шел к домику, который виднелся сквозь деревья, и думал о Гене - где он сейчас, здесь ли или давно уже выехал из этой глухомани?
...И вдруг, как будто ниоткуда, мгновенно материализовавшись из-за стоявшего на нашем пути дерева, к нам вышел... кто бы вы думали?
Сам Гена!
Такое бывает только в сказках - о ком думаешь последние несколько дней и встречу с кем представляешь голодными вечерами и бессонными ночами, кого я обещал своим друзьям, уверяя, что именно он спасет нас от голодной смерти, тот и появляется перед нами, будто сам только и ждал нашего прихода!
Гена, мой ученик, с кем мы не виделись чуть ли не двадцать лет после школы, стоял передо мной и таращился на меня так, будто видел перед собой давно вымершего мамонта.
...Ну, вот как это объяснить? В глухом таежном селе полсотни взрослых и почти столько же детей, а первый, кого мы увидели, был - Гена!
Мы оба оторопели. Да и как не оторопеть, когда шансов встретить друг друга здесь, вдали от цивилизации, было ничтожно мало...
- Здравствуйте!
Гена произнес это так, будто мы с ним только вчера расстались, тогда как я с трудом провернул засохшим языком, чтобы прохрипеть: "Привет!".
...Вспомнился вдруг случай из нашего первого похода в Саяны, когда после почти полуторамесячного таежного автонома мы встретили первого за все это время человека.
До этого уже почти неделю мы прислушивалсь, принюхивались и приглядывались - каким же он будет первый человек? В каждой коряге на берегу, появлявшейся вдали из-за поворота, нам виделся рыбак, а в тонких деревцах на берегу нам виделись женские платья.
В очередной раз, завидя какую-то корягу, что расположилась у самой воды, Сережка Чупров пробурчал что-то типа: "Все коряги как люди...", Валерка махнул рукой и отвернулся и только Иринка возопила: "Смотрите, оно (!) со спиннингом!".
Мы во все глаза уставились на "корягу со спиннингом" и каждый из нас в немом благоговении потянулся к живому существу - с руками, ногами и головой! - что стоял на берегу и, не обращая внимания на нас, занимался своим делом.
- Привет!
Он обрушил на нас это громадное слово и до сих пор, наверное, даже и не догадывается, какое действие оно произвело на нас.
Мы были в шоке!
Это был - человек! Мало того - он еще и умел говорить!..
В хозяйстве Геннадия все было обычно: небольшой домик, огород с грядками огурцов и прочей съедобной зелени, кусты картошки... - все как обычно, но мы пялились на это богатство так, что Гена тут же поставил на стол тарелки и... огромную катрюлю борща!
Пока мы, отбросив все правила приличия, давились варевом, хозяин завел разговор о причине нашего появления в своем заброшенном богом краю.
- Вы по всей Садре проплыли? - раскосые алтайские глаза Геннадия изучали каждого из нас, а сам он в это время подливал и подливал нам борщеца (!), выкладывал на стол огурцы (!), резал хлеб (!), разливал по кружкам молоко (!).
Небольшого роста, чуть медлительный, и - что очень интересно - светловолосый Гена был представителем немногочисленной алтайской народности челканцев3, живущей компактно вдали от остального мира. До ближайшего села не было дорог, добраться туда можно было только по конным тропам, да самосплавом по реке до районного центра. Ни казенных телефонов, ни радио, ни телевидения. Некоторые жители имеют телевизионную тарелку, приобретенную от продажи мяса, которое вывозят по зимникам, когда встанут реки. По вечерам, если есть солярка, дизель подгонит к домам электроэнергию, и тогда к тарелке сходятся соседи посмотреть мировые новости. О таксофон, молчащий со дня его установки, с величайшим удовольствием чешут бока коровы, а тропка, протоптанная к вершине ближайшей горушки, намекает, что если поработать ногами, то можно попользоваться и мобильным телефоном.
Могучее разнотравье, тайга и река - единственные природные подарки, за счет которых живут эти люди. Правда, река в последние годы по известным причинам перестала быть кормилицей, злые люди замутили её, сюда больше не поднимаются на нерест ни хариус, ни таймень. Удается порыбачить разве что зимой, когда драги не работают, но рыбного изобилия как раньше уже нет.
Женщин в доме по каким-то причинам не было, но вскоре пришел брат Гены, они вдвоем натолкали в наши мешки огурцов, хлеба, какой-то крупы, налили бутылку молочных сливок, накопали свежей картошки - то есть вполне естественным образом исполнили нашу совершенно, казалось бы, неисплнимую мечту.
Мы были спасены!
Мешки со священной провизией были тщательно упакованы, и наш экипаж уже с совершенно иным настроением оседлал реку и понесся к сияющим горизонтам.
Вперед - к причалу!
ПИР
Отошли мы не очень далеко, но вполне достаточно, чтобы отсечь всякие возможности пришельцев любого биологического вида отвлечь нас от роскошного вечернего пира.
Для совершения давно забытого таинства чревоугодия мы выбрали, пожалуй, самое лучшее место из всех, что нам попадались до этого.
Роскошный песчаный пляж с чарующими скальными пейзажами противоположного берега; густая стена ивняка за спиной; речной залив со струящимся над водой легким туманом, дальняя повдоль речная перспектива, украшенная ярким лунным серпиком; плюс к тому славный костер из выбеленного солнцем топляка... и тишина. Вся эта природная сервировка как нельзя лучше соответствовала тому, что происходило в это время во владениях нашего славного повара.
Искусные Наркомовские руки порхали над столом, творя шикарную икебану из суранашской снеди. Кто бы из нас чем бы ни занимался в это время, глаза наши неотрывно следили за происходящим "на кухне". Мелко нарезанные огурцы и помидоры, разложенные на бересте, будто светились изнутри, пахучая огуречная зелень и краснота нарезанных дольками томатов настолько соответствовали нашему мироощущению, что мы готовы были молиться на это дивное благолепие; бутылка со сливками виделась нам не менее как божественная амброзия, снизошедшая нам со святых гор от алтайских богов; сногсшибающий запах буханки хлеба проникал в наши изголодавшиеся организмы, вызывая в горле неподвластные разуму спазмы...
Но более всего наши взгляды притягивал к себе котелок, где, пофыркивая и покряхтывая, купался в кипятке удивительный овощ под названием Картошка.
Представляя, как вскоре все это одновременно будет наполнять наши рты, мы давились слюной и заранее представляли то скорое блаженство сытости, что непременно придет к нам после уничтожения всего того, что так распаляло наше воображение...
И это вскоре случилось!
Но...
Не надо представлять, что, жеманно оттопырив мизинчик, мы подносили ко рту покрытые росой бокалы со сливками и, отпив глоток, чувственно трогали губами наколотые на вилку ажурные огуречные кружочки...
Все было уничтожено в считанные минуты!
Не зря для таких ситуаций придумана оправдательная формула: "В кругу друзей клювом не щелкай!". Будто шквалом ветра с "тарелок" были сметены и "ажурные кружочки", и "алые дольки", и "рассыпчатые картофельные мячики"! Никто не успел сообразить, что сливки и огурцы - это "бинарное оружие"!
Все улетело в пропасть чрева и пропало там навсегда...
Первый членораздельный звук раздался только тогда, когда на столе, недавно заваленном пищей, даже колибри было бы нечем поживиться. Это Машнюк, слегка прокашлявшись, в стиле древнегреческих мыслителей, философски прохрипел:
- М-м-да...
Суть сказанного была настолько ясна, что никто даже и не подумал возразить капитану, только лишь Нарком, будто в подтверждение сказанному, сгреб со стола вылизанные почти до дна наши недавно наполненные сливками литровые кружки и понес их к реке, всей свой походкой как бы говоря: "Дикари, они и на Алтае дикари...".
Я бы тоже мог вступить в искрометный разговор, начатый капитаном, но мне вдруг вспомнилась Инга...
Наш поход по Урику, на котором мы кроме сплава еще и провели над собой эксперимент под названием "выживание", закончился как раз в этом поселке. Пережив до этого месяц дикого голода, который мы сами себе же и устроили, взяв еды только на крайний случай, мы вломились в тамошний продмаг с такой алчностью в глазах, что очередь, устоявшаяся веками, мгновенно сдвинулась, и мы выгребли в рюкзаки, пожалуй, всю месячную норму сельского супермаркета.
На берегу мы точно также начали безудержно набивать желудки. Ненадолго отползая от стола, чтобы дать возможность желудку, изо всех сил расталкивающему внутренние органы, завоевывать новые жизненные пространства живота, через пару минут снова возвращались к столу и ели, ели, ели...
Расплата наступила незамедлительно.
Весь путь, сначала в автобусе до Черемхово, а потом в поезде до Новокузнецка стал для нас - да и для всех пассажиров тоже! - сущим адом!
Рези и боли в животе, сопровождавшиеся нашими почти непрекращающимися воплями: "Остановите! Мне плохо!" - принесли нам столько мучений, сколько мы не испытывали не только доселе, но и до конца жизни. Можно сказать, что весь путь наш от Инги до дома был усыпан... обезображен... испоганен...
Вот и сейчас, отвалившись на дерево, я проводил анализ своих внутренностей на предмет их соответствия полученному количеству белков, углеводов и прочей таблицы элементов, забитых в живот неумолимой рукой голодного дикаря.
Но... все обошлось. Скорее всего, Суранашская природа еще не была испорчена несметным полчищем болезнетворных микробов, отчего даже такие междоусобные враги как огурцы и сливки вполне мирно устроились в наших нутрах, даже и не догадываясь о том, какие они на самом деле антагонисты.
О том, что огурцы с молоком, знакомясь в желудке друг с другом, тут же просятся на свежий воздух, я тоже знаю не понаслышке.
Будучи студентом, пришлось как-то путешествовать с агитбригадой по сельским клубам. В одно из сел со звучным названием Понькино - тоже хорошо запомнилось! - мы въехали также очень и очень проголодавшимися. Местные жители из жалости принесли желторотым артистам то, чего у них было в избытке - пару ведер молока и пару ведер огурцов.
До сих пор хорошо помню проломанные от задних дверей клуба в диких зарослях крапивы две дороги "мальчикам налево, девочкам направо".
Концерт не помню вообще!
Или еще.
Собрались мы как-то отдохнуть в знаменитом зауральском местечке Турпанье4. Нас было несколько человек, при чем один из нас, Славка, задерживался на день. Продукты мы поручили собрать Юрке, а сами занялись палатками, спальниками и прочими такими делами.
На озере не было ни души. Вода в озере минеральная, щелочная, теплая, потому мы резвились долго, но спустя несколько часов, почти под вечер, проголодались и обратились к нашему начпроду: "Где еда?". Юрка невозмутимо показал головой на один из рюкзаков, и мы кинулись к нему в предвкушении "чего поесть".
Представьте наше изумление - в рюкзаке были... три банки томатного сока и несколько бутылок водки! На вопрос: - Юрка, а где еда?! - наш снабженец все так же невозмутимо ответствовал: - А этого мало?
Впрочем, водка и сок, совмещенные с купанием в озере, несколько отодвинули момент голода, но утром есть захотелось до "не могу".
- Пошли в ближайшее село!
Санька повел нас лесной дорогой за пять верст в сторону еды, но... село оказалось совершенно обезлюдевшим. Как мы ни искали, мы не нашли ни одного человека!
Несолоно хлебавши, мы вышли из села и увидели надпись " Внимание! Ящур!".
Что делать?
Неожиданно видим на озере (другом, не Турпанье, в котором нет рыбы) замечаем рыбака. Бежим к нему и - ура! - видим корзину с карасями. Находим какое-то ржавое ведро, загружаемся рыбой - и в лагерь.
Но в лагере до нас дошло, что вода в озере минеральная, соли у нас нет, как нет ни хлеба, ни ножей.
Но голод-то вот он! Его нужно укрощать!
Разводим костер, подвешиваем наше ржавое ведро, заполненное щелочной водой и карасями, выпотрошенных щепкой, дожидаемся, пока рыбьи глаза побелеют, и...
Все было также как в Понькино, правда, вместо крапивы была рожь, но все остальное так же - две дороги в злаках "мальчики налево, девочки направо"...
Мало того!
Ближе к полднику от одного из нас, зеленых от желудочных мучений, вдруг раздается вскрик:
- Славка приехал!
Из последних сил мы бросаемся к нему с воплями:
- Пожрать привез?!
Славка кривит губу и говорит:
- Конечно!
Торжественно открывает свой саквояж и достает из него... две банки морской капусты!!!
Что с нами было после этого, можете себе представить...
Приведенные сюжеты, казалось бы, к общему повествованию никакого отношения не имеют, но, тем не менее, мой, как вы уже поняли, богатый опыт по данной теме подсказывал, что развитие событий в моем, да и не только моем, желудке грозило обернуться негативными "катаклизьмами"...
НЕМНОГО ПОЛИТИК
Утро принесло нам тихую светлую радость. Легкий туман, подсвеченный восходящим солнцем, струился над рекой, осветлял противоположные скалы, открывая иногда то разросшийся на уступах кустарник, то... Машнюка, с упорством, достойным лучшего применения, с утра пораньше махающего длинным прутиком с привязанной к нему блестящей железкой.
- Помочь рыбу нести?
Мой дурацкий вопрос, возможно, был обусловлен непроснувшимися мозгами или тем, что омывающая их кровь до сих участвовала в желудочных боях со свалившимися на них килограммами калорий.
- ...кисельные берега и молочные реки!
Виктор вытянул пустую железку из воды, бросил спиннинг на берег и сел рядом со мной на бревнышко. Последние слова его были, видимо, окончанием какого-то внутреннего монолога, радости не приносящего, ибо произнесены они были даже без намека на какой-либо энтузиазм.
Мы молча глядели на реку, невозможно красивую и величественную и вместе с тем раздражающе неприятную своей мутью и безрыбьем.
- Неуж-то у вас так много золота, что не жалко такой прекрасной реки? - Мужик обернул ко мне свою нечесаную бороду, будто ждал, что я ему открою какой-то самый главный секрет, раскрывающий государственные тайны, почему гадить в реку можно, а очищать ее нельзя.
- У нас и золота много и дураков не меньше. Золотые запасы Родины совсем даже не подразумевают под собой настоящее золото - природу, красоту, чистый воздух, счастье людей. Хотя, как это видно из речей временщиков, начиная от президента и кончая главой района, богатые золотые закрома - основа всех наших радостей. По их мнению, когда у нас будет много-много золота, то сразу и реки станут чистыми, и леса не будут вырубаться как трава, рыбы и дичи станет немеряно, а люди обретут вечное и безмерное счастье... Ложь, нанизанная на ложь.
- Помнишь слоганы шишкарей: "Истинное богатство страны - это счастье людей, ее населяющих!"? Вот мы с тобой люди, ее населяющие. Будем счастливы мы, будет богатой страна. Мы с тобой счастливы?
Машнюк такое болото, как рассуждения о государстве и его обустройстве, всегда старается обходить стороной, но сегодняшние пустые спиннинговые забросы, видимо, подняли со дна его души муть рассуждений, и он решил немного окунутся в эту зловонную жижу.
- То-то и оно... - Друг давно знает меня и читает мои мысли как букварь, потому ответа ждать от меня он не собирается, а продолжает прыгать по болотистым кочкам.
- Что нам с тобой, жителям нашей любимой родины, много надо? Мне надо всего лишь чистую реку и сковородку хариуса! И это было бы, если бы...
Услышав мой подтверждающий вздох, Витюня понял, что я целиком за его предвыборную программу, потому завершил свою пропаганду давно ожидаемым лозунгом:
- А если нам вдарить по чаю? В чефирбаке есть чуток холодненького.
В палатках в это время в людях, их населяющих, шла невидимая миру, но вполне понимаемая нами борьба двух основных противоположностей - между страшным по силе нежеланием вставать и жутким от безысходности нутряным давлением гидробудильника. Тонкие стенки наших бунгало во всех подробностях проявляли на себе все то, что в тяжких мучениях приходилось испытывать нашим однопалатникам. Корежась и перекатываясь с боку на бок каждый из них изо всех сил старался не открывать глаз, интуитивно зная, что в крови тут же начнет образовываться тамин5, и безмятежности придет полный и окончательный конец...
Но такие бои всегда оканчиваются одинаково: то из одной палатки, то из другой высовывается заспанная физиономия и ее хозяин, ежась от утренней прохлады, спешно убегает за кустик.
Утро меж тем разгорается в полную силу.
Уже втроем, я Машнюк и Нарком, гоняем чефирбак по кругу, отхлебывая по глотку настоявшегося за ночь черного горького чая.
...Как-то после очередного сплава мы вынуждены были пару суток провести в Нижней Гутаре (Саян, Тофалария). В первый же вечер нам привелось встретиться с людьми, забыть которых я не могу до сих пор.
Вечером, гоняя чефирбак по кругу, вокруг костра, освещаемые огнем, стояли мужики, одним видом своим безмерно удивившие меня. Все как на подбор рослые и статные (не в пример коренному населению этих мест), с седыми головами и бородами, худые и в рваной одежде, тем не менее величественными движениями передававшие друг другу закопченную консервную банку с чефиром - они бы показались мне людьми из другого мира, если бы... если бы из их уст во всем своем богатом многообразии не сыпался такого крутого замеса мат, что в сравнении с ним любое ругательство было бы просто детским лепетом.
При разговоре они то и дело кляли какого-то Ёську. Причем проклятия в его сторону раздавались чуть ли в каждой фразе.
Разговорившись с одним из них, я узнал такое, от чего воспоминание мое об этом вечере всегда поднимает в душе мрак и тревогу.
Привожу некоторые фразы моего седого собеседника, которые потрясли меня до глубины души: "Вон, видишь того седого, он ростом выше других, это бывший первый Харькова. А вот тот с банкой - это второй Саратова. Да тут все кто первый, кто второй!", "Мы завтра на орех, вернемся, пошлем человека за Урал, пусть денежки по книжкам разложит, а на остатки гулять будем!", "Вот того - обращение на совсем дряхлого мужика, сидевшего на бревнышке - на перевале хоронить будем, он уже не жилец совсем. Каждый год кого-нибудь хороним", "Ниже по реке наш лагерь, там стометровые гряды, мы на них овощи растили. Сейчас на них лес стоит", "Вдоль берега кости лежат. Это в сорок первом в самый мороз охрана снялась и ушла из лагеря. Люди по реке шли. Никто не дошел"...
Каждый год эти люди, случайно выжившие в сталинской (Ёська) мясорубке, отсидевшие десятки лет в спецлагерях для "сталинских соратников", собираются здесь, затем идут в кедровник на перевале, бьют орех6, хоронят там тех, кто из последних сил добирается сюда ради того, чтобы и его доля была передана родным "за Уралом", не знающим, но догадывающимся, от кого приходят деньги. Эти бывшие партийные секретари разных уровней, не пожелавшие вернуться, не имея ни документов, ни работы, скитаются по Сибири, лишь раз в год собираясь тут, чтобы не прервать тоненькую нить, тянущуюся туда, за Урал, где живут близкие им люди, их дети, внуки и правнуки, ни разу не виденные ими за все эти страшные годы...
Мои мрачные мысли были беспардонно прерваны вопросом сзади:
- Степаныч, а долго нам еще плыть?
Русочубый Глеб на полном серьезе ждал от меня ответа, будто бы от него зависела его дальнейшая судьба.
- Долго. Дня три не меньше.
- Всего?!
Вот так и не знаешь, как слово твое отзовется!
Малец потрусил к деду, разбрасывая голыми ногами песок и крича на ходу: "Витя, Степаныч сказал, что нам плыть всего три дня!".
В его голосе совсем не отражалось отношение к процессу сплава, но очень явно угадывался главный мотив восклицания: "Вчера мы хорошо поели, а через три дня поедим еще лучше!".
ЛЕБЕДЬ
Река никуда не торопилась.
Мутная, покрытая пенной мозаикой, вода лениво тащилась меж заросших кустами берегов и не менее заросших лесом гор. Речная даль просматривалась хорошо, но в этой дали было все то же - горы, таежные джунгли и голубое небо.
В сравнении в Садрой неба здесь было несравненно больше. Больше было и солнца. Точнее, их было два - одно сверху, а другое снизу, отраженное от воды.
В общем-то обгореть давно уже для нас было не актуально. Пусть не в Африке, но во всяких там малайзиях и непалках мы выглядели бы вполне естественно - тело давно уже покрылось жесткой корочкой цвета кофе... без молока. Только разве что при утреннем омовении иной раз ослепительно сверкнет от одного из отчаянных купальщиков яркой белизной обнаженных нижнеспинных полушарий, а так все скромно - сплошное кофе.
Но дискомфорт все же был - этот всепроникающий солнечный жар. Закроешься рукой от верхнего солнца - тут же тебя обдаст жаром нижнее солнце. Мало того - постоянная речная круговерть помогала солнцу проникать в самые потайные закоулки наших тел.
Прохлада реки куда-то подевалась, атмосфера ни единым дуновением не напоминала о себе, развить такую скорость, чтобы выйти на глиссаж, на катамаране не было никакой возможности. Небесный вентилятор лишь иногда взъерошивал верхние листочки осиновых "посадок" на горных склонах, но в основном в Лебедской долине было тихо и очень, очень жарко.
В редкие минуты удавалось войти в тень прибрежных деревьев, и тогда наши весла валились на катамаран, а мы отваливались на мешки и счастливо уходили в божественную нирвану.
...Как-то однажды мы с Машнюком бродили по окрестностям его - не побоюсь этого слова - родного Алыгджера. Машнюк, как всегда, вызвал дождь на себя, и мы, бредя вдоль рассерженной на непогодь Уды, вдруг увидели местечко, от которого нас отвлечь могло бы только богатое рыбоизвержение.
У реки расположилась наклоненная над водой скала, а под ней, не считая узкой полоски сухого базальта, было столько разносортового топляка, что не попить чайку двум изнуренным рыбакам было ну никак нельзя.
Костер горел ярко, под скалой от него было тепло и уютно, дождь хоть и забегал к нам на минутку, но был ненадоедлив, и от всего этого мы находились в чарующей божественной нирване. К ночи обнаружилось, что плоский булыжник от костра прогрелся настолько, что на нем, как на плите можно было кипятить, сколько вздумается, чай, а во время сна от разогретого булыгана веяло благодатным теплом...
А вот на Чае тепло от костра вспоминается иным.
...Во время сплава по этой суровой реке в один из дней к нам из тайги вышел охотник и попросил подбросить его к нижним порогам. Места на катамаране было достаточно, и мы продолжили путь расширенным экипажем.
Шел непрерывный холодный дождь с пронизывающим ветром, к тому же туман, затянувший реку, забирался под нашу одежду даже туда, куда Макар телят, так сказать... не совал.
Ближе к вечеру мы закоченели настолько, что из всех желаний осталось только одно - зарыться в спальник и "отдать концы".
И тут наш охотник приказал - можете себе представить, как это нас убило? - рубить кусты орешника и складывать на песчаной береговой полосе. Сам схватил топор наперевес и ринулся в тайгу. Мы вяло, дрожа под дождем от холода, рубили кустарник, а из леса "доносился топор дровосека" и слышался шум падающих деревьев.
Скоро оттуда, где гулял топор нашего попутчика, потянуло дымом, и мы рванули в лес ближе к теплу.
Костер был гигантским! Поваленные деревья пирамидой лежали в огне, а его синеватое пламя издавало такой жар, что в десяти метрах лицо горело от нестерпимой температуры. Причем, дождь шел все так же густо, но - возле костра его не было! Он сгорал в адском излучении беспощадного пламени!
Мы и одежда парили так, будто нас только что вспахали, и вскоре согретые и счастливые мы на длинной жерди совали в огонь наши котелки, богато набитые рыбой, которой в Чае было достаточно.
Охотник меж тем копошился уже на берегу, и вскоре и оттуда над рекой потянулся синий дым от разожженного неустанным аборигеном растянутого по всей песчаной косе костра. Думать над тем, что за ночную иллюминацию устроил наш знакомец, было некогда, ибо котелки спешно освобождались от неприлично обильной похлебки, ложки стучали по дну тарелок как барабанные палочки.
И тут... Знали б вы, что крылось за этим словом "тут"!
Охотник свистнул нам, чтоб мы шли к нему.
Мы выкатились на берег, а там... место костра было вычищено и покрыто теми кустами орешника, что мы нарубили. Сверху все это было укрыто полиэтиленовой пленкой...
Такого сна я помню ни до, ни после этого!
От земли тянуло вначале жаром, а к утру таким чарующим теплом, что грохот дождя по пленке только придавал колорита божественному сну. Запах томящегося под нами орешника наполнял наши истомившиеся тела непередаваемым ароматом, от которого вся наша человеческая сущность пронзалась такой неизбывной благостью, какой мы никогда доселе не ощущали!
Охотник вскоре сошел на берег, а тепло, переданное нам его костром, до сих пор греет меня...
Река петляла уж совсем беззастенчиво: бежала чуть ли не одновременно во все стороны света, а в иной раз как-будто безостановочно кружила вокруг какого-то острова.
Мы же, наученные Садринским опытом, уже даже и не помышляли самостоятельно искать нужный фарватер. Пена - вот наш теперешний лоцман! Безоговорочно признав ее полное над нами покровительство, мы двигались в строгом кильватере пенных пятен. Мало того - былое наше умение находить в запутанном речном лабиринте нужную струю было утрачено напрочь! Чего выпендриваться, когда струя вот она - под этим пенно-муравьиным строем!
Постоянно кидая спиннинг, мы только изредка выволакивали на борт заблудившихся окуней, а вся остальная рыба, включая и самую низшую ее касту, даже носа не казала.
То ли окуни в этой мути чувствовали себя "как рыба в воде", то ли вся остальная живность разбежалась по ручьям, но про "жареху" можно было забыть окончательно.
Эх, Лебедь, Лебедь! Знала б ты, какая жалость к тебе пронзает наши сердца!
БАЙГОЛ
К речке Байгол мы вышли вовремя, ближе к вечеру, но на берег выползли, всеми "фибрами" ягодичных мышц страдая от обволакивающей боли после дневного контакта с "катамарамой". Корячиться и затаскивать катамаран на берег было как-то уж очень тяжело. А ведь еще надо было и бивачиться, и кострячиться и ложкой махать.
Но в утешение нам речушка Байгол так весело и звонко булькала по камешкам своей чистой искрящейся водой, что постепенно и боли прошли, и настроение поднялось.
Как же давно мы не видели чистой воды! Мы стояли по колени в речке и, черпая горстями, пили, пили ее чарующую влагу.
А ведь если бы... Нет, не буду в очередной раз травить вас своими горестными размышлениями о человеческом грехе, о нем уже много сказано. Просто порадуемся вместе тому, что есть все же места, где природе еще удалось устоять перед "ногой человека", и вот такие ясноокие речушки еще могут наполнять сердце светящейся радостью.
...Люди ведь тоже из воды состоят. В одних она чистая и прекрасная, в других...
Фу ты, ну ты! Опять я выбиваюсь из струи!
Машнюк, вон, в отличие от меня уже и "девочек" над костром развесил, и пятки в костре сушит, Нарком чефирбак с Байгольской водичкой над огнем вывесил, Глеб продолжает полевые исследования, готовя написание диссертации "Особенности алтайской козявкости", а Николай орлиным взором изучает окрестности на предмет "где бы чего бы урвать пожрать".
Только я один в грусти и печали. Пора бы и понять - скоро и этой Байгольской красоты не будет. "Венец природы" придет и сюда, выворачивая с корнем исполинские кедры, взрывая гранит и превращая реки в сточные канавы.
Потому - надо радоваться!
Да и как не радоваться - прекрасный бережок, слева Байгол, справа Лебедь, мелкий гравешник порос молодой порослью талины, тихий вечер, дымок костра медленно тянется над низиной, тишина и покой.
Нарком задумчив. Продуктов осталось на один раз поесть. Вроде бы нормально - завтра уже будем дома. Но закавыка вся в том, что поодиночке всего этого слишком мало - горсточка крупы, щепотка соли, несколько ложек сахара, чуть перца, подсоленный окунь и еще какой-то мелкий мусор, вытряхнутый из пищевого мешочка, лишь при хорошем воображении напоминающий хлебные крошки. Вместе они могут сочетаться только в собачьей плошке, а по отдельности их не хватит даже на один зуб.