Казалось - еще немного и вон там, за тем поворотом, она блеснет нам приветливой волной, но... часы шли за часами, день сменялся ночью, а реки как не было, так и нет.
Наконец, ожидание нам наскучило, и мы целиком и полностью отдались движению.
Вода уже была такой, что капитану кое-где уже приходилось покрикивать на нерасторопных матросиков, так и норовящих "не догребнуть" и "не дотабанить".
Кругом было все по-прежнему прекрасно: крутые скалистые берега, охраняемые величественным кедрачом; синее безоблачное небо; воздух, который замечаешь только тогда, когда вспоминаешь, что он должен быть - настолько чист и прекрасен этот невидимый жизнедаритель; вода плещется "аборт" корабля - чего еще надо прекрасным в своих святых порывах к истокам мироздания мужикам?
...Увы, им надо чистую воду!
Мы очень соскучились по чистой воде.
Как это ни странно, но в основном именно чистая вода звала нас в дальние края.
Каждый раз после того, как "аннушка" доставляла нас к началу саянского маршрута, мы первым делом спешили к воде. После зеленой жижи средне-уральских рек это искрящееся и переливающееся на солнце волшебство, скользящее над разноцветной донной мозаикой, непременно вызывало в нас непередаваемый восторг - оказывается, жизнь продолжается!
И она прекрасна!
Вот она, здесь, среди этих величественных хвойников, обрамленных точеными скалами, светится и булькает прыгающими с камня на камень ручьями и шумливыми норовистыми реками.
Чистые реки Сибири - это чудо, которое было всегда с нами.
А там, где мы временно пребываем... что ж, не мы одни "точим в кровь свои больные души". По крайней мере, мы-то знаем, что на Земле есть такие места, где мы можем содрать с себя коросты бытовых и не только ран.
Вполне допускаю, что есть другая правда.
Окружающее большинство людей вполне мирно уживается и с хлорированной водой, и с плевками в белый снег, и с той водой, что, покрытая лишаями пены, медленно и горестно движется мимо измученных городов. Понятно и то, что человеку дана способность выживать даже там, где выжить, кажется, невозможно. Что там грязная вода, если и людские души изрядно взбаламучены!
Но стоит ли мучиться, если на Земле еще столько прекрасных мест, где можно просто жить, не тратя себя попусту на битву с мерзостью и неустроенностью?
Вы уже поняли, что все эти размышлизмы "истекают" вот из этой самой реки, что вяло несет нас вперед, и тоже, как и мы, страстно надеется, что старшая сестра Лебедь сможет спасти ее от этой белесой и неисчезающей грязи, что влил в нее Кок.
Можете даже и не представлять, что мы видим перед собой вот уже несколько дней, и пропустить этот абзац, но я допускаю, что картина сибирской реки, вопреки природе своей представляющая ныне поток бледной желто-коричневой взвеси, тоже кому-то интересна. Обрамленная белесой окантовкой береговых скал, образовавшейся как раз от этой взвеси, река вяло цедит среди россыпей валунов, покрытых все той же белесой краской. Вместе с водой впереди, рядом и позади нас плывут грязно-серые пузыри пены. Больше к описанию реки добавить-то и нечего. Без красочных эпитетов описание любой вещи теряется в пустом наборе слов. Мало того - вся эта унылая картина уныла в квадрате, потому что на нее накладывается наше собственное уныние, преследующее нас от того, что мы видели эту реку в другом, более привлекательном виде. Плюс к этому - нам совсем не хочется иметь под собой вот такое безобразие!
От всего этого, сами понимаете, остается только философствовать. Этот процесс, как ни странно, привносит в безрадостный ход мыслей приятное ощущение пусть маленького, но открытия.
Например, вот такое наблюдение - с серьезной подтанцовкой.
Вода.
Это точная копия нашей жизни. Каждая ее струйка, переплетаясь и сливаясь с другой, образуют почти не улавливаемый подводный мир. Чаще всего течение этой жизни плавное и размеренное, но на пути у нее может возникнуть все, что угодно, начиная с одиноких небольших препятствий и кончая мощными и жуткими порогами. Не зря говорят - река жизни...
Люди - как океаны
Со своей глубиной.
Только знают ли сами,
Что у них под волной?
В нас стекаются реки -
Опыт прежних времен.
Только мы, человеки,
Слишком мало живем...
Каждая капелька этой жизни, слитая с себе подобными частицами стихии, стремится в неведомые дали, увидеть и познать которые ей удастся, только пройдя через тяжкие испытания.
Иногда, правда, удается влиться в спокойное, вроде бы, и безмятежное озеро. Кажется - живи и радуйся. Но нет - откуда-то сверху безжалостно вмешивается в покойное ничегонеделание горячее и несговорчивое солнце, начинает возгонять водяные пары и тянуть их куда-то вверх, затем собирает облака в тучи и передает их под командование тупого и бестолкового небесного командира - ветра. Куда он потом погонит это облачное стадо - известно только ему одному.
Это вода.
А ведь есть еще пена.
Она всегда сверху. Ее сразу видно, иной раз от нее глаз не оторвешь - чистая и нежная, она кажется совершенством, а иногда и чудом. На нее хочется смотреть, брать ее в руки и любоваться, любоваться...
Как-то уже не думается, кем и чем она порождена - любуешься и все.
Думать начинаешь только тогда, когда видишь другую пену, грязную и всклокоченную.
Откуда эта пена? Не может чистая вода иметь такую пену! Хотя - почему же нет? Грязь, как обычно поверху плывет, а уж пена тем более.
Поведение ее тоже весьма замысловато.
Часть ее сразу же откатывается к берегам и, собравшись в кучку в каком-нибудь заливчике, тихо, мирно проживает отведенное ей время. Да - она култыхается, слегка сдвигается в стороны, но... в основном остается на месте и никуда не торопится.
Есть пена с иным поведением и характером. Она не стремится в застойные места реки, но и на стремнину ее не выманишь. Тихо так цедит возле берега, поглядывая на трусливое племя, прячущееся за мысками, будто посмеиваясь над трусливой толпой, предпочитающее застой и умиротворение.
Изредка, бросая взгляд на стремнину реки, она непонимающе всколыхивается - а куда спешат эти-то авантюристы? А "авантюристы", выстроившись гуськом, с какой-то бесшабашностью и залихватской удалью пробегают мимо, будто точно знают, что их ждет впереди.
Эта часть пены, которая выбрала неудержимое стремление к непонятному, но зовущему будущему, и выбрана нами в качестве лоцмана по запутанному речному руслу.
На самом деле: нам, опытнейшим из опытнейших речным "проходимцам", кому найти главный речной фарватер, казалось бы, проще простого, сначала было смешно, потом удивительно, а чуть позже и поучительно - как эта серая субстанция знает, что именно по этой траектории и нужно плыть, чтобы выбраться из речного лабиринта? Несколько раз мы, полагая, что пена идет неверным путем, сворачивали, по нашему мнению, в более удобные протоки, но каждый раз попадали то в заводи, то в заросли, а то и вообще туда, откуда выбираться приходилось с большой потерей времени и темпа.
Вот тебе и "авантюристы"! Как-то так получается, что идя за пеной, что быстрее других ее собратьев муравьиным строем устремляется вперед, мы успешно выходим на нужный курс, не тратя сил на пустопорожние поиски.
Конечно же, вы уже поняли, что такое философствование вокруг какой-то пены имеет под собой совсем другие мотивы и другой, более "человеческий" смысл: все в мире подчиняется единым законам! Будь то человеческое сборище, муравьиное суетство или вот это - пенное многообразие... точнее, безобразие.
Признаюсь - дальше мы шли только по пене. То и дело Николай, раньше нас уловивший суть пенной "лоциометри" и внимательно следивший за направлением ее движения, вскрикивал: "Смотрите, пена уходит влево! Гребите, а мы подтабаним!". Или: "Батя, греби сильней! Видишь, пена уходит вправо!", на что я, с усилием выходя из седьмой степени самосозерцания, брался за весло, чтобы исполнить команду "семнадцатилетнего капитана".
Глава III
ВОТ ОНА - НОВАЯ ЖИЗНЬ!
Как-то в давнем прошлом, завершая сплав по Чае, почти на самом выходе в Лену, мы столкнулись - в прямом смысле - с обратным течением. Только что река тянула и увлекала нас вперед, и внезапно стала течь... в обратную сторону - назад. Подпор был таким сильным, что нам пришлось изрядно поработать веслами, прежде чем мы достигли устья.
В нашем нынешнем случае все случилось совсем не так, как было на Чае.
На очередном повороте Садра занесла нас в какие-то кусты, и мы, лавируя между корягами, чуть не прозевали момент, когда справа к нам подлетел какой-то довольно прыткий ручей.
Восклицание: "Ну, вот, наконец-то Яман-Садра!" - прозвучало как вздох облегчения. Сколько мы ее ждали! И вот, наконец, вот она...
Странно, но у меня почему-то возникло чувство, что эту речку и вот ту вторую протоку, что начала просматриваться чуть дальше, я где-то видел! Вот знакомый поворот, а чуть дальше, укрытый мелким галешником, скорее всего остров, а за ним чуть отливающая голубизной, всплескивая волнами, вполне уверенно подруливает в нашу сторону... ну, никак не речушка.
Точно! Это место я видел во взятом у одного из первопроходителей видеофрагменте, который просматривал накануне нашей поездки на Садру. Справа, перехватывая полномочия главной реки, наплывала на нас вполне уверенная в себе долгожданная лавина воды, позади нее полыхали знакомые по фильму красные скалы, а даль, открывающаяся вниз по течению, была настолько непривычно широка и свободна от гор, что я уже нисколько не сомневался - мы добрались, наконец, до желанной цели!
Лебедь!
Как много в этом слове!
Ощущение другой жизни в один миг взволновало мою душу...
...но не душу моего сына!
- Это Яман-Садра! - отрок твердо стоял на своем.
Эх, я ж совсем забыл про обостренное юношеское самомнение моего сына! Мы так долго ждали Яман-Садру, видя ее в каждом впадающем справа ручье, что мгновенно отказаться от мысли, что это не она, было не всем под силу. Тем более юноше, который во всю силу страждет хоть в чем-то быть выше отца.
- Какая же это Лебедь? В ней воды гораздо больше! А в этой...
Опять юношеский недочет Мы ведь только в верховьях реки, тут она и не должна быть полноводной. Да, у нас дома она более многоводна, а пока...Но мнение юноши несокрушимо - это Яман-Садра!
Поспорить? А что - никто меня не обязывает требовать с юного гордеца выигрыш, но как-то же надо поддерживать собственную значимость?
- Это Лебедь. Но если ты уверен, то давай спорить... хотя бы на пайку сахара! Спорим? Нарком, разбей нас!
Николай с ребячьей горячностью сжимает мою руку, Нарком размахивается разбить захват, но... задерживает руку в воздухе, мгновенно сообразив, что с этого спора он тоже может что-то поиметь.
- А мне как судье - ваши сегодняшние порции сухарей!
- Давайте, я разобью! - Глеб с ходу уловил мысли седого дядьки, и возможность урвать халяву возбуждает его на героический поступок.
Но тут уже Машнюк вносит крупные коррективы в ход наших разборок.
- А если это не Лебедь и не Яман-Садра, то все пайки на правах капитана переходят мне!
Глеба это вполне устраивает, так как дед своя рука, а своя рука ближе... к желудку.
- Ладно!
Мы поспорили и разбрелись по широкому берегу, занявшись поиском по интересам.
Дети, как это и назначено им природой, начали исследовать береговые кусты на предмет ягод, Нарком привычно стал обустраивать местечко для перекуса, а мы с Машнюком уселись на песок, тоже естественным образом задумавшись, в чем я точно уверен, об одном и том же.
Сколько раз в нашей жизни мы вот так же как сейчас выходили "на простор речной волны" больших рек - и не сосчитать.
Только вчера мы еще бултыхались в сумасшедшей кипени порогов, на пределе риска лавируя в беснующейся лавине воды меж торчащих гранитных клыков в пасти мрачного ущелья, могущей в любую минуту захлопнуться, поглотив и нас и утлое суденышко, бесстрашно сунувшееся в страшную глотку очередной "сучьей дыры" - и вдруг тишина...
Только вчера мы выхватывали из бурунов яростного и жизнелюбивого хариуса, со всей силой стремящегося обратно в любимый и привычный мир горной реки - и это тоже позади. Впереди только "божья благодать" в виде привычных до безобразия чебаков и головоногих пескарей...
Задолго до того дня, когда мы должны были выйти на устье, к нам приходила тоска - скоро все закончится, опять вернется то, к чему так не хочется возвращаться.
Опять пороги, синие дороги,
Смутные тревоги - все уж позади.
А разговоры, споры и раздоры,
Суета и ссоры - где-то впереди...
Как-то раз в самом начале очередного саянского сплава ночью в палатке мне приснился сон, настолько явный и всамделишный, что у меня чуть сердце не выскочило.
Мне приснилось, что утром, только начав очередной день сплава, за очередным поворотом мы неожиданно для себя вышли на равнину, в которой легко угадывалась родная местность, где чуть поодаль сверкал крышами наш город, из которого мы вырвались ради таежного рая.
Это было настолько больно даже во сне, что я в отчаянии возопил: "Ну как же так?! Мы ведь только начали! У нас впереди еще месяц, мы даже не успели начать наслаждаться таежным чудом!".
Я бился лбом об раму катамарана, от страшной обиды колотил по ней кулаками, и крупные слезы текли по моим щекам...
Так со слезами на мокром лице я и проснулся.
Еще пару минут я продолжал рыдать, как тут до меня дошло - это сон!
Это сон! И никакая равнина, грязный и суетной город нам еще много, много дней не грозят!
Знали бы вы, каким счастьем наполнилась моя душа! Я снова заливался слезами, но по щекам уже текли не кровавые капли, а сверкающие на утреннем солнце благодатные соленые искры радости...
Вот и сейчас мы снова на устье.
Машнюк прекрасно понимает, что перед нами река Лебедь; что, какой бы неуютной и бестолковой ни была Садра, все равно она была той рекой, где мы жили, пусть и не в полной мере, но жизнью, близкой нам по духу и мироисповеданию.
А от этого устья мы будем жить уже другой жизнью, в которой ожидание близкого расставания будет занимать в душе совсем даже немалое место...
ПО ВОЛНАМ
Наши нерадостные мысли неожиданно были прерваны непривычным явлением - от кустов смородины доносилось пение!
Пел Николай!
Этот парнишка пел нам и раньше, вечерами у костра и на дневках. Поет он красиво, гитара в его руках сама себе радуется, но чтобы вот так - открыто и громко! - он ни разу не пел до этого. Видимо, на "просторе речной волны" душа у парня, зажатая до этого горными теснинами, развернулась и потребовала песен.
Парень пел во весь голос, приветствуя нахлынувшую свободу и собственное перерождение. Согласившись на поход только из чувства уважения к отцу и уступая тяге к приключениям, настрадавшись в первое время похода от ночных страхов и полной неопределенности пути, испытав неведомые ранее передряги и тяготы от таежной неустроенности, познав первые победы над собой, почуяв в себе неведомое ранее стремление к преодолению, Николай неожиданно - как это всегда и бывает - почувствовал в себе начинающееся взросление.
Это новое и радостное чувство восхождения на новую ступень вызвало в парне давно ожидаемое наслаждение от жизни, от прекрасной природы, от широкой сверкающей на солнце реки.
Душа возжелала петь!
Пел он и на воде. Под мерное покачивание на волнах, когда уже - наконец-то! - не нужно было перетаскивать катамаран через завалы и шиверы, под умиротворяющее дуновение теплого ветра пелось так легко и свободно, будто это было не пение, а молитва голубому небу и таежному раздолью...
- Смотрите, а там туча!
Наш русоволосый штурман показывал рукой вперед, и мы увидели, как огромная черная туча, заполонив половину неба, готовится к броску, надеясь поживиться пусть не нашей плотью, так хоть нашей растерянностью.
- Доставай полог! - Капитан как всегда был решителен и тверд. - Приставать не будем, пусть подавится!
Мы уставились на тучу, а та наступала, готовясь исполнить свои коварные злодеяния.
- Ничего, не такое видали! А ну, поднапрягись! Шлите свои флюиды прямо ей в пасть, порвем ее на части!
Туча уже почти нависла над нами, ветер хлестнул по волнам, и как стадо баранов погнал их к нам, а мы, изо всех сил сопротивляясь стихии, махали веслами и исподлобья со злобой глядели на черный клубящийся сгусток и молча ждали...
- Расходится!
Глеб заметил первый, как в переднем фронте фиолетово-черного пятна сначала едва-едва,а затем все больше и шире обозначался разрыв. Туча, корежась от бессилия, вовсю сверкая молниями, начала раздваиваться; в ней как раз над нами образовался просвет, который, расширяясь, раздвигал мрачное образование на две половины.
- Что, силенок маловато против нас?! - Глеб грозил туче кулаком и издевательски похохатывал. - Мы теперь слабы телом, но не духом!
Обе половины тучи заходили нам за спину, поливая каждая свою часть проливным дождем. На нас же падали одиночные брызги, принесенные неугомонным ветром.
Обе тучи уходили медленно, во всем их поведении чувствовалась неудовлетворенная злость, небо позади нас стало угрюмо-лиловым и мрачным.
- Смотрите, они сходятся!
Голос Николая звучал так возбужденно, будто он только что выиграл важное сражение. Он смотрел за корму и призывал нас взглянуть туда же.
Мы оглянулись.
Удивительно! Разойдясь над нами на две половины, туча снова слилась в единое целое, закрыв заднюю половину неба мраком и безнадежностью.
- Вот это да! - Глеб потирал руки, будто, исполнив нужное дело, подводил итоги. - Я такого еще не видел!
Поразительно! Не хочется преувеличивать и возводить каждого из нас в ранг колдуна, но итог вот он - мы захотели, и, казалось бы, неукротимая туча разошлась!
Вы такое сможете? Да и, вообще, вы видели такое, чтобы туча раздваивалась по вашему желанию?
Так знайте, если наступающая на вас лавина зла неожиданно расходится в стороны, чтобы снова воссоединиться позади вас - это не случайность, это доказательство того, что человек силой злости и непреодолимого желания может управлять ненавистной тьмой...
Да, тучу мы развели руками, а вот с речной мутью справиться не можем.
Постепенно левая грязная сторона реки, несущая в себе Садринскую муть, начала все настырнее и настырнее наползать на незамутненную правую. Как ни сопротивлялась чистая в своей наивности гордая и прекрасная Лебедская красавица, все равно мерзкая и пакостливая, совершенно некстати попавшаяся на пути, речонка все же сделала свое грязное дело - скоро вода реки от берега до берега стала мутной, и наши вялые надежды на то, что муть развеется в полноводной реке, постепенно растворились...
Помня о том, что Лебедь и возле моего дома такая же - обезображенная мерзостью, сотворенной самым недостойным из всех животных - человеком, я испытал такую горечь, будто эта грязь попала и в мою душу. Стало муторно и тяжко. Осознание того, что и я принадлежу к этому же виду животных, пусть и не в такой мере - как мне представляется - возводило мое состояние уныния в совсем даже нежелательную степень
Подобные чувства, как было очень даже заметно, испытывали и мои кунаки.
Машнюк, вначале активно махавший спиннингом, разочаровался и засунул его под стяжки; Нарком засовывал подрыбную торбочку в кухонный мешок, Николай перестал петь; Глеб засунул в рот еще одну блесну и надолго погрузился в свой внутренний сюрреалистический мирок.
СЛОВО
Речная ширь, которой мы так ждали все последние дни, уже совсем не радовала.
Волны, мерно качая наш ковчег, были, конечно, приятнее мелкопастных шивер, но и восторга преодоления не вызывали. Можно было уже без прежнего рвения заботиться о том, чтобы всемерно беречь баллоны от коварных мелей. Хотя на перекатах иной раз приходилось прыгать в воду, облегчая судно, но это перестало быть всепоглощающей обязанностью, потому экипаж расслабился, все более внимательно присматриваясь к палубе, как возможному месту отдохновения от "трудов тяжких".
Вот уже и Машнюк, заткнув весло под раму, расслабленно привалился к рюкзаку. А вот и Нарком, развернувшись задом к вещевому террикону, отвалился на него, опустив на всякий случай ноги в воду на предмет зондирования глубины, могущей в секунды превратиться в отмель. Николай, наиболее устойчивый из нас перед неодолимой тяжестью век, медленно машет веслом и с любопытством вглядывается в окружающий ландшафт.
Когда-то таким был и я.
В очередной раз, содрав с себя плесень быта, я каждое лето спешил к моим сопалатникам, чтобы снова увидеть ставшие дорогими мне суровые горы и таежные реки.
Взирая с самолета на проплывающие внизу Саяны, я чувствовал в душе невыразимый восторг от безбрежности тайги, от бескрайности неба и от того, что я - частичка этого непознанного мира. Белые змейки ручьев казались сверху живительными таежными артериями, а горы - мускулами огромного тела под названием Саян.
Тайга представлялась мне обиталищем всевозможного неведомого зверья. Вот там, в темной жути непроходимой чащи таятся кровожадные звери, единственным желанием которых было непременно напасть на меня и сжевать вместе с костями. А вон там, на болотистой мари, расположилось стадо мамонтов, и скоро оттуда я услышу их трубный взывающий вой. На скале надо мной обязательно прячется огромный, жуткий и беспощадный медведь, который, судя по книгам, только и ждет момента одним ударом сломать мне хребет, закидать меня мертвого ветками и ждать, пока я протухну, чтобы насладиться "мясом с душком".
Река - место нашего будущего сплава - вызывала тревожное волнение. Она чуть страшила и притягивала к себе одновременно. Усевшись на катамаран и взяв в руки весло, я всегда чувствовал поднимающийся к горлу страх, вызванный первобытным инстинктом смирения перед непостижимой тайной воды. Пройдя первый порог, я вдруг ощущал в себе радость от обретенного счастья, что, оказывается, я не так слаб, как думалось, коль мне удалось несколько раз вовремя сработать веслом, направляя корабль в нужном направлении.
Вечером у костра вместе с усталостью и болью в ладонях я чувствовал, что душа моя воспарена, будто я познал что-то такое, от чего резко возросли сила духа и сила плоти. Вечный говор реки, костер, выбрасывающий в небо снопы новых звезд, крутой чай, вызывающий первобытный восторг причастности к величию природы, звуки гитары, умеющий вызвать тихую уютную радость - все это становилось так близко мне, вызывало такое необъяснимое томление, что рука невольно тянулась к карандашу в попытках хоть как-то выразить все то, что происходило со мной в эти часы.
Возможно, поэтому походные дневники мои чаще всего совсем не годились для послепоходных отчетов, в них было больше, чем надо, метафор, рифмованных строчек и... "п...жа".
Я вам не скажу, какое слово спрятано за этим "п...ж", но сопалатники и сопоходники поймут меня без лишних разъяснений. (Ну, не придумано еще слово, заменяющее это понятие!).
Представьте: ночь, костер, кругом таежная темень, в животе приятная тяжесть рыбной "икебаны", парит котелок, сияют звезды... гитара постепенно умолкает...
Что происходит дальше?
Дальше начинается - да, да! - вот именно! Этот самый п...ж!
Слово за слово - и пошло-поехало!
Этот вспоминает, как Машнюк в пороге свалился с катамарана, но зацепился ширинкой за раму, и экипажу пришлось пахать на износ, чтобы спасти капитана от ударов о налетающие валуны, пока тот спасал свои штаны и еще кое-что.
Другой вспомнил, как Паша удивил рябчика - шарахнул в него картечью, снес с окружающих деревьев кучу веток и листьев, образовав в листве огромную дыру, а рябчик только удивленно скосил на "охотника" свой взгляд.
А Иринка, в том же стремлении добыть дичь, после получасового прицеливания, жахнула с шести метров в глухаря из двух стволов сразу, но, когда мы распотрошили несчастного пернатого, то не обнаружили в нем ни одной дробинки! Помер от ожидания!
Как-то раз Нарком, единственный раз взявший в руки ружье, вернулся с охоты без добычи и на вопрос "Где дичь?", махнул рукой и произнес: "Нет ничего. Летал там какой-то с красными бровями, но я же не знал, можно ли его есть!". И это на Урике, где мы страдали от дикого голода!
А как мы "обрадовали" того же Пашу, подсунув ему утром "девушку" - найденную накануне корягу, очень похожую на местную аборигенку? Перед тем, как положить ее рядом с именинником, мы привязали к красавице, где надо, пучки мха и натянули на "руки" перчатки, с помощью которых осеменяют коров (кстати, выданными нам самим же Пашей). Проорав счастливцу "Многие лета!", мы долго не могли понять, почему из палатки доносятся только звуки возни, а сам именинник не появляется. "Любовь у них там!" - произнес Серега, и мы полчаса валялись по земле от дикого хохота.
А, помнишь, как Женька, уже проплыв полбайкала, перейдя хребет, вдруг обнаружил у себя в рюкзаке две вагонные тормозные колодки по восемь килограмм каждая?!
Вспомни, на Байкале - мы обнаружили в таежной избе двух мужиков, ноги которых были покрыты незаживающими язвами! Мы уж подумали - проказа, и даже спать боялись вместе с ними в одном доме, а потом увидели, как эти "прокаженные", нажравшись своего "цимуса" (браги), пытались вести карбас, посреди которого пыхтел раскаленный доисторический мотор. Оказалось, эти придурки, сохраняя равновесие от дикой качки переполненного брагой организма, цеплялись ногами за раскаленный металл!
...Этот "п...ж" обычно заканчивался тем, что сомлевшие друганы уползали в палатку, а я уже в полусонном состоянии записывал услышанное и увиденное за день в дневник.
Утром я перечитывал то, что "наваял" ночью и удивлялся - в дневнике вполне уютно соседствовали готовые песни и готовые сюжеты для будущих мемуаров! Откуда и как они там оказались - это было для меня загадкой. Почерк (совершенно непонятный для непосвященных!) мой, а когда я это все сочинил, не помню!
Мало того - спустя два-три дня народ, опять же выкушав неисчислимое количество жареной рыбы и испив немерянное количество чая, требовал удовлетворения духовных потребностей.
- Читай, что ты нам накропал, летописец!
Неблагодарное дело - читать друзьям то, авторами чего они сами и являются! В итоге оказывалось, что всего этого не было, такого они не говорили, а если и говорили, то совсем не так.
(Уж теперь-то они не отвертятся! Когда я пишу все это, они находятся в трех тысячах километров от меня и не могут помешать мне высказать о них все, что мне хочется. Хотя... незримое их присутствие я чувствую постоянно, будто они заглядывают через плечо и говорят: "Брехня! Все не так было, а...". Вот, написал это, и мгновенно увидел перед собой чешущего затылок Машнюка и мудрый взгляд Наркома, направленный в сторону безнадежного "писаки").