Подвенечное платье пахло сушёной лавандой. Его бы замочить в дождевой воде и вывесить на солнце - и так несколько раз, до тех пор, пока лучи не выбелят пожелтевшую от старости ткань, а ветер не выдует затхлость. Но всего час назад платье поспешно достали из сундука, и вот Алуна стоит в храме Ныса и Надивсаны, и из груди, крепко стянутой корсетом, никак не вырвется рыдание.
Этой ночью Алуна проснулась от шума, доносящегося из лагеря барона Хеуля, который неделю назад осадил отцовский замок. Лязгал металл, ржали кони, кричали люди, метались тёмные фигуры, заслоняя огни костров. Алуна подумала было, что это отец решился на вылазку, но тут боевая галерея осветилась факелами, и люди отца, на ходу натягивая поддоспешники поверх исподнего, бросились к бойницам, встревоженно переговариваясь и вглядываясь в полумрак. В лагере вдруг погасли огни. Некоторое время в темноте раздавался жуткий чавкающий хруст, как будто кость попала в мясорубку. Одинокая лошадь ржала, точно плакала, и наконец умолкла, и стало слышно, как шелестит трава на лугу, а под горой беззаботно скачет через пороги Реуза.
До утра не ложились спать и не выпускали оружия, но зловещая тишина так и не разрешилась никаким событием. А едва невидимое ещё солнце отразилось в облаках и заснеженных склонах, дозорные разглядели на месте вражеского лагеря только квадрат вытоптанной травы и чёрные кострища. Разведчики вышли за ворота и сразу вернулись: земля вокруг замка была испещрена следами чудовищных когтистых лап. Это означало, что на помощь осаждённым пришёл Зарулант Чёрный, сеньор Аксура и злой колдун, вместе со своими кадаврами. И ничего нельзя было поделать, только сидеть тихо и ждать, что он потребует взамен. Солнце ползло по небу, хозяин положения не объявлялся и не выдвигал условий, и обитатели замка, невыспавшиеся, взвинченные и напуганные, к вечеру готовы были к худшему.
Колдун хотел всего лишь Алуну.
Дочь барона стиснула и перекрутила батистовый платок. Отец стоит в дальнем конце храма, у самого входа, в окружении двух рыцарей и восьми оруженосцев. Все в броне и при оружии, а у храмовой ограды ждут осёдланные кони. Барон вытирает лоб стёганым рукавом. Его красное лицо, вся его грузная фигура выражают крайнюю степень нетерпения. Ему хочется поскорей покончить с церемонией и отправиться пограбить деревни барона Хеуля. В задних рядах служанки зловещим шёпотом рассказывают страшные истории. Баронесса и её дамы, одетые в праздничные платья, обсуждают свадебный подарок жениха и находят, что он достоин самой королевы.
Белоснежный горностаевый мех холодит и обжигает кожу. Алуна передёргивается, словно хочет сбросить с плеч чужие руки. От шубки странно пахнет - не то чтобы неприятно, но этот запах не из тех, что созданы для удовольствия, вроде аромата масел и духов. Что-то неуместное здесь, очень знакомое, но Алуна не в силах сосредоточиться и вспомнить.
Во дворе испуганно ржут лошади. Священник вздрагивает и проливает масло на алтарь. Служанки привстают на цыпочки. Священница накидывает на голову невесты свадебное покрывало. Двери открываются.
"Милосердная Надивсана, справедливый Ныс, милосердная Надивсана..." - повторяет про себя Алуна. Кажется, сейчас сердце взломает корсет. Она тянет за нижний край покрывала, чтобы полупрозрачная ткань плотнее прилегла к лицу, и расплывчатое тёмное пятно, надвигающееся из цветного тумана, превращается в высокий чёрный силуэт.
Её бы всё равно кому-то отдали. Какому-нибудь богатому и знатному старику, у которого внуков больше, чем зубов. Каждый год отец возил её в столицу, где девушкам позволено танцевать и носить открытые платья, а мужчины смотрят и делают свой выбор. Она тоже смотрела на мужчин и пыталась понять, который из них выберет её. Тогда она начала рисовать. Только портреты, только мужчин - тех, чьи взгляды были обращены на неё. Мужские лица становились зеркалами, отражавшими её образ. Она рисовала себя.
Когда она заглядывала в юные лица оруженосцев, они освещались бескорыстным восторгом и словно осыпали её солнечными зайчиками. Столичные щёголи нетерпеливо тянулись к ней жадными взглядами, и ей казалось, что её отражение поймано в захватанное жирными пальцами зеркало. Она стала узнавать менестрелей по утилитарному интересу в глазах: её золотые волосы, сапфировые глаза и тонкий стан лишь служили им материалом для песен. Должно быть, её собственный взгляд приобрёл то же качество. Но ей приходилось сложнее. Стыдливость велит девушке смотреть в пол, в крайнем случае, ей позволено стрелять глазками. Алуна поднимала перед собой, как щит, свой взгляд художника и заставляла себя смотреть прямо.
Она не могла влюбиться, как прочие девушки. Черты прекрасного рыцаря слишком легко ложились на бумагу - а разве можно полюбить то, что легко даётся? Правда, был один случай... Тот человек в течение нескольких дней смотрел на неё из дальнего конца зала, но так и не подошёл, чтобы поговорить или пригласить на танец. Он был некрасив и не очень молод, с длинным, гладко выбритым по последней моде лицом, хотя такой тяжёлый подбородок и тонкогубый рот разумнее бы скрыть под бородой и усами. Но глаза, слишком близко посаженные к высокой переносице, смотрели на Алуну, только на Алуну, и за этот взгляд прощалось любое несовершенство. Каждый вечер после бала Алуна плакала от досады над листом бумаги, потому что портрет снова получался похожим, но чуть-чуть не таким, как нужно. Алуна уверила себя, что незнакомец будет просить её руки, и почти хотела этого, но вдруг он исчез. Передумал - или они с отцом не сошлись в цене? Она жила от бала к балу, тщетно ожидая его появления. Ей было плохо.
Священник произносит какие-то слова и вкладывает вялую ладонь невесты в руку жениха. Священница обматывает их запястья колючей шерстяной ниткой. Перед глазами Алуны покачиваются крестообразные ореолы светильников, словно вышитые крестиком, золотыми и шёлковыми нитками, по туманной пелене. Лишь корсет и кринолин удерживают её прямо - да ещё рука в чёрном рукаве.
Всё. Жених откидывает покрывало.
Знакомые тёмные глаза смотрят на неё из-под массивных надбровных дуг, и в них, и в уголках тонких губ, едва уловимо мелькает задорная улыбка заговорщика.
Его руки пахнут красками.
Алуну переполняла благодарность. К богу и богине - за то, что вняли её сумбурным молитвами и сделали даже лучше, чем она осмеливалась мечтать, и к мужу, который оказался не уродливым злобным стариком. У него не было лысины, морщин и гнилых зубов, и если уж сравнивать... Несколько лёгких штрихов кисти над портретом красивого юноши - и вот его будущее через пять, десять лет: линия подбородка оплывает, уголки губ опускаются и тонут в складках кожи, тускнеют глаза под набрякшими веками, а румянец перебирается с щёк на нос. С Зарулантом, по крайней мере, не произойдёт ничего подобного. Его лицо достойно выдержало натиск времени.
Алуна с наслаждением выискивала в муже положительные качества. От него не воняло псиной и конским потом (хотя временами совершенно невыносимо пахло неизвестно чем, и по всему замку тоже), он не ковырял ножом в зубах, и у него не было грязи под ногтями.
Он дал ей ключи от замка. Замок был, сказать честно, мрачноватый, но можно привыкнуть. Сложенный из чёрного известняка, он стоял на скале над Реузой и смотрелся, пожалуй, красиво. Внутри было тихо и пустынно: дружины Зарулант не держал, а слуги старались лишний раз не заходить в барские покои. Алуну поразили стеклянные окна: по шесть-восемь больших кусков бесцветного, очень ровного, прозрачного стекла в свинцовом переплёте. Таких хороших окон она не видела даже в королевском дворце, что уж говорить об отцовском замке, где оконные проёмы завешивали гобеленами.
Алуна стала хозяйкой двух деревень и одного села: Чёрных Разбойников, Колдуновки и Порчина. Когда она увидела порчинский храм, её охватила досада: надо было венчаться здесь, а не в Нижних Разбойниках! Храм выглядел ничуть не хуже, чем в столице, притом с такими огромными стеклянными окнами, что днём можно не зажигать светильники.
Алуна подружилась со священницей и брала у неё почитать рыцарские романы. Священник при каждом разговоре принимался яростно, но туманно обличать зло и требовательно глядел Алуне в глаза, отчего ей становилось неуютно. Зачем он говорит ей это, когда она так счастлива? Зарулант не злой. Алуна вообще никогда не видела, чтоб он злился. С ним ей не было страшно - впервые в жизни не страшно ни капельки.
Алуна захотела посмотреть на кадавров.
- Почему нельзя? - сказал Зарулант. - Они в подземных казематах. Можно, но опасно. Я сам туда без заговорённого оружия не спускаюсь. А давай я для начала покажу тебе химер?
Он привёл её в хлев, пристроенный к замковой стене.
- Да это же просто овцы! - воскликнула Алуна.
- Не просто. Я их делаю из разных животных, но обычно на основе овцы. Овцы спокойны и неприхотливы, и можно поручить крестьянам за ними ухаживать.
Приглядевшись, Алуна увидела в одном стойле овцу с кожистыми крыльями на спине, в другом - овцебарана с выменем и кручёными рогами, но большинство животных выглядело обыкновенно. Понятно, почему негодует порчинский священник. Ещё бы - ведь Ныс сотворил человека из овцы.
- Священник докучает тебе? - спросил вдруг Зарулант. - Если хочешь, он перестанет.
Алуна неопределённо пожала плечами. В детстве, когда ссорились старшие братья, а она по глупости принимала чью-то сторону, это плохо для неё кончалось. Братья в конце концов мирились и сообща мстили ей за обиды, которые она нанесла одному, защищая другого.
- Химеру можно найти в крестьянской овчарне, такие существа иногда рождаются самопроизвольно, - продолжал рассказывать Зарулант. - Или их можно непреднамеренно создать - не из овцы, конечно, но, например, прививая грушу на дичок. Но если нужно сделать что-то определённое, особенное и наверняка, то не обойтись без колдовства...
Но Алуна уже не слушала. Она стояла и смотрела на овцу, покрытую белым горностаевым мехом.
Чудесный свадебный подарок не был куплен в столице или захвачен в бою. Он происходил из грязного хлева! Подумать только, она носила шубу из овчины, как крестьянка, и радовалась, как дурочка.
Это было первое, чего она ему не простила.
Алуна скучала.
В Аксуре не устраивали охот и пиров, Заруланта тоже никуда не приглашали, и он с утра до вечера занимался колдовскими опытами. Не то чтобы Алуне нравилась компания шумных пьяных мужчин, но к ним хоть можно выйти в новом платье.
Алуна по третьему кругу перечитывала рыцарские романы. Слушала однообразные рассказы Заруланта о его жизни: ему что-то захотелось сделать, он пробовал так - не получается, пробовал по-другому - не получается, наконец, получилось, но не получается что-то ещё, и далее в том же духе. Она не решалась признаться, что ей это не интересно, но он, видимо, догадался и стал рассказывать совсем другие истории. У него, как выяснилось, когда-то была насыщенная событиями жизнь! Война и политика, интриги и смертельное колдовство... По сути, эти истории сводились к ещё более простой схеме - "захватил, пограбил", но они были занимательны, несмотря даже на суховатость изложения, на некоторую отстранённость, как будто Зарулант говорил не о себе, а о ком-то другом. Он словно доставал из памяти свою прежнюю личность, как старую одежду из пыльного сундука, а она оказывалась мала. Изредка он сам увлекался, и его тёмные глаза загорались, а в уголках губ играла свирепая улыбка. Тогда его рассказы становились особенно захватывающими. Алуне так осязаемо представлялись дворцы, драгоценности и роскошные ткани, что она переживала потерю - как если бы эти сокровища не обратились в прах неизвестно где и когда, а её только что их лишили. Она не допускала мысли, что ей пришлось бы делить всё это с множеством других женщин (Зарулант, увлёкшись, забывал редактировать воспоминания), а то и быть поделенной в числе добычи; других женщин, в отличие от былого богатства, её избирательное восприятие относило к безвозвратному прошлому.
Алуна тоже рассказала Заруланту свою жизнь - несколько раз, вспоминая всё новые детали. Она искренне хотела рассказать что-то ещё, но казалось, что нечего, и тогда Зарулант начал задавать вопросы. Он словно прошёлся по простому зданию её памяти, открывая тайники и переходы, о которых она не подозревала. Алуне стало неуютно, и она поспешила прекратить эти беседы.
Она намекнула, что нуждается в новых впечатлениях. Зарулант сказал, что она может помогать ему с опытами. Для начала, сказал он, от неё не потребуется ничего сложного. Он шутит? Она имела в виду осеннюю поездку в столицу.
Зарулант не собирается туда ни в этом году, ни в ближайшие несколько лет. Он, видите ли, уладил свои дела и ему доставят всё необходимое. Он дал ей список, чтобы она вписала что-нибудь для себя. На первой странице перечислялось, какие товары и в каком количестве будут отправлены в столицу из Аксура: вино, оливковое масло и чёсаная шерсть. Что-то маловато, особенно с такого богатого домена; отец продавал больше, но им едва хватало на поездку в столицу. Хватит ли ей на новые книги, духи, ткань для платьев? Тем более Зарулант тоже что-то заказывает: соду, поташ, буру, - и ещё длинный перечень непонятных предметов или веществ. Зачем ему, например, белильная известь - он что, собрался замок побелить? Алуна обмакнула перо в чернильницу. Зачем бы это ни было нужно, а одной бочки вполне достаточно. Так, далее по списку...
- Это нужно для моих опытов, - Зарулант взмахнул сложенными в трубочку листами. - Для моего колдовства. Для моего злого колдовства.
Алуна стояла перед ним, глядя в пол, с упрямым, непроницаемым лицом. Не верит, не принимает всерьёз.
- Я многим поступился, чтобы спокойно заниматься своим делом, - сказал Зарулант. - Я плачу двадцатину и хожу в храм по праздникам. Я запер кадавров в подземелье, чтоб они не пугали крестьян. Я ставлю опыты на овцах, а не на людях, хотя это стесняет меня в некоторых возможностях. Может, создаётся впечатление, что я буду уступать до бесконечности? Неверно! Делом своим я не поступлюсь. Не посягай на моё, Алуна.
Она блеснула глазами из-под ресниц - уклончивый и непримиримый взгляд, точно остриё стилета, мелькнувшее в кружевах.
- Если ты колдун, - сказала она, - то зачем тебе что-то покупать? Возьми и наколдуй, что там тебе нужно.
Она ничего не поняла из его рассказов.
- Колдовство - это чудо, - сказал Зарулант. - Преодоление границы между достижимым и невозможным. И действует только там, вблизи самой границы. А до неё ещё надо добраться - другими, обыкновенными средствами. Следовательно, во-первых, то, что может быть сделано, не может быть наколдовано, а во-вторых, если что-то наколдовано, то неизвестно, получится ли в другой раз. Ведь осуществляя невозможное, я отодвигаю границу - и снова должен искать подступы к ней.
- А, понятно. Твоё колдовство ни на что не годится.
- Практически - нет.
- Ну тогда сделай без колдовства. Или тоже не можешь?
- Мог бы, но мне жалко времени. Когда меня захватывает новая идея, я не могу думать ни о чём другом! Ложусь спать с сожалением, что кончился день, и просыпаюсь с радостью, что снова можно приступить к опытам. Неужели я отложу удовольствие, чтобы заняться нудной работой?
- Прикажи крестьянам.
- Крестьяне должны кормить сеньора. Заставить их делать что-то другое будет очень непросто. Пожалуй, я бы справился... Но как я ненавижу заставлять! Значит, опять же - всё отложить и заниматься тягомотиной. И это надолго, потому что, сделав первый шаг, я буду вынужден пройти весь путь до конца. Ведь если мои крестьяне станут работать на рудниках и в мастерских, кто будет кормить их и меня? Придётся расширять мои владения, кстати, домен твоего отца я присоединю в числе первых. Король не потерпит стремительного усиления одного из вассалов, значит, я не смогу остановиться, пока не завоюю всё королевство. Когда у меня будет целое королевство, мне захочется развернуться. Этот список - он, на самом деле, весьма скромный, мне требуется ещё многое, в том числе, такое, чего пока никто нигде не делает. А что-то, я знаю, можно делать лучше, только вот на подготовку нужно потратить время и усилия, и не жди скорых результатов. Я один не смогу уследить за всем, мне потребуются помощники, которых надо ещё обучить... Всё перевернётся. Народ, разумеется, будет страдать; рыцарей и баронов я истреблю - зачем мне эти дармоеды, когда есть кадавры; я погрязну в рутине управления - короче, всем будет плохо. И вот через много лет, когда я переложу мои заботы на плечи помощников и вернусь, наконец, к опытам, кому-нибудь в голову обязательно придёт, что получилось, в сущности, неплохо, но слишком хорошо, чтобы служить для удовлетворения любопытства одного старого колдуна. Ну уж нет! - Зарулант взмахнул бумажной трубочкой. - Лучше я ограничусь вот этим.
Сверху - чертёж печи для обжига известняка, сделанный его рукой. Алуна съездила осмотрела заброшенные каменоломни, на том дело и кончилось. Зарулант осторожно отложил бархатную от пыли бумагу. Под ней обнаружились пяльцы с незаконченной вышивкой и шкатулка для иголок и ниток. Кропотливый, мучительный труд, призванный доказать, что из девушки выйдет хорошая хозяйка. Что она достаточно терпелива и бесчувственна, чтобы день за днём делать одно и то же - готовить, стирать, убираться - и наблюдать, как жизнь уничтожает её достижения. Зарулант хорошо понимал, почему Алуна после свадьбы похоронила рукоделие в сундуке. Но почему она не притрагивается к краскам? Зарулант откупорил глиняную баночку: гуашь засохла и потрескалась. Со дна сундука он достал папку с рисунками и развязал тесёмки.
Его редко посещали желания, которыми жили обычные люди. У него было дело, которое забирало всё время и дарило ни с чем не сравнимую радость. К тому же, он стал разборчив. Если ему чего-то захотелось, это не могло быть дурно. Он размышлял, осуществить ли желание или лучше от него отказаться. Он мог с лёгкостью сделать и то, и другое. Всё это было не более чем волнение на поверхности его сознания.
Коль скоро он решил, то спланировать и осуществить задуманное не составило труда. Как всегда - изящно и эффективно. Заодно выполнил обещание, данное торговому агенту в столице: барон Хеуль больше не будет грабить идущие по Реузе караваны.
А действительно, почему бы не сделать себе подарок? Ненадолго, лет на двадцать-тридцать, и не в ущерб работе. Необременительно, как завести домашнюю кошку: изредка приструнить, под настроение - погладить, а в остальное время можно выбросить из головы. Но не лгал ли он себе? Просто красивое личико его бы не соблазнило, мало ли он видел их в жизни. Кажется, он завёл себе человека, но до сих пор не находил этому доказательств.
Зарулант, грустно улыбаясь, рассматривал портреты. Он видел любопытство, и упорство, и честность, и азарт исследователя, приближающегося к разгадке. Видел человека, который стремился к невозможному - запечатлеть движение души в неподвижной картинке, и не соглашался на меньшее.
А теперь... если Алуна не хочет рисовать, то чего она хочет?
Совместная жизнь становилась невыносима. Они почти не разговаривали, иногда не виделись по нескольку дней. Зарулант всё реже приходил в её спальню. Не особо и хотелось, но обидно. Алуна меняла платья и причёски, Зарулант не замечал. Дни вязли в густой, как кисель, скуке.
Надо было что-то предпринять. Что угодно.
- Ты не рад?
Он молчал, а глупая гордая улыбка не сходила с растерянного лица жены.
- Мне не нужен наследник, - сказал Зарулант. - Зачем мне наследник, если я никогда не умру?
- То есть как?
- Я сделал эликсир.
- Но... Ты не говорил... - Алуна нахмурилась. - А почему ты не дал его мне?
- Он для тебя бесполезен, - неохотно сказал Зарулант. - Тут, как со всяким колдовством, надо дойти до крайности. Эликсир помогает, когда отчаянно не хватает времени. А если расслабишься, впадёшь в уныние, заскучаешь - он сразу перестанет действовать.
- В жизни не слышала большей ерунды! - Алуна недобро прищурилась. - Ты просто не хочешь мне его давать, да?
- Пожалуй, и не хочу.
- Ах так!
Надо было обрадоваться, думал Зарулант, провожая взглядом её враждебную спину. Ребёнок не нужен ему, но, может быть, это как раз то, что нужно ей? Если так, он готов потерпеть ребёнка.
Алуна ходила по замку, как безумное привидение. Больше не было дня и ночи - были промежутки между кормлениями, урывки сна и подобие бодрствования. Зарулант постоянно спрашивал: "Как ребёнок?" Если так интересно, пошёл бы и сам посмотрел! Алуна едва сдерживалась, чтобы не накричать на него так же, как она кричала на прислугу. Она полюбила слушать порчинского священника, его обличительные речи растравляли обиду и давали утешение.
Алуна втискивалась в платья, затягивая корсет до тёмных пятен перед глазами. У неё испортилась кожа, под подбородком появилась едва заметная складка. Алуна с ужасом смотрела в зеркало. А ведь стоило Заруланту только захотеть, и её красота никогда не увяла бы!
Зарулант поднялся на верхнюю площадку башни. Склоны гор были жёлтые и лиловые от весенних цветов. Ослепительная Реуза жонглировала солнечными лучами. Зарулант поставил на раскалившиеся чёрные камни клетку со змеями. Надо согреть их перед тем, как брать яд. Проще бы создать змееовцу, но крестьяне верят, что змеи - порождения Хульды и Хухэва. Чего доброго, откажутся ухаживать за овцами.
Змеиный яд был составной частью эликсира. В последнее время Зарулант пил его каждый день - и всё без толку. Стоило ему увидеть Алуну, услышать её голос, как у него портилось настроение. Он надеялся, что с рождением ребёнка у них появится хоть какая-то тема для разговоров... Алуна могла говорить только об эликсире. Он стал избегать её, почти не выходил из лаборатории. Уступил ей замок - а она хозяйничала в его мыслях. Только он принимался за работу, как ненароком вспоминал об Алуне, и волна раздражения гасила искры энтузиазма. Эликсир кончался. А как можно делать эликсир и не думать об Алуне? Ситуация становилась угрожающей.
Равнодушные чёрные гадюки спали на солнышке. А где-то в замке снова вопил ребёнок.
Алуны в детской не было. Маленький Навлексет стоял, держась за деревянную загородку, и отчаянно кричал. По его красному, искажённому личику бежали слёзы. На полу валялся тряпичный заяц.
Зарулант подобрал игрушку и сунул в руки ребёнку. Навлексет сердито швырнул её на пол и заорал в два раза громче.
- Тебе надоел заяц? - задумчиво сказал Зарулант. - Ладно. А это хочешь?
Он достал из кармана лупу.
- У? - спросил Навлексет.
- Это увеличительное стекло. Держи вот так. Нет, только не бросай, ты сначала посмотри...
Слёзы всё ещё текли по щекам ребёнка, и вдруг он улыбнулся - понял, как играть с новой игрушкой.
- У?
- А это пинцет, чтоб брать им змей, - сказал Зарулант. - Хочешь посмотреть на змей?
Зарулант не умел правильно обращаться с детьми. Он приносил Ксета в лабораторию, разрешал хватать всё подряд и, занимаясь своими делами, рассказывал, что придёт в голову. Он обнаружил, что Ксет без труда запоминает по десять-двадцать слов сходу. Вполне обычно в его возрасте, но ничего не знавшего о детях Заруланта приводили в восторг способности сына, и он без конца их испытывал.
- Где весы?
- У! - показывал пальцем Ксет.
- А где колба?
- У! У! У!
- А где...
В дверях стояла Алуна - бледная, с жёсткой линией рта. Напряжённо сказала:
- Нам нужно поговорить.
- О чём?
- Хватит этих отговорок! Дай мне эликсир.
- Я подумаю.
- А что тут думать, а? Что думать?
- Хорошо, - мрачно сказал Зарулант. - Мне нужно несколько дней на подготовку.
- Когда я открою дверцу, - сказал Зарулант, показывая в сторону печи, - будет ярко. Ты смотри сквозь стекло.
Уговаривать сына не требовалось: он обеими руками держал перед собой кусок зелёного стекла и счастливо улыбался. Зарулант опустил на лицо деревянную полумаску - прорези для глаз блеснули тёмными стёклами - и шагнул в волны горячего воздуха, идущего от стеклоплавильной печи.
Зарулант взял стальную стеклодувную трубку, конец которой был прогрет в огне, и открыл окно печи. Оттуда плеснуло нестерпимым жаром и ослепительным белым светом. Держа трубку за деревянную рукоять, Зарулант опустил её в горшок с расплавленным стеклом и начал медленно вращать. Стекло словно наматывалось слоями на кокон; Зарулант время от времени вынимал его из печи и катал, быстро вращая трубку, по железному листу. Его безрукавка потемнела от пота, на руках вздулись мышцы.
Он мог бы покупать стекло в столице. Но не всё, что ему требовалось, продавали за деньги, даже за очень большие деньги - например, колбы, которые не плавятся на огне, или прозрачное, исключительно однородное стекло для линз. А главное, ему нравилась эта работа!
Зарулант опустил светящийся ком из полужидкого стекла - ярко-оранжевый, размером с хорошую тыкву - в наклонный деревянный жёлоб и, быстро вращая, принялся дуть в трубку. От пропитанного водой дерева шёл пар, поверхность стекла блестела, внутри стеклянного веретена росла воздушная полость.
Затем встал у края глубокой ямы и начал раскачивать над ней трубку. Стеклянный пузырь, длиной уже около метра, тёк и вытягивался, как живой. Зарулант опустился на одно колено и навалился грудью на ограждение. Трубка и стекло весили в десять раз больше рыцарского меча, а далеко не каждый смог бы махать мечом четверть часа без передышки.
Нужна очень длинная колба, такая, какой он прежде не делал, иначе колдовство не получится. Но и самому ему не терпелось испытать свои силы, его охватил азарт. Когда стеклянный баллон вытянулся в человеческий рост, Зарулант нагрел его конец в печи, набрал в рот немного воды, с силой дунул в трубку и сразу же заткнул её пальцем. Пар разорвал размягчённое жаром дно, и колба открылась с одного конца. Зарулант положил её в жёлоб и стал вращать, чтобы центробежная сила распрямила стенки. Опять нагрел в печи дальний конец и положил на деревянные козлы. Быстро, пока стекло не остыло, обрезал края ножницами.
Зарулант снял полумаску и плеснул на лицо воды. Его руки дрожали от перенапряжения, а глаза радостно улыбались. Предстояло ещё отделить горловину колбы, разрезать получившийся цилиндр вдоль, нагреть в печи и развернуть в плоский лист. Но пока можно отдохнуть. Зарулант обернулся к сыну:
- Хочешь, сделаю тебе стеклянного барашка?
Алуна, ёжась от холода в своём лучшем платье, шагнула вслед за мужем под низкие своды подземного зала. Он был тёмен и пуст, только возле входа на столике стоял стеклянный бокал с прозрачной жидкостью, и в отдалении, в полумраке, на каменном возвышении лежало что-то непонятное.
Зарулант вставил факел в кронштейн и подал Алуне бокал.
- Это эликсир вечной молодости? - спросила она с внезапной робостью.
- Что-то вроде, - ответил он, когда она сделала глоток.
Одной рукой он подхватил бокал, другой - тело. Отнёс её вглубь зала, уложил в стеклянный саркофаг и накрыл крышкой.
Алуна слишком много говорила на тему вечной молодости, и он вспомнил одну свою давнишнюю идею - что смерти можно избежать, приостановив течение жизни. Он тогда пошёл по другому пути и создал эликсир, а ту идею так и не проверил. Сначала не было времени, потом он прекратил ставить опыты на людях, потом просто забыл.
Алуна сама напросилась.
Если опыт пройдёт успешно, она проспит сто лет и не изменится.