Аннотация: Очнуться, начать вспоминать слова, обнаружить себя в раю. В раю ли? А, может, это всего лишь сон или порождение больного разума? Или, того хуже, постапокалиптический мир? Если кто и способен дать ответ, то только болтун, именующий себя Свидетелем.
Шум коснулся меня, пронзил и разложился на составляющие, как белый свет раскладывается на цвета радуги. Меня наполнил гул, он впустил аккордами плеск, вплелся тихий шепот, переходящий в фальшиво насвистываемый и неузнаваемый мотивчик.
Я слушал. Я слушал, ловя новые изгибы звуковых тропинок, собирая фрагменты, связывая друг с другом, стягивая в новое, не хаотичное, но уже прочувствованное полотно.
И, тем не менее, что-то ускользало. Это вроде загадки, когда ответ невыносимо близко, а поймать не удается. Мне тоже не удавалось поймать что-то простое и важное одновременно: то ли слова, то ли понимание.
Я чувствовал. Я переключился со звуков на ощущения и чувствовал холод, твердость, давление, напряжение, болезненность, зуд, дискомфорт, слабость...
Шевельнулось... шевельнулись пальцы. Звуки разразились голосами и вернулись в шум, шум перешел в звенящую переполненную тишину, в ее сердцевине синхронизировались плеск и ритм. Ритм моего дыхания, наверное.
Пальцы снова шевельнулись, сжались и разжались, ладонь уперлась в неровное, шероховатое, холодящее, сухое.
Исторгся новый звук, сбивший дыхание и разбивший единение с плеском.
И я открыл глаза, я увидел, я узрел.
Я стал.
Я встал, медленно и неверно, выгребаясь из-под обломков собственного воскрешения. Я встал, цепляясь рукой за скользкое, ломкое, заканчивающееся, холодящее, движущееся, пока пальцы не коснулись того, что разум назвал стеной.
Стена. Тускло-зеленая и пыльная. Окно. Зарешеченное. Мутное.
Слова подтасовывались, подсовывались с все возрастающей скоростью, складывались в конструкции, облачали мысли, нанизывались, выдергиваясь из беспорядка и становясь частью логичных предложений.
Стена, окно, решетка, небо, койка.
Я был. Я стал. Я есть.
Я...
Как споткнуться и упасть. Но уже что-то есть. Нет пока многого, но немногое тоже важно. Стена, окно, решетка, койка, дверь и цвет стен сложились в рисунок со значением "клиника". Я мог быть в клинике, в одной из... я был в палате. Наверное. Думаю, что так.
Почему?
- Здесь...
Нет, не те слова. Не так произносят.
- Есть... есть здесь кто?
Полагаю, что это я так хриплю. Ведь мой голос сейчас сдавленный хрип, дерущий пересохшее горло? Я с трудом, как склоняя земную ось, сплюнул.
- Эй. Здесь. Есть. Кто-то?
Снова неверно, это чувствуется по звучанию, по дисгармоничности распределения сильных и слабых участков слов. Но если я в клинике, то должны понять. Ведь должны?
Или нужно что-то большее?
Комната... палата покачивалась, но ровно, стабильно, можно было подстроиться под ее ритм. И мне удалось с первого шага - аккуратного, тщательно продуманного, тонко выверенного. Второй рассчитать удалось быстрее, как и третий. Шаг шестой или седьмой дался практически без труда и расчетов.
Рука уперлась в дверь с облупившейся белой краской. Мелкие белесые хлопья скудным потоком стекли вниз, к ногам, часть прилипла к взмокшей ладони.
Протяжный скрип натужно прочертил глубокую рану в твердом теле тишины. От такого скрипа сходят с ума - сразу и бесповоротно. Но я не сошел, у меня для этого пока что было слишком мало слов, еще меньше знаний и полное отсутствие воспоминаний.
Или нет.
Я оглянулся. За окном было... солнечно. И еще за окном, за перечеркивающими черно-бурыми линиями прутьев было...
Я смотрел. Ответ рождался очень медленно, по капле, и каждая капля - лишь мельчайшая часть буквы или смысла. Но я дождался слова, слово было "стена". Да, это тоже была стена. Другая, но определялась тем же словом, что и эта, здесь - грязно-зеленая.
За окном виднелась разрушенная стена. Когда сломаны стены, когда нет преград, когда стерты границы и перестают существовать пределы, то появляется что-то приподнимающее и лишающее напряженной способности рассчитывать. Думаю, это, что не... не держит... это...
Я зажмурился, и слово выскользнуло из-под темного неразличимого в деталях пласта: свобода.
Теперь все правильно: я был свободен.
Я вышел из палаты в тускло освещенный коридор, наполненный золотыми отблесками взвешенной в воздухе пыли.
А потом прозвучал голос. Другой. Не мой.
И снова новый день, дорогие друзья. Новый и солнечный день на побережье. Рай спокоен, и снова все хорошо. Как всегда, с вами ваш бессменный Свидетель. И я сегодня зачитаю вам одну притчу...
Я стоял, прислонившись к стене, и жадно ловил каждое слово, вбивая в себя все прочитанное. Но все равно не помнил. Немногое осталось, сказанное Свидетелем: что-то о категориях временной шкалы, о прошлом, идущем до будущего. Или о будущем в прошлом?
Я не мог ответить ясно, все рассыпалось при малейшей попытке собрать в горсть и унести в руках. Не хватало понятий, значений, терминов. Они неохотно выдавливались по одному, два, изредка три одновременно из-под темной глыбы забвения, массивной и клубящейся единомоментно.
Я сжал виски руками, пальцы застряли в свалявшихся волосах, как мухи в сетях паутины одряхлевшего паука. Рванул, рванулся в поисках того, что ведет к разрушенной стене. Да, выход. Да, по опустевшему заброшенному коридору, по лестнице, привыкая к ступенькам. Ага, вывалиться, выдернуться, отхаркаться из недр клиники бесполезным плевком и пораженно застыть, ослепленный слишком ярким солнцем.
Лицу стало жарко и мокро, хотя я и заслонился от светила нервно сведенными кистями рук. Слишком много всего. Слишком.
Мой колени погрузились в сухой прогретый песок, взметнув облачка пыли. И мне захотелось снова лечь. Кажется, ко мне подступили сны. Думаю, они как раз...
...улыбались. Люди. Чистые, красивые и дорогие. Кто-то был очень дорогим, кто-то - невероятно. Блеск зубов, стекла и статуса. Но - изысканно, как и полагается лучшим. Блеск на уровне ненавязчивого, но заметного мерцания на фоне сумрака. Я, кстати...
Песок щекотал ноздри и засыпал волосы. Когда эти волосы последний раз срезали?
Солнце палило. С того же ракурса?
...разум выдержать вечность? А если гениальный сукин сын угадал момент... Хотя, друзья, скажу по-другому. Способен ли разум выдержать неизменную вечность? День, ночь, день? Вечность иссушенную? Когда последний раз был дождь? Стоит порыться в записях, я наверняка отметил это событие. На то я и Свидетель.
Я перевернулся на спину, предоставив солнцу и бесплодному небу разглядеть мое лицо во всех подробностях, задержать взгляд на каждой морщине и складке, проникнуть в каждую впадину и отбиться от каждого выступа. Я растянул растрескавшиеся губы в оскаленную улыбку, и блики рассыпались на смоченных густой и едкой слюной зубах.
Небо сравнило свой цвет с цветом моих вен. Тайное движение крови повторяло незримое движение, безостановочное за бледно-синей толщей.
Я тоже могу рассыпаться. Стать прахом. Смешаться с песком и повторить элегантное мерцание. Правда, для этого нужно...
Я поднялся. Почти без расчетов и продумывания преодолел расстояние до пролома в стене, оперся руками о колючие, рассыпающиеся в крошку, камни и выглянул за пределы маленького мирка клиники.
Передо мною открылась вселенная. Без звезд, комет, планет и десятков классифицируемых и неклассифицируемых систем. Передо мною открылась долгая прибрежная полоса и водная гладь до горизонта. Наверное, море. Может...
Слово. Простое слово. Да. Океан.
Возможно, я видел океан. Догадываюсь, что он наполнял меня переливом плеска волн, он же мне шептал долгие неразборчивые тексты, бездумно промывая каналы к моей захороненной памяти.
Или это море?
Я вновь устремился к солнцу и безоблачной безбрежности, запрокинув голову. Ни чайки, ни постороннего шума. Есть лишь побережье и пару раз возникший голос Свидетеля. Или не пару? Ах да, есть еще я. И имя мне...
Меня зовут...
Мое...
Меня должны как-то называть?
Я должен знать?
Есть имя?
Гул океана утверждал, что какое-то обозначение должно быть, потому что так было проще выделять меня среди других, тех самых, дорогих и очень дорогих, что ворвались в мои обрывочные сны. Но я не мог поверить просто так, нужно было найти доказательства, хоть какие-нибудь. Должен быть... особый подход.
Пока я мог лишь идти - монотонно, в такт накатывающим волнам, бессмысленно и мерно, еще не чувствуя твердости движений, но не зная усталости. Как... нечто... чему требуется... процедура некая... она делает все точным.
Не хватает слов. Но они придут. Я предположил, что слова со временем придут, те самые, что помогут облечь смутные образы в более ясные фразы.
Я остановился у самой кромки воды. Двинулся и стал входить в воду, поскальзываясь на камнях и все же удерживая равновесие. А потом пошел без малейшей задержки, почти ровно, будто по прямой и идеально вылизанной дороге. Я шел, и волны бились мне в бедра, живот, грудь. Они обхватили шею, они оставили долгий соленый поцелуй на губах, они размыли мир перед глазами и сомкнулись над головой.
Я не знаю, почему так сделал, для данного поступка не было ни единой причины. Просто что-то внутри меня потребовало зайти в воду и замереть до тех пор, пока я не почувствовал потребность дышать.
Тогда я вышел, мерцающий и обновленный, и двинул вдоль берега, оставляя на песке отпечатки ног и капли воды.
Я шел.
Я шел, неизвестный, не преследуемый, не имеющий перед собой цели. Я переступал, совершал шаг за шагом, оставляя позади место пробуждения, клинику, первые слова, услышанные в этом мире. Они оставались все дальше и дальше по времени и расстоянию, они успешно перенеслись в раздел "прошлое" и все глубже оседали в этой области. Рано или поздно исчезнут в недрах... подсознания, как исчезают воспоминания о рождении и последующих днях.
Я шел. Темнело. Неназойливо, но быстро. Солнце подкатило к линии горизонта, замерло и, брызнув над океаном шафрановым и огненным, нырнуло в поднявшуюся волну. И тут же по стремительно нарастающей темноте посыпали звезды - поярче, помельче, поострее, как стеклянная крошка.
Наверное, мне следовало поесть. Да, по идее я должен был давно хотеть пить. Ощутить царапающую жажду, раздирающий голод, толкающую ко сну усталость.
Этого не было, моя плоть была спокойна и невозмутима, как... как машина, как... механизм.
Я стоял. Звезды разгорались. Спутанные пряди высохших волос скользили по плечам, ветер дергал за полы больничной пижамы.
И я вдруг понял, что мне хорошо.
Она подошла и протянула бокал.
- Будешь? Ты сегодня как не в себе. Что-то...
Ее рот. Ее зубы, белые и идеально ровные, идеальные вообще, обрамлялись сочными чувственными губами. В такие надо впиваться, бросив все дела, если бы не агрессивная помада, привлекающая и отталкивающая одновременно. Ее губы, совершенные и недоступные, растягивались в озабоченную улыбку над маленьким точеным подбородком с крохотной ямочкой. Ямочку хотелось целовать больше, чем губы...
Шея. Не тонкая, но изящная, жаждущая прикосновений. К шее прикасалось колье из белого металла с зелеными камнями; один, самый большой, нашел свой покой в уютной ямке между ключицами. Разумеется, колье мерцало...
- Нет, я...
Взгляд выдал животную напряженность. Так хищник принюхивается, так он смотрит в сторону за мгновение до стремительного бега.
Громко засмеялись, еще громче о чем-то возвестили - там, в стороне...
Я лежал на спине, вглядываясь в дышащие зноем небеса в попытке удержать неожиданный женский образ, явившийся во сне. Но черты распались, рассыпались песком и бесследно истекали сухими струями сквозь прорешеченный пласт памяти. Оставались лишь ощущения того, что она была мне знакома. Когда-то давно, еще до моего пробуждения. Она.
В небе не хватало движения. Если небо есть отражение моря, то в нем точно не хватало движения. Но я ничего не мог поделать, это точно было за пределами моих способностей.
Поэтому я просто поднялся и двинулся дальше, вроде бы в ту же сторону, что и вчера.
Приветствую вас, жители Рая. С вами, как всегда, ваш Свидетель. Итак, что нового на нашем Побережье? Да ни хрена нового, дамы и господа. Горизонт все также девственно чист, и ни одного корабля на водных просторах, ни одного самолета, ни одного вашего голоса в ответ. Ну, кто-нибудь скажет мне "Эй, придурок, заткнись, тебя тошно слушать?". Нет, молчание. Полное и тотальное молчание на протяжении вечности. Один я тут заливаюсь. И то, пока работает оборудование. Ну ладно, дети мои, Бог с нами. Со мной. Сейчас поболтаю еще чуток, а потом запишу параметры в журнал. Все, как всегда, ничего нового. Анекдот, что ли, вам рассказать?
Я брел вдоль прибрежной полосы, загребая ногами песок и слушая вымученно собранную речь некого Свидетеля, ждущего в ответ на свои тирады хоть одно слово.
- Эй! - Крикнул хрипло я. - Я здесь! Заткни фонтан, придурок!
Услышал ли он? Нет, не думаю. Я вообще уже не думал, что некий Свидетель существовал еще где-то, кроме моей головы. Да, наверное, это был мой собственный голос в моей собственной голове, прорвавшийся из недр подсознания. Бывает такое... бывает. Я ведь очнулся в клинике. И я ничего не помнил и не помню сейчас. Я не знаю, почему оказался в этом здании с давящими стенами. Я был болен? Я сошел с ума?
Анекдот про глупую девчонку вышел у Свидетеля несмешным, унылым. Или это я не помню, как смеяться.
По правую руку возникли строения. Я заприметил их и раньше, но обращать внимание имело смысл только сейчас. Повернуть, подойти, начать открывать окна и двери, осматривать заброшенные спальни и гостиные, осторожно перемещаться по лестницам, чувствуя их ненадежность и изможденность пройденными годами.
Я прикрыл глаза, на миг отдаваясь разыгравшемуся воображению. Разбухшие и растрескавшиеся стулья с истлевшей обивкой, стол с расщелиной от одного края до другого, подернутый солью и пылью. На полу таращит пластмассовые глаза потускневшая кукла, на темном, проеденном покрывале аккуратно сложенная одежда. Дотронься - и футболки, штаны, юбки рассыплются в прах. Со стены молчаливо укоряет портрет неизвестного, чьи черты расплылись десятилетиями назад, ему с укором вторит улыбающаяся пара. Еще можно разглядеть зеленый цвет буйных зарослей на заднем фоне, но, скорее, он уже подрисован воображением. Опустевшая кружка на комоде, замершие стрелки часов. Одна приближается к пяти, другая - только к четырем...
Я вернулся в мир солнца, моря и покоя. Может быть, те здания переполнены жизнью. Люди смотрят телевизор, читают книги, занимаются сексом, спят, моют посуду, гладят белье, одеваются или набирают тексты, гладят кошек и обнимают с любовью, смеются над шутками и принимают таблетки от головной боли, вытирают пролитый соус и ругаются с супругами, пересчитывают деньги и заказывают ботинки через интернет-сайты.
Может быть.
Я повернул, сделал несколько шагов и остановился.
Чистый пляж и осыпающиеся стены. Полная тишина и столь же полная неподвижность.
Сколько лет здесь не было людей? Два года? Двадцать лет?
Что-то внутри меня требовало пойти и проверить. Другая сторона этого же неясного убеждала в бессмысленности данных действий.
Город, если за тем десятков домов скрывался город, был мертв. Он был мумией, настроившейся переживать века, но не учетшей таких параметров, как природные условия и их разрушительное воздействие.
Но там мог быть этот говорливый Свидетель. Правда, мне пока нечего было ему ответить.
Но я решил проверить.
Он был мертв давно и бесповоротно. Он был еще мертвее, чем мое прошлое, у него больше не было прошлого; настоящее этого города было настоящим разлагающегося тела. Утопленные иссушенными стеблями дороги, исторгнутые адовым пожаром скелеты некогда величественных зданий. Этот город, может быть, познал свою славу. Но вряд ли он познал хотя бы часть собственной смерти: она пришла, и его не стало.
- Свидетель! - Бросил я во все улицы и переулки свой истошный хрип.
Прогулялось, размножившись, эхо и затихло, так никого и не найдя.
- Эй! Кто-нибудь! Есть кто живой?
Я надеялся на появление хоть чье-нибудь тени, силуэта, взгляда: бродячей собаки, побирающегося бездомного, одичавшего ребенка.
- Свидетель!
Он молчал. Молчали ослепшие окна, молчали темные провалы, молчали опустевшие проемы и ослабевшие навесы. Имя городу было Молчание.
Молчание заливало полуденное солнце.
Я и сейчас не знал, что мог бы сказать. Но спрашивать было некому. Разговор строить было не из чего.
И я, сдавшись, побрел назад, к океану, чтобы продолжить свой бесцельный и бессмысленный путь.
Я просто не знал, что можно было делать мне, человеку, не знавшему ни жажды, ни голода, ни усталости, ни былого.
- Не волнуйся, у тебя все получится.
Я видел только ее пальцы, сжимавшие ножку бокала, сжимавшие нежно и очень эротично, несмотря на кроваво-красные, на грани вульгарности, ногти. Наверное, я люблю эти хищные ногти и тонкие ломкие пальцы.
- Конечно. Считай, что я уже обо всем договорился. Не думаю, что он пригласил бы меня, если не собирается обеспечивать проект. Все-таки он получил то, что хотел.
- Я тебе говорила, что ты у меня самый умный?
Подъем, засранцы! Оторвите свои задницы и выгляните на улицу! Чудный солнечный день, точно такой же, как и всегда. Возрадуйтесь, дети мои, мы в раю. Солнце, моря и пляж! И о чем еще можно мечтать, когда больше не о чем мечтать?! Так что, мать вашу, двигайте к морю и займитесь водными процедурами. Вперед, дамы и господа. Впереди грядут большие перемены. Не знаю, как вы, а я мучился бессонницей, чего совсем давно со мной уже не было. За свои сто лет одиночества я напрочь отвык видеть ясное ночное небо. Знаете почему? А потому что оно не меняется. Практически. Понятно, луна, туда-сюда... Хотите смоделирую прогноз погоды на ровно пятьдесят лет вперед? Итак, температура воздуха тридцать два, влажность семьдесят один, солнечно и безоблачно. Прошел Апокалипсис, наступил чертов рай. Все как надо. Но где вы, восставшие из могил и облеченные в совершенную плоть? Или это я, как всегда, опоздал на ваш треклятый поезд? В общем, с вами, мои молчаливые слушатели, был бессменный Свидетель.
Я сидел, песок стекал с моих рук и ног, освобождая для ультрафиолета потемневшие участки кожи. Вроде как должны были обгореть, но не обгорели. Или не должны были?
Я вспоминал все больше и больше слов, уже многие мои мысли и преставления находили свое речевое отображение. Цвета, предметы, явления - они облачались в свои термины и становились частью порядка. И все же хаос побеждал. Пока что. Его было больше, значительно больше: он владел моим существованием, если таковое имелось, до пробуждения, он же являлся сутью недостатка информации о дне нынешнем. Кто я, кем был и почему я сейчас здесь, в этом месте, которое Свидетель называет то Побережьем, то Раем? И кто этот Свидетель, и действительно ли его голос разносится над морем? И при помощи чего он транслирует на столь значительные расстояния? Пока я шел, я стабильно, раз в день слышал его психопатические тирады, будто льющиеся с небес. Но я не видел никаких средств связи. Тогда как?
Я не мог дать ответа, я не мог предложить даже примерных вариантов. Но я мог продолжать задавать вопросы. Сколько я так шел в ровном ритме, покрывая за час по пять-шесть километров? Сколько я уже прошел, не нуждаясь в существенном восполнении сил? Любой человек уже начал бы загибаться от жажды, но у меня нет потребности наполнить рот живительной влагой.
Почему?
Ответы отсутствовали из-за недостатка данных, существовали лишь безосновательные гипотезы и предположения. Не исключено, что я застрял в собственном бреду. Может быть, я вижу сны в каком-нибудь аппарате. Что еще? Просто длинный сон, который будет забыт сразу после пробуждения?
Или это есть рай? Такой ненормальный рай для ненормальных людей?
А вот теперь и я рассмеялся.
А отсмеявшись, я понял: надо найти Свидетеля. Или сделать так, чтобы он смог меня найти.
И я прибавил скорость, я побежал. Сердце билось ровно.
- Я верю в тебя, - тихо, едва слышно прозвучало за спиной.
Мои пальцы сжали и тут же отпустили карандаш, но он все равно надломился. Жаль, он мне нравился... вернее, я к нему привык, как и привык к тому бесплодному шелесту за спиной, растекающемуся по теплой комнате и сообщавшему о вере без веры.
Нет. Она не верила. Разве что в самом начале. Но это начало было так давно, чтобы к нему возвращаться. А теперь она не верила, как не верят в чудо, пока не принесут и не покажут на ладони обломок чуда. Да и тогда...
- Уйди.
- Но...
- Уйди, я сказал. Немедленно.
Легкий, привычный и потому почти незаметный запах. Неуверенные шаги, выдающие обиду. Впрочем, можно ли шагами выдать обиду?
В ладонь вонзилось что-то острое. Я оторвал руку от песка, поднес к глазам и долго смотрел на искрящийся осколок стекла, некогда прозрачный, но теперь мутным памятником прошлого вырывающегося из заполняющейся кровью ранки. Тонкая красная нить проложила путь к пальцу и сорвалась тяжелой каплей на песок.
Я стоял на четвереньках. Бежал, а теперь стоял на четвереньках и рассматривал свою кровь.
Я заснул. Или это было просто видение. Не знаю. Может, просто задумался и представил себе то, чего не было, но когда-то могло быть.
Но почему я тогда не представил себе нечто иное? Например, мое воображение могло сложить картинку игры с детьми. Скажем, с сыном в бейсбол. Или вылепить воспоминание из детства. Или...
Я вытащил осколок и опустил его в карман пижамы. Вдруг...
Свидетель молчал, мир молчал, все молчало. Даже мои мысли шли ровным и неразличимым потоком, смешанным и почти однородным.
Я обернулся: цепочка следов, где-то там ровная, потом хаотичная, сбившаяся, перешедшая в падение. Солнце покрывало каждую неровность тонким слоем расплавленного золота, остальное все стягивалось в глубокие тени.
Когда последний раз был дождь? Кажется, так спрашивал Свидетель?
Моих ног коснулась волна: или она дотянулась, или я подошел ближе к кромке моря. Бледная пена лизнула пальцы ног и растаяла, как таяли мои сны. Вода была теплой и мертвой, переполненной кучей полезных и вредных веществ, оставшихся после столь странного явления, как человечество.
Горло разодрал то ли смех, то ли хриплый стон. Но по тому, как задергались мои плечи, я понял, что это все-таки смех.
Человечества ведь больше нет, не так ли? Дамы и господа, леди и джентльмены, дурного и хаотичного, оголодавшего и яростного, безумного и хищного, несчастного и лживого, надеющегося и молящегося, рождающегося и нелепо погибающего человечества больше нет. Совсем. Совсем-совсем. Разве это не смешно?
Я сидел на берегу и заливался смехом, я хохотал и бил ногами по волнам, выкрикивая всему небу и всему морю самую простую информацию, которую только что осознал: человечества больше нет! Нет голосов, нет людей, нет их боли и счастья, нет предательства и веры, нет договоров и войн. Где-то гниет оружие, и распадаются цепи, где-то истлевают тряпки, и разлагаются отходы, где-то надламываются проржавевшие каркасы, и произведения искусства превращаются в прах. Не поднимаются больше в воздух ракеты, рушатся купола, исчезают вокзалы. Осыпаются краски, осыпаются стены, осыпается плоть с древних и никчемных костей.
Рай. Пришел Рай, да, Свидетель? Гребанный Рай для скольких? Двоих? Троих? Десятка случайных уцелевших?
Раскаленные докрасна волны невнятно бормотали свои ответы. Может, если бы я прислушивался, то и разобрал бы их речи о причине конца человечества. Но мне было безразлично: если сойдутся вероятности, то я и так обо всем узнаю.
Если захочу.
- И ты это называешь батарейкой? Да я ничего бредовее не слышал. Лучше притащи еще пива.
- Сам сходи.
- Старик, ты совсем с катушек слетел. Твоя идея неосуществима в принципе. А если осуществится, то тебя живьем сожрет весь мир. Поверь, со всеми потрохами.
- Знаешь...
Ночь подмигивала тысячами ясных глаз, белых и не очень, пялящихся с далекого неба. Отключили свет, остались лишь мелкие и далекие лампы на автономных батарейках. Батарейка сдохнет, и лампы погаснут.
В темноте было идти ничуть не сложнее, чем при свете дня, зрение безошибочно выделяло препятствия, мозг исправно обрабатывал сигналы, тело безошибочно их распознавало.
Я закрыл глаза. Тело по-прежнему справлялось.
- Вы к нам? Вы...
Ее силуэт не имел четких очертаний. Тонкий, элегантный, искусно вписанный в дверной проем, он растворялся в свете дня. Но темные фигуры, заслонившие свет, все портили.
- Нам нужен...
Ну, дорогие мои, что у нас новенького в нашем спокойном, прямо-таки кладбищенском Раю? Слышно кого-нибудь? Эй, молчаливый, хоть кто-нибудь мне сегодня ответит? Тишина, да? Знаете, в детстве мать водила меня каждое воскресенье в церковь. Там был священник, старенький такой и глазастый. В смысле, взгляд у него был такой, что будто насквозь сверлит. И он как-то рассказал о том, что однажды мир опустел. Потом, знаете ли, великий потоп был, спаслись лишь те, кто на ковчег ненароком попал. Ной, супруга его, насчет детей не помню... А, ну да, еще всякой твари по паре было. Ничего не напоминает? Потоп случился, но где твари? Или тот ковчег разбило волной? Эй, черт вас побери, отзовитесь! Где вы, мать вашу? Вы же должны быть, я точно знаю, что я не один оказался пассажиром этого проклятого ковчега...
Солнце палило. Я шел. Песок шуршал под ногами. Волны накатывались. Дни проходили, сливались в некий образец вечности.
Я шел.
Дни сливались.
Наверное, это был сон.
Я резким движением, едва не смахнув ноутбук, сбросил бумаги. Формулы, расчеты...
Она права. Они бессмысленны. Я давно уже забросил все то, что имело смысл, забросил душой и большей частью разума, поставив на конвейерный поток. Тупо, механически выполнял основную работу, а потом возвращался к ней, к своей батарейке, способной изменить мир и превратить его в истинный рай. Ладно, не рай, Рей прав, никто мне не даст. Но рано или поздно мир перевернется, изменится, преобразуется. Да, хорошо, не батарейка станет причиной, но она послужит прототипом для грядущих изменений.
Впрочем...
Я нервно мерил шагами комнату. Странно, что я все чаще и чаще работал здесь, в гостиной, переполненной теплыми и уютными тонами. Бежевый ковер, выкупленный на аукционе стол ручной работы, занавеси, которая она называет вроде как "персиковыми".
Бессмысленно. Рей прав. Это...
Я остановился, рухнул, стал судорожно собирать разлетевшиеся записи. К черту их всех, пусть катятся куда угодно, потому что...
Я стоял и смотрел на бескрайнюю водную гладь. Сон. Наверное, это сон, потому что он не имеет начала. Все сны не имеют начала, они просто вбрасывают в действие, и ты уже сам начинаешь жить сном так, как будто все знаешь, как будто все правильно. Как здесь, как сейчас. Я практически сразу взял на себя роль путника, ищущего цель, но только сейчас понял, насколько все неверно. Не может быть такая передача голоса Свидетеля, не могут быть такие разрушения, не могут даже мелочи так не соотноситься. Но тогда это может означать только одно...
- Отпустите меня! Отпустите!
Ненавижу полную обездвиженность. Ненавижу режущий свет ламп, штрихами перечеркивающий всю мою жизнь. Ненавижу стены и оковы, и сильные руки, уверенно толкающие каталку и без колебаний вводящие что-то мне в вену.
- Я имею право на звонок! Мне нужно позвонить! Я должен...
...то, что я был болен в реальности. Возможно, я в коме. Скорее всего, это так. Интересно, она сидит сейчас у постели? Она плачет? Или уже прошло столько времени, что она, та, кого я люблю, с кем жил и чьего имени не помню, давно махнула рукой и потеряла, снова потеряла веру в меня. Как тогда. Она вообще легко теряла веру, хотя говорила то, что надо было говорить. Но я-то видел. Я всегда, когда не работал, видел, как в ее глазах скулило одиночество и все живое убивалось безверием. Но я...
Я болен. Скорее всего - телом. Поражена нервная система, наверняка отказывают почки, печень, прочие внутренние органы. Но, судя по тому, что я вижу сны, мозг жив - хотя бы частично. Интересно, сколько у меня времени там до того, как мое тело разберут на органы? Есть ли у меня хоть какое-то время? Здесь проходят дни... А там? Года? Часы? Минуты?
И прикасается ли она ладонью к моей неподвижной руке? И есть ли у меня рука?
Я шел, не глядя под ноги. Что меня сюда закинуло: авария, отравление, нападение, заболевание? Что частично мне стерло память: черепно-мозговая травма, опухоль, инфекция?
И я ведь даже не помнил, есть ли у меня дети. Думаю, есть. Сын. Черноволосый и серьезный не по годам, теряющий отца, но продолжающий надеяться на то, что отец окажется не таким уж тюфяком и сумеет выбраться.
- Помнишь, ты обещал, что возьмешь отпуск, и мы съездим во Францию? Ты же обещал.
От ее волос, скрепленных дешевой заколкой, исходил изумительный аромат. Я неловко обхватил ее за плечи и зарылся лицом в ее волосы. Она вздрогнула.
- Помню.
Сейчас все будет хорошо. Сейчас я скажу правильные вещи, и тогда.
Кто-то позвонил в дверь. Она еще раз вздрогнула и выпала из моих объятий, метнувшись к входной двери.
Легкий щелчок.
- Вы к нам? Вы...
Я двинулся следом.
Ее силуэт не имел четких очертаний. Тонкий, элегантный, искусно вписанный в дверной проем, он растворялся в свете дня. Но темные фигуры, заслонившие свет, все портили.
- Нам нужен...
- Помню... - прошептал я небу, сплевывая песок. - Я все помню. Нет, не все... но я вспомню, я выкарабкаюсь, и тогда мы поедем во Францию, вот увидишь.
Дневное светило равнодушно разогревало день.
Я встал. Я побежал.
Иногда в снах надо достигнуть цели для того, чтобы найти выход в реальность. Наверное. Надеюсь.
- Привет, придурок. Ты такую чушь несешь порой. - Я рассмеялся - сухо, как дробный стук сорвавшихся камней. - Ну что, ты - Свидетель?
- Я, Джон. Или тебя по-прежнему называть доктор Скиннер? Или вообще - Творец? Бог?
Он лениво поднял голову, на дочерна загоревшем и заросшем лице бледные снулые глаза сверлили меня уставшим взглядом.
- Я Джон? Меня так зовут?
Во взгляде мелькнуло недоверие.
- Тебя так звали, до наступления этого проклятого Рая.
- А ты?
- А что я? - Усмехнулся он.
- Тебя как зовут?
И тогда он засмеялся: надрывно, запрокинув голову к небу и обнажив удивительно белые и ровные зубы, будто только минуту назад обработанные дантистом.
- Ты действительно ничего не помнишь?
Мы шли рядом, медленно поднимаясь по иссушенному склону и отдаляясь от навязчивого океана.
- Нет.
- Счастливчик.
- Нет, - покачал я головой. - Я в коме и не могу проснуться. Наверное, я должен что-то вспомнить, тогда смогу очнуться.
Рей остановился.
- Эй, старик, остынь! Это не сон. Поверь мне, вся эта чертовщина уже как двадцать два года не сон. Апокалипсис наступил, накрыл матушку Землю, слизнул все живое и оставил долбанный Рай, о котором ты так мечтал.
- Нет. Я должен... у меня жена и сын, я должен к ним вернуться.
- Очнись! У тебя нет сына!
- Неправда!
- Да нет у тебя! И не было!
Он зло сплюнул под ноги.
- Знаешь... - я отступил на шаг назад. - Я... мне кое-что надо. Я сейчас...
Я круто развернулся и побежал вверх по склону, не чувствуя усталости, наоборот, полный сил.
Я вдруг вспомнил, как выходить из снов.
- Эй! Джон! Вернись! Джон! Да постой же ты! Стой!
Он побежал следом, но вскоре отстал и остановился.
- Ну и катись к черту!
Качусь, Свидетель, качусь. Ведь все так просто.
Я повернул к океану, продолжая забираться все выше. Я падал, скатывался, поднимался и снова пытался бежать. Кто знает, сколько у меня времени - минута или секунды, прежде чем чья-то рука решительно отключит аппарат. Может быть, даже ее. Да... нет. Но я должен.
Я взлетел на самый верх, подошел к краю и глубоко вдохнул рожденный моим сознанием воздух. Сорвались мелкие камушки. Далеко под ногами о скалистое подножие со стоном и гулом разбивались волны.
Ведь все так просто. Еще проще, чем сделанная мною батарейка.