Я не умел любить и об этом поздно сожалеть. Теперь. Когда ты, даже не успев попрощаться со мной, тихо отошла на больничной койке.
Я выполнил свой долг и мне не в чем себя упрекнуть. Я был с тобою до конца, эта ночь забрала тебя так незаметно, когда я читал тебе книгу вслух. Твою любимую книгу, Жана Поля Сартра, "Мухи". Ты каждый раз говорила что-то в полубреду про гнев богов, безжалостно обращенный на тебя, а я тебе не мог верить и не верю до сих пор - покажите мне богов, которым будет дело до смертных.
Хотя, все обстоятельства складываются в пользу твоего вывода. Тебе никогда не везло в жизни. При студенческой забастовке в твоем университете, зачинщики ее остались на своих местах, никого даже не вызывали в полицию; за попытку же вступиться за своего друга, имевшего глупость принять участие в забастовочном комитете, ты была отчислена в середине семестра. А он остался и даже не вздумал поднять свой голос против несправедливости в твой адрес.Ты тогда удивила меня, приняв это, как должное.
Дженни, сон мой, Дженнифер, девушка с крашенными волосами, осветленными, ломкими. Я не знаю, каким был настоящий цвет твоих волос - один раз услышав отказ ответить на этот вопрос, пусть и шутливый, пусть и бог знает какой - я больше не спрашивал. У меня никогда не было привычки лезть в душу людям. Иногда я кажусь себе машиной непонятного уничтожения - ибо, сам того не замечая, я могу сделать очень больно тому, к кому прикасаюсь движением души.
Ты была тяжело больна, могла бы и не скрывать, что у тебя туберкулез - я все равно был бы с тобою, ибо мы в ответе за тех, кого когда-то взяли за руку, - а ты молчала и кашляла кровью в свой платок, а потом украдкою от меня стирала его. И так - вплоть до самой больницы, ты же не стала брать у меня деньги на лечение, а те жалкие гроши, которые ты зарабатывала на своих редакторских приработках, могли сгодиться только на хлеб и воду. Дженни, тебя и так ведь тяготило то, что ты чуть-чуть была мне обязана? Извини, я такой…
Пусть будет, что будет. Это потом уже тебе сказали, что твоя болезнь неизлечима, и ты чувствовала себя виноватой, ты постоянно опускала глаза в моем присутствии, а я не знал, как сказать тебе, что не стоит этого делать, чтобы не затрагивать личных тайн. Возможно, моей этике ты обязана тем, что сейчас тебя нет в живых, наверное, любой другой мужчина заставил бы тебя лечиться, поговорив с тобою начистоту, возил бы тебя на курорты к югу, побыстрее бы оформил официальный брак - но я не любил тебя. Я любил свой долг и свою честь. И поэтому я знал, что нас разлучит только смерть, после того, как однажды ты покорно, с безропотной улыбкой, пошла со мною к реке от дружеского костра - и осталась со мной у реки до утра, мы долго лежали на влажной траве и ждали рассвета, вкусив таинства наивысшей близости.
Я привел тебя в свой дом, ты была счастлива просто возможности покинуть свою общагу, где тебе приходилось делить комнату с еще двумя блеклыми невзрачными девицами, всегда готовыми наябедничать коридорному, кто, когда и у кого бывает в неположенное время. Я не ждал, что ты сразу станешь любить меня, я не думал, что одна ночь, проведенная вместе - это повод соединить сердца и души, я просто решил посмотреть, что получится из этого, я терпеливо наблюдал за развитием событий и в один прекрасный момент понял, что свершилось - однажды ты встретила меня с работы, неловко улыбаясь, скомканно приглашая меня к столу, на котором уже красовались мои любимые пирожные. Ты успела, ты знала, что я никогда не опаздываю домой, что я ни разу не задерживался в пьяных компаниях и не собираюсь так поступать. Я приходил, я приносил тебе духи и платки в подарок, я не сразу понял, как ты несчастна была все эти годы, я не сразу понял, что тебя снедает тайный недуг духа, самый тяжелый вид разрушительной болезни. А когда понял - вспомнил, как беззащитно и светло покоилась твоя рука в моей руке тогда, той ночью, и решил, что благодарность - это первое, что должно быть ведомо людям, желающим стать богами. Посему я поклялся, что я сознательно никогда не дам тебе поводов чувствовать боль и гнев, посему - тебе никогда не приходилось жаловаться на меня. Ты говорила, что я твой единственный и лучший супруг и друг, что меня тебе хватает настолько, что ты не считаешь нужным водить дружбу с женщинами. Если я мог понять тебя лучше, чем твои же сакральные сестры по природе, дщери Евы…
Я могу считать, что я исполнил свой долг. Ты умерла на моих руках.
Я предаюсь воспоминаниям, я предаюсь анализу, я забыл, что на дворе осень, что свечи листопада кружатся в воздухе и уносят за пределы снов и музыки. Музыка… крылатое странствие души, как жаль, что ты не умела играть на музыкальных инструментах - это еще больше привязало бы меня к тебе. Юрист, одно слово. Я закончил юридический факультет как раз тогда, когда тебя положили в больницу. Я никого не предал, я не обошел тебя своим вниманием. Мне просто очень жаль, что я не смог тебя полюбить. Я не любил никого, даже собственную мать. Я просто не знаю, что способно нарушить мой каменный покой статуи командора.
Статуя Командора смогла ожить, сойти с пъедестала, протянуть руки донне Анне, сполна расплатившейся за грех свой вдовий, - но так и не смогла вернуть себе радуги в глазах. Да и была ли она хоть когда-нибудь? Может быть, это всегда были глаза без радуги, сталь в них была сильнее солнца, а на дне глаз, на камне, был начертан Знак Меча.
Скорее уж, Косы. Той самой, которая в руках Костлявой. Я способен был убивать словом, словом разрушать и создавать вселенные внутри людей, не замечая этого, походя, не зная, как выглядят угрызения совести. При мне никогда не плакали, так что, я не был способен и это оценить. Я изменял вокруг себя все, не меняясь сам. Оставаясь - всегда собой, неизменным, безупречным до саркастической усмешки.
Я никого не любил. Я всегда носил одежду в серых тонах. Я снимал наручные часы только в душ. Я редко не брал с собою книги, выходя из дому. Книги и папки, я чувствовал себя с ними просто и уверенно. Я был, я могу это сказать про себя, не сомневаясь в собственных словах. Я читал экзистенцианалистов, и продолжаю себе верить даже после Сартра и Камю.
А тебя… тебя не стало слишком быстро и буднично. Мы прожили вместе чуть больше года; так много и так мало. А ты успела меня полюбить, Дженнифер, я никогда не забуду этого. Хоть и не даю обетов вечной верности твоей памяти, тростиночка, соломинка, стебелек осоки. Мы расстаемся, и я не знаю, навечно или нет.
Если бы я верил, истово верил в Бога, я сказал бы, что встретимся в раю; ты была чиста, я был справедлив, и мы этот рай заслужили. Вся предоплата внесена. Но я не верю в горние сферы и оккультные материи, я писал диплом по правовым моментам Библии, и не считаю это богохульством. Я неспособен мыслить такими категориями. Я судья, и буду таковым до конца своих дней. Хотя, наверное, мне надо было бы быть следователем. Я люблю просчитывать возможные ходы, я всегда ценил ум и мастерство, я был шахматистом.
Милая моя, как жаль, что хоронить тебя буду не я. Почему-то уже после твоей смерти твоя мать вспомнила, что у нее была дочь, почему-то она опоздала появиться в твоей судьбе ровно так, чтобы патетически организовать похороны. Я приглашен на них, дань приличиям отдана… давай ты сегодня придешь ко мне во сне и скажешь, хочешь ли ты видеть меня на них. Договорились? Я не опоздаю, я никогда не опаздывал…