"Вот что было с Бедр-ад-дином Хасаном и Ситт-альХусн, дочерью его дяди..."
("1001 ночь", двадцать вторая ночь )
...и он велел ей обхватить себя ногами,
И Ситт-аль-Хусн исполнила его желание.
Неловкая, она помочь пыталась,
Но Бедр-ад-дин ей сделал знак,
И, понемногу, сам ввел жесткий банник
В канал разгоряченного ствола,
А Ситт-аль-Хусн - лишь чуть приподнимала зад.
И, пятками касаясь Бедр-ад-динова крестца,
Содействовала уплотнению заряда.
И пушка - вы-стре-ли-ла-а-а-а...
И Бедр-ад-дин извлек обмякший банник,
Оставив влажный поцелуй натруженным губам,
И Ситт-аль-Хусн, теперь - обстрелянный солдат,
Уснула... Сказка - продолжалась...
"И Бедр-ад-дин положил ей руку под голову, и она сделала то же самое, и они обнялись и заснули, обнявшись...
Что же касается до ифрита, то он сказал ифритке: "Подними юношу и давай отнесем его на место, чтобы утро не застигло нас. Время уже близко". И тогда ифритка подошла и подняла Хасана, когда он спал, и полетела с ним (а он был все в том же виде - в рубашке, без одежды); и она летела, и ифрит рядом с ней, пока утро не застигло их во время пути и муэдзины не закричали: "Идите к преуспеянию".
И тогда Аллах разрешил ангелам метать в ифрита огненные звезды, и он сгорел, а ифритка уцелела. И она опустила Бедр-ад-дина на том месте, где звезды поразили ифрита..."
А Ситт-аль-Хусн, блуждая в лабиринтах сна,
Лелеяла внезапно ставший нежным теплый влажный банник.
Баюкала его в руках, шептала, нарекая имена,
И он в ее руках - стонал,
Той самой влагой истекая,
Что и канал ее ствола,
Прошедший полевые испытания.
Он - более страдал!
Ей эта мысль была невыносима.
Как она могла!
Как - причинила боль ему, ранимому!..
Она - боль к боли приложила,
Зажав чужую боль в кулак.
Не так!
Вообразите пантомиму:
Обмякший банник у ее пупка...
Касается соска...
Подмышками... В ушах и на щеках...
Им, теплым, - по губам, обветренным прерывистым дыханием...