Вчера мне отрезало ногу. Как? Да трамваем же, конечно. А чем ещё? Дело-то обычное, житейское... Ведь, всё ж таки, это - город! Большой город. Просто глядеть нужно по сторонам. Повнимательнее. А вам разве никогда трамваем ничего не отделяло?
Я сидел на скользкой брусчатке, упёршись плечом о жёлтый борт остановившего прямо на мне вагона, держал в руке отрезанную колесом ногу и глупо хихикал, судорожно оглядываясь по сторонам в поисках хоть какой-нибудь моральной поддержки. Сознаться честно, смеяться мне было отчего - ведь я впервые видел свою ногу в столь необычном ракурсе. Ничего себе такая ножка - килограмм эдак в семь-восемь живого (или неживого? хи-хи!) веса - обута в чёрную кроссовку и одета в защитного цвета штанину с пристроченным к той фабричным способом карманом.
Из ноги капало. Вернее, капало не изо всей ноги сразу, а лишь из свежего среза. Точнее - даже не капало, а лилось. "Как странно, - подумал я, - кровь..."
***
Тот вечер, в общем-то, начинался, как и обычно. Точно так же, как и целая тысяча дурацких вечеров до него. Я снова припёрся домой с работы усталым и злым, а дома опять не было, ровным счётом, никого. Хоть шаром покати. Не ждал меня дома никто. Даже поесть мне эта "никто" ничего не оставила - так, разве что пару-тройку давно уже присохших к блюдцу пельменей. И печь не топлена, и посуда не мыта. Тоска, одним словом... Кладбище души.
***
А потом из трамвайной кабинки вдруг выскочила какая-то молоденькая особа, блеванула (а я и не в обиде), густо припачкав себе ужином блузку, и тоже присела на мокрый бордюр - плакать, утираться и плакать. Я помахал, было, ей ногою, мол, "иди сюда - ко мне, милая, зачем же нам, культурным людям, множить мировое одиночество?", но она почему-то сблеванула на землю ещё раз и повалилась навзничь - белая, юная - в глубоком обмороке... дура...
Потом - синие сирены в ночи, грубые ангелы, силою вырывающие у меня из рук мою драгоценную собственность. Какие-то глупо ахающе-охающие люди, носилки, "держите, держите его, девочки...!" Слабый укол, тепло, забытие...
***
А ведь я так хотел поговорить с нею (ежели по совести). Уж с год как, наверное, безнадежно мечтал: засесть с нею, как-то раз, на кухне - вдвоём, уютным вечерком, разлить по чашечкам крепкого душистого кофе, заглянуть наконец-то в её огромные глазищи и рассказать... - о том, как совершенно безумно любил раньше и, как ужасно люблю её до сих пор, о том, что волком вою по ночам от одиночества, когда она, молча и резко, отворачивается от меня, засыпая. О том, что чаша моей любви давно уже переполнена, а сок сердца медленно стекает по серебряным стенкам и... капает в пустоту...
Не сложилось...
Угу, привык уже. А то! Переодеваюсь. Отыскиваю в шкафу, где-то среди ворохов давно уже не ношенных мною, но выстиранных и аккуратно выглаженных когда-то женою вещей, старые свои "боевые" брюки, те самые, в которых... неважно... и иду. Куда? В неизвестность - на улицу, в люди, лишь бы не оставаться больше одному. В этих пустых и холодных стенах.
Боль...
***
- Апельсины, доктор! Не забудьте передать апельсины...
- Да-да, конечно же, разумеется. Но как мне вас отметить? Кем вы ему приходитесь, если не секрет?
- Же... хм... нет, нет! Вдова! Так и запишите. Да-да, будьте добры - вдова его левой ноги! По буквам - в.д.о.в.а. - black widow, если позволите! И не забудьте про апельсины, доктор... раньше он всегда любил цитрусовые... да-да... да-да-да-да...
- Ну постойте же, дама...
- Напрасно, напрасно... право же, ну право, уважаемый, вам не стоит меня больше удерживать! Вы уж простите меня, милейший, но пора мне... да-да, пора... - лёгкое дуновение ветерка сквозь открытое настежь окно, муаровый шарм, шарф, неловко ускользающая вдаль по коридору тень изысканного послеобеденного "кензо"... - Апельси-и-ины-ы-ы...
***
"У-у-у-у-у... - страшным голосом подвывала нога, - у-у-у-у-у...." "Анночка Сергевна, лапушка, замажьте ему маслицем швы! Краснят немного, кабы не воспалились..." "У-у-у-у..." "Девочки, ну-ка, ну-ка - организуем перевязочку! Быстренько! Как в училище учили? А?" "У-у-у-у..." "Ну, у него и... хи-хи..." "У-у-у-у..." "Писай, писай, миленькый, вот кады наш дохтур тебе новую ножку сделаить - деревянную, значица, вот тады и сам до тубзика, словно стрекузнечик, допрыгивать буишь... а щас... писай, давай, писай - бабе Ане, знаешь скока уток ищо ставить севодня?" "У-у-у-у..."
***
- Вашу ногу мы заморозили в камере, при выписке, конечно же, можете забрать её и с собой, но... знаете, что лично я посоветовал бы?
- Что, доктор?
- Если вдруг надумаете хоронить... я понимаю, понимаю - этот разговор не из самых простых! Так вот, хоронить лучше сразу, навряд ли есть смысл долго сохранять конечность в домашних условиях... запах там... антисанитария, соседи... А ещё вернее было бы - навсегда оставить её нам.
- Но, доктор... ведь это же моя нога! Моя! Личная! Понимаете вы? Настоящая часть самого меня! Как же я могу не позаботиться о ней?
- Да не переживайте вы, мальчик мой. Успокойтесь. Ведь нога ваша отнюдь не так уж одинока, как это вам сейчас это представляется. Скажу по-секрету - есть у неё теперь и своя вдова... которая до сих пор приносит вашей "красавице" апельсины. Цитрусовые... как-то так, что ли... Да, кстати, вот что наши работницы нашли в кармане... - доктор достал из кармана какой-то небольшой свёрток, аккуратно развернул полиэтиленовую обёртку и выложил содержимое на тумбочку...
- Что это, доктор?
- Не знаю. Поглядите сами... А я... я оставляю вас ненадолго. Простите, но на носу у меня уже обход. Увы...