Встал Иван Иванович с постели, грузный, отекший, видно, день не задался, подошел к зеркалу. "А ведь и не пил ничего вчера." "Возраст - это - когда ты всю ночь спал, а с утра выглядишь, будто всю ночь пил."
А что же вчера было? Вот... и память подводит. Книжку что-ли купить... про тренировку памяти. Видел оную недавно в "Книголюбе". Со студенческих времен любил Иван Иванович ходить по книжным. Вдыхать запах свежих изданий.
И покупал Иван Иванович много, все больше книг учащих, как жизнь изменить и организовать к лучшему. Но только и десяти страниц не прочитывал. Зато все полки уже уставил, так, что Антонина стала ворчать. Ну, куда это годится? Подожди, а сколько же ей?
Никогда не помнил точно день рождения жены, поэтому достал телефон из барсетки... Как?! Вчера забыл выложить! Так не услышал же звонка! А если шеф звонил?! Начдепартамента.
"Нет, я же не боюсь ничего".
"С прошлого понедельника". И самому стало невыразимо грустно от бесплодных попыток жизнь начать сначала, с чистого листа, жизнь, и так хорошо устроенную, и по мнению друзей, и знакомых, да и если самому посмотреть трезво... Но откуда же такое чувство... недопития? Неудовлетворения?
Нет... журнал звонков пустой, слава Богу.
Антонина?
Ей тридцать семь, она седьмого апреля родилась. И выглядит еще отлично. Мужики на улице оборачиваются. Затылком чувствовал Иван Иваныч эти взгляды, бросаемые на грудь, ноги и бедра жены... и знал, о чем и чем думают смотрящие. "А я что же?"
Пошел в ванну, открыл кран зачем-то. Вода с шипением и паром рвалась... да холодную то позабыл открыть... руку едва не ошпарил. Зеркало почти во весь рост, а что? Площадь позволяет. Четырехкомнатная! Хоть и не столица, а все ж ближайший пригород.
А на себя смотреть не хочется...
Ну что это? Брюхо уже как... да нет... не как у бабы беременной, у тех торчком стоят... а тут, висит на яйцах уже... и член под ним, маленький, как французский огурчик корнишон.
Как она может быть удовлетворена?!
Да и темперамент не тот.
А жопа то! Пятьдесят шестой уже. Чуть не шире, чем плечи.
Бока... над ремнем нависают. А теперь и без ремня - две массивные складки нависли над бедрами.
"Блядь!"
"Блядь! Блядь! Блядь!"
"И ведь давал же себе зарок, не жрать столько."
"И только до ужина держался каждый раз".
А вечером приходил Иван Иваныч уставший и задерганный начдепом домой, а там его уже ждал обильный ужин, приготовленный любящей и стройной женой. Вот именно - стройной. Ухоженной и красивой.
"Хоть бы скорее начала стареть. Слишком явно несоответствие. А зачем ей стройность то?"
И страшные мысли посещали Иван Иваныча в такие моменты, как и сейчас, в ванной. А горячая вода все лилась, зеркало совсем уж запотело, скрыв теперь бесформенную фигуру некогда крепкого и стройного Ивана, превратившегося в Иваныча. Как и отражение его, превратившееся теперь в розовое пятно...
Поднял тогда он руку, выставив указательный палец вперед, помедлил немного, коснулся зеркала... капля конденсата скатилась вниз из под пальца, проложив словно ручей дорожку до нижнего зеркального края. Рука пришла в движение...
"ХУЙ." Было написано теперь на зеркале следом-дорожкой пальца Ивана Иваныча. Зачем? И с первоначального места касания осталась таки дорожка, не такая широкая и прямая, как линии, уверенно проведенные Иваном Иванычем... единственное, что уверенно он в жизни делал.
"Ну и ладно. Однако, в душ пора."
Он перешагнул край ванной, задернул занавеску. "Душевой кабиной так и не обзавелся! Зато два санузла. У него свой!"
Говорит, что не любит, чтобы еще кто-то... Но дело не только в этом. В шкафчике у него журнальчики лежат. Один - так себе. С русским переводом. В Польше изданный. Он ничего. Но... "все модели старше 18 лет". А выглядят ведь как малолетки настоящие. Но эта фраза. Ненастоящее.
А второй - самый раз. Купил по случаю в обычном киоске. Давно, правда.
Французский. Бумага матовая и погрубее обычного глянца. Девочки - высший класс. И - тот самый возраст, который так нравился Ивану Иванычу. Пятнадцать - шестнадцать лет. "В этом не может быть сомнений."
Иван Иваныч не знал, собственно, почему в этом не может быть сомнений. Ведь там, в далекой Франции, тоже могли быть суровые законы, запрещающие порнографию. Тем более - с использованием несовершеннолетних. И были наверняка.
Но Иван Иваныч хотел думал, что это настоящие малолетки. Стоп, а сколько же время? Часы?
Так вот же они. На вчерашних нестиранных джинсах, что бросил он придя после прогулки с Лордом на машину. Удачно - выходить не надо.
И что? Шести еще нет. Выходить через час, не раньше. Время есть еще.
А что будет, если Антонина найдет? Не должна, спрятаны надежно. Но... будет не то... Как он выглядеть то будет в глазах жены, после журнала с малолетками...
А если он умрет?
Ну... будет ехать... не справится с управлением. Похоронят. Жена и дочь будут рыдать. А потом...
Рано или поздно обнаружится ведь. И скажут: "Мудак был наш батя".
Куда же их? На работе? Но если там найдут... нет... и речи не может быть.
Придется выкинуть. И начать новую жизнь.
"А вот Антонина?"
"Она ведь всем хороша!"
"А я?"
И словно вопрос этот не требовал ответа, принялся листать журнал... тот французский... любимый... Хороши!
Он все уже для себя решил. Поэтому...
Найдя нужный кадр, вот этот, девочка рачком, и видно... Иван Иваныч почти не колеблясь решительно но аккуратно вырвал страницу, разгладил любовно, принялся искать дальше. Выбрал еще три рисунка, на всех девочки были без разворотов, - на одной странице умещались. Ракурсы разные. Любимые Иван Иванычем.
Вошел в ванну, взял душ. Включил воду... горячая - поправил. Обдал стену, намочив испанский кафель с орнаментом. С Антониной выбирали! Попросил ее помочь, знал как ей будет приятно. Всегда любила обставлять помещения.
Развесил странички на мокрую стену приклеив. Стал в ванну. Смотрится хорошо. Вот эта, в полный разворот, на дочку его, Ксению, похожа. Красивая девка!
Сделал воду погорячее, снял массивный разбрызгиватель, отрегулировал струю помягче, чтобы не больно резала головку... направил вниз... левой привычно стал разминать.
Временами поглядывал на картинки, временами закрывал глаза, представляя свое.
Член налился было, но вновь ослабел. Тут же пришло и волнение. Остатки эрекции схлынули, словно смытые потоками воды...
"Блядь! Блядь! Блядь! И тут уже не действует! Куда мне до нее... Она - вон какая! А... если есть кто?"
Иван Иваныч стоял, весь обескураженный, под душем, струя была направлена теперь ему на колени.
"Нет. Успокоиться! Но ведь говорит, что любит. А - верить никому нельзя!"
"Куда мне до нее?! Не каждую неделю получается. Ну, раз в неделю - в лучшем случае. Ей мало! Вижу, мало ей. Потому и заикнулась, чтоб... к врачу пойти... виагра... и то не всякий раз. Иной раз - волнение. Портит все. Нужен образ. Хотя бы сейчас".
И тут Иван Иваныч вспомнил Наталью - подругу дочери, одноклассницу и ровесницу.
"Ох, хороша девка".
И тут же весь хоровод мыслей упорядочился и достроился.
Особенности тела Натальи, которого никогда не видел, вспомнились Иван Иванычем в мельчайших подробностях... тут же шевельнулось внизу.
"Грудь! Грудь! А... с таким размером, и не висит, упругая, Ксюха аж обзавидовалась", - думал Иван Иваныч с диким первобытным восторгом, ловя ощущения, которых давно уж не было, а будут ли когда - неизвестно. И представлял эту юную развитую девочку, ее тело, кожу, глаза, волосы, дыхание, представлял обнаженную, убегающую, вылавливаемую им в диком лесу, сопротивляющуюся, орущую, вопящую, бьющуюся под ним... и член каменел... а Иваныч не торопил его теперь, ловя минуты вожделения. Но этого было мало!
В мыслях перенесся Иваныч в давние времена, когда рабов и рабынь покупали... нет, так не пойдет... фантазия нужна...
"Лучше, если сейчас девок можно было бы покупать как невольниц на рынках."
И Иван Иваныч представил, как привозит он Наталью домой, и она еще одета, бедная девочка, но знает уже, для чего она здесь.
И вот ее раздевают и парят, выбривают всю, а потом в белую тунику заворачивают, к нему ведут. Ночь настает, они в башне...
Она не в силах раздеться... он разрывает все на ней, молодой и энергичный, она мечется в большой комнате, закрывает лоно руками, и грудь, она слишком велика, от ужаса и стыда девушка то кричит страстно, то причитает, голосит.
Он опрокидывает ее на кровать, вот уже... близко, она сопротивляется, выворачивается, он еще, нет слишком верткая.
"О! О-о-о!"
"И плевать, если услышат".
А член окаменел уже, грубо скользит поверх обнимая его кулак, и чувствует Иван Иваныч, что конец близок.
Но девушка все сопротивляется, борется, выскользнуть норовя, он говорит с ней будто нежно: "Ну, милая, куда же ты, я ведь помню тебя, как с Ксюшей ты играла, я вас вот такими помню, ты же меня знаешь, дядя Ваня звала, а я тебе шоколадки приносил... а теперь... видишь как... ну... иди ко мне... ох, я думал об ЭТОМ, часто думал, Наташенька!", а сам руки выкручивает. Но она все равно, тогда по лицу бьет, сильно, наотмашь.
Девушка обмякла, ноги... доступна стала, в общем, сломлена, и началось вхождение...
Наваливается на Наташеньку, подругу дочери, бьется она, разрываемая, и вот рывком, туда, вздрогнула-изогнулась - откуда силы? и вопль рвется из под Ивана Иваныча от терзаемой им девки.
А на большее уже не хватило. Струей вылетела сперма из Ивана Иваныча, спазмом предстательная отдалась, струя не большая, не далекая, но все таки. "Сантиметров десять, а надо - пятьдесят, как у молодого", - подумал Иван Иваныч.
Еще спазм - толчок, еще спазм - толчок, выталкивая очередные порции спермы.
"Ох!"
Вот уж, совсем невозможно, давно такого не было... удовлетворенный и разбитый полностью Иваныч опрокинулся на дно ванны.
Поднялся быстро, намылился. Время идет ведь.
Разбитый - поскольку знал Иван Иваныч, что спад после такого наступит неизбежно, и с другой стороны, ни к чему это. Наверное, тестостерон снижается, становится поэтому организм вялым и никчемным. А ни к чему это.
Намылился, смыл с себя ошметки свернувшейся в горячей воде спермы, вылез из ванной, накинул халат на голое тело не вытираясь, вышел.
Журнальчики содрал со стены, пошкрябал ногтем приклеившийся глянец, порвал и швырнул в унитаз. Спустил воду.
Антонина и Ксения уже были на кухне.
"Привычка их дурацкая завтракать до душа."
- Привет, пап.
- Доброе...
- Здравствуй, дорогой.
И тут дочь засобиралась, хотя и завтрак вон не доеден.
- Ну... мне пора... до школы с Натальей хотим насчет..., - недоговорила /придумать не успела/, и выпорхнула из-за стола.
"Из-за меня!"
- Ты бы, родной, одевал что-нибудь под халат. Или не ходил нараспашку.
"Блядь! Блядь! Блядь!"
"Журналы!"
Даже не делая вид, что что-то забыл, Иван Иваныч рванулся в ванну. Вот они лежат. "Но как можно быть таким забывчивым?! Не был ли кто здесь? Куда бы их?"
Иваныч сунул их под халат, выждал момент в огромном коридоре, сунул в дипломат, отличной черной кожи с отливом. "Придется взять, а ведь хотел налегке, с барсеткой. Тогда и пиджак надо, в рубашке с портфелем... ну как-то... А ведь жарко обещали, вспотею весь."
Антонина вновь оказалась на кухне.
- Что происходит?
- С кем? Со мной? Да... ничего... прихватило...
- Тебе надо заняться своим здоровьем...
- Что ты заладила! Слушай, ты! Если тебе, как шлюхе, надо три раза в день, то это не значит..., - но осекся, посмотрев в лицо Антонины. И стремительно вышел. Больше он не видел их. Слышал лишь, как дочь выпорхнула из своей комнаты. "Что, опять? Ладно, мамочка, успокойся. Выходные скоро."
И как жена всхлипывает на кухне.
Но он уже собирался.
В костюме он выглядел лучше, хотя живот все равно висел. Какое-то могущество придает. "Могущество не может быть каким-то".
Схватил портфель и вышел из квартиры, случайно хлопнув массивной стальной дверью. Постоял. Защемило в груди. Подумалось, как трогательно и нежно он любит их, Антонину и Ксению, ведь нет никого дороже, и пошло все к черту... лишь бы они были здоровы и счастливы.
Не стал дожидаться лифта, пошел пешком. Четвертый этаж.
Вот и милый глазу массивный и внушительный, вместе с тем быстрый и напористый Пайнфайдер ниссан. Не в кредит купленный, достаток слава Богу, позволяет. Но что это все стоит по сравнению с сказавшимся уже физическим уродством и половой слабостью. Да, так, уродством и слабостью. "Ничто! И никто! Никто я! И жена ебется с кем-то другим! Блядь! Наверняка ебется!"
Такой же удрученный (уж и черный новый джип не радует), садится в роскошную машину, поворачивает ключ в замке зажигания, мотор тотчас отозвался послушным но самостийным рокотом, готовый уподобиться мощному дикому зверю, рвущемуся вперед при малейшем даже нажатии на газ. "Эх, все бы это раньше. Когда помоложе был. А сейчас уже и не радость".
"Прости, Господи. Нельзя гневить тебя".
"Потому что главная радость - от баб. А без них ничего и не нужно. Без постоянных доказательств самому себе, что ого-го, что можешь любую, и что смотрят на тебя как кролик на удава и послушно идут в постель ни на что не претендуя".
"Вот только Антонина не такая. Она - достойная. Это я - грязь, пыль, по сравнению с ней".
"Ебется, наверное, на стороне! Блядь! Блядь! Блядь!"
В мрачных этих мыслях выехал Иван Иваныч с просторного двора, частью отведенного под паркинг и занятый машинами не самыми дешевыми и не самыми старыми. "Подобные себе." "Подобные мне. А кто нынче хороший?"
Но мозг так устроен, что хочет найти что-то утешительное в любой ситуации. Вот и Иваныч начал стараться думать о приятном. А в этот момент машина его уже немалую скорость развила, - чтоб в пробке не стоять, как обычно в столицу, Иваныч через лесок немногим известным объездным маршрутом тронулся. На дашь выходило не слишком быстрее, зато - здесь едешь, а там - стоишь. А стоять Иван Иваныч не любил.
Да и машин вокруг почти нет.
Однако, что же делать.
"Павловский приглашал с пятницы на субботу... Антонина правда, будет вопить опять. Ладно, придумаю повод. А может просто - не твое, мол дело. Пошла ты! А то что получается?! Ей можно, а мне..."
"Павловский говорил, женщины будут. И прошлый раз с месяц назад были, ничего девки, красивые, отборные, но больно уж блядский огонек в глазах... сами инициативу проявляют... не то это..."
И вспомнил Иваныч свой конфуз, как неожиданно размяк, лежа под не в меру прыткой партнершей, и ее презрительный взгляд, долю секунды, но не смогла девка скрыть его, и как он по щеке ей заехал, не сдержавшись...
"Надо - молоденьких, неопытных. Чтоб... силой!"
И от одной этой мысли внизу очутилось приятное напряжение, сердце стало колотиться быстрее.
Контроль над дорогой Иваныч ослабил. Вокруг стоял весенний лес, чуть поодаль виднелись избушки с трубами, там же - сельпо. Пересечение второстепенной дорогой.
Вдруг - метрах в сорока впереди - собака. Стоит на обочине, и вот, делает шаг, не прикидывая, не просчитывая расстояние до машины... Тупая все-таки тварь! Ворона, так та метров за двести улетает.
Но все же успевает, должна успеть, если бы...
Неожиданно для самого себя Иван Иваныч прибавил газ. Ровно настолько, чтобы ударить собаку!
Она не подлетела через капот, нет. Первое правое прошло по ней и раздался короткий вопль. Заднее правое, машина подскочила. А скорость - семьдесят, не больше.
Ниссан двигался еще метров сто пятьдесят. Затем включил аварийный и стал на обочине.
Кругом ни души.
Иван Иваныч не спеша вышел, прихватил портфель, боялся, чтоб не сперли. Всегда был внимателен к вещам.
Приличного размера сука дворняга. Скулит - отходит от шока. Соски оттянуты и синюшного цвета. На груди налипла грязь. Бело-рыже-черная масть. Свалявшаяся шерсть. Собака -бомж.
Зад раздавлен, и лапы растопырены в стороны. Сбоку с бедра торчит кость. На спине - след от трака.
Тут завывания становятся ну очень громкими!
- Подыхаешь?
- У-у-у, - и хрип, смешивающийся с воем, устремился к небу.
Из-за поворота вылетел Лансер, промчался мимо. На секунды взгляд Иваныча встретился глазами с шофером. Удивление...
- Подыхаешь...
И тут Иван Иваныч ощутил странное не ведомое ранее удовлетворение. Ну... в мыслях насиловать девочек, это - да! Но так, чтобы... напрямую от убийства, хоть и животного...
Кровь заиграла в жилах.
Иван Иваныч вернулся к машине, бросил портфель не раздумывая на сидение, извлек из багажника здоровенную биту.
- Счас я тебе помогу.
Сука продолжала скулить, глянула на человека- убийцу умоляюще, и вдруг заткнулась. То ли неведомая связь природы подсказала ей наступление смертного часа от руки вседержца, то ли... но животное замолкло. Лишь продолжало тянуть голову, словно подставляя для удара.
Иваныч прислонил биту к голове, примеряетесь, взялся поудобнее.
Бита то бита, а свинец внутри...
Размах, как в бейсболе, всю силу, всю энергию, всю ненависть и всю любовь вкладывал Иван Иваныч в этот удар.
Хрясь!!!
Краем биты аккурат по затылку. И он почувствовал, не мозгом, каждой клеточкой тела - этот момент, соприкосновения черепа еще живого животного и дерева биты.
Не разорвало, но собака чуть отлетела, перевернувшись. Теперь уже ни малейших признаков движения. Улеглась теперь по-другому, обнажив выпущенные давлением протектора кишки через рваную рану в паху. Все равно жить оставалось пару часов.
Битой сковырнул труп собаки в придорожную канаву.
Довольный ударом Иван Иваныч направился к машине.
"Ах да! Журнальчики!"
Открыл портфель, вынул так некогда ценимые им издания... вернулся, и... накрыл мертвую собаку разворотом. Вот так! Разворот девки, живой, на разворот дохлой собаки.
А через пару минут мчался уже Иван Иваныч по шоссе в сторону столицы.
На душе полегчало. Вот так и надо! Без ограничений! Захотел - сделал! Смог.
"И не таков я, чтобы дрочить на девок в журналах."
"Ох, Наталья, получу я тебя, блядь буду, а придумаю что-нибудь. Ты поорешь у меня. По настоящему!"
И жрать, то есть кушать, как ни странно, не хотелось Иванычу, а ведь уже час прошел после завтрака, хотя и обильного, приготовленного заботливыми руками Антонины.
Вот он, поворот, и стена справа разрушенная. Полпути пройдено. Если что - ехать с минут сорок еще.
А может забить на все? Сослаться больным. Да и на природу двинуть!
Но поворот опасный - через стену не видно прилегающую часть дороги. Всегда Иваныч сбрасывал скорость, а сейчас раздухарился. И вошел в поворот на опасной кинематике.
Хорошо бы еще ширина была. А так... ну не было у Ивана Иваныча шансов. Только и видел залихватское лицо водилы несущегося навстречу камаза.
Кишечник опорожнился непроизвольно, как и мочевой пузырь, руки судорожно дернули руль то влево, то вправо, рефлекторно нажал на газ чуть прибавив и без того большую скорость. А за секунду до столкновения - принял. Пришло спокойствие на душе. Видать, примет Господь. И в момент контакта Иван Иваныч уже улыбался.
"Хорошо - журнальчики выбросил. Не скажут, что батя - мудак. А что обоссался - так каждый, наверное, так. А если свезет - и машина взорвется. Достойная смерть!"