Аннотация: страшная история о том, как жить, когда жить нельзя
Напа;лм (англ. napalm - сокращение от англ. naphthenic acid - нафтеновая кислота и англ. palmitic acid - пальмитиновая кислота) - загущённый бензин, горючий продукт, применяемый в качестве зажигательных и огнемётных смесей.
Напалм самовоспламеняется, горит относительно медленно (скорость сгорания зависит от вязкости), выделяя густой едкий чёрный дым (температура пламени 900-1600№C в зависимости от вида горючего и состава смеси), хорошо прилипает к поражаемым объектам, в том числе и вертикальным поверхностям.
Применяется в авиационных бомбах, огневых фугасах, в ранцевых (носимых) и механизированных огнемётах, зажигательных патронах для поражения живой силы, боевой техники и создания пожаров. Впервые напалм был принят на вооружение в Вооружённых силах США в 1942 и применялся американской авиацией во время Второй Мировой войны, в Корейской войне в 1950-1953 и особенно широко - во время войны во Вьетнаме в 1964-1973.
(Википедия).
Есть мысли, которые мы не допускаем. Не разрешаем им быть.
Почти все люди поступают так за редким исключением. Не хочу сказать, что я - исключение стопроцентное. Но сознанию предоставляю значительно большую степень свободы, считая это полезным развитию личности.
Когда то в детстве по черно-белому "Электрону" видел такие кадры: "Фантом" проносится над вьетнамской деревней, сбрасывая два напалмовых бака. И - море огня внизу. Там, где деревня.
Дальше вьетнамская женщина несет на руках ребенка. Скорее всего - мальчика. Лет семи. Кожа на нем висит лохмотьями. Он попал под тот самый напалмовый бак.
Многие в таких случаях переключают телевизор. Ужасаются в душе - почти все. Возмущаются - некоторые.
Кто пытался представить, что чувствует человек, у которого на глазах сожги его ребенка? В считанную секунду.
Вот вьетнамская женщина делает что-то около своего дома. Да, кругом идет война. Где-то партизаны, где-то американцы. "Фантомы" часто проносятся над головой. Но они - жители деревни - никому не нужны. Слава богу. Беда пока обходит их стороной.
В это утро она возится около своего дома. Сын - это единственное, что у нее есть. Муж погиб в прошлом году на строительстве дамбы. А прожили, ни много ни мало, двенадцать лет. На седьмой год только смогла родить. Злые соседи смеялись. По здешним меркам один ребенок - мало.
Дети играют в каких-то ста шагах от дома. Да, время сейчас... Может, скоро все кончится... Сосед (он бывает в городе и читает газеты) говорит, что, видно, американцы скоро уйдут из Вьетнама. Говорит, что поэтому они так озверели.
Рев турбин, - она научилась узнавать этот звук. Два, - но они далеко, идут курсом на восток. Мимо их деревни. Нет, заходят на разворот. Идут на снижение. Нет. НЕТ!
Она смотрит, как завороженная, на стремительно увеличивающиеся в размерах силуэты самолетов. Дети! Если бы она была более быстрой... хоть чуть-чуть. Но она продолжала смотреть. Руки и ноги отнялись... НЕТ!
Снижаются. Один - курсом прямо на их хибару. Дети - у нее за спиной. Находит в себе силы повернуться. Хочет что-то крикнуть, слова застревают в горле, вскидывает руку, пытаясь махнуть, дать знак...
Вот ее мальчик, последний раз она видит его таким, его чУдное личико, шелковые волосы... Сколько раз она купала и целовала его, качала на руках, чтобы заснул, и, уже спящего, подолгу держала, не в силах расстаться даже на час со своим сокровищем. И душа наполнялась нежностью и счастьем. Как у миллионов матерей по всему миру.
Мальчик не понимает опасности - смотрит на нее. Мама - это так надежно. Все его внимание приковано к ней. А с ней что-то не так, - он видит это. И поэтому остается на месте. Другие дети бросаются в рассыпную.
Рев нарастает и она успевает посмотреть вверх. Самолет совсем низко, почти на высоте деревьев. От самолета отделяется продолговатый предмет. Еще один. Беспорядочно вращаются. Летит туда, где ее сын.
Только бы не туда! Все боги мира, все духи, огня, земли и воды, отведите, пусть упадет в другое место, пусть ее мальчик останется жив, всего ведь каких-то сто шагов!
Она успевает повернуться туда, где стоял ее сын, но уже не видит его. Хлопок, - и море огня. Смотреть невозможно. Падает.
Кричит. Кричит нечеловечески, животно, вопль идет не из груди, из живота! Вскакивает и бежит туда.
Кругом яростный огонь не дает ей подойти. Жар! Она мечется вокруг злосчастной поляны. Люди бегут, кто - от, кто - наоборот, к месту взрывов.
Она ненавидит себя за то, что не может войти в огонь! Но - инстинкт оказывается сильнее. Страх! И еще пять долгих лет, пока не угаснет тихо в своей хибаре, она будет НЕНАВИДЕТЬ себя за страх: что не побежала к сыну сразу, услышав самолеты, и потом, что не могла войти в бушующее пламя. Может, успела бы. Спасла. НЕНАВИДЕТЬ каждый день, каждый час и каждую минуту. Быстро превращаясь в старуху, сгорбленную с ссохшейся кожей и не совсем нормальную. Ненавидеть! Глядя на других детей. Глядя в газету, принесенную безмолвным соседом (люди больше не будут с ней говорить), где будут фотографии, как американцы драпают из Сайгона, глядя на обломки разнесенного в клочья русской ракетой "Фантома" и на трупы летчиков с черными от кровоизлияния в голову глазами. НЕНАВИДЕТЬ! Себя, не их.
Если побежала бы сразу, успела бы спасти. Ведь видела, куда летит самолет. Знала, что произойдет. Себя не обманешь. ЗНАЛА!
Огонь стих, и она нашла его. То, что осталось от ребенка. Лицо изуродовано до неузнаваемости и обуглено. Глаз нет. Это не он! Не ее ребенок. Конечно. Спазм отпускает. А где же тогда...?
Но что это? Одежды почти нет. Это - кожа! Висит лохмотьями. Под ней - красное мясо. Крови нет - запеклась. А вот куски материи. Вот... вот... белая и синяя полосочки. Нет. Нет же! Это он был так одет. В маечку с чередующимися белыми и синими полосочками. Нет! НЕТ!!!
Среди жара и огня она поднимает глаза к небу, рот открывается в беззвучном вопле. Вдруг - движение. Он еще жив! ОН ЕЩЕ ЖИВ!
Шевелится. То, что осталось от ее ребенка - шевелится. Существо с выжженными глазами и обуглившейся кожей вокруг пустых набитых черной бесформенной массой глазниц. То, что было ртом... она прикасается, ткань отслаивается, под ней белеет кость верхней челюсти. Двигает рукой... она берет... кожа слезает перчаткой и остается в ее руке. Ее тошнит, прямо на живые еще останки сына.
Никто не знает, почему она не умерла сразу... Миру увидел ее идущей с телом сына на руках. Шла быстро и сильно. Как идет сильный человек.
Некоторое время мальчик шевелился у нее на руках. И она пела ему, как пела в детстве, чтобы заснул. И сейчас она пела ему ту же самую колыбельную. Которой научила ее ее мама. Она давно умерла.
Может, там были слова. На неведомом нам и непонятном вьетнамском наречии. "П-ско-ре-е за-сы-пай".
Когда-то она обожгла руку и знала, какая это боль. И знала, что к ожогу нельзя прикасаться, - это доставляет боль еще большую.
"Засыпай, сынок, боль скоро пройдет".
Ребенок перестал шевелиться. А она продолжала нести его на руках, и все шла и шла. Все держала его на руках, не в силах расстаться со своим сокровищем. Как миллионы матерей мира продолжают держать детей на руках даже, когда те уснули.
А потом подошли люди... И стали пытаться забрать его. Она не давала... прижала еще крепче... рычала, как собака.
Ее схватили за руки, стали заламывать назад. И вот уже выхватили ребенка... то, что осталось от ребенка. Но она вырвалась, никто не мог остановить ее, успела схватить обугленную ручонку, вцепиться в нее мертвой хваткой. Кто-то рванул тело от нее, ее разлучали с сыном непреодолимо, неизбежно, она дралась и сопротивлялась, вцепившись в ладошку, пытаясь нащупать пальчики... Ладошка оторвалась и осталась в ее руке. Она осела, державший сзади человек выпустил ее... Обугленная кисть руки - все. Что осталось от сына. Прошло всего минут десять. Еще десять минут назад он играл с другими детьми на поляне. А сейчас - обугленная кисть. И все. И она сидела на коленях и держала кусочек сына в ладонях. А потом забрали и его. Она отдала. Не сопротивлялась. Приняла.
Виен видел это. Все, с самого начала и до конца. Всю эту короткую историю.
Виен не хотел воевать. Но их вьетнамский бог привел его на войну.
Виен видел пленных американских солдат. Некоторых Виен выбирал, чтобы убить. Пытал и убивал сам. Долго. Не давая умереть по двенадцать часов. Рассекая плоть по кусочкам.
Ему не нужно было от них ничего. Просто - пытал и убивал.
Но это уже - история другого человека. Виен будет рассказывать ее своим детям, а потом - внукам. Около домашнего очага. За обедом. Внуки будут слушать с интересом.
"Виен" по-вьетнамски означает "завершение".
К чему это я? Да ни к чему. Каждый сам решает, думать об этом, или нет.
P.S. Понятно, дело не во Вьетнаме и Америке. Это могло произойти в любой горячей точке.
Это происходило и будет происходить.
Это могло и может произойти и в мирное время при каких-то роковых обстоятельствах. С каждым из нас. С каждым из вас.
Что мы тогда будем делать? Что вы тогда будете делать?