Последний поезд прибыл на станцию Китагава строго по графику - в четверть второго ночи. Сонный Алексей вышел на безлюдный перрон под моросящий дождь и засеменил к эскалатору.
На электронном табло мигнули цифры. И погасли под шум проносящегося мимо состава, серого с глазастыми осьминогами и головастыми человечками на боку. За два года жизни в стране Восходящего Солнца Лёха привык к подобным выходкам и чудачествам местного населения.
В спину шибанул ветер, колючий и злой. Пошатнувшийся Алексей попал ногой в лужу и выматерился на мешанине родного русского и чужого японского. Ещё бы чуток - и рухнул прямиком на рельсы.
Оставалось лишь задрать воротник куртки, поправить рюкзак и прибавить шагу.
Крыша спасла от усиливающегося дождя.
Натужно поскрипывая, недовольный эскалатор полз вверх с иностранцем. Будь неладен, этот гайдзин.
Напротив туалетов хищно разинули пасти контейнеры для мусора. Помнится, в них по вечерам любила рыться здешняя бездомная. Пять иен за мангу, пусть и зачитанную, это наглость. Больше, увы, в книжном не давали. А журналы мод вообще брали за так. Неплохой бизнес сколотили предприимчивые азиаты на нищих старичках.
У турникетов за стеклом вытянулся в струнку работник станции в фуражке и строгом тёмно-синем костюме.
Алексей достал из кармана джинсов кошелёк с "Суйкой" и стукнул по турникету. Тот пикнул и высветил оставшиеся две тысячи иен. За проезд японцы брали о-го-го.
- Ки о цукете! - бросил вдогонку работник станции.
Лёха вздрогнул. "Будь осторожен!" С чего бы это?
Ёжась, он сбежал вниз по ступенькам прямиком под негостеприимный дождь.
Слева тёмным окнами уставился "ХАК", где в дневное время продавали лекарства, шампуни и всякие продукты. Из "Фэмили Марта" справа выскочила молодая японка на шпильках с кулёчком сандвичей и онигири в руках. На кривозубую улыбку Алексей ответил ухмылкой. Некогда ему шуры-муры заводить. Расстроенная девица села на велосипед и укатила в ночь. Крутить педали, когда у тебя двенадцатисантиметровые каблуки. Краситься, стоя в переполненном вагоне, уворачиваясь от норовящего ухватить за зад престарелого чикана. Кушать ещё шевелящегося кальмара и кричать пискляво "Оиши-и!" Да, тутошние представительницы прекрасного пола удивлять умели.
Умела удивлять и захолустная станция Китагава. Здесь постоянно воняло рыбой. Хотя окрестные любители закинуть удочку зачастую возвращались с пустыми руками. И если бы не ячин в три мана, Лёха так бы и жил себе в Кавасаки, пускай там и галдели по утрам школьники. Соблазнился Китагавой - вот и нюхай теперь.
Мазнув взглядом по витрине "Фэмили Марта", Алексей не увидел ничего нового. Как всегда, какой-то отаку (на сей раз угреватый пузан) читал мангу. За прилавком суетилась молодая китаянка; ночное байто за тысячу двести иен в час помогало оплачивать учёбу в языковой школе.
Кобан встречал неизменным красным "нолём" - нет жертв за прошедшие сутки - и плакатом, с которого ухмылялся длинноволосый очкарик. За информацию о нём обещали кругленькую сумму. Сатоши Кириджима, однако, умудрялся скрываться вот уже полвека, после того как сварганенные им бомбы отправили в лучший из миров то ли восемь, то ли двенадцать соотечественников. Прошлой осенью Алексей даже попытался отыскать бунтаря-анархиста среди бомжей на Синдзюку, но спешно оставил эту неблагородную затею.
Со второго плаката смотрел фоторобот унылой старухи с огромным чемоданом на колёсиках. И кому в голову взбрело расчленить неизвестную бабку и спрятать её в камере хранения на станции? Уже год ищут преступника. Безрезультатно.
Озноб продрал одинокого иностранца, и он пошёл быстрее.
Как там у Ильфа и Петрова? Горожане рождались, чтобы побриться, остричься и умереть? Тут же японцы рождались лишь за тем, чтобы стричься, стричься и ещё раз стричься. Лёха и представить себе не мог, что в Токио будет так много парикмахерских. Даже вокруг маленькой станции Китагава их полтора десятка! Причём в трёх за услуги брали ничуть не меньше, чем в элитных салонах на Сибуе.
Заливисто прозвенел колокольчик. Хлопнула дверь. И дорогу перегородила дородная парикмахерша с длинными, выкрашенными в рыжий цвет волосами. Эту толстуху Алексей встречал регулярно. Но не посреди же ночи!
По спине побежали мурашки. Студёный ветер бесстыже ощупывал ноги и лез по ним вверх.
Остолбеневший Лёха сглотнул ком в горле. Толстуха не двигалась и не моргала. Одна рука за спиной. С неба, изрезанного проводами, глазела любопытная луна. Её отражение плескалось в лужах, сморщенных от ветра.
Воняло гнилью и рекой. И зачем переехал сюда? Жил бы себе в Кавасаки. А ещё лучше - в родной Самаре, на берегу Волги-матушки.
Губы парикмахерши расплылись в хищной улыбке. Парня прошил холод. Секундой позже бейджик на груди японки блеснул её именем "Мири Китагава".
Опять эта Китагава!
Ветер взвыл заунывно и обречённо.
Стоило толстухе вытащить из-за спины ножницы, у Алексея в венах застыла кровь. Такими кусты в самый раз подстригать, а не волосы.
На лезвиях ржавчина. Или...
Японка осклабилась и сделала шаг. Черты лица заострились. На резко очертившихся скулах, под кожей, поползли черви.
Намокший под дождём Лёха метнулся прочь, обратно к кобану. Следом побежала толстуха, топая как табун лошадей.
Сбившееся дыхание рвало горло. В груди бухало сердце. И кто наложил камней в рюкзак?
Несмотря на излишек веса, упитанная парикмахерша не отставала. Ножницы щёлкали, будто жвала гигантского насекомого.
А кто-то ещё говорил, что Япония - безопасная страна!
Алексей хотел кричать. Но не мог.
До полицейского участка оставались считанные метры, когда распахнулась дверь и вышел приземистый японец. Луна сверкнула в его очках и запуталась в грязных патлах. Знакомая ухмылка.
Молодой и старый Сатоши Кириджима, с плаката и вживую, таращились на беглеца.
Лёха замер.
Два удара сердца, жар в затылке - и щелчок. Боль ошпарила шею. В голове словно бомба взорвалась...
*****
Нахохлившиеся вороны рвали пакеты с мусором. Неподалёку суетились японцы: трое подвыпивших сарариманов, распатланная нищая с такояки в руке, строитель в замазанных краской, серых шароварах и худющий как жердь полицейский.
