Сорок дней и ночей я читал одну и туже книгу. Засыпал над ветхими страницами и во сне продолжал чтение. И чем меньше становилось непрочитанных страниц, тем яснее мне виделась пустота, разверзающаяся впереди. Потом я заболел. Собственно говоря, это была даже не болезнь, а что-то вроде невидимой раны. Словно, жизнь, наполняющая меня, хлынула вовне. И мне захотелось умереть, или стать чем-то невообразимо тонким - как пыль. А после всего этого пришли рыбы.
Мысли мои остановились, и все вокруг будто оцепенело. Когда меня спрашивали, о чем-то, мне хотелось плакать, и я плакал. Во сне я видел ветер, ветер и снег.
Проснувшись, я ощущал за спиной захлопнувшуюся дверь.
Привычный выход превратился в глухую стену, а мысли в моей голове в сухую траву.
Она приносила персики в бумажном пакете, на руках у нее были синие перчатки. И я думал о колючем пухе, покрывающем желто-розовый персик, и о тонкой коже, которую необходимо прятать в синюю лайку, и о синей воде затопившей небо и еще о чем-то неясном. Мысли мои плавали в этой воде безысходно, или тонули в этой безысходности словно в воде.. Мысли мои путались.
Большую часть дня я лежал, глядя на стену. Иногда я засыпал. Мне снилась, огромная серая лошадь. Она клала свою горячую, тяжелую голову мне на грудь и плакала.
Но все-таки я просыпался. За стеной кто-то включал радио. Радио пело о мандариновых небесах и автомобилях из газетной бумаги.
Огромные, разноцветные карпы, плавали, между стен моей комнаты и мне было наплевать, на то чем все это закончится.
И когда она снова вошла, со своими глупыми фруктами, я отвернулся к стене и сказал сам себе - Пусть уходит, я не хочу видеть эти отвратительные перчатки. Я не хочу.
Она просидела около кровати до вечера. В конце концов, я заснул. Когда я проснулся, ее уже не было.
Мне ничего не оставалась делать, кроме как ждать повторного визита. Ожидание очень скоро, утомило меня, я снова заснул. Мне снились утки, торгующие кокаином в порту города Талин. Во сне я стал сомневаться в наличии в Талине какого-либо порта, эти сомнения меня и разбудили.
Плюх, плюх из сна в сон. И рыбы, вереницей двигаются вслед за мной.
Если я умру, они будут отщипывать меня по кусочку, пока не покажутся белые кости. Конечно, моя кость не идет в сравнение с костью слоновой, и наверно никто не изготовит флейту из моего позвоночника, и даже бусы из моих зубов не будут пылиться под стеклом, в лавке колониальных товаров. Жаль уходить, не оставив на память потомкам даже абажура из собственной кожи. Да и потомков, которых нет и не будет, тоже жаль. И рыб застрявших в простенках жаль. И себя жаль и метель и февраль. Какая-то вселенская жалость обуяла меня.
Не в силах выносить эту печаль, я встал, оделся и вышел на улицу.
Вечерело, небо озаряли вспышки моего пониженного давления, воздух пах творогом и ванилью, наверно, поэтому прохожие изредка попадавшиеся мне навстречу, напоминали изюм. Возле пивного ларька роились местные львы, рядом бродили коты и возможно муравьи. Какая-то птица торопливо клевала внутренности пирога, втоптанного в грязь. Сквозь щели забора глядел грустный как пеликан Антон Павлович Чехов. Оттуда же доносились звуки вальса. И вся эта бестолковая картина поражала воображение и пленяла присущей нашим краям гармонией.
Я даже на время забыл о фиолетовой с красными пятнами форели, колыхавшейся за моей спиной.
Проходившая мимо собака, осторожно обнюхала мои ботинки. Я улыбнулся ей, словно старой знакомой. Пора возвращаться домой, скоро станет темно, в темноте рыба начинает светиться, мне не хотелось бы привлекать к себе внимание. Я и так ловлю на себе, словно бабочек, подозрительные взгляды.
Взгляды людей уверенных в собственной растерянности, напоминают милых, детских капустниц. Некоторые больше похожи на моль, некоторые на киноварных с проблеском адмиралов, и совсем редко касаются кожи, бархатные крылья махаонов. Собственно говоря, классификацию можно было бы продолжить, но знания мои в области энтомологии крайне скудны. То есть практически исчерпываются вышеперечисленными видами. Какие-то бледные анемоны и лимонницы не в счет, так как я не совсем уверен в том, что это насекомые.
Вслед за бабочками, на поверхность сознания выплыл Амурисио Бабилонья, единственный ангел, оставшийся в живых, после того как книга прочитанная в детстве навсегда утонула в пыльных коридорах памяти.
Окошко приоткрылось. В моей усталой голове забрезжил свет. Маркес, бабочки, орлы и куропатки. Все это ринулось на иссохший берег с неприличной поспешностью.
Я слегка покачнулся и дабы удержать равновесие, вынужден, был схватить за рукав проходившего мимо носорога, в кожаной кепке. Издав утробное рычание, он оттолкнул меня в сторону. Окончательно потеряв ориентацию в пространстве, я со всего маху налетел на одиноко стоявший столб, основательно при этом ушибив колено. Ничего лучшего, чем присесть под этим злосчастным столбом, и тихонько потирать поврежденную конечность, я придумать не мог. За этим занятием меня и застала вся королевская конница, в лице девушки Елизаветы возвращавшейся домой после семинара по Балканской мифологии.
Спустя четверть часа мы сидели в вагоне метро и она, захлебываясь от вдохновения, читала мне какую-то чушь о древних кельтах и их пристрастиях в области кулинарии.
Кельты ели много и по разным поводам.
Я слушал, и дышал, считая вдохи, но почему-то сбивался и переходил на выдохи.
*Что представляет собой Елизавета.
Рыжая, толстая, болтливая, неопрятная, но добрая и совершенно бескорыстная. Раз двадцать я одалживал у нее деньги, зонтики, корм для рыбок, учебник английского, пишущий CD-ROM и противоблошиный ошейник. Возвращал я все это значительно реже. И ни слова упрека. Одно время я начал подумывать о том, что эта филантропия вызвана желанием перевести наши отношения в область более романтическую, чем разговоры о прерафаэлитах и птеродактилях, но как выяснилось у нее имеется парень, громадный, неуклюжий финн, разговаривающий почему-то по-белорусски. Так, что мои подозрения были совершенно необоснованны.
Просто очень хороший характер у человека. И самое интересное практически никто этим не злоупотребляет. Даже я если честно, не вернул только баночку с сушеными насекомыми и зонтик, да и зонтик, надо сказать, был сущая дрянь, и при первом же порыве ветра умчался прочь, оставив меня стоять под проливным дождем с идиотским выражением лица и уродливой пластмассовой ручкой в руках. Так, что нет причин плакать нет повода для грустных дум. Все довольны и поезд несет нас по кругу.
Тут, собственно говоря, можно поставить точку, но это было бы несправедливо.
Кое-что все-таки можно добавить.
Допустим, оказались вы в Прибалтике. Вокруг сплошная, размеренная цивилизация. Всюду чистота и пунктуальность, при всем при этом не исчезает чувство напряженности. Усиленное смутными воспоминаниями детства о советской родине.
Значит, идете вы по Клайпеде, аккуратно оглядываясь по сторонам, как вдруг навстречу выходит грозного вида мужчина и на незнакомом языке предлагает вам выпить водки в компании датских артиллеристов. Первое, что приходит вам на ум - незаметно скрыться в старинных подворотнях, но полная неосведомленность в местной географии делает эту затею невозможной.
Тем временем незнакомец становится все настойчивей и требовательней. Более того, появляются подозрительно рослые цыплята в бейсбольных шапочках, и принимаются бестактно теребить вас за штанину. А по штанине проложена железнодорожная магистраль и вы понимаете, что крушения не избежать, а вы толи главный диспетчер, толи единственный оставшийся в живых пилот аэрофлота и ваша обязанность спасти пассажиров. Мокрыми от напряжения руками вы сжимаете штурвал и вдруг видите себя в зеркале. Рядом с вами напудренная герцогиня в руках у нее вольтметр, на хромированной крышке прибора выгравирована странная надпись - четверг января две тысячи второго. Вам становится мучительно грустно, и вы просыпаетесь.
Проснувшись, я обрадовался необычайной легкости сопутствующей первым мгновеньям пробуждения. Эти короткие всполохи вечности на грани миров не перестают удивлять меня. Я проснулся, смеясь над тем, какие мы здесь и т.д..
Затем пришло неизбежное, я начал анализировать свою радость. И сразу вспомнил о том, что я есть я и, следовательно, о радости говорить преждевременно. И еще я вспомнил о том, что она сказала мне и том, что я ответил, и том, что надо было бы сказать, и о том, что ни в коем случае не стоило говорить и таким образом стало совершенно понятно, что радость исчезнет надолго.
Думать об этом нелегко. Но ни о чем другом не думается. Или думается о тех вещах, которые превращают мыслительный процесс в танец на раскаленной сковороде. Поскользнувшись на какой-то малозначительной детали, ум оказывается перед экраном, на котором переливается традиционный натюрморт - транслируемый развязными демонами для тех, чей поезд ушел. Сюжет на редкость банален, но жутко эффективен.
Она с другим. Он делает все то, что совсем недавно делал ты, но только она реагирует на это - с таким восторгом, что небо тебе кажется куском пылающего пенопласта. Задыхаясь, ты понимаешь, что это еще полуад - как говорил один революционер неудачник. Ведь тебе предстоит сегодня, встретится с ней. Тебе нужно будет говорить слова, и передвигать ногами, более того тебе придется даже улыбаться.
Предпринимаю жалкие попытки, увернутся от приближающегося молота.
Вот, например фигура ее мне совершенно не нравится, и походка у нее иногда совершенно нелепа. И так жалко мне становится эту нескладную девочку, которая пытается изображать из себя королеву, с такой идиотской нежностью вспоминаю я шрам на верхней губе, в котором нет ничего красивого, ничего вообще нет красивее этого шрама.
Молот опускается.
Ну и ладно.
В самом деле, разве мало на свете подобного рода историй и разве они стоят вниманья. Все это давно всем надоело и мне в первую очередь.
Трезвый взгляд на вещи вот к чему надо стремится.
(После этих слов я немедленно отправился за водкой, что еще раз доказывает насущную необходимость изгнания из моего лексикона максималистских лозунгов)
... и немедленно выпил.
Выпить то я выпил ...
Только вот ничего интересного, алкоголь ужасно скучная штука.
Скипетры фей, застрявшие в волосах моих собеседников и всполохи молний в глазах проходящих мимо красавиц вот и все, что осталось в памяти. И еще рыдающие карматаксисты и чьи-то очки в траве. Вот и все. Ничего особенного, все банально и предсказуемо. Все, так как и должно быть.
Должно быть, на этом можно и закончить, но все-таки ...
Нужно кое-что объяснить.
Право не знаю с чего и начать.
Ну, очевидно, что речь идет о любви, также в начале упоминается великий пост и простуда, совершенно очевидно присутствие Федора Михайловича и Пятачка - тщательно вымытого и переименованного. Ряженка тоже участвует в повествовании, но обнаружить ее нелегко. Меньше всего в этом повествовании реальных событий, но зато присутствуют абсолютно достоверные ощущения.
И еще.
Только теперь, когда рассказ практически завершен, я понял о чем, собственно говоря, идет речь и, причем здесь альтернативная космонавтика.