Бумеранг
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
БУМЕРАНГ
1.
- А теплая нынче осень, не так ли? - старший следователь прокуратуры Колосов старался не смотреть на собеседника. Подняв глаза к небу, он прищурился. Солнце, несмотря на середину ноября, жарило почти по-летнему. - Скоро зима, а я все еще в летней куртке хожу.
Собеседник Колосова, следователь той же прокуратуры с удивительно подходящей к должности фамилией - Дзержинский - вовсе не разделял восторгов коллеги по поводу затянувшегося бабьего лета.
- Ты резину-то не тяни, - сказал он недовольным тоном. - Как с делом решим быть?
Колосов неожиданно взглянул коллеге прямо в глаза. На его губах против воли появилась ироническая улыбка. Константин Дмитриевич, или, как за глаза называли его в прокуратуре, Феликс Эдмундович (фамилии-то надо соответствовать полностью!) никогда не отличался особой сообразительностью. Скромность тоже не входила в число его достоинств, так что Колосов совсем не удивился, когда десять минут назад Дзержинский зашел к нему в кабинет прямо во время допроса и предложил выйти для срочного разговора на крыльцо прокуратуры. Поскольку Константин Дмитриевич считал себя персоной исключительно влиятельной (пусть и в масштабах района), он вполне серьезно полагал, что его кабинет ежеминутно прослушивается целой сетью всевозможных спецслужб, начиная с КГБ и заканчивая внешней разведкой Папуа - Новой Гвинеи.
- И что ты предлагаешь? - в голосе Колосова чувствовался неприкрытый сарказм. При всей своей бесцеремонности Дзержинский не мог себе позволить прямо ответить на заданный вопрос и довольно бездарно стал излагать заранее обдуманную легенду:
- Так это... Может, передашь дело мне? У тебя же сейчас завал, сам говорил, а у меня только призывник и убийство Клименко, которое я почти закончил.
- Какие проблемы, дорогой? Иди к шефу, скажи ему, что хочешь Колосову помочь, Объясни ситуацию, может, он и согласится. Я-то здесь причем?
Такой оборот дела Дзержинского явно не устраивал.
- Нет, не могу, - сказал он. - Шеф и так на меня волком смотрит после того, как Гринченко оправдали. Слушай, может ты сам, а? Скажешь, что загрузка большая, ну и... А я бы в тот же день дело к производству принял.
Колосов от души расхохотался. Непосредственность Константина Дмитриевича его просто умиляла.
Впрочем, ситуация, которую они сейчас обсуждали, вовсе не располагала к веселью. Сутью ее было уголовное дело, возбужденное неделю назад по факту изнасилования девятилетней девочки. Надю Руденок (так звали потерпевшую) родители накануне утром отвезли к бабушке, проживающей недалеко от Парка 70-летия Революции, строго-настрого запретив дочери отлучаться из квартиры одной. Но Надя сумела уговорить бабушку, души в ней не чаявшую, отпустить ее во двор на полчасика. Она не вернулась ни через полчаса, ни через час, ни к вечеру. Только утром ее окровавленное тело в разодранной в клочья одежде нашли в парке, за тыльным фасадом универмага. В больнице сказали, что девочку изнасиловали, и у нее открылось кровотечение. До сих пор Надя находилась в коме, разговаривать с ней не разрешали даже родителям, и Колосову не были известны хотя бы приблизительные подробности совершенного преступления. Между тем, время шло, и шансы задержать насильника, и поначалу-то не особенно блестящие, становились все более призрачными.
Но существуют еще счастливые случайности, которые могут за одно мгновение в корне изменить ситуацию. В деле Нади Руденок госпожа Фортуна приняла облик оперуполномоченного уголовного розыска Георгия Щербацевича, который через два дня после вышеописанного случая задержал в частном секторе на Северном Поселке цыганенка лет шестнадцати, только что втюхавшего прямо на глазах оперуполномоченного пакетик с героином случайному покупателю. Позже, правда, выяснилось, что "случайный" покупатель вовсе не был таковым, и к неудавшемуся наркодилеру его подвел сам оперуполномоченный. Цыганенок, разумеется, этого не знал, и когда Щербацевич вкратце изложил ему ближайшие перспективы (от шести до двенадцати лет с конфискацией), то очень испугался. В тюрьму ему не хотелось. Причем, не хотелось настолько, что он, нарушая все неписаные правила, принятые у его народа, пошел на сотрудничество с несказанно обрадованным таким поворотом дела представителем власти и совершенно неожиданно для последнего выложил, что ему известно, кто причастен к нападению на маленькую девочку в парке, которое случилось два дня назад. Насильником оказался некто Олег Зверович, двоюродный брат юного торговца героином, за которым и раньше водились кой-какие грешки, правда, все больше экономического характера, как-то: неотданные долги, спекуляция армянским коньяком колодищанского разлива и строительство финансовых пирамид за счет своих сородичей. В связи с последним обстоятельством Зверович уже несколько месяцев числился во всецыганском розыске, но у него, по счастью, тоже имелась влиятельная семья, на время спрятавшая Олега от мести нескольких десятков потерпевших. Неудачливому кузену Зверовича это убежище было отлично известно, и он без особых душевных колебаний тут же выдал его оперу в обмен на свободу и забвение собственных провинностей.
Обрадованный Щербацевич, перед глазами которого внезапно замаячило внеочередное звание, тут же помчался по указанному новоиспеченным агентом адресу, где с помощью призванного на подмогу участкового инспектора успешно взял в плен не пытавшегося, впрочем, сопротивляться Зверовича и потащил его в прокуратуру, чтобы оформить задержание законным образом.
Но тут-то и началось самое интересное. Колосов, в производстве у которого находилось уголовное дело по изнасилованию Нади Руденок, довольно быстро объяснил оперу, что задержать преступника - это одно, а добыть доказательства его вины - совсем другое. А с доказательствами как раз дело обстояло не очень. Девочка пока в больнице без сознания и, следовательно, Зверовича не опознает. Свидетелей, разумеется, нет никаких, кроме разве что кузена Зверовича, героически вломившего двоюродного братца. Но того при одном слове "протокол" начинала бить нервная дрожь, и ожидать, что он даст показания официально, было по меньшей мере глупо. Оставалась техническая часть, то есть медицинские и биологические экспертизы, но на их производство нужно время, а вот времени-то как раз у Колосова и Щербацевича не имелось. Арестовать задержанного надо максимум через трое суток, а экспертизы за это время выполнить нереально. Сам же Зверович, хотя и не отрицал категорически своей вины, на предложение следователя написать чистосердечное признание ответил красноречивым жестом, согнув правую руку в локте. Облом.
После споров, длившихся полдня, Колосов и Щербацевич пришли, наконец, к компромиссному решению. Опер уговорил начальника РУВД подписать постановление о превентивном задержании Зверовича на тридцать суток, приравняв его к террористам и представителям организованной преступности, а Колосов уговорил прокурора согласиться на это. Тем не менее, Зверович не торопился с признанием, и если бы спешно назначенные Колосовым экспертизы не дали положительного результата, вся надежда возлагалась только на показания потерпевшей, которые, учитывая ее возраст и душевное состояние, вряд ли бы оставались неизменными в ходе всего следствия и в суде.
Собственно говоря, Колосов с самого начала ожидал, что этим делом вообще и судьбой Зверовича в частности будут интересоваться. Не удивился он и тому, что первым, кто обратился к нему по этому вопросу, оказался Дзержинский. Все это объяснялось особым представлением цыган - родственников задержанного - о задачах правосудия, которые в данном случае шли вразрез с их семейными интересами. В таких случаях цыгане проявляют, как правило, исключительную наглость и напористость и за суммой взятки не стоят. Что же касается Дзержинского, то за три года, проведенных им на посту следователя прокуратуры, он создал себе вполне определенную репутацию. Свою карьеру Константин Дмитриевич начал с успешного развала сразу двух уголовных дел, над которыми до этого Колосов и его друг, Саша Луцко, трудились день и ночь, не покладая рук. Саша сразу после этого уволился, а Колосов попытался разъяснить зарвавшемуся новичку текущую политику, но не рассчитал сил. В итоге он схлопотал от начальства выговор, а Феликс Эдмундович спешно лег на больничный. Впрочем, появивишийся у него после этого пятьсот двадцатый "бимер" полностью компенсировал, надо полагать, понесенный им моральный ущерб. В дальнейшем общения с Колосовым он старался избегать, но выводов из происшедшего для себя не сделал, потому что уже через год поменял "бимер" на "Ниссан", купил трехкомнатную квартиру в центре, а кабинет обставил под евростандарт. Убедившись, что более чем подозрительные связи однофамильца легендарного чекиста начальство интересуют мало, Колосов махнул рукой на Зеленого Феликса, как иногда в шутку, по аналогии с цветом американских денег, называли Константина Дмитриевича его коллеги, и решил, что портить из-за него себе биографию не стоит.
Но сегодня Константин Дмитриевич, плюнув на прошлые обиды и прочие условности, сам вызвал Колосова на разговор и прямо попросил отдать ему интересующее его дело. В том, что будет с этим делом дальше, Колосов не сомневался, как не сомневался и в том, что на этот раз сумму Зеленому Феликсу заслали немалую. Иначе он и пальцем не пошевелил бы, чтобы помочь какому-то Зверовичу, особенно учитывая риск, на который неизбежно придется идти, принимая во внимание тяжесть совершенного преступления.
Да и те, кто Константину Дмитриевичу эту сумму заслал, особо и не скрывали своей кровной заинтересованности в исходе дела. Выйдя на крыльцо и оглянувшись по сторонам, Колосов сразу понял, что напускная шпиономания Дзержинского - байка про белого бычка, и на свежий воздух его потащили, чтобы намекнуть: очень хороший человек задержан просто по недоразумению, и в случае, если Колосов это недоразумение возьмется исправить, родственники хорошего человека в накладе не останутся.
Эти самые родственники, числом не менее двадцати-двадцати пяти человек, толпились метрах в пятнадцати от здания прокуратуры, плотным кольцом окружив три трехсотых "мерсака", что припарковались под старым тополем, на пестром ковре из красной и коричневой листвы, не успевшей еще сгнить по причине необычайно теплой и сухой осени. Один из ромал - осанистый бородатый толстяк - судя по всему, барон местного значения, что-то оживленно объяснял сородичам на своем тарабарском наречии, а обступившие его со всех сторон женщины в кричаще пестрых юбках и платках и юркие смуглые дети оживленно галдели и размахивали руками, создаваемым шумом успешно составляя конкуренцию рассевшимся на ветвях деревьев воронам. То и дело кто-то из цыган оглядывался на следователей, маячивших на крыльце, словно памятник рабочему и крестьянке, и у Колосова не было сомнений по поводу того, чего ради здесь собрался этот табор.
"Они бы еще шатры раскинули", - зло подумал старший следователь. Он не впервые сталкивался с цыганами и знал, что объяснить этим людям всю низость поступка их сородича - дело абсолютно бесполезное. Они знали только одно: их брат, сын, внук (возможны и иные родственные варианты) попал в переделку, чем-то не угодил властям, поэтому нужно заплатить этим самым властям столько, чтобы они остались довольны и не лезли в дела, которые их совершенно не касаются.
Дзержинский прервал, наконец, тягостные размышления коллеги, поскольку пауза, на его взгляд, слишком затянулась.
- Так что ты решил? - вопрос Константина Дмитриевича, как и всегда, был поразительно не к месту.
- Слушай, ты прямо скажи, чего ты хочешь? - Колосов резко повернулся к Дзержинскому всем корпусом и так посмотрел на него, что на лбу у Константина Дмитриевича даже выступила испарина, поскольку от природы он был, по правде говоря, трусоват.
К такому повороту разговора Дзержинский явно не был готов. Он ожидал, что Колосов, даже если и откажется отдать ему дело, все же не будет столь прямолинеен и обратит свой отказ в шутку. Ему было явно не по себе, и даже слова у него, казалось, не хотели отрываться от языка.
- Я... это... ну... ... вот... разобраться хочу! - только и выдавил он из себя.
Колосов, не сдержавшись, снова расхохотался.
- Ну, ты... ха-ха-ха!... Ну, ты дал! Слушай, Фел... тьфу! Константин Дмитриевич, ха-ха-ха!... А что же тебе... ха-ха-ха!... не понятно?
Голос Колосова дрожал от смеха. Так искренне он не веселился уже давно.
Уточнять, в чем конкретно он хотел бы разобраться, Дзержинский не стал.
--
Ладно тебе ржать-то, - сказал он. - Отдашь дело или нет?
- Отдам. - Колосов перестал смеяться так же внезапно, как и начал. - Но только после того, как разберусь сам.
Заметив, что коллега ответом не удовлетворен и уже открывает рот для возражений, он добавил:
- Все, Константин Дмитриевич, разговор окончен. Меня человек ждет. Потом заглянешь, часа через два.
"А лучше шел бы ты куда подальше!" - мысленно заключил про себя Колосов.
Дзержинский намек понял и тут же ретировался в контору, громко хлопнув с досады тяжелой дубовой дверью. Колосов не торопился уходить вслед за ним. Не говоря уже о том, что каждый лишний раз видеть Константина Дмитриевича, пусть даже со спины, было ему глубоко противно, возвращаться в душный кабинет (несмотря на теплынь, уже начали топить) он совсем не хотел. Осень действительно выдалась на славу. В теплом, почти жарком воздухе носились запахи опавшей листвы и влажной по-осеннему земли, не успевшей еще замерзнуть. Свежий южный ветерок совсем тихо, почти нежно, шевелил голые черные ветви тополей, высаженных вдоль дороги напротив крыльца прокуратуры. Казалось, деревья о чем-то разговаривают между собой, споря и оживленно жестикулируя, как будто им тоже надо было доказывать друг другу свою правоту.
"Совсем как цыгане", - усмехнулся Колосов, покосившись на столпившийся поодаль табор. Впрочем, делу время. Человек-то действительно ждет.
Он уже повернулся лицом к входной двери в здание и взялся за ручку, как вдруг услышал со стороны улицы знакомое тарахтенье. Оглянувшись, Колосов увидел, как к прокуратуре поворачивает, кряхтя и дребезжа всеми своими давно вышедшими из строя деталями райотделовский "уазик". Поскольку именно на этом драндулете, который следовало списать с баланса еще лет десять назад, обычно возили на места происшествия следственную группу, Колосов решил дождаться, пока железная кляча доковыляет до крыльца, чтобы из первых рук узнать новости криминальной обстановки в районе. Однако, опер угрозыска Щербацевич, стремительно выскочивший из "уазика", словно джинн из волшебной лампы Аладдина, тут же дал понять старшему следователю, что на этот раз поездка на осмотр места нового преступления ему не грозит.
- Я расколол его, Серега! - лицо опера сияло, словно хорошо начищенный самовар. - Теперь он наш! Процесс пошел!
- И кого же ты расколол, голосистый ты наш? - иронически осведомился Колосов. - Грецкий орешек? Только умоляю тебя, Жора, не ори, ты не кот, и сейчас не март. Пошли в контору, расскажешь все по-человечески.
- Сегодня из ИВС позвонили, - торопливо начал излагать Щербацевич, как только они с Колосовым прошли в темный холл прокуратуры. - Сказали, что Зверович на допрос просится. Я мигом к нему. Этот урод заявил, что хочет сознаться, но говорить желает только с тобой. Я ему: что, как и почему? А он мне... не, ты прикинь!... Не только на изнасилование, но еще и на пару квартирных краж расклад дает! Ну, тогда я его за шкирку, в машину и сюда! Как говорил наш любимый шеф: "Куй железо, не отходя от кассы!"
- Зря ты его сюда приволок, - поморщился Колосов. - Хоть бы позвонил. Не видишь, что ли, что на улице творится? Не хватало еще, чтобы эти ромалы кинулись своего отбивать, когда вы с сержантом его в контору потащите. Отстреливаться будешь?
- Да брось ты! - вскипел Щербацевич. - Некогда мне было звонить! Пойми, время же упускаем! Сейчас надо допрашивать, пока он в сознанке, а что он скажет завтра, никто не знает. А если потом он от своих слов откажется? И что тогда прикажешь делать? Лапу сосать?
- Ладно, не шуми, понимаю я все. Просто в райотделе было бы проще собраться. Сразу на эксперимент съездили бы, чтобы он на месте все показал.
--
Так поехали!
- Хорошо. Раз уж ты его привез, тащи ко мне в кабинет. Потом с экспертами созвонимся, договоримся на уличную. Да и адвоката ему вызвать надо, не ровен час, пойдет потом действительно в отказ, скажет, что мы с тобой на него противогаз надевали или на дыбу подвешивали.
--
О"Кей, сейчас я его приведу.
Щербацевич выскочил на улицу. Колосов вернулся к себе и попросил засидевшегося уже свидетеля прийти завтра. Свидетель, низенький плешивый мужичок с испитым лицом, на глазах которого один его приятель пырнул ножом другого во время диспута в пивной, молча кивнул, взял повестку, тут же выписанную Колосовым, и нетвердой походкой направился на выход.
Не успела за ним закрыться дверь, как Щербацевич и сержант-водитель ввели в кабинет следователя молодого цыгана плотного телосложения, с курчавыми и черными, словно у негра, волосами, одетого в темно-коричневую кожаную куртку, дорогой костюм-двойку, под которым белела не менее дорогая сорочка со стоячим воротником, и лаковые немецкие туфли "Salamander". Щербацевич снял с него наручники и подтолкнул к стулу, на который Зверович медленно уселся, уперевшись локтями в колени и опустив глаза в пол.
За дверью слышался разноголосый гомон, свидетельствовавший о том, что табор во главе с бароном сменил место дислокации, рассредоточившись по первому этажу прокуратуры и жалобными возгласами оказывая плененному сородичу моральную поддержку.
- Слушай, Вася, - обратился к сержанту Колосов, которому вовсе не хотелось, чтобы во время допроса в кабинет каждые две минуты совался кто-нибудь из ромал, - пойди, выгони их всех из помещения. Скажи, что Олежку в случае чего мы им живым не отдадим.
Зверович на шутку никак не отреагировал. Сержант вышел из кабинета и с помощью довольно энергичных просьб, то и дело перемежавшихся непарламентскими выражениями, действительно быстро очистил здание от группы поддержки. Щербацевич на всякий случай защелкнул дверь на задвижку.
- Ну-с, приступим, - Колосов поставил на стол печатную машинку, заправил в нее чистый бланк протокола допроса. - Ты, кажется, хотел мне что-то рассказать, Олег? Я тебя слушаю.
Зверович поднял голову и улыбнулся. Все верхние передние зубы у него, несмотря на молодость, уже были под золотыми коронками.
- А что, если скажу, ты, начальник, меня отпустишь? - сказал он с издевкой.
У Колосова вдруг появилось жгучее желание заехать этому мерзавцу в морду. Когда-то он был чемпионом БГУ во втором среднем весе и знал, что одного короткого свинга справа хватит, чтобы Зверович, потеряв пару-тройку своих великолепных золотых фикс, заткнулся и уразумел, что он не на своем цыганском толковище, а в кабинете у следователя, который шутить с ним не намерен. Но... ради дела можно и потерпеть. В конце концов, Зверович не первый и не последний грубиян, с которым ему приходится иметь дело.
- Не задавай глупых вопросов, - холодно ответил он цыгану. - Ты просил о встрече со мной. Зачем? Ты думаешь, у меня других забот нет, кроме как с тобой тут в "Угадай мелодию" играть?
Зверович поморщился и покосился на Щербацевича, молча стоявшего за спиной у Колосова.
- Пусть он уйдет, - Зверович кивнул на опера. - А потом будем разговаривать.
- В чем дело? - удивился Колосов. - Что за капризы? В ИВС ты не был так привередлив.
- Пусть он уйдет, - повторил цыган, и на лице его появилось выражение несгибаемого упрямства.
Колосов обернулся и красноречиво взглянул на Щербацевича. Тот молча опустил веки в знак согласия и быстро вышел, закрыв за собой дверь. Пользу дела опер понимал ничуть не меньше следователя.
- Итак? - Колосов снова повернулся к подозреваемому, и в голосе у него уже явно чувствовалось нетерпение. - Я надеюсь, что у тебя действительно есть, что сказать, иначе вряд ли мы с тобой найдем общий язык в дальнейшем. Это не в твоих интересах. Понимаешь, я надеюсь? Да? Прекрасно. Я слушаю.
- Послушай, начальник, - сказал Зверович, - я таить от тебя ничего не буду. Все расскажу. Но только дай мне сначала с потерпевшей поговорить по-хорошему. Десять минут мне дай, и все будет нормально. Помоги, а? Ты ж тоже мужик. Только десять минут. Потом спрашивай, что хочешь, все расскажу.
Колосову показалось, что он ослышался.
- Погоди, я не понял, - криво усмехнулся он. - Ты что, Олег, не понял до сих пор, за что сюда попал? Ты где находишься, по-твоему? Условия решил мне ставить?
- Да какая тебе разница, начальник? Дай только поговорить с ней, честью прошу, не хочешь со мной, дай с братом моим поговорить. Что ж мне теперь, из-за какой-то бабы в тюрьму садиться? Скажи, где она живет, а? Ущерб мои весь возместят, клянусь. Да и тебе тоже хорошо будет. Олег Зверович добро помнит.
Колосов медленно встал из-за стола. Глаза его угрожающе сузились, а костяшки пальцев, сжавшихся в кулаки, побелели от напряжения.
- Ты хоть знаешь, сколько ей лет? - медленно сказал он таким тоном, что Зверовича от страха даже пот пробил.
--
С-сколько? - выдавил он из себя, невольно заикаясь.
Ответить ему Колосов не успел, потому что в этот момент зазвонил телефон, который он перед началом разговора поставил подальше, на подоконник. Обойдя Зверовича со спины, следователь подошел к окну и снял трубку.
Зверович со все увеличивающейся тревогой смотрел, как в ходе разговора все больше изменялся в лице следователь. Собственно, разговора-то как такового и не было. Колосов угрюмо молчал несколько минут, пока кто-то на другом конце провода что-то объяснял ему, а потом просто положил трубку, не сказав даже "до свидания".
С минуту следователь оставался стоять возле окна, словно вкопанный, не снимая руки с телефонной трубки. Зверовичу показалось, что он вообще забыл о его присутствии, и поэтому цыган решил напомнить о себе.
--
Так сколько девке лет? - осведомился Зверович.
Больше он ничего сказать не успел. Колосов внезапно резко развернулся и правой рукой, в которой была зажата трубка, изо всех сил ударил Зверовича в челюсть. Старенький стул под цыганом треснул, и он с грохотом упал на потертый паркет, теряя зубы и размазывая по лицу кровь, струей хлынувшую изо рта.
- Сколько лет девке?! Девке, ты сказал?! Ей девять! Понимаешь, ты, скотина! Девять лет! - рявкнул Колосов. Склонившись над Зверовичем, он снова занес руку для удара, но, увидев, как жертва, съежившись, лихорадочно и бестолково пытается закрыть лицо, плюнул, отошел от цыгана, сел за стол и уронил голову на руки.
В то же мгновение дверь кабинета резко распахнулась.
- В чем дело? - появившийся на пороге Щербацевич мельком взглянул на Колосова, потом на Зверовича, после чего подошел к лежавшему на полу цыгану и помог ему подняться.
- Давай, давай, вставай, родной, - приговаривал опер, держа Зверовича за куртку. - Взял, понимаешь, моду по полу валяться. Аккуратнее надо быть, тогда и со стула падать не будешь.
Через мгновение на запястьях задержанного защелкнулись наручники.
- Что с тобой, Серега? - Щербацевич склонился над Колосовым и положил руку ему на плечо. Спина следователя дрожала, и Щербацевич понял, что Колосов плачет. - Что сделал этот урод? Ты слышишь, что я говорю?
- Уведи его, - выдавил из себя Колосов. - Позже поговорим. Все объясню потом.
- Ладно. - Щербацевич был удивлен не меньше, чем разочарован. Он никогда не считал Колосова способным расплакаться, словно барышня-выпускница. Все-таки им обоим пришлось повидать немало.
Зверовича увели. Колосов остался в кабинете один. Подняв голову и уставившись в одну точку, он просидел в таком положении, не шевелясь и затаив дыхание, несколько минут.
"Зря я с ним так. Зря. Ведь жаловаться будет, неприятностей не оберешься. Да и черт с ним. Но какая же сволочь..."
Дверь приоткрылась. В кабинет заглянула длинная, сплющенная с боков, словно баклажан, голова Дзержинского.
- Так что, Сергей, что ты решил? Слушай, может, махнемся? Я тебе вместо этого изнасилования убийство Клименко могу отдать...
Колосов резко обернулся к Константину Дмитриевичу и, с неприкрытой ненавистью глядя на коллегу, крикнул:
- Да пошел ты! Сявка дешевая! Вали к свиньям отсюда, не то башку голыми руками отверну, будь я проклят!
Дверь за Константином Дмитриевичем с шумом захлопнулась.
Колосов вскочил из-за стола и что есть силы ударил кулаком в стену, так что она задрожала. Кожу на костяшках пальцев он содрал до крови, но не замечал этого. Ему было глубоко наплевать на то, что Щербацевич посчитал его за слюнтяя, а Дзержинский - за буйнопомешанного. Ведь ни один, ни другой не знали, с кем разговаривал Колосов за минуту до того, как Зверович отправился в нокаут. А разговаривал он с лечащим врачом Нади Руденок. Новости у того были неутешительные. Два часа назад девочка умерла в больнице от потери крови.
2.
--
Ну, давай за встречу!
Граненые стаканы, мелодично позвякивая, соприкоснулись. Колосов одним глотком опрокинул внутрь водку, удовлетворенно крякнул и откинулся на спинку стула.
- Закусывай. Сало мировое, только вчера из деревни привез, - Владимир Станкевич, эксперт-биолог, сидевший напротив следователя за импровизированным столом из перевернутого ящика для компьютера, положил на луковичное колечко кусок мелко нарезанной грудинки и с наслаждением отправил его в рот. Причмокнув, он добавил:
--
Во рту тает.
- Помнишь фильм старый? - спросил Колосов приятеля. - После первой не закусываю. Забыл, что ли, как в прошлые времена две бутылки уходили влет под понюшку рукава?
- Помню, - ответил Станкевич. - Да только где они, те времена? Давно уж миновали. Не тот я нынче. Да и ты тоже.
- Я? - с притворным возмущением воскликнул Колосов, ударяя себя в грудь. - Говори за себя. Я и сегодня могу и ночь напролет на шашлычках провести в хорошей компании, да и на ринге фору в пару раундов кому угодно дать. Не то, что некоторые. Ты-то в зале когда в последний раз был?
- До свадьбы, - вздохнул Станкевич, с сожалением оглядывая свою расплывшуюся за последние полтора года фигуру. По сравнению с поджарым, мускулистым и по-спортивному подвижным Колосовым он действительно выглядел неважно.
- Давай, что ли, по второй? - сказал он, стремясь переменить тему и разливая водку по стаканам.
Колосов не возражал. На несколько секунд беседа прервалась, и тишину кабинета нарушали только звон стаканов, да бульканье убывающей жидкости.
- А что, Володя, ей-богу, приятно вспомнить старые времена, - Колосов, ухватившись за спортивную тему, не хотел ее оставлять. - Помнишь... В каком же году это было? В девяносто пятом... нет, в девяносто шестом... Да, правильно, в девяносто шестом, летом. Степаныч тогда не хотел тебя на соревнования брать, он в тяжелом весе готовил этого... ну, как же его... короче, мы все Тайсоном его называли. А ты обиделся. Степаныч, чтобы доказать, что ты не в форме, в спарринг вас тогда поставил. И ты этого Тайсона в первом же раунде... Что это было, Володя?
- Хук слева, - ответил Станкевич, оживившись. На его губах появилась улыбка. - Случайно получилось. Слушай, Серега, а это правда, что ты в восемьдесят девятом на Союз ездил?
- Правда, - усмехнулся Колосов. - Только ничего хорошего из этого не вышло. Я же тогда за ЦСКА выступал, в армии служил. А там ведь как? Тренироваться нормально не мог, да этого от меня и не требовали. Им статисты нужны были, для палки. Если требовался чемпион, они готового мастера с гражданки призывали. Короче, видишь мой нос? Тогда мне его и сломали. В первом же бою. Так что завидовать нечему.
- Да брось, дело прошлое, сейчас-то ты бы всех их сделал. Давай лучше выпьем, - рука Станкевича снова потянулась к бутылке.
- Не гони. Мы не в метро, никуда не спешим.
Колосов в свою очередь взял с крышки ящика кусок сала, разложенного на вощеной бумаге, и стал медленно его пережевывать. Со Станкевичем они познакомились шесть лет назад, в спортивном комплексе университета. В те времена Колосов еще подавал надежды как боксер-профессионал и успешно выступал за сборную БГУ, а Станкевич только начинал колотить по груше и отрабатывать свинги да апперкоты. Впоследствии судьба свела их снова, на этот раз на рабочей основе. С тех пор между ними возникло что-то вроде дружбы.
- Да ладно тебе хандрить! - Станкевич все же разлил по стаканам третью порцию. - Все хорошо, прекрасная маркиза. Ты ж не баба, чтобы из-за носа сломанного переживать. А так... Я сколько тебя помню, с тех самых пор ты ни капли не изменился.
- Ты тоже. Как был раздолбаем, так и остался. Нет, ты только посмотри вокруг! - Колосов обвел кабинет рукой. - Сколько не прихожу, ничего не меняется. Ну сколько можно терпеть этот бардак! Когда ты уже все здесь уберешь?
Замечание следователя было резонным. По всем углам крохотного кабинета эксперта (три на четыре метра) на полу валялись кипы старой бумаги, наскоро запиханные в папки, какие-то ящики и коробки, всякий хлам, являвшийся когда-то криминалистической техникой, использованные фотоаппаратные кассеты и засвеченные пленки, листы копировальной бумаги и прочий мусор. Одна дверца на видавшем виды двустворчатом шкафу торчала наружу, потеряв верхнюю петлю. Стены кабинета радовали глаз выгоревшими от времени и кое-где ободранными желтыми обоями. Единственное окно, похоже, не мылось с самого момента установки, и теперь выполняло функцию кладбища для мух. Посреди всего этого великолепного беспорядка еле виднелся заваленный документами рабочий стол Станкевича, на котором с трудом умещался старенький компьютер.
- А! - махнул рукой Станкевич. - Тут убирай, не убирай... Давай по третьей.
- За что пить-то будем?
- Надо же! - воскликнул Станкевич. - Кто это говорит?! С каких пор ты стал пьянствовать под тосты?
- С тех самых. Так за что пьем?
- Ну, третью обычно пьют за любовь. Но мы с тобой, как бы это помягче, э-э... Не настолько близки, в общем. Поэтому давай выпьем за закон и порядок.
- И тосты же у тебя... Ладно, давай.
Третья порция отправилась вслед за второй.
- Кстати, насчет закона... - Станкевич встал, подошел к столу, щелкнул клавишей мыши, выводя тем самым компьютер из ждущего режима. - Во! А я все думаю, чего это я о тебе вспоминать стал так часто в последнее время? Экспертизу твою заканчиваю. По Руденок.
- Уже? - Колосов сделал вид, что удивлен.
- Сам же просил.
- Да-да, помню-помню. И что же скажет судебная биология?
- Ничего утешительного. Полный ноль. В том смысле, что ни спермы твоего подозреваемого, ни вообще никакой там нет, поэтому и генотип выводить нет смысла.
- То есть, как это - нет?
- Да вот так. Нет, и все. А чему ты удивляешься, собственно? Обычное дело. А в твоем случае еще... Ну, в общем, кровотечение у девочки сильное было. Так что, даже если изначально что-то и имелось, то... Сам понимаешь.
Станкевич виновато развел руками.
Колосов нахмурился. Собственно говоря, сегодняшний его визит к приятелю как раз и был обусловлен тем, что именно у него в производстве находилась экспертиза, решавшая судьбу дела Зверовича, который по-прежнему сидел в ИВС на тридцати сутках по террористическому указу. За десять дней, прошедшие с момента памятной беседы со следователем, в ходе которой он потерял два зуба, Олег напрочь потерял желание давать хоть какие-нибудь показания. Доказательств его вины от этого, естественно, не прибавилось. После смерти потерпевшей пропала надежда и на то, что она опознает насильника. В результате прокурор уже грозно поглядывал на Колосова и начинал, правда, пока еще в ходе приватных бесед тет-а-тет, заикаться о том, что может последовать за незаконным задержанием невиновного.
- И что, это все, что ты можешь мне сказать? - спросил Колосов Станкевича деревянным тоном.
- Не, а я что могу? - развел эксперт руками. - Слушай, я, может, не меньше твоего хочу отправить этого мудака за решетку. Но не повезло. Нет объекта. Исследовать нечего.
- Ему не за решетку, - медленно, почти по слогам, произнес Колосов. - Если докажут его вину, ему надо к стенке становиться.
- Да брось ты!
- Я тебе говорю. Это сто пятнадцатая, часть четвертая, да еще повлекшая тяжкие последствия. Но если и посадят, долго он не протянет. Когда на зоне узнают, что за гость к ним едет... не позавидую я ему. Впрочем... Чего ему беспокоиться-то? Потерпевшая мертва...
--
Мертва?! - чуть не заорал вдруг Станкевич.
Колосов с удивлением посмотрел на эксперта. Он что, ничего не знает? Хотя... С чего бы ему знать о смерти девочки? Экспертизу он назначил еще до того, сразу после осмотра места происшествия, и c тех пор, как попросил эксперта сделать заключение побыстрее, ни разу с ним на эту тему не разговаривал.
- Ну да, мертва, - сказал он, медленно, по слогам растягивая слова. - Скончалась в больнице неделю назад. От потери крови...
Станкевич покраснел и почему-то опустил глаза.
- А после ее смерти, - продолжал Колосов нарочито задумчивым тоном, - доказательств по делу - никаких. Даже экспертиза твоя ничего не дает. А ведь это был шанс... Ты понимаешь меня, Володя, если бы результат был положительным, у нас был бы шанс...
Станкевич встрепенулся и внимательно посмотрел на следователя. Это многозначительное "у нас", случайно или намеренно оброненное Колосовым, не прошло мимо его внимания.
- ... А так, - Колосов как будто не заметил перемены в настроении эксперта, - пройдет еще неделька, и вот уже наш общий друг Олег Зверович выходит на свободу. С совестью, если и не совсем чистой, то во всяком случае, не отягощенной воспоминаниями о содеянном. У тюремных ворот его встречает ликующая братва с букетами из баксов, после чего табор в полном составе едет отмечать событие в кабак... Я даже знаю, в какой. Есть тут у нас один на территории, возле станции метро. Всем хорошо. Ничьи интересы не нарушены. Вот только как насчет справедливости? Впрочем, это такая малость... Вечно, правда, крутится под ногами, жить мешает, но если очень постараться, то можно ее и вовсе не замечать. Что скажешь, Володя?
- Слушай, Серега, я слышал, с Нового Года Уголовный Кодекс полностью поменяют, - Станкевич не сводил с Колосова пристального взгляда.
- Это верно.
- И еще я слышал, что по новому кодексу эксперта теперь даже за простую ошибку, даже по неосторожности, станут привлекать.
На лице у Станкевича появилось какое-то новое выражение. На лысеющем лбу выступил пот, а толстые короткие пальцы с неровно обрезанными ногтями нервно теребили полу белого халата, который эксперт накинул поверх костюма.
Только мельком взглянув на Станкевича, Колосов смекнул, что они поняли друг друга.
- Может быть, и это тоже верно, - сказал он, не сводя глаз с эксперта. - Только я думаю, не в одном кодексе суть. Есть еще другие соображения, которые в дело не подошьешь.
Кадык на толстой шее эксперта-биолога стремительно бегал вверх-вниз.
- Нет, - резко выдохнул он. - На это я не пойду. Как хочешь, Сергей, но... Ты не понимаешь, о чем просишь.
- А кто тебя о чем просит? Это я так, разговор поддержать... Чего сидишь? Наливай следующую. У меня в сумке второй фугас очереди ждет.
Станкевич налил водку в стаканы. Рука у него мелко дрожала.
- Не нервничай, - усмехнулся Колосов. - Доделывай экспертизу. Все будет хорошо. Просто замечательно. Ознакомившись с твоим заключением, прокурор окончательно перестанет колебаться. И в тот же день хороший парень Олег Зверович покинет стены изолятора. А чем он займется после освобождения? Никто этого не знает. Может, смоется отсюда от греха подальше за тридевять земель, чтобы не достали, а может, снова выйдет на охоту. Любит он девочек, и мы с тобой ничего не можем с этим поделать. И когда ко мне придут родители следующей потерпевшей, я так и скажу им: извините, уважаемые граждане, закон есть закон, порядок есть порядок, привлечь преступника мы не можем, потому что процедура, понимаете ли, не позволяет. Уголовно-процессуальный кодекс, право на защиту, условности всякие... И разведу перед ними руками, как вот ты сегодня. И что они мне после этого скажут, как ты думаешь? Правильно думаешь, ничего хорошего. Они ведь обычные люди, нормальные, и наших с тобой заморочек не понимают и понимать не хотят. Для них что главное? Чтобы зло было наказано, и справедливость восторжествовала. А для нас? Ведь то же самое, согласись. Для того мы с тобой и на должности поставлены. Так в чем же дело? Зачем же думать обо всех этих маразматических параграфах?
- Не понимаю, как я еще все это слушаю, - мрачно сказал Станкевич. - Другого я бы уже давно выгнал к чертовой матери.
- Брось. Ты думаешь, мне это надо? Да провались оно все к дьяволу! Жил я тридцать лет, слава богу, не зная этого Зверовича, и проживу еще сколько мне положено и ни разу о нем не вспомню. Плевать мне на него. Человек я холостой, не семейный. Не то, что ты, Володя. Как, кстати, семья? Ну, замечательно. Семья - это хорошо. Когда-нибудь и мне придется заводить. Только вопрос ведь в чем? Дети-то растут. Татьяне твоей сейчас пять месяцев, а вот представь, что ты будешь чувствовать, когда ей будет восемь-девять лет, и какой-нибудь козел вроде этого Зверовича...
- Прекрати! - Станкевич вскочил из-за ящика и, то хватаясь за голову, то шаря зачем-то по карманам зашагал по кабинету, разбрасывая ногами валявшийся на полу мусор.
- Выпей лучше, станет легче, - Колосов протянул эксперту стакан. - И не смотри на меня зверем. Обидеть-то я тебя не хочу. И не прошу ни о чем. Делай, как знаешь, я в обиде не буду. Только подумай, как ты после этого спать по ночам будешь. Меня вот, к слову, уже кошмары мучают. Хотя, признаюсь, я человек бывалый. И раньше вообще снов не видел. Никогда. А ты... Ты же честный парень, Володя. Да тебя совесть твоя съест. Думаешь, нет? Поверь мне, я-то знаю. Нечистая совесть - вещь страшная. Многие на этом сгорали.
Станкевич залпом выпил налитую ему водку.
- Ты что, колоть меня решил? - криво усмехнулся он и поставил пустой стакан на ящик. - За пацана держишь? Зря. Я хоть и меньше тебя работаю, но тоже не щегол желторотый, порядки знаю. Даже если допустить, что результат будет положительный... только допустить... Ведь это же легко проверить. Назначит суд повторную экспертизу, и что тогда прикажешь делать?
Колосов внутренне возликовал всей душой, хоть не подал и вида. Получилось! Главное сделано, Володя идет на попятный. Остались детали.
- Риск, конечно, есть, - согласился он. - Но кто не рискует, тот водки не пьет. Да и кому назначат-то? Генотипоскопию только ваша контора и делает. А как вас начальство проверяет, я очень хорошо знаю. С шефом вашим я тоже как-то сталкивался, экспертизу делали одну по убийству, потом неделю из штопора не выходили.
- А генотип я тебе что, из головы возьму?! - в голосе Станкевича чувствовалось отчаяние. Он был похож на утопающего, который из последних сил цепляется за соломинку.
- Зачем из головы? На всякий случай я тебе кровь Зверовича из изолятора принесу. Комар носа не подточит.
Эксперт угрюмо молчал.
- Ну, хватит о грустном, - Колосов понял, что пора сделать перерыв. - Возьми-ка у меня из сумки. Странно, не берет совсем. Вроде по двести пятьдесят уже опрокинули, а ни в одном глазу.
- Не хочу. - Станкевич не пошевелился. - Кровь только завтра принеси.
Колосов встал, подошел к приятелю и положил руку ему на плечо.
- Ты извини, Володя, если что не так. Ты же знаешь, я это не для себя. Поверь, этого я никогда не забуду. Такие вещи не забываются. Я - твой должник. На всю жизнь.
Он уже надел пальто и взялся за ручку двери, когда услышал за спиной голос эксперта.
- Ты ничего не должен мне, Сергей. Я тоже не для себя. И не для тебя. Просто я человек. По жизни. А Зверович этот - нет.
Выйдя на улицу, Колосов невольно поежился. Все-таки осень есть осень. Как-никак конец ноября. Еще недавно солнце светило вовсю, а уже мороз, иней на траве, тучи заволокли небо. Холодный по-зимнему ветер третий день гоняет по городу тучи песка и опавших листьев. Не сегодня-завтра наступит зима.
Но настроение у Колосова было не по-осеннему приподнятым. Все же есть на свете высшая сила. И пускай теперь Зверович вещает на суде, что ему вздумается, пусть лучшие адвокаты тратят на него свое время и свои таланты. Экспертиза - штука точная. Как высшая математика. И вряд ли судья станет ставить ее под сомнение из-за какого-то Зверовича, особенно если у судьи тоже есть дети. Впрочем, все это еще впереди. А пока что надо убедить прокурора дать санкцию на арест.
Увидев приближающийся к остановке троллейбус, Колосов бросился бежать.
3.
- Больше убийств! Больше, больше мокрух на выход, я вам говорю! Двадцать шестое декабря, конец года на носу! Что мне в отчете писать прикажете? Бардак!
Эта тирада, произнесенная вполне искренне и даже с неподдельной болью в голосе, прозвучала вовсе не на бандитском сходняке, и речь в ней шла отнюдь не об отчете перед вышестоящим паханом о выполнении годового плана по различного рода душегубствам. Впрочем, сомнительно, чтобы такой план вообще когда-либо существовал в природе. Зато годовые планы по законченным следователями уголовным делам и, соответственно, отчеты по этим планам представляли собой вполне реальную головную боль для прокурора района Бориса Николаевича Жука, о чем он и не преминул в очередной раз сообщить своим подчиненным, безропотно внимавшим начальственному гневу и украдкой поглядывавшим на часы, с нетерпением ожидая окончания планерки.
Собственно говоря, сложность состояла не в составлении отчета как такового. Дело в том, что количество законченных за текущий год уголовных дел должно было хоть на одну единицу, но превышать аналогичное количество за прошлый год. Это милое требование упорно сохранялось в прокурорской статистике еще с тех времен, когда в стране планировалось буквально все: от роста поголовья племенного скота до количества изобретений в области ядерной физики. Само собой разумеется, за невыполнение плана начальство по голове не погладит. В первую очередь, не погладят Бориса Николаевича. Прекрасно это понимая и желая заранее перевести стрелки на исполнителей, прокурор беспощадно обрушился на следственный состав с упреками и угрозами, которые, доведись их услышать постороннему, могли бы показаться по меньшей мере странными.
- Зачем я для прокуратуры пятую единицу следователя выбивал? - риторически вопрошал Борис Николаевич, картинно воздевая руки к навесному потолку кабинета. - Чтобы бездельников плодить? Чем вас больше, тем выход меньше! Может, сократить одного-двух, а? Тогда остальные, глядишь, и шевелиться начнут!
Колосов слушал прокурора спокойно. Все доводы шефа он уже слышал не раз и не два. Кто-кто, а он прекрасно знал, что Таракан, как любовно называли Бориса Николаевича подчиненные, мечет громы и молнии больше для показухи. Метод воспитания у него такой. Поэтому, как бы не наливались кровью глаза прокурора, как бы угрожающе не шевелил он своими длинными тонкими усами, за которые и получил упомянутое прозвище, на лице старшего следователя не было и тени волнения. Пусть покричит. Уволить все равно никого не уволит. Работать-то кто тогда будет? А от этих угроз по поводу сокращения пусть молодежь трепещет, вроде Василюка или стажера Баранкевича, проработавшего всего месяц. К слову сказать, к добавлению в аппарат районной прокуратуры пятой единицы следователя шеф имел такое же отношение, как Колосов - к изобретению теории относительности. Все кадровые вопросы решала прокуратура республики. Но шеф как-то забывал уточнить перед личным составом этот нюанс.
- Слушай, Василюк! - Борис Николаевич решил перейти на личности. - Я что-то не пойму, ты дело по убийству Николаева когда обещал закончить? Третий месяц пошел, а ты не чешешься! Лень за машинку лишний раз сесть? Так я научу тебя родину любить! В отпуск пойдешь в январе!
- Так я и в этом году в январе ходил - робко подал голос следователь Василюк. - А с Николаевым не все еще ясно. Биологи обещали сразу после праздников заключение дать, тогда и смотреть надо.
- Что тебе не понятно?! - взорвался прокурор. - Смотри, Василюк, у тебя четыре дня осталось. Не закончишь мне два дела, я тебя...
Борис Николаевич не смог подобрать слов, но посмотрел на Василюка так, что всем сразу стало ясно: ничего хорошего в ближайшем будущем беднягу не ожидает. Дзержинский, не удержавшись, хохотнул. Заметив это, прокурор переключился на него.
Выслушивая далеко не лестные фразы, которыми Таракан высказывал свое мнение о профессиональных качествах следователя Дзержинского, Колосов подумал о том, что теперь очередь должна дойти и до него. В общем, причин особо бояться у него не было, в производстве осталось всего одно дело, это самое, по изнасилованию Нади Руденок. Две недели назад, когда он положил на стол Борису Николаевичу заключение судебно-генотипоскопической экспертизы, ему показалось, что прокурор вздохнул с облегчением. Во-первых, отпали все сомнения по поводу того, стоит ли арестовывать Зверовича, доказана ли его вина. Во-вторых, у прокурора тоже были две дочери, в которых он души не чаял. Во всяком случае, печать на постановлении об аресте цыгана он поставил недрогнувшей рукой.
Но на Дзержинском Борис Николаевич остановился. Время поджимало, пора было ехать в исполком. Провозгласив окончание планерки, что вызвало у сотрудников огромное облегчение, он отправил личный состав по рабочим местам, попросив Колосова задержаться.
- Слушай, Сергей, у тебя по делам все в порядке? - спросил прокурор, как только они с Колосовым остались одни в огромном, на полэтажа, кабинете, посреди которого стоял овальный "обкомовский" стол. Сидевший в торце этого стола шеф казался маленьким и беззащитным, хотя на самом деле и ростом его бог не обидел, да и характером он обладал таким, что только держись...
- Не понимаю, о чем вы, Борис Николаевич, - всем своим видом Колосов показывал искреннее удивление. - У меня всегда по делам все в порядке.
Прокурор смотрел на него как-то странно, в его взгляде чувствовался неподдельный интерес, чего Колосов за шефом раньше не замечал. Проблемы подчиненных всегда волновали Бориса Николаевича меньше всего.
- Ты когда это дело по изнасилованию заканчиваешь? - спросил Таракан, глядя Колосову прямо в лицо.
"Вот оно! - подумал следователь. - Уже вышли и на него. Сейчас начнет склонять к коррупции".
Но Колосов ошибся. Он не успел еще ответить на вопрос, как шеф потерял к этой теме всякий интерес, по крайней мере, Колосову так показалось.
- Тут на район в профкоме две путевки выделили, - вдруг ни к селу, ни к городу сказал Борис Николаевич. - В санаторий МАЗовский. Я там был уже. За две недели здоровье капитально поправил. Может, съездишь? Хоть Новый Год нормально отметишь, а то ты вечно на все праздники в запой уходишь, не дозовешься тебя.
- Нет, Борис Николаевич, не поеду. Со здоровьем у меня порядок. Лучше Дзержинского пошлите, он только рад будет.
Колосов улыбался. Хитрость шефа была очевидной. Куда как проще - сплавить неудобного следака в отпуск, чтобы все вопросы по делу решить в его отсутствие. "Сейчас уговаривать начнет, - подумал он. - Может, путевку на Кипр посулит? Хотелось бы, тепло там сейчас." Но прокурор только поморщился и досадливо махнул рукой.
- Ладно, иди...
Колосов был уже в дверях, когда снова услышал у себя за спиной голос шефа:
- Слушай, Сергей, а что это тобой ССБ интересуется?
Следователь чуть не расхохотался. Еще не хватало, чтобы шеф начал его пугать.
- Вы же знаете, Борис Николаевич, я уже пять лет как на прослушке, - улыбнулся он. - На взятке хотят поймать, да не беру я их, зря только ребята стараются.
- Ну, смотри... Да! Василюку скажешь, что в Новогоднюю ночь он дежурит. Пусть не расслабляется. Иди.
В приемной Колосов чуть не столкнулся с Василюком, который рысью несся в кабинет прокурора, сжимая в руках какие-то бумаги. Когда Колосов сообщил коллеге приятную новость, тот сразу сбавил скорость, хмыкнул, и, зачем-то покрутив в руках бумаги, резко повернулся и направился обратно, к лестнице.
"Обиделся, красавчик, - подумал Колосов, глядя ему вслед. - Небось, уже ресторан с девочками запланирован. Ничего, иногда бывает полезно и в праздник по трупам поездить. А то моду взяли: шесть часов - сразу бумаги в сейф и шабаш! Чистюля! Интересно, попади Зверович к нему, сколько дней он бы уже на свободе гулял?"
В принципе, к коллеге Колосов относился неплохо, но его раздражало то, что Василюк, в отличие от него самого, не просиживает в кабинете день и ночь напролет. Кроме того, уж слишком он придирчив, каждого злодея готов обхаживать, словно невесту. Свидания, передачки, всегда на "вы" и непременно "пожалуйста". Ему бы адвокатом работать. Опера над ним смеются. Ему преступления надо раскрывать, а он красную девицу из себя строит.
Насвистывая модный мотивчик и засунув руки в карманы брюк, Колосов танцующей походкой спустился на первый этаж.
Фигура, маячившая в холле прокуратуры, у самых входных дверей, сразу показалась ему знакомой. Но лишь подойдя почти вплотную к ожидавшему его улыбающемуся во всю ширь лица парню, он узнал в нем своего старого приятеля по университетской команде Владислава Зарембу.
Когда-то, лет восемь назад, Славе не было равных в полутяжелом весе. Даже среди мастеров-профессионалов не многие могли устоять, когда он пускал в ход свою коронную "тройку" - двойной прямой левой и затем апперкот правой. На всех выездных соревнованиях Слава присутствовал непременно, даже если ему не приходилось выходить на ринг. С Колосовым, тоже успешно выступавшим в своей весовой категории, их объединяло еще и то, что они оба учились на юридическом, правда, Слава на первом курсе, а Колосов - на третьем. Общаться с Зарембой всегда было легко - внешне он ничем не напоминал боксера-тяжеловеса, во всяком случае, ни сломанным носом, ни тяжелой челюстью, ни короткой стрижкой-"ежиком" он не обладал, спортивных костюмов в повседневной жизни не носил, одеваясь всегда с иголочки, непременно подбирая к костюму галстук. В разговоре он всегда был подчеркнуто вежлив, и этим напоминал Колосову Василюка, но в отличие от последнего не обнаруживал качеств, позволяющих принять его за зануду. Другими словами, в свое время Колосов и Заремба были закадычными друзьями, но после того, как Слава, закончив университет, пошел трудиться на ниве государственной безопасности, встречаться они стали реже, отчасти в связи с напряженным графиком работы их обоих, отчасти из соображений конспирации, о которой, как известно, настоящие разведчики не забывают даже во сне. Тем более приятной для Колосова была их сегодняшняя встреча.
- Давно, давно ты к нам не заглядывал, - сказал Колосов, обнимая друга. - Какими судьбами? Небось, изобличать кого-нибудь в коррупции, а? Вы же, чекисты, просто так не приходите.
- Нет, я к тебе, Серега, по одному, так сказать, личному вопросу. Пойдем, поговорим?
Сколько Колосов помнил Зарембу, недостаток у него всегда был только один: слова-паразиты, так и сыпавшиеся после каждой фразы. Впрочем, начальство Славы, вероятно, находило это приемлемым.
- Слушай, не знаю, какое там у тебя дело, но просто так, трезвым, от меня ты не выйдешь, - сказал Колосов, как только они с Зарембой оказались в кабинете. - Сто лет не виделись. Давай, что ли, по соточке за дружбу ведомств?
- Не откажусь, - ухмыльнулся Заремба. - Наливай.
Колосов защелкнул задвижку замка, прикрыл вторую, фанерную дверь и извлек из сейфа початую бутылку "Белого Аиста" и два пластмассовых стакана.
- Ну, и как идет борьба с организованной преступностью? - поинтересовался Колосов, после того, как первые пятьдесят грамм отправились по назначению.
- С переменным..., это самое..., успехом, - Заремба говорил медленно, растягивая слова, как будто обдумывал каждый звук, опасаясь сказать лишнее. Впрочем, возможно, что так оно и было. Болтунов в разведке, как известно, не уважают. - Пытаемся, значит, полностью искоренить.
- Ну, что ж... Попытка - не пытка, как говорил товарищ Берия. Он, кстати, тоже по части безопасности служил.
Слава снова ухмыльнулся, но ничего не ответил. Колосов налил по второй.
- Так что у тебя за разговор-то? - Колосов взял инициативу на себя, потому что Заремба, похоже, особенно не стремился к поддержанию беседы.
- Ты понимаешь, Сергей, тут человек ко мне пришел недавно... Хороший человек. Он, знаешь, давно уж у меня на связи. Много информации, это самое, в клювике принес. А тут у него менты брата в цугундер загребли. Я-то сам этого брата не знаю, не видел даже никогда, но человек, понимаешь, очень просил. Дело у тебя. Может, ты, это, в смысле посоветовать что-нибудь можешь?
Колосов насторожился.
- А дело-то какое? - спросил он.
- Зверович. Олег. Слыхал про такого?
- А-а, этот..., - Колосов откинулся на спинку кресла. - Как же, как же... Только, Слава, посоветовать ничего я здесь не смогу. Ты хоть знаешь, за что его арестовали?
- Точно - нет, но человек говорил, что там якобы изнасилование, это самое, спорное какое-то.
- Спорное, говоришь? На вот, сам почитай, - Колосов толкнул через стол папку с уголовным делом Зверовича. - Спорное? Не-е-ет, Слава, кого угодно я ждал по этому делу с вопросами и посулами, но только не тебя.
Колосов знал, что говорил. За те редкие случаи, когда им с Зарембой приходилось сталкиваться по службе, он успел убедиться, что Слава дело свое знает от и до, работает действительно по призванию и к лихоимству отнюдь не склонен. Более того, от сослуживцев Зарембы, среди которых у него тоже были знакомые, он неоднократно слышал историю о том, как Слава, около года назад разрабатывавший группу наркоторговцев, получил от их босса предложение, в котором упоминалась шестизначная цифра. На самого босса у комитета ничего не было, исполнители его не сдавали, и разработка грозила развалиться, толком и не начавшись. Тогда, зацепившись за упомянутое предложение, Слава организовал операцию, в ходе которой наркобосса взяли с поличным при передаче взятки и, закрыв на этом, раскрутили его так, что процесс впоследствии оказался весьма громким.
Да и друг друга выручать Колосову и Зарембе приходилось нередко. Все больше по мелочам, правда, но все же иногда Славу даже вызывало на ковер его начальство, упрекая и в нарушениях дисциплины, и в попустительстве таковым со стороны его знакомого из смежного ведомства.
- Нет, Слава, только не Зверович, - в голосе Колосова почувствовался металл. - Если комитету это не известно, в чем я, кстати, сомневаюсь, то я тебе скажу, что эта скотина изнасиловала девятилетнюю девочку, которая потом умерла в больнице, не приходя в сознание. О чем хочешь проси, я добро помню, но этот подонок сядет и будет сидеть, а если суд, о чем я, говоря откровенно, иногда молюсь по ночам, приговорит его к вышке, то я и вовсе буду счастлив, как Стаханов, перевыполнивший план.
- Да не горячись, это самое... - Заремба воздел руки вверх в знак примирения. - Клянусь, этого я не знал. Человеку моему, поверь, я все так объясню, чтобы он, это самое, нос свой больше не совал, куда не надо... Кстати, он еще это... говорил, вроде, что там доказательств никаких нет.
- Все там есть. Слушай, я, кажется, твоего человека знаю. Толстый такой, с бородой. И как тебе, не противно с этой сволочью цыганской знакомство водить?
- Да ладно тебе... Агентов не выбирают.
- Можешь не оправдываться. Ладно, проехали. А насчет доказательств - так там экспертиза нормальная есть. Сперму этого ублюдка нашли, где положено. Что еще нужно человеку, чтобы спокойно сесть в тюрьму?
- Да? Подожди, кто же мне это... говорил про эту экспертизу... А, во, вспомнил. У них там в биологическом отделении кто теперь начальник? Не Карпов, случаем?
- Вроде.
- Так я с ним на днях разговаривал. Случайно пересеклись в этом, как его..., "Красном Маке" бывшем. И он мне что-то похожее говорил, ну, типа, про экспертизу, тоже по девятилетней девочке. Только он говорил, что ничего там при исследовании, это самое, не нашли.
Колосов насторожился. В другое время и при других обстоятельствах он, возможно, рассказал бы Зарембе все как есть. Но теперь, глядя на ухмыляющееся круглое лицо Славы, которое светло-русые волосы, зализанные и расчесанные на пробор, делали еще более лунообразным, он вдруг почувствовал опасность. Нет, это не было чем-то осознанным, скорее наоборот, подсознательно, всеми мельчайшими атомами своего существа Колосов ощущал, что ему следует как можно скорее спровадить под любым предлогом от греха подальше этого спокойно сидящего напротив него улыбчивого парня. И ничего не меняет то, что он всегда считал его своим другом. Какой-то непонятный инстинкт, инстинкт самосохранения, подсказывал следователю, что Славе известно гораздо больше, чем он считает нужным ему показать.
- Не знаю, с кем ты говорил, - сказал Колосов, пристально глядя на собеседника, - но только заключение - вот оно, в деле лежит. Сам поинтересуйся, если хочешь.
- Да верю я, верю... - то, что Колосов увидел в глазах у Зарембы, не понравилось ему еще больше, чем странные речи комитетчика. Если быть совсем точным, то он ничего там не увидел. Глаза у Славы были пустые, совершенно без всякого выражения, такие пустые, что поневоле становилось страшно. Улыбался он только губами.
- Ладно, раз такое дело... - Заремба встал. - Пожалуй, пора мне. Ты не сердись, если, это самое, что не так. Всякое, значит, бывает, сам понимаешь. Пока.
"Слава богу, - с облегчением подумал Колосов, пожимая мягкую, влажную ладонь Зарембы. - Говорила мне мама, не водись с комитетчиком".
Он поймал себя на мысли, что просто боится Зарембу, и оттого, что причина этого страха не была для него понятна до конца, ему становилось еще больше не по себе.
- Да, кстати, - Слава уже взялся за ручку и приоткрыл дверь. - Ты знаешь, Серега, этот мой человек, агент недоделанный, номер прикольный, это самое, отколол! Сидим мы, значит, у меня, базарим о том, о сем... И тут он меня, это... спрашивает: начальник, скажи, это самое, что такое бумеранг? Не, ты прикинь, а? Он, оказывается, кинишку накануне смотрел, я, кстати, тоже ее, это..., видел когда-то. С Аленом Делоном. "Бумеранг", так и называется. Так вот, обычное, типа, дело. Сын героя мочит полицейского, полицейские в ответ мочат его самого, а отец героя, значит, мочит весь полицейский участок. Такая вот байда. Так этот идиот мне заявляет: причем тут, типа, бумеранг? Он прикинь, вообще этого слова не знает.
- Ну и? - Колосов чувствовал, что Заремба хочет что-то сказать, но до него не доходило, что именно. И привычка же у этих шпионов! Обо всем загадками говорят.
- Так я ему и объясняю: бумеранг - это, значит, оружие такое. Дикари когда-то им пользовались. Вроде дубинки. Но особенность у него одна, типа, есть. Кинул неудачно - принимай обратно. То есть, если, значит, промазал, смотри внимательно по сторонам. Иначе самому охотнику так может по башке шваркнуть, что мало не покажется.
- Ты это к чему? Знаю я, что такое бумеранг. Хочешь сказать что-то, говори прямо, не финти, не на ринге.
--
Да нет, Серега, я это так... Бывай.
Дверь за Зарембой захлопнулась.
Колосов оттолкнулся от стола. Офисное кресло откатилось к стене. Достав из кармана сигареты, он выбил одну из пачки, закурил. Поймал себя на мысли, что руки у него дрожат. Тьфу ты! Комитетчик чертов, сколько нервов потратил. А из-за чего, собственно?