Соблазн.

     1. Крым.

     

     С ним так хорошо, что забываешь, что забываешься.

     Вишневский, «Одиночество в сети»

     

     1.

     Согласно скучной медицинской статистики больше всего людей умирает от сердечно-сосудистых заболеваний. По показателям смертности наше кардиологическое крыло с кардиохирургией в придачу даст сто очков вперед даже желтому домику онкологии, затерянному в глубине парка. Хотя, кардиологи редко грустят. Просто не успевают. Судя по программе нашей конференции, они, собираясь два раза в год в Крыму, вообще только и делают, что пьют, объедаются, крутят романы и еще немного рассуждают о прелестях новых бета-адреноблокаторов и антагонистов кальция, но это только для того, чтоб не обидеть фармфирмы, которые за это платят. Кто ж поверит, что мы и старые схемы лечения помним и верим? Правильно, никто. За это нам уже не платят. Впрочем, некоторые их и не знали никогда.

     Мы только успели, что поселиться и выслушать одну лекцию, как был объявлен перерыв до завтра и все вывалились из зала, чтоб обсудить планы совместного распития спиртных напитков за чужой счет. Мы потянулись следом. Мы – это четыре с половиной молодых дока. Светка, Светлана Игоревна, прихватила с собой своего десятилетнего сына, пообещав ему конную экскурсию в горы в обмен за пятерошный табель за четверть. Получилось два – на два с половиной, две дамы, двое мужчин. Замечательная компания, как хохотал наш Шеф, подписывая путевки, предвкушая из каких авантюр, он будет нас вытаскивать. Не то, чтобы я была злостной трезвенницей, нет, от запаха виски я вообще начинала мурлыкать, как кошка, да и Шефа не любила разочаровывать, но сегодня это были не мои планы.

     - Ал, ну хватит ломаться! Пошли, - Вадик, Вадим Борисович беспардонно обнял меня за талию, подталкивая в сторону, противоположную той, которая манила с неослабевающей силой уже столько лет. Над его проделками Шеф хохотал всегда громче всех. Бесхитростный и упрямый, он тянул меня за общей толпой в кабак, уводя от моря, набережной, швартующихся у причалов кораблей, белых бликов парусов у горизонта. Всего того, что удерживало меня на этой нелепой конференции в одной компании с ним. Я свирепо вывернулась.

     - Я. Тебе. Сказала. Что. Я. Иду. Гулять. Понятно?

     - Не гони, лапочка, - предвкушая вечер, он был снисходителен и вальяжен.

     Мой мучитель был высоким, атлетично сложенным, вот только маленькая голова совсем не вязалась с широкими плечами, а тело качка, выкормленного анаболиками не вязалось с лицом, блеклыми, невыразительными глазами, бесцветными волосами и ресницами, вечным высокомерием в изгибах бровей. Ему бы не кардиологом работать, а вышибалой. Он жутко обиделся, когда я озвучила это предложение, а вот Шеф был в восторге. У его родителей был дом в Крыму, он там проводил весь свой отпуск, и, мое нежелание отправляться с ними, пьянствовать воспринимал пустым женским капризом.

     Я его ненавидела, люто и бескомпромиссно.

      Мы одновременно пришли работать в нашу больницу. «Нашу», потому что наши матери работают там же, и дружат много лет, а мы, понятно, были излюбленной темой их разговоров за чашкой кофе. У нас было много общего, по их мнению. Мы и учились вместе, только на разных факультетах, так что раньше я могла позволить себе роскошь лишь кивнуть при встрече. У меня своя компания, у него – своя. Однажды он отдыхал с моими одногруппниками в лесу, на базе университета и возмущался, как они могут дружить с такой задавакой. Мальчишки недоумевали, ибо « задавакой» они меня не знали и от удивления рассказали все мне, но причиной вражды это не стало. На интернатуру мы вышли вместе, я не особо радовалась, но и печалиться не помышляла. Зря, роскошь осталась в прошлом, мы работали в паре. Через пару часов моя жизнь перевернулась. Я готова была съесть его целиком, подставить, высмеять. Виной тому был один единственный вопрос ко мне . На первой нашей совместной истории он всерьез спросил, как писать фамилию «Боткин» через «д» или «т». Я обалдела настолько, что даже не спросила, собирается ли он описывать остальные гепатиты. Балдею до сих пор.

     - Ни коим образом.,- выкрутилась я. - Увидимся вечером.

     Блеклые серые глаза недоуменно уставились мне в след. Вразрез толпе, я почти бегом спускалась вниз по лестнице, перепрыгивая ступеньки, и смеялась, представляя детскую обиду и пунцовеющие щеки ей под стать. Опять я его обставила. Свобода! Едва ли не самый лучший синоним одиночества?

     Морем пахло везде. Морем пахли даже кипарисы и клены, туи и можжевельник, последние анютины глазки и петунии, но, только свернув за угол и увидев голубоватую дымку в просвете листвы, я сбавила шаг. Глубоко вздохнула и снова рассмеялась. Наконец-то. Море. Вряд ли я что-то любила больше. Лес оставлял меня равнодушной, степи – безразличной, горы- настораживали, а море заставляло хмелеть, как от шампанского и совершать глупости. Любое. Всегда. Но Черное- особенно.

     Я почти добежала до набережной, когда меня окликнули.

     - Алька! Стой!

     

     Я остановилась. Так в больнице меня назвал только один человек, парадоксально из всех возможных вариантов выбрав то имя, которым меня называли в школе, и которое я любила больше остальных. По лестнице, которой я слетела вниз, почти так же быстро спускался Антон, еще один док из нашей банды. И он, Брут, тоже будет меня заставлять? Он был так же высок, как и Вадик, только соразмернее, с приятными чертами всегда серьезного лица и карими печальными глазами. Его первый рабочий день пришелся на последние дни моей заочной интернатуры, и заведующий «дал ему меня в нагрузку», «официально» устав от нашей с Вадиком бесконечной ругни. «Неофициально» меня вызвал Шеф - всезнайка, и под кофе с конфетами, рассказал, что его родители недавно погибли, и один жестокий запой едва не лишил его диплома и рассудка. Жена не удержала. Второго нужно избежать. Я безропотно писала его истории и обследовала больных, пока он входил в роль, заполняла журналы и делала все, что нужно даже раньше, чем он вспоминал этом, напропалую кокетничая и остря по поводу и без. Вадик зубоскалил, но мне это было безразлично. В отличие от меня с Вадькой, он не был «потомственным» доком, всего лишь другом сына одного из наших заведующих, но заведующего уважаемого, и часть этого, равно как и негласная опека над «своим» передалась и Антону. Потом, освоившись, он доказал, что его выбор был ненапрасным. Он не морозил глупостей, не ленился лишний раз посмотреть больных, не играл на дежурства в страйк или карты. Редко когда приносил какой-нибудь фильм и включал его фоном под писанину и вечные споры ординаторской. Его обожали медсестры, потому что он никогда ни на одну из них не наорал. Мне же наш новый док через некоторое время стал напоминать плюшевого мишку, к которому хочется попасть в объятья и уснуть.

      Хотя спать всю свою сознательную жизнь я предпочитала в одиночестве. Да, если честно, он мне нравился, и даже немного больше, чем просто коллега или плюшевый медведь. Ведь он спас меня от Вадькиного общества на целые три недели. Если бы он меня просил остаться, я бы сдалась, и это нервировало.

     -Чего,- насупилась я. – Пьянствовать не желаю!

     - Поэтому несешься, как угорелая? – рассмеялся он. – Или Вадик надоел?

     - Я его убью когда-нибудь. Вколю ему какую-нибудь хрень на дежурстве, и откажусь реанимировать.

     - Ты же добрая, реанимируешь! – ухмыльнулся он.

     - Неа, сломаю пару ребер и брошу, - рядом с ним почему-то всегда становилось светлее на душе. Все мои собственные проблемы отступали. Тем более, нам, похоже, по пути. На всякий случай, я уточнила: – Ты на набережную?

     - Ага, пополняшку хочу в телефон купить по-больше, интернет все съел.

     - Порносайты? – улыбалась я, подстраиваясь под его широкие шаги.

     - Фу, думаешь, там есть что-то, чего я не знаю? – расхохотался он.

     Я смутилась. Лезет же всякая дурь в голову! В клетчатой рубашке и джинсах он и внешне был похож на медведя. Плюшевого. Эх.

     - А вдруг? Что тогда?

     - Машину хочу другую. Висел на одном форуме, читал о ней.

     - Только не рассказывай мне какую, я все равно ничего в этом не понимаю, - отмахнулась я.

     - Я помню. Деу-матиз – машина твоей мечты.

     - Желтая! Да, да разрешаю над этим насмехаться, сколько влезет, – я показала ему язык и снова рассмеялась. Он шел быстрее, чем я бежала, и мы вскоре вышли на набережную. Он свернул к супермаркету, я – к кованым ограждениям у самой кромки воды.

     Вот оно, родимое. Насмешливое. Веселое. Гонит барашков к берегу, перекидывая через волнорезы и окидывая их фонтанами пены.. Ветер здесь был еще сильней. В небе истошно голосили чайки. Яхты колыхались у причалов, а одна, капитан которой, наверное, утратил рассудок, колыхалась почти у горизонта. Я глубоко вдохнула и зажмурилась. От гремучей дозы йода и ультрафиолета у меня закружилась голова. Пришлось спуститься к пляжу и упасть на забытый кем-то топчан.

     

     

     - О чем мечтаешь? – вывел меня из задумчивости Антон несколько минут спустя.

     Внезапно из-за туч выглянуло солнце, и я прищурилась, пожалев, что не взяла с собой очки вместо зонтика. Я все- таки в Крыму. Пусть и ноябре.

     - О смерти, - отрезала я.

     Я вправду об этом думала. Если я и мечтала сейчас о чем-то, так о том, что когда состарюсь и не смогу работать, куплю себе где-то здесь жилье и буду обманывать ее. Вряд ли мне захочется умирать, когда можно просто сидеть и смотреть на море. Мне частенько удавалось на работе обхитрить смерть, отбирая у нее своих пациентов, почему не удастся отобрать себя, пока жить не надоест? Говорят, это тоже случается.

     - Во как, - удивленно присвистнул он и уселся рядом. – Не рано ли?

     - В самый раз. Недвижимость все дорожает. – От него веяло теплом, а я изрядно продрогла, после того, как меня окинула волна брызг. Я непроизвольно немного отодвинулась. Соблазн велик. Метр девяносто и добрая сотня килограмм.

     - В смысле?

     - В смысле хочу в старости купить себе тут жилье и обмануть ее, чертовку. Разве я захочу умирать, если утром буду все это снова видеть?

     - Точно не захочешь, - расхохотался он и обнял меня за плечи.

     Во как , повторила я про себя и сжалась. Больше внутри, чем внешне, но он явно почувствовал.

     - Замерзла?

     - Да нет, что ты! Раньше я и купаться могла в это время года.

     - А теперь задумалась о смерти и холоде? – подначивал он меня. – Может, все-таки пойдем, напьемся? Еще заболеешь.

     - Неа, - я покачала головой и твердо отрезала. Хотелось верить, что твердо. - Я пойду гулять.

     - Куда?

     - Как минимум, до макдональса и обратно, махнула я рукой вдаль.

      - А максимум?

     - Пока не знаю. Но я не потеряюсь, не переживай, - я аккуратно выпуталась из объятий и направилась к любимой своей тропке. Кривое дерево спилили, порисованную скамейку без одной планки на сиденье убрали, ресторан еще не работал… Самые сладкие воспоминания - родом из беззаботного детства окутывали меня не хуже его рук. На полпути моих раздумий в кармане джинсов утробно зарычал телефон, а следом полилась «Долгая зима» Савичевой.

     Ну, здравствуйте голубые глаза…как же я долго вас не видела?

     Действительно, уже больше года.

     Мой любимый одногруппник.

     Я раскрыла телефон и счастливо выдохнула вместо приветствия:

     -Подонок! Наконец-то. Ты куда пропал, чудовище? Мы хотели уже в розыск подавать? – ворчала я в трубку.

     - Ты лучше обернись, староста, - раздался хриплый воркующий голос.

     Я послушно обернулась. Темыч широко улыбался и раскинул руки для обьятия. Я взвизгнула и кинулась к нему.

     

     2.

      - Ты куда пропал, безбожник? Чем занимался?

     - Мы посидим где-то или? – он махнул рукой в сторону кафешки, но я отмахнулась. – Тогда уж на лавочке.

     Усевшись, он обхватил меня одной рукой, другой вытянул из кармана джинсов сигареты, ключи, еще одни ключи, пока нарыл зажигалку и засунул все обратно. Я терпеливо ждала и смотрела в небо. Судя по всему, разговор будет обстоятельным. Тяжелые сизые облака то и дело прорывала бескрайняя синь и косые лучи солнца.

     У Темыча были самые пронзительные голубые глаза из всех, которые я только видела в жизни, в фильмах, в мечтах. Мы были одного роста, у него уже вырисовывался легкий животик, потому как покушать он любил, а напрягать себя - нет. Примечательнее глаз в нем была только невозможная растительность на теле. Везде, даже на плечах спине. Мы с девчонками подозревали, что даже на попе, но ее нам не удавалось ни проперкутировать ни пропальпировать, ни, тем более, осмотреть.

     Он был единственным мужчиной, которому я могла устраивать чисто женские истерики, рассказывая о кавалерах, со слезами, ломанием рук, топаньем ногами. Причем не только я. Он все выслушивал с героической стойкостью. Потом обнимал и лез целоваться. Обрушившиеся на него удары (я его обычно лупила) или поцелуи (некоторые утверждали, что в поцелуях он – Бог) гасили проблемы на корню. Он стал психиатром. Подозреваю, потому что я как-то попросила его взять для меня этот учебник, ведь учиться ему было откровенно лень, а мне - ехать в главный корпус в библиотеку после цикла в другом конце города, но, возможно, это и было его призванием.

     С ним здорово было молчать. Сидеть и смотреть по сторонам, пока он курил и надувался кофе. С ним могло быть беззаботно весело, когда он рассказывал бесконечные анекдоты о сексе и пошлостях, от которых хочешь, не хочешь, а будешь смеяться через пару минут. Только с ним могло быть безмятежно грустно.

      Он был моим лучшим другом. Возможно, единственным близким другом. Возможно потому, что наши отношения никогда не омрачало восприятие друг друга, как сексуальных объектов. Напыщенно, но факт.

     Не многие из наших знали, точнее, о факте знали все, а о размерах трагедии – единицы. Он был влюблен. Еще со школы, в одноклассницу, которой носил портфель и привязывал косу к парте. Они закончили школу, поступили в институты. Он – в наш мед, она – на юридический факультет университета в соседнем городе. Сначала встречались каждые выходные, потом реже, реже. Потом он узнал, что она живет с другим парнем, причем, вместе с его родителями в одной квартире. Это Темыча убило. Я называла его в то время «рыцарем печального образа», кокетничала и острила, давала списывать и кормила бутербродами. Он пользовался моей жалостью и получал неплохие отметки, списывая и слушая подсказки. Ему они были не нужны, но он хотел, чтоб все, включая меня, побыстрее отстали и не тревожили его меланхолию. Из упрямства, а может быть, идиотского побуждения спасать мир (что иначе могло меня поступать в медицинский?) я продолжала его тормошить. Много лет подряд заставляла наплевать на гордость и потребовать объяснений, просто увезти ее оттуда. Однажды согласился, но поставил условие, что поедет на джипе и только так. Я нашла подружку, у мужа которой было два джипа, и один он сдал бы в прокат на пару дней. Бесполезно. Она писала ему в одноклассники письма, а он их не открывал. Я взломала его пароль и, рыдая, пыталась читать ему вслух. Он зажимал мне рот рукой. Плакал.

     Когда университет остался позади, мы встречались реже, но где-то раз в пару месяцев перезванивались и по паре часов висели на телефоне, жалуясь и насмешничая. Последний раз он звонил мне на Новый год, а потом пропал.

     Слава Богу, что сидит и улыбается, ждет, когда мое любопытство вскипит и прорвется наружу.

     - Ну, - толкнула я его в бок, дождавшись, когда он закурит и выпустит дым из носа. Мерзкая привычка.

     - Я женился, - с ухмылкой проговорил он.

     Я подпрыгнула на лавочке.

     - Ах ты, мерзавец, ты что позвонить не мог?

     -Ну, свадьбы то почти не было, не то, что у тебя. Штамп в паспорте, бабки, детки. Зато сейчас - медовый месяц, - он едва сдерживал смех, глядя на мое ошеломленное лицо.

      - Здесь? – уточнила я.

     - Ага, - он махнул рукой в сторону гостиницы над портом. – Пошел за сигаретами, глядь – староста с Антохой зажимается. На пляже. Развратнички, - с чувством уточнил он, но я и не думала смущаться. - Потом подорвалась и понеслась. С Антохой поздоровался и дернул за тобой. Ты куда летела?

      - Негодяй, что ты мне зубы заговариваешь? – взорвалась я. – Ты, что не мог позвонить? Сказать? Написать? Или прошла дружба, отдавай мою жвачку?

     - Аль, не ворчи, - он белозубо улыбнулся, погладив меня по щеке.

     - Я с тобой не разговариваю, - буркнула я и отвернулась от его дыма.

     - И даже не спросишь, на ком я женился?

     Любопытство обиду явно перевешивало. Если он так спрашивает, значит, я ее знаю? Но девчонки, которых я знаю и с которыми у него случались романы или замужем или … Или у него слишком подозрительно счастливое лицо и он меня разводит.

     - Ты издеваешься, да, паршивец? - с надеждой я взглянула на него.

     - Только я сначала извинюсь, можно? – он состроил самую раскаявшуюся свою улыбку и глянул на меня снизу вверх. Голубые глаза заискрились от наигранного волнения. – Прости меня, пожалуйста, что я тебя не послушал. Я бы все равно тебе звонил, когда мы вернулись домой и просил прощения. Я – твой должник.

     Точно разводит.

     - Прощу, если скажешь правду, - отрезала я.

     - Катька тоже захочет с тобой познакомиться, так что пошли к нам.

     Катька? Мне должно это что-то сказать? Ни турчанка Эля? Ни отличница Дина? Ни хохотушка Инночка? Так, кто ж у нас Катька? Мозги судорожно перебирали всех знакомых, но единственная девушка с этим именем, о которой я вспомнила, была дочерью профессора с кафедры кожвена, которая вышла замуж за его аспиранта еще на первом курсе.

     Он встал и потянул меня за собой.

     И тут меня осенило.

     Я забыла имя той девчонки, в которую он много лет был влюблен. Я и не назвала ее никогда по имени. И он тоже. Достаточно было емкого местоимения «она». Почему бы ей не быть Катькой? С восхищением глядя на него, я поднялась и выдохнула:

     - Ну ты и подлец!

     

     

     3. Она была похожа на румяное яблочко. Хрустящее и сочное внутри, глянцевое и розовое снаружи. Неунывающая хохотушка, Катя тоже кинулась меня обнимать, словно мы давно знакомы, потом поила кофе с восточными сладостями, то и дело, требуя рассказать смешные университетские истории, выслушивая пару минут, и перебивая. Я, признаться, жутко оробела. Да что можно было ей рассказать? Как Темыч обрадовался, что сдал тестовую часть на биохимии, что напился в подсобке с лаборантом-арабом в перерыв и проспал часть опытную? Или как мы за перемену на спор с первой группой выпили 9 бутылок вина – все, что было в прибольничном ларьке, пошли сдавать итоговую и все- таки ее сдали? Или, как он чхнул на патофизиологии и на него обрушился кусок штукатурки с потолка? Или как Машка фотографировала его на захламленной общажной кухне, когда он жарил гренки в одном переднике, после того, как остался на ночь с ее соседкой и та стонами не давала ей спать? … Не рассказывать же ей про то, что он так и не научился перкутировать и слышать митральные пороки, читать рентгеновские снимки, выписывать на латыни что-то, кроме нейролептиков? И о том, сколько боли он вытерпел я бы тоже рассказать не смогла. В остальном, получалась, что мы пропойцы и бунтари, ничуть не лучше Вадика. Она тарахтела без умолку, я пила кофе и криво ей улыбалась. На самом деле, Катя мне нравилась, но сам этот гостиничный мирок оказался очень интимным для моих глаз. Хотелось выдохнуть и бежать дальше вдоль набережной, вдоль волн и катеров у причалов.

     Когда Темыч ушел на балкон курить, она села ближе ко мне и, смущаясь, попросила:

     - Аля, а ты могла бы мне объяснить?

     - Что? – удивилась я. На ее розовой кукольной мордашке застыла такая гримаска , что не вдруг стало страшно.

     - Саня мне рассказал, что ты все время настаивала, чтобы он …ну поговорил со мной, встретился, потребовал чего-то. Это правда?

     - Да, - я пожала плечами, мысленно уравнивая ее романтичного «Саню» и моего немного сумасшедшего «Темыча». Получилось с трудом.

     - Почему? – она так пытливо уставилась на меня, что мне стало еще и неловко. Я порылась в воспоминаниях, и не могла уловить момент, когда все это началось, и о чем, собственно, я должна ей рассказать. На ее лице было столько искреннего внимания, настойчивости. Словно от этого зависела ее жизнь.

     - Понимаешь…, - подобрать слова было тяжело, но я пыталась. – Я знала, что тебе плохо. Там.

     - Откуда? – продолжала настаивать она.

     - Знала и все, - я пожала плечами. - Он должен был тебя спасти.

     - У тебя очень развиты экстрасенсорные способности, - важно ответила она. Я облегченно расхохоталась. – Правда, мне действительно было тяжело.

      - Кать, ты не должна мне ничего объяснять, - заверила я ее, хотя мне было очень любопытно.

     - Нет, подожди, - отмахнулась она, - должна. Я хочу, чтоб ты знала. Поначалу я купилась на его родителей, они очень важные и обходительные люди, моим до них… Мне было с ними так комфортно, что я всерьез думала, что я им дочь, а он …мой брат, что ли. Но потом…

     Она замолчала, а я не понимая, почему продолжила:

     - Потом ты поняла, что не сможешь их обидеть, хотя и прекрасно понимаешь, что они так стараются только потому, что с ним никто так долго не мог ужиться.

     Она распахнула глазища и облегченно улыбнулась:

     - А ты еще мне не веришь!

     - А ну да, я Урфин, великий и могущий, а ты, Гуамоко, будешь мне служить? – расхохоталась я , заметив, что Темыч возвращается.

      - Гуамоколатокинт – запросто, а у Гуамоко…

     - Не хватит на это проницательности!

     Старая наша присказка. Он с такой нежностью смотрел на свою любимую, что мне вдруг страшно захотелось есть. Двойная доза глюкозы и кофеина, плескавшаяся в крови потребовала белка и жира. Много. Срочно. Благо, что Макдональдс недалеко.

     Я потихоньку стала прощаться. Катя предложила поехать с ними завтра в Форос, но я сослалась на конференцию, банкеты и попойки. Темыч напрашивался меня провести, но я отмахнулась и дернула вниз. Я знала, что ему очень интересно мое мнение, а он знал, что сейчас я все равно ничего ему не скажу. Но наперекор голоду и легкому налету зависти, я была счастлива.

     

     

     4.

     Чизбургер и пирожок, щедро залитые колой примирили меня с действительностью. Думать о вреде холестерина тоже не хотелось, эту гадость я любила еще после первого своего гамбургера, съеденного в Москве в самом первом Макдональдсе, хоть и позволяла редко. Зато поход назад вдоль набережной уже не казался невыполнимым подвигом. Пока добиралась в гостиницу, изрядно продрогла, зато обзвонила всех своих домашних и выяснила, что в мое отсутствие еще ничего сверх обычного не произошло. По мне еще даже не успели соскучиться. Что ж, это была свобода. Лучший синоним одиночества.

     На море иногда появлялись барашки, но в целом шторм утихал, ветер уже не трепал жестоко волосы и я стянула заколку с головы. Потом, поднявшись по лестнице вверх к гостинице, обернулась и долго смотрела на рассыпавшиеся внизу фонари, темные кроны деревьев, нечто невидимое и заполняющее пространство вдалеке.

     На полпути в гостиницу в кармане замяукал «Мумий Тролль». Вадик. Я сердито буркнула:

     - Изыди, Сатана! – и быстренько захлопнула телефон. Нет, уж, родной, не сегодня.

     В номере я быстренько разделась и влезла под обжигающий душ. Согревшись, завернулась в гостиничный халат и одеяло. Спать не хотелось. Любовно погладив купленный утром глянцевый и еще пахнущий типографской краской атлас по эхокардиографии, с чувством выполненного долга пролистнув несколько страниц, прочитав список редакционной комиссии, улыбнувшись знакомым именам, я с облегчением выдохнула и потянулась вниз. Там, на самом дне тумбочке меня ждали потертые и не раз утопленные в ванной «сумерки», сникерс и хурма. Это будет оргия!

     Я же свободна?

     Самый прекрасный в мире вампир едва успел представиться, а я разомлеть и окончательно согреться, как в номер постучали. Сначала я малодушно решила промолчать, но потом любопытство взяло верх. Обругав себя и пообещав, что это будет последняя эскапада на сегодня, я поднялась с кровати. Да и потом это может быть только Светка, у мальчишек не хватит наглости врываться ко мне в номер. На всякий случай я уточнила:

     - Кто?

     - Алька, открывай, – я повернула замок, крепче запахнула халат, и уставилась на Антона, прислонившись к косяку двери. Док был в очень теплом белом свитере и еще больше, чем утром похож на медведя.

      - Чего тебе? – он был выше и книжка, блюдце с конфетой и хурмой от него не укрылось. Мне стало стыдно и очень жарко. Хорошо, хоть книжка раскрыта и названия не видно. Решил бы, что я впала в детство, что недалеко от истины.

     - Ты что спать собралась? – его брови недоуменно поползли вверх, а в глазах заиграли бесенята.

     - Да, - для убедительности хотелось зевнуть, но я сдержалась.

     - В общем так. У тебя есть пятнадцать минут, чтобы собраться. Одевайся теплее, на улице холодно. Возьми шапку и перчатки. Жду тебя внизу.

     Уходя по коридору, он вдруг обернулся:

     - Банкет можешь прихватить с собой. А вот книжку не стоит. Будет темно читать.

     

     Он быстро шел по набережной в сторону причалов, я едва успевала следом. Я так и не поняла, зачем я так послушно впрыгивала в джинсы и куталась в теплую вязаную кофту, искала в сумке палантин вместо шапки, которых я не признавала и перчатки, которые я обожала. Эти, длинные, из тончайшей кожи, с маленьким рюшем, были новыми, запечатанными в фирменный пакет, который я жестоко изорвала, пытаясь их достать.

     - Куда мы идем?

     - К порту, - он махнул рукой, указывая направление. - Вот тот причал, где иллюминация.

     - И что мы там забыли? – пришлось почти бежать, и я уже начинала пыхтеть маленьким паровозиком, но любопытство еще перевешивало раздражение.

     - Помнишь, ты когда-то говорила, что хочешь покататься ночью под парусом?

     - Помню и что? – я такое ему говорила? Впрочем, над моим столом в ординаторской висит пару морских снимков, могла и рассказывать.

     - Мы идем кататься.

     - Ты спятил? – я остановилась.

     -Нет, - он как-то виновато на меня глянул и пошел вперед. Опять пришлось бежать. - О безопасности не переживай, с этим дядькой, который поведет яхту, мой брат рыбачит каждое лето. Они по нескольку дней в море проводят.

     Безопасность. Нет, в море, это важно, конечно. У меня в груди забурлило что-то очень дикое и захотелось смеяться. Ночью. В море. Но я все-таки зачем-то спросила:

     - Зачем ты это делаешь?

     - Думаешь, я не понимаю, что я твой должник? Ты столько раз меня спасала перед шефом.

     - Идиотский ответ, ты ничего мне не должен. Другой придумай, - отмахнулась я, но от его быстрых шагов не отстала. Меня теперь саму магнитом тянуло к приближающемуся причалу с маленьким суденышком, качающимся рядом.

     - Алька, расслабься, мы просто идем развлекаться. Кроме того, что мне сегодня хочется поработать волшебником – ничего особого.

     - Ты точно спятил, - усмехнулась я.

     - Возможно, но мне куда больше нравились твои прежние мечты.

     - А может, ты просто решил утопить меня сейчас и здесь, выполнив сегодняшние?

     - Алька, ты неисправима!

     Мы оба смеялись.

     

     Это было волшебство. Черная бездна тягучими волнами перекатывалась передо мной, в редкие минуты, что луна не пряталась за облаками, была видна дорожка и горизонт, а потом – просто темнота, и неторопливые покачивания, и легкие плески волн о борт.

     Антон оставил меня одну, и изредка до меня доносились их с «дядькой», круглым, смешным татарином, смешки из рубки. Что, интересно, он сказал ему? Кто я? Кто он мне? Должник? Самое глупое объяснение нынешней поездке. И не смотря на грызущее изнутри недовольство, я была… В сказке. В моей собственной, лично для меня написанной сказке. Где мне снова 12 лет, и засыпая, я мечтаю о том, чтобы сбежать юнгой на парусник и плыть к невозможному, далекому и счастливому для меня берегу. Не знаю, откуда взялась эта мечта, из книжек Жюля Верна, наверное, но они меня преследовали очень долго. Мы плыли вдоль берега, обернувшись и рассматривая огни, я могла бы рассказать, что за чем мы проплывали. Не больше, ни меньше, до Мисхора и обратно. Жаль, что сейчас не лето и нельзя прыгнуть вниз, в воду и плескаться. Жаль, что шторм совсем утих и волны и не бьют о борт, рассыпаясь миллионом брызг. Жаль, что действительно холодно и платок съезжает с головы. Я не оборачивалась и смотрела только вперед, где мелькала луна, и виднелись только пара огоньков почти у горизонта. Примерно через час, мы развернулись, чтобы плыть назад и татарин принес мне железную кружку с обжигающе горячим глинтвейном. Теперь это было уже кстати.

     

     - Спасибо за прогулку, - неуверенно проговорила я, когда молчание переросло все возможные пределы. Мы просто шли по набережной. Медленно. Он – засунув руки в карманы, я – обхватив себя за плечи руками, хотя холодно мне не было. Если так уж честно, мне было страшно. Эта дорога была дорогой в никуда.

     - Не за что. Я – твой должник, - его голос показался мне охрипшим, но слова изрядно удивили.

     - С чего бы это?

     - Думаешь, я не знаю, сколько ты раз оправдывала меня перед шефом? - он остановился, глядя на меня.

     Я хмыкнула. Мечтательница. Идиотка. Пожалеть меня решил?

     - Ты заблуждаешься, - я постаралась сделать голос как можно отрешеннее. Словно внутри не бурлил гремучий коктейль из ночных волн и глинтвейна.

     - Не думаю. Он всегда к тебе прислушивается.

     - Тебя оправдывать мне не приходилось, - я пожала плечами и пошла вперед. Он тремя шагами догнал меня, удерживая за локоть.

     - Подожди, я…

     - Хватит, - мне расхотелось его слушать. Видеть звезды на прояснившемся небе, чувствовать легкий бриз, щекочущий лицо. Я вспомнила о теплом одеяле и атласе по эхоКГ. – Прекрати. Мне ты ничего не должен.

     - Должен, - настаивал он. Что я здесь делаю? Странно, что этот вопрос я не задала себе два часа назад.

     - Ты идиот, если думаешь, что шеф прислушается к мнению интерна.

     - Да я не думаю так, я знаю, мне Борис Федорович говорил. Ты была моим экзаменом при поступлении на работу. А подарок ты бы никогда не взяла.

     Я расхохоталась.

     - Твой Федорович - старая плут и взяточник, - еще бы, старый мамин сокурсник, похожий на объевшегося сметаны кота дядя Боря. Три раза «ха». - Если б мое слово что-то значило, то Вадика выгнали бы в первый день за профнепригодность.

     - Вадик – свой. Ему простят, а мать его всему научит. Пусть даже не сразу. А я – чужак, пришелец.

     Это было очень странным. Я вспомнила еще одно кофе с конфетами и лукавые глаза шефа, когда он спросил мое мнение. Я рассказала ему даже про плюшевого медведя, честно хлопая ресницами. Чем черт не шутит?

      Мою фамильярность с шефом оправдывало только одно. Я много лет выгуливала собаку вместе с его матерью. Тогда Шеф еще не был шефом, а я и понятия не имела, кто та милая женщина, с которой я обсуждала корма и прививки.

     - Антон, прекрати. Ты говоришь чушь, - он крепче ухватил меня за руку, но я вывернулась. Еще чего. Это уже лишнее. Если я и променяю пороки сердца на что-то сегодня ночью, то только на вампира и хурму. – Пошли, уже поздно.

     Я двинула вперед. Мы снова замолчали до самой гостиницы. Когда до входа оставалось метров двадцать, я остановилась и спокойно, как мне показалось, произнесла.

     - Еще раз спасибо за прогулку и выбрось из головы всю ту чушь, что ты мне наплел. Шеф и без того знал, что ты умница. Так что теперь я твоя должница. Спокойной ночи.

     - Ты сама это сказала, - пробормотал он, развернул меня и впился поцелуем в губы.

     5. Утро было жемчужным. Не зная толком почему, ноги привели меня вниз, к морю. Хотя, куда тут еще можно прийти? На топчане, с которого начался вчерашний беспредел, сидела Светка, поджав под себя ноги и с наслаждением затягиваясь сигаретой. Ее рыжие волосы, обычно красиво уложенные, уныло рассыпались по плечам. Первым побуждением было сбежать, но меня заметил ее сын, который носился у кромки воды, распугивая чаек и вопль: «Тетя Алла!» заставил Свету обернуться. Пути назад не было. Оставалось верить, что утренняя прохлада уже проветрила мои мозги настолько, что я могу разговаривать. Я подошла к ней, зябко кутаясь в кардиган и села рядом.

     - Славик, просто Алла, мы же договаривались, - попросила я мальчугана. – Привет, дорогая.

      Светка обернулась, сняла с глаз очки и, близоруко сощурившись, оглядела меня с головы до ног, кивнула своим мыслям и усмехнулась. Я подняла воротник и выудила из карманов небрежно скомканные вчера перчатки.

     - Паршиво выглядишь, - выдала она после пары минут молчания и еще одной глубокой затяжки.

     - Ты тоже! – улыбнулась я, натягивая их на ледяные пальцы. Сегодня было гораздо теплее, но меня морозило.

     - Еще бы, - она снова затянулась. Даже очки не срывали синяков под глазами, а сигаретный ментоловый дым - шлейф выпитого вчера шампанского. – Не знаешь, обо что я ударилась головой, когда решила взять его с собой? Откуда у детей столько энергии?

     -Не знаю, - я стала наблюдать за его попытками разогнать всех чаек с побережья. Чайки улетали, мальчишка громко смеялся. Хотелось гонять вместе с ним, но ноги сегодня вряд ли бы меня послушались. Море сегодня было тихим, совсем не пахло или я привыкла? Почти неподвижная ртуть плескалась у наших ног.

     - Как ты с ним набраться то умудрилась? – кивнула я на мальчишку. – Где был материнский инстинкт?

     - Деям не всегда три года. Где тебя вчера носило? – Светка хмыкнула и скосила на меня глаза. Она бы мне позавидовала, я точно знаю. Был когда-то у нас с ней пьяный разговор, о том, кто кого хотел бы затащить в постель из персонала. Странно, но в то время ее вариант меня удивил. Впрочем, он был не единственным, и самым безобидным из всех. Да и где меня вчера только не носило. Пришлось озвучить официальную версию. Мы с ней не подруги, хоть и учились на одном потоке, и даже совсем друг другу не нравимся, куда деваться. Видимость доверительных отношений – максимум, на что мы способны, пройдя общую интернатуру. Может, оно и к лучшему.

     - Темыча встретила. Он женился, представляешь? – невинно сообщила я.

     - Сидоренко? – усмехнулась она и снова затянулась. – Не верю. Он же бабник. И по тебе сох.

     Я округлила глаза. Темыч? Что ж внешне оно, наверное, так и выглядело. То, что он сох и то, что мы проводили много времени вместе.

     - И на бабника нашлась управа. Медовый месяц, - я скупо улыбнулась ей в ответ.

     - Мда, и как?

     - Такая любовь, что я потом объела весь макдональдс, - Светка расхохоталась. Она всегда была на диете, и этот мой поступок казался для нее подвигом. Доказательством отвратительности увиденной мной картины и моего добросердечного отношения к приятелю. – А вы?

     - Вадик после всего подрался и разбил витрину в ресторане, - усмехнулась она.

     - О, под дичь что ли? - что я еще могла сказать. Ресторан то назвался «Плакучая ива». – Шефу звонили?

     - Нет, мы же только первый день. Он не все деньги пропил, отделался взяткой.

     - Значит, все в порядке.

     Мы обе обернулись, услышав жалобное пыхтение за спиной.

     Вадик, шаркая ногами, и жалобно вглядываясь в наши разом непроницаемые лица, шел к берегу.

     Плюхнувшись рядом, от чего весь топчан зашатался, он склонил голову мне на плечо и начал стонать:

     -Предательница…

     - Солнышко, - усмехнулась я. – Банкет удался?

     - И как ты после этого взглянешь в глаза моей маме? – нагло поинтересовался он.

     - Я оправдаюсь в твоих глазах, - отшутилась я. – Сегодня и глаза с тебя не спущу.

     - То-то же…, - успокоившись, он жалобно взглянул на Светку еще более бесцветными, чем обычно глазами , и та безропотно выдала ему сигареты и зажигалку. – А рассола нет?

     - Ой, извини, в задний карман бутыль с огурчиками не влез, - сердито рявкнула она. Интересно, они то когда успели поругаться? Светка обычно ни с кем никогда не ссорилась. Может потому, что она была тоже «пришлой». Представляю, как ее раздражали наши склоки и невозможность в них участвовать.

     - Может, в аптеку сгонять? – примирительно предложила я, хотя знала, что ему это не поможет. После пары утренних сигарет на него найдет небывалый всплеск активности, длящийся два-три часа, а потом - глубокий здоровый сон. По понедельникам он частенько приходил раньше всех, писал свою горку дневников, потом отсыпался в изоляторе, и только к вечеру продирал глаза и начинал осматривать больных и писать первичные осмотры. От матери ему, конечно, попадало, но другого такого давно уже выгнали бы взашей.

     - Неа, - затянулся он, в глазах стал появляться проблеск мысли. – Прочитай за меня доклад, а ?

     Я охнула. Мне только этого не хватало! Пробубнить перед не слушающей аудиторией знакомых – куда не шло, но здесь! Почему я должна за него отдуваться?

     - Вадик, ты обнаглел, - начала я, но он тут же меня перебил и состроил умоляющую мордашку.

     - Пожалуйста? Ты же обещала за мной следить?

      Я обернулась на Светку, но она невозмутимо смотрела на облако дыма из тлеющей сигареты.

     - Ал, я не смогу. Я двух слов сегодня не свяжу. Да и куда мне с такой физиономией? Мы же пили вместе. Все, кроме тебя. Ты у нас одна трезвенница.

     Я догадывалась, что кое-кто с ними тоже остался трезвенником, но думать об этом не хотелось.

     - Господи, и зачем я сюда приехала? – выдохнула я в небо. Резко встала, спасаясь от ударной волны раскуренных с двух сторон сигарет и пошла к бегущему на встречу Славику. Через несколько шагов, не оборачиваясь, я все-таки смирилась и приказала:

     - Через полчаса распечатки в номер!

     Чайки проклянут это побережье.

     

     Я должна была читать четвертой. В длинном перечне соавторов хоть и стояло мое имя, но, если я что-то и сделала, так это перевела ее на украинский и английский. Больше всего меня смущало отсутствие халата, универсальной и удобной во всех отношениях робы. Что под ним – уже не важно, главное, чтоб еще обувь и руки были в порядке. В дорогу я брала только походные топы и джинсы. Единственная нарядная вещь - белая, почти мужская рубашка. С моим красным палантином на вечеринке сошла бы за праздничную, но читать доклад в таком виде было неловко. Ничего не оставалось, как влезть в черную водолазку, джинсы, придать пару ярких мазков бледной физиономии и заштукатурить синеву под глазами. По сравнению с дамами- устроительницами в деловых костюмах и на шпильках – ужас. Но пять минут регламентного позора я выдержу. Точно выдержу.

     Я хорошо помнила, что из объявленных в статье 68 испытаний провели только 7 и что результаты были… не те, что описаны. Все остальное – скачено из интернета, переведено на русский, и красиво разрисовано диаграммами и графиками. Просто конфетка под заказ. Как и все здесь. Зазубренное правило еще из университета- пара шуток, одна простая, одна с подковыркой, для интеллектуалов, стараться не смотреть в одну точку, стараться не читать, а рассказывать. У меня обычно хорошо получалось.

     Я бы никому не рассказала, насколько мне это неприятно делать. Больше чем публичных выступлений я боялась только закрытых дверей. Но и то, и то научилась преодолевать – просто ломясь напролом первой, пытаясь разрешить ситуацию еще до того, как страх комком подступит к горлу.

     Я закончила доклад и лениво обвела зал глазами. Дежурные вопросы, дежурные шутки, никому не нужный ритуал. Страх подкатывал, но пора было уже спускаться вниз с трибуны и занимать свое место.

     Вряд ли намеренно, но Вадик пересел. Вместо комка страха, подкатило привычно недовольство им. Свободное место оставалось одно. Утром я коварно проигнорировала его, устроившись рядом с чудовищем ближе к трибуне.

     На негнущихся ногах я прошла оставшиеся пару метров и села рядом.

     - Ты гениальна, дорогая, - обернулась с ряда передо мной Света.

     - Спасибо, - шепнула я и закрыла глаза.

     

     6. Мне показались вечностью те несколько минут, пока я собиралась с духом, чтобы их открыть. Шум в зале, объявление нового доклада, монотонное чтение выступающего, сопение Вадика с ряда впереди, обещающего Светке, что больше не будет, разговор по телефону с каким-то «котиком» на ряду сзади. В общем- то ничего страшного не произошло. По мой доклад уже забыли.

     Я открыла глаза.

     На это никто не обратил внимание.

     Антон продолжал что-то писать в фирменном блокнотике, которые нам вручили сегодня утром вместе с ручками, портфелями, рекламными листовками. Ручка быстро скользила по глянцевой странице, он казался увлеченным и сонным. Не смотрел на меня. Я скосила глаза и захлебнулась от возмущения.

     Он не писал. Рисовал. Маленькими штришками. Неясные тени, переплетенные, размытые. Кроны деревьев, волны, русалок… Длинные пальцы небрежно держали ручку. И очень уверенно.

     Спасаясь от комка, подступающего к горлу, я подскочила и унеслась в коридор.

     В фойе первого этажа нашелся работающий кофейный автомат, в карманах – мелочь, я даже пнула от обиды ни в чем не виноватую будку, за то, что не было не капуччино, ни латте. Пусть будет черный. Под стать моему наряду и настроению.

     - Староста… - едва я успела вытянуть обжигающий стаканчик, как его выхватил из моих рук Темыч и отхлебнул добрую половину.

     Изумленно уставился на мою пылающую физиономию. Присвиснул…

     - Ты, конечно, умная, как зараза, но…

     - Заткнись, - сердито отрезала я.

     Он усмехнулся. Еще глотнул кофе.

     - Скажи, а этот знает, что я женился?- кивнул в сторону лестницы. Что-то екнуло внутри, но я не обернулась.

     - Нет, вряд ли.

     Темыч очень нежно обнял меня за плечи и потянул к выходу.

     - В общем, староста, тут такое дело… Мы ведь в Форос сегодня не случайно едим. Мы в Форос сегодня венчаться едим. И ты, моя любовь будешь единственной свидетельницей.

     Я остановилась и изумленно уставилась на него.

     - У тебя есть пятнадцать минут, чтобы собраться, красавица моя. Одевайся полегче, на улице уже жарко, а днем обещают до 30ти. И платок возьми какой-нибудь на голову, церковь все-таки.

     - А Катя? – уточнила я.

     - Пошла за платьем и велела без тебя не возвращаться, солнышко.

     - Ты уверен? Я точно не помеша…

     Он меня перебил и проворковал.

     - Алечка, радость моя, мы поедим на лимузине.

     

     

     Я сдалась и поплелась за ним следом, вытягивая из кармана телефон.

     - Вадичка, родной ты меня прикроешь? - Мелодично-елейным голосом я пропела в трубку, и откуда он у меня взялся? Вадик сердито буркнул, но я его уверила, - Нет, на банкете я точно буду, не переживай! Без меня не напивайся.

     Не смотря на вопли Темыча, что «все уплочено», я купила громадный букет роз, и мы бодро понеслись к его гостинице.

     - Темыч, только венец держать я не буду, даже не проси, - деловито начала я.

     - А я и не попрошу, - ухмыльнулся он. – Там кто-то из своих церковных подержит. Говорят, примета хорошая, если так.

     - А, понятно… скажи, - чертово любопытство опять захлестнуло остатки природной скромности. – Скажи, а как вы…?

     - Что?

     - Помирились, как?

     Темыч задорно рассмеялся. За все почти десять лет, что я его знала, этот смех я слышала впервые.

     - А никак.

     - В смысле?

     - Я приехал с работы, поставил машину в гараж, иду домой, а она мне на встречу.

     - И?

     -Ну, мать, конечно, чуть инфаркт не хватанул, когда я ночевать не пришел, и трубку не брал, а ее предки даже в милицию позвонили, но…

     От неожиданности я остановилась.

     - А где вы…

     - Староста… - он снова обнял меня за плечи и, хихикая, потянул вперед.

     - Извини, - почти обиделась я, больше на себя чем на него за новую волну румянца на щеках.

     - Нет, ты просто не видела мой гараж. У меня там даже спутниковая антенна есть, не говоря уже о диване…

     7. Никогда не была сильна в православных обрядах. Видимо, слишком сильно во мне было языческое, варварское, а современная религия удовлетворяла эту потребность куда хуже, чем поп культура. Но в церковь я ходила. На Пасху, с мамой, c полной корзиной снеди, своеобразный ритуал памяти майским демонстрациям, на которых она выросла и которые еще даже я застала. На Спас- это уже из дачного детства, когда после утреней поливки мы с бабушкой гордо шествовали с лукошком первых покрасневших яблок под переливы колоколов в маленькую церквушку в соседнем селе. Потом, когда ее не стало, я так и продолжала ходить в этот день святить яблоки и мед, но больше в память о ней, чем о Преображении Господнем. Так что традиционный шлепок ледяной воды, пропахшей мятой и васильками был проявлением того же язычества.

     Профессия добавила еще больше путаницы в мою веру. С одной стороны – я окончательно для себя решила, что загробной жизни нет и быть не может. С другой - еще больше поверила в некий высший разум, который нас создал и который решает, кому и сколько отведено жизни. Бывали у нас пациенты, которые не хотели жить и тихо угасали, не смотря на все необходимое лечение, бывали и те, кто поддерживал в себе жизнь только силой духа.Бывали и дежурства, когда единственным спасением от безысходности и усталости была маленькая часовенка у санпропускника.

     Венчание, как и прочие необходимые обряды, вызывали во мне глухую тоску. Когда-то их придумали, чтоб хоть как-то упорядочить хаотическое течение жизни, но сейчас? Во времена виртуального секса, вебкамер и скайпа?

     Венчаться в церкви?

     Пусть даже она парит над волнами, бескрайней синью, ярко позолоченной проглянувшим, неожиданно жарким солнцем? Для меня, просто гостьи здесь это было слишком. Хотя и лучше, чем лекция о лацидипине. Хотя, влюбленный и спятивший Темыч таил в себе много сюрпризов.

     Даже то, что венчания шли почти потоком, словно в росписи в зале регистрации трепета не убивало. Громогласно звонили колокола, снаружи жарило солнце, а внутри маленькой и уютной церквушки переплелись запах моря и елея, можжевельников и ладана. Пожилые иностранцы, прильнувшие друг к другу, она – в роскошном белом платье, он – в смокинге, после - парочка затянутых в кожу рокеров или чего-то типа и у обоих – выкрашенные в черный цвет ногти и полные глаза благоговейных слез. На их фоне Катя и Темыч в почти повседневной одежде выглядели торжественно, мирно и удивительно гармонично.

     Как странно было наблюдать то, что мой друг так спокойно и уверенно выполнял все положенные действия, что для него сама процедура и последовательность молитв и песнопений была понятной и он даже подпевал местами. Катю я не знала до вчерашнего дня, но Темыч. Сумасшедший, упрямый, насмешливый? Форменный безбожник, так легко выуживающий анатомические препараты из заполненной ими бочки формалина?

     

     Пока все закончилось, я успела нареветься от души.

     На смотровой площадке было полно туристов, церковь по-прежнему парила, Темыч открыл шампанское и подшучивал над моей впечатлительностью. Мы немножко посетовали, что никто не взял фотоаппарат, и заказали все возможные снимки, предложенные местным фотографом. Стальной монстр покатил дальше катать молодоженов, а я, несмотря на уговоры, отказалась смотреть лебедей и гулять по парку.

     - Все, ребята, надеюсь, в следующий раз увидимся на крестинах, - не удержалась я от простецкой шутки на прощанье, чмокнула разомлевшую от шампанского и солнца Катю и смущенно обняла Темыча.

     Он продержал меня в объятьях чуть больше чем того требовали обстоятельства и шепнул в ухо:

     - Староста, если ты не сделаешь сегодня то, о чем будешь жалеть всю оставшуюся жизнь, больше не звони мне.

     - Идиот, - буркнула я нежно, погладила его по спине и юркнула в маршрутку. – Береги себя.

     

     Когда я добралась до ресторана, там уже были танцы. Светка с Вадиком лениво покачивались под заунывные стенания Rolling Stones. Сцену я осторожно обошла, стараясь быть неузнанной. К моему удовольствию за дальним столиком у зеркальной витрины нашелся Славик, усиленно уминающий торт и запивающий его чаем из огромной чашки.

     - Привет, - подсела я к нему.

     - Привет, тетя Алла, - пробурчал он неожиданно грустным голосом.

     - Алла, - опять поправила я и съехидничала, чтоб развеять скуку мальчишки. – Вкусный торт, наверно?

     - Ага, - подтвердил он и снова посмотрел на мать. Музыка поменялась, но это не помешало танцующим. – Хотите и вам принесу?

     - А где ты его взял? – я оглядела стол, уставленный неаппетитными нарезками.

     - На кухне. И чай тоже. Там у повара день рождение, а тут, кроме бутербродов смотреть не на что.

     - И чаю тогда, хорошо? – попросила я.

     Славик вернулся через пару минут со следами красной помады на щеке и тарелкой с тортом и кружкой чая. У кружки была отбита ручка, но я не обиделась. Ужасно хотелось есть.

     - Ты уже в любимчиках там? – кивнула я в сторону кухни.

     - Ага, - с набитым ртом подтвердил он.- Ал, а вы …

     -Ты…

     -Ты сама сегодня ночевать будешь?

     Я едва не подавилась.

     - А что?

     - Нет, я просто боюсь, когда просыпаюсь ночью один, можно я к вам … к тебе спать пойду? – он так деловито и прямо это произнес. 10 лет. Я в 10 лет и о сексе то не подозревала. Господи, я готова придушить Светку своими же руками.

     - Если ты не храпишь - запросто.

     У мальчишки прояснилось лицо. На миг, а потом опять стало серьезным и грустным.

     - Я ногами пинаюсь.

     Я улыбнулась и в тон ему серьезно произнесла:

     - Я тоже.

     

     Торт неожиданно оказался вкусным. А чай- по-столовски заваренный чай, после не выпитого утром кофе казался вообще произведением искусства. Мы общими усилиями доели мой кусок, когда за столик вернулась Светка. Она оказалась очень подавленной.

     Вадик неуверенной походкой пошел на улицу.

     - Все в порядке? – поинтересовалась я.

     - Нет, - она отпила из бокала на тонкой ножке шампанское, которое уже даже не пенилось, и скривилась. – Не знаешь, как они умудрились здесь найти подделку?

     - Думаю, с трудом, - я отхлебнула чаю. – Меня никто не искал?

     - Да кому ты тут нужна? – пожала она плечами.

     - Замечательно, - чая оставалось на два глотка. Больше все равно ее компании я не выдержу. Еще не дай Бог чудовище с перекура вернется. – Тогда я конфисковываю твоего сына и мы идем гулять.

     Она пожала плечами. Славик просиял.

     - Вперед.

     

     Со Славиком было легко. Я затащила его в маленькую кофейню на набережной и накормила отбивными и картошкой, заодно поела сама. Потом зашли за моим фотиком и еще пару часов просто бродили вдоль моря, фотографируя друг друга и чаек. С таким компаньоном было здорово гулять. Он немного грустил, но мы уже здорово повеселились утром и такая прогулка все равно была лучшей участью, чем наблюдение за гуленой-мамой.

     С мужем Светка разошлась так давно, что о нем все уже и забыли, включая и мальчишку.

     Мне было его жаль, я была благодарна ему за компанию и прогулку вдоль моря. Бескрайней уже посеревшей задумчивой лужи, так похожей на мое сегодняшнее настроение.

     Когда стемнело, мы решили найти Светку и еще раз уточнить, можно ли мне забирать мальчика на всю ночь. Мать все -таки.

     

     Взъерошенная и веселая, она ждала нас у входа в гостиницу, быстро прижала к себе Славика, обняла меня, видимо в благодарность за свободное время без «хвостика» и утащила его спать.

     Как ни странно, мне спать не хотелось. Я вытянула из необъятной сумки палантин, укуталась, достала телефон и пошла вниз, названивая домашним. По мне все равно не соскучились, или тщательно это скрывали, но завтра это приключение закончится, а послезавтра начнет обычная суетливая жизнь. Я думала о ней уже почти с радостью.

     Болтая, я вновь вернулась на набережную.

     На моем любимом топчане кто-то сидел.

     

     

     8. ...24 часа назад.

     Я пропала.

     В первый и последний раз со мной было такое на вечеринке в честь 8 марта, в 10м классе, с одноклассником, который встречался с моей подругой, и которого она держала в жутко ежовых рукавицах. Мы целовались на спортивной площадке за школой, и я чуть не спятила, от разорвавшегося внутри желания.

     Первым порывом, от которого мои губы шевельнулись в ответ, было ликование. Это мне не приснилось? Так тщательно охраняемое от всех постыдное и сладкое воспоминание, так ни с кем и не повторенное. Фантастический, возможный вихрь, сбивающий все на своем пути, выбивающий все мысли и сомнения из головы, усталость и запреты из тела.

     Тогда нас спугнул сторож, мы разбежались в разные стороны, и я все следующие две недели просидела на больничном, пока смогла взять себя в руки и вернуться на занятия. Так и не смотрела однокласснику в глаза до выпускного. Он же перестал списывать у меня задачи по физике.

     Я все-таки попыталась вырваться, отстраниться. Остатки рассудка, до которых добирался фееричный восторг, пока еще существовали, и о них нельзя было забывать.

     -Меня к тебе… тянет, - неуверенно и хрипло прошептал Антон в мою шею. К ликованию добавилась паника и дрожь. – Давно. Так что все остальное, бред, предлог.

     - Я догадалась,- прохрипели ему в унисон остатки здравого ума . – Но у меня есть условие.

     Антон поднял на меня сияющее, умиротворенное лицо и рассудок продолжил обугливаться.

     - Утром все будет, словно ничего не было, - выдавила я.

     - Все, как захочешь, - заверил он, наклоняясь ко мне.

     - Нет, обещай мне, - пробовала настаивать я, пока его губы терзали мой висок.

     - Как захочешь, - это было мучительно и очень нежно.

     - Пожалуйста…

     - Обещаю, - он снова поднял на меня глаза. В выражении лица что-то изменилось. Оно уже не было ни задумчивым, ни вскипевшим. Горящим – да, но словно огонь дошел до высшей своей точки и больше не усиливается, а ровно и ярко горит. И еще, словно, я отняла у него что-то очень важное, что случилось бы утром, в обмен на то, что случится сейчас.

     Случалось сейчас.

     Для него это было потерей.

     Потом, когда я много месяцев подряд воскрешала себе перед сном эту ночь, что я только не передумывала. Что во мне разом воскресли слишком многие прежние, яркие, почти забытые эмоции и не хватало только секса, как завершающего штриха прекрасно проведенного дня. Больше ничего личного. Что в глинтвейн мне насыпали что-то вроде женского силденафила и это было разовое и ощутимое решение всех моих придуманных и нет сексуальных проблем. Вполне безопасно. Что у меня просто давно ни с кем ничего похожего на влюбленность не было, а здесь это просто разлито в воздухе, поэтому и оттягиваются все кому не лень. Нечего накручивать свои мозги. Что ему выгодней иметь меня в любовницах, чем в коллегах, поэтому Антон перестарался.

     Потом, я свято отбрасывала то, о чем мне тогда пела каждая клеточка. О том, что я было безнадежно влюблена и безнадежно любима.

     

     Расплавленные мозги воспринимали все урывками. На его этаже была застелена красная ковровая дорожка, а на моем, кажется, она была синей. Я жутко боялась, что откуда- то из-за угла высунется Вадик, начнет насмешничать и это меня разом отрезвит. Почему я этого боялась? Ведь тогда многих проблем просто и не возникло бы. Дико странно было ощущать свою руку так надежно спрятанную в его руках.

     Он запер дверь в номер и припечатал меня к стенке. Иногда было тяжело дышать, потому что каким-то образом он удерживал меня животом и бедрами, а руки проворно стискивали одежду. Под свитером оказалась красная футболка с логотипом «манчестер юнайтед». И я с восторгом ждала, когда он стащит водолазку с меня и увидит купленный всего три дня назад за безумные деньги серо-голубой, под цвет моря, бюстгальтер. Он так долго оставался единственным куском ткани на мне. Толи был слишком красив, толи на него не хотелось тратить время. Остальное было похоже на ликующий шторм, невозможный, непередаваемый. Антон намного выше меня, но каким-то образом он держал меня на весу, подхватив ноги под бедра. А я, впившись руками в его шею, даже не задумывалась, что могу удержаться. Все было, как и должно было быть.

     Он каким-то непостижимым мне образом сдержался, несмотря на мой победный стон, сделал пару шагов назад и рухнул спиной на кровать. Не пытаясь отдышаться, отдохнуть, я целовала его и скользила вперед-назад, а он цепко держал мои бедра.

     Потом я жутко боялась заснуть вот так, лежа у него на животе, охваченная его руками, словно лапами медвежонка. Я сползла и ушла в душ. Долго умывалась, разглядывая потеки туши на щеках и недоумевая, когда я это успела поплакать. Заперлась в душевой кабинке, включила почти кипяток и рисовала мордашки смайликов на запотевающем стекле, прижавшись к нему лицом. С сердечками в глазах, слезинками, улыбкой, гримасой.

     Порыв холодного воздуха заставил меня распрямиться, и нужно было поднять глаза и сказать ему что-то безразличное и смешное, чтобы обесценить все происходящее – иначе мне не выжить. Я откинула волосы с лица и постаралась принять самый невозмутимый вид.

     - Это был самый непристойный секс в моей жизни.

     Он расхохотался. Громко. Казалось, что стекла кабинки дрожат почти как я. Потом обнял меня за плечи и прижал к себе.

     - Узнаю девчонку, которая носилась за мной хвостиком.

     - Это я -то хвостик? – обиделась и разом успокоилась я.

     - Ага, - улыбался он. - Причем просто очаровательный.

     -Хватит, а? Пожалуйста…- так мы договоримся, бог знает до чего.

     - И так, куда лучше, чем даже сегодня утром. И уж подавно лучше, чем после…

     Я сделала единственно возможное, чтоб закрыть ему рот.

     - До утра еще далеко, - согласился он, подхватывая меня на руки.

     Не знаю, как мне хватило сил не заснуть, когда он задышал ритмично и глубоко, все еще обнимая меня. За окном стояла та непроглядная темень, что бывает только перед рассветом. Когда я оделась и нашла свою сумку, стало немного светлей, и сон вообще сбежал прочь. Вместо того, чтоб вернуться в номер, я вышла на улицу.

     Утро было жемчужным.

     Утро принесло досадную неожиданность. Дождь. Упрямый, косой, холодный, смешавший

     море и небо. Я долго смотрела в окно, и вид, помрачневший, теперь уже не ничем не похожий на раннюю осень, почти зимний, будоражащий, но совсем по-другому, словно предвестник беды, мне нравился. До лекций успела выкинуть скисшую хурму, собрать сумку, сунув в карман сверху наушники, книжку и в нее паспорт и билеты, чтоб не пришлось долго искать. Потом все-таки убрала их глубже, чтоб не промокли.

     С бандой мы встретились на последнем ряду лекционного зала, сегодня выступлений уже не было, и никто даже не пытался делать вид, что интересуется тромболизисом и новыми стентами. Нашей главной проблемой был Славик. Он громко голосил, ведь сорвалась его награда за безупречный табель, запланированная на последний день. Я сидела с ним рядом и утешала. Пришлось пообещать свозить его дома в конную школу за городом, куда ездила заниматься моя соседка. Вадик, ничуть не смущаясь, спал, привалившись на Светкино плечо. Странно, я прогуляла всего две лекции за 6 лет университета, но за вчерашний прогулянный день не испытывала никаких угрызений совести. Да и мое отсутствие действительно никого не интересовало.

     Нам выдали по портфелю канцелярского хлама, который мы сгрузили в один и поручили Антону доставить сразу на работу. К 12 лекции закончились, а дождь нет. Повязав голову платком и раскрыв зонт, я добралась до рынка, пытаясь скупить все, что завтра утром сойдет за сувениры для моих домашних. Домашних было много, вряд ли я кого-то чем-то могла удивить, но я старалась. Промокла до последнего клочка ткани серо-голубой ткани, так не похожей на скрытое пеленой капель бесцветное море. Когда принесла пакеты в номер, все-таки не удержалась от последнего безумства. Я снова завязала на голове отсыревший красный платок и спустилась вниз. Монетки я никогда не кидала, хотела просто постоять на гальке, пропитаться запахом тины и безнадежности. Интересно только было, кто и куда спрятал мой любимый топчан? Море было похоже на озеро, волн совсем не было, а горизонт терялся за пресными потоками.

      Переодеваться было особо не во что.

     Я с мазохистическим удовольствием думала о двух неделях простуды.

     

     Дождь закончился, когда наша маршрутка перевалила за перевал. Так внезапно. Автобус резво покатил вниз, прояснилось небо, выглянул один луч солнца, другой, третий и вот оно залило все вокруг, и, если бы не капли, искрящиеся под ним и мокрая одежда, казалось бы, что все приснилось. Стало очень холодно.

     К чему удивляться, ведь до зимы осталось 2 недели.

     

     В поезде мне позвонил Темыч. Протяжно зевнул в трубку и принялся проявлять заботу.

     - Вы добрались?

     - Да.

     - А то у нас гололед. Все блестит и похоже на каток.

     - Здорово, - признаться, мне разговаривать не хотелось. Даже с ним. Укутавшись в плед, я держалась за поручень в коридоре и пыталась разглядеть Сиваш в темноте.

     - Ты сделала то, о чем я просил? – так и видела его ухмылку.

     - Иди к черту, - вяло отморозилась я. Он расхохотался.

     - Значит, уже жалеешь. Я тебя люблю, детка. Ты - лучшая!

     Я готова была плакать. Нет, не просто от избытка чувств, а по-настоящему. Как не плакала уже давно. Что-то страшное сдавило грудь, почти как напряженный пневмоторакс.

     - Я тоже люблю тебя, чудовище. Жаль, что я не училась вместе с тобой.

     Он проникся. Или сделал вид.

     - Мне тоже. Береги себя. Ты мне нужна живой. А не то зомби, что…

     - Целуй Катю, - перебила я его и захлопнула трубку.

     Прижавшись лбом к стеклу, я долго рисовала на нем смайлики. С сердечками, улыбкой, слезинкой, гримасой.

     

     Утром, мы естественно едва не проспали. Суетливо сдавали белье, глотали обжигающий чай, натягивали сырую верхнюю одежду.

     С Антоном я столкнулась у выхода, когда поезд уже начал тормозить.

     - Тебе кто-то встретит? - почти безразлично спросил он.

     - Конечно, - почти безразлично ответила я. Выспавшись впервые за три дня, я могла себе позволить быть почти безразличной. – Свету подвези, пожалуйста.

     - Конечно.

     Из окна показались ярко-голубые привокзальные постройки.

     - Спасибо тебе, - спокойно смогла выдавить из себя я.

     Он удивился. Обернулся от окна и внимательно посмотрел на меня. Недоуменно поднял бровь.

     - За волшебство, - отрезала я и отвернулась.

     

     Оставалось меньше минуты, чтоб заковать себя в броню. Меня встречали мама с моим теплым пальто в обнимку, муж и дочь.

     

     …36 часов назад.

     

     Мне, наверное, нужно было уйти? Мне этого не хотелось. Ноги налились свинцом, в животе распахнулась бездна. Не знаю, чего хотелось – повторений вчерашних безумств, каких-то признаний, обещаний? Я долго не решалась спуститься вниз по последним двум ступенькам, но, спустившись, никакая сила не заставила бы меня повернуть назад.

     Антон обернулся, когда я оказалась всего в паре шагов, и открыл объятия. Я юркнула и прижалась к нему.

     - Где тебя носило? – спросил он через несколько минут. Нет, мы не целовались, просто сидели рядом, слушали шелест моря. Если бы не огоньки фонарей, отражающиеся в воде, его бы и не было видно.

     - Темыч женился, - усмехнулась я.

     - В какой раз?

     - В тот же. Они повенчались в Форосе.

     - Красиво. Тебя в свидетельницы взял?

     - Просто в гостьи.

     - Понятно.

     - А ты где был?

     - Спал.

     - Здорово.

     Ленивый тихий разговор. Господи… Искуситель всемогущий. Я бы пережила еще один секс, но не это.

     Я развернула его лицо к себе, словно это был мой последний шанс. Впрочем, это и был мой последний шанс.

     - Может, есть другие предложения?

     - Может, сначала поговорим? – поднял бровь он. Завтра будет еще больней. Не мне одной, и от этого стало еще хуже. Страх, боль, желание, какой-то трепет внутри – слишком. Для меня это слишком.

     - Неа, - я потянулась к его губам.

     - Уйдем? – прошептал он мне в шею, когда я смогла оторваться.

     - Неа…

     

     Со мной никогда такого не было. В тот момент, стала понятна разница между двумя парадоксами – что есть «занятия сексом», а что «занятия любовью». «Любовью» - я занималась в первый раз в жизни. Не потому, что первый раз на пляже и не в помещении, а в том, что вообще это вообще было все иначе. Иные движения, поцелуи, вздохи. Иные ощущения. Вроде бы ничего особенного, а сладко так, что хочется выть. Вроде бы быстро, но время течет медленнее, чем ты его осознаешь. Вроде бы тихо, но мириады звуков в тебе, в нем, вокруг звучат так громко и мелодично, что хочется петь. Вроде бы неудобно, но все внутри нежится и трепещет от каждого порыва, что хочется еще.

     Топчан, парк.

     Я чувствовала себя языческой вакханкой с компании дикого фавна.

     

     В номер он занес меня на руках. Страха встретить кого-то уже не было. Больше ничего не было. В душе было слишком тесно, раковина шаталась, когда я пыталась за нее ухватиться, сушилка для полотенец просто рухнула вниз. Кровати жалобно попискивала.

     Под утро он меня все-таки спросил:

     - Почему?

     - Почему я здесь? – промурлыкала я, пытаясь уйти от ответа.

     - Что с тобой случилось? - настоял он.

     Я отвернулась и долго смотрела в стенку. Он спрашивал не о том, и я это понимала.

     - Я думала, что хорошо держусь.

     - Прекрасно, но я помню тебя другой. Когда-то ты меня вернула к жизни, я правда твой должник.

     - Почему?

     - Не знаю, просто однажды проснулся и понял, что я с удовольствием думаю о новом дне. Чтоб с тобой встретиться. Только ты ушла на очку.

     Я рассмеялась. И смирилась перед откровенностью.

     - Что ты хочешь знать?

     - Я знаю, что у тебя было двое малышей… Где второй?

     - Умер. У меня на животе. Родился и умер, - я старалась говорить спокойно, но за слезы, струящиеся из глаз, в первый раз не было стыдно. Поэтому добавила, - я так кричала.

     -Не спасли? – он обнимал меня и это успокаивало. Не так, как обнимал Темыч, а еще родней.

     - Не знаю. Меня накачали чем-то. Последнее, что помню – полные ужаса глаза мужа, который держит Дашку на руках.

      Он помолчал и все-таки спросил.

     - Почему?

     - Представь, что тебе отрезали ногу, руку, глаз…Привыкаешь. Можешь жить. Но все становится иначе. Только не говори мне, что он там, на небе работает ангелом, как мама или, что я спасся от великой беды, как говорит Марат, если вообще об этом говорит. Я от этого свирепею.

     - Не буду. А нужно что-то говорить? – он положил подбородок мне на голову. Было приятно. Слишком.

     - Лучше – нет.

     Мы опять помолчали.

     - Мысль о банальной послеродовой в голову не приходила? – уточнил он.

     Я ухмыльнулась и повернула к нему лицо.

     - Темыч меня даже к заведующему своему возил. В первый раз за все время нашел точку соприкосновения с мамой. Колеса мне прописали, но не помогло.

      - А ты их пила?

     - Нет.

     - Дальше обычно спрашивают, не помог ли уход за выжившим ребенком, да?

      - Да. Помог. Я привыкла жить без одной руки. Но никто не запретит мне вспоминать о нем.

     Он держал меня на руках и укачивал, как маленькую, а я засыпала в лапах самого уютного медвежонка на свете.

     Часть 2. Рим.

     Есть свое очарование в безрассудности.

     Сергей Лукьяненко, «Черновик».

     

     1. Я проснулась с мыслью, что мне хочется слиться с толпой и туманом, исчезнуть в какой-то только мне известной норке, долго стоять в пробке, или в очереди в супемаркете. Попыталась безуспешно нырнуть в приснившийся ночью сон, все-таки отодрала тело от кровати и тихонько улизнула из детской. По пути сгребла в сумку еще ночью распечатанные дневники, вперемешку с очередной кипой любовных переживаний из фанарта. На 20 минут дольше в ванной, но я таки нарисовала себе «классический дневной фирменный а-ля медунивер» - много разных оттенков тонального крема, серая тушь для невероятных ресниц, бесцветный блеск на губах. Накормив народ завтраком, влезла в старый серо-розовый пуховик, белые, еще декретные сапоги без каблука, шапку с бубоном. Пацанка. Студентка. Сегодня мне не хотелось быть другой.

     В разношенных сапогах я передвигалась гораздо живее, и, уже выйдя из троллейбуса, поняла, что никуда не спешу. В больничном парке было красиво. Деревья, покрытые вчера толстым слоем льда, сегодня оттаивали, и вода стекала вниз. Мерно капало с крыш. Стая воронья оглушала хриплыми окриками. С грохотом обрывались сосульки. Под ногами противно хлюпало. Обычная наша зима. День мороза, десять – воды. Около нашего отделения стояла скорая. Совсем не странно. В такую погоду хочется даже здоровому заболеть, чтоб потом долго и нудно маяться бездельем.

     У поворота меня обогнала тетя Маша, бессменная сестра-хозяйка уже лет …сорок? Ей под семьдесят, больнице в этом году юбилей. Грузная, полная, с подведенными глазами и накрашенными губами, непокрытой головой. А ведь красивая была когда-то тетка. Даже в любовницах у начмеда, который до мамы был, походила. Тот тоже был красавец, каких поискать…

     - Марья Ильинична, куда так быстро? Скользко же!- окликнула я ее.

     - Ой, Аллочка, ты? – она остановилась, поджидая меня. – А я думала, что за девочка к нам идет, неужто, Шеф все-таки разрешил студентов пускать.

     -Неа, это всего лишь я, - последнее время подобный эффект льстил несказанно. Я старею. Чувствую это. На Новый год даже подарила себе первый крем для век и прятала его в «рабочей» косметичке, которую всегда носила с собой. – Да, и не пустит он студентов. Мы слишком долго делали ремонт.

     - Да, это да, - счастливо улыбнулась женщина и фамильярно взяла меня под руку. Студенты были головной болью всех старших и санитарок больницы. Их не было только у нас и в физиотерапии, и Марья считала это поводом для зависти к своей персоне. Я подхватила ее крепче. Она была для меня тетей Машей еще, когда я и в школу не ходила. - Как думаешь, премию нам в этом году дадут?

     - Дадут, - успокоила я ее. – Вчера шеф подписывал на ВКК.

     - Ох, и хорошо. Правнучка платье выпросила, как у Барби, заказала у соседки, чтоб из Турции привезла. Розовое, все в бантах, загляденье.

     - Здорово, - кивнула я, стараясь удержать нас обеих на льду. - И я хочу внучку. Розовую и в бантах.

     - Какая тебе внучка, деточка, тебе еще одну дочку хотеть положено, - усмехнулась Ильинична.

     - Неа, - отмахнулась я, передернув плечами. – Не в этой жизни!

     - Такая уж наша женская участь, деточка, - без особой связи проговорила она, мы подошли к порогу, Ильинична ухватилась за поручень и отпустила меня.

      В отделении было уже суетливо и шумно. Больных будила ночная смена, раздавали лекарства, доделывали уколы, собирали анализы. Я юркнула в раздевалку, стряхнула воду с пуховика, сменила сапоги на балетки, накинула халат и полетела сквозь прохладный коридор в теплый кабинет, здороваясь и улыбаясь. Тут даже сама атмосфера настраивала на умиротворение.

     

     Это было роскошью – отдельная, собственная, единоличная каморка. Когда-то тут была подсобка, но во время ремонта провели воду, поменяли окно, и сюда вместился мой стол со старым компьютером, стулья для меня и пациентов, тумба и три горшка с цветами. Я даже на стенку ничего повесить не могла, кроме двух морских фотогрфий- сбивала, когда пробиралась к столу. Зато тут были мои владения. На заставке в компе висела лукавая Дашкина мордашка, на подоконнике – моя чашка, самолично привезенная из Вены с королевой Сисси, в тумбе спрятанный от пожарников и шефа электрочайник и тепловентилятор. В огромном королевстве нашего блока это были мои личные и горячо любимые чертоги.

     Вообще-то королевство делось на три части.

     На первом этаже прям со скорой, такси или троллейбуса можно было по пандусу въехать в санпропускник, от него начиналась кардиореанимация, где командовала мать Вадика. Я ее обожала. В противовес моей маме – тихой, щуплой, внимательной и беспощадной, Петровна была грузна, громогласна, цепка и лояльна ко всем. Мне с ней было уютно, и работать я не боялась, но вопрос о том, чтоб работать в ее отделении после интернатуры даже не обсуждался. На мой робкий писк не было никакой реакции. «Это не женская работа»,- пыхча сигаретой отвечала Петровна. То, что командой из пяти мужчин командовала дама, никто в расчет не принимал. Но даже я понимала, что после массажа сердца у Вадика остается сил куда больше, чем у меня, не говоря уже о прекардиальных ударах или переносе тяжестей.

     На втором этаже было отделение «средней тяжести», там работала Светка, а заведовал ею старый плут дядя Боря. Вторая врачебная ставка была свободна, подозреваю, что он прятал ее для Антона, но Петровна его уже не отдала бы.

     Через длинный переход оттуда – гордость тети Маши, настоящий зимний сад, с всегда включенным фонтаном из китайской сувенирной лавки и канарейками, начиналось мое отделение. Оно было маленьким, всего 35 коек и очень уютным. Почти санаторно-курортным, как последний этап долечивания инфарктников перед выпиской в большой мир. С палатами максимум на двоих и персональным душем, с телевизорами и диванами в холлах.

     Естественно, оно было очень блатным. Пришлых, с улицы пациентов сюда не попадало, интернов, студентов тоже. Так повелось еще с советских времен. Каким-то чудом заведующей, Розалии Исаакавне- и никак иначе, Розой называл ее только внук, удалось его сохранить в перестроечные времена, а Шефу довести этот мирок почти до совершенства. Сюда я и попала после интернатуры, сюда вышла после трехгодичного заключения декретом.

     Свою работу, этот насквозь искусственный даже для обеспеченных и влиятельных людей мирок, я любила. Тут все были доброжелательны и милы, тут никто никогда не повышал голоса, тут никто никогда не проходил мимо тебя без улыбки. Не знаю, как уж Розе это довелось устраивать, но самый ужасный разбор за время моей работы она устроила молоденькой девочке, которая пришла работать санитаркой и тайком курила в туалете. «Я тобой разочарована»- очень тихо произнесла заведующая. Девчонка бросила курить.

     Кроме меня из врачей, здесь работала еще одна дама, которая была ровесницей Розалии, с которой она делила свой обеденный чай и сплетни. Последние несколько месяцев она тяжело болела, и Роза не надеялась на ее выход. Чай гордо пила в одиночестве, но я не сердилась. Если у меня и выдавалась минутка, я предпочитала «солитер» и «ахмад» в пакетиках сплетням и чайной церемонии.

     Утром мы неспешно делали обход в компании свиты, потом обсуждали больных, писали новые назначения. Я с гордостью для себя отмечала, что с каждым днем ее нравоучения становятся все короче, а историй в моей стопке - все больше.

     Под нашим отделением была физиотерапия, и это было очень удобно, особенно после гидромассажей подняться наверх в палату и отдыхать. Пациенты это любили. Раз в неделю нас всех собирал Шеф, в 11 часов, в маленьком конференц-зале около санпропускника, для разбора больных, раздачи тумаков и пряников. Раз в месяц мы ходили в главный корпус на общеклинические конференции. В отличие от всех остальных, моя Роза ходила всегда, считая это дело почти таким же важным, как утренний обход. Два раза в месяц у меня было дежурства. График дежурств составляла начмед единолично, все возможные изменения нужно было с ней согласовывать и оправдываться, как пятиклашке - даже заведующим. Обычно свой график я получала дома, но сейчас предки нежились на курорте в Трускавце, и пришлось вырвать минутку перед конференцией и бежать вниз.

     График лежал в санпропускнике, под стеклом на столе где врачи писали первичные осмотры. Я кивнула Маше и Ольге - дежурным сестрам, и просто близняшкам в придачу. В закоулке у окна, где стоял злополучный стол, слышалось приглушенное женское хихиканье. Вещь недопустимая для санпропускника.

     Я подняла бровь, Маша развела руками:

     - Интерны.

     

     2.

     - Что за шум, а драки нет? – иронично поинтересовалась я и оперлась о косяк, обомлев. За столом сидел Антон и, сохраняя серьезность на лице быстро строчил историю. Две девицы, с распущенными волосами, длиннющим маникюром, в расстегнутых халатах, беспрестанно хихикая, сидели с двух сторон от него.

     Хотелось думать, что во мне просто проснулась дочь начмеда. Я разозлилась на саму себя за утренний макияж, с которым я тоже похожа, как я надеялась, на девчонку.

     Девицы смутились, но не на долго. Брюнетка, почти хорошенькая, если бы ее умыть поджала розовые, сочащиеся блеском губы:

     - Никаких драк.

     - Давно на интернатуре? – продолжала я свой допрос.

     - С утра, - продолжала дерзить брюнетка.

     - Кто куратор?

     - Борис Федорович, - шатенка с укором взглянула на подружку, но та продолжала смотреть на меня с вызовом.

     Я скривилась.

     - Он не попытался вас умыть? – бесстрастно продолжала я. Антон скривил губы в ухмылке, не отрываясь от истории.

     - Нет, - растерялась девушка.

     - Расчесать?

     - Нет, - еле слышно прошептала ее подружка, потому что у той пропали слова. Что-то, а стерву для личного пользования мама хорошо воспитала.

     - Застегнуть на вас халаты?

     Девчонки покрылись румянцем и застегнулись. Я сменила гнев на милость. Антон откровенно смеялся.

     - Доктор и как вы умудряетесь работать в этом филиале «Рима»? – так назывался модный клуб в двух остановках от больницы и универа. По крайней мере, три года назад, когда я там еще бывала, он еще был самым востребованным.

     - С трудом. Заставить себя работать в цветнике…

     - Когда я дежурю, посмотри, пожалуйста., - вряд ли бы я отлепила себя от косяка.

     Антон сдвинул историю.

     - 13го и 28го.

     - Спасибо.

     - Девочки, если попадетесь на глаза заведующей этого доктора она вас точно умоет, - предупредила я, собираясь уходить. – А еще острижет ногти и волосы. Если нет заколок, подниметесь ко мне в тройку, выдам.

     В санпропускник ввалился Вадик.

     - Алечка, солнышко мое… - попытался он меня обнять.

     - Можно мне заколку? – робко спасла меня брюнетка.

     - Пошли, - милостиво согласилась я. В переходе, я не удержалась от последней колкости.

     - Между прочим, тот, который обозвал меня «солнышком» - не женат.

      Брюнетка сначала недоуменно подняла брови, а потом улыбнулась.

     - А меня зовут Аллой Владимировной, но если нет больных или заведующих – просто Аллой. А тебя?

     

     В конференц-зал я пришла одной из последних с любимой фиолетовой папкой под мышкой. Вряд ли мне удастся что-то написать или прочитать, но как-то так мне всегда было уютнее. Обычно я сидела на последнем ряду, со Светкой, если мне везло, и Вадик не занимал для меня место раньше. Сегодня мне не везло в тройне. Светка пришла с заведующим, Вадик сел на мое любимой место в компании двух интернесс- куколок, и место было свободно только рядом с Антоном. И даже последний мой спасительный круг – мама, нежилась на курорте. И на ряду хирургов не было моего сокурсника Лешки.

     Ну-ну.

     - Приветствую, док, - я села, по-ученически сложив папку и руки на коленях.

     Антон улыбнулся. Ему было весело. Он едва сдерживался, чтоб не рассмеяться. На его коленях лежала почти такая же, как у меня папка, только черная, а на шее висел фонендоскоп.

     - Я опять твой должник, Алька.

     Живот скрутило так, что, кажется еще миг – и я потеряю сознание. Стараясь не хмуриться, и не выдать, что сантиметры брони медленно плавятся, я хихикнула.

     - Опять?

     - Что ты им сказала?

     - Кому? – я плотнее вдавила папку в живот и выдохнула. Нужно было влить в себя утром что-то еще, кроме кофе с молоком и тоста.

     - Куклам.

     - Интернам что ли? – медленно доходило до меня.

     - Ага.

     Я обернулась. Наташа, вполне милая с хвостиком и вытертыми губами, почти млела рядом с чудовищем, а он упивался своей значимостью.

     - Секрет фирмы, - улыбнулась я.

     - Ты - моя спасительница.

     Он проговорил это, пристально глядя мне в глаза, словно наслаждаясь каждым слогом. Оказывается, их карий цвет был не абсолютным, радужку то и дело прорывали почти желтые лучики.

     Дьявол.

     

     Меня вернул в мир Шеф, поднявшийся на трибуну и потребовавший тишины.

     Пока он читал свои отчеты из министерства, рассказывал о планах реорганизации и представлял фирмачей, с которыми нам предстояло работать, я тихо корежилась. После командировки мне еще ни разу не было так больно и так… У меня опять все стояло перед глазами. Ночное море, утренние чайки, Темыч… Пустынный пляж, темный парк, клен перед гостиницей. Калейдоскоп обрывков. Ведь я хорошо держалась. Заперла эти воспоминания на ключ, наглухо заперла.

     Постепенно я погружалась в ступор, Шеф начинал уставать. В зале все чаще раздавались смешки и тихий гул разговоров. У кого-то забренчал телефон. Еще минут десять и снова в норку.

     Из забытья меня вывел едва слышный шепот. Антон смотрел на меня и протягивал плотный конверт из коричневой бумаги.

     - Это тебе.

     - Что там? – прохрипела я.

     - Увидишь, - он уже не улыбался, был серьезен, но чувствовалось, что его прекрасное настроение так и рвется наружу.

     - Поэма? – непонятно с чего продолжала интересоваться я.

     - А ты хотела бы ее получить? – улыбнулся он.

     - 1:1, - растерявшись в конец, я взяла конверт и повернула его, чтобы открыть.

     - Открой, когда сама будешь, хорошо? – попросил он, и я просто провела рукой по заклеенной липкой ленте.

     Шеф прощался.

     Я спрятала конверт в папку и осталась ждать Розу, которая медленно шествовала ко мне. Антон резво помчался в отделение. В кармане промурлыкал фирменный рингтон моей неубиваемой «нокии».

     -Привет, любимая, ты как там? Извини, Дашку отвел, просто раньше позвонить не успел…

     Марат.

     3. Марат появился в моей жизни в момент наивысшего душевного подъема. Я побила рекорд собственной матери и сдала на летней сессии на пять с отличием фармакологию, патанатомию и пропедевтику. В знак благодарности она мне разрешила немыслимое – стажировку на три недели в Чехии вместо производственной практики в университете. Отец был не против. Я парила в каком-то заоблачном мире, где ангелы пели прокуренным голосом старого профессора по фармакологии: «с вами так приятно поговорить о предмете»… Вылетев из паспортного стола с новеньким, хрустящим загранпаспортом, я буквально сбила с ног молодого человека, который шел мне наперерез. Он не удержал меня, я разбила коленку и вымазала кровью его песочного цвета костюм. Он не сердился. Он сыпал комплиментами и проводил меня домой - наш дом был совсем рядом. Я еще не разобралась, нравится мне он или нет, а Марат познакомился с моими родителями, нашел за символические деньги бригаду строителей, чтоб сделать ремонт на кухне,о котором мечтала мама и играл с отцом в шахматы. Он был депутатом районного совета и в общем - то неглупым парнем.

     В Чехии я влюбилась.

     Его звали доктор Стефан, и он был ожившей картинкой моих девчачьих грез. Высокий, с мальчишечьей немного угловатой пластикой, порочным взглядом безупречно миндалевидных лукавых цвета темного виски глаз, четко вылепленными скулами и длинными музыкальными пальцами. Когда он смотрел на меня, я продолжала летать в самой волшебной в мире стране, где живут подобные небесные создания, где я – самая замечательная принцесса, и королю так приятно поговорить со мной о предмете. Я любовалась им, словно он был коктельным платьем в витрине магазина на Первой линии, стоившей столько, сколько наша новая кухня с ремонтом и техникой, безо всякой надежды примерить. Я украдкой фотографировала его, виновато улыбаясь, когда он это замечал. Я понимала из его чешского слов пять, а он – слов десять из моего английского.

      Ничего другого из трехнедельного путешествия я не запомнила. Острава, где я жила, Прага по выходным в компании куратора , какой-то замок, куда мы ездили после занятий – все прошло мимо. Дома я рассматривала фотографии и не верила, что я сама их сделала.

     Доктор Стефан был гомосексуалистом.

     Девушки в любой форме его не интересовали.

     Недосягаемый, словно, в самом деле, вампир.

     

     Когда я вернулась, мама быстренько выбила из моей головы всю эту чепуху. Начался новый семестр, мой самый первый цикл кардиологии. Господи, хохотал Темыч, когда я ему все рассказала. «Влюбиться в педика! Ты еще хуже, чем я!» Но, понимая абсурд происходящего, я не спорила с ним. Просто на два дня замолчала – и он приполз почти на пузе, умолять о прощении.

     Влюбленность постепенно вытеснялась пониманием, что это мой цикл, мои болячки, мои больные. Я называла порок, еще не успевая до конца пропеть про себя его мелодию, я видела ишемию на ЭКГшках раньше, чем дочитывала их до конца. Отец тогда где-то в магазинах медтехники выискал мне подарок – муляж сердца, на подставке, который разбирался по камерам, и я часами с ним играла по ночам. Где-то в тот период, когда я перестала пугаться, обнаруживая Марата на кухне, он сделал мне предложение.

     Я отказалась. У меня даже мысли не было о том, что я должна поступить иначе, до тех пор, пока об этом не узнала мама. Она проговорила со мной всю ночь. Она, пожалуй, впервые в жизни вынудила меня плакать. Но даже она не смогла заставить меня позвонить и извиниться.

     Примерно на год, к моему облегчению, Марат исчез. То есть, я его не встречала. Разговоры о нем или о его письмах, которые он писал моей маме в «одноклассниках», его постоянное сравнивание с Темычем, которого мама не любила, подсознательно приходя в панику, что я выйду замуж за него, всего лишь студента-медика из маленького городка. Перспективный Марат был верхом ее стремлений. Отец не вмешивался в эти разговоры, но Марат и ему нравился.

     Непостижимо, но за весь следующий год у меня не было, ни одного романа, знакомства, даже легкого флирта. Сейчас- то я понимаю, что мама готовила площадку для будущего, о котором она для меня мечтала, но тогда я начала искать в себе изъяны. К тому моменту, как мы опять «случайно» встретились, я уже не была столь бескомпромиссна.

     Еще два года мы встречались. Он снисходительно относился к моей увлеченности учебой, мог даже в выходной отвезти в библиотеку, или мой любимый книжный магазин в супермаркете на окраине города. Он водил меня в кино, и единственный из парней моих одногруппниц - не брезговал театром. Познакомил меня с мамой и та ко мне благоволила.

     Темыч его не переваривал, словно знал, что Марат называет его «подружкой», не смотря на мои психи, но свое отношение не комментировал, а так как они практически не встречались, все оставалось, как всегда.

     Он едва не чокнулся от счастья, обнаружив, что стал моим первым мужчиной, и принял это за безусловное доказательство любви к нему.

     Второй раз я не отказалась.

     Была пышная свадьба. Мои гости оробели и вели себя почти прилично. Я тихо выла, чувствуя себя огородным пугалом и боясь пошевелиться в пышном и безумно дорогом платье. Только, когда стемнело и даже самые почетные гости стали веселыми, Темыч принес мне виски в чайной чашке и меня отпустило.

     Медовый месяц мы провели, путешествуя по Европе. Мой робкий запрос о море был категорически отклонен. Это немодно. Путешествие было непривычно комфортным, от чего я робела и терялась. Компания его друзей, которые изо всех сил пыжились, пытаясь показаться знающими и бывалыми за границей людьми, меня рассматривала под микроскопом, но даже когда одному из них я купировала приступ холецистита, меня не приняли за свою. Бесконечная череда музеев, картинных галерей, выставок. Фирменные блюда в богатых ресторанах по вечерам. Однажды, я все- таки сбежала в макдональдс, а потом долго бродила по улочкам Вены, а, когда вернулась, меня ожидал первый грандиозный скандал.

     Марат с удивившем меня спокойствием переехал в родительский дом и вечерами они с мамой планомерно что-то вычерчивали, рассчитывая как они перестоят наш дом и где будет детская. Тихие семейные будни. Каюсь, я тогда расслабилась. Пропала на интернатуре, где так уставала, что вечерами мне было уже все равно. Как бы это не бесило Марата, против тещи он не пошел, а та откровенно гордилась моими успехами, отзывами Петровны и Шефа.

     Только беременности я ждала с нетерпением. Я мечтала о ребенке, как о спасении от грызущего внутри одиночества. Ведь мне тогда будет, кого любить, и кто-то будет любить меня – безусловно, а не потому, что я оправдываю надежды.

     Когда я сделала УЗИ, и выяснилось, что детей будет двое, Марат стал депутатом городского совета. За неделю к дому достроили пристройку и в ней огромную детскую.

     

     Я не хотела идти с ним рожать. Я честно, рассматривала кандидатуру Темыча, или подружки-гинеколога, или мамы. Мне не было стыдно или страшно, но я не хотела – и впервые в жизни закатывала громогласные истерики дома. Меня жалели, успокаивали, дарили новую игрушку. В конце концов, я устала. Я продолжала до последнего носиться на занятия, спорить с Вадиком, сдала экзамены, потом вышла на работу, что-то читала, вязала какие-то маленькие красивости для детей. Однажды, наперекор Марату, сорвалась и поехала на своеобразную встречу выпускников в соседний городок. Мне до паники хотелось увидеть Темыча, поплакаться ему. Темыча вызвали на дежурство в тот день, и мы не встретились.

     На роды я пошла, как на праздник. Я знала, как дышать, как двигаться, какие упражнения выполнять. Только почти сразу все пошло не так, как меня учили. Я терпела боль, хоть и поскуливала, но внутри с каждой минутой мной овладевала паника. Беспричинная, захлестывающая паника. Марат ходил за мной следом. Ему то становилось плохо и я утешала его, то он пытался уговаривать меня потерпеть в ответ на мой скулеж. Через несколько часов в родзал ворвалась стайка студентов и моя преподавательница, быстренько провела осмотр, покрыла отборным матом бригаду и приказала стимулировать. Схватки стали такими, что мне стало на все плевать, я орала. Дашка появилась первой, маленькое сморщенное создание розово-фиолетового цвета, перевернувшее мою жизнь. Марат, свалившийся в обморок от моих криков, когда ….потом поучал меня, что моя жизнь теперь – это она и точка. Я очень долго в это и сама верила.

     

     

     4. За день, пока я осматривала новых больных, писала истории и дневники, мой кабинет сузился до папки размера А4, в которой лежал коричневый конверт. Открыть его сил не было никаких. Одна я никогда не оставалась, уже в силу того, что в отделении запертых дверей не признавали, и мог зайти кто угодно. Живот по-прежнему болел, словно туда напихали горящих углей, виски раскалывались, и, когда до конца дня оставалось меньше часа, я вдруг осознала, что если я останусь на работе еще несколько минут, то просто сорвусь. Пришлось идти к Розе и отпрашиваться. Я очень редко это делала, так что она спокойно меня отпустила.

     К вечеру на улице весь вчерашний лед превратился в воду и грязь. Красоты уже не было, было промозгло и мрачно. Какое-то неясное воспоминание крутилось в голове, когда я садилась в троллейбус. Рим… Конечно же.

     Через две остановки я вышла и быстренько помчалась в клуб.

     

     Днем там работало только небольшое кафе на первом этаже бывшего университетского общежития, а длинное подвальное помещение, стилизованное одновременно под античные развалины и современную дискотеку было заперто.

     Кафе меня утраивало. Я села в самый угол, заказала себе кофе и пирожных, потянулась за сумкой. Едва мне хватило сил достать конверт, мой заказ уже стоял передо мной. В зале больше никого не было. Я вытащила столовый нож из салфетки и подрезала конверт.

     Там были фотографии.

     На первой я сидела на топчане в день приезда, когда сбежала от Вадика, и добралась до моря. На лице – смесь щенячьего восторга и умиротворения, волосы выбились из заколки, все тело застыло в каком-то порыве бежать дальше, даже не бежать, а лететь. С таким выражением лица, я, пожалуй, дома могла бы оказаться только у Дашкиной кроватки, но вряд ли бы там я оказалась такой… Живой и красивой. Да, черт возьми, я готова была это признать. В тот момент я была живой и красивой.

     На второй – я, опустившись на корточки, обнимала Светкиного сына и показывала ему какую-то точку в сереющем над морем небе. Дома был старый телескоп, и отец в детстве мне часто показывал звезды. Некоторые я запомнила и могла найти и сама. Этими знаниями я тогда беззастенчиво хвасталась перед мальчишкой. У нас обоих были сосредоточенные и лукавые лица. А ведь я обещала его свозить к лошадям и забыла.

     На третей я шла вниз к набережной, тем самым жемчужным утром. Обхватив плечи руками, лицо расслабленное и усталое. Изумленное и …счастливое.

     На четвертой я спала следующем утром у Антона на постели. Лица не было видно, только волосы, рассыпавшиеся по спине и часть одеяла, спрятавшего ягодицы.

     Я до крови прокусила губу, рассматривая их, и теперь глотала сочащуюся струйку крови.

     В тот миг я осознала, что иногда слезы действительно «брызжут» из глаз. Мои не текли, они выстреливали и беспрестанно капали на матовые снимки.

     Дрожащими руками, я вытянула из сумки телефон. Его номер шел третим, после «а мамы» и « а воспитатель дс».

     - Скажи, и за что ты так со мной, а? – мне казалось, что я кричу, но это был едва слышный шепот, скорее шипение. – Думаешь, если я буду ходить на работу для встречи с тобой, будет легче? Или что будет продолжение? Или что это все значит больше, чем курортный роман?

     Он молчал в трубке так долго, что я стала задыхаться от мысли, что могла спутать номер.

     - Ты в кабинете? – наконец, раздался голос в трубке, и я выдохнула почти с облегчением.

     - Нет.

     - А где? – продолжал настаивать он.

     - В «Риме». Тряхнула молодостью. Только через пять минут меня не будет, не надейся.

     Я захлопнула трубку и сердито уставилась в окно. В животе клокотали два глотка кофе. Проклиная себя за несдержанность, я смотрела в окно и не глядя, выискала еще один номер.

     - Темыч?

     -У?- ответил на редкость серьезный друг.

     - Что мне выпить, чтоб успокоиться?

     - Водки, - отрезал друг.

     - Я серьезно, - продолжала стирать слезы по щекам я. Странно, но голос был почти обычный, спокойный.

     -А ты где?

     - В «Риме».

     -Тряхнула стариной? – в голосе промелькнул проблеск любопытства.

     - Молодостью, - поправила я.

     - В «Риме»…, - я почти видела, как он морщит лоб в раздумьях. – В «Риме» был коктейльчик под именем «Кома». Закажи два. Будешь в ступоре до ночи, но совсем не пьяной.

     - Темыч, я вообще таблетку просила.

     - На фига тебе та химия? – ответил доктор-психиатр. - Добрый друг плохого не посоветует.

     - Ладно, - смирилась я.

     - Ты что продолжаешь себя жалеть? – после паузы спросил он.

     - Ага, - в ответ на мой кивок появился официант. – Три «комы» и счет, пожалуйста.

     - Три много.

     - Две не возьмут, - я спрятала фотографии в конверт и его под кипу распечаток в папку.

     - Что здоровый секс на отдыхе не помог?

     - Иди к черту, мой добрый друг.

     - Что секс продолжился после отдыха?

     - Темыч…

     - Я - поддонок и этим горжусь.

     - Темыч, я, кажется, его люблю. Можешь, посмеяться по этому поводу.

     Три малюсенькие рюмки с полосатым содержимым и появились на столе. Пока Темыч молчал, я успела выпить две из них и расплатиться с невозмутимым официантом.

     - А я с работы увольняюсь, - наконец произнес он.

     - Чего? - приятная на вкус смесь и впрямь была что нужно. По пищеводу уже растекалось спокойствие, а руки перестали дрожать.

     -У моей жены зарплата в пять раз больше моей. Еще вопросы будут?- неожиданно зло отрезал он.

     - Что ты будешь?... – опешила я, удивившись, что он не шутит.

     - Паровоза помнишь? – это был его бандитского вида одноклассник, который когда-то месяц прожил безвылазно в его комнате в общаге, прячась от каких-то других бандитов.- Предлагает на двоих шахту взять в аренду.

     - А Катя? – не нашлась, что возразить я.

     - А Катя советует, как это сделать юридически грамотно…

     - О, Господи…- прошептала я.

     - Да ну его к чертям собачим! – гаркнул Темыч. – ты это…глупостей там не наделай, а? Очень тебя прошу.

     

     Антон не узнал меня в розовой куртке и шапке с бубоном. Его машина свернула в проулок, где прятался «Рим», а я осталась, погрузившись с головой в приятный алкогольный ступор, дожидаться троллейбуса.

     5. «Кома» оказалась потрясающей штукой. Сознание оставалось ясным, настроение безоблачным, воспоминания не роились в мыслях. Может быть, это был странный эффект плацебо из-за слепой веры Темычу? Не знаю, но меня он устраивал. Я даже не порезалась, пока готовила ужин, а Марат с Дашей носились по дому. Потом, скрутившись в ванной, с упоением пересказала маленькой принцессе новый хит – мультик про Рапунцель. Вдруг в три года Дарья стала верить в любовь и стесняться папу, хотя раньше купалась только с ним. Деда не выгоняла, что было поводом для обид, но ему и бабушке еще три дня балдеть на курорте, и она усиленно делала вид, что не скучает и не интересуется, какие ей привезут подарки. Только звонила им раз по десять за час. . Неясную тошноту я списывала на вечное наспех проглоченное кофе и мысленно обещала с завтрашнего дня начать есть овсянку на завтрак.

     Когда Дарья угомонилась и заснула с плюшевым кроликом в обнимку, я безропотно уступила Марату, чувствуя одновременно себя виноватой и преданной. Потом он долго гладил меня, и я почувствовала, что «коматозный» эффект уже не ощутим. В животе закипели страсти, и захотелось плакать. Я сползла с дивана и заперлась в ванной.

     - Ты не простыла? – спросил он, увидев, что я выхожу, закутанная в самый теплый халат.

     - Да нет. Просто замерзла.

     - Дома пекло, - он лежал в одних трусах с книжкой на диване, на котором спал каждую ночь после рождения Даши. Спать, вслушиваясь в детское сопение, было одним из величайших моих удовольствий и повинностей.

     - А мне холодно.

     После ванной живот почти перестал болеть, только едва-едва неприятно было в правом нижнем углу. Правом нижнем углу.

     Я вернулась в ванную, посмотрела на свое горящее лицо в зеркало, распахнула халат, с силой нажала под пупком. Стало легче. Резко отпустила руку и задохнулась от боли и хохота.

     - Марик, - позвала я мужа. – Звони срочно маме, пусть приезжает к нам ночевать.

     - Зачем? – удивился он.

     -Мы едим в больницу.

     - С чего бы это? – не отрываясь от книжки, продолжал бурчать он, думая, что я шучу. – Ты только что оттуда.

     - У меня аппендицит, - улыбалась своему отражению я. Я никакая не влюбленная идиотка. У меня просто аппендицит и температура 39, как минимум.

     - Смеешься?

     - Ничуточки.

     - Ну, так утром поедим, давай спать, - ответил он. – Дашку отвезу в сад, потом тебя.

     Я разозлилась и безропотно ушла.

     На кухне дозвонилась любимой свекрови и объяснила ситуацию. Она обещала быть через полчаса. Забрала в ванной бритвенный станок и зубную щетку с пастой. Перевернула шкаф, нашла любимую футболку, которую носила еще в школе, тапочки, полотенце, вытянула с полки в детской недочитанные «сумерки», поцеловала спящее сокровище. Быстренько довела порядок на кухне до состояния «идеального порядка». Когда Марат соизволил сползти с дивана, чтоб выкупаться перед сном, я была уже в джинсах и водолазке, складывала в сумку расческу, мягкую резинку для волос и вызывала такси.

     - Ты куда? – удивился он.

     - На операцию, - удивилась вопросу я.

     - Ты спятила? Ночь на дворе. Сказал, утром отвезу.

     - Ну, если тебе плевать, кто будет растить дочь, весь остаток ее жизни, то мне – нет, - окончательно рассердилась я.

     -Не понял?- Он действительно идиот? Пришлось объяснять, как объясняла бы Даше.

     -Марик, у меня аппендицит. Если б я так не… устала, я бы и раньше догадалась. У меня живот с утра болит. Если дожидаться дальше аппендикс может лопнуть, его содержимое, сам понимаешь, что является содержимым кишечника, выльется в брюшную полость, начнется воспаление, перитонит, я могу умереть. Может быть, я бы наплевала на свою жизнь, если бы не Даша, а так, извини, я поеду сейчас. Утром позвоню маме, они вернуться раньше, а пока с Дашей посидит твоя мать и ты, она уже едет.

     - Ты сразу не могла сказать? - посерел и схватился за стенку он.

     -Я тебе сказала, - я пожала плечами и потянусь за белыми сапожками.

     - Я с тобой.

     - Пока ты дождешься мать, я буду уже в санпропускнике. Утром приедешь. С бульоном, кефиром и детским питанием.

     - Зачем детское питание? – опять удивил меня он.

     - Затем, что у меня в животе будет дырка, схваченная двумя швами. Пока не заживет – нужна щадящая кормежка.

     Я хватанула сумку и быстро убежала дожидаться на улице такси.

     Нет, я еще могу понять свою логику, когда я выходила за него замуж.

     Но о чем могла вечерами разговаривать с ним моя мать, я не представляла.

     И о чем буду разговаривать я, приходя в себя после наркоза – тоже.

     Машина быстро неслась по темному городу. Живот, стянутый тугим ремнем, тихо ныл, а вот температура достигла пика, и мне было очень жарко. Вот уж никогда не думала, что окажусь в одиночестве в подобной ситуации. Страха не было. Внутри бурлила непонятная смесь облегчения, трепета и боли. В санпропускник хирургии я вползла, едва переступая ногами. Во время.

     

     Я проснулась, когда кто-то легонько потрепал меня по щеке. Живот не болел, немного тянуло внизу, меня больше не знобило, только неудобно было лежать на спине, ведь я всегда спала на боку. Значит, все позади. Нужно попробовать перевернуться и можно жить дальше.

     - Алька… ты в порядке?

     Тупой вопрос из тупых американских фильмов. Некоторые из них я любила, хоть и скрывала ото всех. «Сбежавшую невесту», например или невозможную «Полицейскую академию». Раз я их помню, значит, я – это я. Приятное чувство. По сравнению с привезенным после меня дедом с кишечной непроходимостью, я - в полном порядке.

     Самые страшные предположения, кажется, начинали сбываться. Голова еще кружилась, но глаза сфокусировались сначала на приоткрытой двери, из которой в палату пробирался неяркий свет из коридора, потом на кафельной плитке у рукомойника, от которой он отражался и бил мне в глаза, потом на белом халате сидящего рядом Антона. Я брежу. Главное, не заговорить с ним. Вероятность того, что это не он, раз я – это я, никто не отменял. Я закрыла глаза. Голос не исчез. Да здравствуют слуховые галлюцинации.

     - Иду по коридору от гипертоника, смотрю, ты на каталке. Я сначала глазам, не поверил, мимо прошел. Потом вернулся к хирургам, они сказали, что ты. Больно?

     После его слов захотелось себя пожалеть. Прикинуться, что мне очень больно, и очень-очень нужно меня утешать и сочувствовать. Обнимать, укачивать, словно маленькую.Но проклятое упрямство заставило отрицательно покачать головой, не открывая глаз.

     - Ты еще поспишь?

     Я кивнула и попыталась заставить одеревеневшее тело перекатиться на правый бок. Тело меня еще не слушалось.

     - Давай помогу.

     Он легко подхватил меня под коленки и спину и переложил на бок. Сразу утихли последние остатки боли и убежденность в том, что это галлюцинации. Сама бы я устраивалась так еще очень долго, а неуклюжий Марик точно бы выдрал торчащие из повязки дренажи. Так учила перекладывать больных обожаемая Раиса Петровна, с минимальным усилием и максимальным результатом. Так я сама бы себя переложила.

     - Спасибо, - тихонько проговорила я.

     - Вот еще. Проснешься – сочтемся, - заверил меня Антон и по-мальчишечьи ясно улыбнулся. Потом легонько растрепал мои волосы и поцеловал в лоб. - Спи.

     

     Мне очень хотелось сказать ему что-то еще, но в необъятных карманах его халата загудел телефон, и док побежал дежурить дальше. Постепенно я опять провалилась в мрачный постнаркозный сон.

     

     6. Мне понравилось болеть. Утром у моей кровати собралась целая делегация, шумная, суетливая и беспрерывно заставляющая смеяться. Хирурги всех разгоняли, но родственники и коллеги все-таки протискивались по одному и пытались меня веселить. Марат скупил все возможные детские консервы и усиленно в меня впихивал. Свекровь приволокла картошку с удушающее вкусно пахнущей свининой и солеными огурчиками, так что пришлось отдать ее в ординаторскую, потому что студенты и врачи, приходящие меня смотреть каждые пятнадцать минут, глотали слюни. Говорили, что хватило на всех. Мама и отец примчались с аэропорта и клялись, что больше никогда меня не оставят одну. Тетка привела кипу журналов и маленькую гортензию в горшке. В обед меня почтила своим визитом немного растерянная и от того еще более сердобольная Роза, с упреками, что я – незаменима в отделении, и сейчас там все наперекосяк. После нее – громогласная Петровна, обложившая шутливым матом и меня и хирургов, что закрыли меня в «покойницкой», чтобы оставить в отдельной палате. Пришли Вадик и Света с еще одной стопкой журналов, теперь уже профильных. Шеф-всезнайка приволок мне букет роз, сунул тайком мне шоколадку под подушку и заодно дал разгон всему отделению за все сразу.

     К вечеру я попыталась встать, держась за стенку доползти до туалета и умыться. Со второй попытки удалось. Даша заливалась слезами, впервые увидев маму в таком несчастном виде, и я разоралась на Марика за то, что ее привел, и отослала домой вместе с родителями.

     Я уснула под его монотонный рассказ о строительстве новых магазинов и клуба, о непонятных сделках и взятках, о тяжелом и изматывающем куске хлеба депутата. Я так привыкла к его откровениям, что мне все это даже перестало казаться смешным.

     

     Через две недели я утроила дома истерику и вышла на работу. Мне еще потакали и сдували пылинки. Живот тянул, я неимоверно похудела, но чувствовала себя бодрой и полной сил. Странно, но еще я чувствовала себя… исцелившейся. Горячка влюбленности, слезы, нелепые обиды – все ушло. Так хорошо не было со времен университета. Иногда придерживая правый бок, я порхала, словно птичка.

     Даша наотрез отказывалась ходить в сад, пока я дома, и однажды днем, когда она спала, я

     достала из сумки фиолетовую папку и фотографии. Со спокойным сердцем их пересмотрела. Со спокойным сердцем приняла, как данность, что Антон следил за мной там, в Крыму, что он увидел меня такой, какой я себя уже забыла. Это ничего бы не поменяло в моей жизни, но что-то внутри сломалось и терзания отступили. Осознание того, что я влюбилась и что мои чувства были разделены, наполнили жизнь совсем другими красками.

     Нет, на работу я бежала, скользя каблуками по льду, тоже не ради него. Я соскучилась по своей работе, по крохотному кабинету и старому компьютеру, по монотонному течению больничной жизни. Я бежала, чтоб окунуться в эту жизнь. Мне ее не хватало.

     Ближе к обеденному перерыву меня вызвал к себе Шеф.

     Я заглянула к Розалии Исааковне, чтобы предупредить, но она, оказывается, была в курсе и таинственно пожелала мне приятного путешествия.

     У кабинета Шефа уже стоял еще один визитер. В помятом после дежурства костюме и чистейшем халате сверху, с фиолетовыми кругами под глазами и прокуренный насквозь, Антон удивился моему появлению. После той ночи, когда меня прооперировали, это была первая наша встреча.

     - Ты уже здесь?

     - Да, не вытерпела долго на больничном.

     Я, покачивалась на каблуках и не могла скрыть улыбку. Словно ребенок, радовалась ему. Мне в тот момент было даже плевать на Маринку-секретаря, откровенно пялящуюся на нас, я готова была кинуться ему на шею. Меня удержал лишь выглянувший из кабинета Шеф.

     - Заходите, дети мои, - пригласил он нас обоих. Тем самым, подчеркнув, что визит неофициальный, тумаков не будет, и можно с легкостью заменить торжественное «Дмитрий Львович» на домашнее прозвище «Шеф», которое он обожал.

     Мне бы насторожиться в тот момент, но влюбленные обычно слепы и наивны. Моя обычная подозрительность и самоедство ушли в отставку.

     Мы уселись друг напротив друга за столом для посетителей, а Шеф оперся круглым упитанным боком о свой стол. Полнота добавляла ему солидности, но он усиленно с ней боролся. Высокий, типичный гиперстеник в очках без оправы, он внимательно осматривал нас обоих. Я, соскучившись за ним, не только как за главным врачом, но и за человеком, искренне улыбалась в ответ. Антон подпер щеку рукой и терпеливо ждал. Он хмурился, но я внимание даже на это не обратила.

     - У меня есть для вас очень приятное известие, - произнес он и замолчал. Дразнится. Львович ухмыльнулся своему коварству и продолжил, держа паузу после каждого произнесенного предложения.. – Мы с вами едим в командировку. За границу. В Италию. В Рим. К Шацкому. На юбилей. За счет приглашающей стороны.

      - Почему именно мы? – уточнил Антон.

     Шеф откровенно удивился.

     - А кого мне еще прикажешь брать? У тебя за год ни одного тумака. А Алка - вообще дочка начмеда.

     - У меня три трупа за ночь, - поставил его в известность Антон. После такой ночи у кого угодно вид будет помятый. Я ему посочувствовала. – Один – не понятный, возможно, недосмотр.

     - Это уже тумаки за этот год, а за предыдущий ты – чист, - отмахнулся Шеф. Любитель хорошо отдохнуть, он весь светился от предвкушения праздника. – Ал, с тебя красивое платье.

     - А визы? – продолжал пытать Шефа Антон. – В Италию их так просто не получить.

     - Щацкий сам обо всем договорился. К нему много гостей летит, он всех будет встречать, устраивать, кормить и поить. Шикует дед, может, последний юбилей в его жизни. Хочет видеть родные лица.

     - Мы его не знали, - отрезал Антон. Я растерялась и подала голос:

     -Когда едем?

     - Официальные даты - с 13 по 16 февраля. Ты отмечала когда-то день влюбленных с Шефом, детка? – ухмыльнулся Шеф. – Италия вздрогнет.

     Антон нахмурился еще больше. Странно, чем могло задеть его подобная шутка. Разве что у него были другие планы на этот день.

     Он, как и я, никогда не носил обручального кольца. По крайней мере, на работу. Я своим только раз похвасталась перед Розой, а еще раз одела, когда устраивала Дашу в сад. Но сейчас я уставилась на его пальцы, в ожидании увидеть там что-то. Не увидела, конечно, но эйфория потихоньку уползала, и я была не в состоянии вернуть ее назад.

     Я поднялась и напряглась изо всех сил, улыбаясь Шефу.

     - С 13 по 16, платье, Щацкий. Я все поняла?

     - Умница, девочка, - скалился в ответ Шеф и пропел почти по-восточному. – Аппендицит не задел твоей красоты и ума, прекраснейшая!

     - Я свободна податься в свои чертоги? Ариведерчи, сеньоре, - не дожидаясь ответа, я утопала назад.

     

     7. Артур Эльдарович Шацкий был светилом еще тогда, когда меня не было в проекте, а мама была школьницей. Блестящий хирург, а может просто бесстрашный, он в условиях обычной городской клиники ставил операции, за которые не брались в нигде, которые были просто на слуху у «знающих» людей, почитывавших западные журналы в оригинале. Одним из первых он начал делать операции на сердце в нашем городе, упрямо отказывался уезжать работать в столицу, упрямо не хотел добиваться званий и почестей, упрямо ничего не брал за свою работу, кроме коньяка, хотя был заядлым трезвенником. Но в чем ему не было равных, так это в настойчивой попытки сделать из нашей больницы передовую и ему это удалось. Он знал всех директоров заводов и шахт в регионе, которые помогали ему в строительстве новых корпусов больницы. Он знал многих инженеров в громадном НИИ, которое занималось разработкой оборудования для этих самых заводов и шахт, а заодно – за разработкой необходимых ему аппаратов и инструментов, многие из которых свято оберегаются и используются по сей день. Он собрал блестящих специалистов, а кого не смог сманить – вырастил с нуля. Шеф был его студентом, потом интерном, перенял неподражаемый стиль работы, раздачу «тумаков и пряников», некоторые утверждали, что даже походку. Что я точно знала, так это то, что всю жизнь почти боготворил его, и карандашный набросок хмурого Щацкого – единственное изображение, украшающее его кабинет.

     Единственное отличие – наш Шеф был женат три раза, а его божество очень долго оставался холостяком. Намекали на какие-то короткие романы, но это были только слухи. Женился он в 54 года. Однажды поехал на симпозиум в Рим и через два дня перевернул с ног на голову всю свою жизнь. Мама рассказывала, что его итальянка была безумно похожа на классических теток с одесского «Привоза» - шумная, колоритная, необъятная. Она искренне недоумевала, как можно было бросить практически с нуля созданную больницу, должность, школу учеников… Но он бросил. Главные врачи после него менялись очень быстро, пока дело в свои руки не захватил вернувшийся из Палестины, куда его забросила бесшабашная молодость и первый развод Шеф.

     Тогда все стало, «как при старой власти». Некоторые утверждали, что даже лучше, но мне все-таки кажется, что это была лесть. Шеф не был гениален. Он лишь сумел внушить всем какой-то патриотизм и гордость за свое место работы, и от этого общественная жизнь больницы покатилась веселей, а финансирования стало больше.

     Целый день я украдкой выспрашивала Розу, и та охотно пересказывала известные ей сплетни о нем. Многие истории я уже знала, но это превосходно забивало мысли и настраивало на рабочий лад.

     Ближе к вечеру, когда уже даже сплетни не развлекали, писанина подходила к концу, а больные разбрелись, кто куда, позвонил Темыч.

     - Староста, - поздоровался он, надолго замолк, а потом выдал: – Я продал половину души дьяволу.

     -Не продешевил? – съязвила я, удерживая под ухом трубку и продолжая набирать дневники на компьютере.

     - Думаю, нет, - он опять помолчал, а потом начал сбивчиво и быстро объяснять. – В общем, мой главный так разнервничался, когда я ему сказал, что я ухожу, что перевел меня на полставки, на прием, и еще полставки в моем же отделении, вроде как консультантом, в совокупности получается суббота и еще несколько часов по вечерам.

     - Здорово, - порадовалась я. – Будешь бандитом в белом халате.

     - А Паров мне ствол подарил. Говорит, несолидно, - он немного помялся и добавил. - А я стрелять не умею.

     - А Катя? – спросила я. Не могла понять сержусь я на Катю или нет, но то, что она стремительно теряла свои плюсы в моих глазах, я уже знала и надеялась, что только в моих. Нет, подозрения, что рано или поздно Темыч бросит униформу меня гложило еще в университете. Родители ему почти не помогали, сомнительных друзей было хоть отбавляй. После выпуска я успокоилась, он так легко вписался в образ, что я стала об этом забывать.

     - Что, Катя? – переспросил он, и я услышала треск зажигалки в трубку и глубокую затяжку.

     - А Катя советует тебе, как правильно юридически оформить право на ношение оружия, - ответила за него я, и бросила набирать текст. Уставилась на свои руки, на красивый светло-сиреневатый лак, которым вчера так любовно покрывала отросшие за две недели безделья ногти.

     - Ты там как? – окликнул меня Темыч. Он что –то мне говорил, а я не расслышала.

     - Аппендектомия удалась, а в остальном все нормально.

     -Тебя подрезали? Шутишь... – расхохотался он.

     -Нет…Не шучу.

     - А в остальном…

     Я прекрасно понимала, что он хочет узнать. А что мне было говорить? Мифическая поездка, я понимала, что отказаться не смогу и ехать ужасно не хотелось. В тот момент я проклинала свой аппендицит за то, что он не случился на месяц позже. Идеальная была бы отмазка.

     Созерцая идеальный маникюр, я проворонила момент, когда в кабинете появился посетитель, и только когда он подошел к столу и уселся на стул для пациентов, оторопело уставилась в глаза Антону.

     -Темыч, я тебе перезвоню, - я быстро захлопнула трубку.

     Антон был уже без халата, справедливо рассудив, что без униформы нас редко узнают при встрече, как персонал, так и больные, еще более хмурый и уставший. Шифровался, значит не по делу. А я только- только успокоилась.

     - Привет.

     - Уже здоровались, - и полезла в стол, делая вид, что достаю бумагу для распечатывания дневников и первичных. Он молчал, пока я не вылезла и не заправила свой дышащий на ладан принтер.

     - Я хочу тебя попросить.

     - О чем? – очень хотелось быть спокойной, но меня начинало неудержимо знобить. Детский сад какой-то!

     - Заранее оговорить все …условия.

     Дрожь отпустила, у меня что-то булькнуло внутри, и кровь медленно полилась вверх, к щекам.

     - Какие еще условия?

     - Да собственно условие. Одно, - он был расстроенным и задерганным, я видела, что каждое слово дается ему с трудом и мстительная радость, что не у одной меня день не удался, почти перевешивала все остальное. Булькающее, трепещущее, краснеющее и томящееся. Он дождался, пока я подниму на него глаза и произнес. - Чтобы между нами не случилось, там, в Италии, я хочу, чтобы это осталось тайной для шефа.

     - Почему? – одеревеневший язык вряд ли был способен произнести что-то связное.

     - Я ему не доверяю, - с готовностью произнес он. - И не хочу, чтоб он что-то знал.

     Соображала я с трудом. Настолько выводила из себя такая необычная в этом месте и в это время близость, и сама память о том, что было, и наваждение о том, что могло бы быть. Но уточнить толи наглости, толи безысходности хватило. Даже хмыкнуть при этом.

     - Почему ты думаешь, что там случится…что-то.

     Он усмехнулся мне под стать. Почти также грустно и безысходно.

     - Потому что я не вполне себя контролирую рядом с тобой и думаю, что с тобой происходит …тоже самое.

     Я снова уткнулась глазами в свой стол, пытаясь унять головокружение и пляшущих человечков перед глазами.

     - Ты мне ответишь?

     Странное дежа-вю. Нужно срочно ответить ему что-то такое, чтобы обесценило этот момент и его слова и мою уже не кажущуюся странной реакцию на них. Я подняла брови и выдавила из себя улыбку.

     - А ты не задал свой вопрос.

     Он тоже улыбнулся, в благодарность, что я превращаю это все в игру.

     - Ты поедешь?

     - Да.

     Антон рассеянно кивнул, словно надеялся на другой ответ. Мне хотелось что-то спросить у него, заставить еще посидеть рядом, но он уже выходил из кабинета.

     Нет, все-таки я вчера сделала идеальный маникюр.

     

     8. Вечером Марат впервые поругался с тещей. Это было практически равносильно самоубийству с его стороны, и от греха подальше я утащила отца и Дашу в детский развлекательный центр. Доказывать что-то маме было выше моих сил. Пусть потом не обижается. Мне лично казалось, что самым обидным для Марика был факт, что не он везет меня в Италию, ведь если я и просилась куда-то, кроме моря, то во Флоренцию и Рим. Но мы продолжали ездить по городам пивной славы, шоколада и марципанов. Так было модно в депутатских кругах. Вот пусть и получит.

     Мы здорово повеселились. Даша разоряла деда, я бродила по огромным торговым площадям, рассматривая витрины и мечтая.

     Там я его и увидела.

     Платье, конечно.

     Не удержавшись, пошла внутрь магазина.

     В канун распродажи платье стоило уже копейки, что здорово меня порадовало, уподобляться Дашке и клянчить у деда деньги мне не хотелось, хотя, если б своих денег не хватило, я бы, наверное, это сделала. Это было мое платье.

     Оно было мрачно темно-синим, каким-то невероятным образом оттеняющим мои темные глаза и волосы. Оно не туго обхватывало мою не слишком большую грудь, не явно обрисовывало не слишком плоский живот и, что меня особенно порадовало, безупречно драпировало бедра. У меня уже были туфли на грандиозно тонкой шпильке, которые подошли бы и комплект серебра с сапфирами, которые добили бы любого, кто меня увидел в нем.

     Я едва не танцевала, пока продавцы мне упаковывали это чудо.

     Правда, маме и Марику платье не понравилось, они сочли его «скучным», а отцу и Даше я нравилась во всем, так что их мнение не учитывалось.

     До отъезда мы с Антоном не пересекались. Каждое отделение - отдельный мирок, в гости у нас часто ходить не принято и только по делу, в день обычной конференции я дежурила на санпропускнике, а на общебольничной – дежурил он и я не сумела сбежать от Вадика. Он был жутко обижен, что его не берут и потому еще больше, чем всегда требовал нежностей.

     Не совпадения.

     Предстоящая поездка то внушала ужас, то необоснованные надежды. Погрузившись в свой очередной призрачный мирок, я однажды с удивлением обнаружила себя в аэропорту, где мама важничает, передавая Шефу последние инструкции и упакованные подарки Щацкому, а Марик высокомерно осматривает все вокруг. Антон пришел, практически прибежал в последнюю минуту, когда уже не только я начала волноваться.

     После церемониала знакомства и прощания, мы погрузились в самолет.

     Меня усадили к окну, расслабившись после взлета, Шеф начал рассказывать программу поездки.

      - Значит так. Завтра мы с Шацким идем в баню, - он жалостливо посмотрел на Антона. – Я бы взял тебя с собой, честно, но эта – и перевел взгляд на меня, - стопроцентно сбежит гулять одна по городу, а ее мать с меня шкуру спустит.

     Я фыркнула и отвернулась к окну.

     - Нет, милая, тебя я все равно взять с собой не могу, - он участливо похлопал меня по руке. – Девочек туда не берут, они там и так работают, - и рассмеялся, очень довольный собой.

     - Так берите Антона, что он мне нянька?

      - Нет, он будет именно твоя нянька, - он грозно сдвинул брови, зыркая на меня и обернулся к Антону. - Учти, она от мужа умудрялась сбегать, даже в медовый месяц, так что отвечаешь головой.

     Я скривилась.

     - Люблю гулять по чужим городам.

     - В Париже? Не зная французского? Там же негры на каждом шагу!

     Я пожала плечами.

     - А что плохого в неграх?

     - В Вене больше пойти было некуда, кроме макдональдса?

     - А я стаканчики от кока-колы из разных городов мира собираю.

     -Честно? – удивился он.

     - Нет, конечно.

     Мамочка у меня, кажется, остается без подарков. Сплетница.

     - Хотите слово дам, что буду сидеть в номере? У меня разговорник есть, буду учить итальянский.

     -Нет. Возьмете с этим обалдуем экскурсию по городу и будете ходить рядом, держась за руки, как первоклашки. Всем ясно? Кому неясно – лишаю премии! И, вообще, вы меня с мысли о прекрасном сбиваете! 14го…,

     Шеф мечтательно сложил руки на животе, и прикрыл глаза .

     – 14 у нас официальный день в новой клинике, которую в честь деда отгрохали. Будете отвечать на умные вопросы итальянских дядек, как хорошие дети. Подсказывать не забывай, поняла, Алла? Ни черта в кардиологии не помню. Вечер свободный.

     Он хихикнул. Я смотрела в окно. Не дождавшись благодарностей ни от меня, ни от Антона, Шеф вздохнул.

     - 15го вечеринка у деда дома. Там будет куча русских, так что нормальная пьянка, не больше. Раз Алка не пьет, запоминает все, о чем там будет сплетничать и потом нам рассказывает. 16 вылет, к сожалению, ранним рейсом, у меня 16го у второй жены день рождение, если опоздаю, не поймет.

     Тут он действительно вздохнул. Дружил Шеф со всеми своими женами, со своими и их от других браков детьми, был опорой и поддержкой.

     - Вопросы есть?

     Вопросов не было.

     

     

     9.

     В аэропорту нас встречал Сам, проворный, сухонький, абсолютно лысый старичок с намечающимся Паркинсоном, что в 80 уже простительно. Он был с женой, действительно необъятной, громкоголосой, певучей, но удивительно гармоничной. Нет, одесситку она мало напоминала, но вот постарешую и огрузневшую Монику Беллучи- да. Она обняла нас, словно горячо любимых родственников, прибывших издалека. Даже для меня, обычно замкнутой и холодноватой с незнакомыми людьми, это было приятно. А Шеф, наш ироничный, в чем-то даже надменный и высокомерный Шеф мигом сбросил с себя лет тридцать и стал откликаться на «Димасика» и исполнять роль не то адъютанта, не то пажа при Его величестве. Может, даже сына, ведь у итальянки дети были, и даже внуки, а у Щацкого – нет. Правда, после знакомства с гостями, я в этом начала сомневаться.

     

     Нас привезли в предместье Рима, в маленький уютный пансион, где и познакомили с остальными гостями. В общем – то замысел Шефа, притащившего за тридевять земель именно меня и Антона, после этого казался почти гениальным. Самой молодой на этом сборище была 62летняя итальянка, а самым старым – виновник торжества. Остальным было глубоко за семьдесят. Наличие кардиолога-мальчика с вечного поля боя, каким был наш первый этаж и кардиолога- девочки, безропотно сражающейся с капризами этажа второго, обезопасил эту странную компанию. Геронтолог Лева, сидевший на приеме в поликлинике, был бы насмешкой. Мы – мерами безопасности. Своего рода телохранителями элиты медицинской науки разлива семидесятых-восьмидесятых годов. Я никогда не была в обществе такого количества академиков, член-корреспондентов, заслуженных деятелей. Свои звания они произносили с такой легкостью и очарованием, что я была покорена и готова была с легкостью выполнять капризы этих милых заслуженных стариков и старушек. Правда, после представленной пятой дамы, голова перестала пытаться запомнить их имена, но свято помнила специальности, словно я вернулась в отделение, где запоминала вместо имен диагнозы. Признаться, компаниям Марика, с его именитыми и просто богатыми приятелями, по званиям, регалиям и заслугам было далеко до этой. Главное, что мне с ними было хорошо.

     

     Меня поселили с дамой – гистологом из Белоруссии. В комнате, очень женской, просторной с белыми портьерами на окнах, цветами в кадках, разделенной каким-то подобием гостиной на две части, в каждой из которых была кровать, она повторно представилась.

     - Меня зовут Берта Ивановна, солнышко. Можно просто Берта, а вас как величать, - ее легкий акцент придавал некоторую резкость речи. Мне справедливо показалось, что, что она прекрасно может обходиться без него, но ей самой это нравится.

     - Мне очень приятно. Алла.

     - Можно Аля?

     - Вдвойне приятно.

     Она с комфортом расположилась в кресле, обитом бледно-голубым шелком, и достала из сумки изрядно потрепанный портсигар.

     - Вы курите, Алечка?

     - Нет, - я ловко разбирала вещи, с удивлением отмечая, что взяла с собой зачем-то половину своего гардероба, но при этом колготки только под новое платье. Погода была теплой – почти наша весна, и ладно. - Но вы не переживайте, мне нравится табачный дым.

     - Кто вы по специальности?

     - Кардиолог.

     -Это вам тоже нравится?

     - Да и очень.

     - Вы замужем? – она очень изящно закурила. Руки почти плотной сеткой покрывали пигментные пятна, но они были очень ухоженными, как и сама дама.

     - Да, - кивнула я, выглядывая из-за шкафа.

     - И у вас роман с этим мальчиком, что с вами приехал?

     Словно «роман» она произнесла как-то старомодно, с легким оттенком не то пикантности, не то зависти. Мне понравилось. И очень захотелось сказать, что да, хотя я до сих пор не смогла бы обозвать происходящее каким-то словом. И очень захотелось, чтоб была жива моя бабушка ,и я могла ей все это рассказать.

     Берта просияла.

     - У меня тоже был роман! – она мечтательно погрузилась в воспоминания. – Мы встречались раз год в Минске, когда он приезжал на съезды хирургов. Артурчик был очень галантен, так красиво ухаживал! Мы ходили в театр. Мне так лестно, что он меня пригласил… Как вы думаете, солнышко, я еще ничего?

     Я пытливо посмотрела на старушку. Наверное, в 75 я бы тоже хотела так выглядеть. Она была похожа на сморщенную куколку, на фарфоровом когда-то личике легкий макияж, светло-песочный брючный костюм скрадывает чуть полноватую фигурку, на ногах мягкие светлые туфельки из замши. Моя бабуля была куда проще. Правда, тоже красилась в ярко-рыжую до самой смерти. Впрочем, она была всего лишь медсестрой, а Берта писала книжки, по которым училась и я, и мама.

     - Вы просто прелесть! – честно ответила я. Берта засияла еще больше, но не удержалась от вздоха.

     - Ах, милочка, его жена все-таки моложе! Я измучила свою портниху и внучку, когда собиралась сюда, но Лиза из Брянска взяла свои бриллианты, и норковую горжетку, а я все свое наследство распродала в девяностые,… Внучка меня балует, но это уже не то.

     - Вы прекрасно выглядите! – попыталась заверить ее я, и даме это было нескрываемо приятно.

     - Спасибо, душенька.

     Я смысла с себя самолетную копоть, переоделась, и мы чинно спустились вниз.

     Щацкий с Димасиком и остальными мужчинами, правильнее сказать дедами уезжали в Термы. На съеденье 8 пожилым дамочкам и мне оставался только Антон.

     - Лучше б я получил тумаков за прошлый год, чем это, - совсем не сердито пробурчал он Шефу.

     - Сочтемся. За Алькой смотри, она сбежит, зуб даю, - усмехнулся Шеф, провожая старичков к микроавтобусу.

     

     Через полчаса, дамы только успели выпить чаю и начать перемывать кости умершей Зине откуда- то с Севера, приехал еще один микроавтобус и повез нас на обзорную экскурсию по городу.

     После второй остановки я честно перестала запоминать, что я фотографирую. Было даже не по- весеннему жарко, какие там колготки, я бросила в машине куртку, потом закатила рукава водолазки, жалея, что под ней нет майки. Дамочки веселились вовсю. Сразу было видно, что последние годы были окрашены только внуками, у кого они были и ожиданием смерти. От этой поездки они готовы были выжать все, чтоб впечатлений хватило до конца.

     На третьей остановке, даром, что это была площадь Святого Петра, все происходящее смешалось в голове обрывками чьи-то фраз, когда-то виденных картин и фотографий, восхищенных вздохов. Дамам была нужна то вода, то зонтики, чтоб спрятаться от солнца, то очки, то тросточки. Они фотографировались вместе и по отдельности, на фоне дворцов и фонтанов, поминутно перебегая друг от друга, теряясь и надрывно вопя при этом. Одна шлепнулась, кидая пригоршню монет в фонтан, другая едва не отправилась в обморок, увидев статного мужчину в алом облачении кардинала. В конце концов, я уселась на ступеньку какого-то дворца и схватилась руками за голову.

      - Не вздумай сбежать, - Антон протянул мне запотевшую банку холодной колы.

     - Где ты ее взял, мы же еще деньги так и не поменяли? – я сорвала крышку и отхлебнула мигом половину.

     - В машине. Там есть все, что захочешь, – он уселся рядом на ступеньку. - Не знаю только, зачем нашим дамам запасли презервативов, а в остальном – даже дефибриллятор и адреналин.

     - Ничего себе. Предусмотрительно, - кола была просто чудо.

     - Ты будешь злиться, если я и тебя буду фотографировать?

     - Еще как! – усмехнулась я .

     - Значит, опять придется работать папарации, - лукаво вздохнул он, легко поднялся, и потрусил навстречу ожидавшим его фотоаппарата дамам.

     Я вытащила из сумки свой, и начала фотографировать. Не сползая со ступеньки, я приближала, удаляла объектив, не рассчитывая на качество, ловила просто выражение его лица. Сосредоточенное, лукавое, когда он поддерживал старушек, флиртовал с ними. Хмурился, когда Берта пожаловалась на головную боль. Меня даже ревность кольнула на какой-то миг. Потом дошло. Родители умерли, бабушек и дедушек, насколько я знаю, у него нет, какие родственники у жены, я не знаю. Черт, я даже не знаю, где он живет. Нет, если порыться в голове, то я вспомню, что санпропускнике, во врачебном закоулке висит бумажка с адресами и телефонами всех докторов, и его адрес там есть и мой, конечно же. Я знаю, что раз в неделю он ходит с Вадиком играть в футбол на стадионе пятой школы, я знаю, что он со второго раза сдал фарму профессору, которому со мной «приятно было говорить о предмете». Я знаю… Какой он на вкус, на ощупь.

     Стоп.

     Один кард был особенно удачным. Он смеялся, рассматривая взлетевших в небо голубей, которых кормили дамы принесенными им булочками. Взъерошенный, давно не стриженный, с щетиной на щеках.

     

     К обеду мы вернулись назад. Вечный город утомил, казалось, всех, дамы, осилив обед, едва не засыпали за столом. Мне спать совершенно не хотелось. Димасик еще не привез назад свою компанию.

     Перед тем, как уснуть, сиеста была объявлена обязательной, Берта со всей возможной хитростью выманила у меня фотоаппарат и все подробности моего «романа», взволновав меня до крайности.

     Нет, если бы Шеф так настойчиво не посмеивался надо мной, вряд ли я бы сбежала. Компания мне нравилась, Берта даже посапывать умудрялась очень располагающе, я могла бы свернуться и перелистать фотографии и свои воспоминания. В конце концов, мы были за городом, итальянского я не знала , да и Макдональдс мне по пути не встретился. Но меня заела тоска, и я улизнула из комнаты.

     На первом этаже тоже никого не было. За последующий час я облазила весь прилегавший к пансионату парк, дошла до маленького ручья, изгибами струящегося среди

     незнакомых деревьев с проклюнувшимися бледно-розовыми бутонами. Поднялась на небольшой холм, где стояла ротонда, и был прекрасный вид на сам пансионат и окрестности. Вернулась вглубь парка, наткнулась на старый, а может стилизованный под старину, весь в трещинах фонтан.

     Антон налетел на меня, когда я вновь полезла в сумку, чтоб найти фотоаппарат. Едва не сбил меня с ног, крепко зажав лицо между своими ладонями, накинулся с поцелуями, жадными, неосторожными. Даже если б захотела, я не могла пошевелиться в ответ.

     Потом мы долго стояли обнявшись.

     Потом он снова поднял мое лицо вверх и попросил:

     - Не убегай от меня, пожалуйста…

     -Я не убе…- он легко поцеловал меня в нос и обхватил еще крепче.

     - Пожалуйста, - примирительно просил он. - Хотя бы здесь.

     - Димасика боишься? – уколола я.

     - Нет, - он подсадил меня на кромку неработающего фонтана, и пришлось обхватить его руками за шею, чтоб не съехать в изрядно позеленевшую воду, наполнявшую изящную чашу. – Не хочу терять ни минуты.

     

     Мы долго гуляли по парку, держась за руки, словно первоклассники. Толи Антон старательно выполнял предупреждение Шефа, толи ему и впрямь этого хотелось. Тогда мне было все равно. Мы больше молчали, чем разговаривали. У меня кружилась голова от запаха расцветавшей весны и цепкости его пальцев. Нет, не так. Это мир, проклятый, безбожный мир в тот момент кружился вокруг нас.

     

     Димасик с мужчинами вернулся глубоким вечером, когда дамы уже поужинали, перемололи кости всем своим знакомым и начали мучить Антона вопросами о его семье и привычках. Атмосфера была вольная, я почти клубочком свернулась в кресле у торшера, покрытого приглушенно-зеленым абажуром, и с удивлением для себя открывала новый мир.

     Он любил черно-белое кино и ненавидел триллеры. «Куда лучше про любовь»- с облегчением отметила дама-генетик, и он не ухмыльнулся ей в ответ, словно это было правдой. Он отличал фикус от монстеры. Он читал Достоевского и не любил Пушкина. Он жил в одном доме с дядей Борей, и долгие годы дружил с его сыном, ходил в школу и прогуливал, а потом за компанию пошел в медицинский университет . Степик бросил, не сдав фарму, а ему неожиданно стало грустно и пошел на пересдачу. Ни разу об этом не пожалел. Его родители были химиками, но отец дважды заваливал экзамены в мед. Они кормили со Степиком всех собак в округе, пока один из псов не покусал Бориса Федоровича, который поздно вечером вернулся домой. Псов прогнали, но завели кота и кошку, и несколько лет подряд раздаривали котят всем знакомым. Потом кошку переехал грузовик, а кот зачах от тоски. Дрались с мальчишками, которые собирали животных для бестолковых опытов в виварии. Его мама обожала лепить пельмени и вареники, и научила его. Он легко съезжал с вопросов о жене, и так ничего о ней не рассказал, может быть из-за меня, но дамочки, наверное, оповещенные Бертой, проявили редкую деликатность.

     Мужчины были вдребезги пьяны. Щацкому хотелось на всякий случай померить давление, но итальянка напугала меня бурными протестами и я удалилась.

     

     Наутро дамы были в прежнем восхищении, а мужчины, за одним пышущим здоровьем исключением, помяты, но улыбчивы. Мы опять понеслись по Риму с экскурсией. Теперь уже руководил Сам с гордостью рассказывавший о клинике, в которой он до сих пор работал. Шеф сник. Он, конечно же, кривил душой, утверждая, что ни черта не помнит из кардиологии. Переводил вопросы и ответы сам Щацкий. Толпа любопытствующих сопровождала нас и засыпала вопросами. То, что мы увидели, было пропастью между нашей богадельней и этой больницей. Пребывание пациентов на койке сокращалось почти в четыре раза, большинство операций, на восстановление после который у нас уходили недели, были амбулаторные. При всем при этом больничка была очень уютной, похожей скорее на чью-то усадьбу или санаторий. Мне думалось, что если б Щацкий вернулся на родину и увидел то, что твориться у нас, он бы разом понизил Львовича из пажей в дворники, но, может быть, я ошибалась. Какая-то детская обида застыла на еще покрасневшем после вчерашних процедур лице Шефа, а вот старичок был в ударе, дамы в восторге. С теорией мы с Антоном ни разу не промахнулись, в диагностике пробного больного не ошиблись. Суетливый, сумбурный, прекрасный день.

     

     Вечером, хоть шеф и обещал оставить его свободным, нас повезли в театр. Пришлось надеть новое платье, навести парадно-выходную красоту, влезть вместо изрядно потрепанных за этот день балеток в туфли на тонкой шпильке. Мы очень импозантно смотрелись с Бертой, спускаясь на первый этаж. Она была в светлом платье с синей отделкой, в синих туфельках. Ей очень шел этот наряд.

     Впрочем, и Антона и Шефа перекосило от восхищения, и это было лучшей моей наградой.

     - Ты же специалист по побегам, придумай что-нибудь? – попросил он меня в антракте.

     - Невозможно,- усмехнулась я, потягивая принесенное им шампанское. – Мы же у всех на виду.

     - Старые маразматички, - улыбаясь мне, пропел он.

     - У Берты был роман с Шацким, - шепотом выдала сплетню я, рассматривая толпу наших дамочек.

     - А Лиза ему сына родила, только он об этом еще не знает, - прошептал мне в ответ Антон и я рассмеялась.

     - Значит, надежда на инфаркты еще есть.

     - Еще бы. Давай сбежим?

     - Ты же сам просил, чтоб Шеф ничего не знал, - я обернулась и поискала его глазами. Нашла. Приветственно подняла бокал.

     -Он меня достал.

     - Он на нас смотрит.

     - Сволочь, - неожиданно сердито прошипел Антон и отошел от меня.

     

     Ночью, когда мы вернулись, повисшая на моем плече Берта сообщила, что будет абсолютно не против, если останется сегодня спать одна. Не знаю, почему, но я не воспользовалась ее предложением. Перед сном мы долго сидели в креслах, и пили чай. Мне было так спокойно и уютно, что о большем трудно было мечтать.

     

     

     10. Среди ночи меня разбудил ворох смсок от мамы и Марата, пришедших в ответ на мое посланное еще утром: «Со мной все в порядке, как вы? цем». Дома тоже было все нормально, кроме Дашкиной разбитой коленки, но это меня не удивило. Дашка носилась как угорелая, едва научилась ходить. Высказывая себе, что умудрилась заснуть, не дождавшись ответов из дому, просто забыв о них, я окончательно проснулась. Берта мирно похрапывала. Накинув поверх пижамы теплый гостиничный халат, я пошла вниз. Там, в уголке обеденной зоны притаился кофейный аппарат, а я до смерти хотела пить. Будить Берту включением чайника и звоном чашек не хотелось. Старая привычка, еще с тех пор, как я кормила Дашу, большая кружка чая или кофе среди ночи. После этого я вопреки прогнозам продолжала сладко спать, словно кофеин откладывался в утренний запас никак себя не проявляя. Вот от молока или чая со сгущенкой, так рекомендуемого мамой, я плевалась, да и еды для Дашки больше не становилось. Аккуратно переступая ногами в темноте, я почти дошла к вожделенной кружке, когда услышала тихие, нечеткие голоса. Они доносились с улицы, через приоткрытую дверь, отгораживающую холл от гостиной.

     -Альку сюда не впутывайте, - тихо просил Антон.

     Шеф горячился в ответ:

     -Ты мне это донкихотство брось!

     Я отскочила дальше, не желая слушать, и заперла дверь между гостиной и выходом на улицу. Дверь бесшумно меня послушалась. Подсвечивая себе мобильником, я машинально включила кофейную сказку, которая была такой же, как и у меня дома. Вот тебе и заграница. Потом села на неудобный стул за барменскую стойку и обхватила себя руками.

     Не впутывать меня.

     Во что?

     По большому счету с меня много чего можно поиметь. Отец всю жизнь проработал в прокуратуре. В отличие от мамы, он никогда не распространялся о своих рабочих делах, но, думаю, к моей просьбе о чем-то прислушался. Есть еще Марик, в конце концов, кто у нас поверит, что депутат чем-то отличается от бандита? Пусть даже неуклюжего и не слишком умного? Никто, и мало кто ошибется при этом. С матерью вопрос оставался открытым, я точно знаю, что пару раз они с Шефом влазили в сомнительные аферы, но она всегда при этом советовалась с отцом и сестрой-юристом, так что обвести ее вокруг пальца было бы очень сложно.

     Что тогда?

     Кофейный аппарат просигналил, что кофе готов.

     Я обхватила чашку руками, пытаясь согреться.

     Есть еще мое блатное отделение, но Шефу ли не знать, что мы никогда и ничего не просили у больных, кроме обязательных платежей в общебольничную кассу, и суммы возможных благодарностей никогда не оговаривались. Гордые мы, гордые! Многим из пациентов мы писали мнимые фамилии и места работ. Да я никогда в денежные дела сама не лезла. Надумай он сделать что-то там, куда надежней было бы договориться с Розой, опытной, дипломатичной, надежной, как швейцарский банк.

     Что еще?

     Я хаотично рылась в своих последних историях, в рассказах матери, в больничных сплетнях, но ответа не находила, и сил подняться и подслушать разговор дальше не было.

     Поглядывая на телефон, я просидела над двумя чашками кофе больше часа, потом мне показалась, что я слышу шаги по лестнице, и, решив, что ночные собеседники отправились спать, потихоньку вышла.

     Входная дверь была открыта настежь, по ногам тянуло свежим воздухом с примесью трав и каких-то цветов. На пороге сидел Антон и курил. Огонек сигареты тускло отсвечивал его нахмуренное лицо. Значит, ушел один Шеф? Я попыталась тихонько пройти мимо холла, но он обернулся.

     - Алька? – спокойно позвал меня он. – Почему не спишь?

     - Не спится, - хмуро ответила я. Он этого словно не заметил.

     - Посиди со мной, - он снова отвернулся, вглядываясь в темноту.

     Я пожала плечами.

     - Холодно.

     В общем – то в теплом халате поверх пижамы с медведями, новогоднем подарке мужа, наконец-то усвоившем, что в шелке я не сплю, было бы не холодно, но, подслушав то, что мне слышать не положено, я ужасно неловко себя чувствовала. Тем более, речь шла обо мне. Антон очень по-русски бросил сигарету в газон, и стало совсем темно, потом снял с себя куртку, стянул плед, забытый кем-то на кованых перилах и уложил все это на каменные ступеньки. Повернулся в приглашающем жесте. Я села, подтянула колени к груди и обхватила себя руками. Он обнял меня и прижал к себе, уткнувшись лицом в волосы. Меня окутал сладкий дымок табачного дыма, геля для бритья и еще какого-то запаха, источник которого я не смогла различить. Они что пили вместе? Ночью, тайком?

     От этого не было легче. От этого не разлилось тепло внутри, и не появился странный трепет, преследовавший меня уже несколько месяцев. Я еще сильнее сжалась, надеясь, что в теплом коконе халата это не будет заметно.

     - Что будет дальше? – спросил он через несколько минут тишины.

     - Обычная русская пьянка, - вздохнула я.

     -Я не об этом, - он вздохнул и невесело улыбнулся. – Все будет как раньше?

     - Я не поняла, - я удивленно посмотрела на него. В моих мыслях еще гремело: «Альку в это не втягивайте!»… и все остальное было туманом, мороком.

     - Я, наверное, не так сказал, - неуверенно продолжил он. - Что будет у …нас с тобой? Ты сможешь жить, как раньше? Словно ничего не было?

     Он пытливо вглядывался в мое лицо. Меня наконец-то пробрала дрожь.

     С Маратом после моего аппендицита мы спали всего один раз, в вечер перед вылетом сюда. Тогда, я закрыла глаза и мечтала о другом. Было очень хорошо. Редкость в моей семейной сексуальной жизни. Нет, плохой или однообразной она не была, особенно после родов, но взволновать меня по-настоящему Марат не смог. После Крыма я по пальцам могла пересчитать, сколько раз мы были близки. Занятость, усталость, работа. Меня это устраивало. Но я представила себе это «дальше» и мне стало страшно.

     - Не знаю, - по крайней мере, честно ответила я.

     - Уклончиво, но честно. Я тоже не знаю, - снова уткнулся в мои волосы он.

     Еще несколько минут так просидели. Холодно не было. Россыпь звезд на небе. Доносящийся шум редко проезжающих по шоссе машин. Романтика. Я вспомнила о Дашке, неугомонной, шумной, веселой. О своей затаенной боли. Хотелось плакать, и чтоб он укачивал меня. Понимал, но не выпускал из объятий.

     - Со мной никогда такого не было, - тихо сказал он в мои волосы.

     - Со мной тоже, - почему- то облегченно добавила я.

     Антон рассмеялся .

     - Если б я на минуту мог представить, что для тебя может быть нормой секс на пляже…

     Я надулась.

     - А для тебя?

     - Нет…- он погладил мои волосы и потянулся к губам. – Никогда, - добавил, он замер в сантиметре от моего лица, потерся носом о нос.

     Мысли вылетали из головы пулей. Мысли, сомнения, терзания, гости, шеф, моя семья.

     Мир замер в одной единственной точке, где сходились наши губы. Сплетались, стискивались, колдовали. Мы никогда еще не целовались так нежно и осторожно, желание обычно накатывало вихрем, и было не до осторожности. Сейчас все было нежно, почти невинно, очень бережно. Мой халат так и остался цепко завязанным, мои коленки прижаты к груди. Он гладил мои волосы, скулы, губы. В полудреме - полунеге мы просидели почти до рассвета. Потом он потихоньку довел меня к комнате, я юркнула в кровать и забылась тяжелым сном.

     

     Пробуждение было шумным. Берта, как выяснилось напрочь лишенная и слуха и голоса, пела в ванной песню моей любимой Юльки Савичевой. «Це-лый- мир-о-све-ща-ет- тво-и- гла-за». Эту песенку я тоже любила. Выбравшись из-под одеяла, я неделикатно сунула нос в приоткрытую по-стариковски дверь и допела куплет вместе с ней. «Ес-ли-всерд-це-жи-вет-лю-бовь!» Слух у меня был, а вот голоса никакого. Юлька бы заткнула уши. Подпевая, Берта перестала вынимать папильотки из волос. Мы расхохотались.

     - Простите, солнышко, но я всегда стараюсь не закрывать дверь в ванну, мало ли.

     -Вы абсолютно правы, - успокоила ее я.

     -А вы гуляли ночью, - кокетливо склонила голову в кудряшках она.

     - Не спалось, - я улыбнулась ей в ответ.

     - А я вас видела на ступеньках, - продолжала улыбаться идеальной вставной челюстью Берта.

     - Надеюсь, только вы? – оскалилась я в ответ.

     - Точно! – заверила она. - Иначе бы мне кто-то уже сообщил.

     Мы опять рассмеялись. Не понятно, что будет дальше, но об этой бабуленции я буду точно скучать.

      – Поем дальше? – предложила я.

     - Пока не выгонят!

     На шум пришла Лиза и дама- пульмонолог из Москвы, дамочки затянули какую-то народную песню из своей молодости, которую я не знала и пробралась в ванну. Умывшись, ужаснулась синякам под глазами, но бессонной ночи была все равно рада. Не хочу терять ни минуты.

     

      После этого весь день пошел наперекосяк.

     Нормальная русская пьянка не удалась. Шеф был в ударе, надломленном, насквозь фальшивом, но это мало кто замечал. Пока все одаривали изрядно утомленного гостями старичка, соревновались друг с другом в цветистости речей и перетягивали одеяло на себя, вспоминая о былой славе – все было цивильно, даже мило. Щацкий улыбался, итальянка подкладывала в тарелку заморские угощения, Шеф немилосердно доливал в бокалы вино и коньяк. Дамы напоследок нарядились во все лучшее сразу. Лиза сияла, как новогодняя елка, но если в театре это было местами красиво, сейчас уже – чересчур, но дамы завидовали. Мне было жутко интересно, не готовит ли она повод сказать о ребенке виновнику торжества, но спросить было не у кого. Берта и Тая, обнявшись, домывали последние уцелевшие кости Зине с Севера, которая, оказывается, увела у них когда-то мужчину, которого они обе любили. Мужчины подняли какой-то вопрос о расшифровке генома, в деталях которого они безнадежно увязли. Я лениво ковыряла в тарелке какого-то морского гада, запутавшегося в порции спагетти. Спагетти были невкусными, рыбный запах и тесто не совместимые, на мой взгляд, вещи, и это недоразумение не лезло в горло. Когда дамы разошлись на сиесту освежиться, а мужчины – на веранду курить, меня нашел Антон, подошел ко мне сзади и тихо сообщил:

     - А я знаю, где тут Макдональдс.

     -Издеваешься? – фыркнула я. Есть хотелось до ужаса.

     -Честное слово. Это не так далеко, а водитель понимает три слова по-русски и еще три по-английски.

     -Чей водитель?

     - Щацкого. Мы с ним покурили и сошлись, что во время сиесты, можно вполне покататься по городу. Он не против.

     - Шутишь? – с надеждой проговорила я.

     Он отрицательно покачал головой. В глазах играли бесенята.

     - Я переобуюсь? – уточнила я, показывая на вечерние лодочки на ногах

     - Ни за что, - улыбнулся он. – Они тебе очень идут.

     Я вздохнула и поплелась за ним следом. За нормальный бутерброд я пойду хоть на Голгофу.

     

     Мы вернулись с мешком еды моих любимых для старушек, но две из них уже валялись с кризами, а еще Берта с приступом холецистита. В сердцах я наорала на бледного и взмыленного Шефа, которому тоже было не очень хорошо. Нагулялись. Он даже не додумался поорать на нас за самоволку.

     Остаток дня и ночь мы провели в пробежках между двумя капельницами и одной закрывшейся в туалете дивой. Итальянка грозила вскрыть себе вены. К утру, когда мы грузили народ по самолетам, все были живы. Берта взяла с меня твердое обещание, что мы еще увидимся, что я приеду к ней в гости с дочкой и, как она надеялась, с Антоном.

     

     В самолете Шеф почти сразу уснул, привалившись к Антону и похрапывая.

      Антон взял меня за руку и мы так, почти не шевелясь, просидели всю дорогу.

     

     Часть 3.

     Медные трубы.

     А ведь все начиналось так мило!

     Борис Бурда «Кухня от знатока»

     

     1. Кто смог описать состояние влюбленности словами? Жаль, что я не поэт. Все, что я умею – это не очень длинные письма со смайликами вместо эмоций. Есть один красивый желтенький с выпученными сердечками вместо глаз. Очень похоже. Нет, большую часть перелета глаза были закрыты, если они и открывались, сердечки не вылетали из орбит, но что становилось еще хуже. Или лучше? Могу предположить, что возьми у меня сейчас кровь – определили бы эндорфинную интоксикацию. Если б не одеревенела спина, я бы решила, что сплю, и мне это все снится. Трудно предположить, что это реальность. Когда до посадки оставалось несколько минут, Антон обернулся мне, чуть сильнее сжал мою ладонь, свернувшуюся кулачком в его ладони, поцеловал висок и едва слышно шепнул : «Я тебя люблю». Я зажмурилась еще сильнее. Сердце ухнуло вниз испуганным филином, и, ни за какие коврижки, не хотело возвращаться обратно. Во рту провели внеплановую местную анестезию, от чего язык онемел и разбух. Ворчливо просыпался Шеф у окна, растирал шею, пытался пригладить вздыбившиеся волосы на голове. Я медленно вытянула нагретую сжатую ладошку из его руки и почувствовала, как через нее внутрь проникает холод. Все.

     Непослушными ногами я спускалась по трапу, когда Антон догнал меня и, нимало не скрываясь, с лукавыми чертиками в глазах, спросил:

     - Ты мне ответишь?

     Я обернулась, выискивая Шефа, но он был еще высоко.

     - А это был вопрос? – у меня, кажется, впервые в жизни поднялась только одна бровь вверх. Надо же. Вот и не верь, что любовь творит чудеса. В детстве я прочла, что это признак аристократизма, и долго репетировала перед зеркалом, но мои брови упрямо лезли вверх вместе.

     Он облизнул губы, словно кот перед миской сметаны, пристально глядя мне в глаза.

     - Да.

     Я замялась. Интересно, если я это прокричу, что будет? Главное, никто не поверит, решат, что это глупый розыгрыш.

     - Ты же как-то сказал, что думаешь, что со мной происходит почти то же самое,- старательно выговаривая каждое слово онемевшими губами, ответила я.

     -Это ответ? – бесенята менялись неловкостью. Я и сама замялась.

     -Да.

     Его оттеснил кто-то из безликой толпы, направляющейся к выходу. Не знаю, произвольно или нет, но он пошел быстрее, и догнала его я уже в здании аэропорта.

     Бросила на ходу:

     - Я тебя люблю, - и пошла в очередь за багажом. Неловкость перевесила любопытство, требующее, что б я обернулась и рассмотрела во всех подробностях его реакцию.

     Неловкость – от того, что все закончилось, и от того, что еще пара минут, и мы разъедимся. И я вернулось в свой мир, а – он в свой. Когда я повернулась, Шеф ему вычитывал что-то, а он кивал в ответ, выискивая документы в необъятных карманах.

     Из динамиков неслось бодрое:

     « Наша с ней основная задача - не застуканными быть на месте…»

     Меня встречал отец, что само по себе было странно. Ему сложно вырваться в будни, но у стойки регистрации стоял он, с моей ненавистной норковой шубой в руках – за окнами бушевала метель. Самолет даже некоторое время кружил над аэропортом, пока пошел на посадку.

     - Привет, - поздоровалась я. Целоваться у нас было не принято. Отец забрал у меня сумку из руки, неловко пожав ледяную ладонь в ответ.

     - Привет, - ответил он. – Как съездили.

     - Отлично, - кивнула я.

     Колобком подлетел Шеф, улыбаясь во все 8 своих новых коронок. Он так ими гордился.

     - Здравствуй, Дима, - поздоровался отец.

     - Давно не виделись, - улыбался Шеф. Следом подошел Антон. Шеф уточнил. – Знакомы?

     - Это Антон, мы еще интернатуру с ним вместе проходили, - к своему невероятному огорчению я залилась краской.

     - Наслышан, - отец строго взглянул на него, и к моему невероятному облегчению на посуровевшем лице Антона тоже вспыхнуло подобие румянца.

     Мы вежливо распрощались. «До завтра!» Пятница.

      Отец бескомпромиссно накинул шубу мне на плечи. Что может быть более унылым, чем коричневая норка?

      - Где Марат? – приходила я в себя уже в машине, когда мы выехали на объездную, чтоб быстрее попасть домой.

     - Он вчера улетел в командировку, - немного замявшись, ответил отец.

     -Замечательно! – я вытянула ноги и уставилась в окно. И том спасибо. Снег несся косыми потоками на землю. Хлопья были размером с Дашкину ладошку. – Как Даша?

     - Я отвез ее в сад. Думаю, она будет рада, если ты ее пораньше заберешь.

     - Конечно, заберу до сна.

     - Я отвезу тебя и тоже уезжаю. Так что, девочки, у вас будет девичник до субботы.

     - Здорово! Будем смотреть сериалы всю ночь.

     

     Отец занес сумку в дом и уехал.

     Я лениво выгрузила вещи и подарки, загрузила стирку в машинку и пошла бездельничать дальше в свою старую комнату– читать электронные письма, скинуть фотки в компьютер. Без Даши дом был очень тихим и пустым. После ее рождения я заходила в свою комнату очень редко, из бывшей моей спальни сделали нечто среднее между гардеробной и библиотекой. Добавили полок на стены и еще один шкаф для вещей Марта. Пожалуй, только стол с компьютером и занавески на окнах остались из моей прежней жизни. Да еще книжки. Странно, но фоток было много, и, разглядывая их на мониторе, я абсолютно четко помнила, что и где я снимала. Вся в искрящаяся Мария Маджиоре, ясли в которых лежал новорожденный Иисус, маленькая церковь рядом, построенная на основании балок античного храма. Катакомбы, Форум, Уста Истины и Бертина ладошка, пытающаяся влезть поглубже. Ватикан через «замочную скважину» . Просто Ватикан, гигантский собор внутри которого можно было бы разместить целый город. Мы тогда очень долго простояли около скульптуры Микеланджело «Оплакивание». Гид утверждала, что она плащ на плечах Марии шевелится. Мои дамочки визжали, увидев это. Я – скептик. Я закатывала рукава на водолазке и мечтала, что банка колы в руке не заканчивалась. Но колоннада на площади двигалась даже у меня перед глазами. В голове до сих пор слышались мелодичные итальянские песни, журчащие из приемников, дребезжащий смех моих старушек. Тоскливо. Я думала, что больше всего будет фотографий Антона, но их оказалось не больше десятка. Вставив новый катридж в принтер, я распечатала их все, сложила в чистый белый конверт с розами (другого в столе не нашлось), и задумала завтра отдать. Или в следующий вторник - на оперативке.

     Или?

     Потом я медленно опустила лицо на клавиатуру и разревелась. Горько, навзрыд, словно мне три года и я не хочу идти в сад.

     На следующее утро все еще валил снег. Зима словно решила отыграться напоследок. Троллейбус едва-едва передвигался по мостовой, снегоуборочные машины накидали вокруг дорог столько cнега, что они превратились в туннели. Я упрямо утром натянула пуховик, и теперь ворчала на свое же упрямство – растаявший снег окрасил нежно розовую ткань на нем не совсем чистыми разводами. Было нелепо думать, что где-то уже может пахнуть весной и деревья готовы взорваться цветением, и может быть жарко в одной водолазке. Глаза до сих пор немного подпекали, но, главное, мама не заметила, или не хотела замечать, решив, что я расстроилась из-за Марата, и не учинила мне допрос. Остаток дня и вечер я провозилась с Дашей, которая сначала сделала вид, что она не хочет уходить из сада, а потом не сходила у меня с рук.

     Не знаю, чего я больше боялась в тот момент – того, что все прошло или того, что будет продолжение. Наверное, после вечера дома все-таки продолжения.

     На остановке я столкнулась с тетей Машей, она, неповоротливая в длинной шубе и платке-паутинке, вцепилась в мою руку и бодро пересказывала сплетни. Трое новых больных, скандал на прачечной, слухи о том, что Шефа забирают на повышение, скандал, который учинила Петровна новым интернам. Почти у крыльца нас догнал радостный Вадик.

     -Привет, баба Маша. Привет, прогульщица. Ну, как там макароны в солнечной Италии?

     - У нас вкуснее, - почти не покривив душой, ответила я.

     -Чем вы там с Антошкой занимались? – поинтересовался он, подстраиваясь под наш неспешный шаг. – Опять таинственно друг друга не замечали?.

     -Идиот,- как можно небрежнее кинула я, поддерживая Марью Ильиничну на лестнице.

     - То есть, наконец-то заметили! Ну и как, кто разводится первым, уже договорились? – продолжал нахальничать он. Даже понимая, что все это шутки я не могла не злиться в ответ. На воре шапка горит. Что там горит, пылает. Предательница Ильинична обернулась и пытливо уставилась на меня.

      -Вадичка, прекрати смущать Аллу! – ответила она, продолжая сверлить меня глазами.

     Я приторно улыбнулась, мерзко хлопая ресницами.

     - Уже договорились, кто будет дружком на свадьбе. Не откажешь?

     Ильинична довольно хмыкнула, на мой вопрос у Вадьки не нашлось ответа, дамы ведут счет. На две минуты Вадик замолчал. Верх рыцарства с его стороны: придержал нам дверь.

     -Ты мне хоть подарок привезла? – уточнил он, с кислой миной обернувшись почти у входа в свое отделение.

     Я вытянула из сумки блокнотик с изображением Папы Римского, купленный специально для него и подкинула так, чтоб он поймал. Дома остался еще один такой же для Темыча. Но тот поймет тонкую иронию, а Вадик обидится. Я так и получилось. У него вытянулась физиономия, я хихикнула и побежала наверх.

     -А что я такого сказал? – донеслось мне вслед.

      На весь остаток дня я приковала себя цепями к отделению. Я прошлась самовольным обходом и проведала всех своих прежних больных. Нарушила все не прописанные правила и сама, без приглашения, но с коробкой конфет и флешкой с фотографиями пришла пить чай к Розе. Написала дневники – свои, и ее, но, к сожалению, ни одного новичка к нам не поступило, и пара часов безделья все-таки меня настигла. Я как раз мыла в раковине цветы от недельной пыли, когда меня настигли «здравствуйте, голубые глаза» и Темыч.

     - Чудовище? – окликнул он меня. – Ты там как, живая?

     - Живая, - я спешно вытерла руки полотенцем и плюхнулась на свой стул. – А ты, любимый мой?

      - Нормуль, - утешил он меня. – Вчера в первый раз зарплату с Паровозом поделили. Катька собралась ремонт делать, хотя я ж его делал год назад, помнишь? Когда на курсы ходил.

     -Берегись, солнышко, женщины и ремонт - страшная сила, почти как галантерейщик и кардинал.

     - Ну да, ну да. До меня сплетни дошли, что ты у нас по загранице гуляла?

     -Гуляла. Подарок тебе привезла, - если меня и кольнуло что-то в тот момент, то я предпочла не заметить.

     -В хорошей компании? – настырничал он.

     -Ага.

     -И как?

     -Великолепно!

     -То есть ты - зараза, и ничего рассказывать не хочешь? – ухмылялся он в трубку. – Ну и не надо! Я и так все знаю! Весна, солнышко, почки на деревьях, цеквушки – старушки, любовь-морковь… Морковь заколосилась, негодница?

     - Зайчик мой, ненаглядный, - разъярилась я в трубку. - Если ты хочешь что-то спросить, то можно я тебе сразу отвечу. Да, нет и нет.

     - То есть слухи верные, секса не было, и ничего не поменяется. Фу…- разочаровано протянул он. – А на фиг ты ездила тогда?

     - Вообще- то в качестве няньки привилегированным гостям, - я уставилась в окно. Мимо пронеслась стайка весело голосящих студентов в одних халатах, даром, что метель. Когда-то и мы так бегали, не желая носить вещи из раздевалки в раздевалку.

     -Привели…каким? – паясничал он. - Мы сами не местные, грамоте не обучены…

     -Родной, что ты хочешь? – грустно спросила я.

     - Все так плохо? – сменил он тон.

      - Да нет. Все хорошо, правда, - я тоже смягчилась. - Лучше не придумаешь.

     - Береги себя, - попросил он меня, собираясь вешать трубку.

     -Темыч…Стой. А кто тебе сказал? – на конец, дошло до меня, что не я.

     - Сорока на хвосте.

     -Кто?

     -Моя несостоявшаяся теща.

     -Кто???

     - Да, мама твоя, - успокоил он меня. - Я случайно с ней столкнулся в магазине, по делам приезжал, ну и Катька воспользовалась, список вручила.

     - Мама? – проорала я в трубку, паника жестоко сжала горло каменной рукой.

     - Тю, чудачка, она мне только факты сказала, все остальное я придумал.

     Я облегченно выдохнула. Несостоявшаяся теща. И откуда он знает, что был маминым несостоявшимся кошмаром много лет.

     - Темыч…тогда ответь мне, может даже не сейчас… - я попыталась все это внятно сформулировать, чтобы он понял. – Если б ты был моим главным врачом, ну…чтобы ты мог с меня поиметь такого, о чем нельзя было бы попросить прямо?

     Темыч, как я и предполагала, рассмеялся.

     - Много чего. Для начала я бы поимел твое тельце.

     - Ты? – он тоже фыркнул в трубку. - Я серьезно.

     - Я тоже, - сама серьезность. Настроение потихоньку ползло вверх, но Темыч решил меня окончательно развеселить. - Ты не думала, что Шеф тебя мог для себя повезти, а Антона для отвода глаз?

     - Темыч, я, правда, серьезно, - улыбнулась я.

     - Учитывая твою кристальную порядочность, откуда инфа?

     - Моя репутация погублена, - фыркнула я в ответ. – Я подслушала.

     Темыч засопел в трубку.

     - Слушай, а ты подумай наоборот. Что есть такого, что от тебя нельзя поиметь ни в каком случае? Мозги, например. Ты же – умница, только влюбляешься, как идиотка, а так ничего. Может, ты чего знать не должна? Или лезть куда –то, что ты с твоим любопытством, вполне можешь?

     Я поставила стекший от воды цветок на подоконник и уставилась в окно. Мимо пробегали хохочущие Вадик и Антон с зеленых хлопковых костюмах и сливающихся со снегом халатах. Антон на миг обернулся и встретился со мной глазами. Мне стало жарко.

     - Темыч, ты придумай что-нибудь еще, пожалуйста, - попросила я в трубку и без сил рухнула на свой стул. Сердце зашлось в рваном ритме.

     

     

     2.

     Зима свирепствовала, морозы сменялись снегопадами, гипертоники валили косяком в санпропускник, Шеф шлепнулся на льду, выходя утром из машины, уволил дворников, нанял студентов на неполный день и, гордо поддерживая гипс на левой руке, каждый день обходил всю территорию, чтоб удостовериться, что все тропинки теперь притрушены свежим песком.

     Я томилась, как зверек в добровольно запертой клетке.

     Внешне – все было как всегда. Ходила на работу. Вела больных. Много писала, много разговаривала, много читала. Перевернула весь дом в потребности навести идеальный порядок. Разбила три вазы и едва не устроила пожар, забыв утюг на тонком тюле гардин из гостиной. Еще один вечер мучений и я зашила дырку новой оборкой. Стало кокетливей. Перевернула весь рабочий кабинет, переставила стол к стенке, чтоб не смотреть в окно, отворачиваясь от компьютера. Стало уютнее. Поменяла морские снимки на фотографии неба в Крыму, которые сделала со Славиком. Свозила его и Дашку в конный клуб. Послушно закутывалась от нахлынувших морозов в шубу и не протестовала против мнения мамы, что пора бы сменить джинсы и балетки под халатом на юбку и туфли на каблуке повыше. Был выбран компромисс. Я поменяла туфли. От остроносых черных шпилек к вечеру жутко уставали ноги, но я чувствовала так себя куда собранней. Словно готова к бою.

     Каюсь, я жутко боялась встречи с Антоном. Боялась, что как-то выдам то, что происходит, боялась, что он поставит меня перед выбором, которого я боялась не сделать. Или наоборот сделать. Боялась, что предам этим и себя и его. Боялась цепляться к Марику больше обычного и ворчала про себя. Он неделями торчал в столице, приезжал только на выходные с кучей подарков и почти все время, к моему удовольствию, спал. Боялась оказаться невнимательной матерью и уделяла Дашке еще больше времени, чем обычно. Она удирала от моих нежностей к деду читать «Волшебника Изумрудного города» и безжалостно оставляла меня наедине со страхами, нежностями и попыткой упорядочить мир с помощью тряпок и пылесоса.

     Дни проходили за днями. Я отдежурила и перевела двоих пациентов к нему в отделение. Я перечитала три эпикриза его больных, переведенных к нам. Мир не перевернулся. Страх оборачивался мучительной тихой грустью.

     Мне уже становилось все равно, что будет дальше, мне просто хотелось его видеть. Я стала приезжать чуть позже, чтоб столкнуться на остановке с Вадиком и выслушать очередную сплетню, в надежде, что она будет про него. Глупо, правда… Я даже начала снова гулять по коридорам, ходить к Светке пить чай и в главный корпус покупать конфеты. Мы не встречались. Хотя раньше – по сто раз на дню. Или я просто не замечала этих встреч? Не придавала им значения? Единственной точкой соприкосновения оставались оперативки.

     На первую оперативку не пришла я, прикинувшись жутко занятой. На вторую не пришел он – дежурство. На третью я пришла позже всех и раньше всех сбежала назад в отделение, специально сев так, чтоб не смотреть на него. И чтоб он меня не видел. На четвертую я отдалась на растерзание Вадику, рассматривая знакомые плечи за два ряда от нас, затянутые зеленой робой.

     Ровно 31 день молчания.

     Но ведь это и его молчание было тоже. Почему? Я терялась в загадках.

     

     После очередного сборища во вторник Вадик, сволочь, полез обниматься. Еще миг назад что-то рассказывал и на тебе, потная ладонь медленно заскользила по моим плечам. Пришлось случайно наступить ему на ногу каблуком. Он не обиделся. Фыркнув от досады, я поднялась одной из первых и гордо пошла в сторону родной каморки.

     - Доця, - окликнула меня мама, когда я уже облегченно добралась до канареек, выдохнула и стала себя жалеть. Я удивилась, ведь одно из главных правил, заведенных мамой – родственные связи не афишировать, в дочки-матери не играть. – Доця, а что у тебя случилось с Антоном?

     Я похолодела.

     - А что случилось?- сама невинность. Я поставила себе пятерку за броню.

     - Ты же обычно с ним сидела, а сейчас с Вадиком. Вы что поссорились?

     - Да нет, - я рассеянно пожала плечами.

     -Он тебя чем-то обидел? – продолжала настаивать мама.

     -Нет, что ты.

     - То есть Маша права и у вас роман?

     Броня треснула, но в обморок я не упала. Да я вообще в обморок упала только раз, еще на интернатуре, когда, еще не обследовав пациентку до конца, поняла, что жить ей всего пару часов и все, чтоб мы не сделали - безразлично. Это был первенец на моем личном кладбище. Такой откровенный и издевательский. Безоговорочное поражение. Я тогда стойко выплыла из палаты, дошла до часовенки и там сползла на лавку. Бедняга Антон, ведь это его была больная, а я ушла с историей под мышкой, потом искал меня по всему отделению, пока я очухалась, и вернулась. Я честно исправилась, написав вместо него посмертный эпикриз и отстояв вскрытие. Кажется, он даже тогда отвез меня после работы домой, не веря, что больше в обморок я падать не собираюсь. И, кто такая Маша сразу поняла, мама всех сотрудников знала по именам, и старейших, проработавших столько, сколько и она, так и называла. Могла спокойно пить чай с любой санитаркой, после того, как отчихвостит за какую-нибудь провинность. Ее побаивались, но доверяли. Предательница Ильинична все-таки успела разболтать Вадькины насмешки.

     - Нет.

     Мама посмотрела на меня с ухмылкой. Ироничной и очень молодой. Пока я взвешивала, что из двух зол выбрать ложь или укрывательство, из перехода вынырнул Антон и с видом сосредоточенным и серьезным направился к нам. Заподозрить такого в чем-то постыдном – себя не уважать.

     - Алька, - легко позвал он меня. Так, как всегда звал. И широко улыбнулся маме, – Я не сильно помешаю, если украду ее на пару минут?

     Та срикошетила его улыбку и отступила назад, пробурчав, что получит у нее «старая сплетница».

     Он закинул мне руку на плечо и потащил в отделение, говоря громко и убедительно:

     - Петровна утверждает, что у тебя последние эпикризы Молчановой?

     - Это кто такая? – я медленно приходила в себя, спиной чувствуя, мамин почти разочарованный взгляд нам в след.

     - Это которая с баснословно дорогим водителем ритма и кучей аллергий, - он все настойчивей толкал меня к кабинету. Я послушно шла, чувствуя, что мне становится очень волнительно от близости, щеки заливает румянец и соображаю я уже с трудом.

     - А, есть. Она несколько раз у нас лежала.

     - Она поступила пару часов назад, а Вадька запорол винду и всему нашему архиву каюк, - весело добавил он. – Петровна готова поставить памятник за любую посильную помощь.

     - Ну, ты же разбираешься в компьютерах?

     - Ни за что! – улыбнулся он, втолкнул меня в кабинет и захлопнул дверь. Вопиющая небрежность в нашем королевстве открытых дверей и прозрачных папок.

     Я обернулась и подняла глаза на него. Улыбка медленно сползала с его лица. Между нами было сантиметров двадцать и 31 день тишины.

     - Эпикриз еще нужен? – уточнила я с издевкой.

     - Конечно, - успокоил он меня.

     Я кивнула, отодвинулась и включила компьютер.

     - Между прочим, Вадька принимает ставки – переспали мы или нет в Риме, - выдал он, привалившись к стене и скрестив руки на груди.

     - Что? – подняла я лицо. Кровь медленно убегала вниз.

     - Я так понимаю, что уже даже до твоей матери дошло.

     -Что??

     Он очень жестко добавил:

     - По-моему, ни в твоих, ни в моих интересах продолжать эти сплетни, поэтому сделай милость, перестань играть в молчанку, хорошо?

     Я тупо кивнула. Он продолжал.

     - Мы общаемся, как всегда, только и всего, договорились?

     Я опять кивнула.

     Он тоже.

     - Между прочим, единственный, кто поставил против – это Шеф, - добавил он со смешком. – Он свято верит, что ты по нему сохнешь еще с интернатуры.

     Я хихикнула. Потом еще раз. Села на стул и зажала рот рукой, пряча очередной смешок.

     - Ты тоже ставку сделал?

     Он кивнул.

     - Надеюсь, не вместе с Шефом?

     - Конечно, нет. Вадька после этого все в себя прийти не может, рыскает в поисках новых доказательств.

     - Круто. Пожалуй, я тоже хочу.

     - Доказательства? – уточнил он.

     -Ставку! – снова хихикнула я. – Что на кону?

     -Алька, это же не смешно, - выдавил он. Наверное, не называй он меня хотя бы так, было бы легче. Но легче мне не становилось. Смесь желания и глухой тоски бурлила внутри и путала мысли.

     - Почему же? – я откинулась на стуле, разочарованно уставилась на него и пожала плечами.- Очень смешно. Мы же не переспали там. В чем спор?

     - В том, как ты себя ведешь. Ты что в детском саду? Какого черта ты прячешься? – прошипел он, приблизившись к моему лицу, но это было почти криком. Зловещим и ледяным. Не скажи он этого, я бы поверила, что ему все безразлично, кроме этого спора.

     - Куда же это я прячусь? – скривила я губы попыткой снова улыбнуться.

     - Сама знаешь куда! – рявкнул он и снова вернулся к двери. – Ты забыла про эпикриз.

     -Извини, - я открыла паку с выписками, нашла нужные ему и послала их на печать.

     Когда принтер потух, собрала листы бумаги в файлик, встала и отдала ему. – Пожалуйста.

     - Спасибо.

     - Если не хочешь добавить доказательств- до свидания, - раздраженно добавила я. Он кивнул и вышел, оставив открытой дверь.

     Около минуты я стояла у окна и смотрела, как сквозь метель пробегает стайка весело спешащих куда-то студентов. Потом упрямо вытерла непролитые слезы с щек и занялась бумажной работой. К вечеру у меня перебывало полбольницы. Виновато улыбающаяся тетя Маша. По-матерински укоризненная Роза. Шумная, испытующая взглядом Петровна. Беспрерывно хихикающая парочка девчонок-интернов. Иронично поглядывающий Шеф.

     От визитеров меня спасали заглядывающие пациенты и текучка. Все остальное время я силилась придумать, что мне делать дальше. Но кроме мелочных планов мести Вадьке дело не пошло.

     Но мама! Моя серьезная, дотошная, правильная мама, пользуясь тем, что Марик опять пропадал в столице, добила меня перед сном доверительной беседой.

     - Ну, мне ты могла сказать? – настаивала она.

     - Да, рассказывать не о чем, – отмахивалась я, не понимая, что она знает, что нет.

     - Ну, да, ну да…- она с прищуром поглядывала на меня, деловито накручивая волосы на бигуди. – Думаешь, я не понимаю, что Марик оставил тебя глубоко замороженной рыбиной? Не взволновал?

     Я фыркнула.

     - Ты просто не можешь пока оценить такого мужчину, как он. Но это придет, детка, – она погладила меня по плечу. - Ты еще мне спасибо скажешь. А пока - гуляй, на здоровье. Мне Антон тоже нравиться.

     Я снова фыркнула, стараясь скрыть свое недоумение и панику, переливающуюся через край.

     - Нет, я понимаю, что ты взрослая и в разрешениях не нуждаешься, просто старайся, чтоб на работе не отразилось. Тут все узнают, раньше, чем вы между собой договоритесь и обсудят. Тем более, сейчас. За вами все будут следить.

     -Больше нечего обсуждать, - пробурчала я.

     - Знаешь, когда заканчиваются служебные романы? – усмехнулась она.

     - Когда?

     - Когда подаешь заявление на расчет в отделе кадров!

     - Ты так говоришь, словно у тебя грандиозный опыт в этом деле, - сморозила я ей в тон. Мама напряглась, сложила остатки бигуди в карман халата и собралась уходить.

     - Мам, - окликнула ее я у двери, пытаясь как-то загладить напряжение последней фразы. – Спасибо.

     Она снова улыбнулась.

     - Детка, считай, что я ничего не говорила, если тебе так будет легче. И расслабься. Никто тебя за это не съест!

     По ее логике, наверное, это было материнским благословением, чтоб мне спасть в грех? Странно, но до ее слов я никогда не чувствовала себя же униженной изменой мужу. Остаток ночи я пыталась пилить себя за грехи, рассуждать о своем предательстве по отношению к мужу, дочке, да даже матери. Выходило с трудом. Словно эти два параллельных мира прекрасно уживались во мне, не думая пересекаться. В одном я была преданной дочкой, любящей мамой, если и не верной, то заботливой женой, в другой- я была, наверное, самой собой. Утро принесло парадоксальный вывод – единственное, о чем я жалела в своей жизни, нет, кроме того, что не настояла на кесаревом сечении перед родами, так это о том, что Марат был моим первым мужчиной.

     

     На следующий день все было тихо. Обычные дела, не более. Я с удивлением заметила, что больше никто не косится, не улыбается, и не поглядывает исподтишка. Ближе к обеду я расслабилась настолько, что сгрузила на флешку почти весь свой архив и спустилась вниз отнести его Раисе Петровне, определившей Вадьку на каторжные работы – заново набирать архив, сканируя выписки больных. Потом Роза напомнила мне, что пора забирать из «скворечника» журналы и я поплелась в университет.

     После выпускного я так часто здесь бывала, что долгое время даже не ощущала, что эта страница жизни перевернута. Но три года сидения с Дашей дома вернули былой трепет и капельку грусти. Мой любимый профессор фармакологии умер, но его место приняли жуткого взяточника и лицемера, которого теперь ненавидели всем университетом. Взятки и падающую по наклонной репутацию кафедры я ему прощала только за то, что перед входом туда все еще висел портрет из некролога, и я всегда кивала ему, проходя мимо. Раз в месяц в библиотеку приходили новые выпуски российского «Вестника кардиологии», и я вызвалась забирать его, имея теперь полное право пройтись по небольшому парку, зайти в наш высотный корпус, по лестнице в торце здания подняться на пятый этаж. Стеклянная стена, окружавшая ее, библиотеку и самую большую аудиторию в обиходе называлась «скворечником», оттуда открывался восхитительный вид на город. Темыч, приехавший учиться из маленького городка как-то признался, что на первом курсе ходил в библиотеку, только, чтоб его увидеть.

     С журналами под мышкой, в расстегнутой шубе и скользких на мраморном полу каблуках я пересекала огромный холл перед актовым залом, когда меня легко подхватили под руки с двух сторон и поволокли вперед. Судорожно хватая воздух, я свирепо уставилась на Антона и Лешку из хирургии, который учился со мной на потоке.

     - С ума сошли? – проорала я. – отпустите!

     - Алка, ты семенишь, как корова на льду! – хохотал толстенький Лешка.

     - Что? Эй, ты что несешь? Грубиян, – я выкрутила руку из лап Антона, но Лешка все еще волок меня вперед.

     - Правда, Лешка, корова – это слишком, на ней же ни куска лишнего мяса нет, не говоря уже о сале, - фыркнул Антон.

     -Тебе видней, - хохотнул Леша. И расхохотался еще сильней, когда я врезала, что есть силы ему журналами в плечо. Оббежал меня и ринулся вперед, отвечая на ходу. – Вот, чудачка, я ничего такого не имел в виду, кроме того, что у вас когда-то была одна раздевалка.

     - Именно за это ты получишь! – гаркнула я, ему в след.

     - Успокой эту ненормальную, мне еще к декану! – крикнул на прощанья Леша, свернув на боковою лестницу. – Я вечером к тебе зайду.

     Я замерла, уставившись в пол, а потом подняла глаза на Антона и выпалила первое, что пришло на ум:

     - Я была похожа на корову на льду?

     - Нет, - серьезно ответил он, потом улыбнулся, и уточнил.- На буренку.

     -Что? – замахнулась я журналом в его сторону.

     Он снова нацепил серьезную маску на лицо.

     - У тебя есть две с половиной секунды.

     - Зачем? – удивилась я. Он деловито глянул на часы. До конца рабочего дня оставалось еще два с половиной часа. Причем тут секунды?

     - Чтобы сбежать!

     - Куда сбежать? – опешила я. Вместо ответа, он сгреб меня в охапку и толкнул в маленькую дверь, около которой мы стояли.

     Это был еще один вход в актовый зал, прямиком на сцену. Дверь открывалась практически в занавес, пыльные, когда-то ярко-бордовые тяжелые полотнища. Мы запутались в них, пока Антон захлопывал дверь, впиваясь мне в губы. Я, кажется, не протестовала. Мысли пулей вылетали из головы. Ничего не осталось вокруг, кроме жадных, нетерпеливых губ, скользящих по моим губам, по шее, руки, запутавшей в волосах, другой проворно поднявшей халат и юркнувшей под блузку, опаливая кожу. Вдруг он развернул меня спиной к себе, и рука скользнула еще ниже, под ремень джинсов. Я вяло запротестовала, пытаясь перехватить ее, он закусил мою мочку уха. Глянцевые достижения кардиологии с грохотом выпали из рук. Мы замерли. Раздались тяжелые шаркающие шаги и дребезжащий голос:

     - Кто там? Курс какой? Лекция только через час, так и ломятся, проклятые…Покурить решили?

     Шаги приближались. Антон быстро развернул меня к себе лицом и хихикнул.

     - Не покурить, баба Зина, мы тут целуемся!

     - Точно не курите? – она со свистом вдохнула. – Вы хоть не первокурсники?

     -Нет, - заверил ее он. Я не выдержала и тоже хихикнула.

     - Ну, целуйтесь.

     И она пошла назад.

     Он рассмеялся, крепче прижимая меня к себе.

     - Ты меня с ума сведешь! – прошептал он мне на ухо.

     - Почему опять я?

     - Потому что! – он прижался лбом к моему лбу. Я подняла ладонь и вытерла с его губ и щеки свою размазанную помаду. – Не знаю, каким образом у тебя это выходит.

     Чмокнул мою ладошку и пытливо уставился мне в глаза.

     - Готов рассмотреть любые условия.

     -Условия чего?

     - Ты знаешь, чего.

     - Антон, - умоляюще начала я…

     - шшшш…. – он прижал палец к моим губам и провел им по щеке, тоже вытирая размазанную вдребезги помаду. – Просто подумай об этом. Пожалуйста. Обещаешь?

     Я кивнула, пропадая в глубоком омуте потемневших от расширенных зрачков глаз.

     - Пошли.

     Он поднял журналы и потащил меня к выходу.

     В конце парка нас догнал сначала Лешкин снежок, а потом он сам. Завязалась нешуточная битва. Я вздохнула, безжалостно скрутила журналы в карман халата, застегнула шубу у воротника и принялась лепить снежки.

     -Кардиологи, сволочи, так нечестно! – орал забитый Лешка, отряхивая тонкий хлопковый костюм. – Двое на одного нечастного хирурга!

     

     

     3.

     «Подумай об этом».

     Легко сказать. Подумать об этом?

     В темной науке, выбранной Темычем для специализации, был, кажется, такой термин «острый чувственный бред». Очень похоже, если нашпиговать это сало бытовым, а не медицинским смыслом. Острее некуда… Чувственно. И бред. Поток эмоций, ощущений и воспоминаний, уносящих меня в неведомое будущее «мыслями», а не бредом умалишенной назвать было сложно.

     К концу дня впала в полный маразм мечтаний и, кроме аксиомы еще одной моей любимицы «Я подумаю об этом завтра» ничто не вселяло уверенности, что это завтра вообще наступит. Ночь облегчения не принесла. Проспала будильник, если б Дашке не вспомнилось, что утром самая главная вещь в доме – это горшочек, и она меня не растолкала. Напялила юбку вместо брюк и заплела воронье гнездо на голове в вполне приличную косичку. Не накрасилась, но захватила на трюмо сережки, которыми вчера играла Даша – длинные серебряные висюльки, затейливо украшенные бирюзой. Под кроватью нашелся такой же браслет. Этот комплект я купила в одну из своих «личных» прогулок-побегов в Дрездене, и он был дорог мне. Под черный топик и юбку получилось здорово, во всяком случае - очень свежо и почти по-весеннему. Все утро немузыкально мурлыкала под нос песни Юльки Савичевой и пританцовывала под них. Нет, была одна дикая почти «мысль»: позвонить Темычу и вскользь спросить, где вообще народ встречается, чтоб заняться сексом? Но сформулировать, вскользь чего это можно было спросить, чтоб не нарваться на допрос или еще хуже серию анекдотов, было выше моих нынешних умственных способностей.

     На мое счастье или беду, в те дни Антону, видимо, сам черт ворожил. От бреда меня спасла собственная мать, сообщив, что они уезжают к моей тетке, сестре отца, Дашу забирают с собой, раз я дежурю в субботу, да и муж тоже решил не приезжать на выходные, раз ему до отпуска осталось всего две недели, а работы было недели на три. Так он мне тогда объяснил, во всяком случае.

     Трудно сказать, обрадовали меня эти сообщения или насторожили, но то, что взволновали еще больше – однозначно.

     И как об этом ему сказать? «Милый мой любовничек, а не встретиться ли нам после дежурства, потому что неожиданно я оказалась одна на выходные?». Нет, не так. «Любимый мой, как на счет секса после дежурства?» Нет, в прочем, есть вариант еще пошлее, позвонить в субботу часов в восемь и промурлыкать «Возьми меня».

     Я посмеивалась про себя над собой же, чтоб не впасть в окончательный романтизм и грезы. Главное - здоровый цинизм, убеждала я себя, напевая про то, как болит магнит и про то, как я не скучаю.

     После обеда, когда Савичева в винампе плавно переехала в Макарского, подвывать которому было выше моих музыкальных сил, Шеф неожиданно приказал всем собраться в малом зале. Естественно, я пришла последней. Потому, что шла и думала одновременно и опомнилась уже на улице, пройдя мимо нужную дверь.

     - Алла Владимировна, ждали только вас, - сыронизировал Шеф. – Но красавицы часов не носят, так что прощаем.

     - Извините, - в ответ ему улыбнулась я, усаживаясь рядом с Вадькой, похлопывающим рукой по свободному месту рядом с собой. Куда ж еще?

     - Итак, уважаемые коллеги, - продолжил Шеф. – Вынужден сообщить вам пренеприятнейшее известие! К нам едет…

     - Ревизор! – гордо выдал балагур Борис Федорович и по залу прокатились смешки. Вадька так вообще затрясся со смеху.

     - Прокурор! – уточнил Шеф. – В виду грядущей реорганизации с понедельника и на ближайшие две недели у нас работает проверка из прокуратуры. Посему, на работу не опаздывать. Объяснения типа – троллейбусы не ходили, таксисты бастовали, бензин подорожал – не принимаются.

     Вадька нахмурился. Троллейбусы обычно его здорово выручали, хотя от его дома – две остановки пешком.

     - На понедельник должны быть готовы все истории, все протоколы ВКК и прочее…

     Шеф продолжил перечислять текущие дела. Вадька еще раз вздохнул:

     -Пропали выходные… Везет тебе, ты и так дежуришь, все успеешь доделать, а мне придется до ночи сегодня сидеть.

     - Так не запускай работу, - ухмыльнулась я.

     - Слушай, - улыбнулся он, осененный «гениальной» идеей. – А можно, я к тебе в субботу приеду и мы вместе все…

     - Ни за что, солнышко! – оскалилась я. – Даже не надейся.

     -Алек, ты такая красивая сегодня, ну что тебе стоит, а? – продолжал канючить он.

     -Вот именно потому, что красивая только сегодня, даже не буду об этом разговаривать, - отрезала я и обшарила зал глазами.

     - Нет, его не ищи, - фыркнул Вадька.

     - Кого? – я похлопала ресничками и невинно улыбнулась.

     - На Антона мать моя женщина сегодня взъелась и напрягла чуть ли не полы мыть.

     - Я вообще-то Светку искала, - попыталась разочарованно соврать я.

     - У нее ребенок заболел, - грустно ответил он.

     Я обалдела.

     - Вы еще встречаетесь?

     - А вы? – ответил он мне в тон. Вот тебе и глупый Вадик. А я и забыла, что готовилась ему отомстить.

     - Тихо в зале! – рявкнул на переговаривающийся коллектив Шеф, спасая меня от ответа.

     -Алла Владимировна, ну зайчик мой, ну давай ты мне поможешь завтра, а? – продолжал Вадик, выслушав очередное ЦУ Шефа. – Иначе меня заграбастает злой дядька прокурор и посадит в клетку. Хоть передачи мне носить будешь?

     - Буду, - успокоила я его.

     - А что ты делаешь в выходные? – продолжал паясничать Вадик, кокетничая изо всех сил.- Я же слышал родители уезжают, муж в командировке. Давай в субботу ты мне поможешь, а в воскресенье я тебя в ресторан свожу.

     - Откуда знаешь? – уточнила я, уже сдаваясь и раздражаясь от перспективы разбираться с его жутким почерком и переделывать все самой.

     - Твоя мать с моей чаи гоняли утром.

     - В ресторан мы не пойдем – я столько не выпью, любовь моя, а протоколы и выписки свои оставишь на посту в санпропускнике у Маши. Остальное на твоей совести. И не вздумай мне приходить помогать. Свободен, – отмахнулась я и сдалась.

     - Я тебя люблю, - широко улыбнулся он.

      - Алла Владимировна, - окликнул меня Шеф. – В виду вашей красоты и исполнительности вы, как и отсутствующий Антон Сергеевич награждаетесь почти выходным в среду – в командировку по области. Там одна конференция на пару часов, но так уж и быть – гуляйте целый день. Возражающие есть?

     - Есть, - рявкнула начмед, строгая и бескомпромиссная мама, не желающая выделять и без того выделяемую Шефом дочь. – Отпускаем их только на утро, Дмитрий Львович, проверка…

     Шеф вальяжно скривился.

     - Вадим! – строго окликнул он Вадьку, дернувшего первым к выходу. Он послушно замер.

     - А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, - фыркнула я, обходя его у двери.

     

     

     Я так и не придумала, что сказать, и весь субботний день, разбираясь с Вадькиными бумажками в их ординаторской, пропахшей сигаретным дымом и чем-то еще откровенно мужским, гипнотизировала телефон и надеялась, что он и так все знает. Телефон упрямо не звонил. Тогда я решила пережить как-то выходные и все решить в среду. Тайная грешная почти- «мысль», нам ехать – то в больницу Темыча. Со всеми вытекающими.

     Когда стемнело, и оставалось всего две выписки, в папке обнаружилась абсолютно готовая к досмотру история, написанная другим знакомым почерком, где в конце эпикриза карандашом дописан мой график дежурств и «19.00» напротив даты этой субботы. Почему-то я сразу догадалась, что это и зачем, но телефон опять не поддавался неумелому гипнозу , не желая показывать совсем другое время на дисплее, а в санпропускник повалили больные, намертво отключив мои мозги.

     

     Серебристо-серая машина открыто стояла сразу у корпуса. Я не сразу заметила ее, дернулась и отскочила к тротуару от сигнала, едва удержав равновесие на каблуках .

     - Алька, - выдал Антон вместо приветствия, когда я села в салон. – Ты подумала о том, о чем я тебя просил подумать? Извини, каламбур какой-то.

     Он явно нервничал, я тем более.

     - Я же здесь, - от двух дней здорового цинизма мало что изменилось. Сидела рядом, и трепетала, как школьница на первом свидании. У меня даже руки задрожали, и я их от греха подальше сжала в кулаки.

     - Куда едем? – спросил он, уже выехав за пределы больничного городка. Я растерялась.

     - Домой, наверное.

     - К тебе? – уточнил он.

     -Ну да. Мне нужно позвонить с домашнего телефона, сказать, что я жива.

     Он кивнул и перестроился, чтоб свернуть к моему дому.

     Я, честно, похолодела, и растерялась в конец. Наверное, есть некая культура такого поведения, правила, мораль, в конце концов? То, что случилось в Крыму, было взрывом эмоций, желаний, просто порывом, не планируемым, по крайней мере, мной, и оттого прекрасным и затронувшим что-то такое в душе, чему и название выдумать страшно.

     Но это. Это вообще ненормально, неправильно и абсурдно! Не могу я его привезти в дом, где есть шкаф с вещами Марата, где Дашкины игрушки, где живут мои родители! Я в тот момент проклинала себя за эту затею. Мне бы заорать, выскочить из машины и бежать без оглядки.

     Не смогла.

     Он остановил машину в начале улицы и обернулся ко мне.

     - Мне тебя подождать?

     Я кивнула. В горле пересохло. К панике, ужасу, отвращению к самой себе довалилось откровенное, перевешивающее все желание. Он смотрел на меня, я на него. Он был для меня заворожившей околдовавшей коброй, с морщинками вокруг грустных, всепрощающих глаз, а я маленьким, испуганным зверьком, скулящим у двери из клетки.

     Так прошла минута, другая. Потом он нашел мою сжатую в кулак ладошку, спрятанную в складках шубы, разжал и поцеловал, прям в след от впившихся ногтей.

     - Ты можешь уйти домой, если хочешь.

     -Ты же знаешь, что не хочу.

     Он улыбнулся. Прижал мою ладонь к гладко выбритой щеке.

     - Пошли, - проговорил он и потянул меня на улицу.

     Я долго не могла открыть калитку, потом ключи падали в снег, потом дверь все-таки открылась, дом встретил нас темнотой и запахом испеченных мамой вчера пирожков.

     Кощунство, но он развернул меня к себе и целовал прям там в прихожей, едва захлопнув дверь, а я прижимала его к себе еще крепче. Никогда не верила, что можно так естественно желать кого-то, что это желание будет равносильно голоду, жажде, потребности вдохнуть при удушье. Но. Я словно в картинке ожившего бреда, стягивала с него одежду, свитер, футболку, дотянулась до ремня, пока он впивался с мои губы и беспорядочно пытался раздевать меня.

     - Ты спешишь, - с дрожью в голосе попытался убрать он мою руку.

     Я упрямо мотнула головой и победила молнию.

     Больше никогда не скажу, что норковая шуба – это унылая роскошь.

     Брошенная на прогреваемый пол в прихожей, она стала свидетельницей чего невозможно постыдного и прекрасного одновременно.

     

     Потом, я завернулась в халат, а он остался в джинсах и мы пили чай с пирожками. И он гладил и целовал мою шею, подняв вверх волосы, пока я разговаривала с матерью и Дашкой. И мы сплелись в какой-то горячий комок на моем девичьем диване. И это не было пошлым. Преступным. Запретным. Циничным. Это было квинтэссенцией самой жизни, которая всегда ускользала от меня.

     Мы не спали всю ночь. Не подозревала, что так может быть. Что так вообще бывает. Что мужчина может настолько желать женщину, что не будет выпускать ее из объятий даже на миг, а женщина не будет против этого. Что не будет усталости, сонливости и головной боли. Что не захочется вымыться, попить или в туалет. Что можно плакать от желания, когда кто-то целует твои запястья или кромку волос на шее, или брови. Что мужское тело может быть столь совершенно по сравнению с моим. Нет, не в смысле красоты, хотя его тело было спортивным и поджарым, а смысле, что оно будет логичным продолжением моего. Неспортивного и не поджарого. Но это все действительно было неважно.

     Когда хмурый рассвет постучал в окно, он оторвал лицо от моей груди и легко поцеловал в нос.

     - Мне, наверное, пора.

     Я не думала, что вмиг может стать так больно. Но было больно. Словно что-то лопнуло внутри и готово вытечь наружу, вместо слез. Я просто кивнула и зажмурилась.

     - Обещай мне поспать, - он сгреб меня в охапку и попытался укачивать. – Бедная девочка, я тебя совсем измучил.

     - Я не хочу спать,- пробурчала я, пытаясь надышать его запахом.

     - Так будет легче, - усмехнулся он. – Мне уйти, тебе остаться. Закрывай глаза…

     Наверное, я все-таки уснула. Мне казалось, что только –только он еще держал меня на руках, и вот на тебе, я лежу, скрутившись клубком, одна, и стук захлопывающейся входной двери еще звучит в ушах.

     

     Спать я больше не смогла. Прошлась по дому, методично высматривая следы пребывания Антона и не находя их. Когда он успел вымыть чашки от чая? Собрать мою одежду? Мне словно все приснилось, я вчера Бог весть как добралась домой и завалилась спать в своей когда-то комнате. Странный был сон.

     Я не нашла ничего лучшего, чем сесть у компьютера и найти свою старую подборку музыки. Тишину взорвал лиричный «Сплин», я стала читать электронные письма. В ящике оказалось несколько абсолютно непонятных посланий. Внутри пустого сообщения прицепом шла переписка мужчины и женщины, которая даже после сегодняшней ночи показалась мне пошлой, грязной и беспринципной. Разозлившись на всех спамеров вместе взятых, я пошла в душ. Окончательно проснувшись, перебудила телефонными звонками всех родственников. Сходила в магазин, купила продукты и миленькую нежно-лиловую блузку. Проспала два часа под телевизор с «Унесенными ветром». Потом что-то подорвало меня, я снова нашла эти письма. Внимательно перечитала. В сердцах, едва сдержала тошноту, когда пару раз дама обозвала мужчину именем моего мужа. Дочитав все до конца, я уже хохотала над абсурдом сложившейся ситуации, переслала все эти письма на официальный почтовый ящик Марата и не удержалась от просьбы не попадаться мне на глаза.

     

     [URL=http://www.radikal.ru][IMG]http://s003.radikal.ru/i204/1102/c8/4393092eba6e.gif[/IMG][/URL] Голос тетушки из медстатистики, которую всучил нам Шеф в нагрузку, забивал даже тихие переливы «радиорокс». Казалось, она знает обо всем на свете, разговор, точнее монолог то и дело сносило от формирования цен на бензин до качества адаптированных молочных детских смесей, представленных на рынке. Я ошалела от потока информации, свалившегося на голову, и с облегчением выдохнула, когда она вышла около областного управления, и мы покатились дальше к выезду из города. Тишина была пронзительной. Наслаждаясь ею, мы, молча, доехали почти до первого поста гаишников, гордо красовавшегося около массивной эмблемы въезда в город. Тогда Антон спросил:

     - Ты знаешь, куда нам ехать?

     - Приблизительно. Это больница Темыча.

     -Темыча? – он усмехнулся. – Это что ли Сашки Сидоренко?

     - Угу, - во мне вдруг проснулось лукавство, прибитое теткой-всезнайкой. – И его можно попросить…вроде как встать вместо нас на лекции.

     Антон припарковался у обочины и испытывающее на меня посмотрел.

     -Вместо обоих?

     - А что? Вы разве так не делали? – у нас перекличку на лекции обычно делали, поднимая группу и пересчитывая студентов, как цыплят по осени.

     Он посмотрел вперед, на уносящееся вдаль полотно дороги. И уточнил:

     - Ты не боишься?

     -Темыча? – я фыркнула и достала из сумки телефон.

     - У? – отозвался знакомый голос почти сразу. – А я тебя уже жду.

     - Не дождешься! – ухмыльнулась я.

     -Чего это?

     - Отмаж нашу делегацию. И можешь требовать от меня пожизненного рабства.

     - Дашка заболела? – напрягся Темыч.

     - Нет, с ней все хорошо.

     - Ехать лень?

     -Темыч! – взмолилась я.

     - Ты меня разлюбила?

     -Никогда в жизни. Темыч, ну я прошу!

     - Пока не скажешь, почему, не сдвинусь с места.

     - Темыч…

     - Давай, давай, умоляй меня, детка,- сыронизировал он, сдаваясь.

     - Чудовище! – пропела я. – Представь, что это не я тебя прошу, чтобы ты подумал?

     - А вас там много прогульщиков? – прорезалось любопытство в его голосе после секундной паузы

     - Двое.

     Темыч грязно ругнулся и присвиснул.

     - Не клади трубку, - с восторженной интонацией промырлыкал он. И заорал: « Паровоз! Я на пару часов слиняю. Нет! Бутылка с меня! Виски пить будем! Сам ты пойло олигархов! Моя сестренка его любит, а пить мы будем за нее!» И заговорил скороговоркой: - Только одно условие. Я тебе позвоню, вечером, нет, завтра, ладно в субботу и ты мне все расскажешь, хорошо?

     - Ни за что!

     - Блин, как все серьезно! Я тебя люблю.

     - И я тебя, чудовище.

     Я захлопнула телефон. Антон продолжал смотреть на дорогу.

     - Все, мы свободны, - он молчал и престранно улыбался. Я уточнила: – Что?

     Он помотал головой, словно отмахиваясь от призраков.

     - Черт, я тебя ревную. Меня ты никогда чудовищем не называла. Это так нежно выходит…

     Я облегченно рассмеялась.

     - Он просто и есть чудовище.

     Он погладил меня по щеке, и я прильнула к ладони.

     - Тебя не смутит гостиница? Боюсь, вернуться в город будет выше моих сил.

     - И моих.

     

     Гостиница с пафосным названием «Надежда» нашлась совсем близко от места, где мы стояли. В насмешку, свободным оказался всего один номер, видимо, новобрачных по средам не бывает, все остальные оккупировали дальнобойщики. Он был в светло- яблочных тонах, с круглой кроватью и ярко-красными подушками, свечами, халатами и полотенцами в ванной. Пока Антон ставил на охраняемую стоянку машину, даром, что в юбке, я влезла с ногами на широкий подоконник окна в эркере и обхватила себя руками. Город виднелся, словно на ладони. По трассе неслись машины, набирая скорость, выдохнув с облегчением после поста. Не помню, о чем я тогда думала. С неба неслись редкие снежинки, подхваченные ветром, они сталкивались с асфальтом и отскакивали, словно ледяные шарики. В прочем, на самом деле пейзаж был довольно заурядным, как и все остальное. Но мне в очередной раз было плевать.

     - Алька, - он испуганно озирался по сторонам, даже заглянул в ванну, не заметив меня за шторами. – Ты что ушла?

     - В астрал, - подала я голос.

     Он шумно выдохнул.

     - Ты – чудовище.

     Подошел к окну и раздвинул настежь полотнища тюля и портьер.

     - У тебя тоже очень нежно выходит.

     Он подхватил меня под колени, приподнимая, и пошел спиной к кровати. Усевшись, легко поцеловал в нос и хрипло шепнул на ухо:

     - Кажется, в прошлый раз на этом месте ты уснула…

     

     Потом я тоже уснула. В ложбинке его руки, насытившаяся и заласканная до мнимого бесчувствия. Сон длился совсем недолго, как показалось, но вот он уже целует мои глаза, и шепчет:

     - Темнеет уже, нам пора, наверное.

     Я вздохнула и послушно отодвинулась. Он вернул меня назад.

     - Давай договоримся, а? – счастливый и веселый, он вглядывался в мое напрягшееся лицо. - В следующий раз мы встретимся… в парке или кафе и просто поговорим. Мне очень многое тебе нужно рассказать, и еще больше узнать о тебе.

     Я хихикнула от его слов.

     - Что ты хочешь знать?

     - Все. Чтоб ты рассказывала о том, что тебя тревожит, когда ты хмуришься. Чтоб ты рассказала, на каком боку ты спишь, какие книжки ты читаешь под хурму и сникерсы,- я рассмеялась, а он продолжал, - кого ты больше любишь собак или кошек, чем ты болела в детстве и как переносишь бич всех женщин по имени ПМС…И когда ты меня познакомишься с Дашкой…

     Он что-то говорил еще, слова лились, как песня, но у меня зашумело в ушах, через пару секунд я все-таки отодвинулась и встала одеваться.

     - Нам, правда, уже пора.

     Казалось, что он был так счастлив, что не заметил моей молчанки. То же радио, городские вечерние пробки, уже ставшее привычным прощание. Не знаю, сколько я бы прожила в неведении, если б он не сказал, но он сказал, и, ни о чем другом я уже не могла думать.

     

     Не знаю, как я дожила до утра. Мои каблуки выстучали все нарушения ритма из возможных, пока дождались Валентину Васильевну, которая уже лет тридцать работала на нашем участке и приходила всегда раньше всех на работу. Осмотрев меня, она восхищенно выдохнула:

     - Детка, да у тебя недель десять!

     - Быть не может, - сжалось у меня все внутри. После тяжелых родов вердикт был однозначным, кровотечения сохранялись больше двух месяцев, мне уже хотели матку удалять, а потом менструации приходили и уходили сами по себе, игнорируя календарь, гормональные таблетки и выскабливания. Я почти смирилась, хотя бы Дашка была, но сейчас…

     - Пошли на узи, если мне не веришь, но, ты же знаешь, я редко в этом ошибаюсь.

     Пошатываясь, я слезла с кресла, она сгребла меня в охапку и смачно поцеловала в щеку.

     - Ты меня так порадовала! Ох, сколько я пережила за тебя, сколько я … Что?

     Я ревела.

     - Аллочка, деточка, ты что?

     Она притащила мне стакан воды, зубы стучали по стеклу, пока я пыталась глотнуть и успокоиться, она гладила меня по спине. Когда я немного пришла в себя и стала одеваться, Валентина строго отрезала.

     - Направление на аборт я тебе не дам.

     - Валентина…

     - Прекрати выть! Дурра! – проорала она и тут же очень ласково меня погладила. – Это что не от мужа?

     - От мужа! – пуще прежнего, разревелась я.

     - Вдвойне дура! Деточка, да это же счастье!

     Я согласно кивнула и схватила полупустой стакан, словно спасительный круг.

     - Деточка, после всего того, что с тобой было, - она покачала головой и снова погладила меня по спине. – Я б никогда не поверила, что это может быть. Так что от мужа, не от мужа, не важно, ты должна эту беременность сохранить. Тем более, что пока с малышом все хорошо, а что будет дальше, ты же сама врач, понимаешь, никто гарантий, что ты его выносишь до конца не даст. Кесарить однозначно…Да что я говорю, - она махнула рукой, и видя, что я успокаиваюсь, села за стол, выписывая горку анализов.

     

     Не помню, как я добралась на работу. Вадька, устало бредущий на остановку, обнял меня за плечи:

     - Я – твой должник, дорогая…

     Я сбросила его руку и рявкнула.

     - Оставь меня в покое!

     Я как-то переоделась, нашла в сумке тушь для ресниц, неловко накрасилась. Сходила на обход с Розой. Долго смотрела в окно, а потом все-таки достала чистый лист бумаги и написала заявление на отпуск. Работать я не могла. У меня было такое чувство, будто я вешу над пропастью, еще одно движение и я сорвусь.Внутри меня застыл большой знак вопроса. Почему? Почему сейчас?

     Роза проплыла мимо, предложив выпить чаю, но я отказалась. Минут через пять в кабинет влетел счастливый Антон и мигом занял собой все пространство.

     - Алька, я тебе принес – начал он и осекся, увидев мое лицо. – Что?

     - Ничего.

     Он помолчал, потом подошел и резко развернул мое лицо к себе, сжав до боли подбородок. Его лицо побелело от напряжения.

     - Отвечай. Быстро. Он что тебя ударил?

     Я усмехнулась. Я про Марата и забыла.

     - Нет.

     -Тогда что?

     Я собрала с духом и взглянула ему в глаза. И вдруг поняла, что это в последний раз, но от этого почему-то не было больно. Ощущение полета, без надежды уцепиться за что-то и притормозить. У него были красивые глаза.

     -Я беременна.

     - Уже? – усмехнулся он, отпуская мой подбородок и обхватывая плечи.

     - Уже давно, - отрезала я. И добавила, словно оправдываясь. – Я не знала.

     Его руки медленно опустились, по лицу вихрем пронеслось море эмоций от изумления до отрешенности. Он опустился на стул для посетителей, взъерошил волосы. Я отвернулась к окну.

     -Алька, - через несколько минут он меня окликнул, и по моему лицу побежали слезы. Не то запоздалые страхи вернулись, не то нахлынувшее облегчение от того, что он меня так назвал. В его кармане загудел телефон. – Черт, я сегодня дежурю. Обещай мне, слышишь?

     Ты не уйдешь, сегодня домой, пока мы не встретимся и не поговорим. Пожалуйста.

     Я кивнула, не найдя в себе сил обернуться и посмотреть на него.

     

     Я дописала все свои бумажки за вчерашний и сегодняшний день. Сложила в любимую папку заявление, чтоб подписать у Шефа, и впервые за день, улыбнувшись, обнаружила в ней два пакета с фотографиями. Антону его часть я так и не отдала.

     Приблизительно через час Шеф сам меня вызвал. Захватив папку, я пошла в главный корпус. В приемной нашелся Антон, когда я вошла, он спокойно стоял у стойки, которая огораживала столы наших секретарей, и выпрашивал у них быстрее пропечатать бланки. Едва ли не впервые мне было неприятно его видеть.

     - Алька? Что ты здесь делаешь?

     - Шеф вызвал.

     На его лице застыла странное выражение лица, словно он испугался чего-то, но из кабинета высунулся Дмитрий Львович и пригласил «ребяток» зайти. Мы зашли, сели по разные стороны за стол для посетителей.

     - У меня с вами будет конфиденциальный разговор, - начал он. Так как Алла Владимировна еще не в курсе, рассказываю все по порядку. Грядут перемены. На базе каждого отделения мы будет организовывать отдельные… почти клиники, с отдельными руководителями, которые должны будут подчиняться мне, как генеральному директору, но тем не менее, и иметь некоторые вольности, в частности касающиеся платных услуг и проведения исследований...Это потом.

     Мне сложно было уследить за мыслями Шефа, и он, наверное, заметил это, обращаясь дальше лично ко мне.

     - Ал, для кардиологов кандидатуры две, поэтому я вас двоих и собрал. Но ты, же сама понимаешь, у тебя маленький ребенок, да и мать была против, чтобы ты в этом участвовала. Тем не менее, завтра будет …ну что-то вроде тестов. Там будет много кардиологии, и вопросов организации управления. Ты справишься, я знаю. Поэтому я дал Антону чуть больше времени на подготовку.

     У меня закружилась голова, и комок тошноты поднялся почти в горло. С трудом, я глотнула. Не знаю, откуда у меня вылетел следующий вопрос.

     - И сколько вы дали ему времени?

     - Пару месяцев, - ничуть не смутившись, ответил Шеф.

     - Алька, - перебил его Антон.

     -Сколько, - скривилась в улыбке я, испытывающее смотря на Шефа..

     - Ну, считай, с начала ноября.

     - Аля, - у меня поднялась вверх бровь, когда я услышала необычное обращение. Все остальные эмоции спрятались глубоко-глубоко, мне стало спокойно и даже как-то умиротворенно. У него загудел телефон в кармане и, взглянув на номер и Шефа, Антон быстро вылетел из кабинета.

     Я на миг опустила глаза, а когда подняла их вверх на Шефа, он уже сидел рядом со мной, и попытался взять меня за руку.

     - Аллочка, солнышко, но ты не сердись, ваши работы уйдут в столицу и все равно решать там будут, вот деду Шацкому, больше ты понравилась, но он всегда предпочитал работать с женщинами, видишь, у нас все кардиологи – в основном дамы, а я…

     - А вы не волнуйтесь, Дмитрий Львович, - я улыбнулась, выдернула свою ладонь из его руки и достала из папки заявление. – Подпишите, пожалуйста.

     Он быстро пробежал глазами и нахмурился.

     - В честь чего это?

     Я улыбнулась еще шире и поаплодировала, когда закалившаяся броня не выдала того, что пропасть закончилась и глубже падать уже некуда.

     - Я беременна, Дмитрий Львович. Думаете, муж позволит мне работать? Так, что извините, но тесты писать я не буду, и в реорганизации участвовать тем более. После отпуска будет больничный, а потом декрет.

     Внутри я корежилась со смеху, вглядываясь в его перекошенное лицо.

     - Поздравите меня? – я встала со стула и пошла к двери. Потом вдруг замерла, когда ответа не последовало, решив его окончательно добить.- Да, кстати, тот спор, помните? Вы – выиграли. Можете, забрать у Вадьки причитающееся.

     

     До конца дня я терпеливо просидела в кабинете, прислушиваясь к шагам в коридоре и так и не услышав желаемых. Когда сидеть дальше стало смешным, я собрала свои вещи, скинула на флешку все личные файлы, очистив компьютер, прощалась с девчонками на посту, спустилась вниз. Повинуясь странному порыву, я заглянула в санпропускник, но там было пусто. В ординаторской первого отделения - тоже. Решив, что терять уже нечего, я оставила у Антона на столе свою сиреневую папку, в которой так и лежали два пакета фотографий.

     По дороге домой, я зашла в парикмахерскую. Там работала моя одноклассница Олька, и сегодня как раз была ее смена.

     - Олюшка, мне вот так, - и я чиркнула ладонью по шее, потом подумала и подняла руку еще выше, к подбородку. – Вот так.

     - Алка, ты спятила? Ты же без хвоста жить не можешь, помнишь, сколько вою было, когда я тебя по плечи подстригла?- пробасила сильно прокуренным хриплым голосом толстенькая Олька.

     - Режь, солнышко, воя не будет. Я взрослею, - усмехнулась я. – Ты уже покупала крем от морщин?

     - Еще в прошлом году, - фыркнула Олька, подкатывая ко мне столик с инструментами.

     Я закрыла глаза. Ножницы монотонно щелкали, голова становилась все легче и легче, наконец, Ольга выключила фен и сняла с меня накидку.

     - Знаешь, Алка, а тебе идет, - удивленно пробасила она. По шее пронесся холодок, и вдруг вспомнила, как Антон поднимал мои волосы вверх и целовал шею. Зажмурившись еще сильнее, чтоб слезы стекли в нос, я вздохнула. – И вообще, женщина должна раз в пять лет менять прическу.

     Я открыла глаза. Миленько. Потрясла головой и добавила:

     -А еще работу и любовника.

     Ольга облегченно рассмеялась, увидев, что мне понравилось.

     

     У калитки топтался Марат, явно накормленный и уже побывавший у тещи, с букетом белых тюльпанов и ирисов. Мои любимые цветы в его руках смотрелись почти как депутатский мандат. Я тряхнула головой, наслаждаясь рассыпающимися в разные стороны волосами.

     - Аллочка, солнышко, - взвыл он. – Ну, прости меня пожалуйста, ну не было ничего, я тебя люблю, ну не сердись, а ? Хочешь на колени стану? Ну, ради Дашки..

     Я фыркнула.

     - Марик, … не ради Дашки, - это еще кто прощения просить должен?Осталось только усмехаться про себя. - А ради того,…. кто родится осенью.

     Он схватил меня на руки и закружил.

     На следующий день мы уехали с ним в столицу. Его – перевели официально туда работать, а мы с Дашкой оказались прицепом в новом почти незнакомом городе. Подспудная мысль, что сейчас модно иметь семью, а не любовницу не покидала меня много месяцев, пока я не убедилась в своей правоте. Дашке не нравился новый сад, и мне – новые магазины и само расположение нашего нового жилья, но я не жаловалась.

     Бедняга Темыч так меня и не понял.

     По-настоящему я сорвалась только раз. Это был один из тех летних дней, когда жарко уже рано утром, когда асфальт не остывает за ночь и ошпаренный поливальной машиной, тихо плавится под обувью. Меня тогда здорово выручал полюбившийся льняной сарафан с ярко-красными маками по подолу и с красным ремешком под грудью. В нем я казалась самой себе сильно беременным подростком и мне это нравилось. Тогда Дашка впервые осталась в детском саду без слез, а я отправилась в медицинский центр за результатами анализов и очередным узи. Директор его, Виктор Романович, откликался для членов нашей семьи просто на Витю, его жена когда-то работала с мамой, а он в те времена слыл большим чудаком, пытаясь заработать сразу много денег и то и дело, влезая в сомнительные авантюры, из которых его потом вытаскивал мой отец. Когда он узнал, где я теперь живу и в каком состоянии, то безапелляционно предложил свои услуги, и я, ничуть не стесняясь, ими воспользовалась. Это был один из немногих людей, из «старой» жизни, которому я могла доверять, и с которым мне было приятно видеться. Он меня ждал у входа, подхватив под руку и вырвав из рук красную сумку, с книжкой, минералкой и разбитыми шлепками вместо красных босоножек, он провел меня по всем нужным кабинетам. Подслушал за ширмой, что внутри меня пинается все-таки мальчишка и требовал, чтобы я позволила ему самому сообщить об этом Зине, моей маме. Я согласилась. Потом ему кто-то позвонил, мы распрощались, и я медленно потопала назад, пытаясь составить распорядок на день. Из больничного парка выходить не хотелось, хоть мне было недалеко идти пешком, я уселась на лавочку, глотнула воды и полезла за телефоном, чтоб вызвать такси. Меня словно током ударило. Из парка на улицу, как мне показалась, выходил Антон. Я кинулась следом, но, может быть, он куда-то свернул, а может это жара так печально подействовала на мое восприятие и мне все-таки показалось. Как заведенная, я еще несколько часов бродила по улицам, окружающим больницу, не понимая, что я там делаю и зачем. Перевалило за полдень, я поехала на железнодорожный вокзал, зная, что где-то в это время идет проходящий скорый поезд, и на нем можно быстро добраться домой. Я долго стояла в зале ожидания, обдуваемая потоками ледяного воздуха, несущегося из кондиционера, медленно приходя в себя. Обозвав себя всеми бранными словами, которые мне вспомнились, я поехала за Дашкой. Вечером Марат привез меня опять в Витину больницу, и там я провалялась еще несколько недель, вначале просто сильно простуженная, потом к простуде добавились высокое давление и отеки. Домой меня не отпустили. Мать и свекровь по очереди брали отпуска и сидели с Дашей.

     Там меня как-то ненавязчиво убедили, что моя беременность – это настоящее чудо. Девочки, лежащие в том же отделении, зная, что со мной было (там очень быстро все друг о друге узнавали, а акушерский анамнез и подавно), часто приходили и спрашивали, как мне это удалось. К каким я ходила врачам, к каким бабкам, к каким источникам ездила, каким святым молилась, какой диеты придерживалась. Это было мучительно. В конце концов, я где-то внутри, не позволяя этой мысли окончательно сформироваться, стала благодарна Антону, за этот мой всплеск эмоций, видимо уравновесивший гормональный фон и приведший к все-таки беременности. Все-таки желанной беременности.

     Единственная, о ком я горевала в те дни, была Берта. Скорее после поездки в Италию, она перенесла инсульт, с трудом, но отошла от него. Мы подолгу разговаривали с ней по телефону, когда мне даже не разрешали вставать. Марат не злился, принося мне каждый день пополняшки в телефон. Ее речь с каждым днем становилась все четче. За неделю до дня Х, моего кесаревого сечения, она не взяла трубку. На следующий день мне позвонила зареванная внучка, и передала ее благословение. Кесарево пришлось ускорить.

     

     Мальчишка родился длинненький, кудрявый, с длинными ресничками и удивительно серьезный. Он был до дрожи похож на моего отца, и я с удивлением для себя увидела слезы на его лице, когда он впервые взял внука на руке. Мой черствый, даже суровый папка! Это было, пожалуй, лучшей наградой.

     Мы никак не могли подобрать ему имя. Марат приносил мне какие-то справочники, написал длинный список имен всех своих родственников, но мне ничего не нравилось.

     На третий день после его рождения я рано утром, почти тайком, пока никто не пришел, слезла с высокой больничной кровати, вымылась под душем, связала уже отросшие волосы в подобие хвоста и выпила чашку кофе. Кощунство, учитывая, что давление никак не хотело падать ниже сто сорока. Но после этого я почувствовала себя снова живой. И когда пришла мама, даже поинтересовалась:

     - Что там, в мире делается?

     Так я у нее всегда спрашивала о больничных новостях еще, когда сидела с Дашей в декрете. Мама всплеснула руками и полезла в сумку.

     - Я совсем забыла.

     Она передала мне конверт, усыпанный розами и сердечками с парой голубей и кольцами. Дрогнув, я открыла его и оскалилась.

     - Вадька со Светкой женятся? Господи, какой ужас!

     Мама тоже хихикнула.

     - Да. По секрету, Рая в начале была жутко против, но Светин сын ее просто очаровал!

     - Он славный мальчишка, - кивнула я.

     - Поздравишь их? - с таинственной надеждой поглядела она на меня.

     Я окинула себя взглядом. Ну да, после двух месяцев практически постельного режима мне как раз положено пойти на свадьбу.

     - Каким образом?

     -Позвони, - предложила мама. – Думаю, им будет очень приятно.

     Я улыбнулась и вдруг почувствовала, что скучаю. По Вадькиной вечной раздражающей меня глупости, по Светкиному безразлично-ироничному: «дорогая, ты плохо выглядишь!». Я ведь и так плохо выглядела. Что терять?

     - Я позвоню. Что еще? Как там Шеф?

     Мама замялась, словно взвешивая говорить мне или нет.

     - В порядке. Наполеоновские планы не удались, а в остальном – как всегда, важный и полный идей.

     В колыбельке закряхтел малыш, и мама ловко ухватила его на руке и заворковала, какой он маленький и сладенький.

     - Ты вернешься на работу? – поинтересовалась она у меня, еще укачивая его на руках.

     Я задумалась и уставилась в окно, не зная, что ответить. На работу хотелось ужасно, но …

     Мама расценила мое молчание иначе.

     - Антон уволился приблизительно через месяц после твоего отъезда, так что если ты боишься встречи, то…

     Меня почти подкинуло на кровати.

     - С чего бы это?

     Мама замялась:

     - Честно говоря, не знаю.

     - Не верю, - как можно безразличнее отмахнулась я. – Чтоб в нашем гадюшнике можно было что-то скрыть? Не хочешь говорить – не говори.

     - Он жутко поругался с Шефом. Тот долго не подписывал заявление, даже угрожал ему, но потом сдался. Не знаю почему, - она пожала плечами, вернула уснувшего малыша в колыбельку и села около меня, погладив по руке. - Они больше шипели, чем кричали. Никогда не видела Диму таким злым. А Райка орала белугой, что Антон ее сиротит, но тот все равно ушел. Боря тоже, если знает, то молчит…

     Она пожала плечами. Я втянула слезы в нос, получилось, наверное, очень жалостливо, мама приобняла меня и стала утешать. Я уткнулась ей в грудь. Мы долго лежали, обнявшись, на кровати и разговаривали.

     - Знаешь, - сказала я ей, вдоволь наревевшись и почти успокоившись, - я тут пока лежала, все думала, в чем смысл. Раньше казалось, что главное, это стать вашей с отцом опорой и желательно гордостью, а сейчас я думаю, что смысл вовсе не в этом. А в том, чтоб дать ему, - я кивнула на колыбельку, - и Дашке все то, чтобы они захотели отдать своим детям. И все. Это самое главное.

     - Мудрая моя девочка, - гладила она меня по спине.

     Я хмыкнула.

     - А знаешь, что еще? Он будет Сашкой. Санькой. Марат пусть думает, что это в честь его дядьки, но на самом деле это будет в честь Темыча.

     Я помолчала и все-таки добавила:

     - Он бы мне сейчас сказал, что я полная дура!

     

     Марик все чаще упрекал меня в равнодушии, я не протестовала, и это злило его еще больше. Мы с каждым днем отдалялись друг от друга все дальше и дальше, я даже сменила электронный адрес, чтоб не открывать очередных писем. Когда Сашке исполнилось полгода, я повезла его домой, чтоб окрестить в церкви рядом с родительским домом. Я не могла объяснить, чем меня не устраивают столичные соборы, а он не хотел слушать, что там крестили мою бабку, мать, Дашу и меня. Четырехлетняя Дашка после почти двух месячного отпуска, проведенного у бабушек, стала взрослой и заботливой, целый день могла возиться с младенцем, вызывая меня только для того, чтобы их покормить, и я почти пришла в себя к тому времени. Путешествие на поезде в компании двоих детей меня не страшило. Я дико хотела домой.

     

     Там все было, как всегда. Бушевала весна, в саду одуряющее пахло распустившимися цветами на вишне и груше, красные, желтые, лиловые стрелки тюльпанов неугомонно рвались ввысь. Я выволокла в сад старое, еще бабушкино кресло-качалку и устраивалась там днем, с Санькой на руках. После торжества по случаю крестин, на которое явились все, кроме родителя ребенка, я устроилась там же. Санька мирно спал у меня на руках. Из открытого окна кухни доносился веселый щебет сильно беременной Кати, которая в лице моей мамы и тетки нашла благодарных слушательниц, а Темыч, новоиспеченный крестный, украдкой вышел за мной в сад. Уселся на низкую скамейку рядом, оперся спиной на стену дома, прищурился на солнце, словно сытый кот Моська, приблудившийся к нам этой весной. Он действительно разъелся, видимо, пытаясь догонять Катю, глаза потерялись в низке расходившихся лучиками морщин, но это все равно был мой Темыч. Насмешливый, мохнатый, искренний.

     -Староста,- начал он. Я даже дернулась. Последнее время он чаще называл меня сестренкой, это было и трогательно и мучительно одновременно. – Сколько мы не виделись?

     - Больше года, - с удивлением подсчитала я.

     - Да уже скорее, почти два. Просто пипец какой-то, - фыркнул он.

     - Ты сквернословишь, как грузчик, - начала читать морали я.

     – Фу, какие мы знаем слова, - сыронизировал он, а потом очень хвастливо продолжил. – Я уже и грузчиком был, и механиком, и слесарем, и сантехником… Вечером иногда прихожу на прием, слушаю какую-нибудь истеричку, и едва сдерживаюсь, чтоб не врезать ей оплеуху.

     Я фыркнула в ответ. С большой натяжкой это можно было бы принять за смех.

     - Но зато я курить бросил, - продолжил хвастаться Темыч. – И джип купил.

     - Я видела, - эта ярко-красная образина заняла большую часть двора.

     - Помнишь, как ты мне джип искала, когда хотела, что б я за Катькой ехал?

     И улыбнувшись от души, вспомнив то беззаботное, в сущности, время, я кивнула.

     - Значит, дослушаешь до конца, прежде чем начнешь орать, - задумчиво продолжил он, широко открыв глаза и пронизывая меня прозрачным голубым рентгеном. Это не было больно. Это было облегчением, как всегда с ним. - В общем, завтра, когда вся твоя братва разъедется, ты обвязываешься своим волшебным платком, стингом или как его? берешь запас памперсов и мы едим в Ялту.

     - В честь чего это? – я ни коем образом не собиралась делать этого, но любопытство взяло верх.

     - Ну.. – замялся он. - Я думаю, что тебе нужно встретиться с одним человеком.

     - С каким? – лениво спросила я, ни о чем не догадываясь.

     - С тем самым, - отрезал он серьезно, и я от неожиданности подпрыгнула в кресле.

     - С чего бы это? И почему именно там?

     - Слишком много вопросов. Он там живет. И работает. В филиале столичной частной богадельни. Хотя бы поэтому…

     - Темыч, ты же… - начала я, но он отмахнулся.

     - Не галди, женщина. Мы случайно встретились. Покурили вместе, ну водки выпили…

     -Темыч, ты мерзавец!

     - Ой, - кокетливо скривился он, в восторге от самого себя. – Не начинай! Видишь сама, рожа не битая…

     - Ты …- у меня даже слова отшибло.Промелькнула только мысль, что Антон не был галлюцинацией, и то, Слава Богу, в которого я все больше начинала верить.

     - И у него тоже… Ну… И вообще, если ты решишь потом вернуться, то мы будем дома в тот же день. Часов шесть в дороге всего-то.

     Он замолчал, я тоже не знала, что сказать, сердце колотилось во рту, руки вздрагивали. Я даже прижала сына крепче, боясь, что уроню.

     - На кой я сдалась ему там? - наконец прервала паузу я. - Он женат и …счастлив. Как и я.

     Темыч престранно на меня посмотрел. Поднялся со скамейки и приблизился ко мне, пристально вглядываясь в лицо. Я почувствовала себя идиоткой у него на приеме и уточнила:

     - Чего?

     - Ты что вообще ничего не знаешь? – округлил глаза он и хихикнул.

     - Смотря о чем.

     - Он от жены ушел еще …года три назад, получается. Да, точно, ты еще с Дашкой сидела. Ты что не знала?

     -Нет, - рассеянно ответила я. Темыч заорал и тут же зажал себе рот рукой, боясь, что разбудит ребенка, наверное:

     -Блин, вы, что совсем не разговаривали?

     - Собирались пару раз, - вяло улыбнулась я, окончательно смутившись от всплывших ярких и мучительных воспоминаний.

     Темыч прыснул, сел назад на скамейку и таинственно продолжил, копируя известных комиков:

     - Кро-ли-ки! Это- не- тО-лько- цен-ный- мех…

     Его намек был скорее восторженным, чем оскорбительным.

     Я хихикнула. Еще миг и мы оба покатывались со смеху, Темыч хохотал так громко, как в университете перед лекциями, когда сам смеялся с собственных анекдотов, пытаясь перекричать все сто двадцать человек на потоке. Испугавшись, мама высунулась из окна кухни:

     -Ребятки, у вас все в порядке?

     Темыч театрально вытер слезы, и заверил ее:

     - Та все нормуль, теть Зин, - он махнул рукой и моя мама, интеллигентная, правильная, безукоризненно вежливая мама, легко съевшая его «теть Зину», послушно спряталась назад. Странно, но Санька все так же мирно спал, будто не слышал этого ужасного хохота.

     Я вытерла слезы с глаз.

     - Темыч, я тебя люблю.

     -И я тебя люблю, сестренка. Правда! Ты, когда позвонила мне тогда, с дороги… - он даже замялся на минуту. – У тебя такой голос был…Знаешь, я равнодушно тебя после свадьбы отпустил, а тут не поверишь взревновал, словно…- он махнул рукой, полез в карман за сигаретами, не найдя их, сердито выдохнул и обхватил себя руками. - Эх. Знаешь, чтобы ты там не решила, попрощаешься хотя бы и будешь спокойно дальше жить. Мне вот в свое время этого очень не хватало. Катька – не подарок, конечно, и сейчас я уже слабо понимаю, почему я тогда сох…. Я уже изменил ей раз, - не обращая внимания, на мое изумление, продолжил он. - Но у меня с ней было несколько дней… и ночей, ради которых я даже маму ее люблю. Просто за то, что мне с ней хорошо. А если б не ты- ничего не было, я знаю.

     - Темыч, вы же до меня встретились, - хоть растрогавшись, упрямо отмахнулась я.

     - Я б ее забыл, - пожал плечами он, и поднялся. – Если б ты тогда не была со мной. Ты просто…блин. Не знаю, как это даже объяснить. Ты просто, наверное, была единственной, из всех знакомых мне баб, кто верил в Любовь, понимаешь?

     С глаз катились слезы и рассыпались по теплому одеялу, в котором спал мой сын.

     - А депутату ты двоих детей родила, но этого так и не понял, - сердито добавил он, пнув ни в чем не повинную скамейку. Подошел ко мне, опустился на корточки рядом.

     - Темыч... поздно,- он вытер слезы с моих щек и прикоснулся к моим готовящим протест губам.

     -Тс…Ты просто подумай об этом. Пожалуйста. Обещаешь?

     

     «Просто подумай об этом»

     Просто.

     Он ушел, и его голос донесся до меня из кухни. Переливы смеха, Катькиного, мамино хихиканье. Они достали мой университетский альбом, Темыч комментировал наших сокурсников, а дамы повизгивали от хохота. Постепенно их голоса становились все тише и тише. Меня разморило на солнце. Сон это был или нет, но мерное качание кресла превратилось в звук моих собственных шагов по растрескавшимся от жгучего солнца плитам, которыми была уложена лестница, шелест только пробивающейся из почек листвы - в едва слышный далекий шум города, мерное дыхание моего спящего сына – в доносящийся рокот волн. Сердце колотилось так, будто я действительно бежала вниз по лестнице, и там на забытом кем-то топчане угадывался едва заметный в ранних сумерках мужской силуэт…_________________

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"