Аннотация: Земля захвачена пришельцами, а у нее на руках семья. И как жить дальше?
С запада шла гроза: наползала на город, встречая солнце на полпути, громыхала угрожающе - а они радовались. Дождались, дожили до весны. Теперь хлынут воды по опустевшим улицам, вымоют из канав и опустевших домов грязь, наполнят пустые фонтаны, редкие бассейны, детские ванночки, ржавые вёдра. Эту - небесную - воду не удержать ничем. Её не загонишь в каналы и подземные реки, не обложишь каменными стенами. Она свободная. А они - нет.
На веранде стояли разномастные кресла. Из обшивки лезла клочьями жёлтая синтепоновая дрянь, коварные пружины дребезжали в засаде. Дед развалился на синем любимом кресле, растёкся ленивой костлявой лужей. Мосластые босые ноги лежали на табуреточке, которую Мишка соорудил из детских ходунков. Так себе вышла табуретка, только в подножки и годилась.
- Чего там, в городе? Бушует дубьё? - спросил дед.
Он не обернулся, узнал её по шагам. Сидел спиной к двери, смотрел на огород, засеянный теплицами, и вдаль - туда, где на границу из деревьев накатывал сизый ранний закат.
- Нет, пусто. Тихо всё. - Она вышла из кухни босая; половицы поскрипывали чуть слышно - ей нравилось чувствовать под ступнями прохладную гладкость дерева.
- Спрашивала?
- Да. Никто ничего не видел, никто ничего не знает... одни слухи. Говорят, дендры увозят их на север, туда, где тяжелей всего.
Дед сплюнул досадливо - Лиана даже не поморщилась. А раньше бы не меньше часа отчитывала бы деда.
- Я тут вот чего подумал... Ты, Лианка, зря бабские сплетни слушаешь - что они знать могут? Молчи, не перебивай! - прикрикнул дед на неё, только собравшуюся напомнить о тёте Любе, работающей в управе на дендроидов. - Тут надо по-умному.
- Это как же?
В доме заплакала Мариша. Громко, настойчиво заревела воздушной сиреной - боится. Маленькая совсем, а всё понимает и, наверное, потому боится.
- Иди, потом поговорим.
Хлопочешь по хозяйству, кормишь дочку, и всё так, словно прежде: дед кашляет, читает газеты и поругивает власть и законы, придуманные дураками для дураков; муж на работе, но ровно в семь стукнет знакомо калитка, быстрые шаги пересекут двор, и он взбежит по трём ступенькам к незапертой двери.
Лиана отмерила ложкой воду - одна, две, три - насыпала в ковш крупу, холмом накрывшую скромную лужицу на дне, и поставила кашу в печь. Электричество ещё было. По часам, конечно, но было. Не всем так повезло. Вездесущая тётя Люба говорила, что крупные города в щебень разнесло, ну и пригороды краем зацепило - так что теперь всех "условно полезных" перевозят.
Она стучала ложкой о сахарницу, грызла пухлые пальцы и умудрялась сидя подпрыгивать. Интересно, все ли трёхлетки такие неугомонные? Она бы спросила, но зачем накликать на себя службу контроля? К соседям через дорогу приходили однажды - рожи гладкие, чистые, в свежей одежде. Брезгливо осматривали разрушенные случайным снарядом дома, кривили рты от въедливой вони давно не мытых тел. Чистюли. Как будто и не люди, как будто задеревенели.
- Ма-ам!
- Мариш, ну подожди немного. Видишь, мама занята? - ответила она, отвлекаясь от мыслей. Помешала кашу, проверила шкафчики в надежде, что там появилось что-то новое.
- Хочу папу!
Слезы подступили к глазам за миг, повисли на ресницах - не плакать! не плакать! - нельзя тратить лишнюю влагу.
Волосёнки Маришки слиплись от пота и грязи, но она не колеблясь поцеловала её вихрастую макушку. Рука прошлась по тонким косточкам, погладила ласково.
- Я тоже хочу. Только ты же знаешь, он занят, он на...
- ...на работе, - повторила дочка. Нижняя губа задрожала, лицо сморщилось и она заплакала.
- Ну не плачь! Не плачь, моё солнышко, скоро папа вернётся. Надо только подождать ещё немножко. А пока мы будем ждать и набираться сил. Кушать кашку и расти. Да? Ты же не хочешь, чтобы папа огорчился?
Утешая дочку, она споро собирала на стол скромный ужин: каша с салатом, на который пошла жухлая морковь и листья одуванчика, перемешанные с укропом, твёрдая лепёшка, неприятно пачкавшая пальцы жжёной мукой. Молока бы... Корова была у всё той же тёти Любы, чудом раздобывшей разрешение на выпас, но просить - стыдно, а купить не на что.
- Мм, какая вкусная кашка... Ешь, солнышко.
- Не буду, - обиженно протянула Мариша. Она ещё шмыгала носом, но буря прошла стороной.
- А хочешь, мы положим в кашку сахар? - предложила Лиана.
- Сегодня праздник? Мне подарят подарок?
- Нет, солнышко, не праздник. А подарок... Подарок я тебе потом придумаю, ты только ешь. И расти.
Вечером, ровно в десять, в небе вспыхнула голограмма: огромное дерево, достающее ветвями звёзды, медленно вращалось против часовой стрелки, а отовсюду доносился неизменный текст, читаемый металлическим голосом.
Дед, так и не ушедший с веранды, сидел в той же позе. Лиана испугалась, привычно подавив накатившую панику, знакомую с детства - а вдруг он... вдруг опять одна... - и тронула его за плечо. Под слоями ткани - дед мёрз, потому надевал по сто одёжек - прощупывались кости. Не такие крохотные, как у дочери, крупные, но лёгкие, словно с каждым днем дед усыхал, теряя с водой силу и вес.
- Я вот слушаю их, слушаю, а сам думаю: дети-то наши, внуки как? - спросил дед. Откашлялся, отдышался, будто пробежав марафон, и продолжил: - Как они жить будут? Что им осталось от нас?
- Не знаю. - Лиана села рядом, подхватила его за ладонь. Она давно старалась не думать о чём-то, кроме обычных житейских проблем: где найти воду, как хранить её, чем накормить сегодня семью.
- А ни черта! - выплюнул зло. - Мы всё просрали. Вон, "наша раса не имеет к вам претензий", но если вы сдохнете - плакать не станем.
Они замолчали. Зелёно-коричневое дерево нависло над тёмным городом, в котором наступил комендантский час, голос вещал: "В случае обнаружения сопротивления патруль имеет право устранить проблему имеющимися силами. Помните, что каждый, обнаруженный вне дома в неурочный час, подпадает под действие приказа номер семь дробь девятнадцать, принятого Великой Кроной. Пусть никогда не завянет листва!"
Лиана вспомнила, как в похожие ночи они с мужем ходили купаться на реку. Лунный свет дробится в тёплой молочной воде, не понять, где низ и верх, всё тонет в тенях. Тогда ей казалось, что мир сорвался с оси и катится вперёд мячиком, и она кружится, и голова кружится, и замирает в груди сердце, и нет ничего, кроме рук, за которые можно ухватиться, и держаться, и не бояться навеки кануть в бездну - пропасть там без следа, унесенной водой. Только его руки и могут спасти, потому надо держаться крепко-крепко, не отпускать, держаться.
Окунуться бы.
А гроза подступала ближе и ближе, грохоча ступала по крышам. Расставленные вёдра и бочки ждали своего часа. Если повезёт, то излишки можно будет обменять - в первые дни неразберихи некоторые успели награбить добра. И зачем им теперь коробки с техникой? То ли дело одежда и консервы.
Лиана уже считала, сколько банок с тушёнкой удастся выменять на канистру воды - может, стоит сходить в ближайшую деревню, где много фермеров, всегда нуждающихся в воде? - когда её мысли оборвал тихий шёпот.
- Если станет совсем плохо, ты обо мне не думай, отводи к дубью. Я своё отжил, всё равно помирать, а так вам польза будет.
- Ты с ума сошёл?! - закричала Лиана. Осеклась, зашептала зло, сжимая искорёженные временем и работой пальцы. - Не говори такого! Больше никогда не говори такую... такое... Не говори!
- Ты не кричи, просто подумай. Спокойно подумай.
- Не буду я о таком думать!
- Эх ты, дурочка, - вздохнул дед. - Помнишь, как в детстве отказывалась в школу ходить? "Там мучают и пытают". И сейчас ведёшь себя, как та маленькая обезьянка, - улыбнулся он. Дерево рассыпалось зелёными искрами - одиннадцать. Зашелестел по траве дождь, вкрадчивый и осторожный. - Тебе про Маришку надо думать, вот она - твоя путеводная звезда. Ты теперь одна.
Лиана отодвинулась. Осторожно, боясь разбить что-то хрупкое внутри, заледеневшее от слов деда. Она не одна. Не одна!
- ...всё решил. Дубьё выдаст квоту на год, а там, глядишь, придумаешь что. Может, Любка похлопочет насчёт работы - я её просил, обещалась поспрашивать.
- Не отдам я тебя им.
Захлестало по перилам, захлестнуло разговор. Лиана встала и вышла наружу, под дождь, подставляя уставшее тело холодным болезненным ударам капель. Волосы облепили лицо, стекли по шее липкими змеями. Что-то продолжал говорить дед, но она его не слушала. Он не понимает, что ей не справиться без него. Не выдержать.
Тётя Люба всегда выглядела недовольной. Прищуренные глаза высматривали признаки грядущих неприятностей, а раздутые ноздри выдыхали вместе с воздухом разочарование.
- Ну, хоть чистенькая, - одобрила она Лиану, встретив её утром у ворот.
За высоким забором протяжно мычала корова.
- Не доенная, - обронила тетя Люба. - А ну цыц! Не сдохнешь за час. Ну, чего встала? Пошли.
По улицам они шли в компании солнца - никого больше не было. На центральной площади теснились здания горадминистрации, суда и старого универмага, отданного на разграбление варварам-дельцам. Работала только управа. По белым контрфорсам вилась вязь нечеловеческой речи; на крыше цвело что-то яркое - жёлтое, красное, лиловое; табло, демонстрировавшее раньше сводки погоды, теперь мерцало лозунгами: "Древо держит мир", "Корни кормят, листва хранит", "Твоё тело - почва".
Лиана отстала от соседки, по ступенькам еле поднялась, отсчитывая каждый шаг. Тяжёлая дверь мягко втолкнула её в мраморный вестибюль.
- Утречка, Вов, - поздоровалась с охранником тётя Люба. - Это со мной девочка.
Хмурый мужчина в скафандре - Миша говорил, как называется форма, но она забыла мудрёное слово - коротко кивнул, и они прошли сквозь турникет.
Подниматься по большой лестнице они не стали, свернули сразу же влево, и тётя Люба повела Лиану путаными переходами. Через минут десять, пройдя мимо открытых дверей, ведущих в новые коридоры, мимо столовой, мимо кухни, где хохотали невидимые, но радостные женщины, мимо оранжереи, они вышли к приёмной. Новую широкую дверь - проём украшали пятна свежей штукатурки - покрывал рисунок пышной ветки с лилово-чернильными листьями.
Тётя Люба поскреблась тихонько. Створки распахнулись, и Лиана подавила вспышку гнева, так не вовремя проснувшегося.
Дендроид был один - их вообще прибыло немного, если сравнивать с населением Земли, с прежним его числом, - всего один на всю большую область. В патрулях служили люди.
Гротескная фигура, напоминающая человеческую, высилась посреди бывшего кабинета. Пол скрывал толстый слой чёрной жирной земли, в которой сразу увязли ноги. Корни и корешки достигали стен, сплетались там шпалерами; руки-ветки управлялись сразу с дюжиной полупрозрачных экранов, висевших в воздухе без какой-либо опоры, их источник - друза кристаллов - проглядывала из кроны.
- Простите, Увез, если помешали. Вот, это тут эта... - Тётя Люба согнулась в неуклюжем поклоне, дёрнула Лиану за рукав, шикнула.
Ствол, покрытый чёрной корой, скрипнул, оборачиваясь, и Лиана всхлипнула-вдохнула. Среди пластинок сухого дерева открылись огромные кошачьи глаза, каждое размером в детскую ладошку. Носа не было, а ртом служила глубокая щель, вившаяся между узоров коры.
- Имя, - сказал дендроид. Голос у него оказался мягкий, тихий, похожий на шум ветра в лесу.
- Лиана, - поспешила с ответом тётя Люба. Вытолкнула вперёд Лиану и, пятясь, вышла.
В туфли засыпалась земля. Стоять было неудобно, но она молчала и разглядывала дендроида. После первых репортажей - рваные кадры, истерические крики - их изображения не появлялись нигде, а потом и сеть с телевидением отключили.
- Хорошее имя. Древообразное.
Лиана вспомнила, как хотела сменить имя, но дед отговорил, ведь именно он её так и назвал.
- Ты хочешь работать. Ты умеешь что, - не спрашивал, а утверждал ровным тоном дендроид. Руки-ветки продолжали выписывать на экранах невидимые знаки, кристаллы мерцали.
- Да, я... Хочу работать на вас. Пусть цветет Древо! - вспомнилось набившее оскомину приветствие-прощание дендроидов. - Умею готовить, могу убирать, ухаживать за животными, за детьми, - она не стала упоминать знания языков, не нужных теперь никому.
- Ты принята. Пусть растёт Древо.
Поджидавшая за дверью тётя Люба удивлённо покачала головой.
- А ты, девка, умеешь с начальством говорить. Ну, пошли, пока тебя ещё оформят, пока разберутся - полдня пройдёт, а у меня Машка недоенная.
В бухгалтерии, словно и не заметившей смены власти да и вообще жизни, толстые тётушки оформили Лиану как подсобную работницу, выдали талоны и велели приходить завтра перед рассветом.
С новой работой жить стало легче. И тяжелее: проблемы выживания отступили на задний план, а навязчивые мысли о муже не отпускали её ни на секунду. Его увезли с такими же растерянными волонтёрами, не успевшими повоевать, и, наверное, потому выжившими.
Лиана тогда проплакала два дня - день его отъезда виделся картиной в дождевом стекле: робкие ручейки людей, стягивающиеся к вокзалу, летающие орудия, подчиняющиеся безмолвным приказам парочки дендроидов, рыдающие жёны и матери. Кто-то пытался броситься на врагов - его расстреляли издалека. Лучи светились зелёным, как в старом фантастическом фильме.
Поездом управлял человек, это она заметила сразу же и сразу же его возненавидела - предателя, который увезет её Мишку.
А теперь она ничем от него не отличается, такая же предательница, продавшаяся за бутылку воды и упаковку сухпайка. И те приходилось зарабатывать тяжким трудом.
Лиана вставала рано, когда небо лишь начинало светлеть по краям. Пекла лепёшки на сухой сковороде, раз в неделю варила суп - талоны позволяли иногда щедрые жесты, убирала дом. А потом шла на работу, изредка обмениваясь кивками со знакомыми, спешившими в управу. Поговаривали, что скоро заработает комбинат и хлебозавод, откроют водохранилище и жить станет полегче. Другие же, те, что предпочитали пессимизм, рассказывали байки про фабрики, где детей перерабатывают на удобрения. Нет, о награде за "бесполезных представителей расы" слышали все, но далеко не каждый знал, за что её дают. Лиана знала.
Придя в управу, она и другие работницы отправлялись в душевую. На самом деле, никакого душа там не было - они просто стояли молчащей обнажённой толпой под лампами, от которых растекался густой сиреневый свет, а когда те гасли, выходили чистыми и пахнущими чем-то едким.
Роба хранилась в общем шкафу в раздевалке. Лиана одевалась, смотря под ноги, и старалась не думать о том, чем сегодня придётся заниматься.
Она ухаживала за садом на крыше. Рыхлила землю, обрывала завядшую листву и бутоны, следила за температурой и поливом, удобряла. На удобрения шла зола от сожжённых растений, животных и людей. Её долго рвало в женском туалете управы, когда она об этом узнала. Привкус рвоты оставался с ней ещё неделю.
Особая зола - из тех самых "бесполезных" - ценилась особо, и на крышу не шла. Ею удобряли землю под корнями самого Увеза. Рассыпали горстью, густо, а затем руками перемешивали, взбивали попышнее.
Лиана ползала на коленях, растирала в пальцах твёрдые комки и считала, сколько воды нужно собрать, чтоб хватило вымыться. Если купать только Маришу, хватит и чайничка - она маленькая. А на неё с дедом надо хотя бы литров десять. Даже если мыться по очереди, то и так слишком много. Скорей бы дождь - тогда и волосы вымыть удастся.
Вечером всё повторялось: череда усталых женщин, сиреневый свет, тяжёлые шаги по каменным ступенькам и дорога домой по пустым улицам. Тётя Люба, порой попадавшая в одну смену с Лианой, оживляла прогулку - без устали рассказывала все сплетни, невесть где услышанные или подслушанные.
- Ох, бушуют дубы! Увез наш, значит, весь в заботах - даже жрать не хочет, всё выстукивает на этих своих мониторах.
Лиана несла домой недельный паёк и представляла, какой пир закатит. На первое - суп из тушёнки с вермишелью, потом сделает запеканку из картошки с кусочком сыра и свежей зеленью, а на сладкое откроет плитку шоколада. От воображаемого вкуса рот заполнился слюной.
- ...будет заваруха, - сказала тётя Люба и замолчала, требовательно глядя на Лиану.
- А? - спросила та, мысленно кроша сыр и устилая им ровные картофельные ломтики.
- Говорю, значит, заваруха будет, если на нашего-то начальство орет.
- А вы откуда знаете?
- Оттуда, - ухмыльнулась тётя Люба. Внимание бывшей гордячки ей льстило. - В коридоре заметала, когда из кабинета орать принялись. Да так сильно, громко! Увез потом три бочки затребовал и нахрюкался.
- А что случилось? - Лиана представила этакую прорву воды и сглотнула.
Тётя Люба возмущённо фыркнула, поправила тяжёлую сумку - как-то так вышло, что она оказалась гораздо предприимчивее большинства, вот и несла домой раза в три больше еды и воды, чем Лиана.
- Вот девка рассеянная... молодая совсем, а памяти уже нет. Из лагеря временного сбежал народ. Перебили как-то летающие ружья, дуб разломали... голыми руками, что ли?.. да в бега подались. И так удачно, что их уже пару дней отыскать не могут.
- Лагерь... Кого там держали? - спросила Лиана. Голос дрожал, выдавая все её тайные тревоги и надежды. - Где он был? Далеко?
- Да ты чего? - возмутилась тётя Люба. - Мужика своего найти хочешь? Опомнись, девка, про дочку подумай... Нет, ну такое удумала. Вот я Степанычу расскажу, он тебе выпишет по первое число. - Из-за поворота вышел дед, подслеповато прищурился и махнул рукой. - Доброго вам вечера, Иван Степаныч! Иди, иди, не заставляй ждать деда.
Засыпала Маришка с трудом - капризничала, плакала, звала папу. Лиана намучилась, пока её уложила. Хотелось лечь рядом и выть в голос, призывая на помощь то ли бога, то ли чёрта, лишь бы помог, лишь бы толк был.
Дед сидел на крыльце. Он убрал в доме, развесил проветриваться одежду, найденную в пустых домах, и теперь отдыхал. В темноте горел тускло огонёк сигареты, крепкий, даже затхлый, запах забивал ноздри.
Лиана села рядом, придвинулась поближе, чтоб ощущать тепло, и подумала, что когда-нибудь её внучка будет так же сидеть рядом со своим дедом. Обязательно будет.
Тревога грызла её, не отпускала - казалось, что Миша зовет, просит помочь, а она стоит на скале и не знает, что делать: или прыгать вниз на камни, или пытаться взлететь.
- Сегодня новая объява, - сказал дед. - Стращали обысками. Мол, проверка неблагонадёжных... Забегало дубьё, затрясло ветками.
Что-то тоненько свистнуло, как ночная пичуга. Дед всмотрелся в темноту, отложил сигарету в пепельницу. Свистнуло снова. Теперь дед и сомневаться не стал, вложил два пальца в рот и выдал такую руладу, что у Лианы в ушах зазвенело. Она затрясла головой, возмущённо приоткрыла рот, набрав воздуха для гневной речи, и осеклась.
Из-за тонких перил, поднявшись с земли, показалась фигура - чёрная на сером. Лиана сама не поняла, как оказалась на ногах. Миг - и она уже сжимает колючее, мягкое пальто, пахнущее резко и знакомо. Плач и смех смешиваются воедино, она пытается что-то сказать, но лепет уступает даже маришкиному. Живой! Настоящий, прежний.
Рядом заухал дед, захлопал ладонями по плечам, а потом схватил в охапку их двоих сразу и обнял. И всё стало так, как и должно быть.
Всю ночь она рассказывала ему всё подряд, шептала на ухо глупости, невнятно жаловалась, как плохо без него, как тяжело. И не отпускала ни на секунду. Только вот он больше молчал.
Перед рассветом разговор зашёл о том, чего она избегала и думать не хотела. О будущем.
- Я не могу остаться. Меня ждут, - сказал он. Тяжёлая рука прошлась по спине, пересчитала позвонки. - Но я ещё вернусь. Мы все вернемся.
- Когда? - Она была готова ждать вечно, но пускай их, этих нетерпеливых дней, будет поменьше.
- Когда победим.
- Миш... Мы уже проиграли. Ты не заметил? - усмехнулась она горько и посмотрела на него через завесу волос.
- Нет, не заметил. У нас есть... кое-что.
Он сел на кровати, потянулся к брошенной на полу одежде. Достал из сумки грязный бумажный пакетик, взвесил в руках. Лиана села рядом, обвилась у плеча.
- Это что? Запах... Мерзкий запах.
- Я точно не знаю, я же не химик. Один из наших, из тех, - махнул он рукой, - партизан подземных, в общем, он соорудил это средство из гербицидов и ещё каких-то смесей. Огонь же дендроидов плохо берет - пока подожжёшь, тебя успеют на компост разделать.
- И?
- Ты же в управе работаешь, на этих... - Миша скривил губы.
Лиана подавила вспышку гнева - не ему судить её! Не его дед, вырастивший её в одиночку, предлагал обменять себя на воду. Наверное, он что-то заметил, потому что продолжил мягче:
- Я понимаю, правда, понимаю. Ты осталась одна, без помощи, без меня... Это моя вина. Извини.
Она кивнула. Не хотелось ничего говорить, потому что иначе она не сдержится и наговорит много лишнего, такого, что никогда не забудется, засев в памяти занозой.
- Пожалуйста, Лиана, помоги нам.
- Вот эту дрянь надо высыпать на Увеза? - Она представила, как осыпает высоченного дендроида вонючей смесью, приговаривая "расти большой-пребольшой", и хихикнула.
- Зачем? Нет, не надо ничего сыпать на этого... На него. Ты же с землёй возишься? Вот и подмешай вместе с удобрениями - умник наш говорил, что там реакция пойдет какая-то замороченая.
- А если так? Без... удобрений.
От обычных слов не было так страшно, как от вида белой золы с крохотными кусочками костей.
- Не подействует. Вроде как у животных нет необходимых энзимов. Да не химик я, не знаю!
Он втиснул ей в руки пакет и встал. Отвернулся, одеваясь.
Лиана сидела молча, не отводила от него взгляда, а он всё суетился, подбирая то одно, то другое: поднял упавший ботинок, положил в сумку вывалившийся сверток белья.
- К Маришке зайдешь? - спросила Лиана, устав ждать.
- Нет. Скажи ей... Хотя ничего не говори, она всё равно ничего не понимает.
- Да всё она понимает, - вздохнула Лиана и встала, чтоб помочь ему собраться. Пакет остался на подушке, отравляя её своей вонью. - Но лучше и впрямь промолчать. Она будет плакать.
Он обнял её, поцеловал коротко, крепко, уколов усами, и ушёл.
Лиана не вышла провожать: стояла у окна, смотрела, как дед выводит мужа огородами, и мяла в руках бумажный пакет.
Каждый раз она ходила в управу со свёртком подмышкой. Сначала товарки косились недоумённо - что за запах? - а потом привыкли и не обращали внимания.
А Лиана переодевалась в робу, перекладывала в карман изрядно истрепавшийся пакет и шла на крышу. Дни шли за днями, а нужный случай никак не подворачивался.
Неугомонная тётя Люба добавляла тревог: рассказывала, что охота на беглецов охватила несколько областей, что дубы высылают подмогу, что скоро пойдут по домам с облавами.
Лиана только молчала и чернела. На лбу залегли глубокие складки, нос заострился. Вся она как-то подобралась, съёжилась, став похожей на злого воробушка. Маришка, чувствуя напряжение, капризничала, плакала, и, уходя рано поутру из дома, Лиана чувствовала постыдное облегчение - не ей сидеть весь день с вопящим нервным ребёнком. Если б не дед... Как он только справляется? Но ведь с ней справлялся - шептала успокаивающе совесть, и она соглашалась.
- Я там ужин сварганил, ты б поела, - встретил Лиану дед с работы.
Пододвинул стул, поставил на стол тарелку, заполненную горячей, исходящей паром кашей.
- Спасибо.
Есть не хотелось. Но и обижать деда - тоже, потому Лиана взялась за ложку, принялась заталкивать в себя кашу, словно пытаясь проглотить застрявший в горле комок невысказанных страхов и тревог.
- Я тут подумал... И не смейся, - улыбнулся дед. - Что мне ещё делать днями? Радио нет, ящик молчит, Маришка играет - только думать. И вот что надумал.
- Что? - спросила Лиана.
Дед взглянул прямо - ясные голубые глаза обрамляли покрасневшие веки, светлые ресницы слиплись пиками - и сказал:
- Мишу скоро поймают.
- С чего ты взял? - возразила Лиана.
Паника подступила к ней и обхватила цепкими лапами за горло.
- Их ищут. И с каждым днем шансов улизнуть всё меньше и меньше.
- Нет, наоборот - всё больше!
- А у вас давно не было свежего завоза. Давай я пойду.
Лиана бросила ложку, по столу рассыпались крупинки, пачкая клеёнку жиром.
- Мы уже говорили об этом! Нет! Вот что ты себе надумал? Мало мне Миши, так давай и ты добавишь седины. С ума вы, мужики, посходили.
- Я всё обдумал: ты теперь при работе, талонов на первое время хватит, за Маришкой присмотрит тётя Люба, а там, глядишь, Мишка вернётся и жизнь наладится.
- Нет, и не говори так!
Она и ругалась, и плакала, и просила, и угрожала, но дед упрямо молчал. Спустя три часа согласился подождать неделю и ни днём больше.
Лиана ходила на работу и молилась, чтобы кто-нибудь умер. Совесть молчала, а душу переполняло отвращение к себе, густо замешанное на любви и страхе. И чем ближе подступал назначенный срок, тем истовее она молилась.
Утром того дня дед встал раньше неё, а может и совсем не ложился. Он был спокоен и тих, складывал свои вещи, уносил на чердак, готовил Марише любимые оладьи, а Лиана могла только плакать. Слёзы лились сами по себе, пятная несвежую рубашку, дед, проходя мимо, гладил её по голове как маленькую.
Дошли до управы они вместе, а там, на ступенях перед входом, постояли молча.
Лиана не хотела отпускать деда, обнимала сильно, вжималась в него, такого худого и костлявого, такого хрупкого, не могла надышаться знакомым запахом табака, шерсти и старомодного одеколона - он отстранился первым, мягко разнял сцеплённые руки и вошёл через парадный вход.
Она ждала до полудня, негнущимся телом оборачивалась на любой шорох и шум, то и дело вздрагивая. А в столовой к ней подошла главбух, оттеснила от очереди к прилавку, на котором калейдоскопной россыпью застыли разноцветные стаканы, и буднично сказала:
- Тебя Увез вызывает.
Коридор тянулся бесконечным туннелем, дверь маячила где-то на краю мира, ковровая дорожка цеплялась за ноги. Лиана шла медленно, смотрела вниз, на пальцы в сандалиях, и повторяла: "Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять... Раз-два-три..."
В кабинете словно стало темнее - разросшиеся корни обрамляли оконные проемы, дендроид стал выше. Он всё так же торчал посредине комнаты в окружении экранов, размахивал ветвями, дирижируя неслышимым оркестром. Лиана переступила порог и встала, опираясь на дверь. Сквозь пальцы ног просочилась неприятно влажная земля.
- Твой предок просил ритуал, - сказал Увез. Щель рта разошлась шире, в темной глубине мелькнуло что-то алой вспышкой.
- Да, - согласилась Лиана.
- Нет чести выше, чем расти на предках. Мне известно, что вы прячете своих мёртвых. Глупо.
Лиана не нашлась, что ответить, поэтому просто кивнула.
- Я позволяю тебе удобрить корни лично. - Рука-ветка указала на ведёрко жизнерадостного жёлтого цвета, наполненное золой, что стояло под стенкой слева от двери.
Он отвернулся к окну, забыв о ней, а Лиана подхватила ведёрко и прошла вглубь комнаты. Она опустилась на колени, разровняла землю. За распахнутыми створками окон шумели птицы, переговаривался ветер с облаками, и солнце превращалось в сияющее небо.
Бумажный пакет сам скользнул в руку. Порошок зашуршал игриво, покрыл золу серо-жёлтым налётом. Лиана сглотнула и зачерпнула двумя руками то, что ещё утром ходило, дышало, думало. Было.
Она перемешивала золу с ядом и землёй, растирала голыми руками эту смесь, увлажнённую слезами и горем, и подбиралась все ближе к стволу дендроида.
- Твой предок придаст мне сил.
На неё упал листок. Она испугалась - заметил! понял! - и втянула голову в плечи, замерла. Еще минуту назад умирающее сердце забилось вдвое быстрее, запрыгало испуганным зайцем, тем самым, что вышел погулять; страх за Маришку опалил нутро - кто же её вырастит?
- Добавь больше на корни, - велел Увез.
Лиана улыбнулась широко, скрыла смешок за кашлем и поползла дальше, туда, где громоздились петли корней. Она измазала их жирной блестящей грязью, покрыла плотным слоем удобренной земли. Скоро ли подействует? Не напрасно ли?
Ведёрко опустело, а она продолжала месить землю, не в силах подняться. Руки двигались всё медленнее, пока она не откинулась на пятки и не положила их на бёдра. Теперь она сидела без движения, ждала чего-то и боялась.
Первыми сдались экраны. Замерцали тревожно, замигали и погасли. Ветви-руки всё ещё вяло трепыхались, следуя бессмысленным алгоритмам заданных движений.
Рядом с ней - Лиана смогла рассмотреть внутри красный огранённый камень - разошлась кора, и Увез спросил ровным тоном без интонаций:
- Ты сделала со мной что-то.
- Да, - согласилась Лиана и кивнула, чтоб подтвердить: это она сделала, она!
- Я не дал побегов. Зачем так рано, - сказал он, и на неё уставился один глаз, полускрытый нависшими пластинами коры.
- Ты не поймёшь, - вздохнула Лиана и встала.
Увез попытался ударить её веткой, но движения его так замедлились, что Лиана просто отступила на шаг и стала смотреть, как он умирает.
Листья пожелтели и осыпались быстро - за каких-то десять минут. С ними же вниз свалилась и друза кристаллов. Кора продержалась дольше - не выдержав, Лиана рвала её руками, била крошащимися кристаллами, срывая ногти, царапала, пока дендроид не остался без защиты.
На нагом стволе проступали зелёные вены, дуплом зиял раззявленный рот. Лиана, не мешкая и не думая, погрузила руки в полость и рванула на себя опутанный жилками и побегами алый камень. Влажно захрустело, Увез протяжно застонал и рухнул на стену, ломая корни, выталкивая из окон бесполезные сухие ветви.
Камень пульсировал беспомощно, трепыхался в руках, согревая их мягким теплом. Лиана бросила его в грязное ведёрко с остатками золы на дне, набросала сверху земли и вышла из кабинета.
В коридоре никого не было. Откуда-то снаружи доносились приглушённые крики, в которых слышался страх и паника. Лиана дошла до душевой, пустующей в такое время, переоделась в чистое и отправилась домой.
Солнце жгло так сильно, что воздух над размягчившимся асфальтом плыл волнами. В мареве ей виделся дед - курит опять, дымит, как паровоз - и муж. Она улыбалась им сквозь слёзы.