Аннотация: В продажу души никто давно не верит. А в её смерть? Макс, столкнувшийся с необычным, мог бы ответить на этот вопрос. Увы, он ничего не помнит. А как хорошо вы знаете своих соседей?
Василий Петрович не любил соседей. Взять хотя бы Людку из пятой - что в ней хорошего? Муж, которому боязно и слово поперёк сказать, такой уж он страшный, бирюк небритый, да сын-подросток. Весь в отца, щенок. Так и глядит насмешливо вслед, когда он выносит мусор, придерживая пакет, чтоб не звякал, так и щурится глумливо, замечая мельчайшие следы несвежести.
Василий Петрович поправил воротничок ветхой рубашки, причесал гребешком когда-то буйные кудри - от них осталась лишь длинная прядь - и вышел на площадку. Щелкнул замок, и на сигнал отреагировала соседняя дверь: из полутьмы выдвинулся длинный нос и спросил:
- Васенька, ты на работу?
Василий Петрович скрипнул зубами и преувеличенно мягко ответил:
- Да, теть Маша. Вам что-то нужно?
- Ой, что ты! Что ты! Мне же Катюша помогает. Что бы я без нее делала?
- Тогди извините, мне пора.
Старая курица. Всю жизнь, сколько он себя помнит, она лезла в чужую жизнь. Мало своих неприятностей, так нет - все ей надо, старухе досужей, всюду она лезет. И нагрубить нельзя - подруга матери, царствие ей небесное. Василий Петрович перекрестился, неспешно спустился вниз и вышел на улицу.
У подъезда стоял грузовик, набитый старой мебелью. Пара грузчиков, вяло переругиваясь, таскала скарб к лавочке. К ногам высокого, худого настолько, что скулы едва не прорывали кожу, мужчины.
"Странно, - мелькнуло в голове у Василия Петровича, - почему они не несут вещи наверх?" Он хотел было подойти поздороваться с новым соседом, уже и шагнул к нему, но остановился, наткнувшись на серьезный взгляд, смущенно кашлянул и развернулся. Нет, потом как-нибудь. А сейчас надо торопиться на работу.
****
На потолке, в углу, сидит паук. Следит за Максом, ждёт, когда он уйдёт, чтоб продолжить работу. А он и не уйдёт - будет сидеть, пока паук не уберется подальше.
- Макс, иди есть! - зовёт мама с кухни.
- Я не хочу.
- Что?
- Я не хочу!
Паука уже нет, успел спрятаться, пока он отвечал. Слабак, хмыкнул мальчик и принялся рассматривать потолок дальше.
- Иди поешь, - повторила мама, войдя в комнату. - Я оладушки сделала, как ты любишь, с вареньем.
- Ма, я не голодный, спасибо.
Диван просел под тяжестью тела, Макс недовольно подобрал ноги, уселся по-турецки. Мама, уставшая, пышущая жаром, отбросила от лица челку и посмотрела его же глазами - голубыми, узкими.
- Не обижайся на папу, он просто вспыльчивый. Ты же знаешь, что он не хотел тебя обидеть, просто не смог сдержаться... Вот и...
- Все нормально! - От воспоминаний навернулись слёзы, но он сглотнул, загнав их поглубже в грудь, туда, где живет полынная горечь.
Мама погладила его по острой коленке и вышла. Он снова откинулся назад и уставился на потолок.
Легко сказать - не обижайся! А что делать, если обижаешься? если слово ранит, как самая настоящая рана? Да у него сломанная нога никогда так сильно не болела, как болела душа. Он представил слова в виде острых наконечников от стрел: ржавые несут на себе заразу, отравляя плоть, а новые, блестящие легко входят в мышцы, прошивают их насквозь, проходя как сквозь воду.
Негромко зазвенел телефон. Макс искоса глянул на экран - Катя, соседка. Лень ей зайти, всегда предпочитает звонить. Не ответь, примется названивать без остановки, так что лучше смириться с ней сразу.
- Чего тебе?
- Что, Иванушка, невесел, что головушку повесил? - весело спросили в трубке. - Пошли погуляем, отличная погода, а ты дома киснешь.
Макс хотел отказаться, но представил момент встречи с отцом, представил, как тот, все ещё злой после вчерашнего, рявкнет на него, и согласился.
- Ок, выхожу. Ты где?
- На качелях, любуюсь новым соседом.
- Нашим?
- Нашим, нашим. Сейчас сам посмотришь.
Макс принялся одеваться, думая, кого же ещё к ним прибило судьбой. Восьмая квартира была проклятой - жильцы в ней не задерживались, съезжая после всяческих несчастий и бед. Последняя хозяйка уехала пару лет назал после того, как упавшая люстра убила ее мужа. Перед этим был самоубийца, повесившийся на кухне, пожар и отравление газом. Мама говорила, что когда-то давно там жила ведьма, проклявшая своих наследников, а папа хмыкал и звал ее суеверной дурочкой.
Макс сжал челюсти, вспомнив об отце, и вышел в коридор. На шум выглянула мама:
- Ты куда?
- Да пройдусь с Катькой.
- А поесть?
- Ма-ам, - протянул он, - я не хочу. Телефон взял, не переживай.
Дверь хлопнула, заглушив мамино ворчанье, он скатился по бетонным ступенкам, отбив стаккато, и вырвался из холодного дома наружу, под нежаркое весеннее солнце.
****
Ох уж эти дети, никакого покою от них. Вот куда он так торопится, куда бежит? Марья - даже в мыслях она звала себя по имени - проводила взглядом мальчишку и заперла дверь.
Хороший он все же, Макс. И Катюше нравится. От мысли о внучке защемило сердце - сколько ещё она сможет продержаться, прожить? Здоровье подводит, а ведь надо выучить, вывести в люди, замуж отдать. Хорошо бы на правнуков посмотреть, хоть одним глазочком.
Марья прошла в комнату, уставленную лакированной мебелью - чешский гарнитур, полгода в очереди простояла, - поправила салфетку на столе, погладила фотографию, царившую над окружающим пространством.
Её дочь однажды просто вышла из дому и не вернулась. Сказала, что за хлебом, через пять минут придёт. И всё, пропала, не оставив никаких следов, будто и не было её никогда.
А она теперь не спит ночами, слушает тишину. Катюша сопит смешно, как разгневанный ёж - как мама.
Марья открыла окно, чтоб проветрить, да и засмотрелась на суету. Внизу худой мужчина, почти юноша, хрупкий, как последняя сосулька, расплачивался с водитлем грузовика. У подъезда его ждали вещи.
Новый сосед. Теперь она будет слушать и его шаги, как и остальных. Наверное, это глупо, но Марья была уверена, что только её постоянное наблюдение позволяет соседям добираться домой целыми и невредимыми. Жаль, что она не делала так, пока не пропала дочь.
****
- Странный он, - буркнул Макс.
- Что ты понимаешь, - фыркнула Катя. Оттолкнулась длинными ногами от земли и взлетела вверх, заставив заскрипеть старые качели.
На Макса посыпалась ржавчина. Он отвернулся от подруги, прислонился к перекладине и снова посмотрел на соседа.
- Гот престарелый. И грузчиков отпустил - кто теперь вещи понесет?
- Не такой он и старый. Лет двадцать пять, не больше, - определила на глазок Катя. - И не гот. Просто любит черный цвет.
- Как гот.
- Как любитель черного. Ты чего надулся, как индюк?
- Да ниче... Нормально всё.
Странный сосед копался в коробке. Достал оттуда шляпу, очки, кипу журналов. Озирнулся. Снова принялся за коробку, вынув из ее глубин шарф и книгу. Надел очки, укутал горло шарфом, а журналы и шляпу забросил обратно.
- Точно?
- Что?.. А, да, я ж сказал. Смотри, твой гот замерз.
Макс никогда не понимал маму, которая жалела соседок и подкармливала, относила им вещи и деньги втайне от отца. Нет, он сочувствовал Кате и ее бабушке, их горю, их вечному безденежью, но жалеть - никогда. Жалость унижает, а он слишком хорошо к ним относился, чтобы так их обидеть.
- Он не мой, - улыбнулась Катя. Из-под светлой челки на него смотрели хитрые зеленые глаза.
- И не мой.
В их разговор вмешался третий:
- О, я свой, меня это вполне устраивает, - сказал их новый сосед приятным баритоном.
Макс смутился. Он не слышал шагов. А Катя подалась вперёд, с жадным любопытством рассматривая мужчину. Он был высок, с раскосыми темными глазами и крючковатым носом. Кожу распирали кости, словно не укутанные слоем мышц и жира. На тонких бледных губах играла улыбка, неуловимая, похожая на танец солнечных зайчиков.
- А вы не женаты? - спросила Катя каким-то новым тоном и перекинула косу на плечо. Макс покосился на нее с опаской и встал перед незнакомцем.
- Нет, не женат. И весьма рад этому. Кстати, я Даниил.
- Макс, - помолчав, ответил парень.
- Катя.
Даниил кивнул. Поправил шарф на тонкой шее, показав на секунду золотой крестик, и спросил:
- Ну что, Макс и Катя, дружить будем?
- Нет.
- Да, - Катя расплылась в широкой улыбке. - Не слушайте его, он шутит.
- Нет, он не шутит. - Даниил откровенно смеялся над Максом. - Но он честен, это нельзя недооценивать. Вы не поможете мне донести пару коробок? За вознаграждение, естественно.
Макс только открыл рот, чтоб отказаться, как Катя спрыгнула с качелей и направилась к лавочке.
- С этими? - Она подхватила небольшую коробку. - Тяжёлая!..
Макс направился к ней на помощь, проклиная про себя наглого соседа.
- Спасибо.
- А почему вы грузчиков не наняли? - спросил Макс.
- О, я нанимал. Они отказались нести вещи наверх. Вечером придут мои друзья и помогут, а пока я хочу накрыть им стол.
Не успел Даниил подойти к своей квартире, как открылась соседняя дверь.
- Катюша? А кто это с тобой?
- Бусь, это Даниил. А это моя бабушка - Мария Ивановна, - представила Катя их друг другу.
Даниил опустил поклажу и церемонно поклонился перед сухонькой старушкой. Катя хихикнула, а Макс лишь хмыкнул. Ему хотелось убраться подальше и от дома, и от странного соседа.
- Рад знакомству, Мария Ивановна, - журчал Даниил, отпирая дверь. - Прошу заходить в гости, как только обустроюсь. Катя, Макс, спасибо, это вам.
Катя запротестовала, но Макс взял цветную бумажку, не слушая девичьих возражений.
- Еще увидимся, - широко улыбнулся Даниил, от чего щеки собрались гармошкой, и скрылся в глубине темного коридора.
****
Неделя выдалась неудачной, и потому Василий Петрович изливал злость в мелких пакостях. То изгваздает коврик соседям, то вынет и разбросает рекламки по всему подъезду. Подобные глупости, больше подходящие школьнику, успокаивали его. Особенную радость ему доставляли разговоры.
- Васенька, да кто же это натворил? - вопрошала Марья Ивановна, ищуще заглядывая в тусклые глаза соседа. - Зачем же так делать?
- Хулиганы, - отвечал Василий Петрович. И, кивая, добавлял: - Наркоманы малолетние.
А потом, наслаждаясь своим коварством, убеждал старушку в том, что если не Макс, то его друзья наверняка и виновны во всем.
В воскресенье, отбыв последнюю смену, он возращался на рассвете, проклиная всех, кто встречался по пути. И чертового начальника, чтоб он подавился своими правилами, и маршрутчика, которому только картошку возить, и дворника, ты смотри, как размахался метлой, гастарбайтер!
Потому в подъезд он вошел изрядно взвинченным, готовым крушить и сокрушать. Конечно, в переносном смысле, ведь насилие Василий Петрович не одобрял.
Ящики - зеленые дверцы распахивались от малейшего удара - были пусты, коврики убраны, так что не оставалось ничего иного, кроме как наведаться в общий подвал. В клетушках, на которые разделили низкую комнату, хранилось обычное барахло - ничего ценного, но Василий Петрович направился в дальний угол, туда, где размещался новый жилец.
За сеткой-рабицей виднелся лишь один деревянный ящик, вызывающе выдвинутый на середину. Навесной замок ничем не отличался от соседних, и ключ подошёл свой. Василий Петрович, осторожно оглянувшись - все ли тихо? - вошёл внутрь и склонился над крышкой. Занозистые доски встретили чужие руки неласково, тут же исколов пришельца.
- Кхм, - кашлянул кто-то позади.
Не успевшая подняться крышка брякнулась вниз, а Василий Петрович, лихорадочно придумывая объяснение, распрямился. За его спиной, скрестив тонкие руки, стоял новый сосед, Даниил.
- О, а я это... Зашел взять баночку огурчиков, а тут... - заюлил вьюном Василий Петрович. - Дверь нараспашку, замок валяется...
- Валяется, говорите? - ласково спросил сосед.
- Да, да! - От кивков прядь соскользнула в сторону, обнажив нежно-розовую плешь. - Я и зашел, по-товарищески... Ворье малолетнее!
- То есть вы знаете, кто это сделал? - приподнял бровь Даниил. Василию Петровичу почудилось, что его глаза сверкнули алым.
- Макс, кто ж еще. Отец его воспитывает, а все зря... Да что говорить, я его мать помню, Людку, та еще оторва была.
- Жаль... Очень жаль.
Приободрившийся мужчина распрямился, забыв о недавних страхах, и принялся поливать грязью всех подряд. Он так увлекся выступлением, что упустил момент, когда Даниил оказался близко-близко, так, что можно было рассмотреть редкие веснушки, и прошептал:
- Спи...
****
На уроках Макс скучал - учителя вяло повторяли одно и тоже, жужжа сонными мухами, - смотрел в окно, где за грязным стекло шла настоящая жизнь. Сейчас бы на реку, засесть с удочкой на камнях, смотреть на текущую воду, забывая обо всем, но нет, слушай русичку.
Катя, сидевшая рядом, рисовала что-то в блокноте. Склонила голову набок, высунула кончик языка - с детства так делает - и водит ручкой. Макс присмотрелся: из мешанины линий выступало карикатурно острое лицо. Игла носа, черточка рта, под бровями-чайками - черные горошины глаз. Художник из подруги был еще тот, но признать Даниила удалось легко.
- Фигня, - шепнул Макс ревниво.
Катя продолжила рисовать. Вот проступил шарф, за ним пиджак и цветок на лацкане.
- Ха! Как дурак наряженный.
- Да уж не ты, - скривила губы девушка.
Макс оглядел себя: футболка, джинсы, кеды. Все в меру изношенное, как раз до той степени мягкости, когда ткань почти не чувствуется.
- А что со мной не так?
- Все так. - Она даже не посмотрела на него, продолжив рисовать.
Прозвенел звонок. Обычно они возвращались домой вдвоем, но сегодня подружка отстала, небрежно бросив через плечо, что идет в гости.
Макс побрел дальней дорогой - свернул налево, к парку, а там пошел вдоль набережной, наслаждаясь легким ветерком. Катю он не узнавал. С появлением нового соседа она разительно изменилась: стала подкрашивать губы невесть откуда взявшейся помадой, прогуливаться под домом, наигранно хохоча и поглядывая искоса на окна, почти забыла о нем, друге детства. Дура.
Чтобы отвлечься от гложущей обиды, Макс подумал об отце - тот все же извинился за свое поведение. Ну, как извинился? Помялся на пороге, буркнул "ты понимаешь" и ушел. А он не понимает. Не понимает! Никак в толк не возьмет, чего хотят люди.
Набережная свернула, вытянувшись лентой моста, а он перебежал дорогу, вызвав недовольные гудки, порадовался своей ловкости. Кеды мягко ступали по асфальту, подбрасывая его вверх, а он насвистывал под нос, не вспоминая ни о чем. Зачем маяться и тревожиться, если день так замечателен?
Но хорошее настроение продлилось недолго, лишь до двора. У качелей, за низеньким столиком - его очень уважали местные алкаши - сидел Даниил, словно ожидая кого-то. Макс сделал вид, что не заметил приветственного жеста. Вытянулся в струнку, ровно-ровно, и, не поворачивая головы, пошел к подъезду.
- Макс, привет. - Сосед догнал его в три шага.
- Здрасте, - пробормотал Макс.
- Ты не знаешь, кто живет вон там? - Длинный палец указал на окна Василия Петровича.
- Знаю, а что?
- Да нет, ничего, - улыбнулся Даниил. Округлившиеся щеки покрывала редкая щетина. - Удачи.
- Ага.
И чего он хотел? Нет, что бы Катька не говорила, а он совершенно чокнутый. На всю голову больной.
****
От корвалола сердце успокаивалось, замирало, как мышка под печкой. В старом доме, где она жила до переезда в город, была большая печь. Дров для нее нужно было - тьма! Братья рубили и пилили стволы, а она, как самая младшая, складывала поленья под навесом.
От тёплых воспоминаний - она словно наяву ощутила жар лежанки и запах шерстяного одеяла - Марья задремала в кресле. Она ждала внучку, как и всегда в будни.
Во сне она гуляла за оградой, в поле, за которым горой вставал лес. Ей было года три или четыре - ноги тонули в валенках. Заснеженная земля принимала в свои объятья всех: и полёвок, и русаков - и любопытных детей. Марья копала норы в плотном снегу и затем сидела в светлой пустоте, слушая писк мышей.
Писк нарастал, взлетал ввысь, превращаясь в навязчивый, неприятный, надоедливый звук. Звонили в дверь. Долго.
- Иду, иду я!
Ох, как ломит спину после сна в неудобной позе. Ноги цепляются за ковер, никак не хотят идти ровно, старые. Наконец Марья доковыляла до двери. Не посмотрев в звонок - а чего бояться? красть у них нечего, а смерти она не боится, - она открыла. На площадке стоял крепкий, угрюмый мужчина.
- Да?
- Я насчет соседа вашего, Василия Петровича. Вы не знаете, он дома?
- Какого Василия? - переспросила Марья. Она впервые слышала это имя.
Мужчина глянул на нее, как на сумасшедшую, и повторил медленно, по слогам:
- Ва-силь Пет-ро-вич. Я звонил, а он трубку не берет, на стук не выходит. Вы давно его видели?
- Да не видела я никого! - рассердилась Марья. Что он с ней шутит, взрослый ведь человек, не мальчишка.
- Ладно. Извините.
Внизу хлопнула дверь, а через какой-то миг на площадке показалась Катя. Она протиснулась мимо незнакомца, небрежно кивнув на его извинения, и ворвалась в квартиру, принеся с собой аромат беспечной радости.
- Катюша, голодная? Как уроки?.. Давай сумку, я положу вот тут вот, - захлопотала Марья.
Некогда болеть - внучка не кормлена.
- Бусь, а кто это был? - Катя вынырнула из холодильника с кастрюлькой холодного супа. - Садись ты, я сама все разогрею.
- Да я насиделась за весь день. Этот-то? Не знаю, спрашивал какого-то Василия...
- Петровича?
Катя щелкнула зажигалкой - старой, с искрой - и поставила суп на огонь. На бабушку она не смотрела, вот и не увидела, как та побледнела.
- А ты что - знаешь такого?
- Ба, ну ты что? - обернулась внучка. - Это же наш сосед, я его с детства знаю.
- Да? - Марья потянулась за хлебницей, достала нож. Руки слегка дрожали. Наверное, она просто старая. - Я как-то... забыла.
Она совсем его не помнила. Пыталась припомнить, кто живет за стеной, но в памяти будто стена вставала, показывая вместо человека размытое пятно.
- Ну ты даешь, - хмыкнула Катя. - Хотя он такой никакой, что его не грех и забыть.
- Да... Да... Так что там в школе?
Марья слушала внучку, а пальцы перебирали в кармане таблетки. Надо что-нибудь для памяти, никак ей нельзя расклеиваться.
****
Отражение пялилось на него водянисто-голубыми глазами, насмешливо шмыгало носом. Тёмные волосы уже пора подстричь, а то челка скоро длиннее катькиной будет - до ушей. На щеках бугрятся чёрные вулканы угрей. Мама запрещает их трогать, а он все равно не может удержаться и давит их перед зеркалом. От этого остаются некрасивые красные ранки. Они потом заживут, конечно, но мама пугает какими-то шрамами, ругается и мажет его вонючей мазью.
Макс вздохнул и сковырнул струп с поджившей язвочки. Кровь проступила шариком, замерла и застыла. Отражение скорчило рожу. Урод.
В замке завозился ключ, заскрипел, царапая стенки. Макс бросил зеркало в ящик стола, прыгнул на диван и укрылся за первой попавшейся книгой. Ею оказался учебник по химии. Формулы плыли перед глазами, вращаясь молекулярными решетками, шарами и прочей немыслимой чушью, а он слушал, как отец громыхает в тесной прихожей.
Мама тоже слушает. Сидит на кухне или в спальне, ждет, пока муж остынет, перегорит, как последние угли в костре. Раньше к нему и подходить опасно. Нет, он не дерётся, ничего такого! Просто... Просто злится. От ярости на висках у него бьются две голубые жилки, а иногда дергается глаз, быстро и часто. Папа шумно дышит, выдыхая воздух из раздутых ноздрей, словно паровоз. Стискивает зубы и ждет, когда кто-нибудь даст ему повод разродиться гневной тирадой.
Если повода нет - а такое случается нечасто, - он вымещает зло на мебели. Иногда, во время вспышки, он швыряет чем-нибудь в стену. Когда мимо уха пролетает тарелка, а отлетевшие осколки царапают шею - это страшно.
Потом он всегда извиняется. Качается на носках, как огромный плюшевый медведь, всем видом выражает раскаяние и стыд, но не стоит верить безобидной позе. Он может вскипеть от одного неосторожного слова, вспыхнуть пламенем, и тогда все начнется заново. Крики, шум, слезы.
Мама выходит первой, а он стыдливо прячется у себя, заталкивая подальше стыдливую радость: пронесло! пронесло!
Ворчанье отца сменяют тихие увещевания мамы, она говорит с ним как с ребенком - мягко и ласково. Иногда Максу кажется, что она наслаждается своей ролью мученицы. С гордостью несет терновый венец, не замечая, что из ран струится кровь. Но на смену кощунственным мыслям приходят хорошие воспоминания: отец катает его на плечах, а он визжит тоненько и держится за волосы, крепко сжимая кулачки; родители выбирают арбуз, переговариваясь и - редкость какая - не споря; он сломал ногу, а папа тащит его, уже большого парня, на руках в травмпункт.
Макс злится на него. Ну почему он такой? Почему он не может быть другим?
На столе, покрытом клетчатой скатертью, громоздятся тарелки. Салат, котлеты, любимая папина гречка, а на десерт - сырники.
- ...было. Сердце. - Мама опустила уголки губ - Макс на миг увидел её в старости. - Надо Марии Ивановне занести сырничков. Макс, сходишь?
- Ага.
- Бабка и так отлично держится. Сколько ей - шестьдесят, семьдесят?
- Что-то около, - говорит мама. Её тарелка почти пуста, она ничего не ест.
- Подай соль... Спасибо, - отец откусил от котлеты почти половину, обнажив белое мясо. - Семьдесят, а она ещё ого-го.
- Катя говорит, что у нее с памятью проблемы. Она Василия Петровича не помнит. - Макс перетянул все внимание на себя.
Повисла тишина. Отец отложил в сторону вилку с недоеденной котлетой и спросил:
- Кого?
- Соседа нашего. - Макс посмотрел на маму - ее глаза, окруженные тонкими морщинками, смотрели умоляюще: только не зли отца!
- Данилу, что ли? - Крепкие зубы размололи огурец. Капля сока скатилась к подбородку.
- Нет, другого. Ну, тот придурок, помните? Он еще тебя, мам, Людкой называет, когда мимо проходит.
Родители переглянулись. Макс, чувствуя, что теряет завоеванные позиции, заторопился, зачастил:
- Он в депо работает, в ночные смены. Лысый, в дурацких ботинках. Ну? Не помните?
Тишина.
- Пьёт ещё, но сам, без гостей. А потом бутылки выбрасывать ходит в чужую мусорку, за угловым домом. Вспомнили?
- Максим, ты не заболел? - Прохладная рука легла на лоб.
- Ты чего мне голову морочишь? - На отцовских щеках заходили желваки, заворочались камнями. - Какой такой лысый? Нет у нас таких! Нет!
- Да есть же! Есть...
Мама метнула на него укоризненный взгляд и погладила
- Тихо, не волнуйся. Он просто перепутал. Да, Макс?
- Что ты мне рот затыкаешь? Я в своём доме не имею права и слова сказать?!
Макс отодвинул тарелку. Аппетита не было. Он не понимал, зачем родители сговорились против него, ведь ничем иным их общую и выборочную амнезию он объяснить не мог.
- Мам, ну хоть ты ему скажи, - попробовал он воззвать к здравому смыслу. - Ты же его знаешь лет сто!
Крепкий, увесистый кулак громыхнул о стол. По полу покатился огурец, Макс проводил его взглядом, не желая смотреть на злого мужчину, не похожего на его папу.
- Не дорос, сопля, отца обзывать! Придумал какого-то лысого и радуешься... Не трогай меня! Пристала... Ты его знаешь? А?
- Нет, нет, не знаю, - мама выставила перед собой руки.
- Может, он любовник твой?
- Да что ты такое говоришь! Ты же знаешь, что...
Макс не мог и дальше слушать их спор. Он выскочил за дверь, торопясь убраться подальше от дома, от крика, ещё бьющегося внутри его головы.
****
Холодный воздух остудил разгоряченное тело, обнял колючими лапами. На небо высыпали первые звезды, слабо подмигивали, пробиваясь сквозь туман городских огней. Макс сунул руки в карманы, прошелся взад-вперед. Он еще кипел, переживая спор, придумывал продолжение, где он бы возразил отцу, восстал бы против него... А что потом? Адреналин, кипящий в крови, требовал драки, насилия, чтоб зуб за зуб, око за око.
Пальцы сжались в кулак, реагируя на подсознательное желание, в ладонь врезался острый край телефона. Легкая боль отрезвила его. Не поможет, ссора не поможет. По позвоночнику скользнула змея страха: он представил, как отец замахивается и бьёт его. Или нет. Ситуация могла бы стать еще хуже - пострадала бы и мама.
В окне первого этажа зажегся свет. Тени у подъезда сгустились в высокую фигуру. Повеяло табачным дымом - горьким, удушливым. Даниил.
Макс отошёл подальше, он не хотел, чтоб сосед видел его в таком состоянии. Откуда он вообще взялся? Ведь не было же никого, он помнит.
Приглушенную музыку - кто-то любит классику, кажется, Шопен, отметил парень - перекрыли крики отца. Он ревел медведем, в вопле, где слов было не разобрать, чувствовалась одна лишь ярость. Слепящая, белая ярость.
- Чудесный вечер. - Зашипел огонёк на сигарете, осветил крепко сжатые губы и острый подбородок.
Он достал телефон, демонстративно уставился в яркий экран - уходи, не видишь, что я занят?
- Как раз для моциона, - сказал Даниил. В его тоне, холодном и как всегда невозмутимом, Максу почудилась насмешка.
- Для чего?
- Для прогулки. Будешь? - Сосед протянул портсигар. В серебристом гнезде лежали тонкие палочки.
- Не... Я не курю.
Макс все так же не смотрел в лицо собеседника, бессмысленно листая заставку экрана. Он бы с радостью ушел домой, но скандал лишь набирал обороты - пару часов надо где-то убить и лавка у дома казалась не самым плохим вариантом. Он отошел от Даниила и сел.
- Молодец. А я вот никак не могу отказаться от сигарет, - сказал сосед. Он, не смущаясь явным безразличием, что демонстрировал Макс, присел рядом. - Когда-нибудь они меня убьют... Но что стоит такая мелочь в сравнении с удовольствием?
Телефон пискнул - Катя прислала сообщение: в открывшемся окошке всплыл грустный смайлик.
- Забавная картинка, - хмыкнул Даниил. Его любопытный нос навис над плечом.
- Вам нечем заняться? Что вы пристали? - Макс не выдержал.
- Нечем. Мне скучно, а ты забавный ребенок. - В лицо Максу выдохнули клуб дыма. Сказано это было тем же скучающим ровным тоном.
- Да пошёл ты!..
Обида, злость и бессилие смешались в единое чувство - неизъяснимое и необъяснимое - то самое, что заставляет рисковать и совершать глупости. То чувство, что побуждает бросить вызов старшекласснику, зная, что через пару минут он расквасит тебе нос, а потом не побрезгует всадить по ребрам. Что вынуждает встать, когда все остальные отводят взгляд, не решаясь признаться в содеянном.
Макс ударил мужчину. Как во сне, его рука медленно, преодолевая сопротивление воздуха, выбила сигарету из рта, не задев лица.
Тусклый огонек, искрясь, прочертил дугу и погас.
- Зря, хороший табак ведь.
- Хотите еще?! - крикнул Макс, со стыдом ощутив, как голос сорвался на последнем слове.
А что, если этот странный сосед согласится? Придется драться? Тело напряглось - по нервным цепочкам молнией пробежался электрический импульс, мозг отдал команду, как самоуверенный генерал, не дождавшийся приказа от ставки.
- Остынь, - сказал Даниил. Вспыхнувшая спичка осветила спокойное лицо. Тени очертили скулы и глазницы, на миг сосед сделался похож на череп. - Кстати, о грехах. Что ты предпочтешь - адские муки или райскую скуку?
- Что? - опешил Макс. - Вы сумасшедший?
- Мне казалось, что мы пересекли черту вежливости и теперь можем звать друг друга по имени. Должен признаться, не каждый день меня бьют мальчишки.
- Вы... Ты псих.
- Так что ты выберешь?
Окно погасло. Как-то внезапно смолкло все - и отцовские крики, и классические арии. Макс проверил экран - половина одиннадцатого, то-то он так замерз.
Сосед курил, ожидая его ответа. Он выглядел непринужденно-расслабленным - длинные ноги вытянулись, преградив дорожку, руки скрещены на впалой груди. Воплощенное спокойствие.
- Мне пора домой. И это... Извините... - сказал Макс.
- Подумай о выборе.
Он кивнул и встал, направившись к подъезду. Спину сверлил чужой взгляд.
- Поторопись, Макс. - Донеслось уже на лестнице, но он решил, что ему показалось.
****
На следующий день отец вел себя как ни в чем не бывало. Позавтракал, посмеялся несмешным маминым шуткам и ушёл на работу.
- Я сегодня буду поздно, приготовь себе что-нибудь после школы, ладно? - Заглянула в комнату нарядная мама. После ссор и последующего примирения она всегда одевалась ярко, будто прятала за пестрой одеждой страхи и сомнения.
- Ага... - Спать хотелось ужасно. Он до второго часу доделывал уроки и потому сейчас чувствовал себя разбитым.
- Закрой дверь. Пока! - Шлейф сладких духов поплыл вслед за хозяйкой.
Катя сегодня выглядела ничуть не хуже мамы, будто на праздник собралась: платье, туфли на каблуках, вокруг шеи - тоненькая цепочка с камушком. Светлые волосы убраны в высокий хвост, он свисает до лопаток, щекочет спину. Сидит, пишет что-то, словно не замечает его.
- ...задание? Максим? - Над партой стоит математичка.
- Что? - переспросил он, перебирая тетради. Где-то... А! Вот она!
- Не спи - охранником станешь, - несмешно пошутила учительница. Класс послушно захихикал, радуясь, что их обошло сегодняшнее проклятье и можно расслабиться. - Задание, говорю, выполнил?
- Да. Вот, можете посмотреть.
- Проверим... Иди к доске.
Домой они возвращались вместе. Подруга не спешила, плыла, а не шла. И зачем им всем нужно наряжаться - ломал голову Макс. Мама, теперь и Катя. Они же и так красивые, но нет, надо обязательно накраситься, нацепить какую-нибудь тряпочку и затем ходить павой.
- А я вчера с соседом подрался, - сказал Макс, следя краем глаза за реакцией.
- Ты дурак? - Катя прищурилась. У длинных ресниц были светлые, почти прозрачные кончики - сквозь них зло поблескивали зрачки.
- Он первый начал!
- Да врешь ты опять...
Макс всерьёз обиделся. Кате он никогда не лгал, просто не мог. Смотрел в открытое, честное лицо её и говорил правду.
- Не веришь - спроси у него. - Плевать, что драки, если судить строго, и не было. Это не повод его обвинять.
- Обязательно. Сегодня и спрошу, мне как раз нужно к нему зайти.
- Зачем? Я с тобой!
- Тебя не звали, - ответила она с едва уловимым превосходством. - Он обещал дать бабушке отвар. Чтоб память улучшить.
Вот зачем она надела платье - покрасоваться перед Даниилом.
- Блин... Мои, прикинь, тоже не помнят Петровича.
Катя сбилась с шага. Тонкие брови сошлись на переносице, прочертив на лбу некрасивую линию.
- А что они говорят?
- Ничего... Нет такого и не было никогда, - Макс запнулся. - Я вчера спросил, так отец разорался, как больной... Ну, ты знаешь...
- Да, я слышала. Надо, наверное, Даню... Даниила спросить. - У нее заалели уши.
- А если и он его не помнит? Это значит, что у нас глюки?
- Коллективных галлюцинаций не бывает, - менторским тоном сказала Катя
- Коллективной амнезии - тоже. Куда же он все-таки подевался?
- Бросил всё и сбежал в тундру, к медведям.
- Подальше от нас, - хмыкнул Макс. - Нет, правда, почему они его забыли? Будто кто Петровича стер ластиком. Был - и нет. И никто не помнит.
- Да брось. Бабушка просто в возрасте, а твои слишком заняты собой. Наверняка он просто уехал куда-то.
- Ну да, ну да...
****
От лука глаза слезятся сильно. Режешь его, придерживая пальцем скользкие чешуйки, и плачешь. Сейчас это слёзы светлые, как вода - они ничего не значат. Льются легко и высыхают тотчас. А когда горе случается - следы совсем другие. Они размывают кости. Вымывают счастье и силы. После них становится только хуже.
Марья докрошила лук - неаккуратно, неровно, зрение подводит, вот и режет она его кое-как, - ссыпала с доски в горячую сковородку и принялась за морковь.
На ужин суп сварит, свеженький, пусть Катюша отдохнет. Не все же ей маяться, ни на секунду не оставляя бабку. Марья так и подумала - бабку.
- Бусь, я дома!
Не успела. Прибежала, егоза, раньше времени.
- Мне Даниил отвар дал, как и обещал. Сказал, что он укрепляет здоровье и немножко - память.
- Да зачем он мне, Катюш? Ты же знаешь, не верю я в эти суеверия... Отвары, заговоры... Колдуны.
- Бусь, ну что ты! Он не колдун, он фармацевтику изучал, а в ней используются всякие травы, - возразила внучка.
Литровая банка стояла на столе, окруженная посудой. В коричневой, цвета чая, жидкости плавали ошмётки листочков. Марья с подозрением нюхнула открытое горлышко. А приятно пахнет - ромашкой, мятой, чем-то свежим... Имбирь?
- Спасибо-то ему сказала?
- Конечно! - вспыхнула Катя.
А ведь нравится он ей. Марья вспомнила, как девчонкой бегала за парнем, и только вздохнула. Пройдёт. Такое всегда проходит.
- Буся, представляешь, теть Люда тоже не припомнила соседа.
- Это какого? - Морковь чистить надо осторожно, чтоб лезвие не соскользнуло на кожу. И снимать тоненький слой кожуры, чтоб хватило надолго.
- Василия Петровича, - Катя подхватилась, залетала по кухне: банку в холодильник, посуду в мойку. Куда же она в платье?
- А чего помнить, если его и не было? - ответила Марья. За ночь она перебрала-передумала все воспоминания и выходило так, что никакого соседа никогда и не было. Квартира пустая стояла с тех самых пор, как ее выкупили какие-то богатеи.
- Был... Макс его тоже помнит.
В подставленную тарелку падают оранжевые стружки. Горка всё растет. Лук уже начал пахнуть - на весь дом растянулось ароматное облако.
- Катюш, помешай лук. Вот умница!.. А Макс его не придумал, соседа-то?
Марья добавила морковь к луку, перемешала. Сейчас закипит суп, и можно бросать.
- Неправда... Он не такой.
- Ну, не такой и не такой. Посоли суп.
****
С работы он всегда возвращался затемно, но сегодня задержался позже обычного. Шеф позвал на пьянку, отказаться никак - обидится. Вот и пришлось пойти со всеми вместе в кафе, пить поддельный коньяк, крашеный чаем, и слушать бородатые анекдоты.
Придешь сейчас, а Людка снова смотрит укоризненно. Смотрит и молчит. Молчит и смотрит. И Макс в нее пошёл - иногда как зыркнет мамкиными глазищами, так мороз по спине пробирает. Ничего в нем нет от их породы.
А вот не будет так, как они хотят! Взяли волю, чуть что - орут на него, как на ребёнка. А он же всё - всё, что может - ради них делает. Какого бы иначе он поперся в вонючее кафе хлебать дешевое пойло? Всё ради них. И шефа в задницу целовать, и на работе пахать, как сивый мерин...
Нервы не выдерживают. И срывается он на них только из-за усталости, а не по причине паскудного характера. Да и разве трудно помолчать? Знают же прекрасно, что его лучше не трогать злым, но нет - это не про них. Или молчат, обиду тая, или спорят с ним.
Он засопел сердито, вспоминая, как вчера сын принялся из него дурака делать. И жена подключилась - как же, сыночка её тронули, накричали. И ведь за дело отругал, так нет, красней теперь и извиняйся. А он точно знал, что никаких лысых у них на этаже не было. Да и в подъезде не было таких!
По улице пронёсся порыв холодного ветра, и он запахнул лёгкую ветровку. Лето на носу, а ночью всё так же холодно, хоть из квартиры не выходи. И зачем он сюда переехал? В холодный чужой город. Жил бы дома, в жаркой южной степи, где летом только ночью и можешь выйти на улицу, потому что днём беспощадное солнце сжигает тебя дотла. Он вздохнул глубоко, вспомнив семью. Давно их не проведывали, может, стоит вырваться на каникулах? Взять жену, сына да и отвезти их в маленькую деревню, где полным-полно арбузов и дынь, а черешня такая, что местные яблочки позавидуют.
Он обошёл машину, оставленную посреди двора, у качелей - какой-то незнакомый козёл, надо завтра с ним поговорить, - и зашарил по карманам, отыскивая ключи. У двери подъезда, слившийся с темнотой, курил кто-то.
- Доброй ночи, - поздоровался силуэт высокого мужчины. Новый сосед, как же его...
- Доброй... Данила. - Точно, Данила! Он разулыбался, довольный, и остановился немного поболтать. Заодно и хмель выветрится.
- Даниил, - поправил его собеседник, - но это неважно.
- А ты чего не спишь? Со свидания вернулся? - подмигнул он. - Дело молодое, полезное.
- Нет, я ждал вас.
- Меня? Зачем? - Ты смотри, какой нашелся. Ждал он его... Ждал. Не мог, значит, дождаться и утром зайти, под дверью караулил.
- Хотел бы задать один простой вопрос, - сказал Даниил.
- Простой?
- Именно. Видите, как легко мы нашли общий язык?
Да он же издевается! Смеется ему в лицо, гнида бледная. Думает, что никто не понимает его насмешек, что можно вот так взять и обозвать человека тупым. Ну ничего, ничего, он ему покажет, кто тут тупой.
- Какой? - спросил он, чувствуя, как лихая злость заполняет его.
- Что вы выберете, если вам предоставят такую возможность, конечно, - ад или рай? Но предупреждаю, что в раю невыносимо скучно, а в аду вас ждут бесконечные муки.
- Рай, - брякнул он. Злость словно рукой сняло. Что он делает здесь, на ночной улице, в компании со странным соседом? Почему не спешит домой, к семье?
- Иного я не и ожидал, - вздохнул Данила. Затушил сигарету и подошёл ближе, почти интимно склонившись над запрокинутым лицом.
- Ч-что?..
- Спи...
****
В субботу не надо никуда торопиться - спи хоть до обеда. Это священное время для всех. Родители и сами не прочь поваляться в кровати подольше, так что на завтрак лучше и не рассчитывать.
Макс потянулся, похрустывая косточками, вытянул ноги, наслаждаясь мягкостью простыни, и зевнул. Только десять, а спать уже не хочется. В открытую форточку щебечет невидимая птаха, солнце роняет лучи повсюду. Красота!
В ванной он умылся, почистил зубы - отражение весело скалилось белопенным ртом - и наконец вышел на кухню. Как ни странно, но мама была там. Чистила картошку, иногда посматривая на телевизор.
- Привет, - Макс прошлепал босиком к холодильнику. - А отец ещё дрыхнет?
На полках за ночь ничего нового не появилось, так что пришлось довольствоваться крошечной баночкой йогурта.
- Мам? Ты чего?
Мама смотрела на него как-то странно. С испугом, кажется. Нож подрагивал у нее в руках.
- Ма-а? - протянул он, слыша, как испуганно это прозвучало.
Мама отложила в сторону картошку и, приблизившись, обняла его грязными руками. Плечу стало мокро.
- Мам, что-то с папой, да? - У него онемели губы, поэтому вопрос вышел тихим, неразборчивым.
Но мама услышала. Отстранилась от него, оглядела внимательно - он возвышался над ней на целую голову, но сейчас хотел снова спрятаться за её пышной юбкой, где не страшны были бы никакие неприятности.
- Ты забыл, солнышко? - Она сморгнула слёзы. Мокрые ресницы торчали стрелками-коротышками.
- О чем?
- Папа умер. Два года назад.
Макс отступил назад, к окну. Спину греет солнце, но он все равно мерзнет. Что же это творится такое? Что произошло за ночь с его мамой, кто заменил ее этой... куклой?
- Зачем ты... Почему... Он вчера ещё живой был! - Крик заставляет стекло дребезжать. Только вот изменить правду - или ложь - им невозможно.
Мама тянет его вниз, прикасается ко лбу сухими губами. С детства так проверяет температуру и никогда не ошибается.
- Ты горячий, - шепчет. Под глазами у нее залегли тени, а у рта - глубокие складки. Вчера их тоже не было.
- Со мной все нормально! Это ты... Ты врешь!
- Максимка... Не кричи...
- Нет! Это неправда! Неправда!
Окно осыпалось прозрачным дождём. Макс не сразу почувствовал боль, просто рука словно окунулась в теплую воду. Осколки лежали повсюду: на подоконнике, на столе, на полу; наверное, зря он не обулся.
Мама не знала, за что хвататься - убирать стекло, осматривать сына или искать в аптечке валериану. Но заметив кровь, охнула и понеслась за бинтом.
Макс погружался в отчаянье, как в воду. В висках пульсировала кровь, голова болела под давлением толщи дум, перед глазами всё плыло. На глубине он нашёл тишину. Мама беззвучно раззевала рот, спрашивала что-то, а он видел лишь пузыри, всплывавшие к потолку.
Что происходит?.. Что происходит... Что... Если папа умер два года назад, то он сумасшедший? Живёт в выдуманном мире, путая реальность с вымыслом, общается с галлюцинациями. Может, он и в школу не ходит - сидит дома под присмотром, придумывает себе друзей и врагов, находя их лица в телевизоре. А есть ли хоть что-то настоящее? Чему теперь можно верить?
- Ма... Ма. - Слово не устремилось кверху, а упало рядом с ним, на диван, поближе к перевязанной руке. Тяжёлое.
- Я тут, Максимка, что такое?
Ласковые пальцы пробежались по волосам, отбросили их от лица.
- Как он умер? - Возможно, он вспомнит. Совместит реальное с иллюзорным, отыщет линию, за которой победа превращается в поражение, а трагедия - в фарс.
- Его сбил автомобиль. Ты... Ты был рядом.
Он опустил веки, чтоб не видеть жалости. Нет. Ничего этого не было. Он не мог не почувствовать, что теряет связь с действительностью, уходит из мира яви. Никто не сходит с ума в одночасье.
Надежда вспыхнула так ярко и неожиданно, что Макс подпрыгнул на диване.
- Катя! Она скажет правду! - Он встал так резко, что закружилась голова.
- Сиди, я сама схожу.
Он посмотрел на себя: бинтовая повязка, живот и шорты измазаны кровью, на босых ногах царапины. В таком виде лучше посидеть дома.
Мысли вновь закружили рыбешками, не даваясь в руки, кружа на уровне глаз. Василий Петрович, папа, разбитое стекло, тормозной след на асфальте. Было или не было? Где правда, а где ложь? Он не сможет разобраться сам, просто не справится. Он уже уступает маме, не желая видеть в ее глазах ужас.
В коридоре загомонили тихо, но встревоженно. Кажется, мама позвала и соседку. Плевать. Катя вошла в комнату тихо, как мышка, только охнула невольно, заметив его.
- Кать, скажи честно... Я псих? - спросил он, растянув губы в широкой и неестественной улыбке.
- Ещё какой! - Она присела рядом. - Только вот отец твой ещё позавчера жив был. Весь дом его слышал.
Что-то сломалось в окружающем мире, он смог вдохнуть полной грудью. Не казалось! Он не рехнулся. Тогда получается...
- Мама уверена, что все было наоборот... Значит, это с ней не все в порядке?
Катя поморщилась. Молчание затягивалось, заполняя комнату. Женские голоса все так же жужжали негромко где-то на переферии, к ним присоединилось басовитое гудение.
- Бабушка тоже разделяет её мнение. - Она заметила, как исказилось его лицо, совсем как в детстве, когда он готов был заплакать, и извинилась: - Прости, но я не знаю, что с ними. Но ты не псих.
- Ага.
В приоткрытую дверь негромко постучали и, не дождавшись ответа, вошли. Мама, теребящая в руках свёрток с травами - откуда у них дома травы, вяло подумал Макс, а с нею Даниил. По-прежнему высокий, он совсем не напоминал то худое чучело, которым был ещё вчера.
Аккуратная бородка скрывала полные щеки, покрывала густой порослью второй подбородок. Острый нос обзавелся мясистыми крыльями. Глаза утонули в глазницах, их блеск скрывала поволока. Плечи раздались в ширину; пиджак - тот же самый - потрескивал от натуги, обнимая торс; шарф вздымался на груди, его хватило лишь на пару оборотов вокруг толстой шеи.
- Даниил принёс тебе сбор лечебный, чтоб ты... поспал, - мама говорила с ним, как с маленьким, то и дело бросая извиняющиеся взгляды на соседа.
- Выпей стакан перед едой, тебе станет легче, - сказал Даниил.
Максу показалось, что тот сожалеет о чем-то - в голосе слышалась скорбь. Он оглянулся на Катю, но та как зачарованная пялилась на мужчину. Ждать от нее помощи не приходилось.
- Я сочувствую... твоей утрате.
- Ага.
- Тяжело терять близких так рано, - Даниил говорил и смотрел на Макса. Не отводил глаз, выдерживая молчаливую дуэль. - Так неожиданно. Совсем недавно он был рядом - а нынче ты один.
Это он виноват. Почему остальные не видят, как он смеётся над ним? Почему молчат?
- Это ты с ним что-то сделал! Признайся! - Макс размахивал руками, пытаясь схватить Даниила за шею, чтоб сжать её и выдавить признание, но мужчина легко удерживал его на расстоянии.
Мама охала, оттаскивала его прочь. По бледным щекам струились слёзы, добегали до подбородка и капали вниз. Катя выбежала из комнаты.
- Это ты! Ты! - кричал Макс.
Лицо соседа не сменило выражения - все та же непроницаемая маска. По ней нельзя было прочесть ничего.
Подруга вернулась с бабушкой - та несла шприц, готовая успокоить разбушевавшегося подростка. Даниил легко удержал его в стальных объятьях, пока острая игла вводила лекарство.
Он снова погрузился под воду, ощущая, как теряет вес. Вокруг плавали рыбы-люди, пускали пузыри, вращали круглыми глазами. Медленные, неуклюжие. Забавные. Темно-бурое, с черными пятнами тело хищника взрезало пространство, подхватило Катю - разноцветную тропическую рыбку - и вынесло наружу. Макс пытался возразить, сказать что-нибудь, но изо рта вылетело лишь бульканье. Смешно.
****
Что ж это творится с детьми? Как будто подменил их кто. Марья хлопотала на чужой кухне, утешая плачущую Людмилу, а сама все думала. Вчерашний день все вертится в памяти, вертится, а толку никакого. Обычная суета: подняла Катюшу, покормила и проводила, потом убрала, постирала, сходила в магазин. По пути, занявшему пару часов, поговорила с такими же пенсионерками, дала отдых уставшим ногам - посидела на лавке.
Потом Катюша вернулась, отвар принесла - Даниил дал, хороший он парень, вежливый, - говорила что-то. Что-то о Максиме и придуманном ими соседе. Марья поморщилась, помассировала висок. Голова разболелась.
- ...никогда не было такого прежде, - сказала Людмила.
Бедняжка. Хорошо, что у нее, как у сердечницы, всегда лекарства под рукой, а то кто знает, чем бы закончилась истерика.
- Всё пройдёт, Людочка, не переживай. Вот, держи чаек.
Что же Катюша говорила вчера? Что они ничего не придумали, хотя родители Макса тоже не помнят соседа. Вот оно - поймала Марья за хвост воспоминание, - родители! Не мама и не тётя Люда, а родители.
Так что получается - память её подводит? И не было никакой аварии, а потом пышных поминок, на которые она принесла миску пирожков, а потом помогала готовить закуски. Сердце забилось быстрее, забухала кровь в висках. Но она же помнит, как Люда рыдала у нее на плечах, как Максимка ещё с полгода ходил бледной тенью, не улыбаясь и не здороваясь, пока его не окликнешь дважды.
- Вы бы отдохнули, теть Маш, - хлюпнула носом Людмила. - Вам же тяжело.
- Да я не устала, что ты...
- Я справлюсь. Сейчас Максимка поспит и придет в себя. Точно говорю.
Кого она пытается успокоить? Марья посмотрела на испуганное, зареванное лицо и спросила:
- Справишься? А то я могу остаться, прилягу тут, на диванчике.
- Нет-нет, идите домой, отдохните! Я позову, если что.
Марья никогда не созналась бы, что облегчение затопило её с головой, стоило лишь выйти из квартиры. Пускай все идёт своим чередом, трусливо думала она, пускай все наладится само.
Дома было пусто - дверь нараспашку, позабытая ими, спешащими на помощь.
- Катюша?
И чувствует, что нет никого, а все равно зовёт. Куда она подевалась, неугомонная? Сидела с Максом, пока тот не уснул, а потом... потом вышла вместе с соседом, с Даниилом.
Марья снова бросила дом открытым - что у них брать? - заторопилась. Сердце подгоняло, ныло болезненно. Вроде и нечего бояться, не в лесу же внучка заплутала, не в ночном парке, рядышком, а страшно.
Шла по площадке, а видела топь болотную, где каждый шаг - ловушка. Под кочками зелеными и яркими таится коварная трясина, ждёт неосторожного.
Толкнулась - заперто. Звонок запиликал тонко, въедливо. Шагов она не слышала, как ни вслушивалась, тем неожиданнее оказалось приветливое лицо соседа, что показалось в темноем проеме.
- Проходите. - Даниил отступил в сторону, плавно провёл рукой, и она, будто во сне, вошла внутрь. - Только вас ждём.
****
Макс проснулся резко, как от толчка, сел на диване. Разум, отдохнув, воспринимал все с необычайной четкостью: предметы приобрели резкость, их очертили светящие полосы. Последнее, что он помнил - как Даниил уводит с собой Катю. Он встал, не желая терять ни секунды. Взгляд заметался по комнате: что взять с собой? что сойдёт за оружие?
Почему-то он не сомневался в том, что схватка состоится. Кто-то внутри, кто-то очень старый и дикий, скалил клыки, когда он представлял высокую фигуру, облеченную в чёрное. Интуиция ли, шестое чувство - неважно! - нашептывали, что во всем виновен Даниил. Именно с его приходом родные словно обезумели, потеряв память. А отец? Ведь сосед практически сознался в своей виновности.
Макс отогнал мысль о страшном. Не сейчас. Не надо думать об этом.
Наконец он заметил на полке обойный нож. Маленькая оранжевая вещица дожидалась своего часа не один месяц. Он спрятал его в карман шорт, накинул смятую футболку и, крадучись, вышел на площадку. Мама ничего не заметила.
Соседская квартира была пуста - он заглянул, чтоб убедиться в своём подозрении.
Он помялся на пороге у Даниила, набираясь храбрости, пестуя в себе злость, вызывая ее, как последнюю надежду. Когда он почувствовал, что готов, то толкнул дверь. Та отлетела к стене, глухо ударившись. Не заперто.
Макс шагнул вперёд и, словно переступив невидимую границу, оказался в сумерках. От квадрата, оставшегося позади, падал свет, но какой-то тусклый, рассеянный. Он пошёл вперёд, нащупывая ногой опору. Рука касалась стены - холодной, неприятно влажной. Он растер в пальцах грязь, понюхал. Плесень.
Он все шёл, шёл и шёл. Коридор никак не заканчивался, давно превысив размеры скромной квартиры, а он брел, пока нога не налетела на стену. Тупик.
- Катя! Катя! - он закричал из всех сил.
Руки натыкались на стены, не находя прежнего коридора. Он задыхался. Злость боролась с паникой: неужели и он сгинет без следа, затеряется в коробке без выхода.
- Наконец-то, - сказал знакомый голос. - И потише, пожалуйста.
Прямо перед Максом отворилась дверь. Моргая - глаза ел дым от факелов - он вошёл в огромное пустое помещение. Кирпичные стены, земляной пол. Подвал? В центре высится каменная глыба, как есть алтарь, каким он всегда его и представлял. С него свешивается тонкая рука в старческих пятнах. А где же Катя?
- Рад видеть тебя здесь. - Даниил выступил из темноты. Высокий, весь в чёрном. На щеках играет румянец, видимый даже в неверном, колеблющемся свете.
Макс стиснул в кулаке нож. Не торопиться, не торопиться! Надо узнать, где Катя и что он сделал с отцом.
- Продолжим? Так что ты выбираешь?
- Где мой отец?
Даниил поправил руку, положил на алтарь. Нахмурясь, расправил волосы спящей - или мёртвой? - женщины, а потом лишь, склонив голову набок, повернулся к Максу.
- Могу пообещать, что в аду скучать не придётся. Там слишком много дел: грешников не убывает. Они валятся с неба, если можно назвать средний мир небом, как переспевшие груши. Чвак, чвак! - рассмеялся Даниил.
- Где Катя? - Макс сделал один осторожный шаг навстречу.
- Одно плохо - есть-то там и нечего. Души все худосочные, хиленькие. То ли дело Земля, - Даниил довольно зажмурился и облизнул губы раздвоенным языком. Макс, пользуясь моментом, продвинулся вперед. - А отец твой умер, приношу свои извинения.
Это все неправда. Он врёт, издевается над ним!
- Нет!
- Увы, но да. Иди за мной, - позвал его мужчина. А мужчина ли?
Макс прошёл вслед за проводником вглубь комнаты, за алтарь. У стен, небрежно брошенные, как мешки с мусором, лежали тела. Василий Петрович, папа, ещё кто-то незнакомый... Все трупы жёлтые, словно старая бумага, скелеты, обтянутые кожей. А неподалёку, свернувшись калачиком, спит Катя. Сопит спокойно, не подозревая о страшном соседстве.
- Теперь веришь? - Даниил встал рядом. Так близко, что видны были красные икры в глазах. От него пахло чем-то неприятным, едким, как от вытекшего электролита.
- Не голодать же мне, - искренне удивился Даниил. По его коже пробегали тени, сливались в узоры и пятна. - Так что ты выбираешь?
Вместо ответа Макс полоснул его выхваченным ножом по лицу. Края разреза затлели, задымились.
- Опять. Что же вам не живется спокойно? - вздохнул сосед.
Макс не заметил удара. Просто уши заложило от ветра, от скорости, с которой он врезался в стену. Нож он не выпустил, так и держал в вытянутой руке, наивно и отчаянно надеясь защитить себя.
От лица Даниила исходил дым. Сквозь дыру в коже наружу пробивались языки огня, оранжевые, синие, зелёные. Ресницы и брови сгорели первыми. Теперь пламя добралось и до носа, жадно пожирая плоть, что таяла как воск. Покидая старое тело, словно бабочка из кокона, на волю выбиралось нечто нечеловеческое - сажа, полымя и искры, принявшие форму человека.
- А мне так нравился нынешний образ, - донеслось из сгустка. - Теперь все придётся начинать сначала - копить силы по крупице, чтоб вновь попасть сюда.
Вокруг Макса вспыхнуло огненное кольцо. Загудело ровно, сильно, опалило жаром. Он напрасно размахивал ножом, надеясь на чудо, орал бессвязные угрозы. А потом, надышавшись едкой вони, упал навзничь.
- Ещё встретимся, - вздохнуло пламя.
****
Осенью Макс не пошёл в школу. Лежал дома, в постели, ожидая, когда срастется нога и подживут ожоги. Все вокруг называли его героем, даже местная газетенка написала о нем статью: "Мальчик вынес из огня семью!" Не могут не соврать.
Вынес-то он не семью, а соседей. Мама выбралась сама, а папа... Не успел. К глазам подступили злые слёзы. Ну почему он опоздал? Почему вытащил старуху вместо отца?
Нет, нельзя так думать, оборвал он себя. У него хотя бы мама осталась, а что делала бы Катя без бабушки? Пошла бы в детдом? Вряд ли её оставили бы с ними.
Макс попробовал отвлечься, щелкнул пультом - экран зажегся цветными огнями, заголосил гнусаво. Кто-то пел о неземной любви и просил сына, а он смотрел в окно и пытался припомнить пожар.
Врачи говорили, что отравление угарным газом может привести к потере памяти, но объяснить, почему все они забыли тот день, не могли. Наверное, и сами не знали. Вот и разводили руками, многозначительно повторяя - всякое бывает.
Всякое... Он долго расспрашивал - маму, Катю, баб Машу - из-за чего возник пожар, но они пожимали плечами, напрасно морща лбы. И день тот не помнили почти. Он и сам будто в нору провалился - падал, пытаясь ухватиться за корни-воспоминания, но они ломались под его тяжестью, и он снова летел вниз, не находя опоры.
Ночами ему снились кошмары, где кто-то страшный мучил его, медленно поджаривая на вертеле: связанные руки первыми теряли чувствительность, а спина, с которой срезали тонкие полосы мяса, жгла и зудела. Он кричал так громко, что в стену начинала стучать Катя.
Телефон, подаренный сердобольными сочувствующими, запиликал тихо. О, смска от подруги! Макс, улыбаясь, открыл сообщение.
"Жив, курилка? Я скоро приду, принесу тебе дары от наших. Кстати, у нас новенький - Даня!" Он замер, боясь спугнуть что-то внутри - хрупкую уверенность в том, что ему знакомо это имя. Даня. Данила.