- Нет, я не плачу. Насмарк, простите...И не вздыхаю! Кто Вас приглашал сюда? Вы спросили, можно ли тут сесть?!
- Уйдите отсюда! Дайте посидеть спокойно.
- Мои истерики никого не касаются. Уходите!
- Гос-споди, Боже мой! На этом кошмарном острове, на этом мизерном клочке земли всякий норовит влезть в мою душу!
- Водку? Ошиблись, милый мой, по акценту и ошиблись. Подайте мне салфетку...
- Не важно, что русская, предпочитаю бренди.
- Царица небесная! Не Ваше дело, что случилось со мной. Уже все прошло. Я удалила все лишнее. Как аппендицит. А на душе шрамов не видно. Хоть там все
спрятано! А сейчас там и вовсе - потемки.
- Дайте мне салфетку...
- Если и стряслось, то лет сорок тому назад. Поминки бывают и светлыми. Никто не умер. Никто жив и по сей день. Он появился здесь подростком лет сорок тому назад, во время хиппи-расцвета. Тогда еще, когда на острове не было ни единой асфальтовой дороги, ни единого пляжа. Все эти пляжи - из навезенного песка. На махонький остров, который не был переполнен, как сейчас, заезжими резидентами, наведывались персоны от власти всех стран Европы. Местная детвора носилась по улицам, толкалась и прыгала с отпрысками великих мира сего, не думая о том, что эти сопливые наследнички через десяток лет утрут свои сопли и, взяв в свои руки рычаги и опоры, начнут переворачивать Европу.
- Нет, островок "не есть" точка опоры переворотов. Он был в то время опорой мирового хипачья.
- Да нет у меня к ним презрения. И никакого предубеждения. Съезжались они сюда в шестидесятых. Разукрашивали лица, надевали одежды, намеренно перепутав, какому полу должны принадлежать оборочки, платья, декольте, серьги и т.д. Изо дня в день рассаживались под стенкой на этой вот самой улице. Теперь говорят - главная, тогда она была единственной.
Спина - к стене, выпрямленные ноги перед собой... Так сидели часами. Ну, - гашиш, ну, девочки (или мальчики - все равно, все уже было перепутано). Эти ряды сидящих истуканов стала забирать полиция. Просто разгонять - без толку, усядутся за ближайшим углом. Подъезжала "упаковка", "упакованных" принудительно отправляли по местам прописки на материк. Они умудрялись вернуться на остров, "как только, так сразу". Некоторые из наезжавших тогда прижились на острове.
Да и урожденные островитяне иногда вспоминают то веселое время: "Едем с Марой по дороге. Я говорю: "Видела трусики на ветке? Это Пэпа забыла, я ей сегодня компанию составил".
Уже седые или лысеющие тряхнут иногда кудрями юности: "О, когда-то в мужчинах у нас недостатка не было. Мы с подружкой приходили в парк и договаривались: на сегодня этот - мой, этот твой. Никаких проблем не было". Теперь у нее проблемы - развод не за горами, на наркотики денег не хватает.
А народ приезжий теперь принимают радушно, в качестве клиентов на летний сезон. Но - не больше. "Наше - нам".Все правильно, за этот тезис и профсоюзы горой встанут. Приехал отдыхать - отдыхай и плати, явился работать - паши и получай, сколько дадут. Наше - нам, тебе - милость и милостыня. Впрочем, есть законы, профсоюзы и т.д...
- Дайте салфетку, будьте добры.
- А это уже - по инерции.
- Ничего, ничего... Ни тогда, ни сейчас меня все это не касалось и не касается. Это я так считала. Однако развитой туризм, как вот этот пляжный песок, все-таки коснулся и меня. Ветер дунет, - все летит в глаза, в душу, все - вверх тормашками.
- А это трудно объяснить. Видите-ли, "приехать на сезон" для них тут означает и "уехать по его окончании". Работать ты явился или отдыхать, или еще по какой причине тут околачиваешься, но предполагается, что ты исчезнешь через пару-тройку месяцев. Кто задержался, не так интересен. Все равно, как стул или стол, которые могут служить долго, но уже так не радуют, как новая вещь. Мебель надо обновлять.
- Ну, как... "войти в тему"?..
- А прямо - еще не значит - понятно.
- Никто не умер, никто не бросил. Ваша сигарета упала. Я ведь - не сигарета... Это я так раньше считала... Дайте салфетку, пожалуйста...
- С некоторых пор тогда я стала замечать некое давление в течение рабочего времени. Работа все равно выполнялась, но психологическую атмосферу накаляли намеренно. Начальница сказала тогда: "Ты не нервничай так, между женщинами случаются конфликты временами, это скоро забывается. Но тебе то что от их нервов, ты берешь тряпку и делаешь свою работу. Вот и все дела. Какая тебе разница, что они говорят?" Если бы...
Работали втроем, любой протест могли подать, как отказ выполнять рабочие обязанности.Ну, как это объяснить? Предположим, мне говорят: "Выбирай, что хочешь делать: пылесосить или мыть туалет". Я уже неделю туалет мою, сейчас - пылесос. "Значит, пойдешь мыть туалет!" Как я могла возражать? Их - две, местные "профессионалки".
Я действительно - не "профи" в среде уборщиц. Не мое это дело. Меня в ступор вводят высказывания вроде: "A mi me encanta limpiar los servicios" ( "Мне нравится мыть туалеты").
Да, уборка помещений теперь превращается в доходый вид сервиса, как химчистка или ремонт автомобилей. У нас там еще не поняли этого в достаточной мере. Ну, я могу надеть перчатки и вымыть все, что угодно. Но ведь и за употребление перчаток пришлось бороться яростно. Тут я не уступила, все законы гигиены - на моей стороне.
- К хиппи это все имеет прямое отношение, как выяснилось. Это я по ошибке искала корни издевательства в работе или самой рабочей среде. Кто-то, к примеру, похвалил мою работу (а было и так), это вызвало вспышку профессиональной ревности. Дружок мой подкатил за мной на серебристом вседорожнике, - иная ревность.
Я хотела доработать там до конца сезона. Не разрывать же контракт из-за склок! Их-то, сотрудниц, в бригаде - две, большинством голосов они могли убедить в моем "непрофессионализме" кого угодно.
И вот одн из них уехала. С другой, молоденькой, мы подружились. На какое-то время для меня наступил рай и на этой поганой работе.
Однажды в столовой Кати (с нею мы только покуривали иногда без каких-либо симпатий-антипатий) сказала:
- Принеси мне мороженое из кухни!
Я что-то промямлила в ответ, ошарашенная наглостью: сидит корова, сама лет на двадцать моложе меня, и требует, чтобы я ее обслуживала! В этот момент кто-то внес в столовую мороженое, инцидент был исчерпан.
Через пару дней Кати, вихляя задом на лестнице, протянула сквозь губы-трубочкой:
- У меня неприятность. У меня такое случилось!
- Что случилось?
Чаще случалось с ее матерью, - требовалось немедленно везти ее к психиатру.
- У меня закончились сигареты.
- У меня - тоже, - сказала я, хотя пачка сигарет топорщила карман моего платья. Я не поддержала ее спектакль.
Ана, теперь единственная моя напарница, превратилась в очень хорошую мою подругу. Ее стенания по поводу регулярно отрастающей у нее бороды (и это в двадцать два года!) перемежались с моими по поводу поисков новой работы.
Как-то раз мы задержались в столовой втроем: я и Ана с Кати, сидевшие напротив меня. И Кати, поглядывая на меня, вдруг спросила у Аны:
- Она что - дура?
- Нет, не дура, - серьезно ответила Ана.
Я не стала отстаивать свои умственые способности, - встала из-за стола и вышла из столовой. А напрасно, как теперь понимаю, надо было бы треснуть тарелкой по башке наследственной психопатки, другой защиты они не понимают. Или хотя бы спросить (пусть даже позже) у Аны, почему так ставился вопрос, о чем они говорили.
Привычка не вникать в слышимое - от трудности восприятия чужого языка: немыслимо постоянно жить в напряжении, приходится отключаться от лишней информации. А ведь я могла уже тогда узнать кое-что " не лишнее" и весьма полезное. И не стряслось бы со мной, может быть, того, что последовало далее.
Конец сезона был совсе уже близко. Надо было всего лишь "дотянуть", не испортить отношения с непосредственным руководством.
Обычно после обеда, на который отводилось пол часа, курящий народ искал место покурить-поговорить. В тот день (а была это среда) на лестнице курили мы втроем: я, Кати и Исабель. По причине слабого знания языка я редко вставляла реплики в разговор. В тот раз говорила, в основном, Кати. О том, что все дорожает, и зарплата всегда бывает истрачена раньше, чем ее получают. Вот за что-то там ей надо будет заплатить уже полторы тысячи, вот как "подскочили" расценки. А между прочим, если не заплатить в положенный срок, набегут еще и проценты! А деньги ей выплатили в виде чека. Когда его можно обналичить, если выходной у нее в воскресенье, а банки работают только в будние дни и до двух часов дня?
...Пятница. Бумаги на продление контракта я не видела (контракт по воскресенье или же до вторника). Но уже "проклюнулась" новая работа. Вчера вечером я была на собеседовании.
Немного нервная, но воодушевленная, около одиннадцати часов я взяла бутылку для моющего средства и пошла покурить с пользой для дела, - заодно наполнить бутылку этим самым средством. По большой, главной лестнице пошла, впервые за весь сезон.
В закутке горничных, открытом всем ветрам, стоя у стенки зажгла сигарету. Вошла Кати: "Что ты делаешь здесь?" На такие вопросы не отвечают, - имеющий очи да увидит.
Она вытащила из неиспользуемой сегодня тачки нечто белое квадратное, переложила в сумку. Сумку, как и прежде, оставила на стеллаже. Я налила в бутылку нужную жидкость из автомата и спустилась на другой этаж, чтобы продолжить работу.
С обеда женщины гурьбой направились в ту же каморку "о трех дверях" - покурить-поговорить, как обычно.
Кати поднялась по лестнице и громко-демонстративно произнесла: "А теперь проверим деньги". И открыла свою сумку. "Нет денег! Не хватает денег!"
Сразу подскочила Хасинта: "Подожди, не волнуйся.Давай пересчитаем. Сколько ты получила?" Выяснилось, что сегодня с утра Кати получила в банке деньги по чеку. На работу приехала позже.
Стали считать, искать недостающее. По словам Кати, она заплатила сразу же в банке 350 евро. А получила больше двух с половиной. Недостача была большой.
- Я пойду к начальнице, - заявила потерпевшая.
К начальнице пошли все. Стали считать-пересчитывать. Не хватало больше тысячи евро. По дороге кто-то сказал, что в таких случаях пропажу обычно оплачивает предприятие или же коллектив вскладчину, это было известно всем. Вскоре ожидалась зарплата.
Отправились назад, искать пропажу на месте, на случай, если деньги просто выпали из сумки, или же вынести украденное еще не успели.
По пути, в длинном-предлинном коридоре Кати воскликнула: "Я знаю, кто это сделал!" "Сейчас обвинит тебя",- прошептала мне Ана.
Кати резко повернулась назад, встала лицом ко мне и выкрикнула, тыча в меня пальцем: "Ты!" Я молча смотрела в ее хамскую рожу.
Позже у меня не единожды спрашивали, почему я не выцарапала ей глаза. Похоже, у них это принято.
"Ты помнишь, я зашла и спросила у тебя, что ты здесь делаешь?" Это я помню по сей день. Рядовой вопрос, на который не отвечают.
" А что ты в сумку переложила при мне? Может, ты забыла что-нибудь?"
" Ты видела, проклятая ?!" - прошипела Кати и кинулась опрометью впереди всех.
Вот этот разговор остался почему-то незамеченным. Почему она постаралась попасть туда раньше других? Всем было ясно, что человек торопится найти пропажу, нервничает. Я же надеялась, что деньги найдутся.
Искали еще. Я стояла, не принимала участия в поисках. Чувствовала, что, если деньги вдруг обнаружу именно я, получится, что я и знала, где искать, т.е. я же их туда и положила.
- Подам заявление в полицию, - решила Кати.
Я отправилась к "кадровику" Альберто, который должен был сопровождать Кати в полицейский участок, и попросила, чтобы по моей просьбе полиция прихватила служебную собаку-ищейку, а я оплачу работу с собакой.
Почти до конца рабочего дня я была уверена, что полиция здесь появится. Все во мне замерло в ожидании.
В кабинете Альберто ( он был в этой ситуации "за старшего" и сочувствовал обеим: ей - из-за пропажи, мне - из-за хамского обвинения) я потребовала обыскать мою комнату. "Я не войду туда раньше, чем ее обыщут!" - заявила я. Прихватили напарницу по комнате Валентину. Валя, узнав, что меня обвинили, воскликнула: "Мы - иностранки, но мы - не воровки!"
Комната была в совершенно безобразном состоянии. Накануне вечером я отсыпалась, ночь прогуляла, утром проснулась как раз перед тем, как идти на работу. Валя вообще появилась в комнате утром - переодеться и - на тудовой фронт.
Следом за мной в комнату вошли кадровик, Валя и Кати. Они остановились у двери, а я стала выворачивать все из шкафа, тумбочки, чемодана, предварительно перевернув матрац на кровати.
Альберто остановил экзекуцию.
Только за четверть часа до окончания рабочего дня мне сказали, что полиция не придет. На ком же тогда подозрение?
Решили проверить весь мусор, который горничные будут выносить с этажей по окончании работы, не предупредив их заранее. Альберто надел резиновые перчатки и усиленно рылся в остатках и объедках, высыпаемых из больших черных мусорных мешков. Устроили обыск всем женщинам, кроме Кати (а напрасно!).
Я еще раз зашла в кабинет к измученному Альберто.
- Говорят, что могут собрать украденную сумму по частям со всего коллектива. Я не дам ей денег. А если с меня вычтут хоть цент в ее пользу, подам заявление в суд.
Так закончился тот проклятый день.
- Вот теперь закажу я. Смою с души всю эту гадость...
А вечером я должна была ехать на место новой работы, представиться второй хозяйке, их было две. Слава Богу, что в тот вечер там не было клиентов, т.к. руки мои тряслись, да и вид я имела соответствующий!
...Гороскоп в интернете предупредил, что завтра я могу сотворить что-то, за что буду расплачиваться не один год...
Затем я зашла в магазин и купила бутылку бренди и орешки. Позвонила знакомому, в квартире которого всегда толчется народ, и напросилась успокаиваться вместе.
- Ты знаешь, почему обвинили именно тебя?
- Почему?
- Потому, что ты - иностранка ( "экстранхера").
И я ему поверила. Но и Валя - экстранхера! Я что, - менее надежна с виду? Дело было в другом, только я очень-очень поздно поняла в чем именно. А тогда мне все сочувствовали. Нервы мои "разнесло" чуть позже.
"Братья по разуму" иностранцы, которые были тогда в квартире, почти не пили мой бренди. Я же хотела хорошенько напиться, отключить сознание на время. Принесла 0,7 литра, а заявила, что литр, на что мне бдительный народ сразу же и указал.
Явился дружок мой и оттаскивал меня от спиртного, пил сам со мной, чтобы мне досталось меньше. Не хотел, чтобы я "налакалась". Я не пью спиртное залпом, чтобы захмелеть хорошенько, требуется время. Ночью он постарался не отпускать меня подольше, водил по каким-то местам, много говорил...
- Я люблю тебя.
- За что ты меня любишь?
- За твой образ жизни.
Когда я осталась одна, мною овладели черные мысли. Остаток ночи я не спала, но видела, как я убиваю эту стерву, эту гадость, эту мерзавку. Много-много раз я мысленно убивала Кати. И каждый раз сожалела. И снова видела, как я нападаю, и снова каялась.
Самым реальным казалось накинуть ей на голову большой мусорный столовский бачок со всем его содержимым, сбить ее с ног и разделаться с этой гадюкой подручными средствами.
С утра я сказала Ане:
- Передай ей, пусть не подходит близко, - я убью ее. И ни слова чтобы не говорила мне. Я убью ее.
В обед я увидела Кати в столовой и вышла оттуда. От греха подальше. Поспала пол-часа.
Потом нас стали "пасти", - женщины следили, чтобы она не оказывалась близко от меня.
Если бы контракт закончился в воскресенье, я бы ушла с понедельника и больше бы не видела ее, т.к. в воскресенье Кати имела выходной.
Но вернулась из поездки еще одна начальница, сказала мне: "Не надо уходить сейчас, это будет похоже на бегство". И я осталась работать еще на два дня.
В понедельник Кати появилась на работе чрезмерно, вызывающе веселой. А во вторник после обеда (я обедать не ходила) вошла в фойе, где работали я и Ана, и предложила выйти и поговорить с глазу на глаз.
- Нет! - закричала я, - Без свидетелей я с тобой говорить не буду!
- Иди, - попросила Ана.
И я пошла... В тот же самый закуток.
Не просила она прощения. Сказала, что и вовсе не обвиняла меня. "А! Тогда? Так ведь только один раз и сказала". Но там присутствовали, слышали и видели еще пять-шесть человек! Кроме того в полиции ей сказано было, что надо быть осторожнее с обвинениями, обвиненная сторона может заявить на нее в суд за оскорбление. "Я не называла твоей фамилии в полиции!" Не в фамилии дело. Почему ты оставила такую большую сумму денег практически на площади? Туда заходит много народу в течение дня. Ты за весь день видела там только меня? "Да". Брехня. Остальные гораздо позже в разговоре со мной говорили: "На твоем месте могла оказаться каждая из нас". Там за день побывали все, что естественно: это рабочее место для многих. Но только я и Валя не знали о том, что Кати с утра поехала в банк.
А почему, когда все наши ушли обедать, ты и тогда оставила деньги здесь? Женщины ежедневно оставляют там сумки. (В тот день эта была единственной). И никогда никто не жаловался, что сумки трогают или открывают.
А какая сумма (точно !) пропала? Почему эта сумма все время меняется?
Нет, сумма не менялась. Пропали 1150 евро.
По лестнице спустилась девушка (значит, подстраховывали) и сказала:
- Сумма с самого начала эта - тысяча сто пятьдесят евро.
Я вернулась мыть фойе. На душе полегчало. Еще и потому, что высветился факт: 1150 евро пропажи плюс 350 , которые Кати объявила уплаченными сразу же в банке, и составляют те 1500 евро, которые она должна была уплатить (судя по ее же выказыванию в среду) немедленно по получении денег по чеку! И вот почему она перепрятывала бумагу , - это был банковский чек!
Все стало ясно-прозрачным. У мерзавки не хватило актерского таланта чисто сыграть свою поганую роль. Этот речитатив: "А теперь посчитаем деньги!.." Этот театральный поворот с пальцем мне в лицо!
Все было ненатуральным, "натянутым", помимо того, что казалось кошмарным сном. Короче, - "не верю" по-Станиславскому!
Мы со знакомыми обсуждали вопрос: как держать себя и что делать, если тебя обвинили.
Для Кати же было вопросом, как сыграть. Плохо сыграно. А что от этого меняется?
Итак, я не вышла на новую работу в понедельник, и я потеряла ее.
Во вторник же вечером, помня его вечное желание хвастануть своими великими возможностями, я попросила, чтобы дружок мой узнал (для меня - подтвердил), какую сумму в такой-то день и в такое-то время такая-то женщина уплатила в банке Банесто.
Куда-то сразу же девалась его самоуверенность. "Ты понимаешь, я должен просить человека раскрыть служебную тайну, рисковать карьерой..." Ну, и т.д. "Ты же не знаешь, что ее заставило сделать это! Ведь не знаешь?!" Какая разница, что ее заставило пытаться содрать деньги с меня?!
А это уже было предательством чистой воды. Не из прихоти, не для какой-либо грязной цели требовалось подтверждение того, в чем я сама была уверена. ( О чистоте белых воротничков можно позаботиться отдельным номером.) Но это дезертирство, оно больнее, чем общепринятая мужская измена.
Хиловат душой был мой дружок...
- Ну, давайте! За непохожих и презревших!
С пол-года назад это произошло. Подозреваю, что микроинфаркт я все-таки имела. Сильно изменилось, состарилось лицо, появились "мешки" под глазами. Но я выкарабкалась. Снова ошибаются в моем возрасте, снова путаются от несоответствия биологоческого возраста и манеры держаться. Ну, такая уж я ... Вот когда устаю, тогда - да, тогда в прямом смысле - факт налицо.
Переждать, перегореть-перегоревать и - жить! Вот поговорить о случившемся вволю было не с кем. Тема уж больно болезненная и постыдная.
Поискала работу на зимний сезон здесь же, на острове, не нашла. Да с таким лицом! Я все сетовала на аллергию, а то была пост-инфарктная сердечная недостаточность: лицо вздулось, появились мешки под глазами.
Чтобы выкорчевать из сердца милого предателя, я применила шизофренический прием: рисование, рисование, рисование. Помогает, правда.
Медики считают, что страсть к рисованию (именно страсть!) возникает при шизофренических приступах. Я бы назвала это исступлением.
Рисую портрет, - все равно где, на чем, чем. Надо запастись хотя бы большим количеством бумаги, что-ли.
Итак, рисую портрет. ЕГО портрет, естественно. Затем - еще один, потом еще. Добиваюсь схожести абсолютной. Далее (происходит само по себе) портреты, оставаясь похожими в чем-то, изменяются почему-то в сторону зловещего уродства. Под конец всегда остается одна-единственная абсолютно точная, абсолютно "его" черта лица. Она "кочует" с одного портрета на другой, но уж о красоте говорить не приходится. То, как я его чувствую (не глазами вижу, прошу заметить), отразилось на бумаге. Восхищаться нечем. ЭТО нужно забыть.
Интересно, что однажды он увидел парочку своих портретов. Решил, естественно, что я пытаюсь увековечить образ любимого.
Знал бы он! Видел бы последние портреты! Узнаваемой оставалась только его улыбка. Но теперь, в последних портретах, она его не украшала. На зловещем, усталом, изможденном лице та же, но уже жалкая, улыбка презирала и собиралась мстить.
Эта шизорисовалка, если "накатывает", продолжается два-три дня. Нет, - двое-трое суток. Но излечивает полностью.
Затем все нарисованные портреты уничтожаются. И все имеющиеся под рукой его фотографии - тоже. Впрочем, фотки можно и пожалеть: улыбка там за это время сама по себе превращается в оскал.
Дружок мой теперь был занят постоянно, днем и ночью. Затем я уехала работать по трех-месячному контракту. Позвонила ему перед возвращением, а приехав, не торопилась встретиться. Через неделю по приезде мы с ним столкнулись в баре в ночь какого-то праздника. Он был "на хорошем поддатии", не брит, в запыленной рабочей одежде. Обрадовался, заюлил-заговорил... "У меня за это время не было ни одной женщины". Какое счастье, можно подумать! Мне уже донесли, что он возил жену пьяного друга с дискотеки домой и обратно, пока товарищ тихо трезвел в танцевальном зале. Но это все уже не важно.
Его периодически восхищают женщины - то одна, то другая... Но и я иногда испытываю ощущение восторга, когда кому-нибудь из нашего женского племени повезет быть в фаворе у народа или найти в себе силы переменить жизнь к лучшему, ну и тэ дэ...
На этот раз была Соня, барная певичка. То-ли с братом они выходят работать, то-ли с женихом... Несколько раз мой друг пытался показать Соню в действии, а я работала до двенадцать ночи, когда концертная деятельность в городе уже запрещена.
В конце концов увидела я и Соню, после чего вместе с еще одной парой мы попали на праздник в танцевальной школе-клубе. Зал был заполнен, для нас места нашлись, но с большим трудом. Друг мой его и нашел, это место. Долго разговаривал с женщинами за тем столом, прежде, чем позвал туда нас троих.
Сидящих там женщин было тоже три. Одна из них ( явно моложе меня, но уж такая потрепанная!) с "грудями" и декольте, поверх которого на длинной цепи висело огромное сердце из латуни, приковала внимание моего спутника. Он общался только с нею, регулярно щупал латунное сердце, сам спиртного не пил, но нам подносил, для чего на время удалялся куда-то в угол.
Ушла пара, пришедшая сюда с нами.
- Если хочешь танцевать, иди танцуй, - сказала я ему.
- Что она сказала? - Латунь.
- Говорит: "Пойдем танцевать", а я говорю: "Ты же не умеешь!"
Затем ушли, простившись, две подруги Латуни.Одна на прощание шепнула мне: "Суэртэ а ти" ("Удачи тебе"). Что-то странное было в том, как она это сказала.
Приближалось утро. Я должна была начинать работу в семь утра. Идти сейчас шесть километров пешком в кромешной тьме было бы безрассудством.Но дружок решил сначала забежать еще в один из баров, а потом уже отвезти меня.
В новом баре мадам Латунь развлекалась тем, что демонстративно игнорировала меня. Они весело болтали... Чтобы он рассмотрел ее ножку, она сгребла юбку себе между ног и задрала ногу, положила ее на стол, чем его восхитила.
Да, он был в восторге. И они болтали, как... подруги. И я вдруг (вдруг?!) увидела: беседуют женщина-проститутка с женщиной-мужчиной (два в одном, как шампунь!)
Крах... Обвал. Стыд!
Попросила, чтобы отвез меня, а потом вернулся, если хочет говорить с нею.
- Ты же не сказа-ала. Ну, ты же не сказа-ала, что рабо-отаешь с утра-а! - говорил он, и в то же время - не он, со мной кокетничала "якобы подружка".
На душе стало мерзко. Я вспомнила, как приветливо встретила меня официантка, и как изменилось ее лицо, когда в дверь вошла "латунь". Все. Приплыли.
Я вышла из бара. Шел дождь. На стоянке были свободные такси. Позвонила ему из автомата, чтобы меня не искали. Могли, правда, и забыть обо мне. Наркоттиков он сегодня "хлебнул", это ясно.
- Ноче де джювия ( "Дождливая ночь"), - глянув на меня, сказал таксист. Он говорил не о погоде.
- Да, - подтвердила я.
Не хотелось ни звонить, ни видеть, ни вспоминать...
Но мой телефон остался в его автомобиле. Жалко было терять номер.
Его мобильный не отвечал, нашла его по домашнему телефону. Выяснилось, что болен: повреждено сухожилие ноги. Доплясался, видимо... Сказал, что неудачно спрыгнул с подножки вседорожника.
Значит, не врал, - женщин у него не было. Женщины не были нужны. Это знали все вокруг. Все, кроме меня...
Теперь складывается, склеивается воедино все, что он говорил мне и как поступал. И вот почему прошлым летом ко мне относились именно так, как относились, - из-за связи с "меньшинством". Я-то плавала вся в любвях, прямо светилась вся... Но (!) защищать меня он не мог. Они этого не знают, не умеют.
" - За что ты меня любишь?
- За твою манеру жить."
Они живут, как будто навсегда притаились и выглядывают из-за угла. Они и себя не защищают, - слишком не равны силы, слишком много "большинства".
"Меня часто принимают за гея. Но я мужчина, кариньо, я - мужчина! Ну, да все-равно тебе наговорят..."
Развод у него был тихий, бескровный, ведь жена открыла его пристрастие задолго до развода. Было ясно, что бороться со всем этим уже невозможно.
Нянька не позволяла ему мыть его маленьких детей, гулять с ними было тоже строго запрещено. У него так и осталась ненависть ко всем на свете нянькам и гувернанткам.
Было его насущной необходимостью всегда иметь под рукой подружку, - ширма такая по типу "я - как все". В будние дни. А в праздники он исчезал, телефоны "закорачивало".
Странная щедрость: на бары - без ограничений, но поздравить с праздником - черта с два! Даже словом поздавить, даже - по телефону. Ждет подарков, как женщина, оценивает одежду: фирма - не фирма.
" - Я мужчина, кариньо, я - мужчина".
А ведь меня восхищало его умение "говорить веером". Это мать передала ему владение этим искусством.
...Веер раскрывается, крылышком бабочки трепещет в воздухе, захлопывается, ударяет плечо, отскакивает, падает на юбку (джинсы в данном случае)... Раскрылся вверху, раскрылся пониже? Ударил по правой или по левой ноге? Нога передвинулась. Что она сказала?
Ваш танец - следующий?
Муж близко?
Встретимся завтра?
Губки невозмутимы и сложены бантиком.Глазки стреляют по верхам и низам...
Какой артист! Какое искусство! Так вжиться в женский образ!..
" Я - мужчина, я - мужчина, кариньо"...
- Такие дела... Теперь - спокойной ночи, то-есть, спокойного утра Вам. Эту свечку под сосной погасим. Бутылку выбросим. Спасибо Вам за то, что выслушали всю эту...
- Нет, не надо знакомиться. Я видела Ваше сочувствие, молодой человек. Не хочу иметь еще одну "подружку". И вряд ли Вы поймете, что это больно: видеть, как твой мужчина оборачивается женщиной. Вы владеете языком веера?