Виктор умер на рассвете в больнице, в белой, стерильной палате реанимационного отделения. В это время пили черный кофе, болтали и дожидались пересменки медсёстры. Крепко спала дома и видела во сне мутную воду жена Виктора Марина. За тысячу километров, в другом городе похрапывал их взрослый сын Эдуард. Он ещё не знал даже, что отца положили в больницу, - телеграмма, отправленная матерью, одиноко белела на столе запертой почты.
Не спала только Зинуся. Всю ночь она простояла на коленях у иконы Николая Чудотворца, то горячо нашептывая слова молитвы, то впадая в полузабытье. Мерещились картины из прошлого вперемешку со страхами нынешней ночи.
В окно громко ударили. Зинуся вздрогнула и выдохнула: "Всё..." С трудом встав на затекшие ноги, женщина задула свечу и подошла к окошку. Ветер безжалостно гнул, ломал старый куст сирени. Черный сучок с размаху вновь стукнул о раму. Жалобно звякнули, но устояли стекла. А меж ветвями показалась лиловая полоска неба...
- Дядя Коля, дядя Коля, мамка велела вам этот куст отдать, - Витька держал в вытянутых руках три прутика, завернутых в газету.
- А, Витек, заходи, - отозвался радостно отец, - спасибо твоей маме. Вспомнила, что я сирень хотел посадить.
Отец взял лопату, и они с Витькой пошли в палисадник пристраивать сиреневый кустик. Зинуся украдкой выглядывала из-за двери. Казалось, отец любил соседского мальчишку больше, чем её, родную дочь. Она не обижалась, разве что самую малость. Ясное дело, Витька - мальчик, а папа всегда мечтал о сыне. А еще у Вити прямая спина, он высокий и очень красивый. Такого нельзя не любить.
Шмыгнув носом, Зинуся подошла к зеркалу. На нее смотрела неуклюжая девчонка, конопатая, с тощими косицами. Но самое ужасное - это уродливый вырост за правым плечом. Зинуся привыкла к нему, привыкла к ноющей боли в спине. Но она бы вынесла еще большие страдания, только б распрямиться. Ведь случаются же на земле чудеса. Девочка мечтательно вскинула худые руки, присела в глубоком реверансе, а затем, потянувшись вверх, насколько позволяло немощное тельце, сделала четыре вальсовых шага с разворотом, как учила мама. Бросив ожидающий взгляд на зеркало, сникла - там по-прежнему жила несчастная горбунья.
"Тук-тук", - настойчиво била в оконную раму надломленная ветка сирени. "Тук-тук", - отзывалось Зинусино сердце. Женщина вздохнула. Она многое отдала бы сейчас, лишь бы прекратить это биение. Но сердце - не пламя свечи, его не уймёшь так скоро. А остановить очень хотелось.
Они с Витей учились в седьмом классе. Зинуся сидела за первой партой, он - за последней. Друг с другом в школе они почти не разговаривали.
Тихой мышкой Зинуся входила в класс, неслышно садилась за парту, никогда не тянула на уроках руку. Если спрашивали, отвечала робким голоском, но неизменно правильно. Учиться ей нравилось, все предметы давались легко. Только на физкультуре Зинуся, сидя в сторонке, с завистью поглядывала на бегающих ребят. Зато на других уроках сверстники частенько обращались к застенчивой отличнице, чтобы списать домашнее задание, просили помощи на контрольных. Даже Витя посылал ей записочки с просьбой решить уравнение или задачку.
Однажды в их класс пришел новенький. Такой лощеный белокурый мальчик. Он всем улыбался, с мальчишками здоровался за руку, девочкам поначалу говорил "вы". Зинусю он заметил не сразу, только к пятому уроку. А когда увидел, выпучил свои красивые голубые глазки и громко рассмеялся: "А это что за конек-горбунок?" Класс на секунду замер, а потом снова зашумел обычным переменным гулом. И только Витя подошел к грубияну, потребовал извиниться. Новенький хмыкнул. Тут же, как нарочно, раздался звонок, оставив обидчика безнаказанным. Правда, на следующий день новенький пришел с разбитой губой, а у Вити под глазом красовался внушительный синяк. Больше Зинусе никто никогда не говорил о том, как она выглядит.
А ведь иногда очень хотелось услышать... Нет, конечно же, не это звенящее "конек-горбунок", а что-нибудь приятное. Ведь она, как все девчонки, тоже старалась быть красивой. На выпускной вечер, например, они с мамой сшили чудесное фиалковое платье. С помощью специальных вытачек и оборочек сделали так, что горб стал почти не заметен. Хотя руки все равно свисали до колен, и росту не прибавилось, но на какое-то время Зинуся сумела почувствовать себя настоящей принцессой. Даже на белый танец осмелилась пригласить Витю и была несказанно благодарна, что он согласился и честно протанцевал с нею до конца. Этого события Зинусе хватило надолго. Мелодия незатейливого шлягера, воспоминание о прикосновениях крепких теплых рук, помогли ей пережить провал на экзаменах в институт и долгую разлуку с Виктором.
Ветки скрипуче царапали по стеклу, в печной трубе гудел ветер. Женщина стояла, опершись на подоконник, не в силах сдвинуться с места, всё следила за качающимися ветвями. В этом году весна не торопилась. На сирени еще не набухли почки, хоть уже конец апреля.
Виктор уходил в армию с весенним призывом. Празднично сияло солнце, вовсю цвела черемуха, наполняя улицы крепким ароматом. Возбужденный и не в меру веселый, Виктор суетился по дому, несколько раз бегал то в магазин, то к друзьям. Зинуся по-соседски помогала его матери готовить застолье.
Вечером пришел почти весь класс, было еще много разных людей, в большинстве Зинусе не знакомых. Да это и не важно, всё равно она никого, кроме Вити, не видела. А он, красивый, в белой рубашке, шутил, пел, танцевал. Обнимал и целовал девчонок. Те визжали и вырывались. Кроме одной. Света из параллельного класса не отходила от Виктора ни на шаг. Даже как будто плакала, и все глядела, глядела на него.
Зинусе было досадно наблюдать это. Нет, она совсем ничего не имела против того, чтобы у Вити появилась девушка. Но только не Светка! Чувствовалось в этой чернявой красотке что-то отталкивающее. Зинуся не могла объяснить, что именно, но знала наверняка: эта полюбить Виктора всем сердцем не сможет.
Так и получилось. Где-то под новый год Светлана выскочила замуж и уехала то ли на Дальний Восток, то ли к Черному морю. Но тогда, на проводах, она словно приклеилась к Вите. Зинуся поглядывала на ее смазливую мордашку с припухшими губами и украдкой плакала. Хотя о причиной для ее слез был, конечно, репчатый лук да кухонная духота. Впрочем, зря таилась, никому и так не пришло бы в голову спрашивать, отчего у неё глаза мокрые.
Виктор уехал в далекое Заполярье на долгие два года. Время от времени его мама рассказывала, как ему служится, читала вслух письма. А сам он однажды прислал Зинусе фото и коротенькое, ни к чему не обязывающее письмецо.
Теперь фотография стояла в уголочке рядом с иконой Николая Угодника. Женщина, прихрамывая, подошла к иконам, взяла карточку и долго вглядывалась в родное лицо.
Тук... Тук... Ветка сирени стала реже биться в окно. Ветер к утру успокаивался. Тук... тук... - сердце тоже замедляло свой ход.
Из армии Виктор вернулся не один. Следом за ним семенила маленькая испуганная Марина. Зинуся как раз открывала для проветривания окна в комнате, когда Виктор с невестой проходили по улице. На свадьбу Зинуся подарила молодым большой букет сирени и старательно кричала "горько". С мягкой, спокойной Мариной они вскоре подружились.
Зинуся тихонько радовалась за Виктора, представляла, как ласково встречала его с работы жена, как нежно гладила его по колючей щеке. Только однажды обеспокоилась. Маленькому Эдику тогда пять годиков исполнилось, он сильно болел, и Марина неделями пропадала в больнице. Виктор много работал, возвращался поздно, несколько раз - изрядно выпившим.
Как-то Зинуся тоже припозднилась и шла домой уже затемно. Валил хлопьями снег, укладываясь под фонарями в лиловые сугробы. На полпути к дому ее нагнал Виктор.
- Замерзла, соседка? - спросил он заплетающимся языком.
- Да, есть немножко, - поежилась Зинуся.
Помолчав немного, добавила:
- Вить, тебе очень плохо?
- С чего ты взяла?
- В третий раз вижу тебя таким.
- Каким?
- Витя, не пей больше, пожалуйста, - жалобно произнесла Зинуся и, совсем как в детстве, шмыгнула носом.
- Я ж говорю, замерзла. На, держи, - Виктор слегка сконфузился и, сняв с шеи мохнатый шарф, повязал его поверх Зинусиного воротника. - Дарю.
Потом он прибавил шагу и скрылся из виду. Больше сильно пьяным Зинуся его не видела. А Эдик, сыночек, выздоровел. И все в семье Виктора наладилось.
Женщина подошла к кровати, приподняла подушку. Под ней лежал свалявшийся синий шарф. Тот самый. Раньше от него пахло Виктором. Потом запах выветрился, хоть Зинуся и брызгала одеколоном "Шипр". Разглаживая шерстяную поверхность шарфа узловатыми руками, пыталась вспомнить тот особый запах, который был только у Виктора.
Они редко оказывались так близко, чтобы можно было почувствовать, уловить аромат его тела. Лишь несколько случаев. Один раз Виктор помогал передвинуть буфет, потом исправлял электропроводку и последний раз, лет пять назад, он вставлял стекло вот в эту самую раму, в которую опять бьется корявый сучок...
Ночью случилась настоящая буря. В один из порывов ветра ветви сирени так сильно ударили в окно, что стекло не выдержало и со звоном посыпалось на подоконник. Зинуся не сразу поняла, что произошло, испугалась, не запустил ли кто камнем. В образовавшуюся брешь хлестал ледяной дождь. Дрожа от холода и страха, Зинуся взобралась на табурет, вынула из рамы осколки стекла и заткнула дыру подушкой. Утром рассказала о своей беде Марине, а та прислала Виктора.
Он пришел с листом стекла под мышкой и ящиком инструментов. Осмотрел разбитое окно и молча взялся за дело. Зинуся наблюдала из кухни, не решаясь подойти ближе. Но Виктор сам позвал: надо было придержать стекло, подать инструмент. Она испытывала почти детский восторг, находясь рядом, чувствуя пряный запах пропотевшей рубашки. На локте зияла приличная дырка, а на манжете не хватало пуговицы. Зинусе отчаянно захотелось попросить Виктора, чтоб он позволил ей зашить рубашку, но не посмела даже заикнуться об этом.
Наконец, поймав закатный луч, окно блеснуло новым стеклом. Виктор на прощание предложил спилить часть сиреневого куста, но Зинуся категорически отказалась. Во всей округе не было более красивого места, чем ее палисадник, особенно весной, когда сирень принималась бурно цвести.
Женщина глубоко, до боли в груди, вздохнула. Встав на цыпочки, достала из шкафа белый сверток. Смертное. Вспомнила, как мама за десять лет до кончины приготовила себе траурное приданое; доставая его время от времени, повторяла, как и в чем положить ее в гроб. Зинуся сначала сердилась, потом молча кивала, слушая мамины наставления. А когда похоронила ее, стала собирать свой сверток.
Медленно перекладывая вещи, нашла подушечку, снежно-белую, с кружевами по краю. Распорола шов...
Говорят, что нельзя унести с собой в могилу нажитые драгоценности. Зинуся усмехнулась. Это смотря какие сокровища человек нажил. Она унесет. Фотография, старый шарф, несколько школьных записок. Пересмотрела, погладила, поцеловала каждую вещицу. Потом аккуратно свернула и зашила в подушечку, которую сердобольные соседки положат ей под голову.
- Тук... - взмахнула веткой и замерла осиротевшая сирень.