Иволга Надежда. Мелочи Большого Дома

МЕЛОЧИ БОЛЬШОГО ДОМА

ДЫРЯВЫЕ ПЕРЕСУДЫ

[Мария Никулина]

В деревянной хлебнице поселились две дырки. Одна - от бублика, другая - от баранки. Казалось бы, живи да радуйся: хлебница большая, просторная. Ан нет, дырки постоянно ссорились, тягались, которая из них лучше и которой, соответственно, большая жилплощадь полагается.

- Я, - кричала Бубликовая Дырка, - самая круглая и самая большая дырка на свете! Когда мой бублик лежал посередине хлебницы, то задевал краями каждую из четырех стенок.

- Уймитесь, милая! - не уступала Баранкина Дырка. - Если ваш бублик занимал так много места, то вы никак не можете быть круглой. Вот я - другое дело! За величиной не гонюсь, зато ровная и аккуратная. И мне полагается...

- Нет! Это мне полагается! - перебивала соседку первая Дырка.

И до того они иной раз бурно выясняли отношения, что хлебница ходуном ходила. Иногда случалось перемирие: дырки ненадолго успокаивались, сидели, надувшись, в противоположных углах своего домика. Они внимательно прислушивались к доносящемуся извне тиканью, а услышав бой часов, принимались снова спорить.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалось это безобразие, только в один прекрасный момент открылась дверца хлебницы. Внутрь ввалился огромный калач. Томно вздохнув, он оттеснил к задней стенке Бубликовую Дырку и чуть не раздавил Дырку Баранкину. Пискнула одна, попыталась кашлянуть другая, но их голоса заглушило кряхтение Калачовой Дырки. Она оглядывала апартаменты и думала, как распрекрасно тут устроится, когда хозяева съедят калач.

СУДЬБА СТАКАНА

[Мария Никулина]

В старом буфете, среди прочей посуды, жили стеклянный Стакан и серебряный Подстаканник. Они оба стояли на средней полочке, только Подстаканник был задвинут в дальний угол, а Стаканом иногда пользовались. Хозяйка отмеряла им муку, а потом вырезала из песочного теста кругляши. Стакан даже не подозревал о каком-то ином предназначении, однако чувствовал, что не только муку может держать в своих объятиях, не только вкус теста способны ощущать его тонкие края.

Слушая незатейливые жалобы Стакана, Подстаканник ухмылялся. Немало стаканов повидал он на своем веку: хрустальных, граненых, тонкостенных. Этот отличался разве лишь тем, что никогда не использовался по своему прямому назначению. Подгоняемый благороднейшим желанием просветить беднягу, Подстаканник рассказал о разновидностях чая, о вкусе сахара и лимона и - самое главное - о невыносимой жгучести кипятка...

Стакан внимал откровениям соседа с трепетом и благоговением. А когда узнал, что создан именно как вместилище благородного напитка, что судьбой ему предназначено быть дополнением серебряного Подстаканника, жизнь превратилась в муку ожидания.

Стакан горячо верил, что хозяйка однажды образумится... Но та предпочитала пить чай из фарфоровых чашек и лакомиться песочным печеньем.

КОМОДНЫЕ СТРАСТИ

[Мария Никулина]

- Почему ты покидаешь меня каждый вечер? - спрашивал старый махровый Халат батистовую ночную Сорочку.

Он никак не мог взять в толк этих ежевечерних отлучек, ведь сам он извлекался из ящика комода раз в неделю, когда хозяева топили баню. Сорочка обычно болтала без умолку, но ничего толкового не говорила, все вокруг да около. В ответ на все расспросы Халата она только взмахивала оборками и трепетала кружевами.

- Куда же ты опять? - тянул свой обтрепанный по краю рукав Халат вслед за Сорочкой, когда ту в назначенный час доставали из комода.

- Ах, сны! Ах, перина! Ах!... - тараторила поутру батистовая негодница и щекотала Халат своими кружавчиками.

- Ну, признайся же, наконец, почему ты уходишь? - не унимался махровый лежебока.

- Но ведь я всегда возвращаюсь, - резонно отвечала Сорочка

- Ты не представляешь, как мне без тебя плохо, - хмурился Халат.

- Дурачок, - вздохнула Сорочка, прильнув к родным складкам всеми оборками, - именно для того, чтобы ты меня не забывал, я иногда и отлучаюсь.

ПОЭТИЧЕСКОЙ СТРОКОЙ...

[Мария Никулина]

В туалете на полочке за стыдливой занавеской всегда было довольно оживленно. Кто здесь только не обитал! Несколько кусков туалетного мыла соседствовали с бутылкой ацетона; на коробочке с канцелярскими кнопками громоздился пузырек с засохшим клеем; чуть поодаль высокомерно синели три флакона из-под неизвестной жидкости; тут же теснились, прижавшись друг к другу, несколько пачек стирального порошка и средство для чистки унитаза; в эмалированной кружке сожительствовали полдюжины старых зубных щеток.

Самое почетное место на полке занимали несколько рулонов туалетной бумаги. Эти бедолаги долгожительством не отличались, они приходили и уходили быстрее, чем брусочки мыла. Бутылка с ацетоном помнила девять поколений туалетной бумаги, а самая старая из зубных щеток и того больше. Поговаривали, что участь у мягкотелых рулонов крайне незавидная, но что именно происходило с ними после того, как хозяйские руки снимали их с полки, никто не знал. Тем интереснее оказалось появление новичка...

Это был довольно потрепанный рулон рыхлой сероватой бумаги. Очевидно, его не раз перекручивали с бобины на бобину, и из-за этого выглядел он очень неопрятно. Присмотревшись повнимательнее, всякий мог заметить на бумаге непонятные закорючки, а местами - откровенные дыры.

Синие флаконы звякнули:

- Привидение!

Самая старая зубная щетка шамкнула:

- Только воскресших нам не хватало...

- Ах, какой чумазенький? - наперебой защебетали пачки со стиральным порошком.

Забрякали кнопки в коробочке, отчего пузырек с клеем покачнулся и чуть не упал.

- Цыц! - гаркнуло средство для чистки унитаза. - Пусть сам расскажет, кто таков.

Рулон кашлянул, качнулся из стороны в сторону и неожиданно бухнулся на бок, отчего плохо закрепленная лента бумаги размоталась, показав замысловато выписанные строчки.

- Это стихи, господа, - начал свою протяжную речь вальяжно растянувшийся незнакомец. - Да будет вам известно, наш хозяин - поэт. В одной из книг вычитал он о некоем, якобы гениальнейшем стихотворце, который записывал свои вирши исключительно на столовых салфетках. Салфетки... Что в них толку, они годились рифмоплетам прошлого. Сейчас не то. Наш хозяин - человек авангарда. Уж если эпатировать публику, так эпатировать на всю катушку, решил он. И взял меня. Видите эти строки? А вот тут особенно вдохновенно... Или вот здесь посмотрите-ка... Это стихи! Понимаете? Стихи! Не всем они доступны. Некоторые морщатся и даже плюются. Да... А разве могут все подряд понять творческого человека?!

Обитатели полки замерли. Никогда в жизни они не слышали столько непонятных слов разом, никогда в их присутствии не говорили столь длинно и складно. А растрепа все вещал, вещал, вещал... Новенькие рулоны туалетной бумаги смотрели на него с восхищением и трепетали под стягивающей упаковочной лентой, им не терпелось стать основой поэтических излияний хозяина.

И вот - о, счастье - взметнулась занавеска, хозяйская рука потянулась за очередным рулоном.

- Возвращайся, мы ждем, - крикнули хором обитатели полки.

Стыдливая занавеска, колыхнулась, в который раз скрывая от постояльцев туалетной полочки неприглядность внешнего мира.

НОСОЧНАЯ КРУГОВЕРТЬ

[Мария Никулина]

В доме обитало множество всевозможных вещей. И все были вещи как вещи: никто не уклонялся от мытья или починки, никто не сетовал на достававшуюся работу, никто не возмущался своим местом в шкафу или на полке. Никто, кроме пары Черных Носков.

Эти трикотажные проходимцы творили первое, что взбредало в их бестолковые пятки. То они скручивались в тугие комки и летели теннисными мячиками под кровать, то, напротив, расползались змейками по разным углам комнаты, и хозяину приходилось по полчаса разыскивать негодников, заглядывая под матрац, за телевизор и даже на книжные полки. Что и говорить, Носки были знатными путешественниками. И большими выдумщиками-шутниками. Например, как-то раз они подговорили пару синих собратьев обменяться партнерами, отчего над хозяином долго, до икоты хохотала некая смазливая блондинка. Вернувшись домой, человек громко выругался весьма пикантными словечками, отчего носкам стало смешно и очень щекотно в области резинки.

В общем, жизнь у Черных Носков можно было бы назвать вполне приятной и безбедной, если бы не стирка. Белый порошок, щедро добавляемый хозяйкой в воду, напрочь выедал природный носочный запах и мало помалу вымывал стойкую черную краску. Поэтому Носки жутко боялись и всячески избегали хищного зева стиральной машины. Забивались в дальние углы ванной, прятались среди полотенец. А однажды Левый Носок, самый вольнодумный из пары, с перепугу запрыгнул на навесной шкафчик и пролежал там целую неделю. За это время его выстиранный собрат чуть не угодил в мусорное ведро. Спасла его только любовь хозяйки к чистоте. А не возьмись она протирать пыль, доживать бы близнецам свои дни порознь на близлежащей свалке.

После этой проделки грязнуль связали тугим узлом, хорошенько простирали в машине, высушили на радиаторе и вручили отправлявшемуся в дальнюю дорогу хозяину. Извлеченные из обувного ящика резиновые сапоги нетерпеливо переминались, притопывали и даже пытались петь о походах и запахе странствий.

Н-да, запах странствий оказался очень терпким. Когда после двенадцати часов неутомимой работы по впитыванию пота хозяйских ног и бесконечного трения о байковую внутренность резиновых сапог Носки были извлечены на свет божий, вид их был крайне жалок. Дрожа от сырости и холода, они потянулись к теплу. Но костер, как известно, сильно отличается от батареи центрального отопления...

- Опа! - дружно сказали не выдержавшие жара и впечатлений пятки.

- Да что за... - отозвался хозяин Носков и полез в рюкзак за новыми.

Распластавшись на объятом пламенем березовом полене, Черные Носки искрились и потрескивали.

- Смотри, - говорил один другому, - а небо на нас похоже, тоже черное.

- И все в дырках, - заметил второй.

В этом месте нить странствий Черных Носков обрывается. Вознеслись ли они на небеса, иль перекочевали еще куда-то - об этом история умалчивает.

РОЗОВЫЙ ВЗДОХ

[Мария Никулина]

Сухоцвет, окутанный тончайшей вуалью из домашней пыли, жил в углу на тумбочке. Когда-то он видел солнце, не боялся прикосновений ветра, помнил свое истинное имя. Но за годы стояния в вазе из красного стекла юношеские впечатления изгладились, и теперь казалось, будто мир всегда был тусклый, пропитанный запахом валерьяны и пустырника.

Иногда через приоткрытую форточку в комнату проникал озорной сквознячок. Он бесцеремонно шуршал хрупкими лепестками Сухоцвета и сдувал драгоценные пылинки с сизых листьев. Постоялец красной вазы ужасно боялся рассыпаться в прах, прижимался к стене и старался сдерживать дрожь. Успокаивало лишь то, что сквозняку не часто дозволялось озорничать: обычно форточка крепко запиралась.

Как-то раз Сухоцвет пробудился от громких человеческих возгласов и чмоканий. Он быстренько подобрал все свои сухие чешуйки, сгруппировался, подготовился к налету нахала-сквозняка. Вопреки ожиданиям, форточка осталась закрытой, однако воздух в комнате оживился и сквозь привычный терпкий лекарственный настой прорезался нежный аромат. Сухоцвет, рискуя вывалиться из вазы, подался вперед и разглядел виновниц случившегося переполоха: на круглом столе в громоздком фаянсовом кувшине стоял букет роз.

Розы - именно это слово вспомнилось при виде алых прелестниц. Щедро благоухая, они будоражили комнату, уставленную старыми вещами. Встрепенулась кружевная салфетка, подняв в воздух рой мелких пылинок, с которыми тут же принялся играть заглянувший в окно солнечный лучик. Потоптался и встал ровнее на книжной полке потрепанный энциклопедический словарь. Самовар старательно подставил блестящий бок, чтобы в нем хотя бы краешком отразились розы. Из-под кровати вылезли стоптанные клетчатые тапочки. Всем было охота взглянуть на душистых красавиц, всем хотелось сказать что-нибудь светское: слегка мудреное и вместе с тем легкое, ни к чему не обязывающее слово. Комната наполнилась едва уловимым шелестом, словно в ней поселился утонченный, воспитанный в институте благородных девиц сквознячок.

И только Сухоцвет не принимал участие во всей этой кутерьме. Он отодвинулся подальше в угол, принялся разглядывать на обоях темные пятна, пытаясь вспомнить истинный цвет своих посеревших лепестков. Иногда он не выдерживал и кидал-таки взгляд в сторону роз, досадовал на их нарядность, отворачивался и с еще большим усердием рассматривал обойную живопись. А Розы как будто не замечали суеты вокруг себя, невозмутимо цвели и пахли.

Однако спустя сутки-другие они уже не выглядели яркими и свежими. Хмыкнула кружевная салфетка и домовито улеглась на комоде; перекочевал на шкаф увалень-самовар; уснули под кроватью тапочки. Только словарь еще какое-то время пытался отыскать на своих страницах название тому, что происходило с букетом.

Сухоцвет смотрел, как увядали розы, пытался им сочувствовать, но находил в своем сердце лишь смутную радость - он был уверен, что только сейчас начнется настоящая жизнь алых цветов. И точно - пришла хозяйка, достала букет из кувшина, обвязала стебли шнурком и повесила цветы на гвоздик вниз головками. Пыльный Сухоцвет вздохнул и приготовился ждать. Засушенные Розы должны стать хорошим к нему дополнением.

НЕПОГОДНЫЕ СЛЕЗЫ

[Мария Никулина]

Мокрый Зонтик тихо плакал в углу. Образовалась уже приличная лужа, грозящая подтопить основание резного гардероба, а Зонтик никак не мог успокоиться.

Ему сильно досталось: непогода расхозяйничалась не на шутку. Дождь изо всех сил сек злыми струями упругое тело Зонта. Потом подключился мокрый снег: налегал что есть мочи, обещая раздавить, разорвать, уничтожить. Этим двум разбойникам поддакивал северный ветер. Он пронзительно свистел и колол иголками - замороженными капельками дождя.

Долго и мучительно длилось путешествие, казалось, дороге не будет конца. Спицы устали держать матерчатый купол, они гнулись и тоскливо поскрипывали. Наконец потерявший надежду Зонтик был-таки свернут. Хлопнула входная дверь... Сладкая дрожь от мысли о теплой батарее пробежала по всему телу Зонта. Сейчас бы раскрыться и томно вздохнуть, отдавая сухому воздуху комнаты уличную влагу... Но мечтания остались мечтаниями - Зонтик попросту забыли в прихожей.

Шло время, о мокром страдальце так и не вспомнили. Погас свет. Лужица слез ручейком заползла в щель под гардеробом и, уютно там устроившись, уснула.

Зонтику еще хотелось плакать, но слез больше не было. Лишь влажные пятна обиды склеивали безвольно обвисшие складки водонепроницаемой ткани.

ВЫБРОСИТЬСЯ ИЗ ОКНА

[Мария Никулина]

Обычная льняная Простыня мечтала стать птицей. Ей казалось, стоит только отделиться от матраца, сбросить с себя душную тяжесть одеяла, расправить края - и можно взлететь к самому потолку. Потом одним рывком - в окно. Затем все выше и выше - в бескрайнюю голубизну неба...

Да, Простыня была безнадежной мечтательницей. Каждую ночь она попадала в плен к волнующим, волшебным снам. А что ни сон - то полет. Свободный... Когда перехватывает дыхание и почти останавливается сердце. Пьянящий... Когда все нипочем, когда отступают все заботы и неприятности, когда только прозрачная синь кругом.

Иногда в отчаянии Простыня подумывала, а не выброситься ли из окна. Не беда, что полет оборвется скоро, ведь от этого он не перестанет быть полетом. Предаваясь время от времени крамольным мыслям, льняная фантазерка оставалась существом вполне разумным. К тому же, ее спасал гнет ватного одеяла.

Есть такое поверье, будто бы все, крепко задуманное, обязательно сбывается. Пришел день - с постели скинули одеяло. Простыню сняли, легонько встряхнули... ах!.. Водные процедуры в барабане стиральной машины слегка затуманили сознание, зато порошок добросовестно отбелил случайные пятна. Простынку достали, вновь встряхнули, теперь уже довольно сильно. В стороны полетели капельки влаги. Было щекотно и смешно.

А потом... Потом растворилось окно, и в комнату ворвался ветер. Он теребил за мокрые уголки, шептал о чудесах.

И вот Простыню перекинули через подоконник, растянули на веревке, болтающейся далеко за карнизом. Ветер радостно подхватил белоснежную мечтательницу. Он то увлекал ее вверх, к синему небу, то указывал на темнеющую внизу землю. И снова возносил к облакам.

Простыня летала, летала, летала. Хлопала краями, словно крыльями. Совсем как птица. Большая белая птица!

И только прищепки больно впивались в сгиб.

ДВА МЕЛКА

[Мария Никулина]

В жестяной банке из-под чая жили два мелка: портновский и школьный. Портновский мелок был круглым и плоским, словно маленькая засохшая оладушка. А школьный, напротив, - четырехгранный столбик. Когда-то он был очень длинным, но им так много писали на черной доске, что, в конце концов, остался маленький огрызок, похожий на миниатюрный белый кубик. Однако школьный мелок все равно ощущал себя худым и вытянутым. А раз он так себя чувствовал, значит, таким и был. Таким видел его и портновский мелок, который прекрасно понимал, что износившиеся тела, какими бы они ни стали, все равно хранят приобретенную в течение долгой жизни мудрость и не меняют истинной сущности. Сам он был не больше рублевой монеты, но помнил все вещи, которые ему пришлось кроить.

Все свободное время (а время теперь было исключительно свободное) друзья проводили в беседах. Портновский мелок рассказывал, чем отличается батист от шифона, какой четкий след остается на черном сукне... Школьный мелок, как всякое интеллигентное существо, внимательно слушал, но стоило портняжке сделать паузу, как разражался монологом о дифференциальных уравнениях и прочих мудреных вещах. Мелок-лепешечка пытался вставить, что тоже знает кое-какие формулы, если взять, например, окружность талии... Такие изыскания вызывали бурное веселье у школяра, заканчивающееся лекцией из курса органической химии - вот где настоящие формулы! Когда научные выкладки ученого друга иссякали, портновский мелок садился на своего конька и начинал рассказывать о сочетаемости цветов...

Время текло плавно, не размениваясь на часы и минуты, не обозначая границы суток. За разговорами мелки не заметили, как пролетело несколько лет. Лишь потускневшая краска на жестяной банке напоминала об этом. Казалось, впереди еще целая вечность. Портновский мелок не терял надежды втолковать соседу, как важны припуски на швы и почему они делаются разной величины у проймы и на боковых срезах. Школьный мелок, в свою очередь, обдумывал способы объяснения некоторых алгебраических задач, чтобы их наконец-то понял плоскотелый недотепа.

Однажды сквозь металлическую стенку своего жилища мелки услышали шуршание, вздохи и возглас: "Нашла!" Открылась крышка банки, и друзей ослепил яркий свет. С громким визгом и криком "Ура!" мелки были извлечены из банки и крепко зажаты в кулачке.

- Нас несут в школу, - уверено шепнул школьный мелок онемевшему от неожиданности другу.

Но он ошибся. На дворе стояло лето, не учебная пора. Детские пальчики принялись старательно водить мелом по теплому асфальту, расчерчивая классики. Вся лепешечка ушла на линии, а школьный мелок гордо вывел цифры - то, что он знал лучше всего на свете.

КТО НА НОВЕНЬКОГО?

[Мария Никулина]

Новенькому компьютеру обрадовались все в доме. Даже кошка прибежала, запрыгнула на магазинную коробку, и принялась радостно мурлыкать.

"Предательница! Ведь только что лежала под монитором, сладко посапывала - и на тебе, бросила! Забыла и про мучительную аллергию на кошачью шерсть, от которой страдает каждая уважающая себя машина, и про тепло, которое посылал ей перегревающийся процессор, и про то, что ради уюта приходилось специально замедлять работу вентилятора. А ведь это небезопасно! Лохматая мерзавка!" - ругался про себя Старый Компьютер, ревниво поглядывая мигающей лампочкой на новосела, которого уже извлекли из яркой коробки.

Да, у молодого щеголя было все: от безразмерной памяти до блестящих кнопок на клавиатуре, весьма авангардного цвета. И монитор, конечно, не пузатый увалень, а плоский и стройный, во всю нишу компьютерного стола. Как тут было не загрустить старичку, помнившему еще 8-битные игрушки!

Хозяйские руки, такие знакомые и родные, потянулись к проводам. Прикосновения сказали больше, чем могли бы поведать объемные мемуары. Компьютер чувствовал вибрации, исходившие от кончиков пальцев хозяина, они одновременно говорили и о прощальной грусти, и о предвкушении новой встречи. Непослушные провода, наконец, распутались, простилась с розеткой одна вилка, другая, погас огонек монитора...

Когда старичка выносили из комнаты, кошка тихонько мяукнула. Она вдруг отчетливо поняла, что никогда не увидит своего старого друга. На столе у нового монитора теперь было значительно просторнее, но не хватало тепла и уюта. Кошка еще раз мяукнула и свернулась калачиком в кресле. Из динамика новой машины неслись звуки синтетической мелодии, а лохматой предательнице снились смешные мартышки, решавшие под писк Старого Компьютера примеры на сложение.

МЕЖ СТОЛОВЫМИ ПРИБОРАМИ

[Мария Никулина]

На кухонном столе в специальной подставке жили шесть столовых ложек, шесть вилок и шесть чайных ложечек. Все они принадлежали одной фамилии, о чем говорили одинаковые узоры на стальных черенках. Жили дружно и очень спокойно. Когда приходила пора завтрака, обеда или ужина, приборы выкладывались на стол, а по завершении трапезы мылись горячей водой с мылом и ставились обратно в подставку. Иногда дружное семейство принимало у себя поварешку или лопаточку для переворачивания котлет. Но те не задерживались подолгу в гостях, так как жили в среднем ящике кухонного стола. И поварешка, и лопаточка обращались с вилками и ложками запросто, по-родственному, ведь они на своем теле носили те же узорчатые отметины.

Болтовня доставляла немало удовольствия столовым приборам. Рассказы поварешки о том, как поживает, например, штопор или чесночница, каков нрав у хлебного ножа, или что за штучка эта легкомысленная открывашка, увлекали, захватывали, смешили. Однако подобные сплетни не нарушали ровного течения жизни, просто привносили некую изюминку в гладкую повседневность.

Но однажды хозяйские руки нарушили покой кухонной утвари, воткнув между вилок Десертную Ложечку. Она была такая блестящая и изящная, что у некоторых представителей дружного семейства захватило дух.

- Ах, какая миниатюрная! Ах, какая сияющая! Да она же из чистого серебра! Ах, гляньте, у нее черенок витой! Ах! Ах! Ах! - наперебой тараторили вилки.

Однако не все разделяли такое мнение.

- Уродливая пигалица, - гремели столовые ложки. - Того и гляди, переломится пополам.

- Фу, какая дылда, - звенели, перебивая друг дружку, чайные ложечки. - Разве можно ею размешивать сахар в чае, она же вмиг разобьет чашку?

После убийственных реплик головастых сестер вилки стали с опаской поглядывать на новенькую, пытались отодвинуться от нее подальше.

- Никчемная вещь! - подвела итог гостившая в подставке поварешка. - Даром, что серебряная, а все ж таки никуда не годная.

Десертная Ложечка подрагивала, собиралась с мыслями, чтобы весомо ответить на все выпады. Хотелось сказать о достоинствах серебра, из которого она была сделана, намекнуть сородичам о некоторых случаях, когда по этикету требуются именно десертные ложки, а не столовые или чайные. Но не успела. Хозяйские руки вынули ее из подставки, тщательно протерли льняным полотенцем и положили в футляр с бархатным нутром.

Тут было тепло, темно и тихо. Привычно. Десертная Ложечка вздохнула и углубилась в философские размышления о непредсказуемости жизненных перипетий.

САМОВАР И ШЛЯПА

[Мария Никулина]

Что общего у медного Самовара и фетровой Шляпы? Ничего, если не брать во внимание их многолетнее совместное проживание на чердаке старого дома. Но было время...

Их хозяйка, стройная брюнетка, каждое утро долго прихорашивалась у зеркала, потом, наконец, надевала Шляпу и уходила по делам. Почти ежедневно Шляпка имела возможность заглянуть в витрину кондитерского магазина. Там было много интересного. Особенно впечатляли кремовые розочки на пирожных. Хозяйка любила сладкое и часто выходила из кондитерской с восхитительно пахнущей коробочкой, крест накрест обвязанной шпагатом. По возвращении домой она ставила коробочку со сладостями на стол, рядом клала Шляпу и начинала готовиться к чаепитию.

Тут принимался важничать Самовар. Он сверкал боками, звонко здоровался со струями льющейся воды, ворчал и клокотал, кипятя содержимое.

Шляпа в такие мгновения млела, утопая в обилии приятных запахов и волнах тепла. Она молила Бога, чтобы как можно дольше задержаться на столе, покрытом ажурной скатертью. Но ее неизменно отправляли на вешалку. Это огорчало Шляпу, однако ненадолго. Она мило кокетничала с Самоваром, легонько поворачивалась, пытаясь увидеть свое отражение в блестящем боку. А сияющий увалень игриво ловил солнечные лучики и посылал фетровой подружке ослепительных зайчиков. Шляпка морщилась и неслышно чихала, поднимая в воздух облачка пылинок.

Все это было... десять... сто... тысячу лет назад. Самовар и Шляпа считать не умели. Они просто вспоминали, и когда их воспоминания пересекались, Шляпа жеманно вздыхала, а Самовар старательно ловил пыльным боком рассеянный свет чердака, чтобы пощекотать подружку нежным солнечным зайчиком.

РАБОТА

[Мария Никулина]

На блестящем крючочке недалеко от газовой плиты висела пара Прихваток. Так говорят: пара. Однако парой они никак не смотрелись: одна, засаленная и потерявшая былые краски, всегда висела сверху, а за ней пряталась щеголевато-яркая, почти нетронутая.

Что поделаешь, хозяйка готовила еду в маленьких кастрюльках, которые удобно было брать одной рукой, вернее, одной Прихваткой. И только изредка использовалась вторая.

Чумазая труженица высокомерно и как будто нехотя отвечала лентяйке, когда та интересовалась происходящим на кухне. Еще бы! Разве может она, изнеженная чистюля, почувствовать теплые солнечные лучи, если сроду не прикасалась к горячей кастрюле? Разве доступен ей шепот ветерка сквозь открытую форточку, если ни разу не обожглась струей пара, извергаемой кипящим чайником?

Да, изношенная Прихватка признавала, что выглядит неказисто на фоне почти новенькой подруги. Этот факт раздражал ее особенно. Она любила в беседе со сковородками вставить, что, вообще-то, совсем не стара, но изнуряющий труд и невозможность отдохнуть кого угодно доведут до самого бедственного состояния. Еще она сетовала на тяжелые времена, на треклятую судьбу и на многое другое, о чем обычно вспоминают уставшие создания.

Чистая Прихватка слушала нытье сестры с сочувствием, а иногда даже с некоторым чувством вины, хотя бездельницей себя вовсе не считала. Да, ей редко приходилось касаться сковородных ручек и кастрюльных крышек. Но зато алые цветы на ее теле всегда радовали хозяйку. А хорошее настроение не менее важно, чем, скажем, каша или чай.

Очень редко, только по особым случаям заботливые хозяйские руки меняли местами Прихватки: затертую весили к стене, а поверх выставляли чистенькую. Всего один штрих - и на кухне становилось наряднее, светлее. Замарашка тогда принималась толкаться и без конца спрашивать, что там да как там. А почти новенькая Прихватка терпеливо рассказывала о белой скатерти на столе, о торте с кремовыми розочками, о чайных чашках из праздничного сервиза.

Когда раздавался призывный свист чайника, и Чистую Прихватку использовали не только для красоты, но и по прямому назначению, ее завистливая товарка ежилась от досады, забывая про радость нечаянно свалившегося на нее отдыха, а потом долго подсмеивалась над неженкой-сестрой, называя ее встречу с чайником "боевым крещением". Но та не сердилась, а лишь сочувственно улыбалась. Она просто любила жизнь и не придавала значения колким мелочам. И только чуть-чуть сожалела, что праздники случаются так редко...

ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК

[Мария Никулина]

Черный увесистый Телефон, с внушительной трубкой и крутящимся диском, всегда выглядел солидно. Даже теперь, когда в моду вошли плоскотелые несуразицы, величиной со спичечный коробок, именующие себя мобилами и сотиками, Старый Телефон вызывал уважение. Он скромно стоял на полочке в прихожей, однако прекрасно сознавал свою значимость.

Хозяйка ежедневно протирала его специальной фланелевой тряпочкой, снимала трубку, слушала гудок и, вздохнув, отходила. Звонила она редко, исключительно по делам, разговоры были короткими, емкими, к каким Телефон привык с юношеских лет.

Когда-то он стоял на столе у большого, даже очень большого начальника. Потом переселился в среднюю школу. А последние двадцать лет коротал свои дни в этой крохотной квартире. Жизнь текла вполне приятно, без потрясений. Единственное, что мучило Телефон, - это отсутствие входящих звонков. Он уже стал забывать собственную трель. Грустно, но пришлось признать: на другом конце провода никто уже не помнил его номер. Несколько лет Телефон молчал. Он старался бороться со склерозом, пробуя голос в отсутствие хозяйки, но всякий раз срывался на первой же секунде.

Тем неожиданнее оказались призывные импульсы, докатившиеся по проводам из забытого мира. Телефон пискнул; не поверив своему счастью, по-старчески кашлянул и, наконец, разразился оглушительным треском. Хозяйка, видимо, тоже не сразу поняла, в чем дело, подошла лишь спустя некоторое время. Сняла дрожащей рукой тяжелую трубку - "Да... да... да..." - и, прислонясь к стене, медленно опустилась на пол.

Трубка выпала из обессилевшей руки, стукнулась о стену. Голос, кричавший бестолковое "Алло", Телефону был незнаком. Вскоре крик угас, его сменили короткие гудки, но и они через некоторое время исчезли. Наступила полная тишина.

Комментарии: 25, последний от 23/02/2011. © Copyright Иволга Надежда (iv-nv@list.ru) Размещен: 13/03/2009, изменен: 21/02/2011. 32k. Статистика. Сборник рассказов: Проза, Сказки Сказки для всех Иллюстрации/приложения: 14 шт.		Ваша оценка:

Иволга Надежда: другие произведения.

Мелочи Большого Дома