Аннотация: Смешная и трагичная история... Сарказм автора по отношению к некоторым персонажам - не глумление над человеческими слабостями и пороками. Это, скорее, добрая ирония, вызванная состраданием и пониманием тонких движений души...
История сохранила предсмертные слова многих великих людей.
Последними словами Саньки Егорушкина были: "Ерш вашу медь, очкодятлы носатые!"
После чего он лег на спину и умер. Правда, минуты на две. По истечении указанного времени, он открыл наполненные неземным светом глаза и произнес: "Ну, надо! И туда не взяли!"
Санька был человек маленький. И по положению, и по росту.
Ну и кому нужно его жизнеописание? Кто-нибудь посмотрит на его метр пятьдесят и скажет: "Ишь ты, житие ему! А может еще и памятник на коне поставить? Медный!"
Но...
* * *
Санька родился до запуска первого искусственного спутника Земли на окраине большого города, носившего имя вождя мирового пролетариата. Семья была неполной: мама и бабушка.
В детский сад он не ходил, малышом сидел дома с бабушкой, а когда подрос - играл с мальчишками во дворе.
Несколько раз его вывозили в центр и от этих поездок в памяти Саньки остались нарядные, улыбчивые люди, обилие машин, сияющие витрины и таинственное слово: "Ирмиташ".
В школе Саньке поначалу понравилось: столько сгустков жизнерадостной энергии окружало его на переменах! Особенно запомнилось выступление самодеятельности. Услышав, как такие же, как он мальчишки бодро распевают со сцены, Санька решил: буду участвовать! Но, чтобы попасть на эту самую сцену, необходимо было пройти прослушивание и спеть две песни: патриотическую и лирическую. Из патриотических Санька выбрал народную "Гулял по Уралу Чапай удалой", а из лирики - "Ах, Жора, подержи мой макинтош". В самодеятельность Саньку не взяли. Не годится, сказали, ни репертуар, ни пение. Ну что же: не годится, так не годится. Не особенно Санька и расстроился. Только где-то глубоко-глубоко затаилось ощущение невозвратной потери - как в самом раннем детстве, когда пропадала любимая игрушка.
В третьем классе Санька влюбился. Причем дважды. Первой его любовью была тоненькая, даже какая-то бестелесная, Алла Волкова. Но вскоре ее сменила жгучая восточная красавица Соня Наманганова. Ее перевели в их класс из другой школы. Естественно, вся мальчишеская половина "3 г" оказалась в нее влюблена. И напрасно. Соня не удостоила никого из мальчишек вниманием и сразу же окружила себя восторженными подружками-поклонницами.
Оказалось, что девочка была круглой отличницей. Представляя ее классу, учительница, понизив голос, сообщила: "Она Л-е-н-и-н-а читает".
И вскоре мальчишки поняли, что им - шантрапе окраинной - никогда не дотянуться до этой заоблачной красавицы.
Она никак не реагировала на трепетные проявления чувств, а Саньку не замечала вообще.
Так и закончилась Санькина любовь. Как, впрочем, и сама школа. На троечки, конечно, но зато без особого напряжения.
Окончив восемь классов, Санька решил поступать в художественное училище, где готовили художников-оформителей. В то время это была весьма востребованная специальность. Всем, от красного уголка жилконторы до завода-гиганта, требовались кумачовые лозунги "Слава КПСС" или печальные объявления типа "Приема стеклотары не будет".
А Санька с детства любил рисовать, особенно копировать картинки из журнала "Огонек". В школе по рисованию у него были хорошие отметки, а по черчению - даже пятерки. Правда, в классе у него был конкурент - Боря Ручкин, который считал себя заправским художником, ходил в берете, и носил с собой блокнот, в котором делал зарисовки. При этом он откидывал назад голову и оттопыривал мизинец. Боря занимался в изостудии Дворца пионеров и поэтому нещадно критиковал Санькины рисунки. Даже старался не допускать его до участия в оформлении стенгазеты класса.
И Санька тоже решил походить в кружок рисования. Ближайший был при детской районной библиотеке и назывался весьма серьезно: "Студия детского художественного творчества".
Руководительнице студии Санькины рисунки в целом понравились, но она сделала замечание, что большинство из них - копии. И дала домашнее задание самостоятельно выполнить цветной рисунок на тему Гражданской войны.
Санька промучился два вечера, пытаясь изобразить героических красноармейцев, но итог был плачевный. Преподаватель Муза Аполлинарьевна, увидев изможденных доходяг в обмотках, возмутилась и потребовала переделать рисунок. В назидание она показала Саньке несколько репродукций картин художников-баталистов.
Однако Саньке и это не помогло. И тогда он решил сделать рисунок на свою любимую тему. Довольный выполненной работой, он пришел в кружок и с гордостью развернул лист перед Музой Аполлинарьевной.
- Что это? - спросила она осипшим голосом.
- Драка мушкетеров с гвардейцами кардинала, - звонко ответил Санька. И добавил: - Со всеми подробностями.
- Саша, я ведь дала задание сделать рисунок на тему Гражданской войны! По твоему мушкетеры воевали в 1918 году?
При этих словах девочки в студии захихикали. Мальчики же понимающе промолчали.
- Да у меня не получается, - пытался оправдаться Санька.
- А надо, чтобы получилось! У нас районный конкурс! Нарисуешь - тогда и приходи!
Перед дверью Санька немного постоял, оглянулся... И стоит ли объяснять, что больше в кружок он не приходил.
Но рисование совсем не забросил и благодаря этому достаточно легко поступил в училище.
И так же легко пошла учеба. По общеобразовательным предметам у него были хиленькие тройки, но по специальным Саньке всегда ставили четыре. И все было бы хорошо, если бы не литература.
Читать Санька любил, но писать сочинения... Нескладно как-то они получались. Впрочем, ему натягивали троечки с минусом, но, естественно, вечно так продолжаться не могло. В конце второго года обучения необходимо было написать итоговое сочинение по литературе. К тому времени преподаватель русского языка и литературы, которая всегда прикрывала Саньку, уволилась и ее заменила Клавдия Степановна - принципиальная, не терпящая ни каких компромиссов в том, что касалась идеологии, дама неопределенного возраста. Ко всему прочему она была секретарем парторганизации училища.
И вот тут-то Санька и остался один на один с чистым листом бумаги.
Тема сочинения была следующая: "Образ Владимира Ильича Ленина в произведениях Максима Горького и Владимира Маяковского".
Санька долго морщил лоб, затем написал несколько фраз о Ленине как о вожде революции, который осуществил вековечные чаяния трудящихся. Почему-то при слове "чаяния" Саньке вспомнилась картина Кустодиева "Купчиха за чаем".
Дальше пошло легче: "У Ленина был огромный лоб, чтобы вмещать огромнейшую мысль. А рост у него - маленький". Тут Санька почувствовал искреннюю симпатию к Ильичу - сам был невысоким.
"Поэтому, - продолжил он - Ленин проходил в двери, не задевая этим лбом о косяк. И ни разу его не расшиб. Великий вождь был неприхотлив в еде: кружка пива и немного мясного. Про лоб и косяк написал Маяковский, а про пивко - Горький".
В детстве Санька как-то получил хорошую взбучку.
Он с закадычным другом Вовкой играл во дворе. Была весна, капель, появились лужи. И в этих лужах, на животах ползали Санька с Вовкой, изображая отважных разведчиков. За этим увлекательным занятием и застала их Санькина мама.
Дальнейшее Санька запомнил навсегда. Он стоял, потупив голову, громко кричала мама, ей вторила бабушка, и грязная, темная вода стекала с его ботинок.
Подобное чувство Санька испытал, когда на следующий день его вызвали к директору. Он стоял, так же потупив голову, а перед ним, размахивая злосчастным сочинением, заходилась в крике Клавдия Степановна. "В год ленинского юбилея!.. Пасквиль на гения человечества!.. Как такой недоумок и диссидент будет писать на лозунгах святое слово "партия"?.."
Словом выгнали... Но справку, что отучился два года все же дали.
А через некоторое время пришла повестка в военкомат.
Армия встретила Саньку строго. Виртуозным матом, баней, где он, вместе с такими же круглоголовыми новобранцами почти два часа смывал остатки вольной гражданской жизни и казармой со скрипучими кроватями в два яруса.
Затем начались, как сказано в уставе Советской армии "тяготы и лишения военной службы", которые необходимо было стойко переносить. Стойкости и терпения у Саньки хватало, но уразуметь хитросплетения злосчастного устава Санька так и не сумел.
В результате вместо элитной воинской части, где готовили сержантов для пушечной артиллерии, он оказался в стройбате.
Этому поспособствовал и один досадный случай. Даже и не случай, а вполне серьезное происшествие. Инцидент.
Дело в том, что Саньке никак не удавалось четко усвоить права и обязанности часового. Наизусть-то он их, конечно, знал, но путался, когда должен был перечислять эти злополучные права и обязанности дежурному офицеру.
Подобное случилось и в тот раз.
Как обычно, во время построения готовящихся к заступлению в караул, некто капитан Маргариткин - коротконогий, пузатенький, истеричный и, естественно, пьющий, - строго глядя на Саньку спросил: "Что обязан делать часовой, если лицо, назвавшееся дежурным по части, оказывается посторонним человеком?"
И тут Санька оторопел. Он с ужасом смотрел на капитана, и ему казалось, что четыре маленькие звездочки на его погонах вдруг выстроились в линию, увеличились в размерах и уже не какой-то капитанишка, а громогласный генерал огромного роста нависает над ним.
Подождав несколько секунд и услышав нечленораздельное Санькино бормотание, капитан заорал: "Сразу стрелять надо, понял ты, пальцем деланный, стрелять!" И добавил: "Я с тебя, охламона, сегодня глаз не спущу! Ты у меня увидишь твердь небесную!"
Надо сказать, что капитан Маргариткин отличался тем, что, будучи дежурным по части, любил по ночам проверять часовых и устраивать им разнос за плохое несение службы. Как правило, разнос получался не хилый. Особенно с похмелья.
И такое могло произойти с любым солдатом: и с отличником боевой подготовки, и с полным раздолбаем. Но не с Санькой Егорушкиным.
Когда из ночной темноты перед полусонным Санькой появились две неясные фигуры, он по-уставному крикнул:
- Стой, кто идет?
- Дежурный по части с сопровождающим! - ответил капитан.
- Осветить лицо и вокруг себя!
Сопровождающий сержант включил фонарь и направил его на лицо капитана, который при этом скорчил глумливую гримасу, что было одной из его провокационных штучек. Но если бы он знал, с кем имеет дело!
- Не похоже! - радостно крикнул Санька, включившись, как ему показалось, в предложенную игру в бдительность. Затем он лихо передернул затвор и, дав предупредительный залп в воздух, стал ждать похвалы за ревностное несение службы.
Но, вместо благодарственных слов и сержант, и капитан плюхнулись животами в холодную ноябрьскую жижу. Причем капитан издал не то пискающий, не то мяукающий звук.
И только, когда сержант заорал: "Егорушкин, падла, с толчка у меня не слезешь!" - Санька понял, что не будет в его армейской жизни ничего хорошего.
Дело обошлось без "губы", но путь к сержантским лычкам был отныне заказан.
В стройбате Саньке махать лопатой не пришлось: его сразу же пристроили в помощь клубному художнику, тоже солдату, уходящему на дембель.
Так, с кистью в руках и отдал Санька долг Родине.
Затем был научно-исследовательский институт, где Александр Стаханович Егорушкин проработал всю оставшуюся жизнь. Вплоть до своего внезапного исчезновения. Но об этом позже.
Вначале он трудился в отделе промышленной эстетики, где тушью и плакатным пером выполнял демонстрационные плакаты. Когда же в них постепенно стала отпадать необходимость - появились презентации на экране - часть сотрудников отдела сократили, а Саньку перевели в производственный цех на должность маляра-художника писать разного рода таблички и художественно оформлять надписи типа: "Не влезай, убьет!"
Рисовать он совсем забросил - не было времени, да и, откровенно, желания.
Семейная жизнь у Саньки, как и следовало ожидать, была недолгой. Еще в отделе эстетики он познакомился с веселой и энергичной девушкой по имени Полина. Санька был единственным холостым парнем в отделе и, естественно, у них сразу появился взаимный интерес друг к другу. К женитьбе Саньку активно подталкивали и все замужние женщины отдела. И не просто подталкивали, а забили тревогу, видя, что Санька стал выпивать с лихим мужиком Серегой Батыем.
"Знаешь, как плохо одному? Тем более, что ты остался без матери. Ведь сопьешься с этим шалым Серегой. Ему-то что - выпьет литр, бараном закусит и сидит - морда с автобус. А женишься - жена тебя утром проводит, вечером встретит, и будешь жить как достойный человек".
Санька потом с легкой грустинкой вспоминал эти слова: "Проводит и встретит..." Особенно по субботам, когда ранним утром собирался на халтуру и в поисках чистой рубашки открывал скрипучие дверцы шкафа.
"Ты дашь мне поспать, плешак криволапый?! С вечера все нужно собирать!" - звучало из уст нежной и любящей спутницы жизни.
В итоге Санька оказался в девятиметровой комнате небольшой коммунальной квартиры. И, надо сказать, особенно не грустил. Конечно же, встречались в его жизни женщины, но сообразив, что перед ними законченный рохля-холостяк, уходили, не забыв наградить Саньку соответствующими эпитетами.
Именно в эти одинокие годы Санька сделал попытку погрузиться в религию.
Он избежал повального увлечения восточными верованиями и без малейшего колебания переступил порог православного храма.
Ребенком он иногда бывал с бабушкой в церкви, где внутреннее убранство, песнопения и сама служба поражали его детское сознание сказочной красотой. И до сих пор помнил, как читала бабушка молитву: "Отче наш, иже сядить на небясях...".
Поэтому решение обратиться к Православию было для него вполне естественным. Санька стал ходить на службы в ближайшую церковь, накупил множество брошюр и радостно погрузился во вновь открытый для себя мир.
Во время службы он вел себя крайне благочестиво: в нужный момент крестился, а земные поклоны клал так энергично, что вокруг него всегда образовывалось пустое пространство. При этом Санька поглядывал, ожидая знаков одобрения, в сторону похожего на деревенского кузнеца священника.
Настоятель этой небольшой церкви отличался весьма строгим нравом и трепетным отношением к богослужебному уставу. Не имея семинарского образования, рукоположенный в период острой нехватки священников, отец Геннадий, тем не менее, был на хорошем счету и у церковного начальства, и у прихожан.
Будучи "на гражданке" прорабом, приученный к безусловной дисциплине и нетерпимости к разгильдяйству, отец Геннадий строго взыскивал и со своей паствы.
Особенно суров он бывал во время исповеди. Все помнят случай, когда он опалил горящей свечей ладонь исповедницы, и при этом громогласно произнес: "Больно? Так больно будет всегда в геенне огненной, если не бросишь курить".
В проповедях отца Геннадия чаще всего прослеживались две темы: происки злодеев-экуменистов и недостойное поведение женщин в храме.
И не дай Бог какой-нибудь прихожанке вздумалось бы подойти к Святым Дарам с подкрашенными глазами!
Так же неодобрительно он отзывался и о высоких каблуках - "цокают как копыта у бесов".
Впрочем, большинству прихожанок нравилась подобная строгость.
Полистав купленные брошюры - тонкие и не очень - Санька решил готовиться к первой исповеди.
Исповедь обычно начиналась после Всенощного Бдения.
Санька стоял самым последним в очереди и наблюдал, как тихо шелестя длинными юбками, отходили от аналоя заплаканные женщины.
"Так вот они какие, настоящие исповедницы" - с уважением думал Санька.
Мужчин было мало, и они были менее эмоциональны.
Санька начал исповедь с самого раннего детства. Перечислив грехи и проказы, он приступил к рассказу о своем несостоявшемся злодеянии.
Во дворе дома, где рос Санька, появился приблудный пес по кличке Шутик. Большую часть своего свободного времени он посвящал тому, что бегал с мальчишками и участвовал в их играх. Но Санька почему-то боялся этого добродушного, лохматого существа. Как только раздавался его хрипловатый лай, Санька сразу убегал домой.
И тогда он решил отравить пса.
- Я достал скипидар, настрогал туда спичечных головок, хотел пропитать хлеб и дать Шутику! - Почти кричал, размахивая руками, Санька. И не замечал, как багровеет лицо служителя алтаря.
- Да погодите же вы! - рявкнул отец Геннадий, напугав единственную оставшуюся в церкви свешницу. - Кто вас учил так исповедоваться? О г-р-е-х-а-х своих надо говорить, а не про пса!
- Но, ведь это же таки важно, - испуганно попытался возразить Санька. Почему-то фальцетом. И почему-то с одесским выговором.
- Что важно, что нет - здесь решаю я, - перебил священник. - Как ты посмел придти не подготовившись? Хоть одну молитву знаешь? А ну-ка "Отче наш"!
И Санька, глядя в бульдожье лицо отца Геннадия, срывающимся голосом почему-то начал читать не каноническую молитву, которую он, конечно же, знал, а ту, бабушкину...
По дороге домой Санька снова испытал щемящее чувство потери, которое возникло в школе и повторилось, когда он впервые увидел белые от беспричинной ярости глаза своей молодой жены.
Придя домой, он аккуратно сложил стопочкой брошюры, перевязал их бечевкой, донес до церкви и бережно положил у закрытой двери.
"Может, кому и сгодятся..." - пробормотал он и досадливо махнул рукой.
Больше попыток возобновить свою церковную жизнь Санька не делал.
Правда как-то он встретил знакомую прихожанку, которая иногда подсказывала Саньке, как нужно вести себя во время службы.
Цепко ухватив Саньку за рукав, она быстро заговорила приглушенным голосом:
- Ну, куда же вы пропали?.. Я поглядываю по сторонам, а вас все нет и нет... И батюшка о вас спрашивал.
- Да не буду я ходить. Не для меня это. Все равно ничего не соображаю. Пусть другие... - ответил Санька, освобождая рукав.
- Ну и зря! Богу нужны все! - почти прокричала прихожанка в след уходящему Саньке. И затем, уже про себя разочаровано добавила: "Нет... Не мужик...".
* * *
Был последний вечер календарного лета. Как всегда грустный. У многих из нас с детских лет сложилось определенное восприятие этого особенного дня - конец лета, конец каникул, завтра в школу.
Я сидел с приятелем в сквере, и разговор шел о Саньке. Так получилось, что мы одновременно, в популярном городском журнале в разделе, где публиковались сообщения о пропавших людях, увидели и Санькину фотографию. Кто-то его искал.
- Я все думаю, почему некоторым так хотелось унизить и оскорбить Саньку? - глуховато и неспешно говорил мой друг. - Может его детская непосредственность и внутренняя чистота? У людей прагматичных и амбициозных это вызывает антипатию, потому что нет у них таких качеств. И не будет. Отсюда непредсказуемая ярость.
- А потом у них пробуждается совесть, - ответил я.
- Ну... это разве что у людей вменяемых.
Мы немного помолчали.
- А я ведь видел его не так давно, - продолжил я. - Он говорил-говорил-говорил, как будто хотел пересказать мне всю свою жизнь. А я, как всегда, отмахнулся. Все думал, как побыстрее от него избавиться. А ночью, когда все сказанное им переосмыслил - стыдно стало. А ведь именно я тогда в училище не помог ему с сочинением. Сидел же рядом, видел всю его белиберду, но промолчал.
- Да... - задумчиво сказал приятель. - И у меня рыльце в пушку: мог бы замолвить слово, чтобы не отчисляли. Я же тогда комсоргом был...
-Слушай, - вдруг оживился мой собеседник. - Я ведь знаю, откуда у него появился такой дар.
- Какой дар? - удивился я.
- Совесть у людей пробуждать! Сам же только что говорил! Помнишь историю про собаку, которую он хотел отравить? Так вот, того пса сбила насмерть машина. А Санька прорыдал всю ночь. И что-то в нем резко поменялось. Он сам мне об этом рассказывал...
Мы снова замолчали...
Мимо нашей скамейки неторопливо прошла молодая женщина с семенящим рядом малышом.
- Ма-а-а, - тянул малыш. - А мы еще пойдем в ирмиташ?
Мы переглянулись, а женщина с ребенком уходили от нас все дальше и дальше, пока не скрылись в мареве заходящего августовского солнца.