Шелестящая в наушниках музыка не может заглушить грохот трамвая, катящегося по рельсам. Вагон трясет, покачивает из стороны в сторону. Ты, подчиняясь этой силе, то касаешься лицом холодного, чуть подернутого инеем, стекла, то кренишься в сторону прохода. Жесткое и неудобное сидение. Когда холодным вечером стоишь на остановке, ожидая красно-белый вагон, скользящий по рельсам, то куришь, выдыхая дым в темноту и думая о том, как окоченеют от холода ноги за те тридцать с небольшим минут, которые отнимет дорога до дома.
Дома?
Да, дома. Временного, с обсыпающейся штукатуркой на стенах, старым холодильником и плитой, у которой не работает правая комфорка. Ты ругаешься, пытаясь приготовить себе завтрак - плита то вообще не греет, то почти мгновенно накаляется, сжигая каши, макароны, котлеты и черт знаешь что еще...
Но сейчас это не так уж важно. Ты сидишь на жестком сидении, заставляя себя держать глаза открытыми, хотя до ужаса хочется спать, а задней мыслью уже начинаешь понимать, что не успеешь выспаться до завтрашнего утра. Кажется, в вагоне есть кто-то еще, но может статься, что нет никого. Тебя это мало заботит, пока трамвай раскачивается на рельсах, гремя и поскрипывая. Пока можно бездумно разглядывать мигающие неоновые вывески, одиноких прохожих на темных улицах, затертые деревяшки сидения впереди, сеть морщин на собственной ладони.
Но в какой-то момент свет мигает один раз, затем еще, и снова, а потом гаснет совсем. Трамвай останавливается и замирает в темном вакууме улиц. Движения больше нет. Ты стягиваешь с плеч полупустой рюкзак и начинаешь озираться в наступившей темноте, впервые за время своих многочисленных поездок обратив внимание на что-то внутри вагона. Фонари на улице почему-то не горят, и ты слепо щуришься, пытаясь разглядеть, есть ли хоть кто-то рядом. Музыку приходится выключить, и наушники вытащены из ушей. Хочется спросить в темноту: "И что теперь делать?", но темнота слишком недружелюбна, и ты вытаскиваешь из кармана старой куртки фонарик, засунутый туда вчера, а может быть год назад.
Свет от маленькой лампочки как будто нехотя рассеивает темень. Оказывается, что пассажиры есть. Семь, а может и больше - не разглядеть сколько точно. Все сидят молча, терпеливо ожидая, когда всё вернётся к рабочему состоянию. Глядя на них и ты начинаешь ощущать неловким своё внезапное беспокойство. Гасишь свет, отжимая тугую кнопку, и садишься, снова откидываясь на жесткую спинку. Включать музыку уже не хочется, и ты сидишь, пытаясь уловить звук дыхания ближайшего пассажира. Но в вагоне стоит такая тишина, как будто кроме тебя тут больше нет никого.
Тяжело определять время, когда занят созерцанием темноты, слегка разбавленной лунным светом, просачивающимся через мутное стекло. В конце концов, начинает казаться, что ты уже несколько часов не двигаешься с места. Ноги одеревенели, спина затекла, от пробирающегося под куртку холода становится зябко. Люди вокруг по-прежнему сидят, не издавая ни звука и не выражая никого беспокойства по поводу происходящего.
И в этот момент приходит злость. Здоровая злость, которая гонит кровь по венам чуть быстрее и заставляет вдыхать промёрзлый воздух глубже. "Уж лучше выйти и идти пешком", - думаешь ты, поднимаясь с места и на негнущихся ногах направляясь к двери.
- Откройте, я выйду.
Мужчина - контролёр, сидящий ближе всех к выходу, шевелится, очевидно, вставая, и произносит:
- Не положено. Может, сядете на место?
- Нет, - отвечаешь ты, снова включая фонарик, и смотришь в его ничего не выражающее лицо. - Долго ещё ждать?
- Скоро поедем дальше, - бесцветным тоном сообщает он. - Займите место согласно билету.
Под его серьёзным, уверенным взглядом становится не по себе. Может и правда запаниковал раньше времени? Ведь дорогу строили не идиоты, и вообще, не могли допустить к такому ответственному делу людей некомпетентных. Да и вон, все спокойно сидят, не паникуют. От неловкости забываешь про собственное раздражение и опускаешься на сидение поблизости.
Рядом сидит хрупкая женщина с испуганным глазами. Она кутается в теплую шаль почти с головой и смотрит на тебя так, как будто просит о чём-то. Встречая этот жалобный взгляд, невольно становится не по себе. Но ты продолжаешь сутулиться, не двигаясь с места, пока сидящая позади дама с грубым, почти мужским голосом, не фыркает и не касается твоего плеча:
- Не ожидала от вас такой непонятливости, - говорит она презрительно. - Вам тут сидеть не положено.
- Что? Почему?
- Не подобает сидеть в конце вагона, если место куплено впереди. Идите.
Нехотя поднимаешься, оглядываясь через плечо на хрупкую женщину, так и не проронившую ни слова. Внутри всё скручивает в тугую спираль от невозможности понять, чего именно ей от тебя надо... а ещё от ощущения собственной глупости. Ты не то, чтобы раздражён, но внутри начинает накапливаться глухое недовольство, а ещё в голове есть какая-то мысль, которая почти... почти... нет, не поймать. Крутится, но не даётся в руки.
Доходишь до своего места, но не садишься. Ноги только-только начали согреваться, а если снова замрёшь в одном положении, то промёрзнешь ещё сильнее, чем прежде. Делаешь пять шагов до кабины водителя, разворачиваешься и шагаешь до места, где, предположительно, сидит контролёр. Кажется, слышен неодобрительный шепот, но глухой звук шагов не даёт разобрать точно. Впрочем, сейчас тебе всё равно. Так ты не мёрзнешь. Так ты делаешь по-своему. И никому не заставить тебя остановиться.
Через пятнадцать минут, или несколько часов, понимаешь, что ты устал бесцельно шагать. Трамвай всё такой же темный и промёрзший. Света так и нет. Движения тоже нет. От того, что ты разрезАл резкими движениями темень и холод, ничего не поменялось. Находит чувство апатии и беспомощности. А что ты можешь сделать? Только ждать, ждать, ждать... разворачиваешься и сразу же натыкаешься на темный силуэт, появившийся в проходе.
- Милейший, не пора ли угомониться? Были тут такие до вас уже. Ходили, буйствовали, даже пытались стёкла разбивать. А толку то? Только в кровь расшиблись. Сядьте и успокойтесь. Мы все, между прочим, вас ждём. Это из-за ваших настроений такое безобразие.
В темноте не разглядеть, как выглядит говорящий. Может быть, у него худое лицо, с торчащими скулами и высоким лбом, а может быть это мужчина с полными щеками, небольшой бородкой и гневливо поблескивающими из-под бровей глазами. Внешность дорисовывает воображение, но вот голос - пронзительный и вместе с тем серьёзный, пропитанный искренним негодованием, заставляет в первую секунду почувствовать жгучий стыд и остановиться.
Но как раз в тот момент, когда ты был готов пройти и сесть, не мешая более всем этим людям, так терпеливо ждущим, пока ты образумишься, удаётся поймать мысль, ускользающую из сознания до сих пор. Кажется, что кто-то взял фосфоресцирующую красную краску и написал появившийся в голове вопрос прямо на обратной стороне век.
Кто эти люди?
Ты не знаешь ответа. Но почему тогда так безропотно подчиняешься всему, что они говорят? Откуда взялись эти голоса, почти незаметно, но неизменно влияющие на твои действия?
Неуверенно включаешь фонарик и освещаешь незнакомца, стоящего перед тобой. Из темноты смотрит твоё же до боли знакомое лицо. Только глаза чужие. Ошарашенный, резко переводишь свет на женщину в нескольких метрах от себя - тоже твоё лицо. И у контролёра, и у хрупкой женщины. У всех пассажиров.
Это похоже на кошмар. Уверенность, что между реальностью и сном есть плотная грань, стирается липким страхом. Ты пятишься, пока не утыкаешься спиной в стену, сжимаешь окоченевшими пальцами ручки рюкзака, который почему-то стал тяжелее. Хочется кричать, что это не может быть правдой, но с твоего лица на тебя продолжают участливо смотреть чужие глаза. Да, это могло бы быть твоим ночным кошмаром, но, к сожалению, оно им не является.
Повинуясь какой-то едва осознаваемой мысли, расстёгиваешь молнию рюкзака и по локоть засовываешь в него руку, судорожно пытаясь нащупать что-то на самом дне. Когда пальцы касаются холодного металла, всё внезапно становится ясно.
Можно закрыть глаза, забыв то, что только что увидел, сесть на место, согласно билету и ждать, пока трамвай тронется с места. К тому моменту, как движение восстановится, ты уже будешь уверен, что всё это привиделось тебя от усталости и излишней мнительности.
Но если ты не хочешь забывать, то должен убить. Только так можно узнать, насколько реально происходящее. Так можно понять, что здесь происходит. Понять и найти выход раньше, чем ты намертво замёрзнешь в вагоне, скованном зимним холодом.
Почти не думая о последствиях, вытаскиваешь руку, крепко сжимая пистолет, так идеально лёгший в руку. Чужие глаза испуганно округляются, глядя на блестящий металл, но крикнуть или отшатнуться мужчина не успевает.
Оглушительный звук выстрела и сильная отдача на несколько минут делают тебя невменяемым. Гул в ушах и звенящая пустота в голове, не дают нормально соображать. Единственное, что ты понимаешь сразу - это реально. Даже если нет крови и звука падающего тела, твои ощущения слишком настоящие, слишком яркие, слишком живые. Возможно, впервые за всё это время ты смог прочувствовать мир настолько остро.
Отталкиваешься от стены и шагаешь вперёд, наводя пистолет на женщину, испуганно прижимающуюся к стеклу. Если бы не чужие глаза, испуганно глядящие с твоего лица, ты бы испытал жалость и остановился. Но здесь всё не так. Кто-то решил, что можно подменить тебя, стать тобой, проживать за тебя. А осознание этого будит внутри какую-то совершенную ярость.
Садясь и звучно опуская пистолет на сидение рядом, ты точно знаешь, что в вагоне больше нет никого, кроме тебя. Уже не хочется спать, и даже холод отступил, как будто опасаясь прикасаться к тебе. Ты сидишь, молча глядя в темноту и теперь тебе не страшно задать вслух тот вопрос, который ты не решался задать в самом начале.
- Что теперь делать?
Темнота молчит, хотя ты почти чувствуешь её улыбку и дружеское прикосновение к плечу. Повинуясь порыву, закрываешь глаза и сразу же понимаешь, что на самом деле трамвая нет. Нет ни жестких сидений, ни мутных стёкол, ни скрипящего от движения вагона.
Ты чувствуешь под пальцами мягкую землю, ощущаешь в воздухе аромат чего-то очень похожего на осень. Но чтобы понять, где ты, нужно открыть глаза.