Грязно-серая скатерть неба лишь изредка освещалась латунными всполохами молний. Пришедший с востока холодный осенний ливень хлестал деревья, срывая с них пожелтевшую листву и указывая на скорый приход холодов и ненастья.
Свет неоновых лампочек, преломляясь в холодных каплях, искажался и приобретал какой-то загадочный оттенок. Помимо завсегдатаев заведения, которые традиционно занимали места у барной стойки, недалеко от огромной телевизионной панели и поближе к отхожему месту вследствие страстной любви к пиву, зал был наполнен сторонними людьми, застигнутых внезапным дождем. С глазами побитых собак они переминались с ноги на ногу, не решаясь сделать заказ, а с их одежды и волос на пол лилась вода. По их робости было видно, что в "Утёсе" они в первый раз.
Тяжёлый воздух был наполнен тихими голосами и вздохами, которые, смешиваясь с запахом дешёвых сигарет и жареного мяса с луком, придавали забегаловке атмосферу своеобразного уюта, свойственного практически всем пивным. Кто-то сетовал на погоду, другие на нынешний режим и власть, самые разумные просто наедались до тошноты, пользуясь низкими ценами и добродушием хозяина.
Обладающий низким ростом и руками, сплошь покрытыми густыми рыжими волосами, Моррис Кенк, пыхтя и мучаясь больной спиной, лично пытался спасти своё заведение от наводнения, орудуя пёстрым полотенцем, которое минуту назад было понижено в ранге до половой тряпки. С удивительной быстротой и ловкостью передвигаясь на своих кривых коротких ногах он мелькал то тут, то там, покрикивая на взмокших официантов и даже раздавал легкие пинки самым нерасторопным, при этом успевая ежеминутно поглядывать на экран своего коммуникатора. Хозяин "Утёса" славился крутым нравом и зачастую сам принимал участие в еженедельных пьяных драках, а иногда даже являлся зачинщиком мордобоя. Когда же дело заходило слишком далеко, и драка грозила превратиться в членовредительство и нанесение вреда собственности Морриса, то он исчезал на секунду, а потом появлялся из кухни с огромным мясницким ножом. Что уж и говорить, опыт решения подобных проблем, как и некоторые привычки, он приобрел за шесть лет, проведённые в исправительном лагере.
- Меня укатали на долгие шесть годков за то, что я начистил хари двум полицейским. Ну не люблю я ихнего брата, ну. Шёл себе по улице, никого не трогал, а тут они привязались, и чего? Нападение на сотрудника, сопротивление при аресте. На шесть лет вломили всего-то за два выбитых зуба и сломанный нос, ну нормально? - поговаривал Моррис, когда бурбон, основательно залитый сверху кальвадосом и пивом, развязывал ему язык. Причём количество выбитых зубов и сломанных переносиц варьировалось каждый раз, иногда также добавлялась сломанная рука, разрыв печени и даже еще пара-тройка полицейских. А на самом деле Моррис отсидел шесть лет за подлог документов и мелкое мошенничество, но никто особо ему об этом не напоминал. Кенк в своё время немало поработал мясником и поэтому был на короткой ноге со всеми видами ножей.
Я вольготно расположился за столиком у окна, наблюдая за тем, как крупные дождевые капли наперегонки стекают по стеклу с надписью "Кафе Утёс. Прохладительные и горячительные напитки". Я и до войны захаживал сюда почти каждый вечер и всегда сидел за этим столиком, за всё это время он стал для меня родным. Время здесь для меня, девятнадцатилетнего юноши текло практически незаметно, а крепкий алкоголь, трансляции футбольных матчей и постоянные драки позволяли спастись от хандры, которая так часто подкрадывалась под покровом сумерек. Быть может, это было слишком примитивно, глупо и даже по-животному, но, чёрт возьми, это работало! Я чувствовал, что я жив, а это было для меня тогда самое прекрасное чувство на свете. Кто-то упрекнет меня в том, что я поленился найти радость в чём-то более душевном и полезном, но зачем чинить то, что и так работает?
Увлёкшись созерцанием очередного заезда я даже не заметил, что ко мне подсел тощий светловолосый человек на вид лет двадцати пяти.
- Марк Верденбрюх.
- Людвиг Кромм, - вяло отозвался я и пожал его худосочную ручонку с выступающими венами, которые переплетались, будто паутина, сплетённая сумасшедшим пауком. Его тонкое запястье венчали электронные часы самой последней модели, как бы напоминая о статусе их владельца.
- Погодка так себе, правда? - сказал Марк Верденбрюх, я же рассеянно кивнул и надкусил шницель. Меня несколько сбило с толку его внезапное вмешательство.
Он болтал много и занудно, изредка замолкая, чтобы набить свой рот овощным рагу или выпить пива. Я почти ничего не понял из того, что он рассказывал о правительстве и том, как велась война. Светловолосый Верденбрюх рассказал о своих соображениях насчёт огромного алмазного карьера, который достался нам после заключения перемирия, предложил свой вариант взимание контрибуций и вообще он вёл себя так, будто бы мы с ним знали друг друга уже тысячу лет. Слова шумели и проносились мимо меня словно ледяная горная река, а я всё рассуждал о том, на что больше походит цвет кожи этого пятидесятикилограммового оратора. Сперва я остановился на мокром гипсе, но потом вспомнил как выглядел снег в одном небольшом французском городке.
Смешанный с комьями мёрзлой земли, поднятой взрывами и сажей, он жадно впитывал нашу кровь, словно ненасытное злобное божество. А мы всё бежали и бежали, будто стадо тупых баранов, прямиком под обстрел вражеских пулемётов и орудий, падая и замирая навеки. Тогда, семнадцатого октября мы потеряли три с половиной тысячи человек за какие-то четыре часа и, абсолютно ничего не добившись, получили приказ отступать. Я получил сквозное ранение в плёчо и благополучно провалялся до конца боя в одной из воронок. Моему однокурснику, смуглому Карлу Бренгеру повезло гораздо меньше, он так и остался лежать лицом вниз, а в его голове зияла дыра, вокруг которой запеклась тёмно-бурая кровь. Йозеф Дэтролл, виски которого уже покрылись сединой, прекрасно разбирался в химии и медицине, однако на практике его знания оказались не очень нужными. Он так и умер умненьким после прямого попадания снаряда БМП. Глядя остекленевшими глазами в небо, он лежал с разворочённой грудью, наполненной осколками его собственных рёбер, и будто бы стремился показать свою душу Господу Богу.
- Я главный редактор местной газеты "События и время", - деловито заявил Верденбрюх, хитро подмигнув своим серо-голубым глазом.
- Так?
- Вы, я вижу, служили в сто второй? Эх, сколько я статей написал о героических операциях вашей дивизии, вы даже не представляете. И все из них были встречены публикой на ура. Приходилось даже допечатывать тиражи, слишком уж быстро расходилась газета.
Он рассказывал это с огромным воодушевлением и с каким-то чудовищным чувством ностальгии, будто бы речь шла не о смертоубийстве, а о каком-то стародавнем туристическом слёте любителей хвойного леса. Его губы трепетали, словно крылья мотылька, пока он распевал дифирамбы "героям Отечества" и "стальным воинам", которые "продемонстрировали мощь нашей страны" и "пали как герои".
Как я и подумал в самом начале, Марк оказался обычной бумажной крысой. Отсиживаясь за сотни километров от боевых действий, он не переставал восхищаться войной, считая её романтическим приключением. Трудно даже представить, сколько людей добровольно отправили себя на убой, воодушевившись его статьями. Семнадцатилетние юноши с горячим характером, почти ещё дети, со свойственным этому возрасту фатализмом добровольцами записывались на фронт. Все они свято верили в необходимость защиты чести своего дражайшего отечества, и мало кто из них хоть что-то понимал в настоящей войне и смерти.
Однажды в нашу поредевшую после двух недель непрерывных боев дивизию прибыло пополнение, полностью состоящее из таких вот юнцов. Апрель выдался весьма щедрым на дожди и тепло. Как раз тогда мы пытались расширить границу Южного фронта ещё хотя бы на сто километров. Будучи уже стреляными воробьями мы не знали восхищаться или плакать, глядя на упрямую отвагу (порой походившую на скудоумие) этих желторотых птенцов. Эти дети уж слишком близко к сердцу воспринимали понятие "честь мундира" и вместо того, чтобы просто плюхнуться пузом в грязь и ползти, стараясь не отсвечивать, они неуклюже пробирались вперед, пытаясь как можно меньше запачкать мундир. К сожалению, их педантичность оказалась напрасной, потому что спустя десять минут добрая половина из них безнадёжно испачкала форму своей собственной кровью. Наверное, вражеские пулеметчики и снайперы были так удивлены этакой самонадеянностью, что даже не сразу открыли огонь.
Марк прикурил тонкую сигарету от красивой зажигалки в металлическом корпусе, стилизованной под армейскую.
- Теперь я планирую написать книгу о подвигах сто второй. Быть может, вы мне поможете в этом? Это будет настоящий фурор! Люди должны знать своих героев. Это ведь просто восхитительно чувство - знать, что вы защищаете своё отечество, верно? Я назову книгу "Триумфатор"! Она будет издана в подарочном варианте на мелованной бумаге и с обложкой из искусно выделанной кожи, а также будет распространяться через всемирную информационную сеть.
Я тоже закурил и сделал пару неторопливых затяжек.
- Неверно.
- Как неверно? Но, уважаемый Людвиг, вы ведь сами воевали! Как вы можете такое говорить? - искренне удивился Верденбрюх.
- Вот в том-то и дело. Что "мы воевали", а вот "вы" проторчали здесь всю войну, распинаясь о том, как это всё романтично и чудесно. Поверьте мне на слово, в том, чтобы убивать людей нет абсолютно ничего героического и высокого. Всё выглядело не так, как вы видели на экране своего лэптопа.
- Но ведь это были наши враги! - пылко возразил мне Марк и сделал пару нервных глотков из своей кружки.
Я вспомнил, как в июле мы держали оборону на правом берегу Гаронны, пытаясь не дать французам заполучить обратно Тулузу. Несмотря на численный перевес противника, мы продолжали отбиваться за счёт хорошо продуманной линии обороны и достаточного количества боеприпасов. После каждой отбитой атаки мы позволяли французам беспрепятственно забрать со склона раненых и убитых, а сами же наперегонки бежали к речке, пользуясь временным перемирием. Уцелевшие после провалившейся атаки "франсуа" спешно смывали с себя грязь, сажу и чужую кровь в реке рядом с нами.
Мы шутили, брызгались и приносили в касках различные безделушки чтобы обменять их на свежий французский хлеб и саморазогревающиеся банки с супами и с тушёным мясом. Даже не зная языка, мы общались словно стародавние приятели, и между нами не чувствовалось абсолютно никакой агрессии. А на следующее утро мы вновь были обязаны стрелять и кидать гранаты в тех людей, у которых только вчера выменивали крупнокалиберные патроны с дыркой для ношения на шнурке на продукты.
Пожалуй, именно тогда для меня и открылась страшная тайна: воюют не плохие и хорошие, воют обычные и ни в чем неповинные мужчины, у которых есть работа, хобби, семья и, быть может, даже своя коллекция книг или карточек с видами Парижа. И именно из-за пары сотен Марков Верденбрюхов, которые, отсиживаясь в тепле, пишут статейки, полные эпичного героизма, эти люди обязаны убивать и умирать.
- Я бы дал сотню таких как вы за каждого убитого на войне немца или француза. И ещё по полсотни за каждого, кто умер от голода или в отчаянье покончил с собой.
- Простите, что? - дрожащим от негодования голосом возопил Марк и даже привстал, на его запавших щеках заиграл румянец, - Да как вы смеете такое говорить! Если я сообщу куда следует, с вами такое...
- Заткнись, - спокойно заявил я и для верности несколько раз сжал и разжал кулаки. Проходивший мимо нашего столика Моррис, видимо, услышал часть нашего разговора и одобряюще кивнул мне. Он тоже не разделял всеобщего помешательства на "военной романтике", так как за три года потерял жену, отца и четверых сыновей.
- За три года на этой чёртовой войне погибло полтора миллиона французов и девятьсот тысяч немцев. Они погибли ради того, чтобы умаслить одного-единственного человека, который заявил что "его стране нанесли неподобающее оскорбление". Как говорил наш покойный пулеметчик Кренер: "За две тысячи и двадцать лет человечество так и не поднялось над уровнем примитивного варварства, где прав тот, кто сильнее".
Мне было бы интересно посмотреть, как отреагируют на книгу братья Бронны, разделившие на двоих один снаряд танковой картечи, занятно было бы прочитать рецензию сержанта Байерса, который так любил литературу. Он погиб в июне 2023-го страшной смертью. Во время артиллерийского обстрела его ударной волной выкинуло из окопа прямо на заграждение колючей проволоки. Он так и провисел там живым два с половиной часа, хрипя просьбы о скорейшей смерти. Мы не могли пробраться к нему из-за плотности вражеского огня. Лишь когда начало смеркаться особенно добросердечный французский снайпер положил конец его страданиям.
И всё это, уважаемый Марк, случаи, увиденные лишь мною. Просто подумайте над тем, что из пятнадцати тысяч человек состава сто второй дивизии в живых осталось лишь двести тридцать три человека. Хорошенько подумайте над этим, Марк, прежде чем писать свою книгу.
Я оставил на столе деньги за еду и выпивку и направился к выходу, Марк что-то кричал мне вслед, но я его не слушал. Уже у дверей ко мне подошёл Моррис и крепко пожал мою руку.
- Мы о нём позаботимся, ты уж не переживай. Какой книгописец невиданный выискался. Я уж дам ему повод для гордости, тоже прольет свою кровь за отечество, - с хитрой улыбкой заявил Кенк и взмахнул своим увесистым кулаком.
Я шлёпал по лужам в сторону Шайбенштрассе. Солнце наконец явило свой лик из-за туч, и улицы постепенно наполнялись людьми. По дорогам проносились разноветные автомобили, окатывая водой нерасторопных пешеходов. Внезапно я повернул направо, да так резко, что чуть не упал и почти что побежал по направлению к дому Элизабет. Мы не виделись с тех пор, как началась война. Где-то надо мной в уже довольно жидкой золотистой кроне одного из деревьев весело защебетал соловей.