Порой, я отрываюсь от земли и ничего уже не замечаю вокруг себя, весь мир превращается в какое-то карнавальное месиво. В этот момент я ничего не чувствую - ни боли, ни опасности. Я ощущаю только безудержный полёт над миром, над обыденностью жизни. Это сказочное чувство, а бывает одновременно и мучительное потому, что иногда этот полёт растягивается на недели, он не прекращается ни днём, ни ночью, у него нет перерывов на отдых и сон. И только выплеснув из себя на листочки всё до конца, и поставив точку, я опускаюсь снова на землю в наш обычный мир. И начинаю ходить по земле, спать, питаться, интересоваться новостями, ходить в магазин, баню, тренажёрный зал, в общем, заниматься обыденными вещами. И, в какой-то момент, начинаю что-то припоминать из моего полёта - цвета, звуки, запахи, ощущения, тропинки и проспекты, цветы, часто, диковинные цветы и целые пейзажи, часто, пейзажи сказочно красивые или сказочно страшные, неожиданные слова, бывает, странные слова и отдельные фразы, бывает, загадочные фразы, произносимые мною и мне, а ещё незнакомые, кажется, нереальные или неземные места, фантастические города, необыкновенные лица. Иногда эти припоминания растягиваются на годы и сохраняются в памяти отрывочными картинками, порой, необъяснимыми, невероятными. Но со временем, припоминая уже детали, эти картинки начинают связываться между собой этими деталями, словно мостиками. И я получаю, в конце концов, хронику моей жизни на земле во время полёта. И тогда эта моя жизнь меня восхищает и пугает. Порой, я вижу прекрасную сказку с волшебниками и чудесами, и даже начинаю в какой-то степени ощущать те сказочные чувства, которые ощущал тогда, в момент сказочного полёта. Но оттого, что я вижу себя уже с реального мира, в обстоятельствах совсем не сказочных, мне очень часто по настоящему становится страшно, когда понимаю, что в момент полёта, и, находясь в прекрасной сказке, в реальном же мире я был на волоске от неприятности или даже смерти. К примеру, находясь в таком состоянии - в прекрасной сказке - меня в реальном мире сбивала машина. И лишь только после того, как она меня сбила, я стал ощущать под ногами землю, осознавать то, что мы называем нашей действительностью. Много раз, припоминая, я видел себя или осознавал себя в одной из картинок посреди дороги, или как останавливаюсь в последний момент перед несущейся машиной. Много раз я видел в этой хронике, что только миллиметры отделяли меня от летящих с рёвом поездов и машин, многометровых обрывов, пропастей, незакрытых ям и колодцев, студёных морских пучин и коварных, водоворотных рек, находясь на кораблях, крутых берегах, вершинах скал или высоких мостах. И каждый раз я вижу или осознаю, что меня что-то останавливало не сделать роковой шаг, может быть, животное чутьё - инстинкт самосохранения, а может быть, проведение, мой Ангел-хранитель. Да, несомненно, это опасное состояние, характеризующееся очень активным физическим пребыванием в реальном мире в состоянии внутренней отрешённости от него, взаимодействуя с ним только подсознанием и животными инстинктами. Но вместе с этим, какое это всё-таки необыкновенное, невероятно приятное, возвышенное, безудержно летящее, сказочное состояние! Я называю его состоянием счастья!
Бывало, я видел в хронике совершенно невероятные вещи, к примеру, как прыгаю с каких-то многометровых полуразрушенных каменных стен, словно с башен средневековых замков, кружусь над городом-садом в гуще фантастического по красоте светопреставления, лечу крылатой рыбой в бездонных глубинах драгоценных слёз или на крылатом коне в заветные розовые дали. И я не сомневаюсь, что всё это происходило со мной на самом деле, ведь я верю в сказку...
Как-то, начав припоминать эти невероятные вещи, о которых я сказал, и одновременно ещё многое другое, что со мной происходило в момент одного из полётов, я стал записывать эти картинки. Вначале получилась какая-то несуразица со знакомыми, а больше с незнакомыми людьми, со сказочно дремучими лесами и радужными водопадами, солнечными набережными и расстилающимися перед ногами городами, мостами, похожими на стальных величественных птиц, парящих над горящими реками, и скрипучими мостками через квакающие болотца, смеющимися младенцами из кружек и летящими демонами с дирижёрскими палочками и играющие на скрипках, жареными зверюшками на сковородке в розовой кухне и слёзными песенками под гитару. И всё это в сопровождении каких-то необыкновенных ручек и глаз. Но ровно через два года, я вдруг неожиданно начал припоминать подробности моего поведения в момент того полёта. И теперь уже эти непонятные вначале для меня картинки стали становится в большей мере понятными и объяснимыми. И, хотя многое ещё не припомнилось, но в том, что припомнилось, я вижу уже скорее логичность и адекватность своего поведения, чем наоборот, хотя многое, ещё раз повторяю, из того своего бессознательного поведения мне ещё предстоит припомнить. И, что же там ещё со мной происходило, я уверен, будет невероятно интересно, но и, в чём я тоже не сомневаюсь, будет не менее страшно!
Ниже я привожу хронику той моей жизни в момент моего полёта двухгодичной давности. Это то, что мне припомнилось. Наверняка, это малая часть того, что со мной происходило. Но и это уже не мало, если сравнить с первым припоминанием. Может быть, настанет тот день, когда я припомню всё до мельчайших подробностей, и тогда это будет яркий, захватывающий рассказ, полный остроты, опасности и непредсказуемости. Но скорее всего, это будет сказочный рассказ, интересная сказка с волшебниками и чудесами, случившаяся со мной наяву. И тогда это будет ещё одним подтверждением того, что волшебники и чудеса существуют. Только они не всем открываются. А открываются лишь тем, кто верит в сказку. И тот, кому они откроются, убедится раз и навсегда, что наш настоящий мир - это чудесная сказка. Только люди, не верящие в сказку, изо всех сил делают его ненастоящим - не сказочным. Они выдумывают свой мир такой, какой им выгоден, и строят его, всё больше и больше загромождая настоящий сказочный мир своими массивными и тяжёлыми, нелепыми и мёртвыми декорациями, обманывая этим всех остальных людей и уводя их всё дальше и дальше от настоящего сказочного мира. Таких 'декораторов', к великому сожалению, становится всё больше и больше. Но тех, кто верит в сказку, всё-таки больше! Потому и живёт, не смотря ни на какие выдумки и декорации, наш настоящий сказочный мир! Он живёт для тех, кто верит в него и живёт ими же - их любовью, душами, сердцами. И открывается он для каждого по-своему - у каждого своя сказка. И каждый в своей сказке - сказочный герой, добрый или не очень добрый. Я уверен, что тот, кто верит в сказку, не может быть злым сказочным героем. Тогда, кто же злой, ведь в сказке обязательно должен быть злой сказочный герой, без него не будет сказки? А злой сказочный герой - это тот, кто не верит в сказку. Это те самые 'выдумщики' и 'декораторы' - несчастные, толстокожие слепцы, отдавшие свои сердца и души выдуманному ими миру - грязному, жестокому, бездушному. Они не умеют любить, не умеют мечтать, не умеют даже просто посмотреть на чистое небо и искренне восхититься им! У них нет друзей, а только партнёры. У них нет любви, а только расчёт. По сути, у них нет жизни, а только раболепие перед выдуманным ими же миром! Они хитры и коварны. Они умны и сильны, ибо только сила является у них правдой! Они всегда ползут друг по другу к своему выдуманному идолу, давят и пожирают друг друга, и продолжают ползти где-то там, внизу, по смердящей их низостью земле...
Но полно о них и о всяких их недостойных выдумках, право, они не заслуживают такого внимания! Вернёмся лучше к нашему настоящему сказочному миру. Да, интересно, конечно, ещё и ещё раз вернуться в свою сказку, посмотреть на себя настоящего - сказочного, на наш настоящий мир - чудесную сказку, бесконечную в своём чудесном многообразии, на свою настоящую жизнь - сказочную, такую же бесконечную в своём многообразии, как и сам этот мир. Но пока...
Но пока то, что я припомнил, не является ещё полноценным рассказом о моей сказке, хотя в нём есть и сказочная природа, и сказочные животные, и ещё сказочная летняя дива или фея со сказочными руками и глазами...
Но пока это ещё, хоть и яркие, но отрывочные припоминания - картинки или мазки к моей сказке...
А какие они, эти мазки? А вот такие...
Лечу невероятно счастливым. Вокруг лес. Яркий, сочный лес. Это май во всей своей блистающей силе. Лес то и дело прерывается разрушенными строениями - заброшенными зданиями. Это старый город. Точнее, это старый, полуразрушенный завод, на территории которого я работаю. Но он, словно средневековый город, выступающий из земли посреди прекрасного, поющего леса. Лечу по ровной серебристой дорожке, улыбаюсь и напеваю, пританцовываю и думаю: 'А, что же дальше? - и тут же сам себе отвечаю: - Ну, как же, что! - лето! И не надо его ждать - оно уже есть, оно уже наступило! Это она его открыла, она! Ведь только-только поздравил её с днём рождения. А она, родившись, открыла мне и всем нам лето!' - И вижу её, случайную и неслучайную, необычную и обычную, долгожданную - открывшую лето!..
Я кружу в лесу и рву незабудки. Эти цветочки такие маленькие, даже кажутся неощутимыми. Вроде, вижу их, и каждый цветочек в отдельности, а в руки они не даются. Они живые! Они играют со мной в прятки или догонялки. Они, то сбегаются в полянки, то разбегаются по всему лесу голубыми огонёчками. И набрать букет никак не получается. И лечу, лечу, лечу по лесу в поисках голубеньких полянок.
- Соберитесь же в полянку! - прошу их, а они только смеются надо мной и разбегаются. - Ах, вы какие игривые! - кричу им, а в глазах одни только эти цветочки - голубые огонёчки.
Они кружатся вокруг меня, подпрыгивают ко мне, подставляются моим рукам, но в руки не даются!
- Ах, вы какие, - кричу и летаю за ними, - игривые и милые, бойкие и смешливые!
Но увидев вдруг голубую полянку, накрываю её. И рву, рву, рву, но букет всё равно не прибавляется! Меня это заводит и веселит. И вот уже я с ними, как ребёнок, играю в догонялки! - они убегают, а я догоняю! И только разрушенные производственные строения, попадающиеся мне на пути, охлаждают мой пыл...
Но кто же она - открывшая лето, ведь с неё же и начался этот полёт?
Я лечу в автобусе в самом начале мая. Смотрю, она летит напротив. И в глазах моих только она. И всё мне кажется у неё необычным, особенно глаза и руки. Всматриваюсь в глаза. Очень стараюсь их разглядеть. Что-то в них скрыто. Какая-то тайна. Глубокая тайна. Бездонная тайна...
'А глаза... глаза... глаза... - Вглядываюсь в её глаза. - Глаза... - Я погружаюсь в них, а вместо глаз - голубая искрящаяся бездна. Я погружаюсь в бездну. - Это же моря! - озаряет меня. - А глаза, глаза, глаза - это целые моря! - повторяю я, паря в её синих бездонных глазах. - Девушка, только не отводите глаз, прошу вас! - И повторяю: - А глаза, глаза, глаза - это целые моря! - Но мне не нравятся эти строчки. - Нет, не то! Ох, уж эти глаза - бездонные моря! Глаза... глаза... моря... - Я всё погружаюсь и погружаюсь в них ещё глубже, словно глубинная рыба, словно ныряльщик за жемчугом. - Да-да, я рыба! - там, в их глубине я найду что-то для себя драгоценное. Да-да, я ныряльщик! - там, в их глубине я найду их драгоценную слезу! Слёз там много, может от того её глаза такие притягательные? Я напишу её глаза, в которых и тайна, и бездонное море драгоценных слёз! А глаза - писать картины! - есть первая строчка! Девушка, только ради бога, не отводите глаз, не отводите!'...
Я лечу. Она рядом. Мы вместе среди дремучего леса. А после леса - на берегу реки и у водопада. Мы летим с горки на горку по лесным дебрям. Вокруг нас кружат большие птицы с пушистым и ярким оперением. Они поглядывают на нас разноцветными глазами - синими, чёрными, оранжевыми, зелёными... А у неё от птичьих глаз переливаются разными цветами летящие длинные волосы, словно переливающийся веер! Только глаза остаются синими бездонными морями...
Тоненький деревянный мостик над болотцем. Она на мостике среди камышей, кочек, паучков, лягушек и жаб. Круглые паучки бегают по белой от солнечных лучей воде, оставляя кружки. Кружки в солнечных лучах окрашиваются вначале в жёлтый цвет. Они сплетаются между собой в длинные, извилистые золотые ожерелья, которые растекаются, постепенно краснея. И ярко красными, наконец, исчезают, словно сгорают. А на их месте появляются другие ожерелья, которые также растекаются и исчезают. И всё болотце в бесконечных, растекающихся золотых и красных ожерельях! Длинные зелёные лягушки в бронзовых узорчиках на спинках и голове прыгают по мостику, её плечам, рукам, волосам, голове, издавая грудное заикающееся кваканье. Она берёт их в руки и играется с ними: ставит их на ладошку, а они тут же прыгают ей на плечо или голову, цепляются лапками за её нос и губы. Они ловит их, ставит на ладошку и всё повторяется. Получается смешно. Она смеётся. И смех её журчит в пространстве родниковым ручейком. Сальные бурые жабы, жирные и сытые, сидят на кочках, свесив свои круглые гладенькие животы, и очумело смотрят на неё круглыми фиолетовыми и чёрными глазищами, словно большими жемчужинами, раздувая то и дело в пузыри отвисшие щёки и широкие глотки...
Каменистые горки и пригорки, поросшие мхом. Тёмные хвойные заросли, с ёлочными гирляндами, отвисшими, пушистыми и колкими. Бегущие тропки, словно гибкие змейки, скрываются за камнями, мхами и под широкими, низкими ветвями, словно пышными юбками. И мы летим уже не по тропинкам, а по коврам папоротника. А с нами летит тишина таинственная, терпкая, сырая, северная. А ещё прохладный ветерок догоняет нас. А с ним догоняют шорохи птичек и ветвей, скрежет чьих-то рогов и объёмный стук дятла...
Каменистые берега. Звонко поющая и ослепительно сверкающая на солнце река. Бородатые и усатые рыбаки в огромных шляпах и сапогах. Они тянут больших серебристых рыбин, и мы им даже помогаем тянуть. Но одному рыбаку рыбина попалась очень тяжёлая. Мы так и не смогли её вытянуть, и она ушла, лишь вильнув нам на прощание огромным хвостом над водой, усмехнувшись над нами!
- Что же это за рыба такая? - удивляюсь я.
- Это Царь-рыба! - отвечает мне старый рыбак с трубкой во рту. - Я всю жизнь её ловлю! И прадед мой ловил её, и дед мой ловил, и отец мой. Только её не поймать! - озаряется всё лицо его улыбкой, а глаза счастливо сверкают.
- Почему же? - спрашиваю я.
- Эта рыба не ловится. Она одна такая, единственная для всех морей и вод - самая большая и вечная! Да-а-а... - восторженно открывает он рот, выпуская ароматный дым. - Без неё, - продолжает он в возвышенных чувствах, - не стало бы и рыбьего царства!
- Зачем же вы её ловите тогда? - снова удивляюсь я.
- Как зачем? - в невероятном удивлении выпячивает на меня старый рыбак серо-жёлтые глаза, похожие на маленькие рыбки. - Вот чудак-то, какой! - кричит он мне. - Как же не ловить-то её, как? - уже громко хрипит он в невероятном изумлении. - Ведь это же мечта любого рыбака! Мечта всех рыбаков! Наша мечта! О чём же ещё нам мечтать? Ради какой же мечты нам тогда жить?
Я благодарно смеюсь ему на прощание и кричу:
- Да, мечта! Я понял - мечта! Это ваша мечта! Мечта-а-а...
Цветущие полянки. Буйство свежих красок и ароматов. Она разговаривает с травами и цветами, шмелями и пчёлками, стрекозами и бабочками. Травы ей кланяются, цветы перед ней ещё больше раскрываются. Шмели и пчёлки внимательно слушают её, отрываясь от цветов. В ответ они кивают головками, потирают лапками. И, возвращаясь, к цветкам, дружно жужжат, переговариваясь.
Стрекозы бросают крылышками на её руки солнечные капельки. А бабочки эти капельки разукрашивают в цвета своих крылышек.
- Смотри, - кричу ей, - у тебя ладони сверкают разноцветными крылышками! Как это здорово!
- Да, - соглашается она. - А я вся могу разукрашиваться в летние краски! Хочешь, я научу тебя?
- Конечно, хочу!
- Это очень просто, надо только уметь видеть и замечать прекрасное! Вот эта ромашка, - показывает она мне под ноги, - она прекрасна?
- Конечно! - восхищаюсь я маленьким беленьким цветочком и вижу, как мои ладони разукрашиваются в беленькие лепесточки и жёлтенькие кружочки. И вот уже ладони мои сплошь в беленьких цветочках, которые кружатся лепесточками вокруг серединок, а ещё вокруг друг дружки. - Вот, здорово! - любуюсь я своими ладонями...
Водопад. Грохот и плеск, туман и радуга. Мы летим в радуге, и весь мир окрашивается то в один, то в другой цвет - синий, зелёный, оранжевый, красный, жёлтый, сиреневый, голубой. Я только успеваю восхищаться его невиданной красотой, окрашиваясь целиком вместе с ним! А мир вокруг огненно красный и я такой же вместе с ним! Вдруг он становится золотистым и я - золотой! А безграничное золото превращается в бесконечный цветущий сиреневый сад и я в нём весь цветущий сиреневыми цветочками! А запах...
- А что, и запах я могу приобретать? - кричу ей.
- Конечно! - только успеваю я расслышать её ответ, как аромат сирени превращается в морской запах, и я вижу, как весь мир превратился в бездонное тёплое море, а я лечу в нём полностью растворённым...
Она ест пиццу. Сидим за столиком друг перед другом. Разговариваем об её красивейшем русском имени. И сразу разливается вокруг нас музыка Шуберта 'Аве Мария', а потом музыка Баха, Каччини - льются и переливаются эти гимны женщине, матери, заполняя всё пространство. И мы летим в этом ангельском пространстве...
...о музыке Чайковского, его Скрипичном концерте, пятой и шестой симфониях, балетах...
- Но у него всегда музыка с грустью, всегда сентиментальная, - замечаю я.
- Истинная красота всегда с грустью и всегда сентиментальна! - говорит она и добавляет: - А потом, он ведь русский...
- Да, - соглашаюсь я и тут же горячо говорю: - Как мне нравится его Скрипичный концерт! А, знаешь, какая мне часть концерта больше всего нравится, знаешь? - Она улыбается, а я, не дожидаясь ответа, объявляю: - Вторая часть! О, это воистину...
- Не надо, - просит она, - у нас нет таких слов, чтобы точно выразить её красоту!..
...о Римском-Корсакове, его удивительном музыкальном слухе.
- Он слышал из зрительного зала каждый инструмент симфонического оркестра, - рассказываю я, не сомневаясь, что видел это своими глазами. - После исполнения своего произведения, он подходил к господам музыкантам и говорил им примерно так: 'Замечательно, господа, только второй альт вот в этом месте сыграл на пол тона ниже, кларнет вот здесь не дотянул, а большой барабан не сделал форте!'...
...о Шостаковиче, его музыке к кинофильму 'Овод'.
- Это романс, - говорит она и, кажется, чуть задумывается.
И слова здесь тоже не нужны - эта музыка уже звучит в нас и вокруг нас. И в какой-то момент она нас подхватывает и уносит за собой всё выше и выше!
- Куда же ещё выше? - кричу я, испугавшись. - Неужели к звёздам?
- Выше! - кричит она мне. - Выше звёзд!
- О, как это красиво и страшно... - восхищаюсь тогда я.
...о Паганини, его двадцать четвёртом капризе, и льющийся тоненькой серебряной струйкой романс, уносящий нас выше звёзд, сменяется прыгающими капельками каприза. И уже летает между капелек и вокруг нас скрюченный силуэт великого маэстро. Его пальцы длиннее смычка. Его скрипка длиннее его пальцев. А сам он весь летит за скрипкой. Скрипка его главный орган, выходящий из тонкой шеи. И всё тело его вместе со скрипкой изгибается в полёте, словно это многочленный червяк, только правая ладонь его отточено прыгает огромным пауком по смычку, а пальцы её играют трели по струнам...
...я вспоминаю о любимом Втором концерте Рахманинова и его Итальянской польке, которую играл в детстве на ксилофоне. И мои руки начинают сами по себе стучать невидимыми молоточками по невидимому инструменту. И капельки каприза превращаются у нас на глазах в детские улыбочки и смех! И вот они звонко и безудержно смеются нам, улыбаются нам буквально отовсюду - с потолка и окошек, деревьев и цветочков, капелек росы и из-за облаков на голубом небе, с крыш и труб, в капельках водопада и пёрышках птиц, даже из-под стола между нашими ногами, недопитых кружек и недоеденного кусочка пиццы! И я вдруг ощущаю себя маленьким музыкантом и вижу вокруг себя большой смеющийся мне мир с высокими деревьями и домами, широкими тротуарами и газонами, молодыми учителями, папой и мамой...
...она рассказывает об Американском скрипаче Джошуа, который должен скоро посетить Петербург и она пойдёт на его представление.
- Один раз на концерте он начал исполнение и у кого-то в зрительном зале зазвонил телефон. Он остановился. Улыбнулся тому, у кого зазвонил телефон. С почтительной улыбкой подождал, пока тот выключит его. Поклонился ему. И начал исполнение сначала! - засмеялась она и добавила: - Он мне интересен...
...я рассказываю о Марке Кнопфлере, который также должен посетить Петербург, но какие-то злые герои мешают ему.
- Всё равно, добро победит! - на что замечает она и, всплеснув руками, смеётся.
- Конечно! - И я, всплеснув руками, смеюсь вместе с ней.
А смеёмся мы над собой, ведь оба повторили такую банальную вещь, может быть, самую банальную из всех банальных вещей на Свете!..
...она рассказывает о Михайловском театре:
- Михайловский театр стал ещё великолепней после ремонта! Но злые герои и в нём строят свои декорации...
...о маэстро Гергиеве. И рисует его в пространстве тоненькой кисточкой какой-то неземной, демонической симфонией! А вокруг него рисует океаны музыки и корабли солистов, экзотические страны поклонников с пальмами, львами и носорогами, и сверкающие повсюду жемчужины музыкантов, молодых и старых, живущих любовью и в любви...
Она играет на скрипке. Я восхищаюсь её игрой и понимаю: вот откуда у неё такие руки, которые я сразу, при первом же к ним прикосновении, воспринял, как нечеловеческие - без костей и без жил. Я долго сомневаюсь, что руки ли это вообще! Знаю, что таких глаз и рук я никогда не встречал. И вот встречаю. И обжигаюсь так, как никогда не обжигался. И теряюсь. И думаю вначале, что это май виноват, его грандиозное светило - нет! Светило уходит, а грудь продолжает и продолжает счастливо гореть! И понимаю: это они виноваты - её руки, тонкие и гибкие, как длинные кисти, мягкие и тающие, как только-только испечённые в печи булочки, бесформенные и пластилиновые, словно без костей, жил и вообще, без всего человеческого, естественного, без той плоти, что составляет нас. Это они виноваты - её глаза, бездонные моря драгоценных слёз, с солнечными лучиками из янтарных ресничек и берегами из тонких морщинок. И руки... И глаза... Они, они виноваты - её руки и глаза, пленяющие чем-то неземным и загадочным. И вместе со всем её диковинным существом, вся она естественная, искренняя, открытая, самая земная...
Вижу только её руки и глаза, её тонкую фигуру, её длинные янтарные волосы в лучах майского солнца. А май кругом, как прекрасный цветной сон, по которому я всё лечу и лечу. Всё лечу и лечу по сказочно красивому миру. И я называю его 'Летом её рук, её глаз'!..
'А глаза - писать картины! В них бездонные моря!' - повторяю я непрестанно где-то на оранжевых гранитных берегах. Это Санкт-Петербург. 'А, что же дальше? - спрашиваю я себя с каким-то необычно приятным чувством, словно предвкушая впереди теперь только всё невероятное и сказочное. - Будут, - говорю я себе, - будут её глаза, моря, руки. Будет лето её рук, её глаз!'...
Слышу голос друга:
- А ведь у меня завтра день рождения! Ты знаешь?
Я отвечаю, усмехаясь:
- Ну, естественно!
А он довольный поёт: - 'Лето, лето, ле-ето, лето твоих рук, твоих глаз!'
- Надо же! - удивляюсь я.
- А ты думал! - И смотрит на меня торжествующе. - Я всё про тебя знаю!
- Тогда отмечаем это лето! - лето её рук, её глаз, про которые я тебе потом расскажу! И твой день рождения тоже!..
Мы смеёмся и обнимаемся. И летим с удовольствием по солнечному городу. А город наш. Наш! Он расстилается под нашими ногами цветущими коврами и поющими скверами, лучистыми окошками и радужными домами, белыми крышами и голубыми небесами! Он под нашими ногами! Ах, как это замечательно получается у него и у нас!..
Возникает у меня в руке прохладная бутылка белого вина. И оказываемся на набережной, под мостиком - в теньке. Нева ослепительно блистает, даже слишком - режет глаза. Город уже нам вдохновенно, и самое главное, чутко, с любовью поёт. И я говорю, подняв пластиковый стакан с вином:
- Друг, за то, что ты рождён в этом великом городе!
- Да!
Выпиваем. Второй тост говорю я с поднятым выше головы стаканчиком:
- За первый день лета!
- Да!
Потом, снова я:
- За лето её рук, её глаз!
- Да!
Потом он:
- Давай ещё отдельно за её руки и глаза!
- Да! - теперь соглашаюсь я.
- А какие они?
- Ты знаешь, ничего подобного в целом мире! Понимаешь, я встретил их!
- А какие они? - снова спрашивает друг с нетерпением.
- Я тебе расскажу. Представь: на рассвете, она тонкая, белая, с распущенными волосами, ещё сонная, вся такая тающая, размытая, в белом предрассветном тумане, босая, бегущая или летящая, или парящая недвижимо в солёном сочном свежем воздухе. Ты берёшь её за руку, а она даже не сразу это понимает, поскольку, все части её тела ещё спят отдельным безмятежным сном. И ты чувствуешь эту руку, отчего пугаешься её неземной нежности, глади, хрупкости, мягкости, тонкости, и даже не понимаешь вначале, что это! - Что это? - спрашиваешь ты сам себя или её, или ещё кого-то, может быть, того самого Невидимого, но всё Видящего. - Неужели это человеческая рука? Неужели, скажи? Ты чувствуешь её, скажи? - Я смотрю на небо и жду ответа.
- Да, я чувствую её! - слышу друга, и я опускаю на него глаза, и вижу его выпученные на меня глаза и довольное, небритое, широченное, блестящее лицо.
- Вот какая её рука - тающая, какая-то, то ли аморфная, то ли пластилиновая, то ли желейная, бесформенная, а ещё прохладная, свежая, сочная, помещающаяся вся целиком на ладони! Неземная, сказочная...
- А ещё невесомая, - осторожно добавляет друг.
- Точно! А, как ты узнал?
- Ну, всё-таки, опыт, кое-какой...
- Так, ты тоже веришь в сказку?
- Теперь - да!..
Мы у него. Кухня. Жарим мясо. Я, как заправский кулинар, показываю ему мастер класс: единичными движениями режу куски мяса, бросаю их на сковородку, солю и перчу - приборы кружатся передо мной, а я их ловлю и выхватываю из разгорячённого, журчащего, аппетитно-ароматного розового пространства!
- И всё? - спрашивает друг.
- Конечно! - кричу ему и начинаю эти куски мешать на раскалённой сковородке.
Один кусок прыгает на пол. Я ловлю его на полу и бросаю обратно. Другой падает. И его ловлю. И его обратно. Третий уже летит, я его хватаю налету, а он кусается, отчего я ему о чём-то рычу. Кусок прыгает в ладонях диким зверьком. Бросаю его к другим ворчащим зверькам. Мешаю их и рычу им, и дую на покусанные руки. Друг смотреть на меня не может спокойно и кричит:
- Ты огонь уменьши!
- Я знаю! Через восемнадцать секунд зверьки будут готовы!
И снова мешаю, ловлю, обжигаюсь, и снова дую, и снова мешаю, и снова рычу им о чём-то! Но они понимают меня и успокаиваются...
Действительно, через восемнадцать секунд они готовы. Друг не показывает виду, что они не прожарились. И не показывает виду, что они пересолены. Это я понимаю ночью, когда вижу звериные красные куски на сковородке и беру кусочек в рот - противно! 'Надо же, а мы их ели! - И поправляюсь: - Вернее, он ел! Он ещё хвалил, раскрасневшись ни как обычно'...
Я их ночью дожариваю. И он с удовольствием ест на диване. И лицо уже не красное, а гладкое, сытое, довольное. А за ним в окне расплывается белая ночь...
- С днём рождения, друг! - кричу ему из кухни в трусах.
Он подходит.
- Ну, расскажи, а глаза, они какие? - спрашивает он меня.
- Расскажу! Расскажу! Расскажу тебе я друг про глаза её большие! Знаешь, это всё её глаза! - всё, что создано кругом! - этот город, парки, скверы, эти липы и дубы, эти реки и каналы, небо, люди, тротуары, эти чайки, рыбаки, эти ночи и мосты, звёзды, храмы и кресты, это солнце, лето, зной, жемчуга, цветы, моря - это всё её глаза! Понимаешь?
- Понимаю! - отвечает он в слезах. - Я давно уже тебя понимаю!
Мы обнимаемся...
Жарко. Душная ночь. Сидим на диване. Он в трусах и я в трусах. Он не бритый и я не бритый. Перед нами сковородка. В сковородке звериное мясо. Рядом почищенные головки лука, куски ржаного хлеба, холмик крупной соли, стопки...
Поднимаю полную стопку. А нам проникновенно поёт Песня о берегах.
- За тебя! - говорю ему.
- Спасибо!
А Песня нам: 'А на том берегу-у-у...' - и про незабудки...
Я собираю незабудки в лесу. Летаю и кружусь в поисках голубеньких полянок. А цветочки такие маленькие, и не рвутся никак, и букета всё нет и нет! А я вижу только эти цветочки - голубые огонёчки. Огонёчки с ноготок, вокруг прыгают прыг-скок!
- Ну, надо же, - восхищаюсь я ими, - как вы умеете прыгать!
И весь разрисовываюсь в незабудки. И становлюсь одной большой незабудкой! И внутри меня одни незабудки! И мечтаю только о них, только о том, чтобы нарвать букетик незабудок и подарить его ей на день рождения...
Мне встречаются развалины старого завода. Я взлетаю на них. Прыгаю вниз в лесную гущу. Кувыркаюсь в траве. Ползаю вместе с ящерицами и божьими коровками. Взлетаю. Накрываю голубенькие полянки. Собираю. Но букетик не собирается! А я мечтаю ей подарить голубенький букетик. И больше мне ничего не надо кроме этих цветочков! Мне нужны только эти цветочки - голубые огонёчки с ноготок! Но цветочки почему-то перестают от меня разбегаться. Я понимаю: я ведь сейчас незабудка! Они думают, что я незабудка и не разбегаются от меня!
- Ха-ха-ха! - смеюсь я и рву, рву, рву, рву, как только могу, вот тогда только в моих руках появляется букет...
Мы сидим оба в трусах на диване, обнявшись. Оба небритые, он с пузом, я - нет. И поём вместе с Песней:
- '...А на том берегу звёзд весенний салют...'...
Нева озаряется. Набережная сотрясается. Это грандиозный салют Победы! Я кричу ей: 'С днём Победы! Давай улетим из города в розовые дали!' - Она отвечает, что не может, поясняя: 'Для всех праздник, а для меня работа...' - 'Нет-нет! - не соглашаюсь я, - праздник для всех и для скрипачек тоже! Давай улетим, давай!'...
Я барабаню вилками по столовым приборам. Праздничный стол. Вокруг друзья. Мы сидим в яблоневом цветущем саду. Рядом друг играет на баяне. Я пою и подыгрываю ему, стуча вилками по стопкам и тарелкам, фужерам и бутылкам. Все радостные, праздничные, красивые, озарённые солнечными бархатистыми лучами. Мне подпевают и смеются. Дымящие шашлыки, брызги вина и улыбок, тосты и песни, песни, песни...
Я падаю в бочку посреди сада. Окунаюсь с головой. Вылезаю на мягкую травку, словно яркий пушок. И снова падаю. Окунаюсь с головой. Вылезаю на пушок. Падаю. Окунаюсь. Много брызг от меня и от друзей с пенящимися фужерами в руках вокруг меня. А брызги золотые и сладкие. Это такая вода, как шампанское, или как другое вино - сказочное...
- '...В первый раз я любил...' - поём мы с другом на диване, обнявшись. - 'Там я в мае с тобой, здесь я маюсь... И другой найти не пытаюсь... А на том берегу-у-у-у-у не!-забудки цветут, а на том берегу-у-у...'...
Друг счастливый. Он плачет. А за стенкой соседи уже перестали стучать и спать тоже. Тоже поют. И мы все вместе:
- '...А на том берегу-у-у-у не!!-забудки цветут, а на том берегу-у-у звёзд весенний салют...'...
Нева сотрясается вся от салюта. И набережная тоже. И всё, что на набережной. Толпа визжит. Я выше толпы, над Невой, над набережной, там, в небе, где салют. Я лечу прямо в ослепительных раскатах.
- '...В первый раз я любил и от счастья был глуп...'... - доносится до меня.
А я лечу над праздничным городом. Я ищу её. Я хочу забрать её с собой в розовые дали. Я зову её...
Друг уходит спать, но услышав первые звуки песни о белом коне, возвращается. Мы слушаем. Мы летим по степи вместе с белым конём...
Друг спит, как младенец, а я слушаю песню о лете её рук, её глаз. В ней всё о ней, случайной и неслучайной, необычной и обычной, долгожданной - лето открывшей! Песня мне: лето, лето, ле-ето, лето твоих рук, твоих глаз!
- Да, да, да! - вторю я ей. - Именно так, - кричу Песне, - как тогда в начале мая в автобусе и потом: в дремучем лесу и на берегу у водопада! Оказывается, - вдруг понимаю я, - достаточно только увидеть их и вот они уже есть! И не забываются! А может, и не забудутся никогда! И этого уже вполне достаточно, ведь они есть, живут, дышат, чувствуют, переживают, страдают, мучаются, плачут, дотрагиваются и обжигаются, ждут и надеются, верят и любят где-то и во мне. Где-то и во мне. А ещё везде, ведь лето - везде...
Друг появляется и говорит:
- Слушай, такая погодка, просто шедевр!
- Я знаю! - и включаю громкость магнитофона на полную: - 'Лето, лето, ле-ето, лето твоих рук, твоих глаз!'
- Значит, и песня есть про неё! - восхищается он.
- А как же!
Мы танцуем. Он с пузом, а я - нет. Оба небритые и счастливые. За стенкой уже делают то же, что и мы - танцуют! Потому, что наступило это лето - ЛЕТО ЕЁ РУК, ЕЁ ГЛАЗ!
А друг млеет под женский голос из песни. А я ему:
- Ну, и личико у тебя, мужик...
- Знаю!
Мы млеем вместе. А за стенками со всех сторон тоже млеют потому, что, наконец-то, лето...
'А глаза - писать картины! Там бездонные моря! Солнца лучики - ресницы! Да-да-да! А морщинки... а, что же морщинки? - а морщинки - берега! - конечно!' - Эти строчки уже летят со мной. Мы срослись с ними...
Магазины, магазины, магазины... Я ищу и собираю ей подарок. Я знаю, каким он должен быть: блокнотик, простой карандаш, резиновый пластик, чтобы стирать карандаш - это она будет сочинять музыку, а может быть, стихи, где-нибудь на горячих, золотых песках у голубого и тёплого моря; сборник стихов о любви, который она будет читать одна на берегу, прервав свои мечтания и купания; букет незабудок, которые я рву уже несколько дней, и который на глазах становится лучшим букетом из всех букетов, собранных мною в жизни; гербарий из засушенных цветочков в сборнике стихов; набор кремов от загара в соломенной корзинке, вперемешку с полевыми цветочками - васильками, ромашками, одуванчиками, колокольчиками, незабудками, а ещё с лепестками шиповника, роз, всякими травинками и листочками - это всё для сохранения белизны её кожи, создания летнего аромата цветущего луга даже среди раскалённых песков; коробочка леденцов, кулёчки жевательных конфеток и шоколадок, а ещё деревянная баночка мёда - это всё для лакомства и сил; мягкая игрушечка - розовый поросёнок - это для того, чтобы она обо мне не забывала...
И я летаю по магазинам. Они в разных концах города. Собираю подарок уже много дней. Подарки собираю также игриво, как и незабудки, которые уже сами прыгают в мой букет...
В сборнике стихов я подписываю поздравление, почему-то, детским почерком и с ошибками: 'Поздравляю с днём раждения ('а' зачёркиваю и пишу сверху 'о'). Желаю лубви ('у' зачёркиваю и выше пишу 'ю') и счастия ('и' зачёркиваю и пишу 'ь'). Костя'...
Всё укладываю в соломенную корзиночку. И подарок собран! Я счастлив! Я на него боюсь дышать, только любуюсь им и представляю, как она открывает корзиночку... - 'Ах!' - кричит она в восхищении, а я замираю в удовольствии, видя, как она разукрашивается вся в цветочки, букетики, леденцы, шоколадки, конфетки, стишки, баночки мёда, розовых поросяток...
Утро. Я за городом на какой-то ферме. Белый конь. Он за изгородью. Я им любуюсь и постоянно повторяю ему: 'Я нашёл тебя, нашёл, мой белый конь! - И прошу его: - Не обижайся на людей. Поверь снова нам. Поверь, мы умеем дорожить друзьями. Умеем дорожить, умеем...' - Он поверил...
Кормлю его сахаром, треплю по гриве и за ушами, глажу и похлопываю горячие гладкие бока...
Лечу на нём по полю, где много-много цветов и трав, шмелей и бабочек, стрекоз и солнечных лучей. А ещё горячий, пряной аромат. А ещё вороные кони и юные девицы на них с золотистыми волосами и белыми ногами. Девицы смеются, краснеют, улыбаются, поют и гладят конские бока своими оголёнными ногами. А кони от удовольствия взволнованно ржут. Они ревнуют друг к другу девиц. Потому жёстко и неуступчиво сталкиваются. Они влюблены в девиц. А те понимают это, краснея, и только смущённо смеются над ними...
Лечу один по широкому полю, и в какой-то момент мне очень хочется вернуться в город на белом коне и отыскать её дом. И тогда...
Тогда мой белый конь опускается перед её окошком. Ржёт и встаёт на дыбы. И она растерянно открывает окошко. Она ещё сонная. Да-да, та самая, о которой я уже говорил, - тающая, размытая, в белом предрассветном тумане, босая, бегущая или летящая, или парящая недвижимо в солёном сочном свежем воздухе...
Я её вижу в раскрытом окошке. Она в белом платьишке с распущенными волосами. И мой белый конь, торжественно чеканя шаг своих стройных тонких ног, звонко отбивая каждый шаг по мостовой, подносит меня к её окошку, к ней. И я протягиваю ей букет незабудок и подарок. Она берёт, прислоняет их к груди. Драгоценные слёзки катятся по её щекам...
Она протягивает ко мне руки. Я аккуратно беру их. Она перелезает и прыгает ко мне. И мы...
Мы вместе летим по центральной улице великого города. Её голова лежит у меня на плече, а янтарные волосы - на моих руках. Она счастливо улыбается восхищённым горожанам, махая им голубеньким букетом на прощанье. А белый конь летит по центральному проспекту смело и грациозно, гордо и величественно! Я и он смотрим вперёд туда, за город, на розовые дали. Туда, куда я её звал, где всё только для нас придумано и приготовлено...
Старается, мой белый конь. Старается для нас. Мы летим туда, на заветные розовые дали! Мы летим туда, где сахарные реки и тёплые моря. Туда, где белые пески и цветущие берега. Туда, где поющая земля и только звёздные ночи. Туда, где мы будем одни - она, я и наш белый конь...
- Прощай! - кричим мы городу. - Прощайте! - кричим мы горожанам. - Вперёд, наш белый конь! Да, здравствует любовь!..
И летим вперёд, вперёд, вперёд, вперёд! И земля под нами, и город, и горожане, которые радостно машут нам руками. Мы смотрим на них счастливыми...
Я слышу, как мне кричат - пора мне, значит, расстаться с белым конём, ведь он не мой, хоть и полюбили мы друг друга.
- Прощай и ты, мой белый конь!
Он подставляет мне морду. Я целую её и в последний раз его обнимаю...
'Но те глаза и руки - мои! - не сомневаюсь я. - И навсегда останутся моими! И розовые дали, и сахарные реки, и тёплые моря, и звёзды - всё останется моим! - нет! - нашим! Всё это для нас! Весь мир придуман для нас! Каждый его штрих, каждый звук, каждый блеск - эти великие произведения Света - всё это придумано и соткано для нас! - для людей, для тех, кто верит в сказку, а значит, для влюблённых, счастливых людей, добрых сказочных героев! И соткан он из одних произведений, хороших, милых, чудовищных, гениальных, чудесных! А произведения сотканы из сказочных ниточек, только из одних сказочных ниточек и ни из каких других! Потому и всё это вокруг нас - сказочный чудесный мир, а просто - сказка!'...
'А глаза - писать картины! Там бездонные моря! Солнца лучики - ресницы, а морщинки - берега... А теперь... нет! - А ещё они печальны... Нет! - задумчивы пока... Нет! - мечтательно печальны и усталые... Да! - и усталые слегка...' - я вижу её усталые глаза, но влюблённые, счастливые глаза...
Последний день мая. Те же усталые, влюблённые, счастливые глаза. За ними я лечу от Финляндского вокзала по набережной. Но они вдруг бесследно скрываются. А я хочу просто сказать им 'спасибо'...
Лес - дом, город - завод, вокзал - мост Петра Великого - всё сходится в последний день мая во мне в одно яркое потрясенье потому...
'Потому, что мир - потрясенье! - настоящее потрясенье - сказка! Он один и без границ! Потому произведенья - про любой его каприз! Ведь это сказка, а в сказке всё возможно, всё-всё, я знаю! И все это знает, кто верит в сказку!'
Всё! Всё... я приземляюсь...
И кажется мне, что я многое упустил в этом реальном, выдуманном мире. Я присматриваюсь к нему и понимаю, что это не так, что я совсем ничего не упустил за время своего сказочного полёта, за время своего пребывания в сказке! И рад я этому неописуемо. И грустно мне от этого тоже, отчего-то...