Эта история произошла со мной много лет назад в начале мая в хмуром и нелюдимом уголке Среднего Урала, в лесной глуши, среди пологих, окутанных синеватою дымкою гор, тёмных и извилистых речушек, наполняющих округу то ли веселящим, то ли леденящим душу звоном.
Тогда я был в командировке на старом заводе, расположенном у подножья самой высокой горы в округе. Помню, с самого начала эти места меня не оставили равнодушным тремя вещами: природой, людьми и погодой. Строгая природа этих мест, казалось, внимательно за мной наблюдала со всех сторон, словно, чего-то замышляя, дожидаясь благоприятного момента. Людей за три дня моего пребывания я практически не видел, даже на заводе! Казалось, что молчаливые, скрытные заводчане и жители крохотного рабочего посёлка относились ко мне настороженно, сторонились меня и даже скрывались от меня, и так же как природа внимательно в тайне наблюдали за мной из-за приоткрытых дверей и серых занавесок. Наконец, все дни, что я там находился, стояла удивительно холодная погода. Я крепко мёрз в лёгкой курточке и тоненьких туфельках. А в последний день, кажется, это была пятница... да, пятница, так вот, в последний день с утра яростно посыпался из чёрных туч, застывших у самой земли, на первую робкую и жалкую травку, словно, испугавшуюся столь 'холодного приёма', белый песок острых ледяных снежинок. Даже сейчас, вспоминая, как я тем утром бежал в своих модельных блестящих на морозце туфельках с гостиницы до завода, и как подбегая к проходной по запорошенному белому тротуару, не чувствуя ног, терпел порывы ветра, бешено вырывающегося из-за горы, с ворчанием и ожесточением резавшим мне руки и лицо, становится зябко!..
- Что, замёрзли в нашей весне? - помню, зычно спросил хриплым голосом улыбчивый, пожилой, с белым пушком на лысине, приятными тонкими чертами лица и пухлыми гладкими щёчками начальник Центральной заводской лаборатории.
Я сидел в его просторном кабинете, обогреваемом тепловой пушкой, к которой постоянно тянул окоченелые руки, и мы решали с ним последние дела на заводе. Он кутался в фуфайку, надетую поверх белого халата, и то и дело растирал замёрзшие ладони.
- Да разве это весна, Павел Иванович? - удивился я. - До весны, мне кажется, вам ещё далеко! Вот у нас уже настоящая весна! Я и приехал к вам одетый по-весеннему, а с поезда очутился снова в зиме! - И, вспомнив, как спрыгнул со ступеньки жаркого вагона в расстёгнутой курточке на пустой и унылый перрон, поёжился, почувствовав холодный ожог по всему телу. - Как-то неосторожно получилось... - добавил я, шмыгнув носом.
- Ничего, - махнул рукой Павел Иванович, - эта белая канитель скоро закончится и к нам придёт она, родимая весна! - И он ещё больше расплылся в улыбке, обнажив ровный ряд вставных зубов. - Придёт! - от души горланил он на весь кабинет, словно резал голосом холодное и противно гудящее от пушки пространство. - Да ещё какая, вот увидите! - Он начал активно растирать ладони, не переставая улыбаться, и его щёчки стали розоветь. - Вот ещё немножко и весна окончательно возьмёт своё, вот увидите, молодой человек!
Глядя на его синеватые от холода руки, я чуть усмехнулся.
- Вряд ли увижу - я сегодня уезжаю!
- Может быть, задержитесь на денёк? Завтра точно будет хорошая погода. Сходили бы на реку, порыбачили...
- Спасибо, к сожалению, никак - в понедельник должен быть у себя. Я бы, конечно, с удовольствием, хорошо у вас - красиво, а главное, тихо...
- Да, все приезжающие говорят, что у нас тихо, вот и вы это заметили.
- Павел Иванович, а где же люди? Я живу здесь третий день, а людей практически не видел! Как же так? - развёл я в стороны руки.
- Люди работают, дома сидят. А, что им зря шататься? - С лица Павла Ивановича впервые за весь день слетела улыбка. Он стал внимательно перебирать бумаги. Наконец, оторвавшись от них, произнёс всё с той же игривой улыбкой: - Так что милости просим к нам в гости в любое время, будем рады! - Он закрыл папку с бумагами и добавил, тряся белым указательным пальцем правой руки, поднятым над лысиной: - Рыбалочка у нас, молодой человек, замечательная!
- В следующий раз - обязательно!
- Договорились! - Начальник встал и протянул мне руку. - Ну, что ж, вопросы мы с вами все решили, всё нам понятно, всё сделаем, как договорились. Так что возвращайтесь спокойно домой, в свою 'настоящую весну' - отогревайтесь!..
II
До поезда оставалось три часа.
Помню, отобедав в полном одиночестве в заводской столовой обжигающими кислыми щами в глубокой алюминиевой миске, картофельным пюре с большой рыжей котлетой и чёрным чаем с запахом зверобоя в большой алюминиевой кружке, и натянув на себя всю имеющуюся одежду, включая две пары тонких носков, отправился перед отъездом прогуляться на реку.
После обеда потеплело - ветра не было, а на небе вместо чёрных туч плыли облака сплошным пузырящимся серым ковром, который кое-где был 'дырявым' и через его редкие маленькие дырочки проливались жёлтые лучики весеннего солнца. Идя по серому пустынному берегу, и посматривая на небо, я тогда подумал: 'А ведь действительно завтра будет хорошая погодка. Может, всё-таки, задержаться?'
Несмотря на кажущуюся неприветливость, природа мне тех мест понравилась своей таинственной задумчивостью, суровой неторопливостью, цельностью и чёткостью пейзажей, их сдержанной, тихой красотой. В какой-то момент я даже стоял в нерешительности несколько минут, решая, сдавать билет или нет, но всё-таки, решил не задерживаться. А потому всё шёл и шёл вперёд, вдоль реки, с большим интересом напоследок осматривая всё, что мне попадалось на пути.
Мелкая речушка шумно несла свои серо-синие воды по каменистому дну и впереди скрывалась в чёрнеющем лесу.
'Дойду до леса и тогда обратно, - подумал я. - Пока, вроде, ноги ещё не замёрзли'
В лесу река делала крутой изгиб вправо и сужалась в узенькую тёмную ленточку. Забравшись на фиолетовые камни, поросшие мхом, осмотрелся: 'Настоящие сказочные дебри!' - восхитился я, любуясь хвойным лесным пейзажем. Где-то внизу, в глубине леса, среди размашистых гирлянд застывших стройных ёлок я различил речную полоску с мраморным отливом и деревянный, еле различимый на фоне тёмной зелени коричневый мостик...
'Ладно, - решил я, - спущусь к мостику и тогда точно сразу обратно!'
Мостик был низким и таким узким, что двум людям было бы на нём не разойтись. Я осторожно на него ступил. Почерневшие доски, поскрипывая, чуть прогнулись. Медленно дошёл до середины, придерживаясь правой рукой за деревянную кривоватую жёрдочку, прибитую с единственной стороны мостика на два высоких вкопанных на берегах столбика. Повернулся к реке, которая особенно здесь была быстрой. Вода белой пеной шумно изливалась из-под мостика, и многие особенно резвые капельки долетали до ног. По берегам возвышались высокие и могучие сплошные стены, как показалось, дикого и затаившегося леса, отчего сразу стало не по себе: 'А вдруг сейчас выйдет из леса леший? Как он интересно выглядит? Какой-нибудь волосатый и бородатый старик. А я могу и не понять, что леший... Или медведь выйдет на водопой...' - И я неожиданно для себя вдруг почувствовал в груди волнение. Помню, это волнение, даже как-то показалось странным: до последней минуты ничего не беспокоило, а наоборот, я пребывал в каком-то умиротворённом, чуть романтичном настроении и вдруг на тебе! - вмиг волнение, а ещё какое-то животное ощущение опасности!
Я стал внимательно вглядываться по сторонам. Лес стоял неподвижно. В какой-то момент я всем своим телом стал ощущать чьё-то присутствие совсем рядом, словно в своей непроглядной хвойной гуще лес кого-то таил! А этот 'кто-то', может быть, лесной странник или ведение, или ещё какое-то невероятное лесное существо, к примеру, тот самый леший - смотрел на меня! И волнительное чувство нарастало: 'Всё-таки, не шутка оказаться одному в диком лесу! Я даже тропинки не помню! Как же я сюда шёл? - И я стал вспоминать путь с того момента, как зашёл в лес и до мостика. - Действительно, тропки никакой не было - шёл через лес вдоль реки... всё шёл и шёл, не задумываясь, куда иду, зачем иду... Потом на пути возникли камни, забрался на них... Потом восхитился лесным пейзажем, постояв на самом высоком камне, сравнивая картины сказочных лесных дебрей, живущих в памяти ещё с детства с тем, что видели кругом глаза... Потом вдруг увидел в глубине леса речку и этот мостик. А выйти отсюда будет также просто?..'
Я уже хотел возвращаться, как краем глаза заметил движение в лесу на берегу, противоположном тому, с которого подошёл к мостику. Вдруг колыхнулась ветка возле самого берега. Испуганно повернув голову, я увидел... девушку!
Она спокойно выходила из леса и улыбалась. Глядя на её длинный тонкий и чёрный облик - длинную чёрную косу, лежащую на левом плече, длинное чёрное пальто, узкое белое открытое лицо с тонкими чертами и чёрными полосками бровей, на её неторопливую, плавную, словно плывущую походку и хоть добродушную улыбку, но такую неестественную для холодного и хмурого лесного пейзажа, - мне ещё больше стало не по себе.
'Откуда она здесь взялась? Кто это - молодая, высокая, тонкая, будто чёрная изящная лебедь, плывущая по лесному морю, с чёрной длинной косой, в чёрном пальто и белым лицом? Вышла из дикого леса, - следил я за каждым её движением, - медленно и плавно приближается ко мне, не спуская с меня своих больших чёрных глаз, да ещё как-то непонятно при этом улыбается, словно ждала меня здесь и вот, наконец, дождалась... Что это - видение?'
Она легко взошла на мостик, который даже и не шелохнулся, словно, в самом деле, была невесомой, и приблизилась ко мне на расстояние двух шагов. Я, как загипнотизированный, смотрел в её большие выразительные чёрные глаза с длинными чёрными ресницами, а во всём теле чувствовал, как ледяная волна страха постепенно сковывает меня.
Девушка остановилась, чуть склонила голову, не отрывая от меня своего спокойного взгляда.
- Здравствуйте! - поздоровалась она нараспев чистым голосом.
- Гуляла... - всё также отвечала она нараспев, словно пела песню.
- Одна?
- Одна. А что?
Я пожал плечами:
- Ничего... просто в дремучем лесу слабая девушка и одна...
- А мне не страшно. Я всегда здесь гуляю. А вам страшно?
Я пожал плечами, потом медленно произнёс:
- Да, в общем-то, нет, просто, здешних лесов не знаю.
- Я поняла, что вы неместный. Приехали по делам на завод...
Я хотел спросить, откуда она это знает, но ведь, это очевидно - зачем ещё сюда приезжать, кроме, как 'по делам на завод'! Чуть помедлив, снова спросил:
- А, кто вы, всё-таки?
- Я музыкант, - с готовностью ответила она, и, скрестив руки пониже груди, спокойно продолжала: - Играю на скрипке в симфоническом оркестре. - И стала смотреть на меня выжидающе.
- Надо же! - удивился я. - Вот никак не ожидал встретить здесь музыканта, да ещё скрипачку! Как же это может быть?
- Вот так! - загадочно ответила она, продолжая держать скрещенные руки пониже груди, и не отрывая ни на миг от меня своих глаз, серьёзно повторила: - Может!
Она вздохнула и повернулась к реке, положив руки на жёрдочку. Я внимательно посмотрел на неё. Она была чуть выше меня, волосы аккуратно были сплетены в косу и связаны на конце обыкновенным серым шнурком. На неестественно белом лице не было даже намёка на макияж. И всё та же утончённость во всём - в длинных пальчиках и тоненьких ладошках, узком лице и во всём теле, проявлявшемся тонкими руками, грудью, талией и бёдрами из-под длинного тонкого пальто, плотно облегающего её тонкую фигуру. А ещё чувствовалась какая-то удивительная утончённость во всех её движениях, взгляде, даже голосе. Всё это заставляло с необычайным интересом разглядывать её и даже засматриваться ею. В какой-то момент я понял, что не могу оторвать от неё глаз! И только с большим трудом смог это сделать - она, как будто меня гипнотизировала!
- А как вас зовут? - нарушил я молчание.
- Марией! - с удовольствием ответила она и добавила: - А по батюшке Кирилловна. - Она на мгновение повернула голову в мою сторону, потом снова уставилась на реку.
- Вот как! Очень приятно, Мария Кирилловна!
- Можете просто Маша. - На этот раз она медленно повернула голову и посмотрела на меня серьёзно.
Не отрываясь от её взгляда, быстро произнёс:
- А меня Игорь.
- Мне приятно... - Она повернулась к реке и стала чему-то улыбаться.
Я разглядывал её: 'Какая она худенькая!' - подумал я тогда и почувствовал, как на смену волнению приходит жалостливое чувство, представив её одиноко гуляющую по лесу, печальную и молчаливую.
- Мария! - вырвалось у меня. - Какое, всё-таки, у вас красивое имя! - И я ещё раз с восхищением повторил: - Мария!
- У меня бабушку звали Марией. Для меня это имя одно из самых любимых!
Она только улыбнулась в ответ, продолжая смотреть на бурлящую белую пену, льющуюся из-под моста.
На небе появились просветы ясного неба.
- Всё-таки, как это прекрасно, дарить людям частичку себя, - снова заговорил я. - Я о вашей работе, Мария. Это настоящее счастье!
- Да-а, это счастье! - Она повернулась ко мне и стала сосредоточенно смотреть в глаза, продолжая: - Я люблю свою работу. Я каждый вечер выхожу на сцену вместе со своим оркестром, состоящим из таких же счастливых господ музыкантов. Мы исполняем великую музыку, слышим аплодисменты благодарных господ зрителей...
- Наверное, лучше благодарности зрителей может быть только благодарный взгляд ребёнка, которого ты накормил...
- А разве может это быть? - посмотрела она пристально на меня.
- Что? - не понял я.
- Благодарный взгляд ребёнка.
- Наверное, может, хотя я не кормил... да, согласен, я не могу этого знать... - я почувствовал неловкость.
Маша отвела серьёзный взгляд на реку и как будто задумалась.
- Наверное... - еле слышно произнесла она через некоторое время, словно не мне, а себе и добавила громче: - И я не знаю. Я не успела это узнать...
Уточнять и расспрашивать ни о чём не стал.
- Маша, посмотрите, небо очищается от туч, скоро выглянет солнце! - я стал смотреть на неё.
Она вздохнула и подняла голову.
- Весна-а... каким небо не было бы страшным и холодным, оно всё равно станет чистым и тёплым. Надо только верить, ждать и молиться, верить, ждать и молиться... - говорила она, покачивая головой. - Верить, ждать и молиться...
- Да-да, и молиться... - машинально согласился я. - А ещё не надо бояться трудностей! - вспыхнув, крикнул я. - Надо смело идти вперёд, ради чистой цели - светлой заветной мечты...
Маша резко взглянула на меня, сузив глаза, и спросила:
- Какой мечты?
- Заветной, - сразу притих я от её взгляда и робко спросил: - Неужели вы ни о чём не мечтаете?
Маша медленно выпрямилась и задумчиво произнесла:
- Я мечтала...
- Почему вы говорите в прошедшем времени? Светлая и чистая мечта всегда должна быть, как это вечное чистое небо, часто скрывающееся за тучами, как это вечное жаркое солнце, уже такое близкое нам, как эта вечная река у нас под ногами, которая вечно бежит, бурлит, пробивая себе дорогу, наверное, тоже к своей чистой светлой мечте, и ничего с ней не делается, что бы ни происходило...
Маша молчала, только смотрела на меня холодным взглядом, отчего мне снова стало вдруг не по себе.
- Ведь только светлая и чистая мечта делает жизнь человека достойной... - тихо произнёс я, словно оправдываясь за что-то.
- Важен путь, вы хотите сказать?
- Да! А мечта в воле божьей - бог даст, бог не даст. Зачем ждать этой милости? Зато путь, Маша, зато путь...
- У господина Чайковского есть симфония, посвящённая этому. - Немного помолчав, она медленно произнесла: - Я мечтала о простом женском счастье, а как я выгляжу - мне было не важно! Мне нужно было только оно одно на всём белом свете - женское счастье... - И из её глаз скатились слёзы, оставив на белых щеках тёмные полоски.
Через несколько мгновений она как-то холодно или равнодушно произнесла:
- Мне пора...
Я взглянул на часы - оставались считанные минуты до поезда. Я почувствовал внутри и волнение, и жалость, наверное, к ней, а ещё разочарование, что пора уезжать, а встреча наша так грустно заканчивается.
'Но кто же она на самом деле?' - грянул в голове вдруг вопрос, а вслух я предложил:
- Маша, давайте завтра встретимся.
- Давайте, - сразу и спокойно согласилась она.
- А когда?
- Когда придёте на мостик, тогда и я приду... - и она протянула руку.
Я, взяв её кисть, сразу одёрнул руку, словно от огня, почувствовав в руке что-то ледяное и аморфное, как будто это была не рука, а застывшее желе! Помню, в тот момент у меня вырвалось:
- Что это?
Маша, как-то загадочно улыбнулась и стала уходить туда, откуда явилась.
- А вы куда? - успел спросить я её, пока она не скрылась.
- А мне сюда... - донеслось уже из леса.
III
Постояв ещё на мостике, вспоминая её руку, то ли невероятно нежную, то ли невероятно мягкую, и раздумывая, не посмотреть ли, куда она пошла, я всё-таки решил, что пока не стоит - не хорошо быть с самого начала навязчивым. А потому, спрыгнув с мостика, побежал в гостиницу. Вернувшись, первым делом позвонил Павлу Ивановичу.
- Не расстраивайтесь! - кричал он уверенно в трубку с приятной хрипотцой в голосе, наверняка, с неизменной своей улыбкой. - Завтра сдадите билеты, а на ваш завод сообщим. Это часто с приезжими происходит - поезда останавливаются всего лишь на одну минутку на нашей станции, потому не каждый успевает! Лучше приходите через часик в гости на пироги!..
Через часик я пришёл.
- Вот, Наденька, наш опоздавший командировочный явился! - встретил меня в дверях Павел Иванович, обращаясь к женщине, выглядывающей из кухни с красным и улыбающимся лицом. - Ну, а что, Наденька, - продолжал он, игриво улыбаясь, - дело молодое - прицепилась какая-нибудь 'шельма'! А, ведь прицепилась?
- Ну, что ты, Пашенька, человека не приглашаешь в комнату? - сказала тоненьким голоском, появившаяся из кухни в ярком фартуке широкая, круглолицая, вся какая-то мягкая и гладкая женщина.
- Вот, познакомьтесь, моя жена, Надежда Васильевна.
Женщина, скромно улыбаясь, протянула красную руку.
- Игорь, очень приятно! - пожал я горячую маленькую ручку.
- Мне тоже очень приятно. Проходите, пожалуйста, в комнату, - пригласила хозяйка. - Присаживайтесь вот здесь, это ваше место, здесь вам будет удобно...
Посреди комнаты под большим круглым зелёным абажуром на белой скатерти был накрыт круглый стол. Павел Иванович, переодевшись в белую рубашку, скомандовал жене:
- Давай главное своё произведение неси! - И, взяв со стола бутылочку с красной жидкостью, добавил: - А-то я своё произведение уже наливаю!
- Ой, - взволнованно махнула рукой хозяйка, - сейчас-сейчас... - и побежала на кухню.
- Давайте наливочки моей! - Павел Иванович наполнил две стопочки.
Через минуту появилась хозяйка с большим подносом, на котором лежало что-то ароматное, накрытое полотенцем. Поставив на середину стола поднос, и убрав полотенце, я увидел прямоугольный дымящийся белым ароматным дымком аппетитный рыжий пирог.
- Угощайтесь, пожалуйста, нашим пирожком, с грибочками! - с поклоном сказала она.
- Да, это дело мы сейчас быстро оприходуем! - весело крикнул Павел Иванович и, разрезав пирог, положил в мою тарелку самый большой кусок...
Мы засиделись до самой ночи. Вечер как-то незаметно пролетел за тёплой беседой, дополняемой ароматной ягодной наливкой и вкусным, тающим во рту, пирогом.
- А что, у вас симфонический оркестр есть? - спросил я, непринуждённо откинувшись на спинку стула.
Хозяева недоумённо переглянулись.
- Что? - переспросила Надежда Васильевна. - Симфонический оркестр? Да, вы что! - засмеялась она.
- Шутите? У нас даже маломальского клуба нет! - удивлённо улыбался Павел Иванович.
- Сходить даже некуда, - стала жаловаться Надежда Васильевна. - Вот и сидим дома все выходные! Тоска у нас зелёная... - и она махнула рукой.
- Потому для нас любой приезжающий - праздник! - громко заключил Павел Иванович, наполняя стопки. - Вот! Так что, пожалуйста, почаще приезжайте!
- А я сегодня познакомился со скрипачкой симфонического оркестра! Представляете, в лесу, на мостике! - объявил я, всплеснув руками.
- На мостике? - переспросил Павел Иванович и застыл, нахмурив брови.
- На мостике? - следом повторила вопрос Надежда Ивановна и замолкла с открытым ртом.
- На мостике... - ответил я и недоумённо уставился на поражённых хозяев. - А что? - с каким-то беспокойством спросил я.
На несколько минут в комнате воцарилась тишина. Наконец, Павел Иванович серьёзно заговорил:
- Очень хорошо, что вы, молодой человек, не пошли за ней, иначе, вас больше никто бы никогда не увидел!
Я опешил, с трудом произнеся:
- Почему?
- Да потому, молодой человек! - строго сказал Павел Иванович. - Нехорошее это место.
- Почему?
- Паша, расскажи спокойно, - попросила мужа жена.
- Существует такая легенда, - стал спокойно рассказывать Павел Иванович. - Ещё в царские времена жил в этих краях одинокий помещик. Звали его Кирилл Юрьевич. Была у него единственная дочь. Звали её Марией. Она жила в Петербурге, играла на скрипке в симфоническом оркестре. Каждый год проведывала отца. И вот в один из приездов, как-то гуляя у мостика, повстречалась она с парнем - рабочим 'демидовского' завода - нашего завода, других-то здесь нет, - пояснил Павел Иванович и продолжил: - В общем, стали они дружить, встречаться и вскоре влюбилась она в него. Отец, узнав про это, был вне себя от ярости: как это так - единственная его любимая дочь связалась с каким-то безродным работягой! В гневе был он страшен. Пригрозил, что сошлёт на каторгу этого бедолагу, если посмеет с ним и впредь встречаться. В общем, запретил он ей с ним видеться! Как она отца не умоляла, как она не рыдала, ползая у него в ногах - отец был непоколебим! А, как вы сами понимаете, молодой человек, слово отца в те времена было законом! Да, страдала она, ведь не могла пойти против воли отца. Никак не могла! А значит, понимала, что не бывать ей счастливой, ведь любила она того работягу по-настоящему. Всё-таки, продолжали несчастные встречаться, но уже в тайне возле того самого мостика. И вот, в один из вечеров любимый не пришёл на свидание. Долго она его ждала. Очень долго. На рассвете стали её искать и нашли её бездыханное тело возле этого мостика. Что уж произошло с ней, как она ушла в мир иной - до сих пор это остаётся тайной, потому как не стали тогда разбираться, а обвинили в убийстве её любимого. Так, на каторге он и сгинул. Так вот, - поднял указательный палец правой руки Павел Иванович и внимательно стал смотреть мне в глаза, - с тех пор является ко всем молодым незнакомцам, гуляющим возле мостика, высокая девушка в чёрном пальто, с узким белым лицом и чёрной косой, лежащей на левом плече. Представляется она Марией, скрипачкой симфонического оркестра. И те молодые люди, которые за ней уходят - пропадают навсегда! А мостик этот, сколько себя помню, так и зовётся у местных жителей - 'Марьиным'. - Павел Иванович вздохнул и, немного помолчав, добавил: - Нехорошее это место. Никто из местных туда не ходит. И вам я больше туда не советую ходить!
Я был потрясён. С ужасом взглянул я на свою правую ладонь, которая в тот момент, как показалось, побелела, словно покрылась инеем! В глазах помутилось.
- Вам плохо? - услышал я далёкий голос Надежды Васильевны.
А перед глазами стояла Маша. Из её глаз быстро текли слёзы, оставляя на белых щеках чёрные полосы. Впившись своими жуткими чёрными глазами в меня, она кричала: 'Я мечтала о простом женском счастье, вы слышите, бездушные люди? Я мечтала о простом женском счастье! Я хотела его! Я мечтала о нём! Я добивалась его любой ценой! А о том, как я иду к своему счастью - мне было не важно! Счастье - это была моя светлая и чистая мечта!' И гремела в ушах душераздирающая музыка пятой симфонии Чайковского...
- Кажется, пришёл в себя... - услышал я над головой женский голос и открыл глаза. - Слава богу! - облегчённо произнесла Надежда Васильевна.
Она сидела возле кровати, на которой я лежал. Рядом стоял со стаканом в руке Павел Иванович.
- Как вы себя чувствуете? - спросил он.
- Вроде, всё в порядке, спасибо, - спокойно ответил я.
- Оставайтесь у нас ночевать, - предложила Надежда Васильевна и заботливо стала поправлять подушку.
- Павел Иванович, а когда будет любой ближайший поезд?
- Завтра утром.
- Мне нужно срочно уехать отсюда!
- Да-да, мы понимаем: после всего, что с вами произошло, лучше поскорее ухать отсюда и всё забыть, хотя... - кивая головой, произнёс торопливо Павел Иванович. - Надя, собери в дорогу продукты...
До утра никто не спал - хозяйка хлопотала на кухне, собирая мне сумку с провизией, а мы с Павлом Ивановичем сидели в комнате за столом, попивая наливочку, и изредка тихо переговаривались...
И только когда поезд 'оторвал' меня от этих мест на расстояние в несколько десятков километров, я стал успокаиваться.
Много лет прошло с тех пор, но очень часто я вижу перед глазами этот мостик, затерянный в мрачных холодных Уральских лесах, и одиноко гуляющую рядом печальную молодую девушку, навечно обречённую ждать своего возлюбленного...