Одним из главных атрибутов настоящего казаха - это наличие у него всегда мяса. Как говорят сами казахи: "Казах без мяса - это не казах!" Даже во времена моего нищенского студенчества, у казахов-студентов всегда можно было покушать мяса, пусть, без хлеба, поскольку, денег на хлеб не всегда у бедного студента, хоть и казаха, хватало, но кусок говядины или баранины у него был всегда!
Казахская ССР официально и заслуженно считалась в Советском Союзе не только целинным краем, но и мясным, являясь основным поставщиком в советские магазины мяса и мясопродуктов. С детства помню, как отправляя меня на летние каникулы к бабушкам на Урал, родители всегда везли вместе со мной вёдра с замороженным мясом. А в первые годы после развала СССР казахская полукопчёная колбаса выступала в качестве неофициального, твёрдого платёжного средства. К примеру, у новосибирских таксистов была такая такса для казахстанских приезжих, у которых не было российских денег: три палки полукопчёной колбасы от вокзала до адреса или пять - до аэропорта. Я сам так расплачивался, когда возвращался в Томск с казахстанских каникул, делая остановку у сестры в Новосибирске.
Мясо по-казахски - ЕТ. Не правда ли, какое лёгкое, весёлое и вкусное слово, при произношении которого, невольно улыбаешься, а скулы начинают приятно, словно в предвкушении, щекотать? С детства помню, как это слово ярко горело вместе с русским "МЯСО" на самых центральных зданиях городских рынков или пестрело перед мясными отделами в магазинах, внутри которых наши приезжие российские гости, особенно приехавшие впервые, переживали вначале настоящее потрясение, перерастающее затем в неописуемый, почти детский восторг:
- Смотрите, мясо! Настоящее мясо! А это что, тоже мясо? И вот это всё тоже мясо? Сколько мяса! Не может быть! Неужели, так можно жить? Как вы живёте, как в другой стране! - И, случалось, что у моей тёти из Челябинска после подобных восторгов неожиданно сдавливало горло, и она уже как-то потеряно ходила вдоль мясных рядов, произнося только одно главное слово в искажённой форме: - Бясо... бясо... бя-я-ясо-о-о...
Так, откуда же оно бралось, это "бя-я-ясо-о-о"?
Учился я тогда в классе третьем. Мы с папой воскресным сентябрьским утром в казахской деревне. Походив туда-сюда по голым - без деревьев и кустиков - скучным улочкам с резким навозным запашком и босоногими казачатами, среди серых, неказистых, приплюснутых мазанок с квадратными окошками и плоскими крышами, заходим во двор. Из дома выходит казах с большим гладким пузом и такими же щеками (хозяин).
- О, салеметсиз бе, Игор Николаищ! Здравствуйте, дорогие мои! - восторженно приветствует он нас и грабастает папу в свои слоновые объятья, а в окошке, озираясь, появляется женское лицо. - Гости дорогие! - торжествует хозяин на весь двор. - Ай, какие гости дорогие! - И радушию его нет конца.
Голова в окошке исчезает, зато во двор выходит парень (хозяйский сын) с улыбкой до лопоухих ушей. У него необычно светлая, рыжеватая кожа. Он плечист и с узенькими усиками. Теперь казахи на пару бурно и долго здороваются с папой. Хозяин кажется весёлым и смешливым великаном, а сын - добродушным силачом. Вначале я теряюсь от столь бурного всплеска их дружеских эмоций, но через минуту прихожу в себя и заражаюсь неподдельной радостью казахов. А когда они ласково целуют меня, чувствую себя уже, как в гостях у родственников или добрых старых знакомых...
А в доме нас ждут накрытый стол и молчаливые, заботливые, улыбчивые женщины, которые после чая подают, что называется, с пылу-жару плов. Наевшись плова, нас почти насильно укладывают отдыхать на высокие мягкие кровати, хотя папа всё время спрашивает хозяина:
- Серик, ну, а как же дело-то?
- Не беспокойся, Игор Николаищ, дело никуда не денется! - Хозяин машет рукой и строит такую гримасу, словно разговор о каких-то пустяках, не заслуживающих внимания...
И вот, мы едем в "безносом" УАЗике. За рулём хозяйский сын. Покружив по голой степи, замечаем всадника и белое озерцо. Подъезжаем. Выходим. Озерцо оказывается стадом пушистых, блеющих овец и баранов с закрученными рожками. Они посматривают на нас бессмысленными глазками, не переставая жевать. На засмотревшихся на нас и задумавшихся о чём-то животных, с вылупленными глазками и переставшими жевать (наверное, одновременно они не умеют думать и жевать) - строго тявкает собачка.
- Мои гости, - хозяин представляет нас спрыгнувшему с коня всаднику.
Тот худой, в белой шляпе и сером халате, с прихваченными на поясе полами. У него обветренное, почти чёрное лицо. Он протягивает папе руки и его лицо улыбается белоснежной трещинкой.
- О, конактар, - почтительно говорит он, слившись с папой в четырёхручном рукопожатии, - гости, гости...
Я протягиваю обе ладошки и чувствую его горячие, шершавые ладони, и ощущаю, как что-то тёплое переходит в меня от них. Может это тепло великой степи или сила степного всадника, почти настоящего степного воина...
Хозяйский сын забрасывает петлю в "озерцо", желая заарканить нужного барана. Но у него ничего не получается: быстро почувствовав опасность, животные сдурели с испугу - безумно блеют и шарахаются в стороны, поднимая вокруг себя желтоватую пыль. Это осложняет дело, но и заводит молодого казаха. Собирая верёвку после очередного неудачного броска, он возбуждённо и непонятно говорит, начиная всегда со слов:
- Ух, шайтан...
Здесь требуется большая сноровка, как я сейчас понимаю: во-первых, мало того, что бараны в движении, нужно ещё предугадать, куда метнётся выбранное животное и сделать соответствующее упреждение, а во-вторых, нужны меткий глаз и твёрдая рука. Он снова бросает. Петля, упав на рога, всё-таки, соскальзывает. А всадник, покрикивая, и щёлкая плёткой, скачет вокруг "озерца", не позволяя баранам разбежаться. У молодого казаха ничего не получается. За дело берётся всадник: он на скаку размахивает петлёй над головой, бросает, петля полого несётся вниз - бараны шарахаются, но собачка тявкает и прыгает им наперерез. Не получилось. Развернувшись, и встав на дыбы, всадник устремляется на баранов, размахивая петлёй. Мы все, не дыша, наблюдаем. Всадник рядом. Сейчас, ещё метр, ещё мгновение... ещё... Вдруг бросает. Петля стремительно падает и...
- Есть! Тяни, тяни! - кричим мы.
Один из баранов неуклюже валится с тоненьких ножек, бьётся головой о землю и невыносимо громко блеет. Всадник спрыгивает с коня и все, включая папу, помогают ему тащить заарканенное животное, которое ещё пытается вырваться, отчаянно дёргая головой. Но петля на его рогах затянулась. Всё. Хозяйский сын вяжет его слабые ножки и его закидывают в машину...
Мы возвращаемся. В ногах беспомощно лежит баран. Он уже не блеет, а всю дорогу хрипит, смотрит на людей, кажется, полными ужаса глазами. И я, не отрываясь, смотрю на него. Я ни о чём не думаю, мне только жалко его и страшно. Но чем-то новым, таким сладким и горячим наполняется грудь...
Посреди бетонного двора лежит баран. Он уже практически не хрипит и не шевелится. Может, у него нет сил, а может, смирился со своей участью. Казахи молятся, усевшись на бетонный пол. Мы с папой молчим и стоим в стороне, чтобы не мешаться. Помолившись, хозяйский сын уходит в дом. Через минуту возвращается с кучей ножей. Встав на колени перед покрывалом, разложенным на полу возле барана, он аккуратно на нём раскладывает ножи, медленно поглаживая лезвия, то ли задумчиво, то ли шепча молитву. Некоторые он подносит к губам и закрывает глаза. Некоторые он крепко сжимает за рукоять и подолгу смотрит на их вытянутые кончики, словно о чём-то вспоминая. Ножей много, с широкими и узкими белыми лезвиями...
Баран молчит и не шевелится. Ножи ровненько лежат на покрывале рядом. Он жалок. Они восхитительно сверкают на солнце. На него невозможно спокойно смотреть. Они пленяют холодной острой красотой. Он готов. Они готовы. Двор замер. Женщины где-то в доме притаились. Всё готово... И хозяйский сын вдумчиво берёт первый нож. Поднимается. Стоит и смотрит в небо. Подходит к дому. Облокачивается о стену рукой, в которой нож, опускает на неё голову, закрывает глаза и замирает. Мне кажется, что у него бегут слёзы. Я поражённо смотрю на него и не могу пошевелиться, даже моргнуть. Вдруг, утерев локтём глаза, он решительно подходит к барану, берёт левой рукой за рога и сильно выкручивает жертве голову. Баран не сопротивляется и в последний раз глядит на человека с ножом... и на синее небо. Человек не смотрит в бараньи глаза. Он, сдвинув брови, сосредоточенно смотрит на его горло. И на горле блеснул нож... Баран хрипит, высунув язык, и захлёбывается. Я отворачиваюсь и только вижу, как по желобку бежит алый ручеёк...
Посреди двора висит баранья туша. С неё казахи ловко, с шипящим свистом сдирают шкуру, обнажая чистые, словно вымытые, гладенькие внутренности. Покончив со шкурой, срезают трепещущиеся в руках, словно живые, красные, розовые, жёлтые, белые куски и раскладывают их по отдельным кучкам - мясо, органы, кишки, курдюк, обрезки. И вот, от барана только скелет и кучки, разложенные по всему двору. А собаки хищной, мечущейся стаей за забором, нетерпеливо визжат и лязгают зубами. Двор замывается сильной струёй из шланга...
Смеркается. Во дворе стол. Вокруг много казахов, много смеха и много мяса, жирного, сочного, свежего... и баранья голова в папиных руках с застывшими глазами, которые смотрели на меня в машине, а потом на хозяйского сына и синее небо за мгновение перед смертью...
В полутьме мы возвращаемся домой. У папы полные сумки мяса. А я всё время вижу бараньи глаза за мгновение... "А, были ли они живыми даже уже тогда, в машине?" - неожиданно задаю себе вопрос...
- Вы, что так долго? - испуганно спрашивает нас встречающая мама.
- О, Люба, - устало говорит папа, - ты не представляешь, мы были почётными гостями...