Аннотация: Цикл рассказов "Мои бега". Рассказ седьмой
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
СЕРИЯ РАССКАЗОВ "МОИ БЕГА"
Рассказ седьмой
На Невских берегах...
В субботнем или воскресном осеннем сумраке выходил в городское безмолвие. В предрассветном всеобщем оцепенении только кленовые листья горящими лопухами беззвучно кружили в замкнутом железобетонными крепостями пространстве и поджигали качели, тротуар, скамеечки, машины, и особенно эффектно замирали кровавыми ранами на стёклах. А кругом было тихо, сонно. Город именно в эти ранние час-полтора, наконец, затихал во сне.
Вырывался на простор Муринского парка и бежал в туманной дымке по холмистым дорожкам. По дороге вспыхивали молодые клёны, золотились пушистой бахромой берёзки, снизу от чёрных тенёт кустарника доносилось детское щебетание Муринского ручья. Постепенно просыпалась листва и присоединялась к щебетанию робким шелестом. Солнце поднималось...
Неожиданно просыпался город: оживали улицы, проспекты, тротуары, троллейбусы, сквозь туман пробивалась музыка, лился колокольный звон от новой красавицы церкви Сретения Господня. Вот уж и я был не один: бегуны встречались и перегоняли, проносились велосипедисты по единственной, наверное, на то время велосипедной дорожке в городе. Псы серьёзные не обращали внимания на бегущих, собачки с бантиками тявкали, к ним скучно обращались хозяева. Туман рассеивался...
Июльской ранью бежал на работу по набережной Фонтанки, когда ещё только-только вставало солнце у меня за спиной. А бежал туда, куда текла река - на легендарные Адмиралтейские верфи, заложенные одновременно с городом молодым и дерзким царём.
Чайки кружились, верфи приближались - уже видны были горбатые и насупленные мостовые краны. А солнце стремительно взмывало в нежное небо, ласково проливаясь на город. И он на глазах преображался, словно запекался в чудесный торт с вафельными домиками, карамельными мостиками, башенками, куполками, шоколадными дорожками, слоёными набережными, желейными каналами, речушками... Но ещё не было людей и редки были машины, потому не нарушалась хрустальная тишина, сотканная из тонкого звона гранита под ногами, холодного плеска плотных волн внизу за чёрным узором ограждения и высоких голосов белых, отчаянно радостных птиц. Солнце - искусный пекарь - колко и приятно покалывало сзади шею в ещё зябком пространстве, словно и меня запекая. Я оборачивался к нему и, ослепляясь обжигающей волной, любовался огромным пылающим шаром, от которого лились во все стороны лучи, главный из которых устремлён был по реке прямо ко мне, а от меня на Калинкин мост, верфи, потом на Кронштадт, залив, круизные паромы, Балтику и всё дальше и дальше на запад...
А верфи были совсем рядом: уже видны были грузно выпирающий со стапеля прямо в город остов танкера ледового класса и копошащиеся силуэты на нём строителей, а передвигающиеся над ним краны - огромные пауки с длинными шеями - поднимали ему на верхние отметки оранжевые стальные секции. Уже сверлили уши перезвоны трамваев на Калинкином мосту и ожесточённо скрежетали их колёса о рельсы. Появлялись горожане, машины, бегуны...
Я давно приметил худосочного старичка, каждое утро долго и упорно бегающего кругами то на правом, то на левом берегах Фонтанки.
- Зачем вы так мучаетесь? - спросил его как-то.
Он импульсивно отмахнулся, крикнув:
- Вы ничего не понимаете!
Хотя, чего тут понимать: старички-бегуны в этом городе не редкость, и они любят показать всему миру свою порой удивительную, кажется, ничем не прошибаемую моложавость. Особенно они любят участвовать в ежегодном международном марафоне "Белые ночи". Знал я одного такого восьмидесятилетнего марафонца-фанатика, за три месяца начинавшего готовиться к сорокакилометровой беготне ежедневным выжиманием из себя последних жизненных соков в бане, отчего каждый раз выносимого нами еле живого из парной. Вынесем, посадим. А он посидит, очухается, постоит на весах и снова в пекло...
Весенними вымокшими утрами любил пробежаться вдоль пристани речного вокзала с первыми причаленными белоснежными теплоходами: "Игорь Стравинский", "Сергей Есенин", "Сергей Рахманинов"...
Волны с тяжёлым звоном бились о гранит и рассыпались, бились в борта и теплоходы покачивались, отчего их обитателям - туристам-путешественникам - наверняка ещё слаще спалось. Сворачивал на дорожку парка Куракиной дачи и бежал как по губке, напитанной дождём и талыми водами...
Зимой часто бежал на беговой дорожке тренажёрного зала школы Олимпийского резерва имени Алексеева. Мой товарищ - рельефный крепыш - лишь подогревался со мной за компанию и, понимая, что меня не дождаться, молча уходил к любимой штанге на приседания. Я же тогда весь растворялся в магии бега. Закрывал глаза...
Открывал, чтоб прибавить скорость движения и поглядеть на монитор с километражем, а ещё в окно на замёрзший пруд, одинокую на нём девочку с собачкой или просто на стайку ворон или голубей без девочки и без собачки. Представлял какая там промозглая безлюдная тоска... И закрывал глаза. И возвращались отовсюду звон железа, глухие удары от падений тяжёлых снарядов, резкие выдохи, хуки, прыжки под стерео-аккомпанемент пульсирующих мелодий. И чувствовал жаркие волны от разгорячённых тел, горячее дыхание...
Открывал и косился на бегущие рядом мускулистые торсы, пышущих здоровьем молодых красавиц. Закрывал...
Слышал знакомый голос: это Николай Валуев, который лениво крутил педали на велосипеде, буднично беседуя о том о сём со своим мало заметным рядом с ним тренером. Но эта почти домашняя расслабленность знаменитого боксёра всем прибавляла в занятиях остроты - я это чувствовал...
В конце тренировки с товарищем ещё делали пробежку по стадиону, так сказать, "на посошок". На стадионе как всегда играли в футбол, бегали, прыгали, скакали зреющие разнополые, с резиновыми и пружинными телами спортсмены, плотно обтянутые в трико, крепко сбитые, симпатичные. Но Валуев добавлял и здесь перчинку, семеня трусцой среди всей этой молодой красивой братии. Вернее, чемпион скорее шёл, а его пожилой мальчик-тренер за ним бегом еле поспевал, что-то говоря ему из-под его же плеча...
Каждый раз, выходя на набережную Невы, стараюсь запомнить реку - она всегда неповторима. Она разная, как настроение юного поэта, гибкая, как змея, меняющая свою расцветку в зависимости от настроения и света, плотная, как камень (под стать берегам и причалам), капризная, как избалованная модница, суровая, как великая русская княгиня, вечно ведущая свои нескончаемые хмурые войска на запад, коварная, как ведьма, наконец, утончённо красивая, как и подобает северной реке. Конечно, чтобы иметь представление о том, какая она, её нужно видеть и в метель, и в ледоход, и в летний душный день, и в зимнюю морозную ночь, когда её волны, замёрзшие в сюрреалистические кристаллы, освещены луной. Её нужно видеть и в моменты сумасшедшего подъёма, и в моменты болезненного упадка сил, и когда она холодно величественная и когда дико буйная, и когда она озарённая рассветом или закатом, солнцем или луной, и когда она сконцентрированная в себе, и когда она раздуваемая ветрами, и когда она сливается с чёрным, низким небом...
В редкие летние погожие деньки её набережная с полудня до полуночи кишит: кто на роликах, кто на велосипедах, кто на лыжах, досках, самокатах, каких-то самодвижущихся колёсах, платформах и ещё чёрт разберёшь на чём, наконец, кто просто на своих двоих, семьями, компаниями, с подружками, по одиночке, а ещё во всём этом жизнерадостном месиве чайки беснуются, рыбки болтаются в их клювиках и на крючках спиннингов, псины всевозможных мастей играются, детки отрываются. Главное, чтобы ни с кем не столкнуться. И с рыбаками, кстати, тоже, коих в этом момент, как грибов после дождя. А ещё главное не подцепиться нечаянно на крючок в момент, когда они закидывают: они любят с размаху, да подальше...
И всё же главный минус так любимых горожанами набережных это отсутствие на них туалетов. И в этом каждый раз убеждаешься. И особенно убеждаешься в выходные и праздничные погожие деньки, поскольку, не к лицу любому городу и даже не городу, а вообще не к лицу любому месту проживания людей, а "культурной" столице России - тем более, превращать свои набережные в отхожие места. Не к лицу, ей богу! К примеру, на фоне Смольного собора или Александро-Невской Лавры, или Петропавловской крепости - не к лицу! И это даже не минус - это позор...
Бывает, к примеру, в дни экономического форума, проносятся вдруг над головой военные самолёты из групп высшего пилотажа, отчего дух захватывает и невольно приостанавливаешься. Потом ещё долго бежишь в восхищении. А в дни военно-морского торжества с апогеем в последнее воскресенье июля, проходят в парадном строю по Неве военные корабли. В такие дни хочется за ними всё Неву пробежать, а потом по воде - до Кронштадта...
Иногда попадаешь под проливной ливень. Тогда бежишь по волнам в толще морской стихии. Всё кругом безнадёжно растворяется. И в какой-то момент понимаешь, что и ты растворяешься тоже...
В осенние рассветы её набережная слезливая, потухшая, пустынная, с сырым ветром, гудящим в ушах, липкой моросью... Изредка кто-то пробежит рядом. К примеру, какой-нибудь залётный любитель, вырвавшийся из "офисной тины", у которого брюшко болтается, а из ушей проволочки торчат, который даже во время бега не может расстаться со смартфоном, как младенец с соской. Или какой-нибудь спортсмен-робот, который бежит, пока не кончится заводка, явно готовящийся к очередным Олимпийским Играм. Или дробно топающая колонна курсантов Михайловской артиллерийской академии. Эти ребята начали серьёзно бегать лишь тогда, когда обороной страны стал командовать спец по чрезвычайным ситуациям...
Встречаешь знакомых, знакомые лица - радуешься... Потом бежишь и вспоминаешь, где встречал раньше: в бане, редакциях, монастырях, верфях, тренажёрном зале, филармонии, библиотеке, Эрмитаже, на футболе, хоккее, концертах... "Точно! - это же Альберт Асадуллин!" И начинаешь напевать:
Дорога без конца.
Дорога без начала и конца.
Всегда в толпе,
Всегда один из многих...
Хотя уже давно кажется, что все лица кругом знакомые, что весь этот бесконечный город населён одними только знакомыми. Да что город! - мир, поскольку ежегодно его посещают миллионы туристов со всей планеты.
А в основном бежишь один, как бегущий человек Невских берегов, которые то и дело дерзко стреляют золотыми выстрелами строго в небо. Как бегущий человек-созерцатель, каждый раз с волнением созерцающий кипящие волны полноводной, студёной, коварной реки, белые ленточки птиц на фоне тёмной выси, возвышенную песню Смольного ансамбля, двуглавый и размашистый Большеохтинский мост (Петра Великого), купол Исаакия вдалеке, прибрежную панораму - нервную пульсацию великого города...
Но был хит! А именно...
В декабре на набережной ставится большая ёлка. Красиво наряжается. И вот в редкий тихий вечер, когда с мглистого неба падают почти невесомые пушистые снежинки, я выхожу на набережную. Кругом горят фонари, отчего тяжёлая ледяная Нева вся озарена. Смольный собор парит белым лебедем в небесах. К нему присоединяется мост Петра Великого, который, медленно разгораясь, превращается в завораживающую своей красотой Жар-птицу. И когда разноцветно вспыхивает ёлка, понимаешь, что бежишь в новогодней сказке...
И каждый раз покидая набережную, думаю: "То ли ещё будет в моих бегах на туманных и лучистых, слезливых и пушистых, хрустальных и нервно пульсирующих сказочных Невских берегах!"