После двух столетий забвения во второй половине девятнадцатого века мир открыл художника. И не просто очередного голландского художника Возрождения, но гения. И до сегодняшнего дня интерес к нему только растёт: неизвестность о всяком всегда порождает интерес. А отсутствие сведений о гении, порождает интерес на порядок больший.
Нам кажется, что мы всё больше открываем его. Хотя это нам только кажется. Написаны романы и снят даже художественный фильм якобы о нём, но всё это только плод безудержной фантазии авторов. Всё о нём остаётся вот уже полтора столетия только на уровне предположений и догадок, ведь узнать что-то достоверное о нём скорей всего невозможно, ведь этот человек абсолютно не стремился к известности. И это первое, что поражает. Вермеер или Ян Вермер Делфтский не вёл дневников, не писал писем, не имел учеников, не подписывал картины и не датировал их (потому годы их написания приблизительные), и даже не давал им названий - он их писал и продавал. А продавались они превосходно: богатые и знатные соотечественники знали толк в искусстве (ведь это время расцвета голландской живописи или, как зовётся ещё эта эпоха, время Золотого века голландской живописи) и выстраивались за его картинами в очередь, чтобы терпеливо ждать, ибо писал он совсем не быстро, ведь каждую свою картину он буквально вынашивал как ребёнка!
Неужели он писал только ради заработка?
Достоверно известно, что у него была огромная семья - от одиннадцати до пятнадцати детей (в разных источниках по разному). И семью нужно было кормить. Но ведь нельзя писать такое как, к примеру, "Девушка с кувшином" или "Молочница", или "Девушка с жемчужной серёжкой" только ради денег. Нельзя! Но писал... Писал, чтобы заработать, чтобы прокормить семью.
Но творил, повторяю, долго (не Айвазовский!), отшлифовывая полотна действительно до совершенства - по одной, максимум две картины в год. За два десятилетия творческой деятельности (50-е - 60-е годы семнадцатого столетия) предполагается, что им создано всего лишь тридцать четыре картины. И это всего-то, ради обеспечения семьи! Конечно справедливости ради надо сказать, что продавал он их далеко не дёшево (правда, за три года до смерти из-за начавшейся войны с Францией и потому значительного падения торговли, ему приходилось продавать картины по очень заниженным ценам, что привело к разорению, а это несомненно не могло не сказаться на его здоровье). И уж совсем справедливости ради надо сказать, что у его семьи был ещё источник дохода в виде трактира на рынке. Но всё же... одна картина в год...
Итак, это второе, что поражает: совершенно не заботясь об известности, и имея на плечах такую многочисленную семью, позволять себе так скрупулёзно, а правильней сказать, позволять себе так долго работать! Как он мог? Если он писал ради заработка, то естественней было бы писать быстрей, чтобы больше продавать, значит, больше зарабатывать, ведь нет сомнения, что он обладал высочайшим художественным мастерством и мог с лёгкостью "выдавать товар" на любой вкус, поставив его "производство" что называется на поток (ну или почти на поток) во благо семьи. Но о "потоке" в жалких сведениях о нём нет и намёка.
А если не ради заработка и не ради славы он писал картины, тогда зачем было так тщательно над ними работать? Остаётся одно: ради самого процесса творения, который доставлял ему наивысшее удовольствие.
Итак, писал он ради удовольствия!
И это при такой-то многочисленной семье? И это при такой-то красавице жене (утверждается, что во всех картинах он изображал родных женщин, к примеру, в картине "Женщина держащая весы" не иначе как он изобразил свою в очередной раз беременную жену)? Надо быть наивным бессребреником или безответственным романтиком, или бессовестным эгоистом, или попросту сумасшедшим, чтобы работать при подобных житейских условиях только ради собственного удовольствия! Но, думается, именно ради этого и работал - ради удовольствия, чтобы потом, вдоволь насладившись процессом, продать и забыть (готовая картина наверняка уже не вызывала у него живой интерес, ведь он жил уже созданием новой картины). Однако, ещё раз: продавал он картины очень дорого и слыл умелым коммерсантом, ведь семья не бедствовала, его картины быстро раскупались и всегда были заказы, потому об эгоизме и сумасшествии его не может идти и речи. Тогда возникает вопрос: на самом ли деле он был романтиком и бессребреником? Романтиком, я думаю, несомненно был, а вот бессребреником - вряд ли! И эта двойственность - романтик и коммерсант в одном лице - ещё одна поразительная черта его натуры.
Мы достоверно не знаем как он выглядел. Мы достоверно не знаем какого он был роста, какие у него были волосы, глаза. Мы не знаем его облика... Хотя, исследователями предполагается, что в картине "Сводня" он изобразил себя: тот самый смеющийся персонаж, смотрящий на зрителя озорным взглядом, со стаканом, в берете (ведь художник!). И в картине "Аллегория искусства" также есть мнение, что он изобразил себя со спины - художника за работой, в том же одеянии и в том же берете. И эти предположения - всё что касается его внешности. За неимением другого, хотя бы что-то... Но на самом ли деле он изобразил себя в этих картинах мы не знаем.
Увековечил ли он себя таким образом? А если да, то почему не оставил никаких сведений об этом, никаких указаний, намёков? Значит, он не пытался себя увековечить. Возможно ему было всё равно на этот счёт: ему требовался просто персонаж, к примеру, художник, вот он и изобразил себя. Что здесь удивительного, ведь чем писать постороннего, не проще ли, да и не логичней ли написать себя самого? Конечно, проще и логичней, а самое главное, что очень актуально было для него - совершенно бесплатно. Потому он постоянно и использовал для написания картин не профессиональных натурщиц, а жену и дочерей. Следовательно можем заключить, что писал он картины, стараясь максимально упростить и удешевить творческий процесс. Вот потому и пользовался часто, как утверждают некоторые авторы, камерой-обскура, сферическими сферами или камерой-люсидой. Вот потому и использовал своё жилище, те же самые интерьеры, те же самые предметы, одежды, украшения, то есть, то, что ему было очень хорошо известно, то что было его домом, было его родным, то что было его собственностью.
Но не даёт покоя вопрос: почему он так долго работал над каждой своей картиной, каждый раз так скрупулёзно прорисовывая каждую деталь, словно каждый раз делая это впервые, словно каждый раз находя в этом что-то новое, свежее, словно каждый раз что-то заново открывая, что-то заново разгадывая? Почему? Это всё-таки поразительно!
Да, мы уже решили для себя, что писал он ради своего удовольствия. То есть, ему нравилось неспешно тщательно прорисовывать часто одно и то же. Нравилось. То есть, нравилось корпеть над каждой витиеватостью. Нравилось! То есть нравилось, словно неторопливо плести из крохотных ниточек картины. Нравилось! Просто нравилось и всё! И, действительно, наверняка каждый раз он открывал при этом что-то новое, что-то необычное, так легко ускользаемое и теряемое при поверхностном отношении. Поразительно! - поразительно, как надо любить в таком случае всё, что тебя окружает, всё, что наполняет твою жизнь, каждый штрих, каждую мелочь - всё, что и составляет всё большое, всё, что и складывается в жизнь, всё, что и называется самой жизнью...
Какое всё-таки это всемогущее чувство! - хотеть, желать, любить, жить тем, что нравится и ради того, что нравится. Именно этим чувством он и жил, создавая свои шедевры.
Уж не знаю к месту или нет, но вспомнился мне великий русский артист Евгений Евстегнеев, который будучи уже неизлечимо больным, и улетая заграницу на последнюю в своей жизни операцию, решительно заявил провожающим его родным и близким: "А курить я всё равно буду после операции, потому что мне нравится курить!" НРАВИТСЯ КУРИТЬ! Думаю, аналогично мог бы заявить родным и Вермеер: "А писать картины так долго я всё равно буду, потому что мне НРАВИТСЯ ИХ ПИСАТЬ!"
НРАВИТСЯ! - и этим всё сказано. И нет здесь ничего поразительного, ведь это настоящая жизнь творца, даже в ущерб собственного благосостояния или даже в ущерб собственному здоровью, если проводить параллель с тем же самым курением (ведь творчество - это тот же наркотик и ещё не известно, какой вредней!).
Да, конечно, нет в этом ничего поразительного, ведь всегда в любой вещи, даже в самой маленькой и самой незатейливой, всегда остаётся неразгаданная тайна, и потому всегда для настоящего художника эта вещь будет интересна...
Да, заявляя так, он бы тысячу раз был прав, потому что всё лучшее в этом мире делается с душой, а с душой делается только то, что интересно, только то, что нравится и хочется делать...
Наконец, да, бесспорно, самое прекрасное для любого творца, это сам процесс творения. И это испокон веков является истиной: именно ради самого процесса творения и живут, и творят истинные художники...
И всё-таки поразительно: как скрупулёзно он работал над каждой своей картиной, с каким трепетным вниманием он относился к каждой детали своего изображаемого предмета, к каждому его элементу, к каждой его особенности, даже самой незначительной, словно был помешан на истинности жизни, словно болезненно ощущал в себе великую ответственность за каждый свой мазок перед будущем... Великую ответственность... Конечно! Конечно ощущал, как и должен ощущать истинный творец, даже ни сколь при этом не заботясь о своём авторстве! А потому что он рождал новое живое существо, у которого будет своя самостоятельная жизнь без всякой поддержки и даже без всякой тени своего отца. И существо это, значит, должно было быть совершенным...
И вот оно рождалось... И отпускалось... То есть, в конечном итоге финал всех этих усилий был один - чисто коммерческий. Разве это не поразительно? Поразительно... Но отец не мог иначе, ведь ему это нравилось. Нравилось, чёрт возьми! - нравилось творить, чтобы жить самому! А потом... А потом ребёнок продавался и забывался им... И картина уходила от него в своё самостоятельное плавание. И она его уже нисколько не волновала, ведь он очень постарался и потому был спокоен за её будущее. За её, но не за своё...
Мы не знаем достоверно, где и у кого он учился живописи. Наверняка у маститых голландских художников Леонарда Брамера, Герарда Терборха или у выдающегося Карела Фабрициуса, последний из которых был одним из самых талантливых учеников Рембранта. Наверняка учился, ведь чтобы стать членом гильдии Святого Луки (цеховое объединение живописцев) нужно было быть не просто образованным художником, но ещё и образцовым художником, то есть, примером (или учителем) для начинающих. А чтобы стать таковым, считалось, нужно было отучиться не менее шести лет у состоявшегося живописца - члена этой гильдии. А Вермеер стал её членом в двадцать один год - в год своей женитьбы, а именно: 29 декабря 1653 года. А через десять лет становится её деканом, то есть, занимает выборную должность. Не иначе можно считать, что среди своих коллег он пользовался большим авторитетом и уважением.
Таким образом, нет сомнений, что он был образованным и образцовым художником. Тогда почему ни один из его вероятных учителей не оставил о нём никаких сведений, ни разу о нём нигде не обмолвился? И это странно! И это ещё более становится странным, если учесть, что он пользовался среди своих коллег, заказчиков, меценатов-покровителей и земляков таким по-настоящему выдающимся авторитетом (а деканом упомянутой гильдии мог стать человек только с таким авторитетом), ведь любой учитель, и даже такой как Фабрициус, наверняка гордился бы таким своим учеником - таким своим открытием или таким своим творением, ведь ученики для учителей - это тоже их творения! Но ничего и ни у кого...
Поразительно! Не самородок же он в самом деле! Хотя...
Мы не знаем причину его смерти в сорок три года. Скорей всего это была болезнь на почве ухудшения экономического состояния семьи. Мы не знаем достоверно где находятся его останки. Да, его похоронили в фамильном склепе при местной церкви, но средств на установление мемориальной плиты у жены не было и с годами сведения о точном месте захоронения его останков в церкви были утрачены... Поразительно! Прямо как у нас, не ценящих и не помнящих...
Вообще, о нём написано много. Очень много. Видимо, считается за честь каждому мало-мальски образованному о нём что-то "чиркнуть". Но в основном, просмотрев всю возможную о нём литературу, все пишут об одном и том же, только под разными "соусами", естественно, домысливая, до придумывая, до фантазируя... Тут уж, кто во что горазд. Вот и я далеко от них не ушёл: пытаюсь что-то "чиркнуть", как бы это грубо не звучало в отношении гения, но пытаюсь всё же не фантазировать, а излить своё личное, ведь действительно притягивает эта личность, ведь действительно невозможно о ней промолчать.
Поразительно: о нём так мало известно, но он такой притягательный! А, может быть, это вполне нормально, ведь то, что покрыто тайной всегда будет интересней того, что уже открылось. И ещё: всегда будет интересно то, чего не хватает. А не хватает его мира - мира искренности, непосредственности, мира неподдельности, чистоты, бесконечной любви, добра, не хватает его мира света, мира радости простой жизни простых людей, мира радости самым простым, но самым нужным и самым естественным вещам: солнцу, дому, жене, детям, делу, быту, женщине, её домашним заботам, хлебу, покою...
Любой художник творит свой мир. Чем он талантливей, тем точней он его отображает в своих творениях - в своей музыке, в своих скульптурах, стихах, полотнах... Вермеер отобразил свой мир, но с какой поразительной точностью его мир всегда напоминает мне о моих самых счастливых временах - детстве и юности! Разве он может быть после этого нелюбимым? Он словно мой родной человек, который напоминает мне мой мир - моё родное, незабвенное...
Сегодня, как я уже сказал, принято считать, что его перу принадлежат тридцать четыре картины. Всего-то. Но каких...
Он был протестантом, но на библейскую тему им написана всего лишь одна картина, да к тому же в самом начале своего творческого пути - "Христос в доме Марфы и Марии". После этого первого шага он отходит от этой темы и полностью посвящает себя жанровой живописи. И это было его гениальным решением. Поразительно: он словно предвидел свой безоговорочный успех именно в этом направлении, ведь именно ему, а никому другому (а в те времена в Голландии отмечается просто бум талантливых художников!), удалось поднять бытовую картину до уровня творений великих голландских мастеров других жанров эпохи Возрождения - Рембрандта и Хальса. И сегодня Вермер стоит в одном ряду с ними.
Перечислим некоторые его шедевры...
"У сводни" ("Сводня" или "Сводница"; сразу следует напомнить, что названия давались не автором, а покупателями, собирателями и часто уже после его смерти, потому оригинальности в них нет - да разве это имеет смысл!). Здесь он изобразил, как предполагается, себя. Единственное его изображение... Итак, перед нами франт с белоснежным кружевным воротничком, с густыми и пышно вьющимися русыми волосами, свободно спадающими до плеч, с широко расставленными глазами, тонкими губами, широкими руками, жизнерадостный, эмоциональный, заводной, в общем, очень живой человек со всеми плюсами и минусами...
"Спящая девушка" (а я всегда ещё добавляю: "с колышущей грудью"): гладко прибранная молодая хозяйка, послушная, покладистая, неутомимая в домашних заботах, но присевшая чуть отдохнуть, да тут же и уснувшая...
"Девушка, читающая письмо у открытого окна": письмо долгое, личное, сокровенное и явно не радостное, и этому хрупкому созданию очень не просто его читать... Просто ощущается её волнение, её трепет перед предстоящими строками... Даже видится дрожь её худеньких рук...
"Офицер и смеющаяся девушка": всегда восхищает её смех, ведь он так точно передан у это беззаботной белокожей красавицы, с нетерпением ждущей веселья от бравого армейского ухажёра и даже уже с ним на многое готовой; ей явно интересно с ним и она уже не в первый раз с ним забавляется...
"Бокал вина": так пьёт только совсем юная девица, почти ребёнок, ещё только открывающий мир Бахуса, так нерешительно, с некоторой опаской, так сосредоточенно и неумело, буквально процеживая пьянящий напиток через свои губки и зубки, полностью "уместив" свой носик в ароматном пространстве бокала...
"Кружевница": милая домоседка, искусная вышивальщица, прилежная и кропотливая мастерица, о чём свидетельствует её воротничок, естественно, вышитый ею, скромница, а какая тёплая (от жёлтой кофточки и от дневного солнечного света, который пронизывает её и в котором она купается; более того, она сама излучает свет и тепло!), а какая мягкая, словно свежая румяная булочка (!), а какая аккуратная, тщательно прибранная, а какие пальчики, а щёчки, а завитушки...
И ещё...
Конечно, "Молочница"! Удивительная картина: тонкая, вьющаяся струйка жирного парного молочка, вкус которого чувствуется и звон которой слышится, свежий крестьянский ароматный хлеб с хрустящей корочкой, белый, лакомый, с аппетитом съедаемый до крошки на завтрак... Кстати, несомненно раннее утро, солнечное, звонкое, деревенское, как у бабушки в деревне, вместе с парным молочком и свежеиспечённым в печи хлебом... Сильные заботливые руки, статная молочная фигура, милое, ласковое лицо, простое, безмятежное... Она сама пахнет молоком... Самая домашняя... Самая земная... Она конечно готовит это вкусное простое крестьянское кушанье своим любимым людям - детям, мужу, матери, отцу...
"Молодая женщина с кувшином воды", возможно желающая полить на окне цветы. Как всегда лаконичность и тщательный отбор деталей, как всегда неизменная скрупулёзность и точность даже в самых малейших деталях и штрихах: контурах карты на стене, узоре ковра на столе, рёбрах витража на створке окна, резном узоре граней дамской шкатулки с синем бантом, в которой хранятся женские украшения и из которой свешиваются жемчужные бусы, явно самые любимые и потому так часто востребованные, ведь это юное создание так любит ими себя украшать (!), наконец, в узоре маленького набалдашника на спинке стула. А по стенкам кувшина стекают золотые лучи... Конечно, лучистое утро! Свежесть... аромат... простор... Да, ощущается простор за окном. И как всегда милая незатейливость родного убранства, сердечность...
Точность, лаконизм, тщательность, простота, сердечность, любовь... В своих картинах Ян Вермеер не иначе, как влюблённый и любимый человек, не иначе, как счастливый муж и такой же отец, жизнерадостный друг и тонко чувствующий художник. А ещё совершенно не сомневаешься, что он большой поклонник женщин, женской красоты: какие симпатичные женские лица, какая на них живая мимика, какие бурные и часто наивные чувства они выражают, какие, наконец, волнующие любого мужчину плавные округлые особенности в женских телах! - всё это с такой точностью мог передать только лишь человек ценящий всё настоящее, всё идущее от души и от сердца, и только лишь, конечно, настоящий мужчина, у которого глаз цепок на женские прелести и рука точна в их изображении! А не будь он таковым, разве мог бы он творить подобное с такой лёгкостью и с таким изяществом, с такой душевной теплотой и с таким мужским обаянием, с таким знанием дела и с такой радостью к сопричастности ко всему, что видел его острый глаз и что наполняло его удивительный мир!
Одна из самых, если не самая любимая моя картина, это "Девушка с жемчужной серёжкой". Хотя, может, и нет там никакой серёжки, ведь появилось недавно мнение, что это просто мазок краски, отвалившийся и задержавшийся прямо под ухом девушки, а белый блик - это как раз то место, от которого отвалился мазок (это мнение возникло совсем недавно во время реставрации картины). А девушка изображённая на картине (предполагается, что художник изобразил дочь Марию) поражает своим чистым, непосредственным взглядом на мир. Её словно окликнул кто-то и она обернулась. И в этот самый момент, когда она ещё не успела разглядеть того человека, который её окликнул (но несомненно голос ей приятен), то есть, когда она ещё не успела понять, кто её окликнул, то есть, именно в эти благословенные какие-то даже доли мгновения она запечатлена на картине - её глаза, её лицо, её взгляд. Её удивительный взгляд... Её волшебный взгляд - взгляд, который преображает тебя самого в такого же искреннего, неподдельного, чистого, чуть ли не в святого... Да, волшебный, чистый до святости взгляд... Взгляд ребёнка... Взгляд чистейшего существа... Взгляд, который будет всегда дорогого стоить! И чем дальше, тем дороже... Глядя на него, ещё раз убеждаешься, что истинно красив человек не своей внешностью, а своим внутренним содержанием. И не сомневаешься в прекрасном внутреннем содержании этой девушки. И вряд ли можно так легко найти сегодня такую истинную человеческую красоту, которая изображена в её взгляде...
Когда-то я не устоял перед этим взглядом:
За нежно сияющим девичьим взглядом,
За заревом счастья в бездонных глазах,
За радостью, как за последним бриллиантом,
Бежим ошалелыми только в мечтах.
Когда-то, я знаю, у нас это было
По страстным рассказам счастливых отцов.
Неужто, потеряно это, отжило,
Неужто, толпа мы лишь бешеных ртов!
А счастьем горели, а взгляды сияли,
Как искренне чувства светились в глазах!
И люди любили, дерзали, мечтали -
Неужто всё это теперь лишь в мечтах...
И девушка с нежно сияющим взглядом
С серёжкой жемчужной на старом холсте -
Как вечная память о чувстве крылатом,
О искренней радости и чистоте...
Добавить к этому нечего...
Нельзя отдельно не сказать о свете. Свет у Вермеера - самостоятельный и чуть ли не решающий персонаж. Во всех его картинах просто настоящее торжество вполне осязаемого солнечного света! И свет его такой же как и всё на картинах, такой же, как и все его герои: такой же естественный, поглощающий всё пространство и пленяющий всё внимание, такой же мягкий, безмятежный, бесконечный в своих чувствах и полутонах...
Всю жизнь (а всего-то 43 года) он прожил в Делфте, где родился в семье изготовителя шёлка, содержателя гостиницы и торговца картинами, где рос, учился, трудился, женился, творил... и где в 1675 году умер. И всё удивительное творчество его связано с этим маленьким городком. Есть у него пара картин с изображением его. Конечно он любил свой родной город и это понятно по картинам, где каждый кирпичик пронизан любовью. Несомненно это был ЕГО город. Несомненно он любил его жителей - своих дорогих земляков, таких простых и таких красивых...
Читая о нём, думая о нём и, конечно, всматриваясь в его картины (хотя, ни одной картины его в России нет, к великому сожалению, но они могли бы быть, но... многое что могло бы ещё быть в многострадальной России...), всё больше убеждаешься, каким он был поразительно счастливым человеком! Счастливей его, думаю, просто не может быть. Ведь сами посудите: имел одиннадцать или пятнадцать детей, любимую жену красавицу и в этом я не сомневаюсь, то есть, имел такую бесконечную, неиссякаемую любовь родных любимых людей, а ещё имел любовь друзей, коллег, почитателей, единомышленников, покровителей, земляков... кроме всего этого океана любви был ещё всем нужным человеком и гражданином, жил всю жизнь в родном городе, среди земляков, то есть, никогда не скитался по чужим краям, никогда не искал себе лучшего места под солнцем, лучшей доли, никогда не искал себе новых друзей, нового занятия, то есть, был вполне удовлетворённым своим положением в любом смысле, и кроме всего этого, занимался всю жизнь любимым делом, не смотря ни на что, то есть, творил, творил, творил... Что ещё нужно для счастья? Какое счастье ещё может быть больше этого счастья?
Поразительно: двести лет гений был безвестным, двести лет мир его не знал, не знал его картин, его мира, его гения! Двести лет! Это даже представить трудно. Как такое могло произойти? Как мог пройти по жизни такой художник и быть после смерти напрочь забытым? Поразительно! Вот до какой степени он не заботился о славе! Да что о славе! - он не заботился даже о сохранении хоть какой-то памяти о себе. Вот до какой степени это был скромный человек! Вот до какой степени в нём отсутствовало всякое тщеславие! Поразительно...
Два века он был безвестным. По человеческим меркам это целая вечность. Два века... чтобы в шестидесятых годах девятнадцатого столетия возродиться из небытия и занять своё достойное место на Олимпе мирового изобразительного искусства, став наряду с Рембрандтом и Хальсом титаном Золотого века голландской живописи!
Это буквально во всём поразительный человек, буквально во всём! И имя этому поразительному человеку - Вермеер!