Стояла тихая январская ночь - из тех безветренных холодных ночей, когда каждый звук в неподвижном воздухе кажется выстрелом, а в безжалостном лунном свете любое пятнышко на снегу видно, как на ладони. Сонное безмолвие нарушал лишь далекий, еле различимый шум машин. Тихо, тревожно скрипнула калитка, и по скрипящему снегу к дому странными перебежками двинулся человек, осторожно прижимающий к груди нечто безмерно дорогое и тревожно оглядывающийся...
Из-за пазухи человек извлек старый ключ, с трудом открыл заржавевший навесной замок и осторожно приотворил дверь. Внутри маленького домика было темно, холодно и пахло мышами. Человек на ощупь прошел внутрь, тщательно закрыв за собой дверь, проверил, надежно ли завешены старыми одеялами окна, и тогда только позволил себе зажечь настольную лампу и включить обогреватель.
Он глубоко вдохнул пахнущий пылью и мышами воздух и вытер слезинку, покатившуюся по щеке. Кажется, еще вчера они сидели здесь все вместе и мечтали, мечтали, мечтали. Перебивая друг друга, азартно придумывали эпизоды, шутки, диалоги. И грезили, как пойдут в город, как им будет стоя аплодировать комиссия... А теперь вот, все, что осталось. Он осторожно развернул драгоценный груз, ласково коснулся шероховатого переплета кончиками пальцев.
Старая картонная папка была бережно подклеена по углам клейкой лентой, желтоватые листы внутри - сшиты вручную. Нечего и думать о настоящей глянцевой обложке с золотым тиснением, о запахе типографской краски... Хорошо еще, на чердаке нашлась древняя пишущая машинка. У нее, правда, западали некоторые буквы, и их потом приходилось вписывать вручную, но все же... Иллюстрации, конечно, тоже рисовали сами, уж как умели. Это было всё, что им оставалось после того чудовищного... того... Это нельзя было даже назвать провалом. Уж лучше провал, чем такое кошмарное, омерзительное равнодушие!..
Он прикрыл глаза, вспоминая безразличный голос председателя комиссии, его холодный приговор: "Ваше произведение бездарно! Тема не соответствует ожиданиям читателей! Сюжет слишком необычен, его развитие нелинейно!" Сидящий рядом важный человек в очках и со значком "Заслуженный читатель" на груди важно поддакнул: "Многа букафф, ниасилил. Аффтар, выпей йаду!" Каждое слово било камнем, и они трое - Мишка, Володя и Катя - стояли перед комиссией, склонив головы - такие беззащитные, такие ранимые, среди осколков своей мечты...
Кипа листов была торжественно спущена в шредер прямо на глазах у несостоявшихся писателей. Катя не удержалась и расплакалась, но соавторы стойко вынесли и это надругательство. Мишка только и думал - хорошо, что остались черновики, что всё еще можно восстановить...
"Ну, я думаю, на первый раз можно проявить снисхождение, - сказал председатель. - Об стену, согласно закону, убиваются закоренелые... графоманы, а здесь, полагаю, обойдемся..."
"Принудительной дисграфией на пять лет!" - выпалил еще один заслуженный читатель.
"Ну, что вы сразу так сурово? Молодые люди оступились впервые... Ведь впервые же? - сурово посмотрел председатель на авторов. - Ну вот. Отпустим их на испытательный срок. А если будет рецидив, тогда уж..."
Как они тогда вытерпели, смолчали, Мишка до сих пор не знал. Все это было как странный кошмар, от которого отчаянно хотелось очнуться, с колотящимся сердцем сесть на постели, всмотреться в темноту за окном и с облегчением убедиться, что это всего лишь сон... Но нет, на этот раз это не было сном, хотя сердце отчаянно билось, а перед глазами плавала мутная пелена. Теперь тянуло расплакаться не только Катю: в паспортах соавторов уродливыми кляксами расплылись значки: перечеркнутое перо в круге. "Запрет заниматься авторской деятельностью и занимать должность писателя", - вот как это называлось. "Неписучие", - шептались за спинами таких бедолаг, кто с сочувствием, а кто и с насмешкой...
"Всего два года, - убеждал тогда Мишка товарищей. - Потерпеть всего два года! Никто же не может запретить нам думать, обсуждать, нельзя только писать!"
Но всё было не то без шелеста бумажных страниц. Первой сломалась Катя: перестала приходить в гости, не хотела обсуждать возможное продолжение их истории, тосковала, а в конце концов взяла и вышла замуж за какого-то там... Они даже знать не хотели, за кого, тем более, Катя не позвала соавторов на свадьбу. Они остались вдвоем, вот только товарищ начал выпивать: говорил, это стимулирует воображение. Поначалу, возможно, и стимулировало, но потом у того не осталось никаких фантазий и желаний, кроме как найти денег на очередную бутылку. И Мишка остался один. И понял, что тоже может сорваться.
Вот тогда-то он и пошел против закона: тайком, по ночам, на старой даче он восстанавливал текст их романа. Зная, чем рискует, остановиться он всё-таки не мог...
И вслушивался в тишину за окном, в каждый момент ожидая шагов, настойчивого стука в дверь, грубого голоса: "Гражданин Иванов, откройте!" Почему-то всех "неписучих" поголовно называли Ивановыми, как будто не признавая за ними права не собственные имена. А может, незаконных авторов было слишком много, и "расстрельные" тройки не утруждали себя, запоминая имена? Кто знает! Важно, что теперь и он станет всего лишь Ивановым, одним из бесчисленного сонма Ивановых. Не автором, а "лицом, занимающимся литературной деятельностью без соответствующего разрешения"...
А потом будет холодный кузов полицейской машины, брезгливые взгляды конвоиров... отправка куда-то в такие места, где бумага есть только у начальства - для заполнения бланков, и только, где найти даже огрызок карандаша - невероятное счастье, а быть застуканным за написанием угольком своего имени на стене означает как минимум продление исправительного срока. А самое страшное - видеть, как еще недавно сияющие глаза сокамерников тускнеют и становятся обычными. Как у всех.
Мишка поежился и вспомнил соседа, угрюмого нелюдимого старика, когда-то приговоренного к трем годам строгой критики. Точнее, угрюмым стариком тот стал по возвращении из мест не столь отдаленных. Даже представить страшно: сидишь, прикованный к стулу, а тебе в лицо, пылая восторженным негодованием, высказывают самые нелестные отзывы о твоем детище. О, исполнители были изощренными: они тщательно, не по одному разу прочитывали творение осужденного, а потом раздергивали на бессмысленные фразы, упоенно выискивали ошибки, проводили строжайший анализ... Он вспомнил свой ужас, когда сосед по пьяни рассказывал обо всем этом, давясь, захлебываясь старой болью. "Нет, я не такой! Со мною все будет не так!" - твердил Мишка про себя, как заклинание.
А еще он с содроганием припоминал одну из соседских историй, о девушке из соседней камеры - та никак не желала становиться на путь исправления. (Это соседа в конце концов сломали страшными пытками: по нескольку часов подряд исправительного чтения классиков современной развлекательной литературы кого угодно отвратят от творчества!) Бедняжка мучилась, но терпела, а когда поняла, что вот-вот лишится рассудка, набросилась на конвой с яркими, образными литературными оскорблениями. Больше никто никогда ее не видел, но шепотом передавалось из уст в уста, что на стене в ее камере, за койкой, выцарапано на краске какое-то напутствие тем, кому еще только предстоит этот ужас...
И Мишку вдруг охватила такая острая, такая отчаянная зависть, что даже дыхание перехватило. Зависть к тем сытым, самодовольным писакам, которые гордо именуются "писатель, член Союза писателей" и имеют самое что ни на есть законное право творить: гореть душою и изливать это горение на страницы. Он представил себя в пиджаке, при галстуке, улыбающегося читателям на какой-нибудь встрече или конвенте... И ощутил острую боль. Нет, эта мечта давно умерла. Теперь он намного больше знал об истинном положении дел. Об исправительных лагерях для авторов, осмелившихся написать что-то такое, на что не было разрешения. Сосед рассказывал ему, что под фамилией и именем автора в документах обязательно значится и жанр, в котором оный автор может творить. И горе автору юмористической фэнтези, которого вдруг обуяло желание написать научную фантастику!
Еще рассказывали, что вместе с членским билетом, который выдают новоиспеченному писателю на руки, заполняется и прячется в специальный сейф приговор, в котором в случае чего останется только проставить галочки в нужных графах: "не соответствует жанру", "нет морали", "нет хэппи-энда", "слишком оригинальный юмор..." Граф было много, и писатели, особенно молодые, постоянно жили под страхом сотворить что-нибудь не то. Многие срывались, переставали писать, не выдавали планового объема текста и действительно расставались с членскими билетами, а то и отправлялись в лагеря. Другие приспосабливались - это из них выходили те лощеные маститые писатели. Всё-то у них в книгах было по плану, ровно... одинаково. Вот только гореть и изливаться уже было нечему: они гнали план...
Но что толку думать о несбыточном? Даже если никто не донесет и спустя положенный срок с него "снимут порочащее пятно графомании", как пафосно говорил судебный пристав, все равно больше шансов стать писателем у Мишки не будет. "Неписучий" - это приговор. Только как смириться, когда с губ, с пальцев, рвутся слова, когда сны полны приключений, загадок и чудес?..
Мишка прислушался: ночь была все так же тиха и безветренна. Тщательно спрятав компрометирующую папку, он решил тут же устроиться на ночь. Если что, здесь все обыщут и найдут массу улик: взять хоть признание в любви, нацарапанное им на заборе в возрасте лет этак тринадцати. Все бы ничего, да признание в стихах! Несостоявшийся писатель устроился поудобнее на груде одеял, укрылся потеплее и вскоре засопел, временами вздрагивая во сне и тяжело вздыхая. Так вздыхают дети, которые заснули, обессилев от слез...
"Да просыпайся ты уже! - он проснулся от хорошего пинка в бок, подскочил в ужасе. - На, держи, пошли!"
Он проморгался: перед ним стоял тот, спившийся соавтор. Только теперь он вовсе не выглядел опустившимся и постаревшим, глаза горели молодым задором, и он протягивал товарищу остро отточенный карандаш.
"Ребята, ну долго вас ждать еще?" - раздался с улицы голос Кати.
"С вами только за смертью собираться!" - поддержал старик-сосед. Этот-то откуда тут взялся?!
Он выскочил во двор и чуть не налетел на какого-то незнакомца, бодро раздающего карандаши. За покосившимся заборчиком тусовались какие-то приблатненного вида мальчишки с баллончиками: эти украшали неприступный забор соседского коттеджа замысловатым граффити. Несколько ребят помладше расписывали цветными мелками плитки дорожки.
"А я вам говорю - нас устроит только окончательная и бесповоротная победа! - жарко говорил незнакомый господин с благородной проседью, горящим взглядом и дорогим вечным пером наперевес. - Нужно уничтожить всю эту плесень, и тогда взойдут новые, сильные побеги!.."
Мишка вздрогнул. Это что... тоже авторы? Да, выходило так...
Потом было что-то сумбурное, членов Союза писателей отлавливали по их роскошным квартирам, кому-то удалось уйти за рубеж, но постепенно всё наладилось. Воцарилась истинная свобода слова. И вот теперь...
Теперь Мишка стоял перед председателем комиссии, тем самым господином с проседью и вечным пером. По обе стороны от господина сидели Катя и соавтор.
"И что же мы тут видим? - проговорил седоватый с огорчением. - Ну это же какие-то детские фантазии!"
"Мери-Сью!" - щегольнула знанием жаргона Катя.
"И абсолютно предсказуемый счастливый финал", - заключил соавтор.
"Но ведь я писал всего лишь..." - начал он, но было поздно - огромная круглая печать взлетела над розоватым бланком и опустилась с тяжелым стуком.
Мишка вздрогнул и проснулся. В дверь стучали...
Он сел на постели, спросонья ничего не понимая. Стук повторился, громкий, торопливый. Затравленно посмотрев на дверь, гражданин Иванов сжался, ожидая громоподобного: "Откройте, литсовет!" Но секунды осыпались песчинками, а страшные слова так и не прозвучали, а в дверь снова постучали, уже совсем нетерпеливо. Мишка встал подошел к двери, шаркая, как старик, отодвинул щеколду и резко распахнул хлипкую деревянную створку. И чуть не сел на пол от нахлынувшего облегчения: перед ним стоял Володька, тот самый спивающийся соавтор. Он хотел уж было захлопнуть дверь, до того неприятно видеть давнего друга в таком виде, но вдруг с удивлением осознал, что Володька, оказывается, трезв и даже выбрит!
- Что ты так долго? - спросил тот. - Я уж думал, и здесь тебя нет!
-А... ты это, проходи, - засуетился Мишка. - Я сейчас чайник поставлю...
-Давай, а то у тебя тут холод собачий, - Володька поежился. - А я тут пожрать купил. Может, печку затопим?
-Так дров нет. Обогреватель вон работает, а толку от него?
Помолчали. Володька развернул пакет с какими-то подозрительными пирожками, купленными, наверно, на станции. Мишка доставал разнокалиберные чашки и тарелки - есть хотелось ощутимо.
-А ты чего пришел-то? И, главное, почему тут меня искать стал? - спросил он, наконец.
-Ну, я подумал, если тебя дома нет, то куда тебе еще податься? Ну если только к какой-нибудь... - Володька изобразил руками некие округлости. - Решил попытаться наудачу. Вот, угадал... А чего пришел... - Он подул на чай и осторожно отхлебнул из чашки. - Знаешь, чего-то тоска заела. Ничего не хочется, пойти бы да удавиться, так и кажется, что все пальцами тыкают, что каждый прохожий знает... ну, про это. Я ж чуть до белочки не допился... А потом думаю - а Мишка-то держится. Совсем смурной стал, но терпит. Ну и... мы друзья все-таки. А друзей не того... не бросают.
-А я роман восстановил, - сказал тот, хотя не собирался. Мало ли, вдруг Володьку подослали... Нет, не может такого быть!
-Да ты что?! - приятель подскочил так, что чуть не опрокинул на себя чайник. - Слушай, ты... ну, я не знаю! А я тут вот что подумал, мы же там линию с бастардом оборвали, ну чего-то не пришилась она, а если там добавить кое-что...
Скрипнула, открываясь, дверь.
-Фу, ребята, ну и свинарник у вас! - возмущенно произнес женский голос. - Ну хоть прибрались бы!
-Катя?! - в один голос спросили они. - А ты... это...
Та молча показала руки. Кольца не было. А чернильные пятна - были.
-Не могу я без этого, - сказала она и подсела к столу. - Чернила сама делаю, я же химик по образованию. А перья - вон у бабулек гусей полно. Можно надергать. Только они щиплются больно, гуси, в смысле... С мужем вот поругалась, ушла. Поехала к Володьке - его нет, к тебе - тоже нет, думаю, вдруг ты тут? И правда...
-Ты чай-то пей, Катя, - сказал Мишка, думая, говорить про пишущую машинку или пока обождать, чтобы устроить сюрприз. - Если что - мы тут это... Отдыхаем! Чаи вот гоняем с пирогами! А, где-то варенье было...
-Ты лучше одеяло с окна с ними, - заметил Володька. - Сидим, как в бункере. Кто подойдет - и не заметим!
-И правда, - поддержала Катя, встала и сдернула одеяло с гвоздей.
В окно ударил ослепительный солнечный свет. На снегу, как иероглифы, пестрели вороньи следы. Занимался первый день новой литературной эпохи...