Аннотация: Финал "Козы Ностры 3", седьмое место по оценкам жюри, 4-5 по Васильеву.
-I-
- Это она? Та самая?
Продавец устало молчит. Словно столичный житель в ответ на восторги деревенских родственников: так надоело, что уже и не забавно.
Я бережно принимаю футляр у него из рук, откидываю крышку.
Ничего особенного. Дерево потемнело, лак местами потрескался. Не умели тогда еще лак варить. Впрочем, тут не в лаке главное, не в дереве.
- Ну что? - спрашивает продавец - так же устало, как до этого молчал. На секунду, правда, мне чудится в его голосе что-то, кроме утомленного безразличия... но лишь на секунду.
- Беру, - спохватываюсь я. Закрываю футляр, достаю из кармана деньги. Практически все, что у меня было. Неважно.
- Распишитесь, - продавец буднично кладет на потемневший деревянный прилавок ручку и покрытый аккуратной прописью лист бумаги. - Вот тут.
- Что это?
- Договор об эксплуатации. Прочтите, там не так много.
Скучные и вполне ожидаемые слова: "...начинатель игры... волки... духи ада... всюду... вечно... если прервется... зубами... не успеть... " Постойте, а это что? "...при разрыве договора путем возврата по правилам посредника..."
- Простите, а это что значит, насчет возврата?
В ответ получаю почти слово в слово строки из договора:
- Если передумаете - принимаем обратно в течении трех дней, с возвратом денег за вычетом комиссионных в пользу посредника. Десять процентов до начала использования предмета или двадцать - после.
Я мысленно продираюсь через густые заросли канцелярских слов и наконец ухватываю главное.
- Как же - после?
Он пожимает плечами, поясняет:
- На территории посредника любое влияние, вызванное использованием предмета, приостанавливается при условии, что правила эксплуатации не нарушены. Если же предмет возвращается в Хранилище согласно оговоренным условиям, все материальные последствия для данного покупателя считаются аннулироваными с сохранением памяти о происшедшем, - снова повторение какого-то документа. И где они такие слова взяли!
Впрочем, понятно. И для меня абсолютно неважно. Что тут еще? "...в случае летального исхода обеспечиваем возвращение предмета в Хранилище...наследованию не подлежит..."
Ставлю подпись под параграфом "С условиями Хранилища ознакомился и обязуюсь соблюдать..."
- Это все?
- Да, - так же флегматично отвечает продавец. - Всего хорошего.
Последние слова явно подразумевают "Иди уже отсюда!" Я не обижаюсь, что мне теперь этот продавец? Прощаюсь и выхожу на мощеную серыми булыжниками улочку.
Бывало обиднее. Например, когда в ресторане та пьяная морда деньги в лицо кинула и рявкнула - "Я тебе плачу, чтоб ты заткнулся, понял?"
Так сложилось, что с талантом у меня неувязка. Не слушаются меня руки. В сердце музыку слышу, в ушах отдается - а руки словно ни при чем. Словно ватными перчатками смычок держу. И самое обидное - понимаю, что не выходит.
Другим, непонимающим - легче. Сидят себе по ресторанам, на всех плюют, некоторые в театры пробиваются, самые нахальные и вовсе на самый верх вскарабкиваются и настоящих музыкантов оттуда столкнуть умудряются. А мне не повезло: услышал еще в ранней молодости игру одного великого - и покой потерял. Все бросил, про всех забыл... Однажды подумалось: так сыграть хоть раз - а там и умереть не жалко.
Договор с Хранилищем прост: я им - деньги, они мне - волшебный инструмент и внимательных слушателей на один единственный концерт. Начнем?
Здесь, что ли? Сейчас?
А какая разница?
Я останавливаюсь прямо посреди мощеной улицы. Прохожих немного - нет дураков шататься без особой нужды по местам, где продаются такие вещицы. Открываю футляр, бережно достаю скрипку и смычок. Ну-ка посмотрим, чего стоят хваленые древние мастера.
С трудом сдерживаюсь, чтобы не опустить смычок почти сразу, так сильно разочарование. Игра... моя обычная игра. Вроде все правильно, а Музыки не получается. Ей положено лететь, а у меня она бредет по земле. Пусть и не хромает - с техникой у меня все в порядке - но и не летит. Как всегда. Как же так, неужели обманули?
Но вот за спиной холодом повеяло. Шагаю вперед. Негромкий вой в такт музыке. Продолжаю играть, краем глаза отмечая серые тени - страшные, хвостатые, зубастые. Не было обмана. Разве мне что-то обещали, кроме слушателей? Сам себя обманул. Обидно-то как!
Каменные стены домов по обеим сторонам улицы обрываются, и я ступаю на площадь. Маленькую, хмурую, я даже просвета впереди не видел, пока не шагнул на открытое место. И пустую. Только те же булыжники мостовой и пара старых скамей ближе к середине.
Пора посмотреть слушателям в глаза. Поворачиваюсь.
Хорошо, что я ожидал чего-то подобного, а то бы смычок не удержал. Глаза - сплошная темень, приоткрытые волчьи пасти отсвечивают кроваво-красным пламенем, с белоснежных клыков капает алая слюна. Сели и не шевелятся, но это спокойствие пружин: только перестань держать - взовьются, оторвутся от земли. А ведь слушают, вон даже подвывают в такт. Вот в чем тут дело. Хочешь-не хочешь, а слушаешь. Интересно, на сколько меня хватит? И стоит ли теперь тянуть?
Что это? Почему волк направляется ко мне? Разве я в задумчивости на миг прервался? Значит - всё?
А ведь страшно стало. Думал, что готов, что терять уже нечего - а страх все равно холодными пальцами ухватил за коленки.
Волк подходит и я вижу, что его клыки с удивительной для таких острых предметов бережностью удерживают черный сверток. Зверь садится передо мной и кладет сверток на землю.
- Слушай, приятель, - слышу я, - ты не обижайся, но музыкант ты так себе. Для людей, может, и сошло бы, но мы народ избалованый; нам, сам понимаешь, лишь бы кто не играет.
Я молчу. Что тут скажешь? Волк продолжает. Речь у него совершенно человеческая, не похожа ни на лай, ни на вой:
- Мы тут подумали немного... Заклятье на скрипке крепкое, его не обойдешь. Сожрать мы тебя не можем, пока играешь. Уйти тоже не можем. Но и слушать это - он пренебрежительно кивает на мои руки, все еще передвигающие смычок, - несколько дней, пока не сломаешься, нам тоже неохота.
Придерживая сверток лапой, волк тянет за зубами за его край - и у моих ног разворачивается тонкий платок. Я вижу как всеми цветами радуги играют на черном шелке самоцветы, красновато отсвечивает золото, текут жемчужные слезы. Скрипка мешает присмотреться, но, похоже, некоторые вещички на этом платке совсем не простые. Не иначе как из того самого Хранилища.
- Может, договоримся? - спрашивает волк.
- II -
- Музыка - она как сука, - говорит волк. - И не любит, и не хочет, а все равно манит. Всех манит, да не все слышат, а из тех, кто слышит - не все отзываются. А ты вон и услышал, и отозвался, а ей оказался не нужен. А не манить она все равно не может! Скрипка тебе не поможет, парень. Ты ведь думал - вдруг заиграешь, как в сердце слышишь, верно? Я тебе секрет открою - они все так думали. Они все слышали сердцем лучше, чем руками сыграть могли. Хоть могли они, парень, так, что иному и не снилось...
Он еще говорит, но я уже не слушаю.
Неужели это правда? Неужели каждый, кто держал эту скрипку до меня, шел сюда за тем же?
Но иначе зачем? На этот вопрос я никогда не мог ответить. Зачем им было платить высокой ценой за право подержать в руках эту скрипку? Значит, волк не лжет; значит, и их терзала моя тоска. Интересно, что они сделали, получив медяк вместо золота?
А что сделаю я?
-III-
В магазинчике играть неудобно, тесно, но я опускаю смычок, лишь когда дверь закрывается полностью. Футляр пришлось двигать по мостовой ногами. Тоже не так просто. Хорошо, что недалеко его оставил и что дверь вовнутрь открывается.
- Возврат? - спокойно говорит продавец.
- Да, - отвечаю я. Продавец достает подписанную мной бумагу, переворачивает лист. Я мог бы поклясться, что раньше второй страницы не было. Но сейчас меня больше волнует другой договор, с отпечатком волчьей лапы, похрустывающий у меня в кармане при каждом движении.
Осторожно упаковываю скрипку обратно в футляр.
- Вот тут, - тонкий палец указывает на пустую линию. - Перечитайте, - мне кажется, что он делает на этом слове особый упор, но я не уверен, да и все равно мне, - и распишитесь.
Пробегаю глазами строки, очень похожие на прежние. Расписываюсь. Продавец прячет футляр под прилавок, достает деньги. Сумма стала меньше ровно на двадцать процентов. Усмехаюсь. На эту разницу человек, которым я был этим утром, мог прожить много недель. Получив по заверенному волчьей лапой договору, я смогу тратить больше за один вечер без всяких раздумий. Оказывается, одно дело, когда твою песню затыкают пригоршней монет, и совсем другое - когда несметным богатством. Даже некую насмешливую гордость испытываю - все же вызвал сильные чувства своей игрой, хоть и не те, увы, о которых мечтал. Вздыхаю с облегчением, пряча деньги.
Странно, мне казалось, что договор - именно в этом кармане.
Руки еще лихорадочно шарят по одежде, глаза обыскивают каждую пять пола, но откуда-то уже поднимается знание - не найти.
Маска "я-это-все-уже-не-раз-видел" изчезает с лица продавца.
- Ведь не зря сказал - перечитайте, - со вздохом говорит он. - Сказано же в договоре: последствия считаются аннулироваными. Не было волков - не было и договора с ними, и сокровищ никаких не будет.
- От... - запинаюсь, язык не желат шевелиться, но я одно слово все же выталкиваю, - откуда?
- Откуда знаю? Да не первый же век посредником работаю. Волки такой номер выкидывают каждый раз, когда им игра не нравится. Хотя, должен сказать, вы меня удивили. Не думал, что согласитесь. Слишком восторжены... были. Такие как вы держатся за свою... ну, скажем, страсть.
Оказывается, продавец умеет говорить обычным языком, а не только повторять казеные фразы!
Я понемногу прихожу в себя.
- Я спросил волка, - объясняю продавцу, - от кого он знает про эту лазейку в договоре. Тот нехотя, но рассказал. Я и подумал - уж если такой музыкант мог вернуть скрипку и жить дальше, то мне тем более не грех. Нет, я себя с ним не равняю. Его бы волки сколько угодно слушали...
Продавец вздыхает, затем улыбается, неожиданно добро и иронично.
- Что теперь? Два договора подписали, и ничего, кроме двух разочарований, не получили.
Пожимаю плечами.
- Некоторые потери можно считать приобретениями. Разве не так, маэстро?