'Паутина жизни не соткана человечеством. Мы - не более, чем нить в ней. То, что мы творим с паутиной, мы творим и с собой. Все связано вместе. Все переплетается.'
Вождь Сиэттл (1786(?) -1866 )
- Мам, я хочу перед сном поиграться с веревочкой! Я новую фигурку придумала...
- Нельзя, малышка. После первой весенней грозы с веревочкой играть нельзя, я ведь тебе говорила. Пауки уже проснулись, и с ними - Женщина-паук.
- Мам, я не понимаю... ведь На'ашъехи Асдзее сама научила людей Дине играм с нитью, почему же она сердится, когда мы играем?
- Милая, она вовсе не сердится, когда ты играешь, как она научила. Но ведь тебе скучно становится повторять одно и то же, и ты стараешься придумать что-нибудь новое. А На'ашъехи Асдзее ревнива, она обижается, если у кого-то получится фигурка из веревочек красивее, чем у неё самой. Спи, Салли, спи, детка. Много других игр есть, поиграешь завтра.
Бабушка тихо усмехается из угла:
- Не слушай глупых суеверий. Паучиха вовсе не ревнива. Но она любознательна, и если сделать фигурку, которой прежде не было, она может придти посмотреть. Не любому по нраву визит Паучихи!
- Мне по нраву! Мне по нраву! - смеется, подпрыгивая в постели, маленькая Салли.
- Тише! По нраву ей, - ворчит бабушка, но Салли слышит в ворчании улыбку и понимает, что бабушка не сердится. - А как придет На'ашъехи Асдзее, что ей скажешь? Или дело какое есть у тебя? А она не любит, когда её без дела зовут.
- Бабушка, - спрашивает Салли, - когда это было?
- Давно, детка.
- В каком году?
Взрослая Салли берет в руки кусочек бирюзы. Она старается покупать настоящую, натуральную, даже не стабилизированную - это не так просто сегодня, когда все кругом заменено суррогатами. Салли нанизывает бусины на сложенную вдвое нить. Её предки делали такие ожерелья из игл дикобразов, из костей поверженных врагов, из грубо обработанных камней и кусочков металла. Салли берет в руку иглу - гладкая пластмасса кремового цвета, темнеющая к острию. Дикобразов осталось совсем мало, разве можно убивать их ради ожерелий? Всё правильно. Салли берет другой кусочек пластмассы, тоже кремовый, но немного шершавый, как бы пористый. Каждый кусочек слегка отличается, не найдешь двух одинаковых. Так и должно быть: разве бывает, что одна кость точно такая же, как другая? Здесь уж и вовсе не о чем говорить - человеческие кости в ожерелье не вплетёшь. У Салли хороший поставщик, она согласна платить чуть дороже за качественные материалы. Её изделия охотно покупают туристы. Что важнее - несколько ожерелий лежат в галереях города, одно даже в музее. И это хорошо.
А то, что самые любимые ожерелья лежат дома, где их никто не может увидеть и презрительно скривиться, это не так уж важно.
Стив не устаёт повторять ей:
- Ты не можешь сидеть одной задницей на двух стульях. Либо ты хранишь наши традиции, либо ты просто одна из тысяч рукодельниц, черпающих вдохновение в культуре Первых Людей. Либо внутри, либо снаружи, одно из двух.
- Но почему? - иногда возражает Салли. - Почему я могу взять капроновую нить и пластмассовые иглы дикобразов, но не могу изменить узор, не могу добавить жемчуг или малахит?
Стив пожимает плечами.
- Можешь, Салли. Можешь. Но тогда ты уже не будешь нашей.
Их мало, хранящих традиции Дине. Дети сегодня не хотят учиться плетению. Стежок 'пейот' кажется им слишком сложным, требующим слишком много терпения. Они не играли с веревочкой, когда были детьми - откуда взяться терпению? Многие из них не знают ни родителей, ни дедов. Что говорить о рукоделье, если многие дети называют себя не 'Дине', а 'Навахо'?
Салли быстро ставит палатку, расстилает спальный мешок. Огня она не зажигает - нужно поскорее лечь спать, поскорее проснуться и идти дальше, чтобы успеть войти в каньон до того, как аризонское солнце окажется в зените. Было бы хорошо, если бы ей этой ночью приснилась бабушка. Но Салли знает, что этого не произойдет - бабушка сейчас слишком далеко, у бабушки много важных дел, к любимой внучке она приходит лишь изредка. Поэтому Салли просто лежит, глядя в темноту палатки, и старается думать о важном.
Бабушка говорит:
- Наши люди кочевали по прерии, они знали, что в году четыре сезона, они знали, что луна обновляется каждые двадцать восемь дней. Зачем им было знать больше? Знавшие слишком много, построившие далеко на юге большие города, считавшие дни и звезды - где они теперь?
- А где теперь мы, бабушка? - говорит Салли.
Салли четырнадцать лет. Недавно Дэн из десятого класса пригласил её на свидание. Он красивый парень, всем нравится. Вечером, провожая Салли домой, он поцеловал её - в уголок губ, стесняясь, но Салли была на седьмом небе. Так он провожал её целую неделю, а потом вдруг перестал, не сказав ни слова, и стал встречаться с Шэрон Морски. Салли подошла к Дэну, чтобы спросить, в чем дело, а Шэрон при всех вдруг дала ей пощечину и крикнула: 'Твое время прошло. Не подходи к моему бойфренду, ты, скво!' И все смеялись. И Дэн смеялся.
И вот Салли приходит домой в слезах и вынимает из кроссовок шнурки. Она связывает их в кольцо и начинает крутить между пальцами. Одна петля, вторая, потянуть - койот. Еще петля, еще потянуть - две звезды. Костер. Ветер. Нож.
Наконец, слезы перестают течь. Салли уходит в кухню, чтобы сделать бутерброд. А когда возвращается, то шнурков нет там, где она их оставила. Они висят на спинке стула... Нет, не висят, они обмотаны вокруг, сверху два полукруга, а снизу - путаница, беспорядок. Точно как паутина у паука.
На следующий день Салли подходит к Шэрон и дает ей ответную пощечину. При всех, при Дэне. И говорит: 'Оставь его себе, шлюха. Он тебя стоит.'
Бабушка говорит:
- Наши люди не думали о времени так, как белые. Для белых время - прямая линия. Для нас - круг, не имеющий начала и конца.
Салли молчит, не в силах выразить то, что чувствует.
Салли входит в каньон, когда солнце уже поднялось над горизонтом. Говорят, именно по этому каньону бежал когда-то юноша-Дине, спасаясь от врага. А когда он достиг Паучьей Скалы, сверху упал шелковистый канат...
Салли не так везет. Ей приходится достать из рюкзака веревки, колышки и молоток - не зря она несколько лет занималась альпинизмом. Говорят, плоская вершина скалы вся бела от костей тех, кто не поладил с Женщиной-Пауком. Салли собирается это выяснить.
Салли шестнадцать лет. Летом они с мамой, впервые на памяти девочки, едут в резервацию. Умер мамин дедушка. В школе Салли не хотят отпускать, потому что письмо еще не пришло. Мама знает, потому что дедушка зашел к ней по дороге, чтобы попрощаться. Мама всегда была его любимицей.
Все же в школе уступают, и вот она трясется рядом с мамой в старом, видавшем виде внедорожнике, дороги тут отвратительные, какие дороги, что ты, девочка, это просто сухая земля под колесами. Их встречают, все смотрят на маму, на Салли, никто ничего не говорит, что тут скажешь? Салли предлагают поесть, она отказывается, и никто её не уговаривает, никто не причитает: 'Какая ты худая, детка, тебе надо есть побольше!' Мама говорила - это не принято, ты ведь лучше знаешь, чего ты хочешь. Это разумно, жаль, не всем приходит в голову.
К Салли подходит мужчина, очень старый, очень полный, пахнущий табаком. Он смотрит на неё, качает головой и что-то говорит. Салли не понимает - мама не учила её языку Дине, они с папой всегда говорили по-английски. Салли качает головой, разводит руками. Мужчина поворачивается к маме, что-то резко говорит, и мама не спорит, мама опускает глаза, ей стыдно. Мужчина снова что-то говорит, проводит рукой по щеке Салли. Мама послушно переводит: 'Когда придет время, девочка, слушай голос Паучихи'. Мужчина уходит. К Салли подходит мальчишка, не старше её самой, заговаривает с ней по-английски:
- Привет! Меня зовут Стив.
Тут совсем мало детей. Стив говорит - это потому, что многих женщин стерилизовали когда-то. Салли учила это в школе, но она думала, это было очень, очень давно. Стив показывает ей женщину - не старше сорока лет - которой перевязали трубы без её ведома.
- Её схватили на улице? - не понимает Салли.
- Подобрали, - неохотно отвечает Стив, - она лежала пьяная посреди дороги, её едва не переехала машина.
Мы сами себя губим, думает Салли, не меньше, чем белые люди, их алкоголь или их законы. Что происходит с нами? Почему другие народы могут изменяться, расти, при этом не разрушаясь? Почему они могут брать из других культур, не теряя себя? Почему мы не можем?
Старик пришел к Салли во сне. Во сне Салли говорила на языке Дине, или же это старик говорил по-английски.
- Я ухожу, - сказал старик. - Хорошо, что ты меня видишь. Значит, ты не все потеряла. Запомни, девочка, - он не хочет называть её 'Салли', понимает она, - никогда не бойся нового. Я раньше думал, что твоя мать сделала глупость, увезя тебя. Но время идет, а мы продолжаем раз за разом проживать один и тот же день. А ты - ты другая. Хорошо, что ты встретила Стива, он вернул тебя людям Дине. Но не позволяй ему усыпить в тебе голос сердца. Верь своему сердцу, девочка, и слушай Паучиху.
Здесь невыносимо жарко. Салли разводит костер на плоской вершине скалы и садится лицом к огню. На камне рядом с ней выбит знак.
Круг.
Если ты вернулся на то же место - посмотри на него с другой стороны. Возможно, что-то все же изменилось. Возможно, это был виток спирали. Возможно, на клубок ниток намотали новый виток.
Меня зовут Салли. Не Утренняя Заря, не Умелые Пальцы, а Салли - имя, данное мне протестантским священником. Моего мужчину зовут Стив, а не Быстрый Олень или Меткий Стрелок. Я плету узоры, повторяя сделанное мастерицами Дине, но не знаю языка своих предков.
Салли достает веревочку. Койот. Две звезды. Костер. Нож. Дорога. Мужчина и женщина. Ребенок. Часы. Услышь меня, Паучиха.
Ты научила нас плести корзины, Паучиха. Ткать, шить, вышивать, оплетать рукоятки тыкв. Играть с веревочкой. Мы не умели этого, а ты пришла - и научила.
И тоже, должно быть, ворчали старухи, что дети позабыли традиции.
Начинается новый виток.
Научи нас снова, Паучиха.
Сплети нам время, Паучиха. Сплети нам календарь. Пусть будет не один день много раз подряд, а много дней, разных, неповторимых, как те ожерелья, которые я храню дома. Пусть ворчат старухи, что раньше все было не так, лучше.
Пусть сегодня будет первый день первого года летоисчисления Дине.
Салли открывает глаза. Костер почти потух, только угольки тлеют в темноте. Её веревочка лежит рядом, как и лежала. Паучиха не пришла?
Салли вздыхает, поднимается - и к её ногам падает длинная шелковистая нить.
Петля, еще петля, двойная петля, потянуть, отпустить. Пальцы Салли мелькают в серебристых завитках.