Аннотация: Финал "Козы Ностры 3", двенадцатое место по оценкам жюри, 4-5 по Васильеву.
Уснул. Наконец-то. Я бережно кладу теплый сопящий сверток в кроватку и несколько минут стою рядом, наблюдая, как он устраивается поудобнее. Попа кверху, коленки поджаты к самой груди, ладошки под головой. И как он может так спать? Ловлю себя на том, что стою и улыбаюсь, как полный идиот, один в пустой комнате. Но почему-то не стыдно.
Выхожу на цыпочках, прикрываю дверь, вздыхаю облегченно. Теперь можно и телевизор посмотреть, раз жена застряла на работе.
Вошедшая час спустя Лялька морщит нос. Я смотрю очередное детективное шоу.
- Убери это с глаз моих! - звучит обычное требование.
- Ну что ты, - пытаюсь поканючить я, - тут такое закрутили, прям граф Монте-Кристо Техасского разлива.
- Сидел невинно четырнадцать лет? - интересуется Лялька.
- Нет, он...
- Жаль, - говорит моя жена, неумолимо выключая телевизор. - В это я как раз поверила бы.
В чем-то я её понимаю. Учителя плюются, если заведешь речь о школьных сериалах, программисты потешаются над бесконечными фильмами про хакеров. А Лялька - адвокат, хоть и с небольшим пока стажем.
Но тема сегодня действительно попалась занятная.
- Ты послушай, - говорю я, - между прочим, я с этим парнем абсолютно солидарен.
- С Монте-Кристо? - голос Ляльки из спальни звучит глуховато, наверное как раз свитер через голову стягивает. Иду к ней, продолжая говорить:
- И с ним тоже. В том, что убить врага - месть нестоящая. Еще если в ад верить - то куда ни шло, но такому дремучему материалисту, как я...
Лялька взвизгивает. Она отвлеклась на мои слова и не заметила пальцев, коварно подобравшихся к застежке бюстгальтера.
Разговор продолжаем немного позже.
- Понимаешь, - говорит Лялька, - причинить подонку побольше страданий хочется, а как же. Но тут есть серьезный аргумент против...
- Сейчас ты скажешь, что мы не должны ему уподобляться, или что месть - не есть здорово для мстителя, может и крыша совсем поехать?
- Нет, не скажу, - игнорирует мою иронию жена. - Хотя и это правда. А еще...
Неторопливые философские разговоры после секса мне не удаются. Окончание её аргументов слушаю уже сквозь сон.
Хорошо в отпуске, даже с тремя спиногрызами хорошо. Впрочем, наличие няни значительно облегчает заботы. Пока мы с Лялькой с переменным успехом развлекаем непосед Марка и Альку, Анжела гукает с сидящей в коляске Машенькой. Потом меняемся, Анжела садится вместе с мальчишками в экскурсионный автобус, а мы остаемся купать и кормить дочку. Когда малая наконец засыпает, в нашем с Лялькой распоряжении остается целый час. Ключ к счастливому браку - достаточное количество времени, проведенного наедине и желательно без избытка одежды. Анжеле мы кажемся персонажами одного из её любимых женских романов лет через десять после окончания книги. "Неужели вы никогда не ссоритесь?" - выспрашивает она Ляльку. Та смеется. Мы просто не делаем этого на людях.
Если серьезно, то настоящая, крупная ссора у нас была одна. Еще до свадьбы. И ведь из-за ерунды какой-то, сейчас вспомнить смешно! Наш приятель, модный психолог Грег (а тогда - влюбленный в свой мотоцикл слегка припанкованый Гришка) выдал нам как-то целую теорию о "подлинных причинах" нашей тогдашней ссоры. Все, что я помню - Лялька взорвалась вдруг на пустом месте, а я - тоже не поймешь с чего - завелся с полоборота, как тот самый мотоцикл. И разбежались. Неделю спустя она уже вовсю крутила с каким-то хмырем. Как я с ума не сошел, когда их вместе увидел? Наверное, все же сошел, поскольку всерьез начал задумываться о мести. До сих пор помню, как лежал ночами, строя безумные планы. Конечно, привести хоть один в исполнение я не решился бы ни за что, не поднялась бы рука на Ляльку. В итоге сжал зубы да и пошел мириться. Именно мириться, а не просить униженно прощения. И все у нас сложилось.
Мы лежим на смятых гостиничных простынях в блаженной расслаблености. Надо бы встать, скоро Анжела должна привести мальчишек. Лень. Тянусь к пульту, включаю телевизор.
Лялька садится на кровати, белея лицом.
"Столкновение... перевернулся... разной степени тяжести... смертельный случай... отстегнулся и находился в проходе автобуса... ведется расследование... предположительно в нетрезвом состоянии..."
Младший, Алька, любил бегать в проходе движущегося автобуса. Всегда. В тот день Марк поймал его и уже усадил и пристегнул, когда в автобус врезался пьяный водитель.
Анжелу мы видеть после этого не могли. Она не была виновата ни по каким законам, ни людским, ни божеским. Марк сам вызвался поймать братика. Но смотреть на женщину и думать, что это она должна была умереть вместо твоего ребенка... Она все поняла.
Никогда не верил ни в какую чертовщину. Но когда твоя счастливая до безумия, до зубовного скрежета завистников жизнь вдруг летит в тартарары, а потом еще глубже - и не в то поверишь. Не Анжела ли сглазила нас из зависти? А может, тот самый хмырь из далекой молодости, брошеный Лялькой ради меня?
Три года после смерти Марка, когда мы уже научились улыбаться без накатывающего чувства вины, у Маши нашли лейкемию. Я винил себя в том, что за своим горем не был достаточно внимателен, не заметил вовремя болезнь. Единственную надежду дало то, что Алька оказался подходящим донором. Ни у кого из нас даже и тени сомнений не возникло, Алька и сам слушать не стал бы никаких возражений. Машенька вскоре пошла на поправку, хотя, как выяснилось, и не надолго. Алька же... Алька не проснулся после наркоза. И ни один врач не смог нам объяснить, почему у совершенно здорового ребенка вдруг отказало сердце.
Лялька не выдержала первой. Банальная передозировка снотворного.
Маша пережила ее всего на год. Она очень старалась задержаться подольше, милая моя девочка, понимала, что одна держит меня на этом свете.
Вчера похоронил и её.
Снотворное мне врач давно боится выписывать. Но отобрать все ножи и подтяжки и запереть в комнате с мягкими стенами пока не решился. Не буду ждать, пока решится. Если бы я верил во что-то, сказал бы - скоро увидимся, милая. Говорят, больно только когда перерезаешь вены, а потом жизнь просто оставляет тело, уходя вместе с кровью в горячую воду. Говорят, это даже приятно.
Руки и ноги бешено задергались в ремнях, пристегивающих пациента к кровати. Пожилой врач молча наблюдал, как к совсем молодому, но почти полностью седому пареньку приходит осознание реальности. Наконец тот успокоился и замер.
- Еще двух таких месяцев я не выдержу, док, - произнес он.
- Ни одного смертельного случая на моей практике не было, - ответ врача не содержал ни сочувствия, ни злорадства, ничего, кроме бесстрастной констатации.
- Знаю, слышал. А после окончания курса - сорок два процента самоубийств.
- Совершенно верно, - так же бесстрастно подтвердил врач. Он работал в тюремной больнице уже не первый десяток лет и не имел привычки ввязываться в полемику с преступниками.
Медбрат, однако, такой выдержкой не обладал.
- Больше, чем заслужил, не получишь, - мрачно заявил он.
- А ты, небось, все лично отмерил?
- Не я, но отмерили тебе что положено. Сам согласился, никто тебя не неволил подписывать.
Парень на кровати зашелся истерическим смехом.
- Договор, как же! Три месяца гипнотерапии вместо двадцати лет в тюряге! Еще бы не подписать!
- А ты думал, что у прокурора приступ гуманизма случился?
- Сказали - опыты, революционная технология! Мне только никто не сказал, что эти двадцать лет через день отматывать придется!
- Физиологически вы останетесь в том же возрасте, уверяю вас, - реплика врача, такая же флегматичная, как и прежние, показалась пациенту утонченной издевкой. Он метнул злобный взгляд в сторону своих мучителей и замолчал.
Гришка не хотел давать мотоцикл, как чувствовал. Но он настоял. Въехал прямо на веранду ресторанчика, где улыбающаяся Лялька сидела со своим новым хмырем, и вытащил пистолет, старательно переделанный в автоматический из полуавтомата. Люди с криком шарахнулись в стороны, подхватывая детей. Лялька же замерла на месте с застывшим как маска лицом. В глазах её было бесконечное удивление, и кажется жалость, и это завело его еще больше. Он не хотел никого убивать кроме тех двоих, ему просто нужна была публика. Кто ж думал, что этот чертов автомат зацепит столько народу?
Отделять реальность от гипносна становится все труднее. В каждом сне он взрослеет и стареет, а потом вновь просыпается восемнадцатилетним. Сколько ему теперь лет? Сны разнятся, но всегда приводят к просчитанному психологами омуту отчаяния, и каждый раз он сдается, бросается в этот омут, чтобы утонуть в нем с головой. И просыпается в этой комнате, перед висящим на стене огромным зеркалом. С другой стороны стены - он это знает - зеркало превращается в окно, и через стекло к нему просачивается мрачное удовлетворение людей, чьих близких настигли его пули. Людей, попросивших прокурора заменить ему наказание на договор.
И почти в каждом сне есть этот разговор с Лялькой...
- Сейчас ты скажешь, что мы не должны ему уподобляться, или что месть - не есть здорово для мстителя, может и крыша совсем поехать?
- Нет, не скажу. Хотя и это правда. А еще дело в том, что при такой мести неминуемо пострадают невинные. У Монте-Кристо помнишь сколько народу прикончили по ходу дела? Если кто-то убил твою жену - не убивать же теперь его жену, она-то чем виновата? И он, может, её и не любит совсем. И получается, что наказание никогда не равно преступлению. Вот если бы была возможность заставить твоего обидчика перенести в точности то, что ты перенес, и при этом тебя бы не мучила совесть и не надо было самому становиться подонком, тогда была бы возможна действительно равноценная месть!