Яблоков Александр Александрович : другие произведения.

Горный стрелок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.82*7  Ваша оценка:

А. ЯБЛОКОВ

Г О Р Н Ы Й С Т Р Е Л О К

роман

С О Д Е Р Ж А Н И Е

  
  
  
   Пролог
   Часть первая
   Глава первая. Гордыня
   Глава вторая. Мечте навстречу
   Глава третья. Головокружение
   Глава четвертая. Тревога
  
   Часть вторая
   Глава первая. В чем твое призвание?
   Глава вторая. Сто первый километр
  
  
   Часть третья
   Глава первая. Этого не может быть!
   Глава вторая. Его сиятельство
   Глава третья. Почему мы здесь?
   Глава четвертая. Враги-друзья
   Глава пятая. Антимир
   Глава шестая. Чья вина?
   Глава седьмая. Финал
  
  
   Часть четвертая
   Глава первая. Московский сибиряк
   Глава вторая. Восточный поход
  
   Часть пятая
   Глава первая. "Эдельвейс"
   Глава вторая. Звездный час
   Глава третья. Перелом
  
   Часть шестая
   Глава первая. Рядовой пехоты
   Глава вторая. Сапун-гора
   Глава третья. Гвардии майор
   Глава четвертая. Штурм
  
   Часть седьмая
   Глава первая. Победа
   Глава вторая. Разойдись!
   Глава третья. Дорога домой.
  
   Часть восьмая
   Глава первая. Одиночество
   Глава вторая. Разбитые надежды
   Глава третья. Каспийский бриз
  
   Часть девятая
   Глава первая. Победители
   Глава вторая. Феникс
  
   Часть десятая
   Глава первая. Возвращение в мир
   Глава вторая. Полуправда
   Глава третья. Чужие мысли и свои чувства
  
   Часть одиннадцатая
   Глава первая. Вторая молодость
   Глава вторая. Полет Мугина
   Глава третья. Неожиданное любит повторяться
  
   Часть двенадцатая
   Глава первая. Усмешка пахана
   Глава вторая. Ледяное дыхание октября
   Глава третья. Искупление
   Глава четвертая. Немезида
  
   Часть тринадцатая
   Глава первая. Джон и Иоганн
   Глава вторая. Второй фронт
   Глава третья. Мертвый сильнее живых
  
   Часть четырнадцатая
   Глава первая. Двойное бытие
   Глава вторая. Нет покоя в мире
   Глава третья. Встречные зори
   Глава четвертая. Гроссфатер
  
   Часть пятнадцатая
   Глава первая. Последняя война большевиков?
   Глава вторая. Рыцарь и палач
   Глава третья. Верующие и неверующие
  
   Часть шестнадцатая
   Глава первая. Сова Минервы
   Глава вторая. Во имя чего?
   Глава третья. Сердце солдата
   Глава четвертая. Хугин в вечернем небе
   Глава пятая. Вопрос без ответа
  
   Эпилог

Прекрасная вещь - любовь к отечеству,

но есть нечто более прекрасное - любовь к истине.

А.Ф.Чаадаев

Память, как ты ни горька,

Будь зарубкой на века...

А.Твардовский

ПРОЛОГ

  
  

1

   Жарким летним днем тысяча девятьсот тридцать седьмого года у одной из платформ Ярославского вокзала столицы шла посадка на поезд самого дальнего следования "Москва - Владивосток". До отхода оставалось еще несколько минут и пассажиры, оставив в вагонах вещи, вышли к провожающим: путь впереди далекий, расстояния большие, разлука долгая.
   У одного из вагонов стояли трое. Крепкий среднего роста юноша в синей рубашке и серых брюках. Рядом нервно перебирала в руках платочек женщина неопределенного возраста; скромное выцветшее платье и начавшие седеть, кое-как собранные в прическу волосы свидетельствовали, что собственная внешность ее давно уже не интересует. Третьим был мужчина в полувоенной, распространенной среди партийных работников форме: гимнастерка, галифе, сапоги.
   - Как приедешь, сразу телеграмму, потом подробное письмо...
   - Обязательно, тетя! Да не волнуйтесь за меня! - юноша повернулся к мужчине. - Дядя Андрей! Вы меня воспитали, и мне хочется стать таким же настоящим большевиком...
   - Да ты такой, Витя, уже и есть, поэтому тебе оказано советской властью высокое доверие: учиться на командира Рабоче-Крестьянской Красной Армии, защитницы Страны Советов.
   - Эх, родители не дожили, ни братик, ни женушка его, взглянули бы сейчас на своего сынка, - женщина поднесла к глазам платок.
   - Не надо плакать, тетя! - голос Виктора дрогнул. - Вы стали мне мамой, а Андрей Петрович, дядя Андрей... Ой, пора в вагон!
   Женщина, бросив ревнивый взгляд на Андрея Петровича, со слезами на глазах обняла племянника, трижды поцеловала:
   - Витечка! Папу с мамой в сердце храни! Меня не забывай, пиши!..
   Мужчины обнялись без поцелуев, и Виктор шагнул в вагон. Раздался длинный гудок паровоза, поезд мягко тронулся, набирая скорость. Провожающие шли рядом с вагонами, ускоряя шаг.
   Внезапно все вокруг потемнело, тени исчезли, дневной свет померк. Пахнуло сыростью, резкий порыв холодного ветра погнал по асфальту бумажный мусор. Андрей Петрович поднял голову - над Москвой нависла огромная иссиня-черная туча.
   В вагонном окне на мгновенье показался Виктор. Он что-то прокричал, но его слов никто не расслышал: небо над вокзалом разорвала яркая молния и почти сразу же ударил гром.
   Последний вагон скрылся за поворотом. Оставшиеся на перроне спешили укрыться от начавшегося холодного ливня...
  
  

2

   В это же самое время в Баварских Альпах по узкой тропе торопливо шагали двое молодых людей, часто посматривая на небо, где пышные кучевые облака уже слились в одно темное грозовое облако, в котором тонули вершины и гребни гор.
   - Забежим к леснику, Карл, переждем непогоду?
   - Да ты что, Ганс? Чтобы немец бегал от дождя? Да пусть само небо треснет над моей головой!..
   И в этот момент действительно налетел вихрь и разразилась гроза: молнии полыхали тусклыми вспышками в лиловой глубине облаков, жгучими жалами вонзались в скалы, раскаты грома почти не затихали, ливень пригибал травы альпийских лугов, гудел в кронах деревьев. Запахло влажной землей, мокрой листвой, озоном.
   Шорты и рубашки липли к телу, - парни промокли до нитки, - но их радовали и разгул стихии, и собственная молодость, сила и смелость.
   - Неплохая погода, Ганс? Теперь я понимаю, почему фюрера так часто изображают на фоне грозовых туч. Он сам точно гроза, смывшая с Германии позор Версаля! Нашу страну и нас ждет великое будущее! Мы вернем все, что было у нас отнято, и немцы вновь гордо поднимут голову. Хватит с нас унижений!
   - Ты уже об этом не раз говорил, Карл...
   - Да, и повторю еще: после гимназии иду в военное училище, стану офицером. Разве есть на свете звание выше, профессия отважнее и благороднее?! Офицер первым поднимается в атаку навстречу пулям, показывая своим солдатам пример отваги, презрения к смерти и верности присяге... Так меня учил отец, а он, ты сам знаешь, бывший фронтовик, командир батальона, участник самых знаменитых сражений, настоящий немец, волю которого не сломить никакими поражениями... Офицер - это честь, долг, любовь к отчизне, готовность отдать жизнь за Германию, это доблесть и мужество! И я, вот увидишь, буду таким же!
   Точно подтверждая эту клятву, над самыми головами друзей сверкнула ослепительная молния, и над горами покатился гром, замирая в ущельях...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГОРДЫНЯ

1

   Андрей Петрович вошел в свою небольшую комнату, не раздеваясь, лег на узкую железную кровать, положил руки под голову, задумался. За окном шумел ливень.
   Вот и расстался он со своим воспитанником. Своя семья не сложилась, видимо, надо создавать новую: без Виктора будет очень тоскливо. Когда тот приходил к Андрею Петровичу, комната освещалась его улыбкой, его молодостью... Да, без семьи дом не дом. Где-то сейчас его жена и сын? Семь лет не виделись. И чья в этом вина: его, жены, или время было такое? Сыну в этом году должно исполниться двенадцать лет. В семнадцатом ему было столько же...
  
   Их семья жила неподалеку от Брестского вокзала. Андрей гордился своим отцом, одним из лучших машинистов дороги, награжденным именными часами Павел Буре. Зарабатывал машинист больше, чем любой рабочий. На деньги отца был куплен дом, жила семья. К сожалению дома отец бывал нечасто, зато каждое его возвращение было праздником для близких.
   Отец не пил, не курил, не сквернословил и, как уверяла мать, в жизни ни на кого не поднял руку. А если бы поднял?.. Руки у отца были длинные, тяжелые, сильные, точно шатуны у паровоза, и в то же время они могли быть мягкими, ласковыми, когда он гладил перед сном засыпающего Андрюшку.
   Мать, на которой держался дом, считала, что ей выпало большое счастье быть замужем за таким человеком. Она часто ходила в церковь, держала пост, в доме было много икон. И отец бывал с ней в храме, но сам ни о боге, ни о святых говорить не любил, будучи по характеру немногословным. Свою веру мать сумела передать только дочери, сын оказался равнодушным к религии и едва не был исключен из школы за неуспеваемость по Закону Божьему.
   Единственным человеком в семье, которого боялся Андрюшка, была его сестра Марфа, высокая, сильная, насмешливая, уверенная в себе. Их разделяли пять лет, а в детстве это немало.
  
  

2

   Февральскую революцию в семье Петровых встретили недоверчиво и настороженно. Один Андрюшка целые дни пропадал на улице. Он мало чего понимал в происходившем, но ему нравилась сама необычная обстановка тех дней: тревожные выстрелы вдали, гром оркестров, возбужденные лица; в тесноте толпы он чувствовал себя слитым с общей массой, равным любому взрослому, там он мог вместе со всеми орать во все горло "Ура!" или "Долой!", что поднимало его в собственных глазах. С каждой неделей его все больше тянул к себе шелест знамен, яркие транспаранты, вооруженные люди, спешащие куда-то на грузовиках.
   Правда, после свержения царя и прихода к власти Временного правительства война продолжалась, цены росли, а отец еще реже бывал дома - водил на фронт эшелоны. В мае он получил к зарплате военную надбавку, которую почему - то называли "плехановской", однако цены росли быстрее.
   Марфа поступила работать на оборонный завод. Приходила домой очень усталая, о том, что делала, не рассказывала. Ее зарплата помогала семье, однако мать до слез жалела дочку за то, что ей приходится заниматься тяжелым, неженским трудом. К тому же Марфа нередко возвращалась поздним вечером, а в честь революции Временное правительство выпустило из тюрем всех грабителей, убийц, насильников, воров, призвав их к "защите Родины и отечества". Только из московской губернской тюрьмы вышли на свободу восемьсот преступников, еще четыреста - из пересылочной. Но мать говорила, что для таких свобода - возможность снова убивать и разбойничать.
   Потом заговорили о каких-то большевиках, их главном вожде Ленине, немецком шпионе, приехавшем из Германии. Андрюшка специально пошел на митинг, где выступали большевики, и то, что там услышал, ему понравилось. Правда, отец заставил его вернуться в школу, откуда Андрюшку снова хотели исключить - за низкую успеваемость и постоянные прогулы. Ну какая может быть учеба во время революции?!.. А тут и лето подошло, каникулы.
   События рушились обвалом: Первый Всероссийский съезд Советов, расстрел демонстрации в Петрограде, неудачи на фронте, мятеж генерала Корнилова... А в конце октября в Петрограде произошел переворот, впоследствии названный Великой Октябрьской социалистической революцией. Еще одна! Большевики в союзе с эсерами взяли власть в свои руки. Вслед за столицей поднялась и Москва. Появился Военно-Революционный комитет Московских советов рабочих и солдатских депутатов. В первую очередь он объявил, что за торговлю водкой, погромы, стрельбу из домов и "черносотенную агитацию" будут расстреливать на месте. Командующему Московским военным округом полковнику Рябцеву комитет приказал передать власть рядовому Муралову. Получив отказ, восставшие ударили по Кремлю из шестидюймовых орудий. Такие пушки Андрей видел у Крымского моста, у Швивой горки, у Большого театра. Говорили, что целая батарея стоит на Воробьевых горах, откуда вся Москва как на ладони, что большевикам не хватает орудийных наводчиков, что им помогает какой-то профессор - астроном, а также пленные немцы, австрийцы, венгры.
   Ну и здорово же били пушки! Аж в ушах звенело! Над Кремлем взлетали столбы дыма, а один из снарядов угодил даже в циферблат курантов Спасской башни.
   К большевикам явилась поповская делегация с просьбой не разрушать древнюю русскую святыню Кремль. Ну что попы понимают в революции?! Зато землю - крестьянам, фабрики - рабочим, мир - всем народам, а Россия станет первой в мире социалистической страной!
   И дома этого почему-то не понимали. Однажды вечером, засыпая, Андрюшка услышал негромкий разговор: "... тех, кто Кремль оборонял, говорят, всех побили и постреляли, - сказала Марфа. "Это пленных-то? - спросила мать. - Упокой, господи, их души! Что-то теперь будет?" - вздохнула она в темноте. Андрюшка лишь усмехнулся: так с врагами революции и надо поступать.
   Десятого ноября в Москве хоронили погибших за народное дело. В самом центре города, на Красной площади у кремлевской стены в огромную братскую могилу опустили сразу двести сорок гробов. Склонялись красные и черные, анархистские, знамена, торжественно и скорбно звучала песня "Вы жертвою пали в борьбе роковой". Ораторы говорили такие речи, что замирало сердце, хотелось и также драться за свободу, и также погибнуть.
   Публика побогаче с недоумением и страхом смотрела на эти полу - похороны полу - праздник.
   Дома мать усердно молилась у киота: "Пресвятая Богородица! - обращалась она к самой любимой иконе. - Заступница наша и покровительница! Спаси и помилуй Россию, усмири буйство и лютость в людях!"
   Всероссийский церковный собор потребовал убрать могилы с Красной площади, перезахоронить погибших на обычных кладбищах, мол, кощунство, права не имеете... Ну уж нет, теперь народ на все имеет право!
   На память о тех днях остался у Андрюшки сорванный с афишной тумбы "Манифест Военно-Революционного комитета Московских советов рабочих и солдатских депутатов ко всем гражданам Москвы.
  
   " Товарищи и граждане!
   После пятидневного кровавого боя враги народа, поднявшие вооруженную руку против революции, разбиты наголову. Они сдались и обезоружены. Ценою крови мужественных борцов - солдат и рабочих - достигнута победа, в Москве отныне утверждается народная власть - власть Советов Рабочих и Солдатских депутатов... Это власть самого народа... Это власть мира и свободы... И всякий, кто поднимет против нее вооруженную руку, будет сметен революционным народом... Повсюду нарастает революция пролетариата. И Русскому рабочему классу выпала великая честь первому низвергнуть господство буржуазии. Впервые в человеческой истории трудящиеся классы взяли власть в свои руки, своею кровью завоевали свободу. Эту свободу они не выпустят из своих рук. Вооруженный народ стоит на страже революции.
   Слава павшим в великой борьбе.
   Да будет дело их - делом живущих."
  
   Андрюшка много раз читал Манифест, проникаясь все большей верой в революцию и большевиков. Жаль, что он еще молод, но ведь Мировая революция только начинается... Вон на Тверской висит огромный плакат "Железной рукой загоним человечество к счастью!" Только так! А то еще сколько несогласных, непонимающих, сомневающихся. Правда, как он будет "загонять к счастью" свою семью, Андрюшка еще не решил.
   Однако светлые времена почему-то не торопились наступать. С фронта приходили самые противоречивые сведения, м когда демобилизуют отца, было неизвестно. Все труднее становилось с продовольствием, одеждой, обувью, дровами. Марфа все чаще приходила домой поздно: на заводе шли митинги, выступали представители новой власти. Не пойдешь - могут понять так, что ты не принимаешь эту власть. А она оказалась строгой: появилось новое грозное слово - Чека, чекисты, "карающий меч революции", как называли их в большевистских газетах, гроза любой "контры". Андрюшка с восхищением и завистью смотрел на них, молчаливых, неулыбчивых, в кожаных куртках с револьверами на боку.
   Андрей побывал в Кремле, посмотрел на следы пуль и снарядов на стенах соборов и бывших царских дворцов. Здорово досталось буржуям!
   Перенос календаря на тринадцать дней вперед вызвал у матери шок. "Господи! Пресвятая Богородица! - вопрошала она иконы. - Да как же теперь христианские праздники отмечать, по-старому или по-новому?" Зато отмена ряда букв старого алфавита и твердого знака в конце некоторых слов понравилась Андрею: меньше учить. Впрочем, в школе и так почти ничего не спрашивали, был слух, что скоро всех старых учителей разгонят, а на их место придут другие, пролетарские, знающие, чему и как учить. Но и о такой учебе не хотелось думать: немцы на фронте перешли в наступление, старая армия разбежалась, шло срочное формирование новой, Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Андрей хотел записаться добровольцем - не приняли, слишком молод. А как же Гаврош, барабанщики Парижской Коммуны? Где справедливость?!
   Потом среди мальчишек пошли разговоры о том, что готовится организация какого-то молодежного союза, что сын Каменева уже создал "Партию молодых коммунистов". Может быть, примут, оружие дадут, на фронт отправят? Андрюшке казалось, что красноармеец на плакате "Ты записался добровольцем ?" обращается именно к нему. Он даже выучил наизусть Торжественное обещание, которое вскоре снова начали называть присягой "Я, Сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии"... Какие слова!..
   Узнав, что Андрюшка окончательно бросил школу, отец с упреком сказал:
   - А я так хотел, сынок, чтобы ты получил хорошее образование! Конечно, время сейчас такое... Новую жизнь хочешь строить? Так ведь для этого знания нужны, и немалые.
   - Я на фронт хочу революцию защищать!
   - Учиться тебе обязательно надо, сынок, расти, силы и ума набираться. А война - самое страшное дело...
   - Даже за Мировую революцию?
   Отец внимательно посмотрел на Андрея, точно открывая в нем что-то отнюдь его не радующее:
   - Андрей, сынок, запомни: только в газетах, журналах да на плакатах война красивая, героическая, а на самом деле это смерть, это увечье, это горе... Какие хорошие были времена, когда я водил пассажирские поезда, а не воинские эшелоны! Подавал к перрону с точностью до минуты!..
   А Андрею так хотелось одеть военную форму, получить винтовку или саблю и отправиться под звуки "Интернационала" бить врагов революции. А их оказалось немало. В Москве полыхнул мятеж левых эсеров, снова гром орудий и треск винтовочных и пулеметных выстрелов покатились по улицам и площадям столицы. Потом восстание в Ярославле против советской власти, убийство Урицкого в Петрограде и, наконец, Каплан посмела поднять руку на самого Ленина, тяжело ранив вождя мирового пролетариата. И тогда прозвучало беспощадное слово "Красный террор". За одного подло убитого вождя или чекиста казнить только его убийцу - слишком мало: надо ставить к стенке врагов революции десятками и сотнями. Не имеет значения, если сам не стрелял - классовый враг подлежит уничтожению. Так требовали трудящиеся Советской Республики, так писали главные чекисты в журналах "Красный террор", "Красный меч", в центральных и местных газетах. Вот когда показала всю свою силу Чека! Списки расстрелянных буржуев вывешивались в самых людных местах, чтобы прочитало как можно больше народу. Пусть дрожат от страха враги пролетариата!
   Но, когда расстреляли Николая Кровавого и всю царскую семейку, мать почему-то жалела не раненого Ильича, а казненного самодержца, его жену и детей... Вот ведь какая несознательная, замороченная попами и буржуями! Ничего, скоро он, Андрей, подрастет и все ей объяснит!
   На Шестом съезде большевистской партии приняли резолюцию "О союзах молодежи", а затем возник Комсомол - Коммунистический Союз Молодежи. Андрея приняли единогласно, хотя ему еще не было четырнадцати: знали его преданность делу революции, пролетарскую сознательность. И сразу избрали секретарем ячейки комсомола по месту жительства.
   Увы, на фронт не послали. Комсомольцы расклеивали плакаты, приказы, воззвания, постановления, занимались ликвидацией неграмотности среди взрослых, разгружали приходившие в Москву составы с продовольствием, каменным углем, торфом, дровами. Правда, все-таки сумели где-то раздобыть старую учебную винтовку - берданку и под руководством демобилизованного по контузии молодого красноармейца изучали ее устройство, строевые и боевые приемы. Ежедневно читали вслух газеты, обсуждая мировые проблемы, с нетерпением ожидая, когда же начнется Мировая революция. Ведь комсомол - смена партии, ее резерв, ее помощник.
   Появился Коминтерн - Коммунистический интернационал - объединивший большевиков всего мира, при нем возник КИМ - Коммунистический интернационал молодежи, хотя комсомольцев в других странах еще не было. И, наконец, в конце восемнадцатого года, подтверждая и утверждая правоту вождей мирового пролетариата, грянула революция в Германии. Свергли кайзера Вильгельма, к власти пришли рабочие, зазвучали новые имена: Клара Цеткин, Карл Либкнехт, Роза Люксембург...
   Все это было замечательно, однако дома Андрей не встречал понимания. И ладно бы родители, они уже старые, но сестра Марфа... Андрей не боялся никаких бранных слов, никаких угроз, но насмешливый тон сестры выводил его из себя.
   - Ты чего это на улице со своими дружками вчера пел? Это кто же тебя, бедного, в цепях держал, кто голодом морил? Уж не мы ли?!..
   - Дура, это песня такая, революционная!
   - За "дуру", между прочим, могу и уши нарвать! Забыл, как это делается? Старших уважать положено! И кому ты это в песнях все отомстить обещаешь, за какие-такие страдания?
   - Не за свои, а за чужие, за рабочих, понимать надо!
   - Надо, правильно! А что ты о нас, рабочих, знаешь? В жизни хоть раз на заводе или фабрике был? Я сколько времени работаю, а ты почему-то ни разу не спросил, каково мне приходится. Что-то много нынче развелось радетелей за трудовой народ из тех, кто в жизни у станка не стоял!
   - Замолчи, Марфа! Сама из рабочих, а такое говоришь! Я бы и сам давно пошел на завод или в армию, да не берут...
   - Правильно, потому что учиться тебе, дураку, надо, ума - разума набираться, как папа хотел...
   Когда в девятнадцатом, самом тяжелом году гражданской войны поползли слухи о скором взятии Москвы белыми и падении советской власти, Андрея это не встревожило: он знал, что Красная Армия победит. Да и как может быть иначе, если вся страна стала военным лагерем, все заводы и фабрики работают для разгрома врага и, стуча на стыках рельсов, мечется по прифронтовым железным дорогам легендарный поезд Наркомвоенмора и Председателя Реввоенсовета Республики товарища Троцкого, который на месте сам смещал негодных командиров, награждал героев, беспощадно карал трусов, изменников и дезертиров, разрабатывал планы разгрома белых и интервентов. Сколько раз пытались враги поймать этот поезд или пустить под откос - не вышло!..
   Первого мая Красная площадь заполнилась народом от Исторического музея до Васильевского спуска. Низко летавшие самолеты разбрасывали листовки с первомайскими призывами, с трибун выступали ораторы, а посреди площади, окруженный восторженными мальчишками, с сердитым ревом крутился отбитый у белых на Южном фронте французский танк.
   - Гляди-ка, такой ни пуля, ни штык, ни сабля не возьмут!..
   В стороне несколько пожилых, на взгляд Андрея, красноармейцев, лузгая семечки, вели неторопливый разговор:
   - Хватит, пожили буржуи! Потрудились мы на них, теперь пусть они на нас поработают, иначе...
   - Ишь ты, какой!..
   - А что? Да я его, гада, так прижму, что он у меня за коня пахать будет!
   - Что ж, по-твоему получается, что никакая у нас не революция, а просто поменялись местами: теперь ты буржуем будешь...
   - Я?! Буржуем?! А в морду за это не хочешь?!
   - Отчего же? Можно и в морду. Только кулак у меня тяжелый, так что ежели в ответ заеду, извини...
   Гремели военные оркестры, алели знамена и транспаранты, на Лобном месте торжественно открыли памятник Стеньке Разину...
   Почему они так быстро рассыпались, разрушились, исчезли с московских улиц и площадей, эти памятники знаменитым бунтарям, революционерам, вождям мирового пролетариата, установленные в первые дни советской власти, почему так недолог оказался их век?..
  
  

З

   На Второй и Третий съезды комсомола Андрей не попал: молод еще, ничем не отличился. Слова Ленина на Третьем съезде, что молодежь должна учиться, он понял как призыв к ликвидации неграмотности. Ему своих шести классов хватит, а учиться по-настоящему надо революции: стрелять, колоть, рубить, строить баррикады, брать штурмом вражеские крепости, поднимать народы на борьбу с эксплуататорами. Зато навсегда запомнились самые главные, точно к нему обращенные ленинские слова: "Тому поколению, представителям которого теперь около 5О лет, нельзя рассчитывать, что оно увидит коммунистическое общество. А то поколение, которому сейчас пятнадцать лет, оно и увидит коммунистическое общество, и само будет строить это общество. И оно должно знать, что вся задача его жизни и есть строительство этого общества".
   Андрею было именно пятнадцать лет. Что такое коммунизм, он представлял очень неясно. На земле наступит вечный мир, все станут друзьями, всего будет вдоволь, не станет преступлений и преступников... Словом, что-то радостное, счастливое, справедливое.
   Правда, требовалось еще закончить начавшуюся из России Мировую революцию, установить на всей земле советскую власть, освободить мировой пролетариат: лишь завершением этих великих дел станет строительство коммунизма. Как же ему повезло -- родиться в такое время и в такой стране!..
   К середине двадцатого года разбили Колчака, Юденича, Деникина, интервентов и победным маршем двумя фронтами под командой Егорова и Тухачевского Красная Армия двинулась в последний освободительный поход - на запад. "Манифест" Второго Конгресса Коминтерна, проходившего в это время в Петрограде, провозгласил: "Коммунистический Интернационал есть партия революционного восстания международного пролетариата. Советская Германия, объединенная с Советской Россией, оказалась бы сразу сильнее всех капиталистических государств вместе взятых! Дело Советской России Коммунистический Интернационал объявил своим делом. Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока Советская Россия не включится звеном в Федерацию Советских республик всего Мира".
   C фронта, растянувшегося от Балтийского до Черного моря, приходили радостные, ободряющие вести о взятых городах, о доблести красноармейцев, о том, как приветствуют освободителей трудящиеся Польши. Победной музыкой звенели строки пролетарского поэта Маяковского:
   Мчит Пилсудский, пыль столбом,
   Звон идет от марша.
   Разобьется глупым лбом
   О Коммуну маршал!..
   Сообщалось, что красные командиры уже видят в бинокли Львов и Варшаву, что еще немного и...
   Постепенно сводки становились короче, сдержаннее, о новых взятых городах больше не сообщалось, о поддержке поляками Красной Армии - тоже. Больше писали о стойкости красных бойцов в бою с панами, которых вооружили капиталисты всего мира. Андрей удивлялся: ну и что из этого? Зато каждый красноармеец знает, за что сражается. Когда же по Москве стали распространяться тихие слухи, что поляки остановили Красную Армию и погнали обратно, он просто не поверил: это все контрреволюционная пропаганда, которую в бессильной злобе распускает всякая прячущаяся в подполье белогвардейская сволочь. Но все больше приходило поездов с ранеными, все чаще в семьи красноармейцев приносили "похоронки". Отец почти постоянно находился в отъезде.
   Как-то Андрей услышал разговор двух раненых возле вокзала.
   - Обманули нас, однако, Федька.
   - Обманули, Павлушка... Никакие пролетарии нам на помощь не поднялись. Все наоборот получилось. Против нас весь ихний, польский народ пошел. Пленных видел? Руки в мозолях: кузнецы, шахтеры, ткачи... Говорю одному, мы, мол, вас освобождать пришли, а вы, гады... А он меня нашим же матюком... Умрем, говорит, а родную Польшу вам не отдадим...
   - Твоя правда, Федя! И командиры у них умные, людей берегут, и оружие хорошее. Шлем стальной - это тебе не буденовка! И пулеметов у них хватало, и орудий, и боеприпасов к ним. А нас, пехоту, рядами так и ложили...
   - А комиссары обещали...
   - Тише ты про комиссаров-то!..
   Белые гнали красных, буржуи били большевиков, а трудящиеся им помогали... Это было непонятно. Набравшись смелости, Андрей решил спросить кого-нибудь в райкоме комсомола. Повезло, встретил инструктора, вернувшегося после ранения с Польского фронта.
   - Почему так получилось? А очень просто! Поляки собрали целых пять полевых армий, хорошо вооружили, а, главное, рабочих и крестьян сумели обмануть, дескать, Красная Армия идет их снова к России присоединять как в царское время. Те, темные, и поверили. Понял? Так и другим комсомольцам объясни! Это временная неудача, все равно Мировая революция скоро победит!..
  
  

4

   А на фронт продолжали идти эшелоны: войскам требовались продовольствие, обмундирование, пополнение.
   И вот однажды перед отправкой отец, как обычно, забежал на несколько минут домой. Вместе с ним, не вытирая сапог и не сняв шлема, порог уверенно перешагнул молодой военный в перетянутой портупеей кожаной куртке с наганом на боку.
   - Комиссар нашего поезда товарищ Магутин Александр Никитич, - как-то неуверенно представил его отец. - Зашел посмотреть, как мы живем.
   - Вот именно! - подтвердил Магутин, без приглашения присаживаясь к столу.
   Андрей не понимал, почему отец робел, мать выглядывала из кухни со страхом, Марфа смотрела на гостя с недоверием. Ведь это же свой - большевик, комиссар.
   А Магутин сидел, точно на фотографии: нога на ногу, руки на колене, плечи развернуты, голова откинута. Он снисходительно взглянул, как мать с Марфой собирают на стол, подмигнул Андрею, но сразу нахмурился и посуровел, заметив в красном углу иконы.
   - Избавляться пора от пережитков прошлого, Петров! Потом зайдешь ко мне в вагон, дам портреты вождей мировой революции, повесишь вместо святых!
   Марфа поставила на стол большую тарелку с дымящейся картошкой, солонку, хлеб.
   - А выпить ничего не найдется? - неожиданно спросил комиссар. - Нет? Правильно, хотя иногда и можно. Эх, жизнь! Кем бы я был, если бы не революция?!
   Он зло усмехнулся.
   - Лучше не думать! А теперь? Комиссар, отвечающий за пролетарскую сознательность каждого бойца и командира в эшелоне. И машиниста - тоже. Вот и зашел к вам. Вижу, хоть и иконы висят, семья ваша рабочая. В трудное время мы живем, но все жертвы будут оправданы. Мы начали и освободим трудящихся всей земли, а буржуев - под корень...
   - А как вы узнаете, кто свой, а кто нет? - осмелев, спросил Андрей.
   - А для этого, парень, у нас есть классовое чутье, которое никогда не обманет. Ни один буржуй от нас не уйдет. А спрячется - родные за него ответят. Я в восемнадцатом году в Чека работал. Хорошо посчитались мы тогда за раны нашего вождя...
   Он встретился с восхищенным взглядом Андрея, потрепал его по плечу:
   - Комсомолец? Молодец! Учишься? Нет? Ну и правильно сделал, что бросил! Не такое сейчас время, чтобы за партой штаны протирать. Сколько тебе, пятнадцать? На фронт, наверное, хочешь с контрой драться? Погоди немного, мы дело заварили большое, и на твой век хватит! Недавно вождь Мировой революции Главком товарищ Троцкий предложил собрать отборный кавалерийский корпус и двинуть его прямиком на Индию. Под красными знаменами, через пустыни, через горы... Здравствуйте, товарищи пролетарии Индии! Это кто же вас тут угнетает? Колонизаторы - англичане? Ну мы их сейчас возьмем в клинки, а вы нам пособите! Представляешь?! То-то!.. Ну что, Петров? Пора!
   - Сейчас, товарищ комиссар, я быстро! - заторопился отец.
   Проходя мимо Марфы, Магутин легонько ущипнул ее за грудь, но тут же вскрикнул от боли - она круто вывернула ему руку.
   - Да ты что? Да ты на кого? - яростно прошипел комиссар, пытаясь дотянуться до револьвера.
   Марфа с презрительной усмешкой отпустила его руку.
   - Давай, давай, комиссар, стреляй девку, что себя каждому лапать не дает! Я пролетарка, на военном заводе тружусь, Красную Армию оружием снабжаю. Перед нами, рабочими, все вожди - Ленин, Свердлов - уважительно выступают, а ты охальничаешь!
   - Уж и пошутить нельзя, - проворчал Магутин, не поднимая глаз. - Ну, товарищ Петров, пошли!
   Отец обнял Андрея, Марфу. "Петя, Петя!" - ткнулась мать в пахнущую машинным маслом куртку...
  
  

5

   А конце января двадцать первого года пришла казенная бумага, в которой сообщалось, что машинист Петр Афанасьевич Петров погиб при исполнении служебных обязанностей. Где, когда, как - не уточнялось.
   Мать, и до этого нередко хворавшая, слегла. Марфа привела какого-то доктора, сама после работы стирала, мыла, откуда только силы брала...
   Для Андрея неожиданная гибель отца явилась таким огромным горем, какое он не сразу осознал. Он плакал часто, горько, долго, ощущая перед отцом какую-то непонятную вину...
   Вскоре в Риге был заключен мир, по которому Российская республика теряла все свои западные области, да еще уплачивала польским панам контрибуцию - тридцать миллионов золотых рублей. Эту сумму Андрей представлял себе в виде огромной горы, сложенной из золотых монет. И все это рабочие и крестьяне должны отдать буржуям?! Это несправедливо, это позор для Советской страны! За что же погиб его отец?!
   Мать стала понемногу подниматься с постели, снова занялась хозяйством. Смерть мужа очень состарила ее, а, главное, она перестала улыбаться. Марфа продолжала трудиться на заводе. Семья жила на ее заработок.
   А потом... Как хорошо было бы забыть прошлое, но, во-первых, заставить замолчать собственную память трудно, а часто просто невозможно, во-вторых, все случившееся резко и бесповоротно изменило всю дальнейшую жизнь Андрея.
   Он вступил в возраст, когда подростку обязательно нужен мужчина для примера. Таким стал для Андрея комиссар Магутин, которым он был восхищен. Гибель отца на время притушила его образ, но потом перед глазами все чаще всплывали крутые, перетянутые портупеей плечи, потертая кожанка, наган в желтой кобуре, похожая на богатырский шлем остроконечная буденовка, далекий от всяких бытовых забот взгляд человека, служащего самой великой цели, и чуть хрипловатый голос, в котором звучала железная уверенность в правильности каждого своего слова, каждого поступка. Большевик, комиссар, бывший чекист - настоящий человек!
   Андрей представлял, как храбро бился Магутин с польскими панами рядом с отцом до последнего патрона. Может быть, их и похоронили рядом? А пока... Прав был комиссар: в доме комсомольца - и вдруг висят иконы. Попы у белых за комиссаров были, против большевиков и советской власти агитировали, за это по всей стране церкви и монастыри закрывают. И если он настоящий, преданный делу революции комсомолец, будущий коммунист, надо начинать с себя... А мать?!.. Но ведь это же просто нарисованные картинки для обмана трудящихся! Если не сразу, то потом она его поймет, обязательно... И Андрей точно видел устремленный на него требовательный взгляд Магутина: "Давай! Действуй!"
   Он поделился мыслями с комсомольцами своей ячейки. Никто не возражал, хотя некоторые призадумались: одно дело горланить в компании таких же парней "Долой, долой монахов! Долой, долой попов! Мы на небо залезем, разгоним всех богов!", вывешивать к христианским праздникам язвительные антирелигиозные плакаты и карикатуры, и совсем иное - выступить против родителей: у многих в доме были иконы, если не в красном углу, то в сундуке. Поэтому Андрею потребовались все его ораторские способности.
   - Ребята! Товарищи! Давно пора доказать, что мы способны бороться с пережитками прошлого и в своей семье! Религия - опиум для народа. Вот мы и уничтожим его у себя дома. Большевики церковное имущество конфискуют, чтобы хлеб для голодающих купить. А мы? Иконы, которые сотни лет помогали попам народ в темноте и невежестве держать, давно пора сжечь, а оклады с них, если серебряные, в райком сдать: это будет помощь делу революции от нашей ячейки. Ну, кто против? Я так и знал, что слабаков среди вас не найдется!
   На следующий день, когда Марфа ушла на работу, а мать - на базар, Андрей снял иконы, положил в мешок, туда же сунул топор и отправился на пустырь. Там его уже ждали. Наиболее решительные как Андрей принесли все иконы, другие - только часть, опасаясь родительского гнева.
   Зазвенело разбитое стекло. У некоторых икон за стеклами хранились какие-то высохшие цветы, лоскутки тканей, бумажки с выцветшим текстом. Все - в огонь! Старое, годами высушенное дерево с треском раскалывалось под самыми легкими ударами топора.
   К ярко полыхавшему костру подошли ребята помладше. Смотрели молча, со смущением и опасением, лишь одна девочка лет восьми громко сказала:
   - А вас всех Бог за это накажет!
   Андрей круто повернулся к ней.
   - Это еще что за поповская демагогия?! Какой-такой еще бог, соплячка? Нет никакого бога, запомни это! Будешь верить в бога, в комсомол не примем, когда подрастешь!
   - А я и так никогда в комсомол не пойду, там все антихристы, бабушка говорит!
   - А ну брысь отсюда! - обозлился Андрей. - Хватит антисоветскую агитацию разводить! Ребята, давайте споем по такому случаю наши любимые "Варшавянку" и "Интернационал."
   Запели сначала вразнобой, но постепенно песни зазвучали дружно и громко.
   Пока пели, костер догорел. Пошли в райком партии. Там похвалили за проведенное важное политическое и идеологическое мероприятие, сказали, что сообщат от этом выше. Правда, оклады оказались не серебряными, ценности не представляли, зато все остальное - правильно! С тем и разошлись.
   Возвращаясь домой мимо пустыря, Андрей увидел какую-то старушку, с причитаниями копавшуюся в остывшем пепле. "Будьте вы, безбожники, прокляты!" - донеслось до него. Эх, темнота!..
   Он открыл дверь и сразу почувствовал тревожный запах лекарств. Сердце сжалось в недобром предчувствии. Андрей шагнул через порог, но тут путь ему преградила Марфа. На ее бледном лице темные глаза горели такой яростью, что Андрей попятился. Но она крепко схватила брата за руку.
   - Где иконы? Сжег?!
   - Твое какое дело? - Андрей пытался вырваться, но хватка у сестры была железная.
   - А ну-ка пошли во двор!
   - Зачем?
   - Узнаешь!
   Они спустились с крыльца, вышли во двор, и тут Андрей получил тяжелый, оглушающий удар в лицо. Следующий удар, в поддых заставил его согнуться.
   - Получай, сволочь! Получай, паразит! Мать родную не пожалел, лежит чуть живая, не знаю, оклемается ли! Самую дорогую память об отце не пожалел! Ничего святого для тебя, гада, нет! До шестнадцати лет ума не набрался, дурак проклятый! Я с тобой за маму посчитаюсь!..
   Андрей с раннего детства участвовал в драках, но никогда не представлял, что женщины могут бить так сильно и беспощадно. В голове звенело, из глаз сыпались искры. Когда он упал, Марфа несколько раз пнула его сапогом, потом легко подняла и выбросила на улицу.
   - Нет у тебя больше ни дома, ни матери, ни сестры, сволочь! Посмей только придти - раздавлю как гниду!
   Через некоторое время Андрей с трудом поднялся. Все лицо было разбито, от синяков заплыли глаза, рубашка разорвана, в пятнах крови. Показаться в Чека в таком виде - Марфе не поздоровится. Но такого он сделать не мог... Он дошел до пруда, долго умывался, приводил себя в порядок, потом направился к дому одного из товарищей.
   Его не сразу признали, потом впустили, накормили, постелили спать.
   - Живи пока у нас, - сказал хозяин, отец товарища, - а там время покажет. Сгоряча чего не бывает даже между своими!
   В этом доме иконы давно были сняты, вместо них стены пестрели плакатами: летящие в атаку красные конники, вооруженные пролетарии, добивающие врагов революции. Знакомые лица вождей, близкие сердцу лозунги - все это немного взбодрило и утешило Андрея, вернуло силы: пострадал-то он за свои убеждения.
   Днем попросил товарища сходить узнать, как дела дома. Тот вернулся растерянный, бледный, произнес, запинаясь, не поднимая глаз:
   - Андрей, ты это... Померла твоя мать... Сегодня ночью... Сердце...
   Андрей вскрикнул, куда-то рванулся и провалился в беспамятство.
  
  

6

   Как потом Андрей узнал, он пролежал в жару, не приходя в себя, дня два. Когда очнулся, рядом никого не было. И тут его охватило чувство такого горя и раскаяния, что он взахлеб разрыдался. За год он потерял двух самых любимых, самых дорогих людей. Но если отец геройски погиб в борьбе с врагами мирового пролетариата, то мать... То, что для него и товарищей - комсомольцев было лишь борьбой с религиозными предрассудками, для матери оказалось таким ударом, какой она не перенесла. Как же так получилось, что своим поступком он убил маму, без которой нет семьи, нет дома, нет жизни? Пусть она не понимала Андрея, но любила его. Не должно доброе дело - борьба с суеверием, к которой призывали большевики, нести горе и смерть. Что-то не то, не так они делали!..
   В горестном недоумении Андрей наконец уснул, а когда проснулся, возле его постели сидели товарищи во главе с секретарем райкома комсомола. И смотрели они на Андрея не с укором, не с жалостью, а с уважением.
   - Поправляйся быстрее! - улыбнулся секретарь райкома. - Впереди много дел - и каких!.. Ты - молодец, истинный комсомолец, из тебя вырастет настоящий большевик - ленинец, борец за Мировую революцию. Очень жаль твою маму, но ты ни в чем себя не должен винить! Это все попы, веками обманывавшие трудящихся, это царизм, державший народ в темноте и невежестве! К тому же сердце у нее было больное, как мне сказали... Я и все мы тебе очень сочувствуем, Андрей, но не падай духом! Выше голову! В нашем райкоме мы нашли тебе работу. Если потребуется, и место в общежитии будет.
   Вот, значит, как все обернулось! А он посмел усомниться в правоте самого великого дела! Рабочие, Комсомол поддержали, выручили, не дали пропасть. Что ж, всей своей дальнейшей жизнью он докажет, что они в нем не ошиблись!
   Когда все ушли, хозяйка показала Андрею на чемодан в углу.
   - Марфа принесла твои вещи. Хотела я вас помирить, да куда там! Крутая девка! Тебе с ней пока лучше вообще не встречаться, а то ведь под горячую руку и зашибить ненароком может: сила у ней, что у мужика, не напрасно всю смену болванки для снарядов ворочает.
   В чемодане оказалась записка от Марфы "Помни, Андрюшка, горючими слезами отольется тебе мамина смерть! Хоть тысячу раз на весь мир кричи, что Бога нет, Он тебя покарает!"
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

МЕЧТЕ НАВСТРЕЧУ

1

   Так закончились детство и отрочество, жизнь дома, в семье, и учеба в школе. Андрея приняли рассыльным райкома комсомола, прикрепили к столовой, поселили в молодежном общежитии, невероятно тесном, но веселом, где среди ровесников - комсомольцев он чувствовал себя молодым солдатом революции, строителем нового мира. Лишь по ночам приходила тоска, жалость к матери, оставшееся в глубине души чувство вины, и Андрей тихо, чтобы никто не услышал, плакал в подушку.
   Как и в доме товарища, на стенах общежития полыхали неостывшие лозунги гражданской войны "Пролетарий, на коня!", "Все на борьбу с Деникиным!", "Товарищи, все на Урал! Смерть Колчаку и прочим приспешникам царя и капитализма!", "Врангель еще жив - добей его!", "Победа начинается в мастерских, катится по рельсам и кончается на фронте ударом штыка". Кто-то написал на одном из плакатов слова Троцкого "Если буржуазия завладеет солнцем, то пролетарии готовы взорвать солнце и жить в темноте!" Здорово сказал Лев Давыдович!
   Вскоре одного из инструкторов свалил тиф, а срочно требовался лектор для выступления перед рабочими. Послали Андрея: выступил, понравилось всем. Бедный инструктор не вернулся, не справился с болезнью, и Андрей взяли на его место, как сказал один из райкомовцев, "за преданность идеалам революции, коммунистическую сознательность и понимание политического момента".
   В одном из лозунгов говорилось "Чтобы завоевать весь мир навсегда, будьте готовы пожертвовать всем!" Эти строки стали для Андрея девизом жизни.
   Комсомольцы - народ общительный. Вскоре Андрей познакомился не только со "своими" райкомовцами, но и с некоторыми членами городского и даже Центрального комитетов комсомола. Ему нравилась их полувоенная форма: гимнастерки, кожанки, шинели, портупеи, галифе, сапоги, буденовки. Кто постарше даже носили оружие в память о гражданской войне и как напоминание о том, что борьба с буржуазией еще не закончена, Мировая революция впереди. И лексика даже в разговорах о самых мирных делах звучала военная: трудовая вахта, Фронт работ, бой с неграмотностью, борьба с беспризорностью, "легкая кавалерия".
   Как-то Андрею сообщили, что Марфа вышла замуж, переехала в другой район Москвы, а в их доме живут другие люди. Но все это было уже в прошлом: Андрей всецело принадлежал комсомолу, партии, революции.
   Однажды в райкоме выступал человек, участвовавший в расстреле последнего русского царя и его семьи. Он показал наган, из которого был убит самодержец, разрешил молодым слушателям подержать его в руках, пощелкать курком. Потом пошли вопросы.
   - А царь о пощаде просил?
   - Нет7
   - А кто-нибудь из его семьи?
   - Нет.
   - А царицу тоже вы расстреляли?
   - Нет. Ее, сына, дочек и слуг царских - другие.
   - А слуг за что? Они же эксплуатируемые.
   - Историческая необходимость, товарищи комсомольцы. Во-первых, чтобы не осталось лишних свидетелей для буржуазной пропаганды. Во-вторых, служили-то они кому? Лично царю и его семейке. Это для истинных пролетариев не годится. Станете старше, сами поймете.
   Вроде, все по-революционному, все правильно, даже то, что и могилы царской не осталось, и все же... Во времена Великой французской революции королю и его жене отрубили головы всенародно, на самой главной площади Парижа, чтобы все видели, все знали. Но самое необъяснимое заключалось в том, что царь не плакал, не молил о пощаде, не каялся, не валялся в ногах у чекистов. Так должны умирать коммунисты, комиссары, но не цари.
  
  

2

   Двадцать первый год. Хотя гражданская война закончилась, классовый враг еще сопротивлялся. Бандитизм, кулацкие восстания - это было понятно, но славный красный Кронштадт, братишки-матросы, краса и гордость революции... Что-то тут опять не сходилось. Почему против мятежников пошли в бой делегаты Десятого съезда партии, студенты Свердловского университета, курсанты военных училищ, когда есть пятимиллионная Красная Армия? И тут Андрей с изумлением и возмущением узнал, что некоторые красноармейские части отказались выступать против "своих". Да разве может быть своим тот, кто против коммунистов? Вот, что значит несознательность!
   А на Тамбовщине вспыхнул такой мятеж, что пришлось направить целые воинские соединения, в том числе и знаменитую бригаду Котовского. И опять возникли вопросы: как могут плохо вооруженные мужики противостоять аэропланам, бронепоездам, артиллерии, пулеметам. И что заставило крестьян выступить на стороне буржуев?
   Но самым сложным оказалась новая экономическая политика - НЭП. Андрей привык к мысли, что в стране все общее, с частной собственностью покончено навсегда, что продукты выдают по карточкам, так же снабжают одеждой и обувью. Холодно, голодно, зато все по справедливости, никому не обидно. И название у такого распределения хорошее - "военный коммунизм". Сразу чувствуется, что все эти лишения ради чего-то самого главного, великого и светлого. И вдруг на Третьем Всемирном Конгрессе Коминтерна сам Ленин заявляет: "Мы до известной степени, заново создаем капитализм. Мы делаем это совершенно открыто. Это - Государственный капитализм. Но государственный капитализм в обществе, в котором власть принадлежит капиталу, и государственный капитализм в пролетарском государстве - это два различных понятия".
   Вождь революции призывает возрождать капитализм, учиться торговать... Некоторые иностранные коммунисты - делегаты Конгресса плакали, считая НЭП изменой революции, а у своих были даже случаи самоубийства, особенно среди участников гражданской войны. А тут еще стали сокращать Красную Армию. А как же Мировая Революция?! Но старшие товарищи - коммунисты разъяснили, что меры эти временные: вот наберемся сил и отправимся в новый поход за освобождение всех угнетенных. На этот раз, думал Андрей, и он будет водружать красные флаги над освобожденными от ига капитала городами и странами. Кажется, в те дни появилась поговорка "Все ерунда по сравнению с Мировой революцией!" А разве не так?
   Дни, точно золотым туманом подернутые романтикой революции, его юность...
   А в конце двадцать второго года свершилось главное событие века и мировой истории - возник Союз Советских Социалистических Республик. Когда проходил Всесоюзный съезд Советов, Андрей часами дежурил возле Большого театра, чтобы увидеть тех, о ком слышал или читал. Ленина, Троцкого, Свердлова, Каменева он не раз видел и слышал на митингах, здесь же можно было встретить военачальников Фрунзе, Егорова, Тухачевского, Уборевича, Котовского, Фабрициуса, Якира, Буденного, Ворошилова, большевиков-ленинцев с дореволюционным стажем - Кирова, Бубнова, Косиора, Чубаря, Постышева, Калинина, Коллонтай, Сталина, Орджоникидзе, Дзержинского... Какие люди!
   Комсомол стал не Российским, а Всесоюзным. "Мы, СССР - вышка всего мира, костяк всего человечества... Потенциально мы - все... Мы - воплощение исторического разума, основная, победоносная движущая сила всемирной истории." Андрей с чувством гордости читал эти строки Николая Бухарина, сознавая, что они - и о нем.
   Он вскоре стал хорошим оратором, умеющим кратко, и в то же время интересно рассказать о сложных политических процессах, происходящих в СССР или за рубежом. Выступая, он чувствовал себя точно командир перед бойцами, которых ждет бой. Иногда вспоминался комиссар Магутин: уж он-то был бы доволен, увидев, каким стал Андрей. Да не судьба, видимо, погиб в одном бою с отцом, иначе обязательно зашел бы, рассказал, как дело было.
   Начал пробуждаться Восток: на юге громадного Китая утвердилась народная власть. Для знакомства с жизнью Страны Советов оттуда в Москву приехала делегация во главе с молодым генералом Чан-Кайши, который на встрече с красноармейцами 144-го пехотного полка заявил, что готов погибнуть в борьбе с империализмом и капитализмом, что приехал учиться бить классовых врагов, что через три - пять лет их партия Гоминьдан встанет во главе всего Китая, что обещает Стране Советов дружбу и поддержку. Андрей так и не понял, что это за партия, но хорошо, что уже и в Китае бьют буржуев. Прав товарищ Ленин: вслед за Россией поднимутся и другие страны.
   В двадцать третьем году председатель Исполкома Коминтерна Зиновьев решил "подтолкнуть" Мировую революцию, для чего направил в Германию группу профессиональных революционеров во главе с Радеком. Им выделили значительные средства, однако поднять немецкий рабочий класс не удалось. В том же году неудачей закончилась революция и в Болгарии. Провал Радеку не простили: он потерял работу в Коминтерне, а на Тринадцатом съезде партии не был избран в Центральный Комитет. Но главными виновниками неудачи были объявлены германские социал-демократы. По образному выражению то ли Зиновьева, то ли Сталина их стали называть социал-предателями. Метко! Из всех дискуссий и споров на эту тему Андрей понял главное: социал-демократы есть изменники делу трудящихся, делу Мировой революции.
   Мировая революция... О ней мечтали, к ней стремились, за нее боролись, о ней говорили на всех Конгрессах Коминтерна. Это слово звучало на всех языках и казалось настолько реальным, что у Андрея никогда не возникало сомнения, будет ли он ее участником. Правда, учить какой-либо иностранный язык он не собирался: пусть все народы учат русский - язык Ленина, язык Октябрьской революции.
   В журнале "Под знаменем марксизма" Андрей прочел, что в классовом обществе единственное подлинное дело любви - классовая ненависть. Это он понимал: ненавидеть надо было царей, королей, ханов, шахов, императоров, раджей и магараджей, баев, аристократию, дворян, купцов, банкиров, фабрикантов, заводчиков, кулаков, попов, мулл, лам, монахов, раввинов, прочих мракобесов, гнилую буржуазную интеллигенцию и просто обывателей - мещан. Все это должно бы объединять революционеров, однако в партии почему-то возникали разногласия то по поводу коллективности руководства, то по поводу внутрипартийной критики. Скорей бы Владимир Ильич выздоровел и навел порядок!
   Смерть Ленина поразила Андрея, как и многих других. Вождь революции казался бессмертным, ведь впереди ждали такие великие дела, и вдруг скончался, не дожив до пятидесяти четырех лет. А как же без него? Занятый этими мыслями, Андрей едва не замерз в бесконечной очереди пришедших проститься с усопшим. Еле-еле отогрелся у костра. Слышал в Большом театре прощальные речи и клятву Генерального секретаря партии большевиков товарища Сталина. Да, надо "по - Ильичу" бороться с врагами внутренними и внешними, хранить единство партии, крепить союз рабочих и крестьян, диктатуру пролетариата, хранить верность принципам Коммунистического Интернационала. Врезались в память сталинские слова "Мы, коммунисты - люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы - те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии"...
   В дни "ленинского призыва" Андрей стал коммунистом. Решил повысить свое политическое образование, но "Капитал" так и не одолел, учился по брошюрам Ленина, Троцкого, Бухарина, других вождей, по книге профессора Залкинда "Революция и молодежь", хотя с некоторыми ее положениями ему трудно было согласиться. "Старая нравственность умерла, разлагается, гниет... "Не убий" было ханжеской заповедью. Убийство злейшего, неисправимого врага революции, убийство, совершенное организованно, классовым коллективом - по распоряжению классовой власти, во имя спасения пролетарской революции, - законное, этическое убийство." Вроде все правильно, и в то же время не совсем, как с расстрелом царя... "Чти отца" - пролетариат рекомендует почитать лишь такого отца, который стоит на революционно - пролетарской точке зрения... Интересы революционного класса важнее блага отца." А как же быть Андрею, если он с любовью и с тоской вспоминал своего не слишком разбиравшегося в политике отца?
   Появилось непривычное, немного смешное слово "фашист", похожее на "шашист". Говорили о фашистах Италии, Германии. Одни считали их наемниками капитала, другие - товарищами по борьбе эа интересы трудящихся. Официальных указаний сверху на этот счет не поступало.
   На Красной площади у кремлевской стены встал деревянный Мавзолей, в котором, осененный знаменем Парижской Коммуны, вечным сном спал великий вождь. И уже казалось странным, что еще совсем недавно Троцкий, Бухарин, Крупская выступали против сохранения тела Ильича, за его похороны в земле. А теперь миллионы людей со всего мира стремились в Москву, чтобы поклониться Ленину.
   Архитектор Белихин предложил создать в центре Москвы, будущей столицы Мирового Союза ССР, в "сердце Коминтерна" памятник вождю - Дом Ленина. Для этого лучше всего подходило место, на котором стоял храм Христа Спасителя. Решено было строить не Дом Ленина, а Дворец Советов, который одновременно станет постаментом гигантскому памятнику Ленину.
   Отменили "сухой закон", ввели монополию на продажу вина, и казна сразу ощутила приличный, в сотни миллионов рублей, прилив денег, почти треть всех доходов страны...
  
  

З

   Мягкие, густые темно-русые волосы, заплетенные в тугую косу, чуть задумчивый взгляд зеленовато-серых глаз... Андрей познакомился с Леной на комсомольской конференции. Его ровесница, работница текстильной фабрики, такая же преданная делу революции, верящая в скорый коммунизм, хотя несколько робела перед бравым, самоуверенным райкомовцем, однако держала себя строго, что вызывало у многих, в том числе и у ее подруг, удивление и насмешку: пережиток прошлого. Нравы тех лет нельзя было назвать пуританскими, физическая близость между парнем и девушкой считалась простым и обыденным явлением, как "выпить стакан воды". Но Лена категорически не признавала модного среди членов Союза молодежи лозунга "Комсомолка не имеет права отказать комсомольцу!" А уж члену партии - тем более. Андрею, рассчитывавшему на легкое временное знакомство, Лена с обезоруживающей прямотой заявила:
   - Нравишься ты мне, Андрюша, и очень, но девке положено себя блюсти. Станем мужем и женой - тогда я твоя. А для баловства ищи другую!
   Андрей задумался: а не пора ли и в самом деле жениться. Он уже человек взрослый, самостоятельный, а Лена по социальному происхождению и положению жена
   самая подходящая: выросла в курской деревне, отец с империалистической попал прямо на гражданскую, где и погиб, семья, кроме Лены, вымерла от тифа, и ее вырастил отцов брат, дядя Григорий, также прошедший две войны, но вернувшийся живым, личность легендарная, бывший красный командир, большевик, ныне хлебороб. В его семье Лена жила до восемнадцати лет, затем решила попытать счастья в городе, получить хорошую специальность. Трудолюбия, терпения и старания ей хватало. И в морали у нее были твердые принципы, воспитанные с детства. Как-то в разговоре Андрей упомянул об Александре Коллонтай, чьи смелые взгляды на роль женщины в новом обществе и на любовь широко обсуждались в печати. И тут на лице Лены появилось такое отвращение, что он запнулся.
   - Дура эта твоя Коллонтай, или еще хуже! Да разве нормальная женщина когда-нибудь скажет, что муж не нужен, что семья не нужна, устарела, пусть дети воспитываются в приютах, а вместо этого надо иметь несколько любовников?! Да у нас бы в деревне такую... Их в народе плохим словом называют, ворота дегтем мажут. Бесстыжая!
   - Это ты о соратнице Ленина?
   - Что за соратница, если в самые трудные моменты против Ленина выступала? Мир в Бресте не признала...
   - А ты откуда знаешь? - изумился Андрей.
   - Газеты как и ты читаю, потом дядя Григорий много чего рассказывал. Эту твою Коллонтай даже расстрелять хотели, когда надо было решать всякие важные государственные вопросы, а она с новым любовником в Крым уехала. Погоди, Андрюша, не перебивай! Тебе понравится, если я, став твоей женой, буду гулять с другими?
   - Ты что?! Да я за такое...
   - Ну вот, сам видишь, что я права.
   Почему-то не было обидно, что рядовая комсомолка победила в споре его, комсомольского вожака.
   Перед свадьбой решено было съездить к дяде Григорию, показаться родне. Андрей взял несколько дней отпуска.
   Семья тестя насчитывала не меньше десятка человек, живших в большой новой, крепкой избе. Рядом стоял такой же сарай, на лугу паслись корова с теленком и две лошади. Были у тестя и овцы, и свиньи, и куры. Сам Григорий Сергеевич, невысокий широкоплечий мужик с "буденновскими" усами с удовольствием показывал свое хозяйство:
   - Гляди, Андрей, гляди! Как сказал товарищ Ленин "Земля - крестьянам", так оно и получилось, хотя и не сразу, пришлось повоевать. При царе - в пехоте, после - в кавалерии. И "георгии" у меня были за храбрость, да выкинул их как-то не подумавши. Товарищ Троцкий серебряный портсигар мне вручил, а товарищ Фрунзе- именной наган за храбрость. Я эскадроном командовал, такие лихие хлопцы были... Но не за награды воевал, а чтобы быть хозяином на своей земле... Ну да, и до революции здесь жил, только, как говорится, труба была пониже и дым пожиже. И землицы втрое меньше... А потом, как ввели НЭП, развернулся... Ты сам, конечно, в Москве заметил, что люди лучше, сытнее жить стали. Буржуи ожили? Нашли, кого бояться! Их сотни, а нас, мужиков, миллионы. Что они могут сделать? Только вы там, в столице, не отступайте от ленинского пути!
   Андрей вспомнил бешеные споры среди коммунистов и комсомольцев по поводу новой экономической политики, но промолчал.
   Хозяйка, будущая теща Андрея, позвала всех к столу, накрытому в честь гостей. Такого изобилия еды Андрею еще не приходилось видеть: отварная картошка, соленые огурцы и капуста, грибы, моченые яблоки, сало, различные пироги. А посередине стола красовалась бутыль самогона.
   - Ты уж пойми нас, Андрей! - несколько виновато заметил Григорий Сергеевич. - Вообще-то мы этим не балуемся, но в честь вас, за вашу счастливую жизнь, за наших будущих внуков... Дай бог вам с Леночкой доброго здоровья и долголетия! Гордиться буду теперь перед всей деревней таким зятем!
   С непривычки Андрей быстро опьянел. Бесконечные тосты слились в торжественный гул, а окружающее - в один сияющий круг. Когда немного пришел в себя, увидел, что сидит рядом не с Леной, а с тестем.
   - Все в тебе ладно, Андрей, вот только...
   - Что? - поднял отяжелевшую голову Андрей.
   - Дай слово, что не обидишься, тогда скажу! Нам нельзя обижаться, мы же теперь родня...
   - Даю слово!
   - Ладно. Положи руку на стол!
   И тут, несмотря на выпитое, Андрей почувствовал жгучий стыд. Его небольшие чистые белые ладони - и огромные, корявые, морщинистые и мозолистые с навсегда въевшейся в поры землей руки тестя, руки, которым знаком и плуг, и коса, и цеп, и топор, и многое другое, руки потомственного хлебороба, кормильца страны. В одном пальце тестя силы было больше, чем в обеих руках Андрея.
   - Знаю, Андрей, что и говорить ты умеешь складно, убедительно, и пишешь грамотно. Это хорошо: нужно людям объяснить, как новую жизнь строить. Но ни серпа, ни молота, что на нашем новом гербе, ты ведь никогда в руках не держал. Так? Сможешь ли семью прокормить? Дите маленькое, а забот и затрат больших требует. Жить-то где будете?
   - Райком обещает комнату дать.
   - Если дадут - хорошо. А комнату обставить нужно, самим одеться - обуться, питание недешево: все с базара или из магазина. А к нам в гости приехать, нас к себе пригласить? Послушай моего совета, научись какому-нибудь ремеслу: кузнечному, токарному, слесарному. Во-первых, всегда пригодится, выручит в трудный момент, во-вторых, люди больше тебе верить будут.
   - А мне и так верят!
   - Будут больше. Ну, давай еще по одной за смычку города и деревни!
   Гостили недолго, всех ждали дела.
   - Ленушку береги, она мне как родная дочь! - сказал, прощаясь, тесть. - И вождям, если выпадет случай, передай от меня и от всех крестьян, пусть и дальше таким же путем идут.
  
  

4

   В двадцать пятом году на свет появился маленький Коля, Николай Андреевич Петров, наследник, которому суждено жить при коммунизме.
   Став членом партии, Андрей продолжал работать в райкоме комсомола: ребята знакомые, да и обстановка привычная. В партии же появлялись какие-то уклоны, платформы, группы, в которых он не мог разобраться. На Четырнадцатом съезде партии "новая оппозиция" потребовала заменить Сталина Зиновьевым, но вскоре самого "Невского Дантона", "Гришку Отрепьева" заменили Кировым. Все выше поднимался авторитет Сталина, его имя получили Донецк, Царицын и другие города. Зато перестали считать вождем революции Троцкого. Из статьи Ворошилова "Сталин и Красная Армия" Андрей с изумлением узнал, что победами в гражданской войне страна обязана не Троцкому, не командующим фронтами и армиями, а Сталину, его воле, уму и таланту. Но он не привык задумываться над подобными фактами: есть у партии вожди, есть Центральный Комитет - им и решать, а его дело - проводить решения партии в жизнь.
   На южных окраинах Советского Союза затихало эхо последних выстрелов гражданской войны, однако в стране еще было неспокойно. В Ленинграде бывший белый офицер Дубинин организовал "Союз советских хулиганов" - шайку преступников, насчитывавшую более ста человек. Изнасиловали молодую работницу, подожгли фабрику. Но тут вмешались чекисты и армия, подонки получили по заслугам.
   В Москве появились абсолютно голые мужчины и женщины, лишь широкая лента через плечо с надписью "Долой стыд!" Когда они заходили в трамвай, из него выбегали не только шокированные и смущенные пассажиры, но и водитель с кондуктором. Уличные мальчишки были в восторге, Лена возмущалась, приехавший в гости тесть от души хохотал, власти отмалчивались. Однако голые недолго гуляли по столице: Россия не Африка, здесь даже летом нередко приходится потеплее одеваться, а о прочих временах года и говорить нечего.
   Товарищи обсуждали новые книги, участвовали в литературных диспутах, заучивали понравившиеся стихотворения. Но Андрей читать не любил, а к поэзии вообще был глух, поэтому в споры не вступал, а лишь молча слушал со снисходительной усмешкой, мол, нашли, о чем говорить. Повесился Есенин? Значит, так и не принял новой власти. Понятно, почему в "Правде" Бухарин требует дать по "есенинщине" хороший залп. Ближе были Маяковский, Демьян Бедный. Их строки доходили и до Андрея: "Крепи у мира на горле пролетариата пальцы!", "И с попом, и с кулаком вся беседа - в брюхо жирное штыком мироеда!"
   Голод забылся, в стране производилось все больше продуктов. Значит, прав был Владимир Ильич, вводя новую экономическую политику. Все так, да только почему-то все чаще звучала в стихах, песнях, просто в разговорах грусть по былым походам, сраженьям, по романтике революции, по самому главному - освобождению трудящихся всего мира от эксплуатации. Вздыхали о минувшем бывшие красноармейцы, партизаны, командиры, комиссары. Неужели за то проливали кровь, чтобы жирели кулаки, богатели непманы, обуржуазивалась страна? А как же Коминтерн, Мировая революция? Сотни миллионов угнетенных с надеждой смотрят на Советский Союз, ждут помощи. Не затянулась ли передышка в борьбе с мировым капиталом?
  
  

5

   В двадцать седьмом году Андрея призвали в Красную Армию. Грусть расставания с товарищами, женой и сыном смягчалась сознанием того, что скоро он встанет в строй защитников Страны Советов.
   Просьбу Андрея направить его в кавалерию удовлетворили. Молодой, но уже наполовину седой военком, бывший лихой рубака гражданской войны, чью грудь украшали два ордена Боевого Красного Знамени, крепко пожал на прощанье руку, одобрительно кивнул:
   - Молодец! Кавалерия, это, брат, самый главный род войск, не зря она существует тысячи лет. И дальше будет существовать! Против нашей красной конницы никто в мире не устоит. А какие у нас командиры! Где еще найдешь таких?! Учись воевать старательно, думаю, скоро пригодится! Мировая пролетарская революция еще впереди: мы выполним то, о чем мечтал Ленин!
   Служить пришлось недалеко от Москвы. Но первые месяцы оказались такими трудными, что порой на Андрея нападало отчаяние: тесть прав, кроме как произносить громкие речи, он ничего на свете не умеет. А быть кавалеристом - это не просто красоваться в седле или мчаться карьером с клинком в руке, но и до седьмого пота трудиться в конюшне. Наиболее придирчивые командиры белейшим носовым платком проверяли, насколько чиста шерсть лошади, а у Андрея никак не складывались отношения с доставшейся ему норовистой черной кобылой Ночкой, привыкшей к прежнему хозяину и не признававшей нового. Андрей приносил ей хлеб, сахар, ласкал, гладил, говорил нежные слова - и все же она несколько раз кусала его, сбрасывала с седла и даже пыталась лягнуть.
   Но время шло, руки окрепли, он стал уверено держаться в седле, научился владеть шашкой, стрелять на скаку из карабина. Да и капризная Ночка привыкла к нему. А запах конюшни стал не только привычен, но и приятен. Андрею нравились армейские дисциплина и порядок: такие бы на "гражданке" - давно бы коммунизм построили. Он гордился длинной кавалерийской шинелью, блестящими сапогами, буденовкой, тяжелой шашкой на левом бедре. Прекрасной музыкой звучал сигнал трубы, по которому полк во время учений устремлялся в атаку. Стук тысяч копыт сливался в один сплошной гром, от которого дрожала земля, полыхали на солнце клинки, катился, нарастал грозный клич "Ура!" и радостно стучало сердце: вот так же красная конница громила белых и интервентов. Придет время, помчатся и они под алыми знаменами по всему миру. И завершающим, ликующим аккордом его службы стало участие в военном параде на Красной площади в честь Первомая. Когда полк спускался вниз по Тверской, его радостно приветствовала рабочая Москва. Возможно, в толпе был и кто-то из друзей Андрея. Затем подъем мимо Исторического музея, и по глазам ударил пурпур знамен, плакатов, транспарантов. Андрей скакал третьим с правого фланга. Среди партийных вождей и военачальников он увидел на Мавзолее Сталина, который ободряюще улыбнулся и помахал рукой. Возможно, тот приветствовал все проходящие перед ним войска, но Андрею показалось, что улыбка и взмах руки вождя относятся только к нему. А имя Сталина к тому времени стало символом революции, Советской власти, социализма. Андрей был счастлив...
   Когда пришла пора расставаться с армией, он задумался: не остаться ли военным навсегда. Поступить в училище, стать красным командиром. Но когда он заговорил об этом с командиром полка, тот перебил:
   - Нет, Петров! Есть указание сверху, не оставлять в армии опытные партийные и комсомольские кадры. А то сам бы тебя рекомендовал в училище... В стране разворачивается коллективизация, так что ты нужен на своем месте, в райкоме. Думаю, работа тебя ждет большая...
   Дома Андрея встретили соскучившаяся, повзрослевшая Лена и подросший Коля. А когда он явился на работу, то узнал, что переведен из райкома комсомола в райком партии тоже инструктором.
  
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  

ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ

  

1

   Многое произошло в стране и мире, пока Андрей служил в армии. В Москве взорвали Симонов монастырь. Вернулся из Италии великий пролетарский писатель Максим Горький. Православная церковь признала Советскую власть. Потерпел поражение в борьбе за власть Троцкий, сосланный сначала в Алма-Ату, а затем подавшийся в эмиграцию и прозябавший где-то на Принцевых островах. Бывший Председатель Реввоенсовета, Наркомвоенмор, всего десять лет назад его имя стояло рядом с именами Маркса и Ленина, и вот... Что ж, значит, так надо. Теперь вождем партии и народа, продолжателем дела Ленина считался Сталин, пятидесятилетие которого торжественно отпраздновала вся страна.
   В Советском Союзе сохранялись государственный и частный капитализм, кооперативное, мелкотоварное и социалистическое хозяйства. Но пришел срок и партия жестко заявила: "Хватит! Все хозяйство должно стать социалистическим, в том числе и сельское!" Началась коллективизация. Снова неотложные дела подхватили и понесли Андрея, точно весенняя река. Но именно такую работу, не оставляющую времени на пустые раздумья, он и любил.
   Ему достались подмосковные деревни, где обычно часть жителей работала на ближайшей фабрике, заводе, железной дороге, в леспромхозе, на торфоразработках, стала пролетарской, а потому крестьяне лишних вопросов не задавали, голосовали единодушно, тут же придумывая колхозу какое-нибудь громкое название. Правда, иной раз приходилось ездить в сопровождении одного - двух сотрудников НКВД "для охраны от вражеских элементов". При этом собравшиеся больше смотрели на охрану, молчали, хмурились, вздыхали. Но недоверие Андрея не смущало: старое не уходит без боя. Придет время, и дети этих мужиков скажут партии спасибо за то, что она указала их отцам верный путь в великое и светлое будущее!
   О том, как проходила в стране коллективизация, Андрей узнавал официально - из партийных документов и газет, и неофициально - из разговоров с товарищами, из услышанного на улице. Как коммунист, в первую очередь принимал к сведению "свою" информацию, но в то же время уже знал, что и так называемые "слухи" нередко оказывались правдой. Беспокойные вести поступали с Дона, Кубани, Поволжья, Украины, где, видимо, был высок процент кулаков. Несмотря на разъяснительную работу, крестьяне сопротивлялись решениям партии. Но, недоумевал Андрей, сколько же кулаков в стране? По статистике - несколько процентов сельского населения, однако против восставших приходилось направлять не только милицию и части НКВД, но и регулярную Красную Армию. Он старался не замечать противоречий, отгонял сомнения: партия оказала ему высокую честь, доверив участвовать в создании социалистического сельского хозяйства, перековке отсталых мужиков в новых, советских людей.
  
  

2

   Андрей все реже бывал дома. Иной раз, вернувшись из командировки в Москву, он даже ночевал в райкоме, так как утром должен был снова отправляться в путь.
   Коле пошел пятый год, он открывал для себя мир и задавал сотни вопросов в день. Семья, сын требовали внимания и времени, но этого же требовала и партия. А тут еще начались разногласия с Леной, которая жалела раскулаченных, спрашивала, почему отнимают у людей не только землю и скот, но и все остальное вплоть до исподнего белья, почему должны страдать ни в чем не повинные дети, женщины, старики, отправляясь под конвоем в холодные сибирские дали. Андрей нервничал, сердился, грубил, потому что сам не знал точного ответа. Доводы, что все эти жертвы приносятся во имя будущего счастья десятков миллионов людей, на Лену не действовали. Она все чаще и чаще писала в деревню, почему-то волнуясь за своего дядю. Какая несознательная: ну причем тут бывший красный командир, коммунист, середняк?
   И снова бессонные ночи, бесконечные дороги, то в вагоне, то в кузове автомобиля, то в телеге, то пешком, собрания, митинги, снова лица - доверчивые, угрюмые, радостные, унылые, веселые, хмурые, хмельные и трезвые, старые и молодые...
   Жена всегда с большим уважением относилась к должности Андрея, к его месту работы, слово "райком" для нее было последней инстанцией, куда можно обратиться, поэтому он удивился, увидев в дверях кабинета Лену, испуганную, растерянную, бледную.
   - Андрюша! С папой беда, большая беда, и только ты можешь помочь! Вся надежда на тебя!
   Андрей поднялся из-за стола, за которым готовил отчет об очередной командировке. Хорошо, что они одни в отделе...
   - Погоди, Лена, сядь, успокойся! Вот, выпей холодной воды! Теперь рассказывай все толком!
   - Письмо от папы... Его хотят раскулачить и сослать. Просит тебя или поскорее приехать, выручить, или похлопотать за него здесь, в Москве. Очень на тебя надеется. Ты его руки видел? Ими он построил и заработал все, что у него есть. В нашей семье все с детства трудились. Он же не перенесет, если...
   - Сделаю все, что в моих силах! У нас сейчас все в разъезде, но сегодня вечером должен вернуться первый секретарь, поговорю с ним.
   - Только побыстрей, Андрюша, пожалуйста!
   - Да не волнуйся, Лена, все будет хорошо! Партия не допустит произвола...
   Однако разговор с секретарем получился не таким, как представлял Андрей.
   - Вот что, Петров! Ты - один из первых комсомольцев, молодой большевик, наша смена, наша надежда. Не мне говорить и не тебе слушать, что самая беспощадная борьба - классовая. И именно она сейчас в деревне и идет. Что ты о своем тесте знаешь? Я не хочу сказать ничего плохого, но ездить тебе к нему незачем, да и не отпустит тебя никто. "Наверх" писать тоже не надо, могут не так понять, а ты у нас работник перспективный, партия тебе верит, большие дела тебя ждут. И еще мой совет для твоей же пользы: пусть пока никто не знает, что у твоего тестя неприятности. Понял? Будем выдвигать тебя выше, и я не хочу, чтобы что-то этому мешало.
   - А как же с тестем?
   - Дай-ка мне основные сведения о нем, имя, фамилию, партийность, где и когда воевал, чем награжден, состав семьи и прочее! Попробую позвонить в Курский губком, работает там один мой знакомый. И еще хочу по-товарищески поделиться с тобой: Беляковы пропали...
   - Мои соседи?! Молодые муж и жена, двадцатипятитысячники с механического завода?!
   Секретарь хмуро кивнул, помолчал, и только тут Андрей заметил, как сильно устал, даже постарел тот за последние месяцы.
   - Ни слуху, ни духу. Боюсь худшего... Там, в дальних районах Пензенской области были антиколхозные выступления...
   Лена плакала, просила срочно написать Калинину или Сталину или ехать всей семьей выручать дядю Григория. Андрей ее утешал, просил подождать, ссылаясь на обещание секретаря райкома.
   А через несколько дней, придя утром на работу, он увидел во дворе райкома окруженный небольшой группой людей грузовик с откинутыми бортами, на котором неестественно ярко, точно празднично алели два гроба. К Андрею подошел первый секретарь. Губы его тряслись, по щекам бежали слезы.
   - Беляковы... Сегодня ночью привезли. Оба, он и она... В клочья разорвали коммунистов, так что гробы открывать не велено. Кто разорвал? Классовые враги, кулачье. Мужиков зажиточных выслали, а их бабы остервенились и растерзали наших товарищей, безоружных, которые приехали им рассказать о лучшей жизни, о пути к ней... Им бы обоим еще жить и жить... Я их сам рекомендовал, и вот... Нет, Петров, тут надо как в гражданскую войну, на кровь отвечать кровью, на смерть - смертью. Ничего, там сейчас отряд НКВД: рассчитаются за гибель наших товарищей так, что сто лет будут помнить!
   Андрей не решился спросить, звонил ли секретарь своему другу, сразу после похорон уехал в новую командировку. На этот раз был жестче, его почти не трогали слезы раскулачиваемых. В эти же дни в газете "Правда" появилась статья "Ликвидация кулачества как класса становится в порядок дня". Кулакам объявлялась война "не на жизнь, а на смерть.
  
  

3

   В командировке Андрей пробыл дольше, чем предполагал. В одном из больших сел крестьяне обещали вступить в колхоз, обобществить весь скот вплоть до кур, но со своей стороны просили помощи от государства в виде трактора с плугом и сеялкой, лобогрейки, молотилки, денежной ссуды, хороших семян и агронома. Андрей растерялся, не зная, что отвечать. Обещал уточнить и выяснить, насколько осуществима подобная просьба. Вроде мужики и правы, колхозы должны быть сильными, механизированными, но откуда Страна Советов найдет сразу столько сельскохозяйственной техники, семян, агрономов...
   Домой возвращался поздним осенним вечером. По дороге думал о том, что в постоянной тревоге за дядю Григория Лена стала какой-то чужой, холодной, отвергала его ласки, даже не улыбалась, а в ее глаза лучше было не смотреть - боль и укор.
   В знакомом окне не было света. Это еще что такое? Недоброе предчувствие охватило Андрея. Постучал - тишина. Отпер дверь своим ключом, включил свет - и замер: в комнате точно побывали воры. Однако, присмотревшись, Андрей убедился, что все его вещи на месте, но исчезли занавески, вышивки на стенах, придававшие комнате уютный вид, одежда жены и сына, игрушки и один из двух чемоданов... Может он ошибся, не в ту дверь вошел? Нет, на стене алел знакомый плакат "Учись владеть винтовкой, готовься к Мировой пролетарской революции!"
   Что произошло? Где Лена? Где Коля?
   На середине стола белел листок бумаги, прижатый стаканом. С тревожно забившимся сердцем Андрей взял его в руки. Знакомый почерк Лены, но буквы торопливые, корявые, местами расплылись: "Андрей! Я просила защитить папу и его семью, но ты этого не сделал. Их раскулачили. Папа застрелился из своего нагана, остальных выслали. Я не могу больше с тобой жить, да и тебе не нужна жена с такими родственниками. Уезжаю далеко, не ищи, все равно не найдешь. Колю выращу без тебя хорошим человеком. Прощай навсегда! Любившая тебя Лена".
   Андрей стиснул кулаки, зажмурил глаза. Как могла Ленка на такое решиться, кто дал ей право бросить работу, дом, мужа и с маленьким ребенком податься неведомо куда?
   Он еще не ощутил всей тяжести потери, пока его жгла уязвленная мужская гордость. С плаката лезли строки о Мировой революции. Ну причем здесь Мировая революция?!
   Андрей долго сидел неподвижно, чувствуя в душе какую-то холодную бездонную пустоту. Была семья - и вдруг никого... Вспомнилось сожжение икон. И на этот раз все правильно делал, по-большевистски, принципиально, желая только добра, а вышло...
   Первый секретарь долго молчал, кусал губы, задумчиво барабанил пальцами по столу.
   - Что в трудный момент к партии обратился - одобряю. Вы были официально зарегистрированы? Нет? Тогда лучше считать, что ты и не был женат, тем более, на дочери раскулаченного. Хорош тесть, который воспринимает советскую власть как врага и стреляется! Конечно, придется пока и дальше поработать инструктором, хотя я уже хотел... Тебе же всего двадцать пять лет, все впереди! Жену себе новую найдешь, и дети будут... Молодец, держишься спокойно, как и положено коммунисту в подобной ситуации, в бутылку не заглядываешь! Свою работу главным в жизни считаешь - тоже верно! Остальное утрясется...
   Вроде и правильно все говорил секретарь, но на душе не стало легче. А тут еще неожиданно появилась в "Правде" статья Сталина "Головокружение от успехов". Андрей прочел ее раза три и почувствовал, что у него и впрямь начинает кружиться голова. Что же это? Выходит, виноваты они, работники обкомов, райкомов, низовых парторганизаций, двадцатипятитысячники, рядовые коммунисты, честно выполнявшие решения партии? Они - головотяпы, извращающие от излишней глупости или усердия политику партии? Значит, и он головотяп, и его товарищи, и растерзанные Беляковы? Опять Андрей не понимал чего-то...
  
  

4

   Без семьи в жизни сразу стало холодно и одиноко. Андрей любил и жену, и сына, хотя редко говорил об этом, считая, что нежные чувства расслабляют коммуниста. Он пытался через подруг Лены узнать, куда она уехала, но никто из них ничего не знал. Объявить розыск через милицию не решился - стыдно...
   Холостые товарищи утешали Андрея, мол, семья - еще не изжитый пережиток прошлого, что людей должно объединять пролетарское мировоззрение, а не родственные чувства. Андрей соглашался, однако дома в пустой комнате думал о том, что ведь семьи были у всех революционеров, что отечество - от слова "отец", а матерью родную землю называют.
   После Шестнадцатого съезда партии появилось письмо Раковского ко всем большевикам о том, что первая пятилетка не выполняется, брак в промышленности достигает сорока процентов, сельское хозяйство развалено, а на съезде только восхваляли Сталина и бранили его врагов. Возразить нечего, но зачем такое обнародовать? Не даем ли идеологическое оружие врагам? Легко критиковать Сталина, а кем его заменить? Тут Андрей был полностью на стороне вождя: пора кончать со всеми этими фракциями, уклонами и платформами, к чертям всякие оппозиции, мешающие строить социализм!
   Не все было понятно и в международной обстановке. На пленуме Исполкома Коминтерна в апреле тридцать первого года говорили о военной опасности для СССР со стороны мирового капитала, но в то же время было известно, что буржуазный мир испытывает жесточайший кризис, империалистам не до войны, так как безработица, нищета и голод могли вызвать революционный взрыв. Буржуи даже стали признавать Страну Советов: шведы помогали строить Ярославский шинный и Московский подшипниковый заводы, американец Форд - автомобильные и тракторные заводы. Тысячи потерявших работу и не надеявшихся больше ее получить трудящихся из Западной Европы и Америки переселялись в Советский Союз, чтобы здесь организовывать колхозы и совхозы, воздвигать гидростанции, заводы, фабрики. Вот настоящая пролетарская солидарность!
   Правда в Китае получилось неладно: генерал Чан Кайши перешел на сторону буржуазии и воевал с Народно-освободительной армией, руководимой коммунистами. Еще один "социал-предатель"! Ничего, он свое получит!
   Ошеломило самоубийство Маяковского. Ладно непутевый пьяница Есенин, так ничего не понявший ни в революции, ни в новом обществе, но самый главный пролетарский поэт!.. "Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!", "Лет до ста расти нам без старости!", "И жизнь хороша, и жить хорошо!" И после этих строк - пулю в сердце? Не иначе, происки классовых врагов. Хотя как они могли довести до самоубийства трибуна революции, "агитатора, горлана, главаря", которого не раз с восторгом слушал Андрей, было непонятно.
  
  

5

   Осиротевший "на фронте классовой борьбы" сын погибших двадцатипятитысячников только недавно вступивший в пионеры Витя Беляков стал молчаливым, замкнутым, держался в стороне от сверстников. Жил он в квартире родителей с приехавшей откуда-то тетей, сестрой отца, неопределенного возраста одинокой женщиной, не заводившей ни с кем знакомства.
   Что общего у инструктора райкома партии с учеником третьего класса? Но как-то так вышло, что они подружились. Возможно, Андрей напоминал Вите погибшего отца, или тот детским сердцем почувствовал тоску и одиночество взрослого. Сначала здоровались, потом делились при встрече новостями, а затем детский голос все чаще стал звучать в комнате Андрея. Видимо, просто одному нужен был сын, а другому - отец.
   Андрей расспрашивал о школе, о пионерском звене и отряде, об учебе, хвалил за успехи, в противном случае просто укоризненно качал головой. Но и этого оказалось достаточно, чтобы у Вити появилось желание лучше учиться. Его тетя, сначала с подозрением косившаяся на Андрея, была довольна: племянник стал спокойнее, дисциплинированнее, чаще приносил хорошие и отличные отметки. Иногда она передавала с Витей Андрею пирожок или пару оладьев, видимо, хорошо представляя себе его холостяцкий быт.
   Эта дружба помогла Андрею пережить горечь потери семьи, а Вите - обрести старшего товарища и наставника. Вместе они несколько раз бывали в Мавзолее, гуляли по Москве, и Андрей показывал места, где когда-то шли бои, где выступали вожди революции, откуда уходили на гражданскую войну красноармейские отряды. Вместе читали "Пионерскую правду" и "Комсомолку", вместе негромко пели песни, в том числе почему-то еще недавно запрещенные "Там вдали за рекой", "Гибель "Варяга", "Все выше, все выше и выше". Что находили контрреволюционного в этих песнях - непонятно. Андрей объяснял Вите, что такое пятилетка, коллективизация, комсомол, партия, коммунизм.
   Они видели, как сносили храм Христа Спасителя. Когда глухо ударил взрыв, и гигантское здание вздрогнуло, застонало и стало оседать, окутываясь густой пылью, точно стараясь скрыть свою агонию, когда рухнул барабан купола и полетели вниз звонницы, когда стали заваливаться могучие, точно крепостные, стены собора, Андрей неожиданно почувствовал жалость. Взглянул на Витю и увидел, что тот тоже растерян. Зачем столько ломать и взрывать? И Андрей стал говорить о том, как пролетариат добивает невежество и мракобесие, что вторая пятилетка объявлена безбожной, к маю тридцать седьмого года слово "бог" в Стране Советов должно быть окончательно забыто. А на месте, где люди ползали перед иконами, гордо взметнется ввысь самое высокое и самое прекрасное здание в мире - Дворец Советов: четыреста двадцать метров в высоту, из них сто метров - фигура Ленина, указывающего протянутой рукой путь в светлое будущее. Здание для съездов и заседаний станет одновременно и самым большим памятником вождю революции. На его строительство пойдут лучшие сорта стали, бетона и стекла, на отделку - мрамор и гранит. Дворец будет виден за семьдесят километров от Москвы! Его залы, вход в которые будут украшать статуи выдающихся революционеров, вместят десятки тысяч человек, а на шести гигантских пилонах золотом загорятся шесть заповедей из клятвы товарища Сталина над гробом Ильича. Пройдут века, изменится лик планеты, исчезнут границы государств, а Дворец Советов будет все так же выситься на берегу Москвы-реки... Тут Андрей услышал чьи-то рыдания и обернулся. Две старушки, обнявшись, горько плакали: видимо, что-то очень дорогое было связано у них со взорванным храмом. И в глубине сердца Андрея шевельнулось сочувствие, недостойное настоящего большевика.
   Страна крепла, наливалась силой. В двадцать восьмом году вся Красная Армия имела всего двести танков и броневиков, шестьдесят семь тракторов, триста пятьдесят грузовиков, а уже через четыре года в СССР появился первый в мире механизированный корпус: пятьсот танков и двести автомашин. И это только начало!
   Страна Советов поднимала в небо свои самолеты, выводила на поля свои тракторы. В тридцать третьем году, вопреки распускаемым вражескими элементами слухам о голоде, в Москве прошел Праздник урожая, обещали скоро отменить карточки.
   Потрясшая мир эпопея спасения челюскинцев, первые Герои Советского Союза, открытие на Памире самой высокой в стране вершины, получившей имя Сталина, парады физкультурников - символ молодости Страны Советов... Андрей искренне завидовал их участникам: вон как шагают, сильные, загорелые, играя мускулами. Хотелось оказаться там же, среди здоровых, ловких, красивых, но теперь его место - на гостевых трибунах, работнику райкома нужна солидность. Рекорды ударников, лыжные походы, конные и автомобильные пробеги, заливающие Красную площадь потоки танков, стройные ряды пехоты с винтовками "на-руку", лихая родная кавалерия, торжественный гул авиамоторов в небе... Правда, однажды у самолета оторвался пропеллер, трех зрителей убило, восемь ранило, но крылатая машина дотянула до аэродрома.
  
  

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ТРЕВОГА

1

   Партия и ее вождь оказались правы: к тридцать четвертому году с кулачеством было покончено, в деревне победил социалистический строй, окрепли колхозы, отменили карточки.
   Равнять себя с вождем рядовому партийцу не к лицу: биография не та, и ум не тот. Но невольно хотелось хоть чуть походить на Сталина, и многие партийные работники районного и областного масштаба носили полувоенную форму, Фуражку, сапоги, курили трубку. Однако слишком открытое подражание могло вызвать насмешку или, что хуже, разнос за закрытыми дверями. Андрею, теперь уже Андрею Петровичу, шел тридцатый год, и он понимал, что подражать надо не форме, не внешности, а характеру: спокойствию, которое дается жизненным опытом, стальной уверенности в правоте дела, которому служишь, взгляду человека, которому известно и понятно то, чего не знают другие. Чтобы никто никогда не посмел перебить, усомниться, тем более, возразить. Меньше эмоций, меньше жестов, не повышать голос; пусть слушатели сами стараются услышать каждое твое слово. Убеждать смыслом сказанного, а не риторикой! И его хвалили, ставили в пример другим, предрекали большое будущее.
   Семнадцатый съезд партии большевиков, "съезд победителей". Какие делегаты! Разгромившие самодержавие, буржуазию, белых, интервентов, кулачество, разруху, восстановившие хозяйство страны, укрепившие ее оборону, создавшие мощную промышленность и современное, социалистическое сельское хозяйство, построившие великий Союз Советских Социалистических Республик. Некоторые начинали свой путь в революцию еще в конце прошлого века, знали подпольную работу, царские тюрьмы, ссылку, эмиграцию. Да что б с такими не построить коммунизм! Несколько смутило странное выступление Льва Борисовича Каменева, каявшегося в своих ошибках, заблуждениях, чуть ли не в преступлениях, что прозвучало явно не в тон общему настроению съезда. Большинством голосов Генеральным секретарем партии снова был избран Иосиф Виссарионович Сталин.
   Партия взяла у Советов часть власти: стране нужна железная дисциплина, а настоящий порядок существует только в армии и в партии.
   П потом пришло время и Виктору вступать в комсомол, Андрей Петрович дал ему рекомендацию. Принимали Витю в том самом райкоме, где начинал свою работу его старший друг и наставник.
   Неожиданно грохнул на всю страну выстрел в Смольном, оборвавший жизнь Кирова, и сразу вышел закон о террористах: расследование стало проводиться в шесть раз быстрее, дела слушались без обвинения и защиты, никакого обжалования и ходатайств о помиловании... Начались процессы, все чаще и чаще вызывавшие у Андрея Петровича тревогу, растерянность и недоумение. Еще бы! "Шахтинское дело" и "Промпартия" были понятны каждому: старые специалисты, бывшие буржуи ненавидели Страну Советов, старались по мере возможности ей вредить, за что и поплатились. Но теперь на скамью подсудимых садились люди, чьи имена были знакомы Андрею Петровичу с детства: соратники Ленина, революционеры, многие - делегаты недавнего съезда, занимавшие высокие посты в партии, правительстве, Коминтерне. Такое не укладывалось в сознании. Не успели смириться с тем, что Троцкий стал эмигрантом, антисоветчиком, а тут такое... Конечно, у многих бывали ошибки, натянутые отношения с товарищами, свои взгляды на происходящее в стране, но чтобы шпионаж, вредительство, диверсии - это было выше понимания инструктора райкома партии.
   Труднее всего было отвечать на вопросы Виктора.
   - Дядя Андрей, ведь они столько лет рядом с Лениным и Дзержинским работали, почему же их тогда не разоблачили?
   Андрей Петрович, опустив глаза, что-то бормотал о том, как хитер и коварен классовый враг, как со временем могут меняться убеждения нестойких людей...
   Почему-то закрыли Общество политкаторжан, Общество старых большевиков и даже музей политкаторжан.
   В газетах предлагалось ворам и бандитам добровольно явиться в угрозыск, обещали прощение всех грехов и устройство на работу. Все больше печаталось материалов о том, как на строительстве Беломорско-Балтийского канала "перековывались" отпетые уголовники, становясь ударниками, сознательными советскими гражданами, строителями нового общества. Однако в Москве шпаны не уменьшилось: в трамвае рот разевать не рекомендовалось - мигом карманы обчистят. Может быть Андрей Петрович и тут чего-то не понимал, но в душе не мог поверить, что бандита, налетчика можно исправить подневольным трудом или просто словом. В тридцать шестом году в Мелекессе убили делегатку Восьмого съезда Советов, старую учительницу Марию Владимировну Пронину, убили с целью ограбления, когда она возвращалась вечером с поезда домой. Один из убийц оказался ее бывшим ученикам. Как такого "перековать"? И тут вынесенный бандитам беспощадный приговор был вполне заслужен.
  
  

2

   В августе тридцать шестого года закончился процесс "Объединенного троцкистско-зиновьевского центра". Шестнадцать обвиняемых, всем - высшая мера.
   Больше всего Андрея Петровича поразило признание всех обвиняемых во всем, что им инкриминировал суд. Казалось бы, изменники, агенты капиталистических государств, матерые контрреволюционеры, непримиримые враги советского народа должны до последнего отрицать свою вину, ведь дело касалось их жизни... Нет, они не хвастались своими преступлениями, а просто соглашались со всем, что говорил государственный обвинитель. И ясный доселе политический горизонт Андрея Петровича стал затуманиваться.
   А вскоре газеты "с чувством глубокого негодования и величайшего омерзения" сообщили о новом судебном процессе над врагами народа из "Троцкистского параллельного центра": "Хуже фашистов, хуже белогвардейцев...", "Черная измена
   Родине...", "Реставрация капитализма...", "Цепь преступлений, превосходящих все, что может дать воображение...", "Террор, шпионаж, диверсии...". Да кто же они такие, эти чудовища?! Старые революционеры, члены Центрального Комитета партии, Советского правительства: Пятаков работал еще с Лениным; Князев, заместитель Кагановича, начинал с Дзержинским; Лившиц - заместитель наркома путей сообщения; Дробнис - из рабочих, в революционеры пошел с пятнадцати лет, провел в царских тюрьмах шесть лет, трижды приговаривался к расстрелу сатрапами Николая Кровавого. Как же так?!
   И снова все единодушно признали себя виновными. Трудящиеся Москвы на митингах и демонстрациях требовали смерти обвиняемым, но "вышку" получили только шестеро, остальные - долгие тюремные сроки.
   За выдающиеся заслуги в разоблачении врагов народа наркому внутренних дел Ежову было присвоено звание Генерального комиссара государственной безопасности с правом носить в петлицах маршальские звезды.
   Поэт Виктор Гусев писал на страницах "Правды":
  
   Суд окончит свои заседанья,
   Огни погасит судебный зал,
   В конце их гнусного существованья
   Волей народа
   Раздастся
   Залп.
  
   Ему вторил Владимир Луговской:
  
   Душно стало... Дрогнули коленки,
   Ничего не видно впереди?
   К стенке подлецов!
   К последней стенке,
   Пусть слова замрут
   у них в груди.
  
   Тридцатого января тридцать седьмого года на Красной площади перед трудящимися Москвы с трибуны Мавзолея выступил первый секретарь горкома партии Никита Сергеевич Хрущев. В долгой речи он яростно и беспощадно громил предателей и ренегатов, требуя для них высшей меры наказания. Сталин не показывался, видимо, глубоко переживая очередную измену вчерашних товарищей и соратников по партии.
   Андрей Петрович находился уже в том возрасте, когда одной слепой веры недостаточно, хочется понять причины поступков людей, смысл событий. А это было все труднее. Сомневаться в том, что писала главная большевистская газета "Правда", что говорил Сталин он не мог: подобное сомнение - самый тяжкий грех для коммуниста. К тому же сама жизнь подтверждала слова любимых песен "Мы - беззаветные герои все...", "Нам нет преград ни в море, ни на суше...", "Мы покоряем пространство и время...", "В своих дерзаниях всегда мы правы...". Почему же столько преданнейших борцов за свободу народа стали его врагами?!
   А время шло, меняя недавние принципы и взгляды. Перестали считаться признаками мещанства галстуки, шляпы, губная помада, классическая музыка. За неряшливый вид можно было получить замечание от начальства. В Донбассе сняли с работы директора шахты, который, живя старыми привычками "Долой стыд!" из мужской и женской бань сделал одну, общую. Вышел на экраны страны научно - Фантастический фильм о полете на Луну советских ученых в космических кораблях "Иосиф Сталин" и "Клим Ворошилов".
   Андрей Петрович был ошеломлен, когда в марте тридцать шестого года в интервью американскому журналисту Рою Говарду Сталин заявил, что никаких планов насчет Мировой революции у большевиков нет и не было. Как можно говорить подобные слова, если еще в апреле семнадцатого года Ленин с броневика призывал к всемирной социалистической революции, если сама Октябрьская революция считалась лишь прелюдией к Мировой, если создание Коминтерна и вся его работа имели одну цель - освобождение трудящихся всего мира? Об этом в годы революции и гражданской войны говорили в своих речах вожди партии, во имя этой цели отправляли за рубеж самых опытных революционеров. Вся его молодость была озарена приближающейся Мировой революцией. Не ему ли рассказывал комиссар Магутин о готовящемся походе на Индию? Миллионы людей жили этой мечтой, и вдруг самый главный большевик утверждает, что ничего подобного не было и быть не могло. Что это: тактический ход, политический маневр, попытка ввести классового врага в заблуждение?!
   Но и в новой Конституции СССР не оказалось ни слова о Мировой революции. А ведь в первой Конституции СССР прямо провозглашалось, что создание Советского Союза станет решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику.
   Внезапная смерть Орджоникидзе, только недавно отпраздновавшего свое пятидесятилетие... Тогда газеты печатали письма трудящихся любимому наркому: "Будь жив, покуда существует вселенная!", "Будь жив, покуда наши реки не потекли вспять!" Серго и не думал о смерти: подписал приказ заводу имени Буденного увеличить выпуск вагонных рессор, заводам имени Ленина и Ижорскому - дать больше запчастей для паровозов, послал приветствие дизельщикам Коломенского завода, разрешил летчику Петрову обменять легковую машину ГАЗ на М-1... Сначала сообщили, что причиной смерти стал сердечный приступ, затем - происки врагов народа.
   Мартовский пленум Центрального Комитета партии вызвал в душе Андрея Петровича новую бурю. Сталин выступил с докладом "О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистов и других двурушников". Андрей Петрович всегда считал, что Сталин писал лучше Ленина: проще, понятнее, доходчивее. Но на этот раз он читал - и или не понимал, или не мог согласиться с вождем. "Нынешние вредители и диверсанты большей частью люди партийные..." Но партия - лучшее, что есть в народе, его авангард. "Их сила в партийном билете, в обладании партийным билетом..." Но партбилет - в первую очередь высокая ответственность, жесткий спрос, строгий контроль. "Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что не может быть будто бы вредителем тот, кто не всегда вредит, и кто хоть иногда показывает успехи в своей работе..." Как это понимать? Выходит, будь ты самым верным большевиком, самым лучшим ударником - все равно веры тебе нет? "Настоящий вредитель должен время от времени показывать успехи в своей работе, ибо это - единственное средство ему сохраниться как вредителю, втереться в доверие и продолжать свою вредительскую работу..." Значит, чем лучше трудится человек, тем больше гарантии, что он враг?
   Но ведь это пишет Сталин. Видимо, вождь знает что-то такое, что неизвестно другим коммунистам. Почему бы в таком случае не вызвать в обком или прислать товарища из ЦК, чтобы объяснил, что и как?
   Что это, усталость от напряженной работы без выходных или просто ума не хватает? Почему слова вождя вызывают недоумение, сомнение, возражение, а иной раз даже испуг: ведь и его, одного из первых комсомольцев, преданнейшего коммуниста, инструктора райкома партии, никогда не состоявшего ни в каких фракциях, прошедшего все партийные чистки, можно обвинить в том, что это всего лишь маскировка врага... Он никогда не сомневался ни в партии, ни в ее вожде. Но если засомневаются в нем? Нет, такое невозможно!
   О своей бывшей семье Андрей Петрович вспоминал все реже: живут где-нибудь на Крайнем Севере или на Дальнем Востоке. Сыну уже двенадцать, школьник, скоро в комсомол. Конечно, жаль, очень жаль, что его нет рядом! Витя Беляков скоро совсем взрослым станет, на учебу куда-нибудь уедет. Снова возвращаться в пустую квартиру? Жениться второй раз не хотелось, требовалось что-то иное...
   Андрей Петрович подал заявление, чтобы его послали добровольцем в Испанию защищать молодую республику. На передовой проще, понятней, кто свой, кто чужой. Правда, в первую очередь требовались летчики и танкисты, а он конник. Ничего, согласен рядовым пехотинцем в интербригаду!
   Героический экипаж Чкалова через Северный полюс долетел до Америки. Молодцы! На дрейфующую льдину в районе Северного полюса с самолетов - советских! - высадили четверку исследователей Арктики во главе с Папаниным, бывшим революционным матросом. Рядом с радостью - беда: бесследно сгинул во льдах самолет Леваневского, также летевший из СССР в Америку.
   Виктор на отлично закончил школу и подал заявление в военное училище, решив стать артиллеристом, командиром Красной Армии. Андрей Петрович был рад за своего воспитанника, но одновременно и загрустил, предчувствуя скорое расставание.
   А в газетах снова разоблаченные враги народа. И кто?! Бухарин, член Политбюро, редактор "Правды", член Президиума Исполкома Коминтерна; Зиновьев, член Политбюро, руководитель Петроградской парторганизации, председатель Исполкома Коминтерна; Каменев, председатель Моссовета, директор института Ленина; Рыков, председатель Совнаркома и Совета Труда и Обороны, член ЦК и Политбюро; Радек, секретарь Коминтерна, член ЦК партии... Затем "военно-фашистский" заговор во главе с маршалом Тухачевским, самым молодым и талантливым полководцем гражданской войны: когда-то Андрей Петрович думал, что именно Тухачевский возглавит поход на Индию. Невозможно поверить, но и не верить нельзя...
   Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, Андрей Петрович открыл ящик стола. Значки МОПР, КИМ, Осоавиахима, выписки о методах вербовки в партию из еженедельного журнала "Массовик", издаваемого Московским горкомом партии, подаренная товарищами по случаю какого-то революционного праздника стеклянная чернильница в виде головы Ленина -- снимай "скальп" и макай перо: на столе держать неловко, а выбросить жалко. Пожелтевший листок бумаги: лет десять назад выписал понравившиеся строки Владимира Луговского:
  
   Шестнадцать часов для труда!
   Восемь для сна!
   Ноль свободных!
   Хочу забыть свое имя и званье,
   На номер, на литер, на кличку сменять...
  
   Но на этот раз знакомые строки не зажгли сердце молодым азартом, напротив, от них повеяло смертельным холодом...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В ЧЕМ ТВОЕ ПРИЗВАНИЕ?

1

  
   У отца, преподавателя истории в городской гимназии, были две любимых страны: Германия и Россия. Еще в раннем детстве познакомился Ганс с историей своего отечества. Запомнились слова Тацита о Германии с ее неприютной землей и суровым небом, безрадостной для обитания и для взора, кроме тех, кому она родина. Ишь, римлянин, привык к теплу и солнцу! Узнал Ганс о древнегерманских вождях Ариевисте и Арминии, об императоре Священной Римской империи германской нации Оттоне Первом. Грозные римляне не сумели завоевать Германию, заняли лишь небольшую территорию по левому берегу Рейна, зато германцы во времена Великого переселения народов овладели большей частью владений Рима. О, такой родиной можно было гордиться! Священная Римская империя германской нации просуществовала почти девять веков... Узнал Ганс о краснобородом Фридрихе Великом, о Золотой булле Карла Четвертого, о Священном союзе после разгрома Наполеона, о знаменитом сражении при Седане, о железном канцлере Бисмарке...
   И всегда в рассказах отца рядом с Германией была Россия. Русская княгиня Ольга направляла послов к Оттону Первому. Евпраксия, дочь русского князя Всеволода, стала даже императрицей Германии. Немецкие купцы издревле бывали в Новгороде, Пскове и других русских городах; в Новгороде одна из главных улиц называлась Прусской.
   Нередко отец размышлял вслух в присутствии Ганса.
   - Не понимаю, почему русские так почитают, даже, кажется, причислили к лику святых князя Александра Ярославовича Невского. Магистр Рижских рыцарей Андрей Вельвен и даже римский папа предлагали ему союз для отпора хлынувшим с востока монгольским ордам, но князю эти залившие кровью и поработившие его отечество варвары оказались ближе: он стал кровным братом сына Батыя, вождя захватчиков. Князь подавлял восстания против монголов, помогал им собирать дань со своих соплеменников, а когда один из его сынов отказался выступить против своих, князь приказал ослепить его дружину. Жители Пскова попросили Тевтонских рыцарей защитить их от варваров, но князь Александр разбил тевтонский отряд на Чудском озере. А почти в это же самое время гарнизон осажденной монголами чешской крепости Оломоуц под руководством воеводы Ярослава сделал неожиданную вылазку и разбил варваров. Почему русские так боялись Европы, боялись католичества? Предпочли двухсотлетнее рабство под гнетом азиатских дикарей. Неужели хуже жилось принявшим католичество полякам, чехам, литовцам? Прошли века - и что? Католические и протестантские страны самые развитые и цивилизованные, а монголы так и остались варварами-кочевниками, только менее воинственными.
   А ведь были у русских и другие князья. Одни погибли в сраженьях, других убили за отказ поклониться языческим богам. Настоящие патриоты, для которых любое соглашение с врагом было бы предательством своего народа, своего отечества! Мне очень нравится защитник города Рязани Евпатий Коловрат. Вот кого бы надо русским считать национальным героем! Он дрался с врагами своей земли так яростно, что монголы, профессиональные воины, отступили перед его дружиной. Они подтащили камнеметные орудия, применяемые при осаде городов, и обрушили на русских град тяжелых камней: только так им удалось победить. Пораженный отвагой русских монгольский военачальник повелел похоронить их со всеми воинскими почестями. Но почти в это же самое время другие русские верно служили монголам, охраняя в глубине Азии ставку их самого главного хана, сражались в отрядах монголов на Яве и в Японии...
   К сожалению историю не исправишь, бывали войны между русскими и немцами, однако гораздо больше времени мы жили в мире, дружбе, согласии и добрососедстве. Да, тевтонские рыцари пытались отобрать у русских часть прибалтийских земель, однако всей Руси никак не угрожали, для этого у них просто не было сил. Я лично думаю, что и польза от них тоже была. Дело в том, что у Руси на западной границе существовал могущественный враг, мечтавший расширить свои владения за счет земель на востоке - Великое Княжество Литовское. И литовцы причинили бы русским гораздо больше бед, не будь их соседями тевтоны: нельзя было оставлять свою страну без защиты, отправляясь в далекий и долгий поход на восток. А в начале пятнадцатого века объединенные силы славян разбили тевтонов при Грюнвальде.
   Наши страны нуждались друг в друге. Конечно, иногда беззлобно посмеивались над соседями: русские называют длинноусых рыжих тараканов "пруссаками", а немцы - "русскими".
   Еще в семнадцатом веке, при царе Алексее Михайловиче Романове в Москве появилась немецкая слобода, а в русской армии - солдаты и офицеры из Германии. А его сын, император Петр Великий, оставаясь патриотом России, любил все немецкое. Сподвижник Петра немец Лефорт стал одним из первых адмиралов России. В созданной этим императором первой русской регулярной армии и форма, и оружие были заимствованы у Европы, в первую очередь у Германии. С тех пор немцы играли в истории России очень большую роль. Бирон, Миних, полковник Михельсон, с небольшим отрядом разбивший армию мятежника Пугачева... Русская императрица Екатерина Великая - немка, принцесса Софья-Ангальт Цербстская, с детства мечтавшая о русском троне. При ней границы империи расширились, население удвоилось, промышленность увеличилась в десять раз. По ее манифесту в Россию приехали тысячи немцев, не нашедших счастья на родине: им представлялась свобода вероисповедания, самоуправления, освобождение от воинской повинности и - на срок от пяти до тридцати лет - от налогов. На берегу Волги появилась "маленькая Германия" с населением в тридцать тысяч человек. Менее чем русские подвластные лени и пьянству, немцы жили хорошо: имели свои мельницы, маслобойни, колбасные, сыроварни, успешно конкурировали с русскими и на хлебном рынке, и в промышленности. Как и в родной Германии, здесь главными добродетелями считались трудолюбие, бережливость, послушание, трезвость, отрицание любого насилия, педантичность и порядок. В том же веке была короткая война между нашими странами, русские даже вошли в Берлин, но это всерьез не перессорило народы.
   После Екатерины Великой во всех русских императорах текла немецкая кровь: они брали в жены, как правило, немецких принцесс.
   Со времен Петра и Екатерины русские студенты учились в немецких университетах, а немецкие профессора преподавали в России. Известный русский ученый Ломоносов получил образование в Германии и даже в жены взял немку. Помогали создавать Российскую Академию Наук немцы, и первую историю России написал немецкий ученый Мюллер.
   Двести лет столицей России был город с немецким названием Санкт-Петербург. В России есть города Петергоф, Шлиссербург, Оренбург, Екатеринбург.
   Что влекло немцев в это огромную, холодную, во многом полудикую страну? Думаю, что именно этот простор, не сравнимый с маленькой Германией, которой вечно не хватало земли. В России было больше возможности развернуться, показать себя, сделать карьеру, добиться больших званий и чинов. Несмотря на различия, у наших народов немало общего: все мы любим хорошо поесть, выпить, повеселиться. В немцах и в русских живет желание "быть как все" и одновременно вера в свой народ как лучший в мире...
   Ледяной материк Антарктиду открыли немец Беллинсгаузен и русский Лазарев. Первое кругосветное путешествие русские моряки совершили под командованием немца Крузенштерна и русского Лисянского. Основателями Императорского Русского Географического общества опять же оказались немцы, Литке и Врангель. Последний был не только замечательным мореплавателем, но много сделал для исследования Арктики, а также правил русскими поселениями в Америке.
   Служивший в русской армии во время войны с Наполеоном Карл фон Клаузевиц в награду за храбрость получил золотую саблю, а одним из руководителей русских партизан был немец Фигнер. О, эта великая война!.. После смерти Кутузова русско-прусской армией командовал генерал-фельдмаршал Витгенштейн, отразивший Наполеона при Бауцене. Впоследствии, в русско-турецкой войне он командовал всей русской армией. Генерал Бенигсен, фельдмаршал Берг... Герой Ватерлоо генерал-фельдмаршал Гебхард Леберехт Блюхер в тринадцатом - четырнадцатом годах стоял во главе русско-прусской Силезской армии. В знаменитой "Битве народов" при Лейпциге против французов рядом со ста тридцатью тысячами русских бились более семидесяти тысяч пруссаков и девяносто тысяч австрийцев...
   Немцами были писатели Фонвизин, друг Пушкина Дельвиг, скульптор Клодт, художник Брюллов, философ, писатель и художник Николай Рерих. А к середине девятнадцатого века в Поволжье жило уже четыреста тысяч немцев, для которых Волга стала такой же родной рекой, как и для русских.
   После поражения в Крымской войне немцы перевооружили русскую армию современным оружием. Они помогли России создать свое горнорудное дело, металлургию, учили русских строить железные дороги.
   Один из русских полков носил имя прусского принца, а под Лейпцигом немцы бережно хранили церковь и памятник двадцати двум тысячам русских солдат, павших в "битве народов". Германия помнила слова Гнейзенау, что без России Европа оказалась бы под властью Наполеона. Железный Бисмарк предупреждал, что война с Россией опасна для Германии, этим двум народам обязательно нужно жить в мире. Кайзер Вильгельм и русский царь Николай Второй были двоюродными братьями... И вдруг эта нелепая война четырнадцатого года!.. Будем надеяться, что это была первая и последняя Мировая война. Русские и немцы оказались по разные стороны фронта. Горячие головы в России предлагали выселить немцев из Поволжья, но в этом случае страна лишилась бы хлеба, ибо трудолюбивые и умелые "русские немцы" юга Украины и Волги обеспечивали хлебом не только промышленные районы, но и давали значительную часть экспорта. Видимо, для подъема патриотизма Санкт-Петербург переименовали в Петроград, оттуда выселили всех немцев, даже разгромили под горячую руку германское посольство. Однако перессорить наши народы не удалось и на этот раз: на фронте началось братание. Но только с русскими; с французами и англичанами продолжалась жестокая и беспощадная война.
   А потом все закружилось в кровавом, безумном вихре революций. Почему русские обожествили Маркса и его учение? Разве мало философов дала Германия миру? Но именно "марксизм" стал религией революционеров, хотя ни Маркс, ни Энгельс Россию не любили, возмущались ее постоянной экспансией, войной на Кавказе и в Туркестане, ролью жандарма Европы. Как-то в молодости мне случайно попала в руки старая "Новая Рейнская газета", в которой была статья Маркса и Энгельса о России. Они называли русских "контрреволюционной нацией" и утверждали, что ненависть к русским является главной революционной страстью немцев. Революционер Энгельс терпеть не мог русского эмигранта-революционера Герцена, издававшего в Лондоне журнал "Колокол"... Однако пугавшее Запад стремление России расти вширь стоило ей постоянного отставания от Европы, отставания политического, экономического, культурного.
   Маркс и Энгельс писали для европейцев, но вышло наоборот: Европа осталась глуха к революционным призывам, а "жандарм Европы" Россия провозгласила себя первым социалистически государством мира. Конечно, и тут не обошлось без Германии: немцы помогли Ленину и группе его соратников вернуться в Россию из эмиграции, совершить Октябрьский переворот. Счастье, что у нас в Германии коммунисты не удержались у власти! Призывы к гражданской войне, к самоистреблению, к разрушению и разграблению собственной страны - не для немцев, хотя и у нас дров наломали немало...
   А в России начались террор, произвол, беззаконие. Честно признаюсь, не ожидал подобного. В Германию бежали сотни тысяч русских дворян, офицеров, писателей, художников, банкиров, предпринимателей. В двадцать четвертом году в Берлине проживало около трехсот тысяч русских, целый квартал со своими магазинами, издательствами, театрами, кафе, "Домом искусств", где можно было встретить русских деятелей искусств с мировым именем, выходила газета "Накануне". Но приютившая эмигрантов Германия поддерживала связи и с Москвой большевистской. У нас печатались первые советские книги, в обмен на российское сырье шли поезда со станками, машинами, фотоаппаратами, бритвами, готовальнями. Тысячи наших специалистов участвовали в индустриализации России, а советские военачальники учились в Германских академиях.
   После войны единственной страной, которая помогала Германии подниматься из руин, оказалась большевистская Россия. Видимо, вражда преходяща, а симпатия и дружба народов проходят через века. Всю жизнь стараюсь понять истоки этого взаимного притяжения. Слишком много общего и еще больше различий между нами, тут требуется не историк, а этнограф, даже психолог. Иногда думаю, что и здесь действует физический закон, согласно которому противоположные заряды притягиваются.
   Немцы помогли русским нанести на карту Памир, почти неизученную горную область в самом центре Азии с гигантскими ледниками. Наши альпинисты первыми вступили на одну из высочайших памирских вершин - пик Кауфмана, тоже немца, бывшего генерал-губернатора Туркестана, переименованный впоследствии в пик Ленина.
   Россия - страна контрастов, там азиатская дикость сливается с европейской цивилизацией. На фоне десятков миллионов безграмотных - гении литературы, живописи, музыки. Произвол, пьянство, воровство соседствуют с примерами героизма и самопожертвования. До сих пор пытаюсь понять эту удивительную страну, где, к сожалению, мне так и не пришлось побывать, но твердо убежден, что мир между Германией и Россией - залог мира во всей Европе.
   Однако меня настораживает и тревожит происходящее сейчас в России. Их ничему не научил пример Великой французской революции: тот же террор, та же непримиримость к чужому мнению, то же отречение от истории, от веры, от морали. А истребление крестьян, из которых состоит большинство населения России? А распродажа бесценного культурного наследия вплоть до сокровищ Эрмитажа? Утешаюсь тем, что запад эти ценности лучше сохранит. Не думал, что в русских еще столько невежества, глупости, ожесточения и одновременно рабской покорности. Иногда с горечью думаю, что если у нас "праздник дураков" длится всего одну неделю в год, и этого достаточно, то в России он не кончается никогда. Запомни, Ганс, нет ничего страшнее революции и гражданской войны. Если вторгается в страну захватчик, это объединяет людей, защищающих свой край, своей дом, ближних, себя, а революции и гражданские войны разъединяют семьи, заставляют идти сына на отца, брата на брата...
  
  

2

  
   С раннего детства Ганс чувствовал, что в их семье есть какая-то тайна. Иногда во сне отец стонал, вскрикивал, точно пытаясь кого-то защитить. Мать успокаивала его, поила лекарством, потом они о чем-то долго шептались. И эта постоянная грусть в глазах отца... Один из лучших преподавателей гимназии, заботливый и любящий отец и муж, он редко улыбался, еще реже шутил, а смеха его Ганс не слышал никогда.
   Осенью тридцать второго года Ганс сидел дома над учебником, мурлыча под нос услышанную на улице забавную песенку "Фюрер, фюрер, приходи скорей, у нас мерзнут ноги!" И тут он услышал срывающийся крик отца, который никогда ни на кого не повышал голоса. Выскочив на крыльцо, Ганс увидел, что отец стоит перед каким-то незнакомым человеком: "Уходи, нет у меня брата! Между нами кровь! Прочь от моего дома!" Отец пошатнулся, схватился за сердце. Подбежавшая мать подхватила его, не дав упасть, повела в дом. Незнакомец печально посмотрел им вслед, с интересом взглянул на Ганса, как-то застенчиво улыбнулся, кивнул: "Привет, племянник!" - и зашагал прочь. Был он чем-то похож на отца, только моложе и в полувоенной форме.
   Когда после сердечного приступа отец уснул, а доктор ушел, в комнату Ганса пришла мать.
   - Я не буду ждать твоих расспросов, скажу то, что ты все равно когда-нибудь бы узнал. Надеюсь, ты сумеешь понять... Это был твой дядя Вилли, младший брат отца Вильгельм Адлер. С детства они были очень дружны, но потом пути разошлись, такова, видимо, судьба... У твоего отца уже была одна семья, в Мюнхене: жена, две дочери. После революции в России такое же началось и у нас. Появилась Баварская Советская республика, во главе которой стояли коммунисты и социал-демократы, постоянно ругавшиеся между собой. Они успели создать страшную Чрезвычайную комиссию, национализировать банки, начали организовывать свою армию, но в Баварию вошли войска законного правительства Эберта - Шейдемана. Бои шли пять дней. Как-то утром семья отца собралась за завтраком, его теща стала читать молитву. В это время с улицы донесся крик: "Эй, буржуи, держите на прощанье гостинец!", зазвенело стекло и на стол упала граната, брошенная кем-то из отступавших коммунистов. Отец был ранен и контужен, все остальные погибли... Он пришел в себя через несколько дней в больнице и едва не лишился рассудка, узнав, что произошло. Было очень плохо... Его спасла новая, наша семья и твое рождение. Мы переехали сюда, в Бергштадт, где жили его родственники, отец с тех пор ни разу не бывал в Мюнхене. Но иногда ему снится прошлое... А Вилли очень рано примкнул к коммунистам. Сначала это почти не мешало добрым отношениям между братьями, но после гибели семьи для отца каждый коммунист стал убийцей, палачом. Он уже один раз прогнал Вилли, ты тогда был совсем маленьким, не помнишь, и вот новая встреча...
   С этого дня Ганс стал относиться к отцу не только с любовью и уважением, но и с сочувствием. Одновременно в его молодой душе появились недоверие и ненависть к коммунистам.
   А в Германии шла к концу борьба за власть между большевиками и новой, выросшей вместе с Гансом Немецкой национал-социалистической рабочей партией, или, как ее еще иногда называли, фашистской. Вся Германия давно знала ее алые знамена с черной свастикой в белом круге, знала и имя вождя партии - Адольф Гитлер. Одни называли его выскочкой, недоучкой, политическим авантюристом, другие утверждали, что это великий человек, которому суждено спасти страну и вернуть ей былое величие. И действительно, в предвыборных речах Гитлер обещал сделать Германию снова могучей державой, с которой будет считаться весь мир, ликвидировать позорный Версальский договор. Крестьянам, которых Гитлер величал основой немецкого народа, он обещал землю и дешевый кредит, рабочим, "аристократам третьей империи", гарантировал ликвидацию безработицы и участие в прибылях, а капиталистам - уничтожить марксизм, навести в стране порядок, дать им участвовать в управлении: "Только вы имеете право быть вождями". Даже мелкие торговцы не были забыты; в случае победы на выборах своей партии фюрер обещал им уменьшить цены на сырье. Поэтому с каждым годом у Гитлера появлялось все больше сторонников. И Бавария, бывшая когда-то Советской республикой, стала самой верной союзницей Гитлера: не напрасно он начинал с мюнхенских пивных и навсегда полюбил эту "страну в стране" и самих баварцев - "кожаные штаны".
   И вот сбылось предсказание ясновидца Эрика Яна Хануссена: Гитлер стал рейхсканцлером. Поджог рейхстага - последняя попытка коммунистов помешать его приходу к власти - не помог. Три дня праздновала страна победу Гитлера, три ночи по улицам германских городов двигались "факельцугены" - факельные шествия.
   - Отец говорит, нам с тобой повезло, мы вовремя родились, - заметил как-то Карл, друг Ганса. Они жили рядом, учились в одном классе, увлекались книгами Карла Мая, играли в индейцев. При этом Ганс всегда был бледнолицым другом вождя команчей Виннету - Карла. Отец Карла, боевой офицер, член "Стального шлема", проведший на передовой все четыре года Мировой войны, в Веймарской республике стал безработным: среди ста двадцати пяти тысяч солдат и офицеров армии, какую разрешил иметь поверженной Германии Версальский договор, ему не нашлось места. Его раны никого не трогали, награды не интересовали, и он одним из первых пошел за Гитлером. До тридцать третьего года в доме Карла висел только портрет вождя, но после его прихода к власти отец Карла на самом почетном месте установил большой бюст Гитлера на фоне знамени со свастикой. Преданность фюреру, восхищение им, надежда на него передались от отца к сыну. "Наша партия - не клуб для дебатов, а боевая когорта" - часто повторял слова фюрера отец Карла, и сын мечтал быстрее выпасти и тоже встать в ряды этой когорты.
   Отец Ганса тоже был патриотом, однако это не мешало ему иногда с иронией рассуждать о немецкой самоуверенности, ограниченности, тупости, жадности. Но это ничуть не умаляло в глазах Ганса его родину, напротив, он ее еще больше любил такую, грешную, простую, свою, единственную в мире. Отец же Карла, поглаживая усы "а ля Вильгельм", говорил о немцах с какой-то яростной гордостью, не позволяя никогда никому ни одного критического слова в адрес Германии. Он даже гордился, что война была "мировой": более тридцати стран с населением почти полтора миллиарда человек сражались против Германии и союзных ей Австро-Венгрии и Турции. Сражались четыре года, но победили только в результате предательства изнутри: проклятые коммунисты разложили армию и флот, свергли кайзера, устроили революцию. Если б не их измена, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Ничего, это не последняя война немецкого народа!
   Ганс очень любил, бывая в гостях у своего друга, слушать воспоминания его отца о войне. Он точно видел неуклюжие танки, идущие в атаку, бесчисленную пехоту в форме цвета хаки, ощетинившиеся штыками цепи, слышал грозный топот конницы, жмурился от мечущихся по ночному полю боя голубых лучей прожекторов. О, эта романтика сражений, великая кантата могучему немецкому духу! Родной отец научил его гордиться свой страной, а отец друга - гордиться собой: в его жилах текла немецкая кровь!
   Гитлер распустил Социал-демократическую партию, "Соколов", другие партии самораспустились, упрямые коммунисты ушли в подполье. Вместо прежних профсоюзов возник Германский трудовой фронт, а 1 Мая стало Днем немецкого труда.
   Старый преподаватель истории, отец Ганса находился в растерянности. Никогда не состоявший ни в одной политической партии, он всю жизнь придерживался взглядов, которые традиционно было принято называть немецко-националистическими: лойяльность к власти, уважение к прошлому страны, почитание родителей, старших, начальства, честность, вежливость, бережливость, трезвость, трудолюбие. Он привык видеть в истории логичность, причинную связь, отсутствие иррациональности и мистики, пытался понять, что происходило в России после семнадцатого года, но теперь его еще больше удивляла родная Германия. Не революция, хотя некоторые именно так называли победу Гитлера, но и не путч, не государственный переворот. Не совмещались красные знамена, Первомай, митинги, демонстрации - и седой аристократ Гинденбург, последний живой символ могучей довоенной Германии. Как могли банкиры и промышленники Германии, люди цивилизованные, дать власть человеку, заявлявшему "Кому принадлежит улица, тому принадлежит Германия"? Почему иудей Христос объявлен чистокровным арийцем? Почему измышления Блаватской, русской востоковедши, столь популярны в Германии? А тут еще какая-то теория космического льда, придуманная старым, но невероятно самоуверенным и честолюбивым Горбигером...
   Зато молодым все было ясно и понятно. Ганс гордился: это их Бавария вырастила фюрера Германии, и Гитлер этого не забыл; в Мюнхене открыли Коричневый дом, в котором разместилась штаб-квартира победившей партии. Фюрер не раз выступал перед мюнхенцами, хотя съезды партии, парады, факельцугены проводились в Нюрнберге. Нравилась Гансу и любовь фюрера к горам, и то, что вождь ездил в открытой автомашине, не боясь покушений. Значит, верил немецкому народу, верил в свою великую миссию.
   Потом куда-то исчезли коричневые рубахи штурмовиков, вместо них на улицах Мюнхена, куда приезжал на каникулы Ганс, все чаще стали встречаться летчики, пехотинцы, танкисты в новой, еще непривычной форме. Могучий германский орел расправлял свои крылья.
   Фюрер точно переключил скорость - и жизнь понеслась втрое быстрее обычного. Газеты не успевали печатать новости. Германия вышла из Лиги наций, где заседали ее победители: хватит, фюрер больше никогда никому не позволит разговаривать с его страной языком диктата! В тридцать пятом году ввели всеобщую воинскую повинность, отмененную Версальским договором. Отныне Германия сама стала считать, сколько и каких родов войск ей нужно. И оказалось, что у нее уже есть свои самолеты, танки, артиллерия, офицерский корпус. Поэтому фюрер не просил, а требовал. Да за таким вождем хоть на край света!
   В школе скаутов сменил "Гитлерюгенд", ввели новую форму, жесткую дисциплину, партийное приветствие - выброшенная вперед и вверх правая рука. А какие лозунги появились! "Германский мальчик не знает страха!", "Германский мальчик никогда не плачет!", "Какое счастье родиться немцем!". Приятно было думать, что принадлежишь к высшей расе, что немцы - потомки арийцев, легендарных людей-титанов, живших когда-то в Гималаях. Немцы мужественны, сильны, отважны, умны - только в Берлинском университете работает двадцать семь лауреатов Нобелевской премии. Но многие земли, издревле принадлежавшие Германии, незаконно отторгнуты у нее победителями, а потому подлежат возвращению: справедливость должна быть восстановлена. А если кто не согласен, то доходчивее ему объяснит вермахт - новая армия Германии. Пусть мир не забывает слова Бисмарка: "Немецкий народ нужно только посадить в седло, а уж поскакать он сможет и сам!" На военных парадах немцы радостно приветствовали символ силы и возрождения нации и страны - колонны танков, орудий, бронетранспортеров, гудящие в небе эскадрильи боевых самолетов, марширующие батальоны и полки.
  

З

  
  
   В школьном отряде "Гитлерюгенда" Ганс был самым высоким. Хотели его поставить барабанщиком, но не оказалось музыкального слуха. Отец по этому поводу вспомнил русскую пословицу "Медведь на ухо наступил", развеселившую Ганса. Он представил себе большого бурого медведя, точно с берлинского герба, мягко наступающего широкой тяжелой лапой ему на ухо. Кто-то в шутку назвал Ганса "флагштоком", шутку вспомнили, и он стал знаменосцем. На парадах шагал впереди всех, гордо вздымая тяжелый алый стяг со свастикой - символом и грозы, и солнца, дарующего жизнь, древнейшим знаком на земле.
   Как-то их отряду выпала честь участвовать в большом первомайском параде в Мюнхене, и Ганс совсем близко увидел великого вождя. Фюрер тоже заметил высокого юного знаменосца, с нескрываемым восторгом смотревшего на него, и приветственно поднял руку. Жест этот относился к знамени, но Ганс со всем юношеским пылом воспринял его как благословение величайшего из людей.
   Когда-то его друг увлекался Ницше, цитировал его: "Хорошая война освящает все", "Цель жизни - быть сверхчеловеком." Но теперь в сердце Карла царил только фюрер. Карл до мельчайших подробностей знал биографию "самого человечного из людей", смелого, волевого, гениального и одновременно скромного: став рейхсканцлером, фюрер в отличие от предшественников оставил себе всего две комнаты - спальню и кабинет, отказался от высокого жалованья, объявив партмаксимум - тысячу марок. Он провозгласил труд самым почетным делом, а германского рабочего - самым почетным гражданином империи. Крестьян же фюрер величал жизненным источником нордической расы.
   Отец Карла снова одел военную форму и стал точно выше, стройнее, моложе. Бедность ушла в прошлое, она не к лицу германскому офицеру.
   Карлу очень нравились изречения фюрера и лозунги, прославляющие великого вождя: "Быть арийцем - значит ясно видеть", "Колеса должны вращаться до победы!", "Я никогда не ошибаюсь. Каждое мое слово - историческое", "Одна партия, один рейх, один фюрер", "Он сражался, он страдал, он мыслил, он боролся за нас!", "Вождь действует, вождь творит, вождь думает за всех нас!", "Нация, империя, фюрер!"
   В тридцать шестом году в Германии прошла Всемирная Олимпиада: значит, ее уважают и уже не считают побежденной страной. В Берлине, Нюрнберге и других городах все больше появлялось монументов, прославлявших арийскую расу, солдатскую стойкость, дружбу, верность, а также немецких рабочих и крестьян. Гансу хотелось походить на этих богатырей с суровыми, волевыми лицами. Но костры из книг на площадях смутили его. Отец любил повторять, что самое гениальное изобретение человечества - книга. Раньше письмена наносили на камень, на глиняные таблички, а книга, доступная каждому, стала основой культуры, цивилизации. И ее - в огонь? Ну ладно бы это была только коммунистическая пропагандистская литература, а то Гейне, Ремарк, Фейхтвангер, Хемингуэй... Но Карл объяснил, что эти книги не соответствуют арийскому духу, ослабляют нацию, вместо них появятся другие, и показал два больших красочных альбома "Гитлер и молодежь" и "Гитлер в горах".
   Песня штурмовиков "Хорст Вессель" сделалась гимном победившей партии, при встрече и прощании теперь говорили "Хайль Гитлер!", эти слова ставили в конце документов. В вермахте солдаты присягали не Германии, а фюреру. Карл говорил, что великий вождь заслужил подобные почести: "Фюрер - пример мощи личности и ее влияния на историю".
   Прочтя повесть Джека Лондона "Морской волк", Ганс задумался. Главный герой Вульф Ларсен ему понравился: огромная сила, железная воля, мужская красота. Но Ларсен жил только для себя, а фюрер учил, что надо жить для своего народа, своей страны. Жаль американцев, если они такие индивидуалисты! Нет, настоящему мужчине необходимы товарищи, с которыми можно делиться планами, обсуждать будущее, спорить. Разве поймет этот Ларсен чувства, охватывавшие Ганса, когда он шагал впереди колонны, ветер развевал знамя, и упругий военный марш бил в уши и в сердце, и земля гудела от топота тысяч ног: "Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра - весь мир"? И он просто физически ощущал, как одобрительные взгляды сотен глаз заряжают его энергией, делают крепче, сильнее, даже выше. Ему нравились кипящая, помолодевшая Германия, речи фюрера и других вождей нации, восторженный рев толпы в ответ, гром оркестров, друзья по "Гитлерюгенду" -- "крепкие, как сталь Круппа и быстрые, как гончие".
   С детства привычный к горам, Ганс стал хорошим альпинистом. Вместе с высоким ростом судьба дала ему крепкое сердце и неутомимые мышцы. Он не мог бы объяснить словами , что влечет его к вершинам. Какой-то неслышимый, но непреодолимый зов... Впрочем, если Британия - страна мореплавателей, то Германия - родина альпинизма. В языки всех цивилизованных народов вошли такие немецкие слова как "альпеншток", "бергшрунд", "глетчер", "айсбайль" "ранклюфт"...
   Карл рассказывал о величественных зданиях, которые будут воздвигнуты по повелению фюрера и по проектам его главного архитектора Альберта Шпеера. В Нюрнберге встанет центр для партийных съездов на сто шестьдесят тысяч человек и стадион почти на полмиллиона мест, а в центре Берлина поднимется Дом общественных форумов, в котором одновременно будут собираться почти двести тысяч человек. Фюрер сам делал наброски проектов будущих зданий, он же талантливый художник и архитектор, но посвятивший себя не искусству, а своей нации, своей партии, своему великому делу - созданию Великой Германии.
   Отец Карла служил офицером штаба горно-стрелкового полка, сын мечтал попасть в этот же род войск. Как уверял Карл, егеря - самые отважные, самые умелые солдаты, любимцы фюрера, его горная гвардия. Он предлагал и Гансу идти вместе после гимназии в военное училище, но тот отмалчивался.
   В дом пришла беда: отец вдруг почему-то стал стареть прямо на глазах, сохнуть, слабеть. Из случайно услышанного разговора матери и доктора Ганс понял, что отец неизлечимо и тяжело болен, дни его сочтены.
   Как человек, ясно осознавший, что срок его пребывания в этом мире подошел к концу, отец держался мужественно, ни на что не жаловался. Старательно пересмотрел свои бумаги, составил завещание. Незадолго до кончины, когда уже не было сил подняться с кровати, подозвал в себе сына:
   - Ты знаешь, Ганс, что скоро меня не станет. Утешает, что ты вырос таким, каким я и хотел тебя видеть: умным, добрым, честным, сильным. Пусть и у тебя в свое время будут такие же сыновья, мои внуки... Все идет как надо - старший уходит первым. Прошу, постарайся никогда не вступать ни в какую партию! Пусть люди видят и ценят в тебе личность, а не члена какой-то политической группировки. Политика даже родных делает врагами... Кончишь гимназию, университет, станешь таким же преподавателем истории, каким был я: продолжение рода и продолжение профессии. Мне бы этого очень хотелось... Учитель создает граждан своей страны, ее будущее - что выше этого? Жаль, что я так и не успел поделиться с тобой некоторыми секретами преподавания... Береги маму, теперь ты единственный мужчина в семье...
   Прохладная погода, негромкий шорох листвы, тихий влажный ветер соответствовали похоронам почтенного, всеми уважаемого человека, достойно завершившего свою жизнь. На кладбище собрались знакомые, соседи, учителя гимназии, недавние ученики господина Адлера и уже взрослые, степенные люди, учившиеся у него когда-то. Когда гроб опускали в могилу, Ганс, теперь уже Иоганн, почувствовал такую ледяную тоску, что разрыдался. Это вызвало одобрение пожилой части провожавших: вот настоящий, любящий сын...
   А в следующем году Иоганн и Карл закончили гимназию и пошли по пути своих отцов: один - в университет, другой - в военное училище.
  
  

4

  
   Германия все выше поднимала голову. После присоединения Австрии фюрера уже сравнивали с "железным канцлером" Бисмарком, причем, в пользу первого, ибо он без крови снова поднял из развалин Великогерманскую империю. Чтобы и через века потомки знали, чем и кому они обязаны, решено было создать "вечный" экземпляр книги фюрера, его откровения и завещания - "Майн кампф". Лучшие рудокопы, как в древности, вручную, кайлами добыли руду, лучшие мастера сварили сталь, из которой изготовили обложки для гигантской книги. Из тонких нежных шкур нескольких сот телят изготовили листы пергамента, на них лучшие каллиграфы страны готическим шрифтом написали текст. Все это было показано в специально снятом документальном фильме.
   И Иоганн все чаще стал задумываться, тот ли путь он избрал. Что лучше, рассказывать на уроках истории о славных делах минувшего или самому участвовать в не менее великих делах настоящего? Как-то к нему в университет заехал Карл:
   - Ганс, поздравляю еще с одной победой! Мы возвратили себе Мемель и Мемельский край, сам фюрер прибыл туда на линкоре "Германия", чтобы подчеркнуть, что эти земли были и остаются немецкими. Но главное, конечно, еще впереди... Подумай, дружище, где твое место! Не поверю, что бог сотворил такого богатыря только для рассказов о чужих подвигах!
   - Я дал слово отцу...
   - Ладно! - рубанул воздух ладонью Карл. - Продолжим наш разговор через несколько месяцев!
   - А что за это время может измениться?
   - О, как же ты наивен, Ганс! Измениться может весь мир, вся история. В тридцать шестом году, говоря о четырехлетнем плане развития Германии, фюрер потребовал, чтобы за это время вермахт стал настолько сильным, чтобы мог вести войну с любой европейской страной и победить. Мы добились этого через три года! Бог благословил Германию, послав ей Адольфа Гитлера. Да, его противники, евреи и коммунисты кричат, что он не немец, а австриец Шикльгрубер, мало образован. Ну и что? Возьми русских вождей: в Ленине ни капли русской крови, Сталин - грузин , оба взяли себе псевдонимы. Но они оба никогда не служили в армии даже рядовыми, а наш фюрер ушел на фронт добровольцем в самом начале войны, в пехоту, восьмого ноября четырнадцатого года стал капралом, а второго декабря был награжден Железным крестом. Участвовал в сражениях при Сомме, Реймсе, Нуайоне, Изере, Суаноне... Тогда же, в четырнадцатом, спас жизнь офицеру, получил первое ранение. В тяжелых боях на Бассе и Арре всегда находился на передовой. Между прочим, в метании гранат на дальность и точность ему не было равных. Под Ипром их полк с песней "Дозор на Рейне" десять раз ходил в атаку на англичан, из трех тысяч шестисот осталось шестьсот, но в каждой из атак в первых рядах шел наш будущий фюрер. У кого еще такая биография? Не у паралитика ли Рузвельта? Фюрер - настоящий немецкий солдат: он никогда не жаловался, стойко переносил все тяготы войны, ни разу не обращался к врачам из-за плохого самочувствия, только если был ранен, а когда требовались добровольцы, вызывался первым. Не пил, не курил, не интересовался женщинами, всегда спокойный, серьезный, он уже тогда знал свое призвание. Был отравлен газами, дважды ранен, но в то же время однополчане считали его заговоренным от смерти, и он не отрицал этого... Из немецкой рабочей партии фюрер сделал свою, самую народную, спаянную дисциплиной и единой целью. Его путь к власти был труден. В девятнадцатом году революция в Германии потерпела поражение, но через четыре года на золото Москвы в Гамбурге, Саксонии, Тюрингии возникли так называемые "рабочие правительства" из коммунистов. Гитлер первым понял опасность, почувствовал, что надо брать власть, но его выступление не поддержали, а тупицы назвали "пивным путчем". Гитлера бросили в Ландсбергскую тюрьму, и там он за тринадцать месяцев написал "Майн кампф", семьсот восемьдесят две страницы, исповедь и проповедь. В ней на века определены задачи и партии, и народа, определены четко, ясно, доходчиво...
   Сколько наш фюрер вынес, вытерпел! Когда я думаю о нем, невольно вспоминаю Будду, Заратуштру, Христа, Магомета. Непонимание, преследование, насмешки глупцов, физические и моральные испытания, которые не под силу простому человеку, и, наконец, триумф, когда его учение овладевает миллионами... Горжусь, что дышал с ним одним воздухом: фюрер родился на берегу реки Инн, на границе Австрии и Баварии, недалеко от нашего Бергштадта. А ты знаешь, что доктор Геббельс хотел к его юбилею выпустить книгу "Гитлер как человек", но фюрер не разрешил?..
  
   В апреле гигантским военным парадом, в котором участвовало сто тысяч солдат и офицеров, Германия отметила пятидесятилетие вождя. Потом спустили на воду линкор "Бисмарк". Впервые открыто сказали о летчиках отряда "Кондор", сражавшихся в Испании с коммунистами.
   А в августе неожиданно Германия заключила с СССР договор о ненападении: надо было завершить свои дела на западе, не опасаясь удара с востока. Стали получать из Советского Союза металл, горючее, хлеб, лес.
   В сентябре тридцать девятого года, возмущенный пограничной провокацией, фюрер приказал вермахту перейти польскую границу. Шестьдесят две дивизии, полтора миллиона солдат и офицеров, около трех тысяч танков и шесть тысяч орудий двинулись на восток, поддерживаемые с неба двумя тысячами боевых самолетов. У поляков было в полтора раза меньше солдат, втрое - танков, впятеро - самолетов, но сопротивлялись они отчаянно, порой бросаясь с саблями на танки. А через две недели по полякам с востока ударили русские. В этой короткой, но жестокой войне Германия потеряла десять тысяч солдат и офицеров, русские о потерях не сообщали.
   И тут Великобритания, давний немецкий недруг и союзник Польши, объявила Германии войну.
  
  

5

  
   К Иоганну в общежитие явился непривычно серьезный Карл.
   - Ганс! Ты историк и понимаешь, что происходит. Начинается новая Мировая война, но на этот раз победа будет за нами. Предстоит разбить многих врагов, пройти полмира. Впереди походы и сражения, которые останутся в веках. Думаю, что не открою военную тайну, если скажу, что учиться тебе долго не придется. Так что вступай добровольцем в наши горно-стрелковые войска. Станешь сначала унтер-офицером, а там время покажет. Чувствую, что ты рожден для армии. Что, мало знаешь о горных стрелках? И это говорит баварец! Тогда слушай! В самом центре Германии, в массиве Гарц есть знаменитая гора Броккен, где ежегодно в ночь на первое мая гуляют ведьмы, нимфы, фавны. Ну да, известная "Вальпургиева ночь", лучшая сцена в опере "Фауст"... Там мы учимся. Место выбрал сам фюрер. Какие учения были в январе прошлого года! Руководили ими оберст Конрад и наши знаменитые альпинисты, побывавшие на многих вершинах мира, лейтенанты Грот и Геммерлер. Невысокие звания? Тут важны не звания, а знания, мастерство. Тогда и появилось название первой дивизии горных стрелков - "Эдельвейс". Представь: белые маскировочные костюмы, белые лыжи, белые лошади и мулы. Одна группа должна была занять перевал, другая атаковала оборону "противника" в долине. В мчащегося на огромной скорости горного стрелка попасть практически невозможно, а дальше идут в ход автоматы, гранаты и ножи. Сейчас на Броккен посылают курсантов и солдат на две недели: за это время отрабатываются приемы спуска на лыжах, спасение пострадавших, защита от лавин, особенности горного боя. В вермахте будет несколько горно-стрелковых дивизий. Ты баварец, горец с рождения, богатырь... Кстати, в наши войска берут ростом не меньше метр семьдесят шесть. Представляешь наш строй?! Но мне все время не хватает тебя. Нет, не просто скучаю, а твердо знаю, что твое место рядом со мной. Отец устроит, будем служить в одной части. Спеши! Придет время, и наш флаг затрепещет на ветру над прародиной ариев, на самой высокой вершине мира - Джомолунгме. И мне хочется, чтобы водрузил его ты, Ганс!
   На этот раз Иоганн не устоял. В университете не стали противиться патриотическому порыву студента, и в дивизии "Эдельвейс" появился новый егерь.
   - Не переживай, Ганс! - сказала на прощанье мать. - Ты дал слово отцу при других обстоятельствах, в другое время, не будучи еще взрослым. Сейчас ты уже мужчина и вправе сам выбирать свой путь. Как мать я тревожусь за тебя, но и горжусь тобой! Возможно, твой друг Карл прав, и Бог создал тебя не для провинциальной гимназии. Я буду молиться, чтобы Он хранил тебя!
   Она подошла к старому комоду, открыла один из ящиков.
   - Возьми, этот перстень с гематитом как мое благословение! Гематит делает своего обладателя рыцарем, который никогда не унизится до грабежа, насилия, убийства беззащитного. Служи верно фюреру, Германии и не забывай мне почаще писать!..
  
   Служба Иоганну нравилась. Он с детства хорошо владел альпенштоком, ледорубом, умел вязать различные альпинистские узлы, а в армии познакомился с ледовыми и скальными крючьями, "кошками", и другим снаряжением горных стрелков, а так же с их вооружением. От егеря требовались сила, здоровье, выносливость, а этого Иоганну было не занимать. Не менее увлекательным оказалось изучение опасностей, подстерегающих человека в горах: лавин, селей, камнепадов, бурь. Оказывается, великий полководец Ганнибал за тридцать три дня, когда его армия переходила Альпы, потерял больше половины пехоты, половину конницы и почти всех боевых слонов под лавинами, от холода и ветра. Русский полководец Суворов также при переходе через Альпы лишился четверти армии и всей артиллерии... "Не верь снегу, не верь льду, верь только камню!" - говорят альпинисты. Камень - самая надежная броня горного стрелка, которую не прошибут ни пуля, ни мина, ни снаряд. "Будь всегда выше противника!" - боевой девиз горных стрелков.
   Да, этот род войск был создан точно специально для Иоганна! Он не жалел, что стал солдатом вермахта. Как в школе, так и в армии Иоганн был правофланговым. Как они шагали на парадах! Стройными рядами, чеканя шаг, асфальт звенел под ногами. На одном из таких парадов фюрер обратил внимание на самого высокого егеря в батальоне и, встретившись с ним взглядом, улыбнулся. Возможно, в молодом горном стрелке он узнал высокого долговязого мальчишку со знаменем...
   Еще в двадцать пятом году Гитлер снял дом в Баварских Альпах километрах в полутораста от Мюнхена, где обдумывал свои великие планы. Фюреру нравились девственно белые снега, вонзающиеся в небо пики, разреженный воздух, душа его стремилась в холодные выси. Позднее там же построили модель поместья Тысячелетнего рейха, ставшую второй ставкой вождя. А затем внутри горы Оберзальцберг возник целый дворец с лифтами, залами, гостиными, жилыми комнатами, достойный своего хозяина, великого вождя германского народа. Там он принимал дипломатов, генералов, оттуда любовался восходами и закатами над горами.
   Да, только баварские горцы могли по-настоящему понять фюрера: для него и для них мир существовал в трех измерениях, они знали, что такое высота.
   Карл был командиром взвода, а Иоганн унтер-офицером, командовал отделением, но это не мешало им оставаться друзьями.
   В сороковом году германские войска вошли в Данию и Норвегию. Первая капитулировала почти без сопротивления, двое убитых, десять раненых, а вот в боях за Нарвик пришлось столкнуться не только с норвежцами, но с англичанами и поляками. Бои оказались неожиданно жестокими, вермахт потерял убитыми, ранеными и пропавшими без вести более пяти тысяч человек, противник в полтора раза больше. Там отличились егеря Третьей горно-стрелковой дивизии. Затем за пять дней Германия заняла Голландию. В Бельгии на крышу главной крепости высадились семьдесят восемь десантников и блокировали полуторатысячный гарнизон. Из Дюнкерка через Ламанш бежали разбитые англичане: почему-то фюрер разрешил им уйти. А 14 июня сорокового года германские войска торжественно вступили в Париж, и полотнище со свастикой победно заплескалось над Эйфелевой башней.
   Двенадцати генералам было присвоено звание фельдмаршала, а Геринг стал рейхсмаршалом, тысячи наград получили отличившиеся в боях солдаты и офицеры. Фюрер лично навестил в госпитале раненых, найдя для каждого теплое слово. Однако часть, где служили Иоганн и Карл, в боях пока не участвовала.
   - Разворачивается воздушная битва за Англию, - объяснял Карл. - Асы Геринга скоро превратят упрямый Альбион в груду развалин: сейчас это главное. Для высадки десанта у нас нет судов, а удар должен быть таким, чтобы, даже подтянув резервы, британцы не смогли его сдержать. Операцию "Морской лев" по захвату Англии отложили, надо управиться на востоке...
   В апреле сорок первого дрогнула под коваными сапогами немецких солдат каменистая земля Югославии. Затем над древними Афинами, над легендарным Акрополем взвилось германское победоносное знамя. Операция "Меркурий" - взятие острова Крит: величайший в истории воздушный десант, в котором принимали участие и горные стрелки...
   - Приближается наш час, дружище Ганс! - Карл хлопнул по плечу Иоганна. - Это будет молниеносная война, цель которой - уничтожить большевизм, получить хлеб Украины и нефть Кавказа и пройти освободительным походом по азиатским колониям Англии. Джомолунгма ждет тебя!
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

СТО ПЕРВЫЙ КИЛОМЕТР

  

1

  
   Речка текла медленно, лениво, сонно. Звали речку Горелый крест. Кто, когда и почему дал ей такое название, было неизвестно. По берегам и на небольшом островке ярко зеленела осока, чуть дальше покачивались высокие стебли камыша, рогоза, увенчанные бархатистыми коричневыми "киверами", а за ними начиналось царство голубовато-белых лилий и золотистых кубышек, между которыми в темно-зеленой глубине чуть виднелись заросли рдеста. Больше всего в реке водилось лягушек. Майскими вечерами здесь гремел многоголосый хор ошалевших от весны земноводных. Однако упорным рыболовам удавалось иной раз поймать рыбешку - другую.
   На берегах Горелого креста седьмой десяток лет стоял небольшой текстильный городок Струнино, получивший название от одноименной деревни. Когда-то неподалеку, в Александровой слободе жил царь Иван Грозный, для царской потехи в окрестностях ловили, струнили волков. Струнить, значит, перевязывать зверю морду, чтобы не кусался: сунут бирюку поперек пасти толстую палку, на затылке веревкой свяжут - и готово. Так по преданию возникло название деревни.
   Свое дострунинское прошлое Коля почти не помнил, как и отца. Ему не было и пяти лет, когда однажды заплаканная мама сказала, что папа погиб в экспедиции на каком-то "севере", поэтому они уезжают из Москвы. Первое время жили в Струнине на квартире, мама работала на кирпичном заводе. Катала тяжелые вагонетки с сырыми, пахнущими глиной кирпичами, потом дома долго отдыхала, пока не принималась что-нибудь варить, стирать или мыть. Зато стала ударницей и через год получила комнату в бараке.
   Жаль только, что не было у Коли, в отличие от других ребят, никого из родных. Мама говорила, что "так уж получилось" и виновато разводила руками. Ну разве маму можно в чем-то винить? Им и вдвоем не было скучно, тем более, что жили они в самой замечательной, лучшей в мире стране, которой правили справедливые, добрые и умные люди - большевики во главе с великим вождем товарищем Сталиным. Об этом говорили в детском саду, затем в школе, говорили, принимая в октябрята и в пионеры, об этом гремели песни по радио и рассказывали кинофильмы.
   Только с годами Коля стал замечать, что когда мама говорила о Родине и партии, в ее голосе наравне с гордостью почему-то проскакивали недоумение и печаль, точно она не могла чего-то понять. И еще мама боялась всяких начальников, даже небольших, боялась ночных стуков в дверь.
   - Мама, а почему одна тетя сказала про наш город "проклятый сто первый"? - спросил как-то Коля.
   - Дело в том, сынок, что всяким ворам и хулиганам после тюрьмы запрещается жить ближе ста километров от Москвы. А Струнино стоит на сто первом километре, поэтому у нас так много всякой шпаны. Но все равно наш город неплохой!
   Став школьником и начав открывать для себя окружающий мир, Коля сам скоро узнал, что такое "сто первый километр". На левом берегу реки, где располагался текстильный комбинат, угрюмо высились построенные еще до революции двух- и трехэтажные казармы, которые почему-то называли спальнями. На каждой спальне была своя шайка мальчишек, щеголявших наколками, блатным жаргоном, надетыми козырьком назад кепками, кличками и прочими приметами уголовного мира. Они и песни пели нехорошие, пугающие: "Налетела цела свора, эй, товарищ, не беги - становись спиной к забору и руби на пироги!" Кого рубить - людей? Разве можно?... "Не взлюбила злодей, меня, мать, с горя запил я, меня выгнали, и пошел я к шпане воровать"... "Когда я был мальчишкой, носил я брюки - клеш, соломенную шляпу, в кармане финский нож. Отца свово зарезал, а мать свою убил, а младшую сестренку в колодце утопил"... И другие песни - о грабежах, убийствах, тюрьмах. И плохо, очень плохо приходилось постороннему мальчишке при встрече с такой шайкой. На него смотрели как на врага, попавшего в плен: "Кто такой? Куда идешь, к кому, зачем? А что у тебя в карманах?" Обыск, точнее, грабеж, когда отнимали все ценное с точки зрения юных уголовников. Но самое скверное происходило потом, когда окружали кольцом и начинали смеяться над внешним видом, обзывая самыми грязными словами, наслаждаясь своей безнаказанностью и беззащитностью жертвы. Затем следовали толчки, щелчки, подзатыльники, точно каждый старался показать, что ему чужды жалость, сочувствие, доброта, что он такой же грубый и жестокий, как и другие... Коля испытал это на себе и старался обходить спальни стороной. Эти мальчишки воровали в садах фрукты, на огородах - овощи, взламывали сараи, в которых струнинцы держали коз, хранили припасенные на зиму соленья.
   Хорошо, что в их Заречьи, таких шаек было меньше: жили здесь в бараках или домах с отдельными квартирами, что в те годы считалось роскошью.
   И с раннего детства Коля воспринимал мир в двойном обличье, хотя в детском саду и в школе им об этом почему-то никогда не говорили. С одной стороны - наш, советский строй, самый лучший на земле, а с другой - мрачные спальни, мальчишки, готовящиеся вырасти бандитами, места, которых лучше избегать. И тогда же возник у него вопрос, на который никто из взрослых не мог ответить: "Почему советская власть и большевики, победившие царя, Временное правительство, белых и интервентов, не могут справиться с уголовниками?"
   Но было и еще что-то, невидимое, страшное, чего взрослые боялись больше, чем струнинских хулиганов. Этому не было даже точного определения, просто в разговорах взрослых иногда негромко звучало "взяли", "посадили". Кого посадили, кто, куда и зачем посадил - от ответа на эти вопросы люди уходили.
   Иногда к маме в гости заходили подруги , угощали Колю конфетами, шептались о чем-то своем. О чем именно, он узнал позднее: его красивая мама отказала нескольким мужчинам, предлагавшим ей руку, не хотела, чтобы у сына был отчим.
   Когда Коля учился во втором классе, врачам почему-то не понравилось мамино сердце, так она сама сказала, и она пошла работать на прядильную фабрику комбината. В скором времени и там стала ударницей, или, по-новому, стахановкой. Коля гордился своей мамой.
   Прочитав книгу о челюскинцах, Коля решил, наконец, выяснить, где и как, в какой экспедиции погиб его отец. Но мама почему-то растерялась и даже немного испугалась. Словно оправдываясь, стала торопливо говорить, что не помнит, где и кем работал папа, только очень далеко, а письмо, в котором товарищи написали о его гибели, потерялось. Сказала только, что надо помнить о папе, хорошо себя вести, отлично учиться. Вырастет - сам все узнает о папе. Ну что ж, раз мама так сказала...
   Заговорили об Испании. Некоторые из пионеров даже пытались уехать туда помогать смелым республиканцам. Радио все чаще сообщало о разоблачении новых врагов народа. Мама слушала эти передачи с испугом - а чего бояться? Расстреляли шпионов и вредителей - так им и надо!
   В одиннадцать лет Коля уже самостоятельно топил печку, варил что-нибудь к маминому возвращению с работы, носил с колодца воду, даже мыл пол, а в свободное время читал. Научился читать он рано, но дома книг не было, поэтому записался и в школьную, и в городскую библиотеки. Прочел Фурманова, Островского, Гайдара и других советских писателей, которых рекомендовала пионервожатая.
  
   В конце тридцать шестого года в соседней комнате появилась одинокая пожилая женщина с грустным лицом. Говорили, что она "высланная" из Москвы. Одноклассник объяснил: "Это когда кого арестуют, его родных к нам сюда, на сто первый километр отправляют"... Но соседка ничем не походила на шпионов и диверсантов, которых Коля видел в кино, никогда ни с кем не спорила, не скандалила, ходила, опустив глаза, уступая всем дорогу, робкая, молчаливая. Подозрительность и недоверие сменились у Коли жалостью к старому человеку, тем более, что соседка не умела ни наколоть дров, ни накачать воды, ни многого другого. Незаметно для себя Коля начал помогать Наталье Дмитриевне - так ее звали.
   - Коля, мальчик, не знаю, как бы я без тебя обошлась! Правильно говорится, что мир не без добрых людей. Тебя очень хорошо воспитали родители...
   - У меня только мама...
   - Бедная женщина, значит, ей приходится трудиться за двоих! А мальчику обязательно нужен рядом мужчина. Если нет, то хоть в книгах он должен прочитать о том, как быть мужчиной. Я вижу, ты любишь читать?
   - Только если очень интересные...
   - У меня есть такие книги, я дам тебе почитать. Но только, Коля, у меня к тебе одна маленькая просьба... Исполнишь? Пожалуйста, не говори об этом другим! Нет, эти книги не учат ничему плохому, просто они напечатаны давно, до революции, поэтому некоторые считают их ненужными и даже вредными. А я думаю, что эти книги помогли многим мальчикам вырасти хорошими людьми.
   И перед ошеломленным Колей открылся неведомый доселе мир, о существовании которого он не подозревал. Впервые он узнал о Робинзоне и Гулливере, познакомился с героями Фенимора Купера, Бред Гарта, Джека Лондона, Майн Рида, Конан-Дойля, прочел о трех мушкетерах, о графе Монте-Кристо. Оказывается, буржуи тоже бывают храбрыми, честными, умными, а хулиганов, таких, как на спальнях, презирали во все времена во всех странах. Настоящая смелость - не когда десять против одного, а когда один против десятерых. "Спартак" Джованьоли, "Синее знамя" - о походах Чингизхана, "Леди Джен", "Моряк Шарло", "Маленькие мужчины" и они же "ставщие взрослыми", несколько романов Лидии Чарской, пусть для девчонок, но все равно интересно. Оказалось, что в другие века, в иных государствах жили и переживали увлекательные приключения смелые, умные, верные в любви и дружбе люди. С недоумением Коля почувствовал в своей душе симпатию к героям явно непролетарского происхождения. Мушкетеры - защитники самодержавия и буржуазии, открыто заявляющие о своей преданности королю, однако почему-то хотелось быть похожими на них, особенно на д'Артаньяна. Советский школьник, пионер, обязан был презирать этих "белогвардейцев семнадцатого века", а вместо этого Коля до поздней ночи просиживал над страницами трилогии.
   И в других книгах буржуазные авторы учили не тиранить и эксплуатировать трудящихся, а честности, смелости, верности слову. Как же так?!
   Некоторые строки или абзацы были подчеркнуты, иногда встречались инициалы - две красиво написанные буквы "Г", а на обратной стороне обложки одного из романов можно было разобрать полустершуюся надпись "Новоселки". Он спросил об этом Наталью Дмитриевну.
   - Новоселки? Деревня такая... А буквы? У меня был братик, это его инициалы, тоже очень любил в детстве читать и что понравилось или поразило его - подчеркивал, а потом перечитывал или показывал мне. Мы с ним очень дружили. Я рада, что эти книги понравились и тебе!
   Коле очень хотелось спросить, как звали ее брата, где он теперь, за что выслали в Струнино саму Наталью Дмитриевну, однако что-то ему подсказывало, что подобные вопросы задавать нельзя. Может, когда-нибудь сама расскажет.
   Но однажды утром он увидел, что дверь соседки распахнута настежь, а ее комната пуста. Оказывается, ночью за Натальей Дмитриевной приехала машина, приказали быстро собраться и куда-то увезли, наверное, на новое место высылки. Зачем? Разве может кому-нибудь причинить зло старая женщина с плохим зрением, к тому же очень добрая, у которой такие замечательные книги? Но больше всего Колю поразило, когда кто-то из соседей сказал, будто слышал, как один из приехавших спросил Наталью Дмитриевну, княгиня ли она, и та ответила утвердительно. Вот это да! Настоящая княгиня как в старых романах! Может быть, и из-за нее когда-то кто-то дрался на дуэли? Однако никому из школьных товарищей он об этом не сказал: пусть и у него будет своя тайна. Княгиня...
  
   В школе пионеры с жаром обсуждали события на озере Хасан. Появились новые песни о Стране Советов, о Красной Армии. "Броня крепка, и танки наши быстры, и наши люди мужества полны"... А какие фильмы крутили в клубе имени Сталина! Коля смотрел каждый по несколько раз, то один, то с приятелями: "Ленин в Октябре", "Ленин в восемнадцатом году", "Волга - Волга", "Цирк", "Ошибка инженера Кочина", "Трактористы", "Александр Невский", "Петр Первый", "Суворов", "Богатая невеста", "На границе". Эти фильмы заставляли гордиться своей страной, своим народом. Как часто Коле хотелось перенестись из зрительного зала на экран и тоже совершить что-нибудь героическое для своей Родины даже ценой собственной жизни.
   Одно время поговаривали о возможной войне с немецкими фашистами, но после заключения с Германией мирного договора подобные разговоры прекратились. Ничего, думал Коля, если фашисты решаться напасть на Советский Союз, то потерпят самое сокрушительное поражение. И, кто знает, может быть, в той войне придется участвовать и ему. Ну, тогда он покажет, на что способен!
   Была еще какая-то недолгая война с белофиннами, о которой взрослые говорили вполголоса, хмурясь: сильные морозы, снега, доты, мины, большие потери... Но все равно Красная Армия победила.
   В сороковом году Колю приняли в комсомол. Мама по этому поводу испекла большой пирог с яблоками:
   - Сыночек, как же быстро ты вырос, скоро станешь совсем взрослым!
   В ее голосе звучали и радость, и гордость, и тревога. Мама, мама, любимая, заботливая, самый дорогой и близкий человек!...
  
  

2

  
   Война началась, когда Николай закончил восьмой класс.
   Комбинат временно остановился, чтобы перестроиться на военную продукцию: ткань для гимнастерок, брюк, обмоток, портянок, нижнего белья, марли для бинтов. Все чаще вечерами не было электричества, сидели при свете керосиновой лампы. Увеличился рабочий день, Николай с матерью виделся не часто: она уходила затемно, когда он еще спал, а возвращалась, когда он уже спал. Оставляли друг другу записки на столе: кто где, когда придет.
   Возле бывшей церкви, где располагался районный военный комиссариат, стояли телеги, на них из дальних деревень привозили мобилизованных. Там слышались плач, женские крики, пьяная ругань. Ввели обязательную светомаскировку, даже при керосиновых лампах завешивали окна старыми одеялами. Стекла на окнах крест-на-крест заклеили полосками бумаги из газет: считалось, что так при бомбежке образуется меньше осколков. Возле некоторых домов появились траншеи на случай воздушной тревоги.
   Радио и дома ив школе не выключали в ожидании очередных сводок "от Советского Информбюро". Сводки были ободряющими, но какими-то неясными: энская часть на энском направлении отбила атаки противника. Наступать надо, а не атаки отбивать!
   Снова, как когда-то в детстве, появились карточки. Николаю много времени приходилось проводить в бесконечных очередях. Впервые он почувствовал голод - молодому, растущему организму требовалось больше, чем было "положено" по карточкам.
   В начале нового учебного года всех учеников направили на уборку картошки. Утром каждый являлся с ведром, затем пешком шли в ближайшую деревню и там до вечера не вылезали из борозды. Сами школьники стали другими, повзрослели - почти из каждой семьи кто-то ушел на фронт. Некоторым уже пришли "похоронки" или извещения о том, что отец, дядя или старший брат "пропали без вести". Николаю было непонятно, как можно пропасть, когда рядом командир, комиссар, боевые товарищи, а за спиной родная страна. Даже если погибнешь, всем видно, что пал смертью храбрых.
   В карманах школьников появились новые ценности: гильзы, осколки бомб и зенитных снарядов, даже целые патроны от пистолетов, винтовок, крупнокалиберных пулеметов. А из десятого класса призвали нескольких парней, которым уже исполнилось по восемнадцать лет.
   Увеличили часы начальной военной подготовки: изучали винтовку, обращая при этом внимание на быстроту сборки и разборки затвора, ручную гранату, противогаз, а в дубовой роще учились окапываться, ползать по-пластунски, маскироваться. Сколько раз впоследствии Николай с благодарностью вспоминал преподавателя военного дела, видимо, хорошо представлявшего, что ждет его учеников, и старавшегося передать им как можно больше тех знаний и умений, каких требует фронт.
   Через город непрерывным потоком текли с запада беженцы. Скрипели телеги, плакали дети, ревел голодный скот. Лица беженцев были отрешенными...
   Но как же непобедимая Рабоче-Крестьянская Красная Армия, любовь и надежда советского народа, который для нее никогда ничего не жалел? Почему-то вспоминалась предвоенная частушка:
   Товарищ Ворошилов!
   Война уж на носу,
   А конница Буденного
   Пошла на колбасу.
   Где же они, легендарные конники, где славные танкисты, где сталинские соколы - летчики? Почему немцы приближаются к Москве, а не Красная Армия - к Берлину? Николай понимал, что об этом никого не спросишь: когда идет война и нашим приходится отступать, подобные вопросы называются провокационными.
   Однажды Николай проснулся поздно вечером и увидел, что мать сидит за столом у тарелки с картошкой и плачет.
   - Ты что, мама? Что случилось?
   Мать быстро отерла слезы, подошла к кровати сына.
   - Спи, сыночек, спи! Не обращай внимания... Многие сейчас плачут, на то и война. Гибнут молодые каждый день. Если тебе тоже придется идти на фронт...
   - Ну и что?
   - Глупый! Ты у меня один, в тебе вся моя жизнь, только тобой и живу...
   Утром, выйдя на улицу, он обратил внимание на звуки, напоминавшие отдаленную грозу. Это поздней осенью-то?
   - Что это гремит? - спросил он у какой-то женщины с серым, усталым, видимо, после ночной смены, лицом.
   - А ты что, парень, не знаешь? - зло вскинула она голову. - А еще будущий солдат! Пушки это бьют! Немцы уже под Дмитровым, это же напрямки полсотни верст. Завтра, может, в Загорске будут, а там и наша очередь подойдет.
   Голос войны... Неужели немцы скоро появятся здесь, на берегах Горелого Креста? Уже бомбили или обстреливали соседние города и поселки: Александров, Арсаки, Бужениново - а Струнино не трогали. Злые языки говорили, что "в Струнине тетка Гитлера живет". А скорей всего немцы хотели сходу взять большой текстильный комбинат, чтобы заставить его давать продукцию для Германии.
   Мимо прошло несколько военных, долетели обрывки разговора:
   - ... гнали танки на фронт, да несколько застряло неподалеку от Двориков. Одни башни из грязи торчат - крепко увязли. Буксирные тросы рвались как нитки.
   - Не завидую командиру: спросят по всей строгости за потерю боевой техники... Бездорожье наше, мать его!
   - Ударят морозы покрепче - вытащат...
   - Будут тебе немцы ждать!
   - Слушай, значит, и немецкие танки вязнут, а они у них главная ударная сила. Понимаешь?...
   Долго после услышанного Николай думал о судьбе командира танкистов. Неужели расстреляли?!
   Газеты печатали карикатуры Кукрыниксов на гитлеровцев, в клубе перед фильмами показывали "киносборники" в которых советские солдаты и ополченцы легко и просто расправлялись с фашистами, а немцы уже вплотную подошли к Москве. Правда, седьмого ноября состоялся традиционный парад на Красной площади, но прямо с парада солдаты пешком уходили на передовую.
   Как-то раз, засидевшись у одноклассника, Николай поздним вечером возвращался домой по затемненным улицам. Неожиданно он услышал в темноте горький плач. Мальчик лет восьми рыдал так отчаянно, что Николай растерялся.
   - Ты чего? Кто тебя обидел?
   - Карточки отняли... И деньги... И хлеб... А дома ждут... Мама, бабушка, дедушка...
   - Кто отобрал?
   - Мальчишки... С седьмой спальни... Большие...
   - Вот паразиты! Сам в каком учишься? В первом? Понятно...
   - Они как фашисты! - мальчик вытер слезы. - Ведь без хлеба человек умрет, а они отбирают... Я знаешь как хочу? - В его голосе зазвучала недетская ненависть. - Поеду туда, где война, найду автомат, а когда они меня снова остановят - ррраз очередью!...
   - В своих?
   - Разве это свои? Злые, жадные... Значит, и с ними надо также... У меня же все отняли - как я домой пойду?...
   Мальчик захлебнулся плачем и исчез в темноте. Николай озадаченно смотрел ему вслед: ни утешить, ни помочь...
  
  

3

  
   Николай любил ходить на железнодорожную станцию. Говорили, что их Северная железная дорога осталась последней, связывающей окруженную врагами Москву со страной. Возможно, так оно и было - слишком часто в последнее время шли к столице эшелоны с военной техникой, солдатами. По слухам для защиты Москвы перебрасывали дивизии с Дальнего Востока. Навстречу, на восток мчались поезда с оборудованием эвакуируемых предприятий. А однажды провезли целый эшелон подбитых немецких танков, видимо, на переплавку. Особенно нравилось Николаю смотреть на поезда с высокого переходного моста: внизу, прямо под ним проносились платформы с танками, броневиками, другой военной техникой.
   Обычно военные составы проскакивали Струнино без остановки. Но как-то могучий паровоз ФД, тянувший длинный эшелон, неожиданно замедлил ход и остановился. На платформах стояли зачехленные пушки, из открытых дверей теплушек с любопытством смотрели красноармейцы и командиры в новых полушубках.
   - Эй, папаша, где тут у вас фашисты? - крикнул кто-то из теплушки проходившему мимо пожилому мужчине.
   - Кто? Фашисты? - обернулся тот. - На следующей остановке...
   Стараясь держаться на расстоянии, вдоль эшелона уже ходили часовые с винтовками, Николай прошел несколько десятков метров, поднял голову и встретился взглядом с молодым командиром, стоящем в дверном проеме.
   Бывает любовь с первого взгляда, ненависть с первого взгляда, а бывает просто симпатия, неизвестно почему возникающая между впервые встретившимися людьми. Молодой артиллерист дружески кивнул, Николай ответил чуть смущенной улыбкой, извините, дескать, что пялю глаза, но сами видите, что я старшеклассник, и не придется ли и мне скоро вот так же в теплушке...
   Командир хотел ему что-то сказать или о чем-то спросить, но из глубины вагона кто-то властно крикнул "Беляков!" и он, махнув Николаю рукой, круто повернулся через левое плечо и шагнул в полумрак теплушки. Прозвучала команда "По вагонам!", протяжно заревел паровоз, звякнули буфера и эшелон тронулся.
   В этот же день втайне от матери Николай подал в военкомат заявление с просьбой отправить его добровольцем на фронт. Ему уже шел семнадцатый год...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!..

1

  
   Как-то в гардеробе театра, где проходило какое-то торжественное собрание, Андрею Петровичу подали не его пальто. Не сразу разобрались, что произошла ошибка, но, поняв, извинились, нашли то, что требовалось.
   Но на этот раз подменили не пальто, а судьбу. В грязном вонючем вагоне среди злобных уголовников и хмурых "политических" куда-то на север должен был отправиться предатель, шпион, троцкист, матерый враг народа. А на сырых нарах почему-то оказался он, Андрей Петрович, преданнейший большевик, комсомольский и партийный вожак, готовый отдать жизнь за советскую власть, за дело трудящихся. Дико, противоестественно, нелогично!.. Только теперь никто не собирался перед ним извиняться и возвращать его такую привычную, такую понятную, такую замечательную прежнюю жизнь.
  
   Кончался год тридцать седьмой, год новых трудовых рекордов, ярких фильмов, замечательных песен, последний год второй пятилетки, год уничтожения последних врагов народа. Перед октябрьским праздником сняли наркома просвещения Бубнова, наркома оборонной промышленности Рухимовича, наркома земледелия Эйхе - оказались двурушниками, изменниками. Затем исчезло из печати имя Косиора...
   Когда Андрея Петровича поздним вечером вызвали в райком, он не удивился: появились важные срочные дела, решать которые придется и ему. У райкомовцев не было строго распорядка дня, чем в душе Андрей Петрович даже гордился. А в кабинете первого секретаря, всегда строгого, сурового, принципиального, а на этот раз растерянного, даже испуганного, Андрея Петровича ждали двое сотрудников НКВД. Попросили паспорт, после чего показали ордер на арест, подписанный районным прокурором. Ошеломленный, ничего не понимающий Андрей Петрович хотел было что-то сказать первому секретарю, знавшему его не первый год, но, встретившись с ним взглядом, понял, что тот ничем не сможет помочь. Потом повезли Андрея Петровича на Лубянку, обыскали, и вскоре оказался он в камере, рассчитанной человек на десять, но вместившей не меньше тридцати.
   Он был уверен, что произошла какая-то ошибка, которая скоро разъяснится. Готов был дать отпор любому провокатору, но никто к нему не подходил: у окружающих были такие же потухшие глаза, застывшие лица, каждый был погружен в свои невеселые думы.
   Андрей Петрович ждал вызова, чтобы объяснить, кто он и где должен находиться, но его почему-то не вызывали, а на все вопросы он слышал грубое" Ждите!" Но именно ожидание было такой нестерпимой душевной мукой, в сравнении с которой теснота, духота, вонь казались ерундой. Чем и когда кормили, Андрей Петрович вообще не замечал.
   Боль незаслуженной обиды, глубочайшее оскорбление, чувство огромной несправедливости, вся чудовищная нелепость происходящего не давали Андрею Петровичу уснуть в течение нескольких суток после ареста. Гнев, ярость и возмущение душили его, душили по-настоящему, перехватывая горло невидимыми пальцами. Сердце то замирало, то стучало, точно пулемет, кровь гулко билась в виски, а кулаки сжимались так, что ногти глубоко вонзались в кожу. Во время пребывания в камере он отмалчивался, ни с кем не вступал в разговоры.
   Спал он на нарах в углу камеры, и не сразу в полумраке обратил внимание на надпись, нацарапанную на стене прямо против глаз. Но раз ночью за кем-то пришли, свет фонаря на мгновенье скользнул по стене, Андрей Петрович прочел и вздрогнул: "Будьте вы все прокляты!" И такой леденящей безнадежностью повеяло вдруг...
   Минуты казались часами, часы - сутками, дни - неделями. Лучше любые допросы, лишь бы не эта неопределенность, не это бесконечное ожидание. И когда, наконец, распахнулась дверь и окликнули "Петров Андрей!" - он не сразу понял, что дождался...
  
  

2

  
   В кабинете, куда привели Андрея Петровича, за столом сидел капитан государственной безопасности. Он не поднял головы, лишь знаком отпустил конвоира. Андрей Петрович долго стоял за затекающих ногах, ожидая приглашения или команды сесть - в кабинете стояло несколько стульев - но так и не дождался. Впрочем, это было мелочью, сейчас решалась его судьба, сейчас все должно было разъясниться.
   - Подойди ближе! - все также не поднимая головы приказал капитан. - Фамилия, имя, отчество, год рождения, место работы, должность!
   Андрей Петрович ответил. Капитан, наконец, поднял голову, и у Андрея Петровича перехватило дыхание. Неужели?!.. Нет, этого не могло быть! Но голос, лицо, фигура, эти беспощадные холодные глаза, запомнившиеся ему на всю жизнь!
   - Магутин!.. Товарищ комиссар!.. Это вы?..
   - Что такое?!..
   Капитан рывком поднялся из-за стола, с подозрением разглядывая Андрея Петровича. А у того точно огромная, нечеловеческая тяжесть спала с плеч. Перед ним действительно стоял Магутин, его детский и юношеский идеал, которого он считал погибшим в бою рядом с отцом. Погрузневший, постаревший, немного полысевший, но тот самый грозный комиссар военного эшелона двадцатого года. Значит, все в порядке, правда и справедливость восторжествуют!
   Андрей Петрович не мог сдержать радостной улыбки, которую, однако, тут же погасил взгляд Магутина.
   - Ты откуда, контра, меня знаешь? И чего это ты так скалишься? С чего это веселый такой? Или забыл, где находишься? Следователь для обвиняемого "гражданин", запомни, а не товарищ! Кто тебе сказал мою фамилию?!
   Андрей Петрович сделал было шаг к Магутину, но был остановлен грозным окриком:
   - Стоять на месте!
   - Неужели вы меня забыли, товарищ комиссар?! Вспомните гражданскую войну, конец двадцатого года, вы были у нас дома, мой отец машинист Петров... Я вас сразу узнал! Мне пятнадцать лет было, но я вас на всю жизнь запомнил. Вы были комиссаром эшелона, который шел на Польский фронт, рассказывали, что готовится освободительный поход на Индию... И я хотел вместе с вами, но вы ответили, что надо подрасти, что и мне дел хватит...
   Андрей Петрович видел по лицу Магутина, что и тот узнал его, однако взгляд следователя оставался почему-то холодным.
   - Я помнил вас все эти годы, старался быть похожим на вас. Стал комсомольским вожаком, инструктором райкома комсомола, потом - партии. Коммунист Ленинского призыва, взысканий не имею, никаких колебаний не допускал, чистку прошел... Когда я узнал, что отец погиб, думал, что и вы тоже, жалел обоих. Я так рад, что встретил вас...
   - Молчать! - стукнул кулаком по столу Магутин. - Разжалобить захотел, курва? А я надеюсь, что по старому знакомству запираться не будешь, а прямо и честно выложишь, в какой антисоветской организации состоял, по чьей указке и какие задания выполнял. И знай, гад, что от нас ничего не скроешь!
   - Мне нечего скрывать...
   - Тихо, ты! Все начинают "я не я, и лошадь не моя", а заканчивают чистосердечным признанием. Чекисты не ошибаются, это еще Феликс Эдмундович говорил. По ошибке, случайно к нам не попадают. У нас есть на тебя показания.
   И Магутин назвал имена нескольких работников райкома, арестованных за последний год.
   - Только вот почему-то не сходятся у них: то даты, то названия организаций, путают чего-то, контрики... Вот тебе бумага, чернила, садись и пиши все, как есть!
   - Да нечего мне писать, товарищ Магутин! - Андрею Петровичу очень не хотелось произносить "гражданин следователь", это звучало как признание своей вины. - Оговорили меня, оклеветали; вы же сами сказали, что не сходится у них...
   - А ты и обрадовался, да? У них не сходится - у меня все сойдется! - Он как-то чересчур внимательно посмотрел на Андрея Петровича, недобро усмехнулся. - Все я помню, о чем ты рассказал, все знаю. А вот ты сейчас кое-что узнаешь, контрик, такое... Смотри на меня и слушай: я твоего папашу лично своей рукой в расход вывел. Пристрелил, как собаку. Вот из этого самого нагана! - Магутин похлопал по желтой кобуре на правом бедре. - За то, что саботажников защищал и на меня, красного комиссара, руку поднял, сука... Гляди сюда! Ну, чего побледнел? Узнал?..
   И Андрей Петрович с недоумением и ужасом, чувствуя, как тело покрывается холодным потом и темнеет в глазах, увидел в руке Магутина родные, с детства знакомые карманные часы отца "Павел Буре".
   Андрей Петрович покачнулся, кабинет куда-то поплыл...
   - А ну не падать! - услышал он злобный голос Магутина. - Быстро в чувство приведем, да так, что сам рад не будешь. У нас здесь специалисты на все случаи есть...
   Он убрал часы в карман гимнастерки.
   - Не зря говорится, что яблоко от яблони недалеко падает...
   Андрей Петрович молчал. Происходило что-то страшное, непонятное. Хорошо, подумал он, что мать не дожила, сестра не знает, жена с сыном неизвестно где, Виктор в училище...
   - А ты, значит, в комсомол, потом в партию пролез, своим прикинулся? Но как веревочке не виться... Не знаешь, как и что писать, я подскажу...
   - Ничего я писать не буду, - чуть слышно произнес Андрей Петрович.
   - Да ну? Правда? Сколько я в этом кабинете подобных слов слышал, - укоризненно покачал головой Магутин и вдруг с силой ударил Андрея Петровича кулаком в лицо, второй раз, третий... Бил умело, безжалостно, молча, даже равнодушно, точно выполняя надоевшую работу.
   - Запомни, контрик, отсюда путь или в лагерь, или к стенке, других нет, - сквозь гул и звон в голове с трудом расслышал Андрей Петрович. - Я с тобой сам, лично заниматься буду! Это цветочки, ягодки впереди. По старому знакомству советую поскорей "раскалываться": и тебе легче будет, и нам...
   Ночь прошла без сна... Сильнее избитого тела болела душа. Все, что он хотел сказать на первом же допросе, было перечеркнуто оговорами недавних товарищей, встречей с Магутиным и его признанием в убийстве отца. Теперь понятно, почему им не сообщили, где и как погиб машинист Петров... И снова перед глазами вставал Магутин, только молодой, в кожанке, обтянутый ремнями, а в глазах... Вот глаза не изменились. Однако на этот раз увидел в них Андрей Петрович не орлиный взор, а злобу и презрение, уверенность в своем праве делать с любым человеком все, что угодно. А ведь столько лет Магутин был для него примером настоящего большевика, борца за мировую революцию!..
   Снова потекли дни в камере с такими же молчаливыми людьми, недоверчиво смотревшими друг на друга. И у Андрея Петровича как-то мелькнула мысль, что среди них есть такие же, как он, ни в чем не виноватые, оклеветанные, которым не в чем признаваться, но из них эти признания выбивают...
   Недели через две его снова вызвали, но повели не в кабинет следователя, а втолкнули в какую-то тесную полутемную комнату, где трое чекистов без единого слова начали его беспощадно избивать, перебрасывая ударами тяжелых кулаков от одного к другому или швыряя о стену.
   Ужасными были не только боль, но сознание, что в Стране Советов с человеком могут обращаться также, как в застенках Франко, Муссолини или Гитлера. Андрей Петрович слыхал о подобном, но считал злостной вражеской клеветой на советскую власть. Теряя сознание, он услышал:
   - Хватит с него, теперь расколется, я знаю!..
   Он пришел в себя на нарах камеры поздним вечером. Все болело, глаза затекли, нос вспух, дышать можно было только ртом, несколько зубов оказались сломанными. Но главным было не это: что-то сломалось в душе Андрея Петровича. Он понял, что просто не выдержит второго подобного избиения, признается в чем угодно, подпишет любой документ, причем, не только на себя. Теперь понятно, как получили показания на него... И живым его отсюда Магутин не выпустит. Как быть, где выход?.. Только одно - самооговор, но так, чтобы никто не пострадал. Пожалуй, лучше всего признать себя террористом - одиночкой. Кто будет уточнять, если заранее уверены в его вине? Нужно признание - получайте! Расстреляют? Но лагерь, клеймо "врага народа" - не для него.
   Ночью подняли и повели на допрос в знакомый кабинет к Магутину.
   - Ну как, контрик, признаешься сам, или ?..
   - Во всем признаюсь, гражданин следователь. Только одна просьба...
   - Это какая же?
   - Расстреляйте меня из того же нагана, что и отца...
   Магутин с недоверием посмотрел на Андрея Петровича.
   - Темнишь ты чего-то, Петров! Недавно еще своим прикидывался, старое вспоминал, от всего отказывался, даже руки пришлось марать о такую мразь... С чего это тебе вдруг "вышки" захотелось? Другие в ногах валяются, просят любой срок, лишь бы не к стенке... Ладно, садись к столу, бери бумагу!
   Андрей Петрович писал, что знает давно о том, что его отец убит чекистом Магутиным, что мечтал ему отомстить, но был арестован прежде, чем успел это сделать. Вспомнились все бранные выражения, слышанные в жизни. Чего стесняться? Пусть знает, гад, что думает о нем сын машиниста Петрова!
   Он понимал, что подписывает себе смертный приговор, но страх почему-то исчез, в сердце осталась жгучая, беспредельная, перехватывающая дыхание ненависть к тому, кто столько лет являлся для него примером. Лишь бы прошло, лишь бы не обернулось новыми муками!
   Хлопнула дверь, вошел пожилой человек в штатском, но, видимо, высокого звания, так как Магутин вытянулся. Андрей Петрович не мог бы объяснить, почему почувствовал, что между этими людьми неприязненные отношения.
   - Ну, капитан, как идет дело?
   - Нормально! Пришлось, конечно, повозиться, зато теперь вон как пишет, старается!
   И тут Андрей Петрович торопливо закончил свое "признание", подписался и протянул вошедшему:
   - Гражданин начальник, прочтите!
   - Почему должен читать я, а не следователь? - удивился тот.
   - Начните читать, и все поймете.
   Чекист с любопытством взял протянутый ему листок бумаги. Магутин через его плечо пытался прочесть написанное, но тот недовольно покосился, и капитан отошел в сторону.
   Читая, пожилой чекист несколько раз усмехнулся, покачал головой, потом сразу посерьезнел, сложил бумагу, убрал в карман.
   - Это документ для меня, я веду следствие, - заметил Магутин.
   - Считайте его законченным, - перебил старший. - Начинаем новое, не менее важное... Вызовите конвой и обвиняемого отсюда прямо на Особое Совещание. Только быстро и рукам воли не давать!
   - Ты чего там нацарапал, гад? Почему ему отдал? - зарычал Магутин, когда они остались вдвоем.
   - Выполняй, что тебе приказали, капитан...
   Слабо освещенный небольшой зал, трое за столом на возвышении. Что-то читают и смеются, кажется, его признание. Но когда Андрей Петрович предстал перед ними, сразу посуровели. Спросили анкетные данные, стали что-то негромко обсуждать между собой. До Андрея Петровича долетали отдельные фразы "индивидуальный терроризм", "ненависть к чекистам", "чистосердечное признание", "достаточно, подходит"...
   - Петров, вы что, оглохли? Название статьи, параграфа и срок слышали? Пятьдесят восьмая, восьмой: десять лет исправительно-трудовых лагерей.
   - Почему не расстрел? - неожиданно вырвалось у Андрея Петровича.
   Члены Особого Совещания недоуменно переглянулись, потом расхохотались.
   - Ну, Петров, редко нам попадаются такие! Но десять лет лагерей - это не так мало, как вы думаете...
  
  

3

  
   Не дотянул до "вышки", не доставил Магутину удовольствия застрелить после отца и сына. К счастью или к несчастью Андрею Петровичу сохранили жизнь, и стал он политическим заключенным, "врагом народа".
   По дороге в лагерь едва не умер с голоду: все продукты забирали уголовники, организованные, злые, наглые, державшие в страхе остальных. Поесть удалось только на пересыльном пункте в Котласе, откуда заключенных рассылали по всему краю, от Северной Двины до Урала, от Камы до берегов полярных морей. И там, в большой и грязной палатке-столовой, хлебая баланду, Андрей Петрович услышал о каком-то ОЛПе - отдельном лагерном пункте - куда не дай бог попасть бывшему партийцу, ибо командует там князь, по приказу которого казнят всех коммунистов. Он удивился: какие князья могут быть через двадцать лет после революции...
   Он остался жив, а десять лет - всего лишь три с половиной тысячи дней, авось удастся выжить, он еще молод. Тело радовалось, а душа, уже готовая было гордо расстаться с этим сумасшедшим миром, пылала яростью к Магутину и ему подобным. И над всем этим висело непроходящее недоумение: как же все это могло произойти с ним, большевиком Андреем Петровым в Стране Советов в тысяча девятьсот тридцать восьмом году?
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЕГО СИЯТЕЛЬСТВО

  

1

  
   За заключенным Петровым тяжело захлопнулась дверь барака. Растаял морозный туман. Андрей Петрович старался разглядеть в полумраке помещение, где ему отныне предстояло жить.
   - Кто тут старший? - громко спросил он. - Мне место надо.
   - Место? - насмешливо раздалось из темноты. - Пришел в гостиницу - обращайся к администрации. А ну топай сюда!
   Андрей Петрович, осматриваясь, направился на голос. Так вот оно какое, его жилище на ближайшие десять лет: окна маленькие, с решетками, низкий потолок, тесно стоящие нары, редкие лампочки под потолком светят вполнакала, воняет парашей, грязной одеждой. Холодно, сыро, душно.
   В углу у небольшой железной печки, которой не по силам было прогреть все помещение, сидела явно уголовная компания, в центре которой выделялся грузный пожилой мужчина.
   - Сюда, сюда! Еще ближе! Стань, чтобы тебя все видели! - низким голосом произнес он. От взглядов сидевших рядом с ним заключенных Андрею Петровичу стало не по себе. - Представься! - приказал пожилой, видимо, главный, пахан, как говорят уголовники.
   Очень обидно было Андрею Петровичу стоять перед этим сбродом, но он уже понял, что попал туда, где все решают сила и власть, а они были не на его стороне.
   - Не знаю, что говорить. Вы спрашивайте, я отвечу.
   - Хорошо приучили на допросах, - ехидно заметил кто-то.
   - С какого года? Из какой семьи? - спросил пахан.
   - С пятого... Мать умерла. Отец погиб в гражданскую, был машинистом. Своей семьи нет...
   - Так. Сходится... А профессия?
   - Был партработником, инструктором райкома, - негромко произнес Андрей Петрович, догадываясь, что о нем здесь уже многое знают, и врать не стоит.
   - Понятно: в шахте не трудился, за станком не стоял, за плугом не ходил, а хлеб ел... Молчишь? Правильно делаешь, здесь не митинг, не партсобрание, не совещание актива, а "княжеский ОЛП". Чего так вздрогнул? Слышал о таком?
   - Да, на пересылке...
   -Далеко нас знают! Значит, известно тебе, Петров, что не слишком привечают здесь бывших партработничков. Всякое с ними случается...
   - А что, десяти лет мало? - спросил Андрей Петрович.
   - Срок хороший, не спорю, однако есть у нас такие, и их хватает, кто считает, что по грехам вашим вам и "вышки" мало.
   - А вы?
   - Мы, как известно, социально-близкие пролетариату элементы, - мрачно усмехнулся пахан, - но речь не о нас, а о тех, у кого отняли дом, землю, имущество, а родных - в ссылку, в лагерь или к стенке. Вижу, хочешь сказать, что сам ты лично никого не убивал, так? Ну и что? Дело не в тебе, а в классовой борьбе, как учат ваши вожди.
   Пахан говорил туманно, намеками, но Андрей Петрович главное понял. Как безумна и нелогична жизнь! Чекисты арестовали, допрашивали, били и судили его как "врага народа", а здесь, в лагере ему грозят смертью за то, что был коммунистом. Мальчишкой он иногда представлял, как попадет в плен в врагам, как выстроят перед ним взвод солдат с винтовками, а он им скажет такое, что, даже расстреляв его, они одумаются, поймут, повернут штыки против своих угнетателей. И на Лубянке тоже хотел погибнуть достойно, насколько это возможно. Но тут...
   - А раз ОЛП княжеский, пусть ваш князь и решает, что со мной делать! - эти слова Андрея Петровича были последней соломинкой, за которую хватается утопающий.
   - Ого! - глаза пахана блеснули. - Сказано логично, хотя...
   Негромко стукнула дверь, послышались шаги.
   - А вот и их сиятельство! Милости просим к огоньку! - пахан подвинулся, освобождая место возле печки.
   Андрей Петрович обернулся. По проходу между нарами шел высокий старик. Борода и усы белели инеем: видимо, мороз усилился. Шапка-ушанка, стеганая куртка, брюки, сапоги - обычная одежда заключенного. Только такой гордой, полной достоинства и независимости осанки Андрей Петрович не видел даже у больших партийных вождей.
   Князь подошел ближе, остановился, снял шапку; еще густые, чуть вьющиеся волосы оказались такими же белыми, как и борода. И тут Андрей Петрович понял, что голова князя не в инее, а просто седая, белая до голубизны.
   - Добрый вечер! - произнес князь, обращаясь сразу ко всем и присел к печке, приняв из рук пахана кружку с чаем.
   - А у нас, ваше сиятельство, пополнение - бывший инструктор райкома партии. А это Петров, тот, кого ты дожидался: князь Гагарин Георгий Дмитриевич.
   - Меня? - повернул голову князь, и в его серо-голубых глазах Андрей Петрович увидел такую тоску, что на мгновенье растерялся.
   - Да, вас... Меня арестовали, избивали, осудили без вины на десять лет, - сбивчиво заговорил он. - А здесь меня снова пытаются судить, угрожают смертью... По какому праву?
   - По вашему! - ледяным тоном перебил князь. - По которому вы, большевики, уничтожали и уничтожаете тысячи ни в чем не повинных людей. Вас били на допросах? От товарищей по партии и потерпеть можно. Ведь кто такие чекисты? Вооруженный отряд партии большевиков, воюющий с беззащитным народом, не так ли?
   В голосе князя звучала непримиримая ненависть. Уголовники хмуро смотрели на Андрея Петровича, их лица каменели. Почувствовав, что начинают дрожать пальцы, Андрей Петрович стиснул кулаки, опустил взгляд. Значит, не будет никакого срока, никаких исправительных работ. Жизнь его оборвется здесь, и не к кому обратиться за помощью, бессильны любые слова и безнадежно сопротивление...
   - Эх! - с трудом прошептал он, - жаль, что не приговорили меня к расстрелу: следователь Магутин так хотел лично привести приговор в исполнение...
   Но не успел он договорить, как князь резко поднялся со своего места:
   - Что вы сказали? Чье имя произнесли? Повторите!
   Уголовники с удивлением смотрели на князя, бесстрастное лицо которого выражало теперь нескрываемое волнение.
   - Следователя своего вспомнил, Магутина Александра Никитича. Старый знакомый...
   - А ну-ка присаживайтесь сюда и рассказывайте подробно!
   Андрей Петрович интуитивно почувствовал, что от его рассказа зависит, жить ему или нет. Слушали внимательно, не перебивая. Но когда он начал рассказывать о первой встрече с Магутиным, князь жестом остановил его:
   - Опишите его! Все, что помните...
   - Среднего роста, широкоплечий, чуть сутуловатый, волосы русые, глаза светлые. Да, вот еще что... Он расстегнул кожанку и гимнастерку, видимо, жарко у нас было, и на груди я увидел наколку: перекрещенные сабля и винтовка, а под ними надпись. Не все буквы было видно... Кажется, "Да здравствует революция!" или что-то вроде этого, точно не скажу...
   - Он! - хмуро кивнул князь.
   Андрей Петрович поведал о гибели отца, о новой встрече, о часах, которые показал ему Магутин, о самооговоре, мол, мечтал убить Магутина. При этих словах князь внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.
   Когда он закончил, наступило долгое молчание. Все в ожидании смотрели на князя. Наконец, тот заговорил.
   - Я непримиримый, смертельный враг большевиков. Был, есть и буду им до конца своих дней. А вы... Но рукой Магутина из одного, возможно, нагана, застрелены и ваш отец, и мои близкие. Невинно пролитая кровь и тут, и там... Не трогать его! - Последние слова князь произнес громко, обращаясь к уголовникам , в первую очередь к пахану.
   - Ну, ваше сиятельство! - изумленно, даже с каким-то упреком заметил пахан. - За все годы, что мы здесь...
   - А как бы вы на моем место поступили? - спросил князь.
   - Я? - пахан на мгновенье задумался. - Не знаю... Но, как вы сказали, так и будет, хотя...
   - ...гарантии дожить до конца срока здесь нет ни у кого, хотите сказать? Да, немало за эту зиму умерло от холода и голода...
   Пахан помрачнел, покосился на Андрея Петровича.
   - Треть, не меньше, хоронить не успевали. Вот что делают, а вы жалеете!
   - Оставить жить не всегда значит пожалеть...
  
  

2

  
   К одной нелогичности прибавилась другая: большевик, чекист, бывший комиссар гражданской войны убил отца, а здесь, в лагере, его, Андрея Петровича, пощадил классовый враг, князь Гагарин. Как оказалось, он имел огромный авторитет не только среди заключенных, но и у лагерного начальства. О нем рассказывали такое, что трудно было отличить правду от вымысла. На деле князя стояла резолюция самого Дзержинского, какая, точно никто не знал, тем больше было простора для фантазии. Князь был живой легендой лагерей. На общие работы он не ходил, исполнял обязанности лекаря в лазарете. Князь хорошо разбирался в лекарственных травах и лечил ими довольно успешно не только заключенных, но и администрацию.
   Началась весна, с каждым днем становилось теплее. Больше холода мучил голод. После долгой и тяжелой работы на лесоповале молодой организм жаждал пищи, но, чтобы получить повышенную норму, требовалось стать ударником, перевыполнять план. А непривычный к физическому труду Андрей Петрович с огромным трудом справлялся с заданием. Не раз вспоминался покойный тесть, когда-то с насмешкой взглянувший на его чистые, без мозолей руки, точно знал, какая судьба ожидает зятя.
   Официально из мест заключения разрешалось жаловаться во все инстанции вплоть до Генерального секретаря ЦК партии. Андрей Петрович, раздобыв огрызок карандаша и бумаги, написал несколько жалоб, однако ни на одну не получил ответа. Он чувствовал себя очень одиноким. Князь после первой беседы к нему не подходил, с уголовниками знакомиться не хотелось, да не получилось бы, а мужики, в большинстве своем получившие срок за сопротивление коллективизации, смотрели с нескрываемой враждой.
  
   Через некоторое время Андрея Петровича вызвал к себе "кум" - начальник оперативной части и за дополнительный паек и другие мелкие привилегии предложил стать стукачом, то есть доносчиком.
   Пока он говорил, Андрей Петрович смотрел себе под ноги и думал, что этот молодой, не старше его самодовольный человек после работы пойдет к себе домой, где его ждет сытный вкусный ужин, чистая постель, возможно, красивая жена. А что ждет заключенного Андрея Петрова? Какие-то перемены произошли в его сознании: слово "чекист" перестало быть святым, сменившись недоверием, страхом, злобой. "Кум" был искреннее изумлен, получив отказ.
   - Ты, Петров, бывший комсомольский и партийный работник, поэтому твой долг - помогать нам, быть на нашей стороне. И нечего обиженного строить!
   - Я не обиженный, гражданин начальник, а заключенный, политический, и вам вербовать такого...
   - Хватит! Ишь, террорист нашелся! Что я, не знаю, как признаются?!
   От холодной ярости у Андрея Петровича перехватило дыхание. Все знают, понимают, и все же держат в заключении.
   - Если знаете, незачем было вызывать!
   - Вон ты как, Петров, со мной говоришь! Значит, не понимаешь ни своего положения, ни моего к тебе отношения. Ну ладно, иди, подумай, еще встретимся. О нашем разговоре никому ни слова!
   На следующий день вечером к Андрею Петровичу подошел князь:
   - Поручено вас "проучить". Кем, кому и за что - не будем уточнять. Дубасить будут крепко, синяков насажают, ребра помнут, но не больше. Сделайте вид, будто избиты до такой степени, что не можете передвигаться. Попадете в лазарет, отдохнете...
   Кто велел, понятно... Но почему князь сказал ему об этом?
   И все же у Андрея Петровича тревожно застучало сердце, когда он увидел приближающихся хмурых зеков в надвинутых на лоб шапках... Били молча, старательно. Он не отбивался, не звал на помощь, молчал, лишь старался прикрыть наиболее уязвимые места.
   Отделали крепко, но хотя все тело болело и ныло, кости оказались целы: профессиональная работа.
   В лагерь Андрея Петровича привели под руки. "Кум" сразу начал допрос, кто и за что избил, помнит ли нападавших. Андрей Петрович отвечал, что напали сзади, сильно стукнули по голове, так что никого не может указать. "Кум" усмехнулся, обещал разобраться и разрешил пару дней отлежаться в лазарете. Там и встретил Андрея Петровича князь.
  

3

   - Как вас!.. Мастера, ничего не скажешь! Но учтите простую истину: что болит снаружи - не боль. Лишь бы не внутри... Сейчас, где надо - смажем, где надо - перевяжем...
   Он испытующе посмотрел на Андрея Петровича, точно открыв в нем что-то не совсем понятное.
   - Признаюсь, вы оказались несколько лучше, чем я думал. Не совсем еще испорчены принадлежностью к партии, что-то сохранилось в вас человеческое. Отказались стать стукачом, хотя догадывались, что это грозит большими неприятностями: это делает вам честь. В Древней Руси доносчика пытали вместе с тем, на кого он донес. Неплохой обычай? В царской охранке услугами филеров пользовались, но их же и глубоко презирали. А какие "темные" устраивали мальчишки ябедникам в гимназиях! Сам бил, грешен! Вы "Божественную комедию" Данте читали? Наивный вопрос, понимаю... Он описал там ад, но его ад - совесть человека, совесть человечества. В аду десять кругов; чем ниже круг, тем страшнее преступление и тяжелее наказание. Например, проститутки находятся во втором кругу. В третьем - обжоры, хотя я никогда не считал чревоугодие большим грехом. Круг седьмой - для убийц. Кажется, ниже некуда, но в девятом расплачиваются на свои грехи предатели, причем, есть специальный пояс для предателей своих бывших единомышленников: сотни лет назад этот грех считался страшнее убийства. В десятом круге - клеветники, ибо нет на свете ничего омерзительнее и ужаснее клеветы. Данте видел войны и государственные перевороты, переживал славу и гонения, и не раз испытал и предательство, и клевету.
   Александр Македонский приказал казнить тех, кто убил его врага, персидского царя Дария: монархов могут лишать жизни лишь другие монархи, а не слуги. Монголы жестоко поступали с перебежчиками. Большевики же возвели донос и предательство в добродетель. Сколько сейчас дают за клевету? Полтора года. А оклеветанного или ставят к стенке, или бросают на долгие годы в лагерь...
   Доносчики, предатели... Лучше о другом! В Древней Греции медник Перчил подарил тирану Фалариду в качестве орудия казни медного быка. Осужденный помещался внутрь, под быком разводили костер, и крики умирающего в муках человека с помощью трубок превращались в глухое мычание, точно сам бык ревел от боли. Подарок так понравился тирану, что тот тут же наградил изобретателя по заслугам: приказал зажарить в быке самого Перчила. Неплохо? Будь моя воля, я бы ввел обычай испытывать все орудия пыток, казней, истребления людей на самих изобретателях. Как бы выиграло от этого человечество!
   Вы что-нибудь знаете о Людовике Шестнадцатом, казненном в дни Великой французской революции? Опять нет... А мне в нем кое-что нравилось. Любил столярничать, в подвале дворца у него даже верстак стоял. Но я не об этом. К нему явился изобретатель и предложил проект смертоносного оружия, за короткое время выпускающего сотни пуль, своего рода пулемет восемнадцатого века. Однако король пришел в ужас и прогнал конструктора, а по другим сведениям даже велел казнить. А если б дал эти "пулеметы" охранявшей его швейцарской гвардии, и она не полегла бы от рук восставших?.. В Швейцарии я видел памятник этим гвардейцам, вырубленный в скале: раненый лев, умирающий на щите... Король просил разрешения выступить перед народом, сказать несколько слов в свою защиту, написал Конвенту письмо, вернее, не он, а за него поэт Андре Шенье, поплатившийся за это головой. Пушкин перевел некоторые его стихотворения, звучат и в наши дни по-современному:
   Где вольность и закон? Над нами
   Единый властвует топор.
   Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
   Избрали мы в цари. О ужас! о позор!..
   - Зачем вы все это мне говорите?
   - Хочу, чтобы вы увидели созданный вами строй моими глазами и глазами других таких же безвинных людей, чтобы хоть что-то поняли. Так что лежите, приходите в себя и слушайте. Разные люди в этом лазарете побывали. Недавно крестьянин лежал, из духоборов, на работе ногу топором повредил. В лагерь попал за то, что отказался в армию идти, оружие в руки брать, кровь проливать: им это по вере не положено. Нет, не из раскольников, те из допетровской Руси, а эти в екатерининские времена появились, русские протестанты. Не признают церквей, икон, попов, крещение, Библию читают, но священной книгой не считают. Для них каждый человек - храм божий, и не перед попами надо каяться в грехах, а отвечать перед самим собой. По-своему признают и Троицу: Бог-отец это память, Бог-сын это разум, Святой дух - воля. Ни воровства у них, ни пьянства, ни хулиганства, точно не русские. Честны, трудолюбивы, старших уважают, поэтому не все их жаловали. Советскую власть не приняли как бесовскую, вот и маются по тюрьмам и лагерям. А привыкли жить дружно, видеть в другом образ божий. Это здесь-то?..
   А до него старый казак ко мне попал, сердце прихватило. Понимаю, для вас "казак" значит "враг", а они веками охраняли границы, расширяли пределы России, берегли ее внутренний покой. Без казаков Наполеона ни за что бы ни одолели. Казачий отряд даже сопровождал пленного императора до Тулона, когда того отправляли на остров Святой Елены. В годы Мировой войны русская кавалерия насчитывала пятьдесят семь полков - гусары, "уланы с конскими хвостами, драгуны с пестрыми значками" - а казачьих полков было сто два: С Дона, Кубани, Терека, Урала. Ваши красные командиры признавались, что строить конницу их научил Деникин, казаки. Служба казацкая была нелегкая: и хлебороб, и воин. Перед революцией в России жило четыре с половиной миллиона казаков. И все это уничтожено декретами Ленина и Свердлова, истребили казачество полностью, в первую очередь самых доблестных, у кого больше всего наград. Навсегда отменили форму, закрыли даже казачьи ярмарки, чтобы народ меж собой не встречался. Мало этого: комиссарами к ним часто назначали пленных австрийцев. Какое глумление! Чувствую, в вас кипит возмущение, вы готовы меня перебить... Не надо! Жизнь устроена так, что уму-разуму нас учат враги, а не друзья. Глядишь, что-нибудь полезное и от меня узнаете. Выслушайте одну поучительную историю.
   Произошло это в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году. Капитан-лейтенант Уильям Блай, командовавший английским трехмачтовым шлюпом "Баунти", получил приказ доставить саженцы хлебного дерева с Таити на Антильские острова: Британская империя начала освоение открытых Куком архипелагов Тихого океана. Порядки на английском флоте всегда отличались суровостью, в том числе и на"Баунти", где было примерно полсотни человек команды: за малейший проступок капитан Блай приказывал драть матроса плетью или протащить под килем. Как? Обвяжут веревкой и от одного борта до другого... Захлебнется - откачают. Это было законно, в порядке вещей, но Блаю нравилось мучить; он знал, кто из матросов с кем дружит, и заставлял одного бить другого. Не выдержали матросы, взбунтовались, но, воспитанные в духе беспрекословного повиновения и железной дисциплины, не решились убить своего мучителя. Посадили Блая, офицеров и тех, кто пожелал остаться с капитаном, в шлюпку, дали им продуктов - и расстались. Свобода, равенство, братство! В пираты не подались, да и кончалась к тому времени романтическая эпоха морских разбойников. На родину путь был закрыт: пришлось бы отвечать за мятеж на военном судне... Блаю повезло, шлюпку подобрал британский корабль. Адмиралтейство издало приказ: найти мятежников и повесить. А матросы на "Баунти", прихватив по пути десятка три туземцев, нашли в океанских просторах уединенный, не нанесенный на карты остров: вечное лето, зелень, удивительные тропические плоды, дары моря, и, главное, никаких эксплуататоров, все равны. Свободные люди на свободной земле...
   Князь печально вздохнул.
   - Именно - люди. Поэтому никакого равенства, братства, добра и справедливости не получилось. Зависть, жадность, ревность, подозрительность сделали свое дело - начались стычки, ссоры. Сначала убили мужчин-туземцев: зачем они среди белых? Потом пошла резня за женщин: каждому казалось, что подруга соседа моложе и красивее. Затем заспорили и о земле - у соседа лучше и больше. С ножами в те времена моряки не расставались и владели ими профессионально... Прошли годы, и случайно один из английских кораблей обнаружил этот остров. Из всего экипажа "Баунти" остался к тому времени один дряхлый полубезумный старик, настолько немощный, что капитан не решился его повесить.
   Но история знает и совсем иные примеры, ибо человек - не только злоба и зависть. Это самое удивительное, самое противоречивое существо на нашей земле. Легче всего делить людей на чистых и нечистых, богатых и бедных, буржуев и пролетариев... В середине апреля тысяча девятьсот двенадцатого года в Атлантическом океане, столкнувшись с айсбергом - плавающей ледяной горой, затонул самый большой пассажирский пароход "Титаник". Слышали? То-то! Это был его первый рейс через океан, поэтому на борту гиганта находились богатейшие люди Старого и Нового Света. Когда оказалось, что спасательных шлюпок на всех не хватит, было решено, что в лодки сядут только женщины и дети. Обратите внимание: женщины и дети, а не самые богатые! И из пятидесяти семи плывших на "Титанике" миллионеров погибли почти все. Вместе с кораблем ушли на дно океана его конструктор, капитан, трое старших офицеров, старший механик и все его помощники: те, кто по своему положению могли бы спастись, пожертвовали собой ради жизни других. Как бы поступили в подобном случае ваши вожди, присвоившие себе божественное право решать, каким сословиям жить, а каким - нет, провозгласившие равенство мужчин и женщин, приучившие страну жить по принципу бандитов "Умри ты первым!"?
   - Как это? - вырвалось у Андрея Петровича.
   - А что иное означает лозунг "Каждый советский человек должен стать добровольцем НКВД"? Посади соседа - уцелеешь сам! Представьте таких на борту "Титаника"... Меня всегда поражала ваша убежденность, что бедный нравственно выше богатого. По-моему, человек, с детства воспитанный в таких понятиях, как честь, совесть, доброта, верность, порядочность, таким и проживет свой век. И наоборот... Ну ладно, приходите в себя, отдыхайте, пока есть возможность!
  
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПОЧЕМУ МЫ ЗДЕСЬ?

1

  
   ... восемь турбин в нашем цехе стояло: американские, швейцарские, немецкие. Четыре по двенадцать тысяч киловатт, две по двадцать пять тысяч и две по сорок шесть тысяч. Когда все работают, это такая музыка, точно "Интернационал" играют! Их энергия свет несет, станки на заводах крутит, машины на бумажном комбинате. Бежит ток по проводам точно кровь, а сердце - наша станция. Правда, трудно было, я только свой, русский язык знаю, а в документах то по-немецки, то по-английски...
   Бывший инженер турбинного цеха Горьковской электростанции Белкин появился в лагере летом тридцать восьмого года. Он был первым, с кем Андрей Петрович нашел общий язык. Князь, выходив Андрея Петровича, больше в разговоры не вступал, при встрече просто здоровался и проходил мимо, лишь взгляд его при этом был каким-то... Так смотрят не на предмет, а на процесс, ожидая, что будет дальше. Сколько он всего наговорил тогда, в лазарете! Его рассказы остались в памяти Андрея Петровича, заставляя думать над сложностью и противоречивостью жизни.
   Белкин, молодой, образованный специалист, не только знал, но и по-юношески любил свою профессию. О турбинах, об электростанциях он мог рассказывать часами. В разговорах этих Андрей Петрович отдыхал от своего невыносимого одиночества, забывалась ледяная тоска: где-то гудят турбины, работают заводы и фабрики, страна живет, строит социализм.
   Хотя в своих беседах они старались обходить самую больную тему, но пришел час, когда Белкин с прямолинейностью молодости спросил Андрея Петровича:
   - Вот вы, бывший работник райкома партии, объясните мне, почему мы с вами попали сюда! Все, что меня заставили подписать, все мои признания - ложь. И я не верю, что вы могли быть врагом, не похоже...
   - Если б я знал! Сначала думал, произошла ошибка. Теперь считаю, что в органы внутренних дел пробрались враги, хотя не понимаю, как могли такое допустить.
   - Я ведь почему признался? Вы уж извините за откровенность!.. У нас в Горьком арестовали почти весь горком партии, весь горсовет, с одной нашей станции более ста человек. Но зачем столько шпионов там, где большую диверсию может сделать один? И разыскать его труднее... Даже директора станции, и того арестовали. А нашего начальника цеха, он немного старше вас, участник гражданской войны, взяли одного из первых. Мы его уважали: он до всего старался сначала своим умом дойти, понять, а уж потом нам растолковывал. В одной камере мы оказались. Ему на допросах выбили почти все зубы, сломали ребра, а он все равно утверждал, что ни в чем не виноват, никакой он не враг народа. И тогда ему стали забивать под ногти гвозди... У него все пальцы опухли, лиловыми стали, ничего ими делать нельзя. Мы сидели в Областном управлении НКВД, такой высокий серый дом в центре Горького, и он от пыток кричал так, что было слышно на всех четырех этажах. Потом куда-то его ночью увели. Одни говорили, что в лагерь на десять лет отправили, другие - что расстреляли его в подвале. Но я знаю, что не могут такие люди быть врагами; просто, когда очень больно, себя не помнишь, не знаешь, что говоришь... И мне сказали, что со мной будет то же самое, если не признаюсь...
   Белкин понурил голову. Андрей Петрович молчал. Год назад он бы ни за что не поверил, что в Стране Советов арестованных могут пытать, заставлять признаваться в несовершенных преступлениях, клеветать на других. Оказалось - могут.
  
  

2

  
   Вскоре заместителем Ежова стал Берия, а под самим Генеральным комиссаром государственной безопасности трон зашатался. Только недавно Ежов фотографировался рядом со Сталиным, даже фуражку носил такую же, как вождь, а его портреты печатались на первых страницах "Правды", о нем слагали стихи и песни. Как это у Джамбула?.."В сиянии молний ты стал нам знаком, Ежов, зоркоглазый и умный нарком"... "Ежовы рукавицы" давно стали излюбленной темой политических карикатур - и вдруг подобные слухи. Но Андрей Петрович уже знал, что дыму без огня не бывает, что многим слухам можно верить. Неужели дело в Ежове?
   Потом стало известно, что Лаврентий Павлович Берия назначен наркомом внутренних дел, а Ежова перевели командовать речным флотом страны. Как оживились многие заключенные! Вдруг пересмотрят дело, вдруг отпустят или хотя бы снизят срок, вдруг хоть чуть улучшат условия жизни в лагере? Уголовники наворовали в канцелярии бумаги и меняли ее на пайки: можно и поголодать, если речь идет о свободе. Написали новому наркому и Андрей Петрович, и его молодой товарищ.
   Прошло несколько недель, и вдруг Белкина вызвали с вещами и куда-то увезли, попрощаться не успели. Почему-то все решили, что парень вышел на свободу. Ободрился и Андрей Петрович. Но именно тогда князь, проходя мимо, негромко обронил:
   - Не тратьте понапрасну бумагу и ни на что не надейтесь, чтобы потом не разочаровываться.
   Андрей Петрович недоуменно смотрел ему вслед. Что он хотел сказал? Не надо надеяться на пересмотр дела? Почему?!
   После работы, перед ужином, когда осталось немного свободного времени, князь жестом подозвал к себе Андрея Петровича.
   - Я отниму у вас не более пяти минут... Понимаю, вы устали, хотите отдохнуть. Но хочу пояснить сказанное утром. Вы уже усвоили некоторые заповеди заключенного: не вижу, не слышу, не знаю. Есть другие: не верь, не бойся, не проси...
   - Но ведь Белкина выпустили!
   - Во-первых, никто этого не подтвердил, неизвестно, что с ним. Во-вторых, действительно, кое-кого освобождают, в том числе и нужных стране молодых специалистов, как он. Но вас не выпустят...
   - А в чем моя вина ?! - не выдержал Андрей Петрович. - Может быть, вы скажете?!
   - Пожалуйста! Но я думал, что вы уже сами догадались... За что вы сидите, если не буржуй, не кулак, не вредитель, не шпион, никогда ничего плохого не задумывали против советской власти и партии большевиков, принадлежностью к которой гордились? Я вижу три причины...
   - Назовите хоть одну!
   - Все назову! Первая: вы не слишком молоды, рано начали заниматься политикой, видели, как происходила революция, знаете, кем были в свое время те, чьи имена сейчас запрещено произносить, знаете их роль в создании вашего общества, знаете, кто, когда и что говорил, не так ли? А сейчас создается совсем иная история, в ней нет места тому, что вам известно. Мне рассказывали те, кто видел новые кинофильмы "Ленин в Октябре" и "Ленин в восемнадцатом году", что там нет ни Троцкого, ни Бухарина, ни Зиновьева, ни Каменева. Вы - свидетель, которого надо убрать. Вторая причина - ваша искренняя преданность партии и ее идеалам. Когда-то немецкий канцер Бисмарк заметил, что революции задумывают утописты, делают фанатики, а пользуются плодами негодяи. Вы всерьез воспринимали слова, что коммунист должен быть добросовестным, честным, скромным человеком, борющимся за справедливость. А ваши нынешние вожди ценят тех, кто без слов понимает и принимает правила игры: трави темных людей на "буржуев", кричи о своей преданности трудовому народу, а сам устраивайся поудобнее. Своим поведением вы молча обличали партийную "элиту" - жестокую, жадную, лживую, невежественную, хитрую, циничную и лицемерную. Вы могли сдуру обрушиться на товарищей по партии, требуя, чтобы у них были "чистые руки", "горячие сердца" и все такое. Ну разве могли они такое терпеть? Вспомните Великую французскую революцию: кто отправил на гильотину ее вождей? Их друзья и соратники.. Третья причина? Самые большие стройки в нашей стране делаются руками современных рабов - заключенных. Режим в лагерях беспощадный, заключенные мрут, и армии рабов постоянно требуется пополнение. Заключенный выгоден: для него не нужны квартира, ясли, детский сад, школа для детей, зарплата, премия, выходные дни, магазины и вообще человеческое отношение. Какая огромная экономия на всем! Заключенного можно заставить рыть каналы, строить железные дороги, трудиться в шахте или на лесоповале. Я слышал, что существует даже план по поставке рабочей силы в лагеря. А вы молодой, еще сильный раб, который до своей смерти от голода, холода или непосильного труда успеет многое сделать. Своим трудом вы кормите не только себя, но и содержите всех тех, кто вас допрашивал, бил, вез сюда, охраняет здесь... Ну и систему вы, большевики, сделали, просто не знаешь, с чем сравнить: то ли с Египтом времен постройки пирамид, то ли с Ассирией. Так что не расходуйте бумагу, не тешьте себя надеждой, а просто привыкайте к лагерю, учитесь "сидеть" - очень нужная, хотя и нелегкая наука.
  
  

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  

ВРАГИ - ДРУЗЬЯ

  

1

  
   Князь оказался прав: снова ни одно из писем Андрей Петрович не получил ответа. Все это вызывало безрадостные мысли. Если во всех беззакониях виноват Ежов, почему над ним не было открытого суда как над его предшественником наркомом Ягодой? Почему после снятия Ежова остались на своих постах Вышинский и Ульрих, судившие и выносившие приговора?
   Однако к середине новой зимы Андрей Петрович начал заметно слабеть - кончался запас жизненных сил. В душе постепенно угасала жажда свободы и справедливости, желание доказать свою правоту и невиновность, стремление покарать тех, по чьей вине он оказался в лагере. Все это сменялось тупым, холодным равнодушием, покорностью беспощадной судьбе. Норму выполнять Андрей Петрович больше не мог, а потому и без того жалкий паек ему сократили. Он видел, как некоторые из заключенных по утрам не поднимались с нар, но не жалел, а завидовал им: вот бы также спокойно умереть во сне.
   Никто не отвечал за гибель заключенных, хотя все они были приговорены не к смерти, а лишь к лишению свободы на определенный срок.
   И вот пришло утро, вернее, еще ночь, когда, услышав звон рельса - сигнал подъема, Андрей Петрович почувствовал, что не может встать: не было сил. Он слышал топот ног, брань бригадиров, кашель.
   - А ты чего, .. твою мать? - удар кулаком в бок Андрей Петрович ощутил точно сквозь подушку. - Или сдох, фашист хренов?
   - Оставьте его! - прозвучал знакомый голос князя.
   - А ну отойди! - огрызнулся бригадир. - Сейчас я его подниму!
   - Не надо! Вам нужны рабочие, а не покойники, не так ли? Дайте-ка мне на него взглянуть!
   Князь склонился над Андреем Петровичем.
   - Рановато вам помирать, не дошли вы еще до точки, откуда нет возврата. Поэтому сейчас вас перенесут в лазарет, где недорезанный буржуй будет лечить недобитого коммуниста!
   Андрей Петрович очнулся в лазарете, когда Гагарин ложкой разжал ему зубы и влил в рот что-то терпкое и горячее.
   - О, вы открыли глаза, шевельнулись! Очень хорошо! Стало чуть легче, сознание прояснилось? Что и требовалось доказать! Опять выручают лекарственные травы, которые я заготовил летом. Если б мог, я спас бы всех умирающих, но для этого нужны не травы, а продукты.
  
  

2

  
   - Ну, Андрей Петрович, - разбудил на следующее утро своего пациента князь, - поистине судьба к вам благосклонна! Радуйтесь, сегодня у нас будет поистине царское угощение! Начальник караула, заядлый охотник, сохатого застрелил, и мне, ничтожному эскулапу, который недавно его от простуды выходил, изволил милостиво от щедрот своих уделить. Тут, пожалуй, не меньше трех фунтов лосятины! Представляете? Сейчас я кастрюлю на огонь...
   - Не пойму, - негромко произнес Андрей Петрович, - почему вы меня...
   - В этом главная вина большевиков: взялись за дело, очень многого не понимая и не желая понять. Хочу доказать вам, твердолобому большевику, что и мы, "буржуи", тоже люди. Первые месяцы вашего пребывания в лагере это было невозможно, в душе вы еще восседали на своем троне в райкоме партии, не так ли? Но вот позади год заключения: вы на себе испытали то, во что раньше ни за что бы не поверили, однако в доносчики не пошли, не перед начальством, ни перед уголовниками не заискивали, даже смерть готовы были принять мужественно. Вы заслужили уважение, теперь с вами можно побеседовать. Лежите спокойно, расслабьтесь! Бывает завтрак в постели, а я вам устрою обед...
   Что это? Смертельная усталость измотанного холодом, голодом и тоской человека? Невольная благодарность за сочувствие, желание помочь? Или пришедшее понимание, что жизнь гораздо сложнее, чем он думал? Андрей Петрович презирал себя в душе за слабость, небольшевистское поведение, пытался вызвать в себе чувство классовой ненависти к Гагарину - напрасно. Князь оставался единственным человеком, общение с которым смягчало нестерпимую тоску, отчаяние и чувство полного одиночества. Странные, противоречащие марксизму отношения...
   - Вы скорее всего никогда не держали в руках четырнадцатый том энциклопедии Брокгауза и Эфрона? Там сказано, что Гагарины ведут свой род от князей Стародубских. Родоначальник наш, Иван Всеволодович, сын Всеволода - Большое Гнездо, великого князя владимирского, получил в удел от отца город Стародуб на Клязьме. Один из его потомков имел пятерых сыновей, трое из которых почему-то получили прозвище Гагара. От них и пошли наши ветви. Из нашего рода вышли генералы, сенаторы, обер-прокуроры, члены и даже один Председатель Государственного Совета. Конечно, всякое бывало: сибирский губернатор князь Матвей Петрович Гагарин был казнен Петром Великим за злоупотребление властью. Муки и смерть принял, но не выдал светлейшего князя Александра Меньшикова: не было среди Гагариных предателей и фискалов. Лейб-гвардии прапорщик Гагарин участвовал в штурме Измаила. А вы что о своих предках знаете? Не интересовались? Но ведь они дали жизнь вашему прадеду, деду, отцу, вам. Был здесь один киргиз, так он уверял, что у них положено знать своих предков до седьмого колена, все их добрые и злые поступки. Видимо, прав Пушкин, утверждавший, что русские ленивы и нелюбопытны. Хотя сам он знал своих пращуров от Александра Невского...
   - Вы, как бывший князь...
   - Почему - бывший?! Революция отменила, титулы, звания, но я не признаю революции, поэтому для себя я - князь. Как и вы в душе, несмотря на все, происшедшее с вами, кое в чем еще остались коммунистом, не так ли?
   Андрей Петрович молча кивнул.
   - Не знаю до сих пор, мы ли выбираем свою судьбу, или она выбирает нас. Меня, как многих дворян, ждала военная карьера. Да только с раннего детства появился у меня ужас ко всем сказкам, в которых кого-то обязательно режут, душат, топят, жгут. По Карамзину познакомился с основами русской истории: она оказалась страшнее всех сказок. Я еще не знал, что ждет меня самого, но еще мальчиком понял, что даже для блага страны не могу никого убивать, проливать человеческую кровь. Понимаю, вам, находящемуся в "княжеском ОЛПе", трудно в это поверить?
   Как и вы, я москвич. Отец скончался рано, я его почти не помню, поэтому мне удалось отстоять свое желание не быть военным. Слово "благородное воспитание" ненавистно большевикам, хотя они не имеют о нем никакого представления. Так легче ненавидеть. А это - уважение к старшим, к родителям, чувство собственного достоинства, честность во всех поступках. Нас с детства учили не ябедничать, не ныть, как бы трудно ни было. Виноват - попроси прощения. Обидчивость, мнительность, мстительность, и уж тем более ругань, оскорбления, драки считались поступком, недостойным воспитанного человека. Самое большое наказание - укоризненный взгляд или негромко сказанное "Какая невоспитанность!" Я знал, что родные никогда не заподозрят меня ни в чем недостойном, поэтому старался быть таким, каким они хотели меня видеть. Никаких мальчишеских шаек, никакого стремления быть "как все", подделываться под кого-то, особенно в пороках! Я знал, что являюсь личностью, единственной, неповторимой, до меня такого не было и после меня не будет, и я должен прожить жизнь так, чтобы мной гордились родные, близкие, друзья, Россия. Жизнь - царю, душу - Богу, сердце - любимой, честь - никому!
   Свое призвание я нашел еще в гимназии. Каждое лето на каникулы меня отправляли к дальним родственникам, имевшим прекрасную старую усадьбу Гагаринские Новоселки в ста двадцати верстах от Москвы, возле Ярославского тракта. От него к усадьбе шла длинная тополиная аллея, которую величали "проспектом". Барский дом, церковь, флигеля, большой, переходящий в лес парк, два пруда, верхний и нижний. И живописнейшая река Кубрь... Ну это особый разговор! Какая тишина, какой воздух после пыльной и дымной нашей столицы! А пейзажи! Такие по плечу лишь Шишкину. "Там русский дух"... Эти места для меня - символ России.
   Княгиня Виринея Васильевна Гагарина сама вела хозяйство. Построила на свои деньги школу, куда отбирала из крестьянских мальчишек наиболее способных, сама их учила... Ого, кажется, варево готово! Сейчас попробую... Так, добавить немного соли и можно подавать на стол!
   Никогда в жизни Андрей Петрович не едал ничего вкуснее. Тут были и перловка, и лук, и картошка, но, самое главное - мясо, настоящее, о существовании которого он уже почти забыл.
   - Нравится? Не отвечайте, сам вижу! Насыщайтесь и слушайте, одно другому не помеха!.. Виринея Васильевна показывала мне различные травы, рассказывала, как они называются, какими свойствами обладают. После окончания гимназии я поступил в Московсмкий университет, чтобы посвятить свою жизнь ботанике... Нет, сначала о Кубре! Я исходил его от истока до устья. Откуда такое название? На небольших, извилистых, густо заросших камышом речках Ярославской области можно и сейчас, наверное, встретить своеобразные рыбацкие суда - кубари, российские катамараны: два выдолбленных и заостренных спереди саженных бревна соединяли бортами, сверху клали доску, на которую садился рыбак. Кубарь мог пройти над любой мелью, развернуться в самых непролазных камышах. Думаю, что по названию судов и реку стали величать Кубарем, Кубрем, Кубрей. А какие замечательные названия у ее притоков! Сабля, Дубец, Игобла, Мечка, Аньжа. Музыка, сказка! И бежит -- течет Кубрь среди лесов, полей и болот все свои девяносто верст. Начинается он крошечным ручейком из лесного родничка, затем течет через Ляхово болото: там в Смутное время произошло сражение между русскими и отрядом поляков под командой пана Чаплинского. Это часть знаменитых Берендеевских болот, прославленных в"Снегурочке" Островским и Римским-Корсаковым. Стоит прикрыть глаза - и вот он, мой Кубрь, тихо струится "меж крутых бережков", то замирая глубокими плесами, то сверкая мелкими волнами на быстрых перекатах. Прав Ушинский, прекрасный ландшафт имеет большее воспитательное значение, чем любая педагогика. Вот и я воспитан Кубрем.
   В верховьях реки стоят два большие села, Глебовское и Новое, и деревни Полевица, Городище, Афанасово, Выползова слобода. В последней родился, жил и погребен известный в начале прошлого века граф Хвостов. Он был женат на племяннице Суворова и титул получил благодаря такому родству. Это был Луначарский своего времени с таким же претензиями на гениальность и таким же полным отсутствием литературных способностей. Хорошо, что наркомом просвещения не был, других писать не учил. Едва не разорился, издав за свой счет восемь томов своих сочинений. Личное знакомство с Пушкиным, Карамзиным, Жуковским не научило его критически смотреть на свои сочинения. Обычно графоманство порождает злобу и зависть, но Дмитрий Иванович никогда никому не завидовал. Сам Пушкин посвятил ему несколько ироничных строк. Граф Хвостов очень любил родные места и, имея дом в Петербурге, гордо именовал себя "Певцом Кубря".
   Сердце России... Селом Глебовским владели великие князья, потом цари. Село Новое принадлежало дворянам Голохвостовым, затем князьям Голициным, а с прошлого века - Гагариным. Собор Святого духа посреди села, пятиглавый красавец, виден за много верст и со стороны Москвы, и со стороны Ярославля, если, конечно, не взорвали. Между прочим, дорогу из Москвы в Ярославль проложили после набега ордынского хана Тохтамыша на Русь, чтобы в случае новой беды быстрее собрать войско.
   Почти везде у реки правый берег высокий, лесистый, а левый низинный, болотистый. Ширина Кубря всего несколько сажен, но мельницы стояли по всей реке и почти все они принадлежали Базановым - профессиональному клану мельников. Лишь в одном месте, возле деревни Анисимки, высились пять высоких кирпичных труб отделочной фабрики "Крестьянка" мануфактуры Баранова, куда привозили отбеливать и красить ткани. Возить за семьдесят верст накладно, но высококачественная отбелка оправдывала затраты. Вот такая кубринская вода! При фабрике имелся трактир, казармы, водопровод, а работали на ней местные мужички. После революции "Крестьянку" национализировали, часть оборудования вывезли в Переславль, а остальное... Как в известной песне: "И по винтику, по кирпичику растащили мы этот завод". Кирпич в крестьянском хозяйстве всегда пригодится: это и фундамент, и печь. Следа не оставили мужики от фабрики, которая давала им постоянный заработок.
   - Жалеете о ней?
   - Ничуть! Река сразу чище стала. Но именно эта фабрика заставила меня впервые задуматься, что несет с собой прогресс... А ниже фабрики по течению начиналась такая глушь, что представить трудно. Болота - на десятки верст, и в их центре - деревня Ведомша, жители которой собирали клюкву, грибы, гнали из сосновых пней смолу и скипидар, а из берез - деготь. Деревня с версту длиной, даже церковь была своя, но дома стояли тесно: места маловато, как на острове. В тех болотах за века образовались миллионы тонн торфа. Слышал я, что собирались в тридцатые годы на этом торфе построить электростанцию, да бездорожье помешало.
   Большинство моих студенческих работ было связано с тем, что росло на берегах или в глубинах Кубря. Например, ольха. Люди к ней очень несправедливы, путным деревом не считают, ни в одной песне о ней не поется, а она - главный хранитель малых рек России: своими длинными прочными корнями скрепляет откосы русла и берега, задерживает в половодье песок и глину, не позволяя реке расти вширь, а только вглубь, обнажая родники; она освежает и очищает воду, замедляет течение, защищает берега от размыва, при этом вода лучше поступает в почву. Весной густой ольшаник растягивает таяние снега, несколько смиряя половодье... Последние верст двадцать Кубрь течет среди лесов, и каких! Высоченные, в полтора -два обхвата сосны, такие же березы, ели, осины, многим из которых по несколько веков. Это не только природа России, но и ее история. Впадает Кубрь в реку Нерль, а та в Волгу - матушку. И бежит в ее струях кубринская вода до самого Каспия.
   На примере фабрики "Крестьянка" я решил показать, что загрязнить речку легко, а очистить гораздо труднее, что хозяева фабрик обязаны отвечать за чистоту рек, на берегах которых стоят их предприятия. Это стало темой моего диплома, а впоследствии и диссертации, где я ссылался на фабрики Иванова, Вичуги, Ярославля, Александрова, Карабанова, Струнина. Обиделись на меня многие хозяева, но ученые-коллеги поддержали, и я мечтал всю свою дальнейшую жизнь посвятить борьбе за чистоту русских рек.
   К политике я с юности испытывал недоверие, никогда ни в каких партиях не состоял, на митинги и демонстрации не ходил, монархию считал наиболее подходящим для России строем. Впрочем, я не о том... Загрязнение природы началось со строительства шахт, рудников, железных дорог, фабрик и заводов. Но до нас, русских, почему-то все доходит слишком долго. Немцы еще в тысяча девятьсот втором году в городе Леверкузене, где много химических предприятий, организовали комиссию по сточным водам, то, о чем я мечтал: закон защищает природу от неразумных предпринимателей. Потом я понял, что должен быть не просто надзор, нет, слишком разнообразно все то, чем человек засоряет и отравляет родную планету - нужна особая наука.
   Как - то незадолго до революции был у меня спор с профессором Вернадским. Он почему - то считал, что наша планета окружена невидимой сферой разума - ноосферой, а я возражал, доказывая, что разума у человечества еще слишком мало, а вот невежества...Ни в чем мы друг друга не убедили. Образованнейший человек, ходячая энциклопедия, а простых вещей не понимал. Какая ноосфера может быть над нашим лагерем, над тысячами других лагерей, где ни в чем не повинные люди мучаются и гибнут в смертельной тоске?!..
   После окончания университета я остался в нем преподавать. Женился, появились детки. С нами жили моя мать и незамужняя сестра. Я был доволен работой, счастлив как муж и отец, и почти не замечал, что происходило вокруг. Потом восстание пятого года. Слышал я, большевики фильм сняли "Броненосец "Потемкин" - об этаком "русском "Баунти", о его матросах - борцах против царских сатрапов, за угнетенный трудовой народ. Но я-то помню газетные сообщения тех дней. Все было проще и хуже: за смерть своего товарища, отказавшегося подчиниться командиру, - а в любом военном флоте неподчинение является самым тяжким преступлением, - матросы зверски убили и бросили в море семерых офицеров, затем встали на одесском рейде и потребовали от горожан обеспечить их корабль углем, водой, провизией и не дать казакам и полиции изолировать мятежное судно, грозя в противном случае открыть огонь из орудий главного калибра по беззащитному городу. Обыкновенное пиратство, достойное какого-нибудь Моргана, Флинта или Черной Бороды. Причем тут благо народа?
   Большевики все время уверяют, что до революции Россия была страной отсталой, бедной, нищей, дикой. Ну зачем же так?! Это самая большая в мире страна, сравнительно недавно имевшая свои владения даже в Западном полушарии: русские с полным правом, как и британцы, могли бы гордо петь, что и над их морями никогда не заходит солнце. А разве, по выражению Пушкина, "издыхающая и растерзанная Русь" не спасла Европу от монгольского нашествия? А Полтава? А кто разбил непобедимого Наполеона? Кто в трудный час защищал грузин, армян, болгар? В прошлом, "золотом" веке не было в мире равных русским живописи, литературе, музыке. А ученые? Ломоносов, которому государыня Екатерина Великая при жизни поставила памятник, Ползунов, Кулибин, Черепановы, Петров, Яблочков, Лодыгин, Бенардос, Попов, Крылов, Сикорский... Построили Великий Сибирский путь - самую длинную в мире железную дорогу. В начале века почти семнадцать тысяч паровозов ходило по железным дорогам России от Петербурга до Ташкента, от Варшавы до Владивостока. В тринадцатом году Россия имела десять тысяч ученых, и каких! У России были самые современные линкоры, самые большие самолеты. Ледоколы, бросившие дерзкий вызов полярным льдам, изобретение русское, хотя и строились в Англии на верфях Ньюкастля. Насколько мне известно, большевики присвоили им новые имена: "Святогор" стал "Красиным", "Святой Александр Невский" - "Лениным". Не знаю, кем стали "Ермак", "Минин", "Пожарский", "Царь Михаил Федорович".
   Февральская революция... При катастрофических землетрясениях часто самый первый удар бывает не самым сильным, его иногда называют "милосердным": природа точно предупреждает: "Спасайтесь!" Вот и я хоть и не понял, но почувствовал, что крушение российского самодержавия - прелюдия к более страшным событиям. Однако вокруг было столько радостных идиотов, уверявших, что теперь все будет гораздо лучше, чем раньше... Впрочем, не могу до сих пор объяснить, почему остался в России. Пришли к власти после февраля эсеры - социалистические революционеры, однако вернувшийся из эмиграции Ленин призывал к социалистической революции: он подразумевал под этими словами что-то совсем иное, чем эсеры.
   Русский мужик слыхом не слыхивал про социализм -- коммунизм; многие шли в революцию получить землю, или хорошую должность, или просто "погулять", пограбить как при Разине или Пугачеве. Летом семнадцатого года приехал я в Новоселки, гляжу, что-то в соседней деревне пустовато, мужиков не видать. А они, оказывается, поехали евреев грабить верст за двадцать в город Переславль-Залесский, где когда-то на Плещеевом озере царь Петр свои первые корабли строил. Тихий уездный городок, в котором рядом с русскими жили и и евреи: сапожники, портные, аптекари, парикмахеры, лавочники. Работали лучше русских, товар у них бывал покачественней, вот и решили мужички тряхнуть конкурентов, благо в стране власти почти не было. Вернулись вечером, пьяные, с награбленным брахлишком, и кузнец Илья Петров, могучий такой, говорит мне: "Ну, ваше сиятельство, вы следующие!". Так спокойно, как говорят о теленке или поросенке, которого пришла пора резать.
   Любая революция разлагает людей, так как отменяется мораль, грех становится добродетелью, добродетель - грехом, убийство - добрым делом, предательство - доблестью, средства для жизни добываются насилием, так как никто ничего не производит. Но самое страшное - заочная ненависть. Вот вы, Андрей Петрович, из семьи машиниста, до революции, уверен, не знали ни холода, ни голода, а стали ярым противником "буржуев", которые не сделали лично вам ничего плохого. И таких миллионы, вот в чем трагедия! Уже в семнадцатом году некоторые чересчур революционные студенты отказались ходить на мои занятия, дескать, профессор - монархист. Потом бои в Москве, стрельба у самого дома, испуг на лицах моих близких и нестерпимое для мужчины чувство собственной беспомощности. Немецкий ученый Вильям Гумбольдт, чье имя носит Берлинский университет, брат знаменитого путешественника и энциклопедиста Александра Гумбольдта, и английский философ Берк, изучив материалы Великой французской революции, пришли к выводу, что, если революция полностью отрицает действительность, относится к обществу не как к живому организму, а как к механизму, который можно разобрать и переделать, это приводит к террору, к гибели многих тысяч людей, к морям крови. Что и произошло в России после большевистского переворота: свобода, равенство, братство и всеобщее благоденствие обернулись... Нет, не гильотиной на широкой площади, а выстрелом в затылок в сыром подвале "чрезвычайки".
   Но русский народ пошел за большевиками, ибо большевизм во многом русское явление, узаконившее нецивилизованность, хамство, уголовщину и одновременно веру в свое мессианство. Земля, мир, свобода? Но землю задолго до большевиков обещали мужикам эсеры, а мир - Временное правительство. Войны оставалось на несколько месяцев, уже шили форму для парада победы, все эти все эти суконные богатырские шлемы и шинели, похожие на стрелецкие кафтаны. А вместо этого - капитуляция в Бресте и гражданская война в стране. Отдали все, за что положили свои головы миллионы русских солдат, добавили сотни тысяч квадратных верст Малороссии и Белоруссии и еще двести сорок тонн золота. Шли на все большевики, лишь бы удержаться у власти. У вашего Ленина была статья "Грозящая катастрофа и как с ней бороться": боялись прихода к власти генерала Корнилова. Да, погибли бы тысячи, но спаслись бы миллионы. Катастрофа наступила, когда большевики взяли Зимний. Читали словарь Даля? Он первый составитель полного словаря русского языка задолго до появления большевизма писал: "Коммунизм есть оправдание своего права на чужую собственность". Простая и ясная мораль бандита. И если она разбавлена пустословием многотомных "сочинений" ваших вождей, то суть не изменилась. Достоевский, проклятый Лениным за то, что в "Бесах" показал, что такое революционеры и что они несут России, писал, что русский человек способен и на великое самоотречение, и на великую подлость. Большевики использовали и то, и другое. И народ получил самую беспощадную в мире власть, террор, гражданскую войну, разруху...
   Из университета меня очень скоро уволили. Уплотнили, оставив на всех две комнаты. Жить рядом с теми, кто тебе завидует, люто тебя ненавидит и имеет над тобой неограниченную власть - это почти как здесь. Продали все, что могли, да не надолго хватило, стали голодать. Слишком поздно я понял, что мне и моей семье угрожают не нищета, не голод, а физическое уничтожение. Десятки миллионов людей, не подозревая об этом, были заранее приговорены большевиками к смерти: аристократы, дворянство, купечество, духовенство, банкиры, торговцы, генералы и офицеры, профессора, казаки, зажиточные крестьяне, жандармы, полицейские, юристы. Даже ученые: один из заместителей Дзержинского писал, что всех талантливых нужно расстреливать, ибо они нарушают равновесие между людьми. И это в нашем веке! Я с ужасом читал об арестах и расстрелах в газетах, встречая знакомые фамилии, но еще страшнее были статьи ваших вождей или руководителей "чрезвычайки", оправдывающих и прославляющих это.
   Любая революция - жуткая штука... Во времена Робеспьера беременных женщин казнили только за то, что они зачали при монархии...
   Только не пытайтесь меня убедить, что все началось после выстрела Каплан. Террор возник в первые дни прихода большевиков к власти, так как именно на нем и держалась эта власть. Вряд ли вы знаете о расстреле в Петрограде мирной демонстрации в защиту разогнанного большевиками Учредительного собрания в начале января восемнадцатого года - вот еще когда... И Ленин - брат террориста, повешенного за покушение на Государя. Большевики утверждали, что "революция защищалась". Ложь! Палач не защищается от жертвы, он лишает ее жизни, казнит. В отличие от царей, законных наследников престола, большевики всегда в душе оставались узурпаторами, поэтому так недоверчивы, трусливы, жестоки и вероломны. Пуля и штык являются главным доказательством их правоты, их права на власть. Уже в начале восемнадцатого года увеличили число тюрем, а затем появились и лагеря. Нет, Робеспьеру и Сен-Жюсту с их примитивной гильотиной далеко до большевиков...
   История России кровавая, дикая, но такого она еще не видела: главного петроградского чекиста Урицкого застрелил его бывший друг, за это расстреляли не только убийцу, но и всю его семью и еще то ли пятьсот, то ли восемьсот заложников, в первую очередь дворян. Ну а за раны вашего главного вождя, что ему Дора Каплан нанесла, кстати, тоже революционерка-социалистка, террористка, десятки тысяч людей жизнью поплатились. И мои... Надеюсь, теперь вы меня поймете. А год назад просто позлорадствовали бы: так тебе, буржую, и надо.
   В тот день после долгих и бесплодных поисков я, наконец, нашел работу: меня вместе с каким-то оборванцем наняли вычистить выгребную яму, попросту, сортир. Целую ночь заливали черпаками на длинной ручке дерьмо в бочки, а золотарь их увозил. Утром получили за труд по десять фунтов пшена. Иду домой довольный, хотя ароматы от меня... А навстречу соседка: "Ваших всех забрали ночью, вчера покушение на Ленина было!" У меня все из рук так и посыпалось...
   Обычно в это время мои детки в школу готовились, столько приятных хлопот. А тут... Куда мне было идти? Только на Лубянку к самому главному палачу. Не хотели пускать, но я сказал, что лично хочу донести о готовящемся заговоре. Обыскали, повели, а меня всего трясет, ужас и отчаяние сменяются надеждой, и наоборот. Помню эту тесноту, запах грязной одежды, пота, махорки и... мочи. Да, запах мочи, запах трусости стоял в тех коридорах. Встал навстречу из-за стола, плохо выбритый, глаза красные, усталые. Признался я, что обманул, чтобы к нему попасть, но ведь взяли всех моих близких, нельзя ли узнать их судьбу, ведь только беззащитные женщины и дети. На что-то еще рассчитывал...
   Князь тяжело вздохнул, собрал со стола посуду.
   - Если вам тяжело все это вспоминать, не продолжайте, - нарушил молчание Андрей Петрович.
   - Нет, вы должны это знать! Дзержинский приказал вызвать Магутина. Вошел, гимнастерка на груди расстегнута, под ней наколка видна. Да, отвечает, за кровь вождя мировой революции сам лично вот из этого нагана... А я смотрю и не могу представить, что несколько часов назад этот человек убил всех, кто был частью моей жизни, без кого я - ничто, самых близких, родных, дорогих мне... Столбняк какой-то на меня напал. Двадцать лет прошло, а не могу спокойно... Точно все только сейчас произошло. Стою, шепчу их милые имена, лица перед собой вижу, потом в глазах потемнело... Гляжу, мы с Дзержинским в кабинете двое. Посмотрел я на него, не помню, громко сказал или только прошептал: "Будьте вы навеки прокляты! Пусть и от вас, и от вашего рода никого не останется! А сейчас прикажи меня расстрелять, душегуб, потому что незачем мне жить на земле!" Точно не помню. В ответ он начал говорить, что большевики не воюют с женщинами и детьми, что террор - вынужденная мера, это ответ трудового народа на выстрелы в вождей пролетариата. Я перебил, заявив, что, если меня выпустят, я сумею найти оружие и буду стрелять большевиков как бешеных собак, даже для себя пулю не оставлю. Тогда он внимательно посмотрел на меня, сел к столу, что-то написал. Потом показал мне папку с моим именем и его резолюцией: "Держать в заключении до победы Мировой революции". "Я хочу, чтобы вы увидели и поняли, во имя чего все эти жертвы!". "Пожизненное заключение?" - спросил я и заметил, как Дзержинский вздрогнул: за его фанатизмом скрывались неуверенность и страх. Я сказал, что готов закончить свои дни в большевистской тюрьме, лишь бы не видеть ужаса Мировой революции и уверен в том, что она никогда не произойдет: не царствовать палачам России над всей землей.
   Так начался мой долгий путь по тюрьмам и лагерям сначала Советской России, потом Советского Союза. А ведь я никогда никому не хотел и не причинил никакого зла, мечтал прожить свою единственную, неповторимую жизнь образованным и добрым человеком, любящим мужем, отцом, сыном и братом.
   Вскоре мне передали, что моя сестра Наташа, Наталья Дмитриевна каким-то чудом осталась жива. Никаких подробностей, просто велели передать мне через заключенных. Неужели как и я мучается в неволе? Как долго снилась мне по ночам моя семья, не мог представить, что больше никогда не увижу никого из них, не услышу их голосов!
   И на моих глазах, сгибаясь под непомерной тяжестью своего креста, прошла на Голгофу Россия, страна, где я родился, рос, жил, которую любил, которой мечтал отдать свои знания, свой ум. Между прочим, я не "политический", а "контрреволюционер", другая статья. "Политическими" считались в то время бывшие эсеры, меньшевики, анархисты и им подобные. Я закрывал глаза моей России... Офицеры, как и положено, умирали гордо, но с недоумением: почему они не победили. Ведь ими командовали генералы, перед которыми отступали кайзеровские дивизии, да и офицеры имели опыт самой большой войны в истории человечества: брали Перемышль, участвовали в Брусиловском прорыве, глотали ядовитый газ. Их изумляло, почему так много их коллег оказалось в Красной Армии, что заставило их пойти на услужение взбесившемуся Хаму. Называли таких предателями, изменниками, расстреливали, взяв в плен, хотя все объяснялось просто. Рядом с каждым бывшим поручиком или штабс-капитаном постоянно находился комиссар, бывший уголовник, вроде Магутина, или вчерашний бердичевский сапожник, напоминавший, что за переход на сторону белых или только по подозрению в этом немедленно будет расстрелян не только он, но и все его близкие. И герои Мировой войны молча стискивали зубы. Своего отношения к этим беднягам большевики и не скрывали: Луначарский писал, что после того, как пролетариат победит, офицеров, служивших красным, "выбросят как использованный лимон". Оказывается, даже вероломством можно кокетничать. И выбрасывали: в лагеря, в тюрьмы, в братские могилы. Даже тех, кто служил им не за страх, а за совесть, кто добровольно перешел на сторону большевиков, вроде Тухачевского. Неужели только на допросах, на дыбе, у стенки они поняли, кому и чему служили?
   Уходили церковные иерархи разных рангов, все эти соборяне, с таким сочувствием и любовью описанные Лесковым. И тот же вопрос стоял в их глазах: почему не спас Господь Россию, за что прогневался на православных? Да за то, что пошли за Антихристом. Не напрасно патриарх Тихон назвал годы большевистской власти "временем зверя." Потом признал? Не признал, а согрешил, чтобы спасти от гибели сотни тысяч верующих и их пастырей. Сам чудом спасся; не захотели большевики его казнью портить отношения с другими странами. Придет время, и его имя встанет в ряду великомучеников православной церкви!
   Я беседовал с матросами-кронштадтцами, поднявшимися против большевиков в двадцать первом году. Это были уже не опьяненные вином, наркотиками и своей неограниченной властью над "обывателями" "братишки", нет, у людей открылись глаза. Я запомнил фразу, которую часто повторял один из них "Жизнь под властью диктатуры коммунистов страшнее смерти". Вот почему тогда затрясся Кремль, забегали из кабинета в кабинет большие и малые вожди, Ленин кричал, что Кронштадт страшнее всех белых армий, вместе взятых. Понял самую суть! На штурм мятежного Кронштадта направили делегатов десятого съезда партии, потому что перестали верить армии. Бросали в бой курсантов - "красных юнкеров", башкир, китайцев. Окажись русские дружнее, поддержи армия Кронштадт - с большевиками было бы покончено! А потом Бухарин заявил, что мятеж не был антибольшевистским, матросы просто заблуждались, что большевики их любят как братьев. Мир не видал подобного цинизма и лицемерия. Но вынуждены были отменить продразверстку, ввести новую экономическую политику - то, что требовали восставшие.
   "Загремели по статьям" и недавние союзники большевиков. Ничто не ново под луной: так уже бывало и при Кромвеле, и при Робеспьере - почти все, кто по глупости, фанатизму или невежеству свершал революцию, становились ее жертвами. Говорят, революции пожирают своих детей. Нет, они уничтожают своих создателей.
   В семнадцатом году в Петрограде встретились духовный отец русских анархистов князь Кропоткин и первый русский марксист, вождь меньшевиков Плеханов. Оба были растеряны и потрясены происходящем в стране. "Неужели над этим я работал всю жизнь?" - с горечью воскликнул Кропоткин. "И я в том же положении!" - угрюмо согласился собеседник. За что боролись, на то и напоролись. А люди образованные, кажется, должны бы представлять, что такое русский бунт.
   Анархисты - махновцы одними из первых испытали на себе коварство коммунистов. Дивизия Махно входила в состав Красной Армии, но когда большевики расстреляли ее штаб, произошел разрыв. Однако к осени двадцатого года помирились, вместе брали Перекоп, после чего по приказу Троцкого и Фрунзе красные постреляли и порубили союзников - махновцев. Вероломство во всем... Официально на весь мир объявили амнистию бывшим врангелевцам, звали их домой, в Россию, а неофициально, в закрытом постановлении партии они были приговорены к смерти или тюрьме, что в нашей стране практически одно и то же.
   Кого я ничуть не жалел, так это эсеров: они получили то, что заслужили. Тоже партия палачей. Видел как-то на митинге Марию Спиридонову, обещавшую к лету восемнадцатого года "царство Божье" на земле, точно по щучьему веленью, без труда, без пота... А тысячи людей не только слушали ее, но и верили. Думаю, июльский мятеж был разработан в Кремле: большевики сначала пококетничали с эсерами, чтобы иметь больше союзников при захвате власти, но делиться ею ни с кем не собирались. А вот меньшевики... На моих руках старый меньшевик - еврей умер от чахотки. Среди меньшевиков было много евреев, и каких! Железный канцлер Бисмарк после беседы с премьер-министром Англии Дизраэли воскликнул: "Все же самый мудрый человек на свете - старый еврей!" С этим я полностью согласен. Как интересно слушать того, кто умнее тебя, знает больше тебя! Признаться, до него я не слишком понимал разницу между меньшевиками и большевиками, а тут узнал про Дана, Мартова, Аксельрода, Плеханова. Да, вместе с Лениным меньшевики основали РСДРП, но уже на втором съезде откололись, не приняв большевистской жестокости, уголовщины, всех этих налетов на банки и почты. А большевики настолько вошли во вкус, что одна из их банд вообще вышла из партии, став профессиональными грабителями. Меньшевики раньше всех увидели смертельную опасность большевизма - самого террористического движения в социал-демократии, они не шли с советской властью ни на какие сделки. Мартов называл большевиков "партией палачей", а коммунизм - бессмысленной утопией, которая кончится катастрофой. Аксельрод за шесть лет до октябрьского переворота назвал большевиков бандой преступников внутри социал-демократов. У колыбели они уже тогда видели, какой растет людоед.
   Но, с другой стороны, и в партии большевиков, и в руководстве страны оказалось очень много евреев, хотя они составляли всего несколько процентов населения. Почему среди большевистских вождей, в армии, в правительстве, в "чрезвычайке" их было так много? И евреи наибольшую ненависть испытывали к российскому дворянству, а не к черносотенцам. Неужели они, как когда-то завоеванные Вавилоном ассирийцы, полтора века копили злобу, чтобы потом рассчитаться? Мне было стыдно, когда я читал о погромах, но не меньший стыд я испытывал, слыша, как русские мужики по зову евреев-комиссаров шли против своих же братьев. Сейчас в верхах страны и партии евреев почти не осталось: оказались "врагами народа".
   По разному назывались места моего заточения: политический изолятор, трудовая колония, исправительно-трудовой лагерь. Суть одна - не перевоспитание, не подневольный труд, а уничтожение тех, кто по мнению большевиков может быть чем-то для них опасен. В конце двадцатых годов пошли в места заключения люди самые мирные - краеведы, коллекционеры, искусствоведы, любители старины, патриоты своих городов и деревень. Обычно пожилые, годами собиравшие все, что имело отношение к их маленькой родине, создатели небольших музеев быта или народных ремесел, писавшие историю своих мест, они искренне недоумевали: в чем их вина перед властью. А она в том, что они любили не Мировую революцию и всемирный пролетариат, а конкретные грады и веси, конкретных людей. Большевики требовали такие слова, как "Россия", "русский" забыть навсегда. Ссылаясь на "мнение народа" как на волю свыше, взрывали, не жалея динамита, храмы, монастыри, памятники, точно вандалы в завоеванной стране. А краеведы даже в заключении пытались о что-то писать, изучать, не понимая, что обречены. Были среди них учителя, священники, даже сотрудники Эрмитажа, главного музея страны, чьи экспонаты веками собирали умные и бескорыстные люди, любившие Россию. А большевистские вожди продавали за границу все эти бесценные сокровища почти не торгуясь - сколько дадут. Правда, думаю, что у какого-нибудь Ротшильда эти картины лучше сохранятся, чем в "народном" Эрмитаже, но как русскому мне стыдно, горько и обидно.
   Иногда мне казалось, что не страна, а я сам сошел с ума, столько дикого и безумного творилось вокруг. Но самое страшное оказалось впереди - раскулачивание. Это был уже не недуг, а агония старой, мужицкой России, самое лютое преступление большевиков - истребление российских земледельцев, тех, кто тысячу лет кормил страну, на ком она держалась. Никогда еще Россия не несла таких жертв. Гекатомба... Жил в прошлом веке помещик Энгельгардт, глубокий знаток русского крестьянства, которое он делил на три группы. Первые - крепкие мужики, умелые хозяева, кормильцы России. Вторые стремились стать такими же, как первые, и становились, если и не сами, то их дети или внуки. А третьи - голь, рвань, пьянь, вечно в батраках, ленивы, завистливы, озлоблены. Их главное качество - отвращение к любому труду. Первые две группы являлись оплотом и опорой державы. Поверив, что получат землю, пошли за большевиками. После введения НЭПа подняли разоренную революцией и гражданской войной страну. А потом власть получили третьи, и уничтожили первых и вторых. Как же надо было ненавидеть русского мужика! Целые области окружали войсками, чтобы никто своим умирающим от голода родным крошку хлеба передать не мог: пусть издыхают во имя светлого будущего! За невыполнение хлебозаготовок - это когда уже все отобрано, больше взять нечего - с Кубани целыми станицами выселяли. Восставали, но больше не русские, а кочевые народы - казахи, буряты, монголы. Утихомирили быстро, против голодных и безоружных авиацию, артиллерию, даже конницу Буденного бросили.
   - Но моих соседей, молодых мужа и жену, посланных в деревню разъяснить, что такое коллективизация, бабы в клочья растерзали!..
   - Ясно, так называемые "двадцатипятитысячники"? Понимаю, они выполняли то, что им приказали. Но постарайтесь теперь понять и тех несчастных баб. У Некрасова о русских женщинах читали? Самые трудолюбивые, самые покорные. Чего только ни выпадало на их долю - все терпели. Что же надо было с ними сделать, чтобы толкнуть на самый страшный грех - смертоубийство? Большого воображения не требуется: мужей, братьев, отцов и сынов арестовали, хлеб из амбаров подчистую вымели, брошено село на погибель. Не знают бабы, по кому голосить, то ли по мужикам-кормильцам, то ли по малым детушкам голодным, то ли по своей несчастной доле. Не понимают, за что им такое. И тут появляются двое городских, чистые, сытые и начинают говорить, что все безумие происходит во имя построения социализма и коммунизма. Слова непонятные, но ясно одно - вот они, враги, антихристы, принесшие беду. Тут уж в руки кто палку, кто ухват, кто кочергу, а кто и топор.
   Гнали раскулаченных на Север и в Сибирь хуже, чем скот, гибли они в пути тысячами. А на новом месте многих тоже смерть ожидала от холода, голода, просто от тоски и отчаяния. Думаю, что коллективизация, как и гражданская война, обошлась стране в миллионы жертв. Все сборы недоимок в старое время, так чувствительно изображенные художниками и литераторами, ничто в сравнении с этим! Кто и как объяснит осиротевшим крестьянским ребятишкам, за что уморили их родителей, бабушек и дедушек, братьев и сестер? Где теперь многие из них? Рядом с вами, на соседних нарах - уголовники. А куда же им было еще идти?
   Страшное время, до людоедства доходило. Но если до революции во время засухи или неурожая в Поволжье вся Россия приходила на помощь, а после гражданской войны Америка помогала, то на этот раз о голоде приказано было молчать. Даже вы, партиец, участник коллективизации смотрите с недоверием, хотя я не сказал и тысячной доли. Поживете здесь подольше - еще многое узнаете. Впрочем, что такое голод, вы узнали. Не зря крестьяне ВКПб читают как Второе Крепостное Право большевиков. Вижу, что вас, несмотря на желание возразить, уже клонит ко сну. Это сейчас главное, что от вас требуется...
   Голос князя звучал все тише; блаженная сытость, тепло и покой превозмогали желание что-то доказывать. Организм властно требовал отдыха, отключая сознание.
   Заметив, что Андрей Петрович уснул, князь подошел к кровати, поправил сползшее одеяло и долго стоял, глядя на спящего и думая о чем-то своем.
  
  

3

  
   Спал Андрей Петрович долго, часов пятнадцать, а проснувшись, ощутил давно забытое чувство силы и здоровья своего тела. Нет, он еще не дистрофик, не доходяга: достаточно куска мяса, нескольких мисок похлебки с хлебом, хорошо выспаться - и можно снова жить. Но зачем?.
   - Рад видеть вас в добром здравии! - услышал он голос князя. - Видите, как пошло на пользу вашему организму вчерашнее угощение, даже глаза заблестели! Увы, на сегодня не осталось ни крошки, посему будем довольствоваться казенной пайкой и ждать, когда капризная судьба снова пошлет нам что-нибудь такое... Отдыхайте, пока есть возможность, набирайтесь сил и здоровья! Понимаю немой вопрос и отвечаю: чтобы выжить и дожить до освобождения. Великая цель! Пока вы находились в объятиях Морфея, я управился с некоторыми неотложными делами, поэтому, если нет возражений, продолжу свое повествование.
   "Золото, золото - сердце народное!".. Уж эти мне поэты! Никто из них представить не мог, сколько дикости и лютости в этом самом народе. Правда, когда-то философ Булгаков заметил, что русскому человеку честь - лишнее бремя. У нашего народа понятия о достоинстве, добре, чести всегда были довольно зыбкими, а после революции вообще стали считаться "пережитком капитализма". В Соловецком лагере был один чекист - родного отца, священника застрелил как "буржуя" во имя "светлого будущего". Такого монстра, отцеубийцу, в другой стране казнили бы всенародно или в сумасшедший дом до гроба упрятали, а для большевиков это нормальный, свой в доску. Со временем таких стали сменять другие палачи, расчетливые, лишавшие людей жизни ради своего "светлого настоящего". В средние века профессия палача считалась нужной, но позорной, знакомством с палачом не бравировали, руки не подавали, а сами они скрывали свои лица под масками. А при большевиках? Чекисты ведь тоже палачи, согласны? Но звучит совсем иначе, и чем больше ты подписал смертных приговоров, чем больше народу загубил, тем больше тебе почета и славы: и имя в печати, и звания, и награды, и "всенародное признание". Тем более, никто и не говорит "убить", а просто "привести приговор в исполнение". Выстрел в затылок придумали чекисты: смерть верная и быстрая, в глаза жертве не смотришь, одежда меньше кровью пачкается. Если на Руси издревле одежду казненного отдавали родственникам, то теперь по обычаю всех разбойников ее забирает тот, кто убил. До какого же падения может дойти человек?! Пропасть бездонная!..
   В начале двадцать третьего года в Москве на Никитском бульваре застрелился из нагана ревизор "Комиссии по обследованию ГПУ" большевик Скворцов, из рабочих. В оставленном завещании он писал, что не может жить после всех ужасов и гадостей, о которых узнал. Считая и себя, ответственного партийного работника, в какой-то степени виновным, решил искупить эту вину своей кровью. Просил опомниться, не порочить учение Маркса и не восстанавливать против себя народ. Встречаются и среди большевиков порядочные люди, хотя редко, порядочность им противопоказана. Обратите внимание, что это произошло задолго до наших дней. Да, все идет оттуда, от октябрьского переворота. Но тогда это считалось в порядке вещей: эти "ужасы и гадости" применяли чекисты при уничтожении разной "контры", вроде меня, своих не трогали. А вот когда большевиков тысячами стали бросать в лагеря и ставить к стенке - произвол, беззаконие! Как будто до этого было иначе! Я потому не ушел из жизни, не покончил с собой, что знал, так оно и случится. И когда отстранили от власти, а затем выслали из страны одного из главных людоедов, Троцкого, понял, что появился другой, более кровожадный и беспощадный, который не был в эмиграции, лучше знал русский народ, особенно его пороки, которые использовал очень умело.
   Сначала большевики не пожелали ни с кем делиться властью, а потом Сталин не захотел делить власть с партией. Все закономерно. Избрал Господь кару большевикам по делам их, и тот, кто еще вчера сановно восседал в кресле, решая чужие судьбы, сегодня, изломанный пытками, шел на расстрел, а за ним и вся его семья. Понимали ли они в свой последний час, что как аукнется, так и откликнется? Понял ли перед расстрелом Бухарин, любивший еще до прихода большевиков к власти составлять списки, кому при новом строе будет разрешено жить, а кого надо уничтожить "как класс", что он подписывал приговор и себе? "Не рой другому яму - сам попадешь" - мудрый человек сочинил эту пословицу.
   Палач Ягода, говорят, перед расстрелом крикнувший: "А все-таки бог есть!" Генеральный прокурор Крыленко, альпинист, любитель природы, при котором вошли в силу самые бесчеловечные законы, точнее, беззаконие. Постышев, организатор голода на Украине. Тухачевский, беспощадно подавлявший мятежный Кронштадт и тамбовских крестьян. Пятаков, по приказу которого после взятия Крыма вероломно расстреляли более ста тысяч пленных, не захотевших покинуть родину, понадеявшихся на милость победителей. Среди них было много юношей, вчерашних студентов и старшеклассников, мобилизованных Врангелем. Да, кровавый завоеватель Тамерлан приказал казнить сто тысяч пленных индусов, но ведь с тех пор прошло шесть веков!
   Надеюсь, вы заметили, что человек еще только арестован, не было суда, вина не доказана, а семью уже выбрасывают из квартиры, тоже арестовывают или ссылают, друзья и знакомые немедленно открещиваются, точно не они его еще вчера величали словом "товарищ". Даже если вместе до революции в тюрьме и в ссылке были, вместе воевали! Казалось, светлые идеалы должны сплотить людей - ничего подобного! Какая дружба в банде? Ведь ни один из тех, с кем вы рядом работали много лет, не пришел ни к прокурору, ни к чекистам и не заявил: "Требую отпустить Петрова! Ручаюсь за него, как за самого себя! А если нет, сажайте и меня!" Нет, такое - не для большевиков.
   Для усердия в начале тридцатых годов чекистам в четыре раза увеличили зарплату, прибавили отпуск. Лейтенант госбезопасности стал равняться армейскому майору, капитан - полковнику. И при этом никакого контроля, подчинены лишь наркому и вождю. Опричники двадцатого века! Это ли не мечта ничтожества? Кто они? Тут и просто невежды, тупые и бесчувственные, как камень, и мародеры, стремящиеся нажиться с каждого расстрелянного, и садисты - как же их много! - любители пытать, которым человеческая кровь, боль, отчаяние, муки слаще меду. "Кто был ничем, тот станет всем". Вы никогда не вдумывались в смысл этих слов? А ведь нет никого, более жестокого и беспощадного, чем слабый, униженный человек, неожиданно получивший неограниченную власть. Трусливые, забитые, самые слабые в компании мальчишки обычно очень жестоки по отношению к тем, кто слабее и беззащитнее их. А если это взрослые? А таких среди чекистов немало.
   По вашему взгляду вижу, о чем вы хотите спросить. Ну что ж... Как-то привезли нового заключенного, который кричал, что произошла ошибка, что его оклеветали враги, что он чекист, участвовавший в расстреле великих князей, церковных иерархов, дворян. Он уверял, что не сегодня, так завтра выйдет на свободу. Не понимая по невежеству, кто его окружает, он вечерами в бараке хвастался своими лютыми "подвигами". В семнадцатом и восемнадцатом годах он подавлял выступления юнкеров, пытавшихся сбросить большевистскую власть. По-юношески верные присяге и своей стране, мальчики пытались остановить начавшееся безумие, но сила оказалась не на их стороне. Но простого расстрела палачам было мало: перед казнью они отрезали каждому юноше член, мол, вот вам, а не власть... Ни жалости, ни снисходительности к молодости, одна безумная злоба. С каким сладостным садизмом он об этом вспоминал! Этот чекист расправлялся с восставшими рабочими Ижевска, Астрахани, с матросами Кронштадта - и гордился горами трупов, которые оставлял за собой. И вот тогда я как-то сказал, что не имеет права жить на свете подобное чудовище, что уничтожил бы его своими руками, да не умею, но готов взять на свою душу грех, если это сделает кто-то другой. А на следующий день палача с трудом нашли на дне сортира. Интересный человек - русский: пойдет на убийство по приказу начальника, или во имя "высокой цели", но ему обязательно нужно, чтобы вина пала на другого, своего рода индульгенция. Так и началось. Большевики сделали убийство "классовых врагов" доблестью, благородным делом, но в ответ и другая сторона имеет моральное право объявить уничтожение большевиков добрым деянием, за которое Господь отпустит не один грех. Я часто не знал исполнителей, но мне достаточно было одного слова... Начальство? Возможно и возникали кое-какие сомнения в отношении меня, но, во-первых, на моих руках крови не было, во-вторых, меня оберегала резолюция Дзержинского, причисленного к лику "большевистских святых". Ошибался? Трудно ошибиться, слишком много палачей в России. Большевики объявили мне войну без правил, без морали, войну на уничтожение, первыми жертвами которой стали все мои близкие. И, брошенный пожизненно за решетку, я принял бой...
   - Говорят, некоторых вы щадили. Почему?
   - Просто жалел. Среди рядовых коммунистов много невежественных, глупых, легковерных людей, бегущих за тем, кто обещает вскоре привести к кисельным берегам молочных рек. Какой с них спрос? Они и так были наказаны за наивность и доверчивость, попав сюда. Я щадил и партийных работников, понявших, чему они служили, пытавшихся сопротивляться террору и произволу. О деле Рютина слышали? Никого из его людей в нашем лагере не тронули.
   - Вы часто беседуете с уголовниками. Что у вас с ними общего?
   - То же самое, что и у вас: зона, неволя, бесконечный срок впереди, сломанная жизнь. Интересные личности попадаются. Хотя бы староста нашего барака, пахан. Профессиональный уголовник с дореволюционным стажем, уверяет, что встречал в царских тюрьмах некоторых из будущих вождей революции. Спасаясь от преследования, просидел поздней осенью в болоте несколько часов, стал инвалидом, ноги почти не ходят, еле до сортира добирается, еду ему приносят в барак. Но власть у него над уголовниками, а значит, и над всеми остальными заключенными, абсолютная, лагерное начальство это понимает, а потому он пользуется некоторыми привилегиями. Кажется, я - единственный человек, кто его не боится, за это он меня уважает. В нем не угас интерес к жизни, с моей помощью он познакомился с всемирной историей в объеме гимназического курса, выучил некоторые латинские изречения и десяток фраз по-французски. Такое не часто встретишь.
   - Нас,"политических", чекисты считают хуже них!
   - А что вы хотите? Так было во все времена. Ну прирезал один человек другого, так от темноты своей или с корыстными целями. Простой разбойник. А если вы вслух высказываете недовольство правительством, законом, существующей системой, это уже угроза не одному человеку, а всему государству. За убийцей люди не пойдут, а за агитатором?
   Конечно, публика своеобразная, не напрасно говорится, что разбойник - живой покойник. И не только потому, что завтра -- послезавтра его повесят, но еще и потому, что в нем нет главных качеств обычного человека: жалости, сочувствия, доброты, желания что-то вырастить, построить, создать. Круговая порука - все связаны совершенными преступлениями, абсолютная власть возглавляющего шайку атамана, за непослушание - смерть, презрение к труду и знанию, восхваление своей жизни как самой праведной и справедливой. Вы не видите в этом ничего общего с большевистской властью?
   Андрей Петрович промолчал.
  
  

ГЛАВА ПЯТАЯ

АНТИМИР

1

  
   -... продулся в карты крепко. Ставить больше нечего. Мне и говорят: ставь первого прохожего. Проиграешь - пришьешь его или своей жизнью расплатишься, выиграешь - все обратно получишь. Я согласился, но снова не повезло. Наточил финку, со мной двое пошли, чтобы, значит, все по честному было, без обмана. Ждем, время еще не позднее. Издали бабка плетется. Ну, думаю, ей судьба выпала. Ан нет, не доходя до нас в дом вошла. Снова ждем. И вот бежит фрайер, молодой такой, веселый, пиджак нараспашку, рубашка расстегнута, лыбится, точно солнышко. Остановили мы его... Не боится, смеется даже, говорит, берите у меня, что хотите, только трусы оставьте до дому добежать. А чего это ты, спрашиваем, такой веселый? Да вот, говорит, из родильного дома возвращаюсь, жена сына родила. Чудной! На то она и баба. А он радуется, словно богатую хазу обчистил. Если бы, говорит, у меня были с собой деньги, все бы вам отдал, чтобы тоже отметили такое дело. Двое ему зубы заговаривают, а я сзади захожу. Только финкой замахнулся, он ко мне и повернись... Дошло до него... За что, кричит, что я вам плохого сделал, не убивайте, мне жить надо, сына воспитывать. И так еще по интеллигентному -"пожалуйста". Разве человек должен обязательно что-то сделать, чтобы его убили? Ну проиграли, не повезло. Вижу, шуму все больше, пора кончать. Один из наших его по спине хлопнул, он обернулся, ну я его и...
   Кто-то одобрительно выматерился, кто-то спросил:
   - Наповал?
   - Конечно! Даже глаза открытыми остались... Искали меня потом, он каким-то там ударником, изобретателем оказался, целый завод требовал найти, кто убил, и расстрелять. Но мне братва в ту же ночь отъезд устроила, без лишних глаз. А лягавые с ног сбились: ничего из вещей не пропало, его же не за барахло...
   - А попался-то как?
   - Да взяли одного из наших, припугнули вышкой, он и раскололся: меня выдал, других... Судили. Жена этого фрайера, оказывается, в родильном доме померла, когда узнала, что его зарезали. Прокурор высшей меры для меня требовал, спасибо адвокату, тот все на мою темноту, малограмотность напирал. Срок дали. Хорошо необразованным быть!
   Андрей Петрович, до которого долетел этот негромкий разговор, стиснул зубы.
   Он слышал о подобном, но не верил: мало ли чего болтают. Преступный мир был ему почти незнаком. Он знал уголовников по кинофильмам, спектаклям, сообщениям в газетах, разговорам, по анекдотам. Считалось, что бандиты, воры, проститутки доживают в Стране Советов последние дни, перековываясь на стройках пятилеток в сознательных и честных советских граждан. Все же социально-близкие, не попы, купцы или дворяне. А веселые, находчивые жулики, которых играл известный артист кино Игорь Ильинский, даже вызывали симпатию.
   Лишь раз Андрей Петрович подумал: неужели убийство человека можно искупить несколькими годами труда. И еще смутило, что первых штурмовиков и фашистов Гитлер набирал из уголовников. Только став заключенным, он узнал, что внутри СССР, государства рабочих и крестьян, существует второе "государство" со своими звериными законами, со своей нечеловеческой моралью, со свирепой тиранией паханов. Жуткий мир, точнее, антимир с тянущимися из глубин времен традициями, обычаями, песнями, со своим особым языком - "феней".
   У большинства уголовников нервы ни к черту, да и психика - тоже, видимо, из-за постоянного страха и перед тем, кто стоит на страже закона, и перед "своими". Невинное замечание может вызвать злобную истерику, за неосторожное слово могут изуродовать или убить. Неся другим зло, они и по отношению к себе видят в окружающем угрозу. Стыдятся того, чем гордится обычный труженик, и гордятся тем, что для нормального человека неприемлемо. Но зато как любят в блатных песнях жаловаться на свою разнесчастную жизнь! Все виноваты - злой рок, судьба, обстоятельства, родители, государство - но не сам! Сколько фальшивой фанаберии: и свобода-то только у них, и дружба до гроба, и сами чуть ли не первые борцы за правду и справедливость на земле... Мало кому удавалось "завязать", порвать с прошлым, ибо по неписаному воровскому закону измена карается смертью. А изменой считались не только донос, выдача своих на допросе, но и просто желание жить по-человечески.
   И снова хриплый, прокуренный шопот в ночном мраке:
   - .. совсем не обязательно. Иной раз сам бог посылает... Идем мы в Ташкенте вечером по парку , видим, какой-то фрайер по аллее прогуливается. Свежим воздухом решил подышать. Сначала я ничего такого не подумал, пусть себе топает, взять с него вроде нечего: в годах, одет не очень... Поравнялись, он и говорит: "Молодые люди, будьте добры!.." Спросить хотел чего-то, да только я как увидел, что у него во рту блестит, слушать не стал, врезал по челюсти от всей души - зубы так и брызнули! Фрайер брыкнулся без сознания, а мы по-быстрому его золотые зубы собрали. Думали, их два-три, оказалось целых девять, хорошо погуляли! Как вижу, у кого во рту светит, так руки чешутся: золото ведь, а он, гад, его своими слюнями мочит...
   В первые месяцы заключения Андрей Петрович недоумевал: почему эту мразь не смели ни революция, ни гражданская война, ни годы советской власти. Почему с этим последним классом паразитов справиться труднее, чем с другими? Оказывается, уголовники были нужны советской власти: они являлись в лагерях второй администрацией, помогая чекистам управлять многомиллионной армией заключенных. В местах заключения уголовники были старостами, бригадирами, учетчиками, кладовщиками, то есть физически не трудились, а жили сытно. Это было всем известно, но считалось нормой вещей, все же социально-близкие, хотя никогда и нигде не может быть никому "близким" убийца, насильник, грабитель, вор.
   После разговора с Гагариным, Андрей Петрович понял, что и само государство, Страна Советов, страна труда миллионами создает все новых и новых уголовников. Было, над чем задуматься.
   Впрочем, антимир был не только у уголовников. Ведь и он, Андрей Петров, честнейший коммунист, отбывает здесь, в лагере свой бесконечный срок как "террорист", "враг народа", "фашист". Антимир!
  
  

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЧЬЯ ВИНА?

1

  
   Как было все просто, ясно и понятно в райкоме: проводи в широкие массы трудящихся очередное решение партийного съезда, конференции, пленума, разъясняй политику большевиков! Никакой отсебятины, если что неясно - под рукой статьи и речи вождей, можно к старшим товарищам обратиться. А теперь самому приходилось разбираться в том, что происходит вокруг, и это оказалось всего труднее.
   Почему одного снимают, судят и казнят открыто, а другого тайно? Почему нет ответа ни на одно из его писем в самые-самые верха? Он получил срок не за те преступления, в которых его обвиняли, а за то, в котором сам себя обвинил. Значит, действительно, была причина посадить его в лагерь? Неужели князь прав? И задумываться страшно, и не размышлять Андрей Петрович не мог.
   А жизнь шла. Прибывший с новой партией заключенных пожилой учитель с выражением скорбного недоумения рассказывал:
   - Я еще до революции говорил с учениками откровенно, и они отвечали мне тем же. Правда, после революции меня уволили и долго не принимали на работу, хотя я всегда был далек от политики...
   Пахан усмехнулся и покачал головой:
   - Это ты думал, что далек от нее, но она так не думала.
   - Потом снова пригласили в школу... На одном из уроков я сказал, что, хотя и произошла революция, у нас еще очень много от города Глупова, еще встречаются типы вельмож, бюрократов, самодуров и хамов, описанные великим сатириком. Ведь сам Сталин не раз ссылался на Щедрина. Вижу, один из учеников, отличник, серьезный такой паренек, все за мной записывает. Мне понравилось такое внимание...
   - Потому что сам головотяп! - перебил пахан. Стоящие рядом уголовники заржали. Пожилой учитель виновато склонил голову:
   - Вы правы. Но я это понял лишь тогда, когда за мной пришли. До этого не верил слухам о том, как допрашивают в НКВД. Было очень больно... В стране, которую я учил любить и уважать...
   - Поделом! - снова перебил пахан. - И кем же ты себя признал, кем "оказался"?
   - Японским шпионом, хотя в жизни не видел ни одного японца. У нас под Тверью...
   - Все ясно, после Хасана и Монголии потребовались японские шпионы. Первый "самурай" в нашем бараке, гордитесь!
   Пахан испытующе посмотрел на растерянного учителя.
   - Десять лет? Могла быть и "вышка"... А теперь подними голову и скажи прямо и честно: в царское время за такой урок какой бы срок тебе припаяли? Посадили бы тебя за подобные слова?
   - Что вы, никогда в жизни! Мы говорили более смелые вещи.
   - Молодец, "самурай"! Одним дураком-учителем в России стало меньше, одним умным заключенным - больше. А ваш отличник-сексот со временем в большие люди выйдет. О темпера, о мори! - закончил пахан по-латыни.
   Учитель с удивлением и страхом взглянул на него.
   - Я что-нибудь не так сказал? - невинным тоном спросил пахан. - Нет? Иди!
   Андрей Петрович давно понял, что, устраивая каждый раз с новым заключенным такое представление, пахан старался подчеркнуть свою мудрость, образованность, знание людей, понимание обстановки, что необходимо для сохранения авторитета, а значит, и власти.
   Неподалеку на нарах кто-то рассказывал:
   - Лектор приехал из района потрепаться о светлом будущем в нашу деревню. Согнали народ в клуб. Долго болтал, стемнело. И вот, он говорит, все мы свидетели, как в глуши зажигаются яркие огни, лампочки Ильича, неся народу свет и культуру, это наши путеводные звезды. Сам рукой в окошко показывает. Тут народ не выдержал, хохочет, кто матерится, кто под лавку сполз, начальство обалдело... А это верстах в пяти от деревни лагерь поставили. Ну, "лампочки Ильича" кругом зоны всю ночь светят, чтобы кто не убег. Говорили, сняли лектора за это, может, и посадили...
   А в дальнем полутемном углу целая проповедь:
   - Проклята Богом Россия, одолел ее дьявол. Царя с невинными детишками казнили, патриарха в темницу бросили, церковных иерархов мученически истребили, храмы порушили, монастыри в тюрьмы превратили, мощи нетленные выбросили, утварь церковную разграбили, иконы в кострах пожгли, улицы ими устилали, себя безбожниками называют, детей своих тому же учат. На всем печать Антихриста - Красная звезда. Теперь и на башнях кремлевских кровавым светом светят, новые беды предрекают. Пятилетку безбожной объявили, чтобы мы и слова такие забыли, как Господь, Богоматерь, Спаситель, вера православная. Господь простит заблудшего, но не того, кто против него восстает! Почему в Москве на Красной площади дом покойнику построили? Не принимает его за великие грехи земля. Но придет двухтысячный год, архангел вострубит, земля задрожит, небеса померкнут, и упадут часовые, и сами откроются двери Мавзолея, и выйдет к людям Антихрист: "Спасибо, что берегли и хранили меня все эти годы! Я есть враг Божий и поведу вас в бой против Иисуса Христа!" И грянет Армагеддон, но победит Господь, а Антихрист со своими слугами навеки будет ввергнут в геенну огненную!
   А действительно, почему Ленина положили в Мавзолей, подумал Андрей Петрович. Считали, что скоро наука позволит воскрешать умерших, и первым вернут к жизни великого вождя, чтобы он продолжил свое дело? Но все давно поняли, что это лишь мечта. Видимо, решено было в партийных верхах заменить уничтоженные церковные святыни одной, самой главной.
   Но и эти антисоветские высказывания все меньше задевали и возмущали Андрея Петровича. Все революции, индустриализации, коллективизации происходили в ином мире, здесь же, в лагере, была настоящая, не выдуманная попами преисподняя со своими обитателями, и он - один из них.
  
  

2

  
   Слушая Гагарина, Андрей Петрович не раз хотел поспорить, возразить, резко оборвать, - таких слов о своей партии, о советской власти он никогда бы никому не простил. Однако сдерживался, молчал, чувствуя, что князь имеет право так говорить хотя бы от своего имени. Они чаще теперь встречались, беседовали, но о своих близких Гагарин больше не вспоминал, заметив как-то, что нет для человека слова "давно" - слишком коротка жизнь. И еще добавил, что его дети, будь они живы, сейчас мотались бы по лагерями, как и их отец.
   - Я долго считал, что беда России в том, что она позволила захватить над собой власть вурдалакам- большевикам. Думал, пройдут лет пять - десять, и опомнившийся народ сбросит иго большевизма, как нечто бесчеловечное, дикое, неприемлемое. Но время шло, а народ не только позволял творить над собой насилие, но сам его творил. И все чаще приходили мне мысли не о большевиках, а о самом русском народе. Под этим словом часто подразумевают самые косные, самые невежественные слои населения, но ведь и мы с вами тоже русский народ, его частицы.
   Наше с вами отечество - самая противоречивая страна. Иной раз я гордился, что являюсь великороссом, а иногда чувствовал ненависть и омерзение к своему народу, непереносимый стыд за него. В раннем детстве меня поразила былина о Василии Буслаеве. Чем-то обиженный, он хватает тяжеленную тележную ось и начинает насмерть бить своих земляков-новгородцев: соседей, друзей, товарищей, не разбирая правого и виноватого. Его дядя, надев для защиты церковный колокол, хотел утихомирить племянника, но Василий и его убил. Родной матери прямо заявил, что подойди она к нему не сзади, а спереди - и ей бы не жить. Почему этот безумец, убийца вошел в фольклор наравне с богатырями, защищавшими Русь от врагов? Тут какое-то любование подобным поведением.
   Хотя христианство и пришло на Русь десять веков назад, народ наш во многом остался язычником. Не для русского такие заповеди, как "не убий", "не укради", "не солги", "не пожелай у ближнего ни дома его, ни вола его, ни жены его". Зато в избытке беспринципность и бесхарактерность, стремление поменьше дать и побольше взять, хамство к нижестоящим и лакейство перед начальством, ограниченность, вульгарность, равнодушие к своей истории, неприязнь к культуре, презрение к женщине. Странно: рождая гениев, сам русский народ не спешил стать лучше, цивилизованнее. Русский никогда ни в чем не винит себя, всегда находит другого, а тот, кто в своих глазах всегда прав, не может испытывать стыда, сожаления, мук совести, раскаяния, он бесчувственен и равнодушен к чужой боли, чужому горю, даже если считает себя борцом за всемирное счастье.
   Страна парадоксов, нелогичности, противоречий. Культура, наука, технический прогресс и рядом - дикость, варварство, невежество, темнота. Иван Сергеевич Тургенев заметил, что главный враг русского мужика - другой мужик, поставленный над ним или богаче его. Американец или европеец думает: я беден, сосед богат - приложу все усилия, чтобы стать богаче его. Русский думает: я беден, сосед богат - приложу все усилия, чтобы он стал беднее меня. Разницу улавливаете? Никогда не знали русские ни свободы, ни демократии. Вольные города Новгород и Псков? Но разве вече - глас народа? Страшно, когда все решает толпа. Чуть что ей не по нраву - "на поток": хозяина и домочадцев убивали, дом разграбляли и сжигали. Если меж собой не могли договориться, шли драться на мост, раненых и оглушенных сбрасывали в воду. Дикость, каменный век! Меж собой русские князья грызлись беспощадно. Герой известной летописи и оперы Игорь брал штурмом русские же города. Потому Орда так легко Русь и покорила. Да, было и Ледовое побоище, и Куликовская битва, и ополчение Минина и Пожарского, однако те же жители Переславля, о котором я вам рассказывал, вместе с поляками ходили брать город Ростов, жгли, грабили резали своих не хуже иноземцев.
   Или воровство... Тащили всегда: при простых и великих князьях, при царях, императорах, Временном правительстве, при красных и белых, военном коммунизме и НЭПе. И сейчас тащат все, что плохо лежит, и что хорошо лежит.
   А пьянство? "Здесь трезвому что голому" - эти некрасовские слова можно отнести к России любого столетия, в том числе и к нашему.
   Знаете пословицы "От работы кони дохнут", "Дурака работа любит", "Работа не волк - в лес не убежит", "Ешь - потей, работай - мерзни!", "От трудов праведных не наживешь палат каменных"? В Европе нигде ничего подобного не услышишь, это чисто наше, русское. Нет у нас ни одной сказки, где вознаграждались бы простой честный труд и терпение, как в "Золушке". Не читали? Жаль! И счастье в виде сокровища, женитьбы на царской дочери, волшебного кольца, ковра-самолета, жар-птицы или Конька-горбунка достается в наших сказках лодырю и дураку. Что же это за народ, который самое главное, для чего рожден человек - труд считает или наказанием, или уделом простофиль и неудачников? А в Европе и в Штатах умеют по настоящему трудиться и гордятся этим. Техническому прогрессу необходимы порядок и дисциплина, а в требованиях самого первого Совета, что в Иванове в девятьсот пятом году возник, был параграф "Не штрафовать за опоздания и прогулы". Дескать, хочу - иду на работу, хочу - нет! Какой-то пролетарский Обломов писал, ибо вся современная промышленность держится на точности и исполнительности. Думаю, многие шли в революцию в надежде никогда больше не трудиться.
   А наше "расейское" дикое чудовищное хамство? Вы видели нормального человека, который бы на весь мир кричал, что он - скотоложец? Ошибаетесь, видели, и не один раз! Возьмите извозчика!.. Нет, лучше вспомните, что кричит седой пастух или мальчишка-подпасок какой-нибудь непослушной коровке или овечке!.. "Я твою мать...!" Не так ли? То же самое слышит по своему адресу лошадь, собака, даже зашедшая в огород соседская курица. Мало того: разговаривает мужик со своей женой и через каждое слово "Я твою мать".. И ее это не смущает, привычно. Не пойму, откуда в русских эта страсть приплетать к месту и не к месту название полового акта, соответствующих органов в сочетании со святым словом "мама", "мать". Да, права пословица, русский за словом в карман не лезет - он лезет за ним в штаны. Когда в детстве я впервые услышал от крестьянских детей эти выражения, и мне растолковали их смысл, то был просто поражен: не могут нормальные люди произносить подобное, это противоестественно, это оскорбляет самого говорящего. Какая наивность, не правда ли? Не только говорят, но и в большинстве своем считают, что русский язык без мата - не язык. Между прочим, есть в Американских Соединенных Штатах индейское племя Сиу. Хороший народ - умный, сильный, гордый с очень богатым языком. Только для обозначения различных оттенков красного цвета у них более ста названий! Перевели на свой язык трактаты по философии, математике, почти не заимствуя чужих слов - своих хватало, а вот русскую художественную литературу им перевести гораздо труднее, ибо нет в языке Сиу ни одного бранного слова. Нет похабщины, сквернословия, настолько велико их уважение к человеческому достоинству!
   - А вы?
   - Я? - Гагарин с удивлением посмотрел на собеседника. - Никто никогда ни при каких обстоятельствах не слышал от меня ни одного похабного слова. Это - не мой язык, хотя я чистокровный русский. А вот лагерь для меня - материализованный мат, квинтэссенция злобы, невежества, презрения к человеку.
   Еще одна милая черта - бюрократизм с его волокитой и лихоимством. Вот уж чего тоже на Руси хватало, начиная с дьяков, приказных, затем бесчисленные отделения, коллегии, присутствия, канцелярии, управления и кончая всякими вашими советами, комитетами, комиссариатами, союзами, правлениями, хозяйствами, конторами с их чудовищной аббревиатурой. Оставив прошлому лишь пресловутую табель о рангах, вы взяли у него весь старый аппарат управления, где за новыми названиями те же бессмертные российские чиновничьи рыла, над которыми плакали и смеялись Гоголь, Пушкин, Салтыков-Щедрин. Но теперь у каждого чиновника - партбилет, в каждой канцелярии - партячейка: попробуй, тронь! Тем более, что на Руси издавна принято отвечать на критику не исправлением недостатков, а наказанием или еще лучше уничтожением критика.
   Не один я пытался понять русский народ. Весной восемнадцатого года в Петрограде знаменитый физиолог, Нобелевский лауреат Павлов выступил с лекцией "Об уме вообще и русском в частности". Мне не удалось его услышать, но я читал конспект лекции. Он указывал на такие отрицательные черты русского ума, как верхоглядство, дилетантство, неумение и нежелание широко и глубоко мыслить, нетерпимость к чужому мнению, если оно не совпадает с твоим, нежелание даже выслушать оппонента, а также нежелание вдаваться в детали и подробности при изучении чего бы то ни было, в том числе и таких общественных явлений, как революция, построение нового общества. Русские часто ценят слова выше фактов, не любят учиться чему-нибудь по-настоящему, докапываясь до корней, до самой сути вопроса, но зато самоуверенно и тупо убеждены в своем превосходстве над другими нациями. Я запомнил слова Павлова о том, что нашу пословицу "Что русскому здорово, то немцу смерть!" можно сказать и иначе: русскому невыносимы привычные для немца дисциплина, порядок, стремление к высокому качеству труда, бережливость, трезвость.
   Почему-то наш народ, захватывая все больше и больше земли - за четыреста лет площадь России увеличилась в сорок раз! - не стремился при этом жить лучше, чище, цивилизованнее, прокладывая дороги, улучшая земледелие, поднимая образование и культуру. Добавлю, что еще в прошлом веке философ Владимир Соловьев отмечал в характере русского народа некоторую паранойю - подозрительность, недоверие к окружающему миру, поиски источника своих бед не в себе самом, а в происках враждебных сил. И предупреждал, что если народ от этого не излечится, все кончится разрушением нации. Что и произошло после семнадцатого года.
   А российские бунты, "бессмысленные и беспощадные" по выражению Пушкина, которые большевики так прославляют? Разве тот же Разин, пират и разбойник, мог стать освободителем России? А о нем народ песни поет. О ком, вдумайтесь! Напал на чужую страну, сжег город, перебил жителей, а оставшуюся сиротой девочку лет пятнадцати - старше в то время уже выдавали замуж - изнасиловал и утопил. Впрочем, он с русскими поступал так же. Дорвись этот бандит и насильник до русского трона, великой бедой кончилось бы его "царствование" для русского народа. Надеюсь, что когда четвертовали Сеньку-душегуба, вспомнилась ему эта невинно загубленная детская душа, и понял он, что поделом вору и мука.
   Или Пугачев... Некоторые историки считают его турецким агентом, который должен был ослабить империю изнутри, оттянуть на себя лучшие войска, лучших полководцев. Как Ленин, которому немцы помогли вернуться в Россию, свершить переворот, захватить власть, вывести Россию из войны. Брестский мир - что? Плата за полученную власть и землей, и золотом. Вижу, не верите. Но вместе со мной сидели люди, которые знали все подробности возвращения вашего вождя из эмиграции.
   В начале прошлого века в Россию из Франции проникли идеи не только свободы, равенства, братства, но и нигилизма, безбожия, террора. Не напрасно в проекте "Новой России" декабриста Пестеля предусматривалось жандармерии в десять раз больше, чем было при Николае Первом. Так что, приди он к власти, неизвестно, стала бы Россия счастливее.
   После победы над Наполеоном укрепилась в русских спесь: мы - третий Рим, второй Иерусалим. Как в казачьей песне: "Наша матушка - Россия всему миру голова!" Не меньше! Белинский писал о России через двести лет, стоящей во главе цивилизованных государств и принимающих от них дань уважения, благоговения и восхищения. При этом он спокойно рассуждал о том, сколько миллионов людей нужно уничтожить во имя "счастья будущих поколений". И то, о чем мечтал этот невзрачный чахоточный человек, большевики превратили в жизнь. Кроме благоговения и восхищения, конечно.
   Безумный Чернышевский звал к топору, не задумываясь, на чьи головы он обрушится. Да за такое не в ссылку надо, а в сумасшедший дом! Герцен "Колоколом" будил в народе не самые добрые чувства. Дворянин Некрасов обращался к террористу: "Умрешь недаром - дело прочно, когда под ним струится кровь". Он имел в виду, конечно, не свою кровь.
   Были в России и другие люди, понимавшие, что все это добром не кончится: Лесков, Толстой, Достоевский. Предупреждали, что революция обойдется России не в десятки тысяч жертв, как Франции, а в десятки миллионов. Не услышали вовремя мудрых людей, точнее, не захотели услышать.
   И чем дальше, тем страшнее, тем безумнее. Сергей Нечаев, причисленный к лику "большевистских святых", создал "Народную расправу" - прообраз Чрезвычайной комиссии. Начал с убийства члена своей организации студента Иванова, посмевшего ему в чем-то возразить. Ведь главным в его "учении " был не столько казарменный коммунизм, сколько борьба за ничем не ограниченную личную власть. Или махаевщина, эта открытая ненависть невежества к знанию, образованию, уму, таланту. Почему революционеры из дворян и разночинцев не понимали, что первыми жертвами станут они сами? Не напрасно Мережковский называл русскую интеллигенцию "золотые сердца, глиняные головы". Наконец, убийство царя-освободителя за то, что хотел цивилизовать Россию, смирить брожение умов, избежать революции и гражданских войн. Растравили народ так, что для мужика врагом стал не только богатый сосед, но и любой, кто лучше одет, кто грамотнее. Весь прошлый, "золотой век" Россия шла как околдованная к своей гибели, не слушая предупреждения мудрых. Нет пророка в отечестве своем, хотя "Бесов" обязательно надо было бы читать в каждой гимназии, объясняя, чем они грозят России.
   На фундамент мессианства - "мы третий Рим, второй Иерусалим" - нетрудно было поставить марксизм: мы первые построим и царство божье на земле.
   Ваши большевистские вожди... Их лица... Любого из них Ломброзо - не слыхали о таком? - причислил бы к преступному миру, не заглядывая в биографию. Но куда бандитам до большевиков! Тот же Магутин, я уверен, пролил больше крови, чем все уголовники нашего барака. К тому же почти все ваши вожди - профессиональные неудачники, не имевшие никакой специальности, не умевшие ничего делать. Кажется, лишь Красин был путным инженером и Шляпников - хорошим рабочим, а остальные... Сталин работал до революции всего несколько месяцев наблюдателем Тифлисской гидрометеорологической обсерватории. Ленина из университета выгнали, сдал курс экстерном. Среди профессуры либералов всегда хватало: "Брат казненного народовольца? Что вы, какие вопросы, получайте свою пятерку!" Диплом получил, но работать не умел: за два года не выиграл как присяжный поверенный ни одного дела. Как все неудачники, подался в революцию "спасать народ". Первая ссылка - в Кокушкино, собственную дворянскую усадьбу, вторая - в Шушенское, куда к нему приехала невеста, с которой он обвенчался. Привез в ссылку книги, велосипед, рояль, а в доме, где жил, держал прислугу - пятнадцатилетнюю девчонку, которая мыла полы и стирала белье. Вот так он "страдал за народ"! Несколько отличается от нашей нынешней жизни? Поехал за границу, где безбедно, не работая, жил на часть пенсии, которую мать получала от правительства, на партийные взносы и на деньги, награбленные большевиками-боевиками. Объехал почти всю Европу, но на фабриках и заводах не бывал, с рабочими встречаться не любил. Чрезмерной скромностью не страдал, считал себя специалистом в политике, экономике, философии, даже физике! Екатерина Великая попадавших на гауптвахту офицеров заставляла читать "Телемахиаду" поэта Тредиаковского. Я бы вместо этого самым отпетым негодяям дал бы "Материализм и эмпириокритицизм". Знаю, что и вы э т о не читали. Ненавидя всех, кто был грамотнее, образованнее, умнее, ваш вождь не вступал в ученые споры, так как тут же был бы уличен в невежестве, лжи, подтасовке фактов. Этот фарисей все свои ошибки или отрицал, или объявлял победами. Главным доказательством его правоты были ругань, оскорбления и угрозы в адрес тех, кто не был с ним согласен. С детства ненавидел всех власть имущих, ибо сам всю жизнь стремился к неограниченной власти. Войну мировую превратил в войну гражданскую с помощью врагов. Есть ли большее предательство? Главный бес, как назвал бы его Достоевский.
   Почему Каплан, эта Шарлотта Корде нашего века... Кто какая Корде? Молодая француженка, заколовшая в ванной кинжалом Марата, одного из главных террористов Французской революции. На суде она сказала "Я убила не человека, а зверя!" Палач поднял над толпой ее отрубленную голову и влепил ей пощечину. Толпа возмущенно заревела: головы женщинам рубить можно, но бить по щекам - никогда. Чисто по-французски.
   Я вашего вождя на митингах видел: низенький, рыжий, плешивый, картавый, при ходьбе носки разбрасывает в стороны, как клоун. Любил быть в центре внимания. Это же готовый "рыжий " для цирка, никакого грима не надо! Смешил бы публику, веселил народ, и прожил бы жизнь легко и безгрешно. Но решил, что именно он - новый Спаситель человечества. Все доброе, что за века выстрадано - долой, вместо этого новые, "классовые" заповеди: зависть, злоба, ложь, вероломство, жестокость. Думал ли он, что станет первым в истории трупом, которому будут поклоняться и верующие, и неверующие? И после смерти остался в центре внимания, как любил при жизни... В первые годы заключения можно было получить в лагерной библиотеке книги ваших вождей, так что имел возможность познакомиться и с их биографиями - современными "Житиями святых", и с трудами.
   Вы никогда не задумывались, почему люди сходят с ума, воображая себя Наполеоном, но никогда - Кутузовым, хотя последний разбил зарвавшегося корсиканца? Еще Пушкин заметил: "Мы все глядим в Наполеоны". Почему? Все просто: в Кутузове нет ничего потрясающего: старый аристократ, ученик Суворова, "слуга царю, отец солдатам". А Бонапарт? Из грязи - в князи, из офицеров - в императоры. Это ошарашивает, восхищает, вызывает желание подражать, пробуждает сладостные честолюбивые мечты, особенно в неудачниках. Кстати, ни один французский король никогда не мечтал о походе на Россию, о мировом господстве, а вот узурпатор...
   У большевиков кандидатов в Бонапарты было более чем достаточно. На мой взгляд, больше всего треуголка и сюртук подошли бы Троцкому. Но всех хитрее оказался недоучка-семинарист. Тоже "рожденный революцией" тиран и самодержец. Андрей Петрович, неужели вы до сих пор наивно думаете, что Сталин ничего не знает о лагерях?! Блуд при Ярополке, Волчий хвост при Святополке, Славята при Мономахе, Малюта Скуратов при Грозном, Ромодановский у Петра Великого, Бенкендорф при Николае, Победоносцев при Александре Третьем, при большевиках - Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Берия... Не надо путать причину и следствие! Не потому правители были свирепыми, что таковы их "наркомы внутренних дел", а наоборот! Догадываются, конечно, в народе об этом, но верить очень не хочется, вот и рождаются глупенькие сказки об обманутых добрых царях, летят горестные челобитные.
   Убийство, самый страшный грех, большевики назвали добром, и вместо жуткого, позорного слова "палач", "кат" появилось новое, гордое - "чекист", у которого якобы горячее сердце, холодная голова и чистые руки. Это у Магутина?! "Красный террор" был ответом не на выстрелы Каплан и других террористов, а на восстания рабочих в Муроме, Ярославле, других городах. В августе восемнадцатого года в Ижевске и Воткинске рабочие оборонных заводов организовали тридцатитысячное ополчение и несколько месяцев сопротивлялись Красной Армии. Кажется, я вам говорил, что в Волжском корпусе генерала Каппеля Воткинская и Ижевская дивизии из рабочих были самыми стойкими. Рабочие стали понимать, что такое большевизм, и террор должен был их устрашить. Да, больше чем аристократию и дворян ненавидели большевики настоящих рабочих, высокой квалификации. Сами ничего не умели, поэтому к истинным мастерам испытывали зависть и злобу. Ханжески называли их "рабочей аристократией", писали, что те "подкуплены капиталистами". Кажется, в партийной верхушке был только один такой - Шляпников. До революции, получая высокую зарплату, он помогал товарищам по партии, чего они ему не простили: "оказался врагом народа".
   Не знаю, учились ли большевистские вожди ораторскому искусству, но разжигать в людях самые низменные страсти умели очень хорошо: у вас, бедных, нет, а у других есть - убейте их и заберите все себе! Стыд, честь, совесть, жалость - выдумка буржуев! Вы - самые лучшие, поэтому имеете право на все, мир принадлежит вам!" Сам дьявол не сказал бы лучше! Но кто доказал, что нищие, голь, пьянь являются носителями самых высоких моральных ценностей? Известный граф Аракчеев на старости лет завел себе молодую любовницу из крепостных. И эта девка, попавшая "из грязи в князи", по дикости, хамству и жестокости превзошла Салтычиху. Не вынеся издевательств, дворовые люди убили ее...Где-то у Чехова я прочел, что все несчастные люди эгоистичны, злы, несправедливы, жестоки и менее, чем глупцы способны понимать друг друга. Добавлю, что они еще стремятся и других унизить, оскорбить, низвести до своего уровня. Вот вам маленький пример морали "раскрепощенного и освобожденного народа". Году в двадцатом в Петрограде проходил то ли съезд, то ли конференция комитетов бедноты северных губерний. Делегатов поселили в Зимнем дворце, дескать, раньше там жил царь, а теперь - вы. А когда все разъехались, оказалось, что ванны дворца и огромные роскошные вазы, произведения искусства, загажены. В них испражнялись делегаты бедноты, хотя уборные Зимнего дворца были в порядке. Несколько дней петроградские ассенизаторы чистили дворец. За такое поведение в иной стране за решетку бы посадили или в сумасшедший дом отправили. Но этим дикарям ничего не было, точно иного от них и не ждали. Что за чувство ими руководило? Тут злоба и презрение не к тем, кто жил во дворце, а к тем, кто его строил. Я не раз наблюдал у темных людей это стремление изгадить или уничтожить все красивое, от вещи до человека.
   Но самое страшное - террор. Карл Пятый когда-то писал на своих пушках "Последний аргумент короля". А у большевиков выстрел всегда был главным доказательством своей правоты. Куда французской гильотине до чекистского нагана! Ленин прямо заявлял, что революция и мораль несовместимы, а первый большевистский юрист Крыленко предлагал расстреливать не за свершенное преступление, а лишь за то, что человек якобы мог его совершить. И расстреливали! Не было в истории таких пыток, какие не применяли бы чекисты к своим жертвам. Нередко насиловали, пытали, убивали на глазах у близких, чтобы другие, как говорил Ленин, на века запомнили. Для такого террора мало Чрезвычайной комиссии, мало партии - тут нужен характер самого народа. И народ дал: говорят, в стране около полумиллиона чекистов.
   А в Красной Армии? При Троцком за отступление расстреливали каждого десятого. И русские солдаты покорно стреляли в своих боевых товарищей, с которыми вместе в атаку ходили, из одного котелка ели, последней горстью табака делились. Ну где еще найдешь такой народ? И я понял, что большевизм - явление во многом русское.
   В стране, хозяевами которой они стали, большевики ведут себя как вандалы. Храм Христа Спасителя, памятник отцам и дедам, разбившим Наполеона, строили всем народом сорок шесть лет. Каждый православный вносил, сколько мог, лучшие художники, архитекторы и скульпторы России считали для себя высокой честью проектировать, ваять, расписывать эту национальную святыню. Какой был красавец - гордость столицы! Более ста метров в высоту, площадь семь тысяч квадратных метров, на стенах, на мраморных досках были начертаны имена героев "вечной памяти двенадцатого года", среди которых были и Гагарины. Все уничтожено! Взорвали могилу Багратиона на Бородинском поле вместе с останками отважного полководца, исчезли Триумфальные ворота. Откуда в большевиках эта непримиримая злоба к народному подвигу, точно не Наполеона, а их били? Или зависть неудачников к тем, кто свершил великое? Осквернили часовню над могилами иноков Пересвета и Осляби, участников Куликовской битвы, снесли памятник генералу Скобелеву. Болгары его почти за святого почитали: от турок их освободил. В Петрограде уничтожили храм Спаса-на водах, на стенах которого тоже хранились фамилии тех, кто погиб за честь России в морских сражениях, от нижнего чина до адмирала. В Москве не стало Братского кладбища, на котором хоронили павших в Мировой войне, без различия звания, веры, национальности. Зачем все это? Чтобы ни о чем и ни о ком памяти не осталось: не было у России никакой истории до нас - и точка!
   Я называю это "пролетарским сальеризмом": ты образован и умен, я невежественен и глуп, значит, во имя равенства и справедливости тебя надо уничтожить. Кто был ничем, стал всем... А "ничто" не имеет и не желает иметь понятий о чести, совести, человечности, благородстве - они ему ненавистны. Для него ложь, клевета, лицемерие, зависть, страсть к убийству и разрушению естественны. Слово "интеллигент" стало ругательством... На сколько же веков назад большевики отбросили страну?
   Вы английского писателя Киплинга, конечно, не читали? Есть у него повесть "Маугли" о мальчике, выросшем в джунглях среди животных. В этой повести вандерлоги-обезьяны заявляют: "Мы - самые умные, самые благородные, самые прекрасные создания на свете, джунгли гордятся нами!" Когда мальчик спросил предводителя обезьяньей стаи, кто им это сказал, тот гордо ответил: "Мы сами об этом постоянно всем говорим, значит, это правда!" Вспомните ваши песни, кино, праздничные лозунги - кто и когда в мире с таким упоением восхвалял и прославлял себя? Большевистская верхушка, кичащаяся тем, что она "плоть от плоти, кровь от крови трудового народа", не только присвоила себе все привилегии старых правящих классов, но и дополнила их новыми. Любой "буржуй" приобретал все на свои кровные: дом, коляску, лошадей, дачу, слуг. Партийные вожди получают все это вместе с должностью, а ответственности у них во много раз меньше, чем у владельца завода, фабрики, банка, фирмы. Но что меня больше всего поражает, так это дикий шабаш присвоения своего имени всему, чему только можно. За всю историю России никогда не было такого безумного стремления увековечить свои имена. Откуда это у большевиков, постоянно подчеркивающих свою "простоту и скромность"? Да все от того же чувства неполноценности, которым всю жизнь страдает каждый профессиональный неудачник. Ну ладно бы после кончины назвали именем человека какую-нибудь площадь, улицу или новый город, хотя это и недостойно большевистской идеологии. Но чтобы при жизни... Всегда было принято канонизировать усопших, а не живых... Первой, помню, Гатчина была переименована в Троцк. И пошло! Где Санкт-Петербург, Пермь, Тверь, Вятка, Нижний Новгород, Луганск? Всегда бывало наоборот: человеку, например, полководцу, давали прибавку к имени от названия того города, при штурме или защите которого он отличился: Кутузов-Смоленский, Суворов-Рымникский, Румянцев-Задунайский, Потемкин-Таврический. Или Семенов-Тяньшанский - это уже путешественник. Сколько королей и императоров сменилось в Европе, но веками стояли и будут стоять Мадрид, Париж, Берлин, Лондон, Лиссабон, Афины, вечный город Рим, ибо над человеком, который решится присвоить свое имя какому-нибудь из них, просто посмеются. А большевистским вождям не стыдно.
   Глядя на вождей, и другие... Как говорят малороссы, "Коня куют, а жаба ногу протягивает": какой-то нищий поэт Хлебников провозгласил себя "Председателем земного шара", а никому не ведомый художник Малевич - "Председателем космического пространства". Не меньше! А ведь мания величия - один из видов тяжелого психического заболевания.
   Были до революции и тюрьмы, и каторга, но не находилось таких, кто стал бы их прославлять, утверждая, что тюрьма "перековывает" людей, а каторга делает человека благороднее, лучше, честнее. Невозможно представить, чтобы Николай Первый предложил бы Пушкину, Гоголю, Жуковскому и Карамзину съездить в Сибирь к декабристам, а потом совместно написать книгу, в которой прославлялись бы правосудие и милосердие государя и выражалось бы восхищение условиями, в которых живут заключенные. А вот после окончания строительства Беломорско-Балтийского канала, возведенного на костях тысяч ни в чем не повинных людей, группа писателей по указанию "сверху" отправилась туда на специально оборудованном пароходе. Обслуживали их на правительственном уровне, пили и ели вволю. Будь они честными, порядочными людьми, почувствовали бы дух смерти, увидели бы рабство, достойное античного мира, ручной тяжелый и опасный труд, холод, голод, произвол начальства, да и вообще ненужность самого канала, который полгода скован льдом, к тому же крупные суда по нему не пройдут - не Суэцкий. А они, кто из страха, кто из-за карьеры, кто просто из подлости изобразили земной ад райскими кущами. Мол, посылают на канал уголовников и проституток, а возвращаются ударники, орденоносцы, строители коммунизма. Того, недоумки, не учли, что уголовники работать не любят и не хотят, что построили канал те, чьи руки с детства в мозолях - крестьяне, кулаками прозванные, домов, детей и жен лишенные, в рабов превращенные.
   Русские цари ходили по улицам своей столицы без охраны, так же как и их сановники, чем и пользовались террористы. Большевики же спрятались за толстыми кремлевскими стенами от своего народа, который и презирают и боятся одновременно. Кремль охраняет целая дивизия НКВД, у всех вождей есть свои телохранители, а у самого главного даже двойники. За каменными стенами чувствуют ненависть страны, за тысячи верст слышат проклятия умирающих. А когда на праздник поднимаются на Мавзолей, на другой стороне Красной площади в здании Торговых рядов сидит у пулеметов целый полк чекистов, готовый открыть огонь по безоружным людям, если парад или демонстрация пойдут не так, как нужно. Не знали об этом?..
   Неудачники, у которых ни в кармане, ни в голове, ни за душой, завистливые, не желающие и не умеющие учиться, ничего в жизни не добившиеся, не создавшие, не построившие, никого не вырастившие и не воспитавшие, умеющие любить только себя и некий абстрактный, не существующий в действительности "пролетариат", а потому мнительные, недоверчивые, мстительные и жестокие, провозгласили наш неотесаный, нецивилизованный народ "спасителем человечества от эксплуатации", "строителем светлого коммунистического будущего"... Пушкин писал, что дикость, подлость и невежество не уважают прошлого, пресмыкаясь перед одним настоящим. Большевики, пресмыкаясь перед "светлым будущим", отреклись от прошлого. Но когда-то и ваше время станет прошлым. Не будут ли и от него также яростно отрекаться?!
   Все зверское, что было в народе, большевики сумели выплеснуть наружу. В Гельсингфорсе, Кронштадте и Севастополе матросы расстреливали, кололи штыками, топили в море, жгли в пароходных топках офицеров, своих командиров, рядом с которыми воевали, получали ранения, погибали. Зверское убийство мирных, беззащитных монахов, священников, архиреев стало привычным. Выкапывали из могил усопших, истлевших с целью ограбления "в пользу пролетариата". А намогильные камни с именами тех, кто под ними лежал, использовали как постаменты для монументов коммунистических вождей. И все это с чудовищной, тупой уверенностью в своем праве на зло. Генрих Ибсен писал, что девиз человека "Будь самим собой!", а девиз всяческой нечистой силы "Будь самим собой доволен!" Большевики избрали второй: вспомните, как самодовольны ваши вожди на портретах! Большевики отреклись от морали, истории, веры, культуры и требуют такого же отречения от каждого человека. Как в Евангелии, помните? "И трижды отречешься ты от меня". Подробнее? Во-первых, отречения от прошлого, мол, не было у России никакой истории, не было культуры, все началось с семнадцатого года. Всякие пушкины-чайковские лишь эксплуататоры и паразиты. Даже лозунг выдвинули "Сбросим Пушкина с корабля современности!" , точно великий поэт позволил бы себе подняться на залитую невинной кровью палубу пиратского судна. Во-вторых, отречься от близких, если они не пролетарии, от тех, кто тебя родил, растил, воспитывал, любил, вместе с тобой радовался твоим радостям и горевал над твоими бедами, причем, отречься всенародно. Иудин грех стал "пролетарской сознательностью". Прости, Господи, тех, кто не по злобе и подлости, а в безысходности пошел на такое! И, наконец, отречься от самого себя, от своей души, от своих убеждений, от всего, что в тебе есть человеческого, доказать, что ты такой же "как все".
   Но даже апостола Петра трехкратное отречение не спасло от казни. Без морали, культуры, семейных уз, без сознания своей индивидуальности и неповторимости человек становится всего лишь бесхвостой обезьяной, злобной и жестокой. Государь Николай Второй, пытаясь удержать Россию от катастрофы, вынужден быть дать приказ казнить семьдесят пять тысяч мятежников и смутьянов. Большевики же повели счет на миллионы. Подумайте, Андрей Петрович: во имя "светлого будущего" лгут, клевещут, уничтожают культуру, предают родных и друзей, морят целые губернии голодом, уничтожают ни в чем не повинных людей. Да будь оно проклято во веки веков, такое "будущее"! И не будет его никогда, ибо зло порождает только зло: в этом вам еще предстоит убедиться.
   Не бойтесь правды, какой бы страшной и горькой она ни была, иначе вам просто не выжить! На время правду можно заглушить ложью, демагогией - но не навсегда. И еще запомните: быть просто человеком труднее, чем большевиком.
   - Почему?
   - Большевик исполняет устав партии, постановления ее съездов и конференций, то есть живет своими чувствами, но чужими мыслями. А великий наш писатель, совесть России Лев Толстой утверждал, что человек должен жить чужими чувствами, но своими мыслями.
  
  

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ФИНАЛ

1

  
   Осенью тридцать девятого года стало известно, что Советский Союз заключил с гитлеровской Германией пакт о ненападении и даже дружбе, что критика фашизма запрещена. Андрей Петрович был поражен. Гитлера считали одним из главных врагов, да вождь фашистов никогда этого не скрывал: "Майн кампф", поджог рейхстага, суд над Дмитровым, разгром Рот Фронта и Германской компартии, немецкий легион "Кондор" в Испании на стороне Франко... Германия, верный друг и союзник фашистской Италии и милитаристской Японии, уже пробовавшей прочность советских и монгольских границ на озере Хасан и реке Халхин-Гол - и Советский Союз, надежда трудящихся всех стран, главный противник фашизма, этого ударного отряда мирового капитала... Снова происходило что-то такое, чего Андрей Петрович не мог понять.
   Однако вскоре пришла еще более ошеломляющая новость: гитлеровская Германия и Советский Союз разгромили Польшу, и даже парад в честь победы устроили в Бресте; на трибуне рядом стояли фашистские и советские военачальники, а над ними реяли знамена со звездами и свастикой. Англия и Франция объявили Германии войну. Значит, новая Мировая? Страна Советов в ней не участвует, но является союзником фашистов.
   - Удивляетесь? - заметил по этому поводу князь. - Рыбак рыбака видит издалека. Гитлер взял у большевиков главное: одна страна, одна партия, одна идеология, один вождь, одна ненависть к "плутократам" Америки, Франции, Англии. Сталин критиковал Гитлера, но в душе ему симпатизировал... Бедные поляки! Рассчитались с ними коммунисты за бесславный поход двадцатого года. Видимо, главный фашист и главный большевик всерьез карту мира делят. Но если немцы наши союзники, то тех, кто отбывает в лагерях срок как "германские шпионы", надо выпустить. Однако о подобном я пока не слышал. После подавления Третьего польского восстания Герцен сказал "Мне стыдно, что я русский!" Мне сейчас - тоже!
   Вскоре в лагере появились несколько поляков. Ошеломленные пережитым - были гражданами независимой страны и вдруг превратились в заключенных чужого государства - они держались плотной, молчаливой кучкой, стараясь ни с кем не вступать в разговоры. Пахан их не допрашивал, уголовники не задирали, точно молча сочувствуя.
   Князь сумел поговорить с одним из поляков, знавшим французский язык.
   - Вот такие дела! Разделали Польшу, как мясники свиную тушу: кому грудинку, кому филей. Вслед за боевыми частями появились чекисты, и пошли в Россию эшелоны не только с военнопленными, но и с интеллигенцией, духовенством. Ох, не завидую я им!
  
  

2

  
   Снова зима: день такой короткий, что и не заметишь. В темноте легче сбежать, поэтому строже стала охрана, установили дополнительные прожектора.
   Голод, холод, усталость... Сообщение князя о том, что на советско-финской границе уже несколько недель идут бои, оставило Андрея Петровича равнодушным. Гагарин же был взволнован:
   - Почти полтора века назад Финляндия была присоединена к России, все это время финны мечтали о свободе. Не Ленин, а Временное правительство дало им независимость, собиралось дать полякам и прибалтам. Польши больше нет, бедная Прибалтика покорно ждет своей участи, и Сталин решил снова присоединить финнов. Была на границе какая-то провокация, кто-то кого-то обстрелял, после чего Красная Армия перешла в наступление. Советские самолеты бомбили столицу Финляндии и другие ее города. Не боевые позиции, а города, в которых живут сотни тысяч мирных людей! Но не напрасно один из выдающихся людей этой северной страны Маннергейм столько лет возводил на русско-финской границе укрепленную линию: минные поля, проволочные заграждения, подземные крепости - Красная Армия остановилась на первых же километрах. Прибавьте сюда глубокие снега, морозы покрепче здешних, короткий полярный день. Население Финляндии раз в сто меньше России, но весь народ встал на защиту...
   Слухи подтвердились: завязла Красная Армия в бездонных карельских сугробах, залегла под пулями, летевшими из-за каждого дерева, потеряла сотни танков, а уж скольких бойцов, лучше помалкивать. Но заключенные говорили об этом равнодушно, без сочувствия и без злорадства, как о чем-то очень далеком, не имеющим к ним никакого отношения. Какая Финляндия, когда рядом, на лагерном кладбище почти каждый день прибавляются могилы?
   И тут кто-то сказал, что весной всех перебросят на строительство военного объекта, где и питание будет лучше, и работа легче. Возможно, это было придумано, но люди поверили. А вскоре Гагарин сообщил о заключении мира с Финляндией.
   - Вновь мир и тишина "у хладных финских скал"! А уж как большевики старались! Чтобы храбрости красноармейцам прибавить, финнов стали "белофиннами" называть. Отвоевали Выборг и несколько сот квадратных верст лесов и болот, но какой ценой! На стороне Финляндии оказался весь мир, туда потянулись добровольцы из многих стран, а Советский Союз с позором изгнали из Лиги наций. Крошечный северный народ сумел отстоять свою свободу. Молодцы! Я всегда их уважал: немногословные, трудолюбивые, честные, спокойные. И что очень важно, финны показали, что большевикам на Мировую революцию рассчитывать не приходится. А то уже назначенное Сталиным правительство новой Советской Социалистической республики на чемоданах в Москве сидело. Пришлось распаковывать - очередная "красная интервенция" сорвалась.
  

3

  
   Кое-как удалось Андрею Петровичу дотянуть до весны, а там с теплом и солнышком в истомленное непосильным трудом и голодом тело медленно стали возвращаться силы.
   Поток заключенных, прибывавших в ОЛП, иссяк: за всю весну привезли лишь одного. Первым с новичком познакомился князь.
   - Хотите знать, о чем мы с ним беседовали, Андрей Петрович? Для вас это будет, как бы сказать... поучительно. Юзеф польский еврей, сапожник, бывший любящий сын, муж и отец четырех детей. Мечта большевиков - ни одного буржуя на земле, мечта фашистов - ни одного еврея! Видимо, хорошо зная людей, Гитлер разрешил евреям уехать в те страны, где их примут. Но, опасаясь фашистов, не желая портить с Германией отношения, евреев не приняли нигде, корабли вернулись назад... Погодите проклинать капиталистов! После раздела Польши немцы стали перегонять тысячи евреев через границу в Советский Союз, "надежду всех угнетенных". И что же? Советские пограничники отправляли их обратно! Последний раз, когда границу перешло сразу пятнадцать тысяч человек, Юзеф сумел спрятаться в какой-то яме. Остальных вернули, при этом советский командир сказал: "Мы найдем другой способ избавиться от евреев!" Юзеф не поверил своим ушам: он мечтал добрать до Москвы, встретиться со Сталиным и упросить его приютить евреев в любой части Советского Союза. Был задержал, арестован, пытался рассказать чекистам правду, но зачем им она? После "активного следствия" признал себя английским шпионом, получил десять лет. До сих пор ничего не может понять, мне кажется, что у него начинает мутиться сознание. Если Гитлер уничтожит тех евреев, которых не принял Советский Союз, на чьей совести будет их смерть?
   А через несколько дней новый заключенный погиб на общих работах. Так это было официально задокументировано. А на самом деле просто шагнул туда, куда падала большая тяжелая старая ель...
  
  

4

  
   И вот "княжеский ОЛП" погрузили в эшелон. Везли несколько дней, высадили ночью, потом шли километров двадцать лесной дорогой, остановились на опушке. Вдали над горизонтом светилось слабое золотистое зарево: видимо, там был большой город. Кто-то даже сказал, что это Пермь, теперь Молотов. Построили "зону": забор из колючей проволоки, простой забор, вышки для часовых, бараки, производственные корпуса. Наиболее здоровых и грамотных начали обучать работать с электропилами, электрорубанками, другим столярным инструментом. В их число каким-то образом попал и Андрей Петрович.
   - Считайте, что вам невероятно повезло, - заметил князь. - Учитесь старательно, не жалейте времени, чтобы стать настоящим мастером! Только на заводе, в цехе вы можете дотянуть до конца срока, а лесоповал - верная гибель. Вы обязаны стать столяром высокой квалификации, чтобы, несмотря на вашу статью, вас ценило и берегло лагерное начальство. Ваше спасение - в умении, мастерстве, трудолюбии.
   Пришел день, когда цеха выдали первую продукцию - ящики для снарядов. Князь хмурился, неодобрительно качал головой:
   - На чьи головы обрушатся эти снаряды?
   Однако Андрей Петрович думал иначе. Деревья, которые он раньше валил, уплывали неизвестно куда и предназначались неизвестно для чего. Здесь же он видел, что трудится для укрепления обороны Советского Союза. А уже негромко шли разговоры о том, что не миновать серьезной драки с лучшим другом и союзником - фашистской Германией.
   Жизнь заключенного Андрея Петрова снова приобретала смысл.
  
  

5

  
   Начальник лагеря обвел тяжелым взглядом неподвижный строй заключенных:
   - Фашистская Германия вероломно напала на нашу Родину, Красная Армия ведет упорные оборонительные бои на всех направлениях. В связи с этим отменяется переписка, запрещаются посылки, рабочий день увеличивается, выходные отменяются. За отказ от работы - расстрел!
   Это сообщение было встречено по-разному. Одни радовались: теперь обязательно разберутся, стране в трудный час нужны защитники, а в лагере столько мужчин призывного возраста. Кто-то вспомнил, что в начале восемнадцатого года на Ленина покушались бывшие царские офицеры. Покушение не удалось, их арестовали. Но в это время, нарушив Брестский мир, немцы перешли в наступление, и по просьбе арестованных офицеров Ленин разрешил им отправиться на фронт. Может быть, и теперь... Более мудрые, напротив, загрустили: больше рассчитывать и надеяться не на что, теперь никто не станет разбирать дела заключенных, особенно политических, напротив, как бы хуже не стало... Третьи злорадствовали: нет худа без добра, отсидимся в тылу, пусть другие гибнут за эту власть!
   Строже, злей, придирчивей стала охрана: требовалось доказать свою надежность, преданность, а следовательно и необходимость находиться здесь, а не на фронте.
   Андрей Петрович чувствовал облегчение. Вот и выяснены отношения с фашистами, в самое ближайшее время Красная Армия победит, а там и в судьбе заключенных что-нибудь изменится к лучшему. Он написал даже заявление с просьбой послать его на фронт.
   Поговорить с князем ему удалось лишь через несколько недель после начала войны.
   - Итак, палачи наций напали на палачей классов. Только недавно дружески делили сладкий польский пирог - и на тебе! Врага не наживешь, пока сам не вырастишь, мудро говорили древние. Ничего, Россия выдержит! Моя Россия, которую большевики "отменили" в семнадцатом году, выстоит! Не видать немцу победы, как бы силен ни был! А вот за советский строй не ручаюсь и даже надеюсь, что вслед за фашистами народ сметет и его. Вы не просились на фронт? Судя по молчанию, собирались... Значит, многого еще не поняли. Вы - "враг народа". Кто во время войны доверит врагу оружие? Где гарантия, что вы, "фашист", не переметнетесь на фронте к настоящим фашистам?
   - А уголовники? Или и здесь им больше веры?
   - Конечно! До сих пор в этом не убедились? Думаю, война нам доставит немало неприятностей: не только охрана, но и "друзья народа" - уголовники начнут звереть, чтоб на фронт не попасть.
   - А вы сами...
   - Признаюсь честно, рад, что бьют большевиков, кровных моих врагов, тем более, что бьют вчерашние союзнички и друзья - фашисты, но больно, горько и стыдно, что терпит поражение мое отечество. Почему? Внезапность? Ерунда-с! Нельзя незаметно подтянуть к границе соседнего государства многомиллионную армию с тысячами танков, броневиков, пушек, аэропланов. Бьют Россию потому, что многие тысячи ее защитников томятся в тюрьмах и лагерях, и тысячи их охраняют. Вы служили?
   - Да, в кавалерии, отделенный...
   - Пригодились бы, но не пустят. Я контрреволюционер, но на войну бы пошел. Переводчики нужны, а я немецким и французским владею довольно сносно. Да что попусту...
   Вскоре появились первые заключенные-фронтовики, бывшие командиры, попавшие в плен и бежавшие.
   - Кто же знал, что так получится? - с грустным недоумением рассказывал лейтенант-пехотинец. - Окружили нас, штык к горлу, ворохнешься - конец. А в плену такое пережили! Некоторых застрелили при побеге... Пришли к своим, думали, выслушают, дадут оружие, снова в бой пойдем. Нет, отвечают, не положено сдаваться, застрелиться надо было, патрон фашисту сэкономить. И - сюда, хотя на фронте каждый человек дорог. Не понимаю... Мы же боевые офицеры...
   По бараку прокатился злорадный хохот уголовников.
   - Ну нет, - покачал головой пахан, - теперь вы просто политические заключенные, "враги народа" или, для краткости, "фашисты".
   - Что?! - рванулся самый молодой из фронтовиков, но другие удержали его.
   - Не беспокойтесь, еще навоюетесь! - раздался голос князя. - Война серьезная, надолго, так что скоро не с фронта сюда, а отсюда на фронт.
   - А вы откуда это знаете, сидя здесь?! - зло перебил один из командиров.
   - Заткнись! - повысил голос пахан. - Как он сказал, так и будет, сам увидишь!
   - Все командование Западного фронта во главе с генералом Павловым отдано под суд, - заметил один из фронтовиков.
   - Расстреляют! - В голосе князя звучала холодная печаль. - Должен же кто-то ответить за все грехи Сталина, допустившего разгром и отступление армии, потерю Прибалтики, Белоруссии, Украины, части России, за его невежество, военную безграмотность, недоверие к своим и дружбу с Гитлером, за неподготовленность страны к войне.
   Наступило угрюмое молчание.
   - Между прочим, молодые люди, при царе пребывание в плену отнюдь не считалось преступлением. В девятьсот пятом году Колчак попал в плен к японцам, после заключения мира вернулся в Россию, никто его ни в чем не упрекнул, напротив, вскоре он получил чин адмирала. Да, да, тот самый, известный вам Колчак, отважный полярный исследователь, талантливый мореход и военачальник, "российский Амундсен"!
   - Эй, вы! - громко произнес кто-то из уголовников. - Запомните: власть здесь наша! У нас свои законы...
   Бывшие командиры с тоской оглядывались по сторонам.
   - Вы можете уделить мне немного времени? - подошел князь к старшему из фронтовиков. - Я вам хочу кое-что объяснить, чтобы у вас не было дополнительных неприятностей.
  
  

6

  
   Приближалась зима. Немцы вплотную подошли к Москве.
   Некоторых из заключенных направили на фронт, однако политических, как и предсказывал князь, среди них не было.
   - А чекисты-то наши задумываться стали, - заметил как-то Гагарин, - что будет, если немцы сюда придут: то звереют, то о здоровье расспрашивают, по имени-отчеству обращаются.
   - Вы думаете, немцы могут сюда дойти?
   - Никогда в жизни! Кто из завоевателей когда сюда доходил? Странное государство Россия: у других захват столицы неприятелем означает капитуляцию, у нас все наоборот. Когда Минин с Пожарским стали собирать народное ополчение? Когда поляки давно сидели в Кремле. А война двенадцатого года? Наполеон писал Александру Первому, дескать, я в Москве, пора кончать войну. А тот что ответил? Государь император вежливо, как и положено между монархами, написал, мол, извините, войну мы только начинаем...
   - Здорово сказал!
   - Первый раз слышу похвалу царю от большевика! Вы понемногу становитесь "хомо сапиенсом", человеком мыслящим!
   Вместо одного типа ящиков для снарядов стали выпускать другой. Андрей Петрович не обратил на это внимания, но вскоре случайно услышал разговор двух бывших фронтовиков.
   - Я же училище кончал, знаю! Те ящики были для снарядов к трехдюймовке, главному артиллерийскому орудию Красной Армии. А для чего эти, не пойму! Перебираю в уме все орудия - нету такого! И калибра такого не существует, и длина какая-то...
   - А вы меньше задумывайтесь, а то еще дополнительно за шпионаж срок дадут!
   - Я же кадровый артиллерист!
   - Значит, были такие военные секреты, которые даже от вас скрывали. Ладно, наше дело норму давать...
  
  

7

  
   - Вы что сегодня такой грустный? - холодным осенним утром спросил князя Андрей Петрович.
   - Сон видел... Гагаринку, леса, Кубрь, все, с чем была связана моя молодость. Вечер, закат широкий такой, в полгоризонта, играющий всеми красками, величественный, торжественный. Сколько раз я любовался этими вечерними зорями! И восторг и печаль в душе одновременно, словами не передашь... И вот снится мне, что стою я, любуюсь закатом, а в сердце тревога. Почему-то вокруг ни живой души, ни звука. И тут догадался, что это Господь мне и мой скорый закат предсказывает.
   Гагарин опустил глаза, тяжело вздохнул. Выглядел он постаревшим, осунувшимся, больным.
   - Тигра сажают в клетку зверинца лишь за то, что он тигр, меня посадили за то, что я дворянин. Я всегда любил животных, но лишь в лагере понял всю трагедию тех из них, кому злой судьбой суждено было попасть в клетку до конца дней. Я хоть мог понимать, ненавидеть, мстить, а они?.. Ладно, не буду вас задерживать, побеседуем после работы.
   В этот день выдали "новое" обмундирование: гимнастерки, брюки, стеганые куртки, видимо, снятые с убитых. Многие были прострелены, пробиты осколками, испачканы кровью. В кармане гимнастерки Андрей Петрович обнаружил небольшой круглый пенал, в котором лежала какая-то бумажка. Он подошел к одному из бывших фронтовиков:
   - Что это?
   - "Смертничек". Каждому бойцу дается, чтобы после гибели знали, куда и кому сообщить. Написано карандашом, стерлось, невозможно прочесть. Дайте, я начальству передам!
   Вечером Андрей Петрович рассказал об этом случае князю.
   - Вот оно, лицо безумного строя, презирающего человека! Солдат погиб в бою за отечество... Именно - в бою!. Видите, круглая дырка под карманом? И никто не вынул пенал с адресом, чтобы написать об этом родным! Ведь у любого человека есть близкие. Вот и сейчас, возможно, жена или мать тоскует по нему, надеется, что он еще живой, молит Бога сохранить его от гибели, а его одежду в тылу уже донашивает заключенный. Вы можете мне объяснить, почему, став Советским Союзом, Россия отдала врагу столько земли, сколько не теряла ни в каких войнах? Не отвечайте, вопрос риторический: не хотят люди защищать нынешнюю власть. Мне по сему поводу стихи вспомнились. Жил когда-то на русской земле поэт Иван Саввич Никитин. Конечно, вы не слышали о таком, понимаю! Разве положено вам знать такие, например, строки:
   ... Что мы постыдно позабыли
   Прекрасный мир живых идей
   И что позором заклеймили
   Себя как граждан и людей,
   Что нет в нас сил для возрожденья,
   Что мы бесчувственно влачим
   Оковы зла и униженья
   И разорвать их не хотим...
   Написано сто лет назад, а точно о днях нынешних, не так ли? А это вообще словно о нашем лагере:
   Мучительные дни с бессонными ночами,
   Как много вас прошло без света и тепла!
   Как вы мне памятны тоскою и слезами,
   Потерями надежд, бессильем против зла!
   Был здесь, в лагере один, моложе вас, поклонник Маяковского. Потом его куда-то перевели. Я запомнил: "Единица - ноль, единица - вздор". Дурак этот ваш поэт! Помнится, году в семнадцатом или восемнадцатом они с Рюриком Ивневым призывали превратить Эрмитаж в макаронную фабрику, памятник Петру Великому взорвать, всех несогласных с коммунистами расстрелять. Потом Маяковский, видимо, кое-что понял и покончил с собой... Нет, человек - не ноль! Потому что тогда любая партия, любой народ тоже ноль, ибо по законам математики миллион нолей - только ноль. И не "единица" человек, а неповторимая, единственная в мире личность, вмещающая в себя весь мир...
   Нам дана на всю жизнь удивительная, сказочная страна, где мертвые остаются живыми, старые - молодыми, прошлое - настоящим: это сон. Я вам не досказал. Снилось мне, что я подошел к знакомому пруду, наклонился, но не увидел своего отражения в воде... Андрей Петрович! Не спрашивая окружающих, не заглядывая в зеркало, я знаю, что выгляжу как покойник. Давно уже я чувствую недомогание, слабость, боль внутри и знаю, что это - рак пищевода. Наследственная болезнь, от нее скончался мой батюшка. Как говорится, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. А чего иного было ждать? Все душевные переживания отражаются на нашем физическом состоянии. Впереди ждут нестерпимые боли, а мучиться не хочется, хватит! Нужен щадящий режим, а не тюремный. На воле мне бы дали обезболивающее, а здесь... Поэтому надо достойно уйти самому. Говорят, старые орлы, чувствуя приближение смерти, бросаются с неба оземь. Удар - и все кончено! Легкая смерть не меньшее благо, чем сама жизнь.
   Жизнь... Всю свою жизнь я был свободным, даже в заключении. По-вашему свобода - осознанная необходимость. Простите, но это мораль рабов, смирившихся со своей судьбой. Гораздо лучше сказала Екатерина Великая: "Свобода - это когда никто не может заставить меня делать то, чего я не хочу". И меня никто так и не сумел заставить склониться перед новой властью. Я жил и уйду, оставаясь самим собой, как и положено человеку.
   Во времена Французской революции жил просвещеннейший человек, литератор, публицист, трибун Шамфор, один из организаторов свержения короля. После революции он, конечно, был объявлен "врагом народа"...
   - Как? - изумился Андрей Петрович. - И тогда?..
   - Ничто не ново в этом мире, и не большевики придумали это милое словечко. Не дожидаясь, когда его поведут на гильотину, Шамфор застрелился. Его последними словами были "Я покидаю этот мир, где человеческое сердце должно или разорваться, или оледенеть".
   Неожиданно Андрей Петрович почувствовал, что ему до боли жаль князя. Он понимал, что любые слова прозвучали бы фальшиво, поэтому просто молча пожал Гагарину руку. Тот понял и печально улыбнулся в ответ.

8

   А утром на разводе объявили, что Красная Армия разбила немцев под Москвой, гонит их на запад, поэтому надо трудиться еще производительнее...
   Андрей Петрович искренне радовался победе. Да разве можно уничтожить или даже покорить Страну Советов? Весь день он думал об этом, с горьким сожалением и обидой представляя, как сам бы мог рубить фашистов клинком. Ну почему, почему ему не верят?!
   Вечером перед сном он увидел, как князь, какой-то печально-торжественный, беседует с паханом. Точнее, Гагарин говорил, а тот внимательно слушал. Затем князь встал, пожал пахану руку, подошел к нарам Андрея Петровича.
   - Ну что?! Начали бить врага - и с Богом, как говорили раньше! Молодцы! Теперь вперед, до Берлина!.. Андрей Петрович! Немало мы с вами беседовали, скрашивая один другому дни неволи. Желаю вам дожить до победы, до окончания срока и освобождения, до глубокой старости, заиметь семью, детей! Семья - это самое великое счастье на свете! А, главное, думайте, больше думайте, будьте в первую очередь мыслящим человеком, а уж потом кем угодно! Вы бывший большевик, партийный работник, косвенный виновник трагедии, которую мне суждено было пережить. Но что-то мне в вас понравилось... Живите спокойно, вас никто из заключенных никогда не обидит. Каюсь: когда началась война, я радовался, что бьют большевиков, ненавистную мне власть. Но очень скоро понял, что радоваться стыдно, ведь гибнут люди, остаются вдовами жены, сиротеют дети, теряют сынов матери. Да простит меня Россия! Тут ее и вина, и беда... Еще раз желаю вам скорейшей победы над тевтонами! А мне пора! Человеческая жизнь - симфония, и финал должен соответствовать ее содержанию. Не любил я с детства войны, но хочу уйти как солдат.
   - Я вас не понимаю...
   - А чего понимать? Как сказано в мудрой книге, "И прах возвратится в землю, которой он был, И дыхание возвратится к Богу, который его дал". Простите, если в чем-то когда-то вас обидел!
   Андрей Петрович молча смотрел на князя, уже догадываясь, что тот задумал.
   Гагарин поклонился Андрею Петровичу и, высоко держа голову, зашагал к выходу. Остановился, обернулся.
   - Прощайте! Не поминайте лихом! Честь имею!
   Хлопнула дверь. Звенящая тревожная тишина повисла в бараке.
   - Куда это он? - спросил кто-то, но пахан перебил:
   - Молчать! Слушайте!
   Сквозь заиндевевшие стены барака донесся далекий грозный окрик с караульной вышки:
   - Куда?! Стой! Кто идет?
   - Русский князь Георгий Гагарин! - прозвучало в ответ.
   - Стой!!! Стрелять буду!!!
   - Не остановлюсь! А ты стреляй, сволочь, да не промахнись!
   Громко, на всю зону ударил в морозной тишине выстрел. Злобным лаем залились овчарки, послышались торопливые шаги и встревоженные голоса.
   И тут, с трудом распрямляя больные ноги, поднялся со своего места пахан:
   - Встать! Всем встать! Снять шапки! Вот как умирают настоящие люди!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

МОСКОВСКИЙ СИБИРЯК

1

   Двадцать один год... Только двадцать один или уже двадцать один?!
   Больше всего запомнились Виктору первые месяцы занятий в новых корпусах училища на берегу Амура. Все дышало романтикой военной службы: "управление огнем", "стрельба на поражение", "артподготовка", "огневой налет", "огневые задачи", "уничтожение, разрушение, подавление цели", "огонь должен быть своевременным, эффективным, точным, внезапным"! Таблицы стрельбы, таблицы огня... Поскорее бы стать к орудию! Но оказалось, что для этого требуется хорошо знать математику, которую Виктор не любил. А спрашивали строго. Кончилось тем, что Виктора вместе с другими неуспевающими курсантами проработали на комсомольском собрании, предупредив о возможности отчисления из училища. Пришлось взяться за нелюбимую науку всерьез.
   Зато строевая подготовка, уставы, материальная часть и тактика давались легко.
   Дальневосточная - опора прочная!
   Союз растет, растет, непобедим,
   И все, что было кровью завоевано,
   Мы никогда врагу не отдадим...
   Это была любимая строевая песня про Отдельную Дальневосточную Армию, в рядах которой им предстояло служить после выпуска, охраняя восточные рубежи Страны Советов. А охранять было от кого: недавние события на озере Хасан подтвердили это.
   У Дальневосточной Армии был достойный командир, Маршал Советского Союза Василий Константинович Блюхер, пролетарский полководец. Виктор в душе гордился, что они с командармом почти земляки: в молодости Блюхер работал на Мытищинском вагоностроительном заводе под Москвой. После первого ареста отец отрекся от Василия, но тот остался верен избранному пути, вступив в партию большевиков еще при царе. В годы Мировой войны Блюхер за храбрость был произведен в унтер-офицеры, стал Георгиевским кавалером. В гражданскую войну - красный командир, сражавшийся с белыми на Урале, награжден несколькими орденами Боевого Красного Знамени. Три года под именем Галин служил Главным военным советником Народной революционной армии Китайской республики. За победу в "малой войне" на КВЖД (Китайско-Восточной железной дороге) рабочие Златоуста подарили Блюхеру именную шашку, украшенную драгоценными камнями. Блюхер одним из первых получил звание Маршала. Председательствовал на Суде чести над группой изменников - участников военно-фашистского заговора. Предателей лишили всех наград и расстреляли. По заслугам!.. Курсанты и радовались, и тревожились, когда Блюхер приезжал в училище: справедлив, но строг, любую промашку заметит своими синими глазами. Ходил, прихрамывая - след старого ранения, к тому же в Китае заболел, вынужден был постоянно прикрывать лицо от солнца. Но держался всегда бодро, был весел, подтянут. В общем, было с кого брать пример курсантам.
   Только вот в стране беспокойно. Двадцать лет прошло после революции, а сколько еще оказалось врагов народа, шпионов и диверсантов, в том числе и среди командиров Красной Армии! Даже среди преподавателей училища! Это не умещалось в сознании, но не комсомольцу же подвергать сомнению то, что делалось именем партии, именем вождя. Правда, курсанты так и не поняли, что же произошло с их любимым командармом. Вызвали в Москву - и исчез, никаких официальных сообщений. Наверное, опять куда-нибудь советником направили.
   Как и Андрея Петровича. В начале первого курса Виктор получил от него несколько хороших, ободряющих писем с кучей вопросов об учебе, товарищах, настроении, а затем его старший друг и наставник почему-то замолчал. Виктор запросил свою тетю, та как-то туманно ответила, что Андрей Петрович надолго и далеко уехал, а насколько и куда - неизвестно. Молодец, значит, добился своего, отправился в Испанию! Правда, после окончания войны в Испании Андрей Петрович не вернулся, никаких вестей от него не поступало. Возможно, остался там разведчиком.
   Учеба не оставляла много времени для размышлений. В короткие свободные минуты Виктор читал "Историю ВКП(б)" - он собирался вступать в партию, знакомился с картой Манчжурии, зубрил русско-японский разговорник, или, стиснув зубы, упрямо одолевал математику.
   Сначала мечтал об отпуске, как заявится при всем параде перед тетей, Андреем Петровичем, бывшими одноклассниками, однако понял, что Москву увидит не скоро, слишком уж "тянуло порохом" со всех границ: в тридцать восьмом году их Армию даже переименовали в Дальневосточный фронт, правда, ненадолго. Потом грусть по близким прошла, втянулся в учебу, а к третьему курсу стал одним из лучших курсантов, с усмешкой вспоминавшим "проработку".
   Летом тридцать девятого года загремела канонада в Монголии: Халхин-Гол. Название этой маленькой степной речки знал каждый курсант. Красная Армия пришла на помощь дружественной стране, японцы были разбиты. Дополнительно к программе курсанты изучали применение артиллерии на Халхин-Голе, особенно сопровождение танков в атаке полевыми орудиями. Было о чем потолковать, поспорить.
   С японцами все было ясно, а вот с немцами... Виктор со школы знал, что фашизм - главный враг его страны. В Советском Союзе нашли приют тысячи немецких коммунистов, которым в Германии грозили концлагерь или смертная казнь. А знаменитый Лейпцигский процесс, речь Димитрова! Карикатуры в журналах и газетах на Гитлера, Геринга, Геббельса -- и вдруг пакт о ненападении, о дружбе! Какая дружба между фашистами и коммунистами?! Прекратилась критика фашизма, а товарищ Молотов на Сессии Верховного Совета СССР прямо сказал, что идеологию нельзя уничтожить силой или войной, поэтому бессмысленно и преступно вести войну за уничтожение гитлеризма. Это как же понимать? Виктор был растерян и ошеломлен, но за разъяснением не к кому было обратиться: он видел, что командиры и преподаватели знают не больше курсантов. Но вскоре пришла успокоительная мысль, что это какой-то очень хитрый политический расчет, который пока народу знать не положено. Доказательством служило присоединение к Советскому Союзу Западной Украины и Западной Белоруссии. Сколько миллионов людей спасли от фашистов, освободили от ига панской Польши!
   Потом началась тоже не совсем понятная война с белофиннами. Сначала надо было ответить на провокацию, потом - отодвинуть границу от Ленинграда, а затем сообщили, что трудящиеся Финляндии хотят войти в состав Советского Союза. Люди военные между собой говорили о суровых морозах, о "линии Маннергейма", о "кукушках" - финских снайперах, о нехватке теплой одежды, о больших потерях. Но зато показала свою мощь советская артиллерия, прямой наводкой бившая по финским дотам. Пусть не получилось Финской ССР, неорганизованными оказались их трудящиеся, но границу отодвинули, Выборг и Карельский перешеек получили.
   Куда-то исчез командарм Штерн, вместе с Жуковым сражавшийся на Халхин-Голе, зато неожиданно были оправданы и вернулись в строй некоторые осужденные как "враги народа": им возвратили звания, должности, награды, партийные билеты. Молодец, товарищ Берия, разобрался!
   Виктор закончил училище, получив в петлицы два лейтенантских "кубаря", стал командиром огневого взвода, так и не побывав в отпуске. Служить пришлось неподалеку от границы. Нередко поднимали по тревоге, не объясняя, боевая она или учебная, и Виктор со своими тремя орудиями на конной тяге мчался в темноту или туман навстречу неизвестности.
   Ошеломило Заявление ТАСС от 14 июня сорок первого года, в котором утверждалось, что слухи о возможном нападении Германии на Советский Союз беспочвенны и провокационны. Если пакт о ненападении еще можно было объяснить необходимостью выиграть время, подготовиться к войне, то Заявление звучало фальшиво и как-то унизительно. Однако стало известно, что двенадцатого июня из Забайкальского военного округа отправилась на западную границу армия генерала Лукина, в которой служило много бывших однокурсников Виктора. Значит, снова какая-то неизвестная ему хитрость...
   Поэтому 22 июня не явилось для Виктора неожиданностью. Напротив, на душе стало легче: маскировка сброшена, можно открыто сразиться с главным врагом. Однако мобилизация и военное положение были объявлены только на западе страны.
   В первые же дни войны многие бойцы и командиры подали рапорт с просьбой направить их на фронт. Одни своего добились, другим, в их числе и Виктору, почему-то отказали. Но Отдельная Краснознаменная Дальневосточная Армия снова была переименовала в Дальневосточный фронт, на этот раз надолго.
   Виктора учили, что воевать придется только на чужой территории и с незначительными потерями, а Красная Армия, любовь и гордость советского народа и трудящихся всей земли, которая "от тайги до британских морей всех сильней", отступала, отдавая врагу свою землю не вершками, а сотнями километров. Никто не мог ничего толком объяснить: одни ссылались на неожиданность нападения, коварство фашистов, другие подозревали какой-то стратегический маневр советского военного руководства.
   В школьном учебнике Виктор читал когда-то, как встретились в бою двое, солдат советский и чужой. Враг приготовился к бою, но советский сказал: "Погоди, опусти винтовку!" - и разъяснил, что бить надо своих буржуев, капиталистов, помещиков. Вспомнилось это потому, что некоторые политработники уверяли, что не сегодня, так завтра рабочий класс Германии, самый революционный в мире капитала, восстанет, сбросит Гитлера с его фашистской сворой - и конец войне. Но подтверждений не поступало.
  

2

  
   Ненастной и ветреной ноябрьской ночью дивизию, в которой служил Виктор, отправили на запад: настал и их черед.
   Ехали почти без остановок поперек всей Евразии "зеленой улицей", оставляя позади одну тысячу километров за другой. За дверями теплушки мелькали города, деревни, поселки, поля, леса, гремели под колесами стальные мосты через широченные сибирские реки. Виктор возвращался на запад, где не был более четырех лет. Покидал родные места почти мальчишкой, а теперь мужчина, командир Красной Армии, отвечающий за свой взвод. Нет, за всю родную страну, которую он обязан защитить и отстоять! Виктор видел, с какой радостью и надеждой смотрели люди на "сибиряков" - так называли все воинские части, направлявшиеся на фронт из-за Урала. И они должны оправдать эту веру!
   Рядом с теплушкой под брезентом стыли на открытых платформах орудия. Скоро, очень скоро он скомандует "Огонь!". Виктору хотелось отличиться в первых же боях, чтобы его имя прозвучало в сводках Совинформбюро. О возможности быть раненым или убитым он, как и положено в молодости, не задумывался.
   Ободряли и недавние выступления Сталина в метро "Маяковская" и на Красной площади в честь двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции. И парад в столице прошел как обычно. А по дороге он еще раз убедился, как велика его страна: никогда не одолеть ее никакому врагу.
   На небольшой станции, уже совсем рядом с Москвой, эшелон встал: впереди горел красный свет. Приказано было вагонов не покидать. Виктор подошел к широкой двери теплушки, оперся на брус, выглянул наружу. Маленький приземистый деревянный вокзал, пакгаузы, голые, чуть припорошенные первым снегом тополя, темно-красные фабричные здания, избы пригородных деревень. Сколько таких рабочих городков было на их пути! Виктору они не нравились: провинция, почти не изменившая свой облик с дореволюционных времен. То ли дело Москва с ее метро, новым Охотным рядом, проспектами, или Комсомольск-на-Амуре с громадными светлыми цехами новых заводов, дворцами культуры, училищами!
   Ощутив на себе чей-то взгляд, Виктор повернул голову и увидел невысокого паренька, с некоторой робостью и одновременно с любопытством, восхищением и завистью смотревшего на него. Было в мальчишеском лице что-то располагающее, даже знакомое. Заметив, что молодой командир обратил на него внимание, паренек смущенно улыбнулся, мол, извиняюсь, что таращу глаза на ваш эшелон, но ведь я же свой, советский. Виктор решил заговорить первым, но в это время его позвали к командиру батареи, и эшелон тронулся. И только потом, уже подъезжая к самой Москве, Виктор вдруг понял, что был паренек чем-то похож на Андрея Петровича. А не его ли это сын? Когда-то его старший друг и наставник рассказывал о своей неудавшейся семейной жизни...
   В душе Виктор надеялся на чудо: а вдруг в Москве выпадет свободная минута, удастся заскочить к тете, работавшей на оборонном предприятии, что-нибудь узнать об Андрее Петровиче. Но у самой столицы эшелон неожиданно повернул куда-то на юг, затем на юго-запад. Виктор пытался представить себе карту Подмосковья. Куда их везут? Тула? Кашира? Малоярославец? Серпухов? Как могли допустить фашистов так близко к Москве?
   Последняя остановка, ночь, низкое ненастное небо, освещаемое всполохами ракет и вспышками далеких выстрелов, глухие раскаты артиллерийской канонады. Вот они и на фронте!
   Виктор был готов в душе к бомбежкам, атакам, контратакам, артиллерийскому обстрелу, окружению и прорывам, однако первое, что бросилось в глаза, была неразбериха. Никто толком не знал, где находится дивизия, кто на флангах. Виктор слышал, что на соседнем участке только что прибывшую дивизию сходу бросили в ночную атаку, не указав точно, где свои, где враги. И пошли полки штыки наперевес вдоль фронта. Получили ребята с обеих сторон, до сих пор лежат непогребенные. Приказы, распоряжения, команды часто оказывались противоречивыми, невыполнимыми, связь работала плохо, боеприпасов не хватало. Словами о необходимости защищать Родину любой ценой, руганью и угрозами прикрывались безответственность, безграмотность, неумение воевать, растерянность и попросту страх. Раздумывая над увиденным и услышанным, Виктор понял, что одной из главных бед была нехватка опытных командных кадров.
   А вот у немцев хороших командиров хватало, воевать они умели, и не похоже, что их гнали в бой насильно, как уверяли политработники. Несколько раз Виктор видел в стереотрубу или сильный бинокль лица атакующих гитлеровцев. Парни здоровые, крепкие, зубастые, уверенные в себе. Вчерашние рабочие и крестьяне, они метко стреляли из орудий и минометов, точно бросали бомбы, умело водили танки и бронетранспортеры. Где же спартаковцы, Ротфронт, коммунисты, наследники Карла Либкнехта и соратники Эрнста Тельмана? Где пролетарская сознательность и солидарность? Рассказывали, что в первые дни войны кое-где пытались "перевоспитать" гитлеровцев: красноармейцы шли в атаку с развернутыми знаменами, с пением "Интернационала" под оркестр, рассчитывая пробудить в недавних пролетариях чувство классового братства. А немцы молча подпускали поближе и хладнокровно расстреливали атакующих кинжальным огнем из автоматов и пулеметов.
   А наши? Где авиация, от которой, Виктор помнил, во время парадов темнело небо, где бесчисленные танки, так грозно громыхавшие по брусчатке Красной площади?..
  

3

  
   К началу декабря от полка остался неполный батальон. Виктор не представлял, что боеспособная воинская часть может понести такие огромные потери за столь короткий срок. Умели воевать немцы, умели! Беспощадная бомбежка с пикирующих бомбардировщиков, артиллерийская подготовка, затем появлялись танки и бронетранспортеры. Каждая атака была рассчитана по секундам, и эта пресловутая немецкая скрупулезность оказывалась сильнее отчаянных атак и контратак советской пехоты.
   Виктор уже не плакал, хороня своих недавних товарищей по училищу. Видимо, скоро и его черед. Горько было об этом думать, но утешало одно: не видать гитлеровцам Москвы. Чувствовалось, что они выдыхаются. Рассчитывавшие на блицкриг, они оказались не готовыми к зимней кампании. Советским бойцам и командирам недоставало боевого опыта, не хватало техники, боеприпасов, горючего, но одеты и обуты они были, особенно сибиряки, не в пример врагу: полушубки, тулупы, валенки, ушанки...
   И настал день, когда в строю на весь полк, вернее, неполный батальон, в строю остался один офицер - старший лейтенант Беляков. Недавно присвоенное очередное звание не радовало: не за заслуги, а из-за нехватки комсостава. Остальные командиры части погибли или ранены...
  
   А в это время в Кремле Верховный Главнокомандующий склонился над только доставленной из Генерального штаба картой. Приходилось верить такой, хотя обстановка постоянно менялась, данные разведки устаревали, не успевая дойти до военачальников. Так!.. На подходе свежие силы, которые позволят, как утверждают некоторые генералы, изменить ситуацию в свою пользу. А если не успеют подойти? Несмотря на непогоду, гитлеровцы продолжают атаковать на многих участках. Куда направлены секретные боевые машины, уже хорошо показавшие себя на фронте?
   Он поднял телефонную трубку.
   - Товарищ Жуков? Срочно узнайте и доложите, кто защищает участок фронта... - Верховный назвал координаты. - Сколько в строю, вооружение, боекомплект...
   Телефон зазвенел раньше, чем ждал Верховный. Он хмуро выслушал доклад...
   - Передайте старшему лейтенанту Белякову, что ему присвоено звание майора, он назначен командиром полка, и что надо продержаться еще два часа. И добавьте, что я не только приказываю, но и прошу об этом!
   - Вы просите?!
   - Да. Солдаты меня поймут.
  

4

  
   Виктор с недоумением смотрел на телефонную трубку, в которой только что смолк голос командира дивизии. Продержаться два часа растерзанным полком, что растянулся редкой цепочкой по фронту, упираясь флангами в заболоченные леса? Хорошо, погода нелетная, а то бы "мессеры" давно смешали их с землей.
   - Исполняющих обязанности командиров батальонов и рот - ко мне!
   Сержанты и старшины-сверхсрочники, некоторые легко раненные, не шибко грамотные в тактике, смертельно усталые, измотанные боями. Похоже, многие, как и Виктор, смирились с мыслью, что им придется остаться в этой земле навсегда.
   - Товарищи! Только что мне присвоили звание майора и поставили командиром полка. Командир дивизии мне передал, что сам товарищ Сталин не только приказывает, но и просит нас продержаться еще часа два.
   - Видимо, подмога или смена подойдет, - заметил кто-то.
   - Что, комдив так и сказал, что Сталин просит? - недоверчиво спросил пожилой старшина.
   - Честное слово коммуниста!
   - Серьезные значит дела!
   - Доведите просьбу товарища Сталина до каждого бойца! - Виктор поднялся. - А я обойду участок обороны.
   До очередной атаки немцев успели местами углубить траншеи и ходы сообщения. Из штаба дивизии больше не звонили, связь оборвалась, а восставить ее времени не было: в воздухе знакомо заныло, зашуршало и вокруг рванули разрывы мин и снарядов. Виктор кинулся в блиндаж, где размещался командный пункт, пригнулся к узкой амбразуре, поднес к глазам бинокль. Около батальона немцев в сопровождении роты танков наступало на их позиции. Разве остановишь? Но надо!
   Немцы приближались не стреляя, в окопах тоже молчали, стараясь подпустить поближе и бить наверняка. Виктор вышел из блиндажа: погибать, так в окопе или в поле рядом со своими бойцами, не напрасно говорится, что на миру и смерть красна.
   Видно, он был контужен, потому что впоследствии с трудом мог вспомнить этот бой. В бинокль Виктор увидел офицера, бегущего впереди своих солдат, и в который раз удивился смелости врага: ведь знает, что командиру - первая пуля, но не прячется за солдатские спины. Откуда отвага у захватчика, представителя буржуазного мира, вторгшегося в чужую страну? Тут ударили из укрытий орудия, послышался стук пулемета. Остановился один танк, другой... Но, видимо, и гитлеровцы получили приказ во что бы то ни стало прорвать на этом участке оборону. Разведка у них хорошая, знают, кто им противостоит.
   Темнели на снегу трупы врагов, чадили подбитые танки, но и полк кончался. На дно окопов, на брустверы, возле пушек и пулеметов в изорванных пулями и осколками шинелях падали сраженные бойцы, переходя из "живой силы" в "потери". Оставшиеся огрызались редким недружным огнем.
   Послать восстановить связь с дивизией некого, да и незачем, комдив положение знает и, будь у него возможность, прислал бы подкрепление. Хорошо, подумал Виктор, что знамя полка хранится в штабе дивизии, не пропадет, часть возродится снова. А их судьба погибнуть здесь, на подступах к Москве.
   Пушки смолкли, то ли боеприпасы кончились, то ли уничтожены вместе с расчетами. А немцы все ближе... Осталось достойно встретить смерть, как положено советскому человеку, большевику, командиру Красной Армии. Поднять бойцов в последний, рукопашный бой, как в довоенных кинофильмах? Так ведь тут же всех скосят из автоматов и танковых пулеметов. Взгляд Виктора упал на оставленную кем-то в нише окопа тяжелую противотанковую гранату. Вот, что ему нужно! Именно с ней он и встанет навстречу "панцеру", чтобы его смерть несла погибель и врагам. Товарищ Сталин, подумал он, мы сделали все, что могли...
   И тут неожиданно позади, за поросшим редким лесом пологим косогором что-то дико завыло, застонало, точно там забуксовала гигантская автомашина, и оттуда полетели странные огненнохвостые снаряды. Виктор, никогда не видевший ничего подобного, растерялся: неужели фашисты зашли с тыла и бьют из какого-то нового оружия? Но времени на размышление не было: повинуясь солдатской привычке, он втянул голову в плечи и ничком бросился на холодное, пахнущее глиной дно траншеи.
   Однако снаряды разорвались среди наступавших немцев. По земле прокатилась дрожь, в воздухе просвистели осколки.
   Виктор осторожно поднялся, выглянул из окопа. На почерневшем поле дымились многочисленные воронки, уцелевшие гитлеровцы торопливо отступали. Никто не стрелял им вслед, настолько все были ошеломлены неожиданным артналетом. С недоумением и опаской смотрели бойцы на косогор, за которым медленно таяло в воздухе большое дымное облако.
   Что это было?
  

5

  
   Остатки полка отвели в тыл, его позиции заняла свежая часть, прибывшая из Казахстана. Виктор пытался узнать хоть что-нибудь о новом оружии, но в ответ все недоуменно пожимали плечами. И тут он неожиданно получил приказ передать часть новому командиру, а самому срочно прибыть в Москву по указанному адресу. Что бы это значило?
   Он заехал к тете, но соседи сообщили, что она ночует на своем оборонном заводе, дома бывает раз в неделю. Виктор оставил записку, что жив, здоров, получил новое звание и повышение по службе, скоро пришлет свой адрес. А в комнате Андрея Петровича жили какие-то эвакуированные, ничего не знавшие о прежнем ее хозяине. В школе, где когда-то учился Виктор, размещался госпиталь. Вообще столица стала какой-то незнакомой: баррикады из мешков с песком, доты, дзоты, противотанковые "ежи", аэростаты в вечернем небе. Виктор намеревался зайти в райком партии, вдруг там что-нибудь знают о его наставнике, однако времени уже не осталось. Офицер - не хозяин своей судьбы.
  
   Километрах в сорока восточнее Москвы в густом лесу стояла строго охраняемая, замаскированная с воздуха воинская часть: казармы, столовая, штаб, учебные корпуса. Лишь здесь Виктор узнал, что курсантов будут учить обращению с тем самым оружием, с которым он "познакомился" в последнем бою. Говорили, что подчинено оно самому Сталину. Рядовых артиллеристов, командиров орудий и огневых взводов готовили в других частях, а здесь уже обстрелянных, опытных фронтовиков - офицеров срочно переучивали на командиров батарей и дивизионов. Но что представляло из себя это оружие? Расспрашивать было неудобно, поэтому Виктор составил себе его образ в виде огромного пулемета "максим", строчащего не пулями, а снарядами. Смущали только огненно-дымные хвосты, которые артиллерийскому снаряду иметь не положено. Вот загадка!
   Перед началом занятий выступил генерал с орденом Боевого Красного Знамени на груди.
   - Товарищи! Еще раз напоминаю, о чем вам уже говорили, в чем вы давали подписку: Родина, партия, советский народ во главе со своим вождем в этот суровый час доверяют вам новое, секретное оружие. Его удары враг уже испытал на себе. Очень скоро Красная Армия получит столько таких установок, сколько потребуется. Предупреждаю о строжайшем сохранении военной тайны, высочайшей бдительности, ибо фашисты уже начали охотиться за этим оружием. В нескольких вражеских разведшколах введен курс "Сбор сведений о советских ракетных минометах". Через линию фронта на парашютах или под видом бежавших из плена или возвращающихся из госпиталя в свою часть бойцов забрасывают агентов чтобы навести на наши боевые машины вражескую авиацию.
   Генерал молча обвел жестким взглядом неподвижный строй, точно подчеркивая весомость своих слов.
   - Поэтому никогда, нигде, ни при каких условиях ни одна боевая машина, ни один снаряд не должны попасть в руки врага, ни один командир или боец не должен попасть в плен! В случае такой угрозы машину можно взорвать на расстоянии, а если иного выхода нет - из кабины. Это приказ Родины, приказ Сталина! Во время учебы категорически запрещается делать какие-либо записи или зарисовки, наставлений и инструкций вам тоже не дадут. Все, что вам покажут, вы обязаны запомнить. Вопросы инструктору - только по обслуживанию и эксплуатации. Тоже ясно? Пока вы здесь - никакой переписки! И в дальнейшем никто из родных и друзей не должен знать, чем вы командуете, для этого у вас будут "прикрывающие" форма и знаки отличия. Одно из самых главных качеств нового оружия - внезапность удара, поэтому вы не имеете права предупреждать даже свои части, через головы которых будете вести огонь по врагу. Итак, вам доверена военная тайна, за разглашение которой, сами знаете, что бывает. Желаю успешной учебы!
   Небольшое, похожее на гараж здание, у входа - часовой. Ворота распахнулись, но к удивлению Виктора, ничего похожего на огромный пулемет в гараже не было. Стоял самый обыкновенный армейский трехосный грузовик ЗИС -- 6 повышенной проходимости, семьдесят лошадиных сил, грузоподъемность четыре тонны. Только кузов его, зачехленный брезентом, имел какую-то странную, угловатую форму.
   Инструктор, молодой лейтенант-артиллерист с помощью нескольких офицеров снял брезент, под которым оказалась непонятная металлическая конструкция.
   - Вот она, родимая! - не по уставу начал инструктор. - Теперь мотайте на ус! Перед вами БМ-13, то есть боевая машина с калибром снарядов сто тридцать миллиметров. Побольше, чем у полковой гаубицы, не говоря о прочей мелочи. Как спросил один наивный товарищ, "где же тут калибр?" Действительно, ствола нет, про ствол вообще забудьте! Снаряды, которые вы потом увидите, реактивные, летят на врага сами. Они устанавливаются вот на эти направляющие, восемь вверху и столько же внизу, фиксируются замками, перед выстрелом с них снимаются предохранительные колпачки...
   Услышав знакомое слово "замок", бывшие артиллеристы ожили, зашевелились.
   - Нет, товарищи, и замки здесь совсем иные, не такие, как у ваших пушек! Что? Вопрос? Все, что надо, узнаете от нас, инструкторов, остальное вас не касается. Итак, это направляющие рельсового типа, соединенные в один пакет ланжеронами, смонтированы на трубчатой ферме, которая укреплена на поворотной раме. Все видно? Названия понятны? Запомнили? Установка на цель производится с помощью прицела, подъемного и поворотного механизмов. Максимальная дальность стрельбы восемь километров. Снаряды осколочно-фугасные, вес каждого сорок два килограмма.
   "Почти семьсот килограммов, залп целого полка трехдюймовок, и все на одном грузовике! Вот это сила!" - восторженно подумал Виктор. Он смотрел на боевую машину с нескрываемым восхищением.
   - Пуск производится из кабины. Во время стрельбы там находятся командир установки и водитель. Главное - быстрота. Если гитлеровцы засекут хоть одну установку - ни снарядов, ни бомб не пожалеют. Поэтому постоянно, кроме исходной и огневой позиции, будете под брезентом точно понтоны. Лучше вести огонь в нелетную погоду, чтобы не запеленговали с воздуха. Ну, о тактике вам другие расскажут...
   Как ни засекречены были курсы, но награда за последний бой - медаль "За оборону Москвы" - нашла Виктора и здесь.
  

6

  
   Виктор проходил мимо группы офицеров-инструкторов и случайно услышал фразу:
   - По личному распоряжению с а м о г о сюда направлен. Вон он идет!
   Лишь через какое-то время до Виктора дошло, что это было сказано о нем. Это по чьему же распоряжению он попал на курсы? Имя не было названо. Так могли сказать только об одном человеке...
   Родители, Андрей Петрович, школа, пионерия, комсомол, партия, училище воспитали Виктора в духе не просто почтительного уважения, а восхищенного преклонения перед именем вождя советского народа. Сталин - это Ленин сегодня, это вождь и учитель пролетариев всех стран, его волей в Стране Советов совершены коллективизация, индустриализация, создана могучая Красная Армия. Гений, ведущий страну к сияющим вершинам коммунизма, и в то же время скромнейший из людей, запретивший печатать книгу о своей юности и со времен гражданской войны носивший простую солдатскую шинель без знаков различия. Сталин дал великую клятву над гробом Ленина - и сдержал ее. Но если Ильич мог ошибаться, доверяя Троцкому, Каменеву, Зиновьеву и другим скрытым врагам партии и советской власти, то Сталин сумел разглядеть и разоблачить перед всем народом всю эту грязную свору предателей. Его именем названы города, колхозы, совхозы, каналы, дороги, площади, улицы, институты, училища, воинские части, о нем слагают поэмы и кантаты - а вождь ведет себя так, точно это его не касается. Суровый в отношении с классовыми врагами и предателями, отзывчивый и человечный с простыми людьми: когда погиб во льдах пароход "Челюскин", Сталин не пожалел никаких средств, чтобы спасти экипаж и пассажиров. А поиски самолета Леваневского, вслед за Чкаловым решившим долететь до Америки через Северный Полюс и пропавшего среди льдов?.. У женщины с Урала умирала единственная дочка, и в отчаянии, в последней надежде она дала телеграмму вождю. Сталин прислал самолетом самого опытного доктора, и девочка была спасена... Третьего июля всем советским людям вождь сказал как самым родным и близким: "Братья и сестры!" И лично к нему, Виктору Белякову, обратился не только с приказом, но и чисто по-человечески попросил... Как же повезло советскому народу, что есть у него такой вождь!.. Значит, Сталин запомнил его?
   И он, майор Виктор Беляков всей своей жизнью, какой бы короткой она ни оказалась, докажет, что вождь в нем не ошибся!
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

ВОСТОЧНЫЙ ПОХОД

1

  
   Веря в победу вермахта, Иоганн тем не менее не считал, что победа окажется легкой и скорой. Разбить Советский Союз за шесть-восемь недель или даже за три-четыре месяца? Нет, это не западная Европа, тут масштабы иные, времени потребуется больше! Бывшему студенту исторического факультета иллюзии непростительны. Да и характер народа надо учитывать: крепостные рабы разбили Наполеона, обещавшего им свободу.
   Однако в первые недели войны Иоганну показалось, что он ошибся. Тысячи пленных в еще не выцветших гимнастерках понуро брели на запад, догорали на аэродромах тупорылые самолеты с красными звездами на крыльях, чадили подбитые танки, среди которых действительно оказалось много устаревших. Но когда Иоганн слышал, какое сопротивление вермахт встретил в Бресте, в Смоленске, под Киевом, он думал, что так и должно быть. Его не удивило, когда наступление на Москву остановилось, хотя контрнаступление русских явилось неожиданностью. Ничего, подобная встряска вермахту не повредит, напротив, заставит генералов серьезнее отнестись к противнику.
   Их сорок девятый горно-стрелковый корпус, в состав которого входила дивизия "Эдельвейс", сражался на самом юге гигантского фронта.
   Крытые камышом глиняные мазанки вызывали у Иоганна снисходительную усмешку: каменный век! Время у них остановилось, что ли? В Германии ничего подобного не увидишь, немцы жили в прочных, добротных, каменных, построенных на века домах с электричеством и водопроводом, часто с ванной. Один немецкий бауэр стоил целого русского колхоза, ибо сотня нищих есть просто сотня нищих, как ее ни называй. Страшно подумать, что сделали бы с Германией коммунисты, приди они к власти. "Наш пример - Советский Союз!" Эта грязная, отсталая страна?
   Он не испытывал жалости, видя расстрел попавших в плен комиссаров, однако порой чувствовал к ним нечто вроде уважения: редко кто просил о пощаде. А солдат должен ценить мужество даже врага.
  

2

  
   После короткого, успешного боя егеря заняли станицу. Дымился подожженный русский танк, догорало несколько хат, смолкали выстрелы. Уцелевшие советские солдаты, бросая оружие, сдавались в плен.
   Один из пленных, пожилой солдат, проходя мимо Иоганна, вдруг остановился:
   - Слышь, немец! Вон тот - не солдат, он чекист, коммунист.
   - Кто?! А ну-ка, егеря, подведите его ко мне!
   Бритый, не молод, в глазах растерянность, страх, злоба. Форма рядового, однако Иоганн воевал не первый день и знал, что советские командиры и комиссары, видя неизбежность плена, часто одевались солдатами.
   - Звание, должность! Быстро! - по-русски скомандовал Иоганн.
   - Рядовой Иванов!
   - Покажи руки!
   Ни одной мозоли: эти ладони никогда не держали солдатской лопаты, даже малой саперной.
   - Врет он все! Вы здесь поглядите! - пожилой пленный постучал себя по груди, чтобы было понятнее.
   Иоганн рванул на русском гимнастерку так, что брызнули пуговицы, и увидел на груди наколку "Да здравствует мировая революция!".
   Пленный все понял.
   - Не надо меня убивать! Я пригожусь, я дам ценные сведения!
   - Молчать! Швайнхунд!
   Иоганн с брезгливым презрением смотрел на пленного. Чекист, значит, палач и русских, и немцев, и в то же время трус, готовый на все ради сохранения собственной шкуры. Не выйдет, получит пулю сейчас, на этом самом месте.
   - Капитан Магутин из особого отдела, - негромко произнес пленный, указавший на чекиста. - Много ты, душегуб, неповинного народу уничтожил, теперь твой черед!
   - Сволочь! - прохрипел чекист, поняв, что больше притворяться нет смысла. - Продал, гад, своего?!
   - Заткнись, гнида! - перебил его пожилой пленный. - Ты никогда в жизни ни для кого не был своим! Продал? Да за тебя, тварь, ломаную копейку никто не даст! У меня чекисты всех родных извели, потому пусть и меня к стенке поставят, лишь бы увидеть, как ты, сука, кровью захлебнешься!
   - Прекратить разговор! - Иоганн поднял автомат. Но в это время из остановившейся неподалеку легковой автомашины вышел эсэсовский офицер.
   - Ну, как дела, любимцы фюрера? Еще одна победа?
   И тут пленный чекист рванулся к эсэсовцу, отчаянно крича:
   - Отто! Отто! Это я, Магутин! Вспомни сороковой год, Отто, наш семинар в Польше! Спаси меня, ты не пожалеешь!
   Офицер с изумлением взглянул на рвущегося из рук дюжих егерей пленника, подошел поближе.
   - Кто тут звал меня по имени? О, Алекс, ты ?!
   - Я, это я, Отто, твой бывший учитель! Не дай им расстрелять меня!
   Эсэсовец повернулся к Иоганну.
   - Унтер-офицер! Я забираю у вас этого пленного, он нужен нам живым!
   Когда в армии приказывает старший по званию, даже если это и не твой командир, возражать не положено. Иоганн хмуро смотрел вслед уехавшей машине. Неожиданная встреча спасла пленному чекисту жизнь. Попав в окружение, он не застрелился, как этого требовал Сталин, значит, пойдет в каратели, в гестапо, куда прикажут. Жаль, не успели его прикончить! По возрасту мог быть из тех, кто приезжал в Германию помогать делать революцию. Граната в окно...
   - Эх, немец! - услышал он голос пожилого пленного. - Видно, нету правды ни у нас, ни у вас! Думал, вы нам поможете от таких избавиться, а видишь, как получилось!
   Иоганн встретился с укоризненным взглядом русского и неожиданно для самого себя виновато усмехнулся, дескать, ничего не поделаешь. Тот понимающе кивнул.
  

З

  
   Война не казалась Иоганну чем-то противоестественным: так было, есть и будет. Но с первых дней похода на восток он испытал душевный разлад. Когда в грохоте боя горели хаты, рушились дома, это было в порядке вещей - на то и война, но бессмысленное разрушение удивляло и вызывало протест: за эту землю заплачено кровью немецких солдат, а потому надо дорожить и ею, и всем, что на ней находится. Почему солдаты и офицеры так часто ведут себя не по-рыцарски, точно они пришли сюда на время, а не навсегда? Где немецкий порядок?
   Вызывала недоумение ненужная жестокость, сквозившая в призывах к воинам вермахта, в солдатских памятках. Иоганн никак не мог согласить с утверждением "У тебя нет сердца!" Есть у него сердце, большое, вмещающее в себя мать, родной дом, Бергштадт, Баварию, Германию, фюрера! "У тебя нет нервов!" Почему? Горному стрелку очень нужны крепкие и надежные нервы, чтобы не закружилась голова над отвесной стеной, не дрогнула нога на ледяной круче. И зачем давать большевикам лишний материал для антинемецкой пропаганды?
   Понятно, когда сбрасывали с пьедесталов тяжеловесные, помпезные статуи Ленина или Сталина - туда им и дорога! Но зачем осквернять музеи вроде Ясной Поляны, где жил когда-то писатель Лев Толстой, или дом композитора Чайковского в Клину? Он узнал об этом случайно, подняв обрывок советской газеты. Немцы всегда стремились к сохранению материальных ценностей... Неужели виновата война? Но как же хваленая немецкая дисциплина?
   Тягостное впечатление производили сожженные, взорванные библиотеки. А их в отсталой стране, которую предстояло завоевать, к удивлению Иоганна оказалось немало. С детства Иоганн был воспитан отцом в духе не просто уважения, а благоговейного отношения к книгам: в них заключался радостный и горестный опыт ушедших поколений, мудрость тех, кто давно оставил этот мир, в них - завещание предков потомкам. Теперь он видел книги обгорелыми, растерзанными, разорванными, разбросанными среди развалин, втоптанными в грязь. Однажды во время боя в небольшом городе он увидел "Фауста" на немецком языке: книга лежала под открытым небом, беспомощно шевеля страницами, точно взывая о помощи. Если б не бой, Иоганн поднял бы ее...
   Он поделился своими мыслями с другом, но Карл лишь снисходительно усмехнулся и пожал плечами:
   - Все идет как надо, дружище Ганс! Если б ты знал, сколько сами большевики разрушили после своего прихода к власти! Ты же видел разрушенные церкви, вырубленные старые парки, уничтоженные усадьбы, хотя сейчас они называют вандалами немцев. Но у нас иная цель: не должно остаться ничего, что поддерживало бы в русских дух сопротивления, напоминало бы о выдающихся предках, национальных героях, воинских успехах, о революции. Духовный разгром не менее важен, чем военный. Розенберг сказал, что если уничтожить все так называемые памятники культуры, истории, то уже во втором поколении нация перестанет существовать как самостоятельное общество, станет просто человеческим стадом. Не волнуйся, что нужно, мы сохраним! Крым взяли так, что не пострадали знаменитые дворцы бывшего русского царя и его сановников в Алупке, Ливадии, Ореанде - теперь они наши. На Украине фюрер запретил трогать памятники Богдану Хмельницкому, князю Владимиру, поэту Тарасу Шевченко, храм Софии, чтобы показать свое уважение к народу, стоящему выше русских. Ты должен уже понимать такие вещи...
  

4

  
   Егеря удивлялись холодности Иоганна, его равнодушию к женщинам. Среди украинок и русских находилось достаточно таких, кто готов был стать любовницей победителя. В некоторых городах открывались публичные дома для солдат и офицеров вермахта. Да просто отдаться такому богатырю, как Иоганн - честь для любой женщины.
   Иоганн отшучивался, ссылаясь на усталость, нехватку времени, недомоганье, даже на фюрера, не одобрявшего связь арийцев со славянками, однако причина заключалась в ином. Он не был импотентом, но как многие крупные мужчины никогда не испытывал неодолимой, почти животной страсти, которую замечал у других. Даже Карл не знал тайну друга: этот молодой богатырь был целомудрен и не торопился терять свою невинность.
   Иоганн поверил, что рожден для высокой цели. Судьба требовала, чтобы он сохранял чистоту, не превращаясь в похотливого самца, не унижая себя низменными чувствами. Не напрасно во многих сагах и рунах древних германцев целомудрие требовалось не только от девы, но и от мужчины. Может быть, в чем-то правы Гумбольдт, Ньютон, другие знаменитые холостяки, прав Шопенгауэр в своей непримиримости к женщинам: обессиливая мужчин, они препятствуют их великим деяниям.
   Но, конечно, главным примером являлся сам великий вождь нации Адольф Гитлер, посвятивший жизнь своей партии, своему народу, своей великой цели. Фюрер был для Иоганна образцом нравственной чистоты, сдержанности, верности своим идеалам. А ведь стоило ему только захотеть! В кадрах кинохроники рыдающие от восторга и счастья женщины рвались к трибуне, чтобы ближе увидеть фюрера, чтобы коснуться величайшего из людей. Скажи таким: "Фюрер возьмет тебя, но после этого ты умрешь!" - согласятся, не раздумывая. Но вождь был выше этого. Значит и он, Иоганн, должен стать таким же.
   Любовь - награда герою за подвиги, а они еще не свершены.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

  

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

"ЭДЕЛЬВЕЙС"

1

   Командир первой дивизии 49-го горно-стрелкового корпуса, входящего в 17-ю армию группы армий "А", генерал Ланц был доволен. До сих пор его егерей, горную гвардию использовали на равнине, хотя один горный стрелок стоит десятка пехотинцев. Теперь впереди настоящие горы, Кавказ, где его парни покажут себя. Первая дивизия всегда и во всем была и будет первой. Не напрасно и операция по захвату Кавказа, и его дивизия носят одно название - "Эдельвейс". Благословенна эта грозная для врага символика! И ему, Ланцу, пора подниматься не только по склонам...
   После боев на Кубани Ланц, посетив один из своих полков, обратил внимание на высокого, богатырского сложения егеря.
   - Унтер-офицер Иоганн Адлер!
   Генерал невольно залюбовался стоящим перед ним атлетом, с уважением взглянул на нашивку за ранение, на значок за участие в рукопашных боях.
   - Баварец?
   - Так точно! Уроженец Бергштадта!
   - Знаю эти места! Почаще бы немецкие матери рожали таких богатырей! Впереди Кавказ, вашему полку придется штурмовать перевалы...
   - Господин генерал! - вытянулся унтер-офицер. - Если разрешите моему отделению быть первым - возьмем любой перевал!
   - Слова, достойные настоящего горного стрелка! Такая возможность будет вам представлена. А награда...
   - Лучшая награда солдата - победа!
   - И генерала - тоже!
  

2

  
   О, древние германские боги, неужели и впрямь это не мечта, а реальность?
   Горно-стрелковый полк наступал вверх по Военно-Сухумской дороге, к истокам Теберды. Иоганна удивила точность карт, однако Карл со снисходительной усмешкой объяснил, что еще до войны немецкие альпинисты не раз бывали в этих местах.
   Миновали живописный курортный поселок Теберду, вдали холодно блеснули заснеженные вершины и гребни Главного Кавказского хребта. Вперед, вперед!
   Однако там, где, образуя Теберду, сливались реки Аманауз и Гоначхир, егерям пришлось остановиться: в начале тесного скалистого ущелья, склоны которого покрывал густой еловый лес, путь наступавшим преградила засада. Как потом выяснилось, это оказался партизанский отряд "Мститель" из местных жителей. Партизанам помогало знание местности, заранее оборудованные огневые позиции, хорошая маскировка. Будь перед ними обычные пехотинцы, долго бы держали оборону. Но у горных стрелков своя тактика: рассыпались, залегли и, где пригнувшись, где ползком, прячась за камнями, обошли противника. Полностью уничтожить отряд не удалось, часть партизан прорвалась и ушла в сторону Домбая.
   Почти все погибшие были в гражданской одежде. Рядом лежали русские, черкесы, карачаевцы. Что заставило их вступить в бой? Страх перед комиссарами? Фанатичная вера в свой строй? Патриотизм?
   То ли генерал Ланц сдержал свое обещание, то ли сама судьба так распорядилась, но батальон, в котором служил Иоганн, шел впереди наступавшего полка, а их рота была авангардом батальона. Они первыми вступали в бой, у них было больше всего погибших и раненых, но настроение как летом сорок первого: да, идет жестокая война, да, можно погибнуть, но мы побеждаем!
   Иоганну запомнилось большое лиловато-аквамариновое, чуть тронутое рябью озеро у подножия склона, а дальше над зелеными лугами с темными пятнами хвойных лесов вздымались в небо скалистые вершины и голубели снега и ледники. Там их главная цель - Клухорский перевал. Вперед, вперед!..
   К вечеру, охваченные азартом наступления и эйфорией победы, егеря поднялись почти на километр, к самому гребню Главного Кавказского хребта и остановились. Здесь автомобильная дорога обрывалась, дальше шла тропа. Сооружая в начале века Военно-Сухумскую дорогу, русские рассчитывали на гужевой транспорт, однако в первые же годы обвалы, камнепады, оползни и лавины уничтожили пригребневую часть дороги, оставив возможность передвигаться через перевал только пешком,.
   Перебирая содержимое своего ранца, Иоганн достал завернутый в чистую ткань предмет, который наравне с гематитовым перстнем считал своим счастливым талисманом. В университете он подружился с однокурсником, уроженцем Северной Германии Фрицем Рау, который кроме истории увлекался живописью. Иоганна всегда интересовали люди, которые умели то, что не давалось ему, а Фриц обладал настоящим талантом. Его семья недавно переехала в Мюнхен, он скучал по родным местам и часто по памяти рисовал любимое им море, то на рассвете, то в час заката, то тихое, то бушующее. Однако после того, как Иоганн несколько раз сводил Фрица в горы, у того на небольших полотнах, а то и просто на кусках картона стали появляться заполненные утренним туманом долины, зацепившиеся за вершины облака, фантастические изломы скал. Открытие красоты Баварских Альп уменьшило его тоску по родному северу. В день ухода Иоганна в армию Фриц был грустен и задумчив.
   - Жаль расставаться, Ганс, я к тебе привык, многим обязан. Если сможешь, пиши, хотя, вполне возможно, мне вскоре тоже предстоит надеть солдатский мундир. Желаю тебе остаться живым и здоровым, в каких бы боях ни пришлось участвовать! Ты как-то говорил, что твои предки родом из Северной Германии, поэтому дарю тебе одну из моих работ, и пусть она станет твоим талисманом.
   Он протянул Иоганну кусок картона размером чуть больше обычной тетради.
   Под темными, подсвеченными молниями тучами на взмыленном крылатом коне, подняв длинное копье, летел куда-то могучий одноглазый старик с развевающейся длинной белой бородой. Его голову венчала какая-то странная шляпа, за плечами реял полосатый плащ. Рядом с конем, выбросив вперед сильные когтистые лапы, мчались два огромных волка, а над плечами старика вились два черных ворона. Вдали чуть виднелись очертания какого-то замка.
   - Это древний бог норманнов Один, создатель мира и покровитель павших на поле брани. В руках у него волшебное копье Гунгнер, всегда попадающее в цель. Даже только направленное на врага, оно наводит на него непреодолимый страх. На пальце Одина золотое кольцо, каждую девятую ночь отделяющее от себя восемь таких же колец. Вороны? Одного зовут Хугин - Мысль, другого - Мугин, то-есть Память. Оба они ежедневно облетают весь мир и докладывают владыке об увиденном.
   - Воздушная разведка и у богов стоит на первом месте, - улыбнулся Иоганн.
   - У ног Одина два волка: Гера - Алчный и Фреке - Жадный, пожирающие все, что жертвуется Одину. На зубах восьмикрылого коня Слейпнера начертаны древние германские руны.
   - А что за здание вдали?
   - Дворец Одина Валаскьяльф, где он восседает на золотом троне. Его пища - виноградный сок и вода из источника мудрости. За этот источник он отдал великану Мимеру один свой глаз. В самой главной палате дворца, освещенной блеском оружия, Валгалле, он пирует с душами погибших воинов и валькириями. Пусть хранит тебя, Ганс, этот древний бог!
   Иоганн послал Фрицу из армии несколько писем, но так и не получил ответа: видимо, и студент Рау стал солдатом вермахта.
   События на войне настолько непредсказуемы, неожиданны, часто алогичны, что человек становится суеверным. За четырнадцать месяцев войны рядом с Иоганном погибло немало солдат, а он был лишь один раз ранен и контужен. Сначала с некоторой усмешкой, затем все серьезнее он начал верить, что его берегут два талисмана, подаренные матерью и другом. И теперь, вглядываясь в знакомую до мельчайших подробностей картину, Иоганн беззвучно шептал:
   - Помоги мне, Один! Я обязательно должен быть первым на перевале, обязательно!
   Неожиданно по рации прозвучал знакомый голос Карла:
   - Ганс! Сообщи свои координаты!
   И скоро старый друг лежал рядом с Иоганном за большим камнем, прикрывавшем их со стороны перевала.
   Карл достал фляжку.
   - Хлебни, Ганс! Настоящий французский коньяк! Настал твой час! Отец сказал, что генерал помнит тебя, следит за твоим подразделением. Сегодня ночью доставят горные орудия, а также дополнительные боеприпасы. Первой атакует наша рота... Дай-ка и мне сделать пару глотков! Все будет как надо, Ганс! Нас ждут в Индии - "жемчужине британской короны". Слышал о Сухбате Чандре Босе? Он руководитель партии Индийский национальный конгресс, ненавидит англичан, организовал Индийский легион, обещает, что как только мы подойдем к границам, нам на помощь выступит созданная им национальная армия. Готовит "Временное правительство Свободной Индии"...
   - Ладно, Карл, спасибо, что пришел! Твой коньяк - напиток богов! Генерал Ланц сдержал свое слово, и я, унтер-офицер Иоганн Адлер, сдержу свое!
   - Я знал, Ганс, что ты не пожалеешь, если станешь горным стрелком! Удачи тебе! Да минуют тебя и твоих егерей русские пули! А разговор продолжим послезавтра, в Сухуми, под шелест волн Черного моря. Зиг хайль!
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

   ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

1

  
   Русские не сумели использовать преимущества обороны на высоте, хотя сама природа была на их стороне, и егеря, тесня защитников Клухорского перевала, приближались к гребню Главного Кавказского хребта. Не напрасно их так старательно готовили к боевым действиям зимой и летом, в распутицу, метель и туман, в самых разнообразных горных условиях: в лесах, на ледниках, среди лугов, на отвесных скалах. Пропитывались потом не только нижнее белье и мундиры, но даже теплые куртки и маскхалаты. Зато теперь пригодилось все, чему они научились.
   Иоганн со своим отделением бежал впереди атакующих. Гремели выстрелы винтовок и автоматов, многократным эхом отдаваясь в скалах, свистели пули, со стонущим звоном рикошетируя от камней, но в его душе не было страха: Иоганн чувствовал себя завороженным от гибели.
   Холодно блеснуло озеро, в темную воду отвесно уходили гранитные берега. Узкая тропа вилась у самого берега, если ранят и сорвешься - никто не спасет.
   - Вперед, егеря, вперед!
   Выше, перед самым перевалом, второе озеро, маленькое, в него впадал небольшой ледничек. В голубой воде плавали крошечные айсберги... Выстрелы смолкли, видимо, русские отошли, не выдержав мощной атаки. Грязный, истоптанный сапогами снег. Еще немного!..
   Через мгновенье горизонт точно провалился. Перевал!
   Черного моря не было видно, но тропа из-под ног уходила вниз, к Сухуми: Иоганн стоял на границе Европы и Азии. На мгновенье точно крылья выросли за спиной. Он взмахнул рукой, выкрикнул что-то торжествующее, и горы отозвались эхом.
   Снизу, рассыпавшись цепью, бежали на перевал егеря его отделения, за ними спешили другие. Заметив командира взвода, Иоганн доложил о взятии перевала, и тот приказал немедленно сообщить об этом по рации в штаб полка.
   Однако бой был еще не закончен, требовалось продолжать преследование противника. Горные стрелки двинулись с перевала вниз. Вскоре снова загремели навстречу выстрелы русских винтовок, рванули в стороне разрывы. "Батальонный миномет", - определил Иоганн. За спинами наступавших егерей гулко ударила в ответ горная пушка. - "Молодцы, артиллеристы, вовремя поддержали!"
   Вскочив на камень, чтобы осмотреться, Иоганн неожиданно увидел недалеко от себя молодого русского солдата. Тот поднимался с земли, потирая колено, видимо, упал на бегу, винтовка валялась в стороне.
   - Стоять! Руки вверх! - Иоганн схватился за автомат.
   Но русский, прихрамывая, кинулся бежать вниз по склону, забыв про свое оружие. Через секунду он был уже на мушке. Иоганн нажал на спуск, но затвор щелкнул вхолостую - кончились патроны. Ну и черт с ним! И Иоганн расхохотался вслед убегавшему торжествующим смехом победителя.
   Однако там, где крутой каменистый спуск перешел в пологую поляну, егерям пришлось залечь, настолько плотным был огонь русских. У них здесь оказались подготовленные позиции: вырыты окопы, оборудованы огневые точки. Поступил приказ временно занять оборону.
   Вечером друзья встретились снова.
   - Ну, Ганс, признаюсь, не ожидал такого успеха! Запомним же навсегда этот день - пятнадцатое августа тысяча девятьсот сорок второго года! Путь в Азию, на Восток открыт, мы, "эдельвейсы", выполнили свой долг. Там, за пустынями Ирана, нас ждут другие перевалы - Ревандуз, Ханаган, где мы встретимся с Роммелем, но этот - самый первый, самый главный. Итак, да здравствуют непобедимые горные стрелки!
  

2

  
   Никогда не страдавший бессонницей, Иоганн в ту ночь почти не сомкнул глаз, вновь и вновь переживая неповторимый момент штурма перевала. Он лежал за камнями в теплом спальном мешке, глядя в бездонное небо, где медленно плыли звезды. Вспомнился лозунг "Красота и сила!" Вот они - красота завоеванных стран, покоренных гор и сила горных стрелков.
   Но перед рассветом неожиданно пришел приказ: унтер-офицеру Адлеру сдать отделение и срочно спуститься в штаб полка...
   Командир полка поздравил Иоганна, сказав, что генерал Ланц помнит их разговор и прислал за Адлером машину, видимо, хочет встретиться лично. Полковник явно чего-то не договаривал.
   Ехали несколько часов, остановились у подножья Эльбруса. Иоганн с уважением глянул на двуглавого великана, чьи вершины терялись в облаках: таких гор ему еще не приходилось видеть. В одной из больших палаток, стоящих в березовой роще, за походным столом в окружении нескольких офицеров сидел командир дивизии "Эдельвейс".
   - Унтер-офицер Адлер! Вы оправдали высокое имя немецкого солдата! Генералы тоже умеют держать слово: вам присвоено офицерское звание и почетное право восхождения на Эльбрус, чтобы установить на высочайшей вершине Европы наше знамя. В команду вошли лучшие из егерей дивизии. Поведет капитан Хайнс Грот. Довольны? Вижу, вижу!
   Он крепко пожал Иоганну руку, улыбнулся.
   Перед подъемом капитан Грот облетел Эльбрус на "Юнкерсе-88". Склоны гигантской горы были пустынны, никаких следов русских - путь свободен.
   Оказывается, из Берлина специально доставили знамена и складные дюралюминиевые одиннадцатиметровые шлагштоки, такие, как на Эйфелевой башне и на афинском Акрополе. Но какая башня в мире сравнится с Эльбрусом?
   Экипировались, вышли в путь. Переночевали в "Приюте одиннадцати" на высоте более четырех тысяч метров над уровнем моря, выставив часовых. Ночь прошла спокойно. Затем вверх, по моренам, по льду, по снегу до седловины, а оттуда - на одну из вершин. Крепкие парни из Баварии и Тироля, альпинисты с детства, для которых горы - родной дом, шагали бодро, уверенно, весело. Правда, и их поразили размеры и высота Эльбруса.
   Двадцать второго августа группа поднялась на вершину.
   Распахнулся ослепительный простор, ударил в лицо ледяной ветер. Раздались крики "Хурра!", "Хайль Гитлер!", "Зиг хайль!", победным салютом звучали автоматные очереди.
   Один флаг укрепили на принесенном флагштоке, второй - на оказавшемся на вершине триангуляционном знаке - металлической треноге. Ветер развернул широкие полотнища, и они торжественно заплескались в вышине.
   Капитан Грот, поздравив всех с восхождением и выполнением особо важного задания, сообщил, что Эльбрус переименован в пик Гитлера, и раздал восходителям специально для них изготовленные жетоны с контурами вершины под новым названием. Покорителей Эльбруса сфотографировали, сняли для кино: этот фильм покажут всей Германии, его увидят родные и друзья.
   На Иоганна же самое незабываемое впечатление произвела открывшаяся с горы панорама. Гигантский, обвешанный ледниками Главный Кавказский хребет просматривался почти от моря до моря. Темнели ущелья, горели на солнце снега. Капитан Грот, показывая вдаль, называл вершины: "Ушба... Шхельда... Казбек... Безингийская стена... А там перевалы: Клухорский, Марухский, Наурский, Санчаро". Черт возьми, может действительно он, Иоганн Адлер, вот так же окинет взглядом мир с самой высокой его вершины, Эвереста!? А почему бы и нет!?
   По возвращению с Эльбруса всех участников восхождения наградили Железным крестом, а генерала Ланца - Рыцарским железным крестом с дубовыми листьями.
   Отмечали получение наград целую ночь. Пили коньяк "Три валета", подаренный товарищами по оружию из итальянской альпийской дивизии "Белая лилия", русскую водку, немецкий шнапс, грузинские вина. Гремели молодые голоса:
   Свобода - наша цель,
   Победа - наше знамя.
   Приказывай, фюрер, и мы пойдем за тобой!
   Потом пели строевую "Видишь зарю на востоке?":
   Сожмем в кулак руку,
   Не дрогнет она,
   Смелее, ребята,
   Вперед, на врага!
   Вспоминали песни, которые звучали еще в т у войну,
   В Седане дальнем на юру
   Стоит на страже часовой.
   У ног его лежит товарищ,
   Сраженный пулею шальной.
   Пили за фюрера, величайшего из полководцев, за командира корпуса генерала Конрада, чье имя получил один из кавказских перевалов, за генерала Ланца, за горных стрелков, за будущие победы, за Великую Германию.
   Несколько раз выходил Иоганн из палатки в прохладную темноту вдохнуть чистый воздух, привести в порядок мысли. И снова возвращался к тем, с кем недавно стоял на Эльбрусе. Сам молчал, больше слушал доносившиеся до него обрывки разговоров.
   - Старик Кант пытался понять и объяснить мир, а его просто надо завоевать и навести в нем наш, немецкий порядок.
   - Что ждет русских? Дисциплина, требовательность, жесткие наказания: они уважают суровых начальников. Будут работать на Великую Германию. Это нация, которой нужно твердая рука.
   - Недавно нам привели изумительный пример русской пропаганды. В одной из их армейских газет было напечатано "разбитый враг продолжал трусливо наступать"...
   - Так мог написать только тот, кто больше боится своих, чем нас!
   Голова сладко кружилась, жизнь казалась прекрасной, а сидящие рядом горные стрелки - самыми близкими людьми на свете. Иоганн прикрыл глаза, и не представил, а вновь почувствовал себя стоящим на вершине рядом с полощащимся на ледяном ветру алым знаменем со свастикой. Старый друг Карл был тысячу раз прав: его призвание - армия!
   Рано утром Иоганна вызвали к генералу Ланцу.
   - Иоганн Адлер! Вам присвоено звание лейтенанта, вы стали офицером вермахта! Поздравляю! Уверен, что вы будете с достоинством и честью носить погоны германского офицера, и надеюсь, что за этим званием последуют и другие!
   Улыбка погасла на лице генерала.
   - Машина вас уже ждет. Возвращайтесь в полк, принимайте взвод! К сожалению ваши до сих пор не в Сухуми, а на южном склоне Клухорского перевала: русские оказывают отчаянное сопротивление. Вас ждут серьезные бои, лейтенант. Да сопутствует вам удача!
  

3

  
   На перевале эйфория Иоганна померкла: он заменил командира своего взвода, под командой которого служил с самого начала Восточного похода, сраженного русской пулей. Осунувшийся, обожженный горным солнцем и ветрами Карл обнял друга:
   - Молодец, Ганс! Поздравляю от всей души и с восхождением, и с наградами, и с офицерским званием! Знамя со свастикой над Эльбрусом! До нашей эры на Востоке свастика символизировала благородство, а после появления ислама в мусульманском орнаменте читалась как слово "Бог" - вот что на наших знаменах!
   Карл замолчал, нахмурился.
   - Не так, Ганс, я думал отметить твои лейтенантские погоны и Железный крест! Сухуми, море... После бегства русских с перевала мы не ожидали подобного бешеного сопротивления. В нашей роте половина раненых или погибших.
   - Как это могло случится?!
   - Наш полк оказался на самом трудном участке. За перевалом у слияния рек Гвандра и Клухор в сванском селении Генцвиш, откуда до Черного моря всего километров семьдесят, располагаются штаб и командный пункт триста девяносто четвертой стрелковой дивизии, чьи полки обороняют почти все главные перевалы Кавказа. Из Сухуми к ним подходит дорога, штаб охраняется, есть артиллерия, связь с командованием Закавказского фронта, с представителем Ставки Берией -- русские его боятся больше Сталина. Мы получили приказ взять селение, уничтожить противника и к двадцать шестому августа почти окружили русских. Наши горные орудия и минометы вели дуэль с их артиллерией...
   Карл рассказывал сбивчиво, горячо, волнуясь.
   - Перед боем я сказал свои егерям, что задача перед нами серьезная, зато потом нас ждет отдых в большом курортном городе на берегу теплого Черного моря. Если бы мы прорвались в Сухуми, русские побросали свои позиции на других перевалах: с сорок первого года у них страх перед окружением. А потом, честно говоря, я хочу, чтобы и мою грудь украсила награда, да и в лейтенантах засиделся. Я приказал взять как можно больше патронов и гранат, и мы буквально заливали русских свинцом. Как мы дрались! Наш батальон прорвался к самому штабу русской дивизии, так что его офицерам пришлось взяться за оружие, я это видел, мы держали победу в своих руках... Но неожиданно русские получили подкрепление. Сначала к ним подошла отдельная рота солдат-альпинистов, почти не уступавших нашим парням, потом по нам открыл огонь неизвестно откуда появившийся дивизион горной артиллерии. Но наши егеря дрались как львы, зная, что прокладывают путь за Кавказ всей дивизии, корпусу, всему вермахту. Более половины нашего полка участвовало в том страшном бою двадцать седьмого августа, а впереди всех были наш батальон и наша рота. Но когда со стороны Сухуми по нам сходу ударил свежий полк, перевес сразу оказался на стороне русских, пришлось отступить. До сих пор не могу об этом спокойно говорить! Потери большие, мы не скоро сможем повторить наступление...
   - Ну нет, Карл, не для того я стал офицером, чтобы отступать или обороняться! Мы все равно сломим врага и пойдем вперед через горы и пустыни, до самой Индии!
  

4

  
   Сорок второй год. В Африке Роммель взял английский форт - крепость Тобрук, в плен попало тридцать три тысячи солдат и офицеров, несколько генералов. Роммель стал фельдмаршалом. Именно с его армией должны были соединиться идущие через Кавказ дивизии вермахта.
   Иоганн немного завидовал солдатам Роммеля: никаких проблем с местным населением, никаких партизан, никаких расстрелов коммунистов, комиссаров, евреев - там шла "рыцарская" война. К солдатам Англии, оплота империализма, старого врага Германии, в эту войну немцы почему-то относились гораздо лучше, чем к русским, таким же непримиримым противникам империалистов.
   А Германия ликовала. Газеты писали "Альпийские стрелки водрузили флаги Германской империи на вершине Эльбруса как знак их безостановочного продвижения и неутомимого преодоления всякого сопротивления "..."На всех значительных перевалах вокруг Эльбруса стоят на страже горные стрелки дивизии "Эдельвейс" и ожидают дальнейших приказаний"...
   Если бы так! Лишь шестого сентября с огромным трудом удалось взять соседний, Марухский перевал, который обороняли два русских полка, однако бои не прекратились. Газеты как обычно поторопились: знамя со свастикой реяло над высочайшей вершиной Европы, однако пройти за Кавказский хребет егерям не удалось. Наступление остановилось, на перевалах шли позиционные оборонительные бои с засадами, рейдами в тыл противника. Стало известно, что на помощь защитникам Клухорского перевала пришел батальон морской пехоты из моряков Черноморского флота, имеющих хорошую спортивную подготовку. В одну из ночей взвод этих моряков пробрался к штабу горно-стрелкового полка. Сняли часовых, пошли по палаткам и блиндажам... Подняли тревогу, но нападавшие успели скрыться во мраке. Лишь по найденному ножу, какие выдавали советским морякам, направленным воевать на берег, догадались, что это был за враг. Но в конце сентября от пленных узнали, что весь морской батальон, почти триста человек, погиб, попав под лавину.
   Немало забот причиняли "грюнтейфели" - "зеленые черти", так егеря прозвали неприятельский отряд, сформированный из бывших альпинистов. Это не моряки, горы знали! Карл сказал, что в Грузии, в селении Бакуриани русские срочно готовят горно-стрелковые части. Однако это потребует немалого времени, а пока почти на всех перевалах егерям противостояли солдаты, выросшие среди полей, степей, лесов. Они несли большие потери не только в бою, но и замерзая, проваливаясь в ледниковые трещины, погибая под лавинами. Однако им на смену присылали новых, да и уроженцы равнин постепенно приобретали опыт войны в горах. А вот егерям подкреплений почти не поступало. Почему? Что происходит у них за спиной?
   В Красной Армии продолжал действовать свирепый приказ Сталина "Ни шагу назад!" От захваченного в плен солдата узнали, что на Марухском перевале были расстреляны командир и комиссар батальона, которые после долгих и жестоких боев сумели вывести из окружения остатки своего отряда. Их считали геройски погибшими, но раз живые и бросили позиции, хотя почти не осталось ни боеприпасов, ни солдат - отвечай!
   Штаб русской дивизии теперь охранялся, как положено - близко не подпустят. Русские не только укрепили оборону, но даже пытались отбить сам перевал, однако им это не удалось. Зато они сумели подорвать большую скалу, на которой располагалось несколько огневых точек егерей.
   Карл узнал через своего отца, что немецкие части, шедшие на Сухуми вдоль моря, остановлены около Новороссийска. А подкреплений нет, потому что главные силы фюрер бросил на штурм Сталинграда. Русские сопротивляются отчаянно, у них появились штрафные роты и батальоны, заградительные отряды. Сталин будто бы обещал повесить командующих армиями и фронтами, если они сдадут город. После налетов ассов Геринга от города почти ничего не осталось, однако русские продолжают драться и среди развалин, хотя солдаты вермахта в нескольких местах уже вышли к Волге. Как только со Сталинградом будет покончено, немецкая армия продолжит свое наступление на Кавказе. Турки держат на границе с Советским Союзом трехсоттысячную армию, но в войну не вступают, чего-то выжидают. Эх, союзнички!
   Друг без друга Иоганн и Карл скучали, поэтому при встречах спешили наговориться, узнать новости, поделиться впечатлениями, сомнениями, надеждами. Карл считал дружбу выше любви. Сколько великих людей прожили жизнь холостяками, но друг, хоть один был у каждого из них.
   - Карл, а чтоб ты сделал, если бы взял в плен Сталина? Повесил бы или расстрелял?
   - Ошибаешься, Ганс! Я бы собрал всех русских пленных, раненых, родственников погибших и сказал, что никто не сделал для победы германской армии больше, чем Сталин. Объявил бы главному коммунисту мира благодарность, а потом отпустил бы его к своим...
   - Ого!
   Отец Карла, заместитель начальника штаба полка, часто бывал по делам в Микоян-Шахаре, карачаевской "столице". Как-то он взял с собой сына. На следующий день тот рассказывал Иоганну:
   - Представляешь, устроили парад наших новых союзников, из Мусульманского легиона. О, это надо видеть! Красноармейские гимнастерки, немецкие мундиры, черкески с газырями. Оружие? Охотничьи ружья, русские винтовки, наши автоматы, у многих старинные сабли и кинжалы, украшенные серебром. И над всей этой кавалькадой - зеленое знамя ислама, точно во времена Шамиля. Парад принимал майор, комендант города. Приказал песню запеть, горцы что-то затянули. Майор решил, что это какая-нибудь старинная боевая песня, однако заметил, что переводчик растерялся, приказал перевести, а затем в воздух из пистолета: "Прекратить!" Оказывается, молодые горцы запели о том, как уходили комсомольцы на гражданскую войну. Мусульмане, чьи свободолюбивые предки заставили гигантскую Россию полвека завоевывать маленький Кавказ! Прошло всего двадцать пять лет советской власти, и все забыто! Сомневаюсь в их боеспособности, больше подойдут для полиции или карательных отрядов. Мы всеми силами стараемся перетянуть население на нашу сторону: ликвидируем колхозы, открываем мечети, создаем национальные комитеты, расплачиваемся за все, что приобретаем, чтим местные обычаи... А я, Ганс, сделал небольшое лингвистическое открытие, которое пригодится тем, кто будет править покоренной Россией.
   - Ты это о чем?
   - Заметил, что во время похода я постоянно прислушивался к разговорам русских? Как и ты, я наивно считал, что существует русский язык, включающий в себя отдельные "крепкие" выражения. Как я ошибался! Язык, на котором русские разговаривают между собой, не литературный, это даже не язык, и в то же время не брань, не ругательства. Нам об этом "языке" не говорили ни в училище, ни в армии, на нем не написано ни одной книги, ни одного документа, да и нельзя написать, однако русские прекрасно понимают друг друга. Уникальный, единственный в мире язык, в основе которого - названия мужских и женских половых органов, полового акта, слово "мать", а также постоянно повторяемое слово "блядь", то есть блудница, проститутка. На первый взгляд - брань, в действительности спокойный разговор о самых обыденных вещах. Это русский "эсперанто", грязный, дикий, бесстыжий, но знакомый каждому жителю Советского Союза: русские научили ему десятки наций. Такое впечатление, точно самое мерзкое для русского - это женщина, мать, а самое противное, унизительное - половой акт.
   - Я когда-то читал об этом. В заметках западных путешественников о России пятнадцатого-шестнадцатого веков говорилось о грубости русских, их постоянном сквернословии.
   - Это в характере всего народа. Интересно, что одно и то же слово может обозначать самые различные понятия в зависимости от приставки, ударения, интонации. Мне первое время часто было трудно понять, о чем идет речь. Например, с названием женского полового органа связаны слова, означающие и воровство, и плач, и ложь, и разгильдяйство, и даже гибель в бою...
   - Дикари, интересующиеся в первую очередь тем, что у человека в штанах! Вильгельм Гумбольдт говорил, что различные языки являются различными мировоззрениями. Понятия "культура", "этика" неприменимы к варварам, избравшим слово "мать" для брани.
   - Видел бы ты лица русских пленных, когда они слышат эти выражения от меня, германского офицера! Я долго думал над происхождением этого матерного языка, и пришел к такому выводу: Зигмунд Фрейд когда-то обнаружил, что в подсознании мужчины господствуют две доминанты - стремление к лидерству и к половому удовлетворению. Русский постоянным упоминанием названий половых органов и акта свершает духовный онанизм и одновременно, оскорбляя и унижая других, возвеличивает себя.
   - Интересное объяснение!
   - Когда мои егеря, матерясь, идут в атаку, русские не сразу догадываются, кто перед ними.
   - Ерунда! Вся эта русская похабщина меня не интересует. Где подмога, где свежие силы? Мы не дошли даже до Сухуми, а впереди горная зима.
   - Наши увязли в Сталинграде, Ганс. Сказалась излишняя самоуверенность после успеха под Харьковом. Русские снимают части с других фронтов и бросают под Сталинград, а мы не можем этого себе позволить, так как они начали наступление под Калининым. С Урала и из Сибири, куда не долетают наши "юнкерсы", непрерывно идут оружие и боеприпасы. Наши стратеги жестоко просчитались: резервов у русских оказалось больше, чем предполагалось. Под огнем наших орудий, под бомбами наших самолетов с левого берега на правый русские постоянно перебрасывают подкрепления. Точно не знаю, но слышал, что падение Сталинграда должно стать сигналом для вступления в войну против Советского Союза Японии и Турции. Если в Кремле это знают, сопротивление русских понятно.
   Карл замолчал, потом стал негромко насвистывать свой любимый мотив. Что это была за мелодия, Иоганн не знал, просто определял по ней, что на душе у друга неспокойно.
   - Ладно, Карл, не грусти, на то и война, на ней всякое бывает! Лучше вспомни еще что-нибудь забавное.
   - Забавное? - усмехнулся Карл. - Идем мы с отцом по Микоян-Шахару, а у госпиталя стоят наши выздоравливающие егеря и над чем-то хохочут. Подошли ближе, видим, какой-то облезлый пес, и на шее у него болтается советский орден. Тут отец им выдал! Это же, говорит, орден Красной Звезды, из серебра, драгоценного металла, необходимого фатерлянду. Все кинулись за псом, а тот испугался и от них!.. Да, зная твой интерес к книгам, я нашел... Держи!
   - Хм! "Гитлер над Европой" тридцать пятого года выпуска и "Гитлер против СССР", предвоенная.
   - Просто интересно, что думали большевики о нас, на что рассчитывали. Полистай, ты лучше меня знаешь литературный русский язык!
   - В первой книге автор пишет, что Франция разобьет Германию. Как тебе это нравится? И что в самое ближайшее время немцы свергнут фюрера, Германия станет советской. Восхваляет оборонительную линию Мажино. Сразу видно, что не смыслит ни в политике, ни в военном деле! Интереснее вторая книга... Слушай: "Офицеры Сталина и Ворошилова, бывшие рабочие и деревенские парни, будут выше офицеров Гитлера и Геринга." Ну как? Мы с тобой видели этих "парней" и в сорок первом, и в сорок втором. "Каждый солдат советской страны в военном отношении стоит выше фашистского офицера". Ну и ну! И снова пророчество о том, что, в случае нападения на СССР, в Германии произойдет революция. Обыкновенная большевистская пропаганда! Автор прав лишь в одном: русские оказались значительно сильнее, чем мы рассчитывали.
   Иоганн отложил книги, поднялся с камня, потянулся, разминаясь, поправил ремень с надписью "С нами Бог" на пряжке. Если б его спросили, какой именно бог, он бы не нашелся, что ответить. Фюрер не жаловал христианство: немцы прежде всего должны верить в самих себя, в свое высокое предназначение, в своего фюрера, и в стремлении к великой цели их не должны смущать никакие церковные догмы. Древнегерманский бог Один? Пожалуй, в случае гибели было бы приятнее попасть в Валгаллу, чем в бестелесный христианский рай.
  

5

  
   Все чаще сыпал снег. Егеря перебрались в блиндажи, землянки и каменные хижины, прочные стены которых могли защитить и от путь, и от осколков.
   Третий месяц они стояли на перевале. Дивизия "Эдельвейс" растянулась по фронту на восемьдесят километров, и в подобных условиях не могла наступать, хотя горные стрелки - авангард армии и предназначены для наступления, но не для обороны.
   Труднее всего приходилось тем, кто был на передовой, на южном склоне Клухорского перевала: холод, ветер, снег, лавины и постоянная возможность получить от русских пулю, мину или снаряд. Исчезали улыбки, шутки, реже слышался смех. Тревожное недоумение все больше охватывало егерей. Что происходит? Не взят Сталинград, не взят Баку, вермахт не получил для своих боевых машин горючее из кавказской нефти, германским войскам не удалось пройти в Закавказье ни на западе, ни на востоке, ни через перевалы. В отношении к противнику проявлялось все больше злобы. На Марухском перевале егеря сожгли нескольких русских разведчиков, пробравшихся к ним в тыл. Такой бесчеловечной жестокости Иоганн не понимал: что бы ни говорили, но у войны есть свои писаные и неписаные законы. Зато он с некоторым облегчением узнал, что русская батарея горно-вьючных полковых стосемимиллиметровых минометов попала под лавину. Спаслись лишь два офицера, все остальные вместе с орудиями остались под многометровой толщей снега, раскопать которую сейчас, зимой, невозможно. Надо отдать должное, это было очень эффективное оружие, бросавшее девятикилограммовые мины на шесть километров через гребни и хребты. Иоганну был хорошо знаком их шелест, когда батарея вела огонь по егерям.
   Он все чаще видел Карла хмурым, задумчивым, погруженным в невеселые мысли. Приходилось ободрять старого друга:
   - Как историк, хоть и не состоявшийся, я с самого начала знал, что эта кампания не будет легкой. Советский Союз - самая большая страна в мире, а растянутые коммуникации не менее опасны, чем хорошо вооруженная армия. Не вешай голову, мы с тобой на Кавказе, а не русские в Альпах!
   - Я часто вспоминаю, Ганс, одну русскую притчу. Охотник кричит другому: "Я медведя поймал!" "Тащи его сюда!" - отвечает тот. "Он не идет!" - откликается первый. - "Ну так сам иди сюда!" - "А он не пускает!" Не похожи ли мы на охотника, которого не пускает пойманный им русский медведь? Мы не сумели окончательно разгромить русских ни в сорок первом году, ни в сорок втором, мы больше нигде не наступаем. А они стали опытнее, умнее, злее, увереннее в себе. Мы стоим здесь, на перевале, хотя никто не собирался встречать зиму в этих местах, и я не знаю, что отвечать моим солдатам, когда они задают мне этот мучительный вопрос. Даже отец не знает, что нас ждет.
  
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   ПЕРЕЛОМ

1

  
   Пятнадцатое августа сорок второго года навсегда запомнилось и Николаю.
   Несмотря на усталость, он долго не мог уснуть: видимо, сказывались высота, разреженный воздух, холод. Шинелей новобранцам не дали, а гимнастерка грела плохо. Вообще в армии очень многое, слишком многое оказалось совсем не таким, как он представлял себе по книгам и кинофильмам. В запасном полку, куда его направили , одежду выдали ношенную, ботинки разбитые, не по размеру. А люди были такие же, как и везде: и драки, и самоволки, и пьянки, и воровство. Мучил голод, хлеба не хватало, солдаты за столом ворчали, что их обкрадывают повара и снабженцы. Николаю хотелось учиться военному делу, чтобы потом бить врага как положено, ио в учебном полку почти не было оружия. Три месяца несколько сот новобранцев не учили ни стрелять, ни окапываться, ни штыковому бою, ни борьбе с танками, зато замучили бесконечными строевыми занятиями, зубрежкой воинских уставов, политподготовкой, запоминанием званий и должностей товарища Сталина. Кроме того как младшему и наиболее исполнительному Николаю чаще других приходилось мыть полы, мести плац, чистить картошку. Хорошо, что мать не видела всей этой полутюремной обстановке. Ей он писал бодрые письма, что чувствует себя хорошо, что все в порядке. Потом долгий путь на юг, сначала в поезде, потом пешей колонной - эшелон попал под бомбежку. Когда перед глазами Николая распахнулась сияющая синева Черного моря, он был настолько утомлен бесконечными переходами, голодом - еды и в армии не хватало -что эта картина оставила его равнодушным. Остановились в Сухуми. Ночами налетами немецкие самолеты, гулко выли сирены, били зенитки, тяжело ухали разрывы фугасных бомб. Николай был зачислен в 815-й полк 394-й стрелковой дивизии, защищавшей один из главных кавказских перевалов - Клухорский. Выдали новую форму, разбитые ботинки заменили целыми, английскими. Наконец новобранцы получили винтовки, подсумки, патроны, по паре гранат РГД-42 и сухой паек: селедку, сухари, сахар. А затем узкими тропами - в горы, к перевалу.
   Все было непривычным: и скалы, и белые вершины, и селения с плоскими крышами, и караваны ослов, везших защитникам Клухора боеприпасы, оружие, продукты, даже дрова. И с каждым километром все тревожнее билось молодое сердце в ожидании первого боя.
   На перевале они узнали, что враг уже рядом, в нескольких километрах, поэтому вновь прибывших сразу отправили на передовую, к берегам Большого Клухорского озера на другой стороне хребта. Не успели придти в себя, осмотреться, закрепиться, выслать разведку, как началось...
   На рассвете пятнадцатого августа неожиданно ударили горные пушки, затем немцы пошли в атаку. Егерей было больше, чем защитников перевала, а маскировочные костюмы делали их почти незаметными. Действовали они очень четко, согласованно, смело и умело, имея на каждое отделение небольшую рацию. И молодые советские солдаты дрогнули перед опытным и сильным противником. Вместе со всеми Николай отходил короткими перебежками, ложился, стрелял куда-то в пространство. Отступили за перевал, показалось, что егеря отстали, остановились, но скоро их автоматы застучали совсем рядом.
   На крутом спуске Николай споткнулся и упал, винтовка отлетела в сторону. С трудом поднялся, потирая ушибленное колено, потянулся было за оружием - и замер: над ним на большом камне, широко расставив ноги, стоял великан-егерь, точно живой монумент. Его раскрасневшееся, потное лицо отражало горячий азарт боя. Он что-то крикнул, направив на Николая автомат.
   И тут такой неудержимый страх охватил молодого солдата, что, не чувствуя боли в разбитом колене, он изо всех сил кинулся бежать, холодеющей спиной чувствуя нацеленный на него вражеский ствол...
   Остановился и пришел в себя лишь тогда, когда невесть откуда появившийся командир отделения сержант Коваленко схватил его за рукав.
   - А ну, стой, Петров! Куда это ты так разбежался?
   Вдруг глаза командира гневно блеснули.
   - А винтовка где? Бросил?!
   В голове зазвенело, в глазах потемнел: сержант ударил Николая тяжелым кулаком в лицо. Потом снял одну из висевших у него на плече винтовок. Приговор был ясен: Николай отступил на несколько шагов, расстегнул ремень...
   - Да ты что, мать твою! - сержант недоуменно взглянул на Николая. - Ты что подумал-то? И так людей мало... Сам в сорок первом... Хватит тебе блямбы на морде, только молчи, за что и от кого! Бери вот винтовку Смирнова, его возле меня убило, и больше не теряй!
   Егерей удалось остановить лишь у слияния рек Гвандры и Клухора, где стояли главные силы полка. А потом начались бои, продолжавшиеся больше десяти дней. Николай стрелял из винтовки, помогал оттаскивать раненых, затем его направили в помощь артиллеристам, где пришлось подносить тяжелые ящики со снарядами. Он уже смирился с мыслью, что ему суждено погибнуть здесь, под Клухорским перевалом, но когда от полка осталось меньше батальона, неожиданно подошла помощь.
  

2

  
   "Эдельвейсов" отбили, а остатки 815-го полка отвели на отдых и переформирование в Сухуми. Лишь там Николай узнал, что рядом с ними оборонялся штаб всей дивизии, что в бою участвовал генерал Леселидзе, что событиями на перевале интересовался представитель Ставки товарищ Берия... Получили теплое, зимнее обмундирование, старательно занимались огневой подготовкой и альпинизмом.
   - Добрый снайпер из тебя получится! - с некоторой завистью говорил Николаю на стрельбище сержант Коваленко, рассматривая его мишень. - Глаза у тебя хорошие. А я в шахте десять лет оттрубил, свет слабый, угольная пыль в очи лезет, начну целиться - глаза слезой заливает...
   Николай искренне сочувствовал своему командиру, к которому проникся уважением и доверием с того памятного дня, когда отступал с перевала: сержант тогда не просто пожалел его, а понял.
   В конце сентября полк, пополнивший свои ряды, вновь поднялся на перевал, где уже начиналась зима. Показывая новичкам расположение позиций и рассказывая о боях с егерями, Николай невольно чувствовал себя бывалым бойцом.
   Командир взвода, которому Коваленко рассказал о метком бойце из своего отделения, заинтересовался Николаем. Снайперских винтовок в полку не нашлось, но два белых маскировочных костюма лейтенант где-то достал. Получили разрешение выйти "на охоту" на передний край, но начались снегопады, метели, туманы, пошли лавины. Егерям, видимо, тоже приходилось несладко: никаких попыток нового наступления с их стороны не наблюдалось. А в середине октября, взорвав большую скалу, бойцы полка даже потеснили егерей и овладели очень удобной высотой, сбить с которой их уже не смогли.
   Непогода продолжалась долго, с короткими перерывами. Наконец, ветер стих, облака рассеялись и горы открылись во всей своей зимней красе. Больно было смотреть на ослепительно сиявшие снега.
   Николай и сержант Коваленко вышли "на охоту". У сержанта был бинокль, Николай вглядывался в немецкие позиции лишь чуть прищурив глаза. Над горами висела холодная звенящая тишина.
   Николай подумал, что не знает, скольких немцев убил, да и убил ли вообще. В бою стрелять приходилось много, но спускал курок он торопливо, не целясь, теперь же сама судьба шла навстречу: а ну, покажи, рядовой Петров, на что ты способен!
  

3

  
   Иоганн выбрался из засыпанного снегом блиндажа, глубоко вдохнул хрустально-прозрачный, обжигающий холодом воздух. Где-то глухо пророкотала лавина, и он подумал о том, что зимой лавин будет еще больше, а ведь за перевал, на передовую надо доставлять боеприпасы, продукты, топливо, медикаменты, спускать в долину убитых и раненых, производить смену подразделений. Уже теперь, в начале декабря передвигаться приходилось только на лыжах, специально изготовленных для горных стрелков из особо твердого дерева - гикоря. Хорошо еще, что работала подвесная канатная дорога с мотором и лебедкой, позволявшая быстро поднимать груз на многие сотни метров.
   - Ганс!
   Иоганн обернулся. К нему подходил Карл.
   - Дружище, так хочется поговорить с тобой, наедине, откровенно! Отойдем куда-нибудь, хотя бы к тем камням! Оттуда и позиции русских лучше видны, в случае чего...
   - А на мушку к "иванам" не попадем?
   - Мы же в белом, нас на снегу заметить трудно.
   Стремительно скользнув на лыжах, друзья укрылись за грудой гранитных глыб, увенчанных снежными шапками. Карл негромко насвистывал свой любимый чуть грустный мотив.
   - Ганс! Мы взяли Данию за один день, Голландию - за пять, Бельгию - за девятнадцать, Польшу - за тридцать пять, Францию - за полтора месяца. С Россией планировали покончить за четыре месяца, и начало было неплохое. Но вот уже пошел восемнадцатый месяц, а войне не видно конца, хотя уже несколько раз мы объявляли русских разгромленными. А они так не считают. Отец рассказывал, под Марухским перевалом взяли в плен советского солдата, не русского, какого-то азиата из предгорий Памира. Оказывается они там сейчас прокладывают оросительные каналы! Значит, уверены в своей победе... А на фронте что получилось? Выбили у них в сорок первом устаревшие танки и самолеты - они гонят на фронт более современные машины. Из глубины России постоянно поступают на фронт новые части и соединения. Они используют на войне то, что нам кажется анахронизмом, например, собак, которые доставляют донесения, подвозят на передовую по бездорожью боеприпасы, отвозят в тыл раненых и даже бросаются, обвешанные взрывчаткой, под наши танки. Кроме них и лошадей русские используют в качестве тягловой силы под Сталинградом - верблюдов, в Заполярье - оленей. Это не война в том понятии, как нас учили!
   - Не ходи вокруг да около, Карл! Вижу, хочешь сообщить что-то поважнее!
   - Ты прав, хотя одно с другим связано. Я узнал от отца вчера... Он велел молчать, но я не могу: ты для меня вроде того сказочного колодца, которому можно поведать любую тайну. Ты мой единственный друг и должен знать... Впрочем, скоро об этом узнают все. Мы не встретимся с Роммелем не только потому, что остановились здесь, на перевалах. Он потерпел поражение при Эль-Аламейне. Монтгомери, командующий Восьмой британской армией, разбил нашу восьмидесятитысячную группировку, двенадцать дивизий. У него было втрое больше солдат и танков, почти впятеро больше самолетов. Наши потери немалые, только в плен попало более двадцати тысяч. Роммель отступил из Египта в Тунис, однако англичане и американцы высадили в Алжире большой десант и сейчас в песках Сахары добивают наших. Но не это главное. Под Сталинградом Шестая армия Паулюса и Четвертая танковая армия Гота попали в "котел", который может стать для них могилой. Почти полностью уничтожены армии наших союзников: итальянцев, румын, венгров. Вермахт не разучился воевать, это русские научились. Началась зима, которая всегда была их союзником. И еще... У меня такое чувство, будто русская пуля, которая должна меня сразить, уже в стволе.
   - Карл, брось! Ты просто устал, измотался, а тут еще ...
   - Отец не раз говорил, что предчувствиям на войне надо верить, поэтому я и тороплюсь сказать... Мы дальше не пройдем, не будет ни чудес Индии, ни Гималаев. Я долго думал и пришел к выводу, что...
  

4

  
   Сержант долго смотрел в бинокль, приговаривая:
   - Как на зло, ни одного! Осторожные, в землю зарылись. Умеют воевать, берегут себя, не то, что мы. - Вдруг он вздрогнул, замер, пригнулся. - Видишь, Петров? Вон там, впереди, где камни. Да не туда глядишь! Держи бинокль!
   - Не надо! - почему-то шепотом ответил Николай. - Я и так вижу. Иногда головы из-за камня появляются. Двое, высокие...
   - Мне бы такие глаза! - проворчал Коваленко. - Целься старательно, как учили, и как только появятся...
  
  
   Иоганн не сразу понял, что произошло. Карл, не договорив, дернулся всем телом, а затем с приоткрытым ртом и остановившимся взглядом рухнул к ногам друга.
   - Ты что?! - Иоганн склонился на Карлом и увидел бьющую из виска струйку крови. И тут долетел знакомый звук выстрела русской винтовки...
  
  
   - Попал, попал, молодец! - толкал в бок Николая сержант. - Еще одним солдатом у Гитлера меньше! Вот и зарубка на твоем прикладе, дай бог, чтобы не последняя!
   - Может, я его только ранил? - неуверенно заметил Николай.
   - Да ты что? Так только те падают, которых сразу наповал. Если б каждый наш солдат хотя бы по одному фашисту убил, от всей армии Гитлера давно бы ничего не осталось! Да только... Ладно, пошли, доложим взводному, все равно больше сегодня ни один егерь не высунется!
   Николаю почему-то не передалась радость отделенного. Он стрелял, думая лишь о том, чтобы не промахнуться, и попал. А теперь там, за камнями, лежит, остывая, убитый им человек. Немец, враг, и все же .... Кто он, какого звания, сколько ему было лет, что говорил, о чем думал в последние мгновенья? До этого, отражая атаки, Николай стрелял в сторону врага не целясь, даже жмурясь, грохотом выстрела глуша страх, а тут ...
   Сержант внимательно взглянул на него.
   - Первый раз, Петров, и у меня было также. Но иначе нельзя - война. Понимаешь?
  

5

  
   На Рождество солдаты и офицеры вермахта получили неожиданный подарок - радиоперекличку армий, соединений и частей от Баренцева моря до Главного Кавказского хребта. Выступали горные стрелки, сражавшиеся за Полярным кругом, солдаты, железным кольцом обложившие Ленинград, держащие оборону под каким-то Ржевом, даже из окруженного русскими Сталинграда. И, конечно, егеря, стоящие на перевалах Кавказа. В эфире звучали крепкие, сильные, уверенные в победе молодые голоса.
   Иоганн вместе с другими офицерами батальона сидел у радиоприемника. Чем больше он слушал, тем легче становилось на душе, прибавлялось уверенности, стихала жгучая тоска по погибшему другу, боль невосполнимой утраты. Если надо, они и дальше будут стоять насмерть среди горных снегов, на перевале так же, как солдаты Паулюса среди холодных развалин Сталинграда.
   А буквально на следующий день поступил приказ покинуть район перевала и передислоцироваться на Кубань. Для Иоганна это было громом среди ясного неба.
   - Кто приказал? - яростно вскинулся он.
   - Фюрер! - ответил командир роты.
   Иоганн ошеломленно замолчал. Гитлер зря такой приказ не даст, его могут вынудить к этому только чрезвычайные обстоятельства. Но уйти добровольно, без боя, оставив все, отвоеванное ценой жизни тысяч егерей, вернуть русским Кавказ?!
   Подавлены приказом были все, и офицеры, и солдаты. Кто-то пытался бодриться, говоря, что это временно, весной они снова поднимутся сюда, а пока стратегические интересы требуют... Иоганн бросил на говорившего такой взгляд, что тот мгновенно смолк.
   Он начал догадываться, что может означать подобная передислокация, не напрасно ходили негромкие разговоры, что в Сталинграде дела плохи, на помощь окруженным не удалось пробиться ни асам Геринга, ни танкам Манштейна. И вероятность второго, еще большего "котла" заставила фюрера дать приказ...
   Вспомнился смешной, смертельно перепуганный молодой русский солдат, удравший от Иоганна на перевале: это было всего четыре с половиной месяца назад. Неужели за это время все так катастрофически изменилось? Значит, бедный Карл был прав? Точно крутая волна, набравшая скорость и высоту, накатилась на берег и отхлынула. А как же флаги на Эльбрусе? А как же могилы егерей в густой еловой роще на берегу Северного Клухора? Оставить все на поругание русским?
   Но приказы в армии не обсуждаются, а выполняются. Во льду Большого Клухорского озера пробили прорубь, куда бросили все, что нельзя было взять с собой. Собрали боеприпасы к горным пушкам и минометам и в новогоднюю ночь с сорок второго на сорок третий год открыли по русским позициям огонь. Чтобы помнили!
   Померкли звезды - на перевал опустилось облако. Поэтому никто не заметил, как, отойдя в сторону, молодой офицер упал на снег, рыдая в бессильном отчаянии.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

РЯДОВОЙ ПЕХОТЫ

1

  
   Клухорский перевал стал прелюдией к долгому и тяжелому пути рядового Николая Петрова.
   После холодных, заснеженных гор Кавказа - залитые водой окопы и блиндажи на Таманском полуострове. Удивительно, что почти никто не болел.
   Николай похудел, потемнел лицом, глаза запали, но мышцы стали крепче, неутомимей. А в огрубевшей солдатской душе оставалось кое-что от школьника: он не курил, менял махорку на хлеб или сахар, не матерился, не участвовал в скабрезных разговорах о женщинах, лишь научился перед атакой или после боя не морщась проглатывать свои "наркомовские" сто, а то и побольше грамм. Так же продолжал робеть перед командирами. Письма домой писал бодрые, однако дожить до победы не надеялся: слишком много смертей повидал. И каждый раз перед тем, как выскочить из окопа в атаку, Николай чувствовал, как тоскливо сжимается сердце, как все его молодое тело протестует, чтобы его бросали навстречу смерти.
   Он так и не мог понять, откуда взялись оружие и свежие части, позволившие уничтожить гитлеровцев в Сталинграде и отбросить их с Кавказа. Или правы политработники, утверждавшие, что именно так все и было задумано товарищем Сталиным? Но тогда почему не могли остановить немцев в сорок первом?
   Хорошо, что появилась в небе краснозвездная авиация, что все чаще атаки пехоты поддерживали танки и артиллерия, однако, настоящая война оказалась совсем не похожей на ту, какой представлял ее себе Николай по фильмам и довоенным книгам. При заминке, неудаче, чаще ясных команд звучал семиэтажный мат, в морду от начальства мог получить не только рядовой, но и офицер, где можно обойтись почти без потерь, клали роту или батальон, и все время чего-то не хватало. Но Николай также понял, что армия - не безликая масса, некая "живая сила", как пишут в приказах, что у каждого человека свой характер, своя судьба, свои родные, ждущие его возвращения с войны. Люди были разными не только по внешности, возрасту, национальности, даже в бой их вели разные чувства: одних - необходимость защиты страны, семьи, друзей, других - жажда мести за погибших близких , третьих - желание награды, стремление добиться славы, званий, четвертых - просто боязнь кары за дезертирство. Николай когда-то наивно думал, что угроза гибели очищает человека, делает его лучше, но и на передовой хватало глупости, зависти, жадности, недоброжелательности, лжи и хамства. Особенно много лгали: о положении на фронте, о нашей силе и доблести, о слабости и трусости врага, о скорой победе. Лгали политбойцы, комсорги, парторги, политработники разных рангов, командиры, особисты, лгали газеты и радио. Под эту ложь получали ордена и медали, повышение в звании и по службе, воровали, держались подальше от передовой.
   О немцах соваетские газеты писали и политработники говорили, что и голодают они, и раздетые они, и замучены своим фашистским режимом. Но в немецких блиндажах было светло, сухо, чисто, а кормили немцев так, как советский солдат и мечтать не мог: колбаса, консервы мясные и рыбные, масло, сыр, шоколад, вина всякие. Но об этом не положено было говорить даже между своими, рядовыми. Лопай вкусную трофейную еду, будь доволен и помалкивай...
   Сколько подобных невеселых открытий пришлось сделать вчерашнему наивному школьнику, однако это уже не поражало и не возмущало: такова жизнь, такова война!
   Бывало, правда, такое, что потом вспоминалось с усмешкой. Готовясь к атаке, Николай по совету бывалых солдат подрезал шинель, съел "неприкосновенный запас".
   - Сними "рубашку" с "райки"! - сказал кто-то.
   - С какой Райки? Какую рубашку? - не сразу понял Николай. В ответ грянул такой хохот, что, казалось, рухнет крыша землянки. Тут только он вспомнил, что "райка" - ручная граната РГД-42, а "рубашка" - осколочный чехол для нее. Было неловко: он считал себя уже опытным солдатом, и вдруг так оплошать...
   Невозможно было привыкнуть к гибели людей, часто нелепой, негероической. Только что говорил с тобой человек, молодой, сильный, здоровый, шутил, рассказывал о доме, предлагал закурить - и вот лежит, остывая, на дне окопа в грязи и нечистотах, и не спешат его хоронить, потому что началась артподготовка, бомбежка или атака. Правда, со временем ожидание собственной гибели сменилось какой-то вызывающей злостью: двум смертям не бывать, одной не миновать.
   Может быть, на фронте это было глупо, но Николай очень жалел лошадей, старательных, покорных, добрых и беззащитных животных. Они воспринимали войну с недоумением и ужасом, не понимая, почему все вокруг горит и рвется, почему такой грохот, почему так сильно и страшно пахнет кровью, почему нельзя ускакать куда-нибудь в тихое и безопасное место, а нужно умирать, иногда сразу, чаще - медленно, мучительно, с отчаянием, тоской и болью в кротких, наполненных предсмертными слезами глазах. Николай чувствовал нечто общее между лошадьми и пехотой: та же беззащитность, обреченность, безропотная покорность, та же гибель. Только убитую лошадь старались побыстрее разделать на мясо, а погибшие солдаты часто оставались лежать непогребенными даже на своей территории. Почему у каждого павшего немецкого солдата - отдельная могила с крестом и указанием имени и фамилии, а в Красной Армии могилы чаще всего "братские", когда в одну большую яму сваливают десятки убитых? В приказах Верховного Главнокомандующего "вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!", а какая же это слава, когда над целой ротой - один глиняный холм? Но на войне вопросов всегда больше, чем ответов.
   Выросшего без отца Николая тянуло к пожилым солдатам. Еще в запасном полку его поразило, что один из мобилизованных оказался бывшим буденновцем. Николай представлял себе бойцов гражданской войны молодыми, бравыми, стройными. Но с тех пор минуло немало лет, люди постарели. В их роте было несколько таких солдат, которых молодые снисходительно называли "папашами", меж собой посмеиваясь над их малограмотностью, грубоватостью речи, медлительностью, неумением ходить в ногу, хотя эти дядьки с сединой в волосах и усах, с поредевшими, желтыми от курева зубами, постоянно вспоминающие своих жен и детей - те самые "беззаветные герои", что разбили Антанту, белочехов, Юденича, Деникина, Колчака, Петлюру, Махно и прочую контру.
   Непонятно было только, почему они не вспоминали своего боевого прошлого. И в песнях о войне говорилось почему-то только о молодых солдатах, комсомольцах, а о тех, кто второй раз в жизни защищал страну, советскую власть - ни слова.
   Раз он услышал негромкий разговор двух пожилых бойцов, вспоминавших, как они воевали в годы гражданской войны. Оставшись в землянке с одним из них, Николай решился:
   - Товарищ боец, разрешите обратиться!
   - Да ты что, Коля?! - изумился тот. - Я такой же рядовой, как и ты!
   - Да я просто спросить хотел. Вы на гражданской войне были?
   Собеседник растерянно взглянул на Николая.
   - А что, сказал кто-нибудь?
   - Так ведь по возрасту должны были, я так думаю.
   - Ну, был, - пожилой боец настороженно смотрел на Николая.
   - Почему же вы этого точно стесняетесь, нам, молодым, ни о чем не рассказываете? Вы же герои, революцию отстояли.
   - Вон ты о чем, парень! Ну, во-первых, давно все это было, многое забылось. Да и какие мы герои? Такие же рядовые, как и нынче, разве что грамотности поменьше было. А потом, чего зря болтать: обо всем уже в книжках написали, кино сняли.
   - Так то книжки, а тут живые участники!
   Собеседник внимательно посмотрел на Николая, точно на что-то решаясь.
   - Ну, так и быть, скажу еще, только учти, это между нами! Не люблю я вообще-то подобные разговоры. Как вспоминать, если из наших командиров столько врагами народа оказались, изменниками? Понимаешь?
   - Ясно! - кивнул Николай, подумав, что если бы взводными ставили не вчерашних школьников, кое-как окончивших краткосрочные офицерские курсы, а этих, пожилых, опытных, знающих войну, потерь было бы меньше.
   Солдатские заповеди "не отрывайся от кухни", "держись подальше от начальства" и "от сна еще никто не умер" выполнять удавалось редко. Правда, американских консервов появлялось все больше. Действительно, "второй фронт": съел - силы вдвое прибавилось. Начальство же всегда рядом с солдатом, хоть самое маленькое. А где начальство, там и работа для подчиненного.
   Пехота: сто верст прошел - еще охота. Но руками приходилось работать не меньше, чем ногами. Окопы в полный профиль, ходы сообщения, различные укрытия, блиндажи, дзоты, наблюдательные и командные пункты - все это солдатский труд. Устанавливать в землянке нары и печки - уже отдых. Стрелять приходилось не каждый день, а копать... Оказалось, главный инструмент пехоты не винтовка, не автомат, а лопата, и не малая саперная, а большая. Руки Николая огрубели: отвердели бицепсы, кисти стали широкими, тяжелыми, в ссадинах и мозолях - настоящие руки солдата.
  

2

  
   Николай попал в госпиталь, получив контузию во время бомбежки. Голова кружилась, в ушах звенело, ноги подкашивались. Пришел в себя на санитарной повозке. Хотел встать, приподнялся, но по голове точно стукнули тяжелым кулаком в мягкой рукавице, и он упал на солому.
   - Лежи, лежи, парень, не рыпайся! - заметил немолодой возница. - В госпиталь везу, в тыл, радуйся!
   - А куда я ранен? - невнятно произнес Николай.
   - Не раненый ты, а контуженный, воздушной волной тебя ударило. Слышишь меня? Хорошо, а то у кого слух, у кого речь, у кого память отшибает, хуже пули или осколка. Будешь теперь лечиться, отдыхать. Эх, молодежь, жалко вас! Мы, кто постарше, пожили, повидали кое-что, а убьют, так детки останутся. А вы сами-то еще мальчишки...
   Госпиталь располагался в одной из уцелевших школ Ростова. Николай несколько дней привыкал к мысли, что он не на переднем крае, не в окопе и не в землянке, ему не угрожают ни пуля, ни снаряд, ни мина. И лучшим лекарством для него оказалось именно это ощущение своей защищенности, покоя, тишины и сон, иногда тревожный, иногда глубокий, без сновидений, Николай точно в темный колодец проваливался. Потом он начал вставать, ходить по коридору, временами еще чувствуя слабость и головокружение. Прислушивался к разговорам.
   - Ты политбоец, так объясни! Только к словам не цепляться, а то я не шибко грамотный! Я с Кузбасса, там у нас разные иностранцы работали. У каждого народа свой норов. Например, обед... Французы за столом вино пили, но не напивались, потом танцевали часа два. Непривычно по-нашему, а для них так и надо. Американцы, те водку употребляли, но помалу, рюмками, из графинов. Обслуживали их официанты, блюд много, сразу видно - капиталисты. Потом в креслах сидели, сигары курили, газеты свои читали. Что? Американцы монтажниками работали, а французы коксовые батареи строили. Перед работой и после работы переодевались. А на спецовках карманов! И каждый для своего инструмента, чтобы, значит, зря времени не терять. И немцы были, они электростанцию строили. Эти попроще себя держали, обедали как дома, в семье: один стол, одна повариха, каждый себе наливает, сколько хочет. Сосиски любили, пиво. А после обеда просто спали часа полтора. Эти нам всех понятнее были. И вдруг - фашисты! Растолкуй, как же Гитлер сумел их охмурить!
   - А чего тут думать? Ленин и Сталин как учили? Долой буржуев, вся власть рабочим и крестьянам, все равны, все по справедливости! А у фашистов наоборот: Гитлер немцам сказал, мол, зачем революция, коммунизм, если немцы - самые лучшие, самые умные, самые сильные, значит, самые главные на свете, а потому все другие народы должны им служить. А кто не хочет - заставим силой. Сначала занял маленькие страны, без потерь, грабанул хорошо, понравилось, давай дальше! Всю Европу под себя подмял, приказал на Германию трудиться. Немцы и впрямь поверили, что их фюрер - самый умный, а они - самые главные на земле, решили на нас двинуть: страна большая, добра много. А что получилось, сам видишь!
   - Тебе не политбойцом, а комиссаром надо быть: все как по полочкам разложил! А то другие говорят, а я половину не понимаю, хотя вроде по-русски...
   В другом месте выздоравливающий молодой разведчик рассказывал:
   - Приволокли мы этого эсэсовца, передали начальнику штаба. Пообещал он нам о наградах не забыть, а я и говорю, заодно узнайте, как его учили, как воспитывали: любопытно, как человек фашистом становится. Потом этот начальник штаба нам рассказал... Оказывается, будущих эсэсовцев с детства в специальных лагерях готовят, боевой и строевой подготовке учат, политике. Но не это главное! Все маленькие любят с животными возиться, вот каждому мальчишке и давали кролика. Растит он его, гладит, кормит, привыкает к нему, а потом по приказу командира должен сам этого кроля убить. Не для мяса, понятно, а чтобы доброту в себе погасить. А в старшей группе каждому уже щенка вручали. Собаки, сами знаете, готовы за своего хозяина в огонь и в воду. И когда этот пес вырастал верным и преданным защитником, то парень по приказу начальника должен был его убить своей рукой. С самого детства готовили, чтобы потом никого не жалели!
  

3

  
   С немцами Николаю все было ясно: враги, которых надо гнать с родной земли, бить, уничтожать. Гораздо сложнее было разобраться со своими. Вспоминались случаи, похожие на поразивший его в детстве рассказ Джека Лондона "В краю ложных солнц", без начала и конца, догадывайся сам, что к чему...
   Над умирающим бойцом склонился ротный.
   - Все, командир, все! Хотел я с тобой за брата рассчитаться, да так случай и не подвернулся...
   Ротный отшатнулся.
   - Бредит он, что ли?!
   - Да не брежу я, а помираю в полном сознании. Тот сержант, которого ты на Дону своей рукой...
   - За то, что отступил, согласно приказа...
   - Не отступил он, а вывел своих из-под обстрела, солдат спас. Двоих ребят ты осиротил, жену вдовой оставил. Все отходили, вся армия, ты же никого не остановил, только немцу пулю сэкономил. И не приказ ты выполнял, а за себя боялся, как бы не разжаловали, не припомнили...
   - Что припомнили?
   - Брат знал, за это ты его и... Ничего, и тебя скоро пуля найдет!
   Умирающий вздрогнул, выпрямился и затих.
   - Наболтал черт те чего перед смертью, - проворчал бледный ротный и быстро зашагал куда-то по окопу. Видно, был растерян, забыл в опасном месте пригнуться, немецкий снайпер не промахнулся. Какие тайны уходят вместе с людьми?..
  
   Как-то раз послали Николая с пакетом в соседнюю часть. Передал, как было приказано, в штаб пехотного полка, хотел уйти, но в это время в дом вошел старший лейтенант из Особого отдела. И хотя там находились офицеры выше его по званию, все замерли, с немым вопросом глядя на контрразведчика.
   - Кто достал документы у убитого немецкого офицера при вчерашней контратаке? - спросил старший лейтенант.
   - Рядовой Сергеев! - ответил начальник штаба. - Второй батальон, третья рота. Вызвать?
   Контрразведчик молча кивнул, присел к столу.
   Вскоре в штаб, запыхавшись, торопливо вошел невысокий светловолосый молодой солдат. Его мальчишеское, еще не знающее бритвы лицо было густо усеяно веснушками. Он лихо бросил ладонь к виску:
   - Товарищ майор, рядовой Сергеев по ва...
   - Отставить! - перебил начальник штаба. - Вот, товарищ старший лейтенант!..
   Молодой боец повернулся к контрразведчику, и в его глазах на мгновенье мелькнули испуг и растерянность.
   Контрразведчик подошел к солдату, хлопнул его по плечу, пожал руку:
   - Ну, молодец, ну, герой, хоть и молодой еще! Сколько тебе? Восемнадцать? Комсомолец? Нет? Надо вступать, обязательно надо! За документы, что ты достал, награда положена: там такие сведения! И орден ты получишь, я обещаю! Ну, чего насупился? - удивленно он.
   - Не надо мне никакого ордена, лучше...
   Молодой солдат говорил тихо, отрывисто, глядя себе под ноги.
   - Что такое? - изумился старший лейтенант. - Не понимаю! От ордена отказываешься, чего-то лучшего ждешь? Ну говори, чего!
   По лицу Сергеева было видно, как борются в нем страх, сомнение, смущение и еще что-то. Наконец, подняв голову и глядя прямо в глаза старшему лейтенанту, он произнес:
   - Папу... Папу выпустите! Больше мне ничего не надо.
   - Какого папу? Говори толком!
   - Вы его арестовывали, зимой тридцать восьмого года. Я мальчишкой был, но вас запомнил. Папа ни в чем не виноват, это же он меня воспитал. Ну вспомните, деревня Березино, под Пензой, папа бригадиром в колхозе работал! Вы тогда из района приехали, еще с вами были... Папа мне тогда сказал: "Помни, Петька, что бы со мной ни случилось, я перед партией и советской властью чист!" Я тогда плакал, мама и все тоже... А потом в районе нам сообщили, что папу посадили как врага народа. Какой же он враг?! Я на фронт уходил, мама говорит, будь как папа... Я вас сразу признал. Ну, товарищ старший лейтенант, если вы так меня сейчас при всех отличили, орден обещали... Лучше сделайте, чтобы с папой разобрались и отпустили, очень прошу! Извините, если что не так сказал, но, может, завтра меня убьют!..
   Наступила долгая тишина. Контрразведчик нахмурился.
   - Ну, вот что! Разговор этот, сам понимаешь, не для всех. Поговорим отдельно, я тебя вызову. Ясно?
   - Так точно!
   - А ты чего тут торчишь? - заметил Николая один из офицеров. - А ну быстро в свою часть!
   Загадочная, грозная сила, о которой шепотом говорили взрослые до войны, в армии была воплощена в конкретных людей, властных, самоуверенных, с холодным блеском в глазах, которые искали врагов по эту сторону фронта, среди своих - и находили. Они стояли за спиной армии, сытые, выбритые, с орденами и медалями на чистых гимнастерках и мундирах. Назывались по разному: уполномоченные НКВД, или "особисты", контрразведчики, армейские чекисты, "смершевцы". Говорили, что майор контрразведки равен генерал-майору армии. Зачем им такая власть?.. Солдаты редко упоминали меж собой о контрразведке, это была запретная тема: в старину старались также понапрасну не произносить имя черта, чтобы случайно не привлечь к себе его внимание.
   И в душе Николая, не знавшего за собой никакой вины, тоже таился страх перед этими людьми. Однажды в одной из пустых разбитых хат, куда он зашел, Николай увидел рулончик пожелтевших старых газет, видимо, свалившийся с чердака через пролом в потолке. Поднял: восемнадцатый - двадцатый годы... Интересно! Прочел "Да здравствуют вожди мировой революции Ленин и Троцкий!" Николай испуганно отбросил газеты, выскочил из хаты, осмотрелся. Вокруг никого. Отдышался... Вон оно, оказывается, как было! А его учили, что Троцкий всегда был предателем, врагом народа, а рядом с Лениным постоянно находился товарищ Сталин. Нет, нет, надо немедленно забыть!.. И все же прочитанное осталось в памяти, породив не сомнения, - как сомневаться в том, за что идешь в бой, на смерть?! - а начало самостоятельного мышления, желание самому разобраться в сложностях и противоречиях бытия.
  

4

  
   Николаю повезло так, как редко везет рядовому пехоты: после госпиталя его направили в артиллерию, да не полковую, а тяжелую. Выздоровевших раненых или контуженных не спрашивают, куда они хотят, но, видимо, кто-то услышал рассказ Николая о бое под Клухорским перевалом, как он подносил снаряды. И стал он одним из номеров расчета пушки-гаубицы калибра сто пятьдесят два миллиметра, по старинному - шестидюймовки, образца тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Весило их орудие больше семи тонн и бросало сорокачетырехкилограммовые снаряды аж на семнадцать километров! Место снарядного - так называлась должность Николая - располагалось у левой станины. Сквозь грохот канонады требовалось расслышать голос командира орудия, указывающего вид снаряда, взрыватель, заряд, количество снарядов. Скоро Николай знал обязанности других "номеров" расчета: зарядного, установщика, заряжающего, замкового. Лишь искусство наводчика и командира орудия пока казалось ему недоступным; только они двое знали, как за полтора десятка километров попасть снарядом в невидимую цель. Но про себя Николай решил, что, если останется жив, обязательно постарается стать командиром орудия.
   Хотя первые дни после стрельбы побаливали уши, Николай был горд и рад: артиллерия - бог войны! Но главным, конечно, было то, что их позиции располагались далеко от передовой, ни пулеметов, ни автоматов не слыхать. Он даже не представлял, что можно воевать в подобных условиях. Конечно, и здесь приходилось много копать: позиции для орудия, укрытия для тягачей, автомашин, ящиков со снарядами, блиндажи для себя и командиров, наблюдательные и командные пункты, ходы сообщения. Но одно дело окапываться на "передке", где тебя немец без бинокля видит, и совсем иное - в тылу; настоящим фронтом Николай считал только передовую. Эдак, глядишь, и до победы дожить можно! Написал о новой службе матери, чем ее очень обрадовал.
   Нелегко трудиться лопатой или банником, прочищая ствол орудия, и все же тяжелая артиллерия - интеллигенция армии. Даже многострадальную пехоту часто придавали им как тягловую силу, доставляя на передовую на солдатских спинах боеприпасы. Где не выдерживали ни автомобильные моторы, ни лошади, приходили на помощь пехотинцы.
   Удивительные встречи готовит людям война. Где-то под Курском их орудийный расчет обогнала колонна автомашин с зачехленными кузовами. Артиллеристы переглянулись: хотя оружие до сих пор считалось секретным, "катюшу" знал каждый фронтовик. И тут в окне одного из грузовиков Николай на миг увидел молодого командира, с которым когда-то обменялся улыбками на струнинском вокзале. Он почему-то сразу его узнал. Взгляды их встретились, но колонна гвардейских минометов, обогнав неторопливую тяжелую артиллерию, скрылась в клубах пыли. У Николая потеплело на душе, точно встретил старого друга: жив сибиряк, воюет, бьет врага из самого грозного оружия!
   Замковым в расчете служил молчаливый солдат лет тридцати, которого почему-то все называли просто Иваном. Несмотря на разницу в возрасте, между Николаем и Иваном вскоре возникло молчаливое взаимопонимание. Они не откровенничали, не рассказывали друг другу о прошлой жизни, не делились обидами на начальство, но когда батарея вела беглый огонь, и сквозь грохот выстрелов почти невозможно было расслышать голос, Николаю достаточно было поймать взгляд замкового, чтобы сразу понять, какие нужны снаряды, и сколько. А после артподготовки, когда еще звенело в ушах и ломило руки, они молча отдыхали, сидя рядом на тяжелой станине.
   Наград Иван не имел, ходил в рядовых, и о том, где, когда и как воевал, не вспоминал. Но никто и не допытывался, понимали, что были у человека для этого причины. Личного состава не хватало, часто приходилось трудиться за двоих. Иван знал обязанности каждого номера и, поставь его командиром орудия, справился бы. Но он к этому не стремился, хотя казался рожденным для тяжелой артиллерии: была в нем, как в орудии, надежность и прочность, а снаряды точно теряли в его больших руках свой вес. И лопатой работал он также сноровисто, неутомимо, с редкими перекурами, негромко мурлыкая себе под нос довоенную песню о трактористе Петруше, которого сожгли кулаки:
   Им бы только ругаться да лаяться,
   Брызжет злоба у них через край.
   Кулачье на тебя собирается,
   Комсомолец, родной, не сдавай!
   Только вот пел Иван странно, даже толком не поймешь, кого он жалел...
   Как-то Николая вызвали к командиру батареи, где его ждал однако не комбат, а капитан - контрразведчик. Поинтересовался здоровьем, службой, настроением, письмами из дома, наградами, потом стал расспрашивать об Иване. Однако Николай знал немногое: да, солдат исполнительный, дело знает, с начальством не спорит, с товарищами не ругается, но о себе не рассказывает.
   - Ты коммунист, Петров? Комсомолец? Пора тебе в партию, пора... А пока задание тебе, как комсомольцу: присмотрись повнимательнее к этому человеку, и если что-то тебя насторожит, немедленно сообщи нам! Ясно?
   Николай не решился возразить, но доносить не собирался. Не сомневаясь в правоте той страны, того строя, которому он служил, он еще со школьных лет знал, что нет на свете ничего хуже доноса. Если настоящий враг, тогда понятно, но что-то сообщать на того, с кем рядом воюешь, с кем, возможно, в одну братскую могилу ляжешь... Нет, это не для него!
  

5

  
   Июльской ночью сорок третьего года под Курском советские войска нанесли предупреждающий мощный артиллерийский удар по исходным позициям приготовившегося к наступлению противника. Огонь был такой плотности и мощи, что, казалось, на немецкой стороне не осталось ни одной живой души. И все же наступление началось.
   Артиллерийскому полку, в котором служил Николай, на этот раз не повезло: их засекла "рама" - воздушный разведчик, затем сверху яростно кинулись пикирующие бомбардировщики. Они обрабатывали позиции полка старательно, не жалея бомб. Когда стихло, уцелевшие солдаты выбрались из полузасыпанных щелей и блиндажей. Потери оказались немалыми, орудия разбиты, связь с дивизией оборвана. И тут неожиданно показалась отступающая пехота. Бойцы шагали торопливо, некоторые бежали, с опаской поглядывая назад, откуда надвигался низкий нарастающий гул. Кто-то крикнул артиллеристам, что надо смываться, "тигры" прорвали фронт. А затем на горизонте появились и сами танки. Большие, тяжелые, угловатые, они двигались не очень быстро, но уверенно, неудержимым стальным валом, чуть покачиваясь на неровностях почвы. Из было много, они шли волна за волной, без пехоты. С расстояния в несколько сот метров шестидюймовые снаряды пушек-гаубиц прошибли бы их бортовую и даже лобовую броню, но артиллерийского полка больше не существовало. И уцелевшие артиллеристы устремились вслед за пехотой.
   Это был один из участков советской обороны, где в первый же день немцам удалось продвинуться вперед на несколько километров.
  
   Николай не понял, что произошло: бежал рядом с Иваном, потом вспышка - и мрак. Пришел в себя от тряски, но не сразу догадался, что его кто-то тащит на плече, точно мешок.
   - Иван? Брось меня, а то оба погибнем!
   - Еще чего! - проворчал тот. - Лежи смирно, не дергайся! Неправда, прорвемся! Знаем, за что воюем! - это была его любимая присказка.
   Гул моторов становился все громче, танки настигали отступающих...
   Но тут воздух распорол залп гвардейских минометов...
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

САПУН-ГОРА

1

  
   Добровольно вернуть русским Кавказ!.. Если бы кто-то сказал это Иоганну летом сорок второго года, он посчитал бы подобные слова оскорблением. И это не временный отход, не перегруппировка, а самое настоящее отступление, первое в его жизни. Русские, конечно, напишут, как "с боями взяли город Микоян-Шахар". Лучше бы с боями... Какое унижение, какой позор!
   Сорок девятый горно-стрелковый корпус включили в состав Семнадцатой армии, оборонявшей Таманский полуостров, защите которого фюрер придавал большое значение. Союзники, румыны и словаки, после первых поражений совсем пали духом, дезертировали целыми подразделениями или требовали, чтобы их отправили в Крым, подальше от передовой. Эх, горе-вояки! Но командарм Клейст, недавно получивший звание генерал-фельдмаршала, сразу показал свой суровый характер: трусов и дезертиров расстреливали перед строем, местное население мобилизовали на рытье окопов и строительство блиндажей "Голубой линии" - укрепленной полосы поперек Таманского полуострова, о которую должны были разбиться русские: длина более ста километров, глубина обороны - до тридцати километров. Устанавливали мины, натягивали колючую проволоку, накаты блиндажей делали такими, чтобы выдержали попадание шестидюймового снаряда. С воздуха Семнадцатую армию прикрывало около тысячи самолетов. По личному указанию фюрера армия была усилена техникой, боеприпасами, в части поступило пополнение. Для Иоганна иепривычны были после горной тишины рев грузовиков, рычание танковых моторов, гул самолетов - весь грозный оркестр войны.
   От знакомого офицера Иоганн узнал, что в Георгиевске русские захватили на станции несколько цистерн с метиловым, техническим спиртом, напились, в результате сотни солдат погибли от отравления или ослепли. Конечно, во всем обвинили "проклятых фашистов". Иоганн презрительно усмехнулся: а если бы спирт оказался настоящим, этиловым, тогда что - русские объявили бы немцам благодарность?
   Однако русские не только пили, но и выполняли приказ Сталина освободить Таманский полуостров. Бои начались еще в январе и разгорались с каждым днем, хотя таяние болот, разливы озер и рек делали продвижение русских почти невозможным. Но атаковали они почти ежедневно, и Иоганн с недоумением смотрел на усеянные мертвыми телами поля. Почему советское командование никогда не жалеет солдат? Ведь это же тот самый народ, именем которого большевики клянутся с семнадцатого года, который они призывают защищать, не жалея... этого самого народа.

2

  
   Иоганн знал, что на Таманском полуострове и под Новоросссийском они сдерживают большие силы русских, не давая советскому командованию перебросить их севернее, где решалась судьба войны. И когда под Курском загремело танковое сражение, Иоганн с гордостью подумал, что в этом есть и их вклад, "болотных солдат" кубанской дельты. Красной Армии был нанесен немалый урон, а ее командиры, после Сталинграда заговорившие было о Берлине, поняли, что до германской столицы еще очень далеко, и пока еще немцы в России, а не русские в Германии.
   Но в кубанских плавнях Иоганн впервые понял, что война может быть проиграна: русским удалось наладить массовый выпуск оружия от танков до самолетов, к тому же они получали все большую помощь от союзников: боеприпасы, стратегическое сырье, станки, обмундирование, продукты питания. За лето сорок третьего года на Центральном фронте русские продвинулись на запад от трехсот до шестисот километров, Красная Армия подходила к Днепру. Настал час Семнадцатой армии...
  
   Иоганн возвращался в свое подразделение из штаба полка. Ему присвоили очередное воинское звание и обещали скоро поставить командиром роты. Радость и горечь смешались в душе: невесело получать повышение в терпящей поражение армии.
   Он увидел застрявшую в грязи санитарную машину, которую толкали несколько солдат. Делали они это недружно, вразнобой, машина не трогалась с места.
   - Отставить! Слушать меня! Как только водитель нажмет на газ, толкаем машину все одновременно и изо всех сил! Ясно? - скомандовал Иоганн. - Приготовились! Айн, цвай, драй!
   Сыграла ли роль команда или то, что Иоганн сам приложил всю свою немалую силу, но машина вырвалась из грязи. Отряхивая полы шинели, Иоганн неожиданно услышал:
   - Господин офицер, вас просит подойти один из раненых!
   Иоганн поднялся в машину и невольно зажмурился от густого, тяжелого запаха. "Так пахнет война", - почему-то мелькнула мысль. Ему указали на забинтованного с ног до головы раненого.
   - Иоганн Адлер, я не ошибся? - негромко, срывающимся голосом произнес раненый.
   - Не ошиблись. А вы кто?
   - В каком ты звании, Иоганн?
   - Старший лейтенант, командир взвода горных стрелков, но...
   - Бережет тебя мой талисман, Ганс...
   - Фриц? Фридрих Рау? Ты?!
   - Я и не я, наша встреча чуть запоздала, Ганс! Призвали в сорок первом, хотя думал, что управитесь с Россией без меня. Был фельдфебелем в пехоте, судьба щадила до сегодняшнего дня... Нет больше Фридриха Рау... Рад за тебя, Ганс, живи дальше!..
   - Крепись Фриц, не такие выздоравливали! - Иоганн чувствовал, что говорит нечто глупое, но иных слов не находил.
   - Молчи, Ганс! Я весь иссечен осколками и должен умереть. Чувствую, как жизнь вытекает из меня. Медицина бессильна, зря бинты тратили... Да и сам бы я не стал жить инвалидом. Передам от тебя привет Одину, поблагодарю за заботу о тебе. До встречи в Валгалле!
   Фриц умолк.
   - Неужели ему ничем нельзя помочь? - повернулся Иоганн к высокому пожилому санитару, стоявшему рядом.
   - Нет, господин офицер! Он вообще должен был умереть в тот миг, когда рядом с ним разорвалась мина, поверьте! Редкий случай... Мне очень жаль вашего мужественного товарища!
   Иоганн снял фуражку, склонил голову. Большего он ничего не мог сделать для Фридриха Рау.
  

3

  
   С января по сентябрь сорок третьего обороняла Таманский полуостров Семнадцатая армия, но все труднее становилось ее снабжать, все сильнее напирали с востока русские. Решено было эвакуироваться в Крым. Операцию назвали "Брунгильда".
   На этот раз уходили не тайно, как с Кавказа, а дрались до последнего, грузясь на корабли лишь тогда, когда за спиной оставался только Керченский пролив. Над проливом висела советская авиация, торпедные, сторожевые и бронекатера пытались помешать переправе. В Крым было переброшено более двухсот тысяч солдат и около двух тысяч артиллерийских орудий.
   Встреча с Рау оказалась для Иоганна предостережением: тяжелая русская фугаска рванула в нескольких десятках метров от него, контузив и ранив одновременно. А пока он лежал в госпитале, егерей дивизии "Эдельвейс" во главе с генералом Ланцем отправили на греческий остров Кедалинию, где восстали союзники- итальянцы.
   Хотя досталось Иоганну крепко, богатырское здоровье и на этот раз не подвело - он вернулся в строй. Правда, думал, что отправят вслед за своими усмирять "макаронников", однако его оставили в составе корпуса. Принял роту, познакомился с офицерами, унтер-офицерами, солдатами, от них подробнее узнал, как сражались егеря на других перевалах Кавказа: фюрер мог гордиться своими горными стрелками.
   Забот прибавилось: теперь приходилось командовать не тремя десятками солдат, а сотней, и впервые под началом Иоганна оказались офицеры - командиры взводов.
   И он с первых дней учил их беречь солдат, воевать с наименьшим уроном. После Сталинграда и Курска в приказах фюрера, командующих армиями, командиров корпусов и дивизий все чаще стали появляться советские выражения "любой ценой", "не считаясь с потерями", хотя побеждают не грозными приказами, а умением. Иоганн это знал по собственному опыту, и в нем все протестовало, когда он читал или выслушивал подобные приказы. Да, он давал присягу, приказ для него - закон, но "любой ценой" всегда будет звучать для него как "наименьшей". Он привык заранее продумывать, учитывая возможные на войне неожиданности, каждую предстоящую атаку, контратаку, оборону, отступление, разведку, не бросал сразу в бой молодых и одновременно берег наиболее опытных солдат, "триариев", как их называли в Древнем Риме. Новички должны осмотреться, привыкнуть, понять, что от них требуется, а "триарии" выручат в самый трудный момент. Гибель каждого солдата его отделения, взвода, а теперь роты отзывалась в сердце Иоганна горьким упреком: не уберег! Война есть война, но это не утешало. Пусть гибнут враги, а его парни должны жить!
   Главное - собственный пример. Никогда не забывать, что за тобой следят десятки глаз, в тебя верят, от тебя ждут правильных решений, с тебя готовы брать пример - так будь этого достоин!
   Иоганн старался передать командирам взводов и отделений весь свой опыт: они должны знать то, что еще не написано в учебниках, но известно фронтовикам. Например, русские танкисты боятся выдвинутых на прямую наводку зениток, чьи снаряды обладают большой пробивной способностью, а орудия - скорострельностью, дальнобойностью и высокой точностью стрельбы. Русской пехоте не нравились многоствольные реактивные минометы: когда их мины, оставляя позади курчавый след плотного дыма, обрушивались на атакующие цепи, те залегали, затем начинали отползать - от мины лежа не убережешься. Не любили русские окапываться всерьез, глубоко, надежно, по всем законам фортификации, хотя от этого зависят и прочность обороны, и потери при артиллерийской подготовке, бомбардировке, танковой атаке. Немецкий же солдат с первых дней службы знал, что главный его защитник - земля, что чем больше он будет работать лопатой, тем больше гарантии остаться в живых, поэтому старательно оборудовали траншеи, ходы сообщения, "лисьи норы", блиндажи, даже туалеты; в землянках было светло, чисто, уютно. А у русских? Иоганн никогда бы не лег за загаженное, залитое мочой дно окопа. Это боевое место солдата, укрытие от огня, но не сортир! И блиндажи у русских низкие, сырые, полутемные, пахнущие грязными портянками и немытым телом. С начала войны сохранился у русских страх перед окружением: они терялись, если противник заходил во фланг, а если оказывался в тылу, начиналась паника. Русские солдаты уступали немецким в самостоятельности, инициативе, хотя в ходе сражений научились воевать, приобрели боевой опыт. Однако брали обычно количеством - и солдат, и техники...
   Молодые офицеры внимательно слушали: для них Иоганн был опытным воином, сражавшимся третий год, ветераном.
   - Не удивляйтесь, что у русских многое противоречит элементарной тактике. У них все подчинено политике, даже здравый смысл. Каждый коммунистический праздник надо ждать атаки, даже если разведка докладывает, что русские к наступлению не готовы. И если ценой гибели сотен солдат им удастся отбить крошечный клочок земли, не имеющий ни стратегического, ни даже тактического значения - это "подарок великому вождю товарищу Сталину и всему советскому народу к празднику". Используйте это, заставляйте русских останавливаться и занимать оборону в низинах. Обратно, на более выгодные позиции им вернуться нельзя: приказ Сталина "Ни шагу назад!" действует до сих пор. Промокший и продрогший солдат теряет боевую способность, а атаковать снизу вверх, значит, нести большие потери...
   Однажды Иоганн приказал с воинскими почестями похоронить русского командира, который, потеряв свой взвод, один продолжал держать оборону против наступающего противника, а когда был ранен и окружен, последней гранатой подорвал себя. И хотя Иоганна предупредили, что подобные поступки грозят неприятностями, он остался при своем мнении: германский солдат должен ценить доблесть и отвагу даже в противнике.

4

  
   Как хотелось Иоганну вновь увидеть вокруг грозные изломы гребней и пиков, сизые потоки ледников, голубовато-белые снега, вдохнуть бодрящий разреженный воздух! А тут Перекоп, ворота в Крым, кругом грязь, даже мелкий залив Сиваш больше напоминает болото, чем море. Осенью двадцатого года "белые" хотели здесь остановить большевиков, но те ценой огромных потерь прорвали укрепления Турецкого вала. В сорок первом русские пытались не пустить в Крым немцев, но не смогли. Увы, вся предыдущая история не настраивала на оптимистический лад.
   В ноябре сорок третьего русские овладели плацдармом на южном берегу Сиваша, а также на Керченском полуострове, но далеко продвинуться им тогда не удалось. Сражение за Крым развернулось только в апреле сорок четвертого года. В начале месяца русские заняли Одессу - главную базу снабжения 17 армии. Утром 9 апреля после мощной артиллерийской подготовки, этой главной увертюры русских к каждому наступлению, на горно-стрелковый корпус обрушились две русских армии - семнадцать стрелковых дивизий, поддержанных танками. Немцы держались, но 10 румынская дивизия не выдержала, слишком большим для них оказалось превосходство противника и в живой силе, и в технике. После нескольких дней упорных боев пришлось отойти к крымской столице Симферополю, а затем - к Севастополю. На подступах к городу была сооружена глубоко эшелонированная линия обороны - часть "линии Гнейзенау". Особенно укрепили известняковую гряду - Сапун-гору.
   Рота Иоганна заняла свой участок обороны. Он вспоминал все, что слышал и читал когда-либо о Севастополе. Если б природа специально готовила место для военно-морской базы, то лучше ничего создать бы не могла. В бухтах - Северной, Южной, Стрелецкой, Телефонке - могли разместиться несколько эскадр, а на крутых берегах так удобно поставить орудия береговой обороны. Основал Севастополь как базу русских на Черном море почти два века назад генерал Суворов, впоследствии генералиссимус. Низкорослый, некрасивый, мнительный, он сражался с турками, подавлял восстания поляков и Пугачева, в Альпах молодые маршалы Наполеона окружили его, но он сумел вырваться, провести армию через горы, потеряв всю артиллерию и четверть личного состава. Характер имел упрямый, за что не раз бывал сослан царями "в ссылку" - в свое имение... Синоп явился последней победой русского парусного флота, вскоре затопленного своими же моряками здесь, в Севастополе. Увенчанная бронзовым орлом мраморная колонна на скале указывала место былой славы, ушедшей на дно. Умеют же русские выдавать свое поражение за нечто героическое! Гигантская империя размером в пятую часть суши не смогла защитить Севастополь в Крымской войне, хотя русская армия превосходила войска союзников в шесть раз! Но Россия жила эйфорией победы над Наполеоном и имела оружие восемнадцатого века, а ее противник - девятнадцатого. Англичане на пароходах привезли целую железную дорогу с рельсами, шпалами, паровозами, вагонами, даже уголь, и доставляли боеприпасы к каждой батарее вовремя; солдаты союзников имели на вооружении нарезные ружья, стрелявшие дальше и точнее русских гладкостволок. Классический пример для учебника по военной истории: в стойкости и мужестве защитникам Севастополя не откажешь, но для победы этого недостаточно, и после трехсот сорока девяти дней обороны город пал. Потеряв лучших генералов и адмиралов, более полумиллиона солдат и офицеров, русский император Николай Первый, человек гордый и самолюбивый, покончил с собой. Россия вынуждена была возвратить Турции Карс, а молдаванам - устье Дуная и часть Бессарабии, срыть некоторые крепости, в том числе и знаменитый Измаил, ей было запрещено иметь на Черном море военный флот. Но что для императора позор, для России - слава... На Малаховом кургане сохранились могилы защитников города, во Владимирском соборе покоились погибшие при защите Севастополя адмиралы, а в церкви Архангела Михаила на мраморных плитах были увековечены названия воинских частей, отличившихся в боях почти девяносто лет назад.
   И вторая оборона русскими Севастополя, продолжавшаяся двести пятьдесят дней, закончилась поражением. Германская армия осадила его с суши, Люфтваффе и Бундесмарине отрезали с моря. Город огрызался огнем трехсотпятимиллиметровых орудий береговой обороны, в ответ били германские и трофейные, из-под Керчи, советские орудия, а также самая большая пушка в мире, восьмисотмиллиметровая "Дора", с грозным рыканьем обрушивавшая на русские позиции семитонные бетонобойные и четырехтонные фугасные снаряды. Чтобы помочь осажденному Севастополю, в конце сорок первого года русские высадили в Керчи и Феодосии огромный десант: шесть дивизий, две бригады, придав им в помощь шестьсот самолетов. Всего в Крым было переброшено более трехсот тысяч человек. Но не прошло и пяти месяцев, как десант был разбит, его остатки сброшены в море. Снабжать осажденных боеприпасами, горючим и продовольствием с помощью подводных лодок не удалось, и германские войска вошли в "город русской славы". Только в плен солдат и матросов взяли более девяноста тысяч. В конце сорок третьего года русские высадили второй десант в Крыму, не имевший большого успеха, им удалось удержать лишь небольшой плацдарм на северо-востоке Керченского полуострова.
   Теперь защищать Севастополь предстояло немцам.
  

5

  
   Началась эвакуация, вывезли около семидесяти тысяч солдат и офицеров, но неожиданно поступил приказ фюрера: Севастополь оборонять до конца. Командующий 17 армией генерал-полковник Енеке пытался настаивать на эвакуации, но был снят со своего поста и заменен генералом Альмендингером. Получил нового командира и 49 горно-стрелковый корпус...
  
   Иоганн осматривал участок обороны, занимаемый его ротой: минные поля и проволочные заграждения, затем окопы в несколько рядов, доты, дзоты, глубокие убежища от бомбежки и артподготовки. Не все ему понравилось, приказал углубить ходы сообщения и "лисьи норы", в двух блиндажах укрепить перекрытия.
   Он внимательно всматривался в солдатские лица. Достойны называться горными стрелками: спокойны, хотя догадываются, что сражение будет жестоким, с доверием смотрят на него, командира, некоторые из молодых даже пытаются ему в чем-то подражать. Скольким из них суждено навсегда остаться здесь, в каменистой крымской земле? Но его долг - до последнего удара сердца вселять в солдат мужество, уверенность в победе. И одновременно беречь их...
   Иоганн достал из ранца свой талисман, долго, как под Клухорским перевалом, смотрел на него. Ну, Один, грозный бог, благослови!..
  
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГВАРДИИ МАЙОР

1

  
   Бывают на фронте невероятные случайности, удивительные совпадения, и все же...
   Встреча под Курском изумила Виктора: воюет парнишка и его, кажется, узнал. Но с тех пор прошло около года, на войне это целая вечность, и вот в Крыму, мчась на "виллисе" вдоль бесконечной серой колонны пехоты, Виктор вновь увидел запомнившееся с первой встречи лицо, посуровевшее и возмужавшее. Правда, вроде парнишка был артиллеристом, но Виктор знал, что только у гвардейцев-минометчиков, где нужна секретность, кадры постоянные, а всех остальных после госпиталя направляют туда, куда требуется пополнение. Видимо, был ранен или контужен...
   После окончания курсов выпускников направили в Москву, где они принимали материальную часть и боеприпасы. Секретнейшую военную продукцию выпускали заводы и фабрики с самыми мирными названиями, вроде "Компрессора", формировали части гвардейских минометов в нескольких московских школах. А потом дорога под Харьков в мае сорок второго, прямо в расставленную гитлеровцами ловушку. Их полк оказался в числе тех двадцати двух тысяч советских солдат, кому посчастливилось в самый последний момент вырваться из окружения. Другим повезло меньше: южнее Харькова погиб целый дивизион "катюш", подорвав машины. Снова тыл, доукомплектование, потом левый берег Волги напротив Сталинграда, откуда били по окруженной Шестой армии фашистов. Там он получил повышение, стал командиром дивизиона. И с каждым днем Виктору все больше нравились его установки. Навсегда запомнилась первая стрельба на курсах, когда, включив рубильник, он крутанул маховичек прибора управления огнем: машину качнуло, и с неповторимым характерным звуком тяжелый снаряд сорвался с направляющих и ушел вдаль. Но установками командовали сержанты, огневыми взводами - лейтенанты, батареями - старшие лейтенанты и капитаны, а он, гвардии майор, ныне командир дивизиона, отвечал за выполнение боевого приказа - своевременное уничтожение целей, сохранность машин, боеприпасов и личного состава, сохранение военной тайны, чтобы другие, даже свои, как можно меньше знали о гвардейских минометах, за дисциплину и высокую сознательность подчиненных... Иногда он завидовал солдатам: отстрелялся, поставил машину в укрытие - и отдыхай, жди следующего приказа.
   Война шла, тактика гвардейских минометов становилась все разнообразнее. Появилась стрельба "врастяжку" - изнурительная, выматывающая врагу нервы, когда залп растягивался до минуты и более, и стреляла то одна установка, то другая, чтобы было сложнее засечь. Или "кочующее орудие", после каждого выстрела быстро менявшее огневую позицию.
   На Курской дуге их полк метким залпом задержал прорвавших советскую оборону "тигров", а пока гитлеровцы приходили в себя, навстречу устремились русские "тридцатьчетверки".
   Виктора не огорчало, что он, ставший было командиром полка, командует дивизионом. Так нужно, так требует Родина! А, главное, он был твердо уверен, что придет время, и он возглавит целый полк гвардейских минометов.
   Никогда не забудется горечь потерь и поражений сорок первого года под Москвой и сорок второго под Харьковом, навсегда остались в памяти погибшие товарищи, но теперь он - офицер наступающей армии. Виктор стал не просто старше и опытнее: гордость оказанным ему доверием, чувство ответственности за подчиненных, за секретные боевые машины, за исполнение боевой задачи сделали его серьезнее, рассудительнее, взрослее. Грудь его украшали медаль "За оборону Москвы", орден Красной звезды - за Сталинград, орден Боевого Красного Знамени - за Курскую дугу; он был всего раза два легко ранен. В общем, как говорили товарищи по полку, Виктору везло. Только вот уже третий год ходил он в майорах, очередное воинское звание почему-то задерживали.
   Виктор чувствовал, что между ним и Верховным продолжала сохраняться какая-то невидимая связь. Ему прощали ошибки и проступки, за которые других наказывали, его чаще награждали. Командиры, обычно не стеснявшиеся в выражениях, старались говорить с гвардии майором Беляковым без мата и угроз. Что-то знали... Будь иначе, не пошел бы Виктор на конфликт с заместителем командира полка по политчасти гвардии майором Скачковым, служившим раньше в войсках НКВД, грубым, самолюбивым, обидчивым и мстительным...
   Кроме них в блиндаже никого не было. Они стояли один против другого с покрасневшими от гнева лицами, и от их голосов металось пламя в светильнике из артиллерийской гильзы.
   - Почему на безобидный вопрос моего бойца вы, политработник, при всех обозвали его провокатором и пригрозили трибуналом?
   - Вот гад! Уже доложил!
   - Гадов в моем дивизионе не было, нет и никогда не будет! В наш род войск направляют самых проверенных, честных, надежных. Я, командир, обязан вступиться за своего подчиненного. К вам обратился старший сержант, гвардеец, орденоносец, фронтовик, лучший командир боевой машины в дивизионе, перебивший столько врагов, что вы и представить себе не можете, и спросил лишь о том, почему плохо налажено снабжение, кухни отстают, часто сидим без горячего, к тому же обмундирование менять надо, все сроки прошли. Простые солдатские заботы. И вы должны были разобраться или объяснить, что при наступлении тылы часто не поспевают за армией...
   - Кто из нас замполит полка?! Занимайтесь своим делом, а я буду делать свое! Пусть этот ваш бравый сержант думает, что хочет, но вслух задавать подобные вопросы...
   - А я считаю, пусть вслух материт все наши промахи и недостатки, лишь бы мыслил по-нашему, душой был наш! Вот за это вы в первую очередь и отвечаете! А если вы вместо ответа будете только грозить и пугать, боец сам ответ придумает, или ему немец в листовке объяснит.
   - Не забывайте, с кем разговариваете! Я старше вас по должности!
   - Не повышайте на меня голос, я не из пугливых! И прошу вас извиниться перед бойцом-гвардейцем, которого вы незаслуженно оскорбили!
   - Да что вы себе позволяете, командир дивизиона?! Учить меня вздумали? Вам самим явно не хватает политической сознательности.
   - Мне?! - вспыхнул Виктор. - Да вы сами-то кто? Я с первых дней на фронте, скоро три года воюю...
   Дальше перешли на "ты", выражения стали более резкими. Замполит пообещал, что он "этого так не оставит".
   А через два дня Виктора вызвал к себе командир полка Доронькин. Гвардии полковнику было за сорок, поговаривали, что он участвовал в гражданской войне. И солдаты, и офицеры величали его батей не только за возраст, но и за характер. Жесткая служебная требовательность соединялась в нем с вниманием к своим подчиненным. Когда хоронили погибших, на его глазах блестели слезы искреннего горя. Он умел подбодрить, поддержать своих гвардейцев в самый трудный момент.
   - Ну что вы там с замполитом не поделили? Ты же, Беляков, взрослый человек, понимать должен, что кое с кем в разговоре лучше промолчать...
   Виктор кратко доложил, из-за чего возник спор.
   - Ох, какой же ты еще, оказывается, мальчишка, гвардии майор! - покачал головой полковник. - Почему? Не понимаешь некоторых простых вещей. Послал Скачков на тебя бумагу через все головы прямо в Политическое управление Армии, что не соответствуешь ты своей должности. Понимаешь? Да ничего тебе не понятно! После таких бумаг люди не только званий и должностей лишались... Если меня спросят, я найду, что о тебе сказать. А если нет?
   Бумага действительно поднялась очень высоко и легла на стол Верховного. Тот прочел, хмуро задумался, вспоминая самую тяжелую для него и для страны осень сорок первого, потом поднял телефонную трубку:
   - Как воюет командир дивизиона гвардейских минометов гвардии майор Беляков? Представьте сведения!
   Вскоре перед ним легла справка, где перечислялись награды, ранения, продвижение по службе гвардии майора, а также количество живой силы и техники врага, уничтоженное его батареей, а затем и дивизионом.
   Верховный удовлетворенно кивнул и написал поперек письма замполита "Скачкова перевести в другую часть." А Беляков пусть и дальше пока в майорах походит, подумал он...
  
   Виктору запомнилось непритворное изумление Доронькина, когда тот узнал о переводе Скачкова из полка. Он вызвал Виктора и долго смотрел на него с каким-то сожалением.
   - Вот оно как дело обернулось, гвардии майор!
   - Конечно, товарищ гвардии полковник! В нашей стране справедливость всегда победит!
   - Так-то оно так, однако думаю, не обошлось здесь без кого-то очень большого... Помни только, что у такого человека и рука большая, захочет погладить - и придавит нечаянно. Больше надейся на тех, кто рядом. Следующий раз не доводи дело до скандала, зайди ко мне, посидим, поговорим, авось и придем к мудрому решению. Действующая армия, передний край - не самое подходящее место выяснять отношения...
   - Учту, товарищ гвардии полковник!
   - Кстати, получаем новые снаряды, улучшенной кучности, подарочек для фашистов. Смотри, чтоб разговоров об этом поменьше было! Еще раз напоминаю: дал залп - исчезай с огневой; немцы научились очень быстро отвечать на наш огонь. Вопросы есть?
   - Есть! Вы книжку одну читаете... О чем она?
   - Заметили, глазастые! Книга интересная, классика, дам прочесть, когда время будет. Да только его у нас, сам знаешь... Месяц читаю лишь до половины дошел. Как называется? Название тебе ничего не скажет. Признаюсь, не столько книжка меня привлекла, сколько ее автор. Историей никогда не интересовался? Считаешь, как все молодые, что она началась только после твоего появления на свет? А ведь и до нас много чего на земле происходило. Чем была вторгшаяся в Россию армия Наполеона? Сбродом авантюристов, грабителей и убийц, отправившихся в поход с целью поживиться. Однако рожденному буржуазной революцией императору Наполеону Бонапарту претила открытая уголовщина. Даешь белые перчатки на бандитские лапы! И он однажды сказал, что у каждого его солдата в ранце лежит маршальский жезл и недописанный роман. Вот, мол, какие это возвышенные натуры: сожжет деревню, перебьет жителей - и за романчик. Я сначала все это считал бредом, но, оказывается, автор этой книги, Стендаль, был офицером в армии Наполеона, дошел до Москвы. Повезло, жив остался, не напоролся ни на штык, ни на пулю, ни на казацкую пику, ни на мужицкие вилы. А то ведь не понимали этих "романтиков" русские сиволапые мужики, норовили как зверя - на рогатину. Вернулся во Францию, стал знаменитым писателем. Книгу дам...
   - Не надо, товарищ гвардии полковник, что-то расхотелось! Если это писал захватчик, враг... Неужели и после этой войны уцелевшие фашисты будут писать книги, да еще о былых боях и походах?
   - Ну уж нет, Беляков, на это раз будет иначе! Сейчас не двенадцатый год, а потому Гитлера не ссылка на далекий остров ждет, а виселица. Не для того столько жертв принесла наша страна, чтобы хоть один фашист уцелел. А потому наша с тобой сейчас главная задача, как и всей армии - бить врага так, чтобы некому потом было писать мемуары!
  

2

  
   В "джипе", полученном по ленд-лизу от американцев, Виктор возвращался из штаба полка в расположение дивизиона. Молодцы, союзники, замечательные машины присылают! И "катюши" стоят теперь не на тихоходных и неуклюжих ЗИС-6, а на мощных и быстрых вездеходах-студебеккерах. Со вторым фронтом тянут кота за хвост, зато поставляют автомашины, тушенку, оружие: приходилось видеть и английские танки "валлентайн", и американские самолеты "аэрокобры".
   - А что, товарищ гвардии майор, - неожиданно спросил пожилой водитель, - правда, что Сталин родного сына, который в плен попал, не захотел менять на немецкого генерала? Мол, ниже чином. А почему генерала на генерала или рядового на рядового не сменять? В гражданскую войну большого английского шпиона на наших сменяли, жену генерала Врангеля - тоже. Почему сейчас на тех, кто в плен угодил, смотрят как на изменников? Неправильно это. Ну в сорок первом еще понятно, а теперь, когда страну почти всю освободили, кто добровольно врагу сдастся? Значит, попал не по своей воле, это не вина его, а беда. Зачем же добивать? Кто в плену побывал, такое рассказывают, что дрожь берет!
   - Но среди них могут быть...
   - Могут, не спорю! Но ведь не к нам этот человек пойдет, а в пехоту. Так позволь ему с фашистом расквитаться! Видел парня: часового задушил, зубами немецкой овчарке горло перегрыз, к нам прибежал; винтовку, говорит, только дайте - я до конца войны ни разу не промахнусь. Увезли его куда-то на проверку, больше не встречал... Вы сами-то где войну начали?
   - Под Москвой.
   - А я на западной границе. Тогда еще один вопрос: зачем это в кино, журналах и газетах немцев дураками и трусами показывают?
   - Должно быть, для поднятия духа.
   - У кого? Мы, фронтовики, силу германскую знаем. Для тех, кто в тылу? Так они же потом нас упрекнут: не могли сразу таких раздолбаев одолеть, полстраны им отдали, сколько народу положили. Почему прямо не сказать: братцы, силен фашист, всю Европу на нас двинул?
   - Товарищ Сталин об этом говорил, и не раз. А карикатуры - чепуха...
   - Ваша правда, товарищ гвардии майор! Еще говорят, что на Курскую дугу Жуков привозил икону Божьей Матери, которая Пожарскому против поляков и Кутузову против Наполеона помогала...
   - Не знаю, не слышал! Причем тут икона? Без бога революцию свершили, белых разбили, социализм построили, без бога и фашистов разобьем.
   - Ваша правда... Приехали!
   Только выйдя из машины, Виктор подумал, что последние слова собеседника можно понять и как согласие, и как то, что есть правда солдатская и правда командирская...
   Солдаты доставали из ящиков длинные тяжелые реактивные снаряды М-2О, предназначенные для разрушения укреплений. Из-за их большой величины и веса заряжались только верхние направляющие. Расчеты запирали замки, подключали зажигание. С каким удовольствием Виктор сам бы сел в кабину!.. К сожалению нельзя, у командира дивизиона свое место в бою.
   Он глянул в окуляры стереотрубы: склоны Сапун-горы выглядели пустынными. Глубоко закопались немцы! Ничего, достанем!..
   Небо загудело: с севера шли армады советских бомбардировщиков. Ударили тяжелые орудия Резерва Верховного Главного Командования. А вот и сигнал для гвардейских минометов. Зазвучали знакомые команды:
   - Расчеты, по машинам! По порядку номеров выводи!
   Гвардейские минометы выходили на огневую позицию.
   - По местам!
   - Буссоль...!
   - Прицел...!
   - Снять колпачки!
   - Включить ПУО!
   - Залп!!!
  
  

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ШТУРМ

1

  
   Жизнь солдатская как зебра: то черная полоска, то белая. Не спеши печалиться, но и не торопись радоваться!
   Как в тумане помнилось Николаю отступление под Курском. Рана оказалась не опасной, но он потерял много крови и долго еще чувствовал слабость и головокружение.
   Написал матери, что выздоравливает, не хромает, нога цела. В ответном письме прочел, что дома все в порядке, на работе тоже, что трудятся без выходных и отпусков, всеми силами стараясь помочь фронту, приблизить победу. Бодрые строки скрывали и усталость, и материнскую тревогу, и желание как можно быстрее снова увидеть сына.
   В госпиталь приезжали артисты. Николаю нравились многие номера, но когда показывали немцев жалкими и глупыми, он не хлопал, делая вид, что неважно себя чувствует. Кому врут? Тем, кто воюет с этими самыми немцами не первый год? Не любил он и частушки: слишком много похабщины наслушался в детстве под этот мотив. К тому же в душе он чувствовал то ли зависть, то ли досаду: им, раненым, из госпиталя или в инвалиды, или снова на передовую, а мордатые веселые артисты так и промотаются всю войну, выступая по тылам, да еще награды за это получат.
   Иной раз вспоминались прочитанные в детстве книги, и Николай с изумлением думал, что есть на свете страны, где никто не воюет, не льется кровь, не гибнут люди, где не надо убивать других, чтобы самому не быть убитым. Теплые моря, саванны, джунгли, атоллы... Но все это точно находилось на какой-то другой планете, а не на той, где жил он.
   Кое-кто из выздоравливающих "крутил любовь" с медсестрами, но Николай, опытный фронтовик, продолжал оставаться мальчишкой, еще не знающим женщины. Конечно, он в этом никогда никому не признавался, а при разговорах о женщинах лишь чуть заметно усмехался, дескать, и мне есть, что сказать, но промолчу.
   Очень надеялся после госпиталя опять попасть в артиллерию, да не судьба - снова пехота, "царица полей", ломовые лошади войны. Где ты, разлюбезная пушка-гаубица? Николай понимал и соглашался, что его долг - бить врага, освобождать родную землю от фашистов, но он уже был в пехоте и на Кавказе, и на Тамани, хватит искушать судьбу, он заработал право воевать и в других родах войск! Но кому скажешь, кто тебя будет слушать? Кто на фронте себе хозяин? Николай загрустил: не может постоянно везти, на этот раз ему вряд ли удастся уцелеть, не тот род войск...
   И снова юг. Никогда не направляли его ни в Белоруссию, ни под Ленинград, ни в Заполярье: там, на Севере, говорят, хотя и трудно в это поверить, немцам так и не удалось перейти границу. А здесь вокруг ни скал, как в горах, ни леса, как в Подмосковье, негде укрыться, спрятаться от врага, лишь открытая ровная степь. Приходилось зарываться в землю, а она то прокаленная, тверже камня, то разжиженная дождями, течет с лопаты, траншеи оплывают, землянки заливает.
   Бывали, правда, времена, когда с передовой отбирали бойцов на уборку урожая или перегон скота. И хотя в жизни Николай никогда не держал в руках ни серпа, ни косы, на вопрос, знакомо ли ему сельское хозяйство, вызывающе отвечал: "Чего зря спрашивать?! Приказывайте, что надо!" Тыл есть тыл, можно и выспаться вволю, и брюхо набить, а кто побойчее и самогон находили, и "залеток" на время. Хотелось только одного - чтобы это счастье подольше не кончалось. А как здорово гнать для фронта скот! Всегда в пути какой-нибудь бычок или барашек захромает, травму получит - ну зачем напрасно мучиться бедному животному. Командир с ветеринаром спишут, и такая вкусная похлебка будет на ужин!... Увы, все хорошее в этом мире слишком быстро кончается! Подобных командировок за всю войну у Николая было только две. И снова бесконечный путь днем или ночью, под жарким солнцем и в непогоду, да еще при этом то буксующие машины из грязи толкай, то дополнительно к солдатской "сбруе" тащи на плече тяжелый снаряд, пособляй артиллерии. Но труднее и страшнее всего было на переднем крае. Не раз Николай мечтал, чтобы его вновь ранило, но так, чтоб не стать калекой. Пусть беспамятство, боль, но зато снова госпиталь, далекий от того места, где солдата постоянно ищет смерть. Ищет - и находит.
   Впрочем, никогда не знаешь, откуда придет беда. Прислали как-то командира полка... Никто его ни разу трезвым не видел, а хмельной он постоянно приказывал атаковать, отбивать, занимать, наступать то роте, то батальону, то всему полку, часто без огневой поддержки. Сколько бессмысленных жертв на его совести - не сосчитать. И никто его не останавливал, не спрашивал за погибших, потому что все это сопровождалось призывами, какие печатались на страницах центральных и военных газет. И для солдат праздничным стал день, когда случайный снаряд немецкой дальнобойной пушки вдребезги разнес машину командира полка...
   Все больше поступало в армию тех, кто находился в оккупации и после освобождения был мобилизован. Сначала Николай смотрел на них с некоторым недоверием: такие, как он, воевали, а они по другую сторону фронта отсиживались. "Чернорубашечников", как таких называли, необученных, иногда в штатской одежде, лишь с винтовкой, часто сразу бросали в бой, где они массами гибли. Николай невольно вспоминал себя летом сорок второго, растерянного, испуганного, и постепенно в его еще не ожесточившейся душе появилась жалость к "чернорубашечникам". Он прислушивался к их рассказам о жизни "под немцем". Были партизаны и подпольщики, каратели и полицаи, и в то же время шла обычная жизнь, люди хозяйничали на земле, женились, разводились, рожали детей, умирали, причем, не только от пули, но и от болезни или старости.
   И постоянно за спиной солдат невидимо маячила грозная и безжалостная сила.
   - Немец, когда мирный, работник хоть куда, - как-то заметил один из солдат. - Я перед войной к свояку на Житомирщину ездил, там у них целое село было немецкое. И работали те немцы с утра до вечера. Ни пьянок, ни драк. Хозяева старательные: плуги и бороны железные, коровы удойные. Не только кузнецы хорошие, но и сами чугун плавили, детальки нужные для молотилок или жнеек отливали не хуже заводских. А колбаса какая! Бабы ихние из шерсти платки, кофты, варежки вязали. И дома чистые, аккуратные...
   Вроде, ничего лишнего боец не сказал, да только "загремел" в штрафной батальон "за враждебную пропаганду". Николаю стало мерзко и тоскливо: донес кто-то из своих. Рядом с тобой ест, спит, шагает на марше, мокнет в окопе, поднимается в атаку, так же бьет врага - и в то же время в любой момент готов тебя "заложить". И это на переднем крае, перед лицом смерти. Как же так можно?
   А в начале сорок четвертого года началось что-то непонятное - стали забирать с передовой и отправлять куда-то в тыл калмыков, чеченцев, ингушей, карачаевцев, часто бойцов опытных, смелых, награжденных орденами и медалями, даже офицеров. И это когда по всему огромному фронту началось наступление, армия двинулась на запад, дорог каждый боец! Говорили, что среди этих народов во время оккупации оказалось немало предателей, поэтому Сталин приказал, не дожидаясь окончания войны, выселить их всех в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию. Но разве мало предателей было среди русских или украинцев? Ну расстрелять его, а остальные причем, тем более, фронтовики?.. Один из отозванных, чеченец, лихой разведчик, представленный к званию Героя, узнав, что его ждет, кинулся с кулаками доказывать свою правоту и был застрелен военными чекистами.
   Впервые в жизни Николай ощутил стыд за русских, за себя. Он чувствовал себя неловко перед нерусскими бойцами, а их в роте насчитывалось больше половины состава. Раньше никогда не думал, рядом с кем воюет, был бы солдат надежный да умелый, а так все советские люди, граждане одной страны. А вот теперь...
  

2

  
   На передовую из тыла приходили посылки с теплыми вещами, с продуктами, табаком. Если собирали их девушки, на посылке была приписка "Самому отважному", "Самому храброму", а внутри письмо, иногда с фотографией. У некоторых молодых бойцов начиналась переписка, обычно недолгая, до ранения или гибели. Ротный писарь посылал "похоронку" родителям, а девушке отвечали друзья: в их письме неопытный солдат, попавший под случайную пулю или осколок, становился бесстрашным и могучим богатырем, разгромившим целую роту врагов.
   Вскрытие каждой посылки было целым торжественным ритуалом. В землянке собирался весь взвод. Обычно папиросы, табак, сахар и конфеты по-братски делили на всех, а носки, перчатки, варежки, шарфы по общему согласию вручали наиболее отличившимся или разыгрывали. Словом, посылка на фронте - маленький праздник.
   И вот как-то раз взводный перерезал шпагат, ловко оторвал фанерную крышку - и замер.
   - Ребята, что же это?!
   В ящике, обернутые грязными газетами, лежали два кирпича. Недоуменное молчание сменилось крепкой руганью: такого еще не бывало. Каждый чувствовал, что жестокая обида нанесена не только ему, не только взводу, но и всей армии. Взводный вручил посылку старшине роты, а тот передал злополучный ящик еще выше. К вечеру следующего дня старшина явился в расположение взвода:
   -Товарищи, посылкой занялись в Особом отделе, обещают обязательно найти вора и наказать по всей строгости. А я следующую посылку сразу направлю в ваш взвод.
   И опять Николай задумался: каким же должен быть человек, чтобы решиться на такое?
   Мать писала, что здорова, трудится, беспокоится о Николае, однако из писем другим солдатам, из рассказов новобранцев он знал, что и в тылу трудно, очень трудно. Хотелось помочь матери. Но как?. Посылки шли и с фронта в тыл, но такое могли позволить себе только офицеры-снабженцы или штабные. Говорили, что за подбитый танк платят премию - тысячу рублей. Неплохо бы послать маме такую сумму, но Николай хорошо представлял, что значит подбить танк, тем более, у немцев все больше появлялось "Тигров", "Королевских тигров", "Пантер", "Фердинандов", броню которых не только граната - не каждый снаряд прошибет. Нет, пока он мог помочь только ободряющим теплым словом, да еще тем, что жив.
  

3

  
   На место погибшего политрука батальона прислали нового, лейтенанта Векшина, оказавшегося струнинцем. Николай впервые за войну повстречал земляка. Рады были оба: в одном городе жили, по одним улицам ходили. Векшину было за тридцать, работал помощником мастера на комбинате, имел бронь, которую сняли в сорок третьем. Как коммунист был направлен на курсы политработников, воевал, имел и контузии, и ранения. Он поинтересовался, почему у Николая нет наград.
   - Сам не знаю. Не раз представляли, да вот... А у вас?
   - То же самое. Утешаюсь, что в гражданскую войну комиссарам вообще не давали орденов, считалось, что они воюют по убеждению, по долгу коммуниста, награда только унизит.
   - А теперь?
   - Нынче иное дело. А о твоих наградах, Коля, я наведу справки.
   Но дружба оказалась недолгой. Перед штурмом немецких укреплений на Перекопе Векшин подошел к Николаю:
   - Коля! Неудобно мне, политруку, коммунисту говорить, но что-то предчувствие у меня невеселое...
   - Бросьте, товарищ лейтенант! Нам еще вместе до самого Берлина топать!
   Николай говорил еще что-то ободряющее, но он, комсомолец, никогда не веривший ни в какие приметы, знал, что иногда на войне человеку дано предвидеть свою гибель.
   Векшин чуть смущенно протянул ему конверт.
   - Ладно, Коля, сам хочу дожить до победы. Буду надеяться, что все мне только кажется... У меня сын в Струнине остался, Толя. С женой мы разошлись, так уж вышло, она на меня в обиде. Писал я Толе, но ответа не получил, думаю, мать не разрешает ему ни мне писать, ни письма мои читать, такой характер. Я очень боюсь, как бы сын не связался с какой-нибудь шпаной, ты знаешь наш город. Если мне суждено погибнуть, а тебе вернуться, передай Толе это письмо!
   - Так еще неизвестно...
   - Возьми! Ну просто на всякий случай...
   Векшин погиб в самой последней атаке, когда было ясно, что Перекоп взят, путь в Крым открыт...
  

4

  
   А теперь впереди лежал Севастополь, прикрытый Сапун-горой, которую немцы хорошо укрепили. Профессионалы: и наступать умеют, и обороняться. И горой-то не назовешь, не сравнить с Кавказом, а сколько полков для ее штурма потребуется, скольких солдат потом не досчитаются! Может и он, Николай, среди них окажется. В горах можно было за камнем укрыться, на Кубани - в камышах, а здесь придется бежать по открытому месту, да еще в гору, да еще по минным полям. Техники хватает, и артиллерия поддержит, и авиация, но все равно последнее слово за пехотой. А ее все также не жалеют, как и год, и два назад...
   Николай спустился в блиндаж, вырубленный в известняке. Пожилой боец, устало облокотясь на ящик из-под снарядов, служивший столом, беседовал с недавно прибывшими на фронт молодыми солдатами.
   - Так что вы, ребята, не только командиров и комиссаров слушайте, но и на нас, кто поопытней, поглядывайте! Вон Николай, чуть старше вас, а уже третий год воюет и почти все в пехоте. Значит, в бою как он, так и вы действуйте!
   Николай уже заметил, что старые солдаты уважительно величают его полным именем, а не Колей, а иной раз даже и отчество прибавляют - Андреевич, признавая в нем бывалого солдата, повидавшего всякое, хватившего лиха.
   - Беда лучше учит, чем удача. У нас во всем батальона лишь несколько человек, кто в сорок первом или сорок втором воевать начал. Отделенный наш, не при нем будь сказано, не шибко опытный, молодой, да и взводный тоже, так что в бою на нас равняйтесь, ближе к нам держитесь! Чтобы хоть ваша солдатская наука обошлась меньшей кровью, чем наша.
   Молодые солдаты смотрели на Николая как на взрослого, хотя ему было всего девятнадцать лет - почти ровесник, только старше их на два бесконечных года войны. Если б он мог передать им свой опыт! Николай видел, что многие из них слабо подготовлены, видимо, учили в запасном полку кое-как. А за незнание, за ошибки солдат расплачивается самой дорогой ценой - своей кровью, а то и жизнью.
   В землянку вошел взводный.
   - После бомбардировки и артиллерийской подготовки - атака!
   У Николая тревожно забилось сердце. Снова, в который раз по сигналу, по команде он должен заставить себя подняться навстречу пулям, минам и снарядам, затем бежать, пригнувшись и бросаясь из стороны в сторону, чтобы представлять как можно менее заметную цель.
   Ибо судьба пехотинца - быть живой целью.
  

5

  
   Сначала русские бомбардировщики обрушили на Сапун-гору тонны своего смертоносного груза, потом ударила артиллерия: полковая, дивизионная, корпусная, Резерва Верховного Главного Командования. Земля гудела и шаталась, все вокруг застлало дымом, пороховой гарью, известковой пылью. Казалось, ничто не уцелеет в этом аду, но когда из укрытий показались танки и самоходки, а из окопов выплеснулась серо-зеленая волна русской пехоты, перепаханная бомбами и снарядами Сапун-гора неожиданно ощетинилась огнем.
   Впервые в жизни Иоганн видел сражение, в котором с каждой стороны участвовали десятки тысяч солдат, сотни единиц боевой техники, а сам он со своей ротой находился почти в центре битвы. Несколько часов длился жестокий бой, и первая атака русских была отбита. Пехота остановилась, залегла, медленно начала отползать. Позвонил командир батальона, похвалил за стойкость, но подкреплений не обещал: все находились на передовой.
   Воспользовавшись коротким затишьем, Иоганн приказал собрать солдат, для которых бой был первым.
   - Горные стрелки! Гвардия фюрера! Гордость Германии! Храбрецы! Поздравляю: вы хорошо всыпали русским и выдержали на отлично своей первый бой! Я доволен вами!
   Молодые егеря приободрились, поникшие было плечи распрямились.
   - Знаю, трудно, - продолжал Иоганн, - но на то и война. А кому сейчас легко? С прошлого года Германия ведет войну тотальную, под лозунгом "Поднимайся, народ, и иди на штурм!" И наш народ поднялся. А мы с вами на фронте, на передовой. Посмотрите на меня - я ваш командир, имею столько же шансов погибнуть, как и любой из вас, к тому же офицер всегда первым попадает на мушку, но, как видите, жив и здоров. Вывод делайте сами!
   Лица посветлели, появились улыбки: молодые солдаты снова были готовы к бою, а это главное.
   - А теперь - по местам! Бомбардировку и артобстрел пережидать в убежищах, они прочны и надежны. При атаке русских сохранять спокойствие и выдержку, на всякие их "Дайне муттер!" не обращайте внимания, грязная брань унижает воина, она - признак страха и слабости. Стрелять без промаха, наверняка! И помните самое главное: без приказа ни шагу назад!
  

6

  
   Сказал бы кто раньше Николаю, что такое может быть, что подобное можно вынести - ни за что бы не поверил! Двенадцать дней штурма Сапун-горы, двенадцать дней атак, крови, потерь... Видимо, хотели к Первому мая взять, "праздничный подарок Родине" сделать, да не тут-то было, крепка оказалась немецкая оборона.
   Запомнилась самая первая атака двадцать шестого апреля. После чудовищного шквала огня, обрушенного на гору летчиками и артиллеристами, поднялась пехота. Сначала немцы молчали, но затем прозвучала автоматная очередь, другая, с фланга ударил скорострельный пулемет МГ. И начали спотыкаться и падать атакующие, одни раненые, другие сраженные наповал. Атака захлебнулась. Николай кинулся на землю. Автомат в руках, а в кого стрелять? Впереди проволочные заграждения, чуть заметный вал окопов, сверкающие вспышками выстрелов амбразуры дотов и дзотов. Противник был невидим, недосягаем.
   И вот теперь из всего отделения остался в строю один он, Николай, а из недавно еще полностью укомплектованного стрелкового полка с трудом набралось чуть больше роты. Однако и немцам досталось. Чувствовалось, что уже трещит, шатается Сапун-гора. Наступающие далеко продвинулись на флангах, оседлали многие высоты, к тому же и артиллерия с авиацией хорошо потрудились.
   Вместо шинели Николай давно носил телогрейку, универсальную одежду советских людей: и солдаты в телогрейках, и колхозники, и рабочие. Кто попадал на фронт из мест заключения, говорили, что и там все те же телогрейки. Ни одного вида верхней одежды не изготовляют в стране больше.
   Готовясь к атаке, Николай несколько "рожков" с патронами положил в подсумки на поясе, другие заткнул за голенища сапог. Засунул за широкий брезентовый пояс пару ручных гранат.
   И снова грохочет канонада, над головой проносятся штурмовики, и снова пехота устремляется к вершине Сапун-горы. Да что он, заговоренный что ли? Рядом падают убитые и раненые, а у Николая лишь осколком вырвало бок телогрейки, вата торчит, пулей задело шапку, а сам живой...
   Подробностей Николай не помнил. В кого-то стрелял, гранатами заставил замолчать пулемет. Не смотрел, через скольких убитых или раненых перешагнул: когда цепь наступает, останавливаться или отставать не положено. К тому же и немцы не собирались сдаваться, сопротивлялись упорно.
   Он пришел в себя на самой вершине Сапун-горы. Услышал, как медленно затихает бой, увидел вдалеке колеблемый ветром алый флаг. Взяли все-таки!
   Николай оглянулся на Инкерманскую долину, на склоны Сапун-горы и остановился в растерянности. На Клухорском перевале он видел убитых десятками, на Кубани - сотнями, здесь же все было усеяно тысячами тел советских солдат. Да как же так? Это только здесь, в Крыму, за двенадцать дней... Сколько же в таком случае народу погибло за три года войны на фронте от Баренцева до Черного моря при отступлении, обороне, наступлении? Это же миллионы и миллионы!
   Николаю стало страшно не за себя, а за страну. Теперь всем ясно, что немцы будут разбиты, что до конца войны осталось немного, великий вождь прав, "победа будет за нами", но какой ценой? Смогут ли те, кто вернется домой, поднять из развалин страну, построить социализм? Или просто продолжить род? У скольких из погибших солдат не было и теперь уже никогда не будет детей?
   Ему что-то кричали однополчане, махали рукой, звали, а он точно в оцепенении стоял и смотрел...
  

7

  
   Повезло!!!..
   Иоганн торопливо шагал по ходу сообщения, когда знакомый звук почти инстинктивно заставил его затаиться в глубокой "лисьей норе". Яростный огненный вал вновь обрушился на позиции его роты. Иоганн слышал, как рвутся снаряды, как впиваются в известняк осколки, как сыпятся сверху обломки камня, чувствовал, как волны раскаленного воздуха прокатываются по траншее. Земля ощутимо качалась и вздрагивала, а барабанные перепонки, казалось, не выдержат чудовищного напряжения. "Катюша"! О ее существовании хваленая военная разведка не знала, пока войска не "познакомились" с ней в сорок первом году. Но было уже поздно, русские стали выпускать реактивные минометы различных калибров в огромном количестве, их ставили на автомашины, танки, катера, штурмовики. Повесить этих дармоедов-разведчиков под барабанный бой в центре Берлина! Проморгали, а они, фронтовики, расплачиваются!
   Кажется, стихло? Он жив? Не ранен? В который раз хранит его судьба. Или молитвы матери? Или древний германский бог Один? Хорошо еще, что у реактивных снарядов большой разброс, а если б они ложились точно в цель, как артиллерийские?.. Сейчас русские снова пойдут в атаку.
   А все-таки они молодцы, защитники Сапун-горы! Сорвали план русских за три дня взять Севастополь. Когда тянет ветром с севера, трудно дышать от запаха тлена, но кто-то из французских королей сказал, что труп врага всегда хорошо пахнет. Однако и среди своих потерь немало. Русским удалось взять некоторые важные высоты. Огневая поддержка у них мощная, снарядов и бомб не жалеют, как и солдат...
   Иоганн тряхнул еще гудящей головой, встал на нетвердые ноги. Сквозь шум в ушах постепенно пробивались звуки выстрелов, голоса. Осмотрелся: да, по многим егерям заплачут матери в Баварии и Тироле. Взглянул в бойницу - волна русской пехоты снова накатывалась на немецкие позиции.
   - Огонь! Скорей огонь! Всем, кто жив, кто может стрелять!
   Огрызается огнем его рота, воюет, дает отпор, хоть и сильно поредели ее ряды...
  
   Однако вечером пришел приказ отступить к Севастополю.
   На следующий день попытались отбить Сапун-гору, но силы оказались неравны. А девятого мая начался последний бой, уже за Севастополь. Собрав всех, кто мог держать в руках оружие, защитники города поднялись в последнюю отчаянную атаку, но по ним ударила артиллерия, а сверху - штурмовики. Приближалась развязка, и фюрер дал разрешение на эвакуацию. Однако в небе уже господствовала русская авиация, которая сразу потопила два больших транспорта, погибло более восьми тысяч человек. Все это чем-то напоминало Сталинград...
   Дольше всех держался укрепленный рубеж на западной оконечности мыса Херсонес с его античными развалинами, где собралось более тридцати тысяч человек, в том числе и остатки горно-стрелкового полка, в котором служил Иоганн. Однако защищать было уже нечего. Днем одиннадцатого мая поступил приказ оставить позиции и отойти к местам погрузки на корабли, причем, в случае их неприбытия разрешалось садиться на любые суда. Чтобы не быть уничтоженными русской артиллерией и авиацией, поставили дымовую завесу. Дым шел плотными, непроглядными волнами, закрывая и воду, и сушу. А в море, рискуя в любой момент быть потопленными, метались присланные гросс-адмиралом Деницем десятки катеров, самоходных барж и других судов. Из-за опасности наскочить в дыму на камни они не могли подойти вплотную к берегу чтобы забрать окруженных.
   И здесь, в густом рыжем дыму, в толпе солдат и офицеров самых различных родов войск, Иоганн потерял своих. Кинулся в одну сторону, в другую - знакомой формы егерей не видно!.. Паники не было, но исчез твердый немецкий порядок, когда каждый точно знал, где находятся его командир и подразделение, его часть. А очереди русских ППШ и выстрелы "тридцатьчетверок" все ближе и ближе. Кого и где искать? Зачем? Надо смотреть правде в глаза - это конец: как только дымовая завеса рассеется или ее отнесет ветром, они станут самой удобной мишенью. Нет, лучше от своего оружия...
   Иоганн достал из кобуры "вальтер", проверил обойму: живым русские его не возьмут никогда. Он честно выполнил свой долг перед фюрером и фатерландом, досадно только, что так и не придется узнать, чем кончился Восточный поход. Неужели Германия будет вновь разбита? Или гений фюрера, новое оружие переломят ход войны? Иоганн не жалел, что стал солдатом вермахта: он участвовал в великом походе, стоял на вершине Эльбруса, брал и защищал Клухорский перевал, был награжден, стал офицером. За три года войны он увидел и пережил больше, чем какой-нибудь провинциальный учитель истории за всю жизнь, сам был участником истории, ее творцом.
   Неподалеку в рыжем мраке дымовой завесы сухо щелкнул пистолетный выстрел, за ним другой, третий: кое-кто из офицеров не стал дожидаться развязки.
   Иоганн спустился к воде. Из клубящегося дыма показалась невысокая зеленовато-прозрачная волна, накатилась на каменистый берег, разбилась. За ней другая, третья... Море жило своей, отдельной от людей жизнью, как тысячи, как миллионы лет назад, И не было ему никакого дела до Иоганна Адлера.
   В памяти зазвучала грустная мелодия, которую любил насвистывать Карл. Скоро, скоро они встретятся в Валгалле, вспомнят бои, торжественную белизну горных снегов... Иоганн крепко стиснул рукоятку пистолета.
   В буром сумраке послышался стук мотора: какое-то судно осторожно, на самых малых оборотах двигалось вдоль берега. Это могли быть только свои.
   - Алло! - донеслось из дыма. - Кто нас слышит, плывите на звук мотора!
   Иоганн взглянул на "вальтер", сунул его в кобуру, шагнул в воду и, пройдя несколько шагов, поплыл широкими саженками. Сзади послышалось фырканье и плеск - кто-то еще пытался добраться до судна вплавь. А стук двигателя становился все ближе и ближе...

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПОБЕДА

1

  
   И голова от счастья слегка кружится, точно после "наркомовских" ста граммов, и майское небо над Москвой синее-синее, и хлещет с него ослепительное мирное солнце - солнце победы... Перед глазами какие-то радужные брызги! Эх, черт возьми, если б не солидные полковничьи погоны на плечах!..
   Как празднично звенит асфальт под начищенными до зеркального блеска хромовыми сапогами, как сияют надраенные пуговицы, ордена, медали, гвардейский значок! А всего ярче, заставляя прохожих оборачиваться, сияли глаза Виктора, шагавшего по майской Москве. Про себя он даже мурлыкал что-то боевое:
   То не гром грохочет в тучах,
   И не молнии горят,
   Это голосом могучим
   Наши пушки говорят:
   Не трогай, враг, земли родной!
   Страны труда не тронь!
   Святая месть ведет нас в бой!
   Прицел верней! Огонь! Огонь! Огонь!
   Нет, лучше другая песня, из кинофильма "В шесть часов вечера после войны", ставшая неофициальным гимном советских артиллеристов:
   Пробьет победы час, придет конец похода,
   Но прежде, чем уйти к домам своим родным,
   В честь нашего вождя, в честь нашего народа
   Мы радостный салют в полночный час дадим!
   Как жаль, что из его реактивных установок нельзя салютовать!..
   Артиллеристы, Сталин дал приказ,
   Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
   Из сотен, тысяч батарей
   За слезы наших матерей,
   За нашу Родину - огонь! Огонь!
   Нет, ни от какого вина так не будешь пьян, как от радости победы! Победа, мир - пробил час!
   Победу ждали, но, как и война, она пришла внезапно. Вот уже полмесяца на земле мир, а он, Виктор, все никак не привыкнет спать без оружия, без ожидания боевого приказа, без постоянного стремления бить врага, двигаться на запад. Война еще жила в нем, гвардии полковнике, командире полка легендарных "катюш", получившим эти звания и должность весной сорок пятого.
   Здесь, в Москве вечерами сияли тысячи окон без светомаскировки. Родной город, за который он был готов отдать жизнь... Он возвратился живым, а вот его тетя не дождалась победы, умерла в сорок третьем. Видимо, и в тылу было не легче, чем на фронте.
   В Германии его полк привыкает к миру, к тишине. И он всего несколько дней назад был среди своих гвардейцев, как вдруг получил неожиданный вызов в Москву. Только в столице узнал, что приглашен в Кремль на празднование победы. За что такая честь? Неужели Верховный снова вспомнил о нем?
   Выкроив время, Виктор зашел на Выставку трофеев, открывшуюся в Парке культуры и отдыха имени Горького после Курской битвы. Какого же грозного противника они одолели, какая страшная, злая сила двинулась на Страну Советов в сорок первом году! И как ему повезло: не только жив, здоров, но и причастен к таким событиям, каких еще не было в истории человечества!
   Самолеты... Виктор чаще видел их в небе или разбитыми и сгоревшими - на земле. А тут стояли, раскинув крылья со свастикой или крестом, бомбардировщики, истребители, разведчики. Целехонькие - хоть сейчас в воздух! И возле каждого - бомбы и снаряды, какими они были вооружены. Знаменитые недоброй славой "лаптежники" можно было наконец спокойно рассматривать вблизи, а не мчаться стремглав к ближайшей траншее или даже канаве, заметив разворачивающийся для атаки клин МЕ-1О9. Со старанием сделаны, аккуратно. Такое бы мастерство да для добрых дел!
   Пятнистые пушки с заносчиво задранными стволами. Все, отстрелялись, навсегда! Вот тяжелые, осадные, из них били по Ленинграду, Севастополю, хотели и по Москве. Да советский "бог войны" оказался посильнее. Но и сами немцы не очень на артиллерию рассчитывали, их "богами войны" были танки и самолеты.
   Танки... Кажется, куда средним Т-З и Т-4 с их тонкой броней и сорокапятимиллиметровыми пушечками до наших КВ или Т-34 ?! А ведь именно они гнали Красную Армию до самого Кавказа. Почему? Всякие "Тигры" и прочие появились к середине войны, их даже боялись меньше. В толстом, сантиметров пятнадцать борту одного из "Тигров" зияла большая дыра, точно пробитая гигантским кулаком. Скорей всего, шестидюймовая самоходка в упор врезала.
   Шестиствольный миномет, "скрипун", что-то вроде "катюши", но та, конечно, лучше!
   Сколько же оружия! За день с трудом обойдешь, а ведь каждое только в одном экземпляре. На фронте же их были тысячи, десятки тысяч - самолетов, танков, орудий, сеявших смерть и разрушение. И все-таки это выставка германского трофейного оружия в Москве, а не советского в Берлине!
   Среди посетителей выставки было много фронтовиков, некоторые шли с детьми, что-то им рассказывали. Выставку, конечно, оставят на века, чтобы потомки знали и гордились: "Были люди в наше время!"
   На молодого бравого полковника обращали внимание: военные подчеркнуто козыряли, девушки оборачивались и кокетливо улыбались, мальчишки смотрели с нескрываемым восхищением.
   У выхода какой-то пожилой подвыпивший рабочий втолковывал молодому летчику:
   - Я на заводе коленчатые валы обтачиваю. Знаешь, что это такое? Не сам ты летаешь, это наши, рабочие руки тебя в небо поднимают.
   Он показал ладони, темные от въевшейся металлической пыли.
   - Сам на фронт просился - не взяли, в тылу нужен. Я оружие делал, ты врага бил, вот и победили. Да только не для кого мне теперь жить: без вести пропал мой сынок, тоже летчик. Может, вернулся бы таким же орлом. Ладно, главное - победили, а какой ценой, об этом потом...
   Ледяная тоска, неизбывное горе прозвучали в последних словах.
  

2

  
   У входа в Кремль большая толпа качала военных, направлявшихся на торжественный прием в честь победы. Подхватили и Виктора, подбросили несколько раз.
   Он старался навсегда запомнить каждый час, каждую минуту этого дня - двадцать четвертого мая сорок пятого года.
   Мраморные лестницы, картины, люстры, ковры - все это слилось для него во что-то праздничное, яркое, не совсем реальное. О какой реальности речь, если совсем рядом - живые вожди Коммунистической партии , члены Политбюро и Государственного Комитета Обороны, чьи имена гордо носят города, колхозы, совхозы, воинские части, улицы, площади, горные вершины. Про многих из них рассказывал ему когда-то незабвенный Андрей Петрович. Где он, что с ним, жив ли? В райкоме о нем никто ничего не знал, там работали новые люди.
   От волнения вспотели ладони, сердце в груди учащенно билось. Виктор знал, что это самый счастливый день в его жизни, ничего лучше быть не может.
   Празднично сервированные столы были накрыты в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Вместе со всеми Виктор кричал "Ура!" и отбивал ладони, встречая вождей, слушая речь председательствующего Молотова, пил за бойцов, офицеров и генералов Советской Армии, за Всесоюзную Коммунистическую партию большевиков.
   Поднялся Сталин. Шквал аплодисментов медленно сменился тишиной. Вождь мало был похож на того, каким его изображали на портретах: моложавого, румяного, с блеском в глазах, без морщин и седины. Несмотря на маршальскую форму, Сталин выглядел старым и усталым. Невысокий, сутулый с седеющими усами... И в то же время это был человек, чье имя звучало с той долей беспрекословного авторитета, страха, уважения и преклонения, с той непоколебимой уверенностью в правоте каждого его слова, каждого поступка, с каким верующие думают о боге. И даже более, ибо в существовании бога можно усомниться, его можно отвергать, отрицать, а Сталин существовал наяву. "За Родину, за Сталина!" - значит, за самое лучшее, что было и есть в жизни, за самое светлое и дорогое, что воплотилось в этих двух словах. Для Виктора давно стали неразделимы Родина и Сталин, партия и Сталин, победа и Сталин. Он слушал вождя, затаив дыхание.
   - У нашего правительства было немало ошибок... Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой...
   "Что он говорит? - недоумевал Виктор. - Какой мир может быть с фашистами? И почему товарищ Сталин говорит о том, чего никогда не могло быть, что и представить себе невозможно - чтобы советские люди сами своих вождей с работы снимали. Он просто шутит"...
   -...но русский народ не пошел на это...
   "Конечно! Такого и быть не могло ни у кого даже в мыслях!"
   -...ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии.
   "Разумеется, это же не первая Мировая война, которую, видимо, имел в виду великий вождь, а Отечественная, защищали свой, советский строй."
   Выпили за великий русский народ, за его ясный ум, стойкий характер и терпение.
   Между тостами с эстрады пели самые известные артисты, гремел Краснознаменный ансамбль красноармейской песни и пляски.
   Некоторая скованность, вызванная присутствием вождей и самых высоких военачальников, стала покидать присутствующих, начались разговоры. Кое-кто поднялся из-за стола пройтись по залу. Встал и Виктор. Будет, что рассказать в полку, подумал он.
   И тут недалеко от себя он увидел Сталина. Вождь неторопливо приближался к нему, улыбаясь и протягивая руку:
   - Вот вы какой, товарищ Беляков! Примерно таким я вас себе и представлял. Продержались, значит, тогда, под Москвой, до подхода подкрепления?..
   - Так точно, товарищ Сталин! - отчеканил Виктор, хотя вопрос был риторическим.
   - А потом были и Сталинград, и Курская дуга, и Крым, и Берлин... Страшного врага одолели... Вижу, неплохо воевали: в двадцать пять лет - полковник, на груди наградам тесно...
   Сталин не по-старчески внимательно посмотрел на Виктора.
   - Война закончена - что дальше? Думаете поступать в академию?
   - Не знаю, товарищ Сталин, не решил! Не остыл еще...
   - Это хорошо. Нам, большевикам, остывать нельзя.
   Сталин оглянулся, отыскивая кого-то.
   - Лаврентий Павлович! Помните наш последний разговор о кадрах? Вот, рекомендую!
   Берия взглянул остро, неулыбчиво.
   - Мы вас найдем, - негромко бросил он и отошел вслед за Сталиным к группе адмиралов.
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

РАЗОЙДИСЬ!

1

  
   В начале Восточного похода Иоганн испытывал к русским снисходительное любопытство, которое сменилось сначала недоумением, затем возмущением и, наконец, яростью: как они смеют бить вермахт!.. Он долго верил, что произойдет перелом, что германская армия вновь победно устремится на восток, и ничто ее на этот раз уже не остановит: так обещал фюрер.
   Действительно, у Германии появились новые танки и самолеты, фауст-патроны, крылатые и баллистические ракеты, долетавшие до Лондона. Горные стрелки получили автоматы Шмайссера, удобные, дальнобойные, меткие, лучшее стрелковое оружие, которое когда-либо держал в руках Иоганн. Но перелома в войне не произошла, мало того, открылся второй фронт - американцы и англичане высадились в Нормандии. Бывшие же союзники Германии предали ее, не только выйдя из войны, но и став на сторону своих недавних врагов.
   Пришел час, русские вступили на территорию Германии, война стала действительно тотальной: рядом с частями регулярной армии сражались штурмовики, военные охранники, спортивные группы "Сила через радость", подразделения моторизованных групп, стражники, полиция безопасности, даже тайная полевая полиция и служба безопасности при рейхсфюрере СС. Везде создавались отряды фольксштурма из подростков, стариков, инвалидов. Безжалостнее стали и без того суровые военно-полевые суды. Появились плакаты "Мы не капитулируем!", "Берлин останется немецким!", "Превратим Берлин в немецкий Сталинград!", "Убей девять русских!" Иоганн недовольно хмурился. Почему именно девять? Убей сколько можешь, тем более, если ты солдат! И зачем упоминать Сталинград, связанный в памяти немцев с первым крупным поражением?
   Горно-стрелковый полк, в состав которого входил батальон майора Адлера, сражался на южном фланге советско-германского фронта. Иоганн очень хотел принять участие в защите Берлина и даже подал об этом рапорт, который остался без ответа.
   Русские все же взяли столицу Германии, но какой ценой! Даже, когда они, потеряв две танковые и несколько полевых армий, овладели городом, из него сумели вырваться на запад десятки тысяч солдат, офицеров и генералов вермахта. Но и после потери столицы, после ухода из жизни Гитлера, Геббельса и других вождей нации Германия продолжала сражаться.
  

2

  
   В тот майский день Иоганн обратил внимание на странное затишье: не гудели в воздухе самолеты, не было слышно ни артиллерийской, ни даже пулеметной стрельбы. Что бы это значило? Неужели...
   - Господин майор, вас срочно к телефону!
   Иоган взял из рук телефониста еще теплую трубку и услышал знакомый голос командира полка:
   - Кончено, майор!
   - Что кончено, господин полковник?
   - Война кончена. Подписана капитуляция, а нам дан приказ прекратить все боевые действия и сдаться...
   - Сдаться?!..
   - Подождите, не перебивайте! Вы один из лучших офицеров моего полка, я горжусь, что вы служили под моей командой. Хочу сохранить и ваше уважение. Поэтому передаю вам приказ, но даю право самому решать...
   - А вы, господин полковник?
   - Постараюсь быть достойным моих солдат!
   Телефон замолчал. Иоганн медленно опустил трубку, задумался. Потом приказал, оставив в окопах наблюдателей, построить батальон в небольшой лощине рядом с передовой.
   - Егеря, храбрые горные стрелки, гордость Германии! Мои боевые товарищи! Согласно плану "Гнейзенау" от двадцать второго января этого года, мы должны были сражаться до конца и пасть под русскими бомбами, снарядами и гусеницами "тридцатьчетверок". А теперь мне только что сообщили: Германия капитулировала, военные действия прекращены, приказано сдавать оружие и отправляться в плен... Но я не могу приказать ни сражаться до конца, ибо Германии сейчас нужна не ваша смерть, а ваша жизнь, ни сдаваться! А потому разрешаю вам поступать так, как подсказывает совесть. Знаю, тяжело, но выше голову, егеря! Вы сделали для фатерланда все, что могли! Вы доказали, что лучшие в мире солдаты - немецкие, а лучшие среди немецких - горные стрелки. Мы с вами честно выполнили свой солдатский долг, нам нечего стыдиться! Наша страна повержена, но пройдет время, и она восстанет из пепла и развалин, вновь станет грозной и могучей. И тогда при встрече вы скажете "А ведь наш комбат был прав!"
   Иоганн на миг опустил голову.
   - Будем помнить наших товарищей, павших на полях сражений! А теперь хочу каждому из вас на прощанье пожать руку.
   Иоганн чувствовал, что его глаза повлажнели. Но разве сумел бы он по-иному расстаться со своими егерями, со своими несбывшимися мечтами?
   Обойдя строй, он вышел вперед, встал так, чтобы его все видели.
   - Батальон, слушай мою последнюю команду!
   И во всю силу легких рявкнул:
   - Разойдись!!!
  

3

  
   Иоганн шел домой по родной земле, занятой врагом. Правда, Мюнхен взяла Седьмая армия США, здесь были американцы, но многим ли они лучше русских? С автоматом пришлось расстаться, он оставил себе лишь верный "вальтер", легко помещавшийся в кармане. Поверх мундира вместо шинели одел камуфляжный костюм разведчика, так незаметнее. Иоганн не снял с мундира ни орденов, ни погон, ни других знаков: он возвращался с войны, а не из плена.
   Днем скрывался в развалинах, небольших лесах, зарослях камыша на берегах рек или озер, а короткими майскими ночами, стараясь держаться подальше от дорог и населенных пунктов, шел и шел, с каждым шагом чувствуя приближение к родным местам. А дома, как говорят русские, и стены помогают.
   Он не раз вспоминал приказ фюрера, который кто-то назвал "нероновским": при отступлении уничтожать пути сообщения, линии связи, промышленные предприятия, запасы топлива, горючего, продуктов - все, что могло служить противнику, усилить его мощь. Такой же приказ издал Сталин в сорок первом году. Но у русских еще оставался тыл от Волги до Тихого океана, а у Германии?.. Надо думать не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне. И тут Иоганн никак не мог согласиться со строками приказа "Поскольку лучшие пали в бою, неполноценных, что остались в живых, незачем более принимать в расчет". Иоганн вел безмолвный диалог, точнее, монолог: "Нет, мой фюрер! Далеко не все лучшие погибли, ибо мы, командиры, всегда старались беречь своих солдат. Мы были верны вам, мой фюрер, до конца, как и вы нам, своим солдатам. Вы предпочли смерть от собственной пули плену, как и положено настоящему вождю и полководцу. Вас больше нет, но остался немецкий народ, осталась Германия, остались мы, солдаты и офицеры, дававшие вам присягу. История не закончилась, нет! У наших врагов, русских, есть хорошая пословица "За одного битого двух небитых дают". И мир еще увидит силу и мощь Германии!"
   Иоганн знал, куда шел. Осенью сорок четвертого года он получил в Карпатах от матери очередное письмо. Она писала, что ждет его живым и здоровым, а пока желает ему доблестно служить фатерланду и фюреру, что присмотрела ему невесту - самую красивую девушку Бергштадта, что город не бомбят. Однако главным было другое: из неизвестности вдруг возник дядя Вилли, брат отца. Но его трудно теперь узнать: растерянный, постаревший, порвавший с политикой, сторонящийся людей. С ней здоровается, расспрашивает об Иоганне, но о себе ничего не говорит. Устроился работать лесничим, живет в знакомой Иоганну с детства сторожке, иногда спускается в город за продуктами и вновь надолго исчезает.
   Иоганн чувствовал в этих строчках какой-то скрытый смысл. И вдруг понял: мать видит, что война идет к концу, что сыну, возможно, придется сражаться на территории родной страны. И, зная, что в плен ее сын никогда не пойдет, готовит убежище.
   И в последующих письмах мать точно мимоходом замечала "Дядя Вилли живет все там же, здоров, шлет тебе привет, мечтает тебя увидеть". Все ясно!
   Подаренный матерью гематитовый перстень плотно облегал палец. Иоганн сдержал слово, он ни разу не участвовал в карательных операциях. Посылали иной раз на это и егерей, но видимо знали или догадывались командиры, на что способен, а на что не пойдет Иоганн Адлер. Зато давали его подразделению такие задания, что никто бы другой живым не вернулся. А он со своими горными стрелками - возвращался. Потому и стал майором, командиром батальона.
   Силы Иоганна удесятерились, когда он увидел вдали вершины родных Баварских Альп. Они приближались, росли, все шире заполняя горизонт. Ничего, что кончились продукты, он - дома. К матери пока нельзя, но они будут рядом. Ночью впереди замерцали огни Бергштадта. Пять лет не был он здесь, пять лет. Сколько пройдено, пережито, найдено и потеряно!..
   В темноте он обошел город и по узкой тропинке зашагал лесом. Когда-то, в юности их с Карлом здесь застала гроза. Его друг мечтал стать командиром горных стрелков и стал им, но гроза Восточного похода оказалась для Карла роковой... Знакомые запахи хвои, прелой земли, цветов заставили чаще забиться сердце. Чувствовалось, что здесь не было боев, не гремели выстрели, не лилась кровь. Спасибо судьбе, что сохранила его родной город!
   Иоганна ждала встреча с бывшим большевиком, революционером. Что заставило дядю Вилли уйти отшельником в горы? И как бывший коммунист посмотрит на бывшего офицера вермахта? Но раз мать о нем писала, значит, все должно быть в порядке.
   Уже светало, когда Иоганн вышел к сторожке. Осмотрелся - вокруг никого. Подойти, постучать? А если там американский патруль или просто кто-то посторонний? Он отошел в сторону, прилег в густой траве, намереваясь дождаться, когда покажется солнце и хозяин выйдет из дому.
   Видимо, он сильно устал, потому что не заметил, как уснул. Спал крепко, точно провалившись в черный колодец, без сновидений.
  
   Проснулся внезапно, инстинктивно почувствовав, что рядом кто-то есть. Открыл глаза, сунул руку под маскхалат к пистолету.
   - Отставить боевую тревогу! Ну вот, Ганс, мы тебя и дождались!
   Высокий, похожий на покойного отца рыжебородый старик, ярко освещенный восходящим солнцем, с доброй улыбкой смотрел на Иоганна. Рядом с ним, то бросая недоверчивые взгляды на незнакомца, то вопросительно посматривая на хозяина, переминалась на сильных лапах крупная овчарка.
   Иоганн поднялся. Овчарка напряглась, зарычала.
   - Тихо, Коба! - приказал хозяин. - Свой! Понял? Наш!
   Овчарка понимающе завиляла хвостом.
   - Теперь не тронет, раз я тебя представил. Ну, здравствуй, племянник, здравствуй, Ганс! - и дядя Вилли, несколько раз неуклюже поцеловав Иоганна в небритые щеки, заключил его в свои совсем не старческие объятья.
   Как угодно представлял себе встречу Иоганн, только не так. Фронтовик, боевой офицер позволил подойти к себе вплотную, проспал. Стыд и позор! Но от всей фигуры дяди Вилли веяло такой доброжелательностью, радостью встречи, что Иоганн понял: здесь он просто родной человек, племянник, а не майор вермахта.
   - Ты так хорошо спал, как спят только в молодости, будить не хотелось. Ну, пойдем в дом, для тебя все готово!
   В сторожке чувствовалась только мужская рука. Чистота, порядок, каждый предмет на своем месте, но сразу было видно, что хозяин холост.
   - Вот так, Ганс, и живу здесь как Робинзон уже два года. Лес дает грибы, ягоды, орехи, а огород - картофель, овощи. В город хожу раз в месяц, раньше - отоварить карточки, теперь - обменять картошку на муку, сахар, чай.
   - А что же никакой скотины?
   - Как тебе сказать... Вот пес и кот, потом его увидишь, мои друзья. Кусок мяса могу выменять на овощи: я их выращиваю больше, чем мне одному нужно. А скотинка... Не знаю, поймешь ли ты меня. Выращу я теленка, барашка, козочку, привычку к ним, а потом своей рукой резать...
   - Ты же на войне бывал...
   - И не на одной, Ганс! Поэтому и не хочу!
   - Попробую понять, хотя, честно признаться, почти ничего о тебе, дядя, не знаю. Произошло что-то такое, что ты порвал с большевиками, не так ли? Кстати, как у тебя отношения с американцами?
   - Приезжал ко мне сюда раза два начальник комендатуры проверить, не скрывается ли кто...
   - А если еще приедет?
   - Неужели мы, старые вояки, его не обманем?.. Долго беседовал со мной, потом сказал, что о моей судьбе можно написать документальную книгу и выпустить во всех странах в назидание потомкам. Угостил меня виски, дал несколько шоколадок и сигарет, которые я потом обменял... Они хоть и союзники русских, но отнюдь не сторонники большевизма. Кстати, главный военный комендант Баварии генерал Паттон - ярый антикоммунист. Я понял, что они ищут партийных боссов, гестаповцев, эсэсовцев, проводят "денацификацию", а простые фронтовики их не интересуют. Думаю, скоро вернешься к матери...
   - Давно ее видел?
   - Недели три назад. Все такая же, почти не изменилась. Пригласила в гости, угостила кофе, поговорили о тебе.
  -- Обо мне... Ты лучше о себе расскажи!
  

4

  
   - Долгий это разговор будет... Умойся сначала, отдохни, сейчас я на стол соберу! Да не косись на окошко, если кто чужой появится, Коба голос подаст... Ну вот, Ганс, теперь можно и побеседовать!
   Формально я стал коммунистом в девятнадцатом году, когда образовалась Германская компартия, но еще на фронте большевистская пропаганда постепенно проникала в наши окопы, а затем и в наши сердца. Еще бы: мир, хлеб, социальная справедливость - что еще нужно для счастья? Поражение не переживали, плевать, у нас революция! Девятого ноября восемнадцатого года Карл Либкнехт провозгласил Германскую социалистическую республику, но мы мечтали о Мировой революции!.. Правда, уже тогда мудрая Роза Люксембург заметила у русских большевиков беспринципность, аморальность, жестокость, нетерпимость к любой критике, к инакомыслию, отсутствие политических друзей...
   - Понимаю, дядя Вилли, - перебил Иоганн, - в молодости хочется участвовать в чем-то великом, всемирном, обещающим перемены к лучшему, когда можно и себя показать...
   - Этим и пользуются те, кто постарше и похитрее. Я пробился даже - молодому нахальства и силы не занимать - на учредительный съезд партии. От имени русских большевиков нас приветствовал Карл Радек, ему отвечал Карл Либкнехт. Все верили, что второй Советской Социалистической Республикой в мире станет Германия, родина Маркса и Энгельса. Мы возглавили всемирное движение "Руки прочь от Советской России!", а позднее, в двадцать первом году, узнав про голод в первом государстве рабочих и крестьян, организовали помощь, хотя сами жили небогато, собирали деньги, вещи, брали осиротевших детей. Через два года русские помогли голодающим рабочим Рура десятью тысячами тонн зерна. Да, наша революция потерпела поражение, но мы считали, что это временно. Мы не чувствовали себя в чем-то отличными от русских: все - коммунисты, ленинцы, интернационалисты, и в этом для меня, Ганс, тогда заключалась и цель жизни, и само счастье.
   Наша партия расширялась, крепла и скоро стала второй на планете после РКП... Насколько мой брат Пауль был мудрее, хотя никогда не состоял ни в каких партиях! Он знал людей, знал жизнь, а я - теорию. Молодой фанатик в юнгштурмовке и портупее, демонстрации, митинги, речи... По глупости мы и нацистов сначала приняли за товарищей по классовой борьбе, хотя Гитлер в своей книге без обиняков сказал о своем отношении к коммунистам. Вместе ходили на собрания, дрались с полицией, проклинали капиталистов, "гнилой запад". Как я был глуп и наивен, как слепо верил в свою правоту! Нельзя натравливать брата на брата и сына на отца! Увы, до меня это дошло очень поздно. Если бы молодость знала, если бы старость могла!
   Я участвовал в создании Баварской Советской республики. Странно слышать, ведь Бавария, Мюнхен для многих связаны с именем Гитлера? Недолго существовала эта республика, но именно тогда от брошенной гранаты погибла семья твоего отца, моего брата... Он проклял меня, приказал никогда больше не попадаться ему на глаза... А я стал профессиональным революционером, объехал пол-Европы, не раз бывал в Советской России, могу с тобой беседовать и по-русски. Ты тоже? Молодец! Когда Гитлер пришел к власти, он прочистил нам мозги: сто пятьдесят тысяч коммунистов было брошено в лагеря, из них тридцать тысяч не вернулись. Я мог бы сказать, что это страшная цифра, но в конце тридцатых годов в Советском Союзе за один месяц расстреливали больше... Когда в Испании началась гражданская война, я пробрался туда через все границы, поступил в интербригаду, воевал. Там и появились в моей душе первые сомнения. Скоро я увидел, что интербригады - не армия, воюют плохо, так как бойцы не понимают друг друга в бою, не знают соседа по окопу, а просто являются наглядным подтверждением лозунга "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" А вслед за армией шли советские чекисты, творившие суд и расправу в чужой стране. Часто испанец не понимал, за что его расстреливают русские, приехавшие будто бы принести ему свободу и землю. Началось отчуждение... Помню, как шла в бой по улицам маленького городка наша интербригада, и как равнодушно смотрели ей вслед испанцы.
   Я долго верил пустым, но громким словам. "Родина или смерть!"...Похоже на "Кошелек или жизнь!", не правда ли? Человеку нужны и Родина, и жизнь, и кошелек. Или "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!" Ложь! С колен можно подняться, а мертвый уже не встанет. Но тогда каждое слово Долорес Ибаррури, нашей пламенной Пассионарии звучало для меня как для верующего молитва. Теперь я понимаю, что разжигать гражданскую войну, призывать весь народ пожертвовать собой в случае поражения - безумие. Коммунисты проиграли, но Испания выиграла, ибо только в советской тюрьме я, наконец, понял, ч т о мы несли этой стране.
   Сталин замышлял провести в Испании политический процесс над ПОУМ - Объединенной марксистской рабочей партией, которая в его споре с Троцким поддержала последнего, хотя и не вошла в Четвертый Интернационал. Их колонна сражалась на Арагонском фронте, под Сарагоссой: там были и испанцы, и иностранные добровольцы. Воевали храбро, умело. И вот все руководство партии арестовали, бросили в застенки: один, подземный, в Мадриде, второй - в барселонском отеле "Фалькон". Через какие пытки им пришлось пройти!.. И все же они оказались покрепче российских большевистских вождей, не признали себя виновными. Их вождя Андреса Ниня, министра юстиции Республики, чекисты не решились привести на процесс и после пыток тайно расстреляли в горах. Процесс стал позором для Сталина и многим в Испании открыл глаза. Тоже одна из причин поражения... Я склоняю голову, Ганс, перед мужеством этих людей. Процесс провалился: почти все свидетели оказались на стороне подсудимых. Судили не ПОУМ, а Сталина с его сворой клеветников и палачей, судили кровавый НКВД, а не героев Испании. ПОУМ была оправдала по всем пунктам обвинения: никаких шпионажа, саботажа, измен! Представляю, как в ярости метался по Кремлю Сталин! К тому же сталинский "наместник" в Испании генерал-чекист Орлов понял, что его ждет за сорванный процесс, и удрал в Америку, где, говорят, живет до сих пор и даже выпустил книгу воспоминаний. Но все это я узнал позднее...
   Из Испании я попал во Францию, в лагерь интернированных. Затем побег, Германия. Мы расклеивали листовки, пытаясь объяснить, что несет стране фашизм. Но народ встал на сторону фюрера, который появлялся без телохранителей, в открытой машине, не боясь покушений, а мы были ночными призраками, остатками много обещавшей, но ничего не давшей, разгромленной партии. А в тридцать девятом году я бежал в Советский Союз: болван, я все еще верил, что все коммунисты - братья, что СССР - маяк и пример для трудящихся мира, что существует классовая солидарность... Короче, русские пограничники передали меня органам НКВД.
   Поймешь ли ты, Ганс, что чувствовал я после очередного допроса, окровавленный, избитый?! Рушилось все, чем я жил, гордился, чему отдал лучшие годы. Иногда мне казалось, что я просто сошел с ума... Увы, это был не бред, не кошмар, а реальность. Вместо дружеских объятий - допросы, угрозы, требование признаться, что я фашистский шпион. Это была не старая наивная Франция, от НКВД не убежишь. А мои глупые представления о роковой ошибке были рассеяны не только пытками и избиениями: в тюрьме с недоумением и ужасом я увидел многих немецких, польских, испанских коммунистов, вождей Коминтерна. Некоторых из них я знал еще с восемнадцатого года. И вот встреча, в грязной камере, среди нечистот, дикой жестокости и презрения к человеку. Больше всего русские чекисты почему-то ненавидели в людях чувство гордости и собственного достоинства, это приводило их в бешенство.
   Мне рассказывали о немецких коммунистах, умерших в советских лагерях, расстрелянных или даже, чему я не мог поверить, выданных гестапо. Герман Шуберт, Хайнц Норманн, Фриц Шульте, Герман Реммеле, Ганс Киппербергер, Феликс Галле, Вернер Хирш, Лео Флиг, Гуго Эберлайн... Гуго, арестованный чекистами еще в тридцать седьмом году, ученик Розы Люксембург, соратник Карла Либкнехта, участник Первого конгресса Коминтерна, член Центрального комитета союза "Спартак", член Центрального Комитета компартии Германии! Самые лучшие, самые верные, самые преданные коммунисты Германии были уничтожены не Гитлером, а Сталиным! Это если б Иуда не только выдал Христа, но и сам лично распял его на кресте. Тельману очень повезло, погиб от руки офицера СС!..
   Неожиданно для себя Иоганн почувствовал жалость к старому, одинокому, родному ему человеку.
   - Ладно, дядя Вилли! Ни у вас, ни у нас ни черта не вышло!..
   - Погоди, Ганс, я не дошел до главного! Пришел день, когда меня вызвали с вещами. Не вся глупость была еще выбита из меня, я решил, что меня ждет свобода. Но был грубо втолкнут в арестантскую машину, которую русские почему-то называют "черным вороном". Да, долго и сильно надо быть человека, чтобы он чуть-чуть поумнел... Машина остановилась, меня высадили и повели по какому-то мосту. Я не сразу понял, куда и зачем меня ведут, пока вдруг не увидел впереди знакомую форму гестапо. Чекисты, советские коммунисты выдавали меня тем, от кого я бежал! Меня предали коммунисты, предала Страна Советов! Видимо, вид у меня был такой, что чекисты расхохотались, их смех подхватили гестаповцы. Этот хохот, веселый и злорадный, будет звучать в моих ушах до конца дней. На моих руках щелкнули немецкие наручники, гестаповцы и чекисты отдали друг другу честь. Видимо, передали и сведения обо мне, ибо меня сразу же, без допросов отправили в концлагерь. Там оказалось немало коммунистов, так же выданных Гитлеру Сталиным.
   Так закончилась моя "перековка". Другу можно простить грубость, обиду, невнимание, но не предательство, ибо в таком случае это не друг, а враг. Не будь я трезво мыслящим немцем, покончил бы с собой! Вместо этого написал письмо фюреру, где признался, что был обманут, что навсегда порываю с коммунистами. Однако выпустили меня только в сорок первом году. Устроился на завод, а когда он перешел на военную продукцию и меня уволили, стал лесничим. Жизнь моих нынешних соседей, лесных зверей и птиц, в тысячи раз чище, проще, порядочнее, даже гуманнее, чем жизнь человеческая...
   - Дядя Вилли, - после короткого молчания заметил Иоганн, - я вижу, ты до сих пор жалеешь кое-кого из своих старых товарищей-коммунистов. Как же так?
   - Маловато логики в моих словах? А разве в жизни ее больше?.. Ну, во-первых, мне действительно жаль тех, кто погиб в сталинских тюрьмах и лагерях, тем более, бывших друзей. Во-вторых, это моя жизнь, мое прошлое, которое не изменишь. Доживешь до моих лет - поймешь. Есть русская пословица, которую трудно перевести "Ум у сердца в дураках ходит". Я отрекся от своих прежних убеждений, как говорят, сжег все, чему поклонялся, отказался от всяких мыслей о революции, ибо это обман многих ради власти немногих. Хватит! Умом я все это понял, а вот сердцем... Вспоминаю молодость, речи, знамена, глаза друзей, нашу чистую веру, и мое старое сердце точно молодеет.
   - У меня позади война, полная крови, смерти, жестокости, мук, но кое что и я вспоминаю с радостью и гордостью... Между прочим, в службе контрпропаганды вермахта были книги, написанные немцами, побывавшими в советских лагерях. Работник лесной промышленности Альбрех два года просидел в тюрьме, был выпущен перед приездом Риббентропа в Москву, попросил политического убежища в германском посольстве. Сталин не мог отказать: шел разговор о Договоре СССР с Германией. На родине Альбрех выпустил книги "Бутырская тюрьма. Камера 99" и "Революция, которую предали". Обе я рекомендовал прочесть своим егерям, чтобы лучше знали, с кем сражаются.
   - Не читал, надо будет поискать в библиотеке. Как ты думаешь, Ганс, твой отец теперь бы меня простил?
   - Думаю, что понял бы и простил.
   - Когда меня до полусмерти избивали на допросах, я понял, что т а граната не была случайной. Там я слышал рассказ о пятнадцати англичанах, бежавших из лагеря военнопленных в Польше. Добрались до советской границы, несмотря на предупреждения поляков, знавших о порядках на сопредельной стороне, переплыли Буг. Одного тут же застрелили пограничники, других избили, связали, и вместо английского посольства они оказались в Бутырке - одной из самых страшных тюрем. Что потом с ними стало, не знаю. Я представлял, что русские оккупировали Польшу, чтобы спасти поляков, украинцев, белорусов, евреев от фашистских лагерей, и только позднее узнал о Катыни, о расстреле десятков тысяч людей только за то, что они были не рабочими, а докторами, инженерами, учителями, офицерами, адвокатами. А в наших, немецких лагерях не верили рассказам о русских тюрьмах...
   Я был членом Германской компартии почти двадцать лет, меня выдвигали кандидатом в Центральный Комитет партии, я участвовал в конгрессах Коминтерна. Во имя чего? Знаешь ли ты, что русские первыми нарушили Версальский договор и начали еще в двадцатые годы тайно помогать Германии создавать армию-рейхсвер? Первые боевые "Мессершмидты" строились в поселке Фили под Москвой, неподалеку обкатывали новые "панцеры" немецкие танкисты. Вместе проектировали, строили, изготовляли в тайне от остального мира. Я слышал, что даже газ "Циклон" для уничтожения людей в концлагерях, изобрели немецкие химики, работавшие в Ростове. Под вымышленными именами обучали немецких командиров в советских военных училищах, школах, академиях, а советские военачальники ездили на учебу в Германию. Почему? Русские готовили из Германии своего главного военного союзника в Европе. Они ненавидели Англию, Америку, Францию "классовой ненавистью", а мы - как побежденные. Сталин мечтал руками немцев разгромить Европу, чтобы потом воспользоваться плодами нашей победы, принести социалистическую революцию на своих штыках. На западе не знали, кого больше бояться: Гитлера, обещавшего спасти мир от большевизма, ио непримиримого к евреям и большевикам, или Сталина, расстрелявшего, уморившего голодом и сгноившего в концлагерях миллионы своих сограждан. Так называемая "мировая общественность" об этом почти ничего не знала, но разведка-то работала!
   Сталина я ненавижу больше всего! Дал его партийную кличку "Коба" собаке, пусть хоть у меня здесь сидит на цепи и ест объедки. Потом сообразил, что зря обидел верное и преданное животное, в котором нет ни лжи, ни коварства. Однако пес привык, отзывается только на это имя.
   - Этого тебе большевики не простят.
   - А я ни у кого не хочу просить прощения, и сам прощать не собираюсь!
  

5

  
   Никто посторонний не появлялся, жизнь в сторожке текла мирно и спокойно. Дядя Вилли регулярно приносил Иоганну письма от матери, а ей - от него. Военную форму он убрал, дав взамен свою старую одежду: тесновато, коротковато, но пока иначе нельзя. Когда Иоганн ближе присмотрелся к дяде Вилли, он понял, что тот совсем не старый, возраст ему прибавляла борода, на самом деле дяде было лет пятьдесят.
   Спал Иоганн в сарае, где хранились дрова. Он сделал лазейку, через которую в случае опасности можно было незаметно выбраться наружу и скрыться в лесу.
   Иоганн принес с фронта недавно еще запретную для каждого немца вещь - радиоприемник, от полевой радиостанции, легкий, надежный, с несколькими батареями: он не собирался становиться отшельником, рвать связь с окружающим миром. Установил его тоже в сарае, сделав тайник: достаточно было вытащить одно полено - и вот шкала, ручки настройки. Поздними вечерами, когда была наилучшей слышимость, они с дядей, приглушив звук, слушали передачи союзников на немецком языке, Москву. Узнали о предстоящем Параде Победы на Красной площади двадцать четвертого июня.
   В тот день оба с утра сели у приемника...Голос Левитана, которого фюрер обещал повесить после взятия Москвы, но вышло так, что Левитан возвестил на весь Советский Союз о разгроме Германии... Командовал парадом маршал Рокоссовский, принимал парад маршал Жуков: Иоганну не надо было объяснять, кто они. Шли сводные полки от каждого фронта из лучших солдат и офицеров. Пронесли знамя, которое было водружено на куполе рейхстага. Потом пошла техника: танки, самоходки, артиллерия, реактивные минометы. Вызвали недоумение тачанки и конница: что это, дань памяти гражданской войне? Потом музыка военного оркестра смолкла, сухо застучали барабаны: так обычно сопровождаются казни. То, что произошло дальше, повергло Иоганна в смятение и ярость: под бой барабанов бросали к подножью Мавзолея трофейные знамена. Двести знамен вермахта вместе с личным штандартом фюрера! Это их немецкие солдаты с гордостью пронесли почти по всем столицам Европы, их развевал самум Сахары, ледяные ветры Арктики, холодное дыхание гор. Такое глумление над знаками воинской доблести врага... Горе побежденным!
   Иоганн выключил приемник. Дядя Вилли коснулся его плеча.
   - Не переживай, Ганс! Германия повержена, но не уничтожена, она поднимется, как боксер после нокдауна. Сам знаешь, ты же историк! Мне хуже: победа прославила Сталина и его палачей, укрепила их страшную власть, и никто теперь не ответит за муки и смерть многих тысяч людей, расстрелянных чекистами или погибших в концлагерях Советского Союза. Победителей не судят. Те, кто клеветал, предавал, пытал и убивал ни в чем не повинных людей, стали героями, освободителями Европы. Свою лютую власть они принесли во многие европейские страны, и их жители еще хватят горя... Но мы, немцы, в беде не впадаем в отчаяние, не напиваемся, не молимся, а просто беремся за работу. Ты молод, у тебя все впереди, с такой войны вернулся живым и здоровым - радуйся! Береги нервы, больше думай о родном городе, о матери, о работе! Глаза у человека в отличие от животных смотрят только вперед...
  
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДОРОГА ДОМОЙ

1

  
   Изредка сигналя долгими гудками, электричка несла Николая навстречу неведомой мирной жизни...
   В конце войны мать все чаще писала, что ждет -- не дождется победы и встречи с любимым сыном. А в апреле сорок пятого Николай неожиданно получил конверт, написанный незнакомым почерком.
   "Дорогой боец Красной Армии, уважаемый Николай! Пишет Вам Шура из города Струнино. Вы меня не знаете и не помните, хотя и видели. Я тоже училась в школе имени Горького, только на два класса младше Вас. Закончила семь классов и школу ФЗО при нашем комбинате. Работаю на прядильной фабрике, стахановка. Наш комбинат несколько раз награждали переходящим Красным Знаменем. В нашем цехе работает Ваша мама, от нее я узнала Ваш адрес. Все мы ждем конца войны, когда вы добьете фашистов. Я бы написала о работе больше, только нельзя, мы работаем для фронта. Желаю Вам поскорей с победой вернуться домой!
   Жду ответа как соловей лета
   С комсомольским приветом
   Шура Русакова"
   Николай задумался, улыбнулся, убрал письмо в карман гимнастерки. Понятно: скоро войне конец, вот девчонки и спешат познакомиться, понимая, что главным дефицитом будут теперь холостые парни. Интересно, какая она, эта Шура? Не догадалась фотографию приложить!
   А какой он сам? В одном из немецких городков Николай увидел кем-то брошенное трюмо - большое зеркало, прислоненное к стене дома. И каждый солдат, проходя мимо, на миг останавливался, чтобы взглянуть на свое отражение. Неужели это он, бывший школьник Коля Петров? Выгоревшая пилотка, сто раз латанная гимнастерка, грязные обмотки, разбитые ботинки, "сидор"- вещмешок за спиной, автомат на груди... А лицо! Все три года войны в глазах остались.
   Давно бы быть Николаю при его образовании и боевом опыте сержантом, командиром отделения, а то и выше, но не хватало ему чего-то. Или родился таким, или рос без отца, но не любил он командовать и не стремился к этому. Начал войну рядовым, в том же звании и заканчивал с несколькими нашивками за ранения и медалью "За отвагу" - память о Крыме. Жених!
   Чем ближе становилась победа, тем отчаяннее хотелось уцелеть, тем обиднее казалось погибнуть или стать инвалидом, тем труднее становилось командирам поднимать солдат в бой. Был случай: в части, которой предстояло брать аэродром, солдаты заявили, что пойдут в бой только в том случае, если их поведут офицеры. И пошли - на пулеметы, на эрликоны. Аэродром взяли, от батальона осталось меньше роты...
   А тут еще стали поговаривать, что их армии "выпала высокая честь" участвовать в штурме Берлина. Николай уже знал, что нигде не гибнет солдат больше, чем в уличных боях, и совсем не горел желаем брать "логово фашистского зверя". Хватит, он заслужил право на жизнь! Почему Сталин не договорится с союзниками и не поставит немцам ультиматум: сдавайтесь, а то мы ваш Берлин с воздуха разнесем? Сдались бы немцы, они понапрасну погибать не любят. Ведь от Кавказа до Эльбы сплошная братская могила. Почему оставшихся не пожалеть? И так он каждый раз поднимался в атаку с замершим сердцем и влажной от холодного пота спиной, в любой миг ожидая пулю или осколок. Все остальное происходило бессознательно: тело уже само знало, когда надо броситься на землю, вскочить, перебежать. И, конечно, помогали "наркомовские" сто грамм...
   Повезло, попал под Дрезден, когда там уже остановили группу армий "Центр", пробивавшуюся на помощь Берлину. Здесь, на самом южном фланге гигантского фронта, чувствовалось, что и немцы смертельно устали, понимают, что война проиграна...
   А жили немцы хорошо, не от нищеты и бедности войну начали. Дома просторные, каменные даже в сельской местности, скотные дворы - и те из кирпича, под черепицей. Николай случайно услышал, как пожилой солдат негромко пробормотал себе под нос, что в их колхозе люди живут хуже, чем у немца скотина. Какие замечательные дороги - прямые, широкие, ровные, какие ухоженные сады, поля, даже леса! И сколько, это было самое удивительное, сохранившихся с древности дворцов, замков, церквей и даже просто жилых зданий! Однако политработники утверждали, что никакого высокого уровня жизни при Гитлере у немцев не было и не могло быть. Что ж, Николаю не впервые выдавали желаемое за действительное.
   Будет, что рассказать маме при встрече! А о чем промолчать? Конечно, о мародерстве, случаях жестокого обращения с мирным населением. Причем, часто зверствовали совсем не те, у кого кто-то был убит фашистами или угнан в неволю. И хотя они оправдывались лозунгом "Кровь за кровь, смерть за смерть!", Николай этого не понимал.
   И еще весной сорок пятого года пошли негромкие разговоры о союзниках, мол, все равно они буржуи, капиталисты, а Красная Армия самая большая и сильная в мире. Отцы и деды мечтали о Мировой революции, о социализме во всем мире, так почему бы, пользуясь случаем, не водрузить наши знамена над Римом, Парижем, Мадридом, Лондоном? Иначе за что же кровь проливали, за одну Германию? Конечно, это было бы здорово! Но продолжать войну, когда уже столько погибло... И по отношению к союзникам это было бы самым настоящим вероломством и предательством, недостойным страны-победительницы... Впрочем, выступавший в их батальоне политработник из дивизии намекнул на подобные разговоры, назвав их троцкистскими, после чего уже никто не решался затрагивать рискованную тему.
   Как-то раз в разговоре кто-то из молодых солдат заметил, что после войны люди вернутся домой более добрыми, честными, справедливыми. Пожилой пехотинец удивленно взглянул на него, покачал головой.
   - Ишь ты! Фашиста бьем потому, что себя спасаем, родину, страну. А насчет того, что война людей лучше делает, ты, парень, загнул! Добренькими вырастут дети, у которых на глазах отцов вешали, братьев пытали, матерей и сестер насильничали? Тут дай бог просто людьми остаться! Храбрее стали? Это другой вопрос и тоже с большой заковыкой: понравится ли дома кому эта твоя храбрость?..
   - Не понимаю, о чем вы?
   - Молод еще, вот и не понимаешь! Ежели на фронте удалью да риском можно и орден заработать, и звание, то в мирное время за то же самое будешь бо-о-ольшие неприятности иметь: любое начальство смелость в подчиненных не любит.
   - Ну это вы, старый, так думаете...
   - Что?! Старый?! - пожилой пехотинец возмущенно повысил голос. - Конечно, тебе, мальчишке, мои сорок три года старостью кажутся. Сам когда-то также думал. Моему отцу шестьдесят четыре года, в колхозе бригадирит, до сих пор пятипудовые мешки ворочает как молодой. Я для него и сейчас пацан. И впрямь до сих пор гляжу на батю как мальчишка, хотя у самого сын воюет. Погоди меня старостью попрекать!
   Сколько сделали для победы вот такие, кому за тридцать и за сорок, подумал Николай, а все военные песни почему-то только про молодых...
  

2

  
   Немало инвалидов прошло по вагону за время пути, прося милостыню, слепых, безруких, безногих, порой изуродованных так, что страшно было смотреть. Эх, что сделала с народом проклятая война! Часто они при этом пели неизвестно кем и когда сложенные песни или о том, где и как было получено увечье, или, чаще всего, о неверности жен:
   Здравствуй, папенька, пишет доченька,
   Мама стала тебя забывать,
   С лейтенантиком дядей Петею
   Вечерочками стала гулять...
   В Пушкине в вагон электрички, чуть покачиваясь, вошел однорукий инвалид с обожженным лицом. Танкист, сразу же определил Николай. Он не пел жалостливых песен, не просил милостыню, а просто держал перед собой старую солдатскую шапку, в которую пассажиры также молча опускали мелочь. Среди монет лежали мятые рубли, трешки и даже пятерки.
   Николай потянулся к карману, но инвалид остановил его.
   - С солдат не беру, до этого еще не дожил! Куда едешь? В Струнино? А я загорский. Хорошо человеку, когда у него руки-ноги на месте, и на морду глянуть не боязно! Цени! Видишь, что со мной война сделала? Страшный, правда? Не притворяйся, я же знаю! И руки нет, самой главной... Четыре танка за войну сменил, в последнем из всех я один в живых остался, вот и думаю: я за вас пострадал, так теперь давайте мне хоть на выпивку! Иначе совсем невтерпеж жить! Похожу по вагонам, наберу, потом в шалман. Выпьешь - и точно прежним себя почувствуешь... Тебе здорово повезло! Вижу, что не во втором эшелоне ошивался, пороху понюхал, и самую главную награду получил - живой и целый домой возвращаешься. Специальность есть? Понятно, прямо из школы - на фронт, как и я... Научишься, чему хочешь, было бы здоровье и желание! Дома-то тебя кто ждет?
   - Никто...
  

3

  
   Победа!!!..
   Палили в воздух из всех видов стрелкового оружия, не жалея патронов. Пили все, что только пахло спиртом, засыпали, просыпались и снова искали, чем отметить конец войны. Не верилось, что самое страшное позади, что больше не угрожает смерть, что можно собираться домой...
   Потом мылись, стриглись, брились, стирали, фотографировались на память.
   Началась демобилизация. В первую очередь отправляли домой немолодых, семейных солдат. Запомнилось выступление командира полка перед первыми возвращавшимися на Родину солдатами:
   - Храните всегда и везде в чистоте звание воина-победителя! Для детей и внуков ваших, для всех будущих поколений вы - легендарные герои, богатыри, как и те, кто отстоял страну и советскую власть в годы гражданской войны. Оставайтесь же такими в дни мира! Знайте, что с каждым годом люди все больше и больше будут понимать, что сделали вы для родины и для всего мира. Ваш подвиг - пример не для одного поколения, но если кто из вас станет вором, бандитом, просто пьяницей, усомнятся ваши дети в вас и делах ваших. Говорю об этом потому, что знаю: вы не только советские солдаты, сокрушившие фашизм, но и обычные, грешные люди. Каждый заслужил, чтобы его теперь до конца дней кормили, поили, одевали, обували и славили, но этого не ждите: вам самим предстоит восстанавливать порушенное войной. Трудностей впереди немало, но фронтовиков этим не испугаешь, не так ли? А за подвиг ваш великий, за то, что вы перенесли, что сделали...
   И тут неожиданно полковник снял фуражку и низко поклонился своим солдатам.
   Николай ждал своего срока. Писем от матери и Шуры не было, видимо, решили, что он уже едет домой. И все-таки какая-то тревога постепенно закрадывалась в сердце.
   - Петров! Заждался? Пляши! - наконец услышал он голос ротного почтальона. По традиции изобразил нечто среднее между гопаком и "барыней" - никогда потом не мог этого себе простить.
   "Дорогой Николай! Извините, что я Вас так называю! Случилось большое горе, о котором я не могла вам написать, просто не знала, как. Ваша мама скоропостижно скончалась в День Победы. Плохо себя почувствовала, прилегла отдохнуть и больше не проснулась. Врач сказал, что это сердце. Мы все ее очень жалели. И вас не дождалась, а так хотела. Похоронили ее на новом кладбище, за железной дорогой. Было много венков, начальник цеха сказал речь. А я плакала, наверное, целую неделю. Комнату, где она жила, хотели забрать, но я сказала, что Вы, ее сын, уже едете домой с фронта. Тогда комнату оставили до Вашего возвращения. Некоторые ее вещи, чтобы не пропали, я пока взяла на сохранение себе. Мы с подругой живем в одной каморке на спальне. Приезжайте быстрее.
   С комсомольским приветом
   Шура Русакова"
   Николай всматривался в растекающиеся, туманные строки. Как же так? Умереть в тылу в День Победы? Что за нелепость?
   - Ну что, земляк, домой побыстрее зовут? - подошел кто-то из однополчан. - Да что с тобой, Петров?
   - Мать вот... Мама...Умерла перед самым приездом. А больше у меня никого...
   - Дела... Знаю, сам мать хоронил, больше горя не бывает. Ты поплачь, над материной могилой плакать никому не стыдно, все легче станет! Теперь будешь сам всему голова. Женишься, дети пойдут... Держись, не такое выдюжили!
   Вот именно - не такое. Смерть на войне и смерть в тылу разные. На фронте говорят не "умер", а "погиб за Родину", "пал смертью храбрых", "до конца исполнил свой долг", "отдал свою жизнь", и это понятно, потому что гибнут от пули, осколка, мины. Но за тысячи верст от передовой всего тридцати девяти лет отроду уйти из жизни... Мама, мама, как же так?..
   У них с мамой всегда были общие заботы, радости, тревоги. Даже не фронте Николай не отделял себя от матери: погибнет - плохо обоим, живым вернется - оба будут счастливы. А теперь? Никто не встретит, не обнимет, не прижмет к груди, не скажет нежно и ласково "Коля!".. Невозможно было представить, как он войдет в пустую комнату. Николай ждал от судьбы всего, но не этого. Померкла радость победы, радость, что остался жив и цел. А для кого?!.
   Говорили, что молодых, двадцать пятого - двадцать седьмого года рождения переводят в другие части, которые отправляют на Дальний Восток. Николаю все это было неинтересно. Но тут его вызвали, осмотрели, расспросили о полученных ранениях и контузиях, постучали по груди и спине, послушали сердце, измерили давление и приказали оформлять документы на демобилизацию, получать деньги, паек на дорогу и отправляться домой. Хотя дома у него не было...

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОДИНОЧЕСТВО

1

  
   Жить Андрею Петровичу после гибели князя не хотелось. Это было противоестественно, но он, бывший работник райкома партии, большевик в душе, искренне горевал по классовому врагу, дворянину, противнику советской власти, хотя и не показывал виду.
   Вскоре его вызвали к пахану.
   - Ну что, Петров, понял, что такое настоящие благородные люди? А вы, большевики, их вместе с женами и детишками - к стенке... Молчи и слушай! Перед тем, как пойти навстречу пуле, князь взял с меня твердое воровское слово, что тебя здесь не тронут. Так что, если кто на тебя руку поднимет или просто грозить станет, скажешь мне, я разберусь. Между прочим, за все годы, что я здесь, ни один из бывших партийцев не решился вот так, как его сиятельство... Эх, мать твою!
   Свои осудили, бросили в лагерь, а князь, буржуй, спас ему жизнь и даже о будущем позаботился... Андрей Петрович привык к Гагарину, хотя его часто смущали, а порой и возмущали слова князя. Однако он молчал, давно поняв, что для многих из окружающих он - преступник, а князь - невинно страдающий человек. Гагарин пробудил в нем интерес к представителям враждебных классов, к тем, кого не было принято даже за людей считать: контра - и все. Кроме того Андрей Петрович впервые увидел и понял свое невежество: он так мало знал, причем, не только историю или культуру родной страны, но даже ее природу! Оказывается, можно любить не только революцию, но и просто маленькую речку, леса и луга по ее берегам, травы, деревья, животных. Гагарин знал народные названия каждого дня года, связанные с ними приметы, поговорки, природные явления, сельские работы: четырнадцатого апреля - "Марья - зажги снега, заиграй овражки", шестого мая - "Егорий весну начинает", а второго августа -"Илья лето кончает"... Этот князь, дворянин, был ближе к земле, к народу, чем он, Андрей Петрович, коммунист, борец за народное дел.
   Но бывало, что и сам князь подолгу слушал Андрея Петровича, который рассказывал ему о предвоенной Москве. Гагарин ужасался сносу церквей, монастырей, памятников, возмутился установкой на главных башнях Кремля рубиновых звезд: "Звезды должны светить только в небе, истинные!" Он интересовался троллейбусами и метро, совершенно ему незнакомыми.
   Многое узнал от князя Андрей Петрович, хотя не со всем был согласен. Сомнения вызывали слова Гагарина о том, что не было никакой "Промпартии", "Трудовой крестьянской партии", "Шахтинского дела", никогда никто из партийных вождей не был шпионом, диверсантом, что все это было подстроено, чтобы держать народ в страхе. Для Андрея Петровича была абсолютно неприемлема убежденность князя в том, что никакого коммунизма построить не удастся, что все кончится крахом. Отгоняя от себя любые сомнения, свое заключение Андрей Петрович продолжал считать делом спрятавшихся в органах НКВД врагов. Узнай об этом Сталин - железной рукой навел бы в лагерях порядок: выпустил бы невиновных, беспощадно покарал клеветников и палачей. Да только не доходят письма до вождя...
   Андрей Петрович был одинок, нелюдим, хмур: с настоящими врагами партии и советской власти, вроде бывших полицаев, карателей, власовцев у него не было и не могло быть ничего общего, с уголовниками - тоже. А те, кто попал в заключение, по мнению Андрея Петровича, без вины, сами видели в нем старого "врага народа", почему-то не расстрелянного в свое время. Ему не хотелось ни с кем ни знакомиться, ни беседовать: придется рассказать о себе, а это выйдет как желание оправдаться. На вопросы он отвечал односложно, от разговоров уходил. Не всякая психика выдержит такое, однако спасала работа в цехе или дома у того или иного "начальника". Князь и здесь оказался прав: уделяя все свое внимание труду, Андрей Петрович невольно уходил от тяжелых мыслей, отдыхая душой. И начальство заметило неразговорчивого, старательного и умелого заключенного, ни на что не жалующегося, ничего не просящего, не задающего никаких вопросов, беспрекословно выполняющего любое распоряжение. А то, что он "политический" и будто бы когда-то кого-то хотел застрелить, так это пустяки: у других заключенных в "делах" и не такое написано...
  

2

  
   Каким-то образом в лагерь проникали слухи о положении в других местах заключения. Порой им не хотелось верить, настолько страшными они были, и в то же время Андрей Петрович чувствовал, что это - правда.
   При отступлении, если невозможно было вывезти, в милиции, тюрьмах, лагерях расстреливали всех подряд -- и осужденных, и подследственных. А когда немцы подошли к Москве, а затем к Сталинграду, десятки тысяч человек, отбывавших свои сроки, расстреляли по месту заключения. На Соловках такими "вторично приговоренными" просто набили шесть барж, вывели ночью в море и утопили. Но больше всего потряс Андрея Петровича рассказ о "Бакинском караване".
   После прорыва немцев под Харьковом вместе с армией отходили на восток и те, кто побывал в окружении. Однако они уже считались не красноармейцами, а "окруженцами", со многими из которых еще предстояло разобраться. Находились среди них и освобожденные из плена - эти вообще приравнивались к изменникам. Тех и других набралось от сорока до ста тысяч, точно никто не знал. Под охраной пешим ходом их отправили в Баку, погрузили в пустые баржи, прицепили буксир и повели караван вверх по Волге. Люки задраили, замотав проволокой или закрутив гайками. По дороге охрана НКВД все продукты, отпущенные на заключенных, - а они-то даже не были заключенными! - проела и пропила, после чего разбежалась. Когда караван достиг Рыбинска, оказалась, что на баржах нет ни одного живого человека, все погибли в пути от холода, голода, отсутствия вентиляции. Десятки тысяч солдат, в которых нуждалась страна, уморили лютой смертью не в фашистском лагере, а на своей территории, в тылу, на просторах родной Волги-матушки. Что чувствовали, что думали умиравшие?.. В трюмы, ставшие братскими могилами, невозможно было спуститься без противогаза: трупы разложились и представляли одну зловонную массу. Чистить баржи заставили заключенных, которых после этого расстреляли: чекисты не любят лишних свидетелей. Но леденящая повесть о том, как НКВД помогло гитлеровцам уничтожить несколько советских дивизий, пошла по тюрьмам и лагерям, заставляя сжиматься сердца от ненависти, ужаса или отчаяния.
   Андрей Петрович понимал, что для того, чтобы выжить, надо верить в справедливость, в добро, однако все больше чувствовал: далеко не все можно свалить на вражеские происки. Что-то было тут свое, тянущееся из первых лет революции... Вспоминались слова князя: "Хотите найти корни зла? Начните с себя!" Не его ли равнодушие погубило мать, тестя, разрушило семью? Не он ли призывал голосовать за самое суровое наказание "врагам народа"? Не отсюда ли отчужденность и жестокость? Страшно было думать об этом, но и не думать было невозможно.
  

3

  
   Андрей Петрович иногда беседовал лишь со старым учителем, которого когда-то пахан сразил латинской пословицей. Учитель свыкся со своей долей, каким-то образом не умер от голода, втянулся в работу. Он оказался грамотным, начитанным человеком, только не было в нем гордой непримиримости князя.
   - Как? - удивился учитель. - Вы не знали, что в Красной Армии и в НКВД введена новая, вернее, старая форма, с погонами? А я, честно признаться, ждал этого. Да, когда-то слово "золотопогонник" звучало как "враг", но... Французы говорят "Новое - это хорошо забытое старое", или, еще точнее, "Чем больше изменений, тем больше все остается по-старому". Командиры Красной Армии в годы гражданской войны одевались как солдаты, подчеркивая свое равенство с ними. Во времена Великой Французской революции все также стремились внешне показать свою простоту, демократичность, близость к народу. Однако в армии Наполеона пышность формы генералов и маршалов затмила то, что было при королях. Почему? Вооруженный народ и регулярная армия - не одно и то же. Содержанию должно соответствовать и форма: она показывает служебное положение, воинское звание, следовательно, и степень власти. Форма воспитывает. Почему в царской России так любили мундиры? Почему Акакий Акакиевич шил себе именно шинель, а не тулуп, который теплее и удобнее? Чин, положение обязывали. Чиновник - мундир, офицер - мундир, учитель - мундир, гимназист, студент - форма. Взгляните на себя - сразу видно заключенного: тоже форма. Не напрасно говорится, что "по одежке встречают". Первобытный человек в шкуре льва - герой, ибо сам снял ее с хищника. Наши, российские чиновники формой своей показывали: служу государю и отечеству, олицетворяю закон, а потому обязаны меня уважать и слушать.
   - Но ведь теперь...
   - А что "теперь"? Возрождена славная форма старой русской армии, хотя вместо орла - звезда. Золотые погоны офицера напоминают ему, что он - защитник отечества, напоминают о долге и чести, придают силу и уверенность. А разве на новых боевых орденах не те, кого недавно называли "контрой"? Граф Суворов-Рымникский Варшавское восстание и Пугачева подавлял, французскую революционную армию бил, Кутузов - светлейший князь, Ушаков и Нахимов - царские адмиралы, Зиновий-Богдан Хмельницкий - коронный гетман. А как вы думаете, почему нет орденов Пугачева, Разина, Болотникова, хотя в гражданскую войну целые полки их имена носили?
   Андрей Петрович недоуменно пожал плечами.
   - Все очень просто: несмотря на дерзость и жестокую справедливость своей борьбы, все они были обречены на поражение самой историей, ибо, победив, отбросили бы Россию на века назад, во мрак дикости и невежества. И не мятежников вспомнил Сталин на параде в ноябре сорок первого, а защитников, освободителей страны. Говорят, по типу дореволюционных кадетских корпусов создаются суворовские и нахимовские училища...
   Как и князь Гагарин, старый учитель, несмотря ни на что, продолжал гордиться своей Россией.
  

4

  
   В конце сорок третьего года в лагеря начал поступать новый контингент заключенных - из тех, кто был в оккупации. С одним из них, человеком средних лет, сохранившим на лице после приговора выражение тоскливого недоумения, Андрей Петрович разговорился.
   - Ничего не понимаю, ничего! Приказано было оставлять врагу выжженную, мертвую землю, но Красная Армия так быстро отступала, что мирное население не успевало эвакуироваться. В городах, куда вступали немцы, продолжали работать электростанции, водопровод, канализация, больницы... Я по профессии водопроводчик, жили у самой границы, в армию призвать не успели. Жена, трое детей... Отступающие части пронеслись через наш город, не останавливаясь, вместе с ними исчезли райкомы партии и комсомола, военкомат, райисполком. Утром уже при новой власти проснулись. Но немецкие танкисты и мотоциклисты тоже недолго стояли, дальше двинулись, остались лишь комендант да рота солдат. Этот комендант меня вызвал, спросил через переводчика о работе, семье, партийности - я беспартийный - и сказал, чтобы я продолжал трудиться на старом месте, за это буду получать паек и зарплату. А куда денешься? Ни партизан, ни подпольщиков у нас не было, обычная жизнь. Сделал бы диверсию, вывел бы водопровод из строя - ну и что? Немцы бы себя водой обеспечили, в цистерне бы привозили, а все остальные, в том числе и детишки, без глотка воды остались? Разве так можно?.. Больших боев за городок не было, освободили нас быстро. Мы и обрадоваться еще не успели, как за нас взялись чекисты, дескать, изменники мы все, предатели, врагам служили. Не только меня взяли, но и электриков, дворников, слесарей, только ассенизаторов не тронули почему-то. Я думал, как при немцах, допросят и отпустят, мы же не полицаи, не каратели какие-нибудь, своим, советским людям в первую очередь служили. Но нас даже не слушали... А я еще по глупости спросил следователя, мол, вы что, хотели бы, чтобы все, кто оказался на оккупированной территории, погибли? Кого тогда будет освобождать Красная Армия? А меня за это избили... Что же теперь будет с моей семьей?
  

5

  
   Если осужденные в тридцатые годы старались доказать, что они никакие не "враги народа", а честные советские люди, преданные партии и власти, то многие из заключенных, оказавшихся в лагерях в конце войны, не скрывали своей ненависти к коммунистам и Стране Советов. И хотя за открытые антисоветские выступления можно было схватить дополнительный срок, не было в них почему-то страха перед чекистами. Так впервые Андрей Петрович узнал об Организации украинских националистов, о "лесных братьях" из Латвии и Литвы, услышал имена Мельника, Бандеры.
   Запомнился бешеный спор хмурого комбрига, "загремевшего" в лагерь в сорок первом году, с молодым власовским офицером.
   - Сволочи вы все, в первую очередь ваш Власов! Он же подвел всех военных, кого перед войной расстреляли или посадили! Люди стали догадываться, что к чему, а теперь, выходит, Сталин прав: поглядите на Власова, и те такими же были!
   - Замолкни, старая падла! Все вы трусливые твари: становились к стенке, как бараны... Армия была в сто раз сильнее НКВД, и если б взялись посмелей... Не усатый палач, а вы, краснозвездные бляди, главные виновники! Вместо того, чтобы освободить страну от всей кровавой сволочи, отдавали Сталину на расправу своих товарищей! Иуды, мать вашу! Да, мы здесь, в лагере, и сдохнем, но я потому, что хотел освободить свой народ, а ты за то, что боялся этого!
   - Против своих...
   - Для тебя те, что на вышках стоят, до сих пор "свои"? Тогда пошел ты!..
  
   Не обошла война и уголовников, разделившихся на "сук", "военщину", готовых защищать страну, и "воров в законе", считавших подобное поведение изменой своим традициям. Конечно, "суки" и на фронте при случае грабили и воровали, но все же почувствовали себя людьми, узнали цену настоящей дружбы, получали награды, воинские звания. Однако после демобилизации многие взялись за старое. И тут кто-то в НКВД решил: пусть уголовники истребляют самих себя. И "военщину", получивших сроки, направили в общие лагеря, разрешив иметь для защиты холодное оружие. "Суки" и "воры в законе" люто ненавидели одни других, стычки их были кровавыми, ничего более страшного в лагерях Андрею Петровичу видеть не приходилось.
   Пахан уцелел, даже власть сохранил каким-то чудом, но его окружение поредело.
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

РАЗБИТЫЕ НАДЕЖДЫ

1

  
   Ну и сволочь!
   Виктор знакомился с делами своих "подопечных".
   Тысячу раз был прав товарищ Берия, когда сказал, что для чекистов война не кончилась, она продолжается, ибо враг у них самый опасный - классовый. Потом была беседа с начальником ГУЛАГа. Узнав, с кем ему придется иметь дело, Виктор удивился:
   - Чего же с ними церемониться, товарищ генерал? Убрать охрану, и по всей этой своре предателей, шпионов, палачей, врагов народа ударить полком реактивной артиллерии, чтобы и следов не осталось!
   Генерал одобрительно рассмеялся.
   - Неплохо сказано, сразу видно бывалого фронтовика. "Огонь!" - и с врагом покончено. Особенно если из "катюши". Хорошо вас понимаю, но ГУЛАГ - хозяйство большое, снарядов потребуется много.
   - У Красной Армии хватит!
   - Выслушайте меня, полковник! Теперь вы наш работник, и можете кое-что узнать, чтобы было понятнее. Только это государственная тайна. Ясно?! Дело в том, что заключенные дают стране треть ее дохода: лес, золото, уголь, нефть, свинец, медь, они строят железные дороги, фабрики, заводы, рудники, прокладывают каналы. Поэтому у нас, как на любом другом социалистическом предприятии, существует план, который должен быть выполнен во что бы то ни стало. Будьте тверды и строги, всегда помните, с кем имеете дело! Постарайтесь оправдать высокое доверие того, кто вас рекомендовал, так же, как на фронте! Желаю успеха!
   Так из артиллериста, командира полка "гвардейских минометов" Виктор неожиданно стал начальником лагеря, полковником внутренних войск. Это его не смутило: так решил Сталин, значит, так надо.
   Приступил к работе не сразу, пришлось учиться, хотя и недолго. А, заступив на должность, решил в первые же дни заочно познакомиться с контингентом заключенных: кто, за что, какие сроки.
   Сначала взялся за старые, довоенные, пожелтевшие от времени папки. Тогда окончательно были разоблачены и разгромлены враги народа, сумевшие пробраться и в руководство партии, и в правительство, и в армию, и во многие отрасти промышленности. Статья почти у всех одна, известная - пятьдесят восьмая: шпионаж, террор, диверсии, вредительство, контрреволюционная агитация. У некоторых сроки подходят к концу. Неужели выпустят? Стрелять таких надо! Пока на фронте миллионы советских людей жизнь за Родину отдавали, эти здесь, в тылу, в лагере отсиживались...
   Документы уже военных лет: казаки из "Союза Донского и Кубанского казачества" генералов Шкуро и Кутепова, власовцы из "Русской освободительной армии", бандеровцы из Западной и Закарпатской Украины, националисты из Белоруссии и Прибалтики, горцы из Северо-Кавказского легиона, полицейские отрядов "народной стражи", боровшиеся с партизанами, старосты, провокаторы, даже несколько почему-то уцелевших карателей из батальонов "Нахтигаль", "Бергман" и других зондеркоманд: не немцы, а бывшие советские граждане, земляки и соседи тех, кто насмерть бился с гитлеровцами. Почему не расстреляли, не повесили этих палачей? Чем они заслужили снисхождение?! Хватит, для знакомства достаточно!
   Виктор сделал неловкое движение, и один из ящиков с документами упал, по полу веером брызнули бумаги. Упрекнув себя за неаккуратность, Виктор стал их собирать. И тут мельком замеченные имя, фамилия и отчество на одном из дел заставили его замереть. Что это? Тезка и однофамилец его наставника?
   Он открыл папку, чтобы взглянуть на фотографию заключенного, и вздрогнул. Потом недоуменным взглядом обвел кабинет, чувствуя, что перестает понимать окружающее... Андрей Петрович Петров, один из первых комсомольцев страны, преданнейший большевик, инструктор райкома партии, настоящий советский человек, его воспитатель - и здесь... Что за чертовщина? Может, он, Виктор, просто устал с непривычки, знакомясь с подобными "делами"? Или еще сказывается полученная на фронте контузия?
   Он снова внимательно, по буквам прочел имя, фамилию, статью, срок, вгляделся в фотографию. Так вот, значит, в какую "командировку" отправился Андрей Петрович! Видимо, покойная тетя об этом знала, но ничего не сообщила, пожалела Виктора. Теперь стало понятно, почему оборвалась переписка, почему исчез его старший друг. А он-то думал. что отправили коммуниста Петрова со спецзаданием в Испанию, Германию или Китай... Но как же так? Если его воспитал враг народа, то и он, Виктор, должен быть таким же. Все может быть в этом мире, кроме одного: чтобы человек, заменивший ему отца, оказался врагом.
   Виктор нажал кнопку в углу стола, и тут же в дверях появился старшина внутренней службы.
   - Вызывали, товарищ полковник?
   Знают дисциплину, невольно подумал Виктор.
   - Приведите ко мне заключенного Петрова!
   - Какой номер, товарищ полковник?
   Черт возьми, он еще не привык, что у заключенного главное - номер, а уж потом все остальное.
   Виктор снова остался один в холодном, по казенному обставленном кабинете. Сердце его тревожно колотилось, раньше ума почувствовав страшную правду.
   В коридоре послышались тяжелые шаги конвойного и заключенного. Нет, Андрей Петрович так никогда не ходил, его походка была легкой, упругой, веселой...
   Виктор все еще надеялся, что произошла какая-то дикая, нелепая ошибка, что сейчас в кабинет войдет не тот Андрей Петрович.
   Негромко хлопнула дверь.
   - Товарищ полковник, по вашему приказанию!..
   - Ладно, вы свободны!
   Конвойный вышел.
   - Подойдите ближе! - приказал Виктор.
   Заключенный молча шагнул к столу. Их взгляды встретились...
  

2

  
   Чем дольше длилось молчание, тем нестерпимее оно становилось, и тем труднее было начать разговор.
   Андрей Петрович был ошеломлен встречей не меньше Виктора. Но лишь на миг в его усталых, погасших глазах мелькнули изумление, радость, испуг, недоумение, оживив холодное, застывшее лицо. Через секунду оно вновь выражало молчаливую покорность.
   - Здравствуйте, Андрей Петрович! - срывающимся голосом произнес Виктор, еще не веря реальности.
   - Здравствуйте, гражданин начальник, - негромко ответил Андрей Петрович и еще тише добавил, - с победой тебя, Витя! Ты стал совсем взрослым... Офицер, как мечтал...
   Его голос звучал глухо, без интонаций.
   - Да садитесь же, Андрей Петрович! - Виктор указал на стул.
   - Спасибо! А то ноги побаливают...
   - Андрей Петрович!..
   - Положено обращаться "гражданин заключенный"...
   - Да погодите! Почему вы здесь?!
   - В деле все сказано.
   Наступило молчание. За восемь лет, что они не виделись, один многое получил, другой все потерял. Прошлое их связывало, настоящее беспощадно разделяло.
   - Андрей Петрович! - наконец произнес Виктор, прижав для убедительности широкие ладони к столу. - Сами знаете, кем вы были для меня. Не только воспитателем и наставником - всем... Воплощением правды, партийной принципиальности, верности делу революции. Когда прекратилась переписка, я, признаться, подумал, что вы где-нибудь за рубежом разведчиком. Разве я поверю, что все это было ложью, притворством, личиной врага?!
   Не поднимая глаз, Андрей Петрович вслушивался в такой знакомый, но уже по-мужски звучащий голос.
   - Тебе нельзя так со мной разговаривать, Витя.
   - А тебе здесь находиться можно?!
   Незаметно для себя они перешли на "ты".
   - Как это произошло?
   - Долго рассказывать...
   - Ничего, найду время, расскажешь! Добьюсь пересмотра твоего дела. Знаю, были при Ягоде и Ежове нарушения законности, они за это поплатились. Не должно быть в нашей стране ни одного невинно осужденного. А уж ты... Я обязательно разберусь, кому и для чего это было нужно! Если надо, дойду до с а м о г о! Он меня лично знает, на приеме в Кремле со мной говорил, меня же рекомендовал в чекисты...
   - Серьезно?
   - Этим не шутят!
   - Не спеши, Витя! Молод ты еще, хоть война за плечами и чин большой. Заступаться за заключенных, тем более за политических, не рекомендуется.
   - Да я и не собираюсь! Я за тебя, за коммуниста, за человека, которого знаю с детства... Ты же сам меня учил смелости, честности, справедливости. Мои награды - видишь? - они и тобой заслужены.
   - Ты так считаешь? После этих слов можно и умереть спокойно.
   - Да не умирать надо, а жить, бороться за правду! Как я могу работать, если в моем лагере - ты? Даю слово коммуниста...
   - Не стоит, пожалуй, это затевать, Витя...
   Виктор поднялся из-за стола, подошел к Андрею Петровичу, положил ему на плечо руку.
   - Дядя Андрей! Не знаю, чего ты боишься, но понимаю, что натерпелся ты немало. Клянусь, все будет в порядке!
   - Но ведь признание подписано мной самим...
   - Все равно не поверю! За что Ежова убрали? За эти самые "признания"...
   Андрей Петрович понял, что Виктора не переубедить. Он видел в нем себя, молодого, непоколебимо уверенного в правильности своих мыслей, поступков.
   - Я не один такой...
   - И с другими разберемся! Нашли врага народа!.. Ничего, я не мальчишка, полком "катюш" командовал - слышал о таких? Европе, всему миру свободу принесли, а у себя будем черт знает что терпеть?
   Андрею Петровичу почему-то вспомнилась окруженная конвоем бесконечная колонна заключенных, тысячи мужчин, еще не старых, крепких, сильных. И это в самые трудные годы войны, когда решалась судьба государства!. Трудно поверить, чтобы об этом не знали в верхах. Может быть, покойный князь прав? Но вдруг именно Сталин и не знал?
   И в измученной, застывшей душе заключенного Петрова вновь вспыхнула вера в справедливость, в самого главного на свете человека. Правда, ни на одно из своих писем вождю он не получил ответа, но Виктор - другое дело. Он - живое доказательство невиновности Андрея Петровича, его верности партии и революции. Все сомнения и разочарования отошли куда-то на задний план. Если он в душе по прежнему считает себя коммунистом, - а это так! - то он обязан через Виктора сообщить вождю о том, сколько невинных томится в лагерях, как "шьются" дела. Неужели свобода пришла к нему в образе молодого офицера Виктора Белякова, которому он сумел когда-то передать часть своей души?! Вот его вклад в победу: не только ящики для снарядов, но и воспитанный им коммунист, командир Красной Армии!
  

3

  
   Виктор несколько раз вызывал к себе Андрея Петровича, заставил его подробно написать о том, каким образом тот попал в заключение, об издевательствах уголовников, о произволе начальства. Только о князе Андрей Петрович ничего не сказал, почему-то чувствуя, что Виктор его не поймет.
   Правда, иногда в сердце Андрея Петровича закрадывалась тревога. Точно жило в нем одновременно два человека, и заключенный Петров хотел о чем-то предостеречь коммуниста Петрова.
   Постепенно их разговоры становились откровеннее. Виктор заинтересовался ящиками для снарядов, которые изготовлял во время войны Андрей Петрович. Выяснилось, что ящики предназначались для реактивных снарядов "катюш", и возможно, что продукция, изготовленная Андреем Петровичем, поступала в батарею, дивизион или полк Виктора. Это еще больше сблизило нового начальника лагеря и старого заключенного.
   В свою очередь Андрея Петровича очень взволновал рассказ Виктора о молодом солдате, встреченном сначала на какой-то подмосковной станции, название которой тот забыл, а затем дважды - на фронте. Не его ли это Коля? Сыну было бы как раз столько лет, сколько этому неизвестному молодому солдату. Может быть, тоже вернулся с фронта живым, ведь Виктор последний раз встретил его за год до победы? Конечно, сыну не нужен отец - политический заключенный, но Андрею Петровичу, очень хотелось знать о судьбе своего сына. Неужели Коля?!
  

4

  
   Андрей Петрович готовился с очередной встрече с Виктором, но его почему-то не вызывали. Хотя утром развод на работу прошел как обычно, в лагере чувствовалась неясная, глухая тревога. А во второй половине дня все работы неожиданно прекратили, заключенных развели по баракам. Что могло случится? Скорее всего - побег и, судя по всему, не одиночный. Что ж, дай бог удачи беглецам, если это ни в чем не виновные люди!
   Неожиданно Андрея Петровича позвал пахан.
   - Садись! - указал он на свободное место рядом с собой. - Поговорить надо, только откровенно.
   - Если так, пусть другие отойдут.
   - Ишь, какой! Ну ладно... Эй, вы, отодвиньтесь подальше, тут разговор не для вас! И не подслушивать, а то!.. Придвигайся ближе, Петров! Теперь слушай... Ты не стукач, знаю, но несколько раз подолгу беседовал с новым начальником лагеря. Тут кое-кто заволновался, но я успокоил. Я за тебя перед князем поручился, поэтому говори, о чем беседовали! Сам понимаешь, только по одному подозрению, что ты...
   Андрей Петрович давно понял, что доносчики есть не только среди заключенных, но и среди администрации лагеря. Не задаром, конечно, они сообщали заключенным то, что те желали бы знать. Очень не хотелось открывать душу, самое сокровенное старому бандиту, однако Андрей Петрович чувствовал, что пахан чего-то не договаривает, что и он хочет сообщить нечто важное, но требует за это полной откровенности.
   Поэтому, почти ничего не утаивая, Андрей Петрович рассказал о Викторе, его родителях, о неожиданной встрече с ним здесь, в лагере, о том, что Виктор не верит в его виновность и обещал добиться пересмотра дела, что...
   Но чем дальше он говорил, тем все мрачнее, угрюмее становился пахан, тем сильнее сжимались его тяжелые кулаки.
   - Хватит! - яростным шепотом перебил его бандит. - Ничему ты, м.... партейный, у умных людей за столько лет не научился, ни хрена не понял даже в лагере! Восемь лет отсидел, на копейку ума не набрался! Такого человека нам начальником поставили, мы бы сами при нем людьми стали, а ты его, как и других когда-то, под вышку подвел, ему и себе смертный приговор подписал. Твоего Виктора сегодня утром арестовали...
   И с такой страшной силой ударил Андрея Петровича по лицу, что у того потемнело в глазах и зазвенело в ушах.
   - Назад! - услышал он голос пахана. - Не трогать его!
   До Андрея Петровича, наконец, дошел смысл услышанного. Он пытался что-то сказать или спросить, но лишь жадно хватал ртом воздух. Сердце бешено заколотилось, в левой половине груди возникла нарастающая боль. "Виктора сегодня утром арестовали!" - гулким эхом гремела бездна, в которую, теряя сознание, падал Андрей Петрович...
  

5

  
   Когда за Андреем Петровичем пришли, он был в беспамятстве, и вместо допроса его срочно отправили в лазарет.
   А побег действительно был, самый большой и самый дерзкий за всю историю лагеря. Десятка два бывших фронтовиков, большинство из разведки или десанта, ребята отчаянные, за что и получили сроки, сделали длинный и узкий подкоп в сторону ближайшего леса. Работали ночами и так ловко, что никто даже из заключенных не догадывался об их намерениях. Слова одного из бывших полковых разведчиков "Я семь раз линию фронта переходил, что мне ваш лагерь!" никто всерьез не воспринял. Воспользовавшись тем, что начальника лагеря арестовали и увезли, а остальная администрация была в растерянности, беглецы выбрались за пределы лагеря и растворились в лесной чаще.
   По тревоге были подняты подразделения внутренних войск, но никого не поймали. На памяти "старожилов" лагеря был еще один удачный случай: в сорок третьем с одного из лагерных пунктов бежал тоже бывший фронтовик: товарищи закопали его в лесу, присыпав сверху горящими углями от костра, чтобы собака не могла взять след. Тот потом с фронта даже начальнику лагеря письмо прислал, что полностью оправдан, воюет, награжден... Остальным не везло: или ловили и приводили обратно, или привозили трупы. А "политические" тридцатых годов, состарившиеся, замордованные уголовниками и лагерным начальством, вообще ни о каком побеге не помышляли.
   Пришел в себя Андрей Петрович на жесткой койке в лагерном лазарете.
   - Поздравляю! - услышал он и, скосив глаза, увидел возле себя невысокого пожилого человека в белом халате: седеющие, чутью вьющиеся волосы, крупный нос, глубокие темные глаза выражающие одновременно и печаль, и доброжелательность.
   - Честно признаюсь, Андрей Петрович, - так вас, кажется, зовут? - это не моя, а ваша заслуга, вашего сердца: остаться в живых после такого инфаркта удается одному из сотни! Теперь слушайтесь меня и скоро выздоровеете...
   - А стоит ли меня лечить? - чуть слышно произнес Андрей Петрович.
   - Это еще почему же? Кстати, называйте меня Юлиусом Вениаминовичем, меня недавно к вам...
   - Из-за меня погиб замечательный человек. Считаю, что заслуживаю за это только смерти.
   Доктор внимательно посмотрел на Андрея Петровича.
   - Тот, кто умеет строго себя судить, достоин жизни. Пока ни о чем не думайте, вам нужен покой! Закройте глаза и постарайтесь уснуть!
   Андрей Петрович лежал с закрытыми глазами, но не спал. Уставшее, измученное тело отдыхало, а душа терзалась поздним осознанием своей вины. Как он мог забыть все, что видел, слышал, пережил в лагере, что говорил ему князь?!.. Лагерные неписаные законы гласят "не верь, не бойся, не проси". А он поверил и попросил. И сейчас из-за него где-то допрашивают Виктора, Витю, сорвав с него погоны и ордена. Если не расстрел, то тюрьма или лагерь...
   Андрей Петрович замотал головой, застонал и почти тут же почувствовал укол в руку, после чего медленно погрузился в забытье.
  

6

  
   Несколько раз приходили, интересовались здоровьем заключенного Петрова. Делая вид, что спит, Андрей Петрович слушал.
   - Насколько я понимаю, вам нужен живой Петров, а не его труп. Это же инфаркт! Я вообще не рассчитывал, что он выживет. Сейчас не только ходить или стоять, даже сидеть на кровати он не может. Дайте время...
   - Смотри, доктор! Если обманываешь...
   - Не верите - забирайте хоть сейчас! Но дальше за все отвечайте сами, я предупредил!
   - Ладно, обождем, никуда не денется...
   - Андрей Петрович! - подошел доктор к постели больного. - Не спите? Послушайте меня: не спешите накладывать на себя руки. Поверьте, у меня в жизни тоже бывали подобные моменты, и я очень рад, что не поддался чувству отчаяния, хотя медицина и предлагает не один способ тихо и безболезненно покинуть этот жестокий и несправедливый мир. Нет ничего дороже жизни, хотя здесь, в лагере, она ничего не стоит. Но пусть вашу жизнь обесценивают другие, а не вы.
   То, что администрация постоянно интересовалась здоровьем заключенного Петрова, не предвещало ничего хорошего. На памяти доктора бывали случаи, когда вернувшегося из лазарета "выводили в расход".
   - Хотите - слушайте, хотите - нет, но я вот что вам скажу! Если вас ждет суд, не возражайте, не спорьте, не стремитесь доказать свою невиновность: никому ничего не докажете, а волнение вам только повредит. Напротив, думайте, что все это происходит не с вами, а совсем с другим человеком. Воспринимайте как можно спокойнее все, что вам скажут. Иначе второй инфаркт, и тут уже никто не поможет...
   - Спасибо, доктор, постараюсь следовать вашим советам! Простите, если не секрет, а вы как сюда?..
   - Я? Тоже "политический", хотя в жизни ни в одной партии не состоял, ни в революции, ни в гражданской войне не участвовал. Но и это не спасло... Все банально: жили мы в небольшом местечке неподалеку от Львова, где я закончил медицинский институт. В гражданскую столько натерпелись, стольких близких потеряли - какими словами расскажешь?! Нет таких слов ни в одном языке! Последний погром сделали красные, Первая Конная...
   - Буденновцы? Разве можно?..
   - Все можно! Им не удалось взять ни Варшаву, ни Львов, поляки их крепко побили, надо на ком-то сорвать обиду. Ну а на ком же, как не на евреях? У нас в местечке больница хорошая была, на народные деньги построили. Вот они ее и разграбили... Потом мы опять оказались в Польше. Приехал из Варшавы корреспондент какой-то газеты, стал расспрашивать, как себя красные вели. Ну мы и пожаловались, надо же душу излить. Напечатали, эта статья помогла восстановить нашу больницу... Прошло два десятка лет, и осенью тридцать девятого года нас снова "освободили" красные. Честно скажу, я обрадовался, потому что знал, как немцы к евреям относятся. Но очень скоро тех, с кем беседовал варшавский корреспондент, арестовали. Мы пришли в себя уже перед каким-то Особым совещанием. "Говорил?" "Говорил!" Не откажешься, у них в руках та самая газета! В общем, десять лет за антисоветскую агитацию. Слава богу, что дети мои взрослые, жили отдельно от нас. Надеюсь, что кто-нибудь из них взял к себе мать. Очень по ним скучаю, но никому не пишу, чтобы у детей не было неприятностей. Еврею трудно быть оптимистом, тем более в моем возрасте, но надеюсь дожить до освобождения. Живите и вы, Андрей Петрович! Не спешите с выводами, последний приговор всегда выносит время. Мужайтесь и набирайтесь терпения!
  

7

  
   Суд по месту заключения. Холодные глаза, в которых ни желания разобраться, ни сочувствия, ни просто любопытства - пустота.
   Да, с Беляковым не родственники, но жили в одном дворе, соседи. Какая дружба у школьника с работником райкома? Беседовали: рассказывал ему о революции в Москве, о рождении комсомола, о Ленине. Да, решил через него попросить пересмотреть мое дело. Да, говорил об обидах, так ведь за это старого начальника лагеря сняли. Кому хотел жаловаться? Сталину, конечно, на кого же еще надеяться? Писал ему несколько раз, ответа не получил, вот и обрадовался, что знакомый чекист появился....
   Его слушали, переглядывались, что-то записывали, задавали вопросы. Неужели им не жаль хотя бы Виктора? Нет, не думать об этом, иначе сердце не выдержит! Сколько? Еще десять лет?..
   Как ни готовился к этой минуте Андрей Петрович, он еле устоял на ногах. Впереди теперь бесконечная лагерная дорога до конца дней, но роптать нечего, тут и "вышки" мало! Лишь на самом дне души чуть теплилась крошечная искорка надежды: вдруг Витю, учитывая его боевые заслуги, просто уволят из органов или даже оставят служить, понизив в звании.
   Без этой искры Андрей Петрович не смог бы жить дальше.
  
  

Глава третья

КАСПИЙСКИЙ бриз

1

   Черный блестящий ЗИС-11О промчался вдоль набережной, о которую, вздымая брызги, бились пахнущие нефтью соленые каспийские волны, поднялся по извилистым, узким улочкам и остановился перед оградой, за которой в глубине густого парка чуть виднелся высокий белый дом.
   Много недобрых слухов ходило среди бакинцев об этом особняке. Шепотом передавали, что кроме верхних двух этажей в нем есть и несколько подземных, известных лишь хозяину дома, так как и архитектора, и строители по его распоряжению "убрали". В парке постоянно дежурили милиционеры и люди в штатском.
   Глухие ворота в высокой ограде распахнулись, машина плавно подъехала к дому. Навстречу дорогому гостю, радушно протягивая руки, по каменным ступеням спустился сам хозяин, крепкий пятидесятилетний мужчина. Густые, чуть начавшие редеть темные волосы, квадратные усы под широким носом, смуглое лицо, широкий подбородок - признак силы и упорства. Мир Джафарович Багиров...
   Обняв гостя, он повел его в дом, широким жестом показывая, что "гость в доме - бог в доме", тем более, что оба были старыми друзьями и товарищами по работе, понимавшими друг друга без лишних слов. Гость сдержанно улыбался тонкими губами, внимательно посматривая вокруг сквозь пенсне.
   В небольшой комнате у окна уже был накрыт на двоих стол.
   По профессиональной привычке гость припоминал все, что знал о хозяине. Высшее начальное училище, в девятнадцатом году - командир полка, бился с Мамонтовым, оборонял Астрахань от белых, был председателем военного трибунала дивизии, армии, ЧК Азербайджана, председателем Совнаркома республики. Первый секретарь компартии Азербайджана с тридцать третьего года, член ЦК ВКПб, депутат Верховного Совета СССР, почетный чекист, кавалер многих орденов...
   Багиров тоже хорошо знал биографию того, кто почтил его дом своим высоким присутствием: крестьянская семья, высшее начальное и механико-строительное училища, член партии большевиков с первых дней революции, вел нелегальную работу в Грузии, сидел в Кутаисской тюрьме, заместитель председателя ГПУ Азербайджана, председатель ГПУ Грузии, Первый секретарь ее компартии, Нарком внутренних дел СССР, член Государственного Комитета Обороны по боеприпасам и представитель Ставки на Кавказе в годы войны, Член Политбюро, депутат Верховного Совета СССР, Маршал Советского Союза, кавалер пяти орденов Ленина и многих других, верный ученик и ближайший соратник Сталина... Но кто посмеет сказать, что Лаврентий Павлович Берия не достоин большего?..
   Биографии героические, легендарные, достойные большевистских вождей. Все верно, если добавить, что на пути к власти оба не гнушались ни клеветой, ни фальсификацией, ни вероломством, ни убийством. Но при этом клевета выдавалась за борьбу с врагами народа, вероломство - за стремление к чистоте и единству партии, фальсификация - за отстаивание высших государственных интересов, а жестокость - за принципиальность и твердость. Согласно марксистско-ленинскому учению загробной жизни нет, а в этой жизни карали и миловали они...
  

2

  
   Мир Джафарович поднял хрустальный бокал:
   - Первый тост, как у всех советских людей, за н е г о! Да пошлет ему судьба крепкое здоровье и кавказское долголетие! На страх врагам, на благо трудящихся!
   Бокалы опустели.
   - Как чувствует себя наш дорогой вождь? - точно продолжая тост, спросил Багиров.
   - Мы, кавказцы, народ крепкий. Как в песне: "в нашем крае век за возраст не считают", - улыбнулся Берия, - но почти четверть века править такой страной, вынести на плечах войну... Нам нелегко пришлось, а ведь он на двадцать лет старше. Всего себя отдал нашему общему делу. Постарел...
   Собеседники замолчали, но немой разговор продолжался. "Ты, Мир, спрашиваешь, чтобы знать, насколько крепка твоя власть, ибо если что-то изменится в Кремле, кое-что может перемениться и в Баку. И моя судьба тоже во многом зависит от вождя"... "Да, Лаврентий, я хочу знать, кто придет ему на смену. Если ты, то я спокоен"...
  -- Будем надеяться,- произнес Берия, - что е г о здоровья хватит еще надолго.
  -- Конечно! Равного е м у нет...
   Багиров снова наполнил бокалы.
   - За то, чтобы мы и дальше шли тем же путем, плечо к плечу!
   Намек нельзя было не понять: "Надеюсь, что ты, Лаврентий, никогда не забудешь старых друзей"...
   - Недешево далась нам победа, - задумчиво произнес Берия. - В том числе, Мир, и тебе. Знаю, твой сын...
  -- .. летел на фронт, вез подарки бойцам от нашего народа... Не долетел, разбился...
  -- Он погиб как солдат, выполняя свой долг, стараясь сделать все возможное для нашей победы...
   Со стороны моря донесся далекий протяжный гудок парохода.
   - Однако после победы не стало легче работать, - заметил Багиров. - Некоторые из вернувшихся с фронта считают, что победили именно они. Перестали уважать власть. Вы этого в Москве не замечаете?..
   Берия внимательно взглянул на собеседника, чуть заметно усмехнулся:
   - Замечаем, Мир, мы все замечаем!.. Всемирную победу одержали, вот кое-кто и... Известно, что после больших войн нередко происходили революции или государственные перевороты. Но у нас на Сенатскую площадь никто не выйдет, в Советском Союзе декабристов не будет. Не те времена, и власть не та!..
   Багиров с уважением посмотрел на собеседника. Как хорошо, что они знакомы уже четверть века! Какой человек!.. Единственный из членов Политбюро и Государственного Комитета Обороны, кому Сталин дал Героя Советского Союза... Заслужил!.. А сейчас, не порывая с органами внутренних дел и государственной безопасности, а, может быть, именно благодаря им, работает над созданием советской атомной бомбы. И создаст, сомнений быть не может!.. Хотелось спросить об этом, но Багиров понимал, никогда не надо показывать, что тебе известно больше, чем положено, тем более, если это касается государственной тайны. Слово - серебро, молчание - золото...
  

3

  
   - Лаврентий! Подходит срок выпускать тех, кто в тридцать седьмом получил десять лет и уцелел. Они же могут рассказать...
   - Пусть тебя это не волнует, Мир! Если и выйдут, то немногие и ненадолго. И будут молчать, гарантирую...
   - А как быть с теми, - спросил Багиров, - кто, вернувшись с фронта, рассказывает, как боролись с фашистами разные французы, итальянцы, греки, югославы? Разве может быть патриотизм у капиталистов, наших классовых врагов? Да еще добавляют, что не все у буржуев плохо...
   - Антисоветская агитация, контрреволюционная пропаганда, в пятьдесят восьмой статье есть для таких "рассказчиков" специальные параграфы. Не церемонься, никакие чины и награды не принимай во внимание!..
   Его глаза холодно блеснули:
   - Войну выиграла наша партия во главе с вождем. Однако некоторые слишком прямолинейно поняли его тост "За великий русский народ!" Народ... Вдохновитель и организатор победы - партия большевиков, товарищ Сталин. И мы никому не позволим ни говорить, ни думать иначе!
   Легкий каспийский бриз тихо колыхал занавески на окнах.
   - Впрочем, встречаются случаи посложнее, - продолжал Берия. - Представь, кадровый офицер, боевой командир, фронтовик, кавалер нескольких орденов и медалей, коммунист, с а м его мне рекомендовал... Большое дело доверили, начальником лагеря поставили. Ты же знаешь, за время войны кое-кто из лагерного начальства распустился, пришлось не только снимать, но и наказывать. Я, признаться, на этого товарища некоторые виды имел. И встретил он у себя в лагере среди политических заключенных знакомого. Нет, не родственника, но наставника своего, воспитателя. И этот зек, пыль лагерная, такого ему наговорил!.. А тот поверил и послал письмо с а м о м у: клянусь честным именем коммуниста и пролитой за Родину кровью, что такой-то ни в чем не виновен, оклеветан, да и другие...
   - Другие?!..
   - В том-то и дело!.. Если б только за одного просил, еще можно понять, а тут обвиняются органы внутренних дел. Попало это письмо ко мне. Как бы ты поступил на моем месте?
   - Воспитан врагом народа? Находясь на ответственной работе, вступил в связь с политическим заключенным? Требует пересмотра давным-давно решенных политических дел?.. Преступная политическая близорукость, клевета на органы...
   - Не все так просто... А если потом вождь о нем спросит? К тому же в письме такое, о чем не только писать, но и знать многим не положено... Пришлось доложить лично..
   - И что же?
   - Посмотрел он на меня, помолчал, потом сказал просто: "Разберись сам, Лаврентий!"
   - Чем же кончилось?
   - О чем вопрос? Получил то, что заслужил.
   - А семья?
   - Родителей нет, погибли от рук кулаков, проводя коллективизацию. Своей семьи не было...
   - А его "наставник"?
   - И того такая же кара ждала, да только инфаркт его хватил, кажется, там же и сдох... Ладно, будем всегда помнить главное, чему нас учит великий вождь: история простит нам все, кроме слабости...
  

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПОБЕДИТЕЛИ

1

  
   Не к кому было ехать Николаю, как только к Шуре Русаковой, единственному человеку во всей стране, который его ждал. Вместе плакали над могилой матери, перебирали оставшиеся после нее немногие вещи, решая, что оставить, что продать. Николай просмотрел все документы, но ни одного письма, ни одного официального извещения о гибели отца "на севере" не нашел. Скорее всего мать с отцом просто разошлись. Почему? Как это произошло? Неужели он так никогда и не узнает, чье отчество носит? Быть может, его отец жив...
   Свадьбу справили скромно: сначала в Струнине, собрав всех шуриных подруг, потом в деревне Измайлово у ее родных. Жить стали в комнате, оставшейся от матери; выросшая в деревне Шура так и не привыкла к уголовной обстановке спальни, постоянным скандалам на общей кухне, воровству, дракам, мату. В бараке, правда, приходилось думать о дровах, самой топить печь, но зато Шура была полной хозяйкой своей комнаты. Каморку на спальне она оставила подруге Вале, к которой обещали кого-нибудь вселить; каморка в фабричной казарме - слишком большая роскошь для одного человека.
   Но когда решался вопрос, куда пойти работать, Николай растерялся. С одной стороны, он советский солдат-победитель, с другой - человек, не имеющий никакой специальности. Что он мог хорошо делать? Стрелять из своего автомата ППШ ОГ-З16, бросать гранаты, ползать по-пластунски и бегать так, чтобы представлять как можно менее удобную мишень. Еще копать окопы, строить землянки, шагать голодным десятки километров. Профессия! Но не зря в народе говорят, что "блат выше наркома": Шура где-то с кем-то побеседовала, и Николая устроили учеником электромонтера в отдел энергетики комбината "5-й Октябрь". Голова и руки рвались к труду, школьную программу еще не забыл, и через несколько месяцев Николай уже работал самостоятельно. Было и холодно, и голодно, он носил то, в чем приехал с фронта, но зато - мир, оба молоды, здоровы, а впереди самое светлое будущее. Другим оно и быть не могло - за что же тогда воевали?
   Николай зашел в свою школу, встретил кое-кого из преподавателей. С горечью и растерянностью узнал, что из всех мальчишек своего класса вернулся с войны он один, остальные погибли или пропали без вести. Девчонки повыходили замуж, поразъехались. Всего три года минуло, а точно три пятилетки прошло. Горькой обидой захлестнуло сердце, когда в углу школьного двора увидел большую кучу металлолома. Они, школьники собирали его с самого начала войны, мечтая, какой получится замечательный танк или просто пушка, как оружие из собранного ими металла поможет быстрее разгромить фашистов. А их труд оказался никому не нужным. И опять как в детстве возник горький вопрос - почему?
   Война не хотела покидать Николая. Она часто являлась во сне, когда он видел себя то на гребне Кавказского хребта, то под бомбами пикирующих бомбардировщиков, то под артобстрелом. В самых жутких, кошмарных снах на него снова неудержимо надвигалась стальная лавина "тигров". Он стрелял в упор из пушки, бросал гранаты, но страшные бронированные машины продолжали двигаться, все ближе и ближе, грохот их моторов звучал все громче, окровавленные гусеницы зависали над головой, сейчас - конец... Сердце сжималось, пульс стучал как пулемет, и Николай, вскрикнув, просыпался. Шура успокаивала его, что-то ласково шепча. А Николай лежал, вспоминая войну, и снова в голову приходили вопросы, на которые он не мог ответить. Почему слишком часто судили там, где надо было награждать, и награждали тех, кого требовалось судить? Какой мощной стала армия в сорок пятом году после всех отступлений и потерь - почему же она не была такой в сорок первом и в сорок втором годах? Можно ли было не отступать до Волги и Кавказа, нести меньше потерь? Известны всем военачальники - победители, но кто виновен в поражениях? И почему матерей молодых солдат в песнях всегда называли старушками? Многим из них сорока еще не было, как и его маме, весь тыл на них держался.
   Часто приходили мысли и о тех, кто всю войну ледяным взглядом смотрел в спину армии. Всплывали в памяти когда-то случайно услышанные фразы "Ну вот мы и в Европе! Тут кое-кто еще с семнадцатого года от нас прячется. Пришел час долгожданной встречи!"... "А здорово у них концлагеря построены! Все учтено, во всем порядок. Можно и нам кое-чему научиться."... "Я из этого нагана летом сорок второго десятка два трусов хлопнул. Наповал с первого выстрела, ни на какой пистолет не променяю!"... Вспоминались расстрелы перед строем, когда приговоренных солдат заставляли рыть себе могилы. Ведь это же в царское время родилась песня "Мы сами копали могилу себе", а тут - Красная Армия, советская власть. Как же так?!.. Несколько раз Николай видел казнь старост и полицаев. Угрюмые мужики шли на смерть с молчаливым презрением, не плакали, не молили о пощаде, не каялись, точно и в последние минуты жизни продолжали считать себя правыми. Но Николай смотрел не на осужденных и не на зевак, собравшихся на казнь, чтобы, когда стемнеет, снять с трупов обувь и одежду. Его внимание привлекали солдаты НКВД, такие же молодые, как он, которые ловко и умело накидывали на шеи осужденных петли, подгоняли и отгоняли автомашины. Почему взяли пример с жандармов, с фашистов? Это же не по-советски, унижает, ставит рядом с царскими палачами и гитлеровцами. Неужели эти солдаты НКВД получали такие же ордена и медали, как и они, пехота, воевавшая на передовой? И о чем расскажут они родным, вернувшись с войны? И кем будут работать в мирное время?..
   И все чаще в разговорах как и до войны можно было услышать, что кого-то "взяли", "посадили", не взирая на звания, должности, заслуги перед Родиной. Называли имена Главного маршала авиации Новикова, маршала артиллерии Яковлева, еще недавно прославленных полководцев Великой Отечественной. И совсем растерялся Николай, когда через год после победы маршала Жукова сняли с поста Командующего сухопутными войсками и заместителя Министра Вооруженных Сил и направили командовать Одесским военным округом. Правда, Жуков навел в "Одессе-маме" железный порядок, за одну ночь уничтожив несколько крупных бандитских шаек, остальная уголовщина разбежалась и попряталась. А потом его имя вообще исчезло из печати: то ли куда-то в Сибирь отправили, то ли за рубеж помогать "братьям по классу". Почему? Один старый солдат говорил по пути домой, что не захочет Сталин ни с кем делиться славой...
   Ждали книгу о войне, в которой были бы проанализированы все поражения и победы, воздано каждому по заслугам, сделаны выводы на будущее. Кто, как не Сталин должен написать такой труд? И с недоумением смотрели люди на его брошюрку "Марксизм и вопросы языкознания". Еще не заросли травой могилы, не зажили раны, не восстановлены города и села - причем тут языкознание?
   После войны повсюду появилось много "забегаловок" -- буфетов, чайных, закусочных -- где страна вином заливала горе, принесенное войной. Иной раз заходил туда и Николай чтобы вновь почувствовать себя в компании фронтовиков, хоть и бывших, вспомнить недавнее, в который раз удивиться, что остался жив.
   К удивлению Шуры Николай категорически отказался ходить на фильмы "про войну". Посмотрев еще в госпиталях несколько таких кинофильмов, он понял, что войну на экране показать невозможно. Война без крови, без грязи, без водки, без штрафников, без заградотрядов, без "особистов", без мата и мордобоя, без огромных потерь - разве она была такой? Военной романтики нет и быть не может, война - самое ужасное, дикое, бесчеловечное, что только может быть на свете. Зато после победы появилось много зарубежных фильмов, которые называли трофейными, хотя среди них были английские и американские. Там была верная любовь, невероятные приключения и обязательно счастливый конец. Николай и Шура с удовольствием смотрели в клубе имени Сталина "Багдадского вора", "Книгу джунглей", "Маленького погонщика слонов", "Индийскую гробницу", "Девушку моей мечты", "Сестру его дворецкого", "Ураган", "Мятежный корабль", "Мстителя из Эльдорадо", "Случай в пустыне", "Большой вальс", "Леди Гамильтон", "Королевских пиратов", "Остров страданий", "Ярость", многосерийного "Тарзана". Странно, эти фильмы учили смелости, честности, благородству, мужеству, верности в дружбе и любви, рыцарству, уважению к женщине, щедрости и бескорыстию. Фашисты - и подобные фильмы: одно с другим не сходилось... И все же советские зрители с интересом смотрели фильмы, снятые их врагами, переживая за тех же самых героев, ненавидя тех же самых негодяев, что когда-то и немцы.
   В темном зале, перенесясь в мир героев экрана, Николай нередко снова чувствовал себя мальчишкой, открывавшим незнакомый и удивительный мир. Словно перелистывал вновь книги, которые давала ему читать самая настоящая княгиня...
   Николай не любил вспоминать войну, но в то же время гордился медалями "За отвагу" и "За победу над Германией", гордился, что служил и в пехоте, и в тяжелой артиллерии, что сражался на передовой, подсознательно чувствуя, что это было самым важным, самым главным делом всей его жизни, другого такого больше не будет.
   Прочел "Василия Теркина", о котором много слышал на фронте. Поэма понравилась, и сам герой неплох, только не хватало ему чего-то очень важного... Николай задумался и вдруг понял: солдат Теркин не имел ни родителей, ни жены, ни детей, ни братьев, ни сестер, точно сам по себе явился в этот мир неизвестно откуда. Никому не писал, ни от кого не получал писем, ни о ком не беспокоился. А таких людей Николай не встречал. Сколько было тревог у каждого солдата за своих близких: как они управляются без него, как будут жить, если он погибнет или вернется калекой! Поэма же была о бойце "вообще" - а таких не бывает.
  

2

  
   Через несколько дней после свадьбы, перебирая вещи Николая, Шура наткнулась на мятый конверт с выцветшим струнинским адресом.
   - Чье это письмо, Коля?
   И тут Николай со стыдом понял, что совсем забыл о просьбе своего погибшего земляка, хотя письмо его хранил до самой победы.
   - Так сходи, отдай, это же совсем рядом! Может, там что-нибудь очень важное...
  
   Как не любил Николай струнинские спальни! У него, прошедшего войну фронтовика, ветерана возникло в душе неприятное чувство опасности, когда протянулся перед ним длинный, слабо освещенный коридор седьмой, самой отпетой спальни. Он подошел к ободранной двери, остановился, прислушался.
   Пускай луна светит
   Своим продажным светом,
   А я все равно же оторвусь!..
   Как-то не вязался этот зловещий вой с образом погибшего политрука. Не ошибся ли он адресом? Николай постучал. Никто не откликнулся, за дверью пьяно продолжала звучать та же песня - своеобразный гимн уголовников. Николай потянул за ручку - дверь оказалась не запертой.
   В узкой и тесной каморке, больше похожей на тюремную камеру, за грязным столом, над которым сиротливо -- обнаженно горела сорокасвечевая лампочка, сидели несколько мужчин явно уголовного типа. На столе стояли несколько бутылок водки, некоторые уже пустые, банка соленых огурцов, лежал нарезанный хлеб, поблескивали недопитые стаканы. В воздухе плавал густой табачный дым.
   Песня смолкла, на вошедшего устремились тяжелые взгляды.
   - Это еще что за фраер? Вроде, не звали...
   - Ты! Закрой дверь с той стороны!
   Неужели среди них тот, о ком когда-то с любовью и беспокойством говорил политрук их батальона?
   - Я постучал, никто не ответил... Анатолий Векшин здесь живет?
   - А на кой хрен он тебе нужен? - спросил самый молодой в компании.
   Повернувшись к нему, Николай с горечью понял, что пришел по адресу.
   - Ваш отец погиб...
   - Без тебя знаю! Ну и что?
   - Мы служили в одном батальоне, оказались земляками. Он просил, если погибнет, а я доживу до победы, передать это письмо сыну.
   Николай протянул конверт.
   - А мы думали, какой местный лягавый забрел. Толян, о чем батька с того света пишет? - спросил кто-то.
   За столом снова возник бестолковый пьяный гул. Анатолий, покачиваясь, пытался возле лампы прочесть письмо, но, видимо, и без того стершиеся карандашные строки расплывались у него перед глазами. Наконец со злостью и досадой он протянул письмо Николаю:
   - Прочти сам, а то не разберу!
   "Мой дорогой, мой любимый, мой единственный сын Толя! Пишу тебе с фронта перед началом большого наступления. Тревожусь за вас, здоровы ли вы, сыты ли, как у тебя дела с учебой. Прости меня, что я не сумел сохранить нашу семью! Но сейчас главное - сохранить Родину! Враг еще силен, но мы уже гоним его на запад, и победа, как говорил наш великий вождь товарищ Сталин, обязательно будет за нами. Как мне хочется до нее дожить! Но если я погибну, знай и помни, что я отдал жизнь за Родину, за Советскую власть, за наш народ и за тебя, за твою светлую, свободную, счастливую жизнь. Я желаю тебе вырасти настоящим советским патриотом, честным гражданином, достойным"...
   Громовой пьяный хохот перебил Николая. Уголовники ржали искренне, от души, хлопая друг друга по спине и прерывая смех лишь для нецензурной брани. У некоторых даже слезы показались на глазах.
   - Ну дает, мать твою!
   - Уморил, ей богу!
   - Приветик, значит, от папаши примерному сыночку: учись хорошо, слушайся мамочку! А ты знаешь, - повернулся один из уголовников к Николаю, - что Толян, комиссаров сыночек, патриот, мотать его в рот, только позавчера вернулся из лагеря? "Из Колымского дальнего края шлю тебе я, родная, привет!.." Под амнистию попал в честь победы, а так сел всерьез. Самому не приходилось? Кто не был, тот побудет, а кто был, тот не забудет, так у нас говорят. За Тольку, когда его посадили, мать много писала, да потом померла...
   - Брось! Не надо! - перебил Анатолий.
   - А чего? Может он хочет узнать, не за политику ли ты срок мотал? Пусть папа на том свете будет спокоен - мы тоже все патриоты! Небольшое дельце, а наказали сурово. Спасибо вам, победителям, за амнистию!
   - Письмо... дай! - протянул руку Анатолий. - И иди!
   - Погодь, Толян! Пусть с нами сядет, о боевых своих подвигах расскажет, отца твоего помянет...
   - Иди, мужик! - подтолкнул Николая к двери Анатолий.
   Выйдя на улицу, Николай глубоко вздохнул, точно вынырнув из грязных, зловонных глубин. Может, и хорошо, что не дожил Векшин до такой встречи с сыном. Чего боялся, то и вышло. "Дельце"... Гады, не лучше фашистов! Впрочем, взял же Анатолий отцовское письмо, а Николая не стал унижать приглашением разделить их компанию...
  

3

  
   В сорок шестом году появилась в семье Петровых дочка, которую в честь бабушки назвали Еленой, а еще через год - сын, Михаил, в память шуриного отца, не вернувшегося с войны. Отменили карточки, прошла денежная реформа. С продуктами было неважно, и жители Подмосковья по выходным отправлялись на электричках в столицу. Ездил и Николай, благо путь в одну сторону около двух часов и билет недорог. Чего только не услышишь за время пути!
   - "Рожденные в боях"... Как это понимать? Там не рождаются, а погибают, головы кладут. Нет, как человека родить, только мы, бабы, знаем...
   - Егоров и Кантария? Брехня! Первое знамя на рейхстаге поставили наши разведчики с лейтенантом Сорокиным из шестьсот семьдесят четвертого полка. Не я один, вся наша стопятидесятая дивизия об этом знает... Потому и молчат, что сверху приказано считать иначе. Ну это уж не мое дело, почему...
   - Да, в Ударной армии зарплата двойная, танков и пушек больше, зато и потери какие!..
   - Комиссовали не по ранению, а по обморожению. Ну почему у немца в окопах на передовой зимой только боевое охранение, остальные в землянках, а то и в избах грелись, а мы все на ветру да на морозе? Вот и потерял несколько пальцев. Перед людьми неловко, у нас раненых привыкли уважать, а не мороженых...
   - Взять-то мы село взяли, хоть и большой кровью. Измотались в доску, четыре атаки подряд... А немцы, отступая, шнапс оставили. Это я потом понял, что нарочно: учли, гады, нашу натуру! Хорошо погуляли, а ночью немцы нас, бухих, оттуда выкинули. Тех, конечно, кто мог на ногах стоять, верней, бежать... Снова брали деревню, только уже другая часть...
   - Да когда же это нас, женщин, в русском народе уважали? Все матюки от какого слова? И на войне тоже самое: "Солдатская подстилка", "ППЖ", "Аборт-механик"... Даже песню придумали "На позицию девушка, а с позиции - мать, на позицию честная, а с позиции - бл..."
   - Ехали домой через Польшу, там три раза фронт прокатился, да еще оккупация была, а на вокзалах ихние бабы водку, сигареты, сыр, колбасу продают. А наша земля пошла - одна нищета, даже там, куда немец не дошел. Почему так? Им же, полякам, не меньше нашего досталось.
   - На фронте надеялись, что после войны в деревне полегчает, колхозы распустят, ведь народ себя не жалел. А оно еще тяжельше оказалось, сколько мужиков не вернулось, и тянут колхоз, как и в войну, бабы, старики, пацаны да инвалиды. Трудодни-то? Одни палочки, что проку? Кто пошустрей, в город или поселок подался...
   - Командир наш был: раз у меня наград нету - ни у кого не будет. А ребята подобрались, хоть всех к Герою представляй!
   - Надо бы после победы всех немцев в Сибирь отправить, а Германию между соседними странами разделить, чтобы от нее и названия не осталось!
   Особенно врезался в память услышанный поздним вечером в слабо освещенной электричке негромкий доверительный разговор за спиной.
   - Сам знаешь, после освобождения Крыма всех татар выселили в Среднюю Азию и в Казахстан, однако кое-кто попрятался, по горам, по лесам разбежались. А леса там редкие, даже летом насквозь просматриваются. Вот мы сядем утром на коней, снайперские винтовочки с собой - и в путь. Видим издали, человек по склону идет - бинокль к глазам. Волосы черные? Татарин! Тут уж стараешься не промахнуться! Что? Понятно, не просто разрешение - приказ на это имели. Не представляешь, какие у нас, чекистов, были права!
   Вон оно, оказывается, как обернулось, когда они из Крыма двинулись дальше, освобождать Украину, Молдавию, Румынию! Да, каждый предатель должен понести кару, но охотиться на людей как на диких зверей, убивать без суда и следствия только за цвет волос, за национальность?.. У него, у Вали и у детей волосы темно-русые, которые издали можно принять за черные. Что же, за это - на мушку? И почему целый народ должен отвечать за несколько сот или даже тысяч предателей? Каких замечательных бойцов-татар он встречал на фронте! Кстати, некоторые были рыжими. Это же фашисты превозносили светловолосых как высшую, арийскую расу, а у советских людей не должно быть ничего похожего на фашизм.
   Но оно - было. Почему?!
  

4

  
   Шла, понемногу налаживаясь, жизнь, поднималась из руин страна. Поругались с югославами, зато появился социалистический Китай. С таким союзником никакой враг не страшен! Испытали свою атомную бомбу: раз у наших классовых врагов есть, пусть и у нас будет!. Началась война в Корее, пошли слухи, что военным советником у Ким Ир Сена сам Жуков. Правда, об этом говорили только тогда, когда наступали северокорейцы, если дела шли успешнее у "южан", разговоры о Жукове прекращались. Конечно, все догадывались, что Советский Союз оказывает своим союзникам помощь, и немалую, но все было тщательно скрыто.
   Заходила Валя, подруга Шуры, с грустью и завистью смотрела на семейный беспорядок, разбросанные игрушки, развешанное по комнате детское белье, видимо, думая о том, что если б не война, то и у нее была бы своя семья.
   По настоянию Шуры и совету товарищей по работе Николай поступил на заочное отделение техникума, но учился с неохотой, зная, что хороший рабочий получает больше не только техника, но и инженера.
   Иногда ездили в деревню Измайлово к родственникам Вали. Николаю нравилось ходить по грибы, а потом сидеть, разомлев, возле бутыли самогона и благоухающей сковороды с жареными груздями.
   Горевали с пятого по девятое марта пятьдесят третьего года. На похороны Сталина в столицу попасть не удалось, поезда не ходили. С тревогой вглядывались в будущее: как же дальше жить без мудрого вождя. Для Николая Сталин был великим полководцем, Верховным Главнокомандующим, медаль с профилем которого он носил. Потом тревожные ночи после апрельской амнистии. Неожиданно снова появился маршал Жуков при всех наградах, заслугах, великом авторитете. Закончилась война в Корее, причем, там же, где и началась. Взбунтовались немцы в Германской Демократической Республике. Сорок пятый год забыли?.. Советский Союз первым испытал водородную бомбу - самое страшное и разрушительное оружие, когда-либо существовавшее в истории. Разоблачили матерого агента империализма Берию: стала понятна и жестокость чекистов к своим, и гибель невиновных. Появился новый глава партии и правительства Никита Хрущев, открытый, горластый.
   Пошли в школу дети, в ту же самую кирпичную трехэтажную имени Горького, в которой учились когда-то и их родители, но на этот раз не с восьми, а с семи лет.
   Потом ошеломляющий для коммуниста Николая двадцатый съезд партии. Тугодум от природы, не способный быстро менять свои убеждения, Николай чувствовал себя как после хорошей пьянки. Пришлось смиряться с мыслью, что Сталин был, как все, грешным человеком, которого могли и обмануть, и который мог и сам наломать дров. Затем Венгрия: вот так, только отвернись, займись своими делами, как классовые враги тут же воспользуются! Ничего, Жуков снова встал во главе армии, поэтому управились быстро. И, наконец, как апофеоз всех достижений страны - первый искусственный спутник Земли, а затем и первый космонавт - тоже советский! Что еще нужно для доказательства преимущества советского образа жизни, правильности пути, которым вела и ведет советский народ в светлое будущее коммунизма его рулевой - Коммунистическая партия Советского Союза?!
   И вдруг Жукова отправили на пенсию. Уж чего он с Хрущевым-то не поделил? Одни утверждали, что Жукова сняли за умаление роли партии в армии: ликвидировал должность замполита роты, урезал права других политработников, повысив за счет этого роль и авторитет строевых командиров. Ну а Хрущев все же Первый Секретарь ЦК КПСС, обиделся за своих. Но "ротных комиссаров" еще сам Сталин упразднял во время войны, Николай это помнил... Другие, понизив голос, говорили, что Жуков предложил руководству страны и партии обезвредить наших классовых врагов, нанеся предупредительный ракетно-ядерный удар по всем их военным базам, складам и заводам, и затем поставить ультиматум: живите, если хотите, при своем капитализме, но армий больше не иметь и нам не угрожать! В это трудно было поверить, однако чего на свете ни бывает!
   Как член партии Николай обязан был согласиться с ее решением, но как участник войны сердцем и душой был на стороне опального маршала, невольно сравнивая его с Суворовым. Сталин или Хрущев могут гневаться, снимать с работы, убирать с глаз подальше, но для народа его любимый маршал навсегда останется самой легендарной фигурой Великой Отечественной войны.
  

5

  
   Брат и сестра Петровы росли очень разными и по внешности и по характеру. Лена пошла в отца лишь лицом, все остальное - от матери: ей нравилось помогать матери по хозяйству, рукодельничать, стряпать. Хорошая жена кому-то растет, думал Николай.
   В сыне же черты отца и матери просматривались слабо, видимо, уродился в кого-то из предков. Кино Миша полюбил лет с шести, и самой лучшей минутой для него была та, когда в зрительном зале медленно гасли лампы, наступала тишина и на экране появлялись первые титры. Как и отец, он рано научился читать, пристрастился к книгам. Часами мог сидеть у старенького приемника "Родина", прислушиваясь к непонятным голосам далеких стран. Еще в дошкольном возрасте его любимой передачей стал "Клуб знаменитых капитанов". Был октябренком, пионером, готовился стать комсомольцем. Добрый, послушный, мечтательный мальчик.
   Увидев у одного из школьных приятелей дома телевизор, Миша пристал к родителям, чтобы купили. Долго откладывали деньги Николай с Шурой на дорогую покупку: для людей их достатка телевизор являлся предметом роскоши. Но хотелось и сына порадовать, и самим на мир посмотреть хотя бы на экране "телика". Наконец, приобрели ко дню рождения сына, установили на самом почетном месте, наладили антенну, залили воду в полую линзу перед экраном. Вечерами всей семьей стали смотреть новости, "Голубой огонек", "Клуб веселых и находчивых", спектакли московских театров. Для Миши же самым желанным стал "Клуб кинопутешествий": он узнавал ведущего передачи Шнейдерова, здоровался с ним, величая по имени-отчеству, а родителям все чаще заявлял, что, когда вырастет, станет путешественником, объедет всю Землю. Ни Николай, ни Шура серьезно эти слова не воспринимали: мало ли кто кем мечтает быть в детстве! Будущее человека зависит не только от него, и даже часто не столько от него...
   Николай был счастлив. Если Лена была для него просто дочерью, любимой и дорогой, то Миша стал одновременно и другом, даже больше - вторым "я" Николая. Вместе с сыном он заново переживал детство, только на другом, высоком уровне, ибо его юные годы были омрачены отсутствием отца. Николай не жалел денег на игрушки, вместе с Мишей радовался заводным танкам, автомашинам, оловянным солдатикам, учил сына разговаривать, ходить, потом - плавать, стоять на лыжах, показывал ему буквы, открывал ему окружающий мир: в Струнине, в окрестностях города, в деревне, а когда Миша пошел в школу, на выходные ездил с ним в Москву, где они вместе побывали в Мавзолее, в Третьяковке, в Историческом музее, даже в Кремле, который вдруг открылся для посещения. Вместе обсуждали кинофильмы, телепередачи, книги, происходившие в мире события. Николай больше всего опасался, чтобы сына не втянула уголовная компания. Втайне от Шуры дал сыну попробовать и сигарету и водку: пусть лучше из рук отца, чем с кем-то чужим. Не понравилось?! Что и требовалось доказать!
   Вот закончит сын школу, потом институт, станет настоящим человеком, которым они с Шурой будут гордиться. Какое счастье для отца - иметь сына!
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

ФЕНИКС

1

  
   За время житья в сторожке зажили раны, исчезли следы контузий. Иоганну хотелось повидаться с матерью, но приходилось ждать: в городе работала американская комендатура, по окрестностям ходили патрули. Слушали по приемнику Нюрнбергский процесс, при этом дядя Вилли угрюмо шептал, что с удовольствием бы увидел на скамье подсудимых не германских, а советских руководителей, по которым давно плачет веревка.
   - Меня приучили думать, Ганс, что коммунисты несут миру свободу, братство, равенство, счастье, мир. Прозрел только в лагере, где, признаться, было гораздо хуже, чем в немецком. В Германии все ясно и понятно: борьба фашистов и коммунистов за власть кончилась победой первых, которые и отправили своих самых непримиримых противников за колючую проволоку. В Советском же Союзе одни коммунисты уничтожали других, уничтожали дико, зверски, пытая, глумясь над душой и телом. Чему я служил, чему отдал лучшие годы жизни?!
   Иоганн немало думал над словами дяди Вилли. Да, у большевиков и национал-социалистов было много общего: окружающий мир враждебен, необходимо сплотиться вокруг одной партии, одного вождя, одной идеи. Первомай, красные знамена, "партайгеноссе"... Но в самом главном было коренное различие: Гитлер убедил немцев, что они ни в чем не виноваты, что дело в евреях, большевиках, плутократах Англии и Америки, он вернул людям веру в себя, в свой народ, в свое высокое предназначение. У Сталина же, напротив, каждый человек оказывался в чем-то виновным перед властью и партией: социальным происхождением, политическими колебаниями, дружбой или родством с репрессированными. Не напрасно же в первые месяцы войны сдавались в плен сотни тысяч советских солдат и командиров - не хотели защищать Сталина и его хунту.
   Процесс в Нюрнберге закончился: одних ждала тюрьма, других - виселица и печи крематория в баварском концлагере Дахау. Американцы, англичане и французы стали отпускать пленных: им не требовался рабский труд, они понимали, что добровольно немцы восстановят страну быстрее, чем под дулами автоматов. Пришла пора возвращаться под родной кров и Иоганну.
   Дядя Вилли принес ему от матери все необходимые документы, добавив, что пришлось кое-кому из американской администрации "дать на лапу", как говорят русские, но зато оформили быстро, так как Иоганн Адлер в списках военных преступников не значился - обыкновенный фронтовик.
  

2

  
   Встреча с матерью была радостной, хотя и не неожиданной. Но времена - как после Версаля! Разрушены транспорт и промышленность, в запустении сельское хозяйство, нет торгового флота, да и торговать нечем, развалины, инвалиды, беженцы, и в довершение всего страна разрублена точно говяжья туша на четыре куска: не было в истории Германии более трагических, более унизительных дней.
   Долго стоял в грустном раздумии Иоганн возле дома, где когда-то жил Карл. Для этой семьи война обернулась непоправимой трагедией. Отец вскоре после гибели сына скончался в госпитале от ран. Мать Карла получила сразу две "похоронки": ей больше некого было ждать, не для кого было жить, и ее сердце остановилось. Теперь в их доме жили другие люди. Может это и к лучшему, подумал Иоганн, что ни Карл, ни его отец не дожили до капитуляции и оккупации родной земли. Но тут же устыдился: не имеет права живой решать за мертвых.
   Бергштадту повезло: не было в городе военных предприятий, не стояли в нем воинские части, а потому пролетали стороной бесчисленные армады американских и английских бомбардировщиков. Но сколько его жителей не вернулось с фронта!
   О продолжении учебы не могло быть и речи, надо было зарабатывать на жизнь. И тут выручили два курса исторического факультета, которые он успел кончить, и имя отца. Истратив несколько недель в напрасных поисках работы, Иоганн совсем пал духом, как вдруг его пригласил к себе директор гимназии. Не веря в удачу, Иоганн слушал жалобу на то, что вакантно место преподавателя истории, но никто не хочет вести этот предмет, а потому не решится ли глубокоуважаемый...
   Доннер веттер, конечно решится! Это лучшее наследство, какое ему мог оставить отец. И уж он, Иоганн, не будет терзаться, вдруг что не так сказал...
   Преподаватели смотрели с почтением, гимназистки - с обожанием, гимназисты - с восхищением на высокого, статного молодого учителя истории, прошедшего войну, имеющего раны и награды, бывшего командира батальона горных стрелков: в Германии и после капитуляции слово "офицер" пользовалось уважением.
   Вначале о том, что только что было пережито, школьные программы умалчивали. Но, рассказывая об Александре Македонском, Цезаре, Ганнибале, Наполеоне или Блюхере, Иоганн мог добавить: "В минувшую войну в нашей дивизии как-то сложилось похожее положение. И вот как мы поступили"... Его уроки пользовались большим успехом, на них пытались проникнуть гимназисты из других классов. Богатырь, ветеран-фронтовик, он был для худых и голодных мальчишек, многие их которых не дождались с фронта отцов, воплощением настоящего мужчины, с которого хотелось брать пример. И дети поверженной, разгромленной, оккупированной страны начинали понемногу ощущать гордость за свою Германию, за ее солдат и офицеров, в них пробуждался патриотизм - Иоганн видел это. Что ж, он сумеет воспитать этих желторотых юнцов настоящими немцами, достойными сыновьями своих отцов - это его долг!
   Зарплата преподавателя скромная, но и ту требовалось истратить как можно быстрее, иначе инфляция обесценит деньги. Пенсия за отца, которую получала мать, была еще меньше, и в родном городе, куда Иоганн так стремился, жить оказалось труднее, чем в лесу у дяди Вилли. Чувство постоянного голода унижало и оскорбляло. Наверное, так жили немцы в восемнадцатом и девятнадцатом годах, только в дополнение к нищете тогда прибавились революция и гражданская война. Теперь же в Германии царил "порядок", обеспечиваемый оккупационными войсками: каждому гражданину полагалась раз в пять лет одна суповая тарелка, раз в двенадцать лет - пара ботинок, раз в полвека - костюм. На троих умерших приходился один гроб, на пятерых новорожденных - один набор пеленок. Кому нужна такая жизнь?!
   Угрюмо смотрел Иоганн вслед американцам, проносившимся на джипах по улицам его города. Союзники большевиков, поборники справедливости, судившие в Нюрнберге "за преступления против человечества". А сами?.. Многие считали, что огненный ад, в котором погибли десятки тысяч мирных жителей, впервые испытали японцы, когда на Хиросиму и Нагасаки были сброшены атомные бомбы "Малыш" и "Толстяк". Но за полгода до этого жители Дрездена узнали "германскую Хиросиму" - операцию "Удар грома". В ночь с тринадцатого на четырнадцатое февраля сорок пятого года двести сорок бомбардировщиков "Ланкастер" обрушили на город, не имевший никакого стратегического значения, шестьсот пятьдесят тысяч зажигательных бомб. А когда из пылающих домов люди бросились в поисках спасения на улицы, в парки, к реке, пятьсот двадцать девять бомбардировщиков второго эшелона засыпали Дрезден фугасными бомбами. В полдень четырнадцатого февраля раскаленное небо снова потемнело: триста одиннадцать "летающих крепостей" в сопровождении двухсот истребителей прилетели добивать город. Горело все - разрушенные дома, скамейки, кусты и деревья в парках, асфальт, трупы... Погибли даже те, кто пытался спастись в большом пруду городского парка: от окружающего жара вода закипела. Поток горячего воздуха над городом превратился в смерч, поднялся, раскаленный, точно из мартеновской печи, ветер, а сверху падали все новые и новые бомбы: три тысячи шестьсот пятьдесят тонн бомб. Было разрушено тринадцать тысяч зданий, погибло сто тридцать пять тысяч человек...
   Хиросима сгорела мгновенно, Дрезден пылал три дня. И где-то в этом ревущем огненном аду бесследно сгинула тетя Эмми, сестра отца, вместе с дочкой -- школьницей и мужем, инвалидом первой Мировой войны. Иоганн видел ее несколько раз в предвоенные годы. Это была сама доброта: всем окружающим она постоянно стремилась в чем-то помочь, хотя бы просто посочувствовать. В гостях тетя не выходила из кухни, приготовляя какие-то только ей известные блюда, необычайно вкусные и красивые одновременно, и сама первая радовалась, видя, что ее угощение нравится. Женщины не терпят, когда у них дома хозяйничает кто-то посторонний, но мать Иоганна смотрела на тетю Эмми с таким же восхищением, как муж и сын. С ней приезжали и ее дети; дочь была еще маленькая, а сын Вальтер, худой задумчивый мальчик, оказался ровесником Ганса. Братья познакомились, подолгу беседовали, однако дружбы между ними почему-то не возникло. Потом Вальтер поступил в военное училище... Еще в сорок четвертом году мать Иоганна приглашала тетю Эмми уехать с семьей в Бергштадт, но та не захотела оставлять свой дом, причинять беспокойство вдове брата, к тому же была уверена, что их добрый старый Дрезден никто никогда не тронет. Тронули!.. Хорошо, если сразу всех накрыло фугаской, ибо нет ничего страшнее, чем видеть гибель дорогих тебе людей и не иметь возможности помочь... Жители Хиросимы и Нагасаки стали мучениками в глазах всего человечества. А дрезденцы?
  

3

  
   Но немцы не собирались жить в нищете: в Германии каждый с детства знает пословицы "Трудись - и увидишь сладкие сны", "Порядок в доме - порядок в стране". Несмотря на отчаянные протесты политических противников, министр экономики Людвиг Эрхард провел в сорок восьмом году блестящую финансовую и экономическую реформу. Полтора миллиарда долларов по плану Маршалла, больше миллиарда по другим программам, трудолюбие немцев, их ясный ум и умелые руки сделали чудо - страна воскресла, точно из-под холодного пепла вдруг блеснули золотые перья бессмертного Феникса.
   Русские заблокировали Западный Берлин, не пропуская туда ни поезда, ни автомашины, и тут неожиданно показали себя американцы: четыреста шестьдесят два дня они снабжали по воздуху всем необходимым гигантский город - а это миллионы тонн самых различных грузов. Вместительные "боинги" и "дугласы" оказались сильнее блокады: русские сдались. И Западный Берлин богател, все больше привлекая немцев с востока, показывая все преимущества своей экономической и политической системы.
   Еще в сорок седьмом году американская и английская зоны обьединились в Бизонию, затем к ним присоединилась французская зона - возникла Тризония. Но и этого оказалось недостаточно, и двадцать третьего мая сорок девятого года была провозглашена Федеративная республика Германия. А потом пошли разговоры и о возрождении армии. Значит, американцы уже не враги, а союзники?
   А из советской зоны оккупации приходили недобрые вести. На западе почти все пленные были отпущены после проверки по домам, на оккупированной же русскими территории сразу после войны открылись одиннадцать гигантских концлагерей, в том числе Бухенвальд, еще недавно упоминавшийся на Нюрнбергском процессе как символ бесчеловечности нацистов, Заксенхаузен и другие; убрали лишь газовые камеры и крематории. Режим содержания не отличался от нацистского: голод, скученность, антисанитария, непосильный труд, болезни, жестокость администрации. Считалось, что лагеря эти предназначены для военных преступников - эсэсовцев, гестаповцев, однако те или дрались насмерть, до последнего патрона, или бежали на запад, даже через океан в Южную Америку. Бросали в эти лагеря по подозрению, по доносу; среди заключенных было немало несовершеннолетних. Попадались даже те, кто сидел в этих же лагерях при Гитлере. Говорили, что погибла треть заключенных, некоторые называли даже точное число - семьдесят тысяч. Их хоронили в огромных ямах в специально отведенных для этого местах. Дожившим до освобождения приказывали строго-настрого молчать обо всем увиденном и пережитом.
   А восемь миллионов немцев были переселены с тех мест, где веками жили их предки: из Польши, Чехословакии, Венгрии, Пруссии. Горе побежденным!
  

4

  
   В ответ на образование Федеративной Республики русские объявили о рождении Германской Демократической Республики: это произошло седьмого октября сорок девятого года. Тогда же Советский Союз испытал свою атомную бомбу, а в Китае, самой большой по населению стране мира, пришли к власти коммунисты.
   Запад насторожился - слишком велик оказался соблазн для Советского Союза: огромная армия, еще не остывшая от эйфории победы, своя атомная бомба и союзник Китай. Почему бы не показать свою силу, не обратить в коммунистическую веру еще какую-нибудь страну? Сталин оставался верен идеалу своей молодости - Мировой революции. К тому же, как бы ни кричали большевики о мире, он им был меньше всего нужен. Любая тирания сильна тогда, когда идет война или существует угроза нападения: люди вольно или невольно сплачиваются вокруг вожака. В то, что главные враги Советского Союза это Соединенные Штаты, Англия и Франция, русские не хотели верить, требовался кто-то другой...
   И всего через пять лет после окончания Второй Мировой войны Сталин решился нагло и открыто развязать новую бойню. В пятидесятом году армия Северной Кореи, вооруженная советским оружием, насчитывала миллион триста тысяч солдат, офицеров и генералов. Южная Корея имела всего стотысячную армию плюс две бригады американской морской пехоты - сорок две тысячи. При таком соотношении сил Москва и Пхеньян рассчитывали на блицкриг, победу в течение нескольких дней. Нового ничего не придумали, в ход пошел шаблон советско-финской войны: Пхеньян обвинил Сеул в агрессии, и двадцать пятого мая пятидесятого года армия Ким Ир Сена после артиллерийской подготовки перешла границу и двинулась на юг. Удар был внезапным и сильным, агрессор за несколько дней продвинулся очень далеко. И быть бы Южной Корее под пятой большевиков, если бы не союзники-американцы, высадившие в порту Чемульпо десант.
   Чемульпо... В девятьсот пятом году русские затопили на его рейде крейсер "Варяг", принявший бой с целой японской эскадрой. Германия была тогда союзником России, и один немецкий композитор создал песню "Гибель "Варяга", которую перевели на русский язык. И слова, и музыка неплохие, но... Командир затопил судно на такой глубине, что во время отлива оно наполовину выходило из воды. Японцы без особого труда подняли крейсер, и под новым именем он вошел в состав японского флота. Почти подарить врагу боевой корабль!.. За такое командиров - к стенке, матросов - в штрафные роты. А тут прославили как пример верности присяге, храбрости и патриотизма. Двадцать первого июня девятнадцатого года в бухте Скапа-Флоу на самом глубоком месте немцы утопили весь свой флот, чтобы он не достался противнику: десять линкоров, пять линейных крейсеров, пять легких крейсеров и сорок шесть эсминцев. Шестьдесят шесть "варягов" - и никаких песен!
   Американский десант в Чемульпо, в тылу северокорейских войск, отрезал агрессоров от границы: часть их уничтожили, часть захватили в плен. Американцы помогли Сеулу перевооружить армию, укрепить дисциплину, повысить воинское мастерство, и "южане" двинулись на север. Сталин понял: блицкрига не получилось. Он бросил на помощь Ким Ир Сену технику, специалистов, советников, даже солдат срочной службы, у которых отбирали документы, одевали в штатское, выдавали одинаковые красные чемоданы с бельем, чтобы могли издали узнать своего, а затем через Китай - в Корею. Организация Объединенных Наций осудила агрессоров, но война разгоралась. Мао Цзедун направил в Корею "китайских народных добровольцев", точнее, регулярную армию. Ее солдаты вели "кротовую войну", прокладывая под землей многокилометровые ходы и появляясь там, где их меньше всего ждали. А за господство в воздухе сражались американские и советские летчики - шестьдесят четвертый истребительский корпус генерала Лобова, насчитывавший более двадцати шести тысяч человек, в состав которого входила дивизия под командованием русского аса Трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба. Русским летчикам запрещено было попадать в плен и даже переговариваться в воздухе по-русски, однако тайна на войне недолго остается тайной. МИГи-15, основные истребители Советской Армии доставили немало неприятностей американским "летающим крепостям" и "суперкрепостям". Шла взаимная охота: американцы сумели увезти с территории, контролируемой северокорейцами, сбитый МИГ, который доставили сначала на Окинаву, потом в США, русские же заставили американского летчика приземлиться на территории Северной Кореи, а затем вместе с самолетом отправили в СССР.
   Фронт катился то в одну сторону, то в другую. Это была не корейская война, хотя ее так называли: столкнулись два непримиримых политических строя. На стороне Северной Кореи выступали Китай и Советский Союз, на стороне "южан" - США и страны НАТО. Испытывалось новое вооружение, новые тактика и стратегия. "Американский Жуков" - генерал Макартур даже предлагал сбросить на Северную Корею атомную бомбу, за что поплатился своим постом. И без того война оказалась жестокой и кровавой: американцы потеряли только убитыми пятьдесят четыре тысячи солдат и офицеров, русские о своих потерях умалчивали, однако стало известно, что одних летчиков они не досчитались около двухсот. Китайцев погибло пятьсот тысяч, в том числе сын Мао Цзедуна, хотя и нелюбимый: у "великих вождей" отцовские чувства обычно атрофированы. Потери корейцев, южных и северных, исчислялись сотнями тысяч. Война закончилась сразу после смерти Сталина: никто ничего не выиграл, граница осталась на прежнем месте.
   Иоганн искренне жалел, что является гражданином Федеративной Республики, не имеющей права участвовать в международных конфликтах, поэтому не может отправиться добровольцем в Корею. Уж там бы он доказал, что не забыл своего боевого прошлого!..
   И в это же время произошел непонятный случай. Как-то раз Иоганнн слушал радиопередачу о Второй мировой войне, о битве за Тихий океан, за его острова и атоллы. В конце передачи прозвучал гимн камикадзе "Самолет заправлен в одну сторону". Услышав песню, Иоганн вздрогнул - уж не померещилось ли: такую же мелодию любил насвистывать в трудную минуту его незабвенный друг Карл. Однако в начале сороковых годов еще не было никаких камикадзе, да и японцы никогда не интересовали Карла. Странно...
  

5

  
   Иоганн женился в пятидесятом году. Тридцать лет - пора, да и жизнь стала лучше. Правда, выбранная матерью ему в невесты красавица Эльза его не дождалась. Мать рассказала ему обо всем.
   - Как жаль, Ганс, что судьба распорядилась иначе! Ты ее не помнишь, в сорок первом ей было всего тринадцать, невзрачная, долговязая. А через четыре года расцвела. Ты достоин такой красавицы, но... Не думала я, что в наше время возможна подобная романтическая история. Представь: война, раненые, извещения о гибели, сводки с фронтов все хуже. Мы уже ждали русских, которые погонят нас в Сибирь. Но Бог спас! В апреле сорок пятого в Баварию вошли американцы, возле Бергштадта появились их солдаты, расставили машины, палатки, протянули какие-то провода. Нам было неспокойно, ведь победители. И вот очаровательный молодой лейтенант завел флирт с Эльзой. Овдовевшая Марта пыталась образумить дочь, да куда там!.. Конечно, в один прекрасный день американцы исчезли, а Эльза через определенный срок родила, причем близнецов. У бедной Марты седины прибавилось, и так жили впроголодь, а тут... Надежду на удачное замужество пришлось оставить: кому нужны в качестве приданного двое чужих малышей? Но вот подъезжает как-то к их дому американская машина и солдат вручает Эльзе два больших картонных ящика. От кого, говорит, сами знаете, больше ничего не скажу. В одном ящике детская одежда, в другом - консервы, сало, шоколад, сгущенное молоко, омлет. А ведь молодой американец даже своего адреса Эльзе не оставил. С этого дня они регулярно что-нибудь получали, а там и сам американец стал снова появляться, только уже в штатском, на легковой машине. Вечером приедет, а рано утром его уже нет. Марта величает его своим зятем, хотя официально брак не оформлен. Вот такой роман в нашем старом Бергштадте!
   Однако Иоганн был занят не только устройством своей семьи. Ветераны войны стали встречаться, вспоминая походы, бои, погибших товарищей. В Бегштадте жило немало бывших егерей, а в Федеративной Республике возник "Союз горных стрелков", насчитывавший более пятнадцати тысяч человек. Вскоре Иоганна избрали председателем местного отделения "Союза". На собраниях пели песни - и боевые, и тирольские, вспоминали войну. Там Иоганн снова чувствовал себя среди своих, молодел душой, демонстрируя свои боевые регалии, чтобы было ясно, кто есть кто. Впрочем, все в Бергштадте и так это знали. Более крупные сборы проходили в Мюнхене, где Иоганн и встретил бывшего командира дивизии "Эдельвейс" генерала Ланца. Он по привычке вытянулся, но Ланц просто обнял его.
   - Здесь мы все равны, все горные стрелки, ветераны Восточного похода. Я очень рад, Адлер, что вы живы!
   - И я за вас - тоже!
   Они разговорились. Иоганн узнал, что русские считают генерала военным преступником и требуют суда над ним.
   - Но мы не эсэсовцы, не каратели, а фронтовики. В чем вас обвиняют?!
   - Большевистский писатель Горький как-то сказал " Если враг не сдается - его уничтожают". Я действовал согласно этой заповеди. В сентябре сорок третьего года нас перебросили на греческий остров Кедалиния, где итальянцы восстали и ударили нам в спину, рассчитывая выслужиться перед американцами и англичанами. На предложение сдаться, вновь влиться в наши ряды и на поле боя искупить свою вину, они ответили категорическим отказом. И тогда...
   - Но так было во все времена! В конце битвы при Ватерлоо отказавшихся сдаться французов в упор расстреляла английская артиллерия. Перед вами были изменившие присяге и предавшие союзников солдаты, которые сами выбрали свою судьбу. Представляю как поступили бы в таком случае русские...
  

6

  
   От своей будущей избранницы Иоганн не требовал ни красоты, ни пылкости, ни высокого происхождения, ни богатства. Он мечтал о "немецкой жене" - спокойной, сдержанной, верной мужу, не вмешивающейся в его дела, хорошей хозяйке и заботливой матери. Четыре знаменитых "к": киндер, кюхе, клайдер, кирхе. Именно такой оказалась Эрна Мюллер, одна из дочерей владельца небольшого сыродельного завода. Она была на пять лет моложе Иоганна, выделялась крупной фигурой, отменным здоровьем и ровным характером.
   К удивлению Иоганна его несколько чопорная мать быстро нашла с невесткой общий язык; они часами беседовали об общих знакомых, строили планы на будущее.
   После свадьбы Иоганн видел в глазах многих молодых учительниц и старшеклассниц молчаливый упрек, однако женщины никогда не занимали в его жизни большого места. Иное дело - политика. В послевоенные годы коммунисты ратовали за "единую и демократическую Германию", но после образования двух государств замолчали. И вдруг в пятьдесят втором году Сталин вновь заговорил о "единой и неделимой". Совсем впал в маразм дряхлый вождь большевиков: у двух немецких республик различный политический строй, экономическая система, и в этих условиях предлагать объединение на сталинских условиях... Нет, надо ждать, когда меньшее соединится с большим, лужа вольется в озеро.
   Сталин помогал образованию государства Израиль, но когда израильтяне отказались жить по командам из Кремля, в ярости обрушился на советских евреев, расстреляв Антифашистский еврейский комитет. И никто во всем мире не сказал, что за подобное только недавно судили в Нюрнберге как за самое тяжкое преступление. А смерть этого тирана вызвала такое великое горе, точно скончался святой: на его похоронах насмерть растоптали несколько тысяч зевак. Древние египтяне кидались под колеса траурной колесницы умершего фараона, чтобы вместе с его душой и их души проскочили в широко распахнутые по такому случаю ворота рая, японские офицеры и генералы с этой же целью делали харакири при кончине императора, однако Иоганн считал, что все это осталось в далеком прошлом. Как бы не так!
   Пятьдесят третий год... В оккупированной русскими зоне Германии, - Иоганн принципиально не называл ее Германской Демократической Республикой, - немцам надоело восемь лет чувствовать на себе тяжелую пяту победителей, они видели, что рядом, в ФРГ живут богаче и свободнее, без идеологии, огромного аппарата чиновников и тайной полиции: начались забастовки, митинги, демонстрации, немцы вышли на улицы и площади Восточного Берлина. И тогда против безоружных граждан "первого в мире немецкого государства рабочих и крестьян" русские бросили танки и автоматчиков, напомнив, что хозяевами страны являются не ее жители, а оккупационные войска.
   Но произошло и нечто неожиданное, заставившее Иоганна задуматься: некоторые русские солдаты и офицеры отказались стрелять в мирных граждан и были сами за это расстреляны. Благодарные немцы решили установить им в Западном Берлине памятник. Выходит, и среди русских встречаются люди, готовые идти на смерть, но не поступиться совестью?!..
   Федеративную республику возглавил канцлер Конрад Аденауэр. Вначале Иоганн отнесся к нему настороженно: это что еще за старикан, откуда, что он может. Оказалось, многое может. А когда Аденауэр произнес перед бундестагом "Мы признаем заслуги всех наших воинов, которые во имя солдатской традиции боролись на суше, на море и в воздухе. Мы твердо убеждены, что добрая репутация и великие деяния германского солдата живы и будут жить...", Иоганн понял, что это именно тот человек, который нужен Германии. Аденауэр разрешил снова исполнять "Дойчланд, Дойчланд юбер аллес", хотя пока без двух первых куплетов. Появились "служебные части" - прообраз будущей армии.
   Этот год принес и еще один сюрприз: впервые на самую высокую вершину планеты Эверест, или Джомолунгму, поднялись люди - англичанин Хиллари и тибетец Тенцинг. Иоганн неожиданно для себя почувствовал обиду: когда-то он мечтал первым взойти на этот пик и установить на нем победоносное знамя Третьего рейха. Черт возьми, он уже разменял четвертый десяток лет! Неужели звездный час его жизни - проигранный Восточный поход? А Карл уверял, что Иоганн рожден для великих дел... Долины, ледники, перевалы, гребни, вершины, облака - все внизу, под ним, а он один со знаменем над миром в гордой холодной вышине! И война вела его к Джомолунгме, но она же и помешала ступить на заоблачный пик.
   Впервые Иоганн подумал, кем бы он мог стать, если б не война... Лет восьми он увидел в журнале фотографии знаменитого Штрассберга, победителя Олимпийских игр в Амстердаме, установившего мировой рекорд по троеборью среди тяжелоатлетов. На одном фото ликующая толпа несла на плечах улыбающегося чемпиона, на другом он красовался во весь рост: бугры, шары, холмы мышц. Наверное, таким был герой "Песни о Нибелунгах" гордый Зигфрид. Ганс был ошеломлен, восхищен и горд одновременно - он тоже немец, тоже мужчина, тоже немного такой. Но даже мысль не приходила, не может ли он сам когда-нибудь... Однако портрет Штрассберга занял место над кроватью Ганса. Все изменилось, когда ему исполнилось пятнадцать лет, и он обогнал в росте всех учеников школы. В это время мир потряс рекорд нового германского богатыря Менгера: более четырехсот килограмм в троеборье! Менгер еще раз подтвердил величие арийской расы, прославил Германию и был увенчан званием "Короля силачей" на вечные времена. Ганс задумался: а что, если стать таким же или еще сильнее? Ему тоже будут бешено рукоплескать ревущие от восторга спортивные залы и стадионы. Лавровые венки, интервью, почет, слава... Ганс никогда не был пустым фантазером - мечты надо превращать в дела: он приобрел гантели, гири, небольшую штангу и начал педантично заниматься, не давая себе никаких поблажек. Увлечение тяжелой атлетикой он сохранил и в университете, не забыв при этом и любимые горы, что позволило избежать свойственных тяжелоатлетам грузности и неповоротливости. Может быть, он бы прославился и как альпинист, и как силач... Винить войну? Но он пошел в армию добровольно и до сих пор гордится своими боевыми наградами.
   Иоганну нередко снился Кавказ. Почему? Символ молодости, дерзаний, побед или грусть по недостигнутому, несбывшемуся? Недалеко от лесной сторожки, где он скрывался после войны, Иоганн случайно нашел место, напоминавшее район Клухорского перевала. Конечно, с Кавказом не сравнить, в Баварских Альпах всего пять крошечных горных ледничков, из которых самый большой, Северный Шнеефернер, имел в длину меньше километра. И все же было что-то общее... Бывая в гостях у дяди Вилли, он в одиночестве приходил туда, садился на камень у берега небольшого озера и долго смотрел на горы, чувствуя, как сладкая печаль наполняет сердце...
  

7

  
   Как и большинство мужчин, ожидающих первенца, Иоганн был твердо уверен, что родится мальчик. Отец и сын - это же так естественно: у самого Бога-отца сын, а не дочь. Эрна тоже почему-то ждала сына. Даже мать Иоганна, и та думала о внуке. Подолгу втроем выбирали для него имя, а Иоганн решил, что если сын вырастет в него, может получиться хороший спортсмен, способный постоять за честь Германии на Олимпийских играх, нужно лишь начать тренировку с раннего детства.
   Появление на свет девочки повергло супругов в изумление и смущение. Но Иоганн сумел разглядеть в сморщенном розовом комочке какие-то свои черты, или просто решил утешить себя и жену. Девочка родилась крепкой, здоровой и очень крупной. Эрна долго приходила в себя после трудных родов. И снова Иоганна удивила его мать. Обычно неулыбчивая, сдержанная в чувствах, она не сводила с внучки сияющих глаз, а к невестке относилась с благодарной нежностью.
   - Ах, Ганс! - однажды вырвалось у нее. - Мы с твоим отцом жили в трудное и беспокойное время, поэтому не могли позволить себе иметь второго ребенка. А мне так хотелось дочку! Но Бог вспомнил обо мне и послал внучку, это очаровательное дитя.
   И сам Иоганн, считавший себя суровым ветераном, неожиданно почувствовал в себе тревогу, нежность и любовь к крошечному светловолосому существу, с улыбкой протягивающему ему навстречу маленькие ручонки. Никогда не думал, что в его душе скрываются подобные чувства! И все это не унижало, а напротив, возвышало его в собственных глазах. Отец! Великое слово!
   Девочку назвали Линдой.
   Жизнь налаживалась. Американские деловитость, практицизм, расчет и немецкие трудолюбие, порядок и бережливость торжествовали. После войны многие тысячи старых станков были отправлены по репарациям в Советский Союз. Со временем на их место встали новые, самые современные, производившие больше продукции и высшего качества. Деньги рождали деньги, западная марка крепла. Иоганн даже начал понемногу копить на автомобиль, эту заветную мечту послевоенных немцев.
  

8

  
   В конце пятьдесят четвертого года на собрании местного отделения "Союза горных стрелков" бывшие егеря обсуждали испытание в Советском Союзе атомного оружия в условиях, максимально приближенных к боевым. Проводили подобные учения и американцы, но все знали, что янки никогда первыми войну не начнут, за русских же ручаться нельзя. Агрессивный германский нацизм был уничтожен, зато коммунисты установили свою власть почти на третьей части суши и мечтали об остальных частях, доказав это в Корее. А их танки стояли в центре Европы.
   Четырнадцатого сентября на Тоцком полигоне Южно-Уральского военного округа русские взорвали атомную бомбу мощностью в пятьдесят килотонн. Сброшенная с реактивного бомбардировщика, она взорвалась в трехстах метрах над землей, и уже через сорок пять минут через эпицентр взрыва пошли войска. Руководил учением маршал Жуков. Судя по всему, и солдаты, и местные жители являлись "подопытными кроликами": некоторые подразделения располагались всего в пяти километрах от места взрыва. Но больше всего ветеранов насторожило промелькнувшее в печати сообщение, что рельеф местности, где проводились учения, "напоминал Среднюю Германию". Как это понимать?
   - Это оружие меняет и тактику, и стратегию...
   - Американцы рвут свои бомбы в пустыне или на океанских островах, а русские - в центре страны.
   - У них уже есть и водородные бомбы, гораздо мощнее.
   - Хорошо, что у нас за спиной Америка, которую русские побаиваются. А то, признаться, не нравится мне это сравнение со "Средней Германией".
   - Егеря! Я журнал восточногерманский купил, посмотрите! Вот русский солдат. А что у него в руках? Написано, что это новое стрелковое оружие Советской Армии - автомат Калашникова АК-47. Он вам ничего не напоминает?
   - Да это же наше штурмовое ружье СТГ- 44, старый добрый "шмайссер"! Он стал прототипом для американского, английского и бельгийского автоматов. Оказывается, для русского - тоже. Ловкий парень этот Калашников!
   Победители заимствовали у побежденных реактивные самолеты, баллистические и крылатые ракеты, гранатометы, ночные прицелы, автоматы. Что ж, это только делало немцам честь.

9

  
   Канцлер Конрад Аденауэр и федеральный министр иностранных дел фон Брентано встретились в Москве с Хрущевым. Разговор был жестким: о воссоединении Германии русские не стали и разговаривать, по поводу военнопленных сказали, что давно всех отпустили за исключением так называемых "военных преступников". Однако семидесятисемилетний Аденауэр был тверд и непреклонен, он заявил, что из двух миллионов трехсот тысяч пленных возвратились миллион девятьсот тысяч. Где остальные? Погибли в лагерях? Когда? Почему? Объясните! А когда Хрущев упрекнул Германию в развязывании Второй Мировой войны, Аденауэр резко и презрительно бросил: "А кто подписал соглашение с Гитлером, вы или я? Почему великие державы дали Гитлеру настолько вырасти после тридцать третьего года?!" Хрущев пытался доказать, что ГДР - будущее всей Германии, но Аденауэр и Брентано оставили подобную чушь без ответа. После встречи русские выпустили из тюрем десять тысяч военных и двадцать тысяч гражданских лиц, но судьба четырехсот тысяч военнопленных так и осталась неизвестной.
   Тогда же из Мюнхена впервые прозвучали позывные радиостанций "Свобода" и "Свободная Европа". Их дикторы рассказывали слушателям из Советского Союза и стран Восточной Европы, что в действительности происходит в их государствах и во всем мире, об уровне жизни на западе и за "железным занавесом", о власти коммунистов, политическом терроре, чудовищной официальной лжи и лицемерии. Таким политическим просвещением уже занимались "Голос Америки" и "Би-Би-Си", но новые станции были откровеннее, бескомпромисснее: здесь выступали недавние граждане СССР и "стран народной демократии", хорошо знавшие то, о чем говорили. Большевики тратили на глушение этих станций энергию нескольких "ДнепроГЭСов" - сотни миллионов киловатт-часов в год, однако, услышав вой "глушилок", люди не выключали приемники, а искали знакомые голоса на других волнах - и находили. Так Бавария стала участником идеологической борьбы двух систем.
   Газеты и журналы утверждали, что Германия без армии - не страна. Конечно! На уроках Иоганн рассказывал гимназистам о боях, атаках, контратаках, о сражениях под Харьковом, Ростовом, битве за Кавказ. Мальчишки слушали, затаив дыхание: они впервые узнавали о победах - и каких! Многие признавались, что очень бы хотели стать офицерами, если когда-нибудь германская армия возродится. Как этого же хотел и их учитель!
   И в пятьдесят шестом году Федеративная республика получила свою армию - бундесвер. Вначале ста генералам и офицерам новой армии торжественно вручили свидетельства о присвоении звания, затем в небольшом городке Андернахе состоялся парад первого батальона новой армии. В душе Иоганна запели трубы военных оркестров, зазвучали марши. Ему шел тридцать шестой год, но, вопреки героям Ремарка, он чувствовал себя молодым, бодрым, полным сил, никаких ощущений "потерянного поколения". Приехав в Мюнхен на очередной сбор "Союза горных стрелков", он спросил генерала Ланца, как поступить в бундесвер. Тот печально усмехнулся:
   - Дорогой Иоганн, когда начнется война, нас призовут первыми, но в мирное время... Русские кричат о возрождении германского милитаризма, об угрозе с запада, и находится множество глупцов, которые им верят. Знаю, вы очень многому могли бы научить молодых солдат и командиров, и я с удовольствием порекомендовал бы вас в офицерский корпус бундесвера, но по некоторым причинам моя рекомендация сейчас может принести только вред. Попробуйте обратиться сами в Министерство обороны, хотя сейчас решают не военные, а политики и дипломаты.
   Разворачивались самые неожиданные события. "Секретный" доклад Хрущева на двадцатом съезде КПСС почти тут же в полном объеме был издан на западе. Вскоре в Грузии вспыхнули волнения молодежи, возмущенной разоблачением своего кумира. Против демонстрантов бросили армию, разрешив открыть огонь на поражение, сотни людей были осуждены и отправлены в места заключения. Но одновременно стали реабилитировать и выпускать на волю тех, кто был невинно осужден в сталинские времена.
   Руководители компартий стран Восточной Европы были недовольны докладом Хрущева, и не напрасно. Заволновалась Польша: у нее со Сталиным были старые счеты. Ее молодежь требовала свободы, независимости, разрыва с Москвой. Одна из наиболее крупных молодежных демонстраций, проходившая в Гданьске, была расстреляна войсками, и по всей Польше начались забастовки протеста. Осенью вспыхнула Венгрия, где правил свой "Сталин" - Матиас Ракоши. Молодые, в первую очередь студенты, выступили против тирана, против коммунистического режима, за "социализм с человеческим лицом": сумели, наконец, разглядеть его звериный оскал. Началось шестого октября, в день памяти венгерской революции тысяча восемьсот сорок восьмого года. Демонстранты, среди которых оказалось немало военнослужащих и полицейских, провозглашали свою солидарность с Польшей, от русских требовали убираться домой. Хрущев растерялся: ему хотелось выглядеть главным миротворцем на планете, он только что сократил армию на миллион восемьсот тысяч человек, сопровождая это соответствующей политической рекламой. Правда, это была скорее модернизация: армия стала меньше количественно, но сильнее качественно за счет ракетных, воздушно-десантных и бронетанковых войск.
   К несчастью венгров, взоры мира в это время приковал к себе Суэцкий канал, национализированный египетским президентом Насером. Англия и Франция пытались помешать этому вооруженным путем, США держали нейтралитет, и не сразу дошло, что главная война идет не в Порт-Саиде, а в Будапеште - центре Европы.
   Манифестации, демонстрации, митинги разбудили венгерский народ. Сначала люди потребовали призвать к ответу палачей из госбезопасности, органов внутренних дел и партийных чиновников, по чьим приказам арестовывали, бросали в тюрьмы, расстреливали невинных людей. Ракоши скрылся, русские ввели в Будапешт войска. Но советские солдаты не видели врагов, вокруг были дружелюбные лица людей, считавших, что пришло время навести некоторый порядок в своей стране. Двадцать пятого октября в колонне венгерских демонстрантов участвовало даже несколько советских танков. Тогда "комми" пошли на провокацию: с крыш, чердаков и окон ударили автоматы и пулеметы. Пули косили как венгров, так и советских солдат, сидевших на танковой броне. Ничего не понявшие танкисты открыли ответный огонь по толпе. Более четырехсот убитых. В ответ венгры взялись за бутылки с зажигательной смесью - и запылали "тридцатьчетверки" и похожие на гробы бронетранспортеры. Русские несли большие потери, и Хрущев согласился вывести советские части из Будапешта. Из Москвы приехала партийная делегация якобы для мирного решения вопроса, а в это время в Генеральном Штабе Советской Армии Жуков, Конев, Батов и другие военачальники решали судьбу Венгрии. Пока шли переговоры, и новый премьер-министр Имре Надь наивно пытался добиться для своей страны нейтралитета и выхода из Варшавского Договора, новые советские части и соединения, спешно переброшенные из СССР, окружили Будапешт. Вместо "тридцатьчетверок" на улицах появились сотни новых, более мощных и менее уязвимых танков Т-54, самоходных орудий, тысячи солдат с новыми автоматами АК-47. Десять дивизий было брошено против венгерских повстанцев - двести тысяч человек и две с половиной тысячи танков. Советским солдатам не говорили, куда их везут, некоторые из них считали, что перед ними не Дунай, а Суэцкий канал.
   И началась расправа. Советская армия вела себя как вермахт в восставшей Варшаве в сорок четвертом году. Самыми стойкими защитниками оказались рабочие Чепеля, "Красного Чепеля" - они наладили выпуск фаустпатронов. Тогда на рабочие кварталы города бросили бомбардировочную авиацию. Многие районы Будапешта приобрели вид, который они имели в сорок пятом году. Люди еще раз убедились, что "человеческого лица" у советского социализма быть не может, одна маска смерти.
   Премьер-министра Имре Надя и министра обороны молодого генерала Палена Малетера вероломно схватили во время переговоров и повесили. Восстание было подавлено в течение нескольких дней, к годовщине Октябрьской революции, но отдельные стычки еще продолжались до середины декабря. Напрасно Хрущев противопоставлял себя Сталину - тот поступил бы точно также.
   В Москве еще не сняли праздничных плакатов "СССР - оплот мира и свободы, надежда человечества", а в Будапеште советские войска добивали последних защитников. Дорого обошелся Венгрии этот рывок к свободе: двадцать пять тысяч погибло в боях, пятнадцать тысяч было брошено в тюрьмы, несколько тысяч расстреляно, сотни тысяч бежали за рубеж, в том числе и в Германию. Но и русские только убитыми потеряли по некоторым сведениям семь тысяч - половину дивизии.
   Итак, в пятьдесят шестом большевики трижды пролили кровь: в Грузии, в Польше, в Венгрии, показав всем, что не позволят изменить систему, навязанную ими "странам народной демократии". Недоумение, растерянность и тревога охватили многих друзей Советского Союза: победа, возрождение страны, борьба за мир, откровение двадцатого съезда партии - и залитый кровью Будапешт... Иоганн лишь саркастически усмехался: Венгрия - лучший ответ на то, зачем нужен бундесвер.

10

  
   Примерно раз в месяц, летом чаще, зимой реже, в доме Иоганна появлялся дядя Вилли. Он постарел внешне, однако оставался здоровым, крепким и бодрым. Мать как-то по секрету призналась, что дядя Вилли завел в Бергштадте даму сердца, встречи с которой тщательно скрывает. Впрочем, лесному отшельнику было немного за шестьдесят, возраст для баварца отнюдь не старческий.
   Больше всего радовалась его появлению маленькая Линда. Дядя Вилли всегда приносил какие-нибудь лесные лакомства - орехи, ягоды, грибы - и обязательно рассказывал Линде забавные истории из жизни животных: у девочки от восторга разгорались глаза. Каждый раз она все с большим нетерпением ожидала "лесного дедушку", как называла дядю Вилли. И он полюбил семью Иоганна, а к Линде относился как к родной внучке, отдавая ей весь запас неистраченных родственных чувств. О себе говорил скупо: Коба совсем состарился, придется заводить другую собаку, а вот кот, несмотря на приличный возраст, прекрасно справлялся со своими обязанностями, хотя остался таким же полудиким. Дядя Вилли не собирался покидать свою сторожку и перебираться в город, уверяя, что лес дает ему силу, бодрость, здоровье и долголетие. Он привык к одиночеству, в городе будет трудно.
   В одно из таких посещений он показал Иоганну книгу.
   - Вот, Ганс, повторение моей судьбы! Книга Маргарет Бубер Нойман "Узница Сталина и Гитлера". Читаю на витрине заголовок - прямо по сердцу! В декабре тридцать девятого года группу из двадцати восьми мужчин и трех женщин НКВД передал гестапо. До этого они, как и я, наивно надеялись спастись в Советском Союзе, "опоре и надежде всех трудящихся мира". Оказывается, немцев-политэмигрантов стали тайно высылать из Советского Союза в Германию еще в тридцать седьмом году. Но им давали паспорта, и по дороге через Прибалтику и Польшу можно было бежать. А в тридцать девятом НКВД передавало даже евреев, которых ждала верная гибель. Вместе с каждым человеком - его подробное досье. Это было хорошо организованное государственное и партийное предательство.
  

11

  
   Когда Иоганн собрался ехать в Бонн, чтобы поговорить в Министерстве обороны о возможности своей службы в бундесвере, неожиданно заболела мать. Никогда в жизни не жаловавшаяся ни на какое недомогание, она первая заговорила об этом:
   - Я знаю, дорогой Ганс, что тебе очень хочется снова служить Германии в рядах ее армии. У меня только одна просьба: не спеши, поработай пока в школе, так у тебя больше свободного времени, ты чаще бываешь дома, со мной. Видишь ли, я не очень хорошо себя чувствую...
   - Что у тебя болит, мама?
   - Ты все равно не поймешь, это женское. Я постараюсь выполнять все предписания врачей, чтобы скорее выздороветь, но лучшее лекарство для меня - ты, мой мальчик.
   Иоганн с тревогой почувствовал, как что-то нежданное, слепое и грозное надвигается на их семью. В тот же вечер он уже был у врача. Старый доктор, давно знавший их семью, побарабанил в раздумье пальцами по столу, нахмурился, потом внимательно посмотрел в глаза Иоганну. Тот понял все.
   - Рак?
   - Да.
   - И сколько, по-вашему, доктор, моя мать еще... выдержит?
   - Трудно сказать. Полгода, год... Ее организм еще достаточно крепок.
   - Операцию?..
   Доктор отрицательно покачал головой.
   - Процесс уже зашел слишком далеко, не поможет.
   - Она знает?
   - Да. Я редко встречал таких мужественных женщин.
   - Не говорите ей о нашей встрече.
   А мать понемногу угасала, ни на что не жалуясь, даже напротив, делая вид, что чувствует себя хорошо. И с каждым днем становилась все нежнее, все ласковее к своим близким. Эрна знала от Иоганна, что скоро предстоит навеки расстаться со свекровью, которую она успела полюбить. Лишь маленькая Линда ни о чем не догадывалась.
   Мать болела долго, целых полтора года: сильный организм сопротивлялся беспощадной болезни. Свой недуг она переносила стойко, стараясь причинить как можно меньше беспокойства близким. Глядя на нее, Иоганн иногда невольно думал: а сам-то он, мужчина, бывший фронтовик, смог бы вот так же держаться? Мечты о службе в бундесвере пришлось отложить, Иоганн обязан был выполнить свой сыновний долг. А слово "долг" всегда являлось для него священным.
   Заходил дядя Вилли, передавал какие-то лесные снадобья - а вдруг помогут?! - тяжело вздыхал и, прощаясь, смахивал слезы.
   Глядя на медленно угасавшую мать, Иоганн вспоминал отца. Почему судьба у обоих отнимала жизнь таким жестоким образом и почти в одном и том же возрасте? Не все зависит от воли человека, как он думал в юности, существует многое, над чем человек не властен, и с чем приходится смиряться.
   Эрна, научившаяся делать инъекции, старалась избавить свекровь от страданий, погружая ее в забытье. Тело матери, истерзанное беспощадным недугом, стало худым и легким, температура постоянно держалась выше сорока, но в груди продолжало ровно и сильно биться крепкое сердце, которое могло бы стучать еще лет двадцать, а то и больше: ведь матери еще не было шестидесяти лет.
   Иоганн видел на фронте немало смертей, сам не раз был готов проститься с жизнью, но там все это оправдывалось великой целью, требующей жертв. А во имя чего уходила из жизни его мать? И когда ее не стало, Иоганн понял, что человеческая жизнь до обидного коротка, и что очередь подвинулась: теперь в их семье самым старшим остался он...
   Мать не любила говорить о своих родных, ссылаясь на то, что одни умерли, с другими потеряна связь, да и сам Иоганн в детстве больше интересовался друзьями по щколе, по Гитлерюгенду, чем кровными связями. Есть у него родители, тетя Эмми, двоюродные сестра и брат, есть даже где-то загадочный дядя Вилли - ну и ладно! Правда, фюрер требовал от солдат знания своих предков за сто лет, а от офицеров - за полтора века. Но эти сведения Иоганн получил от отца: ничего особенного. Лишь перебирая немногие оставшиеся после матери бумаги, он узнал, что она была в родстве с бывшим начальником Генерального штаба германской армии генерал-полковником Людвигом Беком, уволенному с этой должности перед началом Второй Мировой войны за несогласие с политикой фюрера, за открытое сомнение в его планах завоевания мира. Впоследствии Бек стал участником заговора против Гитлера летом сорок четвертого года... Оказывается, с материнской стороны в жилах Иоганна текла кровь нескольких поколений военных, и редко кто из них умирал свой смертью. Жених матери, молодой лейтенант отдал жизнь за фатерланд осенью семнадцатого года. За год до этого, отражая атаку казаков на батарею, которой он командовал, погиб брат матери. А перед самой капитуляцией сложил голову на Западном фронте и ее отец, дед Иоганна, полковник... Когда мать вышла замуж за человека, вдвое старше ее, незнатного, вдовца, это было воспринято ее родными как измена своему сословию, как дурной поступок... Чего только она, оказывается, ни пережила!.. Ее родственники и Гитлера считала плебеем, по недоразумению пришедшим к власти. Может, это и к лучшему, что прервались встречи и переписка. А после гибели Бека мать, судя по всему, большую часть писем и других документов уничтожила. Оставалось только догадываться, что в них...
   Было над чем подумать Иоганну: сама судьба сделала его офицером. Значит, его место в бундесвере!
   Однако несчастья в этом мире никогда не приходят по одному: Эрна призналась, что беременна, но что беременность проходит очень странно... Она пыталась что-то объяснить, но Иоганн понял главное: жене и будущему ребенку угрожает опасность, требуется операция, а в Бергштадте соответствующей клиники не было, нужно вести Эрну в Мюнхен.
   Это были самые трудные дни в жизни Иоганна. Вместе с горечью невосполнимой утраты, тоской по матери, сердце терзала тревога за жену. Иоганн, гордый, сильный, самоуверенный, чувствовал растерянность и беспомощность. Хорошо, что Линда пока живет у родителей Эрны...
   Роды пришлось вызывать искусственно, ребенок - сын! - родился мертвым, а Эрна несколько дней находилась на грани жизни и смерти. Иоганн взял в гимназии кратковременный отпуск и целые сутки проводил у постели жены. Наконец она пришла в себя.
   - Ганс! Прости, что так получилось!
   - Ничего, Эрна, ты еще достаточно молода...
   - Нет, Ганс, ничто не поможет! У нас есть только Линда, больше никого не будет. Я боюсь, что ты оставишь меня...
   Иоганн стиснул зубы. За что им с Эрной столько несчастий?
   - Эрна! Я был, есть и буду твоим мужем до конца жизни. Станем растить и воспитывать нашу Линду, только ты поправляйся побыстрей!
   Эрне пришлось провести в больнице еще несколько месяцев, после чего они взяли малышку Линду, успевшую уже несколько отвыкнуть от родителей, к себе. На девочку обрушилось столько нежности, ласки и заботы, что она легче родителей перенесла известие о кончине бабушки.

12

  
   В Министерстве обороны Иоганна выслушали и направили к какому-то молодому, лет тридцати, подполковнику. "Наверное, даже в фольксштурме не служил", - ревниво подумал Иоганн.
   Вежливо, но несколько суховато поздоровавшись, подполковник предложил Иоганну глубокое кресло, а сам сел за стол с какими-то бумагами. Он внимательно слушал, когда Иоганн рассказывал о своем боевом прошлом, уважительно кивая при упоминании о ранениях и наградах. Услышав о Рыцарском кресте, полученном за Крым и Карпаты, уже с интересом взглянул на собеседника. Однако чем дальше, чем убедительнее рассказывал о себе один, тем более отрешенным и беспристрастным становилось лицо другого.
   - Простите, господин Адлер! - наконец, вежливо, но решительно перебил Иоганна подполковник. - Мы ценим и уважаем ваше прошлое, которым можно гордиться: вы выполнили свой долг перед фатерландом. И мы понимаем ваше желание служить в бундесвере, но... Армия - это прежде всего закон и порядок. Батальонами сейчас командуют тридцатилетние, в вашем возрасте нужен полк, но у вас нет специального военного образования, не только академии, но даже военного училища.
   Иоганн пытался сослаться на то, что отца его друга приняли в вермахт в возрасте старше сорока, и он был неплохим офицером.
   - И у нас служат немолодые офицеры и генералы, имеющие опыт войны, но у каждого есть военное образование. Я уверен, что тот, о ком вы говорите, в свое время кончил военное училище. А если нет, то надо учесть, что бундесвер - не вермахт, хотя мы и взяли от старой армии ее лучшие традиции. В мирное время на должность старшего офицера имеет право претендовать лишь тот, кто имеет...
  
   О, эта немецкая педантичность и законопослушание! Порядок, дисциплина, точность во всем - одна из причин процветания страны, но в то же время не докажешь, что можно сделать исключение...
   - Значит, никакой надежды?
   - Ничем не могу вам помочь!
   - Жаль, но ничего не поделаешь, - поднялся с кресла Иоганн. - Придется возвращаться в Бергштадт.
   Перебиравший бумаги подполковник вскинул голову.
   - Простите, господин Адлер, как вы сказали? Бергштадт?
   - Да, небольшой баварский городок, где я преподаю.
   Подполковник резко поднялся из-за стола.
   - Не спешите, господин Адлер!.. Как же я сразу не догадался?
   Он позвонил по одному из телефонов.
   - Господин генерал! Простите, что беспокою, но у меня в кабинете находится господин Адлер из Бергштадта, да, да, тот самый, о котором мы с вами недавно говорили... Что? К вам?
   Холодное равнодушие чиновника исчезло, хозяин кабинета смотрел на ничего не понимающего Иоганна как на желанного гостя:
   - Вас хочет видеть заместитель министра! Прошу следовать за мной!
   Иоганн недоумевал. Почему название его города так резко изменило настроение подполковника?
   В просторном кабинете у широкого окна за столом, на котором стояло несколько телефонов, сидел генерал-майор чуть старше Иоганна. Он поднялся, шагнул навстречу, крепко пожал Иоганну руку.
   - Очень, очень рад с вами познакомиться, господин Адлер! А вы свободны, подполковник!
   - Господин генерал, я ничего не понимаю. Я приехал в Бонн с надеждой, что бундесверу будет нужен мой опыт командира батальона горных стрелков, но получил отказ. И вдруг меня приглашают к вам...
   - Сейчас все поймете! Только так: сначала вы расскажете о себе, потом буду говорить я. Присаживайтесь!
   Генерал слушал внимательно, иногда что-то записывал в блокноте, и у Иоганна вновь появилась надежда. Он постарался привести все доводы в свою пользу, какие мог.
   - Замечательная биография! Такой можно гордиться! Но к сожалению подполковник прав... Не перебивайте! - генерал предостерегающе поднял ладонь, заранее отметая все возражения и требуя внимания. - Я занимаюсь военными училищами. Изучая контингент поступивших в училища, я обратил внимание, как много среди них парней из неизвестного мне баварского городка Бергштадт. Я запросил, как идет учеба у этих парней, как обстоит дело с дисциплиной и получил самые положительные ответы. Я послал второй запрос: пусть они ответят, почему пошли в училище, кто для них явился примером истинного немецкого офицера. И все как один написали: учитель истории бергштадтской гимназии Иоганн Адлер. Я мечтал сам приехать в Бергштадт, встретиться с вами, но судьба свела нас в моем кабинете... Видите ли, очень многое зависит не от учебы в военном училище, а от того, каким туда приходит молодой человек. В некоторых есть, как я называю, "ремарковский комплекс" - чувство гражданина страны, потерпевшей поражение: из таких никогда не получится хороший офицер, мы вынуждены предложить им поискать другую специальность. Но в воспитанных вами парнях такой заряд бодрости, такой истинно германский дух!..
   Генерал поднялся, подошел к тоже вставшему с кресла Иоганну.
   - Господин майор! - Иоганн от неожиданности вздрогнул и вытянулся. - Да, я не оговорился, я вижу, что вы и сейчас продолжаете оставаться немецким офицером. От имени Германии, от имени командования бундесвера благодарю вас за воспитание будущих офицеров нашей армии!
   Иоганн растерялся.
   - Не знаете, как ответить?! Ваш ответ - в ваших учениках, которые скоро станут офицерами. Целый взвод офицеров! Поэтому я приказываю вам, господин майор, оставаться на своем посту и продолжать готовить кадры для офицерских училищ! Вы делаете гораздо больше, чем если бы просто командовали егерями, даже целым полком.
   Иоганн не знал, радоваться ему или печалиться. С одной стороны, отказали, с другой - его знают и ценят даже генералы бундесвера, а это кое-что да значит. Судьба не дала ему сына, но его глазами смотрят на мир его ученики - будущие командиры бундесвера. Взвод? Мало! Ему еще нет сорока, и он сумеет воспитать целый батальон будущих офицеров.
  

13

  
   А Федеративная республика Германия все сильнее манила высоким уровнем и демократизмом жизни, гражданскими свободами. Полмиллиона восточных немцев ежедневно убеждались в этом, приезжая в Западный Берлин на работу, в гости или за покупками. И хотя русские кричали об "особом статусе" Западного Берлина, все понимали, что он - часть ФРГ, ее витрина. Как-то Хрущев даже потребовал, чтобы бывшие союзники в течение шестнадцати месяцев убрались из Западного Берлина, который после этого станет "демилитаризованным и свободным", но это заявление никто всерьез не воспринял: есть подписанные на самом высоком уровне договоры - выполняй!
   За шесть месяцев шестьдесят первого года из ГДР в Западный Берлин ушло сто тысяч человек, главным образом техническая интеллигенция, рабочие высокой квалификации, призывники, не желающие служить в армии ГДР. Венские переговоры Хрущева и Кеннеди о Берлине не дали результатов; дело заключалось просто в политическом и экономическом превосходстве одной системы над другой, хотя именно это коммунисты ни за что не хотели признавать. К лету того же года число перебежчиков с востока на запад превысило три тысячи человек в сутки: при таких темпах через несколько лет на территории ГДР остались бы только одни русские солдаты...
   Запуск в СССР первого искусственного спутника Земли Иоганна не удивил: во время войны и после в руки русских попали ракеты ФАУ-2, чертежи, технологическая документация, им удалось взять в плен некоторых конструкторов. Но когда Советский Союз простил Федеративной республике половину неуплаченных репараций, Иоганн пришел в ярость. Опять это большевистское ханжество! А то, что более четверти Германии оккупировано русскими, там расположены их казармы, полигоны, аэродромы, танкодромы, военные склады - это ничего не стоит? В самом центре Европы, угрожая всему цивилизованному миру, стоят десятки советских дивизий, полмиллиона солдат и офицеров - и это ничего не стоит? Насильственная большевизация ГДР - тоже ничего не стоит? Гибель немецких рабочих от русских пуль через восемь лет после окончания войны - ничего не стоит? Ну уж нет, он сумеет объяснить своим гимназистам, что к чему!
   Однако наибольшее его возмущение - и не только его, а всех граждан Федеративной республики, всех ее друзей - вызвала чудовищная бетонная стена, за одну ночь разрубившая Берлин и отрезавшая одних его жителей от других, нечто нелепое, примитивное, дикое, соответствующее не двадцатому, а десятому веку. Но китайцы построили Великую стену для защиты от варваров-кочевников, большевики же отгородились от цивилизованного мира. Западный Берлин не давал покоя ни русским, ни руководителям ГДР; все они про себя не раз поминали недобрым словом Сталина, согласившегося на раздел германской столицы. Они называли город "шпионским гнездом", хотя представителей восточных разведок там было не меньше, чем западных. Этот город служил жителям ГДР последней калиткой, через которую можно было уйти в мир свободы, демократии, предпринимательства.
   С первых дней возникновения ГДР ее руководство не жалело средств на укрепление западных рубежей, точно предвидя свое будущее поражение в экономике. Тысяча триста девяносто три километра не соединяли, а разделяли германские страны. Больше половины длины границы заминировали: два миллиона мин. Только на заграждения пошло восемьдесят тысяч километров колючей проволоки - куда уж там какому-нибудь концлагерю! Трехметровый забор из "колючки", контрольно-следовая полоса, фотоэлементы, громадные злобные овчарки, специально натренированные на людей, автоматические самострелы на каждом километре, открывающие огонь по любой движущейся цели, на некоторых участках установили даже противотанковые "ежи" и надолбы. К границе примыкала пятикилометровая полоса, закрытая для пролета, проезда и прохода, границу охраняли сорок шесть тысяч пограничников ГДР. Вся эта "линия Мажино" обошлась восточным немцам в семь миллиардов долларов: сколько заводов, фабрик, автомагистралей, школ, больниц можно было бы построить на эти деньги! Большевики отобрали у каждого жителя ГДР по пятьсот долларов, чтобы разъединить два государства с одним народом. Как же надо ненавидеть и одновременно бояться своего соседа, чтобы так от него отгораживаться!
   К возведению стены руководители СССР и ГДР готовились давно, но для маскировки как обычно лгали; в июле шестьдесят первого года Вальтер Ульбрихт на пресс-конференции заявил: "Никто не намерен воздвигать стену". А менее чем через месяц, в ночь на воскресенье тринадцатого августа по тревоге была поднята почти вся ГДР. Монтажники, крановщики, сварщики, каменщики, бетонщики при свете фар и прожекторов приступили к сборке и установке стены, заранее изготовленные блоки которой подвозили автомашины. От возможных беспорядков со стороны как западных, так и восточных берлинцев их охраняли три эшелона: в первом - вооруженные рабочие дружины и Народная полиция, во втором - солдаты Национальной народной армии и подразделения государственной безопасности, в третьем - части советских оккупационных войск. Знали, что растаптывают все нормы международных отношений. И Берлин, много веков бывший единым городом, оказался разделенным четырехметровой бетонной стеной протяженностью в сто шестьдесят шесть километров.
   Возмущенный Кеннеди приказал разрушить стену, но навстречу американским бульдозерам Хрущев двинул танки. Не начинать же из-за стены войну! Потом на стене появилась колючая проволока, провода высокого напряжения, сторожевые вышки. Прервалась телефонная и почтовая связь между Западным и Восточным Берлином - нельзя же сказать "Берлинами" - запретили проезд автомашин через границу, разобрали рельсы на трех железнодорожных ветках, ведущих в Западный Берлин, отделили "восточное" метро от "западного", ввели стометровую запретную зону возле стены. Западный Берлин стал похож на концлагерь с той существенной разницей, что из лагеря заключенные стремились убежать, здесь же окружающие старались попасть внутрь стены.
   Появились первые жертвы - люди, застреленные в мирное время в своей стране только за то, что любили свободу и хотели жить в другой части Германии. Немцы убивали немцев... А вот из Западного Берлина в ГДР ни разу не пытался бежать ни один человек, хотя в него никто не стал бы стрелять, напротив, он стал бы для коммунистов страдальцем и героем.
   Одни называли стену "лучшей в мире системой пограничной безопасности", другие - "стеной стыда". Последнее понимали и те, кто ее возвел: Хрущев признавался, что в его глазах она ужасна, но без стены восточногерманская промышленность в самом ближайшем времени потеряла бы всех высококвалифицированных рабочих, инженеров и техников. Этот толстяк не понимал, что тем самым признавался в неэффективности социалистической системы, в том, что насилие и принуждение - тот фундамент, на котором стоит весь "лагерь социализма". Точнее выразился Кеннеди: "Стена - самое отвратительное и самое убедительное свидетельство провала коммунистической системы".
   Иоганн специально прилетел в Западный Берлин взглянуть на стену, и там обратил внимание, что форма солдат Национальной народной армии за исключением касок очень напоминает форму вермахта. Сначала не поверил глазам: это еще что за фокусы? На очередной встрече спросил об этом Ланца.
   - Вопрос действительно щекотливый, - задумчиво произнес бывший комдив.- По этому поводу Бертольд Брехт писал протест самому Вилли Штофу. Были и другие заявления "прогрессивной общественности", которую до сих пор форма вермахта бросает в холодный пот. Дело в том, что, несмотря на поражение, все же патриотизм, германский дух, уважение к военной форме остались в душах немцев, в том числе и "восточных". Чтобы завоевать доверие средних слоев населения, интеллигенции, бывших солдат, руководители ГДР и скопировали кое в чем форму гитлеровской армии.
   Иоганн решил побольше узнать о ГДР. Но из того, что он прочел в "восточных" газетах и журналах, он понял, что в действительности никакой демократической республики нет. Он узнавал Германию своей юности: муштра молодежи с юных лет под барабан, клятвы в верности единственно правильному учению, вера в непогрешимость стоящей у власти партии и ее вождей, регламентация жизни, знакомые по "Гитлерюгенду" парады, знамена, митинги, марши. Служба государственной безопасности - "штази" оставила далеко позади гестапо: во имя светлого коммунистического будущего супруг писал донос на супруга, дети - на родителей. Правда, немцы оставались немцами и со своей привычкой к порядку и труду вышли на первое место по уровню жизни, производительности труда и качеству продукции среди "стран народной демократии", но от Федеративной республики отставали: "Трабант" не шел ни в какое сравнение с "Фольксвагеном", витрины магазинов ФРГ были разнообразнее и богаче, соответственно и западная марка стоила вдесятеро дороже восточной. Зато по количеству членов партии на душу населения - Социалистическая Единая Партия Германии насчитывала два миллиона триста тысяч человек - ГДР занимала первое место в Европе. В свое время также лидировала и национал-социалистическая партия...
   Как детективные романы читал Иоганн о тех, кому удалось прорваться на запад, обрести желанную свободу. На какой только риск они не шли!.. Их провозили в машинах, где под полом было место для одного человека, которое не могли обнаружить пограничники. Сняв верх автомашины, проскакивали под шлагбаумами, слыша над головой свист пуль. Шили форму советских офицеров, которым разрешалось пересекать границу. Какой-то умелец сумел удрать на крошечной самодельной субмарине, став на западе конструктором судов этого типа. Но больше всего делалось подкопов: под зданиями, под улицами. Рекорд побил стосорокапятиметровый тоннель, пробитый на глубине двенадцать метров. Все происходило рядом со стеной, но пограничники ни о чем не догадывались, так умело прятали строители выброшенную наверх землю. Туннель получился узким, сантиметров семьдесят в диаметре, только-только проползти взрослому человеку. О нем знали пятьдесят семь берлинцев, но никто не выдал, все ушли на запад, в том числе пожилой, страдавший сердечной недостаточностью человек, которому подземное путешествие едва не стоило жизни.
   Коммунисты писали книги и снимали фильмы о побегах из фашистских лагерей, хотя история тех, кто пробивался на запад после возведения стены, не менее драматична. Всего же с момента появления на карте двух германских государств с востока на запад перешло два миллиона семьсот тысяч человек, из них половина моложе двадцати пяти лет: молодежь интуитивно чувствовала, кому принадлежит будущее. Федеративная республика получила, а ГДР потеряла семнадцать тысяч учителей, столько же инженеров, более трех тысяч врачей. Ничто не могло показать истинный лик коммунистов, чем эта "стена смерти", как ее скоро прозвали, глухая, железобетонная, примитивная, символ не силы, а отчаяния...
   В том же году за Полярным кругом на островах Новая Земля полыхнул самый страшный взрыв, которым когда-либо люди обжигали родную планету: Советский Союз испытал водородную супербомбу. Ее сбросили с бомбардировщика конструкции Туполева, летевшего на высоте десять километров. Пока жуткий груз весом более двадцати тонн спускался на гигантском парашюте до высоты четыре с половиной километра, где произошел взрыв, самолет на предельной скорости удирал из опасной зоны, однако все равно на аэродром приземлился несколько опаленным. Мощность взрыва равнялась трем тысячам бомб, сброшенных на Хиросиму! Воздушная волна трижды обошла вокруг Земли, установленная на острове военная техника сгорела или испарилась, расплавились даже скалы от чудовищного жара. За четыреста километров воздушной волной выбило стекла и снесло крышу дома. Какой ущерб нанес этот взрыв природе, никого не интересовало... Сколько таких бомб потребуется для ФРГ? Три? Две? Оружие, способное уничтожить целые страны, как раз для тех, кто стремится к мировой революции и установлению своей власти на всей планете.
   Действительно, после этого впавший в эйфорию Хрущев уже ничего не стеснялся: бил ботинком по трибуне в Организации Объединенных Наций, при встрече с Джоном Кеннеди открыто грозил термоядерной войной. Этот лысый толстяк, изображавший из себя первого борца за мир, просто потерял голову, получив в руки супербомбу. Мало того, он хвастал, что у него имеется бомба вдвое сильнее. И не было никакой гарантии, что он не выполнит свою угрозу.
   Обстановка в мире накалилась. А на острове Куба власть захватил Фидель Кастро, объявивший, что его страна станет первым в Западном полушарии социалистическим государством. И это в нескольких минутах полета от США!
   Нет, не напрасно на него обратили внимание в Бонне, думал Иоганн. Он нужен фатерланду, нужен армии, ибо молодое поколение надо воспитывать не на поражениях, а на победах, учить мужеству, стойкости, отваге, верности Германии. Иоганн не стал офицером бундесвера, но снова чувствовал себя в строю.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ В МИР

1

  
   После гибели Виктора и получения второго срока Андрею Петровичу хотелось отгородиться от окружающего, не видеть и не слышать ничего, ни о чем не думать. Но это было не в его власти.
   В стране свирепствовала уголовщина, поэтому Сталин приказал создать в милиции отряды по борьбе с бандитизмом из бывших разведчиков, десантников. Вооружили их автоматами и гранатами, дали приказ при малейшем сопротивлении - уничтожать. Попавшие в лагерь налетчики вспоминали их со страхом и уважением: умеют воевать, гады!
   Внутри лагеря продолжали выяснять отношения "военщина" и "воры в законе". Противостояли одни другим бывшие полицаи, старосты, каратели, власовцы, бандеровцы - и фронтовики. Иной раз встречались бывшие однополчане, осужденные один по уголовной, а другой по политической статьям.
   В сорок восьмом в лагеря хлынули колхозники, получившие по десять-пятнадцать лет за хищение ведра зерна, полмешка картошки, даже за сбор колосков на колхозном поле. Пошли рассказы о каких-то страшных урановых рудниках, где смерть идет из самой руды: а чем страшнее слухи, тем чаще они оказывались правдой. Но самой потрясающей новостью была та, что под Салехардом заключенные захватили два больших лагеря. Сталин приказал бросить против восставших штурмовики и парашютистов. Андрея Петровича поразила сама возможность мятежа. Голодовки, забастовки, побег - понятно, но чтобы поднялись одновременно сотни и даже тысячи... Такое, рассказывали, бывало только в немецких концлагерях. Им, "политическим" тридцатых годов, в голову не приходило, что можно сопротивляться карательным органам: они просто не представляли, что их ждет в заключении, считали чекистов своими, советскими людьми, товарищами, которым можно все объяснить.
   Кто-то сказал, что на принудительный труд в годы войны из Советского Союза в Германию вывезли четыре миллиона человек. Андрей Петрович невольно подумал, что в советских лагерях в это же время заключенных было побольше. Только те, что у фашистов, знали, верили: придет Красная Армия, освободит, за все рассчитается с врагами. Здесь же вот они, солдаты в родной красноармейской форме стоят на вышках или шагают с автоматами по сторонам колонны заключенных. Кто и когда освободит?
   Весть о появлении у Советского Союза своей атомной бомбы не произвела на Андрея Петровича впечатления. Главным для него оставалось то, что страна не считала его своим, а он отказывался считать себя чужим, врагом.
   Возникли новые социалистические страны, в том числе и громадный Китай. Маркс и Ленин правы, со временем вся планета станет социалистической. И тут ему совершенно неожиданно пришла мысль: а что, и в этих странах тоже невинные люди томятся в лагерях? То, что произошло с ним и с огромным числом таких же, преданных партии и советской власти людей - случайность, ошибка или ?..
   Из Сибири привезли стариков, скрывавшихся в глухой тайге от советской власти. Кажется, в чем могли провиниться перед страной тихие, богомольные деды, но и для них в Уголовном кодексе нашлись и статья, и параграф. Однако эти старцы из каких-то "дубческих скитов" не терзались тем, что лишены свободы: все окружающие были для них слугами дьявола, от которых ничего хорошего ждать не приходилось. К холоду, голоду и тяжелой физической работе они оказались привычны, их больше тяготила невозможность одиночного общения с богом.
   Дошел слух, что расстреляли нескольких генералов, попавших в плен в первые месяцы войны, вынесших четыре года фашистских концлагерей, отказавшихся служить немцам и Власову, чудом оставшихся в живых, освобожденных Советской Армией и снова брошенных за решетку, на этот раз - своими. Пять новых страшных лет неволи и вот - конец. Получил "вышку" Маршал авиации Худяков. А тут еще "ленинградское дело", снова враги народа, и кто? Член Политбюро, талантливый экономист Вознесенский, Председатель Совета Министров РСФСР Родионов, защитник Ленинграда генерал Кузнецов. Всем высшая мера...
   Были лишены родины, имущества, гражданских прав и навсегда выселены в Казахстан и Среднюю Азию целые народы: крымские татары, немцы Поволжья, калмыки, ингуши, чеченцы, балкарцы, карачаевцы, греки, какие-то "месхетинские турки". Многие воевали, в боях отличились, а потом отправились в ссылку. За сопротивление - лагерь, а то и расстрел. Высылку называли непонятным словом "депортация". Селения оцепляли войсками НКВД, на сборы давали двадцать минут, с собой разрешалось взять только немного еды и одежды. Мужчин везли отдельно от семей, под усиленной охраной. Вагоны холодные, для скота, в пути многие умирали от голода и болезней, но хоронить не давали, хотя самый большой грех для горца - не предать земле близкого человека. Бывало, что до места нового жительства в пустынных степях доезжала лишь третья часть депортированных. А там голод, холод, произвол начальства...
   Заключенный молодой чеченец едва не погиб, нечаянно схватившись за оголенный провод под напряжением. Андрей Петрович деревянным брусом выбил из его рук смертоносный металл. Ничего особенного, но почему-то у чеченца, не скрывавшего своей ненависти ко всем русским, появилось какое-то доверие к заключенному Петрову. Андрей Петрович был первым русским, с кем заговорил Казбек, так его звали.
   Перебив присланных для депортации солдат внутренних войск, мужчины из их аула ушли в горы. Семьи спасти не удалось, что с ними стало - неизвестно. Ушел и четырнадцатилетний Казбек. Вели партизанскую борьбу, прячась в глубине ущелий, находя приют в любой сакле, зная, что гостя никогда не выдадут. Были окружены, дрались, как подобает потомкам свободолюбивых, презирающих смерть абреков. Казбек попал в плен раненым, его лечили, потом долго допрашивали, били, грозили расстрелом, но он ничего не сказал, никого не выдал.
   - Не обижайся, Петров, но вы, русские - жестокий и подлый народ. В книгах пишете, что "мирно" присоединяли к себе другие земли, но у вашего художника есть картина, как Ермак Сибирь завоевывал: у русских - пушки и ружья, а у сибиряков - луки и стрелы. Это доблесть? Храбрость и мужество нужно уважать, а русские за это ненавидят. Ваш Суворов в Измаиле перебил турок, отказавшихся сдаться, оставшихся верными султану. А когда русские покоряли Туркестан, дольше всех держалась туркменская крепость Геок-Тепе. Сам генерал Скобелев признал мужество ее защитников, за это их же и уничтожили. Но нашу маленькую страну русские завоевывали целых сорок семь лет, я этим горжусь! Они боялись наших мужчин, поэтому мстили их родителям, женам, детям. Ваш поэт Лермонтов воевал на Кавказе, он писал "Как дикий зверь в смиренную обитель врывается штыками победитель". "Дикий зверь" - русский солдат, а "обитель" - наши аулы, потерявшие своих защитников. В гражданскую войну, когда мы снова решили стать свободными, в нас стреляли и русские белые, и русские красные. Потом Советский Союз, дружба народов, многие из наших поверили... Когда немцы напали на Советскую страну, чеченцы были среди самых храбрых ее защитников. На границе, в городе Бресте немцы долго не могли взять старую крепость, потому что среди ее защитников был целый батальон из Чечни. А чеченцы - воины от рождения. Тридцать шесть Героев Советского Союза -- чеченцы и ингуши! Фашисты не взяли Чечню, мы не были в оккупации, но русские с нами поступили как с непримиримыми врагами. Почему? Старики говорили, что это расплата за прошлый век, за Шамиля, за нашу гордость. Не успели выселить два самых дальних аула, трудно было добраться, тогда из Кремля приказали: жителей расстрелять, дома сжечь. Я знаю, что немцы за связь с партизанами сжигали русские селения вместе с жителями. Но за что уничтожили ни в чем не повинных людей? Только за то, что они - чеченцы? Но народ наш не погиб, придет время, мы рассчитаемся за все, мы заставим русских дрожать при одном слове "чеченец"! Вы злые и недружные. Маленькие нации в лагере держатся вместе, помогают друг другу. А кто насмерть дерется между собой даже в неволе? Только русские...
   В сорок девятом из лагеря убрали всех уголовных и "бытовиков", сделав его только "политическим", режим стал жестче: снова напомнили Андрею Петровичу, что заключенный он не простой. Детство, комсомол, партия, работа в райкоме - все это, казалось, было в жизни совсем другого человека, а не Андрея Петровича. Для него реальностью являлся только лагерь. Он ничем не выделялся в колонне заключенных: такой же рано поседевший и постаревший, сутулый, молчаливый. Все также он избегал разговоров, не заводил друзей.
   Когда-то, выступая на собраниях и совещаниях, на митингах и демонстрациях с гневными обличениями "врагов народа", Андрей Петрович искренне считал, что поступает правильно, как настоящий коммунист, что иначе и быть не может. Но после того, как Виктор Беляков, не думая о себе, рискуя не только партбилетом, должностью, званием, но и самой жизнью, кинулся ему на помощь, Андрей Петрович понял - бывает и по другому.
  

2

  
   О том, что произошло нечто чрезвычайное, догадались по растерянному виду охраны и начальства, по сбитому режиму и нарушенному графику работ. Потом официально перед строем объявили о великом всенародном горе - смерти Сталина. Скончался от сердечного недуга как обыкновенный смертный, не помогли самые высокие звания, должности и награды: для смерти табели о рангах нет.
   Одни радовались, рассчитывая на скорое освобождение, вторые искренне горевали, третьи встревожились: в новое правительство вошел Берия, а от него добра ждать не приходилось. Чувствовалось, что страну ждут перемены, но какие - неизвестно.
   Сталин... Ох, как много заключалось в этом коротком, как лязг винтовочного затвора, слове! Сталь - это штык, сабля, ствол винтовки или орудия, броня танка и линкора, это станки, машины, трактора. Но сталь - это и острые жала колючей проволоки, прочные тюремные решетки, цепи овчарок, наручники, замки. Именно Сталин, - Андрей Петрович все лучше это понимал, - уничтожил почти всех, кто свершал революцию, победил в гражданской войне, построил фундамент социализма. Это был человек, которого бесконечно любили и также бесконечно ненавидели, кем гордились те, кто был далек, и кого смертельно боялись те, кто находился с ним рядом...
   Слухам об амнистии Андрей Петрович не верил: если и будет, то не для него. При нем амнистию объявляли несколько раз: в январе тридцать восьмого - военнослужащим, в апреле того же года - строителям канала Москва-Волга, в июне сорокового - участникам войны с Финляндией, в июне сорок пятого - в связи с Победой, но ни одна не коснулась политических заключенных. И действительно, амнистия двадцать седьмого марта пятьдесят третьего года была только для уголовников и "бытовиков". Андрей Петрович думал о том, что дико и бесчеловечно выпускать на волю целую армию бандитов, убийц, воров, насильников. Сколько невинной крови прольется, сколько будет горя и слез!
   Изменилось кое-что и в лагере. Отменили обязательное ношение номеров на спине, рукаве, шапке и на брюках. Зону радиофицировали, появилась возможность узнать о происходящем в стране не от солагерников или начальства, а прямо из Москвы. Разрешили, идя на работу или с работы, больше не держать руки за спиной. Обещали выдавать часть заработанных денег, даже свидания с родными. Но ничего не изменилось в самом главном: никто не собирался пересматривать дела заключенных. Потеряв последнюю надежду, некоторые из них подумывали о самоубийстве...
   Однако оказалось, что не все и не везде так думали. Под Норильском в каторжном лагере восстали политические заключенные и бывшие фронтовики. Мятеж продолжался два месяца. Почти одновременно поднялись заключенные-шахтеры Воркуты. А тут еще появилось сообщение, что вместе со своими ближайшими помощниками арестован сам Лаврентий Павлович Берия. Через несколько месяцев их расстреляли как иностранных агентов, хотя в это никто всерьез не верил: было ясно, что в верхах продолжается борьба за власть, решается судьба страны, а вместе с ней и судьба многомиллионного контингента заключенных. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние - надеждой.
   В пятьдесят четвертом году в Казахстане на медных рудниках Кенгира в лагере особого режима для политических, где содержалось восемь тысяч человек, вспыхнуло восстание. Возглавил его бывший фронтовик полковник Кузнецов. Сорок два дня продержались восставшие, требуя прекращения убийств заключенных без повода, - видимо, было указание сверху, чтобы боялись, - сокращения рабочего дня, улучшений условий жизни, а самое главное, пересмотра своих дел. И те, кто расстрелял Берию, приняли решение, какое бы принял и он сам: в помощь внутренним войскам дали роту танков и два полка автоматчиков. Порядок был наведен...
  

3

  
   Однако в верхах поняли, что произойдет, если одновременно поднимутся все заключенные: осенью пятьдесят четвертого года в соседнем лагере приехавшая комиссия начала освобождать несовершеннолетних уголовников, хотя по лютости некоторые из них не уступали матерым бандитам. Потом взялись за старших. Ждали своей очереди и политические, но неожиданно комиссия уехала.
   После смерти Сталина многие политические заключенные стали писать в Москву, особенно ни на что не рассчитывая. И вдруг начали поступать первые ответы: одним сообщали, что их дело рассматривается, другим сокращали срок до отбытого, третьих реабилитировали. Но на этот раз Андрей Петрович никому не писал, не веря уже ни во что.
   А весной пятьдесят пятого года его неожиданно вызвали на комиссию.
   - Военной Коллегией Верховного Суда Советского Союза ваше дело пересмотрено и производством прекращено за отсутствием состава преступления. Оба приговора отменены, вы полностью реабилитированы!
   И тут произошло нечто неожиданное для самого Андрея Петровича: вместо того, чтобы с благодарностью взять из рук полковника внутренних войск документ, он отшатнулся, отрицательно затряс головой и торопливо заговорил:
   - Как же... Зачем же тогда все было?.. Я же признал себя виновным... Мне еще отбывать...
   Дыхание перехватило, в глазах потемнело, и он опустился на пол. Последнее, что он слышал, был чей-то недоуменно-брезгливый голос:
   - Не первый раз так реагируют вместо того, чтобы радоваться!..
   Пришел в себя Андрей Петрович нескоро, слишком сильным оказалось потрясение. В окна лазарета било солнце. Сменивший переведенного в другой лагерь Юлиуса Вениаминовича доктор, бывший военный медик, подошел к кровати, саркастически усмехнулся:
   - Что, Петров, иная радость пострашнее горя бывает?
   - Не пойму, что со мной было! Стыдно...
   - Стыдно должно быть тем, кто вас в лагерь загнал. Но им никогда не бывает стыдно, такие это существа. У вас же была естественная реакция на то, что произошло. Так ведет себя обычный человек в ненормальных условиях. Насколько мне известно, вас дважды осудили, вы почти два десятка лет - лучших лет жизни! - были политическим заключенным, "врагом народа", "фашистом", вытерпели физические и душевные муки, глумление, оскорбление, унижение, и вдруг приезжают дяди и вручают вам бумажку: простите, ошибочка вышла, вы ни в чем не виноваты. Такое никакой Шекспир не придумает... Вижу, вы полностью в себя пришли, поэтому не торопясь вставайте, одевайтесь и идите оформлять документы!
   - Да мне, собственно, некуда и не к кому возвращаться.
   - Ну и не оставаться же здесь!
  

4

  
   Тяжелая дверь контрольно-пропускного пункта с железным лязгом захлопнулась за Андреем Петровичем. Впервые он выходил из зоны один, а не в колонне с конвоем по сторонам. Сделал несколько шагов, остановился. Восемнадцать бесконечных лет он провел по ту сторону жизни, теперь ему вернули свободу.
   Вернули?.. Разве можно повернуть время вспять? Кто вернет проведенные в заключении годы? Кто вернет веру в то, что советский строй - самый справедливый, что в Стране Советов не может быть никакого зла, несправедливости, подлости?..
   Непривычно, даже трудно было идти, не слыша команды, тяжелого шага заключенных, матерной брани конвоя, злобного лая овчарок. Характер создается привычками, а тут вдруг лагерные привычки оказались не нужны. К радости примешивались усталость и тоска, думалось о тех, кто не дожил до освобождения. Как тяжел час свободы, когда понимаешь всю необратимость свершившегося зла!
   Перед посадкой в поезд Андрея Петровича отозвали в какой-то тупик трое, явно уголовники.
   - Кто такой? - рот скривлен злорадной усмешкой недоброго человека, который может сделать с другим все, что хочет. - Реабилитированный? Из какого лагеря? Кем был? Правду говори! Придурком ошивался при лазарете или в конторе? Чего молчишь?
   Вместо страха Андрей Петрович испытал ярость. Он протянул к лицу бандита свои широкие, мозолистые ладони в ссадинах и рубцах.
   - А чего говорить? Гляди! Видишь? Восемнадцать лет вкалывал, в том числе и за таких, как ты. Жизнь моя нужна? Так она почти вся там осталась, в зоне...
   - Понятно... Вали отсюда! Ты не тот, кого мы ищем...
   Такой вот разговор получился на прощанье с "друзьями народа". Кого они искали? Или просто решили поживиться за счет реабилитированных?
   В соседнем купе возвращались домой уволенные в запас солдаты, "свои", из внутренних войск. Однако ни злобы, ни обиды Андрей Петрович не чувствовал, знал, что служба подневольная, не спрашивают в нынешней армии, кем хочешь служить. Отдай три года - и точка! Почти тот же лагерь, только с другой стороны. А каково во время метели часами стоять на продуваемых вышках?!..
   Без начальства солдаты осмелели, купили несколько бутылок водки, выпили по-русски, почти не закусывая, потом нестройно запели:
   Огни мерцают и колесики стучат,
   И в синей дымке исчезает Ленинград.
   Москва родная, я спешу тебя обнять,
   Гранит на площади твоей поцеловать!..
   Прощай, комбат, прощай, дружище, будь здоров,
   И за бутылкой вспоминай своих орлов!
   Нам мама родная нальет в стакан вина,
   Не нужен больше нам в каптерке старшина!..
   Песня была не про них, и вообще песен про чекистов не было, но пели парни старательно, с удовольствием. Хорошие ребята, хотя, находясь на службе, любой из них застрелил бы Андрея Петровича, сделай он шаг вправо или влево из строя.
   За окнами поезда проносились укутанные снегом леса, мирный, "шишкинский" пейзаж, и только Андрей Петрович и уволенные в запас солдаты знали, что эти заснеженные высокие ели, эти сказочные картины скрывают лагеря, отдельные лагерные пункты, "командировки" и сотни тысяч безымянных могил.
  

5

  
   Знакомая Каланчевка, она же Комсомольская площадь, три вокзала, звон трамваев, гул автомобилей. Родная, любимая, его Москва... Но как она изменилась! Другой стала станция метро, над площадью вознеслась в небо многоэтажная гостиница, за Казанским вокзалом высилось еще какое-то высотное здание. Позднее Андрей Петрович узнал, что московские "высотки" построены из трофейного камня: Гитлер хотел соорудить то ли гигантский памятник победы, то ли еще что-то. Эти здания были помпезны, чопорны и... красивы.
   На улице Горького зеленели липы, во многих местах асфальт заменил булыжную мостовую: город вырос и в высоту, и в ширину. До лагеря доходили слухи о бомбежке Москвы, о попадании бомб в Большой театр, Кремль, здание ЦК партии, в бомбоубежище на Арбате - все погибли! - в общежитие у станции метро "Сокол", но никаких следов войны Андрей Петрович в столице не увидел: она была не только цела и невредима, но стала еще краше, величественнее, столичнее.
   Но не было в этом городе у Андрея Петровича ни одного близкого человека, и первые ночи после возвращения он провел на вокзале. Милиционеры проверяли документы и молча отходили: видимо, он был не один такой.
   Из старых знакомых - комсомольских вожаков двадцатых годов, не осталось никого: одни закончили свои дни в лагерях, другие погибли на фронте. Чудом уцелела Валя Пикина, реабилитированная в пятьдесят четвертом и работавшая теперь в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС. Андрей Петрович сумел пробиться к ней на прием, и тут ему невероятно повезло: оказывается, Валя хорошо его помнила еще с конца двадцатых годов. Поговорили, вспомнили молодость, общих друзей, потом несколько телефонных звонков, и еще одна удача, о какой он не смел и мечтать: Андрей Петрович стал обладателем московской прописки и крошечной, шесть квадратных метров, комнатки в старой коммунальной, давно не ремонтированной квартире на самом краю города.
   В лагере за него все решали другие: кормили, хотя и впроголодь, одевали, хотя и в рвань, давали место на нарах в бараке, указывали, что делать. Теперь все надо было решать самому. Это оказалось нелегко, Андрей Петрович забыл о бюрократии, которой издревле славилась столица. Одна только прописка отобрала несколько недель.
   В заключении дни тянулись медленно, каждый прожитый год казался веком, если не вечностью. А на воле день пролетал как час, неделя - как день.
   На компенсацию за пережитое - двухмесячную зарплату с последнего места работы, - недорого, оказывается, стоят восемнадцать лет жизни! - Андрей Петрович приобрел скромный костюм, дешевое пальто, шапку, ботинки, кое-что из белья. У соседа купил старые стол, табуретку и раскладушку, большего пока не требовалось.
   Иногда ему вдруг казалось, что все это затянувшийся сон, что скоро он проснется на привычном месте в бараке. Трудно привыкать к неволе после свободы, но не легче и к свободе после лагеря...
   Столяры и плотники требовались повсеместно, и зарплата хорошая, но Андрей Петрович вдруг почувствовал, что ни за что не свете не станет больше работать по этой специальности: она стала для него символом лагеря, подневольного труда. Много ему не надо, найдет другую работу!..
   Он подал заявление о восстановлении в партии: реабилитировать, так полностью! Если надо, сам выйдет из партии, а быть исключенным без вины не желает! Авторитет партии еще оставался в его глазах достаточно высоким, и раз он реабилитированным возвратился в родной город, то снова должен считаться коммунистом. И вскоре Андрей Петрович держал в руках маленькую тоненькую книжечку в твердой темно-красной обложке, только вместо привычного ВКП(б) било по глазам - КПСС. Год вступления - двадцать четвертый. Тридцать один год партийного стажа: не напрасно он и в лагере продолжал считать себя большевиком! А вот фото... На прежнем он был молодым, веселым, красивым, а теперь лишь чем-то похожий на того старый усталый человек с погасшим взглядом.
  

6

  
   Как-то в троллейбусе Андрей Петрович услышал разговор.
   - Прихожу, значит, я, как обычно утром в институт, а на стенде, где расписание лекций, моя фамилия уже тушью замазана. Я к директору, а тот руки не подает, глаз не поднимает, говорит, так и так, с вашими взглядами у нас не место, ищите другую работу. Это когда тебе за сорок и почти защищена докторская!.. И тут не страх меня взял, а злость. Говорю, настанет время, и скоро, когда все это кончится, нас оправдают. Извинитесь тогда передо мной? Протянете руку? Примите на работу?.. Смутился, растерялся, покраснел, молчит.. И тут, представляешь, вся обида на него пропала, понял я, что сочувствует он мне, но помочь не может. Я - семью к теще в провинцию, сам - за Урал, нашел работу, не по профилю, конечно, но близкую. После расстрела Берии вернулся, а там скоро и двадцатый съезд. Попритихли наши супостаты. Думаю, встретимся с директором, поговорим откровенно, а его, оказывается, уже и в живых нету: инфаркт...
   - Но "народный академик" еще в силе, Хрущев ему верит, как и Сталин. Везде своих людей насажал, оборону занял прочную.
   - Ну и что?! Дадим бой! Времена-то другие настали, все изменилось...
   - Ты в этом уверен? Эх, вы, биологи! Плоды изучаете, а надо в корень смотреть!
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПОЛУПРАВДА

1

  
   Доклад Хрущева о культе личности Андрей Петрович выслушал на закрытом партийном собрании небольшого машиностроительного завода, в библиотеке которого он работал. По привычке стараясь быть незаметным, он тихо сидел в самом заднем ряду, и все же несколько раз ловил на себе любопытные взгляды: в докладе говорилось и о таких, как он.
   Странный это был доклад, смелый и в то же время о многом умалчивавший. Хрущев одновременно и обвинял, и оправдывал Сталина, то порицая покойного тирана за злодеяния, то восхваляя как величайшего партийного и государственного деятеля. Андрей Петрович понимал трудное положение Хрущева: и мертвым Сталин продолжал оставаться для миллионов людей великим вождем, в то же время требовалось объяснить, почему начали выпускать из лагерей "врагов народа". Сначала все хотели свалить на Берию и его приспешников, но уж слишком велики оказались преступления, такие одному наркому не под силу. Кто бы позволил Ежову или Берии уничтожить две трети "съезда победителей"? Ничего не говорилось в докладе о жестоком голоде, вызванном коллективизацией и так умело скрытом, что Андрей Петрович узнал о нем только в лагере, ни слова не было сказано о Каменеве, Зиновьеве, Бухарине, Рыкове, хотя князь при всей своей непримиримости к новой власти и ее вождям уверял, что они никогда не были и быть не могли агентами империализма. Интересно, что бы сказал Гагарин о докладе Хрущева? Скорей всего, просто бы усмехнулся печально - и все... И, положа руку на сердце, разве до Сталина, как уверяет Хрущев, не было культов? Ленина и Троцкого величали вождями Мировой революции - куда уж выше! - Зиновьева называли "Петроградским Дантоном", а героическая биография Троцкого даже нашла место на страницах воинского устава: знайте, кто вами командует. Сталину не требовалось ничего придумывать, достаточно на место уничтоженного "врага народа" вписать свою фамилию. А возведение Мавзолея и поклонение мумифицированному телу вождя - не культ?
   От доклада у Андрея Петровича осталось одновременно чувство и облегчения, и горечи. Вспомнилось прочитанное где-то выражение, что из полуправды делаются лучшие сорта лжи.
   В течение нескольких недель после собрания Андрей Петрович внимательно просматривал все поступавшие в библиотеку газеты, спеша найти отклики на услышанное, ведь доклад касался судеб миллионов людей. Кажется, печать должна требовать сурового и справедливого суда над палачами, как в тридцатые годы - над "врагами народа". Письмо закрытое? Но оно было прочитано всей партии, всему комсомолу, о нем знала вся страна, его комментировали зарубежные радиостанции. Однако газеты безмолвствовали, точно Первый секретарь ЦК КПСС сказал что-то банальное или даже неприличное. Лишь в конце июня появилось Постановление ЦК КПСС "О преодолении культа личности и его последствий", очень короткое, сам же доклад так и не был напечатан ни в газетах, ни в журналах, ни отдельным тиражом. Почему?
   Наверное, не стоило особенно переживать, но уж больно жарко бил в сердце адреналин, когда вспоминал Андрей Петрович все то, что пришлось увидеть и пережить в лагере.
   Говорили, что в "органах" идет чистка, но бывших палачей в худшем случае переводили на другую работу: в отделы кадров, в контролирующие органы. Их не только не привлекали к ответственности, но напротив, точно прятали от гнева народа. Шепотом передавали, что бывшие чекисты даже продолжали оставаться в каком-то "резерве".
   А чего ты ждал, спрашивал себя Андрей Петрович, ведь восстания в лагерях беспощадно подавлялись уже при Хрущеве, значит... Ох, как не хотелось думать, что все это значит!
   Бывало всякое. Какой-то реабилитированный военный, восстановленный на службе, неожиданно встретил на улице чекиста, избивавшего его на допросах, и пристрелил его на месте из пистолета. Зато снова под суд идти не обидно: одним гадом на свете стало меньше.
   Почти такой же случай произошел в одном из санаториев, куда после почти двадцатилетнего заключения приехали поправить здоровье после реабилитации несколько бывших политзаключенных. В санаторном парке они неожиданно встретили начальника своего лагеря, также решившего отдохнуть и подлечиться. Такие встречи не придумает никакой писатель, их устраивает сама судьба. Не успел "лагерь-фюрер" изобразить радость от неожиданной встречи, как его бывшие подопечные схватили людоеда и повесили на первом же суку. Новое заключение их уже не пугало: лучшие годы жизни у них были отобраны, им хотелось одного - отомстить за все страдания: и свои, и тех, кто не вернулся, став "лагерной пылью".
   Увы, встречалось и иное: вернувшийся из лагеря, придя оформлять документы, увидел за столом пытавшего его когда-то следователя, и измученное сердце не выдержало.
   Еще один случай, заставил Андрея Петровича вспомнить князя Гагарина и его рассуждения о том, что такое сам народ, в первую очередь, конечно, русский народ, из которого вышли и палачи, и жертвы. Коммунист, оклеветанный, прошедший тюрьмы и лагеря, потерявший семью, здоровье, лучшие годы жизни, после реабилитации поселился в деревне у дальней родственницы. На свежем воздухе постепенно ожил, окрепли отбитые на допросах легкие, снова почувствовал себя человеком, мужчиной. А тут еще счастье привалило: встретил хорошую женщину, поженились, возникла семья, а там через некоторое время и сынок родился. Казалось бы, самое страшное позади, судьба снова повернулась к человеку лицом: живи и радуйся... Да только в одну из ночей депутат местного сельсовета, всю войну просидевший во втором эшелоне, где ведал снабжением, вернувшийся домой с машиной трофейного брахла, по пьянке жердью выбил в доме реабилитированного все стекла, навеки сделав его ребенка заикой: "Я воевал, а он, сволочь, фашист, враг народа, в лагере отсиживался!"
   Казалось, почему бы реабилитированным, уцелевшим, не собраться вместе, поговорить, вспомнить, создать общество невинно пострадавших? Но, во-первых, то, что им довелось увидеть и пережить, по своей нечеловеческой дикости и жестокости не шло ни в какое сравнение с царскими тюрьмами, тем более, ссылкой. В царских тюрьмах политические не работали, не подвергались террору уголовников, а в ссылках даже ходили друг к другу в гости, читали, писали, спорили о путях революции, о будущем России, поддерживали связь с товарищами по воле, бежали, даже за границу: трудно, тоскливо, но жить было можно. Советские же лагеря и тюрьмы уничтожали или ломали человека. Уцелевшие были рады освобождению, им и в голову не приходило сравнивать себя с заключенными дореволюционных лет: те страдали за свои убеждения, за борьбу с самодержавием, за светлое будущее, а они? Как сказано в документе, "реабилитирован за отсутствием состава преступления". К тому же об амнистиях торжественно объявлялось в газетах и по радио, а реабилитацию, то есть снятие вины с сотен тысяч, а, может быть, и миллионов заключенных - событие невиданное! - радио, печать и только что появившееся телевидение обходили стороной, а выходящим на волю было приказано молчать о виденном и пережитом.
   Оправдание оклеветанного означает привлечение к суду и наказание виновного, однако этого не произошло, поэтому в освобождение до конца не верилось. Было такое после войны: отпускали отбывших срок, а потом потихоньку снова брали, и недавно освобожденные люди исчезали в лабиринтах ГУЛАГа. Поэтому у Андрея Петровича было желание затаиться, стать незаметным. Нашел себе работу библиотекарем - ну и ладно, это же не райком, не объект государственной важности, тем более, завод не оборонный, авось пронесет мимо новую грозу, если снова начнется. Какие уж тут "общества бывших каторжан"?! Вон в Венгрии тоже выступили против культа личности, но не умершего вождя, а живого. Чтобы "выпустить пар", Матиас Ракоши освободил сотни тысяч политзаключенных, которые тут же объединились в "Клуб-203": цифра означала номер статьи уголовного кодекса, соответствующей нашей пятьдесят восьмой. Далее события развивались быстро и непредсказуемо. Когда мятеж в Венгрии был подавлен, "Клуб-203" распустили. Как же после этого в советской стране станут смотреть на объединение бывших политзаключенных?..
   Встряхнул, заставил вновь поверить в жизнь пятьдесят седьмой год, когда в Москве прошел Всемирный форум молодежи. Андрей Петрович взял отпуск и ходил по московским улицам внутри Садового кольца, любуясь юными делегатами фестиваля. Шутки на разных языках, смех, улыбки, точно сбылась мечта его юности, и на Земле восторжествовала Мировая Социалистическая Республика. Значит Советский Союз остается маяком для многих стран мира! А в октябре поздними ясными вечерами москвичи искали среди неподвижных звезд одну движущуюся - первый искусственный спутник Земли, запущенный советскими людьми. Раз сумели такое свершить, значит, и коммунизм по плечу!
   Но было в пятьдесят седьмом и то, что заставило тревожно сжаться сердце: попытка свергнуть Хрущева. Если бы пришли к власти старые сталинцы из Политбюро - досиживать бы сроки Андрею Петровичу и таким как он "по вновь открывшимся обстоятельствам". Участников заговора вопреки прежним традициям не судили, ни в тюрьму, ни в лагерь не бросили, к стенке не поставили, просто кое-кого отправили на пенсию, других - на новую работу рангом пониже и от столицы подальше.
   Потом почему-то спровадили на пенсию и Министра обороны маршала Жукова. Когда его загнал за Урал Сталин, было понятно: ревнует генералиссимус, не желает делиться славой, а уничтожить уже не решается. Но Хрущеву Жуков помог свалить Берию, а через четыре года разгромить заговорщиков. Видимо, в самом Хрущеве было что-то сталинское: зависть, подозрительность, боязнь за власть. И в то же время именно он сделал свой знаменитый доклад, ходил по московским улицам почти без охраны, ездил по всему миру. Сложен и противоречив человек: Андрею Петровичу Сталин был понятнее, чем Хрущев.
   Впоследствии при воспоминании о пятьдесят шестом и пятьдесят седьмом годах перед глазами Андрея Петровича вставала известная картина Брюллова "Последний день Помпеи" - низвергающиеся со своих высоких постаментов в свете молний кумиры. Богат оказался двадцатый век такими низвержениями. А кто ваял этих кумиров, поднимал на постаменты, молился им, жертвы приносил?..
  

2

  
   За три года Андрей Петрович отдохнул, отоспался, даже немного поправился. Постепенно он начал на улице обращать внимание на женщин, хотя всерьез о знакомстве, тем более о браке, не думал.
   Как-то вечером после работы он сидел в небольшом скверике неподалеку от дома. Мимо прошла группа парней, певших под аккомпанемент разбитой гитары блатную песню. Андрей Петрович проводил их хмурой усмешкой. Ишь, распелись, да еще вызывающе вокруг поглядывают, а запихай любого в БУР - барак усиленного режима - сразу нюни распустит. Повидал таких в заключении. Откуда в них эта уголовная "романтика" ? Да все оттуда же, из мест заключения! Он заметил, что дворовые компании нередко возглавляли парни постарше, вернувшиеся из лагеря, с наколками и блатным жаргоном, и их "воспитание" оказывалось сильнее родительского и школьного.
   Над столицей неторопливо сгущались сиреневые осенние сумерки. Прохлада, тишина и полумрак несли спокойствие в душу Андрея Петровича. Он откинулся на спинку скамейки, наблюдая, как одна за другой в темном небе загораются звезды.
   - Разрешите сесть? - услышал он.
   - Пожалуйста! - Андрей Петрович повернулся. Это была высокая женщина лет за сорок, уже начавшая вянуть, но еще старательно следящая за своей внешностью.
   - Догадываюсь, почему вы здесь! Я тоже люблю искать в небе это чудо, созданное нашими людьми. Только вот хулиганов много.
   - Так пригласили бы кого-нибудь из своих мужчин, сына или мужа.
   - У многих ли женщин после войны остались "свои мужчины"?. Меня, кстати, Клавдией Васильевной зовут!
   - Андрей Петрович!
   Женщина ему начинала нравиться: негромкий грудной голос, густые светло-русые волосы, по-молодому статная фигура.
   - Вон наша звездочка летит! - указал он. - Даже не верится, что люди такое могут. Теперь будем ждать, когда человек в космос полетит. Обязательно наш, советский! В интересное время живем, Клавдия Васильевна, спасибо Хрущеву...
   - Вы что? - резко одернула Андрея Петровича новая знакомая. - Это за что же ему спасибо? Сталина, вождя нашего оклеветал, осрамил на весь мир. Вы где были, когда Сталина хоронили?
   - Далеко...
   - Значит, не видели, как люди жизни не жалели, чтобы взглянуть на него в последний раз, как вся Красная площадь на колени пала... Заводы гудят, фабрики, паровозы, и все плачут, тысячи людей. Всю жизнь с его именем, войну только благодаря ему и выиграли. Нет, Хрущеву этого никогда не простят! Врагов народа, которым в лагере сдохнуть положено, на волю выпустил. Это ж надо! Вы воевали?
   - Я? - Андрей Петрович на мгновенье растерялся. - В тылу, как говорится, победу ковал...
   - Из наших, значит! Я тоже из органов, работала корпусным дежурным в пересыльной тюрьме (Андрей Петрович внутренне вздрогнул, но не подал виду), по выслуге лет на пенсии, хотя, как видите, до старости еще далеко. Честно Родине служила! Сами знаете...
   - Хорошо знаю, - кивнул Андрей Петрович.
   - Награды имею, - с наивным бахвальством продолжала собеседница, - "Красную звезду", "Отечественную войну"...
   - Да это же боевые ордена! - не удержался Андрей Петрович.
   - Конечно! А у вас какие? - что-то заподозрив, спросила собеседница.
   Андрей Петрович молчал. Бывший комсомольский вожак рвался сказать этой стерве все, что о ней думает, но бывший заключенный крепко его удерживал.
   Клавдия Васильевна молча поднялась и, звонко стуча каблуками, быстро ушла. Андрей Петрович в раздумье сидел на скамье. Будь он верующим, то решил бы, что сам дьявол организовал подобную встречу: политический, "враг народа" с двумя сроками и чекистка, орденоноска... Но тоже одинокая, не нашедшая счастья на своей проклятой "работе".
  
   На внеочередном, двадцать первом съезде партии о культе личности Сталина не вспоминали, точно и не было никогда никакого доклада, заставившего содрогнуться миллионы людей, обсуждались лишь экономические вопросы. Но ведь страна - сильнейшая в мире, могучая индустрия, проблема хлеба после подъема целины решена, оборона крепка, братьям по классу помогаем... Андрей Петрович ожидал услышать от Хрущева, почему партия допустила, чтобы ее в мирное время уничтожали сотнями тысяч, и что надо сделать, чтобы подобное не повторилось, почему не отданы под суд и не понесли заслуженной кары разные члены "троек" и "особых совещаний", следователи, палачи, надзиратели, а также доносчики, клеветавшие от злобы, от стремления уничтожить человека, чтобы завладеть его должностью, домом, дачей. Ведь все доносы до сих пор хранятся в архиве Министерства внутренних дел. Но об этом не было сказано ни слова! Неужто и впрямь, как испуганно шептали некоторые, выпустили их только затем, чтобы подремонтировать обветшалые тюрьмы и лагеря, построить новые, а потом - милости просим на свои нары?!
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЧУЖИЕ МЫСЛИ И СВОИ ЧУВСТВА

1

  
   Острый ум, обширные и глубокие знания, четкая логика рассуждений, прекрасная память князя Гагарина запомнились Андрею Петровичу навсегда. Со стыдом вспоминались укоризненные слова "И эту книгу вы, конечно, никогда не держали в руках?", "И это произведение, думаю, вам тоже неизвестно?" Нет, князь не подчеркивал свою образованность, он просто показывал Андрею Петровичу его невежество. Гагарин умел заставлять слушать себя уголовников и политических, "бытовиков" и надзирателей, он был примером мудрости, смелости, стойкости и неподкупности.
   И Андрей Петрович решил, что, если ему будет суждено дожить до освобождения, оставшуюся часть жизни посвятить самообразованию: ежедневно читать по несколько книг, чтобы понимать, что происходит в стране, в мире, разбираться в причинах событий и человеческих поступков, отличать ложь от истины. Поэтому и стал библиотекарем: зарплата крошечная, но ему не привыкать довольствоваться малым, зато наряду с технической имелась и художественная литература, а также подшивки некоторых газет и журналов. Посетителей было немного, главным образом инженеры и техники, разыскивавшие что-нибудь по своей специальности, поэтому Андрей Петрович мог читать и на рабочем месте, и дома, куда каждый вечер брал несколько книг.
   Изголодавшись за долгие годы заключения по информации, понимая свою отсталость и невежество, Андрей Петрович стремился наверстать упущенное. Он читал, читал и читал, соглашаясь, поражаясь, восхищаясь, протестуя, забывая нередко о еде, сне, отдыхе. Несколько раз, когда попадалось что-то особенно увлекательное, так и просиживал над книгами до рассвета, не сомкнув глаз.
   Что происходило в стране после его ареста?!.. Подшивок довоенных газет в библиотеке не оказалось, и Андрей Петрович направился в "Ленинку" - главную библиотеку страны. Конец тридцатых... Политические процессы, на которых подсудимыми оказывались известные всей стране люди. Бросалась в глаза нелогичность, абсурдность многих обвинений: заговорщики якобы пытались поставить Ягоду Председателем Совнаркома, Тухачевского - Наркомом обороны, Енукидзе - Председателем ЦИК. Какой же это возврат к капитализму?.. А его товарищи, руководители московского и всесоюзного комсомола?.. Пленум ЦК комсомола: по докладу Шкирятова сняты с работы Косарев, Богачев, Пикина "за грубое нарушение демократии, враждебное отношение к честным работникам и расправу с одним из лучших комсомольских работников". Андрей Петрович долго смотрел на портрет Мишутиной: обычно смерть изображают в виде скелета с косой, а тут симпатичная блондинка, комсомолка. Но именно она своим доносом помогла уничтожить почти всех руководителей предвоенного комсомола. Однако открыто не судили!.. Молодцы, ребята, не дали себя всенародно оклеветать, оплевать, затоптать в грязь, не позволили поглумиться над вами Вышинскому, показать свое палаческое красноречие! Какие же пытки вы вытерпели прежде, чем навеки погасли ваши глаза, остановились ваши сердца?!
   После уничтожения комсомольской верхушки открытых процессов не стало: палачи поняли, что не всех и не всегда можно заставить сыграть заранее отрепетированный спектакль, награда за который - пуля в затылок.
   Накануне суда над Зиновьевым и Каменевым Радек писал: "Уничтожьте эту гадину!" Пятаков требовал того же. Когда вскоре настал черед Радека и Пятакова, Вышинский ехидно заметил, что писали они о себе. Так же "писали о себе" Михаил Кольцов и многие другие, в том числе и он, Андрей Петрович. Что это, небесная кара, как сказал бы князь? Кто палач, кто жертва?
   В юности ему нравилась фраза "Человек - это звучит гордо!" Под словом "человек" подразумевались, конечно, лишь трудящиеся, пролетарии, революционные вожди. Но настоящую гордость он увидел только у князя. Как же упрощенно делили они, комсомольцы, весь мир на "богатых" и "бедных", на "буржуев" и "пролетариев"! А умные люди старались понять, что такое человек вообще...
   Чем сложнее, тем интересные было открывать сияющие высоты и мрачные бездны человеческого духа. Нередко Андрей Петрович надолго замирал над раскрытой книгой, не видя страниц, погруженный в свои мысли. Запомнились рассказы Алексея Толстого "Гадюка" и "Голубые города": их герои ненавидели реальную жизнь с ее проблемами, заботами, радостями и печалями, настоящее для них было неприемлемо, требовался рай на земле, и немедленно, иначе... Из стремления к справедливому и светлому будущему, из сочувствия угнетенным рождалось не добро, а зло. Почему?
   Когда глаза уставали, Андрей Петрович включал радио. За годы войны и после появилось много хороших песен, да и старые, народные не были забыты. Прав Толстой, самое большое волшебство на свете - музыка. Но Гимн Советского Союза Андрей Петрович слушать не мог: мелодия немузыкальная, унылая, почти траурная, взятая из старого "Гимна партии", который часто исполняли заключенные - участники художественной самодеятельности. Чуть державшиеся на ногах от голода доходяги выводили дрожащими голосами: "Партия Ленина, партия Сталина, Славная партия большевиков"... Пели, чтобы получить крошечную добавку к пайку, чтобы хоть на короткое время оторваться от каторжного труда. Уже тогда Андрей Петрович видел всю нелепость и дикость подобной "самодеятельности": рабы развлекали хозяев революционными песнями. В Гимне Советского Союза не было ни слова о партии, о революции, о советской власти, но почему-то торчала ненужная фраза о "подлых захватчиках", хотя война давно осталась в прошлом. Видно, сочиняли Гимн торопливо, не вдумываясь, как он будет звучать через годы и десятилетия. В душе Андрей Петрович остался поклонником "Интернационала", звуки которого возвращали в далекую юность, когда он верил в Мировую революцию и готов быть отдать за нее жизнь. Однако его жизнью распорядились иначе...
  

2

  
   Мир человеческих чувств и мыслей, открывшийся перед Андреем Петровичем на страницах книг, оказался безграничным, невозможно было запомнить все понравившиеся рассуждения, афоризмы, меткие мысли, интересные факты, поэтому он купил толстую тетрадь в красной дермантиновой обложке: сначала просто делал выписки, но скоро стал их комментировать.
  
   "Государь поставлен так высоко, что если позволяет себе хотя бы малейшее отклонение от путей чести, тотчас же словно чума распространяется среди его подданных".
   Эразм Роттердамский
  
   А вот Николо ди Бернардо Макиавелли, канцлер и секретарь Флорентийской республики в своем сочинении "Принципы" советовал главе государства быть свободным от всяких принципов, цель оправдывает средства, можно прибегать ко лжи, вероломству, обману, измене. Даже религия - всего лишь орудие власти. Заботиться о любви, верности и преданности подданных излишне: народ обязан повиноваться своему владыке и бояться его. Цель каждого правительства - поддержание беззаконий, связанных с сохранением существующего общественного строя. Интересно бы послушать разговор на эту тему между Эразмом и Макиавелли...
  
   "Я знаю, никакой моей вины
   В том, что другие не пришли с войны,
   Что все они, кто старше, кто моложе
   Остались там, и не о том ведь речь,
   Что я их мог, но не сумел сберечь,
   Речь не о том,
   И все же, все же, все же..."
   А. Т. Твардовский
   Да, там война, тут лагерь, и все же, все же...
  
   "Я называю героями не тех, кто побеждал мыслью или силой. Я называю героем лишь того, кто велик сердцем."
   Ромен Роллан
  
   Но из небольшой книжки с твердой обложкой цвета запекшейся крови Андрей Петрович не выписал ничего. "Сталин. Краткая биография", четырехмиллионный тираж. Лет двадцать назад читал бы как верующий Библию, с благоговением, но теперь... Историю партии, революции, Советского Союза заменила биография одного человека, за веру в которого Андрей Петрович заплатил слишком страшную цену.
  
   "Самое опасное - это вверить власть одному человеку на долгое время. Он привыкает приказывать, люди - повиноваться, и так возникает тирания... Не столько правительства, сколько сами народы влекут за собой бремя деспотизма".
   Симон Боливар
  
   Поль Анри Гольбах: "Власть - это право руководить поступками и направлять волю тех, кому обеспечиваются средства для самосохранения и возможность счастья"... А мы считали власть пролетариата в первую очередь неограниченным насилием по отношению к буржуям. "Справедливость в обществе есть предоставление обществом каждому из своих подданных возможность осуществлять свои законные права или делать для своего счастья все, что одобряется разумом"... А у нас была справедливость своя, классовая. Нас учили, что главное - ненависть к классовым врагам. Были, оказывается, мудрые люди задолго до Маркса и Энгельса. Почему же классики марксизма не читали этих строк? А если читали, почему не задумались над ними, почему новое общество оказалось таким беспощадным к человеку? А так ясно и понятно: "гуманность и сострадание являются чувствами, необходимыми для счастья людей"...
  
   "Все дела человеческие, кажется, и действительно в том только и состоят, чтобы человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!"
   Ф. М. Достоевский
   Грустно, но у нас часто бывало наоборот, почитать хотя бы Луговского...
  
   "Любая власть развращает, а абсолютная - развращает абсолютно".
   Бертольд Брехт.
   Примечание: И не только с а м о г о, но и подчиненных - тоже!
  
   Бакунин и Нечаев называли разбойников, уголовников носителями революционных традиций. За это Энгельс называл Бакунина пройдохой, а нечаевцев - пыжащимися студентиками, пожирающими друг друга. Почему же большевики, Ленин взяли сторону Бакунина , назвав воров, убийц и насильников "социально близкими"?
  
   "Из всех страстей человеческих после самолюбия, самое сильное, самое свирепое - властолюбие. Можно наверное сказать, что ни одна страсть не стоила человечеству стольких страданий и крови как властолюбие".
   В. Г. Белинский.
   Примечание: Но мы видели борьбу идей и классов там, где просто шла борьба за власть. И если бы кто-то тогда сказал правду, ему бы просто не поверили.
  
   "Богатство человека измеряется числом вещей, от которых ему легко отказаться".
   Г. Торо.
   Значит самыми богатыми мы были в молодости, когда нам почти ничего не требовалось, лишь бы победил социализм, Мировая революция. И сейчас мне немного надо. Но почему, несмотря на самоотверженность и жертвы миллионов, коммунизм так и не построен?
  
   "Лучший тот, кто живет своим умом и чужими чувствами, а хуже тот, кто живет чужим умом и своими чувствами".
   Л. Н. Толстой.
   Мы жили в молодости, веря вождям, лозунгам, при нас же были лишь наши чувства. О чужих чувствах мы не думали... Интересно, что сказал бы Толстой, доживи он до Октябрьской революции, и как бы с ним поступили? Точно он сказал: числитель - то, что человек есть, знаменатель - то, что он думает о себе. Значит, я был ничтожной долей, когда считал себя освободителем всего человечества. Лишь к старости понемногу приближаюсь к единице...
  
   "Для действительного осуществления исправительно-трудовой политики режим в местах заключения должен быть лишен всяких признаков мучительства, отнюдь не допуская физического воздействия: кандалов, наручников, карцера, строгого одиночного заключения, лишения пищи".
   Уголовный Кодекс РСФСР, 1939, стр. 49.
   Для кого написаны эти лирические строки? Во всяком случае, не для сотрудников ГУЛАГа.
  
   "Чем строже и безжалостнее ты судишь себя, тем справедливее и cнисходительнее будешь судить других."
   Конфуций.
  
   "Кто не помнит прошлого, осужден на то, чтобы пережить его вторично".
   Джордж Сантаяна.
  
   "Если мы идем вперед в знании, но уступаем в нравственности, мы идем назад, а не вперед".
   Аристотель.
   "Никогда не умирает преступление, когда бы оно ни было совершено - тысячу лет назад или сегодня на рассвете".
   Стефан Жеромский.
  
   В Древней Греции был хороший обычай: клеветникам, завистникам, лжецам совет стариков подносил чашу с ядом: "Выпей и уходи в мир иной, не мешай живым!" Но как же тогда с Сократом?..
   Карл Пятый ввел при своем дворе наказание: каждый, уличенный в клевете, должен был стать на четвереньки и лаять в течение четверти часа. Молодец, король!
   Прочел Бадигина "Три зимовки во льдах Арктики". Вроде о героизме, о мужестве, а на самом деле просто отсиделись в самое страшное время, с тридцать седьмого по сороковой годы на своем корабле среди льдов и белых медведей, ссылаясь на невозможность пробиться к берегу из-за поломки винта. Утих террор - тут же вернулись, живые и здоровые, да еще героями. Вот хитрецы!
   При первом русском капиталисте Петре Первом население России уменьшилось на четверть не за счет войн /при Полтаве погибло всего 1300 человек/, а из-за каторжного труда: молодые парни, выдерживали на строительстве Петербурга, на Демидовских рудниках не более трех лет. А во сколько жертв обошелся ГУЛАГ, и сколько в среднем жил заключенный?!
   Немецкий философ Ницше считал справедливость выдумкой слабых, не приспособленных к жизни людей. Но все великие завоеватели, тираны, не боявшиеся ни бога, ни дьявола, всегда старались показать себя справедливыми. Истребитель народов, восточный царь Тимур, складывавший из человеческих голов пирамиды, а из живых людей - стены, избрал своим девизом "Сила и Справедливость": в истории зло всегда сопровождалось лицемерием.
   В тринадцатом веке восемьдесят тысяч монголов за одну ночь вырезали все население города Мерва - почти полтора миллиона человек. Если бы жители сопротивлялись, то они бы всех уничтожили монголов. Но их убил страх! Похожее было и у нас: люди так боялись чекистов, что даже в армии не оказывали им сопротивления. Или это не страх, а наивная мысль, что "произошла ошибка"?..
   У англичан есть слово "хамбаг" - правдивая ложь. Вот уж чего у нас достаточно!
   Миллионы людей в нашей стране с гордостью носят медали с изображением палача своих родных и близких: жизнь невероятнее любой выдумки.
   Англичанин говорит: "Мне не нравятся ваши взгляды, но я отдам жизнь за то, чтобы вы их могли свободно высказывать!" А наш человек готов жизнь положить за то, чтобы уничтожить тех, кто с ним не согласен.
   До революции одежду казненных возвращали родным; чекист, расстрелявший человека, забирал его одежду себе. Казнили при царях торжественно, всенародно, чекисты же всегда убивали скрытно, тайно...
   При императрице Анне секли, а то и казнили того, кто ронял монету с ее профилем; у нас сажали тех, кто бросил в мусорный ящик газету с портретом вождя.
   Об этом классики марксизма-ленинизма не писали: после освобождения от колониализма в борьбе за власть гибнет больше, чем погибло за независимость. Пример - Индия.
   Философ Бердяев писал, что немец всегда думает как помочь своей стране, а русский - как бы страна помогла ему.
   Академика Лысенко называли вождем, но вождь в науке один -- истина.
   Все годы советской власти у нас жгли книги: религиозные, законы царской России, литературу о царях, аристократах, дворянах, купцах, массу всяческих генеалогических книг, сочинения "нереволюционных" писателей, книги "врагов народа". Однако официально считается, что занимались подобным варварством только гитлеровцы.
   Бытие определяет сознание. А декабристы?
   За рубежом, особенно в Америке, не принято жаловаться. Как бы ни было плохо - держись! У русских же сыздавна в песнях плачутся на свою разнесчастную долю, да и при встрече делятся не успехами, а неудачами, мол, на жизнь не хватает, начальник - зверь, подчиненные - подлецы, жена - ведьма, здоровьев никаких нету. В литературе тоже: Горький писал о трудном детстве, бедной юности, но как стал прославленным писателем - о себе замолчал.
  
   "Жестокость законов есть признак слабости общества."
   Маркс
  
   Страшна и смертоносна демагогическая бдительность.
   Думаю, что одна из причин культа: раз у нас такой замечательный вождь, то и мы такие же!
   Человек чаще видит не то, что есть, а то, что хочет видеть или что приказано видеть.
   Самое дорогое - жизнь? Но пьяница готов отдать ее за глоток водки, уголовник - проиграть.
   Почему люди так жестоки, вероломны и подлы по отношению к животным? Только потому, что те беззащитны?
   Лев Толстой собрался писать роман о Петре Первом, познакомился с документами, ужаснулся - одна подлость! - и отказался. А советский писатель Алексей Толстой в своем романе "Петр Первый" искренне восхищается этим царем. Кто из них принципиальнее?
   В служебных характеристиках не указывается, умен ли человек, добрый ли, честный ли. А ведь это - главное, остальное - ерунда.
   У колхозников не было паспортов, когда паспорта были даже у лошадей. Крепостные...
   У нас сажают, а не штрафуют как за рубежом, ибо у людей нет денег на штраф. За проступки советские люди расплачиваются неволей, которая еще никого никогда не делала лучше.
   Дали миру Пушкина, Толстого, Чайковского, свершили революцию, строим социализм, но считаем лучшим отдыхом пьянку, презираем спорт, меж собой грубы, а уж что с природой делаем!..
   Кто-то из иностранцев назвал советских людей "читающей нацией": видно, дальше Москвы не был. Обычно в рабочих семьях, не говоря о крестьянских, художественных книг не встретишь. У нас была прекрасная семья, мать рассказывала мне сказки, отец беседовал о жизни, а вот читать было нечего. И у тестя, насколько я помню, тоже в доме не было ни одной книги. Читают интеллигенция, студенты, служащие.
  
   "Бывали хуже времена, но не было подлей!"
   Н. А. Некрасов
   Эх, Николай Алексеевич, тебя бы на денек в лагерь!
  
   "С тех пор, как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершал преступления над себе подобными, не успокаивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть "благо других людей."
   Л. Н. Толстой
  
   Прав Ленин, ум миллионов создает то, что не под силу никакому гению. Но глупость и невежество миллионов тоже могут создать такое, на что не способен ни самый отъявленный негодяй, ни безумец.
   Какое в народе неуважение, даже ненависть к защитникам закона и общественного порядка - милиции! Даже сопляки-мальчишки между собой называют милиционеров гадами, лягавыми, мусором. Все это из тюрем и лагерей.
   Достоинство ли презрение к смерти? Нет ли тут презрения к самой жизни?
   Русские не выносят иронии, самокритики. Усмешка над собой - не для русского.
   Философ Федоров писал о воскрешении всех людей, когда-либо живших на земле. Что-то здесь такое, чего не принимает душа... Человек вечно мечтал о справедливости, надеясь найти ее хотя бы на том свете. Небесный Страшный суд ждал злодеев - это утешало. Веря в Божий суд, шли на каторгу, на казнь, добровольно уходили из жизни. Уже зная, что потустороннего мира нет, в годы революции и гражданской войны люди жертвовали собой во имя счастья других. И вот Федоров предлагает превратить все это в шутку, мол, полежали в земле - и хватит, вставайте. И зашагают рядом навстречу вечной жизни бывшие захватчики и уничтоженные ими народы, цари и рабы, убийцы и их жертвы. А как быть с возмездием? Справедливостью? Абсурд!
   Стараюсь понять, какими мы были в молодости, ибо очень многое нынешнее - оттуда. Гордились своим скромным бытом и одновременно считали себя спасителями человечества. Банальные истины принимали за откровение. "Кадры решают все!" А где не решают?.. "У нас есть, что защищать, у нас есть, кому защищать, у нас есть, чем защищать". Под этими строками могла бы подписаться любая страна. "Летать выше всех, дальше всех, быстрее всех!" - к этому стремятся все авиаконструкторы. Но важно, не что сказано, а кем.
   Разоблачавших пороки общества всегда и везде наказывали строже, чем тех, кто воплощал в себе эти пороки.
   Пушкин сказал, что несчастье в семейной жизни есть неотъемлемая черта русского народа. А что причиной? Хамство, грубость, презрение к женщине. Из святого слова "мать" сделали самую похабную ругань, не стесняемся, напротив, гордимся, других мату учим. Можно ли любить и уважать женщину и одновременно использовать слово "мать" для оскорбления, унижения, глумления?.. Другая привычная черта нашего, русского быта - хулиганство, злобное, агрессивное. "Тебе радостно, весело, а мне тоскливо. Ну, сейчас сделаю так, чтобы и тебе тошно стало!"
   Кое-кто обижается, что Сталин винтиками назвал, а сами до войны пели "Мы только гайки великой спайки"... Чем гайка лучше винтика?
  
   "Что мне в том, что виновных нет, и что я это знаю - мне надо возмездие, иначе ведь я истреблю себя. И чтоб возмездие не в бесконечности, где-нибудь и когда-нибудь, а здесь уже, на земле, и чтоб я сам его увидел".
   Ф. М. Достоевский
  
   Последняя фраза без комментариев была обведена черной рамкой и дополнительно подчеркнута несколько раз.
  

3

  
   Как много мудрого написано в мире, и как люди равнодушны к опыту своих предшественников!
   Как это сказал князь Гагарин? "Горе мудрым в глазах своих и разумными перед самими собой!" А они, молодые комсомольцы и коммунисты двадцатых, казались себе умудренными, знающими абсолютную истину. Отреклись от истории, культуры, искусства, морали: с нуля, на голом месте легче строить. И пришлось заново узнавать, что такое злоба, лицемерие, ложь, зависть, подлость, жадность, клевета, лесть, подозрительность, властолюбие.
   Андрей Петрович решил взяться за Ленина. В молодости он читал у вождя революции только отдельные статьи и лозунги, этого было достаточно. Потом место Ленина занял Сталин... Сначала, вспомнив князя, Андрей Петрович взялся за "Материализм и эмпириокритицизм", но вскоре с недоумением и досадой закрыл книгу. Гагарин оказался прав: написано по-русски, но читать почти невозможно. На кого это рассчитано? Во всяком случае, не на рядовых рабочих и крестьян и даже не на инструкторов райкома партии. Лучше полистать то, что вождь писал после революции. "Социализм - это учет". А почему не производство материальных благ? И учет чего: убитых буржуев, отнятого добра?.. "Поддерживаем крестьянина против помещика и одновременно поддерживаем рабочих против крестьянина"... Какое-то циничное вероломство!.. Язык сухой, скучный, собственные мысли подаются как аксиома, как истина в последней инстанции. Нет выражений "позволю предположить", "возможно, я ошибаюсь", "по моему личному мнению", "мне кажется"... Идеологический противник разбивается не конкретными четкими доказательства, а ругательствами, насмешками, оскорблениями.
   Когда пятнадцатилетний Андрюшка слушал пятидесятилетнего Ленина, тот казался ему старым и уже потому мудрым. Но теперь Андрей Петрович был старше Ленина, к тому же пережил такое, что вождю в самом кошмарном сне не привиделось бы, поэтому с разочарованием откладывал в сторону томики, многие страницы которых оказались не разрезанными: никто никогда их не читал. Кололи сердце выражения "надо поощрять энергию и массовидность террора", "расширить применение расстрела", "будьте образцово беспощадны", "расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты", "иной мерзавец потому и ценен, что он мерзавец", "морали в политике нет, а есть только целесообразность", "диктатура пролетариата есть власть, основанная на насилии"... Андрей Петрович теперь хорошо знал, что такое "массовидность террора", "образцовая беспощадность" и "ценные мерзавцы" вроде Магутина! Произвол, возведенный в закон, лагеря, тифозной сыпью покрывшие страну, миллионы не знающих своей вины заключенных, лишенных самых элементарных человеческих прав, занятых рабским, убивающим трудом, горе других миллионов, потерявших сынов, братьев, отцов, мужей, получивших страшное клеймо "членов семьи изменников Родины". Целые народы, объявленные преступниками и лишенными родных мест... Но в то же время - социалистическая революция, победоносная гражданская война, создание Советского Союза, индустриализация и коллективизация, разгром фашизма, восстановление разрушенной войной страны, подъем целины, запуск первого искусственного спутника Земли, борьба за мир, постепенное повышение уровня жизни, братская помощь другим социалистическим странам...
   В душе Андрея Петровича продолжался спор инструктора райкома партии с политзаключенным, и каждый был по-своему прав.
   Но двух истин не бывает: истина всегда одна.
  

4

  
   Услышав тревожный шум и голоса в коридоре, Андрей Петрович вышел из своей комнаты, увидел столпившихся соседей.
   - Что случилось?
   - А вы что, Петров, еще не слышали, не знаете?!
   - Первый человек в космосе, понимаете?! Наш, советский! И здесь мы утерли нос Америке!
   - Взлетел старшим лейтенантом, сел майором...
   - А как его зовут? - спросил Андрей Петрович.
   - Гагарин! Запомните это имя - Юрий Гагарин!
   Даже дыхание перехватило, так ударила в сердце знакомая фамилия. Не родственники ли? Скорей всего, однофамильцы. Оба русские, патриоты, честные, смелые, только один думал, что его фамилия заканчивается, а другой утвердил ее навеки в истории всего человечества. Юрий и Георгий, почти тезки. Впрочем, представься возможность, и князь отправился бы в космос, бровью не повел.
   Вырезанный из журнала портрет первого космонавта Андрей Петрович повесил на стену. Вон какая улыбка, на всю планету! А какая была у князя? Не вспомнить, ибо за все дни знакомства князь ни разу не улыбнулся. Лишь изредка усмехался, то недобро, то печально. Если б существовал "тот свет", порадовалась бы душа князя, что гремит фамилия "Гагарин" на весь мир, повторяется на всех языках. Но никогда не узнать его сиятельству князю Георгию Гагарину о космическом полете советского майора Юрия Гагарина.
   И вдруг Андрея Петровича точно осенило. Как он мог забыть?!.. Ведь еще в лагере решил обязательно повидать ту самую Гагаринку, о которой князь столько раз вспоминал с тоской и любовью.
   Долго искал ее на карте возле автодороги Москва - Ярославль, у реки Кубрь. Помогла найти заветное название дореволюционная карта: в советское время Гагаринку стали называть просто Новоселки.
  

5

  
   Июньский день долог. Ранним утром, когда на траве еще белела крупная роса, Андрей Петрович приехал на электричке в Загорск, бывший Сергиев Посад, когда-то известный на всю Россию Троице-Сергиевской лаврой, и до отхода автобуса решил взглянуть на монастырь. Из-за могучих стен, выдержавших когда-то осаду польского войска, поднимались золотые и синие церковные купола, над которыми вонзалась в небо высокая стройная колокольня. Андрей Петрович с недоумением смотрел на всю эту торжественную красоту: мечтали покончить с религией к тридцать седьмому году, сейчас шестьдесят первый, а в лавре звенят колокола, сверкают на солнце золоченые кресты, в церквах идет служба. Говорят, есть в Загорске духовная семинария. Почему люди продолжают верить в бога даже тогда, когда человек вырвался в космос?
   Не обращая внимания на привычный шум, мат, споры за места, Андрей Петрович устроился у широкого автобусного окна.
   Нет, не напрасно князь называл эту дорогу красивейшей в стране! Широкое, недавно отремонтированное асфальтированное шоссе то поднималось на пологие холмы, то опускалось в лощины, плавно струясь среди живописных лесов, рощ, полей, перелесков, пересекая небольшие и тихие, густо заросшие осокой и ивняком реки. Сюда бы Левитана или Саврасова! И названия придорожных деревень что ни есть российские - Наугольное, Сватково, Рогачево, Дворики, Тирибрево, Лисавы.
   Путь оказался недолгим. Андрей Петрович даже вздрогнул, когда автобус остановился и водитель выкрикнул "Гагаринка!" Вон как! Оказывается, бывшую усадьбу до сих пор величают по фамилии владельцев...
   От шоссе в сторону густого парка вела аллея старых тополей. Ну да, тот самый "проспект", о котором рассказывал князь. Когда-то здесь стучали колеса карет, звенел утрамбованный снег под полозьями саней. Только тополь не дуб, постарели деревья за минувшие десятилетия, появились дупла, сухие сучья, да и сама аллея представляла собой разбитый автомашинами и тракторами проселок. А вот и пруды: верхний, окруженный высокой плотной стеной плакучих ив, и нижний, точно зеркало без оправы. Память у князя была замечательной, малейшие подробности хранила.
   И тут перед глазами Андрея Петровича развернулась панорама, какие ему еще не приходилось видеть. Вроде и высота небольшая, а горизонт раздвинулся километров на двадцать. Он догадался, что это долина Кубря, "места с самыми красивыми закатами". Реки не было видно, но она угадывалась по широкой пойме, а далее изумрудный бархат лесов, мелкая россыпь селений, разноцветные квадраты и прямоугольники полей, паутина дорог, даже чудом сохранившийся храм белел возле какой-то рощи. Вот где вырастали те, чьими именами до сих пор гордится Россия, где создавались поэмы и романы, оперы и симфонии, покорившие весь мир, вот откуда было в князе столько любви к родной земле! Действительно - сердце России!..
   Однако сама усадьба оказалась разоренной, парк частично вырублен, пруды захламлены, от церкви осталась каменная коробка со скелетом купола наверху, здания перестроены либо снесены. Андрей Петрович нахмурился. В семнадцатом году сожгли усадьбы "Михайловское" Пушкина, "Кончанское" Суворова, "Шахматово" Блока, чудом уцелела "Ясная поляна". Откуда в русских людях столько слепой ярости, стремления к разрушению? Почему не было желания сберечь то, что создавалось веками, стало частью России? Стихия народного гнева? Но крепостное право отменили за шестьдесят лет до революции, о нем уже не помнили и старики. Понятна борьба экономическая, когда крестьяне самочинно захватывали землю, лес, даже скот - это стремление к социальной справедливости. Но жечь здания, книги, картины, вырубать парки? Где логика? "Весь мир насилья мы разрушим!" - а разрушали свою страну, памятники истории, предметы культуры. Или опять был прав князь Гагарин, с горечью заметивший, что в русских дикости, невежества и злобы не меньше, чем в ином петикантропе? Но как же то, что совершено этим же народом за последние сорок лет?
   Погруженный в свои противоречивые мысли, Андрей Петрович неторопливо подошел к высоким, сваренным из железных прутьев воротам и вздрогнул: сквозь ограду на него смотрел подросток. Но как смотрел! Внешность каждого существа говорит о его характере, а выражение глаз, морды или лица - о настроении. Но у подростка не было никакого выражения, в глазах не светилось ни мысли, ни чувства, одна пустота. Откуда это существо, что оно здесь делает?
   Только тут Андрей Петрович заметил, что большая часть бывшей усадьбы обнесена оградой. Он поднял голову и прочел над воротами "Детский психоневрологический дом-интернат". Так вот почему с непонятной жалостью взглянул водитель автобуса на Андрея Петровича: решил, что у него здесь кто-то из близких.
   Всю обратную дорогу перед Андреем Петровичем наплывом, как в кино, стояли умное скорбное лицо князя и бессмысленная физиономия молодого дебила, видимо, зачатого по пьянке. Гагарин в космосе - и дом умалишенных в Гагаринке...
   И все это в одной стране, в его стране.
  

6

  
   Лишь двадцать второй съезд КПСС показал, что доклад Хрущева о культе личности был услышан.
   Торжественно приняли новую Программу партии, было обещано, что "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме", который решено построить к восьмидесятому году. Но не это для Андрея Петровича явилось главным. Заговорили о Сталине, впервые назвали преступление преступлением, палача - палачом. Подняли вопрос о памятниках, о переименовании носящих имя Сталина городов, колхозов, каналов, шахт, заводов, кораблей. Решено было даже вынести тело Сталина из Мавзолея. Значит, доклад явился семенем, и требовалось время, чтобы оно проросло. И нигде, никаких выступлений в защиту мертвого тирана!
   И полетели с пьедесталов монументы бывшему кумиру. Разобрали даже самый гигантский, сорокаметровый у входа в канал Волга-Дон, кстати, вырытый заключенными. Лишь упрямые грузины оставили несколько памятников и дом-музей вождя в Гори.
   А в журнале "Новый мир" появилась повесть "Один день Ивана Денисовича" - первое упоминание о ГУЛАГе в открытой печати.

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВТОРАЯ МОЛОДОСТЬ

1

  
   - Айн, цвай! Айн, цвай!..
   Дыхание спокойное, глубокое, пульс ровный, сердце точно хронометр, под упругой гладкой кожей крутыми волнами перекатываются мышцы. Струящаяся от распахнутого окна утренняя прохлада приятно освежает тело. Двадцатикилограммовые гантели то взлетают к потолку, то опускаются почти до пола. Как приятно это чисто мужское ощущение своей силы!
   Сорок два года... Мальчишкой, даже юношей Иоганн считал этот возраст преддверием старости. Какая наивность! Это середина жизни, ее пик. Иногда этот возраст называют "второй молодостью". У мусульман сорок лет считаются "полным возрастом". Действительно, полным опытом прожитых лет, полным силы, здоровья, полным новых планов и надежд. Впрочем, немцы всегда были крепкой нацией: Блюхер после семидесяти лет бил Наполеона, Аденауэр в восемьдесят лет руководил страной так, как не дано более молодым.
   Иоганн закончил последнее упражнение обязательной утренней гимнастики, остановился перед большим зеркалом. Неплох! Соответствует стандартам входящего в моду культуризма: окружность груди - сто двадцать, шеи - сорок пять, бицепс - пятьдесят сантиметров, живот втянут, нигде ни грамма жира. А нравиться самому себе не менее важно, чем окружающим, это придает уверенности и смелости. Теперь под обжигающий острыми ледяными струями душ, дающий заряд бодрости на целый день!
   Электробритву Иоганн не признавал, предпочитая привычную золингеновскую сталь. А вот пенистый ароматный крем для бритья вместо мыла - совсем неплохо... Он приложил к лицу мокрую горячую салфетку, разгладил первые, еще неглубокие морщины, с удовольствием убедился, что в густых волосах еще не блестит седина, и несколькими точными привычными движениями крепко втер в кожу патентованный крем от преждевременного старения.
   Бороды - русским, бакенбарды - англичанам, усы - французам, а лицо немца не нуждается ни в каких украшениях. Одеколон? Нет, от мужчины должно пахнуть только мужчиной.
   Иоганн раскрыл шкаф. Вот его гордость - мундир офицера горных стрелков. Погоны, нашивки за ранения, значки за участие в рукопашном бою, каждый - за три. Ветераны ценили их выше всех других наград. Медаль за Эльбрус, Железный крест, Рыцарский крест. Серебряные эдельвейсы в петлице. Но сегодня он наденет скромный костюм фирмы "Ромео". Белая рубашка, синий галстук, как символ снегов и неба.
   В глубине шкафа хранился и верный "вальтер". Иоганн несколько раз собирался сдать его в полицию, но все же решил этого не делать. Если ему придется расставаться с жизнью также мучительно, как отцу и матери, пистолет поможет покинуть этот мир достойно, по-солдатски. И некого будет упрекнуть за хранение незарегистрированного огнестрельного оружия.
   Он задумался: чего-то не хватало в его штатской одежде. Вынул из петлицы мундира маленький эдельвейс и приколол его к лацкану пиджака. Символ его молодости... Достаточно. Главное, не как он будет выглядеть, а что и как он скажет собравшимся. Иоганн с удовольствием еще раз взглянул в трюмо. Все же любят его германские боги: с такой заметной фигурой вернулся живым, не получив ни одной серьезной раны. Иногда самому не верилось.
  

2

   А с чего все началось? Конечно, с книги... Как-то ветераны на очередном собрании вспоминали былое. Восемь горно-стрелковых дивизий вермахта сражались на восточном фронте от Кавказа до Заполярья. Фюрер любил своих егерей, заботился о них, гордился ими, но зато бросал на самые трудные участки. Нашлось, что рассказать и Иоганну. И тут один из ветеранов заметил:
   - Иоганн, напиши книгу! О том, о чем сегодня рассказывал...
   - Но она уже написана! Еще в пятьдесят четвертом году бывший командир нашей дивизии подарил мне книгу "Горные стрелки.1-я горная дивизия Губерта Ланца". Через пять лет Алекс Бухнер напечатал свои воспоминания в журнале "Немецкий солдат".
   - А ты напиши, о чем мы мечтали, как жили, как сражались. Не о дивизии, а о взводе, отделении, об отдельных солдатах.
   Книгу Иоганн назвал "Эдельвейс в петлице". Он чувствовал: получилось, потому что еще жило в его душе неповторимое ощущение восторга, торжества, счастья, испытанное когда-то на Клухорском перевале, затем на вершине Эльбруса. Он читал рукопись и снова чувствовал себя полным сил, здоровья, смелых планов. Карлу, вот кому первому он отдал бы на суд свое произведение, единственному другу, которого никто не мог заменить.
   Предложить книгу какому-нибудь крупному издателю, вроде Акселя Шпрингера, Иоганн не решился. После долгих раздумий и мучительных сомнений ее маленьким тиражом на свой страх и риск,- автор-то никому не известен,- выпустило небольшое мюнхенское издательство.
   Как приятно было взять в руки свою еще пахнущую типографской краской и клеем книгу! На глянцевой цветной обложке крупным планом эдельвейс, а позади чуть размытый, точно в тумане, силуэт горного стрелка на скале.
   В книге неожиданно оказались иллюстрации: егеря, шагающие по каменистым дорогам Кавказа, взбирающиеся на отвесные скалы, выбивающие противника из какого-то селения, победно улыбающиеся на фоне перевалов, глетчеров, вершин. И он, Иоганн, был запечатлен возле знамени на вершине Эльбруса рядом с капитаном Гротом и другими горными стрелками.
   Тираж разошелся быстро. Большой успех имела книга в родном Бергштадте: ее покупали ученики, их родители, учителя гимназии, знакомые, и почти каждый требовал от Иогана автограф.
   Книга заняла свое место в книжном шкафу рядом с мемуарами американских, английских, немецких и даже советских военачальников. А на самой верхней полке шкафа, за стеклом на пробитом осколками и пулями, обгоревшем с одного края куске картона продолжал мчаться в бесконечность седобородый Один на крылатом коне.
  
   Через неделю после выхода книги к Иоганну неожиданно явился бургомистр Бергштадта. После нескольких ничего не значащих фраз о погоде, здоровье, семье, гость перешел к делу:
   - Господин Адлер! Вы не только патриот, учитель и воспитатель нового поколения, но и замечательный писатель. Я одним из первых купил вашу книгу и прочел ее, не отрываясь, вытирая невольные слезы, вновь ощущая счастье побед и горечь поражений. Написано не умом, а сердцем немецкого солдата, сохранившего лучшие традиции германской армии. Примите благодарность от всех ветеранов нашего города! Я обращаюсь сразу с двумя просьбами. Во-первых, автограф, вот ваша книга! Во-вторых, нам, бергштадтцам, хотелось бы послушать ваш "урок", но только для взрослых. Думаю, у вас найдется, что сказать...
   - А не будет скандала в печати, если я что-нибудь прямо, по-солдатски?..
   - Замнем, если что! Ветераны соскучились по прямому, смелому слову. Знаю, у себя в "Союзе" вы говорите о многом, но ведь далеко не все бергштадтцы, в том числе и я, служили в горно-стрелковых войсках. Увы, ростом не вышел, был танкистом. Вижу, согласны? Давно хочется узнать, чем вы так пленяете наших сынов, что большинство из них стремится в бундесвер. Официально назовем ваше выступление "встречей с читателями".
  

3

  
   Актовый зал гимназии выглядел непривычно: его заполнили взрослые. Все места были заняты, пришлось даже дополнительно поставить стулья в проходах и у стен.
   Приветственно подняв ладонь, Иоганн прошел к трибуне. Негромкий почтительный шум быстро смолк. Иоганн подвинул тонкий стакан, тронул графин с водой, взглянул в зал. Вот они, земляки -- бергштадтцы: сыроделы, виноделы, колбасники, пивовары, булочники, владельцы отелей, мотелей, различных мастерских, полицейские, преподаватели, гимназисты-старшеклассники. С удивлением он заметил среди присутствующих американца, мужа Эльзы.
   Иоганн поправил пиджак, чтобы лучше стал виден эдельвейс, откашлялся. Посмотрел на стоящий перед ним микрофон и решительно отставил его в сторону: он будет разговаривать без техники, голоса хватит. В зале кто-то одобрительно захлопал.
   - Сограждане! Немцы! Те, кто только начинает сознавать себя представителем великой нации, и те, кто утверждал это величие на полях сражений! Благодарю за то, что собрались здесь послушать меня, а так же за то, что в книжном магазине Бергштадта не осталось ни одной моей книги!.. Я долго думал о том, что скажу вам сегодня, какими мыслями поделюсь, о чем напомню ветеранам, какие истины открою юным... Когда-то Фридрих Шиллер вопрошал, может ли немец, возвращаясь с бесславной войны, гордиться тем, что он немец, может ли с поднятой головой и достоинством жить среди народов-победителей. Всей своей послевоенной жизнью я заявляю - может!
   Грянули аплодисменты. Иоганн поднял руку, призывая к тишине, расправил плечи, обвел зал внимательным взглядом:
   - Да, и не только сейчас, когда Германия вновь стала сильной, гордой и самостоятельной европейской страной, с могучей армией, стоящей на самом переднем крае борьбы двух систем, но и в сорок пятом я гордился тем, что я - немец, тем более - баварец. Уверен, что многие из ветеранов чувствовали то же самое!
   Тишина взорвалась овацией. Ничего, это только начало! На мгновенье мелькнуло перед глазами восторженно ревущее людское море и над ним на трибуне человек, указывающий путь вперед, все выше и выше.
   - А потому я буду говорить не о поражениях, а о победах!
   Снова грохнули аплодисменты, набирая силу и заполняя зал.
   - Победа... У кого из нас не забьется сильнее сердце при этом слове? Наш лозунг, наш привет - "Зиг хайль!" - "Да здравствует победа!"
   Он заметил, как вздрогнули и выпрямились , услышав знакомую фразу, многие из собравшихся. И без того сильный голос Иоганна окреп. Он чувствовал, что от него хотят услышать именно то, что он и хочет сказать. Вот оно, немецкое единство, не сокрушимое никакими поражениями!
   - Мы, солдаты, сражались за Великую Германию, за ее будущее. Мы выполнили свой долг, сделали все, что могли, заплатив за это самой дорогой ценой - жизнью своих товарищей. Я мог бы быть на их месте, а любой из них - на моем. Память о них всегда с нами. Да, война закончилась поражением, но кто посмеет упрекнуть в этом нас, солдат?.. Упоминают фюрера, но я присягал ему на верность, поэтому его имени употреблять не буду. Я участник Восточного похода, а потому и говорить буду об этом.
   Судьба фатерланда - наша судьба. Поход на восток был необходим. Он диктовался самой историей - мечтой о Великой Германии и стремлением уничтожить нашего главного врага -- большевизм. К концу тридцатых годов позор Версаля был смыт, Германия стала сильнейшей страной Европы , которой требовалось больше жизненного пространства, чем она имела. Вновь в Европе возникло противостояние держав. Против нас французы, англичане, бельгийцы и голландцы выставили сто сорок две дивизии, более трех тысяч танков, две тысячи семьсот самолетов. У нас было сто тридцать пять дивизий, две с половиной тысячи танков, три тысячи самолетов. Силы почти равные, но в течение всего трех недель англичане были сброшены в Ламанш, а французская армия и ее союзники перестали существовать: германский солдат показал, что нет ему равных в мире.
   До победы над англичанами оставалось немного, однако нас тревожило то, что на востоке, точно приготовившийся к прыжку тигр-людоед, лежал Советский Союз, вожди которого с семнадцатого года объявили свой целью установление большевистской власти на всей планете. Самая большая по площади страна мира, население сто восемьдесят миллионов, милитаризованное государство с огромным военно-промышленным комплексом и гигантской армией, которую готовили только к наступательным операциям и только на чужой территории. Да, большевики оказывали нам помощь в создании вермахта, но при этом преследовали свою цель: пусть Германия завоюет как можно большую территорию, но при этом ослабеет, тогда свое слово скажет Красная Армия - можно будет без больших потерь сделать советскими и Германию, и Европу. В Советском Союзе военной подготовкой были охвачены все слои населения: учились стрелять из винтовки и пулемета буквально даже семьями, даже пожилые артистки. Правда, впоследствии этот спектакль себя не оправдал: воюют солдаты, а не балерины. В стране за короткое время было построено четыреста парашютных вышек, действовали сотни аэроклубов, парашютных станций и кружков: миллион человек имел опыт прыжков с парашютом, а воздушно-десантные войска, которые появились в Красной Армии еще в начале тридцатых годов, являются наступательным родом войск. В сорок первом году Советский Союз имел десять воздушно-десантных корпусов по десять тысяч человек в каждом: больше, чем все остальные страны мира, вместе взятые. К сорок второму году Сталин хотел иметь сто кавалерийских дивизий, а это тоже наступательные войска, хотя и устаревшие. В бронетанковых войсках формировались шестьдесят дивизий по триста семьдесят пять танков в каждой. Наши дивизии насчитывали от ста тридцати до двухсот танков, и таких дивизий у нас было всего двадцать одна. Танки - наступательное оружие. Кроме того в СССР планировалось создание еще тридцати механизированных дивизий по двести семьдесят пять танков в каждой, хотя промышленность и не могла в короткое время снабдить армию таким количеством техники. Перелеты советских летчиков через всю страну, а затем через Северный полюс в Америку являлись разведкой для воздушных армад бомбардировщиков и десантных самолетов. Большевики мечтали об армии, которой не мог бы противостоять никто, и они создали такую: уже к концу тридцать шестого года Красная Армия была одной из сильнейших в мире, полевые уставы которой были рассчитаны только на наступление. Поэтому понятно, что пока рядом существовало такое государство, народ Германии не мог чувствовать себя в безопасности.
   Правда, в конце тридцатых годов Сталин обезглавил свою армию. Меня до сих пор удивляет, с какой бараньей покорностью шли на расстрел люди, в чьих руках была военная мощь страны. Если в войне с Германией Советский Союз потерял шестьсот генералов и адмиралов, то Сталин уничтожил втрое больше. Всего было расстреляно и репрессировано сорок три тысячи офицеров - больше, чем было во всей русской армии перед Первой Мировой войной. Никогда, ни в одной войне русский офицерский корпус не нес такие потери. Погибли из пяти маршалов трое, из пяти командармов первого ранга - трое, из десяти командармов второго ранга - все, из пятидесяти семи командиров корпусов - пятьдесят, из четырехсот пятидесяти шести полковников - четыреста один. Из ста восьми членов Главного Военного Совета расстреляно девяносто восемь! Это данные советских источников, обычно занижающих негативные факты. Потери среди младших командиров исчислялись сотнями тысяч. Были брошены за решетку многие наркомы, связанные с вооружением, директора и инженеры военных заводов, конструкторы самолетов, ракет, радиолокаторов. Сталин был параноиком, он постоянно сомневался в прочности своей власти, опасался заговоров. Кроме военных в те же годы он уничтожил много государственных и партийных деятелей, членов правительства, дипломатов, ученых, не щадил даже чекистов, чем, конечно, резко ослабил мощь своей страны.
   Он пытался заключить с Англией и Францией союз против Германии, но кто поверит человеку, беспощадно истреблявшему собственный народ, не гнушавшемуся никакой клеветой, никакой провокацией ради своей власти?..
   Что обезглавленная армия не может успешно сражаться, показала война с финнами. Перед этим Ворошилов хвастливо заявил, что русские не только умеют, но даже любят воевать. Сталин и его окружение мечтали о блицкриге. Против крошечной страны они двинули полумиллионную армию, тысячу танков, тысячу пятьсот артиллерийских орудий и две тысячи самолетов. Обстреляв из орудий свои пограничные посты, русские обвинили в этом финнов и начали военные действия. У финнов было всего пятнадцать танков, сто пятьдесят самолетов, двести восемьдесят орудий, в несколько раз меньше солдат, но против врага поднялась вся Суоми. Ее жители защищали свою страну не только отважно, но и умело, используя в своей борьбе леса, болота, скалы, холод северной зимы. Воевали небольшими маневренными отрядами, хорошо обученными и экипированными. Стремительно нападали и быстро растворялись в сумерках короткого полярного дня. Вместо десяти-пятнадцати дней война растянулась на три с половиной месяца и шла не по кремлевскому сценарию. На одном из фронтов финны окружили и уничтожили две советские дивизии. Снайперы расстреливали полевые кухни русских, и солдаты, на сорокаградусном морозе оставаясь без горячей пищи, замерзали. В этой операции погибло восемьсот финнов и двадцать три тысячи русских. За одного - взвод, неплохо!..
   На помощь финнам пришло одиннадцать тысяч добровольцев из Швеции, Норвегии, Дании. Советский Союз, как агрессор, был исключен из Лиги Наций. Русские танки глохли и вязли в снегах и болотах, солдаты замерзали в тонких шинелях и суконных шлемах, командиры оказались профессионально непригодными, часто не имея военного образования и почти ничего не зная о стране, в которой пришлось воевать. В этой позорной для русских войне они потеряли более восьмидесяти тысяч убитыми и более ста восьмидесяти тысяч ранеными и обмороженными, Финляндия - двадцать три тысячи погибшими. Мужественные финны ценой немалых для такой страны потерь сохранили свою самостоятельность, хотя и лишились части территории. Однако большевики и тут показали свое вероломство: двенадцатого марта сорокового года подписали мирный договор, а на следующий день штурмом взяли Выборг. Но весь мир увидел, что хваленую Красную Армию может бить даже маленькая Суоми.
   Сталин был вне себя: попавшая в окружение армия генерала Виноградова после освобождения оказалась в концлагерях, почти все вернувшиеся из плена были репрессированы. Однако урок из этой кампании русские так и не извлекли, ибо главные виновники авантюры находились у власти.
   И все же Германия заключила с Советским Союзом Договор о ненападении и другие соглашения, хотя Муссолини отговаривал фюрера от этого шага. Выигрыш оказался немалым: во-первых, среди коммунистов всех стран началось смятение - Сталин запретил критику национал-социализма, во-вторых, Троцкий не напрасно называл Сталина "интендантом Гитлера": с января сорокового по июнь сорок первого года мы получили полтора миллиона тонн зерна, два миллиона тонн нефтепродуктов, сто тысяч тонн хлопка, полтора миллиона тонн лесоматериалов, сто тысяч тонн марганца, двадцать шесть тысяч тонн хрома, а также медь и другие стратегические материалы. Транзитом из Индонезии через Советский Союз шел в Германию каучук.
   Сталин согласился на создание в одной из бухт Кольского полуострова военно-морской базы германских кригсмарине "Базис Норд". А летом сорокового года советские ледоколы "Ленин", "Сталин" и "Каганович" провели Северным морским путем от Мурманска до Берингова пролива наш крейсер "Комета". Впервые в мире германский военный корабль проследовал этим маршрутом и вышел на простор Тихого океана, где за несколько месяцев отправил на дно девять британских судов. В пути были получены ценные гидрографические сведения, которые позднее позволили нашим боевым кораблям заходить вглубь Арктики, выводя из строя полярные станции, обеспечивавшие сводками погоды конвои союзников и советский Северный флот.
   Сталин даже говорил, что скрепленная кровью, пролитой в Польше, дружба народов Германии и Советского Союза имеет все основания быть длительной и прочной.
   В Государственном комитете обороны СССР не было ни одного человека с высшим военным образованием. Заместитель наркома обороны Кулик не считал танки серьезным оружием, конную тягу предпочитал механизированной, автоматы презрительно называл "оружием полиции", превозносил конницу. Такому монстру место в музее, но подобных ему в верхушке Красной Армии хватало, поэтому были расформированы танковые корпуса, прекращен выпуск минометов, противотанковых ружей, некоторых артиллерийских орудий. Все это работало на нас...
   Узнав о полете Гесса в Англию, Сталин решил, что коварный Альбион собирается стать союзником Германии, и когда в июне сорокового года Черчилль послал Сталину секретное письмо, предупреждая о возможности нападения Германии на СССР, тот передал содержание письма фюреру. Информировали Сталина о готовящемся вторжении и многие разведчики, в их числе Рихард Зорге, немец. Но Сталин выдал его японцам в качестве дружеского подарка; не мог простить Зорге отказа вернуться в тридцать седьмом году в Москву, где того ждала гибель. Три года японцы ждали предложения обменять Зорге на кого-нибудь из своих агентов, но, не дождавшись, повесили.
   Кто не хочет видеть - не видит: вечером двадцать второго июня на советскую сторону перебежал солдат семьдесят четвертой пехотной дивизии Альфред Лисков, рассказавший все, что знал о предстоящем вторжении, но ему не поверили и расстреляли: изменник получил то, что заслужил.
   По количеству вооружения Советский Союз превосходил нас, но, как известно, воюют не числом, а умением. А они большинство умелых уничтожили. Кроме того с тридцать пятого по сорок первый год в Советском Союзе было репрессировано двадцать миллионов человек, из них семь миллионов расстреляно. В царских тюрьмах в самые суровые времена сидел один процент населения, при советской власти - десять процентов. Насильственная коллективизация, голод, террор - все это работало на нас.
   Сталин, готовясь нанести удар первым, начал переброску на западную границу из внутренних округов дивизий, корпусов и даже целых армий: шестнадцатую, девятнадцатую, двадцать первую, двадцать вторую, увеличил штатную численность Красной Армии, но мы его опередили...
   Иоганн замолчал. Кажется, он растянул вступление, пора переходить к главному.
   - К сорок первому году две трети солдат пограничных округов составляли новобранцы. А профессионализм не заменит никакая храбрость. Вермахт же был силен всем: опытом, организацией, техникой, уровнем образования командиров.
   Согласно стратегии, обороняющимся достаточно иметь втрое меньше сил, чтобы остановить наступающих. В начале Восточного похода мы имели три тысячи танков и около пяти тысяч самолетов против десяти тысяч, а по некоторым сведениям - двадцати четырех тысяч танков и восьми тысяч самолетов Красной Армии, причем, почти полторы тысячи танков составляли новейшие Т-34 и КВ. Соотношение, как видите, совсем не в нашу пользу, и все-таки мы наступали, и как! Только в первый день уничтожили восемьсот вражеских самолетов на земле и четыреста в воздухе - целый воздушный флот!
   Хочу подчеркнуть: если мы опоздали, сейчас вся Европа была бы под властью большевиков. Сталин ликвидировал укрепленные районы и линии для прохода своих войск на запад, но по этим направлениям на восток устремились дивизии вермахта...
   Зал ожил, слушатели насторожились.
   - В первые три недели войны мы разгромили тридцать дивизий противника и семьдесят дивизий потеряли половину личного состава, а это три пятых всех противостоявших нам войск, продвинулись на пятьсот-шестьсот километров, заняв территорию, на которой проживало сорок процентов населения и выпускалась треть продукции страны. Красная Армия за этот срок потеряла три с половиной тысячи самолетов, шесть тысяч танков, двадцать тысяч орудий и двести военных складов - половину всех армейских запасов. На этих складах заправлялись горючим наши "панцеры", автомашины, самолеты. Советские генералы и маршалы до сих пор боятся писать о сорок первом годе, хотя, я уверен, помнят его лучше, чем сорок пятый.
   Директивой номер два Нарком обороны Тимошенко потребовал от Красной Армии уничтожить наши силы там, где они перешли границу, но сам рубеж не переходить, Директива номер три требовала того же, но уже с переходом границы: в Кремле не имели представления, что происходит. Сталин же первые десять дней войны скрывался на своей даче, опасаясь, как бы с него не потребовали ответа за такое сокрушительное поражение. Лишь третьего июля он решился выступить по радио, заявив, что лучшие части вермахта уже разбиты, хотя они в это время наступали от Балтики до Черного моря. Наконец, поняв, что ему ничего не угрожает, Сталин пришел в себя и в первую очередь приказал расстрелять командующего Западным фронтом генерала Павлова со всем штабом.
   В первый месяц войны Красная Армия потеряла миллион солдат, из них семьсот двадцать четыре тысячи пленными: как мы и рассчитывали, русские не хотели умирать за большевистскую власть. Сталин это понял и объявил своим приказом номер двести двадцать семь всех пленных предателями, приказав бомбить и расстреливать из орудий лагеря со своими пленными. Такого в истории еще не было! Выход из окружения, побег из плена часто были для советского солдата или офицера не спасением, а гибелью. Только в августе сорок первого года под Ельней в двадцать четвертой армии было расстреляно более шестисот человек. А таких армий было много, и война шла не один месяц... Из-за невежества и бездарности Сталина как полководца только под Киевом попало в плен шестьсот тысяч солдат и командиров Красной Армии. Под Вязьмой погибли в окружении пять советских армий, которым Сталин запретил пробиваться к своим; еще около шестисот тысяч человек стали пленными.
   Тишина взорвалась рукоплесканьями. "Вот как мы сражались!" - воскликнул кто-то из ветеранов.
   - Нашей задачей было опережение сталинского удара, расширение жизненного пространства на восток, создание Великой Германии. Мы несли жесткий и суровый немецкий порядок, но одновременно освобождали народы от большевистского ига, от чекистского террора. Мы распускали колхозы, и крестьяне вновь могли трудиться на собственной земле, при нас открывались церкви. Но я солдат, и буду говорить о войне.
   В сентябре сорок первого в Красной Армии появились первые заградительные отряды. В них служили не только чекисты и солдаты регулярной армии, но и выпущенные из тюрем уголовники. Началось формирование так называемых "дивизий народного ополчения". Я понимаю патриотизм тех, кто туда записался, но никогда никому не советовал бы выходить в бой против вермахта в цивильной одежде с винтовкой и парой гранат.
   Чтобы поднять дух народа, понявшего, что его обманули песнями и фильмами о "непобедимой" Красной Армии, Сталин приказал седьмого ноября провести в Москве военный парад, однако главную свою речь, посвященную празднованию Октябрьской революции, он, опасаясь бомбардировки, произнес в одной из самых глубоких станций метро. В этой речи он занизил потери своей армии в десять раз и обещал, что менее чем через год Германия будет разгромлена.
   В декабре сорок первого русские высадили в Крыму десант, продвинулись на сто километров к западу. Через четыре месяца численность советских войск в Крыму достигла трехсот семидесяти тысяч, но наши войска, которых было вдвое меньше, сбросили их в море. Русские потеряли сто восемьдесят тысяч убитыми и пленными, триста пятьдесят танков, четыреста самолетов, три с половиной тысячи орудий.
   По ряду причин мы не достигли в сорок первом рубежей, какие намечали, но и Советский Союз стоял перед военной и политической катастрофой. С танками у них обстояло дело настолько плохо, что они ремонтировали подбитые наши средние танки Т-3, ставили свои орудия, рисовали на бортах звезды - и в бой. По некоторым сведениям против нас воевало тысяча четыреста таких "русско-немецких" танков, целая армия. Калибр наших танковых пушек в то время был меньше, чем русских, и броня тоньше, но их "панцеров" горело гораздо больше, чем наших, что говорит о мастерстве немецкого солдата. Их тяжелый танк КВ, названный в честь Ворошилова, имел сильное вооружение, мощную броню, но не был "доведен": у него очень часто выходила из строя ходовая часть, а неподвижный танк - просто мишень. Мы убедились в этом в первые же месяцы войны. Лишь в конце сорок второго года Красная Армия получила надежный тяжелый танк, но и у нас к этому времени появились "тигры".
   Когда меня учили на унтер-офицера, первой заповедью было "Береги солдат! Побеждай малой кровью! Не оскорбляй, не унижай солдата, дай ему показать свой ум, сноровку, смелость!" В отличие от нас русские слепо следовали приказу, даже самому нелепому. Помню, попавший в плен в первые дни войны командир признался, что ему приказали идти в бой без боеприпасов. Такой приказ - преступление против своих. Но советские солдаты и командиры больше всего боялись политработников и военных чекистов - "особистов". Это помогало нам: если офицер думает не о неприятеле, а о том, кто стоит у него за спиной, бой он уже проиграл.
   Подтянув с Дальнего Востока несколько свежих армий и воспользовавшись рано наступившей зимой, к которой вермахт не был достаточно подготовлен, русским удалось оттеснить нас от Москвы, хотя при этом они потеряли втрое больше, чем мы. Стратегическая инициатива оставалась за нами, Красная Армия была обескровлена, лишившись девяноста процентов боевых самолетов, танков, артиллерии, двух третей стрелкового оружия, четырех миллионов пленными и нескольких миллионов убитыми и ранеными.
   Еще более трагичным для Советского Союза оказался сорок второй год. Успех под Москвой вскружил Сталину голову, он требовал наступления на всех фронтах, хотя у русских для этого не было ни живой силы, ни техники. Однако никто не посмел ему возразить. Мы сумели ввести Сталина в заблуждение, подсунув ему дезинформацию, что главный удар будет нанесен в центре, на Москву, хотя в действительности он готовился на юге.
   Двадцать третьего июня сорок второго года Совинформбюро опубликовало "Политические и военные итоги Великой Отечественной войны", где нагло и бесстыдно утверждало, что Германия за год потеряла десять миллионов и больше не в состоянии наступать, потери же Советов вдвое меньше. Как хотелось Сталину верить в эту свою ложь! На самом деле в это время уже шло новое мощное наступление вермахта. Шесть русских армий - сорок четыре дивизии и бригады - оказались под Харьковом в гигантском "котле", куда их заманили древней примитивной хитростью - притворным отступлением. В плен попало двенадцать генералов. Командующий армейской группировкой генерал Бобкин был убит, когда склонился над своим погибшим сыном, воевавшим рядом с отцом. Разбил русских наш доблестный Клейст. В качестве трофеев нам досталось пять тысяч орудий, семьсот семьдесят пять танков, русские потеряли миллион убитыми, пленными и ранеными. Противник срочно перебросил с Дальнего Востока восемь дивизий и три бригады, но было поздно: фронт оказался открытым, и более девяноста победоносных дивизий вермахта устремились к Волге и Кавказ... Потом Сталин утверждал, что под Харьковом погибло пять тысяч и пропало без вести семьдесят тысяч человек. Но даже если б это было и так, то что за странное сражение, в котором на одного погибшего - четырнадцать неизвестно куда подевавшихся?
   Сталин издал приказ "Ни шагу назад!", в котором он, сидевший в глубоком тылу, обвинял в трусости и предательстве всю армию. Офицерам разрешалось без суда расстреливать отступавших солдат, а солдатам - офицеров, приказавших отступать; появились штрафные батальоны для офицеров и штрафные роты для рядовых. Их применяли там, где не хватало техники, или где она не могла пройти. Впрочем, разница между обычными солдатами и штрафниками была небольшой: и тех, и других командиры не жалели.
   Но все это не помогло: одних русских мы прижали к Волге, других загнали за Кавказский хребет. Это был год могущества и славы вермахта, мы были уверены в скорой победе. А Сталин в отчаянии через Болгарию пытался связаться с фюрером, чтобы предложить нечто вроде "Брестского мира".
   Под Сталинградом мы потерпели первое крупное поражение: русские действительно стояли насмерть. Пятую часть советских войск там составляли штрафники, среди них были даже летчики, летавшие на штурмовиках. Но и две наши окруженные в Сталинграде армии также держались до последнего: из более чем трехсот тысяч солдат в плен попало около девяноста тысяч, так истощенных голодом, что скоро почти все погибли.
   Надо признаться, что к этому времени русские военачальники приобрели боевой опыт, в армию стало поступать все больше военной техники, немалую помощь русским оказывали их союзники.
   После Сталинграда противнику удалось продвинуться довольно далеко на запад и занять Курск, Белгород, Ростов, Харьков. Советский Генеральный штаб уже разработал операцию "Скачек", планируя взять Донбасс, выйти к Днепру и форсировать его: они решили, что в Сталинграде разбит весь вермахт - величайшая ошибка, за которую им пришлось дорого заплатить. Фюрер бросил навстречу наступающим трем советским фронтам танковые дивизии СС "Адольф Гитлер", "Мертвая голова", "Рейх", моторизованную дивизию "Великая Германия". Он сам прилетел в Запорожье, чтобы благословить на бой своих солдат. И они выполнили свой долг: восемьсот наших танков при поддержке авиации остановили русских и погнали полтораста километров назад, снова взяв Харьков и Белгород.
   Летом сорок третьего мы начали наступление под Курском. Для успеха наступающий должен втрое превосходить обороняющегося, у нас же было вдвое меньше артиллерии, в полтора раза - солдат, и все же мы сумели в нескольких местах прорвать фронт и продвинуться на восток на двадцать-сорок километров! Не зря в том же году Сталин признавался, что в одиночку Советскому Союзу войну не выиграть: предыдущие поражения сбили с него спесь.
   В ноябре сорок третьего, через неделю после взятия русскими Житомира, мы выбили их оттуда. В город приехал фюрер и приказал сбросить русских в Днепр. Этого сделать не удалось, но мы держались до Нового года, хотя превосходство противника было многократным.
   Настал сорок четвертый год, тяжелейший, трагический, когда против нас сражались не только страны антигерманской коалиции, но и недавние союзники, переметнувшиеся на сторону врага.
   Я горжусь тем, что являлся горным стрелком, но расскажу о боях на равнине, чтобы показать, что умение воевать, стойкость, верность присяге, боевое товарищество, мужество и отвага были присущи не одним егерям... Стратегически важный полуостров Крым защищала Семнадцатая армия во главе с генералом Энеке, командовавшим Четвертым корпусом в битве на Волге. Армия насчитывала всего тринадцать дивизий, среди них несколько ненадежных, румынских, и лишь две бригады - несколько десятков самоходных штурмовых орудий "Фердинанд". А ей противостояли три русских армии: тридцать дивизий и танковый корпус. Вот такое соотношение сил... Наш горно-стрелковый корпус прикрывал Перекопский перешеек и Сивашскую дамбу: из пяти дивизий корпуса три румынские, причем одна из них - кавалерийская. В девять часов утра седьмого апреля сорок четвертого года после артиллерийской подготовки на нас двинулись восемнадцать дивизий и танковый корпус врага. Мы держались, но румыны побежали, и в эту брешь устремились русские танки. Двенадцатого и тринадцатого апреля благодаря героическому контрудару двух бригад штурмовых орудий, - артиллеристы жертвовали собой, чтобы спасти пехоту, - мы без значительных потерь отошли к Симферополю. Там удалось на несколько дней задержать русских, выставив на прямую наводку тяжелые зенитки и бросив сверху пикирующие бомбардировщики. В Севастополе уже шла эвакуация, вывезли шестьдесят семь тысяч солдат, но фюрер приказал оборонять город до конца: Германия нуждалась в румынской нефти и турецком хроме, а с потерей Крыма мы теряли Черное море. Нас было мало, защитников Севастополя: семьдесят тысяч солдат, полсотни танков и штурмовых орудий, тысяча восемьсот стволов артиллерии. А по нашим позициям только на одной Сапун-горе били четыреста тяжелых орудий и столько же реактивных установок. Но мы потеряли в боях за Крым убитыми тридцать две тысячи, а русские минимум в десять раз больше. В плен попало шестьдесят тысяч, главным образом румын: когда мы брали Крым в сорок первом году, пленных насчитывалось около миллиона...
   Летом сорок четвертого года более пятидесяти тысяч пленных солдат, офицеров и генералов провели по Москве, перед этим накормив так, что у многих расстроились желудки. Позади шли машины, которые смывали нечистоты с асфальта. Русским хотелось вдоволь поглумиться над теми, кому они отдали миллионы квадратных километров своей земли, от кого бежала Красная Армия. Но ликовать было рано, война продолжалась.
   Шестого июня сорок четвертого года началась операция "Оверлорд". Противник сумел обмануть нашу разведку и высадить в Нормандии самый большой десант в истории войн. Две американских, одна английская и одна канадская армии общей численностью около трех миллионов человек с помощью почти семи тысяч боевых, транспортных и десантных судов, которые прикрывали сверху одиннадцать тысяч самолетов, высадились на берег Франции и двинулись на восток. Им противостояло всего шестьсот тысяч германских солдат, пятьсот шестьдесят боевых кораблей и пятьсот самолетов, но за полтора месяца союзники продвинулись всего на полсотни километров, а зимой в Арденнах наша славная Шестая танковая армия СС вместе с Пятой танковой и Седьмой полевой армиями, имея всего девятьсот танков и самоходных орудий, погнали их вспять, продвинувшись почти на сотню километров на запад. Эта операция называлась "Вахта на Рейне"...
   А наш флот? Германские субмарины ходили от островов Северного Ледовитого океана до теплых вод Карибского моря. Из сорока тысяч подводников в концу войны осталось только шесть тысяч: остальные покоятся в своих стальных гробницах на дне морей и океанов. Но ими уничтожено неизмеримо больше врагов.
   Последний год войны... Англичане бомбили ночью, американцы - днем. Пылали города и промышленные центры: Кельн, Магдебург, Ганновер, Кассель, Мангейм, Гамбург, Дрезден. Только в налетах на Берлин участвовало до двадцати тысяч бомбардировщиков. Под бомбами погибло шестьсот тысяч наших сограждан. Имея дело с таким могущественным противником, как коалиция Соединенных Штатов, Великобритании и Советского Союза, любая страна начала бы переговоры о капитуляции, любая - но не Германия! В это трудный для фатерланда час каждый немец стал солдатом. Наш гитлерюгенд дал одну танковую и несколько пехотных дивизий: сыновья показали себя достойными отцов. Рабочие держались, как солдаты на фронте; несмотря на бомбардировки, выпуск оружия продолжался и увеличивался до сорок четвертого года, а качественно оно совершенствовалось до конца войны. Только ракет Фау-2 выпускалось до тысячи в месяц, фаустпатронов - до миллиона.
   Во Второй Мировой войне участвовало более шестидесяти стран, было мобилизовано сто десять миллионов человек, и почти все это против Германии. Но мы, германские солдаты, сохраняли верность фюреру и фатерланду, и врагу дорого обходился каждый шаг вперед даже в сорок пятом году. Под Балатоном Шестая танковая армия СС в операции "Фюрер-наступление" остановила русских. В ночь на шестое марта в бой двинулись сразу двести пятьдесят наших танков, вооруженных приборами ночного видения, что явилось для русских неожиданностью. Жестокие бои шли десять дней, в них участвовало с обеих сторон восемьсот тысяч человек, около двух тысяч самолетов, тысяча триста танков. Шестой танковой армии СС удалось потеснить русских у Секешфехервара, так что и в конце войны мы видели задницы удиравших от нас "иванов". А Будапешт? Наши солдаты вместе с союзниками-венграми так отважно обороняли город, что его не смог взять весь 2-й Украинский фронт, пока ему на помощь не пришел 3-й Украинский. Во второй половине апреля, за несколько дней до конца войны, под Герлицем мы заставили отступить Пятьдесят вторую советскую армию и Вторую армию Войска Польского.
   Русские мечтали взять Берлин еще в феврале сорок пятого. Но мы не утвердили их планы... На нашу столицу враг двинул лучшие силы: два с половиной миллиона солдат и офицеров, шесть с половиной тысяч танков, семь с половиной тысяч самолетов, более сорока тысяч орудий. Операцией руководили Конев, Жуков, Рокоссовский - элита советского военного руководства. И все это против одного, наполовину уже превращенного бомбардировками в развалины города, гарнизон которого имел втрое меньше сил, чем русские... Вы помните операцию "Нивея" в мае семнадцатого года, когда наши сумели незаметно отвести войска на "Линию Зигфрида", укрепить передовую, в результате англичане проиграли битву, потеряв полмиллиона убитыми и ранеными? И во второй войне "Линия Зигфрида" с ее шестнадцатью тысячами фортификационных сооружений задержала наступление англичан и американцев: они преодолевали ее шесть месяцев. На Одере мы сумели похожим маневром обмануть русских, в самый последний момент отвели войска, оставив на передовой лишь сотую часть, поэтому удар десятков тысяч орудий, минометов и авиации, который старательно готовил Жуков, оказался неэффективным. Зато на Зееловских высотах, которые противник хотел взять схода, он получил неожиданный отпор.
   Я думаю, штурм Берлина потребовался Сталину, чтобы как можно больше солдат не вернулось домой: они видели Европу и многое поняли...
   И наши города как некоторые советские могли бы называться городами-героями: при взятии нашей столицы русские потеряли две тысячи танков и самоходных орудий и более трехсот тысяч солдат. Сопротивление прекратилось только по приказу командующего гарнизоном. Но не все военачальники согласились с капитуляцией: генерал Шернер дрался с русскими в Чехословакии до тринадцатого мая.
   А теперь я скажу, как объясняю ученикам причины нашего поражения. Допускаю, что мои взгляды кое в чем расходятся с официальной точкой зрения, однако я в первую очередь стремлюсь к тому, чтобы воспитывать патриотов.
   Первое... Наша стратегическая разведка знала о репрессиях и терроре, о гигантских концлагерях внутри страны, о голоде, вызванном коллективизацией, о недовольстве советским режимом значительной частью населения. Знала, что к началу войны лишь семь процентов советских командиров имели высшее образование, а тридцать один процент - среднее, что три четверти командиров находились на своих должностях менее года, в то время как у нас каждый ротный имел опыт Первой Мировой войны и академию плюс кампании тридцать девятого - сорок первого годов. Но разведчики ОКХ считали, что советские конструкторы оружия только подражают нелучшим западным образцам, в результате чего для нас неожиданным оказалось появление реактивных установок, средних танков Т-34, штурмовиков ИЛ-2. У нас не предполагали, что русские способны за несколько месяцев перебросить с запада на восток полторы тысячи предприятий и уже в сорок втором году заставить их давать продукцию для фронта. Упоение первыми победами привело даже к тому, что в сентябре сорок первого года Германия стала сворачивать военное производство! Это на пороге самых грозных битв двадцатого века! Считали, что разбомбив Харьковский, Сталинградский и Путиловский заводы, лишили врага танков, а в это время на Урале, куда не долетали наши бомбардировщики, вырос целый "Танкоград". За четыре года Советский Союз выпустил более ста тысяч танков, сто сорок тысяч самолетов, полмиллиона артиллерийских орудий, то есть намного больше, чем Германия. Просчиталась наша разведка и в подсчете людских резервов и даже в силе фанатизма, с которым сражались коммунисты и комсомольцы. У русских есть хорошая пословица "За одного битого двух небитых дают". Они научились у нас воевать. На смену живших традициями гражданской войны Буденному, Ворошилову, Тимошенко, Кулику пришли молодые - Жуков, Конев, Ватутин, Говоров, выпущенные из концлагерей Рокоссовский, Мерецков, Горбатов.
   Второе... Когда шестисоттысячная армия Наполеона вторглась в Россию, ей противостояла двухсотсорокатысячная русская армия. Но Бонапарт потерпел поражение, так как не готовился воевать поздней осенью и зимой, не учел бездорожье, растянувшиеся коммуникации. Наши стратеги забыли его печальный опыт, понадеялись на технику, и это тоже сказалось на ходе военных действий.
   Третье - измена наших союзников. Японцы и турки так и не решились вступить в войну с русскими, финны воевали, но это был скорее вооруженный нейтралитет. Ни один из солдат наших союзников не шел в сравнение с немецким. Русские скоро это поняли и били именно там, где стояли наши горе -- союзники. В декабре сорок второго года в ледяных степях под Сталинградом погибла Восьмая итальянская армия. Хотя когда-то римские легионы заходили далеко на север, итальянцы не выносят холода. Впрочем, они изменяли нам всю войну. Там же, под Сталинградом, прекратили свое существование Третья и Четвертая румынские армии. Мало того: в конце войны, сменив на форме знаки отличия, некоторые наши бывшие союзники выступили против нас. Наиболее надежными оказались венгры. И все же лишь наши, немецкие солдаты, оказались самыми верными, самыми стойкими. В Сталинграде от голода обсасывали копыта павших лошадей, но держались... Кстати, некоторые из наших бывших союзников наказаны за измену самой судьбой: они стали "странами народной демократии", то есть сателлитами русских, там господствует коммунистический режим, политическая демагогия, репрессии, нищета, возведенная в ранг добродетели.
   Четвертое - помощь Соединенных Штатов, Англии и Канады Советскому Союзу, которая шла через Северную Атлантику, через Тихий океан, через пустыни Ирана, по воздуху из Аляски в Сибирь. Красная Армия получила продовольствие, обмундирование, самолеты, танки, боеприпасы, артиллерийские орудия, станки, цветные металлы. Вторая Мировая война была войной моторов, а только автомашин в Красную Армию поступило более четырехсот тысяч, что дало русским возможность выпускать на своих автозаводах больше боевой техники, вроде противотанковой пушки ЗИС, а Красная Армия из конно-пешей стала механизированной. Реактивные установки ставили на "студебеккерах", скоростных, маневренных, с высокой проходимостью. Стали мобильнее пехота, артиллерия, тылы. Солдаты на фронте и рабочие в тылу ели американскую тушенку, омлет. Имела значение и моральная поддержка: большевики кричали, что на их стороне "весь мир".
   Что? Партизаны? Они причиняли нам немало неприятностей, причинили бы больше, если бы Сталин не боялся вооружать свой народ. В партизаны попадало немало бежавших из плена солдат и офицеров, а они официально считались изменниками. Туда шли люди, оказавшиеся на оккупированной территории, а им тоже вождь коммунистов не верил. Сталин опасался этих неподконтрольных ему вооруженных людей, он считал, что надежнее засылать в наши тылы диверсионные отряды чекистов. Центральный штаб партизанского движения был организован только летом сорок второго года, однако через девять месяцев Сталин его ликвидировал, затем восстановил, чтобы в начале сорок четвертого года расформировать окончательно. Сталин нацеливал партизан на открытые стычки с регулярными частями вермахта, в результате они несли огромные потери. Крупные партизанские части и соединения Сталин нередко подставлял в стратегических интересах, как это произошло на Витебщине в сорок четвертом году. Там по его приказу были собраны в одно место все партизанские отряды, которые нам удалось окружить и уничтожить... Вооружаться партизанам он предлагал за счет противника, точно мы горели желанием подарить им автоматы и винтовки. Многие указания Сталина доходили до нелепости, вроде поджога лесов или уничтожения всего продовольствия. За всю войну партизаны получили всего один процент выпущенных в стране мин и пять процентов взрывчатки. С другой стороны и среди партизан, многие из которых в годы коллективизации и террора потеряли своих близких, не было доверия к чекистам, которых Сталин старался направить в каждый отряд.
   Есть еще одна причина нашего поражения: мы позволили большевикам и сами восстановили против себя значительную часть населения, тем самым упустив возможность победить в короткий срок и с меньшими потерями...
   Зал насторожился: Иоганн коснулся очень больной темы, о которой ветераны при встрече старались не вспоминать.
   - После войны в оккупированных нами когда-то странах за нами закрепились нелестные эпитеты "оккупанты", "насильники", "грабители". Но вспомните первые дни Восточного похода! В сорок первом по приказу Москвы чекисты начали проводить депортацию народов Прибалтики, недавно ими оккупированной, в Сибирь. Мужчин ждали концлагеря, а их семьи отправляли в места, почти не пригодные для проживания, даже на побережье Северного Ледовитого океана. Эту акцию оборвали наши танки. Немецких солдат обнимали, забрасывали цветами, угощали, чем могли, целовали броню наших "панцеров". Не удивительно, что столько прибалтов вступило в войска СС, и из получились отличные солдаты. Мы спасли от гибели сотни тысяч людей, ибо в этих трех маленьких странах преобладали не "пролетарии", а люди среднего достатка, которым большевики отказывали в праве на жизнь. Почти то же было в Молдавии, в Западной Белоруссии, на Западной Украине, где уже показали свою страшную власть чекисты, на Дону, на Северном Кавказе. В тюрьмах многих городов, куда мы входили, лежали еще неостывшие трупы тех, кого чекисты, не имея возможности эвакуировать, просто расстреляли без суда и следствия. Я видел в Ростове поезд с заключенными, который чекисты перед эвакуацией облили нефтью из стоящих рядом цистерн и подожгли. Сгорели все...
   Но наши политики не сумели этим воспользоваться. Уделом пленных стали холод, голод, смерть, хотя они сдавались, не желая воевать за Сталина и большевиков, и у очень многих были счеты с советской властью. О том, что ни в коем случае нельзя восстанавливать против себя население, что наша оккупационная политика должна быть осторожной и гибкой, еще в декабре сорок первого года предупреждал генерал-лейтенант Лейкауф, инспектор военной промышленности на Украине. Не сочувствуя славянам, он заявлял, что в таком случае некому будет работать на его предприятиях, ибо на оборонные заводы допускаются только лояльные к власти люди. Против превращения населения оккупированных территорий во врагов рейка выступал главнокомандующий Девятой армией... Но те, кто определял нашу политику на завоеванных землях, не прислушались, в России взяла верх жестокость не только к комиссарам, чекистам, коммунистам, евреям, но и просто к населению. В полицейские, в каратели часто брали тех, кто был раскулачен, прошел ад сталинских лагерей, потерял близких. Их требовалось направлять на передовую, пусть мстят там, а не в тылу. Нам обязательно надо было показать, что суровый немецкий порядок лучше кровавого сталинского режима, но... Пропаганда о том, что русские - низшая раса, казни заложников - все это использовалось большевиками: "Посмотрите, что делают немцы! Мы, большевики - ваша надежда, ваше спасение!"
   А ведь коммунисты сами восстанавливали против себя народ во время войны заградотрядами, военными трибуналами, объявлением всех пленных предателями. Сталин ненавидел Ленинград, как город оппозиции, поэтому не спешил ему помочь: пусть вымрут его противники. В Сталинграде жило полмиллиона, затем туда приехало еще тысяч восемьсот эвакуированных. Когда части вермахта подошли к городу, Сталин приказал "Никакой эвакуации!". За Волгу угоняли скот, увозили оборудование заводов, металл, партийные архивы, но не людей. Что произошло, нетрудно догадаться. Даже свое преступление в Катыни , где расстреляны тысячи пленных поляков, Сталин пытался выдать за дело рук немцев. Будь у него возможность, он бы все десятки миллионов своих жертв списал на нас.
   Казалось бы, вождь большевиков всю жизнь беспощадно боролся против "пятой колонны", однако именно его страна дала больше всего тех, кто добровольно перешел на нашу сторону. Мы получили две русских эсэсовских дивизии, украинскую эсэсовскую дивизию "Галичина", белорусскую, литовскую, эстонскую дивизии СС, две латышских дивизии СС - легион, мусульманскую дивизию СС "Ханшар", Армянский, Грузинский, Туркестанский и Северо-Кавказский легионы - сотни тысяч солдат и офицеров. Но пленных было пять миллионов, целая армия, почти равнявшаяся вермахту в начале Восточного похода! Некоторые пленные служили в наши тыловых частях, но более трех миллионов погибли. Этим мы не только потеряли возможных союзников, но и подняли многих людей против себя. Сумей мы поставить на свою сторону эти миллионы...
   Иоганн мельком взглянул на американца, но тот слушал внимательно, всем своим видом выражая полное согласие.
   - В поражении виноваты политики, дипломаты, пропагандисты, разведчики, но не мы, солдаты-фронтовики!.. Теперь о нашем оружии. Почему-то русские средние и тяжелые танки считались лучшими в мире, но за годы войны было уничтожено девяносто пять тысяч советских и шестьдесят четыре тысячи наших танков. "Тигр" по мощности на тонну веса превосходил ИС-2, мог форсировать реки под водой, обладал более эффективным средствами наблюдения и поражал советские танки за два километра. Русские танкисты на любых видах танков не любили встречаться с "тиграми". К концу войны все наши танковые соединения были оснащены приборами ночного видения. В нашей армии появились первые бронетранспортеры, у русских их не было до конца войны. У гвардейского миномета был большой разброс снарядов, мины же нашего шестиствольного реактивного миномета вращались в полете, их меткость была лучше. Этот принцип впоследствии был использован на реактивных установках многих армий. Кажется, я говорю о технике, но у лучших в мире солдат было и лучшее оружие, иначе мы не продержались бы так долго против каолиции сильнейших стран мира.
   Русский ас Покрышкин сбил шестьдесят один самолет, ас Кожедуб - пятьдесят девять, за это они трижды получили самое высокое в Советском Союзе звание Героя. Но для немецкого летчика это цифры небольшие. В Первую Мировую войну на счету немецкого аса Рихтгофена было восемьдесят сбитых вражеских самолетов. В годы Второй Мировой сто наших асов сбили по сотне самолетов противника, то есть один немецкий авиаполк уничтожил несколько воздушных армий врага. Наш летчик Эрих Харт сбил триста пятьдесят два самолета, почти все советские, Герт Баркхорн - триста один самолет, Эрик Рудорфер - двести двадцать два. На счету только трехсот наших летчиков было более двадцати четырех тысяч советских самолетов. А причина та же: у нас были лучшие в мире самолеты и лучшие летчики. На фанерных русских истребителях стояли устаревшие двигатели, "задыхавшиеся" выше трех тысяч метров. Советские летчики старались навязать бой внизу, на виражах, а наши асы сражались на вертикалях. По-настоящему сравниться с нашими "мессершмидтами" и "фокке-вульфами" могли только американские "аэрокобры" и "кингкобры", такие же цельнометаллические, скоростные, высотные, оснащенные приборами ночного видения, "свой - чужой", радиомаяками. Наши летчики летали парами, русские - тройками, и третий обычно был обречен. На наших самолетах стояли радиостанции, русские переговаривались, покачивая крыльями. По некоторым сведениям до сорок третьего года русским летчикам часто не давали парашютов, чтобы не покидали подбитую машину, старались дотянуть до своих. Что чувствовал летчик, видя подобную "заботу" не о себе, а о самолете? Но "оружие дороже солдата" всегда было неписаным законом Красной Армии. Наши летчики выходили в бой, имея триста-четыреста налетанных часов даже во время войны, у русского же летчика было всего семь часов налета. Поэтому наша авиация была грозой для врага до самого конца войны: бои шли уже в Берлине, а Москва каждый вечер погружалась во мрак. Лишь за неделю до победы Cталин решился отменить светомаскировку в своей столице. Русские боялись и ненавидели наших асов. Одного из них сумели сбить и причислили не к военнопленным, а к так называемым "военным преступникам", хотя все его "преступление" - высокое военное мастерство. Его держали в тюрьме целых десять лет и освободили после поездки в Москву Аденауэра. На родине летчик получил генеральское звание, высокую должность в бундесвере и жалованье за все годы, проведенные в плену.
   Еще один многозначительный факт! В самом конце войны к русским в качестве трофеев попало несколько сот новых "фокке-вульфов" и "мессершмидтов". Русские перекрасили их, нарисовали на крыльях красные звезды и включили в состав своей армии. Это ли не молчаливое признание превосходства нашего оружия? Уже не говорю о том, что в последние месяцы войны в составе люфтваффе насчитывалось две тысячи самых первых в мире реактивных истребителей.
   Но самым главным, самым сильным нашим оружием были немецкие солдаты - лучшие воины в мире. Я имею право это утверждать, потому что всю войну провел на передовой. Любовь к фатерлянду, верность присяге, доверие к своим командирам, высокая дисциплина, трезвость, трудолюбие и инициатива - вот главные качества наших солдат. Прибавьте к ним мужество, отвагу, выносливость и стойкость, веру в себя, в своих товарищей - и станут ясны истоки наших побед. Хочу напомнить, что, рискуя жизнью, под огнем врага, мы везде и всегда старались вынести своих погибших товарищей с поля боя, чтобы предать их земле с воинскими почестями: это был наш долг, это было делом нашей чести.
   Снова раздались аплодисменты. Некоторые из женщин вытирали глаза, пожилые мужчины хмурились. Иоганн чувствовал, что и его глаза повлажнели. Бавария, Бавария, орлиное гнездо, родина горных стрелков!
   - Я бы покривил душой, назвав русского солдата неумехой, трусом, неженкой. Это очень терпеливые и выносливые воины, многие из которых, особенно члены партии и союза молодежи, были фанатически преданы большевистскому режиму. Напомню, что Россия в прошлом веке разбила Наполеона без коммунистов, комиссаров, заградотрядов, штрафных батальонов и СМЕРШа. Кутузов берег своих солдат, хотя большевики изображают те времена как годы рабства и произвола. Потери составили один к одному. Русский царь не присвоил себе победу, заявив, что Россию спас Бог. А Сталин так и не решился сказать народу, какой ценой заплачено за победу. Он назвал число погибших в семь миллионов, Хрущев - двадцать миллионов, а по подсчетам некоторых западных историков Советский Союз во Второй Мировой войне потерял убитыми, умершими от ран, не вернувшимися из плена и пропавшими без вести более тридцати миллионов. За одного немецкого солдата русские отдавали отделение! Один к десяти, так воевал наш солдат! Нет на свете страны, которая могла бы в одиночку победить Германию, нет на свете солдата, равного немецкому! И я говорю нашим погибшим боевым товарищам: "Спите спокойно! Германия помнит о вас! Вы честно выполнили свой долг, и мы никогда никому не позволит глумиться над вашей памятью!"
   Сейчас наш бундесвер, опора НАТО, защитник Европы и всей западной демократии стоит на самом переднем крае. И я учил, учу и буду учить молодых гордиться своими отцами и дедами, гордиться Германией, гордиться родной Баварией и ее лучшими сынами - горными стрелками! Клянусь, мои ученики вырастут такими же верными и надежными солдатами и офицерами, какими были мы! Я горжусь, что я немец, баварец, бывший горный стрелок! Нет, не бывший! В моей груди бьется и будет биться до конца дней сердце германского солдата!
   Иоганн на мгновенье замер, точно на параде по команде "Смирно!" И тут тишина взорвалась громом овации. На этот раз зал стоя минут пять аплодировал Иоганну. Особенно старались ветераны. "Черт возьми, какая это великая сила - немецкий дух, единство народа!"
   Иоганну хотелось повторить бессмертные слова Гете "Остановись, мгновенье!"
  

4

  
   Его обнимали, хлопали по плечу, тискали, мяли, жали руку. Никогда в жизни он не слышал столько комплиментов.
   Когда слушатели разошлись и зал опустел, к Иоганну подошел бургомистр с женой, одной из первых красавиц Бергштадта, высокой, голубоглазой, стройной, с пышными светло-золотыми волосами, волнами спадавшими на плечи и спину. Бергштадтцы называли ее между собой "Валькирией". Наверное, именно такие ждут погибших героев в Валгалле. И судьба подстать внешности: про нее рассказывали легенды. Где нашел такую красавицу бургомистр и чем сумел прельстить - неизвестно. Теперь почтенная супруга, мать двух детей, активистка ХДС-ХСС.
   "Валькирия" с улыбкой повернулась к мужу:
   - Ты позволишь, дорогой, чтобы господин Адлер подвез меня на своей машине?
   Это было сказано мило, просто, но тоном, исключающим любые возражения.
   - Конечно, дорогая, если он не против!
   - Поезжайте, но не очень быстро, мне хочется вам многое сказать! -"Валькирия" захлопнула дверцу автомашины. - Вы своим докладом подняли в моей душе такую бурю! Мы оба были на фронте, на переднем крае, и никто лучше вас не поймет меня. Муж? Он на войне ремонтировал танки. А я... О, господин Адлер! Я, взрослая женщина, давно уже жена и мать, до сих пор восхищаюсь собой - девчонкой. Какая отчаянная отвага была вложена в наши юные сердца великим фюрером, какая вера в себя, в свой народ, какая непримиримая ненависть к врагу! Иногда мне даже кажется, что все-все самое главное осталось там, в огне и дыму великой войны. В сорок пятом году мне, берлинской девчонке, было всего шестнадцать лет, но, воспитанная Гитлерюгендом, я без промаха стреляла из пистолета, винтовки и автомата, метко бросала гранаты, умела обращаться с фаустпатроном -- другие девчонки его до смерти боялись. Я командовала отрядом "Союза немецких девушек"... Как все-таки несправедливо! У русских, я знаю, есть свои героини, чьи имена знают все, а много ли известно немцам о девчонках, отдавших жизнь за Германию? Даже вы сегодня... Догадываюсь, почему, но скажу потом. Это сейчас мои формы останавливают взгляды мужчин, а тогда я была худой, чумазой, растрепанной, яростной, с горящими глазами, готовой лучше погибнуть под гусеницами русских танков, чем сдаться. И чем труднее становилось, тем больше охватывала меня какая-то веселая, вызывающая злость. Тогда впервые один из офицеров назвал меня "Валькирией". Я ему нравилась, не знаю, что было бы дальше, но на моих глазах русский снаряд разнес его в клочья. Я взяла фаустпатрон и одна пошла навстречу русским. Вскоре раздался глухой рев и показалась самоходка -"зверобой", самая мощная, шестидюймовая, носящая имя Сталина, грохочущее тупомордое чудовище, с которой не выдержал бы дуэль даже "Королевский тигр". Это была моя добыча... Я не промахнулась. Видимо, сдетонировал боезапас, потому что грянул такой взрыв, что меня воздушной волной отбросило вглубь дома, откуда я стреляла. Сопровождавшие самоходку русские солдаты заметили меня, но я пролезала через такие щели, где застрянет любой другой, и ушла от погони. Потом узнала, что представлена к Железному кресту, мечтала, что мне его вручит сам фюрер, но он уже ушел из жизни, а больше ни от кого принимать награду мне не хотелось. Да никто и не спешил мне ее вручать, тогда слишком многие думали только о своем спасении. Сколько я видела и героизма, и трусости, и подлости, и предательства! Девчонки моего отряда частью погибли, частью разбежались, а я ушла к "вервольфам", продолжала сражаться с русскими и после капитуляции. Родители? Погибли во время налета на Берлин.
   - Такая биография достойна целого романа.
   "Валькирия" с досадой и укором взглянула на Иоганна.
   - Как вы, мужчины, ревнивы!
   - Кто? - искренне изумился Иоганн. - Я?
   - И вы! Ревнуете нас, женщин, к войне, не так ли? Мол это - дело мужчин, отказываете нам в праве любить и защищать нашу Германию.
   - Простите, но я не сказал ничего обидного!
   - А женщинам слов не нужно, мы понимаем по жесту, по тону, по взгляду, даже по молчанию. Я много раз слышала от ветеранов молчаливое "Это наше дело, а ты, женщина, не вмешивайся!" Но я давно вмешалась, и этого никто из моей жизни не вычеркнет... Ну, мы приехали, вот я и дома! Спасибо за доклад! Не от меня нынешней, а от той, девчонки, и от всего моего отряда!
   И Иоганн неожиданно ощутил на своих губах крепкий поцелуй.
   Вот и пойми женщин! А что, если б "Валькирия" стала его женой? Нет, валькирии - хорошие подруги погибшим героям в Валгалле, а на грешной земле лучше жена другая, которая обеспечит надежный и прочный тыл, чтобы можно было спокойно заниматься своими делами. Но насчет ревности она кое в чем права.
  

5

  
   - Папа, а кто такие реваншисты? - вечером того же дня неожиданно спросила Линда. Иоганн с изумлением взглянул на дочь: двенадцатый год, а вон уже какие вопросы задает.
   - Где ты услышала это слово?
   - Одна знакомая девочка сказала, что ты - настоящий реваншист.
   - А это плохо или хорошо?
   - Не знаю, папа, поэтому и спрашиваю.
   - Реванш - повторная игра. Проиграла ты подруге в шахматы, обидно, хочется снова сыграть и выиграть - это плохо? Ваша команда девочек проиграла другой команде в баскетбол, мечтаете переиграть, чтобы счет стал в вашу пользу - плохо? Мне обидно, что мы проиграли войну, я жалею о поражении моей страны, моей армии, жалею, что не сбылись мои мечты: станешь старше, я тебе в некоторых из них признаюсь. Я жалею, что четвертая часть моей страны до сих пор оккупирована русскими, которые заставляют немцев жить по своим законам. К сожалению переиграть войну теперь, когда появилось ядерное оружие, невозможно.
   - Я понимаю, папа...
   - Линда, милая моя девочка! Чтобы понять, нужно увидеть и пережить то, что увидел и пережил я.
   - Папа, я имела в виду не это, а твой характер. Мама говорит, что я похожа на тебя. Вот я и хочу понять, какой ты. И еще: мы с мамой тебя очень любим, а ты много времени проводишь с о своими учениками и ветеранами! Нам с тобой тоже интересно.
   Ну и девчонка! Единственное существо в мире, способное смутить Иоганна. И причина в том, что он любил свою дочь, любил по-немецки, редко снисходя до ласк и комплиментов, но Линда каким-то своим, то ли детским, то ли уже женским чутьем ощущала эту любовь.
   - Хорошо, постараюсь исправиться!
   - Не надо, не надо исправляться, оставайся таким, какой ты есть, только не забывай и о нас с мамой!
   Хм, пожалуй, дочь права. Взгляды их встретились, и Иоганн чуть не вздрогнул: дочь смотрела на него его глазами. Это было нечто принадлежащее лично ему, неотделимое от него. А тут его глаза на лице девочки, обрамленные густыми золотистыми волосами Лорелеи. Какое же великое таинство - твое дитя!
   Их разговор оборвал телефонный звонок.
   - Господин Адлер, простите за беспокойство! Я Джон Томпсон, единственный представитель союзников на вашем докладе, который мне, как и всем, очень понравился. - Голос в трубке звучал громко, бодро, но как-то неуверенно, точно американца что-то смущало. - Мне необходимо с вами поговорить. Нет-нет, не по поводу доклада. Желательно, чтобы о разговоре знали только мы...
   - Гарантирую! - Иоганн был заинтригован. - Завтра в шесть вечера вас устроит? Я буду один. Договорились!
   В эти часы жена с дочерью собирались навестить родственников, живших на другом конце города, а женские беседы не короче мужских.
  

6

  
   Американец с молчаливым уважением взглянул на книжные полки, занимавшие в кабинете Иоганна три стены.
   - Простите, что отнимаю у Вас время, Иоганн...
   - Входите, входите, Джон, - я согласен обращаться друг к другу по имени! Итак, что привело вас ко мне?
   - Сначала позвольте несколько слов о вашем докладе. Мне понравилось, что вы нигде не говорили "яйн", то есть ни да, ни нет, прямолинейны, откровенны, смелы, нравится мне и ваша непримиримость к "комми", и, конечно, ваша античная внешность: такими, наверное, были титаны, бросавшие вызов богам. Впрочем, вы уже бросали вызов всему миру... Я хочу сказать несколько слов в защиту своей страны. Вступить в войну нас вынудили многие причины: и ваши союзники японцы, и чрезмерная жестокость ваших вождей, все эти концлагеря, и желание помочь Англии и Франции, и опасение, что вы можете победить...
   - Одним словом, свои стратегические и политические интересы!
   - Конечно! Но закоренелыми врагами Германии мы никогда не были, а вот коммунистов... Еще в начале девятнадцатого года Сенат нашей страны провел расследование, что такое Октябрьская революция, и что она несет миру. Выводы были неутешительные: на карте появилась страна, стремящаяся любой ценой навязать свою идеологию всему миру, установить по всей земле "диктатуру пролетариата". При этом истреблению подлежали все хоть немного имущие, сотни миллионов человек. Да, в начале тридцатых годов мы все же установили с Советами дипломатические отношения, покупая у них великолепные произведения искусства, у нас они лучше сохранятся, а взамен им шло устаревшее оборудование наших заводов. У них работали наши специалисты. Однако мы никогда не забывали, что они, выражаясь их языком, наши "классовые враги". Во время войны двигатели для люфтваффе изготавливались вами на захваченных европейских заводах Форда. Глава вашей контрразведки Вальтер Шелленберг являлся одним из директоров американской компании "Итт", выпускавшей средства связи. В тех радиостанциях, которыми пользовались я и вы, было много общего. Большие услуги оказал рейху и Швейцарский банк международных операций, президентом которого был американец... Кстати, Пирл-Харбор как наиболее подходящий объект для нападения указал Японии советский разведчик Рихард Зорге; по этому поводу были даже слушанья в Конгрессе в пятьдесят первом году. Союзники!.. Наши конвои, доставлявшие в Мурманск необходимые русским военные грузы, встречали не как друзей, а как заразных больных, подлежащих карантину: местному населению было строжайше запрещено вступать с нашими моряками в какой-либо контакт, для наших существовал отдельный закрытый ресторан с такси-герлс, которые, как вы догадываетесь, были сотрудницами НКВД. Моряки хорошо помнят недоверчивость русских, колонны хмурых и грязных заключенных, присланных на разгрузку кораблей, постоянный надзор "политической полиции". Если же, несмотря на запреты, между нашим парнем и русской девушкой возникала любовь, то невесту отправляли в концлагерь, а жених не имел никакой возможности узнать о ее судьбе. Несколько англичан, бежавших из плена в Советский Союз, сразу же попали там в тюрьму. Сколько пыток и унижений они там испытали! А дома им приказали молчать о виденном и пережитом! Лишь через десять лет один из них, Джеймс Эллан, описал дни, проведенные в московской Бутырской тюрьме.
   - Почему же им велели молчать?!
   - Проклятая дипломатия! Англичане не хотели портить отношения со Сталины, они ведь ближе к России и слабее нас, а НАТО тогда еще не было. Кстати, судьбу этих бедняг разделили и некоторые американские солдаты. Освобожденных из плена наших военнослужащих не возвращали на родину, а тайно отправляли в Сибирь, где с ними обращались как с врагами. Некоторые были расстреляны, другие запытаны, доведены до безумия. Когда в конце войны в Одессу пришел за ними наш корабль, многие оказались так измучены, что умирали на пристани и были похоронены на местном кладбище, так и не увидев родины. Воспоминания американцев, прошедших этот ад, печатались в наших газетах, но на них не обратили внимания...
   Но еще в августе сорок третьего Управление стратегических служб США представило Рузвельту и Черчиллю, собравшимся на Квебекскую конференцию, документ о возможных последствиях победы русских. В октябре того же года британский генерал Лиддел-Харт в секретной записке Черчиллю призывал всерьез подумать о том, кто выиграет в войне, если большевики придут в Европу и не захотят уйти.
   - Так и получилось!
   - Да, он оказался провидцем, хотя и без него главам государств Старого и Нового Света были известны беспринципность и вероломство большевиков, когда сила на их стороне. Старый ворчун генерал Джордж Паттон сетовал, что мы разгромили цивилизованную страну и открыли путь в Европу азиатам.
   Еще весной сорок пятого мы получали сведения о том, что кое-кто в Красной Армии мечтал после Германии разбить и сбросить в Атлантику и нас, союзников. Так думали не только "динозавры" революции и гражданской войны, но и молодые командиры. Возможно, этого хотел и Сталин, но осторожность взяла верх. И русские тысячу раз правы, заявляя, что атомные бомбы были предназначены не только для разрушения двух японских городов, но и для устрашения Советского союза. Ведь и в послевоенные годы нам пришлось сталкиваться с большевиками в Италии и Греции: они развернули там широкое партизанское движение, конечная цель которого - власть коммунистов. Надо признаться, они доставили нам много неприятных минут...
   Иоганн слушал Джона и невольно думал о том, что перед ним сидит бывший противник, к тому же счастливый соперник, ставший мужем Эльзы, невесты Иоганна, но не чувствовал ни ненависти, ни ревности. Конечно, после окончания войны прошло уже немало лет, к тому же Иоганн не был раньше знаком с Эльзой и увидел ее уже матерью близнецов. Но дело было совсем не в этом: Джон чем-то внушал к себе симпатию и расположение.
   - А теперь, Джон, давайте перейдем к делу!
   Американец смешался, опустил глаза.
   - Только... Еще раз прошу, чтобы это осталось между нами... Помогите мне вернуть моего сына Арвида, вашего ученика! Я сейчас все объясню...
   Иоганн видел, с каким трудом дается Джону каждое слово.
   - По роду своей службы я вынужден часто и надолго уезжать...
   - Всему городу давно известно, что муж Эльзы служит где-то в разведке.
   - "Где-то"... Неплохо сказано... Но главное в том, что я никогда не знаю, когда попаду домой. Именно домой, потому что Эльза - моя жена, Арвид и Марта - мои дети, их дом - мой дом. Я пропустил три самых важных года, когда Арвид начал превращаться из мальчишки в юношу: в этом возрасте обязательно рядом нужен отец, а если его нет, то любовь, уважение, стремление брать пример, переносятся на другого мужчину. Им и стали вы, Иоганн. После вашего выступления я увидел, как невероятно трудно мне будет вернуть сына, его симпатию, интерес, внимание ко мне.
   Джон был прав: Иоганн уделял Арвиду больше внимания, чем другим. Судьба дала ему дочь, однако желание иметь сына осталось. Взгляд Иоганна теплел, когда он смотрел на Арвида, и тот, не избалованный мужским вниманием, видевший отца очень редко и на короткое время, отвечал взаимностью. Если для других гимназистов Иоганн оставался просто учителем, то между ним и Арвидом возникла дружба. И Джону не стоило большого труда увидеть, кто ближе мальчишескому сердцу.
   - Я понял, Джон, но...
   - Все ясно! Хотите сказать, что ни черта обо мне не знаете, не так ли? Не имею права многого говорить о себе, но кое-что расскажу...
   Джон на мгновенье коснулся рукой плеча Иоганна, и тот понял, что собеседник хочет поведать о чем-то заветном, очень личном. Американец глубоко вздохнул, точно перед прыжком в холодный бассейн.
   - Разные пути привели нас к одной цели. Я вырос в средней американской семье, с детства зная, что моя страна - самая богатая и сильная в мире. И вдруг в начала тридцатых годов - чудовищный кризис... Знаете, везли однажды в зоопарк только что пойманного тигра, и бедняга от ужаса облысел. Он просто не был подготовлен природой к тряске, грохоту, воздушным "ямам", людям вокруг, когда бессильны когти и зубы. Многие американцы оказались тогда в подобной роли: ждали неприятностей - пришла катастрофа. Именно тогда я увидел и запомнил, что взрослые могут быть беспомощнее детей. Разорялись банки, фирмы, компании, обезумевшие люди дрались в очередях за бесплатным супом. Ежедневно сотни человек бросались с крыш небоскребов и с мостов, под колеса поездов и автомобилей или в кабинете собственной, только что процветавшей фирмы кончали счеты с жизнью выстрелом в висок из револьвера. В воздухе повеяло революцией, наши "комми" призывали следовать примеру русских большевиков, точно американцы в свое время на собственной шкуре не узнали, что такое гражданская война. Со времен генерала Гранта на территории США не взорвался ни один снаряд, а "комми" хотели, чтобы вновь брат пошел на брата. Слава Богу, наш народ оказался благоразумнее, трезвее, мудрее! Мой отец владел небольшим магазином спортивных принадлежностей и спасательных средств: жилетов, поясов, кругов и плотиков. Кому тогда все это было нужно? Самый лучший пробковый пояс не спасет от банкротства. И если бы не дядя Том, наш легендарный дядюшка Том, не сидеть бы мне сейчас рядом с вами... Об этом человеке можно было бы написать целый роман. Вырос в нищей семье потомков эмигрантов откуда-то из России, но с детства решил во что бы то ни стало стать миллионером. Заветная "Американская мечта"... Много раз разорялся и вновь воскресал как бизнесмен. Был кузнецом, хозяином механической мастерской, залез в долги, но все же заставил кого-то поверить в свою удачу, вскоре стал владельцем небольшого завода по ремонту автомобилей. Во время первой мировой войны получил заказ на санитарные повозки и походные кухни, разбогател, стал скупать недвижимость. Только в личной жизни ему не везло: оба его брака оказались неудачными, врачи прямо заявили, что детей от него не будет ни у какой женщины. Вся его любовь перешла на меня, племянника. Ему было за шестьдесят, когда я ходил в школу, но беседовали мы на равных. Дядя Том утверждал, что разорение ему не грозит, но он до смерти опасался прихода к власти коммунистов. Это хуже Страшного суда, говорил дядя, ибо там судит справедливый и милостивый Господь, наш Спаситель, а тут будут судить бандиты. Он откуда-то знал такие подробности о русской революции, красном терроре, Чека, ГПУ, о раскулачивании и ГУЛАГе, какие я не встречал на страницах печати. Дядя Том помог нашей семье выжить в трудное время.
   Джон на секунду замолчал, поднес руку к лицу.
   - И еще было кое-что, объединявшее нас. Видите на моей щеке три родинки? Такие же были и у дяди Тома. Наш родовой знак, передающийся через поколения... Однажды, мне было уже лет четырнадцать, а кризис заканчивался, дядя Том позвал меня к себе. Мы сидели в его большом кабинете, и он говорил: "Джонни, мой мальчик, слушай меня внимательно! Америке очень нужны мужественные и решительные парни для борьбы с коммунизмом, настоящие мужчины, способные защитить страну и весь мир от этого чудовища, нужны защитники веры, культуры, цивилизации, то есть современные рыцари. И я бы хотел видеть среди них тебя. Мне кажется, ты - настоящий мужчина, истинный американец!" Бог мой, какие слова! Чтобы их подтвердить, я был готов броситься с Эмпайрл-Билдинга. Но дядя Том был прагматиком: "Джонни, у меня нет прямых наследников, но если ты поклянешься, что всю свою жизнь отдашь борьбе с коммунизмом, я сделаю своим наследником тебя". Он достал из стола старую Библию, и, положа на нее руку, я дал первую в жизни клятву - дяде Тому и стране. Дядя прожил еще лет двенадцать и думаю, что не только мои знания, но и его протекция открыли передо мной двери соответствующего учебного заведения... А мой наивный отец так и не мог понять, почему русские во время войны не заказывали спасательные пояса и жилеты для своих солдат, им же приходилось форсировать Дон, Днепр, Вислу, Одер... Погибнуть от пули или от снаряда не так обидно, на то и война, рассуждал отец, но попросту утонуть... И напрасно дядя пытался ему объяснить, что для "комми" человеческая жизнь не имеет никакой ценности... Учебу я закончил уже в середине войны, очень мечтал о "южных морях", где среди атоллов и рифов сражались американские и японские эскадры. В Коралловом море наши и японские линкоры сходились так близко, что снаряды главного калибра пробивали суда от борта до борта, и погибшие корабли опускались в девятикилометровую бездну. А сражение при Мидуэе, в котором участвовали десятки линкоров, авианосцев, крейсеров и эсминцев, сотни самолетов! О, нам противостоял мужественный враг! Был подбит японский авианосец "Хируи", и тогда командир соединения контр-адмирал Ямагути и капитан авианосца Каку приказали торпедировать подбитый корабль, чтобы он не достался врагу, и сами ушли вместе с ним на дно, привязавшись к капитанскому мостику... Но меня направили в Европу. Даже в окопе не сидел, ни одного выстрела не сделал - занимался радиоперехватом. В том числе и здесь, в Бергштадте, когда познакомился с Эльзой. Наша группа запеленговала большую автоколонну, пытавшуюся куда-то вывести музейные ценности стоимостью в сотни миллионов долларов: картины, скульптуры, ювелирные изделия...
   - Скорей всего из коллекции Геринга, - негромко заметил Иоганн.
   - Не знаю, возможно, тогда я думал совсем о другом. Американский разведчик и немка... Ведь еще шла война, за такое могли не просто разжаловать. К счастью мой командир оказался на моей стороне: навел справки об Эльзе - ничего не оказалось, что могло бы насторожить разведку, а увидев ее издали, сказал, как мне передал его шофер: "Теперь я хорошо понимаю нашего Джона!" Однако медали и повышения достались другим участникам радиоперехвата, я же был рад, что остался при своей работе.
   - Повезло!
   - Везение в жизни разведчика значит так много, что я бы ввел его как учебный предмет... Началась "холодная война", навалилось много работы, иногда я бывал в Германии, но не имел возможности сюда заехать. Однако продукты и деньги посылал, причем те, кто передавал, не знали, от кого.
   - Почему вы до сих пор официально не оформили с ней брак?
   - Это самый трудный вопрос... Для мужчины чувство долга перед страной превыше всех других чувств. В сорок седьмом году меня перевели из армейской разведки в только что образованное Центральное разведывательное управление США. Жена работника ЦРУ обязательно должна иметь американское гражданство. Эльзу нельзя было сделать американской подданной: немка, дочь танкиста, погибшего под Курском. Как любовницу мне ее простили, но не больше. Если бы я женился на Эльзе официально, то пришлось бы проститься с разведкой, изменить данной в детстве клятве, а я все больше убеждался, как опасен большевизм, как нужна моя профессия. Тогда же в США был принят закон о национальной безопасности, созданы Совет безопасности, Министерство обороны.
   - Как я понял, вам пришлось жениться официально в США, чтобы сохранить доверие начальства и работу?
   - Моя работа для меня - самое главное в жизни... В начале пятидесятых появилась Комиссия по антиамериканской деятельности. Вспомнили и обо мне, но за меня вступился сам Аллен Даллес, имевший силу и авторитет. Вызвал меня, я откровенно обо всем рассказал, тем более, что он и так уже все знал. Шеф был в ярости: Советский Союз накачивает свои "атомные мускулы", зараза коммунизма растекается по всему миру, а тут занимаются какой-то ерундой! У любого разведчика должны быть романы, чтобы он ничем не выделялся среди грешных людей. Советский разведчик Зорге имел нескольких любовниц и двух жен: оставшуюся в России после его ареста репрессировали, а вторая, японка, жива до сих пор, ухаживает за могилой мужа. А тут молодой американский офицер когда-то не устоял перед красавицей-немкой! Тем более, немцы теперь - союзники, а обвиняемый давно женат на американке. Видимо, что-то подобное он сказал в мою защиту членам Комиссии, потому что с тех пор мне об Эльзе не напоминали. Возможно, те, кому положено, знают, что я регулярно навещаю Бергштадт, но...
   - Простите, Джон, а ваша американская супруга ни о чем не знает?
   - Мы подолгу не видимся, поэтому она понимает, что у меня где-то кто-то может быть. И у нее - тоже. Она замечательный экономист, что редкость среди женщин, занята бизнесом, увеличивает свой капитал, но - феминистка! Вы, немцы, счастливы, что до вас еще не докатилось это так называемое "движение", дикое и странное с точки зрения нормального мужчины. Понятно, когда женщины требуют равной с мужчинами оплаты труда, права на голосование и тому подобное, но феминистки желают служить в армии, работать шахтерами, сталеварами, кузнецами, отрицают понятие "прекрасный пол" как якобы унижающий женщину. Носят почти мужскую одежду, некоторые отказываются даже от бюстгальтера. И моя американская дочь растет такой же. Это не семья, а деловой договор, финансовое партнерство. Муж и отец я только здесь... Арвиду шестнадцать, собирается поступать в военное училище. Я рад за него, но при встречах он смотрит на меня как на гостя, говорит лишь о вас...
   Иоганн жестом прервал собеседника.
   - А теперь, Джон, выслушайте меня! Постарайтесь именно сейчас почаще видеться с сыном. Сколько вы здесь будете? Неизвестно? И это немалый срок. Ежедневно проводите с сыном несколько часов, расскажите ему что-нибудь о себе, своей молодости, товарищах, но так, точно доверяете самую важную государственную тайну, чтобы "только между нами". Никаких занудных наставлений, душеспасительных бесед! Покайтесь в некоторых своих ошибках, неудачах, поинтересуйтесь, как бы он поступил на вашем месте. Об американской семье ни слова: в этом возрасте очень ревнивы и ранимы. Скажите невзначай что-нибудь доброе и обо мне. Станете ему старшим товарищем - сделаетесь и любимым отцом. Все не так недостижимо, как нам порой кажется. Основатель ордена иезуитов испанский офицер Игнатий Лойола говорил: "Дайте мне двадцатилетнего, и он навеки будет мой!"
   - И он навеки будет мой, - задумчиво повторил Джон.
  

7

  
   Через несколько дней американец неожиданно подкатил к дому Иоганна.
   - Простите, что не предупредил, хотел сделать вам сюрприз! Только пожалуйста никаких лишних вопросов! С десятью лучшими учениками гимназии, собирающимися поступать в военные училища, вы отправляетесь в двухнедельную туристическую поездку за рубеж. Недавно Советский Союз открыл несколько новых маршрутов для иностранцев. Вы посетите Северный Кавказ, Домбай, район Клухорского перевала...
   - Что?! - у Иоганна перехватило дыхание. Он с недоумением смотрел на американца, уж не шутит ли тот. Но Джон был серьезен, лишь глаза чуть лукаво блестели.
   - Будущим курсантам и офицерам это урок истории в полевых условиях: пусть знают, куда дошла немецкая армия, почувствуют и горечь поражений, и величие побед. Не зря говорится, что лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. А вам, Иоганн, это награда Министерства Обороны за воспитание истинных патриотов, так нужных Германии. Как сказали бы русские, есть возможность "пройти по местам боевой славы". Отъезд в конце июля, как т о г д а.
   Американец протянул толстый пакет.
   - Тут все: план поездки, визы, билеты, деньги и прочее. Предупредите мальчиков и их родителей...
   Иоганн наконец обрел дар речи.
   - Джон, вы понимаете, ч т о вы для меня сделали?!
   - Конечно понимаю! - улыбнулся американец. - Но и прошу за это немало.
   - Все, что в моих силах, Джон! Никогда не думал, что смогу снова увидеть...
   - А теперь увидите! И молодым покажете, в то числе и Арвиду, и меня вспомните...
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПОЛЕТ МУГИНА

1

  
   Просторный автобус ЗИЛ-127 с иностранными туристами промчался по широкой бетонной плотине, от которой начинался оросительный канал. Иоганн успел прочесть "Идет вода Кубань-реки, куда велят большевики!" Усмехнулся: тысячи лет во все мире сооружаются каналы, но лишь в Советском Союзе можно встретить подобный лозунг. А "куда велят капиталисты" вода не пойдет?
   Почти не снижая скорости, тяжелая машина мягко вписывалась в бесчисленные повороты. Неплохие автобусы научились делать русские, и дороги - тоже, хотя до европейских стандартов далеко.
   Иоганн сидел рядом с Арвидом на самых передних сиденьях, откуда открывался широкий вид через ветровое стекло.
   - Твой отец, Арвид, особенный человек. Я знаю, ты уважаешь во мне не только учителя, но и бывшего офицера, однако с Джоном мне не сравниться: его профессия требует хладнокровия, феноменальной памяти, железной выдержки, способности анализировать события, понимать их причины, видеть главное. Мы ровесники, но рядом с ним я чувствую себя младшим. Он больше знает, ему открыты тайны, известные немногим. Настоящий мужчина: умный, образованный, решительный и одновременно сдержанный в своих чувствах. Тебе есть, с кого брать пример.
   - Для меня пример - вы, господин учитель!
   - Спасибо, Арвид, но помни, что у тебя есть отец, который любит тебя! Кстати, во время войны мы с ним не стояли один против другого: я воевал на Восточном фронте, он высадился в Нормандии и занимался радиоперехватом. Сейчас Германия и Соединенные Штаты - верные союзники.
   - А почему он не может уйти в отставку, сменить профессию, жить с нами? Мне просто маму жалко...
   - Так требуют обстоятельства. Пойми, что разведчик не чиновник или рабочий: подал заявление - и свободен. Эту профессию выбирают на всю жизнь. Твой отец подчинен не начальству, а происходящим в мире событиям, а кроме того... Думаю, Джон не будет против, если я расскажу тебе о клятве, которую он дал в детстве и верен ей всю жизнь...
   И под гул мотора и шум колес Иоганн поведал Арвиду то, что услышал от Джона.
   - Почему же отец мне сам об этом никогда не рассказывал? - с некоторой обидой спросил Арвид.
   - Видимо, не успел... Кстати, сейчас будет Карачаевск, а выше по долине Теберды начнутся места, о которых вы от меня не раз слышали.
   - А потом мы еще поговорим об отце?
   - Обязательно!
   Густой зеленой пеной кипели склоны долины Теберды, струившей свои воды рядом с дорогой. И Иоганн чувствовал, что автобус уносит его в прошлое, превращая из зрелого мужчины в юношу, унтер-офицера горно-стрелковой дивизии "Эдельвейс". Даже плечо вновь ощутило привычную тяжесть автомата. После сорока лет душевное волнение выражается иначе, чем в молодости: ни горящих взглядов, ни порывистых движений, ни восторженных возгласов. В этом возрасте человек уже умеет сдерживать свои чувства. Сдерживать - но не гасить.
  

2

  
   Проехали селения Нижнюю Теберду, Верхнюю Теберду, Новую Теберду и остановились в курортном поселке Теберда. Выйдя из автобуса, Иоганн сразу же узнал скалистый "Чертов замок" в вышине и голубые ледники Домбая на горизонте. За спиной оживленно шептались его ученики. Пусть смотрят, думают, обсуждают, запоминают - для этого сюда и ехали.
   Иоганн присматривался к карачаевцам. Вместе с другими народами Северного Кавказа они были выселены куда-то в Туркестан... В сорок втором году, - Иоганн читал об этом в трофейных газетах, - старики горцы призвали все кавказские народы подняться против немецких захватчиков, а пострадали от своих: при депортации погибли сотни тысяч ни в чем не повинных мирных людей. Лишь после смерти Сталина, в конце пятидесятых годов "спецпереселенцам" разрешили вернуться в родные края. Зачем Сталину понадобилось это "великое переселение народов", к тому же во время войны, когда был дорог каждый вагон, каждый солдат? Национальный вопрос - одна из главных тайн Советского Союза. Ни в одной книге, вышедшей в СССР, нет ни слова о депортации, "спецпереселенцах". Чисто по большевистски: ничего подобного не было, потому что у нас такого быть не может. А ведь при депортации некоторые народы потеряли от тридцати до сорока процентов своего населения: это похуже любой войны, любой чумы. Что же думают о русских эти горцы, у которых до недавнего времени сохранялась кровная месть? Простили, забыли, или хотят когда-нибудь рассчитаться за позор, унижение, гибель близких? История знает немало примеров мести через целые поколения...
   Выше курорта долина стала уже, повороты резче, подъемы круче. И вот знакомая, врезавшаяся в память панорама вновь распахнулась перед Иоганном. Острая как алебарда вонзалась в бездонное голубое небо Большая Четча. За ней белела ледниками и снегами зубчатая стена Главного Кавказского хребта. А у подножья Четчи темнел густой хвойный лес, где под могучими елями вечным сном спали горные стрелки, навеки оставшиеся молодыми. И среди них - Карл...
   Автобус с натугой взял последний затяжной подъем.
   - Ну вот мы с вами и приехали! - несколько торжественно объявила девушка-гид, одновременно исполнявшая обязанности переводчика. - Перед вами высокогорная гидрометеорологическая станция "Клухорский перевал" и туристическая база "Северный приют". В нашем распоряжении несколько часов. К сожалению здесь автомобильная дорога заканчивается, поэтому подъем на перевал не предусмотрен, он требует много времени, к тому же труден для неподготовленных туристов. Но мы с вами пройдем к очень красивому леднику Хакель.
   Вот как! Значит, на Клухорском перевале им не бывать? Иоганн с трудом сдержал досаду. Впрочем, может это и к лучшему; в его памяти перевал останется таким, каким был в сорок втором году.
   Метеостанцию построили после войны, раньше ее не было. А что это темнеет в бурьяне? Неужели остатки блиндажа? Так и есть! Спокойно, спокойно, возьми себя в руки, горный стрелок! Но как это трудно, как нестерпимо трудно стоять рядом с могилой Карла и других боевых товарищей и не иметь права поклониться им, сказать все, что чувствуешь! Карл, если б ты знал, что твой Ганс, постаревший, но не изменившийся душой, стоит сейчас здесь!
   Цепочка немецких туристов вслед за гидом узкой извилистой тропой зашагала к леднику. По легкому деревянному мостику ниже живописного водопада перешли мелкую, но бурную реку Северный Клухор и среди невысоких густых берез и ив двинулись вверх. По сторонам тропы белели камешки: их уложили егеря, стремясь хоть чуть украсить фронтовой быт. А вот и сложенные из тяжелых каменных плит, - ни одна пуля не возьмет! - блиндажи горных стрелков. Уцелели! Крыш нет, но стены стоят. Черт возьми, нельзя оборвать эту куклу, которая еще на четвереньках ползала, когда они, егеря, пришли сюда! А она пытается рассказать им, в том числе и Иоганну, как все это было, безбожно путая даты, номера частей, события. Если б он мог!..
   Иоганн хорошо понимал, почему так внимательно смотрят по сторонам его мальчики, щелкают фотоаппаратами, перебрасываются только им понятными фразами. Сейчас им слышался хриплый грозный крик атакующих егерей, разрывы гранат, винтовочные выстрелы, автоматные очереди. Теперь они окончательно утвердятся в решении стать офицерами бундесвера, и большинство пойдет в горно-стрелковые войска.
   Один из гимназистов подошел к полуразрушенному блиндажу, с трудом приподнял камень, из которых была сложена стена, уважительно взглянул на Иоганна. Тот усмехнулся: горный стрелок должен быть сильным, иначе пусть идет в пехоту.
   Под ногами что-то негромко звякнуло. Раз, другой... Чуть отставший от группы Иоганн остановился, наклонился: земля была усыпана старыми, ржавыми гильзами автоматных и винтовочных патронов. Еще один неожиданный привет из минувшей молодости, из боевого прошлого. Но как собрать, чтобы никто не заметил?
   - Айн момент? - повернулся Иоганн в девушке-гиду, взявшись за брюки.
   - Битте, битте! - смутилась та и повела туристов дальше.
   Зайдя за выступ скалы, Иоганн стал набивать карманы гильзами. Каждая - дорогой сувенир для бывших горных стрелков, для его учеников, для него самого. С таким же благоговением смотрел Иоганн в детстве на пули, гильзы и осколки, сбереженные ветеранами Первой Мировой войны.
   Попадались и гильзы от горных пушек. Вспомнились глуховато-резкие выстрелы этих маленьких орудий - артиллерии егерей, далекие разрывы снарядов, ответный шелест русских мин. Жаль, великоваты, такую в карман не положишь!
   Иоганн вздрогнул: кажется, выстрел? Откуда? Нет, просто камень сорвался сверху и с разлета ударился в скалу...
   Время пронеслось быстро, и германские туристы, довольные прогулкой, вернулись на стоянку. Рядом с их автобусом стоял другой, попроще, без занавесок на окнах, с облезшей краской, видимо, для своих, советских туристов. Неподалеку. толпилось десятка два человек, явно не иностранцы. К ним подбежал еще один, видимо, отставший.
   Иоганн еще весь был настолько в прошлом, что поначалу даже не удивился, когда фигура бегущего русского туриста и сам его бег показалась ему чем-то знакомыми, слишком много знакомого было вокруг. Но тут же насторожился: что-то связывало его с этим человеком. Что? Его молодость, война, перевал?.. Нет, это уже слишком, этого просто не может быть! От нахлынувших воспоминаний начинает мерещиться черт те что! Иоганн даже головой тряхнул, чтобы сбросить наваждение, но оно не проходило. Надо было взглянуть в лицо этому человеку.
   Иоганн неторопливо обошел группу русских туристов, делая вид, что любуется соснами на скалах, но на самом деле искоса рассматривая заинтересовавшего его человека. Майн готт! Глаза не обманули и память не подвела: Иоганн готов был поклясться чем угодно, что перед ним тот самый молодой русский солдат, который бежал, бросив винтовку, с перевала пятнадцатого августа сорок второго года, только повзрослевший, чуть начавший седеть, на вид даже чуть старше Иоганна, но тот самый!
   Почему он оказался здесь именно в этот день и в этот час? Поневоле поверишь в судьбу, что не Джон и чиновники из Бонна, а сами древние германские боги направили его сюда именно в этот день и этот час. И все же не ошибся ли он? Мало ли в мире похожих людей?
   - Если я не ошибаюсь, - негромко бросил Иоганн гимназистам, - сейчас будет нечто интересное.
   В случае чего он просто извинится - обознался...
   Иоганн медленно подошел к русскому туристу, тронул его за плечо.
   Николай, а это был он, обернулся и с недоумением посмотрел на высокого иностранца, не понимая, что тому нужно. Кто он? Глядит так, точно они знакомы... И тут в бездонных глубинах памяти точно вспыхнул свет: первый его бой, здесь, на перевале, атака "эдельвейсов", отступление и гигант-егерь на огромном камне, точно живой монумент, хохочущий ему вслед... Сердце сжалось, как перед атакой. Николай резко выпрямился, шагнул в сторону.
   - Какая неожиданная встреча! - по-русски, громко, чтобы привлечь внимание, произнес Иоганн.
   Девушка-гид изумленно уставилась на Иоганна: всерьез думала, глупая, что он ни слова не понимает по-русски. Иоганн чувствовал себя в центре внимания, а это он любил больше всего на свете.
   А Николай растерялся. Неожиданное появление здесь, под Клухорским перевалом, гитлеровца, которого он давным-давно считал погибшим, о котором, казалось, забыл, ошеломило его. Что привело сюда этого недобитого "эдельвейса", что за парни с ним? Он молча смотрел на Иоганна.
   - Я рад, что ты меня узнал, - продолжал Иоганн. - Мы встречались здесь когда-то как враги, а теперь оба- мирные туристы.
   Слова были дружелюбные, однако что-то в тоне немца насторожило Николая. Он заметил, что кто-то из молодых иностранцев взвел затвор фотоаппарата, другой нацелил кинокамеру. Что они затевают?
   - Как видишь, и я живой... Но ты бежал от меня здесь, на перевале, бросив винтовку, а у вас за это расстреливали...
   Николай вздрогнул, побледнел, непроизвольно сжал кулаки. Вон оно что! На глазах у всех этот немец хочет опозорить его, фронтовика, ветерана, победителя? Метко бьет! Егеря всегда были хорошими стрелками. Правда, на этот раз не пулей, а словом...
   Наступила тишина: немецкие туристы молча смотрели на Иоганна, советские - на Николая, ожидая его ответа. Он вскинул голову.
  -- А потому меня не расстреляли, что надо было бить врагов, таких, как ты, освобождать нашу землю! Чтобы был не только сорок второй, но и сорок пятый год!..
   Он хотел еще что-то добавить, но тут сквозь толпу советских туристов пробился седой одноногий инвалид.
   - Да что же это такое, товарищи?! - взвился над толпой его хриплый сорванный голос.- Ты зачем к нам, немец, приехал? Смеешься, что мы от вас драпали? И я бегал! И из плена бегал! Врежьте ему, не глядите на рост, или меня пропустите!
   Поднялся шум, толпа заволновалась, закипела, назревал небольшой международный скандал. Но тут, перекрывая все голоса, загремел мегафон:
   - Туристов из Федеративной Республики Германии просят занять свои места в автобусе, отправление через пять минут.
   Расчет на дисциплинированность, привычку немцев к точности и порядку оправдался. Гимназисты поудобнее устраивались на сиденьях, делясь впечатлениями.
   - Какая удивительная встреча!
   - Я снял полкассеты. Вот это кадры!
   - Жаль, что я не знаю по-русски, почти ничего не понял!
   - Я тебе потом объясню...
   В окно, возле которого сел Иоганн, с силой постучали.
   - Эй, ты, "эдельвейс"!
   Иоганн увидел своего знакомого.
   - Вижу, по-русски понимаешь, научился! Тогда слушай: первого фашиста я убил здесь, на перевале...
   Взревел мотор, автобус тронулся. Иоганн снисходительно кивнул русскому на прощанье. Тот торопливо шагал рядом с машиной, то указывая в сторону перевала, то поднимая руку над головой. Наконец, успев что-то черкнуть на пыльном стекле, отстал.
   Иоганн подумал о том, что русские не умеют пользоваться благами, какие предоставляет им природа: ни фуникулеров, ни подвесных, ни канатно-кресельных подъемников, ни современных отелей со всеми удобствами, ни горных хижин. Куда им до Альп! Что это - лень, равнодушие или глупость? Ведь деньги сами в руки просятся.
   Наконец, его внимание привлекли оставленные русским каракули. Что он пытался изобразить? Угрозы и проклятия? Прославление своих боевых подвигов? Кажется, кричал, что кого-то убил и даже поднимал руку, показывая рост сраженного им егеря. Сомнительно... Так, две палочки и икс - скорее всего, это римская цыфра двенадцать. Потом что-то напоминающее восьмерку. Очень неудобно читать написанное задом наперед. Что это, месяц и число?
   И тут Иоганна точно хлестнули плетью по лицу. Потемнело в глазах, перехватило дыхание, даже сердце, казалось, на миг остановилось. Он зажмурился, стиснул зубы, огромным усилием воли взяв себя в руки. Все верно, черт побери, все правильно! Восьмого декабря сорок второго года в районе Клухорского перевала был убит только один горный стрелок, офицер, командир взвода, его друг Карл! Не хотелось верить, однако Иоганн понимал, что русский не мог подобного придумать, все совпадало. До сих пор он представлял себе советского солдата, пуля которого сразила Карла, таким же высоким, стройным, крепким. А этот коротышка!..
   Неожиданно в душе Иоганна, перекрывая стук сердца, зазвучала знакомая мелодия, которую любил насвистывать в трудную минуту его незабвенный друг. Грустная, прозрачная, почему-то очень похожая на прощальную песню японских летчиков-камикадзе: "Самолет заправлен на полет только в одну сторону, и уже ничего нельзя изменить"...
  
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НЕОЖИДАННОЕ ЛЮБИТ ПОВТОРЯТЬСЯ

1

  
   На обратном пути все в автобусе с любопытством посматривали на Николая. Оборона Москвы, блокада Ленинграда, Сталинградская и Курская битвы были известны каждому, не так давно писатель Смирнов рассказал о героях Брестской крепости, но то, что происходило в годы войны на Кавказе, оставалось непрочитанной страницей истории. И вот, точно приподнялся на миг край занавеса и блеснула сцена какой-то драмы.
   А Николай все не мог успокоиться. Приехал по путевке профсоюза в санаторий отдохнуть, проветриться, подышать свежим воздухом, как советовал доктор, и вдруг эта встреча!..
   Лишь в Теберде, хватив в буфете полстакана коньяку, он понемногу пришел в себя. Как мог он растеряться? От неожиданности? Значит, крепко запомнилась ему тот, первый бой! Хорошо, вокруг оказались бывшие фронтовики, сразу поняли, что к чему. А этот немец, видимо, приехал показать молодым, где он когда-то воевал. Может, о новом походе на Россию мечтает?!
   От выпитого приятно закружилась голова, настроение улучшилось: ведь и немец тоже увидел, что Николай жив и здоров. И из пушек в него стреляли, и сверху бомбили, и танками давили - а он не погиб!..
  
   Вечером после ужина отдыхающие медленно прогуливались по санаторному парку. По одной из дорожек навстречу друг другу неторопливо шли двое мужчин: Андрей Петрович, только что приехавший отдохнуть и подлечиться, и Николай. Оба шагали погруженные в свои мысли, наслаждаясь тишиной и прохладой горного вечера. Окинули друг друга мимолетным равнодушным взглядом...
   И тут Андрей Петрович почувствовал как тревожно застучало сердце. Он замедлил шаг, а затем и вовсе остановился, пытаясь понять причину волнения. Что произошло? Ну да, конечно, лицо! Лицо встречного мужчины напомнило ему кого-то очень близкого, с кем было связано много и радостного, и горького. Темно-русые, уже начавшие седеть и редеть волосы, зеленовато-серые широко расставленные глаза... И тут Андрей Петрович понял, что у незнакомца лицо Лены, его бывшей жены. А на Лену был очень похож...
   Он опустился на скамью, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Единственное объяснение... Да, сыну, если он жив, было бы под сорок. Неужели он? А может просто ошибка, обознался, глаза уже не молодые?
   - Извините, вам плохо? Может в санчасть проводить? - услышал он голос, в котором тоже звучали знакомые нотки.
   - Ничего, ничего, сейчас все будет в норме! У меня в кармане есть валокордин. Капель тридцать будет достаточно... Спасибо, Николай!
   Сердце Андрея Петровича замерло, не ошибся ли.
   - Простите, а откуда вы меня знаете? - изумился тот.
   - Присаживайся рядом! Можно я буду с тобой на "ты"? Сейчас я тебе еще кое-что скажу. Фамилия у тебя Петров? Николай Андреевич? Двадцать пятого года рождения? Родился в Москве, мать зовут Елена? Еще у тебя на спине под левой лопаткой большое родимое пятно, а на левой подошве небольшой рубец - в детстве на разбитую бутылку наступил.
   - Верно! Но я вас первый раз в жизни вижу, а такие подробности может знать только очень близкий человек. Кто вы?
   - Андрей Петрович Петров. Твое отчество - от моего имени.
   Николай ошеломленно смотрел на собеседника.
   - Ну и ну! - произнес он после долгого молчания, - мало мне было сегодня одной встречи, так вот еще... Но мне мать говорила, что отец погиб в экспедиции где-то на севере.
   - А какой-нибудь документ об этом ты видел? Нет? Так вот, не было, Николай, ни севера, ни экспедиции, расстались мы с Леной по другой причине. Тогда по молодости думал, что ее вина, теперь иначе считаю. Она жива?
   - Нет, не дождалась меня с фронта. Перед самой победой ее не стало. Сердце...
   - Жаль! Ведь такая еще молодая, жить бы и жить. А сам-то как сюда попал?
   - Да запылились легкие немного, я на текстильном комбинате работаю, в городе Струнино, под Москвой.
   Струнино! Вот, значит, какую станцию хотел вспомнить, но не успел Виктор!
   - Приехал больше отдохнуть да места посмотреть, где воевал.
   - Здесь?
   - Не только... Войну прошел с лета сорок второго и до конца.
   - А я в тылу для победы трудился, - опережая вопрос, заметил Андрей Петрович. - Кстати, своя семья-то есть? Если не хочешь, не говори! Вижу, ты не меньше меня ошарашен нашей встречей... Лицом ты на Лену похож, поэтому я тебя и узнал. Кстати, могу показать документ...
   - Не надо! Просто такое не сразу доходит, извините!
   - Коля, если можешь, то называй меня тоже на "ты"!
   - Попробую... Семья есть, сразу после войны женился. Дочке сейчас шестнадцать, а сыну - пятнадцать, учатся. Жена тоже на текстильном комбинате работает.
   - А меня ты хоть чуть-чуть помнишь?
   - Честно скажу - нет! Может, что и помнил бы, кабы не война. Контузило раза два. Вы лучше скажите, сейчас у вас, наверное, вторая семья? У меня братья или сестры есть?
   Андрей Петрович горько вздохнул и потупился.
   - Нету, Коля, никого! Не расспрашивай, потом расскажу.
   - Такие дела, - задумчиво и все еще удивленно произнес Николай. - Как говориться, без бутылки не разберешься.
   - Эх, и я бы... Но "мотор" барахлит, чувствую, переволновался. Проводи меня, пожалуйста, до палаты, завтра я тебя еще о многом спрошу и сам расскажу.
   Ночью Андрею Петровичу стало совсем плохо, вызывали дежурного врача, давали какие-то лекарства, из общей перевели в отдельную палату, где его утром и нашел Николай.
   - Ты что, отец?! Разве можно так? Слезы-то зачем?
   - Коля, сынок, ты меня признал, отцом назвал, вот и слезы. В них и радость, и горечь. Я скоро встану. А тебе-то еще долго здесь быть?
   - Дней десять.
   - А мне дольше, так что поговорим.
   - Ты выздоравливай только быстрей!
   - Обязательно, Коля! Ты рядом, ты есть на свете - это для меня лучшее лекарство.
   Действительно, кризис скоро миновал, и отец с сыном снова могли беседовать в тенистых аллеях санаторного парка.
   - Так что не полярником я был, Коля, а инструктором райкома партии. Я верил партии, верил вождю. Когда началось раскулачивание, Лена меня попросила заступиться за ее приемного отца, которого тоже записали в "кулаки", хотя он никогда им не был. Не знаю, может быть, я ничем бы и не смог помочь, но попытаться стоило. А мне вышестоящие товарищи посоветовали не вмешиваться, мол, на месте сами разберутся. И я смалодушничал. Тестя, деда твоего, раскулачили, он застрелился, семью сослали. Она тебе ничего об этом не рассказывала? Ясно, решила, что не стоит...Его гибели Лена мне и не простила. Когда я был в командировке, забрала тебя и уехала... Оставила письмо, где прямо упрекала в трусости. Это не совсем так, коммунисту не положено критиковать линию партии.
   - Знаю, сам партийный с сорок четвертого года... Теперь понятно, почему у меня никаких родственников не было...
   - А я в партии с двадцать четвертого, ленинского призыва. Теперь скажу о главном, хотя и не знаю, как ты это воспримешь. Двадцатый съезд, доклад Хрущева помнишь? Так вот, в "тысяча девятьсот проклятом" - тридцать седьмом году "загремел" и я...
   - За что?
   - Разве это важно? Тогда нередко сверху давали распоряжение на арест определенного количества "врагов народа". Если б тогда жил с вами, то угодили бы вы с мамой в ссылку, а то и в лагерь, как "члены семьи изменника родины". Дали десять лет, а незадолго до освобождения еще столько же добавили: справедливости хотел добиться, да рано еще было. Сейчас полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления, восстановлен в партии, но минувшего не исправишь. Подумай, нужен ли тебе такой отец!
   - А чего думать? - искренне удивился Николай. - Родителей не выбирают. Буду снова учиться "папа" говорить. Ты признан ни в чем не виновным - ну и порядок, разговор окончен.
   - Коля! Для меня твои слова... И еще одна маленькая просьба к тебе. Когда рассказываешь мне о войне, говори "немцы" или "гитлеровцы", а не "фашисты". Так в лагерях называли нас, политических заключенных. Почему? Чтобы можно было обращаться с нами, как с настоящими фашистами, чтобы никто не отвечал за смерть или гибель "политического". И когда я слышу это слово, точно получаю пощечину или плевок в лицо...
   - Учту! А живешь-то ты где? Вроде про Москву обмолвился?
   - Да, на окраине столицы, комната в коммунальной квартире. Работаю библиотекарем при заводе.
   - Так это ж рядом, всего сто километров! А чего новой семьей не обзавелся?
   - До ареста вас помнил, а после возвращения из заключения, честно признаться, до сих пор в себя прихожу. Легкие стали пошаливать, посоветовали сюда съездить.
   - Да, отец, немало пришлось тебе пережить! Не знаю, смог бы я... Институт? А зачем? Мне моего среднего технического образования хватит. Я в своем деле никакому инженеру не уступлю. Они же из института приходят - сгоревшую пробку починить не могут, а я за семнадцать лет всю электропроводку комбината своими руками перебрал.
   - У тебя случайно с собой семейных фотографий нет? Жаль! Как дети, слушаются?
   - Всякое бывает, - неопределенно ответил Николай.
   Андрей Петрович понял, что нечаянно коснулся какой-то больной темы.
   Чем больше встречался он с сыном, тем больше узнавал в нем некоторые свои черты, хотя и в характере Николая было больше от Лены. Слушая его рассказы о войне, Андрей Петрович невольно думал, что Николаю в чем-то было легче, чем ему: немцы - враги, захватчики, поэтому пусть трудно, страшно, тяжело, но ясно, за что страдаешь. Случившееся же с Андреем Петровичем оставалось во многом непонятным, хотя официально считалось, что партия уже дала ответ, больше вопросов нет. А они оставались, неостывшие, жгучие.
   Настал день прощания: Николай возвращался домой, Андрей Петрович оставался; срок его путевки еще не кончился. Обещал сыну приехать в гости в самое ближайшее время, приглашал к себе. На прощанье прижался своей жесткой щекой, - забыл побриться, - к его щеке. И Николай вдруг остро ощутил сохранившееся в глубинах памяти сыновнее чувство...

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ

Глава первая

Усмешка пахана

1

  
   К поездке в Струнино Андрей Петрович готовился долго и старательно: вычистил костюм, выгладил рубашку, в парикмахерской впервые попросил сделать после бритья компресс и массаж. Купил скромные, по зарплате, подарки Коле, невестке, внуку и внучке. Хотелось если и не понравиться семье сына, то хотя бы не шокировать.
   Сын жил тесно: четверо в одной комнате, старый барак. Правда, на окраине Струнина возводили целый массив современных пятиэтажек, и Николай сказал, что им обещают квартиру в одном из этих домов, но звучало это у него как-то неуверенно, видимо, слышал он подобные обещания давно и знал им цену. Андрей Петрович невольно задумался: почему после революции рабочих вселяли в опустевшие дома "буржуазии" или "уплотняли" там, где "буржуи" еще жили, а строить новые дома для победившего пролетариата государство не торопилось. Строительство жилых домов по всей стране развернулось лишь при Хрущеве. И его сын, ветеран войны, рабочий высокой квалификации не имеет возможности получить нормальное жилье с удобствами, где всем нашлось бы место.
   Николай искренне обрадовался приезду отца, невестка и внучка встретили Андрея Петровича вежливо, однако держались настороженно, и в их глазах он видел недоумение и недоверие: откуда взялся этот старик, бывший заключенный, теперь считающийся их родственником, и что принесет его появление...
   Но в первые же минуты встречи Андрей Петрович узнал такую ошеломившую его новость, что молча опустился на стул: внук Миша, которого он так хотел увидеть, угодил в колонию для несовершеннолетних. Купленный ему в подарок фотоаппарат "Смена" сиротливо лежал на скатерти стола.
   Когда Андрей Петрович услышал об этом от Николая, в глазах поплыл туман, и из него явственно глянуло лицо пахана, который злорадно усмехнулся и подмигнул: "Вот так-то!" Миша, сын коммуниста, ветерана войны, выросший в честной трудовой семье - и в заключении за хулиганство?.. Ждать два года.
   Николай ничего толком объяснить не мог.
   - Рос как все. Я ему с детства пересказывал все интересное, что когда-то читал. Потом он сам читать научился, с первого класса от книжек не отрывался, особенно про путешествия. Географию знал в классе лучше всех, хотя вроде и ни к чему, все равно в своей стране жить. И вдруг злым стал, колючим, нервным. Я думал, с возрастом пройдет. А он на своем любимом уроке учительницу ударил, да не как-нибудь, а со всей силой. На суде не плакал, это мы с Шурой слезы вытирали, прощения не просил, даже сказал, что и второй раз также бы поступил. Что между ними произошло, я до сих пор не понял. Может и сама виновата, да только не стали долго разбираться... Я так рад был, что тебя, отца, нашел, а тут вдруг вся наша семейная жизнь поломалась. О тебе не успел ему почти ничего рассказать. И перед людьми стыдно, и сына жалко. Больше всего Шура переживала, у нее после суда даже сердце прихватило, а сын в лагерь так спокойно поехал... Я несколько ночей спать не мог. Мне медаль "За оборону Кавказа" хотели вручить, так в военкомат и не зашел. Ходили мы с Шурой, к кому могли, просили, чтобы в первый раз условно дали, да все напрасно...
   Андрей Петрович как мог утешал сына, что все пройдет, опомнится парень, остепенится, судимость снимут: хулиганство в Советской стране никогда серьезным преступлением не считалось.
  

2

  
   Так, постепенно привыкая, что у него есть теперь сын, невестка, внучка и непутевый внук, Андрей Петрович раз в месяц гостил в Струнине. Сколько случаев было, когда дети не признавали вернувшихся реабилитированных отцов: слишком долго в стране отречение от близких, попавших под подозрение, считалось добродетелью. Видимо, Лена никогда не говорила Коле про отца ничего плохого. Князь Гагарин назвал бы это благородством. А он, Андрей Петрович, когда-то считал жену отсталой, а себя - сознательным, политически грамотным.
   Чем больше Андрей Петрович присматривался к сыну, тем больше тот ему нравился: на работе уважают, свой труд любит, знает, не матерится, с женой не скандалит, не терпит халтуры, блата, уголовщины. Правда, от войны осталась привычка к выпивке. Не пьяница, но каждый выходной - бутылку на стол. С женой живут мирно, но не хватает взаимопонимания. Посмеивается Шура над тем в характере мужа, чем бы надо гордиться, хочет, чтобы "жил, как все" - тащил что-нибудь с работы, заискивал перед начальством, пил только с "нужными людьми". Любимая ее поговорка "Хочешь жить - умей вертеться!" Пусть вертится вошь на гребешке, а Николай никогда не сделает того, что считает недостойным себя. Нелегко жить с таким характером, а тут еще беда с сыном. Впрочем, Николай рассказывал, что у интеллигентного и доброго главного инженера комбината сын - "вор в законе": домой заявляется, отцу и матери приказывает: кормить, поить, давать денег столько-то, иначе...Эх, сто первый километр!
   Они беседовали долгими часами. Николай рассказывал о детстве, юности, о войне, о послевоенном времени. От отца же он услышал о его молодых годах, о своем деде, бабушке, затерявшейся где-то тете, о том, почему и как распалась семья его родителей, о лагере, о Викторе Белякове. Вот, оказывается, с кем трижды пересекалась его судьба! Чего только в жизни ни бывает! Но не все решился сказать сыну Андрей Петрович: умолчал о причине смерти своей матери и об аресте Виктора, мол, неожиданно перевели куда-то...Не во всем можно признаться даже самым близким.
  

3

  
   На двух партийных съездах Хрущев сказал горькую и страшную правду о Сталине, о творившихся при нем беззакониях, однако всем другим говорить и писать что-либо на эту тему воспрещалось. Молотов, Каганович, Ворошилов, Маленков - лютые палачи, на чьих руках кровь многих тысяч, а то и миллионов ни в чем не повинных людей, чье место - на скамье подсудимых, а кара - расстрел, отделались легким испугом, лишившись партбилетов и высоких постов. И все чаще Андрей Петрович думал о главе партии и правительства. Хрущев - это подъем целины, сокращение почти на два миллиона человек армии, сто новых домостроительных комбинатов, жилищное строительство по всей стране, победы в космосе, паспорта крестьянам, пенсии всем трудящимся, два выходных в неделю, ощутимое повышение жизненного уровня, возвращение доброго имени миллионам безвинно погибших и реабилитация уцелевших. Хрущев не прятался за кремлевскими стенами, был доступен, открыт, откровенен, прост, имел авторитет за рубежом. Таким бы человеком во главе страны гордиться, но... Хрущев пытался одновременно быть своим и для жертв, и для палачей, а это невозможно. Он вещал о мире и одновременно хвастался военной мощью страны. Возвел стену в Берлине, едва не начал мировую войну из-за Кубы. Вместо спокойной сдержанной дипломатии - открытый ядерный шантаж. Но больше всего потрясли Андрея Петровича события в Новочеркасске. Там рабочие, недовольные ростом цен и одновременным снижением расценок, вышли на митинг к горкому партии, а против них бросили танки, солдат, по безоружным открыли огонь. Тела погибших родным не выдали, где-то тайно захоронили, несколько сот участников митинга получили большие тюремные сроки, а семерых расстреляли. О похожих событиях в казахстанском городе Темир-Тау Андрей Петрович слышал в конце пятидесятых годов. Опять вспомнился князь, утверждавший, что наибольшую беспощадность партия проявляла к рабочим, посмевшим воспротивиться ее решениям, проявить свою волю. В таких случаях это были уже не "пролетарии", не "гегемон", а "уголовные элементы", "хулиганы", "бандиты", с которыми и следовало соответственно поступать... А процесс над двумя валютчиками? Обычная уголовщина, и дали сначала небольшие сроки, но потом по требованию Хрущева прибавили. Однако ему и этого показалось мало, и уже вторично осужденных расстреляли. Так расстреливали по месту заключения в военные годы... После убийства американского президента Джона Кеннеди в Москве арестовали группу студентов Института международных отношений, якобы готовивших покушение на Хрущева - тут уж явно пахло "ежовщиной".
   Почему Хрущев простых рабочих казнил, а палачей пожалел? Но ведь он, Андрей Петрович, и миллионы других реабилитированы благодаря Хрущеву!.. Попробуй, разберись!..
   Свои мысли, как и прежде, он доверял заветной тетради.
  
   Философ Константин Николаевич Леонтьев не верил в возможность строительства социализма в России. Он одним из первых сказал о типичном для русских пассивно-трагическом восприятии жизни: там, на западе, живут по-своему, а мы, русские, по-своему. У Леонтьева есть общее с Чаадаевым, указывавшим, что исторический опыт Россию ничему не учит. И еще писал Константин Николаевич, что любовь может быть только к кому-то конкретному, а любовь "к трудящимся всего мира", "к пролетариям всех стран" делает человека холодным палачом.
  
   Народная героиня Франции, патриотка, защитница родной земли, девушка-полководец, Орлеанская дева Жанна д,Арк была предана своими же. Ее сожгли на костре, как ведьму, причем, не враги-англичане, а французский епископ Кошон. Через двадцать лет Жанну оправдали, а кости Кошона, к тому времени скончавшегося, выкопали из могилы и выбросили на помойку. Еще через полтысячи лет Жанну причислили к лику святых, ей воздвигли памятники. Как много общего с нашим веком, нашей страной!
  
   В Китае есть памятник древнему военачальнику, погибшему в результате измены. Рядом с фигурой полководца - статуи четырех предателей. Люди кланяются полководцу и плюют в каменные лица иуд. А походишь по Красной площади у кремлевской стены, так и не решишь, кому кланяться, в кого плевать.
  
   В семнадцатом году бога и святых отменили, небесных покровителей не стало. Тогда колхозы, совхозы, заводы и фабрики стали называть именами вождей: авось поможет в случае чего...
  
   У фашистов над входом в концлагеря висел лозунг "Труд освобождает", в наших лагерях "Через труд - к освобождению". Кто у кого списал? А освобождал рабский труд и тут и там только от жизни.
  
   Чем больше запрещено, тем легче и проще жить руководителям.
  
   В прошлом веке некоторые государственные учреждения называли "присутствиями": чиновники там только присутствовали, а не работали. К сожалению и теперь хватает таких "присутствий".
  
   Шофер у нас вроде кучера, а потому никакой начальник никогда не сядет за руль казенной машины - унизительно. В Америке богачи-миллиардеры сами себе шофера, а у нас начальник любой конторы требует личного водителя: неискоренимое русское барство. А величаем себя "страной труда"!
  
   Считается, что русские во многом дики и некультурны оттого, что у нас слишком поздно отменили крепостное право. Может быть, наоборот: именно из-за невежества так долго и существовало в России рабство?
  
   Когда в Америке судили за шпионаж Розенбергов, сотни людей выступили в их защиту. Почему же мы были столь единодушны в своей слепой жестокости? Казненных Розенбергов похоронили на общем кладбище, у них есть могила, памятник, к которому могут придти близкие. А у нас не оставляли ни родственников, ни могил.
  
   Смотрю фильмы, читаю книги о войне, и никак не пойму, почему немцы, которых называли варварами, вандалами нашего века, сумели в короткое время сделать Германию одной из самых развитых стран мира. Что-то очень важное о них мы не знаем и, самое главное, не хотим знать.
  
   Мы ненавидели капиталистический мир, не имея о нем никакого понятия, и обожествляли своих вождей, не зная их: политические заочники.
  
   Жизнь сложна: оказывается, Пушкин не терпел Радищева, Денис Давыдов - Чаадаева, Тургенев - Толстого и Достоевского.
  
   Наша русская черта: параноическое ожидание от окружающих подлости, глумления, обмана, злой шутки, унижения. Не в этом ли причина воинствующего хамства продавцов, кассиров, шоферов, уборщиц, дворничих?
  
   Сына Радищева, ставшего жандармским генералом, никогда не попрекали отцом, не заставляли всенародно от него отрекаться. И это - при царе!
  
   Поздними вечерами Андрей Петрович ловил стареньким приемником "Родина" зарубежные "голоса". Началось с того, что как-то случайно он поймал по Би-Би-Си рассказ бывшего политзаключенного, попавшего в Англию, и точно услышал повесть о себе. Он понимал, что поступает не как положено старому коммунисту, советскому человеку, но не мог иначе: сообщения зарубежных радиостанций оказались тщательно скрываемой правдой. Правдой, которую так боялись в Кремле!

Глава вторая.

Ледяное дыхание октября

1

  
   Октябрьский переворот шестьдесят четвертого года был для Андрея Петровича неожиданным.
   Он понемногу старел, регулярно навещал своих струнинцев, стараясь подбодрить Николая и Шуру. А дела обстояли неважно: внуку за драку добавили два года, хотя он вот-вот должен был освободиться. У Шуры болело сердце, Николай чаще прикладывался к бутылке. Внучка Елена, рано развившаяся, имея в семнадцать лет фигуру зрелой женщины, всерьез собиралась замуж за тридцатилетнего разведенного завмага.
   И тут вдруг "Никиту сняли!". Понятно, главной причиной были не административные перегибы, а доклад на двадцатом съезде, борьба против культа Сталина. В отличие от пятьдесят седьмого года на этот раз сталинцы победили.
   Душу бывшего политзаключенного охватила тревога: все случившееся не обещало ничего доброго. Горько и противно было видеть ликующие хари: " Доцарствовался Никита, допрыгался!", "Это ему за Иосифа Виссарионовича!" Вскоре в библиотеки пришло указание сдать в макулатуру труды Хрущева и материалы двадцать второго съезда партии. А зловещие шепотки, от которых становилось не по себе, все ползли и ползли.
   - Теперь снова все по-прежнему станет, как при вожде.
   - Говорят, всех, которые антипартийная группа, снова в Кремль вернули.
   - Если и не вернули, то вернут обязательно!
   - А тех, кого Никита повыпускал, их куда? Обратно в лагеря?
   - Если потребуется - обратно!
   Поговаривали о каких-то секретных постановлениях ЦК, приказывающих забыть все, что было сказано Хрущевым о Сталине. Андрей Петрович с неожиданным для себя злорадством подумал, что и Екатерина Вторая тоже в свое время приказала все, связанное с Пугачевым, "предать вечному забвению и глубокому умолчанию", даже реку Яик переименовала в Урал, но уже при ее внуке появились "История Пугачева" и "Капитанская дочка". Однако на душе было тяжело, скверно, тревожно. Чаще стал сниться лагерь, и Андрей Петрович просыпался от бешеного стука сердца. Неужто и впрямь старое вернется? Не отправят ли его отбывать "недосиженное"? Уж лучше смерть!
   Андрей Петровичу стало страшно жить в Москве, откуда его отправили в восемнадцатилетнее хождение по мукам, захотелось спрятаться, уйти в тень, стать незаметным. Уехать куда-нибудь? Куда?.. А что если в Струнино? Город провинциальный, поменьше станет вокруг невыносимого торжествующего злорадства, может быть, и забудут про него, пронесет на этот раз стороной черную тучу? Ну а если и отправят на новый срок, то последние дни свободы он проведет рядом с сыном. Жаль, конечно, расставаться со столицей, магазины все же получше, чем в Струнине, но раз так складываются обстоятельства, надо, как говорят уголовники, "рвать когти"!
  

2

  
   Но едва Андрей Петрович, будучи в гостях у сына, заикнулся о своих планах, не указывая, разумеется, главной причины, как внучка, обычно не вступавшая в разговор, кинулась к нему:
   - Дедушка, милый, ты это серьезно? Не шутишь?
   Удивленный Андрей Петрович не сразу нашелся, что ответить.
   - Вполне серьезно, Леночка! А почему тебя это так взволновало?
   - Тогда прошу!.. Очень прошу!.. Как родного деда!.. Ты никому пока больше не говори, а я за Володей сбегаю!
   Володей звали ее жениха.
   Когда внучка пулей вылетела из дома, к Андрею Петровичу подошла Шура. Чудеса продолжались: на этот раз и невестка смотрела на него с симпатией, чуть ли не с любовью.
   - Вы уж простите, Андрей Петрович, только если так, то, видно, сам Бог вас послал. Ленка-то моя с самого детства мечтает жить в столице. И этот ее Володя - тоже. Так что чужих нам не нужно, все сделаем сами, по-родственному, без обиды, чтобы всем было хорошо!
   Тут в комнату ворвался запыхавшийся Володя.
   - Андрей Петрович! Только нам, своим! Мне в Москве лишь зацепиться, как говорят военные, плацдарм занять, а там я развернусь! И внучка ваша будет счастлива, даю слово!
   Современный нувориш, работник торговли, чье сословие с каждым годом имело в обществе все больший вес и авторитет, в меру грамотный и самоуверенный, пробивной как танк, вежливо-снисходительный к окружающим, он везде имел блат, везде у него были "нужные" люди. И вдруг такое обращение!..
   - Давайте решим, как нам это дело провернуть! - сразу взял быка за рога Володя. - Сначала пропишите к себе Лену как внучку, приехавшую в Москву учиться. Временно, конечно, а там уладится... Потом, после нашей свадьбы, вы выписываетесь, а она прописывает к себе меня, своего мужа. Конечно, волокиты много, но постараемся ускорить. Только дайте слово, что больше никому ничего!..
   - Даю, даю! - с улыбкой перебил Андрей Петрович.
   - Верю вам, но и вы мне тоже верьте! Знаю, вы из старых большевиков, революцию делали, для вас я торгаш, вроде буржуя, но сами увидите - я добро не забываю!
   Андрей Петрович удивленно посмотрел вслед Володе. Оказывается, для него он не просто одинокий старик, бывший заключенный, а старый большевик. И этому нуворишу важно, чтобы Андрей Петрович его уважал. Почему?..
  
   И скоро Андрей Петрович сменил московскую "коммуналку" на комнату в фабричной казарме, построенной в тридцатые годы, где удобств было побольше, а уголовной публики поменьше, чем в других казармах. Устроился на работу в городской библиотеке, встал на партийный учет. Скоро на пенсию, шестой десяток к концу идет, но встречает он закат жизни не членом правительства Всемирной Коммунистической Республики, освободив от страданий, голода и эксплуатации народы всей земли, как мечтал мальчишкой, а сам вдоволь настрадавшись. И никто не гарантирует, что все невзгоды позади...
  
  

Глава третья

Искупление

1

  
   Свадьбу Елены и Володи хотели сделать в Москве, но все же выбрали Струнино: все родственники рядом, никого не надо будет развозить по домам - сами доберутся, к тому же здесь их бракосочетание было событием крупным, городского масштаба, а это тоже кое-что значило. Для торжества сняли целое кафе.
   Играли свадьбу под баян, по-русски шумно, не жалея водки, с матерными частушками, с растаскиванием драчунов, с клятвами в дружбе, сумбурно, когда на душе и весело, и горько одновременно. Кафе было переполнено. Близкие и дальние родственники, друзья и знакомые - все стремились поднять тост за молодых, пожелать здоровья, процветания, крепкой любви, детишек, семейного счастья. И тут же вручали подарки, которые жених принимал с царственной небрежностью: отрезы тканей, наборы рюмок или столовых принадлежностей, вазы, даже коляску для будущего ребенка.
   От выпитого кружилась голова. Андрей Петрович отодвинул стакан, повернулся к соседке. Валю ему представила Шура как свою давнюю подругу. Потом, наедине, добавила, что Валя потеряла родных еще в детстве, при раскулачивании, воспитана теткой, работать начала с пятнадцати лет. Во время войны трудилась на комбинате, как-то простыла, с температурой проспала на работу, шел сорок третий год, получила срок. Горя в лагере хватила. Командовали уголовники-мужчины, царил беспредел. Некоторые из женщин накладывали на себя руки или сходили с ума. После победы выпустили. "Шестая категория", как выразилась Шура. "Что еще за категории?" - удивился Андрей Петрович. "Да те самые, на которые нас, баб, жизнь делит. Первая категория - замужние, вторая - вдовы, третья - те, кто своих мужей за пьянство или блуд бросили, четвертая - от кого мужья сами ушли, пятая - это матери-одиночки, ну а шестая категория - ни замужем не была, ни дите не завела". Андрей Петрович вспомнил афоризм "Культура государства определяется его отношением к женщине". Двадцать четвертый год рождения: те, кто из-за войны остались вдовами, не став женами. Впрочем, таких на фабрике были сотни, а то и тысячи.
   Видимо, и про него Шура кое-что рассказала Вале, так как при встрече в ее глазах он видел не то, чтобы жалость, а сочувствие и понимание.
   И вот в пьяном сумбуре свадьбы они оказались рядом. Андрей Петрович неумело пытался ухаживать за Шурой, но что-то обронил, что-то перевернул.
   - Давайте-ка уж лучше я за вами поухаживаю!
   - Извините, Валя, старость!
   - Не старость, а водка! У меня рюмка, у вас стакан: вам наливали вчетверо больше, чем мне. Но я не дам вас напоить, сама буду наливать!
   - Спасибо!
   - А можно вас спросить? Почему вы Москву променяли на Струнино?
   - Чтобы быть ближе к Николаю. Ну и...
   - Догадываюсь.
   - Зачем же спрашивать?
   - Да чтобы хоть просто о чем-то поговорить с мужчиной. У нас же на комбинате бабье царство: прядильщицы, ткачихи - названия сами за себя говорят... А свадьба-то понемногу кончается, видите? Пора и нам честь знать. Вы меня проводите?
   Молодые, окруженные шумной толпой, давно ушли далеко вперед. Андрей Петрович и Валя неторопливо брели по тихим струнинским улицам.
   - А почему вы живете один, Андрей Петрович? Простите за нескромный вопрос, но мужчина вы еще не старый...
   - Я?! Да вы что, Валя! Без году пенсионер по возрасту. То ли дело вы...
   - А что я? У женщин другие мерки. Мы с Шурой ровесницы, она уже дочь замуж выдала, сын есть, муж, свекор, а у меня - никого, и рассчитывать на что-нибудь поздно. И все же иногда о чем-то мечтаешь, чего-то ждешь. А как же иначе? И вы, Андрей Петрович, подождите от себя отказываться, успеете!
   - Спасибо, Валя, за добрые слова, но былого уже не вернешь.
   - Да не поняли вы меня! Я совсем не о былом говорю, а о настоящем. Хочется вас как-то встряхнуть, чтобы вы подняли голову, плечи распрямили, шагали шире, тверже, чувствовали себя мужчиной, чтобы на женщин еще с интересом смотрели.
   - Зачем? - изумился Андрей Петрович. - Никакая дура за меня никогда не пойдет...
   - А если бы пошла, согласились бы?
   - Да где же вы такую глупую найдете?
   - Рядом с вами...
   От неожиданности Андрей Петрович даже споткнулся.
   - Простите!
   - "Простите!".. Господи, ну почему вы, мужчины, в политике, в машинах разбираетесь, а часто такие недогадливые в жизни?
   - Я, наверное, много выпил, - в растерянности произнес Андрей Петрович.
   - Причем тут выпивка? Вы просто боитесь ответа, боитесь меня. А я вот не боюсь. Правда, стыдно мне, женщине, первой себя предлагать, но вы бы сами, я уверена, никогда бы ко мне не посватались, так ведь? А я вот решилась... Может что не так сказала, но в сорок лет самое невыносимое - ждать. Уходят последние годочки, а рядом никого. Вот я и подумала, а что если... Вот вы меня сейчас проводите, а мне тошно в пустую комнату возвращаться!
   Никто из женщин никогда не говорил с Андреем Петровичем так открыто и доверчиво.
   - Валя, а много ли вы обо мне знаете?
   - Что надо, то и знаю. Анкетой не интересуюсь, на это другие есть.
   - Неожиданно как-то...
   - А в жизни, если вдуматься, все неожиданно. Рождаемся на свет неожиданно, не по своему желанию, не выбираем ни места, ни времени, ни родителей. И умираем так же...
   В ее словах не слышалось ни горечи, ни желания выглядеть оригинальной, просто вывод из прожитых лет.
   - Подруга Шуры, моей невестки...
   - Господи, в наши-то годы !..
   Она так и сказала - "наши", приравняв его возраст к своему.
   - Думаешь, Валя, получится что-нибудь?
   Андрей Петрович решился назвать спутницу на "ты". Валя восприняла это как само собой разумеющееся.
   - А почему бы и нет? Чем мы хуже других?
   - Да особенно ничем.
   "И приснился вешний сон поздней осенью". Где и у кого он это прочитал?..
  

2

  
   В день регистрации Андрей Петрович долго рассматривал себя в зеркале. Не прошли даром лагерные годы, да и лет солидно. С такой мордой к женщине ближе чем на километр подходить не положено. А вот Валя сама подошла. Неужели у него будет новая семья? Великим счастьем считал, что встретил живого и здорового сына, который признал в нем отца, что есть невестка, внучка, внук, скоро правнуки появятся. Не поздно ли он собрался "под венец", не будет ли выглядеть нелепым и смешным в глазах окружающих? А впрочем...
   Приглашать в свидетели Шуру Валя постеснялась, ими стали две приятельницы из ее цеха. Потом позвали ничего не подозревавших Николая и Шуру и скромно отметили брак в комнате Андрея Петровича, где теперь предстояло жить двоим. Сын вопросов не задавал - молодец! Ведь обычно для детей их родители всегда старики, им невозможно представить, что пожилые люди могут знакомиться, соединять судьбы. Шура же была ошеломлена: подруга, ровесница стала ее свекровью. Ну и ну!
   Теперь у Андрея Петровича была не комната, а д о м , где жила с е м ь я Петровых. Вместе с Валей смотрели телевизор, ходили в кино, в магазин, в гости к Николаю или приглашали его с Шурой к себе. Заветная тетрадь одиноко пылилась в ящике стола: у Андрея Петровича появился новый собеседник.
  

3

  
   А через несколько месяцев Валя призналась, что ждет ребенка, что подруги уговаривают сделать аборт, но она решила рожать, даже если это будет стоить ей жизни. Этим она заранее обрубала возможные разговоры на тему, быть или не быть ребенку. Андрей Петрович согласился с женой, но в душе был растерян: внучка вышла замуж, а у него - свое дите... И каким оно родится от пожилого отца и немолодой матери? Стоит ли рисковать из-за него здоровьем и жизнью Вали? Но она сама сделала выбор.
   Договорились, что если родится сын, то имя дает отец, имя дочери выбирает мать. Если случится худшее, то у Вали в чемодане он найдет конверт, там ее последняя воля.
  
   Роды были трудными, долгими, тем более ночью. А утром, когда Андрей Петрович пришел к родильному дому, пожилая санитарка встала на его пути:
   - Э, нет, не пущу! Неси угощение для всей нашей смены!
   - Скажите хотя бы, кто родился?
   - Сын, сын, старый греховодник! Да здоровенный такой парнище! Давай, давай, шагай в магазин!
   - А сама?!
   - Жива и жить будет. А что перенесла, это вам, мужикам, никогда себе не представить!
   С этой мыслью трудно, почти невозможно было свыкнуться: у него, шестидесятилетнего, новорожденный сын - брат Николая, который сам готовился в дедушки. Сын! Виктор Андреевич Петров! Виктор...
   Иначе и не могло быть! С сорок шестого года жило в сердце Андрея Петровича непроходящее чувство вины. Единственное, что он мог сделать - дать это имя своему сыну и воспитывать его так, как когда-то Виктора Белякова.
  

4

  
   Лишь теперь Андрей Петрович по-настоящему понял, какое это счастье - стать отцом. Когда появился на свет Коля, он был еще молод, самонадеян и очень многому не знал настоящей цены. Сын? Ну и хорошо, ладно, главное - работа: во имя коммунизма, до которого, казалось, рукой подать, во имя Мировой революции, которая грядет не сегодня, так завтра. А семья, как и положено у партийного работника, на втором месте, чтобы "не омещаниться". Детский плач ночами, болезни маленького Коли, сырые пеленки поперек комнаты, невыспавшаяся озабоченная жена - все это отвлекало от высоких мыслей, мешало сосредоточиться на задачах партии в данный исторический момент. Андрей по утрам выходил из дома с облегчением, зная, что впереди целый день среди единомышленников, партийных и комсомольских работников. Теперь с высоты прожитых лет он хорошо видел, сколько в этом было примитивного эгоизма, неосознанного стремления переложить все заботы о ребенке на жену, прикрываясь громкими, но пустыми фразами.
   На этот раз все было иначе. Не неудобство, а великое счастье чувствовал Андрей Петрович, меняя ночами сыну пеленки, разогревая молоко или просто убаюкивая мягким покачиванием коляски, первое время служившей и детской кроваткой. Он словно помолодел: по утрам занимался гимнастикой, обтирался холодной водой, стал больше уделять внимания своей внешности.
   Катая коляску с малышом по улицам, на вопрос "Внук?" отвечал одновременно гордо и чуть небрежно: "Сын!" Задумавшись об относительности возраста, Андрей Петрович обратил внимание, что в послевоенные годы старость отодвинулась: люди за сорок, а то и за пятьдесят танцевали в балете, пели в опере и на эстраде, и никого это не шокировало. Невольно вспоминая тех, кто не вернулся из лагерей, он с тоской думал, сколько отобрано у людей непрожитых лет - это же жизнь целого народа. И снова в стране тишина, запрещено писать, говорить и даже размышлять о том, как и почему такое могло произойти, кто виноват.
   Сын рос... Было же такое сорок лет назад - не замечал, "комкукла", не видел в упор. Возможно, и это тоже было одной из причин ухода Лены. Но почему, чтобы поумнеть, потребовалось столько лет? Видимо, самый сильный наркотик - не опиум, не гашиш, а политика. Андрей искренне верил, что несет людям свет большевистской правды, что борется за укрепление власти трудящихся. А счастье не в борьбе, не в войнах, не в революциях и "освободительных походах", а в семье, когда в теплой комнате мирно спит младенец, пахнет молоком и выстиранными пеленками.
   Было и еще одно отличие от далекой юности. Тогда время текло неторопливо, впереди была вечность, а теперь дни, недели и месяцы мчались с пугающей быстротой. А лет ему, отцу, уже немало. Успеет ли вырастить и воспитать Витю?
   Надо успеть!
  

5

  
   Как-то Валя обратила внимание Андрея Петровича на три крошечные родинки на щечке сына.
   - Видишь, Андрюша? Наш родовой знак, только почему-то передается через поколение. Такой же был у папы, а он говорил, что видел три родинки у своего дедушки. А тот ему рассказывал, что такая же метка была у его деда, который лет сто назад , или больше, уехал куда-то за границу искать счастья. Больше ничего не знаю, не положено было своими предками интересоваться.
  
   А в мире было беспокойно. Перестала звучать по радио песня "Москва - Пекин", исчезли из газет и журналов статьи о вечной дружбе между двумя великими народами: в Китае бушевала "культурная революция". Давно ли радовались, что великая и древняя страна тоже стала социалистической, что с таким другом никто не страшен? Правда, и тогда Андрея Петровича кое-что смущало. Для Китая Советский Союз ничего не жалел: помог организовать Народно-освободительную армию, направляя за рубеж специалистов и военачальников, в пятидесятые годы подарили Китаю Порт-Артур, Китайско-Восточную железную дорогу, построили более полутора тысяч промышленных предприятий, а уж сколько китайцев обучалось в Советском Союзе... Но в Отечественную войну крошечная Монголия, в которой населения как в областном центре, помогала советскому народу чем могла, последнее отдавала - лошадей, мясо, овчины для армейских тулупов и полушубков. А Китай? В годы гражданской войны в Красной Армии служили десятки тысяч китайцев, а в Отечественную - ни одного, хотя уже появились в Китае районы с населением в десятки миллионов, где власть принадлежала коммунистам. Где же пролетарская солидарность? Почему в критический для Страны Советов час Мао Цзедун не прислал под Москву десяток - другой дивизий? Не мог? Или не хотел?
   Многие считали, что отношения испортились после того, как Хрущев на двух съездах "разоблачил" Сталина. Но Мао и Сталин никогда не были близкими друзьями: у таких людей вообще друзей не бывает. Тут что-то иное...
   Говорят, история повторяется дважды: первый раз - трагедия, второй - фарс. Однако в Китае повторялась трагедия, уже пережитая Советским Союзом: митинги и демонстрации, "разоблачение" тех, кто "идет по капиталистическому пути", прославление великого вождя Мао, покаяния при всем народе, отречение от родных и друзей, казни "на законном основании" и просто самосуд, глумление над теми, к кому еще вчера относились с почтением... И Андрей Петрович, бывший советский хунвейбин, видел свое отражение в кровавом зеркале китайской "культурной революции". Жуткая штука - фанатизм невежественных толп, их слепая вера в кумиров, тупая убежденность в собственной правоте, в праве крушить, ломать, жечь, бить, терзать, убивать! "Кто смеет думать не так, как мы, должен быть уничтожен!", "Кто не с нами, тот против нас!", "Никакой личной жизни, это буржуазный пережиток! Семья - фронт утверждения идей председателя Мао!" И он когда-то рассуждал так же: забота о своих близких казалась ему изменой делу революции... Страшные лютые "Школы 7 мая", а попросту концлагеря в глухих, отдаленных районах страны, тяжкий рабский труд от темна до темна, издевательски называемый "перевоспитанием", голод, рваная полуистлевшая одежда: Андрей Петрович прошел такую "школу". И ханжеский лозунг "Если вываляешься в грязи, сердце станет красным" мог соперничать с известной фразой "Труд в нашей стране является делом чести, славы, доблести и геройства". Причем тут культура и революция? Просто, стремясь укрепить свою власть, сделать ее абсолютной, Мао бросил оболваненную молодежь против самых стойких, проверенных, преданных своему делу людей, из которых, как понимал "великий кормчий", ему никогда не сделать рабов. Так поступал и Сталин, только вместо хунвейбинов и дзяофаней его волю исполняли чекисты. Но если так, то культ личности - не случайное роковое явление, связанное с характером Сталина, а нечто закономерное, свойственное всем социалистическим странам.
   И в то же время все народы разные. У североамериканских индейцев Сиу нет в языке ни одного оскорбительного слова, хотя русским невозможно в это поверить. Трудно россиянину представить, что в некоторых странах, вроде Аравии или Исландии, не вешают замков, ибо там нет воров. В мусульманских государствах не пьют вина, не гонят самогон. Но больше всего поразило Андрея Петровича, что существуют, оказываются, на планете удивительные люди - гренландские эскимосы, которым неведомо убийство. Живут среди снегов и льдов рядом с Северным Ледовитым океаном, не боятся ни вьюг, ни морозов, охотятся на китов, тюленей, белых медведей. И жизнь любого человека в их глазах такая великая ценность, которую невозможно оборвать. Неужели такое возможно на нашей грешной, жестокой земле? И что это - пережиток прошлого или прообраз будущего? Признак дикости, отсталости, или, напротив, мудрости? Может быть, именно это и есть настоящая культура - не радио, не телевидение, не нейлоновые рубашки и капроновые носки, не ревущие потоки машин, не солнце, закрытое дымом фабрик и заводов, а просто понимание, что самое дорогое в мире - жизнь?
  
  

Глава четвертая

Немезида

1

  
   - Здорово, дед!
   В комнату вошел высокий широкоплечий парень в черной кожаной куртке, с недавних пор снова начавших входить в моду.
   - Миша?!..
   - Он самый! Моего дядю нянчишь на старости лет? Ну, дед, ты даешь! Дай бог мне таким быть в твои годы!
   Андрей Петрович видел лишь детские фотографии внука, и в долгом ожидании его возвращения представлял Мишу похожим на тех молодых уголовников, которых встречал в лагере. А неожиданно увидел... самого себя, девятнадцатилетнего. Только внук был ростом повыше, а так природа в нем старательно повторила деда: тот же овал лица, цвет глаз, привычка щуриться, манера разговаривать, голос.
   - Ну, здравствуй, внучек! - Андрей Петрович поцеловал Мишку в пахнущую одеколоном свежепобритую щеку. - Дома уже был?
   - Конечно! К родителям - в первую очередь. Никак не могу привыкнуть к мысли, что Ленка уже замужем, москвичка. А тетя Валя где?
   - Так, так! - с деланным возмущением заметил Андрей Петрович. - Значит, я - дед, а моя жена - тетя?
   - Я ее так с детства называл. А к тебе обращаюсь, не возраст подчеркивая, а родство.
   - Пошла на комбинат. Декретный отпуск кончился, хочет на старую работу вернуться, но я ей советую найти что-нибудь полегче, чтобы больше свободного времени было.
   - Правильно! Она этому комбинату больше половины жизни отдала, а что получила? Были времена, когда замужние женщины не работали, дома хлопот хватает. Да и сейчас так у кавказцев, среднеазиатов, я с ними в лагере беседовал. Мать тоже всю жизнь ишачит, состарилась раньше срока.
   Андрей Петрович спохватился:
   - Что же это я тебя разговорами потчую? Проходи, садись, я сейчас быстро до магазина...
   - Обижаешь, дед! Что я, не знал, куда и к кому иду? Хлеб в доме есть? Посуда, во что разлить, найдется?
   Мишка достал из-за пазухи бутылку пятизвездного армянского коньяка, а из карманов куртки - два бумажных пакета, в одном из которых оказался сыр, в другом - кружок копченой колбасы.
   - Ну, дед! Врачи еще не запрещают спиртное? Тогда давай за встречу, за то, что бог послал мне такого деда, какого у других нет! А здорово мы с тобой похожи, правда?
   - И ты это заметил?
   - Раньше тебя! Мне теперь веселей жить, когда знаешь, что в шестьдесят лет и бабам еще будешь нравиться, и даже детей делать сможешь.
   Они присматривались друг к другу, находя все больше сходства.
   - Мне говорили, что я почему-то ни на отца, ни на мать не похож. Оказалось, вон на кого! Давай, дед, по этому поводу! Бутылка на двоих ерунда, если хочешь, буду наливать тебе поменьше. А чтобы меня напоить, пару таких бутылок нужно. Только мне это ни к чему.
   - Это хорошо! Тогда пока отставим, а то меня в жар бросило: и коньяк крепкий, и встреча такая... Хотя по старшинству первым должен говорить я, но передаю это право тебе.
   - Ясно! - кивнул Мишка. - В переводе на русский, за что я срок мотал?
   - Зачем же так? Я твой родной дед, ты мой внук, мы с тобой похожи, поэтому я хочу знать о тебе как можно больше, мне все в тебе интересно, так что начинай с детства.
   Мишка внимательно, даже с некоторым изумлением взглянул на деда:
   - Если б родители со мной вот так же говорили, а не заставляли только их слушать, может, кое-что было бы иначе... Хотя нет, не было бы! Отец, думаю, тебе уже рассказал, что рано приучил меня к книгам. "Я не крал, не воровал, я любил свободу!" - в этом моя беда. Рано я понял, что кроме нашего Струнина, "сто первого километра", куда после лагеря высылают всякую "блатву", есть еще огромный, бескрайний мир.
   Давным-давно задумал я
   Взглянуть на дальние поля,
   Узнать, прекрасна ли земля,
   Узнать, для воли иль тюрьмы
   На это свет родимся мы...
   Ну, библиотекарь, чьи строки? Вижу, удивлен! Думал увидеть узколобого бандюгу с кастетом в руке и финкой в зубах? Хочешь понять, с чего это я скурвился в такой правильной пролетарской семье, чего мне не хватало?..
   - Опять ошибаешься, Миша! Как говорится в одной интересной книге, которую ты, думаю, читал: "Мы с тобой одной крови, ты и я!" Какое же у меня право, встретив тебя впервые в жизни, задавать подобные вопросы? Мне просто хорошо рядом с тобой... А язык твой не лагерный...
   - Заметил? Спасибо! "По фене ботать" могу, но хочу говорить человеческим языком, не блатным и не матерным - с детства наслышался, надоело... Кроме книжек в детстве у меня была любимая радиопередача "Клуб знаменитых капитанов".
   Нет на свете далей, нет таких морей,
   Где бы ни видали наших кораблей.
   Мы полны отваги, нас не перечесть,
   Обнажаем шпаги за любовь и честь...
   Каково мальчишке такое слушать? А фильмы какие были?!.. "Дети капитанаГранта", "Пятнадцатилетний капитан", "Таинственный остров", "Пржевальский". Потом телевизор - "Клуб кинопутешествий". Позднее я прочитал, как два чеха, Ганзелка и Зикмунд решили проехать на машинах по всему свету, фильмы про всякие страны и народы снять. Догадываешься, что уже в первом классе я твердо решил стать путешественником, посмотреть планету, на которой мы живем? Карту Земли в голове держал, как Паганель. И лет до четырнадцати верил, что мечта моя сбудется. А потом познакомился с одним... Наши отцы вместе на фронте воевали, мой даже прощальное письмо ему привез.
   - А Коля об этом знал?
   - Что ты! Я же понимаю... Поговорили откровенно. Оказывается, тоже когда-то мечтал о том же, что и я. Короче, объяснил он мне, что живем мы все в Большой зоне, откуда нередко направляют в Малую, то есть в лагерь или тюрьму, что никто никогда не пустит меня путешествовать по иным странам, так как советскому человеку не положено знать, как живут за рубежом. А живут они лучше нас, во всяком случае, в Соединенных Штатах, в Англии, Франции, Швеции, Германии. За границу у нас ездят члены правительства, дипломаты, солдаты - служить в оккупационных войсках - и некоторые специалисты. Кораблям, на которых плавают наши ученые, не рекомендуется без крайней нужды заходить в иностранные порты, а если зашел, то на берег никого не пускают кроме капитана и старпома. Боятся, что кто-нибудь смоется. Говорят: "Граница на замке!" От кого? Я парней, что в пограничниках служили, расспрашивал: за все годы службы ни одного нарушителя не видели. Это нас стерегут, весь народ: для нас и колючая проволока, и контрольно-следовая полоса, и собаки, чтобы не разбежались мы из Большой зоны, вкалывали до гроба на кого положено и получали, сколько дадут. А до революции каждый год ездили из России за границу несколько миллионов человек, это было доступно не только капиталистам и помещикам, но и людям со средним достатком. Но, главное, им разрешали...
   - Погоди, а туристы?
   - Сам знаешь, и в тюрьме на прогулку выводят, чтобы заключенные с тоски не сдохли или бунт не подняли. Туристические поездки за рубеж - такая же прогулка для заключенных Большой зоны. Пускают только людей проверенных, надежных, несудимых, семейных, желательно партийных или комсомольцев. Семейные - это чтобы дома в заложниках кто-то остался. Отделяться от компании и бродить одному по чужой стране запрещается, минимум двое, чтобы следили друг за другом. Также и у моряков заграничного плавания... К каждой группе под видом туриста прикомандирован чекист: прогулка в сопровождении надзирателя. Ты знаешь, что нашим за рубежом запрещено разговаривать с местными жителями? Это все равно, что явиться в гости и не замечать хозяев. Разве нормальный человек может так себя вести? За кого же там считают советских людей?..
   - А специалисты?..
   - То же самое: к тем-то близко не подходи, с теми не разговаривай. Такая же слежка соответствующих органов. Представь себе, что Миклухо-Маклай или Пржевальский путешествовали бы в сопровождении жандармов!.. Даже в Антарктиде, и то стараются, чтобы поменьше было контактов с иностранцами, а очередную смену везут туда и обратно, почти не заходя в иностранные порты. Далеко наша Большая зона протянулась!.. Нет, не сразу я поверил, это же перечеркивало всю мою жизнь, как я ее себе уже представлял. Но с годами видел, сколько вокруг лжи, обмана, в каком обществе и по каким законам мы живем.
   Мишка глубоко вздохнул.
   - И в это самое время, дед, я наткнулся в одном из журналов на маленькую заметочку: немец Штюкке, я даже фамилию его запомнил, из своей деревни отправился на велосипеде в кругосветное путешествие. Решил повидать все страны мира, только и всего. Никаких проблем у него не возникло: хочешь странствовать, есть средства - ну и езжай себе на здоровье! Собирался путешествовать лет двадцать. Так что, пока я в лагере сидел, он тысячи километров проехал, повидал то, о чем я только мечтал. Прочитал я это и действительно понял, что нахожусь в Большой зоне, из которой меня до самой смерти не выпустят, меня, не сделавшего людям ничего плохого. А я, дурак, в пионерах пел, что другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек. Эх, Штюкке, Штюкке, почему я - не ты, почему не родился в немецкой деревне? Немец, которого меня с детства учили презирать, как побежденного врага, может путешествовать по свету, а я - нет. Гордись своей страной сколько хочешь, но за ее пределы - ни шагу!
   - Большая зона - не слишком ли громко сказано? Здесь у человека не место на нарах, а дом, семья, друзья, родные. К тому же и в своей стране можно стать исследователем...
  -- Не надо, дед! Ты из другого поколения, тебе трудно понять, насколько это обидно! А тут еще уволили одну работницу райкома партии. Кажется, на взятке попалась...
  -- На взятке? Когда я работал в райкоме, такого и быть не могло...
  -- Зато кое-что другое было, похлеще взяток! Сам знаешь, что я имею в виду. Ну где в мире еще найдешь партию, которая предает миллионы людей, когда их нужно защищать, и защищает тех, кому давно место за решеткой?..
  -- Ладно, вернемся в твой класс!
  -- Короче, сажать не стали, только с работы сняли. Но ведь свой человек, номенклатура, не на фабрику же к станку ей идти, как матери или тете Вале! Ничего не знает, не умеет, профессия - партработник. Направили в нашу школу преподавать географию. Думаю, что по этому предмету она в свое время выше двойки не получала. Путала Австрию и Австралию, Гавану и Гвиану, Гвинею и Новую Гвинею. Короче, полная профессиональная непригодность. И это моя учительница? Начал я ей такие вопросы подкидывать, что весь класс ее дурость увидел. Ну и возненавидела же она меня! Ей за сорок, мне пятнадцать, мальчишка, а она на меня как на самого лютого врага смотрит. Начала к дисциплине придираться, отметки снижать. А я смотрю на нее и думаю, что она из тех, кто эту самую Большую зону создал, и тоже особой симпатии не чувствую. В общем, случилось то, что и должно было случиться. Вызвала как-то к доске, я ответил, но не так, как она рассказывала, а больше, подробнее, по книгам и учебникам. А она вместо того, чтобы мне пятерку поставить, придралась: я не так вас учила. Тут я не выдержал и выдал все: что не на своем она месте, что не знает того, чему взялась учить других... Баба прямо взорвалась. Молокосос, кричит, щенок, ты с кем разговариваешь, да я тебя за яйца повешу. Это мне при всем классе, при товарищах, при девчонках?! Я не стерпел, врезал от всей души, так что она с копыт долой... Поднялась, изо рта кровь. Думал, разорвет... Нет, молча вышла. Потом суд, срок. Но лучше грешным быть, чем грешным слыть, правда?
   И в лагере, дед, я дал себе слово, что никогда в жизни не стану работать на Большую зону. Конечно, начальству мое поведение не понравилось, были и душеспасительные беседы, и карцер, потом натравили на меня кое-кого. Отмахался, только маленький шрам остался, да еще два года прибавили. Но и во втором, взрослом лагере я не работал. Погоди, знаю, ты скажешь, что другие за меня трудились. Так ведь на этом мир стоит. Мать с отцом всю жизнь вкалывают, а что толку? У капиталистов зарплата составляет семьдесят процентов стоимости товара, а у нас - двадцать. То есть "за бугром" рабочий за такой же труд получает в несколько раз больше, чем наш. "Мужиков", тех, кто в лагере работает, было во много раз больше, чем нас: и им оставалось, и нам хватало. Зато и мы их в обиду не давали. Считай, что это "отчисления на оборону". Сидели у нас не политические, а за воровство или драку - чего таких жалеть. И на воле буду продолжать славные революционные традиции - экспроприировать экспроприаторов. Не бойся, не резать, только доить или стричь. Ясное дело, что не рабочих и не крестьян, с советского работяги кроме шкуры снять нечего, но есть в нашей стране буржуазия, даже две. Какие? Первая - самая высокая, властьимущая, партийная: говорят о свободе, равенстве, справедливости, на каждом заборе величают себя умом, честью и совестью, обещают светлое будущее другим в отмен на светлое настоящее для них. Вседозволенность, круговая порука, безнаказанность, малейшее слово критики - подрыв руководящей роли партии. Свои больницы, дачи, столовые, распределители, санатории, квартиры как за рубежом, охрана, но все это аккуратно прикрыто красными знаменами, "марксизмами-ленинизмами" и, самое интересное, речами о том, что эти наглые, зажравшиеся морды, ни перед кем ни за что не несущие ответственности - "слуги народа". Почему у нас за ударный труд расплачиваются орденами, медалями, чем угодно, но не деньгами? Потому что деньги "слугам народа" нужны. Таких мы не трогаем - крепко защищены...
   - А вторые кто?
   - Те, кто давно устроился между ложкой и ртом, между производителем и потребителем. Таких в нашей прекрасной стране - тьма. О ком речь? О продавцах, товароведах, завмагах, завбазами, директорах ресторанов, столовых, кафе, ателье, разных мастерских, официантах. У каждого из них "навар" в десятки раз больше зарплаты. Посторонний в эту систему никогда не устроится, все только свои. Хитрые, жадные, завистливые, трусливые. Иногда в лагеря попадают, но редко: свои стараются выручить любой ценой. Если б ты только знал, сколько товаров и продуктов не доходит до прилавка! Только не спрашивай, на что смотрит милиция, другие законоохранительные органы - не роняй передо мной авторитета! "Цыпленки тоже хочут жить", в том числе и наша славная милиция. Что они, не люди, не желают иметь добавку к своей мизерной зарплате? С милицией эти буржуи делятся, чтобы подальше ходила, меньше видела. Ну вот, мы таким товарищам тихо и вежливо говорим, мол, во избежание лишних и ненужных неприятностей очень рекомендуем вам регулярно делиться и с нами частью своих незаконных доходов в заранее обговоренных суммах. Гарантируем, что и другие вас в этом случае не тронут, и соответствующие органы ничего не узнают.
   - Это же вымогательство!
   - Или стихийное перераспределение общественного продукта, как поправил бы тебя кто-нибудь из классиков марксизма-ленинизма. А по-иностранному и совсем красиво звучит - рекет!
   Внешне похожи, а в душе антагонисты. Андрей Петрович в молодости фанатично верил всему, что говорили коммунисты, а внук с такой же непримиримостью это отвергает. Оба отбыли срок, но Андрей Петрович с чувством обиды, недоумения, отчаяния, а Мишка - с сознанием своей правоты. Оба причинили горе близким, но один - во имя светлого будущего, а другой - отрицая настоящее. Старший сидел за верность партии, советской власти, идеалам революции, а младший за то, что был этому чужд.
   - Я, дед, предпочитаю считать капитал, чем читать "Капитал".
   - А не боишься перестать быть человеком? Я в лагере видел...
   - Не боюсь, потому что не в уголовщину пошел, а просто не хочу служить системе, которую считаю несправедливой!
   - Миша!.. Я сам в жизни немало дров наломал, не мне других учить жить, но очень опасную дорогу ты выбрал. Я среди уголовников треть жизни провел, это люди со сломанной психикой, с исковерканной душой, выдающие черное за белое и наоборот. Думаешь, ты и в самом деле среди них свободен? Эта трясина со своими беспощадными законами затянет тебя. Подумай об этом! Кстати, а как со службой в армии?
   - Какое самое большое несчастье по Марксу? Не знаешь? Эх ты!.. Подчинение! Этот бородатый больше всего не терпел подчиняться, сам хотел указывать, руководить, проповедывать истины. Я тоже больше всего на свете не люблю подчиняться. А армия - это подчинение во всем. И я служить не пойду. Во-первых, не хочу быть оккупантом, подавлять венгров, поляков или немцев. Во-вторых, тех, кто был в заключении, берут обычно только в стройбат, а это пострашнее любого лагеря. К тому же не верю я, что на нас хотят напасть. Кому мы нужны, приблатненные, ленивые, умеющие лишь пить да воровать? Но если кто-то полезет - буду драться не хуже отца... Не перебивай дед, я сам знаю, как он переживает! И мне нелегко, я его люблю, горжусь им. Рядовым прошел от Кавказа почти до Эльбы, под Курском воевал, Севастополь брал, был и ранен, и контужен. Не умел только к начальству подлизываться, поэтому ни одного ордена, только медали. Недавно еще одну вручили - "За оборону Кавказа". Награда нашла героя! А чего же она так долго его искала, где два десятка лет валялся список представленных, и наказали ли хоть одну сволочь за такой подлый бюрократизм, за издевательство над ветераном? Подвигами не бахвалится, что видел и пережил, не любит вспоминать даже по пьянке. Я его как-то в детстве по наивности спросил, почему Матросов, когда у него кончились гранаты, не вернулся к своим за новыми, чтобы уничтожить дзот, а закрыл его своим телом. Отец только глянул, но я сразу все понял... А ты, дед, неужели во все это верил?
   - Конечно! Иначе бы руки на себя наложил. Думал, что все это чудовищная ошибка, провокация врагов..
   - А теперь?
   - Ну нынче у меня семья, заботы...
   - Не уходи от ответа, дед! Ты что, до сих пор всерьез считаешь, что мы - передовой отряд человечества, что через тринадцать лет наступит коммунизм?
   - Почему же? И я вижу...
   - Плохо видишь, дед! Ни в одной стране столько не воруют. С нашего комбината знаешь, сколько мануфактуры тащат? И тут же, в районе ее продают. Даже во время войны, когда за это к стенке ставили, воровали и в деревнях на продукты меняли. И в лагерях сейчас сидят главным образом за воровство. Когда тащат все, значит, виновата власть, которая людей на это толкает. А колхозы? Представь, звонит американский фермер Форду, дескать, останови на недельку конвейер, пришли мне твоих работяг картошку убрать. Да такого фермера в тот же день в психушку отправят! Почему же не отправляют секретарей райкомов и обкомов, когда они такое приказывают директорам заводов и фабрик? Хорошую частушку я слышал:
   Господи, пошли снежку
   И засыпь картошку,
   Чтобы больше бригадир
   Не ходил к окошку!
   В какой еще стране такое придумают? До чего надо довести крестьянина, чтобы он молил бога уничтожить урожай?! Крепостной работал три дня на барина, три - на себя. У нас колхозники без выходных вкалывают на государство, а хлеб везем из -за рубежа...
   Андрей Петрович внимательно посмотрел на внука. Он хорошо понимал, что иногда молодые говорят самые дерзкие слова только для того, чтобы их переубедили, доказали обратное. Самим не хочется верить в то, что говорят. Кажется, есть это и в Мишке...
   - Но стоит ли из-за этого ломать собственную судьбу? Точно самурай, что назло врагу делает харакири.
   - Неплохо сказано! Но иначе не могу, прости! Столько вокруг всего... Вот ты, например, не имеешь права рассказать, что пережил в лагере, что передумал, кого видел, не так ли? Не можешь съездить и посмотреть, как в других странах живут, почему Мировая революция не произошла, потому что и пенсия, и зарплата только на еду и самую дешевую одежду. А другие живут, да еще как! За украденную десятку срок дают, а сами миллионами ворочают. Да не только о деньгах речь... К нам в лагерь перед моим освобождением одного зека из Владимирской тюрьмы перевели. Рассказывал он, кто у них там. Интересный контингент... Генерал Судоплатов, подручный Берии, пятнадцать лет получил. Но для таких и тюрьма как санаторий... Другой пример: привезли несколько лет назад из Западной Германии изменника, служившего у немцев в "лагерях смерти". По всем законам ему "вышка" полагалась, однако оказалось, что у этого гада имеются "заслуги": член партии с семнадцатого года, комиссар на гражданской войне, был лично знаком с Дзержинским, Почетный чекист, куча наград, а к немцам дескать пошел служить, надеясь, что удастся убежать. И вместо пули - тоже пятнадцать лет. Теперь мемуары в тюрьме пишет, начальство к нему с почтением. Потому что свой...
   Странный холодок прошел по телу Андрея Петровича, какой-то знакомый образ на мгновенье возник перед глазами.
   - А как его фамилия, не помнишь?
   - Не то Магутин, не то Могутин... Ты что, дед?! Тебе помочь?!..
   - Вон там... лекарство... Капель сорок...
   Неистовый стук сердца стих.
   - Ты не ошибся, Миша?
   - Для склероза молод, сотрясения мозга не имел, память пока не подводила. А что, старый знакомый?
   - Погоди, погоди, дай в себя придти! Жив, значит, проклятый, хоть и в тюрьме!..
   - Да кто он такой? Скажи, если не секрет!
   Андрей Петрович испытующе посмотрел на внука. Слишком лично все это... Но не от него, так от отца Мишка узнает: Андрей Петрович не раз рассказывал Николаю о своем прошлом.
   - Ладно, Миша! Раз такое дело, садись и слушай!
   И он поведал внуку обо всем, что было связано в его жизни с Магутиным.
   - Вон оно что! Значит, у нашей семьи с этим товарищем чекистом некоторые старые счеты...
   Андрей Петрович встретил взгляд внука и вздрогнул: тот точно смотрел на врага сквозь прорезь прицела. Но Мишка тут же улыбнулся, беззаботно встряхнул головой:
   - Ладно, дед, не переживай за всякую падлу, он свое получил! Не представляешь, как я рад был с тобой встретиться! Вон мой дядя Витя просыпается, хнычет, наверное, есть хочет. А мне еще кое-куда зайти надо. Но мы с тобой еще о многом поговорим! Пока!..
  

2

  
   Через несколько дней Андрей Петрович с Валей пришли в гости к Николаю. Чувствовалось, что возвращение непутевого сына доставило родителям больше тревог, чем радости: уходил мальчишкой, вернулся взрослым, но характер остался прежним. Николай и Шура с недоверием и некоторой настороженностью посматривали на Мишку, который держался непринужденно.
   - Вот вы надо мной горюете, а мне вас жалко. Всю жизнь ишачите, а что имеете? За рубежом, у капиталистов, отец получал бы в несколько раз больше, за двадцать лет и квартиру, и машину бы приобрел, и отдыхал бы, где хотел. А то направили раз в жизни за казенный счет на курорт, когда все легкие себе пылью забил, лазая по закоулкам нашего допотопного комбината. И как ветеран, защитник страны, должен бы иметь льготы, а не одни юбилейные медали. Стой, папа, не перебивай, я тебя уважаю, но обидно за вас обоих! Мама вообще за рубежом могла бы не трудиться, вела бы хозяйство, нас с Ленкой растила, подольше красивой и молодой осталась. Вам же десятую часть положенного дают, а остальное - на чиновников, армию, помощь друзьям во всем мире, которые потом повергнутся к нам жопой как Китай!..
   Николай стукнул кулаком по столу, но ничего не возразил, лишь хмуро задумался. Шура же слушала с интересом, видимо, представляя, какой бы, по словам сына, могла быть ее жизнь в иной стране.
   - И ни в чем себя не корите! - продолжал Мишка. - Знаю, папа, ты хотел меня видеть иным, но так уж получилось... Но даю слово - ни убийцей, ни насильником, ни бандитом никогда не стану! Но жить буду, как хочу!
   - А на какие деньги? - спросила Шура.
   - Найду, мама! Если из лагеря сумел всем на подарки привезти, да еще себе осталось, то на воле тем более не пропаду.
   Шура вздохнула, Николай махнул рукой и одним духом осушил полстакана водки.
   - Я провожу деда с тетей Валей!
   Катя детскую коляску, Валя неторопливо шла впереди, а чуть отстав, шагали дед с внуком.
   - Хочу тебя, дед, спросить... Только если обидным мой вопрос покажется, или отвечать не захочешь, будем считать, что ничего не было, хорошо? Отец сказал, что ты после возвращения добился восстановления в партии. Почему?
   - Трудно тебе будет меня понять, мы во многом по-разному смотрим на жизнь. Это был для меня вопрос чести: реабилитировали - верните и партийный билет!
   - И ты веришь в коммунизм?
   - Без веры в то, что со временем люди станут лучше...
   - Уходишь от ответа, как лягушка в тину.. А если я за тебя скажу, каким вы коммунизм представляли?
   - Попробуй!
   - Слушай! Все здоровые, красивые, сильные. Нет преступности, а потому нет тюрем, лагерей, милиции, даже замков на дверях. Люди сознательные, каждый трудится по способности, получая по потребности. А потребности самые простые, никто не просит самолет или корабль. Так?
   - Примерно. Только мы еще думали, что исчезнут пьянство, хулиганство, все бросят курить. А если свершится Мировая революция, то никаких границ.
   - Не слишком богатая фантазия! Теперь посмотрим, что мы имеем сегодня, и что нам обещает родная партия в восьмидесятом году.
   - Вряд ли я доживу...
   - А куда тебе деться - сын растет... Подобьем баланс: остались границы, не исчезли преступность, пьянство, хамство, хулиганство и связанные с ними соответствующие строгие учреждения. Замки сохранились, их конструкция улучшилась. У большинства людей желание работать поменьше, а получать побольше. А нам уже коммунизм обещают. Но какой?! Бесплатные квартиры, бесплатная еда в столовых, бесплатный транспорт. Тебе это ничего не напоминает?
   - Что именно?
   - Малую зону - лагерь? Очень похоже: там тоже ни в столовке, ни за место в бараке или в машине платить не надо. Все вычитают из заработанного. Так и при "хрущевском" коммунизме из твоей зарплаты будут вычитать за все "бесплатное". И это - "каждому по потребности"? А если моя потребность - молодую жену у соседа отбить?..
   - Много правды в твоих словах, Миша, но ты еще слишком молод, не научился понимать людей, ставить себя на их место. Ты перечеркиваешь жизни - мою, отца, матери, миллионов людей: не там жили, не так жили... А каждому взрослому хочется думать, что он прожил долгие годы не напрасно. Может быть, Хрущев был прав, что не обещал людям слишком многого...
   - Знаешь, дед, если я увижу, если жизнь мне докажет, что вы правы - завяжу! Да только сомневаюсь: я уже кое-что повидал, кое-какие выводы сделал.
   - Один философ, аббат Галиани, сказал как-то, что самая распространенная ошибка - преждевременное обобщение.
   - Не спорю. Но другая ошибка - упорство в своих заблуждениях.
   - Это ты о ком?!
   - О ком и ты - обо всем человечестве...
   - Ну, хитрец!
  

3

  
   Мишку вызвали в военкомат, после чего он показал Андрею Петровичу новенький военный билет с отметкой, что его владелец в мирное время к службе не пригоден.
   - Вот, дед, без меня большевики обойдутся! Никакой уголовщины, просто по состоянию здоровья.
   Потом напомнили из милиции, чтобы зашел и сообщил, где устроился работать. О чем была беседа, неизвестно, но только после этого Мишку не беспокоили. То, что выглядело пустым бахвальством, оказалось реальностью: в Стране Советов в эпоху развитого социализма можно было жить, не работая, и "зарабатывать" больше других.
   Внук часто не ночевал дома, говоря, что они с сестрой и так отняли у родителей двадцать лет интимной жизни, пусть те хоть после сорока почувствуют себя мужем и женой. Деньги у него водились постоянно. Николай только мрачнел, когда Мишка давал матери несколько сотенных "за питание".
   Иногда Мишка исчезал на несколько дней, затем снова появлялся, на все вопросы отвечая блатными прибаутками "Если от многого взять немножко, это не грабеж, а просто дележка", "Экспроприация экспроприаторов, или грабь награбленное!", "Мы не из таких, чтобы грабить нагих: попадется нищий- обыщем!". В кого такой уродился? Андрей Петрович все больше приходил к выводу, что уродился Мишка в него, деда, точнее, в молодого Андрюшку, от которого получил не только внешность, но и упрямство, непоколебимую уверенность в своей правоте, как сказали бы в старину - гордыню. Только Мишка мечтал мирным путешественником пройти по другим странам, а Андрюшка хотел промчаться по планете на горячем коне с острым клинком в правой руке и алым знаменем - в левой, и не один, а вместе со всей Рабоче-Крестьянской Красной Армией, неся освобождение сотням миллионов угнетенных.
   И мечты обоих не сбылись.
  

4

  
   Мишка явился после очередного недельного отсутствия какой-то возбужденный.
   - Здравствуй, дед! Как мой дядюшка? Жив, здоров, растет? Тетя Валя где? С ним на прогулке? Это хорошо...
   Его глаза блеснули холодным торжеством.
   - Готов Магутин! Видно, совесть заела - повесился в тюрьме. Такие вот новости!
   У Андрея Петровича мурашки пробежали по спине.
   - Миша, это же...
   - Ты мечтал об этом с тридцать седьмого года, дед! Я не поклонник Фемиды - это самая подлая и самая дешевая блядь в мире. А вот Немезида - девка честная...
   - Ты знаешь богов Древней Греции?
   - Только этих двух богинь. Услышал от одного старого блатяги, запомнилось. Так что получил Магутин за все! А то живем в краю непуганых палачей - противно! Если бы каждый из них за свои дела всегда собственной шкурой расплачивался, насколько лучше бы жизнь на земле стала, правда? Да ты не беспокойся, я тут абсолютно ни причем! Извини, дела!
   Генрих Ибсен как-то сказал "Юность - это возмездие". Андрей Петрович ни минуты не сомневался, что смерть Магутина не обошлась без Мишки, иначе почему же раньше бывшего чекиста не мучила совесть. Не сам внук, конечно, это сделал, а, скорей всего, послал с кем-то в тюрьму записку - "малявку". Такие записки в уголовном мире нередко сильнее правительственных указов и постановлений. Видимо, действительно, "авторитет"!.. Но что взамен от него потребуют, что он поставил на кон? За такое плата немалая. Как же близко внук все принимает к сердцу! Не надо было ему о Магутине рассказывать, да не сдержался!
   Казалось бы, справедливость восторжествовала, но почему-то не было в душе ни радости, ни ликования... Стоп, стоп! А восторжествовала ли? Во-первых, Магутин немного потерял, старик, жизнь прожита, а расстреливал и пытал молодых: расплата явно не соответствовала преступлению. Во-вторых, повешен один, а сотни тысяч других "магутиных" не потеряли ни званий, ни наград, ни привилегий, ни высоких пенсий, и спокойно доживают годы в комфорте, среди детей и внуков, не только ни о чем не сожалея, но даже с гордостью вспоминая в кругу друзей-соратников о своих кровавых делах. Не привлечены к ответу, не понесли наказания, хотя вина их не меньше, а то и больше, чем у военных преступников-гитлеровцев. И не воскресить уничтоженных ими. Значит, зла в мире меньше не стало.
   Зла меньше не стало. Не в этом ли причина, что в душе тоска и растерянность? Точно в предчувствии, что злу заплачена еще не вся дань...

ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДЖОН И ИОГАНН

1

  
   У учителя, как у актера, главная цель - заставить других слушать себя, передать им свои мысли, чувства.
   - ... Ватерлоо, артиллерийскую канонаду, клубы серого порохового дыма, ржание коней, команды, свист пуль. Наполеон ждал подхода маршала Груше, тогда Веллингтон был бы разбит, и история, которую мы с вами изучаем, выглядела бы иной. Но к ужасу и отчаянию Бонапарта вдали показались черные прусские знамена - это на помощь англичанам м голландцам явился фельдмаршал Блюхер Вальдштадский. Ему шел семьдесят четвертый год, но он был еще крепок, вынослив и, главное, мудр. Прошел год, как он вернул из Парижа в Берлин похищенную Наполеоном квадригу Победы, которая снова украсила Брандербургские ворота. Блюхер хорошо понимал, чем грозил побег бывшего императора с острова Эльба. За короткое время Наполеон собрал около семидесяти тысяч солдат и офицеров, участвовавших во многих походах и сражениях. Это была грозная сила, и требовалось как можно быстрее ее разбить, пока треуголка Бонапарта вновь не накрыла цивилизованный мир. Армия же англичан и голландцев, которой командовал Веллингтон, насчитывала чуть больше шестидесяти тысяч: преимущество явно было на стороне Бонапарта. И тут в самый критический момент явился Блюхер еще с шестьюдесятью тысячами...
   В дверь постучали:
   - Господин Адлер, вас срочно просят к телефону!
   Иоганн недовольно нахмурился: перебили урок на самом интересном месте.
   - Иоганн, это я, Джон! Очень хочу с вами повидаться, если вы не против! Буду иметь честь принять вас у себя дома, то есть у Эльзы...Простите, что звоню в гимназию, но в моем распоряжении немного времени...
  

2

  
   - Как летит время, Джон! Семь лет прошло со дня нашего знакомства... Ваша Эльза - прекрасная хозяйка, настоящая немецкая жена! Моя супруга тоже неплохо готовит, но то, что я попробовал сегодня здесь!.. Арвид писал мне из училища, мы встречались, когда он приезжал на каникулы, я одним из первых поздравил его со званием офицера. Сейчас он служит на границе с Чехословакией, так? А дочь ваша замужем, в Мюнхене.
   - Я вижу, о семье вам рассказывать нечего...
   - Конечно! Мы живем в городе, где все друг друга знают.
   - Тогда, не ожидая вопроса, сразу скажу, что в Штатах все по-старому: еще не разрубил свой "гордиев узел". Но мой дом, мое сердце здесь.
   - Ничего, все проблемы когда-нибудь разрешаются! Позвольте поздравить с высадкой на луну первых людей, американцев!
   - Поздравление с удовольствием принимаю. Мы обошли русских в космической гонке и никогда больше не позволим им показать нам спину. Сразу после полета Гагарина президент Кеннеди поставил перед нашими учеными и конструкторами задачу первыми ступить на Луну. На эту грандиозную программу было выделено двадцать пять миллиардов долларов - и вот результат!
   - Я смотрел по телевидению - фантастика! Ракета "Сатурн" - нечто невероятное: сто десять метров высотой, три тысячи тонн вес, на орбиту выведено полтораста тонн...
   - И в то же время это реальность. Между прочим, русские заранее сочинили несколько песен о том, как они будут первыми на Луне. В одной из них даже имя этого парня указывалось - Вася, Базиль. Однако первым оказался "американский Вася" - Нейл Армстронг.
   - Думаете, они вас уже не догонят?
   - Никогда! У большевиков космонавтика связана с военными крепче, чем в США, а их генералы и маршалы довольны теми тактическим и стратегическими ракетами, которые стоят на вооружении Советской Армии. Поэтому и средств "на Луну" у них выделено меньше. Наша электроника на порядок выше советской: более надежная, компактная, быстродействующая. Почти все ракеты, с помощью которых русские собирались лететь на Луну, взрывались при испытании. Кажется, и они это понимают, поэтому, чтобы не потерять авторитет, уподобляются известной лисе из басни, не дотянувшейся до винограда, а вернее, мужчине, которому отказала женщина. Что мы в подобных случаях говорим? "Не очень и хотелось!" - не так ли? Хотя хотелось - и очень!
   - Недурное сравнение, Джон!
   Собеседники негромко рассмеялись.
   - НАСА сумело подготовить достойную смену фон Брауну, у русских же после смерти Королева в космонавтике наступил застой. Признаюсь, кроме лунной программы у нас готовится еще кое-что, оно заставит русских окончательно поджать хвост. Там, где застыли политика, идеология, неподвижен и технический прогресс. Лишь в военном отношении они не жалеют никаких средств, дышат нам в затылок, кое в чем даже обогнали количественно, но в электронике также уступают, а в наше время это главное.
   - Коммунисты отгораживаются от нас бетонными стенами, минными полями...
   - От того, чего они боятся, не отгородиться ничем. Я имею в виду жизненный уровень, производительность труда, качество продукции. И просто - правду.
   - Хотя после Карибского кризиса прошло семь лет, хотел бы кое-что услышать от вас...
   - О, никогда еще русские так нагло и бесстыдно не лгали в ООН, никогда так открыто не демонстрировали свою агрессивность и авантюризм! А Соединенные Штаты, напротив, показали свое миролюбие. У нас было пять тысяч атомных боеголовок против трехсот у русских, и, пользуясь случаем, мы могли бы покончить с ними. Но какой ценой?!..
   Когда власть на Кубе захватил выходец из зажиточной семьи, иезуит по образованию, бывший ярый антикоммунист Кастро, это не привлекло большого внимания: в "банановых республиках" перевороты не редки. Однако он провозгласил, что собирается строить на своем острове социализм. И это в девяносто милях от США! Вспомните, как взбесились коммунисты, почувствовав, что Венгрия может покинуть "лагерь мира и социализма"! Бросили целую армию, не пожалели жизней тысяч солдат. А каково было нам? Попытка убрать Кастро силами оппозиции не удалась: он успел получить от русских гору оружия. Деловые люди и наши военные требовали от президента решительных мер, и Кеннеди подготовил группировку из трехсот кораблей, двух тысяч самолетов и четырехсот тысяч солдат, чтобы одним ударом покончить с коммунистической экспансией в Западном полушарии. Но и Хрущев пошел ва-банк, решил, по его выражению, "запустить ежа в штаны дяде Сэму". Наша разведка не сразу обратила внимание на слишком большое число кораблей, везущих из СССР на Кубу сельскохозяйственные машины. А их трюмы были набиты оружием и боеприпасами. За короткое время Советский Союз перебросил на Кубу пятидесятитысячную армию, которой под фамилией Павлова командовал генерал Плиев. На остров доставили пять ракетных полков с личным составом и ракетами среднего радиуса действия РР-12 и РР-14, всего двадцать четыре тактические и оперативные ракеты мощностью до мегатонны и дальностью до двух с половиной тысяч километров. И если ракеты в Турции мы устанавливали открыто, об этом знал весь мир, то русские крались на Кубу тайно, их народ не подозревал ни о чем: большевики молча готовили его к возможному закланию.
   У наших берегов находилась двадцать одна советская подводная лодка, каждая вооруженная ракетой мощностью в полторы мегатонны - семьдесят пять "хиросим". Это была уже не защита крошечного острова, а открытый военный вызов! Впервые за все послевоенные годы Вооруженные силы США были приведены в высшую боевую готовность. Противоатомные убежища могли вместить девяносто миллионов человек, остальных ждала эвакуация или... Но и весь Советский Союз оказался бы подставлен Хрущевым под удар наших ракет. Меня до сих пор поражает это презрение коммунистических правителей к человеческой жизни, к народам своих стран.
   - Все просто, Джон! В Штатах и в Западной Европе правители избираются народом, чувствуют перед ним ответственность. Но ни Центральный Комитет КПСС, ни Политбюро народом не избираются, они вечные узурпаторы.
   - Согласен... Какие только коварные планы ни приписывают нам "комми", и сколько дураков им верит! Что мешало нам начать войну, когда мы монопольно владели атомной бомбой? Но Америка никогда не любила воевать, только чрезвычайные обстоятельства вынуждали нас посылать своих солдат за пределы страны. А Куба едва не стала запалом Третьей Мировой войны... Когда мы представили сделанные с воздуха снимки ракетных установок на Кубе, русские, как пойманные за руку опытные воры, отрицали все. Кастро торопил Хрущева с атомным ударом по Америке, однако тот понимал, что это не ботинком по столу стучать. И мы почувствовали, что он блефует. В это же время русские арестовали нашего агента полковника Главного разведывательного управления Советской Армии Пеньковского, и тот от страха дал условный сигнал, что русские начали атомную атаку. Но директор ЦРУ Джон Маккоун, проанализировав обстановку, пришел к выводу, что сигнал ложный. Он не сообщил президенту ни об аресте агента, ни о его сигнале и оказался прав. Русские сообщили, что Пеньковский расстрелян. По непроверенным сведениям его не расстреляли, а заживо сожгли в крематории, сняв казнь на пленку, и теперь показывают этот фильм молодым чекистам. Точно утверждать не могу, у разведки есть свои легенды и мифы... Вскоре стало ясно, что сам Хрущев не представлял, что будет делать с ракетами на Кубе, никакого плана у него не было. Дальше знаете сами... Когда русские стали убирать ракеты, кубинцы кричали о предательстве, не давали демонтировать установки, вставали на пути тягачей. Для утешения русские оставили им "учебную бригаду" чуть больше трех тысяч человек... Куба - единственная страна с коммунистическим режимом, где одновременно находятся и советские, и американские войска. Для двухсоттысячной армии Кубы русские ежегодно поставляют оружия на полтора миллиарда рублей.
   - Куда им столько?
   - Цель и Кастро, и Хрущева - сделать "Кубой" всю Латинскую Америку. Оружие с Кубы идет в Никарагуа, Сальвадор, другие страны Центральной и Южной Америки. Два года назад мы обезвредили Че Гевару, бывшего соратника Кастро, троцкиста, отправившегося устраивать революцию в Боливии. Но о его появлении местные крестьяне заявили "куда следует". В небо поднялся самолет с прибором, улавливающим инфракрасное излучение. У Че Гевары была партизанская печка, не дававшая дыма и отблесков огня, такую не увидишь в двух шагах, но на экране прибора она вспыхнула яркой точкой. Остальное было делом армии и полиции. Увы, мир противоречив: имя Гевары для радикальной молодежи стало символом революции.
   - Я видел его портреты на рубашках и майках наших парней и удивлен таким авторитетом террориста.
   - Очень многие до сих пор верят, что революции несут свободу и справедливость, хотя история давно показала, что это не так. Победа Че Гевары принесла бы Боливии гражданскую войну, раскол общества, упадок промышленности, голод, террор...
   Иоганн вспомнил студенческие беспорядки во Франции в недавнем прошлом. Молодые шли на баррикады, отрицая существующую систему и государственный строй, но не предлагая ничего взамен. Жестокие стычки с полицией, крикливые демонстрации, истерические митинги, разбитые витрины, сожженные автомашины, убытки во много миллионов франков - во имя чего? Этот бесцельный взрыв анархии, неповиновения, разрушения, злобы - результат коммунистической пропаганды или первобытная дикость, сбросившая оковы цивилизации? И это Запад, оплот христианства, культуры, морали?! Конечно, вскоре все страсти улеглись, смолкли крики, исчезли баррикады, в окнах и витринах засияли новые стекла, в университетах возобновились занятия. Но тогда зачем было ломать, громить, буянить? Неужели в глубине человеческой души живет страсть к разрушению, проявляющаяся во время революций, в походах и войнах?..
   - А как ваша очаровательная дочь, Иоганн? Знаю, учится на биологическом факультете Мюнхенского университета, встречал ее имя в газетах. Первые "зеленые " в Федеративной республике.
   - Что мне больше всего и не нравится! Линда по молодости и впрямь решила, что "зеленые" могут переделать мир, состоящий из самых различных стран, часто находящихся в конфронтации, мир несовершенный, в котором хватает невежества, жадности, равнодушия. Читает книги вроде "Пределов роста" Медоуза, где утверждается, что если сохранится прирост населения планеты при одновременном приросте потребления на душу, то резервы планеты истощатся и человечество погибнет через полсотни лет. Сколько раз нам уже грозили концом света! А Линда воспринимает это всерьез. Я пытался ее разубедить...
   - А зачем? - перебил Джон. - Согласен, "зеленые" слабы, наивны, неорганизованны, но в главном они правы: человек беспощаден к родной матери - Земле, и она уже не выносит подобного обращения. И в Штатах принимаются природоохранительные законы, началась даже постепенная очистка Великих озер, отравленных промышленными отходами. Думаю, люди сумеют добиться, чтобы вода в них снова стала голубой и прозрачной, как во времена героев Фенимора Купера; снова можно будет ловить рыбу, купаться, пить озерную воду. Обойдется это дорого, но конечная цель заслуживает любых затрат. И немцам тоже пора об этом задуматься всерьез, тут я на стороне вашей дочери.
   - Вы меня озадачили, Джон, открыв "второй фронт"! Обещаю над этим подумать. Я хочу воспользоваться нашей встречей, чтобы задать вам один давно интересующий меня вопрос. Кеннеди убрали за то, что он пошел навстречу русским во времена кубинского кризиса?
   Впервые за все годы знакомства Иоганн увидел, как по лицу американца скользнула тень растерянности. Джон долго молчал, потирая ладони, видимо, собираясь с мыслями.
   - Знаете что, - наконец произнес он, - спросите меня об этом лет через пятнадцать-двадцать, возможно, тогда я буду иметь право сказать вам то, что знаю и что думаю об этом.
   - Зато я уверен, что, когда снимали Хрущева, генералы и маршалы припомнили ему эту "уступку мировому империализму".
   - Возможно, хотя он отделался гораздо легче, чем Кеннеди. Будем справедливы, Иоганн, и отдадим должное тем, кто сумел удержаться, не нажать кнопку, спасти мир.. Ну, а теперь моя очередь спрашивать. Я кое-что уже знаю, но мне хочется услышать именно от вас, как вам удалось разоблачить бывшего чекиста, скрывавшегося под видом мирного бюргера. Сами понимаете - профессиональный интерес.
  

3

  
   В тот день Иоганн по делам приехал в Мюнхен. Он неторопливо шагал по улице, с некоторой печалью вспоминая Валькирию, погибшую недавно в автокатастрофе, и тут обратил внимание на выстроившихся вдоль тротуара полицейских. Потом издали послышался нарастающий шум, какие-то выкрики, глухая поступь многих сотен ног.
   - Что происходит? - обратился Иоганн к одному из стражей порядка.
   - Молодежь дурит!..
   Из-за поворота выплеснулась толпа: знамена, кожаные куртки, форма "гитлерюгенда" и вермахта, блестящие сапоги, портупеи, повязки со свастикой, нестройное "Зиг хайль!", обрывки старых солдатских песен, которых, видимо, до конца никто не знал.
   "И эта шпана хочет быть похожей на нас? - подумал Иоганн. - Дешевый фарс, бездарное подражание тому, что невозможно повторить! Мы начинали с дисциплины, с порядка. Мы шагали - и земля вздрагивала под нашими ногами, мы приветствовали фюрера - гром прокатывался над городом. А эти? Щенки, воображающие себя волками. И это левые писаки называют возрождением нацизма?"
   Почти не пряча презрительной усмешки, Иоганн смотрел на демонстрантов. И тут он заметил, что в середине толпы, точно в бурной реке, пытаясь выплыть, выбраться, мечется пожилой человек. Видимо, он переходил улицу, когда поток демонстрантов подхватил его и понес с собой. Иоганн решил помочь бедняге, но неожиданно остановился... Доннер веттер! На Кавказе он встретил русского, бежавшего от него когда-то на Клухорском перевале, а здесь... Где-то он уже видел это лицо... Где? Да это же пленный чекист, которого он бы пристрелил, не вмешайся тогда эсэсовский офицер! Жив, оказывается! Видно, и в самом деле сообщил что-то важное, сохранил жизнь, а потом служил где-нибудь в СС. Иоганн ненавидел предательство в любой форме. Чтобы бывший чекист, когда-то изменивший своим, палач и трус, жил в его родной Баварии?! Не бывать этому!
   Он взбежал на крыльцо какого-то дома, вскинул руку в знакомом приветствии. От неожиданности толпа демонстрантов приостановилась.
   - Парни! Я ветеран Восточного похода, воевал с сорок первого по сорок пятый год, имею ранения и награды, бывший командир батальона горных стрелков. Ответьте, как среди вас, молодых баварских патриотов, оказался бывший чекист и коммунист? Вот тот, пожилой!..
   - Что? Кто? О ком это он? Где? - раздались вразнобой молодые голоса.
   Но Иоганн уже встретился взглядом с бывшим пленником и убедился, что не ошибся.
   - Да вон он стоит в середине вашей колонны! Надеюсь, что и ты меня узнал, русский ? Мои егеря взяли тебя в плен в сорок втором году. Ты тогда был офицером, но переоделся в рядового, не так ли?
   - Это какая-то ошибка! Я баварец, я тоже ветеран Восточного похода! - выкрикнул бывший чекист.
   - Швайнхунд! Я лгу? Жаль, что ты тогда не получил от меня пулю! Я запомнил наколку на твоей груди, коммунистический лозунг "Да здравствует Мировая революция!" Она сохранилась?
   Слова Иоганна потонули в поднявшемся шуме. Демонстранты сорвали с бывшего пленника пиджак, галстук, рубашку, майку: на поросшей седым волосом груди вместо наколки белели пятна. Побагровевшее лицо бывшего чекиста выражало злобу, страх, растерянность и отчаяние. Вокруг него, точно собаки возле кабана, метались молодые неонацисты. Кто-то уже заехал разоблаченному по физиономии: под его левым глазом наливался синяк. Несколько оказавшихся поблизости полицейских с трудом отбили его от демонстрантов, вывели на тротуар. Засверкали блицы невесть откуда появившихся представителей прессы.
   - Вы уверены, что не ошиблись? - тряс Иоганна на плечо кто-то, увешанный диктофонами и фотоаппаратами. - Обвинение слишком серьезно, вас могут привлечь к суду. Это господин живет в Мюнхене очень давно, ни разу не задерживался полицией, и трудно поверить...
   - Уберите руки! - приказал Иоганн. - Понятно, он старался жить незаметно, да вот не повезло - попался мне на глаза. Уверен, что его давно разыскивают бывшие товарищи-чекисты, чтобы немедленно вздернуть на первой же осине. Смотрите и слушайте, это будет самый сенсационный материал из всех, что вы публиковали! Поинтересуйтесь, каким образом он получил немецкое гражданство, избежал депортации и вообще как русский чекист превратился в баварского бюргера!
   Полицейская машина уже пробивалась сквозь толпу.
   Несколько раз Иоганна вызывали сначала в полицию, затем в другие органы, которые занялись делом бывшего чекиста. В газетах замелькали заголовки "Бывший фронтовик узнает своего пленного", "Чекист - военный преступник", "Кто жил рядом с нами?" Последнее официальное сообщение было о том, что русским выдан разыскиваемый ими военный преступник Магутин.
   Иоганн был доволен.
  

4

  
   - Черт возьми, Иоганн, здорово же это у вас получилось! - покачал головой Джон. - Не напрасно я равнодушен к фантастике да и вообще к художественной литературе: жизнь удивительнее любой выдумки. Две такие встречи! У вас действительно феноменальная память! Еще удивительнее, что военного преступника опознал и разоблачил реваншист и антикоммунист.
   - Какой уж там реваншист! С сорок пятого года мы самый мирный народ, ни с кем не воюем, никого не оккупируем...
   - Ошибаетесь! В августе прошлого года улицы Праги патрулировали русские танки и немецкая пехота.
   - К сожалению, вы правы! Как же это нелепо: через четверть века после окончания войны русские заставляют немцев быть агрессорами, оккупантами! Лишь Чаушеску нашел в себе мужество не участвовать во вторжении в Чехословакию. Русские кричат, что бундесвер - угроза миру, но наши вооруженные силы нигде не использовались, а армия ГДР покрыла себя позором в Чехословакии. Жалкие марионетки русских! Не напрасно многие у нас считают, что восточные немцы "ненастоящие": воспитаны за бетонной стеной в изоляции от Европы и цивилизованного мира, в чужом духе.
   - Так или иначе, вместе с "товарищами по оружию" они выполнили роль "жандарма Европы", как называли Россию в начале прошлого века. Но Чехословакия показала, что страны Восточной Европы не смирились с участью советских сателлитов. В сорок восьмом году, когда в Чехословакии коммунисты пришли к власти, Масарик покончил с собой, предупреждая этим сограждан о грядущих бедах. А восстание в Восточном Берлине пятьдесят третьего года, когда на улицы вышли триста тысяч человек, открывавших тюрьмы, разгонявших парткомы?.. До какой степени надо довести народ капитулировавшей страны, занятой оккупантами, чтобы он, безоружный, с голыми руками поднялся против танков?! События в Польше, залитая кровью Венгрия и, наконец, Чехословакия, очень сильно напугавшая советское руководство. Русские ввели туда воздушно-десантные войска и танковую армию - пятьсот машин. От Политбюро присутствовал Мазуров под именем несуществующего генерала Трофимова, а командовал вторжением генерал армии Павловский. Национальной армии приказано было сидеть в казармах и не высовываться, но все же сопротивление было: демонстрации, митинги, поджоги танков. Потом союзников вывели, остались одни русские. Теперь их генералитет доволен: к Западной, Северной и Южной группам войск прибавилась Центральная. Но меня заинтересовал один неприметный факт, которого не могло быть ни при Сталине, ни при Хрущеве: семь человек вышли на Красную площадь протестовать против вступления советских войск в Чехословакию. Из оскорбляли и били переодетые чекисты, потом суд, тюрьмы, лагеря, но люди шли на самые тяжкие испытания во имя свободы и демократии, как их понимаем мы. Их имена стали известны на западе и породили неожиданную для Кремля волну выступлений в их защиту.
   - Семь из трехсот миллионов? Не маловато?
   - Мало, но я уверен, что были тысячи, согласных с ними.
   Наступило короткое молчание. Потом Иоганн негромко заметил:
   - Хочу честно признаться Джон, что сначала я не испытывал к вам, американцам, симпатий. Вы для меня были врагами. В "плане Маршалла" я видел лишь стремление поживиться за счет поверженного противника, подобно русским, которые по репарациям вывозили с наших заводов и фабрик станки, машины, механизмы, из типографий - оборудование, из библиотек - книги, архивы. Но потом я увидел, что этот план помогает моей стране. Понемногу я стал понимать, что вам нужна не нищая разорванная страна, а иная Германия, что вам нужен сильный и верный союзник в Европе, что у нас один общий враг - мировой коммунизм во главе с Советским Союзом.
   - Вы правы, Иоганн! Послевоенная Германия стала иной, но большевизм не изменился с семнадцатого года, вся его теория умещается в одной фразе поэта Маяковского "Сжимай пальцы на горле мира!" На нашем горле, Иоганн, на горле наших близких. Если Гитлер называл совесть химерой, то задолго до него Ленин провозгласил, что в политике морали нет, есть только целесообразность. В девятнадцатом году при наступлении белых на Петроград он предлагал во время атак гнать впереди красных полков мирных жителей, а когда разбитые белые ушли в Эстонию, он внес новое предложение: части Красной Армии тайком переходят границу, вешают несколько сот или тысяч ни в чем не повинных мирных эстонских крестьян, священнослужителей, буржуа, а обвиняют во всем солдат Юденича. А чтобы красноармейцы старались, платить за каждого повешенного по сто тысяч рублей... В Америке на одном из кладбищ есть известная могила: на плите написано "Повешен по ошибке". А что пришлось бы писать на могилах повешенных эстонцев?
   Главной целью большевиков всегда была Мировая революция, власть над всей планетой, а не построение мифического коммунизма. Военная доктрина большевизма лучше всего выражена Троцким и Фрунзе: милитаризация всей страны, введение в школах начальной военной подготовки, а в высших учебных заведениях - военных кафедр, готовность каждого мирного предприятия в кратчайшее время перейти на выпуск военной продукции, даже полувоенная форма партийных руководителей, напоминающая, что вся страна - военный лагерь. Хотя она все больше становилась концентрационным лагерем. Песни, стихи, фильмы, книги - о войне как о чем-то возвышенном, героическом, романтичном. Вам это знакомо, руководители рейха многое переняли у большевиков.
   - Дело прошлое...
   - Но все же я разговариваю в первую очередь с ветераном Восточного похода, бывшим комбатом горных егерей. Кстати, насколько мне известно, несколько лет назад на национальной викторине в Бонне за правильный ответ на вопрос, кто водрузил флаги рейха на вершинах Эльбруса, наградой был автомобиль. Вот как вас ценят, гордятся вами...
   - Ох, Джон, теперь я понимаю, почему Эльза не могла перед вами устоять!
   - Четверть века назад я и внешне выглядел привлекательнее!.. Больше всего большевики боялись и боятся контакта советских людей с иностранцами, жителями остальных пяти шестых суши. В июле тридцать седьмого года во Владивосток впервые пришла американская военная эскадра: крейсер и четыре миноносца. Обычный дружественный визит. Приняли наших парней хорошо, был банкет, встреча футбольных команд, показ кинофильмов. Но не успели наши корабли скрыться за горизонтом, как среди командования Тихоокеанского флота начались аресты, заканчивавшиеся расстрелом или большим тюремным сроком. В чем обвиняли? В том, что при встрече с американцами они все немедленно завербовались в шпионы. Дикость, абсурд? Для них - норма жизни.
   Франклин Рузвельт, которого некоторые горячие головы у нас называли коммунистическим агентом, одним из первых заговорил о концепции сдерживания Советского Союза, рвущегося в мировому господству. Большевики - большие мастера демагогии и лжи, сам дьявол позавидовал бы. И им поверили многие миллионы людей, в том числе даже такие, как Бернард Шоу, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер, Анри Барбюс, Герберт Уэллс. К чести западного мира нашлись и те, кто разглядел истинную сущность большевизма. Американский писатель Дос Пассос в молодости "переболел" социализмом, но к середине жизни начал кое-что понимать. Он писал, что мечта о всеобщей справедливости неизбежно ведет к террору, а "первое в мире социалистическое государство" переродилось в силу, ориентированную на грабеж и захват. Я в одном не согласен: оно родилось таким. Еще до войны Пассос сказал, что мир становится музеем неудач социализма... Или Андре Жид: когда в Советском Союзе ему стали показывать так называемых ударников труда, стахановцев, он поинтересовался, соответствует ли их производительность труда рабочему запада. За это его немедленно вышвырнули из страны, предав анафеме - он посмел назвать короля голым. А вчерашние крестьяне, ставшие рабочими, считали себя героями, производя за день столько, сколько американец - за час. Тридцатые годы с раскулачиванием, голодом, политическими процессами, террором вызвали некоторое отрезвление, однако победа снова заставила многих видеть в Советском Союзе "светоч мира и свободы". Так называемую "прогрессивную общественность" обмануть гораздо проще, чем зулуса или папуаса: у тех подсознательное чувство недоверия и опасности еще сохранилось. После сорок пятого года на родину стали возвращаться, причем, добровольно, эмигранты, уехавшие на запад в годы революции и гражданской войны. Как же они были ошеломлены, увидев перед собой гостеприимно распахнутые ворота концлагерей!..
   О Викторе Кравченко слышали? Рабочий, коммунист, поднявшийся до директора завода, а затем, как многие, "оказавшийся врагом народа". После снятия Ежова был выпущен на свободу, а летом сорок третьего года в составе закупочной комиссии по ленд-лизу приехал в США. Ничего не забыл, ничего не простил, поэтому сразу попросил политического убежища. Вскоре выпустил книгу "Я выбираю свободу", в которой рассказал о виденном и пережитом в заключении. Книгу объявили клеветнической фальшивкой, хотя на западе уже были известны произведения Орлова, Кривицкого, Баженова. Сталинские агенты пытались выкрасть или уничтожить Кравченко, но он оказался достаточно осторожным. Против его книги, вышедшей в сорок шестом году четырехмиллионным изданием, выступили Альберт Кан, преподобный Хюльетт Джонсон, Жолио Кюри и другая "прогрессивная общественность". Одна из французских газет, близкая к коммунистам, неосторожно назвала книгу ложью, а автора - агентом ЦРУ. Кравченко подал в суд и, несмотря на приезд из Москвы целой "комиссии" в помощь судьям, выиграл процесс: нашлось достаточно свидетелей из "перемещенных лиц", не только подтвердивших правоту автора, но и приведших более потрясающие факты. Увы, опять не обратили внимания, сочли происходящее одним из этапов "холодной войны". Невозможно было поверить, что одна из стран-победительниц являет собой тоталитарный режим страшнее нацистского. Кравченко получил гражданство США, стал бизнесменом. После двадцатого съезда партии очень надеялся на демократические перемены в Советском Союзе, но так и не дождался. Через два года после снятия Хрущева, когда снова страной правили сталинисты, Кравченко решил, что надеяться больше не на что, и покончил с собой. Думаю, что он поторопился.
   Главным козырем большевизма стал не уровень жизни народа, не производительность труда, не качество продукции, не свобода и права человека, а победа в войне. Они не дают о ней забыть, отмечая ежегодно Дни Армии, Авиации, Флота, Танкистов, Артиллерии, Победы, Революции, изображая себя единственными спасителями человечества от "коричневой чумы".
   - Точно "красная чума" лучше!
   - Страшнее, Иоганн, ибо у "комми" есть термоядерное оружие и ракеты! О нас, как союзниках, приказано забыть. Ни об Эль-Аламейне, ни о высадке в Нормандии, ни о нашей долгой войне с Японией русские почти ничего не знают. Они до сих пор уверены, что мы помогали им лишь тушенкой, и открыли второй фронт в самом конце войны. Да и воевали мы иначе, у нас не было "матросовых" и "гастелло", мы берегли своих парней, но не требовались и заградотряды, не оказалось "американских власовцев".
   Сталин послал на Нюрнбергский процесс своих "судей", где те впервые услышали о таких понятиях, как права обвиняемого, защита. Один из советских обвинителей генерал Зоря не смог доказать, что Катынь - дело рук немцев, и был за это убит агентами Сталина прямо в Нюрнберге. В ООН вынуждены были слушать человека, который по своей сути был преступником - Вышинского. В своей стране он оклеветал и уничтожил многие тысячи людей, подведя под это даже "идеологическую базу". Он выступал в ООН с многочасовыми речами в защиту мира, свободы и демократии - того, что сам всю жизнь не понимал, ненавидел и презирал. Дин Ачесон называл его прирожденным негодяем.
   Между прочим, вечером после парада Победы на аэростатах над Москвой подняли портрет Сталина площадью в сто квадратных метров, чтобы все знали, кто главный победитель. Я видел советский документальный фильм о параде Победы. Кажется, стоявший на Мавзолее Сталин должен бы излучать торжество, но нет: за исключением одного-двух моментов он сохранял на лице хмуро-озабоченное выражение. Тиран понимал, что люди вернулись с фронта другими, что ими будет труднее управлять, он же не намеревался ни с кем делить лавры победы и уже тогда решал, как поступить с Жуковым, Рокоссовским и другими. И если после гражданской войны у русских появились песни о Буденном, Ворошилове и других военачальниках, то после Отечественной пели только о Сталине. Этот человек воплотил в себе все самые страшные черты большевизма.
   Джон Стейнбек, побывавший в Советском Союзе в сорок седьмом году, писал: "Все происходит под пристальным взглядом гипсового, бронзового или нарисованного сталинского ока". Какая наивность! Око Сталина - органы безопасности, их взгляд следил за каждым шагом советских людей. Победа дала Сталину гораздо больше, чем народу: выше стал его авторитет, тверже режим. Однако этот динозавр жил представлениями начала века: в докладе на девятнадцатом съезде партии он бубнил о "крахе капитализма", о неизбежности войны между странами НАТО, о победе социализма во всем мире. Время для него остановилось...
   Сейчас они кричат, что мы на территории тридцати двух стран создали вокруг Советского Союза тысячу военных баз, на которых находится пятьсот тысяч американских солдат. При этом умалчивают, что столько же их солдат находится только в Восточной Германии, а еще сотни тысяч - в Польше, Венгрии, Чехословакии, их военные советники и специалисты есть во многих странах Азии, Африки, Латинской Америки, да и баз за рубежом хватает...
   - А Китай, Джон? Что он для Запада?
   - Сейчас больше придется беспокоиться Кремлю, чем нам! В свое время Наполеон заметил: "Китай пока спит. И горе миру, когда он проснется!" Сейчас он просыпается...Когда на карте мира появился коммунистический Китай, у нас возник повод для тревоги: десятки миллионов солдат плюс советское оружие. Опасения оправдались в Корее...Но вскоре наши специалисты пришли к выводу, что противоречия между Советским Союзом и красным Китаем сильнее того, что их объединяет. За уверениями в вечной дружбе, за братскими объятиями скрывалась борьба за господство, причем, не только в мировом коммунистическом движении. В основе действий Мао - не коммунистическая идеология, а планы китайских богдыханов: древнее стремление к созданию гигантской Поднебесной империи, центра Вселенной. До Мао в своей книге "Судьба Китая" об этом писал еще Чан-Кайши, но, как говорят русские, "бодливой корове бог не дал рогов". У Мао же такие "рога" есть, как и мечта о Китае от Каспия до Тайваня, от Чукотки до Индийского океана. Еще в тридцать шестом году Мао заявил нашему журналисту Эдгару Сноу, что задачей Китая является возвращение всех "потерянных" районов, а пять лет назад, беседуя с японскими парламентариями, Мао сказал, что у Китая претензии к Советскому Союзу на полтора миллиона квадратных километров.
   - Я в юности думал, что самые смелые планы у фюрера...
   - Ну что вы! У Мао масштабы азиатские! После смерти Сталина он мечтал стать во главе мирового коммунистического движения, однако это не понравилось Москве, привыкшей считать себя "авангардом человечества". Наши мудрые политологи и востоковеды оказались правы: с первых дней прихода к власти Мао стремился столкнуть между собой Соединенные Штаты и Советский Союз, две главные силы, стоящие на его пути к всеазиатскому, а затем ко всемирному господству. Как он был разочарован, когда удалось избежать термоядерного конфликта из-за Кубы! Но что можно ждать от человека, который в сорок пятом году в партийной директиве писал: "Веди неустанную борьбу, не жалей никаких усилий для завоевания всего того, что можно завоевать". Он заявлял, что "винтовка рождает власть", не скрывал, что не боится жертв: "Если половина человечества окажется уничтоженной, останется другая половина, зато империализм будет уничтожен!" Вожди Советского Союза, чье население в четыре раза меньше китайского, не поддерживали подобные призывы, так как могли оказаться в уничтоженной половине . Мао говорил, что "атомная бомба - бумажный тигр", что "надо готовиться к войне, рыть глубокие туннели и запасать зерно". Советские же лидеры к тому времени уже пришли к мудрому выводу, что после атомной войны живые будут завидовать мертвым, и два миллиарда рублей, которые ежегодно тратились в стране на строительство противоатомных убежищ, направили на возведение жилых домов. В шестьдесят девятом впервые произошел военный конфликт между "странами социалистического лагеря": русские реактивные установки залпового огня били по сосредоточенным на другом берегу Амура китайским дивизиям. После этого русские стали срочно укреплять границу с Китаем протяженностью семь тысяч километров, на что истратили по разным источникам от двухсот до трехсот миллиардов рублей. Но рухнула и мечта Мао: кровавая "культурная революция", жестокое подавление восстаний в Тибете, война с Индией и конфликт с СССР оттолкнули от него вчерашних друзей. Сейчас Мао называет Советский Союз "врагом номер один", а Брежнев обещает вести непримиримую борьбу с маоизмом... Америка? Тут сложнее... Не было такой брани, которую китайские коммунисты не обрушили бы на нас, однако с пятидесятых годов мы поддерживаем дипломатические отношения с Пекином через Варшаву, а через Гонконг ведем взаимовыгодную торговлю: им - химию, нефтепродукты, нам - хлопок, редкоземельные металлы. В шестьдесят четвертом товарооборот Китая со "странами капитала" превысил объем торговли с "братскими странами социализма". Недавно высшим руководством Китая принято решение об улучшении отношений с США...
   Чтобы сохранить мир, чтобы наши дети не знали слов "мировая революция", "экспроприация", "диктатура пролетариата", мы были вынуждены направить наших парней во Вьетнам, против экспансии коммунизма. Мы должны быть такими сильными, чтобы "комми" никогда не решились напасть на нас или наших союзников. Сами первыми не начнем войну: в отличие от "пролетариев" нам есть, что терять. Угроза термоядерной войны помогает "комми" руководить страной. Испуганные люди легче подчиняются приказам и постановлениям, даже самым нелепым, безропотно переносят низкий жизненный уровень, гнет советской и партийной бюрократии, огромные военные расходы: в Советском Союзе генералов больше, чем во всех остальных армиях мира, вместе взятых. И, конечно, угроза большой войны нужна их военно-промышленному комплексу, выпускающему оружия в несколько раз больше, чем наш. На оборонных заводах у них занята треть рабочих! На трех "китах" - армии, госбезопасности и военно-промышленном комплексе - держится партия; по их адресу никогда не звучит ни слова критики... Но у меня есть один вопрос, на который я пока не нашел четкого, однозначного ответа.
   - Вы о чем?
   - Как вы думаете, Иоганн, если б не было октябрьского переворота семнадцатого года, большевизма, появился бы фашизм?
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

ВТОРОЙ ФРОНТ

1

  
   - Обрати внимание, папа! - Линда указала под ноги. - Лет десять назад, когда ты впервые привел меня сюда, тут была чуть заметная тропинка, а сейчас - целая дорога, на которой почти ничего не растет, настолько она утоптана. Все больше и больше туристов с каждым годом в наших горах. Баварии и Республике - прибыль, а каково Альпам?..
   Приехавшая из Мюнхена Линда предложила навестить дедушку Вилли, который, несмотря на преклонный возраст, продолжал работать лесничим. У него появилась даже супруга, пожилая, но еще крепкая и привлекательная женщина, с нею и дом в Бергштадте. Но жена чаще поднималась к мужу, чем он спускался в долину. Иоганн давно не виделся с дядей, да и рад был просто пройтись по горам.
   - Очередная попытка обратить меня в "зеленую веру"?
   - Папа, ну взгляни на меня - мы же так похожи! Я - твое продолжение, поэтому знаю, что мы поймем друг друга. Занятые высокой политикой, вы, мужчины, не замечаете опасности, угрожающей всем: загрязнения земли, воды и воздуха, эрозии почв, уничтожения лесов, наступления пустынь, истребления животных...
   В задумчивости слушая дочь, Иоганн изумлялся несоответствию хода времени: свое детство казалось долгим и бесконечным, а детство дочери почему-то пронеслось во много раз быстрее. Вроде только вчера была очаровательной пухленькой крошкой с голубыми глазами и густыми золотистыми волосами, за что мать называла ее Лорелеей. Потом крошка превратилась в долговязую нескладную девочку, которую Джон как-то сравнил с "гадким утенком". Девочек этого возраста в Германии почему-то называют "жареной рыбой". И с раннего детства Линда тянулась к животным. Эрна, стремившаяся к идеальному порядку и чистоте в доме, только сокрушенно вздыхала, смиряясь с новыми жильцами - щенками, котятами, лягушками, ящерицами. Линда выхаживала больных, выкармливала малышей, при этом глаза ее сияли таким счастьем, что у родителей не хватало решимости упрекнуть ее за те следы, какие оставляли в доме ее подопечные. Если Линда видела мальчишек, мучающих какое-нибудь живое существо, то мгновенно превращалась в фурию и кидалась на выручку. Самым радостным для нее днем стал тот, когда родители подарили ей микроскоп. Она не отрывалась от него часами, пока Иоганн сурово не потребовал беречь глаза. Никакого увлечения мальчишками, никакой болтовни с подругами по телефону - одна любимая биология. Судьба не дала Иоганну сына, но у дочери - его характер.
  -- Я не хочу, папа, чтобы мои дети никогда не услышали трели жаворонка, кваканья лягушки, чтобы они дышали воздухом, больше подходящим для газовых камер. Не желаю, чтобы закончилась история человечества, пусть во многом глупая, дикая, жестокая и нелогичная, но в то же время удивительная и неповторимая. А за последние годы уничтожено более ста видов животных, полтораста видов птиц! Убивают последних носорогов, этих беззащитных гигантов только для того, чтобы у какого-нибудь богатого импотента на один вечер... Мне неловко говорить, ты сам все знаешь... Мы можем без всякой войны погибнуть и погубить планету только потому, что постепенно создаем среду, в которой невозможно жить, лицемерно называя это прогрессом. Нам очень повезло, бергштадтцы пьют воду из чистейшего горного источника, но Германия... В Роттердаме уже продают обыкновенную питьевую воду из Норвегии. Есть сведения, что из Швеции к нам по дну Датского пролива проложат водопровод, так как все свои реки, ручьи и родники мы, немцы, отравили. Почти десятая часть нашей страны покрыта строениями, дорогами, осадки не впитываются, а сразу стекают в реки, неся мусор, грязь, отбросы. Берега рек на протяжении многих километров забетонированы, о самоочищении не может быть и речи. Красавец-Рейн получил позорное прозвище "клоаки Европы" : в него ежесуточно сбрасывается пятьдесят тысяч тонн жидких промышленных отходов и стоков. Рейнской водой запрещается даже поливать сады и огороды. Наши славные бауэры и садоводы-любители ради рекордных урожаев вносят по тонне нитратов на гектар: растения расходуют лишь часть, остальное отравляет землю и воду. А различные пестициды и гербициды, точно подсунутые самим дьяволом на погибель человеку?.. Знаешь, о чем я иногда думаю? Если повезет, и люди сумеют преодолеть свои извечные противоречия и вражду, и на земле наступит вечный мир, люди создадут в назидание потомкам Музей человеческой глупости. И каждый житель планеты обязан будет ознакомиться с его экспонатами, это будет обязательным условием воспитания и образования. Что будет в этом музее? Думаю, в первую очередь - оружие, с помощью которого люди веками и тысячелетиями уничтожали себе подобных, от каменного топора до ракеты с ядерной боеголовкой Второе - орудия пыток и казней, от плахи с топором до электрического стула. Третье - орудия охоты. Ведь уже в наше время сытые люди ради развлечения истребляли животных, при этом главным была не добыча, а сам процесс убийства. Затем пойдут вещества, с помощью которых человек лишал себя разума: вино, табак, наркотики и прочее...Потом то, чем "убивали время". Жизнь и так обидно коротка, а человек не знал, куда ее девать , на что его потратить. Карты, лото, домино, рулетка... Затем то, чем он отравлял родную землю, воздух, реки...
   - Слушай, Линда, ты, кажется, собираешься запихать в свой музей всю историю человечества? Взрослый может с улыбкой вспоминать свое детство, но смеяться над ним, презирать его, отрекаться от него, считать его самой глупой частью свой жизни он вряд ли будет. Нет и не может быть такого музея!
   - А жаль! В нем нашлось бы место суеверию, тщеславию, чванству...
   - Смысл музея? Воспитать отвращение к человеку и человечеству?
   - Нет, папа! Учесть опыт прошлого и не повторять того, что было в нем порочного.
   - По - моему это уже не экология, а коммунистическая утопия. Во-первых, человечество, люди всегда будут делать какие-нибудь глупости, заблуждаться, грешить. Во-вторых, не перестанет ли человек быть человеком, лишившись всех своих пороков?
   - Я как-то над этим не задумывалась, папа...
   - А ты подумай!..
  

2

  
   Лесной отшельник был рад гостям.
   - А где же твоя Магдалина, дядя Вилли? Еще не раскаялась, что вышла замуж за старого Тарзана? - спросил Иоганн.
   - Пока нет. Поехала навестить дочь и внуков в Кельн, на следующей неделе вернется.
   - Когда я у тебя здесь скрывался, ты казался мне очень старым. А теперь вижу...
   - Что полвека - не возраст? Доживешь до нынешних моих лет - поймешь то же самое! Беда наша, человеческая, в том, что тело стареет быстрее души.
   - Вижу, мужчины, - встала из-за стола Линда, - что вам очень хочется потолковать вдвоем. Оставлю вас на полчасика, поброжу в окрестностях. Такая красота вокруг!
   - Спасибо, Ганс, что навестил меня! А дочка-то твоя! Красавица!
   - А ты как, дядя?
   - Вот уже восьмой десяток разменял, но спасибо лесу и горам, на здоровье не жалуюсь. Раньше тише было в этих местах, в последнее время туристов все больше, засоряют горы, пугают животных. Вернется Линда, пожалуюсь ей, как богине Диане, защитнице всего живого...
   - Читал о ней в газетах?
   - Конечно! Молодец, что такую воспитал! Сейчас о защите природы не просто говорить - кричать надо. Потом кое-что покажу, сейчас о другом хочу сказать. Я в городе недавно знакомого встретил, вместе когда-то в "Спартаке" были, разговорились. Приехал навестить родственников. И признался он мне, что вышел из компартии Германии. Сослался на склероз, мол, стал плохо соображать, имена и даты путать, а причина в том, что случайно ему на глаза попался секретный партийный документ, в котором говорилось, что в ГДР есть места, где из западных немцев-членов компартии Германии готовят на случай войны диверсантов. Переправляют их в ГДР через Западный Берлин. Недалеко от Франкфурта-на-Майне есть озеро Шпригзее - там учат минировать мосты, вокзалы, шлюзы, железные дороги, стрелять.
   - Не переживай! Как и все генералы, русские готовятся к будущей войне, как к прошлой. А она или уничтожит все на земле, или ее не будет вообще, и все, чему учат этих подонков, никогда не пригодится.
   Иоганн замолчал: кощунственно для сына думать, но, может быть, хорошо, что отец с его мечтой о вечной дружбе между русскими и немцами, как залоге мира, не дожил до Второй Мировой войны и всего, что за ней последовало.
   - Ты сам, дядя, не раз говорил, что политика - грязное дело. У нас судили и казнили тех, кого назвали военными преступниками, мы выплатили денежную компенсацию бывшим узникам концлагерей, заплатили по репарациям, стали совсем другой страной - свободной, демократической. Но русские делают вид, что ничего не изменилось, им требуется постоянная ненависть к нам, западным немцам, чтобы держать в оккупации пол-Европы и треть Германии...
   Хлопнула дверь, в дом вбежала Линда. На ее глазах блестели слезы.
   - Папа! Дедушка! Как же так? Там пихты... И сосны... И елочки... Все мертвые!..
   - Да, большая беда пришла в Альпы, - с горечью заметил дядя Вилли, - дым заводов, фабрик и электростанций растворяется в каплях дождя, и на землю падает серная кислота, убивая растения.
   - Откуда этот дым?
   - Отовсюду. Говорят, из Чехословакии, из Франции, из Бельгии, и с нашей территории - из Рура...
   Они вышли из дома, прошли несколько сот метров, и Иоганн увидел на скалах мертвые деревья с рыжей, точно обожженной пламенем огнеметов хвоей.
   Линда повернулась к нему:
   - Теперь ты лучше поймешь меня, папа!
  

3

  
   Давно не испытывал Иоганн такой ледяной, стискивающей сердце ярости. Уничтожают Альпы, его Альпы, без которых он не мыслит жизни! Перед глазами стояли мертвые старые пихты, зеленым нарядом которых он так часто любовался, живя у дяди Вилли после капитуляции. Деревья точно молча говорили о том, что все меняется, пройдут и трудные времена, и он вернется в родной дом. Их ровный, негромкий гул под ветром успокаивал, принося в душу умиротворение и надежду. И эти деревья, и росшие рядом ели и сосны убили не русские - гибель пришла с запада. Ждал нападения с одной стороны, а получил...
   Он набрал у Линды книг по экологии - и был поражен. Живя у подножья Альп, в стороне от промышленных центров, Иоганн не представлял, до какой степени природа его страны отравлена промышленными отходами. Оказалось, что электростанции, промышленность, транспорт - все, чем привыкла гордиться Федеративная Республика - ежегодно выбрасывают в воздух более трех миллионов тонн двуокиси серы, почти три миллиона тонн окислов азота, около десяти миллионов тонн окиси углерода-угарного газа. Деревья не выживают в подобной атмосфере, особенно хвойные. И это - Германия, за славу и величие которой он готов был отдать жизнь? Вырубаются леса в долинах и на склонах гор, растут карьеры - рваные раны на теле земли, отравляются уже не только реки, но и моря: смытые с полей и принесенные реками азотные соединения и фосфаты - причина интенсивного роста водорослей, нарушения кислородного режима. Хлор, бром, фтор вызывают у рыб генетические изменения, а тяжелые металлы смертельны для обитателей дна.
   Каждую секунду на земле вырубается участок леса величиной с футбольное поле, и джунгли сменяются пустыней.
   Когда солдат роет окоп, он закапывает плодородный слой почвы, выбрасывая на поверхность мертвую глину или песок. То же происходит и при взрыве снаряда, бомбы или мины. За Вторую Мировую войну было перемещено триста пятьдесят миллионов тонн грунта, в Корее и Юго-Восточной Азии - почти в десять раз больше.
   Одна глубинная бомба, разрываясь, убивает все живое в радиусе трехсот метров.
   Американцы залили Вьетнам тысячами тонн ядовитого диоксина, полмиллиона гектаров тропических лесов полностью уничтожено, шесть миллионов - повреждено. А чем виноваты животные, населявшие эти джунгли?
   Иоганн понял, что породило "зеленых", которых он снисходительно называл "дивизией генерала Бастиана". А пережить "зеленым" пришлось немало. Сначала они взялись за защиту Мирового океана: пытаясь помешать промыслу китов, количество которых катастрофически сокращалось, бросались на своих катерах наперерез китобойным судам, рискуя получить в борт гарпун с гранатой. Особенно доставалось от них советской китобойной флотилии "Слава" - главному истребителю самых крупных млекопитающих на планете. "Зеленых" арестовывали на атомных полигонах, где они протестовали против новых испытаний, у мест сбросов ядовитых отходов, возле атомных электростанций, химических предприятий, при блокировании ядерных подлодок, а они платили штрафы, залечивали полученные в стычках с полицией ссадины, отсиживали по суду сроки - и продолжали свое дело...
  

4

  
   - Ты выбрала трудный путь, Линда. Я прочел, что цель движения "зеленых" лучше всего определил Махатма Ганди в своей книге "Моя жизнь": "Цивилизация в полном смысле этого слова состоит не в умножении потребностей, а в свободном и хорошо продуманном ограничении своих желаний". Но кто будет добровольно ограничивать свои желания? Человек создан так, что аппетит его постоянно растет.
   - Да, папа, иногда меня охватывает отчаяние: люди нелогичны, эгоистичны, жадны, глупы, живут только сегодняшним днем, не думая, что оставят детям и внукам.
   - А ты мне казалась примером непоколебимой уверенности в правоте своего дела, примером упорства и какой-то неженской воли...
   - Если б так!
   - Большинство до сих пор живет взглядами начала века, когда думали лишь об угрозе со стороны того или иного противника, и переубедить людей невероятно трудно. Среди подвигов Геракла нет ни одного, где он сумел бы кого-нибудь победить словом: древние это понимали. А вы посягнули на сознание и привычки сотен миллионов. Я восхищен вашим наивным мужеством.
   - Зато так дорог каждый успех! Я догадываюсь, папа, почему ты не торопишься в нам примкнуть. Когда-то ты потерпел поражение в деле, в которое верил...
   - Не надо об этом, Линда! Просто считаю ваше движение делом молодых, делом поколения наших детей. Надеюсь, участие в движении не мешает твоей учебе?
   - Напротив, помогает, ведь нужно так много знать.
   С детства Линда больше тянулась к отцу, чем к матери. Вместе ходили в горы: летом - пешком, зимой - на лыжах, вместе обсуждали фильмы или спектакли, которые смотрели по телевизору. Линда с интересом слушала рассказы отца о его детстве, о войне. Но вскоре Иоганн, никогда в жизни не интересовавшийся женской психологией, с недоумением стал замечать, что, шагая рядом с ним по улице, Линда изо всех сил старалась показать, что она не дочь своего спутника. "Ты на меня точно на кавалера смотришь! Неужели в классе нет парней, в кого можно было бы влюбиться?" - однажды шутливо спросил он дочь. "Таких как ты - нет! Ты даже не представляешь, сколько девчонок в тебя тайно влюблены и мечтают, чтобы их будущий избранник был таким же - и ростом, и фигурой, и характером!" Иоганн только усмехнулся и махнул рукой.
   - Наша дочь превращается в девушку, - сказал он дома Эрне, - но почему-то в отличие от одноклассниц не завела себе парня.
   - Очень просто: она уже влюблена.
   - Это в кого же?
   - В тебя.
   - Что за чушь?!
   - Не чушь, Ганс, а наша сложная человеческая жизнь. Я не читала Фрейда - пыталась, но ничего не поняла - однако и без него прекрасно знаю, что очень часто предметом первой любви для мальчика бывает мама, а для девушки - отец. И нет в этом ничего плохого, подобная любовь - самая чистая, платоническая, которая со временем проходит.
   - Ты не ревнуешь? - в шутку спросил Иоганн.
   - Ревновала бы, если б не знала, что женщины для тебя никогда не были главной целью жизни. Сколько их на улице бросают на тебя недвусмысленные взгляды! Но замечаю их только я, хотя предназначены они тебе. Нелегко быть твоей женой, но я не ревную ни к кому.
  

5

  
   - Папа! Считается, что народ Германии испытывает угрызения совести, комплекс вины, чувство раскаяния за страдания, причиненные другим народам. Но я никогда не замечала за тобой этого. Почему?
   - Ты умеешь задавать вопросы! Когда-то ты спросила, почему меня некоторые называют реваншистом. Помнишь, что я ответил? И мой нынешний ответ будет продолжением того. Ты уверена, что все немцы действительно испытывают подобный комплекс?
   - Но даже Конрад Аденауэр, не участвовавший в войне, говорил об этом, а, будучи в Израиле, преклонил колена в Иерусалиме у "Стены плача" в память о погибших в концентрационных лагерях.
   - Честнее сказать-"убитых немцами". А знаешь ли ты, что так называемая Германская Демократическая Республика официально не признает своей вины и ни в чем не раскаивается? Русские простили грехи семнадцати миллионам немцев потому, что те стали "социалистическими". А ведь там живут сотни тысяч бывших солдат и офицеров вермахта, в том числе эсэсовцы. Да и рядовые солдаты на войне далеко не всегда вели себя по-джентельменски, если не сказать иначе. Так почему же одни немцы должны каяться и терзаться, а другие - чувствовать себя непричастными к минувшему, точно они не участвовали в войне? Только потому, что ГДР входит в Варшавский военный блок? Это же лицемерие! Вместе грешили - вместе и отвечать!
   - Я этого не знала...
   - Я о концлагерях узнал лишь после войны и никогда не оправдаю тех, кто их создавал. Но наказания для них требуют и русские, истребившие в своей стране при помощи своего гестапо - НКВД в несколько раз больше людей, чем погибло в наших концлагерях. Перед войной Гитлер уничтожил десять тысяч своих политических противников, Сталин - более десяти миллионов. Однако все палачи в Советском Союзе прощены за сроком давности, а для немцев такого срока не существует. У русских не было ни одного открытого суда над теми, кто истреблял миллионы людей в тюрьмах и лагерях. Мало того, имена многих палачей до сих пор для них святы. Некоторые говорят, что это внутреннее дело русских. Но и там, и там - массовое убийство, геноцид, самое тяжкое преступление. Так вот, когда свою вину почувствуют и открыто покаются русские и восточные немцы, тогда и я взгляну на свое прошлое другими глазами!
  
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

МЕРТВЫЙ СИЛЬНЕЕ ЖИВЫХ

1

  
   Где-то Андрей Петрович прочел: "Ты это сделал!" - сказала человеку память. "Нет, ты не мог этого сделать!" - сказала гордость, и память стыдливо умолкла." Старая, но не устаревшая мудрость, тем более, если память дает классовым врагам оружие, а гордость, напротив, помогает воспитывать патриотизм и верность идеалам.
   Хрущева сверг Сталин, давно усопший, но еще живой в душах десятках миллионов людей. Ни о двадцатом, ни о двадцать втором съездах больше не вспоминали, как и о самом Хрущеве, доживавшем свои дни под надзором чекистов. Зато некоторые из бывших вождей, на чьей совести сотни тысяч невинных жертв, снова появились на страницах печати и экранах кино и телевидения рыцарями без страха и упрека. Луганск вторично назвали Ворошиловградом, престарелого маршала вернули в ЦК КПСС, вручив еще одну Золотую Звезду Героя Советского Союза.
   На шестом году после "октябрьского переворота" политическая реанимация Сталина шла вовсю. Исчезли из книжных магазинов и библиотек не только материалы "крамольных" съездов, но биографии тех, кто погиб в годы террора, труды Хрущева и посвященные ему книги, в том числе эпопея о жизни Маркса "Прометей" Галины Серебряковой, прошедшей лагеря и тюрьмы. Говорили, что кого-то исключили из партии за чтение письма Раскольникова Сталину, что снова сажают "за политику".
   Хрущев реабилитировал вместе с жертвами и палачей, Брежнев палачей полностью оправдал, вернув ореол славы и непогрешимости самым главным из них - Сталину, Ворошилову, Молотову. А раз нет виновных, нет и преступления, значит, все было как положено: кого надо - сажали, кого надо - стреляли. На экранах телевизоров совершал чудеса лихой советский разведчик, чекист Штирлиц - воплощение чести, совести, доброты, человечности. Да разве может такой пытать или расстреливать невиновных?!..
   Хоть и гласит русская пословица, что "черного кобеля не отмоешь добела", в стране происходило именно это: народу старались вернуть "дохрущевское" сознание, а Сталину - прежний непорочный блеск и чистоту. Появились книги воспоминаний маршала Буденного "Пройденный путь", генерала Штеменко "Генеральный штаб в годы войны", других известных военачальников, конструкторов оружия, партийных деятелей, на страницах которых воскрес, попирая бесчисленные могилы своих жертв, во всем прежнем сиянии культа личности великий вождь. Читая повесть Кочетова "Чего же ты хочешь?", Андрей Петрович невольно озирался по сторонам, чтобы убедиться, что вокруг семидесятый, а не тридцать седьмой год - такой непоколебимой убежденностью в правоте Сталина, умиленностью его скромностью и простотой, непримиримой ненавистью к "врагам народа" дышала каждая строчка. Для маленьких "ежовых" и "берий", оставшихся при своих заслугах, чинах и наградах, такая книга - лучший подарок.
   Особенно Андрея Петровича разочаровал Жуков, книга которого "Воспоминания и размышления" стала советским бестселлером: шикарное издание в суперобложке с массой фотоиллюстраций, с картами сражений. Хотелось поскорее узнать, что же написал этот удивительный человек, легендарный полководец, признанный друзьями, союзниками и врагами, дважды опальный, но пользовавшийся огромным авторитетом в народе. Однако по мере чтения Андрей Петрович все больше хмурился. Жуков писал о своей молодости, о гражданской войне - но ни разу не упомянул Председателя Реввоенсовета Республики Троцкого, главного организатора Красной Армии, чье имя тогда стояло рядом с именем Ленина. Почти ни слова не написал о страшном терроре тридцатых годов, обезглавившем Вооруженные силы страны, промолчал о заградотрядах, о штрафных батальонах и ротах, о миллионах пленных и о многом другом, что Андрей Петрович знал от бывших фронтовиков и от Николая. Или Жуков сам не решился об этом написать, или ему запретили свыше.
   Нет, надо собираться на пенсию! Даже просто выдавать подобные книги читателям свыше его сил: он чувствовал себя при этом участником какого-то огромного предательства. И преданными оказывались миллионы, от князя до Виктора Белякова.
  
   О высадке американцев на Луну печать сообщила самыми мелким шрифтом, как о факте, не стоящем внимания. Когда Гагарина приветствовал весь мир, это воспринималось как должное, но когда тот же мир, затаив дыхание, следил за первыми шагами человека по Луне, это в Советском Союзе даже не транслировали. Трусость, недостойная великой страны!
   Появились сообщения о каких-то "диссидентах", клевещущих на партию, на советскую власть, хотя сами примеры клеветы не приводились. По телевизору показали процесс над несколькими диссидентами, среди которых оказался сын расстрелянного вместе с маршалом Тухачевским командарма Якира, всю свою молодость проведший в лагерях. Он каялся перед телекамерой, что писал "не то", печатался "не там", но не сказал ни слова, чей он сын, как погиб его отец, как жил сам. Знакомый прием чекистов: говори, что приказано - меньший срок получишь.
   В электричках молчаливые личности торговали фотографиями обнаженных красоток, церковных иерархов и Сталина, то в форме генералиссимуса, то рядом с сыном - летчиком. Все чаще можно было встретить портреты вождя на ветровых стеклах автомашин, в мелких магазинах, мастерских. Знакомое лицо умного и доброго человека - какой культ, какие лагеря, какие расстрелы?!..
   Сталинский реннесанс набирал силу, и Андрей Петрович лишь молча стиснул зубы, узнав, что в Москве у кремлевской стены открыт памятник вождю. Он специально поехал в столицу, и сразу же увидел бюст из серого гранита за Мавзолеем, цветы. На мгновенье стеснило грудь, часто застучало сердце, но Андрей Петрович заставил себя успокоиться. Неспешным шагом пожилого человека подошел поближе и долго смотрел в мертвые каменные глаза и на гранитные губы, тронутые недоброй усмешкой. Давно ли делегаты двадцать второго съезда партии предлагали поставить в Москве памятник жертвам сталинского террора, а вместо этого появился новый монумент палачу.
   Ходили слухи, что проект официальной реабилитации Сталина был готов, но воспротивились руководители компартий восточно-европейских стран: люди не поймут такой частой смены политических курсов, подорвется доверие к правителям. Мешало окончательному установлению на пьедестале поверженного кумира и происходящее в Китае: кровавые расправы над беззащитными людьми на фоне красных знамен и революционных лозунгов, свой "великий кормчий", свое "Красное Солнышко" и, наконец, самое невозможное - Даманский, откуда Константин Симонов вел репортажи как когда-то с фронтов Великой отечественной войны. В таких условиях главный идеолог страны "серый кардинал" Михаил Суслов не решился на официальную реабилитацию.
   Ни у кого из классиков марксизма намека нет на возможность самоистребления коммунистических партий, на беспощадную борьбу за власть в партийных верхах, на пограничные конфликты между социалистическими странами. Где же их мудрость, какие же они классики?
   По телевидению прокатился многосерийный документальный фильм "Обыкновенный фашизм": Германия, приход Гитлера к власти, война. Увиденное напомнило Андрею Петровичу его юные годы: военные парады, гром оркестров, речи вождей, ликующие толпы, факельные шествия. Почему так много общего с фашизмом?! Один вождь, одна партия, один народ. Гитлер: "Ты - ничто, народ - все!" Маяковский, лучше всех выразивший свое время: "Единица - вздор, единица - ноль!" Только вместо одной "ночи длинных ножей" в Советском Союзе были долгие годы таких "ночей". Гитлер мечтал создать в Сибири концлагеря и уморить в них десятки миллионов людей, но такие лагеря возникли задолго до него, и сколько миллионов в них сгинуло, никто никогда не узнает. Опоздал фашистский фюрер!
   Потом на экраны страны вышел многосерийный, цветной, широкоформатный фильм о Великой отечественной войне "Освобождение". Андрей Петрович пошел на сеанс вместе с женой и сыном. Когда на экране появился Сталин, зал вдруг разразился такой овацией, какая гремела только при жизни вождя. Неужели действительно все вернулось, подумал Андрей Петрович. Встретился в полумраке взглядом с Валей и понял, что она чувствует то же самое. Хотелось встать, уйти, но Витя с таким интересом следил за происходящим на экране, что родители остались. Чтобы чуть ободрить жену и себя, Андрей Петрович негромко сказал, что в фильме вождь не похож на настоящего, низкорослого и рябого, что статую Сталина, стоявшую раньше возле кинотеатра, после двадцать второго съезда уложили в основание бетонной плотины, поднявшей воды Горелого Креста.
   Значит, думал Андрей Петрович, дело не в вожде и даже не в партии, а, как утверждал когда-то незабвенный князь Гагарин, в самом народе, оказавшемся холопом, любителем жестокой власти, равнодушным к чужим мукам, к гибели своих сограждан, как какой-нибудь Кочетов. Сталинизм - это рабство, восхищающееся собой, упивающееся собой, считающее себя лучшим общественным строем в мире.
   Лишь радостная улыбка Вити успокаивала, вносила в сердце радость и надежду. Ни Андрею Петровичу, ни Николаю до коммунизма не дожить, восьмидесятый год - блеф, но Витя в следующем, двадцать первом веке должен обязательно увидеть светлое будущее, за которое столько людей отдало свои жизни.
  

2

   От злой тоски не матерись,
   Сегодня ты без спирта пьян:
   На материк, на материк
   Ушел последний караван...
   Что делают, суки, что делают! - не здороваясь, вошел к Андрею Петровичу Мишка. - Ты один? Тем лучше! Помнишь, я рассказывал, как после войны два чеха отправились путешествовать по всему миру? Проверить в деле машины "Татра", какие выпускала их страна, заодно посмотреть, где и как люди живут, и рассказать об этом другим. Моя несбывшаяся мечта!.. Семьдесят стран объехали, фильмы сняли, книги написали - и какие! "Перевернутый полумесяц", "К охотникам за черепами", "Там, за рекой, Аргентина"... Их признал весь мир, они получали почетные звания, награды, ими гордилась родная страна, портреты обоих у меня дома над кроватью до ареста висели. Только с одной страной у них ни хрена не получилось. Догадываешься? Сначала Хрущев пустил их к нам: пусть посмотрят, авось, рекламу сделают. А они увидели, как мы живем, что у нас творится, послушали о тюрьмах и лагерях... Десять лет путешествовали по Союзу, всякого насмотрелись, но главного так и не поняли, поэтому по великой своей наивности - все же путешественники, а не политики - написали Брежневу письмо с анализом нашего экономического положения, с советами и предложениями: им же было, с чем сравнить. Их за это немедленно выкинули из страны с приказом никогда больше не пускать, книги не издавать, имена забыть. Весь мир, самые профашистские режимы их выслушивали, разрешали о себе писать, а те, кто больше всех вячит о демократии и свободе, испугались правдивого слова, критического взгляда, козлы, позорники! И вот в Чехословакии решили люди жить по-своему, без нашей идеологии, без Большой зоны, без всей этой нашей подлости и бардака. А им вместо этого - вторжение со всех сторон: и бывшие оккупанты - немцы, и бывшие освободители - русские, и товарищи по несчастью - поляки, венгры, болгары. А перед этим Иржи Ганзелку выдвинули кандидатом в президенты страны, все же человек мудрый, мир повидал. Правда, он отказался. После оккупации их имена вообще исчезли со страниц газет и журналов. И вот сегодня случайно поймал заграничную передачу. Оба живы, но... Ганзелка открыто поддерживал тех, кто хотел свободы, соответствующие органы ему это припомнили: лишили званий, ученых степеней, работы, возможности путешествовать, даже писать. Он трудился то истопником, то садовником, но на жизнь все равно не хватало, это тебе не Запад, и Ганзелка стал продавать то, чем дорожил больше всего: кино и фотокамеры, бинокли, объективы, другое снаряжение путешественника. Сейчас живет в глуши, одинокий и больной. О втором вообще никаких подробностей. Я бы за них любой падле пасть порвал! Ну, суки!..
   - Кто?
   - Как - кто? Всякая партийная и военная сволочь, позволяющая себе в мирное время "завоевывать" другие страны, глумиться над теми, что выше и лучше их! Дешевый мир!.. А позавчера свою бывшую одноклассницу встретил, еле узнал. Какая девчонка была! Комсорг школы! Честная, принципиальная, за меня хотела вступиться, да на суд не пустили. И в институте когда училась тоже комсомол возглавляла. Потом на завод попала, номерной, оборонный. А там все, как положено при социализме: приписки, воровство, блат, туфта, пьянки. Она по старой привычке, не взирая на лица - в драку! Лишали премий, летних отпусков, очереди на квартиру, грозили, просили "по-хорошему" - не отступала. И тогда руководство завода направило ее в психлечебницу для освидетельствования, мол, у ней "не все дома". И наша красавица-комсомолка попала, как сказал бы Чехов, в "палату номер шесть". Правда, врачи оказались порядочными, признали лишь нервное истощение, а так все в порядке. Да только сломали человеку душу, погасла, поникла вся... Так мне ее жалко стало, дед! Всему верила, а когда выросла такой, какой и должен быть настоящий советский человек - в дурдом на проверку. А ведь она и в райком комсомола, и в райком партии за помощью обращалась - никто не защитил. Я тебя вспомнил: верные, честные, принципиальные партии и власти не нужны. Эх, житуха! Человеку носа не разрешают высунуть из Большой зоны, и ему же твердят, что он самый свободный на свете. Колхознику врут, что он хозяин земли, рабочему - что завод принадлежит ему, беспредел выдают за законность, оккупацию - за "братскую помощь"... Ты можешь подать в суд на тех, кто тебя безвинно осудил, в лагерь бросил, там издевался, второй срок припаял? Это все равно, что на оккупированной фашистами территории с начальником гестапо судиться, не так ли? Просить, жаловаться можно, но большего "слуги народа" своим "хозяевам" не разрешают. С детства помню; пришел к папе знакомый колхозник, бывший фронтовик. Они после войны познакомились, папу в тот колхоз картошку убирать посылали. Сели, выпили, начал мужик про свою счастливую колхозную жизнь рассказывать - и заплакал. Сменили у них за двенадцать лет пятерых председателей, каждого райком партии рекомендовал. Кто работу на заводе, в конторе или на фабрике развалил - в колхоз. Год-два "поруководит", потом снимут за непригодность, пьянство и воровство, а он уже в городе за счет колхоза себе дом построил. Расстреливать за такое надо! Разворовал и пропил этот "штрафной батальон" все, что мог, десяток похожих на себя ребятишек местным бабам оставил. Теперь долги, нищета, и некого к ответу призвать. Я не трус, но и не дурак, понимаю, что если фронтовики, победившие Гитлера, освободившие пол-Европы, плачут от какого-то паршивого районного партийного руководства, то и мне лучше помалкивать. Это я перед тобой и родителями иногда открываюсь, а для остальных просто несознательный хулиган.
   Какое у нас самое страшное слово? Правильно - КГБ! Недавно я узнал, что даже чекистам запрещено собирать компрометирующий материал на партийное руководство. Своих в обиду давать нельзя, слишком много знают, к тому же в глазах "народа" верхушка партии должна быть самой невинностью! Священные коровы...
   - Эх, Миша, и все же уходить в уголовный антимир...
   - Настоящий антимир возник тогда, когда шестая часть суши противопоставила себя остальному миру, отгородилась колючей проволокой и контрольно-следовой полосой. Кто больше перебил народу, уголовники или чекисты? На двадцатом съезде, оказывается, создали комиссию по расследованию преступлений Сталина. Хрущев потребовал у чекистов сведения, те и дали. В тайне удержать не сумели, цифры эти по стране пошли: с января тридцать пятого до начала войны арестовали двадцать миллионов, из них семь миллионов расстреляли. По миллиону в год: столько гибло на фронте в Первую Мировую войну. А если взять всех, кто погиб в гражданскую войну, в годы террора, от голода, сгинул в лагерях и ссылках, получится побольше, чем потеряли в войне с фашистами. И сейчас живем как при чрезвычайном положении: запрещены забастовки, митинги, демонстрации - любое выражение недовольства существующим режимом. Даже лагерь коммунистов не исправляет. Извини, дед, я не о тебе! Владислав Гомулка срок отмотал, знает, что почем, а когда в Польше люди возмутились повышением цен, бросил против них армию. Ладно, не буду тебе больше настроение портить! Держи, читай, только другим не показывай, это письмо Раскольникова Сталину.
   - Спасибо! Я его видел в молодости, настоящая фамилия Ильин, Федор Федорович, был женат на Ларисе Рейснер...
   - Дед, да ты просто живая история!
   - И все же, Миша...
   - Умей прощать ближним маленькие слабости, а большие они сами себе простят!
   - Где это ты научился так философствовать?
   - Там, где "кто не был, тот побудет, а кто был, тот не забудет". Тебе ли спрашивать, дед?!..
  
  

3

  
   "Сталин, вы объявили меня вне закона. Этим вы уравняли меня в правах со всеми гражданами, которые под вашим владычеством живут вне закона. Со своей стороны отвечаю вам полной взаимностью; возвращаю вам входной билет в построенное вами "царство социализма" и порываю с вашим режимом.
   Ваш социализм, при торжестве которого строителям нашлось место лишь за тюремной решеткой, так же далек от истинного социализма, как произвол вашей диктатуры не имеет ничего общего с диктатурой пролетариата... Вы культивировали политику без этики, власть без честности, социализм без любви к человеку. Что вы сделали с Конституцией, Сталин?
   Испугавшись свободы, как прыжка в неизвестность, угрожающего вашей личной власти, вы растоптали Конституцию как клочок бумаги. Выборы вы превратили в жалкий фарс голосования за одну кандидатуру, а Сессии Верховного Совета наполнили акафистами и овациями в честь самого себя. В промежутках между сессиями вы бесшумно уничтожаете "зафинтивших" депутатов, насмехаясь над их неприкосновенностью, напоминая, что хозяином земли советской является не Верховный Совет, а вы. Вы сделали все, чтобы дискредитировать советскую демократию, как дискредитировали социализм. Вместо того, чтобы пойти по линии намеченного Конституцией переворота, вы подавляете растущее недовольство насилием и террором. Постепенно заменив диктатуру пролетариата режимом вашей личной диктатуры, вы открыли новый этап, который в историю нашей революции войдет под именем "эпохи террора". Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безопасности. Никто, ложась спать, не знает, удастся ли ему избежать ареста. Никому нет пощады. Правый и виноватый, герой Октября и враг революции, старый большевик и беспартийный, крестьянин и полпред, народный комиссар и рабочий, интеллигент и Маршал Советского Союза - все в равной мере подвержены ударам бича, все крутится в дьявольской кровавой карусели...
   Как во время извержения вулкана огромные глыбы рушатся в жерло, так целые пласты советского общества срываются и падают в пропасть. Вы начали кровавую расправу с бывших троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, потом перешли к истреблению старых большевиков, затем уничтожили партийные и беспартийные кадры, выросшие в гражданской войне, вынесшие на своих плечах первые пятилетки, и организовали избиение комсомола. Вы прикрываетесь лозунгами борьбы с троцкистско-бухаринскими шпионами. Но власть в ваших руках не со вчерашнего дня. Никто не мог "пробраться" на ответственный пост без вашего разрешения. Кто насаждал так называемых "врагов народа" на самые ответственные посты государства, партии, армии, дипломатии - Сталин. Кто внедрял так называемых вредителей во все поры советского аппарата - Сталин.
   Вы притворяетесь доверчивым простофилей, которого годами водили за нос какие-то карнавальные чудовища в масках.
   С помощью грязных подлогов вы инсценировали судебные процессы, превосходящие вздорностью знакомые вам по семинарским учебникам средневековые процессы "ведьм"...
   Над гробом Ленина вы произнесли торжественную клятву выполнять его завещание и хранить как зеницу ока единство партии. Клятвопреступник, вы нарушили и это завещание Ленина. Вы оболгали и расстреляли многолетних соратников Ленина... Перед смертью вы заставили их каяться в преступлениях, которые они никогда не свершали...
   В лживой истории партии, написанной под вашим руководством, вы обокрали мертвых, убитых и опозоренных вами людей и присвоили их подвиги и заслуги"...
  
   Андрей Петрович, не дочитав письма до конца, отложил его в сторону, задумался. Для него это уже не было откровением. Случайностей в истории не бывает, возвышение того или иного человека имеет свои причины, а об этом в письме ничего не говорилось.
   "Эх, Федор Федорович! - мысленно обращался Андрей Петрович к Раскольникову. - Даже ты, умудренный жизнью человек, революционер, красный командир, писатель, дипломат, так и не понял, впрочем, как и сотни тысяч других, откуда пришло зло! Вы сами, а потом и мы породили культ и все, что с ним связано! В корень надо глядеть, как сказал когда-то один незнакомый, но умный человек! Революция, гражданская война, красный террор выдвигали самых беспощадных. И тебе самому нравились жестокость и беспощадность, не напрасно же ты сменил хорошую и добрую русскую фамилию Ильин на Раскольникова: взял у Достоевского из романа "Преступление и наказание" фамилию преступника, убийцы двух старушек. Кокетничал, мол, вот мы какие! Уже тогда целые пласты общества рушились в бездну, от аристократов, сановников, генералов до сельских священников и зажиточных крестьян. "И с попом и с кулаком вся беседа - в брюхо жирное штыком мироеда!" Так было. Политика без этики и социализм без любви к человеку, а лишь к отвлеченному "пролетарию" появились сразу после революции. Именно в те годы "вне закона" оказались представители очень многих русских сословий. Ожидание гибели на родине или эмиграция - третьего им не было дано. И с первых дней революции царила диктатура большевистских вождей, а не "пролетариата". "Красный террор" был официально провозглашен еще в восемнадцатом году - тогда и закружилась "кровавая карусель". Жестоки и беспощадны были не только к "классовым врагам", но и к своим, недавним товарищам по борьбе, ко всем, "кто не с нами". В конце концов всю эту лютость обрушили на себя... Когда уничтожали "буржуев", это считалось в норме: так и должно быть согласно великому учению, а когда взялись за своих, это уже нонсенс, хотя старая пословица не советует рыть другому яму. Мы продолжили ваше дело, и если б тогда, в тридцать седьмом году, твое письмо дошло бы до советских людей, оно не произвело бы на них того впечатления, на которое ты рассчитывал. Никто не сверг Сталина, как ты предрекал, не потребовал от него ответа за свершенные злодеяния, напротив, чем больше он уничтожал, тем больше его славили, и умер он, искренне оплакиваемый десятками миллионов людей, чьи близкие были им уничтожены. Так что дело не в Сталине - все гораздо сложнее и глубже"...
   Андрей Петрович заметил, что рассуждает как князь Гагарин, но не удивился: сама жизнь привела его к этим горьким, трагическим выводам.
   С грустью подумалось о том, что "убивец" Раскольников в романе Достоевского покаялся, понял все чудовищное зло и низость свершенного им, на каторгу пошел добровольно. Но ни один из чекистов не раскаялся, не воскликнул: "Подлец я и палач, судите меня по всей строгости, люди добрые!"
   Ни один...

ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Глава первая

Двойное бытие

1

  
   На этот раз Мишка пропадал так долго, что все решили: сгинул парень навсегда, сложил где-то свою непутевую голову. Больше всех, конечно, переживала мать - плакала, ходила к каким-то гадалкам, даже в Троице-Сергиеву лавру ездила. Николай молчал, пил. Искренне горевал и Андрей Петрович, чувствовавший за блатной бравадой внука мятущуюся душу еще не потерянного человека.
   Искали через милицию, пытаясь узнать хотя бы место погребения. И вдруг Мишка объявился в Струнине, худой, бледный, но живой. Не вдаваясь в подробности, сказал, что далеко от дома был ранен бандитами, долго лежал в больнице.
   - Может, бросишь все это, сынок? - с надеждой спросила Шура. - Сам видишь, что получается. Уж мы-то сколько слез пролили, так за тебя переживали!.. Не уезжай больше, останься! Ты теперь дядя - у Лены дочка растет. Пора и тебе о семье подумать, не век одному жить. Мы же все тебя любим.
   - Мать права, - поддержал Андрей Петрович. - Здесь родные и близкие люди, которым ты дорог, и которые желают тебе только добра. И каждый твой поступок приносит нам радость или боль. Приходи в гости, увидишь, как подрос Витя. Мне кажется, что и он по тебе скучал.
  

2

   - Признайся, Миша, на рискованное дело тебя послали за Магутина? Мол, мы свое дело сделали, твой черед...
   - Не спрашивай дед, все равно ничего не скажу! Просто один из наших "кормильцев" сбежал, мне поручили его разыскать. Я нашел, но он решил избавиться от нас. Вечером на темной улице встретили... Не знаю, кто меня тогда спас, вызвал "скорую помощь". Я без сознания, документов никаких, врачи не сразу догадались обо мне милицию оповестить. Приходили менты, очень интересовались, кто, да что, да почему там оказался. Но прицепиться особенно не к чему, я же пострадавший. Оформили проезд, отправили домой. На память шрам остался.
   - Теперь-то ты в расчете? Может, "завяжешь"?
   - О чем ты, дед? С моей анкетой ни в институт не примут, ни на какую интересную работу. У нас клеймо на бывшем заключенном как тавро на коне - навеки выжигают. Крестьянином мне не быть: ни дома, ни хозяйства в деревне, да и характер не тот. В интеллигенцию путь закрыт. Значит - в рабочие... Может, когда-то они и были авангардом трудящихся, хотя и сомневаюсь, однако сейчас это класс пьяниц, воров, лодырей и халтурщиков. Кто выпускает продукцию, с которой ни на какой международный рынок не выйдешь? Кто тащит инструмент, сырье, продукцию с заводов и фабрик? Кто несет со строек все, что можно унести и продать, от кирпича до унитаза? Кто с утра выстраивается в очереди за вином? Наш славный рабочий класс! По лагерю знаю, почти все воры и хулиганы - из рабочих. Между прочим, по советским законам продавец винно-водочного или мясного отдела в гастрономе, кого мы "стрижем" - тоже рабочий, чистопородный пролетарий. Понимаешь, почему мне не хочется становиться в их сплоченные ряды?
   Андрей Петрович видел, что у внука не "игра в блатного", не юношеский максимализм, а свое мировоззрение. Сорок лет назад он и разговаривать бы не стал с такой "контрой", мигом отвел бы куда следует. Но за четыре десятилетия многое изменилось в душе Андрея Петровича...
   - А водку как жрут? Уже не стаканами, не бутылками, а ящиками. По официальным данным, то бишь без самогона, нынче в год водки высасывают в пять раз больше, чем до войны. "Спасибо партии родной - теперь не пьем мы в выходной! Благодаря ее заботе мы водку хлещем на работе!" Думаешь: сам уголовник, паразит, вымогатель, тунеядец, а туда же с критикой! Ты прав, но это же и моя родная страна. Шестая ее часть - пограничная зона, не намного меньше - лагеря, есть просто закрытые зоны, и все же - родина.
   Номенклатура на весь мир заявляет, что никаких политзаключенных у нас нет, а в октябре прошлого года в мордовских лагерях была голодовка "политических". И статьи соответствующие в Уголовном кодексе имеются, и не первый человек по ним осужден. Начальство к ним относится, как и раньше, а вот другие заключенные... Понимать стали, кто за что сидит, "врагами народа" или "фашистами" не называют, иной раз даже просят "политиков" объяснить, что в стране происходит, что - за рубежом. И за границей о наших "политиках" осведомлены, поэтому их нынче превратить "в лагерную пыль" труднее, но просто загнать в могилу можно. И статьи у большинства не за шпионаж или диверсию, а за "клевету". А что такое для нашей номенклатуры клевета? Это - правда. Ты, дед, давно Маяковского читал, "Клопа" помнишь? Я как-то подумал, что не из-за любви он застрелился, а просто понял, что вся власть наша "клопиная", и бороться с этим бесполезно, потому что наши "клопы" не пережитки капитализма, а свои, советские... А как ты думаешь, дед, почему в Америке после убийства Кеннеди не объявили террор, как когда-то у нас после покушения на Ленина или Кирова, не воспользовались случаем --- не перебили коммунистов?
   - Ой, Миша, вопросы у тебя!..
   - Так я ж только с тобой "душу отвожу". Тошно жить... Очереди наши видел? Везде, за всем, без очередей у нас нельзя, без дефицита нельзя - на чем же будет наживаться всякая торговая и другая сволочь? Да, я сам живу за счет них, но все равно противно, как ассенизатору за свой "продукт труда". По сравнению с "плотиной" нашей торговли, стоящей между покупателем и товаром, плотина Братской ГЭС - худое решето. Уж я-то знаю! За рубежом воруют автомашины и деньги, у нас - все! Часто и не воруют, а просто прячут то, чего на всех бы хватило, а потом по завышенным ценам - "своим людям". Куда до нас какой-то Коза Ностре или сицилийской мафии! Детский садик! И все это не исчезает, напротив, растет год от года. А хорошо работать у нас просто невыгодно, потому что равно оплачиваются и ударник, и лодырь, вчерашний школьник и ветеран труда, как мой отец. А это значит, что весь опыт, все приобретенные специалистом знания в глазах государства ничего не стоят. Пьют ведь еще и потому, что поняли эту безысходность... За рубежом машина давно не роскошь, а родителям за всю жизнь на паршивого "жигуленка" не скопить. Да они об этом никогда не думали, лишь бы на хлеб и одежонку хватило. А жилплощадь наша? Столько в американских тюрьмах на заключенного или на кладбище на покойника. Скажи, почему твой отец, мой прадед, простой машинист, смог купить себе в Москве дом, а отец при советской власти не смеет об этом и мечтать? Мы же вчетвером в одной комнате...
   - Ладно, это мне и без тебя известно! Интересно, а каким бы ты хотел видеть коммунизм, если бы верил в него?
   - Вопрос, как говорится, на засыпку, хотя мы уже раз с тобой на эту тему беседовали. Значит, так: мир на всей земле, никаких государств, никаких границ, никаких армий, никаких войн и революций! Нет чиновников, начальства, партий - вольные люди на вольной земле. Каждый может получить то образование и ту профессию, какие ему нравятся, и жить в любой точке планеты. Но никакой уравниловки: имеешь право получать больше других, если ты сильнее, выносливее, грамотнее, талантливее. Никто не пьянствует, не ворует, не лжет, люди живут по человечески, уважая друг друга, поэтому долго остаются молодыми, здоровыми, веселыми...
   - Неплохо! Тут и Кампанелла, и Томас Мор, и Оуэн, и Кропоткин, и Бакунин...
   - Не знаю таких, дед.
   - Многое тебе еще предстоит узнать... До сих пор жалеешь, что не стал путешественником?
   - Да еще как! Ну почему у них человек может построить лодку и отправиться в кругосветное плавание? Разрешают же такое всякие их "органы". Или решил человек покорить все высокие горы мира - пожалуйста, было бы здоровье! Чем я хуже? Только тем, что родился в Большой зоне площадью в одну шестую часть суши. Американец или европеец, выйдя на пенсию, отправляется за рубеж мир посмотреть, а наш пенсионер - в больницу или на кладбище. Жизнь собачья... Кстати, один мой знакомый кинолог, специалист по псам, говорил, что в Советском Союзе на государственной службе семьсот тысяч собак, которые приносят доход сто миллионов рублей ежегодно: пограничные, милицейские, охотничьи. Но нет собак, которые помогают найти человека в снежной лавине, как сенбернары, или под развалинами домов после землетрясения. Даже собак учат хватать, кусать, рвать человека, а не помогать ему...
  

3

  
   Так протестовать и сопротивляться, причиняя вред в первую очередь самому себе, могут только русские, думал Андрей Петрович. Народ, не знающий себя. Не признают никакой самокритики, во всех бедах находят виновного на стороне. Любят поплакать, попричитать над собой, а вот иронически усмехнуться - никогда! Любые матюки простят, а за остроумное замечание можно запросто по морде схлопотать. Хамство - норма жизни. Тюрьмой или лагерем никого особенно не напугаешь, потому что не знают, что такое свобода. А "ограбление по-русски", странное и нелогичное, когда человек знает, что и поживиться особенно нечем, и что его обязательно тут же найдут и посадят - и все же ночью взламывает сельмаг, стоящий рядом с его избой?! И не считается воровство грехом, прав Миша, воров стали называть просто "несунами". Кому какое дело, кто что несет и откуда? Пьянство, "национальное сумасшествие", выдается за широту души, силу и крепость русского человека, всего народа. "Здесь трезвому что голому" - очень верно сказал поэт о России. Вообще свойственна русским этакая приблатненность, снисходительное презрение к общепринятым нормам поведения, морали, культуры, мол, сам черт мне не брат. А это тоже как вино: в малом количестве бодрит, в большом - скотинит. В результате получается, выражаясь языком тридцатых годов, какое-то всеобщее вредительство.
   Вредят стране, халтуря, воруя, пьянствуя, давая и получая взятки.
   Вредят будущему, загаживая реки, озера, моря, землю и воздух.
   Вредят международному коммунистическому движению, ибо уже не могут служить примером, быть "авангардом" и "светочем".
   И, конечно, самое страшное, вредят самим себе.
   Горько признавать, но прав был князь Гагарин: очень многие беды народа происходят именно от его характера, а не от Сталина или партии.
   И снова мысли Андрея Петровича возвращались к тому, что до сих пор терзало его сердце, обжигало душу. Весь мир знает страшные слова - Дахау, Майданек, Освенцим, Треблинка, Бухенвальд. Некоторые из них сохранены как музеи, как предупреждение о том, что может вершить человек над человеком. Во многих странах есть памятники погибшим в этих лагерях. Сами немцы открыто признали: да, было, и считают своим долгом оказывать материальную помощь бывшим узникам концлагерей. Но кто в мире и даже в Советском Союзе знает про гигантские советские концлагеря - Дальстрой, Воркутинский, Норильский, Карагандинский, Степной, Озерный, Речной и многие-многие другие? Кому известны имена их бывших начальников? Кто подсчитал, сколько там сгинуло невинных людей? Где памятники погибшим, где музеи? Никто ни в чем не виноват...
   Два года назад обменяли партийные билеты на новые. На внутренней сторону обложки появилась надпись "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи". Но если это так, как же партия могла позволить свершиться всему тому, что он пережил с тридцать восьмого по пятьдесят пятый год, чего нагляделся в местах заключения? Вооруженный отряд партии - чекисты уничтожали миллионы коммунистов, и партия не заступилась ни за одного из них. Его самого арестовали в райкоме...
   Как в одном человеке уживаются холодный, многое понявший ум и сердце, сохранившее веру в добро и справедливость? Пожалуй, лучше всего сказал Тютчев: "О, вещая душа моя, о, сердце, полное тревоги! О, как ты бьешься на пороге как бы двойного бытия!.."
   Двойное бытие... Казалось бы, давно пора думать только о доме, о семье, о сыне, о здоровье - но не получалось. В этом отношении они с Мишкой были одинаковы: оба воспринимали происходящее в стране как часть своей личной жизни. Хотя жить от этого было тяжелей...
  
  

Глава вторая

Нет покоя в мире

1

  
   Молодость ушла, но Иоганн чувствовал себя сильным, здоровым, бодрым и регулярно водил своих учеников в горы, готовя их в поступлению в военные училища. "Дом" горного стрелка - это ущелье, вершина, гребень, скала, ледник, но не казарма со всеми удобствами. Горы укрепляют дух и тело. Кто не может стать горным стрелком, пусть лезет в стальную скорлупу танка или бронетранспортера. А броня егеря - его ловкость, отвага, сила, находчивость. Где бессилен вездеход, не пролетит вертолет, не рискнет сделать шаг пехотинец, где побоится ступить даже легконогая серна, там в любое время года и суток, в любую погоду пройдет горный стрелок, не знающий слов "высоко", "далеко", "трудно". Так он воспитывал своих учеников.
   На ветровое стекло своей машины он наклеил букву "Д" - Дойчланд, Германия, настоящая, единственная.
   Прибавилось книг на полке в кабинете Иоганна. В отдельные папки он собирал заинтересовавшие его вырезки из газет и журналов. Одной из наиболее толстых стала папка, посвященная арабо-израильским войнам. Вот уж кто удивил Иоганна, так это крошечное государство, возникшее в послевоенные годы на восточном берегу Средиземного моря.
   В Египте советские военные появились еще в середине пятидесятых годов, после того, как эта страна через Чехословакию закупила большую партию советского оружия. Откуда у "комми" такая симпатия к тем, кто в свое время открыто поддерживал Гитлера и Роммеля? Да просто потому, что расчетливый президент Насер объявил, что будет строить социализм. Во сколько же обходится народу Советского Союза экономическая и военная помощь союзникам по Варшавскому договору, другим "социалистическим странам", всем, кто только объявлял себя "врагами империализма"? Сумма немалая, обрекающая на дальнейшее отставание в уровне жизни от передовых стран.
   Шестьдесят седьмой год, лето, шестидневная война. По требованию Насера с израильско-египетского фронта ушли войска ООН, а затем началась морская блокада Израиля. Его военачальники поняли, что готовится нападение, и во время утренней молитвы мусульман 5 июня нанесли опережающий удар с воздуха, за несколько минут уничтожив не только военную авиацию Сирии, Иордании и Египта, а это более трехсот самолетов, но и сами аэродромы. Так началась операция "Голубь" Затем в фантастически короткий срок израильтяне заняли наиболее важные стратегические районы: западный берег Иордана, Голанские высоты, Синайский полуостров. О, танковые сражения на Синае стоили Курской дуги! У арабов танки были советские, у израильтян - американские и свои. То сирийские пехотинцы из гранатометов расстреляли танковую роту противника, то израильские вертолеты с первого захода вывели из строя половину египетской танковой бригады. С обеих сторон было подбито и сожжено более трех тысяч танков, при этом артиллерия поразила лишь пятую их часть, остальные уничтожены гранатометами. Жаль, не было там немецких "Леопардов", интересно, как бы они себя показали... Израильтяне победили: их потери в живой силе составили в тридцать раз меньше, чем у арабов, по бронетехнике - в десять раз меньше. И они добились бы еще больших успехов, если бы не вмешательство Советского Союза, который вооружил арабов не только самыми современными самолетами и зенитными ракетными комплексами, но и направил в Египет лучших летчиков. А, главное, он стал открыто угрожать Израилю. И если раньше Иоганн испытывал перед евреями неловкость, хотя и не был лично причастен к их истреблению, то теперь проникся уважением: умеют воевать! Настоящий блиц-криг! А арабы напоминали русских сорок первого года: та же растерянность, безынициативность, смятение, потеря связи между частями и соединениями, поражение...
   Весь мир видел, что Израиль лишь защищался, однако Советский Союз и его сателлиты подняли крик об агрессии, разорвали с Тель-Авивом дипломатические отношения, после чего на Ближний Восток хлынул поток оружия. В Кремле стал задавать тон военно-промышленный комплекс, а Египет и Сирия начали наполнять свои опустевшие арсеналы.
   Израильские истребители-бомбардировщики Ф-4 летали над самыми крышами Каира и Александрии. Насер срочно отправил на учебу в СССР большую группу солдат и офицеров, а оттуда в Египет прибыли авиаэскадрильи МИГ-19, МИГ-21, СУ-7, ракетный дивизион САМ-36, - такими ракетами был сбит Пауэрс, - и переносные зенитно-ракетные комплексы "Стрела-2".. Конечно, первым делом сбили египетский бомбардировщик, на котором отказал прибор "свой-чужой". Потом за короткое время израильтяне потеряли тринадцать самолетов, а русские - ракетный стартовый расчет. Но израильские конструкторы сумели снизить в несколько раз температуру газов, выбрасываемых двигателями самолетов, и русские ракеты "ослепли".
   Вопреки логике советские солдаты и офицеры защищали небо страны, правители которой никогда не были сторонниками коммунизма. Только решительный Садат позднее убрал из Египта все двадцать тысяч советских военных специалистов и советников, считавших, что устроились там всерьез и надолго. Тогда Москва обратила свой взгляд на Багдад и Триполи, восточные деспотии, правители которых объявили Запад своим врагом. Давно ли американцев, продававших оружие на международном рынке, русские называли "торговцами кровью", и теперь сами взялись за это.
   В октябре семьдесят третьего года Иоганн снова вечерами не отрывался от телевизора, и вновь невольно восхищался израильтянами: у них можно было бы кое-чему поучиться и немецким генералам. В дни еврейского праздника Сирия и Египет с двух сторон ударили по Израилю. Более двухсот современных сверхзвуковых самолетов обрушились на страну площадью всего в четырнадцать тысяч квадратных километров. Египтяне форсировали Суэцкий канал, прорвали укрепленную "линию Берлева" и танковыми армадами двинулись вглубь Синая. Но уже через несколько дней израильтяне пришли в себя, перехватили инициативу и, переправившись через тот же Суэцкий канал на стыке двух египетских армий - стык всегда слабое место! - окружили Третью Египетскую армию. До Каира израильским танкам оставался двухчасовой бросок - сотня километров, и только международная дипломатия спасла Египет от окончательного разгрома.
   Лишь в один из дней этой молниеносной войны египтяне потеряли тысячу двести танков. Семнадцатидневная война вместила в себя отступление, оборону, наступление, окружение, разгром врага. С обеих сторон участвовало полтора миллиона человек, тринадцать тысяч орудий и минометов, шесть с половиной тысяч танков, полторы тысячи боевых самолетов.
   А ведь русские ничего не жалели для своих любимцев-египтян: подготовили в училищах и академиях восемь тысяч офицеров, поставили технику, которой была вооружена и Советская Армия - танки Т-62, самолеты МИГ-23 - во время военных действий организовали воздушный мост СССР-Египет из четырех тысяч военно-транспортных самолетов. Но агрессорам не помогли ни советская военная наука, ни советская техника. Садату поражения не простили, он был расстрелян во время военного парада своими же солдатами и офицерами.
   Иоганну невольно вспоминались строки Гете: "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!" Что же это за страна - Израиль?
   Сталин хотел иметь на Ближнем Востоке "второй Биробиджан", поэтому содействовал образованию еврейского государства на Ближнем Востоке Чтобы не привлекать внимания, оружие для израильтян сначала везли поездами в Чехословакию, а оттуда самолетами в долину Бекаа. Направляли туда "по партийной линии", когда нельзя отказаться, и бывших офицеров-фронтовиков. В самой Чехословакии тоже набирали для молодой израильской армии евреев, имевших боевой опыт. Для переброски оружия чехи ухитрились нанять даже американских летчиков. В Чехословакии же готовили израильских летчиков, танкистов, десантников, медсестер, шла и мощная идеологическая обработка. Однако Израиль не оправдал надежд коммунистов, не стал их "пятой колонной" на Ближнем Востоке, а вырос в самостоятельное суверенное государство. Парадокс: теперь на тех же самых базах в Чехословакии, Советском Союзе и в других "странах народной демократии", возможно, те же самые учителя обучали врагов Израиля.
   Иоганну начинал нравиться этот много перенесший древний народ, сумевший сохраниться, несмотря на все выпавшие на его долю невзгоды.
   Израильский лейтенант Узитал Гал изобрел один из лучших автоматов в мире. "Узи" был принят на вооружение даже в некоторых родах войск бундесвера.
   У всех армий евреи взяли самое лучшее. Никакой грубости, хамства, унижений по отношению к солдатам, никаких нарушений дисциплины с их стороны! У офицеров и солдат одна форма, один паек. Офицер в бой поднимается первым, среди комсостава процент потерь больше, чем у рядовых, но желающих стать офицерами немало. О гибели любого военнослужащего сообщается по радио и телевидению, а его семью с выражением соболезнования посещает начальник Генерального штаба.
   Почему же такого не было в Красной Армии, которую тоже создавали евреи Троцкий, Склянский, Свердлов? Другой строй?..
   А знаменитая разведка "Моссад"? Одна из самых малочисленных и в то же время самых эффективных в мире. В сентябре семьдесят второго года в Баварии арабские террористы расстреляли команду спортсменов Израиля, приехавшую на Олимпиаду. Позор для Германии: что за хозяева, дома у которых убивают гостей?! В Европе еще царили страх и растерянность, а "Моссад" уже взял след и в течение года уничтожил всех убийц, кроме одного. Но и тому, понимал Иоганн, не уйти от расплаты.
   Немцы и евреи - один из самых больных вопросов двадцатого века. Федеративная республика открыто признала свою вину. Аденауэр говорил, что его правительство считает моральным долгом и делом чести сделать все возможное для того, чтобы загладить несправедливость, допущенную по отношению к еврейскому народу. Процесс долгий и трудный, но он идет. В Бонне уже четверть века существует Центральный Совет евреев, в Гамбурге десятый год работает Институт истории евреев в Германии, Мюнхенская еврейская община объединяет более четырех тысяч человек...А вот ГДР отказалась считать себя виновной, не стала выплачивать уцелевшим узникам гетто и концлагерей компенсацию, даже не установило дипломатические отношения с Израилем. Лицемеры, спросили бы самих евреев, считают ли те, что в ГДР живут только антифашисты, не имеющие никакого отношения к концлагерям! Подобный отказ - тоже антисемитизм. Выходит, смени билет нацистской партии на билет компартии - и получай индульгенцию, прощение всех грехов? Значит, одна Германия виновата, а другая - нет?..
  
   Но кроме западных и восточных были и другие немцы. Стояла когда-то на берегу Волги Автономная немецкая республика с умелым, трезвым, честным и трудолюбивым народом, где собирали самые большие в Поволжье урожаи, работали сыродельни, маслобойни, колбасные цеха. Дома крепкие, скотина породистая. Книжное издательство, два театра, пять вузов, только на немецком языке выходило два десятка газет. В начале войны многие немцы, воспитанные в коммунистическом духе, пошли на фронт, но уже в конце августа сорок первого года их отозвали из действующей армии и вместе со всем населением Автономной республики отправили в ссылку и концлагеря. За что? Просто за то, что они были немцами. В восемьсот двенадцатом году никто в России французов не репрессировал, не ссылал в Сибирь, не мстил за вторжение Наполеона, за неудачи на фронте. Но в сорок первом был иной строй... Республику ликвидировали за несколько часов, не дав не только собрать урожай, но даже подоить коров. Немцы Поволжья навсегда потеряли родину и все, что было создано их руками. Их, ограбленных, униженных, лишенных всех гражданских прав, ждал каторжный труд на лесоповале, строительстве шоссейных и железных дорог, в шахтах и рудниках - все это под дулами русских винтовок. Пленные немецкие солдаты жили лучше этих бедняг. В сорок восьмом году вышел указ, что немцы выселены из Поволжья навечно и до конца дней должны оставаться "спецпереселенцами". Им запрещались служба в армии, работа на оборонных предприятиях, им предписывалось под угрозой двадцатилетней каторги еженедельно отмечаться в спецкомендатуре - это в мирное время, когда давно вернулись домой все военнопленные! - уезжать дальше пяти километров от места жительства. Гордость советского спорта, автор книги "Сталь и золото" Рудольф Плюкфельдер, тяжелоатлет, установивший несколько мировых рекордов, не имел права выехать за границу для участия в международных соревнованиях и также регулярно отмечался в спецкомендатуре. Лишь через три года после смерти Сталина немцев освободили из-под надзора, разрешили учиться в центральных вузах, проходить военную службу, изучать в школах свой язык как родной. Но хотя к этому времени возвратились домой почти все другие "спецпереселенцы", немцам их Поволжье никто возвращать не собирался. Просьбы, требования, обращения - все было напрасным. Выход был один: уезжать на родину предков, но не в ГДР, где та же, большевистская власть, а в Федеративную республику. И вот первые, с трудом найдя в ФРГ каких-то отдаленных родственников, - без этого не выпускали, - после долгих месяцев унизительных проверок, уговоров, угроз, ожидания, сумели вырваться. Они рассказывали о своих мытарствах такое, что зрители плакали у телевизоров. Если это не нацизм, то что?!..
   Иоганн пытался понять, зачем Сталину понадобилось это великое переселение народов. Наверное, потому, что война невольно объединяет, сплачивает людей, а именно этого вождь большевизма и боялся. Если же одна нация не верит другой, ими легче управлять. Другого объяснения не находилось.
   Как-то в автобусе соседом Иоганна оказался бывший житель Кенигсберга, доживавший век в Баварии. Поняв, что его собеседник - истинный патриот Германии, старый пруссак разговорился.
   -- Для меня, да и для всех немцев мой город был, есть и будет только Кенигсбергом, а не Калининградом. Столица Восточной Пруссии, сердца Германской империи - и вдруг областной город России? Никогда!.. После капитуляции уцелевших мирных жителей города сначала долго морили голодом: ни продуктов, ни топлива, ни горючего. Немецкие матери в последней надежде подбрасывали своих малышей в вагоны поездов, отправлявшихся в Литву. И среди литовцев нашлось немало добрых людей, которые приютили этих малышей, хотя за это грозила жестокая кара. Потом депортировали все стотысячное население, разрешив взять с собой один чемодан на человека. Сейчас вместо немцев на моей родине живут русские. Как живут?!.. Как чужие, как оккупанты. В городе были старые кладбища, занимавшие полтысячи гектаров, целые произведения искусства, хотя и печального, памятники ушедшим поколениям. Все уничтожено, на костях наших предков разбиты парки, где русские в выходные дни напиваются как свиньи. Они снесли старинный Королевский замок, они собирали на развалинах города кирпичи и отправляли их в Ленинград восстанавливать разрушенные дома: эти варвары даже хорошие кирпичи изготовлять не умеют! Переименовали все улицы, даже носившие имена композиторов, а на постамент памятника Эммануилу Канту, величайшему мыслителю, первому сказавшему о человеке как о цели, а не о средстве, водрузили статую вождя немецких коммунистов Тельмана. Грабят древние могилы в поисках кладов, мечтая разбогатеть, хотя самый главный клад на земле - честный труд. Развалины не восстанавливаются, они - временщики. Разорение, глумление... Но история еще не сказала своего последнего слова: мы вернемся, и на улицах Кенигсберга вновь зазвучит немецкая речь!..
   В послевоенные годы по решению Потсдамской конференции тринадцать миллионов немцев были выселены из Польши, Чехословакии. Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии. Большая их часть поселилась в Федеративной Республике, объединившись в "Союз изгнанных". Больше всего досталось жителям Восточной Пруссии и судетским немцам, к ним победители были особенно жестоки. В Чехословакии и Польше их направляли на самую тяжелую и опасную работу - в угольные щахты, за неповиновение беспощадно наказывали. Уже после капитуляции, в мирные дни погибло около трех миллионов немцев.
  
   Без газет и журналов Иоганн не представлял жизни, но к художественной литературе относился с недоверием. Не нравились ему герои Ремарка и Белля, считавшие себя жертвами государства, обстоятельств, войны. Кто поверит подобной чепухе? Солдат на фронте убивает не просто по приказу командира, а чтоб уничтожить врага, победить. Он, Иоганн, пошел в вермахт добровольно, считая, что, став сильнейшей страной в мире, Германия установит везде твердый немецкий порядок и навсегда покончит с революциями и войнами. Он хотел лично участвовать в создании Великой Германии, в освобождении народов Азии и Африки от колонизаторов, а России - от большевизма. И десятки тысяч таких же, как он, не дожидаясь повесток, добровольно шли в вермахт, считая, что их зовет сама История.
   Иоганн с усмешкой вспоминал рассказ вернувшегося из советского плена соседа. В конце войны колонна пленных немцев на одной из улиц Ташкента встретилась с колонной пленных японцев. В тот миг, когда они поравнялись, японцы, повинуясь чьей-то неслышной команде, бросились на бывших союзников. Крики конвоиров, выстрелы в воздух были напрасны: коренастые, приземистые сыны Страны Восходящего солнца точными, беспощадными приемами джиу-джитсу и карате валили высоких немцев, растерявшихся от такого коварства. Японцы били сильно, точно, словно все было заранее отрепетировано, и это продолжалось всего несколько минут. Когда последний немец рухнул в горячую пыль, японцы также молча построились в колонну и покорно зашагали дальше, сопровождаемые ничего не понявшим конвоем. Сосед говорил, что шея у него после этого болела несколько недель, так резок и силен был удар ребром ладони. Он ожидал сочувствия, но Иоганн рассмеялся - так и должно быть. Еще древние говорили: "Горе побежденным!" Именно поражения японцы не простили своим союзникам по "оси", так как затем настала и их очередь.
  

2

  
   Взаимная симпатия Джона и Иоганна давно переросла в дружбу. Ровесники, которых несла на своем гребне одна волна времени, они подолгу беседовали в уютном кабинете Иоганна, каждый раз открывая в собеседнике что-то новое.
   Джон, прочитавший книгу Иоганна, с непритворным интересом расспрашивал о подробностях боев под Ростовом, на Кавказе, на "Голубой линии", в Севастополе, в Карпатах. Иоганн начинал рассказывать, увлекался, и в памяти неожиданно всплывали детали, казавшиеся давно забытыми. Он был благодарен Джону за эти расспросы, за то, что тот видит в нем не провинциального преподавателя истории, а участника величайшей войны, офицера, пусть и неприятельской армии.
  
   Раз Джон заметил:
   - Мне не положено подвергать сомнению политику страны, которую я люблю, которой служу, но кое-кто у нас забыл мудрую пословицу "Морской пехотинец никогда не ввяжется в бой, если не уверен в успехе".
   Морская пехота - символ армии США. Иоганн понял, что его друг имеет в виду Вьетнам. Джон, как когда-то отец Иоганна, любил свою страну, гордился ею и одновременно относился к ней критически.
   - Пословица не совсем права, Джон: любой, кто начинает войну, всегда уверен в победе.
   - И все же нередко разведка, дипломатия и экономика оказываются сильнее вертолетов Сикорского и бомбардировщиков В-52.
   - Имеете в виду Вьетнам? Испытательный полигон вашей авиации и русской противовоздушной обороны...
   - Нет, все глубже, сложнее, хотя мы и отработали тактику подавления радиолокационных станций, методы борьбы с зенитными и ракетными установками. Русских же интересовала наша авиация, они отправляли в Советский Союз сбитые В-52, "Фантомы", "Скайхоки", а также наши ракеты "воздух-воздух" и "воздух- земля". Но во Вьетнаме мы потеряли три тысячи самолетов - почти вчетверо больше, чем в Корее, домой не вернулись живыми шестьдесят тысяч наших парней, еще больше осталось инвалидами. Русский двадцатитысячный корпус советников и специалистов тоже понес потери. Вьетнаму война обошлась в три миллиона погибшими. За тринадцать лет этой войны наш народ устал от нее, возник "вьетнамский синдром". Но, возможно, победа вьетконговцев станет их поражением: они вошли в "лагерь социализма", а это не сулит им ничего хорошего. Мне известен поучительный случай. Один из старых солдат армии Вьетконга нашел в Сайгоне своего родственника, который имел дом: на первом этаже - лавка, на втором жила его семья. Победитель-ветеран, не имевший ничего, кроме набедренной повязки и автомата Калашникова, был поражен таким "богатством". "За что же я воевал столько лет, от чего собирался тебя спасать, что заработал сам? - в растерянности спрашивал он родственника. И сердце его не выдержало... Мне кажется, перед смертью он кое-что понял. Между прочим, несмотря на одинаковую коммунистическую идеологию, "дружественный" Китай имеет к Вьетнаму территориальные претензии.
   - Для такого случая существует мудрая древняя пословица "Спаси меня, Господи, от друзей, а с врагами я сам как-нибудь справлюсь".
   - Очень точно замечено! Не все в этой войне ясно и понятно. В Советском Союзе отказывали многим военным, просившимся во Вьетнам добровольцами: видимо, не верили, подозревали, не хочет ли человек воспользоваться случаем и убежать на запад. Почему-то вьетнамский опыт русскими почти не анализируется: ветеранов разбрасывают по дальним гарнизонам. Они вообще очень не любят делать из истории выводы.
   - А вы?
   - Уроки Второй Мировой, Кореи, Вьетнама и других вооруженных конфликтов изучается во всех военных учебных заведениях США.
   - С Вьетнамом ясно, Джон, а вот Латинская Америка...
   - Чили, где либерал Альенде с советской помощью стал строить "светлое будущее"? Не понимаю, как он после Венгрии и Чехословакии не увидел, что такое советский социализм. Или слишком крепко держали его в своих лапах советники из КПСС и КГБ? Он получил от СССР десятки миллионов долларов, но надо уметь жить не на подачки, а своим умом, своими руками. Для подавления "классовых врагов" у Альенде не было своих чекистов, и Кастро прислал ему пятнадцать тысяч боевиков типа "Че Гевара" под командой генерала Лагуардии: социализм начался с военной интервенции. Экономика развалилась, начался голод, запахло гражданской войной. Спасибо Аугусто Пиночету, - генералы не часто проявляют мудрость, - который сумел установить в стране твердую власть. Были жертвы, но он спас страну от кошмаров гражданской войны, коллективизации, раскулачивания, террора, когда погибло бы в сотни раз больше. Думаю, он вытащит страну из разрухи и нищеты.
   Слушая Джона, Иоганн невольно сравнивал его с айсбергом: наверху - малая часть того, что он имеет право сказать, а в загадочной темной глубине - то, о чем требуется молчать.
  

3

  
   Как-то американец стал рассказывать о музее, открытом в бывшем бункере Гитлера на горе Оберзальцберг.
   - Простите, Джон! - с непривычной резкостью перебил Иоганн. - Я там не был и никогда не пойду! Это русские при каждой смене правителей растаптывают все, чему поклонялись, они больше всего на свете любят отрицать свое прошлое или издеваться над ним. А я - немец. У нас было и величественное, и трагическое, и постыдное, но это все немецкое, значит, и мое. У вас, американцев, говорят, кажется, так "Это моя страна: люби ее или убирайся!"
   - Простите, Иоганн, если мои слова в чем-то показались вам обидными! Я вас понимаю, хотя... Я сын Америки, ее патриот, ей служу, но меня постоянно тянет сюда, в Германию, к Эльзе, к детям: здесь мой дом. Мне нравится умение немцев экономить ресурсы, время, деньги, нравятся поговорки "Сберечь - значит, заработать", "Кто не бережет пфеннинг, тот не достоин талера", нравится врожденное стремление к порядку, организованности, аккуратности, точности...
   Иоганн не мог сдержать довольной улыбки после такого комплимента его отечеству.
   К новому канцлеру Вилли Брандту Иоганн относился настороженно. Социал-демократ, во время войны - политический эмигрант. Придя к власти, подписал с СССР и Польшей договора об отказе о применении силы и о признании послевоенных границ. Эту "новую восточную политику Брандта-Геншера" Иоганн не признавал. Какая может быть дружба со страной, угрожающей всему миру? А Договор об основах взаимоотношений между ФРГ и ГДР был воспринят им как прямое предательство, и он только злорадно усмехнулся, когда оказалось, что личный секретарь канцлера - агент разведки ГДР. Однако Джон считал иначе.
   - Я с вами не согласен, Иоганн! Германия должна гордиться Брандтом, лауреатом Нобелевской премии мира, а вы относитесь к нему, как русские. Те смеются над его фамилией Бранд, то есть "пожар", мол, поджигатель войны, а это всего лишь псевдоним Герберта Эрнста Карла Фрома, взятый им в годы войны. Наша цель - не война, а отбрасывание коммунизма с одновременным сохранением мира, ибо мир - это усиление нашей мощи, а для "комми" - обнищание и разоблачение перед всем миром как оплота тирании, агрессии, как тюрьмы народов, где человек лишен всех элементарных прав. И Брандт сделал для этого очень много. Кстати, ваша страна стала прибежищем для многих русских диссидентов, хотя их учили с детства ненавидеть немцев: значит, люди за "железным занавесом" стали больше понимать...
  

4

  
   - Я хотел поинтересоваться ...
   - Не экологией ли?
   - Как вы догадались?
   - Мне известно, что прекрасная Линда сумела обратить в свою веру даже отца.
   - Как всегда вам известно больше, чем я думал! Такова ваша профессия... Я прочел немало книг об экологии, но в них почти ничего нет о Советском Союзе.
   - Русские умеют хранить секреты, хотя нередко доходят в этом до нелепостей. Например, с конца тридцатых годов все их точные карты засекречивались, а остальные сознательно искажались, видимо, чтобы обмануть вражескую разведку.
   - Не напрасно они в годы войны так ценили наши карты!
   - Лживая карта - недоверие к своему народу. Нет лучшего символа их строя как искаженная карта, по которой коммунисты ведут народ в "светлое будущее". Когда появились спутники-разведчики и первые снимки из космоса, "комми" вспомнили о былом и начали выпускать в продажу туристические карты... без градусной сетки. Стирать с карты параллели и меридианы - до этого могли додуматься только они! А в Европе и США продаются карты Советского Союза и его отдельных областей и республик с такими подробностями, что советские туристы не решаются их купить - отберут свои на таможне.
   - Абсурд какой-то!
   - Для советских людей в этом нет абсурда: они привыкли, что правители им ни в чем не доверяют, в каждом видят потенциального изменника. Коммунисты прячут точные карты страны от народа, который в этой стране живет: не положено заключенному знать план своей тюрьмы. Так что и в абсурде есть своя, коммунистическая логика. Ну а если конкретнее об экологии... Три послевоенных катастрофических землетрясения на территории Советского Союза унесли многие десятки тысяч человеческих жизней: Токтогульское в Киргизии, Ашхабадское в Туркмении и Хаитское в Таджикистане. Очень кратко сообщили только про Ашхабад, все же столица республики. О жертвах не говорилось, но по некоторым сведениям их не менее ста тысяч: толчок был ночью, жители оказались погребенными под развалинами своих домов. На следующий год в Таджикистане гигантский обвал, вызванный землетрясением, засыпал поселок Хаит и десятки небольших селений, погибло двадцать восемь тысяч человек. Трагедия мирового масштаба, но приказано было молчать. Еще большая тайна - сведения о бедствиях, вызванных неумелым или преступным хозяйствованием. Службы охраны природы, опирающейся на законы, у них нет и не может быть, ибо страной правит партия, которая ни перед кем не отчитывается, а оборонная промышленность - "священная корова", которую никто не смеет тронуть. В результате промышленные отбросы бесконтрольно сливаются в реки и озера. Бесконтролен в отношении охраны природы и ГУЛАГ: ежегодно вырубается огромное количество леса, но масса бревен тонет при сплаве леса молем, а часть спиленного леса не успевают вывести, и миллионы кубометров древесины гниют в лесах. Для нас это невежество или преступление, для них - "передовая социалистическая экономика". Гигантские плотины перегородили многие реки, затоплены леса, пастбища, катастрофически уменьшилось поголовье рыб - все это считается "победой советского человека над природой". Во многих городах загрязненность воздуха промышленными выбросами превосходит допустимую в десятки раз, но это - государственная тайна; цензура беспощадно вычеркивает любой намек на экологическое неблагополучие.
   Есть заказники и заповедники, где запрещена охота всем, кроме партийной верхушки. Будучи в Советском Союзе, Тито отказался ехать на охоту в один из южных заповедников, заявив: "Я не браконьер!"
   Там, где загрязнены и вода, и воздух, и почва, для партийных чиновников высокого ранга специально выращиваются экологически чистые овощи и фрукты: это проще и дешевле, чем сооружать фильтры, очистные установки.
   На Ладожском озере несколько раз резко увеличивалась радиоактивность, что нас насторожило. Одному из наших агентов невероятно повезло: в пивной, - а вы знаете, какие великие дела берут свое начало в пивных! - он познакомился с моряком, который признался, что служил на Ладоге, заболел, был списан, живет на пенсию. Наш его щедро угостил и напоил, выразил сочувствие и понимание, обещал похлопотать об увеличении пенсии, а потом, притворившись пьяным, "проболтался", что служил в частях, связанных с атомным оружием. Окосевший моряк, как говорят русские, "раскололся" и... Словом, русские, имитируя ядерную атаку, взрывали на ладожских островах контейнеры с радиоизотопами, изучая, как при этом заражаются лес, луг, вода, корабли - там стоял какой-то трофейный миноносец. Подопытными при этом были не только домашние животные, но и люди: матросам не выдавали никаких средств защиты, они дышали радиоактивным воздухом, испытатели же ходили в противогазах и изолирующих костюмах. А из озера вытекает река Нева, на которой стоит Ленинград с населением около пяти миллионов - вот так!.. Когда они создавали свою атомную бомбу, под Челябинском был построен секретный химический комбинат "Маяк" с реакторами для получения оружейного плутония. Отходы спокойно сливали в местную речку, и лучевая болезнь стала главной причиной смерти местного населения. А осенью пятьдесят седьмого года там что-то взорвалось, по мнению наших специалистов - большая емкость с радиоактивными отходами. Все осталось строжайшей тайной, хотя касалось жизни и здоровья миллионов: радиоактивное облако накрыло густонаселенные промышленные области: Челябинскую, Свердловскую, Тюменскую. Но врачам запрещалось ставить диагноз "лучевая болезнь"...
   - Атомная война против своего народа?
   - Можно сказать и так. Но есть оружие более мощное, чем термоядерное, о котором коммунисты не догадываются.
   - Вы его видели, Джон?
   Американец с чуть заметной усмешкой взглянул на Иоганна:
   - Не догадываетесь? Это время. Только не надо никаких фантазий, самое обычное время, ход событий, ход истории.
  
  

Глава третья

Встречные зори

1

  
   В семьдесят первом году Петровы получили квартиру в старом деревянном одноэтажном доме на берегу Горелого Креста. Муж Лены, прочно обосновавшийся в столице, считал себя должником Андрея Петровича. Приехав как-то в Струнино, узнал от знакомых об освобождающихся квартирах, кому-то позвонил, с кем-то встретился... Андрею Петровичу было неловко: в душе он считал Володю непманом шестидесятых годов, "совбуром", как когда-то говорили, то есть "советским буржуем". К его изумлению Володя подружился с Мишкой, хотя хорошо знал, за счет чего тот живет, у них появились какие-то общие дела.
   Жизнь на "спальне" угнетала: точно в лагере, здесь была предусмотрена теснота, превышающая некую критическую величину, что делало людей раздражительными, грубыми. Довольны были лишь уголовники: в дебрях коридоров, лестниц, переходов, каморок, среди сотен людей легче укрыться от власти и закона...
  
   Построили дом лет сто назад одновременно с комбинатом для главного механика, главного бухгалтера и главного колориста - специалистов, которыми фабрикант Баранов особенно дорожил. Место выбрали очень удачное: и речка рядом, и комбинат неподалеку. Дом утопал в зелени, и Андрей Петрович так и не смог понять, росли ли эти липы, тополя и березы здесь до постройки дома, или были посажены вместе с закладкой фундамента. В советское время жильцов "уплотнили", квартиры стали меньше, зато их число увеличилось - вместо трех стало десять: здесь жили директор комбината, главный инженер, начальник городской милиции, начальник торговых организаций. В шестидесятых годах в Струнине поднялись первые современные удобные пятиэтажки с центральным отоплением и газом, начальство переместилось туда, а старый дом принял жильцов попроще.
   Уютные старинные кафельные печи с литыми медными ручками на дверцах приятно источали жар. Высокие потолки, высокие двери, высокие окна, а подоконники, напротив, низкие, чтобы в окно мог без труда смотреть и ребенок. В подоконниках - желобки, куда зимой стекала вода с запотевших стекол. Все продуманно, чтобы жить было и приятно, и удобно. Правда, приходилось доставать баллоны с газом, заготовлять на зиму дрова, к тому же кое-где протекала крыша, сырели стены - но разве это трудности?
   Прямо у крыльца, ведущего на застекленную веранду, начиналась несколько поредевшая за прошедшие годы липовая аллея, десятка полтора деревьев. Липы были старые, высокие, густые, особенно самая первая липа с мощным стволом в полтора обхвата. В саду возле дома росли сирень черемуха, рябина, малина, шиповник, смородина, крыжовник. Валя, вспомнив деревенскую молодость, тут же принялась хозяйничать: копать, полоть, что-то сажать. Но больше всего новый дом очаровал Витю. Выросший возле "спальни" среди груд битого кирпича, шлака и мусора, он открывал для себя мир живой природы: поляну с одуванчиками и колокольчиками, густые заросли сирени, в прохладной тени которых заманчиво алели пионы, трогать которые категорически запрещалось. Но особенно его манили джунгли из лопухов возле старого сарая, такие высокие, что маленькому человеку немудрено было в них заблудиться. В их глуши обитала масса интереснейших живых существ: то мрачного вида жук, озабоченно спешащий куда-то по своим жучиным делам; то бабочка такая красивая, что даже боязно до нее дотронуться; то быстрая ящерица, которая, говорят, умеет оставлять свой хвост, но попробуй, возьмись за него! Каждый день приносил новые открытия: "Папа, мама, а почему..?"
   В сотне метров от дома находился детский сад, куда ходил Витя. Валя устроилась на работу в этом детском саду, чтобы подольше быть рядом с сыном, хотя и потеряла в зарплате.
   Не напрасно говорится, что не было бы счастья, да несчастье помогло: лагерь научил Андрея Петровича плотницкому и столярному делу, и теперь все это пригодилось ему на новом месте. Но больше всего он любил в конце дня прогуливаться с Витей по липовой аллее, отвечая на его бесчисленные вопросы и одновременно прислушиваясь, как медленно затихает город, лишь со стороны комбината чуть доносился ровный гул веретен и стук ткацких станков. Андрею Петровичу часто при этом вспоминалась пословица, что летней порой зори встречаются: его жизнь - остывающая, гаснущая вечерняя заря, а рядом разгорается другая, рассветная, золотистая, сулящая долгий-долгий солнечный день...
   По характеру младший сын походил больше на Николая, чем на отца: также держался в стороне от дворовых мальчишеских компаний, предпочитая им общество родителей или книги. Как-то Андрей Петрович прочел ему рассказ о гренландском мальчике Кише, убивавшем белых медведей с помощью острых полос китового уса, спрятанных в шарик из тюленьего жира: в желудке жир таял, китовый ус распрямлялся, протыкал внутренности, и ослабевшее животное становилось добычей охотника. Ложась спать, Андрей Петрович неожиданно услышал всхлипывания, поднялся, подошел к кроватке Вити: "Ты что, сынок?" "Медведя жалко! Ведь ему очень больно, когда животик протыкают"... Андрей Петрович растерялся: вместо того, чтобы восхититься хитростью и находчивостью молодого охотника, сын жалел медведя. А ведь и впрямь очень мучительная смерть для животного... Слушая сказки Андерсена, Витя погоревал над судьбой стойкого оловянного солдатика, порадовался за гадкого утенка, ставшего прекрасным лебедем, но сказка "Огниво" ему не понравилась: "За что солдат убил бабушку, она же пожалела его, помогла стать богатым? У принцессы собаки разорвали папу и маму, всех родных, а она все равно вышла замуж за солдата, который на них этих собак напустил. Почему?"
   Младший сын дал Андрею Петровичу огромное счастье заново пережить детство, вновь открыть мир, при этом увидев то, чего не замечал раньше. Есть ли на свете большая радость, чем растить ребенка?..
   Хорошо подготовленный дома, сын учился в школе отлично. В десять лет его приняли в пионеры, и Витя очень гордился своим новым званием, формой, алым галстуком, с удовольствием произносил "звено", "отряд", "дружина", "вожатый". И тут по телевидению стали крутить новый многосерийный фильм "Как закалялась сталь". Андрей Петрович видел другие экранизации этого произведения, по которому учились жить миллионы юношей и девушек Советского Союза, но и на этот раз фильм произвел на него сильное впечатление. Наверное, потому, что рядом сидел Витя и поминутно спрашивал "Папа, а вправду так было?" Андрей Петрович точно вернулся на время в свою бурную молодость. Что бы ни было в его жизни, он ее прожил не зря! Хотя честно признался сыну, что белых не рубил, у Вити прибавилось гордости за отца: пусть старый, седой, в очках, зато жил в революцию и гражданскую войну!
   Даже сон приснился Андрею Петровичу, что едет он, молодой, в составе конного корпуса под красными знаменами освобождать Индию. И солнце с неба, и степь ковыльная, и песня - все так ярко, реально, как ощущается только в юности. Кто-то с закрытым шлемом лицом ехал рядом с ним, и никак Андрей не мог вспомнить, кто это, и почему-то сердце билось все тревожнее, все сильнее. Лишь в самый последний момент перед пробуждением всадник повернулся к нему, и Андрей вздрогнул, узнав Магутина...
   Но и сама окружающая жизнь в лице Мишки быстро погасила вспыхнувшую было революционную романтику.
   - Видел фильм, дед? Я по этому случаю еще раз книжку прочел. Читал - матерился, смотрел - тоже... Поехали парни дрова для большого города на зиму заготовлять. Это же государственное дело, должны были их потеплее одеть-обуть, медицинскую помощь организовать. Как бы не так! Ни хрена им не дали, в результате каждый десятый умер от простуды. Не пули и сабли врагов их убили, а "свои"! Это же преступление, за которое надо к стенке ставить, но не только никто не ответил, а саму смерть за героический подвиг выдали: смотрите, какие у нас самоотверженные люди - от холода и голода подыхают, но не жалуются, не бунтуют, а работают! Лагерная мораль!
   Да, во времена молодости Андрея Петровича не человеческая жизнь служила эталоном, а раскрепощение пролетариата, освобождение угнетенных, Мировая революция, коммунизм. Тогда казалось, что еще один, последний, сокрушающий удар по врагу, последнее отчаянное усилие - и все жертвы, лишения и муки враз окупятся наступившим царством свободы и справедливости. Не получилось. Почему?
   Но в глазах Вити он обязан был оставаться мудрым, все знающим отцом. "А кто такие диссиденты, папа?", "А культ личности - это что?". Наконец, настал день, когда сын пришел из школы растерянный, опечаленный и прямо с порога спросил:
   - Папа, ты вправду в тюрьме сидел? Мальчишки говорят...
   Андрей Петрович пригладил взъерошенные волосы сына, вздохнул:
   - Да, сынок, было в моей жизни такое, только очень давно. Я не был ни в чем виноват, злые люди наврали на меня. Потом разобрались и выпустили. Это случалось не только со мной, но и с другими людьми. Я тебе, когда подрастешь, обо всем расскажу.
   - А их наказали за это?
   - Да! - чуть помолчав, ответил Андрей Петрович.
   - Я мальчишкам говорил, что ты был первым комсомольцем, а сейчас коммунист. И я тоже буду...
   - Обязательно будешь, сынок! В хорошее время ты живешь, мирное, спокойное...
   Андрей Петрович понимал, что самые трудные вопросы еще впереди.
   Как-то он признался Вале:
   - Все-таки самое главное в этом мире для одного человека - другой человек. В нем все: счастье и горе, жизнь и смерть, свет и мрак. Я в пятьдесят лет, когда вернулся о т т у д а, чувствовал себя стариком, думал, протяну еще лет пять-шесть, а там и "пора старинушке под зеленую перинушку". Действительно, болел, врачи даже какое-то затемнение в легких обнаружили. Но встретил Колю - и болезнь как рукой сняло безо всяких лекарств, потому что сразу веселей и интересней жить стало. А потом у самого молодая жена...
   - Ну уж, нашел молодую!
   Андрей Петрович ласково погладил жену по еще густым волосам, в которых уже проблескивали первые пряди седины.
   - Для меня - самая юная. Я и сам после свадьбы помолодел лет на двадцать, как будто из родника живой воды напился. А после появления на свет Вити вообще забыл, сколько мне лет.
   - Правильно сделал! Живи, пока живется!
   - И буду! Витя, ты и Коля вернули мне здоровье, желание жить, веру в людей, в себя.
   - Андрюша! Давно хочу спросить... У тебя ведь, кажется, была сестра Марфа? Ты не пытался ее искать?
   - Честно признаюсь - нет! Кому нужен брат - бывший политзаключенный?
   - Но Николаю ты оказался нужным, мне тоже. У нас миллионы невинно пострадали...
   - Знаю, Валюша, но настроение было иным, еще лагерным, хотелось одиночества и покоя.
   - А сейчас не хочешь попытаться ее разыскать?
   - Да чего там, жизнь уже прожита. И неизвестно, жива ли она. Ей должно быть семьдесят пять лет.
   - Ну и что? Мы, бабы, народ живучий.
   - Может, ты и права. Попробую разыскать, только сначала узнаю, как это делается...
   Но искать Марфу Андрей Петрович не собирался. При воспоминании о былом на него наваливалось невыносимое чувство тоски, стыда и горечи. И ничего нельзя изменить в прошлом, ничего не исправишь.
   Об этом он не рассказывал никому в жизни, молча храня в сердце чувство непроходящей вины.
  

2

  
   Чаще всего к Андрею Петровичу заходила Шура. Жаловалась на непрактичного пьющего мужа, непутевого сына, с гордостью рассказывала о Лене, уже переехавшей с мужем из "коммуналки" в двухкомнатную квартиру, мечтающей о машине. Зять тещу уважал, никогда из Москвы с пустыми руками не отпускал. Когда подрос Витя, Шура перенесла на него всю нежность и заботу, неистраченные на Мишку. И Витя рос, связанный с родными и близкими невидимыми, но крепчайшими узами любви, чувствуя это и отвечая взаимностью.
   Мишка по обыкновению заскакивал на короткое время, чтобы все убедились: он жив и здоров.
   Как ни досадно, всех реже навещал отца Николай. Он больше любил, чтобы приходили к нему, где в холодильнике всегда можно было найти бутылку водки и что-нибудь из закуски. Чисто русский, необъяснимый феномен: при всей своей давней привычке к пагубному зелью Николай считался одним из лучших работников комбината, дело свое знал и на рабочем месте всегда был трезв и внимателен.
  
   На этот раз он заявился к отцу, еле держась на ногах.
   - Проходи, Коля! Если хочешь, умойся холодной водой! Валя еще на работе, Витюшка в школе. Сейчас крепким чаем тебя угощу, легче станет...
   - Не станет, отец! Хорошо, что ты у меня есть! Иной раз так тошно бывает - жить неохота, а подумаю о тебе - и на душе легче. В военкомате еще одну юбилейную медаль дали в честь годовщины победы, отметили это дело с фронтовиками...
   - От души поздравляю!..
   - Погоди, отец! Что-то тут не то! Война закончилась тридцать лет назад, с тех пор я целую жизнь прожил, детей вырастил, дедом стал, голова седеет. Не сосчитать, сколько за это время починил электрооборудования. Ко мне молодые инженеры за советом идут. Так почему меня до сих пор за войну награждают, а за послевоенный труд - нет? Ведь по моей вине ни одной аварии не случилось. И другие ветераны на то же жалуются. До сих пор в бараке живу, хотя много тех, кто моложе меня, квартиры в новых домах получили. Говорят, погоди, нужно инвалидам, или пенсионерам, или специалистам. Не умею я "права качать", за это меня Шурка всю жизнь пилит! Вместо медали дали бы квартиру, хоть после пятидесяти лет по человечески пожить. Обидно...
   - Понимаю тебя, Коля!
   - Знаю, поэтому и пришел к тебе... Не только о квартире речь. Такое вокруг... Разве за это мы воевали? Думали, после победы жизнь станет мирной, спокойной, а там и коммунизм построим, раз фашиста разбить сумели. Да только не так вышло... Разным странам помогаем, понимаю, но и своих забывать нельзя, а мы все в Москву за продуктами ездим. С Америкой ругаемся вместо того, чтобы дружить. Хлопок, который из Средней Азии, хуже стал, да и того не хватает, хотя по телевизору сообщают, что с каждым годом "белого золота" все больше и больше. Куда же он девается? Недавно привезли какой-то незнакомый хлопок, говорят, из Судана, очень маслянистый, машины наши для такого не приспособлены. Халтурщики, лодыри, воры совсем обнаглели, не смей им слова сказать. Пережитки капитализма? Это как раньше - бес попутал. Какие пережитки, когда скоро шестьдесят лет революции и советской власти отмечать будем? И никакой капиталист не выдержит такой халтуры, таких прогулов, такого хищения - разорится.
   - Мир, Коля, несовершенен, особенно наша матушка-Россия, не напрасно ее Салтыков-Щедрин городом Глуповым назвал.
   - Город Глупов - победитель фашизма? Не сходится!..
   - Для меня, Коля, тоже "не сходятся" партия, советская власть, социализм и то, что увидел и пережил в лагере. А насчет всего прочего... Построить новое общество оказалось намного труднее, чем мы все думали. Не переживай, не бери все близко к сердцу, береги здоровье! Мы с тобой нашли друг друга, рядом живем, дети растут, войны нет...
   Николай с такой силой ударил кулаком по столу, что Андрей Петрович растеряно замолчал.
   - А Мишка?! Самая большая моя беда, горе и позор! Мечтал, что сын получит образование, в науку пойдет. Сам знаешь, многие хотят, чтобы их дети добились того, что не удалось родителям. Если бы он просто не смог или не захотел учиться!.. Он же к тем ушел, кого я с детства своими врагами считал. Проклятый сто первый километр, где все уголовное дерьмо оседает! Сколько я от них натерпелся! Помню, классе в седьмом, иду вдоль железной дороги, мимо товарный состав катится, на тормозной площадке несколько мальчишек моего возраста. Поравнялись со мной, и один из них мне в глаз из рогатки, почти в упор... На сантиметр промахнулся, в переносицу попал. У меня из глаз искры, в ушах звон, кровь на белую рубашку хлещет, а они "ура!" кричат, радуются, думают, мне глаз выбили. А ведь первый раз в жизни меня видели. В запасном полку, помню, один, из блатных ко мне привязался, дескать, почему не курю, не матерюсь, в самоволку не бегаю, над его похабными анекдотами не смеюсь. Он меня за это больше чем фашистов ненавидел. И я его - тоже... А по дороге на фронт, когда наш эшелон под бомбежку попал, сбежал. На фронте бывшие уголовники почти всегда в атаке всегда последними, зато первые мародеры, насильники, грабители. Горький точно сказал, что расстояние от хулигана до фашиста короче воробьиного носа. Я бы в Струнине никогда жить не стал, но жилплощадь, к тому же у Шуры почти все родственники здесь... И среди этой уголовной сволочи мой сын!.. Сопляк, ничего не знающий и не умеющий, своими руками гвоздя в стену не забивший, вообразил, что лучше нас разбирается в жизни! Да я в сотни раз больше его всяких несправедливостей и насмотрелся, и на себе испытал! Я же добровольцем на фронт попал, досрочно, войну представлял как в кино, а в запасном полку увидел пьянство, воровство, распутство, мордобой, точно не на передовую собирались с врагом сражаться, а в лагерь. На фронте, два раза чудом трибунала избежал, хотя не был ни в чем виноват... Сколько своих стреляли ни за что, для острастки другим, сколько людей погибло геройски, не получив наград, и сколько подлецов вернулись с орденами и медалями! Но я не обозлился, не ушел в уголовники, потому что знаю: какой бы подлой жизнь ни была, нужно оставаться человеком.
   - Коля, сынок! Миша очень похож на меня, молодого, я же в юности наделал немало глупостей и ошибок, и только жизнь меня уму научила. И Миша когда-нибудь поймет...
   - Брось, отец! Что толку, если он придет поплакать на мою могилу: прости, папа, ты был прав? Он у меня отобрал счастье жить рядом со своим сыном, умным, образованном, честном, уважаемом людьми, делиться знаниями, радостями и горестями. Я так хотел гордиться им!..
   - Будем надеяться на лучшее, что еще остается? Поверь, Миша еще не конченный человек!..
  
  

Глава четвертая

Гроссфатер

1

  
   Эту телепередачу Иоганн поймал случайно... На равнине высились большие, в десятки этажей дома, и коттеджи. У окон и внутри квартир сидели и стояли манекены. На железной дороге застыл товарный состав. Еще дальше были расставлены танки, самолеты, артиллерийские орудия, ракетные установки. Экран показал крупным планом окопы, блиндажи, бомбоубежища. Местами были привязаны животные: бараны, козы, лошади. Вот к самолету подвешивают бомбу, закрываются створки люка. Разбег, взлет и земля уходит вниз, теряясь в пыльной мгле. Бомба отрывается от самолета. Военные, замершие у перископов. И ярчайшая вспышка, сделавшая экран телевизора на миг нестерпимо белым. Даже темный фильтр на телекамере не мог задержать этот поток неземного, всепроникающего, жгучего света. Оплетенный молниями огненный шар, покрытый какими-то странными геометрическими узорами, медленно поднимается, постепенно теряя яркость и расплываясь, а под ним из пыльных и дымных раскаленных вихрей возникает ножка...
   Снимали и с самолета, и с земли. Ударная волна горячего воздуха бьет по многоэтажным домам, и они рушатся в облаках жаркой пыли. В доли секунды сметены колледжи, заборы, деревья. Без конвульсий падает на бок лошадь, только что стоявшая в покорном ожидании. Окровавленные клочья, обугленные тушки, пепел или просто темные пятна остались на обгорелой земле, где еще недавно недоуменно озирались обреченные бараны и козы. Перевернутые орудия, разбитые или расплавившиеся самолеты. Танки - главная ударная сила современной армии - опрокинуты, башни сорваны, а ближе к эпицентру взрыва некоторые расплавились, точно восковые. Тяжелые вагоны железнодорожного поезда в момент взрыва взмыли в воздух, рассыпаясь и загораясь на лету. Скрученные рельсы, обрушившиеся блиндажи...
   Да, правы те, кто утверждает, что термоядерная война - самоубийство человечества. Компьютер подсчитал, что Соединенные Штаты будут уничтожены через тридцать минут после ее начала, Западная Европа вместе с Германием исчезнет в огненном аду еще раньше. У противника тоже нет никаких шансов уцелеть: ракета летит в десятки раз быстрее бомбардировщика, почти никто не успеет спуститься в бомбоубежище, да и зачем: при взрыве бомбы в десять мегатонн грунт плавится в радиусе двадцати километров. Запад никогда не начнет первым. Русские? Кажется, тоже поняли, что победителей не будет. Лишь бы какой-нибудь маньяк не сумел похитить атомный заряд и взорвать его: при нынешней напряженности в мире это послужит для противоборствующих сторон сигналом к атаке...
  

2

  
   О замужестве Линды Иоганн и Эрна говорили не раз, но все произошло, конечно, не так, как они себе представляли. После окончания университета дочь стала преподавать биологию в той же гимназии, что и отец, продолжив учительскую династию семьи. И однажды предстала перед родителями в сопровождении высокого, несколько полноватого молодого человека, в котором с первого взгляда угадывался коренной баварец.
   - Знакомьтесь, папа и мама, этой мой жених Фриц, Фридрих, пока еще не Великий, но обязательно таким станет!
   Ошеломленные родители молчали, жених смущенно мял в руках шляпу, Линда наслаждалась произведенным эффектом.
   - Как же и когда вы познакомились? - наконец спросил Иоганн.
   - Не скажу, папа, не обижайся! Мы с Фрицем договорились, что это наша тайна на всю жизнь, не так ли? - повернулась она к жениху. Тот в ответ молча кивнул, глядя на невесту одновременно с восторгом и робостью.
   - Погодите-ка! - Иоганн внимательно присмотрелся к жениху. - Как же я сразу не узнал?! Вы же учились у меня лет десять тому назад, не так ли?
   - Вы правы, господин Адлер! Мой отец - член правления Бергштадтского банка, в котором я работаю после окончания университета.
   - То-то, я гляжу, лицо знакомое. И отца вашего хорошо знаю...
   - А я, кажется, знакома с вашей матушкой, - добавила Эрна.
   Сыграли свадьбу, Линда переселилась в дом мужа. А потом Иоганн узнал, что скоро станет дедом и, кажется, про многим признакам, родится внук.
  
   Что значит биолог - не ошиблась! На свет родился крупный здоровый мальчик, новый гражданин Федеративной республики.
   - Ну, дочка, спасибо тебе и мужу! Наконец-то снова в нашем роду появился мужчина! А я теперь, значит, дед, гроссфатер? Звучит солидно, как гроссадмирал.
   - Надеюсь, ты, гроссфатер, станешь любить внука не меньше, чем меня.
   - Даже больше! Ты еще будешь меня к нему ревновать!
   Бежит, летит неумолимое время. Кажется, только вчера он, молодой, тридцатилетний, держал на руках свою новорожденную дочь, и вот...
   - Как решили назвать сына?
   - Это решала я, Фриц согласился. Он будет носить имя твоего друга детства, погибшего в Восточном походе...
   - Линда!.. - только и мог произнести Иоганн.
   - И еще мне бы хотелось, чтобы он унаследовал твою фамилию. И добьюсь этого. Карл Адлер - неплохо звучит, правда?
   Иоганн молча обнял дочь. Какое огромное счастье - семья, тем более, когда становишься дедом, обретая второе бессмертие: первое - в детях!
  

ЧАСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

Глава первая

Последняя война большевиков?..

1

  
   - Иоганн! Почему вы не стареете?! У меня за время, пока мы не виделись, и седины прибавилось, и морщин, часть зубов уже фарфоровые, да и внутри врачи кое на что начинают обращать излишнее внимание. Или вы подобно Фаусту продали свою бессмертную душу черту в обмен на молодость? Тогда позвольте поздравить с выгодной сделкой!
   Джон как обычно появился неожиданно, все такой же худощавый, стройный, энергичный, лишь лицо стало суше и строже.
   - Рад вас видеть, Джон! Проходите в кабинет! - открыл перед гостем дверь Иоганн.
   - О, все тот же Один в своем вечном полете на крылатом коне - ваш талисман! Вижу, что он продолжает вас охранять и приносить счастье. А на полках книг прибавилось. Авторханов "Технология власти", Канетти "Масса и власть", "Архивы русской революции"... Приобрели у букиниста? Повезло! "За профессиональную армию", "Франция и ее армия" Шарля де Голля. Армия США уже профессиональная: дорого, но себя оправдывает. Профессионализм нужен во всем. Вчерашний мирный обыватель, брошенный сегодня в бой, просто пушечное мясо.
   - Не согласен! Вермахт не был профессиональной армией.
   - Но вас учили как профессионалов... Фуллер "Вторая мировая война", Типпельскирх "История второй мировой войны", Пауль Шмидт "Война Гитлера против России", Хиггинс "Гитлер и Россия", "Военная история второй мировой войны" Дюпуи, "Иллюстрированная история второй мировой войны" Сульцбергера, "Советская военная политика" Гартгоффа... А это? Книга бывшего слушателя школы Коминтерна Вольфганга Леонхарда о судьбе высланных "советских немцев"? Сейчас он один из ведущих советологов в ФРГ. Там есть интересный факт: осенью тридцать девятого года чекистами было уничтожено больше членов Коминтерна, чем за двадцать предыдущих лет буржуазными правительствами всех стран. Большевики всегда убивали больше друзей и единомышленников, чем врагов..."Солдатами не являются" Христиана Штрайта - о военнопленных, "Краткая история военных преступлений" Бертрана Рассела... Уинстон Черчилль... Признаюсь, терпеть не могу старого борова! Помню, как меня поразило его выступление в Палате лордов. В связи с чем бы, Вы думаете? С восьмидесятилетием Сталина! И этот старый английский аристократ королевских кровей с удивительным подобострастием, почти раболепно описывал свои встречи с тираном, залившим огромную державу кровью ее граждан... Никто из западных руководителей никогда ничего подобного себе не позволял. В Рузвельте всегда чувствовалась некоторая снисходительность, мол, лишь обстоятельства принуждают к контакту с такой личностью, как Сталин. Де Голль никогда не скрывал своей неприязни к главному большевику мира. А Черчилль вдруг заговорил о нем языком его запуганных подданных. И не в годы войны, когда это можно было бы понять как не слишком тонкий дипломатический ход, а после смерти палача, после знаменитого доклада Хрущева, в котором признавались коварство, лицемерие и чудовищная жестокость монстра! Уверен, и Черчилль неплохо знал, что творилось за "железным занавесом"... Этот толстяк восхищается, что Сталин из "России с сохой" создал "Россию с атомной бомбой"! Но "Россия с сохой" кормила себя и экспортировала хлеб, была развитой промышленной державой. На верфях Ньюкастля по проектам русских инженеров строились прекрасные ледоколы - "лапотная Россия" всерьез осваивала суровую Арктику. Никто русских не боялся, иностранцы считали за честь трудиться в России. А Сталин уничтожил крестьян, Советский Союз закупает хлеб за рубежом - это достижение!? И не для родной ли страны Черчилля предназначена русская атомная бомба? Вслед за Молотовым Черчилль повторил, что для советского народа этот палач, превративший всю страну в огромный концлагерь, точнее, в братскую могилу десятков миллионов людей, является "огромным счастьем". Это не дипломатия, не непонимание, не трусость, а что-то иное... Откуда в Черчилле, воспитанном в духе гордости своей страной, своим происхождением, это восхищение негодяем, поднявшимся к власти по горам трупов? Или он хотел оправдаться перед англичанами за свои уступки Сталину, от территориальных, включая многострадальную Польшу, до выдачи ему на верную смерть миллионов людей, надеявшихся найти на Западе спасение? До сих пор не найду ответа...
   Ого, книги на русском языке! Ни на каком другом языке больше не врали в нашем веке, как на этом Мемуары генералов и маршалов... Между прочим, командующий войсками "южан" генерал Ли, потерпев поражение в битве под Геттисбергом - знаменитый "бросок Пикета" - сказал солдатам: "Проиграл это сражение я и только я!" Кто из современных военачальников когда-либо решился произнести подобные слова?! "Белое дело" Деникина, "Ледяной поход" его дочери Марины Грей. Интересно бы собрать за одним столов авторов всех этих книг. Антонов - Овсеенко "Портрет тирана"...
   - Он пишет, что за шесть предвоенных лет в СССР было репрессировано более двадцати миллионов человек. Порой в лагерях находилось одновременно шестнадцать миллионов - население целой европейской страны. Рядом, видите, Солженицын.
   - А это Сухомлинский? Русский учитель, бывший фронтовик, новатор, непризнанный на родине, хотя в Марбургском университете то ли собираются, то ли уже открыли "общество Сухомлинского".
   - Откуда вам это известно?
   - Нужно же знать, чему и как учат новое поколение наши классовые враги.
   Джон заметил стоящие на столе пресс-папье--танк и зажигалку в виде ручной гранаты, но ничего не сказал: многие ветераны любили эти сувениры фирмы ЛБМ. Он опустился в кожаное кресло:
   - Люблю старину! Она успокаивает, примиряет с неудачами, внушает оптимизм. А жизнь мчится все быстрее и быстрее, точно самолет на взлете.
   - Вы тоже это заметили? А когда мы были двадцатилетними, казалось, что до шестидесяти - бесконечность... Давно мы не сидели вот так вдвоем. О личных ваших делах не спрашиваю, что нужно, скажете сами...
   - И у вас, догадываюсь, есть, о чем меня спросить. Начинайте!
   - Не обижайтесь за прямоту, вопрос будет резким! Еще в пятьдесят втором году чекисты похитили в Западном Берлине адвоката Линзе, затем некоторых членов Народно-трудового союза, открыто и честно боровшихся с коммунистами. Через два года они утащили еще трех руководителей НТС, затем под Франкфуртом взорвали дом, где жили члены этого союза. Руководитель НТС Околович спасся случайно: посланный его убить чекист остался на западе. В начале шестидесятых - взрыв издательства "Посев"...
   - Мне знакомы все эти факты, Иоганн, переходите к сути!
   - На окраине Берлина в Карлстхорсте, в центре Европы расположено гнездо "штази" и КГБ. Двадцать пять лет назад кончилась война, Германия заплатила достаточно дорогую цену... У нас свободная, демократическая страна, мы с вами союзники по НАТО. Так почему же вы допускаете, чтобы чекисты вели себя в нашей стране как дома?
   Глаза Иоганна гневно блеснули, но Джон жестом остановил собеседника.
   - Вопрос ясен, и все, что я знаю и имею право сказать, скажу. Ответ прост и краток: они сильнее. Не перебивайте, а слушайте! С первых дней прихода большевиков к власти возникла организация, одно название которой повергает в ужас советских людей, и не только их, организация, объединяющая разведку, контрразведку и политическую полицию. Это ЧК, ОГПУ, НКВД, теперь - КГБ. При Сталине личный состав НКВД доходил по полумиллиона - это вся армия ФРГ! У чекистов были свои самолеты, бронепоезда и другая тяжелая техника. Зачем? Для борьбы против собственного народа. Во время войны из чекистов было сформировано тридцать дивизий и отправлено на фронт. И еще осталось - на охрану лагерей, высылку малых народов, СМЕРШ и тому подобное. Сейчас в КГБ работает приблизительно триста тысяч сотрудников - вдесятеро больше, чем в ЦРУ. Это самый гигантский разведывательный и контрразведывательный аппарат в мире, отчитывающийся только перед Политбюро, военного типа, со званиями от рядового до генерала армии. Трудятся там специалисты высокого класса. А лагерями и тюрьмами теперь командует Министерство внутренних дел.
   Большой опыт вербовки, слежки, проверки большевики накопили еще до революции, скрываясь от жандармов, засылая в их ряды своих людей, выявляя их агентов внутри партии. Прибавьте их убежденность, что морали в политике нет, что история на их стороне... После революции и гражданской войны на рубежом оказались миллионы русских, а у чекистов длинные руки и язык змея-искусителя. Политические убеждения многих эмигрантов оказались не слишком крепкими, а наивность - безграничной. Завербованным обещали прощение их непролетарского происхождения и возвращение на родину. В тридцатых годах в Париже агентом НКВД был бывший министр Временного правительства Третьяков, проникший в центр военной эмиграции - штаб Российского общевоинского союза. Агентом Коминтерна и НКВД была и Анжелика Балабанова, бывшая любовница основателя фашизма Бенито Муссолини. Секретная часть Коминтерна - Международный отдел ЧК-ОГПУ-НКВД, агенты которого сеяли слухи, провоцировали беспорядки, вели коммунистическую пропаганду, подкупали, запугивали, физически устраняли неугодных, не жалея денег. Ими был похищен белый генерал Миллер, убиты бежавшие на запад крупный чекист Игнатий Рейсс, дипломат Раскольников, Лев Троцкий. Большевики очень многое взяли у иезуитов, заменив Христа Марксом, а затем Лениным, рай - коммунизмом, ад - лагерями. И многие агенты НКВД верили, что защищают самый справедливый и гуманный строй. Впоследствии не одному из них пришлось об этом горько пожалеть, так как наградой им чаще всего была пуля или тюрьма. Вы, конечно, знаете о "Красной капелле"...
   - Еще бы! Ее раскрыли в самом начале Восточного похода. Когда я читал о них, то испытывал одновременно и стыд, что изменники - немцы, что один из их руководителей - офицер вермахта, потомок адмирала фон Тирпица, и одновременно гордился их мужеством: никто никого не выдал, все сделала контрразведка, никто не просил пощады...
   - Им повезло, они погибли от рук тех, кого считали врагами. Если б дожили до конца войны, отправились бы в сибирские лагеря. Один из руководителей "капеллы" польский еврей Леопольд Треппер, псевдоним Жан Жильбер, владел фирмой "Симекс", сотрудники которой проживали во многих европейских странах. Его поймали, пытались перевербовать. Чтобы сохранить жизнь, он повел довольно сложную игру. Не понимаю, почему после войны он не исчез. Неужели не догадывался, что его ждет? После победы был арестован чекистами, обвинен в измене, получил пятнадцать лет, освобожден после смерти Сталина, уехал в Польшу, потом еще западнее. Написал книгу "Большая игра".
   Между прочим, работавший после войны в Англии советский разведчик Аллан Фут, бывший боец интернациональной бригады в Испании, каким-то образом узнал, сколько его товарищей погибло от рук чекистов. Он был так потрясен, что сам явился в британскую контрразведку и все о себе рассказал. Это позволило выйти на советских агентов, интересовавшихся атомной программой, в том числе на самого важного из них - Клауса Фукса. Этот супер-агент, передавший Кремлю главные атомные секреты, скоро сам понял, кому он помогал. Его не потребовалось допрашивать, пытать, устраивать очные ставки: раскаявшись, он во всем признался сам. Да разве можно было давать атомное оружие тем, кто до сих пор мечтает о Мировой революции?!..
   Занятые своими проблемами американцы долго были равнодушны к происходящему в Советском Союзе. Участие наших специалистов в строительстве советских промышленных объектов, союзники в войне, победа - все это поднимало авторитет русских. И только когда Сталин и его хунта стали называть Соединенные Штаты главным поджигателем новой войны, когда русские испытали свои атомную и водородную бомбы и развернули производство ракет, в том числе и межконтинентальных, чтобы дотянуться до США, наш народ встревожился. Мы организовали строительство противоатомных убежищ, начали проводить учебные тревоги ядерного нападения, наши стратегические бомбардировщики стали нести в небе постоянное дежурство. Помог и шестьдесят второй год, когда советские ракеты с Кубы готовы были обрушить смерть на наши города.
   Еще в пятидесятые годы, как сказано в известном меморандуме СНБ-68, мы предложили Кремлю "поднять забрала": разрешить нашим разведывательным самолетам летать над их территорией, а их - над нашей для предупреждения внезапного нападения, поставить под эффективный контроль производство расщепляющихся материалов или вообще ликвидировать их запасы и заводы, производящие эти материалы. Получили категорический отказ. Был сделан вывод, что политика Кремля основана в первую очередь на ненависти и страхе. Как обезопасить себя? С пятьдесят шестого года наши У-2 стали регулярно летать над территорией СССР на высоте, недоступной советским истребителям. Отбирали лучших летчиков; если в армии они получали десять тысяч долларов в месяц, то в разведке - в два с половиной раза больше. Пауэрс сумел сфотографировать атомный полигон в Семипалатинской области. В последнем полете его целью был полигон для баллистических ракет и район, где, как предполагалось, находился один из заводов по производству ядерных зарядов.
   Образ разведчика, переползающего на брюхе ночью границу, ушел в прошлое: легче завербовать. Сотрудник английской разведслужбы СИС Джордж Блейк десять лет поставлял нам дезинформацию, был разоблачен, получил сорок два года - по году за каждого выданного им агента - но сумел бежать в СССР. Ушел от суда и другой их агент Ким Филби, сотрудник Интеллидженс сервис. Доживая свой век в Москве, он увидел, кому и чему служил, и впал в пессимизм. Жалка судьба советского агента Молодого, он же Лондейл. Отбывавшего срок за излишнее любопытство к британским субмаринам, его обменяли на Винна, проходившего по делу Пеньковского. Возвратившись на родину, Молодый понял, что карьера его кончена: чекисты не верят провалившимся агентам, те до конца дней при всех наградах и званиях остаются без дел и "под колпаком". Он запил и умер в сорок восемь лет...
   - В британской тюрьме он бы прожил дольше...
   - Возможно... КГБ состоит из Главных управлений, вроде наших директоратов, занимающихся разведкой, контрразведкой, армией, диссидентами, иностранцами, религией, даже евреями - в связи с усилившейся эмиграцией. Ему подчиняются и пограничники. КГБ контролирует радиосвязь, телефонные разговоры, почту, суды, ему принадлежит цензура, очень строгая и в то же время якобы не существующая, в его ведении Аэрофлот, пресса. Он следит за иностранцами на своей территории и за своими гражданами за рубежом, находится в постоянном контакте с поддерживающими КПСС компартиями, передавая им указания Москвы, курирует разведслужбу Варшавского Договора, Советский Фонд мира, даже Всемирный Совет мира, организует в разных странах антиамериканские демонстрации. На свой "вооруженный отряд" большевики никогда не жалели средств.
   Нам приходится иметь дело не только с реальными людьми, но и с потоком дезинформации. На лжи держится вся советская власть. Никто из осужденных на знаменитых процессах тридцатых годов никогда не был ничьим агентом, поверьте! Доктор Геббельс не сам придумал знаменитое "Чем наглее ложь, тем быстрее ей поверят" - он взял это у большевиков. Они едят наш хлеб и одновременно клевещут на нас, не брезгуя ничем. Появившаяся в начале шестидесятых годов биография директора ЦРУ Аллена Даллеса, написанная якобы двумя англичанами - фальшивка КГБ. Таким же образом они скомпрометировали командующего сухопутными войсками НАТО генерала Ханса Шпейделя. В этой провокации участвовали небезызвестные Эндрю и Аннели Торндайк, авторы пропагандистского фильма "Русское чудо". Чего только они о нас не пишут! Мы виноваты в убийстве нескольких сот прихожан общины "Храм народов" в Гайяне, мы экспериментируем на людях, чтобы манипулировать их сознанием, мы установили на одной из вершин Гималев секретную разведывательную аппаратуру, чтобы следить за запуском ракет в Китае, и питавший ее атомный реактор лавина сбросила на ледник, из которого берет начало священная река Ганг. К счастью, поверили немногие, до разрыва между США и Индией не дошло, хотя рассчитано было именно на это. КГБ распространял сведения о том, что в случае войны Соединенные Штаты готовятся устранить все европейские правительства и взять власть в свои руки. А главный помощник КГБ во всех этих грязных делах - Спецслужбы ГДР. Их глава Эрих Мильке воплощает в себе все основные черты чекиста и коммуниста. Стар, но держится за власть мертвой хваткой. В молодости застрелил в Веймарской республике двух полицейских, но избежал суда. Вопреки запретам сумел собрать досье на руководство Социалистической единой партии Германии. Имеет звание Героя Советского Союза и украшенный бриллиантами булатный меч - подарок Муамара Каддафи за помощь арабским террористам. Через Мильке КГБ получает больше половины всех сведений о НАТО. В такой небольшой стране как ГДР у Мильке двести тысяч кадровых сотрудников - больше, чем в ЦРУ, ФБР и Управлении национальной безопасности вместе взятых. Кроме того, каждый пятый из шестнадцатимиллионного населения ГДР является "добровольным помощником госбезопасности". Куда там гестапо или абверу! У них спасались террористы группы Баадера-Майнхоф...
   - Это точно?
   - Разве я вам когда-либо давал повод усомниться в моих словах? Советский Союз и его восточноевропейские сателлиты давно и тесно связаны с "красными бригадами", организацией РАФ, арабскими террористами. В прошлом году в Венгрии после своих кровавых дел отдыхал небезызвестный Карлос. Арабов готовят в румынских лагерях под руководством тайной полиции "Секуритате". У них прячется другой знаменитый политический убийца "Шакал" - Ильич Рамирес. С семьдесят второго года Советы обучили более двух тысяч палестинских террористов...
  
   Читая о немках - террористках, Иоганн испытывал стыд и ярость. Группа "Фракция Красной Армии" убила Генерального прокурора Бубака, банкира Понто, президента Союза предпринимателей Шляйгера. Женщины изготовляли бомбы, угоняли автомашины, грабили банки, во имя "социалистических целей" отказались даже от своих детей. Каких целей? Они же только убивали! И что эти бешеные дуры знают о Красной Армии? Название понравилось? Прошли бы настоящую войну, может, поумнели бы, если б остались живы. Главная удавилась в тюремной камере - достойная террористки смерть. И, действительно, поговаривали, что террористок поддерживала служба безопасности ГДР: сами укрылись за бетонной стеной, а фанатичных идиоток посылают на смерть. Его жена и дочь если и возьмутся за оружие, то только тогда, когда враг встанет на пороге дома. Войны, убийства, жестокость - удел мужчин, а женщины не дают им опуститься, озвереть. Женщины - это любовь, мир, семья. А в мирные дни убивать ни в чем не повинных людей...
  
   Кажется, Джон не заметил, что его собеседник на какое-то время утратил внимание. Американец говорил спокойно, неторопливо, за каждой его фразой чувствовалось, что ему известно гораздо больше. Айсберг, у которого над водой лишь малая часть...
   - Вы знаете, Иоганн, сколько сделал Вилли Брандт для нормализации отношений с ГДР и СССР, а они ему подсунули Гюнтера Гийома, своего агента, ставшего секретарем Вилли. Зато глава вашей разведки Рейнхард Гелен завербовал старшую секретаршу Отто Гротеволя, премьера ГДР, и нескольких заместителей министров. У "штази" находятся нацистские архивы с именами тех, кого называют "военными преступниками". Кое-кто из них под чужим именем проживает в ФРГ, но ни русские, ни руководители ГДР не требуют их выдачи, а просто шантажируют бывших эсэсовцев и гестаповцев, заставляя их работать на себя. Из граждан ГДР вербуют тех, кто в чем-то провинился перед властью, или молодежь, расплачиваются квартирами, разрешением на зарубежную поездку, служебной карьерой. Однако подобное всеобщее доносительство разлагает общество: преступность в ГДР в тридцать раз выше, чем в Федеративной республике.
   Вас возмущает, почему мы терпим у себя под боком шпионское гнездо? Они подслушивают, но и мы тоже, и знаем, о чем можно говорить по тем или иным каналам связи, а о чем - нет. Каждый работник шпионского центра в Карлхорсте обязан ежегодно завербовать двух-трех граждан ФРГ и десятка полтора - из ГДР. Но и их тоже вербуют: и советских разведчиков, и "штази". Почти половину штата каждого советского посольства составляют сотрудники КГБ, которых можно узнать по самоуверенному виду, дорогим костюмам и машинам, какие не могут себе позволить простые дипломаты. Поднимать скандал? Лучше иметь дело со знакомым, зная, на что он способен, чем интересуется. Был случай, когда директор ЦРУ позвонил в советское посольство и попросил к телефону резидента разведки, назвав имя и звание. Как-то англичане выслали более сотни советских "дипломатов-разведчиков", но на их место тут же прислали новых, незнакомых.
   - Понятно, Джон, хотя и не слишком приятно вас слушать. А те, кто идут вам на смену, какие они?
   - Образованнее, технически грамотнее. Работают уверенно с компьютерами, расшифровывают снимки из космоса, занимаются электронной разведкой. Но для них разведка - профессия, а для меня это призвание и долг...
   - Что я в вас и ценю! Ну а теперь... Нам с вами в этом году исполняется по шестьдесят лет. Много ли нас осталось, мужчин двадцатого года рождения, участников Второй Мировой? У меня есть несколько бутылок вина для торжественных случаев. Что предпочитаете: "Прогулку по Луне" урожая шестьдесят девятого года, "Штурм космоса" шестьдесят первого? Предлагаю "Конрад" пятьдесят третьего!
   - Согласен! И первый тост за Германию, за Баварию, где живут самые близкие мне люди!
   - И за самого главного баварца Иозефа Штрауса! Мы земляки, оба ушли в вермахт из университета, сражались на Восточном фронте. Мне нравятся его взгляды...
   - Он как-то сказал, что фашизм и коммунизм - два брата от одной матери.
   - С этим я не согласен, но во всем остальном... Когда он стал федеральным министром обороны, бундесвер получил самое современное оружие. Жаль, что Штраус проиграл на выборах, не стал канцлером: именно такой человек нужен сейчас нашей стране.
   - Мне он тоже внушает симпатию: как все баварцы, любитель хорошо поесть и выпить, не прочь на хорошей скорости промчаться по автобану, уверенно водит собственный самолет, хотя ему уже за шестьдесят. Три десятка лет возглавляет им же созданную крупнейшую и авторитетнейшую партию Германии, член федерального и земельного правительств, знаток экономики, истории, культуры, философии.
   - Одним словом - баварец!
   - Браво!.. Вижу, ваши вопросы еще не кончились... Афганистан? Думаю, что это последняя война большевиков. Они не догадываются, что их ждет: афганцы только начинают свою Великую отечественную войну. Чего хотят русские? Как обычно: чтобы появилась новая "страна социализма", расширить свое присутствие в Азии, где потеряли могущественного союзника - Китай, лишний раз доказать правоту своего "учения". Впрочем, история эта имеет более глубокие корни. О выходе к теплым южным морям русские мечтали давно. Еще царь Петр хотел послать эскадру для захвата Мадагаскара, начал войну с Персией для продвижения в сторону Индии, хотя даже не мог отбить у турок черноморское побережье. С той же целью развязала войну с персами и Екатерина Вторая, но неудачно. В шестидесятых годах прошлого века Россия силой присоединила к себе Туркестан, вплотную приблизившись к границам Индии - "жемчужины Британской короны". А войны с Турцией русские вели не только за "освобождение братьев-христиан", но и за Босфор и Дарданеллы. В Иран Россия вводила свои войска еще в тысяча девятьсот пятнадцатом году. В годы гражданской войны планировалось направить в Индию конный корпус. Тогда же с помощью советских агентов в Иране возникла Советская республика Гилян. Чисто по-большевистски, еще не захватив полностью власть, руководители Гиляна расстреляли офицеров казачьей бригады, оказавшейся на их территории. Помогали большевики и Кемалю Ататюрку, надеясь, что, по их выражению, буржуазная революция перерастет в социалистическую, а потому "не заметили" проводимого турками геноцида армян. Собрали "Центральный Комитет коммунистической партии Турции" и направили его на корабле к берегам соседа, однако Кемаль приказал потопить судно: строить коммунизм он не собирался. В Кремле сделали вид, что ничего не произошло, и, воспользовавшись дружбой с Турцией, в двадцать первом году захватили Азербайджан, Армению и Грузию, суверенные государства... Не напрасно один из молодых советских поэтов в тридцатые годы писал "Но мы еще дойдем до Ганга!"... Насколько мне известно, в сороковом году Молотов в беседах с Риббентропом затрагивал вопрос о контроле русских за Босфором и Дарданеллами. В августе сорок второго года союзники ввели в Иран войска. Когда советские части расположились в провинции Азербайджан, большевики вспомнили прошлое, и к концу войны в Иране возникла Азербайджанская демократическая партия, провозгласившая автономию провинции внутри Ирана. В провинции появилось свое правительство, свои войска, среди которых оказалось немало советских азербайджанцев в иранской форме. В Кремле Багиров уже обсуждал со Сталиным как слить два Азербайджана в один "Великий" и, конечно, Советский. Встревоженный Тегеран направил в провинцию свои войска, но русские их не пустили... Война закончилась, в течение полугода советские оккупационные войска обязаны были покинуть Иран, однако они не спешили уходить: происходила очередная, открытая и наглая коммунистическая экспансия. Когда Трумен это понял, он был вне себя и под угрозой атомного удара предложил Сталину немедленно убраться из Ирана. Большевики понимают только силу. Масса беженцев устремилась на север к друзьям-коммунистам, но за нелегальный переход границы в Советском Союзе дают три года, и тысячи иранцев пополнили советские лагеря, чтобы в глуши сибирской тайги подумать о прелестях социализма.
   Один из современных русских поэтов сочинил песню "Хотят ли русские войны?" Конечно, дает отрицательный ответ, воспевает миролюбие своей нации, однако в действительности короткой и победоносной войны хотели и Политбюро, и армия, и КГБ. Кремлевским старцам победа требовалась потому, что к восьмидесятому году коммунизм не был построен, экономические трудности росли, партия теряла последнее доверие, а вместе с этим и власть. Армия, военно-промышленный комплекс и разведка хотели очередной раз показать, что они необходимы стране, получить награды, звания, должности, новые ассигнования. Однако афганского блиц-крига не получилось, вторжение Советской Армии на территорию суверенного государства показало миру агрессивность Советов, их презрение к международным нормам и законам. В Кремле до сих пор этого не поняли, продолжают величать себя "оплотом прочного мира на всей земле", "надеждой трудящихся"...
   - Были сообщения, что Амина убили русские. Как же так? Человек зовет на помощь, а спасающие в первую очередь приканчивают его самого...
   - У политики своя логика. После убийства Тараки русские перестали верить Амину и, воспользовавшись случаем, заменили его своим человеком Бабраком Кармалем. В Штатах ввод советских войск в Афганистан назвали "рождественским подарком русских Рейгану". Трудно найти более точное определение. И, конечно, никакой Всемирной Олимпиады после этого не будет: кто решится послать своих спортсменов в страну--агрессор? Афганцы отучат русских воевать, приносить на штыках в чужие страны свою идеологию, в ближайшее время вы в этом убедитесь!
   - Надеюсь, что вы, Джон, как обычно, окажетесь правы.
   - Есть и другие факты, работающие на нас, например, Кампучия. Во время войны во Вьетнаме противник имел возможность через эту страну заходить нам в тыл, поэтому пришлось ввести туда тридцать тысяч сайгонских и наших солдат, а также семьсот единиц бронетехники. Какой крик подняли "комми" и их друзья, как они расписывали наши "зверства"!.. Когда мы покинули страну, из лесов вышли партизаны, власть перешла к коммунистам Народно-революционной партии, и началось то, перед чем бледнеют майданеки и освенцимы - геноцид собственного народа. Интеллигенцию расстреляли, остальных загнали в концлагеря, где за малейшую провинность убивали ударом мотыги по голове - берегли патроны. Взорвали банк, ликвидировали деньги, уничтожили учебные заведения, фабрики, заводы, кинотеатры. Пол Пот хотел истребить девяносто процентов населения, их место должны были занять китайцы. Весь мир, содрогаясь от ужаса, слушал тех, кому удалось вырваться их этого ада, лишь Советский Союз ежегодно в апреле отмечал "День освобождения Кампучии", то есть приход к власти Пол Пота с его палачами: свои, коммунисты... И только когда в начале семьдесят девятого года Вьетнам освободил почти лишенную населения Кампучию, русские нехотя, сквозь зубы признали, что там происходил геноцид.
   Называя палачей "освободителями", советские правители еще раз показали свое лицемерие м бесчеловечность. Пусть трещат проламываемые черепа, пусть рекой льется кровь, лишь бы это называлось "национально-освободительной борьбой", "построением социализма". Но Пол Пот не сам это придумал: еще Ленин говорил, пусть погибнет девять десятых населения России, зато остальные будут жить при коммунизме. Среди гор трупов и морей крови, потеряв всех родных и близких? И это не бред безумца, а "научный коммунизм"!.. "Оплот мира"... Три года Кореи, девять лет Вьетнама, два года Алжира, четыре года с перерывом в Египте, шесть лет в Сирии, с семьдесят пятого - в Анголе и Мозамбике, Куба, теперь Афганистан: сорок лет войн за тридцать пять лет после окончания второй мировой войны! За всю историю Советского Союза русские не воевали всего два - три года...
  

2

  
   - Добрый день, Линда! Давно к нам не заходили, вот и решил сам вас навестить. Фриц, догадываюсь, на работе, а маленький Карл?
   - Гостит у родителей Фрица.
   - В ближайшее воскресенье приглашаем к себе. Как ваши дела?
   - У Фрица все я порядке, Карл растет, задает сотни вопросов в день, не успеваю отвечать. Стараюсь воспитывать его в строгости, в дисциплине, но стоит ему погостить у старших, как приходится многое начинать сначала. Балуете вы мне сына! Да и Фриц тоже часто на его стороне - куда уж мне против двух мужчин?!..
   - Не прибедняйся, Линда, все равно они оба побаиваются твоего характера...
   - Вернее, твоего, папа. Я же в тебя уродилась.
   - Кстати, поздравляю с успехом! Вы все-таки организовали в этом году в Карлсруэ свою партию "Ди гринен". Сорок пять тысяч... Молодцы!
   - И еще нас поддерживают пока официально не входящие в партию полмиллиона человек.
   - Ого! Но не рано ли ты их всех считаешь своими союзниками?
   - Не рано! И так Германия позднее других вступила в "движение зеленых". Вспомни отравленный Рейн, мертвые леса, ядовитые дымы! В этом году введены важные экологические поправки к Уголовному кодексу, это тоже наша заслуга. Сейчас в Германии уже более двухсот законодательных предписаний и распоряжений об охране природы, миллионы марок расходуются на защиту чистоты земли, воды и воздуха, на некоторых предприятиях началось экологическое просвещение служащих. Чуть чище стал Рейн, местами в нем появилась рыба. О профессоре Бенрнгардте Гржимеке ты, конечно, слышал? Он помогает нам бороться за организацию парка "Баварский лес". Туда будет запрещен вход и въезд, воздух сохранит свежесть, вода - чистоту, леса и луга будут расти...
   - А как с кислотными дождями?
   - Надо через парламент требовать от правительства запрета на экологически вредные предприятия: пусть их хозяева ставят очистные установки или меняют технологию. Папа, я не представляла, как жесток и жаден человек! В Гренландии охотники сдирали шкурки с молодых тюленей живьем, не убивая. Это же лютая казнь, страшнее сам дьявол не придумает! А когда в защиту этих несчастных малышей выступили "зеленые", их обвинили в клевете. Но наши суд выиграли, теперь бедных тюленят решено убивать ударом дубины, затем снимать шкуру. Но не лучше ли вообще перестать носить меха животных, как призывает Бриджит Бардо, перейти на искусственные, они не намного хуже, зато никого не надо лишать жизни? А тут еще военное загрязение. Сколько на земле складов с атомным, химическим и другими видами оружия! Неужели вам, мужчинам, мало пятнадцати тонн взрывчатки на каждого жителя Земли? Зачем тратить на вооружение огромные средства?
   - Потому что русские не верят нам, а мы - им...
   - Мне с годами все более понятен твой пессимизм, папа. Убили Джой Адамсон. Не слыхал этого имени? Жаль... Всю жизнь она отдала изучению хищников, жила среди львов и гепардов, выкормила и вырастила нескольких львят, написала об этом книгу...
   - И погибла, конечно, не от львиных клыков или когтей...
   - Ты прав: ее убил и ограбил местный житель... Если б ты знал, как нелегко дались нам эти успехи! Нас обвиняют во лжи, в том, что мы подкуплены конкурентами, в некомпетентности. Но всего обиднее, когда на нас подчеркнуто не обращают внимания...
   - Русские и их сателлиты?
   - Да. Они не участвуют в конвенции по охране дикой природы и в конвенции о сохранении мигрирующих животных, у них очень мало заказников и заповедников, нет национальных парков. У них никто не знает, каким воздухом дышит, какую воду пьет, а попытка узнать это рассматривается как шпионаж. На берегу чистейшего озера Байкал, в котором заключена пятая часть всей пресной воды планеты, они, вопреки робким протестам своих писателей и ученых, построили целлюлозно-бумажный комбинат, сбрасывающий отходы в озеро. Это же открытый вызов всему человечеству!
   - Вызов этот они бросили еще в семнадцатом году...
   - Их автомашины самые грязные экологически, самолеты самые шумные и неэкономичные. В сельском хозяйстве до сих пор применяется запрещенный во всем мире ДДТ. Распахали целину, не учтя печального опыта США и Канады, вызвав пыльные бури. На полив хлопка тратят воды в пять раз больше, чем нужно, в результате происходит засоление земель, с карты исчезает Аральское море. Обь и Енисей, крупнейшие реки мира, чьи воды могли бы кормить рыбой население нескольких стран, несут в океан радиоактивные отходы каких-то секретных предприятий. Советский Союз располагает десятками тысяч тонн люизита, иприта, зомана и продолжает выпускать боевые отравляющие вещества, хотя США не делают этого с шестидесятых годов. Почему Бог не образумит или не покарает их за это?
   - Образумить их трудно даже Богу, а кару они сами себе готовят, отравляя свою страну...
   - У природы нет границ!
   - К сожалению, ты права. Муж не против твоего участия в "движении зеленых"?
   - Пусть попробует!
   - Ого! Как мужчина возмущен и сочувствую зятю, как отец - горжусь такой дочерью!
   - Папа, моему Фрицу чуть-чуть бы твоего характера, твоей иронии! Он способный финансист, любящий муж, заботливый отец, но сказать вот так, как ты, никогда не сможет...
   - Ладно, ладно! Сама искала, сама нашла - претензии не принимаются!
   - Я не жалуюсь, напротив, горжусь мужем. Мы мечтаем когда-нибудь совершить кругосветное путешествие в классе "люкс".
   - Пусть это произойдет побыстрее! Ты еще не представляешь, Линда, как коротка наша жизнь! Я много лет мечтал скопить денег и побывать в Кении, этой самой любимой немцами стране Черного континента. Не получилось: то бабушка твоя болела, то мама, то ты сама... Если что-то решила, не откладывай на "потом" - слишком часто это слово становится синонимом "никогда"!
   В дверь позвонили. Линда поднялась со стула.
   - Еще один гость! - услышал Иоганн ее голос.
   В комнату, смущенно улыбаясь, вошел дядя Вилли. Уже несколько лет как он оставил работу, передав сторожку молодому лесничему, однако каждое лето поднимался в горы к своему преемнику и жил там несколько недель, наслаждаясь тишиной и чистым воздухом.
   - Рады тебя видеть, дядя! Как обычно, один, без жены? Гостинец для Карла? Линда передаст, или сам он скоро появится. Для моей дочери ты вообще вроде лесного царя, - Иоганн кивнул на роскошную густую бороду дяди Вилли, - спасший в трудный момент ее отца в своем замке. Я тоже понемногу старею...
   - Перестань, Ганс! Что такое шестьдесят лет для такого мужчины, как ты? Обиден не возраст, а разные недуги, приходящие вместе с ним. Судя по твоему виду, тебе это еще не знакомо. Эх, славное было время, когда мы жили с тобой в сторожке и беседовали вечерами!
   - Да, неплохое! А сейчас ты чем занят?
   - Может быть, это смешно, но я, вступивший в компартию еще в восемнадцатом году, только сейчас прочел "отцов-основателей". И оказалось, что многое из того, что нам подносили как догму, у них или отсутствует, или сказано совсем в ином смысле. Маркс писал первым русским социал-демократам, что, говоря о социалистической революции, имел в виду промышленно развитые страны Европы, но никак не отсталую Россию, лишь недавно расставшуюся с крепостным правом. Плеханов скрыл это письмо от товарищей. А Ленин - профанация Маркса. Каутского, которого Энгельс оставил распоряжаться своим литературным наследством, настолько это был честный, порядочный и принципиальный человек, он посмел назвать ренегатом. Он же оскорбил мудрого Бернштейна, увидевшего фальшь "ленинизма" и пытавшегося предупредить о трагических последствиях, если большевики возьмут власть. Но больше всего меня удивила Роза Люксембург. Прости, Линда, но я всегда был против участия женщин в политике, революциях, войнах, считал, что они мало что в этом понимают. Точно сам мудрец! Прочел ее книгу "Русская революция"... Бог мой, в сравнении с этой женщиной я кретин! Она до мелочей описала и проанализировала тот строй, который возник в России после семнадцатого года. Знаешь, я думаю, ее убили русские чекисты, их тогда в Германии было немало, а потом обвинили в этом своих классовых врагов: они это умеют. Не напрасно в начале тридцатых годов Сталин развернул борьбу против "люксембургианства".
   Нас, молодых коммунистов, учили ненавидеть социал-демократов. Почему? Теперь я понял: без всяких революций, гражданских войн, разгрома крестьян, голода, разрухи, террора, культа вождей они построили во многих европейских странах, в том числе и в Германии по-настоящему свободный, демократический, с высоким уровнем жизни государственный строй. Нашей социал-демократической партии уже сто лет! Эберта, социал-демократа, президента Германии начала двадцатых годов, я видел на митинге... В послевоенные годы коммунисты снова кричали о классовой борьбе, а социал-демократы думали о восстановлении Германии. Курт Шумахер, Эрих Олленхауэр... А Вилли Брандт? Почти четверть века возглавлял социал-демократическую партию Германии, при нем она вошла в состав правительства. Один из немногих немцев, удостоенных Нобелевской премии мира. Канцлер республики Гельмут Шмидт тоже социал-демократ. Это они сделали Германию такой, какая она сейчас.
   - А ты, дядя Вилли, больше ни в какую партию...
   - Нет! Мне на всю жизнь хватило сцены на мосту через реку Буг.
   - Я тоже беспартийный, как меня ни вербовали. В конце концов мир стоит на нас, беспартийных, не так ли?
  
  

Глава вторая

Рыцарь и палач

1

  
   Иоганн только что вернулся из гимназии, как раздался телефонный звонок.
   - Господин Адлер? Добрый день! Надеемся, что ваш телефон не прослушивается? С вами очень хотел бы встретиться близкий вам человек. Если вы не против, будьте в воскресенье, в десять утра в Мюнхене возле большой пивной на Матезерской площади: вас будут ждать.
   - Нельзя ли уточнить...
   - Простите, господин Адлер, большего я сказать не имею права! И очень прошу вас не сообщать об этом звонке никому.
   - Хорошо, приеду!
   Иоганн положил трубку и задумался. Он был заинтригован: какой-то загадочный звонок, на менее таинственный "близкий человек"... Кто он, откуда явился, почему хочет встретиться с Иоганном? Он перебирал в памяти близких и дальних родственников. Неужели?!.. Да, только у одного человека могли быть причины скрывать свое имя... Но ведь его считали погибшим!.. Вальтер, двоюродный брат Иоганна, сын тети Эммы. Братья виделись всего несколько раз в жизни. Высокий, светловолосый тонколицый подросток удивил своего ровесника Ганса обилием прочитанных книг, доскональным знанием истории Германии, любовью к классической музыке. Но встречи их были редкими и короткими. Последний раз, кажется, в сороковом году, Ганс увидел уже не подростка, а стройного курсанта офицерского училища войск СС. Если Карл откровенно гордился своим училищем, формой, командирами, принадлежностью к славным горным стрелкам, то Вальтер об учебе ничего не рассказывал, от вопросов уходил. Какая-то отрешенность появилась в его взгляде, как у человека, приобщенного к некоей тайне. Потом тетя Эмма сообщила, что Вальтер с отличием закончил учебу и направлен на службу, о которой не имеет права ничего говорить, что его заметил и похвалил сам Гиммлер. Во время Восточного похода Иоганну иногда приходила мысль, что хорошо бы встретить Вальтера и показать ему свои знаки отличия, награды, мол, знай наших. Но на войне чаще теряют, а не находят. Так и пропал где-то Вальтер, ведь в отличие от солдат и офицеров вермахта эсэсовцы предпочитали в плен не сдаваться, дрались до последнего патрона.
   Но если Вальер так долго не давал о себе знать, то не имел ли он отношения к тому, о чем Германия не любила вспоминать, и что легло пятном на ее историю?
  

2

  
   Многим хороша Германия, но особенно великолепны ее автобаны, которые ни в чем не уступят хваленым американским дорогам. Много их было построено при фюрере. Очередную дорогу прокладывали тысячи людей, чтобы каждый мог потом с гордостью произнести: "Здесь есть и мой труд!" После войны старые автобаны обновили, появились новые, широкополосные, скоростные, огражденные сетками, чтобы ничто не мешало стремительному потоку автомобилей.
   Иоганн любил скорость не менее ста двадцати километров в час. К тому же в ФРГ одни из самых мягких в мире законов для водителей: можешь сесть за руль после доброй кружки пива, и ни один полицейский к тебе не придерется.
   Показался Мюнхен, сердце Баварии. Иоганну нравился этот город, современный, промышленный, и в то же время во многом сумевший сохранить свой неповторимый облик. А какие замечательные, истинно баварские праздники пива проводятся здесь каждую осень!.. Вот и Максимиллианштрассе, разрубившая город с запада на восток: фешенебельные магазины, музей Фелькеркунде.
   У знаменитой пивной, считающейся самой большой в мире, Иоганн притормозил. Не здесь ли его ждут? Он припарковал машину, вышел, осмотрелся.
   - Добрый день, господин Адлер! Прошу в мою машину!
   Молодой, в штатском, но с военной выправкой.
   - А почему не на моей?
   - Так приказано!
   Стараются не обратить на себя лишнее внимание? Или не хотят, чтобы у Иоганна были неприятности? Кажется, он не ошибся...
   Ехали долго: водитель молчал и часто поглядывал в зеркало заднего обзора. "Понятно, боится "хвоста", - подумал Иоганн. Наконец, остановились. Водитель открыл дверцу, молча приглашая выйти. Иоганн осмотрелся. Ничем не приметное здание довоенной постройки, явно не гостиница и не жилой дом. Видимо, принадлежит какой-то организации. Внутри полумрак, хозяев не видно. Шагавший впереди водитель распахнул дверь.
   - Сюда, пожалуйста!
  
   Сначала Иоганну показалось, что в гостиной, обставленной невысокой мебелью, никого нет, но тут от окна ему навстречу шагнул человек, почти половину лица которого скрывали большие темные очки. Опередив его, Иоганн первый протянул руку:
   - Здравствуй, Вальтер!
   - Тысяча чертей! Догадался или узнал? - человек сдернул очки и заключил Иоганна в не по-старчески крепкие объятия. - Здравствуй, дорогой Ганс, здравствуй! Значит, помнишь, не забыл! Молодец!
   - А кто бы это мог еще быть кроме тебя?!
   Несколько минут они молча рассматривали друг друга. Вальтер постарел, располнел и напоминал пожилого, утомленного жизнью бюргера, лишь в выражении глаз осталось что-то от прежнего курсанта.
   - Проходи, Ганс, садись! Единственный мой родственник из нашего поколения... Как коротка жизнь, и как мы в ней одиноки!.. А ты выглядишь великолепно, настоящий ариец! Что, давно таких слов не слышал? Наша прекрасная, незабываемая молодость...
   - Погоди, Вальтер! Почему столько лет молчал, где живешь, как семья?..
   - Я в списках так называемых "военных преступников". Почему решился приехать? Во-первых, не под своим именем, во-вторых, как ты заметил, соблюдаю некоторую конспирацию. Ищешь на моем лице следы пластических операций? Я всегда любил свою физиономию и не стал ее портить даже ради собственной безопасности. В-третьих, я постарел, узнать меня трудно. Вот и решил на закате жизни навестить родину. У нас в Чили...
   - Вон ты откуда! Далеко же тебя занесло!..
   - Да, но душой я немец, и в Чили мы, немцы, живем как в Германии. Надеюсь, ты кое-что о нас слышал или читал.
   - Приходилось... Видел фильм "ОДЕССА", как те, кому нельзя было оставаться в Европе, разными путями пробирались в Латинскую Америку...
   - В каждом деле главное - организация, а этому нас, немцев, учить не надо. Задолго до капитуляции Главное управление имперской безопасности, а это гестапо, СД и СС, начали готовить пути отступления: были переведены деньги в банки некоторых стран Европы и Латинской Америки, организованы различные фирмы... Впрочем, все это в прошлом! За эти годы я помотался по Южной Америке от верховьев Амазонки до Магелланова пролива и всегда чувствовал, что не одинок, что в трудный момент меня поддержат, защитят, помогут...
   - Не слишком ли ты со мной откровенен, Вальтер? Ведь мы столько лет не виделись...
   - В каком веке мы живем? Век информации! Я знаю как ты воевал, какие имел награды, звания, должности, чему учишь подрастающее поколение, знаю о твоей семье, поэтому представляю, кто передо мной сидит. К тому же мы родственники.
   - Спасибо за доверие! Но почему именно Чили?
   - В этой стране существует пятнадцатилетний срок давности ответственности за преступления, а тех, кто считает нас преступниками, в мире еще достаточно. Связи Германии и Чили давние и крепкие, ее армия до сих пор носит форму вермахта. В шестидесятом году мы основали в Чили колонию "Достоинство", где не скрываем своих имен, былых званий, должностей, наград, знакомств, своего прошлого, своих убеждений. Местные власти нас не касаются, мы - государство в государстве, точно часть Германии тридцатых годов, перенесенная на другой континент. Храним наши традиции, арийский дух, любовь к Германии, растим детей и внуков, верных нашим идеалам. У меня два взрослых сына, Генрих и Адольф, у них уже свои семьи. Колония имеет радиостанцию, мы получаем свежие газеты и журналы из Федеративной республики, принимаем телевизионные программы многих стран мира. Был забавный случай: привезли кассету с записью советского телефильма, названного словами нашей старой песни "Семнадцать мгновений весны". Ничего особенного, большевистская пропаганда: русский супер-разведчик, абвер, СД... Но среди нас живет бывший генерал СС Мюллер, ему в сорок пятом году было всего тридцать лет, а в фильме его роль играл какой-то старец. Мюллер и сейчас выглядит моложе этого артиста...
   Иоганн подумал, что не одна тоска по родине привела Вальтера в Германию, но промолчал.
   - Очень жаль, Ганс, что не могу поехать к тебе в гости, познакомиться с твоей семьей - еще не пришло время выходить из тени. Поэтому никому ни слова о нашей встрече! Сейчас угощу тебя чилийским вином. Не хуже рейнского! Виноград любит солнце, а его в Чили побольше, чем здесь.
   - Действительно, замечательное! - Иоганн поставил на стол бокал. - А когда Альенде начал строить социализм...
   -Он просто не решился нас тронуть, настолько мы сильны и организованны, хотя, думаю, что коммунисты на него давили. Мы помогли Пиночету придти к власти. Он настоящий вождь нации, спасший ее от катастрофы!.. Ганс, я хочу выпить за тебя, истинного немца, фронтовика, офицера, командира наших славных горных стрелков, кавалера Железного и Рыцарского крестов, не сломленного капитуляцией! Германия уцелела и вновь поднялась из пепла благодаря таким, как ты! Горжусь, что являюсь твоим братом, пусть и двоюродным, что в нас течет одна кровь!
   Вальтер немного захмелел, его голос зазвучал громче. Выпив, он устремил на Иоганна долгий взгляд, точно ожидая чего-то. Неожиданно стол вздрогнул под ударом его тяжелого кулака.
   - Так я и знал! Этого следовало ожидать!
   - Ты о чем, Вальтер? - удивился Иоганн.
   - А ты не догадался? - Лицо Вальтера покраснело, было видно, что он с трудом сдерживает гнев. - Просто я понял, что ты никогда не скажешь мне подобных слов, не так ли?
   Иоганн в растерянности молчал.
   - Видишь, я прав, ты не возражаешь! Как же: ты - благородный рыцарь, а я - палач, чем уж тут гордиться?!
   Вальтер положил рядом с рукой Иоганна, на которой темнел гематитовый перстень, свою руку с серебряным кольцом, украшенным изображением черепа.
   - Думаю, ты меня поймешь, мы же с тобой немецкие офицеры, служившие одной стране, одном народу, одному фюреру. Погоди, ты своим молчанием многое сказал, теперь выслушай меня! Насколько я понял, ты из тех, кто считает, что убивать людей пулей, снарядом, миной, бомбой, штыком и прикладом - гуманно и законно, а газом "циклон" - преступление. Что можно уничтожать молодых, здоровых, сильных мужчин, а женщин, стариков, детей - нельзя. Что можно воевать, соблюдая какие-то нормы, законы, права человека, хотя любая война - в первую очередь отрицание всех норм и прав. Что есть благородные рыцари, и есть военные преступники. Так?!!!.. Я достаточно наслушался сопливых фраз "Ах, если б не жестокость эсэсовцев, не концлагеря!.." Выходит, мы - виновники поражения, без нас весь мир давно бы лежал у ног Германии?..
   Вальтер снова грохнул кулаком по столу.
   - Я знаю, чему ты учишь своих гимназистов, о чем рассказывал в своем докладе в шестьдесят втором году, и во всем с тобой согласен, кроме одного: мы не могли вести войну "гуманно", ибо нашей целью было не освобождение русского народа от большевизма, а завоевание жизненного пространства... Да, было время, и я был иным. В детстве моей любимой книгой была "Камо грядеше?" Генриха Сенкевича...
   - Помню, Вальтер, ты мне много рассказывал о ее героях. Лигия, Винниций, Петроний, Нерон, Хилон Хилонид...
   - У тебя прекрасная память, Ганс! Признаюсь, я иногда даже плакал, читая о мучениках-христианах, мне хотелось погибнуть рядом с ними на арене Колизея, растерзанным львами или сожженным на костре, стать мучеником за веру. И как я был ошеломлен, когда после этого мне в руки попала книга об инквизиции! Придя к власти, христиане уничтожали своих противников более беспощадно, чем Нерон. Тогда я впервые задумался о том, что такое жизнь, что такое человек.
   Кто-то из наших поэтов сказал, что природа совершенна и прекрасна, пока в нее не вступил человек. Чушь! Все в нас, в людях только от природы - и хорошее, и плохое. А природа безгранично жестока и беспощадна. Почему-то она не дала животным возможность питаться камнями, воздухом, водой, солнечным светом; чтобы жить, одно живое существо должно сожрать другое. Жизнь - это беспощадное непрерывное пожирание одних другими, причем, без всякой анестезии. Вот мы сидим, беседуем, а в это время гибнут сотни миллионов живых созданий, чувствующих и боль, и страх. Но они должны умереть, чтобы жили другие. И гибнут: в объятиях анаконды, в зубах крокодила, в щупальцах осьминога, от укуса змеи или паука, или заживо съедаемые армией странствующих муравьев-эцитонов. Миллиарды челюстей дробят сейчас еще трепещущее живое мясо, миллионы желудков переваривают чужую плоть. Поэтому почти все живые существа производят потомства больше, чем надо. Зачем селедке миллионы детей, когда одного бы хватило? Но это корм для других подводных тварей. Природа безжалостна, она придумала миллионы способов убивать. Паук накачивает в пойманную муху свой желудочный сок и живьем ее переваривает: представь, что тебе пробили в животе дыру и заливают туда соляную кислоту - вот ощущения мухи при этом. А каково лягушке, заживо проглоченной аистом, растворяться в его желудке? Повешенный человек погибает через три минуты, а пойманная рыба долго бьется на берегу, испытывая те же муки удушья...И человек - одно из звеньев этой цепи. Выбора у нас нет, такими мы созданы. Наши ножи, сабли, мечи, копья, стрелы и даже пули и снаряды - те же зубы и когти, только усовершенствованные. Даже ядовитое оружие - тоже изобретение природы.
   Не люблю англичан, но согласен с Бертраном Расселом, что человек - очень умное, хитрое, но чрезвычайно мерзкое животное. Иногда мне даже кажется, что человек рожден уничтожить родную планету и в заключение - самого себя... Наши пращуры были людоедами, человечество вскормлено человеческим мясом, и из этого надо исходить. Вся история человечества - это бесконечное повествование о том, как одни люди порабощали или уничтожали других. Мало этого: человеку нравятся муки и смерть других живых существ, в том числе и людей. Древние римляне наслаждались, видя, как убивают друг друга гладиаторы, заставляли сражаться людей с животными, или животных между собой. Чем больше текло крови, чем больше тел билось в агонии, тем довольнее были тысячи зрителей, от нищего до императора. А сколько народу собирали в средние века ауто-да-фе! Жгли живых людей католики, лютеране, православные, дым и запах горелой человечины стлались над Европой, а люди любовались страшными муками сгорающего собрата. Развлечением были кровавые жертвоприношения, казни королей, аристократов, бунтовщиков, разбойников, гильотинирование во времена Робеспьера. В России в годы гражданской войны чекисты как на изысканный обед приводили своих друзей и подруг посмотреть расстрелы. А кто остался в памяти человечества на долгие века? Тот, кто приручил первых домашних животных, вспахал первое поле, построил первую мельницу, выковал первый плуг, испек первый хлеб? Как бы не так! Люди помнят, прославляют, почитают наряду со святыми лишь тех, на чьих руках кровь миллионов: Кира, Дария, Александра Македонского, свирепого Чингизхана, жестокого Тамерлана, залившего кровью Европу Наполеона... Нет в природе более страшного создания, чем человек! "Гомо гомини люпус эст"? О нет, волк милосерднее и благороднее! Внутри рода и племени мы можем поддерживать отношения менее жестокие, чем диктует природа, но относиться "гуманно" ко всем людям - это просто противоречит законам жизни. А главный закон в том, что за место под солнцем надо бороться без жалости, без милосердия - хищник, жалеющий свою жертву, обречен на гибель от голода.
   Ты историк и знаешь, что никогда не раскаивались даже на смертном ложе ни великие завоеватели, ни великие палачи. Мало того: часто они обладали крепким здоровьем, прочными нервами, долго жили. И спали спокойно, к ним не являлись их жертвы, как не являются ко мне. И тебе, знаю, не снятся убитые тобой русские солдаты. Почему? Да потому, что фюрер прав: война - нормальное состояние человеческого общества. Из каждых пяти лет всемирной истории только один год был мирным. Я хорошо помню эти цифры: за последние пять тысяч пятьсот пятьдесят девять лет на земле было четырнадцать тысяч пятьсот тринадцать войн, в которых погибло три миллиарда шестьсот сорок миллионов людей... Ты сам знаешь, на фронте редко сходят с ума, хотя вокруг трупы, кровь, муки, смерть. Криминалисты тебе скажут, что самые дикие, самые кровавые преступления свершаются нормальными людьми. Как теперь принято говорить, человек так "запрограммирован".
   Наше учение, национал-социализм, придумали не дуче и не фюрер, оно под разными названиями существует с тех пор, как появился на земле человек. Это даже не учение, не политические течение, а все тот же закон природы: чтобы жить, надо убивать. Ты помнишь, мы были в юности готовы в любой момент отдать свою жизнь за фюрера, за Великую Германию, не так ли? В тридцать девятом году появились войска СС: тридцать восемь дивизий, из них восемь танковых, восемь моторизованных... И я решил стал офицером СС. Это не род войск, а рыцарский орден со своими законами и традициями. Как нас учили!.. Я вспоминаю те дни с ужасом и гордостью одновременно. Но иначе нельзя: только став беспощадным к себе, будешь беспощаден к врагу. Мне очень хотелось служить в таких прославленных дивизиях, как "Адольф Гитлер", "Рейх", "Мертвая голова", "Викинг", "Великая Германия", хотелось показать себя в бою, и думаю, что я был бы неплохим командиром. Но нам, группе выпускников, объяснили, что нас ждет более важная и ответственная миссия - расчистка жизненного пространства. Признаюсь откровенно, сначала я был разочарован и даже возмущен: меня, офицера самых элитных войск, назначают палачом!.. Лишь позднее понял, что это не унижение, а доверие и возвышение.
   Концлагеря впервые появились в Турции, когда там вырезали армян. После революции царством концлагерей стала советская Россия. Большевики изобрели систему заложников, когда за одного своего убитого они уничтожали сотни и тысячи невинных, расстрел пленных, карательные отряды, даже выстрел в затылок, как наиболее верный. Задолго до нас в советских концлагерях по утрам под звуки веселого туша зачитывали списки тех, кто в этот день будет расстрелян. Газенваген, по-русски - "душегубку", придумал в тридцать седьмом году московский чекист еврей Берг. А истреблять евреев в газовых камерах задолго до нас предложил один англичанин.
   Евреи оказались наиболее подходящим народом, с которого мы начали расчистку жизненного пространства. К ним испытывали предубеждение англичане, испанцы, поляки, венгры. До революции русские убили в погромах евреев больше, чем мы уничтожили их в Бухенвальде - шестьдесят тысяч, в годы гражданской войны от рук красных и белых погибло еще триста тысяч евреев. Но, с другой стороны, именно евреи совершили революцию в России. Это работало на нас: для рабочих евреи символизировали плутократию, нечестно нажитое богатство, а для деловых людей - революцию, красный террор, экспроприацию, Маркса, Троцкого, Свердлова, Каменева, Зиновьева и других врагов капитала. Кстати, придя к власти, сами евреи оказались такими же жестокими и беспощадными, как и все остальные люди: только в гражданскую войну Россия потеряла двенадцать миллионов граждан. Столько же якобы уничтожено в наших концлагерях. А если бы им удалось захватить власть во всем мире?
   Сначала было решено просто выслать всех евреев из Германии. Но ни в Старом, ни в Новом Свете изгнанников не приняли, отказали в убежище, хотя догадывались, что их может ждать. Их не принял даже Советский Союз, их предал весь мир. А потом предавшие судили нас.
   После договора между СССР и Германией русские выдали нам немцев-коммунистов, укрывавшихся в их стране. В декабре тридцать девятого года был создан "Советско-германский учебный центр по совместной борьбе с польским Сопротивлением", а в марте сорокового года прошли несколько семинаров гестапо с НКВД по этому вопросу. Мы всегда находили полное понимание, чекисты делились с нами опытом расстрелов, пыток, допросов. Самозатягивающиеся наручники, сжигание трупов и многое другое тоже придумано ими. Большевики убивали за классовую принадлежность, мы - за национальную. Чем геноцид хуже социоцида? Но потом они судили нас. По какому праву?!..
   Мы сражались, чтобы расширить пределы Германии, дать возможность нашему народу вздохнуть полной грудью, выпрямиться во весь рост, чтобы земли хватило и нам, и нашим внукам, и правнукам. У русских в шестьдесят раз больше земли, но они никогда не умели на ней хозяйничать, им не хватало ума, трудолюбия, честности, трезвости, желания жить по-человечески. Разве это справедливо? А потому мы, немцы, цивилизованная нация, имели право на земли, доставшиеся варварам. Большевики кричали, что мы хотим превратить их народ в рабов. Бред! Мы вывозили людей на работу в Германию только потому, что миллионы немцев находились на фронте. Рабовладельчество - давно пройденный человечеством этап. Никто лучше нас не умет механизировать труд, рабы нам не нужны. Часть населения покоренных территорий должна была остаться жить, другим предстояло исчезнуть за воротами концлагерей. Каждый из нас исполнял свой долг: ты завоевывал страну, я сокращал ее население. По плану "Ост" предполагалось уничтожить тридцать миллионов русских, остальных депортировать за Урал, в Белоруссии должна была остаться четверть населения, в Западной Украине - треть, чтобы освободить территорию для десятков миллионов немцев...
   Вспомни войну, Ганс! Не отворачивайся, не жмурься, не притворяйся, не лги - вспомни! Были ли твои егеря рыцарями и джентельменами? Ведь солдатам разрешалось в Восточном походе многое: и насиловали, и грабили, и глумились. Гимназистам рано об этом знать, но мы-то с тобой знаем! И мы, эсэсовцы, не звери, не выродки, не исчадия ада, а обычные люди...
   Иоганн не нашелся, что ответить: много правды было в словах старого эсэсовца.
   - Рыцарская война бывает лишь в кино и на страницах детских книг. Цель любой войны - уничтожить врага любым способом, а враги - это все население, а не только солдаты. Но если ты представляешь меня с плетью в одной руке и с дубиной в другой, то ошибаешься. За порядком в лагере следили сами заключенные. Лагерьэльтеры, блокэльтеры, тебенэльтеры, лагерная полиция -- капо, врачи, технический персонал - все были из заключенных. Даже в газовые камеры обреченных гнали заключенные. Человек не только жесток, он еще подл и труслив: семья идет в газовую камеру, а муж рад, что остался по другую сторону ворот, проживет еще несколько дней. Встречались и такие, что предпочитали смерть вместе с близкими и даже гибель в схватке с охраной, но таких помню немного. Спасибо большевикам, они подготовили хорошие кадры: каратели из русских были безжалостнее наших. Племянник Берии дослужился до звания унтер-шарфюрера в Грузинском легионе СС...
   У нас с тобой, Ганс, был великий вождь, с именем которого шли в бой, побеждали и умирали... Его родственники сгинули в русских концлагерях, лишь племянник был освобожден в пятьдесят пятом году, а прах Гитлера и Евы Браун русские хранили с такой же тщательностью, как и свои атомные секреты: понимали, что он значил для немецкого народа! Только десять лет назад их останки были окончательно сожжены, а пепел развеян на берегах Эльбы. Именно так и мечтал был похоронен наш вождь, судьба пошла ему навстречу... Но кое в чем фюрер ошибался. Кровь или почва, нация или единство взглядов - такой выбор нам дала судьба. Фюрер выбрал арийскую кровь - и мы проиграли. По-моему, нет отдельной нации господ, хотя на эту роль лучше всего годились бы мы, немцы, а есть люди, имеющие право жить, быть хозяевами планеты. Войска СС были самыми многонациональными, как выражаются русские, это воины-интернационалисты: пятьдесят тысяч русских, считая казаков, тридцать тысяч украинцев, десять тысяч белорусов, столько же татар, двадцать пять тысяч латышей - это известные пятнадцатая и девятнадцатая дивизии латышского легиона, пятнадцать тысяч эстонцев, тысячи армян, грузин, кавказских горцев, жителей Туркестана. Уже не говорю о европейцах - французах, итальянцах, венграх, словаках, чехах, румынах, болгарах, голландцах. Девятнадцатая латышская дивизия лучшая из всех, она более пятидесяти раз упоминалась в донесениях Верховного командования. Рыцарским крестом было награждено двенадцать латышей, Железным - более десяти тысяч: по количеству наград они занимали второе место после немцев. На таких людей надо было делать ставку... Самой многонациональной была Пятая танковая дивизия СС "Викинг"...
   - А американцы служили в СС?
   - Нет, американцев-эсэсовцев не было... Мы получали втрое больше, чем фронтовики, наши семьи пользовались жилищными и продовольственными льготами, правом первой эвакуации, но после войны именно мы оказались "военными преступниками". Для кого?.. Если бы мы не ударили по большевикам в сорок первом, то очень скоро Сталин ударил бы по нам и двинулся на Европу; и сейчас вся она была бы советской, от Гибралтара до Нордкапа, а судившие нас французы и англичане сидели бы в колымских лагерях или, скорей всего, лежали бы расстрелянные в братских могилах. Жертв было бы гораздо больше, чем после нашего завоевания Европы! Когда-то ты в своем докладе упрекнул немецких солдат в жестокости. Нет, мы оказались недостаточно жестоки! Сталин уничтожал русских тридцать лет лагерями, голодом, пулями - и они боготворили и до сих пор боготворят его. Кнут всегда был, есть и будет сильнее пряника...
   Русские вообще не имели права судить нас. Все коммунистические режимы постоянно ведут войну против собственного народа, жертвы исчисляются миллионами, но их никто не осуждает. У нас были десятки концлагерей, у них - сотни; наши существовали годы, их лагеря - десятилетия. Так где больше жертв? Во сколько жертв обошлась Китаю культурная революция? В рядах СС никто не видел мальчишек, а в Кампучии тринадцатилетние сопляки имели на своем счету по несколько сот убитых. Предательски выданные Сталину союзниками первые борцы с большевизмом, поседевшие воины Корнилова и Деникина, Юденича и Колчака были расстреляны шестнадцатилетними мальчишками, сыновьями чекистов, которых отцы, спасая от призыва в армию, зачислили в свои органы. Всего союзники выдали большевикам больше двух миллионов человек, причем не только тех, кто сражался на нашей стороне, но и эмигрантов с семнадцатого года. Всех их ждали концлагеря или расстрел. Не хочу вспоминать о Нюрнбергском процессе, но на западе вышло сорок два тома его материалов, в Советском Союзе - только семь томов небольшим тиражом в конце пятидесятых годов. Почему? Очень просто: в руках Международного трибунала оказалось много документов о голоде, терроре и репрессиях в Советском Союзе в довоенные годы. Эти материалы были захвачены нами в качестве трофеев, а затем попали к союзникам. И количество людей, уничтоженных большевиками, намного превышало число жертв наших концлагерей. А они судили нас!
   Русский писатель Достоевский предупреждал, что социалистическая революция обойдется не менее чем в сто миллионов граждан. В шестидесятых годах русский эмигрант Курганов, занимавшийся экономикой, политикой и историей, опубликовал статью под названием "Три цифры". Подсчитав все потери с семнадцатого по шестидесятый год, учитывая м тех, кто мог бы родиться от погибших, он пришел к выводу, что в годы второй мировой войны Советский Союз потерял сорок четыре миллиона, а в мирное время от своей советской власти за счет раскулачивания, голода и террора - еще шестьдесят семь миллионов...
   - Сто десять миллионов? Население нескольких европейских государств?
   - Вот именно! Прибавь к ним тех, кто погиб при коммунистических режимах в Европе, Азии, Африке, Латинской Америке и сравни с количеством жертв в наших лагерях! Поэтому я не считаю себя преступником, горжусь тем, что был офицером СС, храню свою парадную форму, свой кинжал, на лезвии которого наш девиз "Моя честь - моя верность", и это кольцо, которое надел специально для нашей встречи, чтобы ты понял: я, гауптштурмфюрер СС, не отрекаюсь от своего прошлого!
   Хочу добавить кое-что еще. После войны, как известно, началось так называемое национально-освободительное движение во многих колониях. А ведь это благодаря нам , немцам они получили свободу. Во главе этого движения в странах Азии и Северной Африки встали те, кто разделял наши взгляды, видел в нас освободителей, товарищей по борьбе против англичан и французов: Насер и Садат в Египте, партия Индийский Национальный Конгресс в Индии и другие... Это мы их воспитали, но неблагодарные ученики быстро забыли своих учителей.
   Иоганн подумал, что Вальтер чем-то похож на своего "тезку" - одноименный офицерский пистолет германской армии: такой же надежный, холодный и безжалостный.
   - Кое в чем ты прав, Вальтер, но мне не совсем ясно, к выполнению каких задач вы готовите своих детей и внуков. Современная ракетно-ядерная война...
   - Ядерные ракеты существуют для политиков, а не для генералов. Главным нашим врагом был большевизм, претендовавший на мировое господство, считавший, что будущее принадлежит ему. Но теперь его сменяет другая опасность. Идут два процесса, точно два поезда, стремительно мчащиеся по одной колее навстречу друг другу: сокращение необходимых для жизни природных ресурсов и неудержимый рост населения планеты. Поголовье животных регулируется природой, а человек вышел из-под этого контроля: он раб похоти. Особенно быстро увеличивается желтое и черное население. Миллионы появляются на свет не из-за желания родителей иметь ребенка, а просто из-за отсутствия презерватива или контрацептина во время полового акта. Города Латинской Америки уже наполнены молодыми людьми, умеющими лишь воровать, грабить и плодиться, и "батальоны смерти" - это борьба не с преступностью, а с перенаселенностью. А Европа? Индийцы едут в Англию, арабы - во Францию, турки - в Германию. Не понимаете, чем это кончится? И американцев ничему не научило появление первой негритянской террористической организации "Черные пантеры". Всякие меры, вроде кастрации в Индии или ограничения рождаемости в Китае, бессильны. Куда двинется население Черного континента, когда на костре из последнего баобаба будет зажарен последний слон? А из Латинской Америки? Из Азии? В Африке уже существует организация, девиз которой "Каждому белому - по пуле!", в Азии набирает силу теория, что время белых заканчивается, будущее принадлежит желтой расе. Для защиты нашей расы, нашей свободы, образа жизни потребуются люди, понимающие необходимость беспощадной борьбы за право жить, потребуется наш опыт. Поэтому наиболее дальновидные и мудрые из англичан и американцев в свое время помогали нам скрываться...Теперь ты меня понимаешь, Ганс?..
   - Пытаюсь...
   - Постарайся понять, мне это очень нужно!
  

3

  
   Голова болела то ли от чилийского вина, то ли от разговара с Вальтером.
   На выезде из Мюнхена Иоганн увидел компанию юнцов в джинсах, кожаных куртках и ослиных масках, на груди каждого висел плакат "Я был ослом, потому что верил в существование концлагерей!" Наверное из Национал-демократической партии: тоскуют по сильной личности, стремятся сбросить невидимое, но тяжкое ярмо побежденных, мечтают об объединении страны... А вот те, кто отрицает существование концлагерей, появились еще в начале семидесятых. Поговорить бы этим соплякам с Вальтером, он бы их просветил!
   Наверное и в Советском Союзе есть такие же "ослоголовые", не верящие ни в террор, ни в ГУЛАГ, считающие все это выдумкой Хрущева или Солженицына. Как много общего между нашими странами...
   В душе Иоганн продолжал беседу с Вальтером. Почему так старательно вожди национал-социализма скрывали "лагеря смерти" даже от своего народа? Понимали, что большинство населения не поймет, ужаснется, отшатнется от такой власти: одно дело - Великая Германия, строгий немецкий порядок во всем мире, и совсем иное - умертвить в газовых камерах целые народы, десятки миллионов людей. Ни он, ни многие другие немцы никогда бы не пошли добровольно в вермахт, знай они об этом. "Чтобы жить, надо убивать"... А так ли? Германия не воюет тридцать пять лет, а живет, развивается! Значит, можно существовать в этом мире, никого не уничтожая, не проливая ничью кровь. Есть страны, не воевавшие целые века, есть страны, не имеющие своей армии. Люди - не амебы, пожирающие друг друга: кроме инстинкта у них есть разум. И история не раз доказывала, что жить мирно выгоднее, чем воевать.
   Почему Вальтер был так откровенен? Пожилые люди с подобным прошлым не склонны вслух предаваться воспоминаниям, рассуждать о былом. Не перед собой ли он пытается оправдаться?
   Иоганн нахмурился. Одним из главных его аргументов против коммунистов был тот, что они не раскаялись в терроре и репрессиях против собственного народа. Оказывается, не раскаиваются и те, кто служил в немецких "лагерях смерти", у них тоже есть свои оправдания. Впервые в жизни Иоганн думал о войне без ностальгической гордости. Вальтер прав, война и мораль несовместимы. А может быть на войне вообще добро становится злом, ибо война расчеловечивает? Да, он старался вести себя так, как подобает носящему рыцарский перстень, но сколько видел низменного, дикого, темного... И кем же он был на фронте: сверхчеловеком, стремящимся утвердить власть своей страны над всем миром, или всего лишь исполнителем чужой воли?..
   И тут Иоганн точно увидел рядом свою Линду, любящую весь мир и тревожащуюся за него. Да, он согласен, люди лживы, трусливы, жестоки, жадны, однако нельзя считать их лишь животными, сражающимися между собой за "жизненное пространство" - все не так примитивно. Человек бывает страшнее лютого хищника, однако он же может быть Человеком в самом высоком, самом благородном понятии этого слова. И именно это -- самое главное!
  
  

Глава третья

Верующие и неверующие

1

  
   Андрей Петрович раскрыл заветную тетрадь с выписками. Давно он не касался ее страниц: жизнь требовала не размышлений, а дела.
  
   "Народ - жертва зла, но он же - опора зла, а значит, источник, или по крайней мере питательная почва зла".

Федор Абрамов

   Правильно, и обвинять во всем только Сталина или партию глупо.
  
   "Кровавые перевороты были бесплодны, если мысль не созрела, а если мысль созрела, то не нужно было кровавых переворотов".

А. А. Слепцов, один из лидеров "Земли и воли".

   Почему никто не прислушался к мнению человека, стоявшего у истоков большевизма? Или у нас без крови нельзя?
  
   "Человек - это пропасть, в которую ты смотришь, а она смотрит в тебя".

Ф. М. Достоевский

  
   Узнав о подавлении восстания в Польше, Герцен воскликнул: "Стыдно быть русским!" Хочется сказать то же, когда вспоминаешь лагерь, слышишь похабщину, видишь торжествующее хамство.
  
   "Самое высокое искусство - чистота жизни".
   Ганди
  
   "Всякий деспотизм покоится на идее неравенства людей. Впрочем, есть и демократический вариант; будь как я, думай как я, не смей понимать то, чего я не понимаю...
   Нет ничего выше и могущественнее, чем человеческий коллектив, и нет ничего гнуснее, чем человеческое стадо. Коллектив умнее и нравственнее одного человека, стадо глупее и подлее. У коллектива есть прошлое и будущее, у стада только настоящее. В коллективе даже умерший человек продолжает жить, стадо способно затоптать живого..."

А. Крон

   А наша партия - коллектив или стадо?
  
   "Не верьте дьяволу, говорящему божескими словами!" Но как понять, кто перед тобой, если любое знакомство начинается с разговора? И я сам произносил громкие слова о правде, справедливости, светлом будущем , когда в стране происходило такое...
  
   В одной из книг Константина Симонова прочел выражение "нечеловеческое презрение к людям" как одна из черт характера Сталина. А не черта ли это всего русского народа? Матерная ругань - то же "нечеловеческое презрение" к матери, женщине, любому человеку.
  
   Медуза Горгона окаменела, увидев свое отражение в зеркале щита. Сколько мудрости в этом древнем мифе! Придет время, и русский народ увидит себя настоящего, без грима и ретуши, во всей дикости и невежестве, хамстве и жестокости...
  
   У России аллергия к гениям и талантам. Их судьба - непризнание, безвестность, нищета, а то и тюрьма или смертная казнь.
  
   В одной из сказок Льва Толстого хозяйка выгоняла из-за стола тех, у кого на руках нет мозолей. А если эти мозоли от палаческого кнута или топора? А если их нет у врача, учителя, инженера?
  
   Очень часто человеку хорошо лишь то, чего он хочет для себя, и плохо то, чего от него требует общество. Как это соединить, и можно ли?
  
   Некомпетентность агрессивна и не терпит возражений.
  
   Достоевский предупреждал, что зло приходит в маске добра. Почему так много того, о чем он писал, сбылось именно в наше, советское время?
  
   Правый - от слов "право", "правда", "правота". А когда-то мы гордились своей "левизной".
  
   В Швеции с начала века не приведен в исполнение ни один смертный приговор, а преступность там ниже, чем у нас. Значит, дело не в суровости законов. А в чем?
  
   Легко писать "Мы не рабы!", труднее выбить рабство из целого народа, если его вбивали веками, на нем держалась власть. Сколько его еще в людях!..
  
   За четверть века поистрепался дермантиновый переплет, поблекли некоторые записи. Тут и чужая мудрость, и собственные размышления, и просто вопросы. К кому обращался Андрей Петрович, от кого ждал ответа?
   Жизнь все больше расходилась с "самым верным учением", которым руководствовалась четверть населения планеты. Почему во стольком оказались неправы классики марксизма-ленинизма? Не могут враждовать страны, строящие коммунизм - но враждуют. Метрополия и колонии - непримиримые враги, но Индия стала свободной, не воюя с Англией, а затем произошло еще более невероятное: бывшие колонии вошли в Британское содружество наций, хотя дружба бывших колонизаторов и рабов абсолютно невозможна с точки зрения научного коммунизма. Или он не такой уж "научный"? Что за "развитой социализм", где на каждом шагу воровство, пьянство, бесхозяйственность, преступность, бюрократизм, халтура? Обещанный партией коммунизм к восьмидесятому году не построен, и никто не объяснил, почему. Вите пятнадцать лет, скоро в армию, а уже давно ходят разговоры о "неуставных отношениях", об издевательствах старослужащих солдат над молодыми. Не смей сопротивляться - будешь избит! Если силен - навалятся шайкой, вопреки традиции, что семеро одного не бьют: законы уголовного мира пришли и в Вооруженные Силы. Дико: в Советской Армии есть угнетатели и угнетенные. Как же они в бой пойдут? При нем такого не было: Андрей рубанул бы шашкой любого, кто захотел бы его унизить.
   Почему-то вспоминалась колючая проволока: вокруг лагерей, на стенах тюрем и пересыльных пунктов, в окнах вагонов для заключенных, вокруг воинских частей, портов, военных заводов, закрытых зон, спецпредприятий, вдоль всей государственной границы. Отгородились от всего мира, который живет и развивается, не собираясь "загнивать" и "распадаться", как предвещали Маркс и Ленин.
  
   Неужто и впрямь он когда-то считал, что любить нужно всемирный пролетариат, угнетенные народы, советскую власть, партию большевиков и ее вождей, а семья - пережиток прошлого? Невежда, вообразивший себя спасителем человечества... Почему так произошло? Видимо, силен и горяч оказался вихрь революций, чтобы ему мог противостоять двенадцатилетний мальчишка. Все вокруг обещало что-то новое, удивительное и замечательное, чему хозяевами станут они, молодые. Слыша о свободе, равенстве, братстве, о том, что свершаются тысячелетние мечты народов, он радовался и гордился, что живет в такое время и в такой стране. А потом прямой и верный путь в светлое будущее привел его к воротам лагеря...
  

2

  
   Витя превращался из подростка в юношу, в его мышцах кипела энергия, от физической работы он испытывал удовольствие, поэтому взял на себя всю заботу о дровах: пилил, колол, складывал в поленицу. Андрей Петрович с гордостью и грустью одновременно видел, что "мужчиной в доме" становится сын, а не он.
   Отвечать на вопросы сына было все труднее. Задержку с построением коммунизма еще можно было объяснить тем, что путь незнакомый, можно и ошибиться. Корея, Вьетнам? Помогали братским народам бороться против мирового империализма и его марионеток. Венгрия, Чехословакия? Подавляли контрреволюционные мятежи. А Кампучия? А полуостров Даманский?
   С Мишки Андрей Петрович взял слово, что тот никогда не скажет Вите о своей "работе". Пусть считает, что Михаил трудится на каком-то закрытом оборонном заводе, каких в Подмосковье немало, часто бывает в командировках. Но ведь со временем все тайное становится явным...
   Главное своему младшему сыну Андрей Петрович передал: Витя никогда не солжет, первым не поднимет руку на человека, не станет уголовником. Бывший "юный часовой революции" Андрюшка Петров мечтал о подвигах, но так ничего и не свершил. Пусть же главным его деянием будет сын Виктор Андреевич!
  
   Появляясь в Струнине, Мишка теперь первым делом спешил к Андрею Петровичу: Николай с годами становился молчаливее, угрюмее, больше пил, а Шура на выходные дни и праздники уезжала в Москву к Лене понянчить внучек. Родители смирились с мыслью, что сын не удался, чужой, и Мишка это чувствовал.
   - Вот и я, дед! Витя в школе? Тетя Валя на работе? Ясно... Гляжу на тебя, и сердце радуется - неужели и я таким же буду в середине восьмого десятка? Эх, каких любовниц заведу! Слышал новый анекдот? Встречаются два еврея: "Здравствуй, Абрам!" "Здорово, Мойша!" "Абрам, у тебя какая квартира? Пять комнат? У меня, сам знаешь, отдельный дом. А наш друг Изя живет в общежитии. Давай купим ему хотя бы двухкомнатную квартиру!.." Встречаются два грузина: "Привет, Гоги!" "Добрый день, Нико! Что у тебя за машина? "Чайка"? У меня "Мерседес". А наш друг Вахтанг ездит на велосипеде. Давай купим ему хотя бы "Жигули"!.." Встречаются двое русских: "Ванька, ты сколько отсидел?" "Пятнадцать лет. А ты, Васька?" "Двенадцать". "А мой сосед Серега еще ни разу не сидел. Давай посадим его лет на пять!" Хорошо придумано, правда? Думаю, что автор не еврей и не грузин, а русский. Я тут вам кое-чего принес... То есть как это - "не надо"? Что мы, не родные? Не бойся, не украдено, не награблено. Растет, жиреет наша советская буржуазия, ну и нам навар. Иные сами нас ищут: "Буду платить, но и вы так сделайте, чтобы другие с меня ничего не брали!" Понял товарищ, как надо жить в наше время! Эх, дед, по глазам вижу, не одобряешь ты мою профессию. Но другие чем лучше? Вот недавно было в газете... Праздновали престольный праздник в подмосковном совхозе, гуляли целую неделю и мужики, и бабы, упились в доску, все работы бросили, даже про коров, кормилиц своих забыли, что на скотном дворе к пустым кормушкам привязаны. У тех, бедных, сначала молоко в вымени перегорело, потом они от голода деревянные кормушки грызть начали. Несколько десятков ни в чем не повинных животных подохли лютой смертью. Для любого американского фермера такой факт - безумие, для нас - наша советская действительность. Скажи, чем эта пьянь лучше уголовников? Да я бы их всех к стенке поставил и каждому лично пулю в лоб влепил... Еще: женщина, наша, раскрепощенная, равноправная, строитель светлого будущего, восьмерых родила и всех в родильном доме бросила. Таких казнить всенародно надо, чтобы другим неповадно стало... Или: шли по улице двое пьяных, матерились, навстречу мужик с десятилетним сынишкой, замечание сделал: потише, ребята! Так они его повалили и на глазах у сына насмерть ногами забили... Тошно слушать, дед? Что-нибудь веселенькое, из мира искусства? Тогда слушай! Жил в Вологодской области один поэт, не Пушкин, не Есенин, но для нашего времени сойдет. Стишки писал про родные края, про природу, про любовь. И решил жениться. Ну не колхозную же дуру брать! Нашел себе невесту в Воронеже, тоже, кстати, поэтессу, написал, пригласил в гости. Представляешь, какая бы пара вышла? Приехала она к нему, сели за стол, выпили за встречу, за знакомство, за поэзию. Пошел у них возвышенный разговор об искусстве, о вдохновении. И тут жених сделал маленькую промашку: позволил себе в чем-то не согласиться с красавицей-невестой. А она в ответ саданула его не то бутылкой, не то топором, короче - наповал. В какой еще стране такое может произойти? В пьяном бреду не представишь, чтобы Джульетта убила Ромео, а тут... Вот она, смерть поэта в России! Теперь ты видишь, что я еще не самый распоследний человек?! Кстати, о литературе. В честь столетия нашего комбината книжка вышла "Шаги века". Читал я ее - точно о каком-то другом городе написано. Да, названия речек, улиц, площадей правильно указаны, но нет самого главного - "сто первого километра". Просто жили-были рабочие, устраивали стачки и забастовки, боролись с капитализмом, а после революции дружно строят социализм. Ни хулиганов, ни пьяниц, ни уголовников... Если увидишь - не читай, не трать времени!
   - Да мы с Валей теперь больше у телевизора... Только про алкоголиков и преступников смотреть не любим, этого добра и так хватает, ты прав, а вот твою самую любимую передачу "Клуб кинопутешествий" - с удовольствием. Хоть на экране посмотреть, чего в жизни не довелось. И еще одна передача нам нравится... Неудобно даже признаваться старому человеку... Мультик "Ну, погоди!" про волка и зайца.
   Глаза Мишки озорно блеснули.
   - Это же и мой самый любимый фильм после всяких про путешествия. Каждую серию несколько раз смотрю. Волк - отпетая личность, конченный тип, хам, хулиган, блатяга, а зайчик - сама невинность, воплощение добра, порядочности и честности, к тому же такой беззащитный. Не так ли? А теперь, дед, главный к тебе вопрос, как говориться, на засыпку. Ответь мне честно, кого больше взрослые зрители любят, за кого больше переживают? Да и делали этот фильм, я думаю, для взрослых. Ну?.. За волка переживают, не так ли? Он, волк, главный герой, а не положительный зайчишка. Почему? Да очень просто! Погляди, какая у него интересная жизнь, сплошные приключения, хотя часто и очень рискованные!
   Андрей Петрович не мог сдержать улыбки. Уж этот Мишка! Скажет всем известное, а получается нечто неожиданное. Прав и сейчас. Казалось бы, советские люди должны переживать за зайчика, но признаться...
   - Да, как ни странно, но этот серый проходимец чем-то симпатичен.
   Довольный Мишка рассмеялся.
   - Да что же в этом удивительного, почему такому и не посочувствовать? По глупости, наивности, самоуверенности этот волк постоянно "попадает в непонятное", как в лагере говорят, однако, дед, обрати внимание, что из самых невероятных передряг выходит живым, здоровым, бодрым и веселым. Мне кажется, что волк - это наш простой советский работяга, а зайчик - призрак коммунизма, светлое будущее. Гоняется за ним серый седьмой десяток лет, а все поймать не может...
   - Оригинальная трактовка! - изумился Андрей Петрович. - Мне такое в голову не приходило. Думаю, что режиссеру тоже...
   - За него не ручайся! Когда нельзя прямо сказать, можно намекнуть.
   Мишка задумался, улыбка на его лице погасла, глаза погрустнели.
   - А в жизни нету чести у молодых "авторитетов", один беспредел.
   - Понял, что уголовники - не благородные рыцари из старых сказок? Не переживай, не ты один ошибался! Анархист Бакунин считал убийц и разбойников опорой революции...
   Андрей Петрович осекся: вспомнился Магутин. Может, Бакунин был не так уж неправ?
   - Эх, дед! Сталин и Берия не додумались, а Брежневу и Андропову ума хватило: придумали для "политических" специальную болезнь - "вялотекущая шизофрения". И людей, которые своему народу добра желают, отправляют в психбольницу, где начальник - чекист. Колют всякую дрянь, чтобы у человека и впрямь "крыша поехала". В Орле недавно такая психушка открылась, помесь лагеря с дурдомом. Наш приоритет, наш... Парады и демонстрации на Красной площади по телевизору смотришь? Обратил внимание, на Мавзолее у самого края трибуны невысокий генерал всегда с кислой мордой стоит? Начальник Главного Политуправления армии. А почему такой? Когда-то у Берии служил, привык, чтобы ходили одной колонной, по бокам автоматчики и овчарки. Такой "демонстрации" он бы порадовался. Но я о главном хотел... В Александров и Загорск пришли первые цинковые гробы с убитыми из Афганистана. Открывать не разрешают, как погибли - не говорят, писать на памятнике, что был "воином-интернационалистом" запрещено... Помнишь, о чем мы когда-то говорили? Прав я оказался, война в Афганистане может быть долгой, а Витьке через три года в армию. За что ему кровь проливать? Я же его люблю не меньше тебя. Вырастишь его слишком большим патриотом, сам потом пожалеешь. Так вот... Только это между нами: есть деньги и люди, которые за деньги могут все. "Белый билет" парень получит, никакая армия не будет страшна. Знаю, сам Витька на это не согласится, но ты должен ему сказать...
   - Что сказать? - перебил Андрей Петрович. - Что я ему всю жизнь лгал, что вокруг одна брехня и злоба, что живет он не в той стране? Неизвестно, что будет через три года, а после подобных разговоров в лагере некоторые в петлю лезли или под поезд ложились.
   Мишка помрачнел.
   - Может ты и прав... Но все же подумай над моими словами, пока не поздно!
  
   Сердце Андрея Петровича готово было разорваться при мысли, что его Витя может попасть на войну, о которой молчат, но откуда возвращаются в гробах. Думать об этом было невыносимо. Он слышал, что некоторые высокопоставленные или обеспеченные люди спасали своих сынов от армии, значит, и от Афганистана, доставая за взятки справки, что те страдают язвой желудка, гипертонией, даже слабоумием.
   Но он никогда, ни при каких условиях не сможет предложить сыну пойти на фальсификацию, дезертирство, ибо навсегда потеряет доверие, любовь и уважение самого главного человека на свете, ради которого живет и дышит.
   Так металась в поисках выхода измученная душа Андрея Петровича. И не находила его...
  

3

  
   В дверь позвонили. Долгий, уверенный звонок.
   - Кто там? - спросил Андрей Петрович.
   - Свои, не бойся! - ответил незнакомый женский голос.
   Андрей Петрович с недоумением увидел перед собой еще крепкую, полную, хотя и сгорбленную годами старуху в черном пальто и сером вязаном платке.
   - Извините, вы, наверное, не сюда...
   - Сюда, сюда, Андрюша, куда же мне еще! Ну, что смотришь? Не узнаешь? Вижу, что не узнаешь, вон как вытаращился! А я вот тебя сразу признала, хотя давненько мы не виделись, лет эдак шестьдесят. Ну, узнавай скорее, а то стоять ноги болят, а в дом входить без приглашения неловко! Сестра у тебя была...
   - Марфа?!
   - Я самая, Андрюша! Ишь, как побледнел! Ты не очень волнуйся-то, в нашем возрасте вредно. На ко вот валидол под язык!.. Ну, очухался? Что ж, братец, приглашай в дом!
   Тут вышла Валя, взглянула на старуху.
   - Здравствуйте! Кто это, Андрей? Ой, я, кажется, знаю! Вы - Марфа?!
   - Верно, угадала! А ты, выходит, Валя?
   - Проходите, проходите, пожалуйста! - Валя гостеприимно открыла дверь, ведущую вглубь дома.
   Гостья неторопливо разделась, старательно расчесала перед зеркалом седые, но еще густые волосы, снова спрятала их под платок, чинно присела на стул, осмотрелась. Встретилась взглядом с Андреем Петровичем, грустно усмехнулась, и по этой улыбке он окончательно узнал сестру.
   - А сынок младший, Витя, где? - спросила Марфа.
   - В школе, скоро придет. А ты откуда знаешь?
   - Знаю, многое о тебе знаю, Андрюша! Откроюсь, прежде, чем к вам зайти, с соседкой вашей поговорила. А ты, Валя, как догадалась, кто я?
   - Мне Андрей говорил, что была у него старшая сестра, с которой он расстался после смерти матери...
   Марфа внимательно смотрела на Андрея Петровича и по его взгляду поняла, что больше ничего Валя не знает.
   - Марфа, Марфа! Смотрю - и не верю!
   - Марфа, только не Петрова как в девичестве, не Березкина, как в первом замужестве, а Воронова. Вдовая три года. Целую жизнь мы с тобой, Андрюша, не виделись.
   Пока разговаривали, Валя накрыла стол.
   - Андрей, приглашай Марфу!.. Ну, давайте за то, что вы, наконец, нашли своего брата, а он - сестру!
   - Да, Андрюша, развела нас судьба, раскидала в разные стороны. Какие обиды между нами ни были, сразу все простила, когда узнала, что тебя взяли. Писала тебе т у д а, да не знала адреса, через всякие верхи, думаю, ни одно письмо не дошло...
   - Не дошло, Марфа.
   - Потом, при Хрущеве, когда невинный народ выпускать стали, тоже писала, спрашивала. Отвечают, дескать, сведениями о таком не располагаем. Утешалась, что никто не сказал, что тебя расстреляли. Надеялась... Муж мой, второй, долго болел, похоронила его, погоревала, и, дай, думаю, снова Андрюшу поищу, а вдруг... Умные люди подсказали, куда, к кому обращаться. И снова: нету такого, не знаем... Каюсь, уже не думала живым увидеть. И все же нашла! Есть Бог! Что, Валечка? Нет, нет, наливай, не стесняйся, в моем возрасте уже ничего не вредно! Ну, за тебя, Андрюша, за жену твою, красавицу, за всю твою семью! Ой, совсем забыла!
   Марфа торопливо выпила, подошла к своей сумке, долго рылась и наконец достала что-то плоское, угловатое, завернутое в газету.
   - Это тебе, Андрюша!
   Андрей Петрович развернул газету и от волнения у него перехватило дыхание. Перед ним лежал семейный альбом, который он не видел шестьдесят лет, и о существовании которого забыл. А мальчишкой очень любил в него заглядывать, с удивлением постигая, что и у его родителей тоже было детство, свои родители. Марфа сумела сохранить эту реликвию. Андрей Петрович перевернул несколько тяжелых, из плотного картона страниц. Альбом был сделан прочно, на века, на многие поколения вперед: твердая, как доска, серебристая обложка отделана бронзой, небольшая бронзовая защелка запирала альбом сбоку. Вот дедушки, бабушки и еще какие-то родные из того поколения, о котором он не успел ничего узнать. Молодой отец, молодая мама. Почему то на фотографиях начала века мужчины чаще сидят, а женщины стоят возле них. Какое замечательное качество фотографий: некоторым почти век, а они не выцвели, не пожелтели. В этом тоже виделось уважение исполнителей к своим заказчикам, желание сделать работу качественно.
   - Что, Андрюша, рад? Ну вот и хорошо! Будет теперь у тебя, потом сыновьям и внукам перейдет. Пусть не засыхает наш корень, пусть прибавляется карточек в альбоме. Я для себя несколько отложила.
   - Так ты совсем одна?
   - Одна, как перст. Да недолго уже осталось, восемьдесят - пора, зажилась. Там меня мои давно ждут. При Вале-то твоей обо всем можно говорить?
   - Можно, Марфа! Она в жизни тоже горя хватила, и не ложкой, а половником. Говори, что хочешь, о ком хочешь!
   У Марфы на глазах блеснули слезы.
   - Не о ком мне, как о живом, рассказать-то тебе, Андрюша! Ты своих племяшей, Павла и Петра, кровиночек моих, так никогда и не видел. На карточках потом покажу. Какие парни были! Им бы жить лет по сто, меня внуками и правнуками радовать... Лежат где-то, может в братских могилах, а может и так... На Господа обиды не держу: он и накажет жестоко и вознаградит без меры. Покарал он меня за то, что после революции на заводе снаряды делала, помогала своих, русских, убивать. В Отечественную, правда, тоже на оборонном работала, так ведь нашествие было, немец напал, другое дело... Муж, первый, на этом заводе кузнецом трудился. Вот кто себя не жалел! А оборудование старое, поломка, ну и... Может и к лучшему, что так вышло, зато похоронок не дождался, все мечтал, как Паша и Петя с победой домой вернуться. Да разве только фашисты виноваты? А кто с ними мир и дружбу вел, когда все народы против Гитлера были? Второй-то мой, бывший фронтовик, израненный весь, рассказывал, как воевали, особенно в самом начале. Послушаешь такое - жить не хочется, столько злобы и неправды... Обожди, Андрюша, не перебивай, я старше, дай душу отвести, дома-то не с кем!.. Ты мальчишкой так и не понял, что наша семья революцию и большевиков не признала. Мама наша верующая была, отец тоже, люди тихие, добрые, а тут такое... Помнишь, какой кровью большевики в Москве власть брали? Пленных юнкеров, семнадцатилетних, безусых штыками кололи, стреляли. Никого из тех, кто старую власть защищал, не пожалели. По Кремлю святому, по храмам Божьим из пушек стреляли... Не хотел папа им служить - силком мобилизовали. Мама верующей была, а тут церкви рушить стали, над православием глумиться, священников казнить... Сам знаешь, врал Хрущев, не при Сталине, а при Ленине, с самого начала лютость эта началась, с восемнадцатого года родную землю тюрьмами, лагерями да могилами невинных покрывали. Сколько народу за годы большевистской власти замучено - сам Хрущев побоялся сказать. А может и не считал никто, у нас ведь так... Да я не о том. Каково было маме с папой видеть, что ты, сынок их ненаглядный, примкнул к антихристам? И поговорить по душам нельзя, мал ты еще был, глуп...
   Марфа тяжело вздохнула.
   - Все мы гости в этом мире, как себя не величай. Так нет же, возомнили себя выше Бога!.. Но Господь каждому воздает. Тебя наказал, а потом пожалел.
   - Ладно, Марфа! Был у меня и свой суд, самый беспощадный...
   - Правда? Жива, значит, в тебе душа.
   - Не знаешь Марфа, как наш папа погиб? - перевел разговор Андрей Петрович.
   - Папа? - голос Марфы дрогнул. - А ты?
   - Мне Магутин рассказывал.. Да-да, тот самый, он и комиссаром, и чекистом был... В тридцать седьмом меня допрашивал и сказал, что сам, лично папу застрелил. Часы его мне показал, именные...
   - Я, когда он к нам пришел, с первого взгляда поняла, что это душегуб. Не к добру, думаю, он в нашем доме. Так и вышло. Потом узнала: уголовник, в шестнадцатом году получил срок за убийство, а тут революция, амнистия, потом пошел к большевикам, им такие очень были нужны. А про папу слушай!.. Мы с тобой тогда поврозь жили, я замуж вышла. Сижу раз одна дома, стучат. Входит девка, деревенская такая, скромная. А я, ты знаешь, лицом на папу сильно похожа. Хотела она что-то сказать или спросить, да только как взглянула на меня, так сразу в ноги бухнулась. Ваш отец, говорит, жизнь мне спас, и матери, и двум братишкам, и теткам, а сам погиб. Век за него молиться будем... А меня она специально разыскала, чтобы обо всем рассказать. Мама не дожила, так оно и лучше... Ленин тогда указ дал, ежели крестьяне, что рядом с железной дорогой живут, не захотят или не успеют вовремя ее расчистить, то для острастки другим брать и расстреливать заложников. Повел наш папа эшелон на запад, не зная, что его ждет. Метель мела, рельсы снегом засыпало, поезд встал. Выскочил Магутин, увидел деревню недалеко, пошел с солдатами: почему пути не расчищены для военных эшелонов? А там всего в трех домах и жили-то. Всех арестовали: пятерых баб, девку, двух мальчишек. Ведут их под ружьем, они, бедные, спотыкаются, падают, плачут, пощады просят. Больные, голодные, в тряпье. Мужиков-то всех давно мобилизовали кого куда, кому чистить-то?.. Поставил Магутин всех около паровоза, сейчас, кричит, буду именем революции саботажников в расход выводить. И самую старую бабушку из нагана - хлоп! Та слова сказать не успела, молча в снег повалилась. Остальные на колени: "Не губите!" А наш папа как это увидел - цап комиссара за грудки: "Ты чего это, палач, делаешь? Такого никогда, ни при каких царях не было, чтобы ни в чем не повинных баб да ребятишек стрелять!".. Смирный он был, новой власти остерегался, а тут, видно, сердце не вытерпело. И врезал он Магутину так, что тот шагов на десять отлетел. Но нагана из рук не выпустил. Вскочил, морда в крови, глаза бешеные, и в папу все пули...
   - Вот оно, значит, как было, - негромко заметил Андрей Петрович.
   - Тяжело тебе слушать, Андрюша, а мне рассказывать не легче... Долго потом Магутин со злостью пинал нашего папу, уже мертвого, обзывал по всякому. Тут из эшелона подошел какой-то начальник в военной форме, начали о чем-то спорить. Заложников отпустили. Они тогда всю ночь не спали, а утром видят - нет поезда. Или солдаты, что в вагонах ехали, путь расчистили, или еще кого пригнали... Папу нашего и их бабушку нашли в яме недалеко от того места, где эшелон стоял. Похоронили на деревенском кладбище. У папы в кармане записку нашли, как его семью найти в случае чего... Мне эта девка адрес своей деревни оставила, чтобы я на папиной могилке побывала, да только у меня вскорости Петя на свет появился, за ним Паша, я с работы ушла. Спохватилась, а адреса-то и нет, потеряла. К маме на кладбище хожу, а к папе так и не сумела...
   - А поезд дальше кто повел?
   - Не знаю... Наверное, помощник. У папы всегда были хорошие помощники, он сам их учил. Гордиться должны мы таким отцом, Андрюша! Ведь мама померла не только из-за того, что над церковью, над ее верой глумиться стали. Она бы все равно долго не прожила, так отца любила. Без него, как-то мне сказала, ей незачем жить на свете. Не каждому дано такую любовь заслужить...
   Андрей Петрович опустил голову на стол, чувствуя, как бегут по щекам слезы. Марфа тихо гладила его по седым волосам. Валя прижала к глазам платок.
  
   Хлопнула дверь, в комнату вбежал радостный, возбужденный Витя и остановился в недоумении, увидев плачущих взрослых.
   - Мама, папа, вы чего? Что случилось? А это кто с вами?
   - Моя сестра это, сынок, твоя тетя Марфа.
   - А плачете почему?..
   - Ну-ка, подойди поближе, давай знакомиться! - Марфа поманила Витю к себе. - Господи, какой же молодой у меня племянник! Мне и умирать-то расхотелось! Береги его, Андрюша, это тебя Бог вознаградил за все пережитое! Может, его жизнь счастливей нашей будет. Не люди, а Господь миром командует, а мы все под ним ходим. Сколько лет-то тебе, Витенька? Пятнадцать? Все впереди, все... Давай расти, учись, живи, продолжай нашу фамилию!..
   - Валя, накорми Витю, он из школы всегда приходит голодный как тигр, - поднялся из-за стола Андрей Петрович.
   - Погоди, Андрюша, дай на племянника налюбоваться!
   - Еще насмотришься и наговоришься, не на час приехала, гости, сколько хочешь, места хватит!
   - Что ж, мне, старухе, это в радость, вам бы не хлопотно было.
   - За нас не думай, свои люди... А сейчас, когда мы здесь с тобой вдвоем остались, прикрой потихоньку дверь, я тебе кое-что досказать должен. Этого никто не знает, кроме меня и внука Мишки. Теперь будешь знать ты, но больше - ни одна душа! Понимаешь?
   - Чего же тут непонятного, Андрюша? Неуж то не знаю, в какой стране живу?
   - Так вот, слушай про Магутина дальше! На фронте он попал в плен, служил немцам, тоже палачом, потом сменил имя, документы, остался за границей. Только узнали его, разоблачили и выдали нашим как военного преступника. Почему-то не расстреляли, дали срок, посадили в тюрьму...
   - Ворон ворону глаз не выклюет!.. Прости, что перебила!
   Андрей Петрович рассказал сестре, как с помощью Мишки душегуб получил по заслугам. Марфа слушала, не сводя с брата глаз, чуть приоткрыв от волнения рот. Потом встала, подняла к потолку взгляд, широко перекрестилась.
   - Сбылось, Господи! Неуж то ты и теперь в Боге сомневаешься, Андрюша? Неправда, что твой внук непутевый! Мишка... Это же имя Архангела Михаила! Покарал господь проклятого палача на этом свете, показал мудрость и справедливость свою! Собаке - собачья смерть! И другие не избегут Божьей кары!.. А я не уеду, пока внука не увижу, не поклонюсь тому, кого Господь избрал своим орудием!..

ЧАСТЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ

Глава первая

Сова Минервы

1

  
   Андрею Петровичу пошел восьмидесятый год - глубокая старость. Никогда он не рассчитывал дожить до такого возраста. Поредели седые волосы, пригнулись плечи под тяжестью прожитых нелегких лет, побаливали суставы, хуже стал ночной сон, зато чаще тянуло подремать днем.
   Скоро его сердце сделает последний удар, а он так и не почувствовал себя по -настоящему реабилитированным. Давно прекратилась критика Сталина, палачу Молотову вернули партийный билет, снова давали сроки "за политику". Правда, за рубежом вышла большая книга Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", Мишка обещал достать "самиздат", но Андрей Петрович отказался: ничего нового он не узнает, а рисковать незачем.
   Страну все больше захлестывала уголовщина, лагерный язык становился повседневным, привычным, но ни партия, ни советская власть не обращали на это внимания. Почему?
   Старела и Валя, тоже вышедшая на пенсию. Их объединяли прожитые вместе годы, взаимопонимание, тревога за сына. В офицерское училище воздушно-десантных войск, о котором он мечтал с детства, Виктор не прошел по конкурсу, однако служить в армию попал в десантники куда-то под Ташкент. Он писал, что служба идет хорошо, командиры им довольны, "дедовщины" нет, ребята подобрались дружные, что уже не раз прыгал с парашютом, и это совсем не страшно.
   Андрей Петрович больше всего боялся, чтобы сын не попал в Афганистан. В молодости мечтал о Мировой революции, но теперь все в нем протестовало, когда он думал об этой никому в России неизвестной горной стране в центре Азии. Почему жизнь ничему не научила советских вождей? Понятно, если бы это происходило году в двадцатом, когда думали, что и Мировая революция и коммунизм - рядом. А тут война идет шестой год, и конца не видно.
   Он больше не ходил в библиотеку, реже читал - глаза уже не те! - лишь изредка перелистывал заветную тетрадь.
  
   "Нельзя взглянуть в упор на солнце, на смерть и на правду".
   Сказано неплохо, жаль, автора не знаю.
  
   "Разум - наше светило... Нет ничего чудеснее человеческого мозга, нет ничего более изумительного, чем процесс мышления".

А. М. Горький

   Но ведь самые зверские орудия пыток, самое страшное оружие, самые жуткие преступления , ложь, обман, клевета, вероломство - тоже плоды разума.
  
   "Нередко на ярлыке на лицевой стороне написано "герой", а на изнанке -"изверг".

Степняк-Кравчинский

  
   "Говорят, не место красит человека, а человек - место. Но это не всегда так. Часто само "место" возносит человека, определяет его значение в глазах других, и вся его "железная воля" объясняется тем, что ему, по своему служебному положению, не так уж трудно быть "железным". Попробуй воспротивиться этой силе - в действие будет приведен весь в его руках находящийся аппарат, и того, кто задумал противиться, сотрут в одну минуту".

Лев Гинзбург

  
   "Они вели допрос с неподражаемым бесстрастием и законоблюстительским рвением людей, распоряжающихся чужой жизнью, в то время, как их собственной ничего не угрожает."

Эрнест Хемингуэй

  
   За год в нашей стране выпивают на пятьдесят миллиардов рублей только водки. Данные официальные. Это озеро объемом в три миллиона кубометров - корабли могут плавать. А кроме того есть еще целый океан самогона. Можно ли с этим строить "светлое будущее"?
  
   Поэт Максимилиан Волошин, свидетель вероломного убийства красными всех пленных после взятия Крыма, с отчаянием и горечью писал, что история человечества кровава и безумна, но самая кровавая и безумная история - у России. А ведь он не дожил до конца тридцатых годов, когда жертвы террора исчислялись уже не десятками тысяч, а миллионами.
  
   "Главное - не получить, а заслужить".
   Карамзин
   А в наше время, при социализме, почему-то наоборот.
  
   Есть страны без армий: Исландия, Коста-Рика. Живут люди мирно, без репрессий и террора, не прокладывая путь в будущее "штыками и картечью".
  
   "Нельзя иначе устремлять общество к прекрасному, пока не покажешь ему всю глубину его настоящей мерзости."

Н. В. Гоголь

   А именно этого у нас больше всего боятся.
  
   Древние говорили, что сова Минервы вылетает вечером, то есть мудрость приходит на закате жизни. Где же ты, совушка? Вопросов с годами становится не меньше, а больше...
  
   "Быть человеком - это и значит чувствовать, что ты за все в ответе".

Антуан де Сент Экзюпери

   Полностью согласен, хотя он французский аристократ, а я русский коммунист. Где же наш классовый антагонизм?
  
   Горький утверждал, что если человеку постоянно говорить "Ты свинья!" - он захрюкает. А если русские всю жизнь постоянно слышат самые грязные, оскорбительные выражения, связанные со словом "мать" - это ведь тоже не проходит бесследно.
  
   До приезда в СССР Горький жил в фашистской стране, во главе которой стоял Бенито Муссолини, учитель и наставник Гитлера. Пролетарский писатель - и фашизм...
  
   Будь жив Сталин, Юрий Гагарин никогда бы не стал не только космонавтом, но и просто летчиком: как проживавшему на оккупированной территории путь в летное училище ему был закрыт.
  
   Чем мы хвастались, чем чванились в двадцатые годы? Необразованностью, невоспитанностью, хамством, тупой самоуверенностью в своей непогрешимости, грубостью, презрением к культуре. Видимо, не напрасно у верующих гордыня считается смертным грехом.
  
   В Израиле тем, кто спасал людей в годы фашизма, вручают специальную медаль с надписью, что тот, кто спас хоть одного человека, тот как бы спас целый мир. Совершенно иное мировоззрение, чем у нас...
  
   Народам нашей страны мы, русские, принесли не только знания, культуру, но и пьянство, воровство, хамство.
  
   Конфуций еще тысячи лет назад учил, что в отношениях между людьми должны преобладать человечность и доброжелательность. Где они?
   Мудрые люди, описывая свое время, точно заглядывали на века вперед. У Салтыкова - Щедрина и "ежовы рукавицы", и "история, содержанием которой является непрерывный испуг", и "чиновник для чтения в сердцах", и "чиновник для преступлений", А ведь он по сути дела до всего этого и не дожил...
  
   Церковь к лику святых причисляла лишь после кончины. А мы?
  
   " Нет ничего отвратительнее, чем искажение истории по высочайшему повелению".

А. Герцен

  
   "Перед смертью и правдой все равны".
   Л. Н. Толстой
  
   "Жизнь есть комедия для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует".

Мартти Ларни

  
   "Дурно ли, хорошо ли, но мы принадлежим своему времени и разделяем его взгляды, чувства и заблуждения".
  

А. Матисс

  
   "Правда не должна зависеть от того, кому она должна служить."
   В. И. Ленин
   Что-то не то! Человек должен служить правде, а не она ему! Ложь - та служит человеку издавна.
  
   Как же далеко нашему народу до настоящей культуры! Пьянство, возведенное в доблесть, воровство, почти ставшее добродетелью, хамство, провозглашенное национальной чертой... Бьют окна поездов, рвут телефоны-автоматы, загаживают места отдыха. Самое страшное, о чем прочел недавно: городские мальчишки крадут колхозных лошадей, гоняют их до полусмерти, а потом, облив бензином, сжигают живьем - для забавы.
  
   Как-то директор Царскосельского лицея Куницын в присутствии императора Александра Первого произнес перед лицеистами речь о патриотизме, гражданственности, верности долгу, ни разу не упомянув о царе. Это так понравилось государю, что он наградил Куницына медалью. Чем бы кончилась у нас политическая лекция, в которой не был бы упомянут Генеральный секретарь?
  
   Мао Цзедун говорил, что великий человек тот, кто не боится пролить море крови. Надо добавить: не пролив при этом ни капли своей.
  
   Бернард Шоу заметил по поводу челюскинской эпопеи, что советские люди величайшую трагедию превратили в величайшее торжество. На самом деле все было наоборот: строительство светлого будущего превратили в трагедию миллионов заключенных, расстрелянных, высланных.
  
   Когда сжигали на костре Яна Гуса, какая-то старуха положила в огонь охапку сухого хвороста. "О, святая простота!" - горестно воскликнул Гус. У нас были сотни тысяч подобных "старух", в их числе и я.
  
   В средние века в одном из итальянских городов казнили пекаря. Потом выяснилось, что его оклеветали, он был невиновен. В назидание потомкам в каждом судебном зале повесили плакат "Помни о пекаре!" У нас в стране не хватит стен записать имена всех невинно погибших.
  
   Презирая монахов, отшельников, мы тоже жертвовали настоящим во имя будущего. Только они ожидали это будущее на небе, а мы - на земле.
  
   "Люди, в сущности, охотнее платят шарлатану, дают обмануть себя базарному зазывале, чем принимают бескорыстную помощь, не требующую вознаграждения. Они не любят платить доверием и любовью, предпочитая рассчитываться деньгами и добром. Они обманывают других и сами ожидают обмана".

Герман Гессе

   А мы начинали строить новый мир, не зная, что такое человек, не зная себя.
  
   "Нужно быть правдивым во всем, даже в том, что касается родины. Каждый гражданин обязан умереть за свою родину, но никого нельзя обязать лгать во имя родины."

Монтескье

  
   Древнеперсидский царевич Бахрамгул, проезжая через одно селение, заметил, что жители недостаточно почтительно его приветствуют. Решив их наказать, он торжественно провозгласил это селение свободным - от законов, обычаев и морали. Через два месяца на месте селения остались лишь груды развалин.
  
   Когда Норвегия решила добиться независимости от Швеции, та хотела было удержать ее силой. Объявили мобилизацию, но не призывники пошли на сборные пункты, а их родные, близкие, друзья, протестуя против возможной войны. Слышал, что в Эстонии - а они соседи Швеции - были демонстрации матерей против отправки их сынов в Афганистан. А Россия?..
  
   Канцлер Бисмарк как-то заметил, что можно лгать и с помощью правды. Мы достигли в этом больших успехов.
  
   Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, и оттого служить только правде, независимо от тех трудов, потерь и гонений даже, которые может испытывать художник.

Ф.М.Достоевский

  
   Кто живет без печали и гнева,
   Тот не любит отчизны своей.

Н.А.Некрасов

  
  
   Там - рядами, по годам
   Шли в строю незримом
   Колыма и Магадан,
   Воркута с Нарымом.
  
   За черту из - за черты
   С разницею малой
   Область вечной мерзлоты
   В вечность их списала.
  
   Из - за проволоки т ой
   Белой - поседелой -
   С их особою статьей,
   Приобщенной к делу...
  
   Кто, за что, по воле чьей -
   Разберись, наука.
   Ни оркестров, ни речей,
   Вот уж где - ни звука...
  
   Память, как ты ни горька,
   Будь зарубкой на века!

Александр Твардовский

  
   Думаю, что сказка о царе Салтане написана Пушкиным не для детей, а для взрослых. У ткачихи и поварихи самые коммунистические взгляды: одна готова весь мир накормить, другая - одеть, и в то же время из ревности и зависти клевещут, идут на подлог, лишь бы уничтожить соперницу. Любить одного человека труднее, чем весь мир.
  
   И глухо стучащее сердце мое
   С рожденья в рабы ей продано.
   Мне страшно назвать даже имя ее -
   Свирепое имя родины.

Владимир Луговской

  
  
   Жалость к палачам становится жестокостью по отношению к жертвам.
   Ромен Роллан
  
   Ошибочное милосердие не только слабость, но граничит с несправедливостью и весьма пагубно для общества, потому что поощряет порок.

Генри Филдинг

  
   Щадя преступников, вредят честным людям.
   Сенека
  
   ...ты лишь капля в океане
   Истории народа.
   Но она -
   В тебе. Ты за нее в ответе.
   За все в ответе - за победы, славу,
   За муки и ошибки
   И за тех,
   Кто вел тебя. За герб, за гимн и знамя.

Владимир Луговской

  
   Странно: на страницах художественных книг я иногда нахожу то, чего нет в учебниках научного коммунизма, в трудах наших классиков...
  
   На этом выписки и записи собственных размышлений обрывались; не ответив на одни, жизнь ставила новые, более трудные вопросы.
  

2

  
   Каждое письмо от Виктора было маленьким праздником. По несколько раз его читали и родители, и Николай с Шурой, и Мишка. Но при этом внук с упреком посматривал на Андрея Петровича: не послушал меня, не уберег парня от армии! Только с Марфой уже не мог поделиться Андрей Петрович ни радостями, ни печалями: ее не стало вскоре после встречи.
   Николай как и все любил Виктора, но с отцом об этом не говорил, понимая, что тому и так нелегко. Чаще беседовали на другие темы.
   - Вот, пишут в газетах, что в Западной Германии какие-то "зеленые" объявились: они за разоружение, за мир, за охрану природы.
   - А что тебе в этом не нравится, Коля?
   - Да примкнул к ним один генерал, Бастиан. Поругался с министром обороны, ушел в отставку, решил за природу и мир бороться. Все бы ладно, но он бывший гитлеровский офицер, воевал с нами. А теперь, значит, за мир, в одних рядах? А если я не могу забыть, что они принесли на нашу землю?
   - Стоит ли так ставить вопрос? Худой мир всегда лучше доброй ссоры.
   - Да я не против немцев вообще, но не очень верю тем, кто шел на нас войной в сорок первом. Была у меня встреча, расскажу как-нибудь...
  
   Громко хлопнула дверь, в комнату вошла радостная Валя, протянула мужу телеграмму:
   - Витя в отпуск едет!
  
  

Глава вторая

Во имя чего?

1

  
   Они ходили рядом по тихим, малолюдным струнинским улицам, отец и сын.
   Умеют же в этих воздушно-десантных войсках делать чудеса! Рядом с Андреем Петровичем шагал статный атлет в форме сержанта ВДВ: широкая грудь, метровый размах плеч и узкая талия, чего в их роду ни у кого не было. И руки не детские, а большие, сильные, солдатские. Как же быстро промелькнуло твое детство, сынок!
   Раньше у них не было друг от друга секретов, но теперь... Еще при встрече Андрей Петрович почувствовал, как тревожно вздрогнуло сердце: в глазах Виктора не было ничего от вчерашнего школьника, такой взгляд был у попадавших в лагерь фронтовиков. Неужели его опасения сбылись?
   А Виктор, стараясь казаться веселым и беззаботным, рассказывал о службе. Ранение? Молодой солдат неумело обращался с автоматом, случайный выстрел, пуля попала в бедро, ничего страшного, в госпитале все зажило, разрешили на неделю слетать домой, отдохнуть, родных повидать, тем более, что командиры хорошие, а потом обратно, дослуживать, немного осталось. Андрей Петрович поддакивал, улыбался, шутил, но тревога не покидала его. Валя почти не отходила от сына, не сводила с него сияющих глаз, готовила самые любимые его блюда.
   На своей машине прикатила с семьей из Москвы на выходные Елена. Ее дочери двадцати и семнадцати лет с любопытством и некоторой робостью смотрели на своего ровесника Виктора, который - невозможно такое представить! - приходился им двоюродным дедушкой. Не хватало только Михаила, опять куда-то пропал.
   Съедено и выпито было немало, разговоров на разные темы хватило, но, даже немного захмелев, сын ни разу не произнес слова "Афганистан".
  

2

  
   Виктор открыл глаза после долгого, по-молодому крепкого сна, потянулся и замер от неожиданности. Отец стоял перед высоким трюмо в его брюках и мундире. В этой форме Андрей Петрович казался выше, стройнее, моложе. Заметив удивленный взгляд сына, он смутился, хотел что-то сказать, махнул рукой и, виновато улыбаясь, стал торопливо раздеваться, путаясь в рукавах.
   - Ты уж прости меня, сынок! Молодость вспомнил, глядя на тебя, вот и подумал, а каким был бы я, если бы... Да такую старую развалину как ни одевай...
   - Да что ты, папа! Военная форма тебе очень идет!
   - Как корове седло! Только матери не говори, скажет, дурит на старости лет.
   Он протянул сыну мундир.
   - Я носил гимнастерку, "буденовку"...
   - Почти за сорок лет до моего рождения! Какой же ты у нас крепкий, папа! Вот бы мне прожить столько!
   - Обязательно проживешь, сынок, и даже еще больше! Жизнь тебя ждет интересная и долгая-долгая!.. Мама затеяла пирог, твой любимый, с малиновым вареньем.
   - Тогда не будем ей мешать, папа, пойдем, побродим немного!
  
   Они неторопливо шли вдоль еще скованного льдом Горелого Креста, и Андрей Петрович все не решался задать главный вопрос. Имеет ли он на это право, ведь существуют присяга, военная тайна?
   И вдруг сын заговорил первым.
   - Я давно понял, папа, о чем ты хочешь меня спросить. Сам видел, что вы мне не верили, когда я о своей службе рассказывал. Я вообще плохо умею врать...
   Это было сказано так спокойно, даже виновато, что Андрей Петрович от неожиданности опешил. Он не ждал такой откровенности.
   - Говорить запрещено, врать противно, а молчать не могу. Ты же родной отец, один из первых московских комсомольцев, коммунист ленинского призыва, перед тобой можно открыться. Прости, я понимаю, что тебя надо беречь, но только ты один можешь меня понять...Да, я служу в Афганистане, приходится участвовать в боевых операциях, там и пулю подцепил. Некоторые старые фронтовики посмеиваются, не верят нашим наградам, точно мы и впрямь получаем их за ремонт школ, очистку каналов, прополка газонов, агитацию среди населения.
   Андрей Петрович взглянул на сына и вздрогнул: такое же скорбное недоумение он видел когда-то у князя Гагарина.
   - Я тоже сначала думал, что мы только помогаем афганцам строить социализм. Действительно, заводы возвели, дороги проложили, туннель под перевалом Саланг пробили. А там идет джихад - священная война против чужеземцев, то есть против нас. И не бандиты это, а хорошо вооруженные и обученные солдаты, которые не боятся смерти, потому что считают, кто погиб в священной войне, сразу попадает в рай. Но и на этом свете тоже хорошо зарабатывают, у них война "сдельная": танк или вертолет подобьют - миллион афгани, бронетранспортер - сто тысяч. За жизнь нашего летчика - миллион, полковника мотострелков - восемьсот тысяч, подполковника - полмиллиона, капитана - двести тысяч, лейтенанта - сто. Рядовой - пять тысяч афгани...
   - А тебя во сколько оценили? - тихо спросил Андрей Петрович. Страшно и дико было думать, что кто-то где-то назначает цену за жизнь его сына.
   - Сержанта? Тридцать тысяч афгани. На наши деньги две тысячи рублей - мотоцикл с коляской. Правда, и у нас платят - за ранения: легкое - сто пятьдесят рублей, тяжелое - триста. В случае гибели рядового его семья получает пятьсот рублей, прапорщика - тысячу, офицера - две тысячи...
   - Погоди! Это что же получается? Враги наших командиров ценят выше, чем свои?
   В ответ Виктор только грустно улыбнулся и вздохнул.
   - И платят у них в пять раз больше, чем в народной армии. А люди бедные, неграмотные, вот и идут туда, где можно хорошо заработать.
   - Если не секрет, много там наших?
   - Много, папа! По всему Афганистану стоят.
   Виктор задумался, посерьезнел.
   - В детстве я иногда расспрашивал Николая о войне, а он почему-то не любил о ней вспоминать и однажды сказал, что война выявляет в людях не только хорошее, но и плохое. Вот и в Афганистане всего хватает: блат, пьянки, нажива. Но хуже всего, когда наши, советские парни, комсомольцы, начинают звереть, становятся жестокими ко всем...
   - Страшно в бою, сынок?
   - Конечно! Особенно первое время, когда начинаешь понимать, что это не учения, пули и гранаты настоящие. Но я командир отделения, нельзя свои чувства показывать. Представляли меня к медали "За отвагу", как у Коли, и даже к "Звездочке", да только в штабах такая же волокита и бюрократия, как и везде. Награды вручают не в Кремле, а прямо в Афганистане, и говорить другим, за что награжден, не положено. Обидно! Есть в Москве памятник Неизвестному солдату, но самые неизвестные - мы... Нельзя хоронить по-армейски, с салютом над могилой, нельзя писать на памятнике, где и за что погиб. И почему-то нас начали называть "афганцами", хотя мы советские солдаты: русские, украинцы, латыши, узбеки, грузины. Николая и других участников Отечественной войны никто "немцами" не называет... Знаешь, некоторые из тех, кто по каким-то причинам не попал в армию, смеются над нами, мол, жить не умеете, хвастаются своими заработками... И еще: парней, которые в Афганистане воевали, иной раз не принимают на работу...
   - Видимо, опасаются вашей прямоты, смелости, откровенности, решительности.
   И вдруг Андрей Петрович понял , что разговаривает с настоящим советским человеком, таким, какими всегда хотел видеть своих сынов, какими должны быть все люди Страны Советов: принципиальным, честным, бескорыстным, отважным. Но вместо счастья и гордости ледяная тоска наполнила душу.
   - Ты, Витя, спишь беспокойно. Сегодня ночью несколько раз какое-то слово выкрикнул... Ватан... Это что, по-афгански?
   Виктор растерянно взглянул на отца.
   - Я это кричал?
   - Не очень громко, слышал только я.
   - По-афгански "ватан" значит "родина", "отчизна"... Поднимался наш отряд по ущелью, и вдруг сверху ручной пулемет ударил. Кого убило, кого ранило, остальные залегли. Метко бьет, головы не поднять, боевое задание срывается. Послали наш взвод в обход. Ползем среди камней как змеи. Приготовились к бою с целым подразделением, а там оказался всего один. Навалились сзади, руки скрутили, кулаками добавили, поставили на ноги - а это парнишка лет шестнадцати. Наш ротный подошел, капитан, хороший командир и парашютист классный, только жесткий какой-то, взглянул на пленного и приказал его тут же расстрелять.
   Виктор опустил глаза, глубоко вздохнул.
   - И вот, папа, стоит он перед нами у самого края обрыва, смотрит на родные горы, прощается, на нас ни разу не взглянул, и только повторяет чуть слышно "ватан, ватан"... Я тогда просто очумел: как так может быть? Любимая песня "Орленок" вспомнилась, которой ты меня в детстве учил, как белые комсомольца вели на расстрел. Думал, мне самому когда-нибудь придется также умереть, как в песне, а вместо этого я должен... Понимаешь?!. Мимо выстрелил, но другие не промахнулись... А приснилось почему-то мне, что я - тот самый молодой афганец, что это меня расстреливают над пропастью, и это я прощался...
   Андрей Петрович видел, что это был не разговор, а исповедь человека, отправляющегося туда, откуда можно никогда не вернуться. В этом и заключалась причина откровенности сына.
   - Но с каким же чувством ты возвращаешься туда?
   - Ты сам меня учил: не давши слова - крепись, давши - держись. Я давал присягу. Война эта кажется мне несправедливой, ненужной, но не могу я стать дезертиром, все же твой сын.
   С кровью, с генами передалось младшему сыну чувство своей причастности ко всему хорошему и плохому в этом мире. Именно таким он хотел вырастить Виктора... Но вместо гордости бессильное отчаяние разрывало сердце Андрея Петровича.
   - Много плохого там, на войне, но есть верность долгу, боевое товарищество, взаимовыручка. И какая-то надежда, что все это не напрасно. Передам свой опыт молодым, а там и демобилизация...
   В мае - сорокалетие победы над Германией, всюду плакаты "Мы за мир!", в разговорах "Лишь бы не было войны", даже книга вышла "Годы без войн", а сын приезжает раненым с фронта и снова отправляется на передовую в какую-то далекую, неизвестную страну, которая никогда не угрожала Советскому Союзу. Он, Андрей Петрович, растил сына для жизни, но не в силах защитить, уберечь своего мальчика. Он готов отдать жизнь за любимого сына, но его жертвенность никому не нужна. Неужели прав Мишка, упрекнувший когда-то Андрея Петровича, что, воспитывая сына в своем духе, он роет могилу не мировому империализму, а Виктору?!..
   - Только, сам понимаешь, папа, о нашем разговоре - никому! Особенно, маме!
  

3

  
   Мишка где-то пропадал, так и не повидал Виктора, Елена со своими уехала в Москву, поэтому на проводах присутствовали только Николай с Шурой. Разговор не клеился, все сидели грустными. Виктор первым понял, что прощание растягивать не стоит, решительно поднялся из-за стола.
   - Ну, мама, теперь до конца службы буду вспоминать твой пирог! Нет и не может быть ничего вкуснее! А мне пора!..
   Он оделся, посмотрел в зеркало, все ли по форме. Задумался, прошел в свою комнату, окинул взглядом связку школьных учебников, альбом со своими детскими рисунками, модели кораблей, самолетов. Потом спустился с крыльца, прошел по знакомой аллее, погладил самую большую липу.
   - До скорого свидания, липы! Недолго осталось, через четыре месяца вернусь!
   Он держался спокойно, бодро, но в глазах сына Андрей Петрович видел тоску. Валя м Шура плакали, не скрывая слез.
   Проводили Виктора до электрички, последний раз обнялись. Долго молча смотрели вслед поезду. Потом Николай и Шура пошли к себе.
  
   - За что нам это? - Валя прижалась мокрым от слез лицом к груди Андрея Петровича, ее плечи вздрагивали от рыданий. - Думаешь, не знаю, куда наш сыночек отправился? Неужто мало мы с тобой вытерпели, чтобы и Витя наш?..
   Ее голос оборвался. Андрей Петрович не мог сказать ни слова, горло перехватило спазмой. Нестерпимо горько было возвращаться в дом, где больше не звучал родной голос...
  
  

Глава третья

Сердце солдата

1

  
   С Продовольственной программой получилось то же, что и с обещанным Хрущевым коммунизмом: о достижениях сельского хозяйства, в которое вкладывались миллиарды рублей, говорили много, писали много, а с продуктами становилось все труднее. По-прежнему лучше всех снабжалась лишь столица, поэтому жители Подмосковья постоянно ездили туда за мукой, сахаром, маслом, колбасой, маслом.
   Николай приехал в Москву холодным мартовским утром, за день набил продуктами две сумки и рюкзак. От усталости ныли ноги, пора было и домой, но тут в одном из гастрономов неподалеку от "своего", Ярославского вокзала он увидел копченую колбасу, ставшую редкостью и в столице, и занял очередь.
   К дочери он не зашел: не было ни времени, ни желания. Он был доволен, что его дочь стала москвичкой, но в ее доме все разговоры были только о купле, продаже, выгодном обмене, "нужных людях". Вроде и дом полная чаша, и одеты все прилично, и выпить-закусить всегда найдется , и телевизор цветной последней модели, но ни одной художественной книжки. Эх!..
   Николай подумал о Викторе. Ветерана, не проведешь, сразу видно, что рана боевая. Его война называлась Великой Отечественной, о ней знали все: "Все для фронта, все для победы!", "Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!", "Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей родины!" Эти слова остались для Николая святыми на всю жизнь. Он хорошо знал, за что воевал. Может быть, разгром фашизма был главной целью жизни всего их поколения. Недавно снова вспомнили о ветеранах, орден Отечественной войны вручили, правда, с опозданием на сорок лет, но все равно приятно, хотя лучше бы новую квартиру... И с женой повезло: трезвая, хозяйственная, не скандальная, а ведь женился, не зная, на ком, просто боясь остаться один в доме, где так и не дождалась его мать. А будь она жива? Возможно, кончил бы институт... Думал, что сын... Да не в одном Мишке дело - в самой стране неладно! Уже открыто люди говорят, что побежденная, разбитая, капитулировавшая Германия живет намного лучше победителей. Выходит, немцы не только разрушать и убивать умеют, но и жизнь хорошую наладить. Впервые без привычной для ветерана неприязни он думал о немцах. Вспомнилось давнее... Пришел к ним из штрафной роты солдат. На Северо-западном фронте их окопы были метрах в пятидесяти от немецких, только мины и колючая проволока разделяли. Мороз, метель, ветер. Солдата послали в боевое охранение. Напарник куда-то отлучился, и тут из немецкого окопа раздался крик: "Рус, меняй шапку на шнапс!" Ну как устоять против искушения? Крикнул в ответ "Бросай!" Через мгновенье в окоп упала фляжка. Попробовал - настоящий шнапс, не отравленный, без обмана. Положил в свою шапку кусок мерзлой земли, чтобы тяжелее было, и зашвырнул в немецкий окоп, зная, что сам без шапки не останется, найдет. Но заметили, прибежали, схватили. Трибунал насчитал несколько статей, почти по всем грозил расстрел, но заменили "шурочкой" - штрафной ротой. Больше всего жалел бывший штрафник, что так и не успел оприходовать немецкий шнапс... Слышал Николай и о колодце возле одного из кавказских перевалов: по молчаливому соглашению в тех, кто шел к колодцу за водой, не стреляли ни наши, ни немцы. Вспоминались и другие подобные случаи... И тут он неожиданно для самого себя подумал, что неплохо бы встретиться с тем двухметровым немцем, своим старым знакомыми, "эдельвейсом", но по-мирному, за столом, выпить, побеседовать, и откровенно, по-мужски спросить: "Ну почему вы, разгромленные, богаче нас, победителей? Почему у вас получается, а у нас - ни хрена?"
  
   Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Николай стал прислушиваться к разговорам в очереди. Подслушивать нехорошо, но Николай давно понял, что русские люди в беседе часто говорят "на публику", чтобы слышали окружающие.
   Разговоры были обычными: о ценах, о дефиците, о зарплате, о начальстве, о борьбе с алкоголизмом, о том, чего ждать от нового главы партии и государства Михаила Горбачева, о начавшейся весне. Две женщины негромко судачили о мужчинах.
   - Весь мир от нас, женщин идет, женщина - всему голова...
   - Легко сказать, а вот отвесит тебе мужик спьяну по этой самой голове...
   - А я и ответить могу! Все их пьяное хулиганство на нашу слабость, на наш страх рассчитаны. Покажи, что не боишься - попятится!
   - Неправильно ты говоришь, не страх это! Не чужой ведь, отец твоих детей, муж...
   Откуда-то сзади негромко слышалось:
   - Наконец молодого поставили, а то меняли одного полупокойника на другого! Вспомни Черненко: восьмой десяток, чуть живой, а туда же... В тридцатом году батрачил? Брехня! Тогда бывшие батраки своих хозяев раскулачивали, знаю. А во время войны он, тридцатилетний, в партийной школе учился, когда семнадцатилетние с врагом дрались...
   Еще чей-то голос:
   - ... закончил этот африканец наш институт, домой собирается. Говорю ему, теперь будешь у себя социализм строить. А он, подлец, смеется: нет, говорит, нагляделся я тут у вас, своей стране не желаю. Задело меня, что же, спрашиваю, тебе не понравилось. А он пальчики свои лиловые загибает: пьют много, работают плохо, товары некачественные, воруют, взятки берут...
   - Отобрать диплом, пока не уехал - и точка! Учили его, учили...
   - Я тоже сначала так решил, а потом думаю, прав африканец-то. Надо такими быть, чтобы люди сами хотели с нас пример брать.
   Очередь была чисто российской: бесконечной, извилистой, толстой, как обожравшийся удав. Люди стояли в несколько рядов с выражением безнадежного упрямства на лицах: знаю, что мне не достанется, но не уйду! Николай чувствовал, как на него наваливается дремота... И тут откуда-то из глубин памяти всплыли сразу два воспоминания, наложившись одно на другое, как наплыв кадров в кинофильме. Отец рассказывал, как ездил повидать усадьбу, в которой когда-то провел свою молодость его солагерник князь Гагарин, и одновременно Николай вспомнил запись в книге, которую ему в детстве давала читать "самая настоящая княгиня". Там еще и буквы были - ГГ. Ну да, это же инициалы князя! Все сходится!.. Что же получается? Отец знал брата, а он - сестру?! Как же он раньше не мог догадаться? Завтра же надо зайти к отцу и рассказать о своем открытии, вот тот удивится и обрадуется! Свела же судьба!..
   Наконец Николай пробился к прилавку. Довольный тем, что приобрел редкий деликатес, которым угостит и жену, и отца, он отошел в сторону, убрал колбасу в сумку и усталой походкой направился к двери.
  
   Он сам не мог бы объяснить, чем привлек его внимание высокий хмурый старик, вошедший в гастроном. Николай остановился, стараясь вспомнить... Память к старости уже не та! Что это был не струнинец, Николай мог поручиться. Может, в электричке или автобусе когда-нибудь рядом ехали? Нет, с этим стариком его связывало нечто большее, чем случайная встреча в пути. Сердце подсказывало, но голова не могла сразу вспомнить. Запасной полк? Маршевая рота? Клухорский перевал? Тамань? Госпиталь? Сражение на Курской дуге?.. Ну, конечно! Человек, которому он обязан жизнью! Но Иван ли это, или просто похожий на него?
   Николай подошел к старику.
   - Извините, вы на фронте были?
   - А тебе какое дело?! - вскинул голову тот.
   - Просто показалось... В сорок третьем, под Курском... Вы немного похожи...
   - Что?!.. Обожди, мужик, сейчас очки достану, а то со зрением у меня не важно. Ну-ка, дай на тебя взглянуть!
   - На Курской дуге, где немцы прорвались... В одном расчете были, пушка-гаубица... Вас Иваном звали...
   - Верно, Иван! И бой такой помню, а вот тебя что-то никак не могу... Звать-то как?
   - Николаем величают, а тогда по молодости просто Колькой звали. Петров я... Вы меня тогда на плече до своих дотащили...
   Недоверие и настороженность в глазах старика исчезли, его лицо озарилось улыбкой.
   - Колька?! Ну да, вспомнил! Склероз проклятый, глаза уже не те, да и столько лет прошло, сразу и не узнал, пока ты мне не растолковал... Вспомнил, все вспомнил! Ты же тогда самым младшим в нашем расчете был...
   Иван с изумлением смотрел на Николая, видимо, все больше и больше узнавая в пожилом мужчине юного солдата.
   - Значит, дожил до победы, жив? И меня не забыл, значит, признал? Ну спасибо! А то другие узнают, да не признают! - добавил он не совсем понятно. - На пенсии?
   - В этом году оформляю.
   - Молодой еще, я на десяток лет постарше. Со здоровьем как? Нормально? В наши годы это главное. Семья, конечно? Наверное, уже дед?
   - Две внучки.
   - Молодец! А живешь-то где?
   - В Струнине.
   - Это ж совсем рядом! Дела...Знаешь что, Коля? Ты первый однополчанин, которого я встретил после войны, наверное, и последний. Давай ради такого случая зайдем ко мне, я недалеко живу! Отметим это дело, посидим, вспомним былое! Уважь! Не на этой, так на другой электричке домой вернешься, тут их много ходит...
  

2

  
   Холодной глухой тоской беспросветного одиночества повеяло на Николая, когда он перешагнул порог жилища своего бывшего однополчанина. Тесная комната, где когда-то, видимо, жила семья, теперь же доживал свои дни одинокий старый мужчина: давно не мытый пол, паутина в углах, мятая постель, засохший цветок на окошке, в углу груда пустых бутылок из-под пива, водки и вина.
   Иван поставил на клеенку несколько тарелок, собрал кое-какую закуску, открыл бутылку "Столичной", налил две стопки. Взглянув на небогатое угощение, Николай молча достал колбасу, отрезал половину, положил на стол. Иван одобрительно кивнул:
   - Ну, давай, Коля, за встречу!
   - Давай, Иван!
   - Хорошо пошла!.. Закусывай, не стесняйся! Молодец, что узнал, подошел!
   - Ты же мне жизнь спас!
   - Эх, Коля, люди чаще помнят плохое, чем хорошее!.. Ну ладно, теперь за тех, кто не вернулся с войны! Не чокаемся! За тех, кого до сих пор не сосчитали, сколько же их было! Не любят у нас о потерях... Давай уж тогда сразу и по третьей, чтоб больше на земле никогда войн не было! На фронте пить научился?
   - Там. Сначала не мог, противно, а потом перед атакой... Я же все больше в пехоте...
   - Мало того, что миллионы таких мальчишек положили, так уцелевших пить приучили... Ох, и жалко мне вас, лопоухих, было: прямо из-за парты - в мясорубку! Ничего не знали, не понимали, кроме "За Родину, за Сталина!" Победили, не могли не победить, но какой ценой?!. Я о начале вспоминаю, сколько земли немцу отдали, скольких людей в оккупации оставили! Как бахвалились: "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим!" А отдавали тысячами верст... "И врага мы на вражьей земле разобьем малой кровью, могучим ударом!" Вспомнил бы кто на фронте в сорок первом эти песни - расстреляли бы как провокатора. Кино про войну не смотришь? Правильно, не наша там война!.. В сорок четвертом году под Саратовым, в тылу запасной полк вымер от голода. Кто их хлеб сожрал? Не фашисты - "свои". За счет солдат многие жирели, морды наматывали, а нам говорили, чтобы проявляли стойкость и выдержку. В засраных окопах сидели, вшей кормили, мат, мордобой, политработники и "особисты" волками смотрят. Знаю, тебя обо мне расспрашивали...
   - Откуда узнал? - удивился Николай.
   - А откуда писаря раньше генералов о наступлении узнают? Солдат часто не меньше командира знал, да помалкивал... Эх! Гордимся, дураки, что за войну рядовой до полковника поднимался. Да потому, что в конце тридцатых своих командиров на растерзание чекистам отдали. А что за командир из вчерашнего солдата? Пока научится, сколько людей зря положит! На войне за любую учебу кровью платить приходится. А немцы своих офицеров берегли, жалели. Старший офицер никогда солдат в атаку не поведет, он же за успех всей операции отвечает, а наши генералы по передовой шастали, смелость свою показывали там, где ум нужен. Да что говорить, когда пять миллионов пленных изменниками объявили, от товарищей отреклись, попавших в беду! А в другом приказе уже не пленных, а всю нашу армию трусами назвали, сволочи! Дескать, только они, засранцы кремлевские, никогда в армии не служившие, на фронте не бывавшие, всю жизнь от народа прятавшиеся, храбрецы! Заградотрядов, штрафных рот и батальонов никогда в России не было, ни при Суворове, ни при Кутузове, а тут... Сталин с армией как конвойный с заключенными обращался, хотя сам в первые дни войны полные портки наложил, братьями и сестрами тех назвал, кого никогда за людей не считал... В плену бывать не приходилось?
   - Не пришлось.
   - Повезло тебе, Коля, и очень! А мне через такое пришлось пройти, что тебе в страшном сне не снилось, хоть ты теперь и ветеран. Война - еще не самое страшное. Европу хоть посмотрел немного?
   - Взглянул... Только я после того ранения снова в пехоту попал, а там думаешь, не что вокруг, а как живым остаться.
   - Помирать никому не хочется, даже когда жизнь невтерпеж. Я тоже после Курска в пехоту угодил, видно, крепко досталось "царице полей", большой недокомплект. Послали нас в разведку, немцы засекли, окружили... Отстреливались, а потом мне сзади по голове чем-то тяжелым врезали. Отлежался в лагере, но голова потом долго болела. Работал в карьере. Вербовали во власовцы, но это не для меня. Бежал раза три, били за побег, в штрафной лагерь сажали, но не стреляли. А в наших лагерях, - я тебе о них еще расскажу! - после побега только трупы привозили. На третий раз повезло: добрались до Франции, партизан встретили, с ними воевал до конца. Диверсии устраивали, склады жгли и взрывали, приходилось и в открытый бой вступать. Видимо, неплохо воевал, медаль мне какую-то дали и вроде характеристики по-французски: как к ним попал, откуда, в каких операциях участвовал. Говорили, вернешься на родину - героем будешь, несколько орденов сразу получишь. Только я-то свою страну лучше знал...
   Сколько бывших наших пленных сражались с немцами по всей Европе! У югославов целые русские бригады были. Все нам верили, кроме своих! До сих пор - представляешь?! - те, кто в Европе партизанил, не считаются участниками войны! В конце сороковых всех пленных немцев простили и домой отпустили, в пятьдесят пятом выпустили тех, кого военными преступниками считали, а нас не простили. Усатый давно сдох, а приказы его до сих пор живы: если был в плену - ты не человек...
   Но я это уже тогда знал. Посмотрел я, как французы живут, и понял, что нас всю жизнь обманывали: есть у них пьяницы, воры, нищие, но если хорошо работаешь, то хорошо и получаешь, и уважение тебе за это. Решил я не возвращаться. Чуть-чуть по-французски научился, вдовушку одну нашел. И я ей понравился. Домик у ней, виноградник... Кончилась война, прожили мы с ней несколько месяцев, уже ребеночка ждали, пошел я документы выправлять, а там, извините, говорят, но есть договоренность между союзниками, чтобы выдать Сталину всех советских, кто на Западе оказался. И бывшие каратели, и бывшие партизаны - в одну колонну становись! Понял я, что от судьбы не уйдешь. Разрешили зайти домой, с женой проститься. Та плачет, ничего не понимает, я ей вру, что скоро вернусь, хотя знаю, навсегда расстаемся. Французам говорю, я же рядом с вами воевал, а вы меня в концлагерь или на смерть отправляете. Не понимают, раздолбаи! Не может нашей жизни ни один иностранец понять, потому что не по-человечески все... Взглянул я на жену, на домик, на вольное небо, и повезли меня передавать "нашим".
   Потом я узнал, что сразу после победы Сталин подписал указ о срочном строительстве ста лагерей для бывших пленных, каждый на десять тысяч человек...Попал я в проверочно-фильтровочный лагерь триста тридцать третий и не профильтровался. Этой самой моей боевой характеристикой меня чекист по морде хлестал, потом смял, говорит, я ей жопу вытру, а ты садись и пиши, как изменником оказался, почему в плен попал. Медаль мою себе в карман положил. Не сдержался я, родной язык еще не забыл, выложил ему, суке, что положено. Не дал он мне договорить, вызвал еще двух таких же, и давай они меня метелить... Первый раз за всю войну я заплакал...
   Когда говорят, как храбро на фронте чекисты воевали, ни одному слову не верю. Иван Грозный почему опричников разогнал? Когда татары на Москву напали, он своих "чекистов" послал защищать город, а те разбежались. Не могут палачи быть героями, и никогда не получится хороший солдат из бывшего следователя, конвоира, надзирателя и иной сволочи, привыкшей иметь дело только с беззащитными, пытать и стрелять безоружных. Слышал, за точность не ручаюсь, в тылу шестьсот тысяч чекистов "воевали": вынюхивали, выслеживали, лагеря охраняли, целые народы выселяли, свой порядок на освобожденной земле устанавливали. Целая армия, но не против фашистов, а против своего народа! И звания, и должности, и награды за это им шли...
   Короче, получил я за отвагу, за боевые заслуги и за победу над Германией свои десять лет. Не удивляешься, вижу, знаешь, что я не первый и не последний! За то, что с "буржуями" дружил, вместе воевал, повидал, как за рубежом люди живут, кое-что соображать начал. Это мой самый тяжкий, непростительный грех перед родной партией и советской властью!
   Лагерь наш был в Средней Азии, под Ленинабадом. Жара, какой я и представить не мог, а в одном бараке до трех тысяч заключенных помещалось: по двое на одних нарах спали, а нары в два, а то в три этажа. Бежать? А куда? Это не из фашистского плена, никто тебя не примет, ты враг для всех. Потом узнал, что мы там уран для первых советских атомных бомб добывали. Мне повезло, наверху работал, трактора и автомашины чинил, а под землей - хана! Там пленные трудились, бывшие эсэсовцы, гестаповцы, "наши" немцы, крымские татары, калмыки, еще каких-то "политических" откуда-то с севера привезли. Потери как на фронте: в шахтах от силикоза, когда урановая пыль легкие забивает, а наверху от жары, голода и каторжного труда. Да и от тоски, конечно, тоже, от всей этой безнадежности. И когда я слышу про "лагеря смерти", не немецкие представляю, откуда бежал, а наши, откуда большинству путь был только в могилу.
   Иван скрипнул зубами, плеснул в стакан водки, выпил одним глотком.
   - Ловко сделали: мы, заключенные, работали, чтобы наши палачи стали еще сильнее, помогали им получить в руки самое страшное оружие! Если б я тогда это знал, руки бы на себя наложил! Но все было в тайне... За десять дней двадцать километров дороги как-то сделали. Конечно, ценой новых могил, которые никто не считал. А в сорок девятом появились заключенные из тех, кто из плена в армию вернулся, награды и звания заслужил, возвратился домой победителем, страну восстановил - и тут за ним явились: Родина ничего не забыла, получи... У некоторых срок по двадцать пять лет, так они с собой кончали, чтобы не мучиться. А дома родители, жены, детишки, которые еще недавно радовались, что человек живым с войны возвратился. Ну где еще такую страну найдешь?!
   К пленным немцам было другое отношение. Когда Хрущев последних отпустил, они возвращались в Германию с купленными на заработанные деньги продуктами. Это же не свои!
   Отбыл я срок, повезло, вышел, а тут скоро и двадцатый съезд. Стал я писать: скажите, за что сидел, в чем виноват. Мне в ответ бумажку: реабилитирован за отсутствием состава преступления. Медаль жалко!.. Женился на москвичке, прописался здесь... Как это - нельзя? У жены подруга в паспортном столе работала. Труда я никакого не боялся, жили вроде неплохо, только детишек нам судьба не дала, сказался-таки уран. В позапрошлом году хозяйку схоронил, теперь сам собираюсь в последнюю командировку. Легкие мои врачам не нравятся, да и сам чувствую, что недолго осталось, а потому с тобой так откровенно говорю. Бояться мне на этом свете больше нечего, сам понимаешь!
   А за наших пленных у меня с сорок первого года душа болит. Сталин и его банда их изменниками объявили, приказали бомбить и расстреливать их лагеря... И на мне грех братоубийственный есть. Незадолго до того, как ты к нам попал, пришли на батарею "особисты", дали координаты, а что за цель, не сказали. Били на предельную дальность, полными зарядами. Я, дурак, думал, что по фашистам огонь ведем. Кончили стрелять, в ушах звенит, сам помнишь, но я все же случайно услышал, как один чекист другому сказал, что с лагерем покончено, можно докладывать. Еще кое-что матерно добавил про пленных. Я несколько дней сам не свой ходил...
   Вожди наши партийные и чекисты - вот самые главные, самые лютые враги народа! Они же боялись не буржуев, а нас, рядовых русских людей, боялись до смерти с семнадцатого года. Грабили, убивали, раскулачивали, сажали, в бой пулеметами гнали, голодом морили, спаивали - потому что боялись.
   За родственников, в плен попавших, семья должна отвечать, так? У Сталина сын-офицер в самом начале войны в плен попал, племянник Берии, говорят, даже в СС служил. Кто за них ответил?!
   Ох, как любили покуражиться над нами чекисты! "А кто тебя, падла, к партизанам посылал?"... Судили нас те, кто сами на фронте не были, в тылу отсиживались. Знаешь, что они о нас думали? "Ты, значит, фронтовик, в партизанах воевал, врагов бил, а я, выходит, хуже тебя? Ну так покажу тебе, кто я есть, ты у меня лагерной пылью станешь!" Немец бил со злостью, ты же для него чужой, враг, а наш, русский - с ухмылочкой, чтобы своей властью над тобой насладиться, слезам и горем твоим упиться.
   В Западной Германии, точно знаю, есть "Союз бывших военнопленных"; собираются, вспоминают, помогают друг другу. В Америке - Американский легион, в Англии - Британский, а у нас бы такой "союз" или "легион" немедленно к стенке поставили или в лагеря отправили. Мало того, я слыхал, что в Западной Германии немцы нашим погибшим военнопленным памятник построили. Сами немцы! Понял?.. А сейчас, к сорокалетию победы, из Дании хотят приехать антифашисты и в Москве памятник поставить нашим военнопленным, которые в их стране сгинули. Вижу, не совсем понял, так? Для всех, даже бывших врагов, наши пленные - люди, только для своих - "предатели", "изменники"!
   Почему в Иране, который с нашим "другом" Ираком воюет, семьи попавших в плен уважают, а кто из плена вернулся - герой?! Даже награды дают за перенесенные унижения и страдания.
   Союзников наших, освобожденных из плена, свои с музыкой встречали, как героев, тоже ордена и медали вручали. И только у нас из одного лагеря - в другой. Ну где на свете еще такое может быть? Мы же другие, мы не такие!.. Орденов много с фронта привез?
   - Медаль "За отвагу", остальные после войны...
   - А солдат ты был неплохой. Не любят у нас живых награждать, больше нравятся удостоенные посмертно. Через войну миллионов сорок прошло, а награждено всего семь миллионов. Боялись смелость поощрять, как бы она потом против самой власти не обернулась. Что за страна, которая своих героев отдает палачам?! Какой еще народ позволит над собой так?.. Что, темнеет? Успеешь домой, посиди! Если есть бог, я с ним на небе о многом побеседую, а если нет, ты последний, перед кем я душу открываю.
   - Как же ты все это вынес, Иван?
   - Как и миллионы других таких... Не обо мне речь! Слыхал я, Александра Невского после Ледового побоища из Новгорода прогнали: слишком много своих положил. Вон еще когда цену победы спрашивали! А нам, воевавшим, знать не положено, сколько нас не вернулось. То семь, то двадцать миллионов, а там, глядишь, и больше окажется. А союзники своих солдат жалели. И вранье, что они долго второй фронт не открывали. Англичане с Германией еще в тридцать девятом войну начали, когда Сталин с Гитлером в дружбе клялись. В сорок первом в ранцах убитых немцев мы находили советский шоколад "Футбол" и наш хлеб довоенной выпечки: сами вскормили! Союзники от немцев освободили пол-Европы и всю Северную Африку, а от японцев - двадцать миллионов квадратных километров. Их генералы снарядов и бомб не жалели, а наши - солдат. Мы в три раза больше немцев перебили, чем союзники, а потери наши - в тридцать раз больше! Как это можно понять? Что мы с тобой, как солдаты, в десять раз хуже какого-нибудь американца и англичанина? Ни хрена! А вот власть над нами была самая лютая, подлая и бесчеловечная. Победили немца мы, беспартийные, а победу у нас наши вожди и родная партия отняли. Почему позволили? Такой уж мы глупый и недружный народ...
   Когда Наполеона разбили, мужики надеялись, что царь в награду крепостное право отменит. Ни хрена! Он сказал "А крестьяне наши пусть получат вознаграждение от Бога!" Вот и у нас думали, что отменит Сталин после победы колхозы, что из лагерей невинных выпустит. Как бы не так! Фашистов победили, а Сталину и его банде проиграли. Иначе разве мы бы так свои годы доживали? За сто верст в Москву ради куска колбасы ездишь. Наверное, и конура у тебя не лучше моей, и перебиваешься от получки до получки? Барак? Так я и думал... У тебя в роду немцы многих загубили? Никого? А от родной власти пострадавшие есть?
   Николай смутился. Иван мрачно кивнул.
   - Ясно, можешь не говорить! Лучше спроси, у кого их нет. И все же пионером был, комсомольцем, наверное, партийный? На фронте вступил? Эх, мать вашу! У меня тоже никто от фашистов не погиб, потому что к началу войны из всей семьи я один в живых остался. А ведь верили мы большевикам, верили советской власти. Всей семьей трудились от темна до темна, все своими руками, в том числе и я, мальчонка, самый младший в семье. А потом раскулачили. Я долго ничего понять не мог: мы же свои, самые трудящиеся, хлеборобы, а нас врагами объявили, все нажитое отобрали, за Урал выслали... Там все и поумирали, а я сумел убежать. Специально в лагерь попал за мелкое воровство, чтобы другие документы получить. Все сменил, кроме имени.
   - Помню, ты все песню пел о трактористе Петруше...
   - Запомнил! Понимаешь, это же про нас, "кулаков"? Песней одних русских на других натравливали. А Петруша этот самый не сгорел, живой, на фронте воевал... И чекисты что-то чувствовали, но прицепиться ни к чему не могли. Немало таких было в армии, и дрались мы не за тех, кто жизнь нашу искалечил, а родину нашу, Россию обороняли... Конечно, о своей довоенной жизни я французам не рассказывал, все равно бы никто не поверил...
   Всякие поляки, венгры, чехи, румыны думали, что мы освободим их и домой вернемся, как при Кутузове. А мы им - свою власть! И получилось, что вместо гестапо стали чекисты, вместо гитлеровских - "свои" лагеря и тюрьмы. А кому не нравилось, быстро танками успокаивали. Не так надо было войну кончать, не так!
   - А как, Иван? Не понимаю...
   - А чего понимать?! После капитуляции Германии оставить в ней только свои гарнизоны, а самим всей силой - на Москву, чтобы главные гады ни убежать, ни спрятаться не успели. И вместо салюта победы из всех боевых орудий, не жалея снарядов - по Кремлю, по Лубянке! И не к ногам усатого палача трофейные знамена кидать, а его самого со всей бандой надо было сбросить с Мавзолея на солдатские штыки, как когда-то Самозванца. А чекистам свой "Нюрнбергский процесс" сделать за все, что они с народом творили...
   - Ну ты даешь, Иван! Это ж вожди...
   - Эх, Колька! Для таких, как я, - а нас ой как много! - они просто палачи, шайка бандитов. Не вывеску, а суть видеть надо! Знали они, суки, хорошо, что народ о них думает, не зря всегда нас боялись больше, чем фашистов! Парад победы помнишь? Пятьдесят тысяч человек участвовало. И я случайно узнал, что в каждое отделение был заслан один переодетый чекист под видом фронтовика: награды, звания, где воевал - все чин по чину. Целую дивизию своих опричников послал усатый палач разнюхать, кто с кем о чем говорит, кто что думает. А эти гады не зря свой хлеб жрут, каждый потом на кого-нибудь донес. Так что ты моим словам не удивляйся, вожди тоже такого конца опасались... А потом пошли в лагеря эшелоны с победителями: за правдивое слово, за то, что на товарища не настучал, за то, что слишком смелым стал!
   Ты знаешь, что после победы Германию приезжали грабить чекисты -- начальники лагерей? Вагонами немецкое добро себе домой отправляли, хотя их место - рядом с самыми главными пленными фашистами!..
   Случай один вспомнил... Летом сорок второго, после приказа "Ни шагу назад!" Едет наш танк в тыл, навстречу генерал в машине. Остановился танк, вылезает из люка молоденький лейтенант, так и так, докладывает, горючее на исходе, патроны тоже, один снаряд остался, себя подорвать, если что... Мол, сейчас заправимся, боезапас пополним, и снова в бой... А генерала трясет: "Сволочи, трусы, от врага бежите!" - и из пистолета в лейтенанта... Потом пистолет в кобуру, сам в машину - поехали! Только у танка башня развернулась, и последним снарядом в упор, без промаха - ни генерала, ни машины! А вокруг солдаты на восток идут, отступают, и никто не остановился... Вышли танкисты, положили своего командира на танк и двинули вслед за всеми...
   Я почему жив остался? Да потому, что не ждал ничего хорошего: любит Россия тому, кто в беду попал, еще добавить... Что? Какая была бы власть, если бы Сталина с его шайкой и чекистами убрали? Наша, народная, о какой еще в гражданскую войну мечтали. Брехня, что в Росси везде крепостное рабство было! Не было его в Сибири, не было на севере, не было на Дону и Кубани, помнят люди, что такое воля...Но это отдельный разговор, а я сейчас о том, как отобрали у народа победу. А в награду одним - нищую житуху в бараке, как тебе, другим - лагерные нары, как мне, чтобы мы свое место знали: для Европы - освободители, для своей страны - рабы!
   Иван говорил с той яростью, когда все равно, что будет потом, лишь бы успеть выплеснуть, что кипит в душе, обжигает сердце.
   - Все почему? Потому, что нет на свете более лютого народа к самому себе, чем русские! Всякие молотовы-кагановичи, кто сотням тысяч смертные приговора подписывали, спокойно свой век доживают, без охраны по улицам ходят, не боятся, и никто их не трогает... Никогда нашим "гестаповцам" не надо было скрываться, прятаться, пластические операции делать, за рубеж бежать, хотя у них на руках невинной кровушки побольше, чем у иного штурмбаннфюрера. И все равно для народа - свои... Ох, уважают русские палачей! Наш человек по приказу родного брата к стенке поставит, и еще гордиться этим будет. И не осудит его никто! ..А сколько умных, образованных, грамотных, честных людей в лагерях ни за что сгинуло! Нет, именно поэтому их и уничтожили! А разве может страна без таких людей?!.
   Иван бросил в угол пустую бутылку, поставил на стол новую.
   - А то маловато для такого разговора! Сорок лет победы будут отмечать, а до сих пор по стране кости наших солдат валяются. Кто говорит, триста тысяч, кто - больше миллиона погибших, но не захороненных, по лесам карельским, ленинградским, новгородским, подмосковным, по степям да по горам лежат. А Суворов еще говорил, что пока не похоронен последний павший солдат, война не кончена. Ходят люди в лес по грибы, по ягоды, видят кости, черепа пинают, и не интересуются, чьи они. Только недавно кое-где молодежь взялась за это дело и оказалось, что многие "пропавшие без вести" никуда не пропали, а у себя на родине под ногами у земляков валялись. На войне погибли, страну защищая, а им - ни наград, ни памятника, ни даже могилы. В Берлине монумент такой отгрохали, средств не пожалели, чтобы Европе себя показать, а дома...
   - Я слыхал об этом, Иван. А почему так ?
   - Разное болтают... Одни места долго опасными, заминированными считались, хотя за минувшие годы можно было всю планету разминировать. Сказывали также, что тех, кто погиб в окружении, приказывали не хоронить. А таких ох как много было! К тому же равнодушный наш народ к погибшим: после войны сколько памятников снесли, сколько могил, и одиночных, и братских с землей сравняли, навсегда забыли! А в могилах тех солдаты и офицеры наши, что жизнь за Родину отдали. Тут уже на Сталина не сошлешься, тут сам народ себя показал... Лучше о живых послушай! После войны везли домой освобожденных из плена. Все как положено: вагоны закрыты, на окнах колючая проволока, двое суток ни еды, ни воды, охранники через крышу на них мочились... На одной остановке поставили этот эшелон рядом с военным; солдат везли на Дальний Восток с японцами воевать. Спрашивают охрану, кого везут. Им отвечают, мол, изменников, предателей. И солдаты, по вагонам в упор из автоматов. Кровь ручьем сквозь щели на шпалы... А в вагонах те были, кто летом сорок первого с немцами дрался, потом все муки фашистских лагерей прошел. Что насупился? Ты же фронтовик сам, знаешь... Мертвых раздевали и не закапывали: портки рваные важнее, чем человека похоронить... Читал я книжки разных военачальников: нигде ни слова о том, как солдат сберечь. И не думали об этом. Победили такой ценой, что теперь вовек не расплатиться. Ведь и про Жукова говорили, что он солдат в три слоя положит, четвертый пройдет. Он же вместе со Сталиным все эти приказы подписывал - о военнопленных, о штрафниках. Один хрен! Сталин как-то прямо сказал, что чем меньше русских, тем лучше...
   - Не может быть!
   - А кто всю мою семью извел?! Все может быть в нашей стране... Между прочим, у немцев были эсэсовские дивизии из русских, украинцев, белоруссов, прибалтов, завказцев, а из американцев или англичан не было: вот какие наши союзники! Дружбой с такими гордиться бы надо, беречь ее, а вместо этого... Где злоба, там и страх. Бляди! Ты пацан был, не понимал того времени... "Кровь за кровь, смерть за смерть!" - это для немцев, а своих палачей любить положено, руки их кровавые лизать и молчать... Сколько изобретателей, конструкторов всяких и инженеров по лагерям, тюрьмам и "шарашкам" сидело! Туполев, Петляков, Королев- главный ракетчик, другие... Ну хоть бы один после этого отказался работать! Ни хрена подобного! Старались, самое мощное оружие придумывали, чтобы не только никто эту проклятую власть не посмел тронуть, а она сама весь мир концлагерем сделала! Что они, ничего не поняли? Все поняли, дешевки!..
   Как-то мне один инвалид, что ноги на фронте потерял, признался, что самое страшное оказалось не на передовой, а дома, когда свои губы кривили: "Сколько вас, калек, развелось!" Как волки, что раненых сородичей жрут... Иногда жалею, что русским родился, мог бы совсем другую жизнь прожить. Я ее только чуть попробовал... Живет сейчас во Франции мой сын или дочка, так и не знаю, не увижу никогда. Сорок лет уже ему или ей, своя семья, свои дети - мои внуки. Пусть будут счастливы хоть они! Выпьем за них, Коля!
   - Давай! Хоть я и не согласен...
   - А на кой мне твое согласие?! Россия - родина ГУЛАГа, и навсегда ею останется, этого ничем не смоешь! Знаешь, что самое страшное? Немцы своих эсэсовцев учили по несколько лет в специальных училищах, а иных и с детства, чтобы выбить все человеческое, палачами сделать, а наших никто не учил, направляла партия или комсомол, и они сразу готовы были пытать, стрелять, вешать. Так кто страшнее?! Почему шли в чекисты, понятно: власть, высокая зарплата, чины, привилегии. А почему доносили? Страх? Хотели выслужиться перед властью? Не только это, Коля! Иуда Искариотский не просто за тридцать сребренников продал Христа, а чтобы себя утвердить: захочу - и не станет Иисуса, кем бы его ни считали! Так что дело глубже, тут подлость человеческая себя проявляет: "Ты лучше меня живешь, тебя уважают, звания и награды имеешь, дом хороший, жена красивая, а я вот напишу или скажу пару слов - и нет тебя!" Человек свою власть над другим человеком получает, а для многих это самое сладкое. Даже на фронте такие были... Эх, Россия, мать твою!..
   Николай молча кивнул.
   - Ох, как же обидно было в лагере! Некоторые заключенные прямо говорили, скорей бы Трумен на нас напал и сжег бы атомным и бомбами всю страну вместе с нашим лагерем... Обошлось, американцы умными оказались, вот и пожили мы с тобой на свете, даже встретились, сидим сейчас у меня, вспоминаем. Не оплачен мой должок, да не привела судьба рассчитаться. Слушай, Коля, неужто за смерть и муки миллионов, что погибли безвинно в наших тюрьмах и лагерях, так никто никогда и не ответит?
   - Не знаю, Иван! Не думал...
   - А я думал и буду думать до самой смерти! Интересное слово - "ответить". Это и кару понести за преступление, и сказать правду. Есть тут что-то общее... Ни того, ни другого у нас не любят. Ну, давай по последней! За правду, какой бы она ни была! А иначе как же жить?..
   - Загостился я у тебя, Иван! А дома ждут...
   - Может, у меня заночуешь, место найдем? Ну, гляди!.. Тебя проводить, вокзал найдешь? Спасибо, что зашел, посидел, выслушал, на душе легче стало, помирать спокойней буду! Вижу, не все тебе понравилось, но ведь жизнь отняли у меня, которая один раз дается. И не фашисты... Будь здоров, привет всей твоей семье! Прощай и не поминай лихом бывшего однополчанина! Либерте!
   - Чего?
   - Это у нас, Коля, в партизанском отряде, такое приветствие было, значит - "Свобода!"
  

3

  
   Никто никогда в жизни так откровенно, с такой отчаянной прямотой с Николаем не говорил, за исключением сына.
   Он несколько раз глубоко вдохнул холодный воздух, чтобы немного стряхнуть хмель и привести в порядок мысли. Любят русские или превозносить, или ниспровергать, а жизнь - штука сложная. Николай чувствовал себя обязанным собеседнику своим спасением, поэтому не возражал. Мало ли кто чего по-пьянке скажет, лишь бы посторонний не услышал, неосторожное слово может дорого обойтись. К тому же он испытывал к Ивану невольное уважение и расположение: настрадался человек досыта от своей власти, а не пошел немцам служить. Но со многим из того, что он услышал, Николай был категорически не согласен.
   Разве мало солдат и офицеров из пехоты, артиллерии, танкистов после госпиталя направляли служить в органы внутренних дел? Не спрашивали, куда хочешь. Потому трудно разделить "фронтовиков" и "чекистов". И пленные бывали разные, в том числе и такие, кто не хотел защищать советскую власть или просто решил в плену сохранить свою жизнь, тем более было неизвестно в начале войны, чья возьмет... И конечно, нельзя представить, чтобы кто-то из участников Парада победы мог думать о свержении Сталина. Не был Иван тогда в Советском Союзе, поэтому не представляет, что значил этот человек для миллионов людей. Его профиль украшал ордена, медали, Грамоты, которые вручали отличившимся солдатам. Авторитет Сталина был выше, чем у дореволюционного бога. Правда, двадцатый съезд, встреча с отцом, окружающая жизнь со временем заставили Николая критически смотреть и на Сталина, и на партию, он стал гордиться не вождями, а самой победой, своей боевой молодостью. Надеялись, думали, что их война последняя, что другим поколениям не придется брать в руки оружия, а его брат Витя, наверное, уже снова в Афганистане. Кому и зачем нужна эта необъявленная война? Лишь бы вернулся живым и здоровым, тогда они поговорят по-солдатски откровенно и обо всем. Ветераны, фронтовики, старый и молодой...
   Улицы ночной столицы были пустынны, лишь местами светились рекламы, витрины, окна, да изредка пробегали такси. Кажется, он успеет на последнюю электричку, войдет в теплый вагон, сядет, подремлет немного, а там и...
   Николай остановился, потому что путь преградила компания рослых парней.
   - Закурить не найдется?
   - Некурящий я, ребята...
   - Бывший фронтовик? Ветеран?
   - Так точно! От Кавказа до Германии...
   - Ну и му..к! Все будущее нам испортили! Победили бы немцы, и мы бы сейчас жили, как в ФРГ!
   - Да кто вы такие, чтобы это говорить? - вскипел Николай.
   - Фашисты! - спокойно и даже с вызовом прозвучало в ответ. - Скоро день рождения Адольфа Гитлера будем отмечать.
   От неожиданности Николай не нашелся, что сказать. Мерещится ему спьяну, что ли?..
   - Какие еще фашисты? Мы их в сорок пятом...
   - Заткнись! Мы - русские фашисты, понял? Скоро придет и наше время. Не веришь? Гляди!
   На черных галстуках парней белела вышитая свастика.
   - Читай! - кто-то поднес к самому лицу Николая руку, на запястье которой было вытатуировано знакомое "Готт унс мит".
   Происходило что-то дикое, нереальное, чего никак не могло быть в жизни. В неверном свете фонарей и реклам трудно было рассмотреть выражение лиц новоявленных "русских фашистов": было в них что-то и от уголовной струнинской шпаны, и от молодых энкаведешников, шедших за фронтом... В памяти мелькнуло воспоминание о пленном эсэсовце, кричавшем на ломаном русском языке, что фашизм вечен и неистребим, что настанет день, и русские парни вскинут руки в фашистском приветствии. Над пленным хохотали...
   - Вот так, мужик! Все понял? Да ты совсем обалдел! У тебя с собой побрякушек случайно нет?
   - Каких побрякушек?
   - Всяких орденов-медалей, боевых наград? Тебе они уже ни к чему, а нам пригодятся.
   - Иностранцы ими интересуются, - добавил кто-то.
   Жадные цепкие руки расстегнули пальто, стали шарить по пиджаку, ухватились за орденскую колодку.
   И тут Николая охватила такая ярость, какую он не испытывал на фронте. Получив удар в челюсть, грохнулся на асфальт один из парней, пошатнулся другой.
   - Ах, ты драться, старая падла? Ну, сейчас получишь то, что от немцев не успел!
   - Бей недобитка!
   Не в горах, не на равнине, не на вражьей земле, а в столице Советского Союза Москве накануне сорокалетия Победы принимал ветеран Великой отечественной войны, бывший рядовой Красной Армии Николай Петров свой последний бой. Он дрался молча, не прося пощады, не зовя на помощь.
   Но слишком неравными оказались силы. На Николая накинулись сразу несколько, повалили на тротуар, стали бить ногами. Он хотел еще за себя постоять, попытался подняться, но тут его сердце неожиданно стиснула неведомая сила, в глазах почернело, дыхание оборвалось. Последней мыслью было "А как же Шура?.."
   - А мужик-то не дышит!
   - Смываемся!..
  
  

Глава четвертая

Хугин в вечернем небе

1

  
   Из приемника лилась негромкая торжественно-печальная мелодия - "Эгмонт", созданный двумя великими немцами, Бетховеном и Гете. Слушая любимую музыку, Иоганн думал о том, что ему уже шестьдесят пять лет. Он учил уже внуков своих первых учеников, передавал молодым свой опыт, свои убеждения, получая в ответ заряд молодости и энергии. Английская королева Елизавета Великая когда-то выбирала себе во фрейлины не слишком знатных, но наиболее красивых и юных девушек, чтобы блеск их очарования и молодости падал и на нее: она была права.
   Иоганн сидел в своем кабинете среди книг. Хоть и предупреждал Гераклит Эфесский, что многознание ума не дает, однако книги помогли Иоганну во многом разобраться. Вот двухтомник Уильяма Ширера "Взлет и падение Третьего рейха". Написано интересно, Иоганн прочел не отрываясь, хотя и не со всем согласился, так как это были и его взлет и падение. Больше всего его поразило, что в начале своей политической карьеры Геббельс испытывал к большевикам симпатию. В середине двадцатых годов он даже писал, что лучше умереть под властью большевиков, чем быть рабом капитала, признавался, что ему ужасно, когда фашисты и коммунисты колотят друг друга, что в сущности они не враги. И это будущий министр пропаганды рейха!.. Фюрер был дальновиднее, умнее, еще в "Майн кампф" высказав свое открытое неприятие большевизма. Но Геббельсу можно простить наивные заблуждения молодости за его деятельность в тридцатые годы. Конечно, сыграли роль экономические успехи, ликвидация безработицы, первые победы, и все же слово доктора Геббельса, как и позднее, в годы войны, поднимало немецкий народ на труд и на бой.
   Иоганн достал "Справочник по политике и экономике ФРГ", неторопливо перелистал. Из десяти земель Бавария - самая крупная, самая независимая. Уже третий год руководит страной христианский демократ Гельмут Коль. Какой рост, какая фигура, какая осанка! Приятно видеть, как на различных международных встречах он на голову возвышается над всеми! Спокоен, невозмутим, добродушен, уверен в себе. Хоть и не баварец, но похож. И первое место в бундестаге держат земляки Иоганна - христианские социалисты из Баварии. ФРГ входит в тройку ведущих стран мира, а по экспорту станков превосходит США. Никто в мире не умеет трудиться лучше немцев! На своей нечерноземной земле они собирают по пятьдесят - шестьдесят центнеров зерна с гектара, обеспечивая хлебом страну. Среднемесячный доход одной семьи около четырех тысяч марок. Пятая часть - питание, пятая - плата за квартиру, газ, десятая часть - налоги, остальным распоряжайся как хочешь. Семь из десяти семей имеют автомобиль. По сравнению с пятидесятым годом жить стали вшестеро богаче.
   При Рурском университете появился институт русской и советской культуры. Правильно, надо знать своего идеологического противника!..
  
   - Добрый день, папа! - в комнату вошла Линда. Почему писатели и поэты воспевают красоту семнадцатилетних девчонок? Линде вдвое больше, но пусть попробует с ней сравниться какая-нибудь старшеклассница! Не напрасно французы утверждают, - а уж они в этом знают толк! - что женщина начинается с тридцати лет.
   - Какие новости?
   - Смотря о чем ты спрашиваешь, папа. Муж занят своими финансами, сын учится, а я...
   - Цветешь на погибель мужчинам.
   - Ты мне льстишь, папа!
   - А кому же еще я должен льстить? Мама свою долю комплиментов от меня получает...
   - Папа! Ну как можно говорит "долю комплиментов"?!
   - Ладно, какой спрос со старого человека?.. Знаю, в Мюнхене проходит конференция по охране окружающей среды нм уровне министров европейских стран...
   - Уже были подобные конференции, да толку мало! За минувшие годы треть лесов Германии пострадала от кислотных дождей. В Мюнхене рассуждают о том, о чем мы их давно предупреждали. В Швеции ядовитыми дождями отравлено восемнадцать тысяч озер, четвертая часть из них мертвы полностью, в половине норвежских озер вымерла от закисления рыба, то же и в Канаде, хотя эти страны считаются экологически чистыми. Правда, в США сумели очистить и оживить Великие озера. Передай Джону...
   - Ему было бы приятнее услышать от тебя самой. Помню, когда он впервые увидел тебя, высокую, худую, нескладную, то предсказал, что из гадкого утенка вырастет лебедь...
   - Ах вот как! Гадкий утенок! Учту!.. Так много хочется всегда тебе сказать! Порой мне кажется, что человечество сошло с ума. За последние сто лет потребность человека в энергии выросла в двадцать раз, а в сырье - в десять раз. Земля может прокормить два с половиной миллиарда, а ее население уже приближается к шести миллиардам, и каждую минуту на планете рождается полтораста человек. По климату для жилья подходит только половина суши, а для застройки - одна пятая ее часть, все давно занято, но ежегодно люди превращают в пустыню шесть миллионов гектаров, леса Земли уменьшаются на десять миллионов гектаров в год, особенно в Азии, Южной Америке и Африке, которую кто-то уже назвал "банкротом окружающей среды". А чтобы поглотить пять миллиардов тонн углекислого газа, которые выбрасывают в атмосферу промышленность и автомашины всего мира, нужен лес площадью с Австралию. На каждого землянина в год добывается двадцать пять тонн сырья, недра катастрофически истощаются. Прогресс принес нам этилированный бензин, и теперь в крови молодых людей свинца больше, чем у их бабушек и дедушек. Свинец же задерживает умственное развитие. А у нас в Германии? Только за время моей жизни стали редкостью филин, аист, журавль, даже лягушки, исчезли или готовы исчезнуть три четверти пресмыкающихся и рыб, половина млекопитающих, треть рыб. Это не по-хозяйски, это не по-немецки! А вокруг?!.. Доказано, что ядерную войну человечество не переживет, однако испытания этого оружия продолжаются: в мире уже прогремело около тысячи двухсот ядерных взрывов! Чем не война?. .
   - Теперь, Линда, ты, сама видишь всю сложность и противоречивость человеческой жизни. Меньшинством, - а вы, "зеленые", пока меньшинство, - делаются лишь перевороты в "банановых республиках". Нужно, чтобы как можно больше людей поняло ваши цели, разделило ваши тревоги и заботы. Нельзя очистить реку ни на одном участке, если выше она отравлена, нельзя защитить леса, если кислотные дожди приходят за тысячи километров, из-за рубежа, нельзя спасти животных, мигрирующих туда, где охота на них не запрещена.
   Иоганну невольно вспомнился Вальтер. Старого эсэсовца волновали те же вопросы, что и Линду, но решать их он собирался оружием, а она - убеждением.
   - Сделано вами немало. Я третий год смотрю передачи об охране природы: "Глобус", "Экспедиции в мир животных", их ведет из Мюнхена Хайнц, ученик Конрада Лоренца, экология все чаще звучит в передачах АРД - радио ФРГ, появился журнал "Животные". Но предстоит сделать больше...
   - Гораздо больше! Мы совершаем кучу глупостей и ошибок, поэтому результаты нашей работы не соответствуют тому, к чему мы стремимся. Правда, есть среди нас такие, кем можно гордиться. Петра Келли - депутат бундестага! Ее отец американец, а мать немка, как у Джона с Эльзой... Но люди совершенствуют орудия труда, средства связи, транспорт, предметы быта, косметику вместо того, чтобы совершенствовать самих себя... Говорят, миром правят любовь и голод. Очень жаль, что не разум! Я часто не знаю, как поступить...
   - Значит, стала взрослой, ибо только в зрелом возрасте понимаешь, что не на все вопросы есть ответы. Время покажет, как сумеет разрешить эти задачи человечество, а пока не унывай, продолжай свое дело! Надеюсь, не забыла, что сегодня будет?
   - Конечно нет!
   Иоганн снова стал листать справочник. Бундесвер - самая сильная армия Западной Европы: более полумиллиона солдат, четыре тысячи танков "Леопард", тысяча боевых самолетов, полтысячи вертолетов, восемь тысяч бронетранспортеров и боевых машин пехоты, двадцать одна подводная лодка... Грозная мощь и одновременно игрушки, ибо нескольких термоядерных ракет достаточно, чтобы навсегда стереть Германию с поверхности планеты. Однако, локальные войны продолжаются, значит, может пригодиться и эта техника...
  
   Как-то Иоганну приснилось, что он гимназист, нужно сдавать какие-то экзамены, все это вызывало беспокойство, и он начал просыпаться, точно всплывая на поверхность из темных глубин. Он уже знал, что это сон, и ему не пятнадцать лет, а больше. Но сколько? Двадцать? Больше... Тридцать? Тоже нет... Сорок? Чем ближе к поверхности, разделявшей сон и явь он поднимался, тем больше понимал, как много ему лет. Пятьдесят? Неужели шестьдесят?.. Шестьдесят пять! И все экзамены, какие от него требовала жизнь, давным-давно сданы. Теперь он сам ставил себе задачи, и сегодня предстоял небольшой экзамен...
  

2

  
   С первых дней вторжения русских в Афганистан Иоганн следил за событиями в горной азиатской стране с неослабевающим интересом. Хорошо, что афганцы бьют хваленую Советскую Армию, однако, видя на экране телевизора русоволосых солдат, неуклюже карабкающихся по горным склонам, Иоганн недоуменно ворчал: "Ну почему они ничему не научились? Десантники, спецназ, а настоящих горных стрелков, подобных нашим егерям, у русских не было и нет, хотя гор достаточно, причем, повыше Альп. Почему?.."
   Правители Советского Союза делали вид, что никакой войны в Афганистане нет. На очередном, двадцать шестом съезде коммунистической партии слово "Афганистан" ни разу не прозвучало. Значит, дела обстоят неважно: победитель молчать не будет. А война шла уже шестой год, дольше, чем Великая отечественная, и конца ей не было видно.
   Афганцам помогали многие страны, их экипировка часто оказывалась лучше, чем у противника, и советские солдаты открыто пользовались трофейными спальными мешками, одеялами, обувью, фляжками. "Последняя война большевиков"... Почему - последняя? Что Джон этим хотел сказать?
   Иоганн взял свежую "Зюддойчецайтунг". Его взгляд остановился на портрете Иозефа Штрауса. Бавария и Христианско-социалистический союз имеют достойного вождя, которым могут гордиться. За время, пока Штраус занимал пост главы земельного правительства Баварии, он превратил ее из окраины страны, интересной лишь туристам своими живописными горными пейзажами, из сельскохозяйственного региона в один из промышленно развитых районов ФРГ, производящий не только сыр, но и новейшие танки "Леопард-2", автомобили, самолеты, оптику, металлорежущие станки. Не был забыт и туризм - появились новые отели, мотели, горные хижины, подъемники. Безработица в Баварии ниже, чем в других землях страны. Поэтому высок авторитет и ХСС. Только Штраус с его железной волей и пробивной способностью танка сумел заставить фирмы, компании и корпорации, чьи заводы и фабрики наиболее сильно отравляли землю, воду и воздух, крупно раскошелиться на охрану природы. Линда в порыве чувств даже поцеловала газету, в которой сообщалось о вводе в состав правительства Баварии министра по вопросам охраны окружающей среды. Лишь позднее такие министры появились в других землях и в самом Бонне. Сбылась мечта баварских "зеленых"!
   Не ошибся ли он, Иоганн, так и не вступив ни в какую партию, отказываясь выставлять свою кандидатуру на любые посты? Нет! И дело не только в слове, данном отцу. Он может быть хорошим солдатом, офицером, преподавателем, но при всем своем постоянном интересе к политике сам по характеру не политик. Иное дело - Джон. Он солдат невидимого фронта, это его призвание и профессия на всю жизнь. Несколько недель назад он неожиданно позвонил, обещал скорую встречу. Но что такое "скорая встреча" для разведчика? Через месяцы или годы? Разведчик - не хозяин своей судьбы...
   Размышления Иоганна прервал дверной звонок, исполнивший короткую мелодию тирольской песни. Еще не угас последний звук, как Иоганн понял, что это явился Джон. Он не мог бы объяснить, почему догадался об этом, но, открывая дверь, уже знал, что увидит за ней знакомую фигуру.
  

3

  
   Мужчины обменялись крепким рукопожатием.
   - Ах, Джон, как я рада вновь видеть вас в нашем доме! - лицо Эрны светилось непритворной радостью. - Сейчас я вас чем-нибудь угощу, а уж потом будете беседовать с Гансом!..
   Джон поцеловал Эрне руку.
   - Не напрасно у вас говорят, что командиры бундесвера делятся на две категории: на тех, кто уже служит в Баварии, и на тех, кто об этом только мечтает. Самая большая, самая красивая, самая гостеприимная из земель Германии! И самые красивые в мире женщины - баварки! Клянусь женой, дочерью и вами, фрау Эрна!
   - Вы все тот же, Джон!
   - И вы, фрау!
   - Что вы,! Несколько лет для женщины - это очень много, особенно в нашем возрасте. Как у вас дома?
   - Эльза для меня все та же, что была в сорок пятом...
   - Счастливая!
   - Надеюсь, и вы, фрау, тоже!.. У детей свои семьи, так что и я уже дед.
   За столом Джон наговорил Эрне столько комплиментов по поводу ее внешности, умения готовить, быть идеальной женой, что она просто сияла. Иоганн, пряча улыбку, был доволен. Он принадлежал к числу тех мужей, которые комплименты своим женам воспринимают как самим себе.
   Эрна поднялась.
   - Джон, мне очень приятно вас слушать, но я знаю, что вам не терпится побеседовать с Гансом наедине. Могла бы угостить вас чем-нибудь более вкусным, но вы, как обычно, появляетесь внезапно. Зато такая приятная неожиданность! Ваше кресло в кабинете мы называем "креслом Джона"...
   - О, какая честь! Жаль, что я отдыхаю в нем так редко...
   Мужчины направились в кабинет.
   - Все на прежнем месте, - Джон блажено погрузился в мягкие глубины "своего" кресла. - Как мне нравится немецкая привычка к порядку во всем, эта надежность, весомость, солидность! Вот и снова несколько лет позади, Иоганн, понемногу стареем. Вижу, вам на здоровье жаловаться не приходится, все такой же богатырь. Правильно: англосаксы с годами сохнут, немцы - тяжелеют. А что в душе? Почтенный бюргер, отец и дед примирился с тем, что произошло сорок лет назад, а комбат горных стрелков порой еще переживает горечь поражений, не так ли?
   - Вы тысячу раз правы! Сколько в нас противоречий!
   - А без них мы не были бы людьми. Фрау Эрна, судя по всему, не уступает здоровьем супругу. А красавица Линда?
   - Командует сыном, мужем и всеми "зелеными" Бергштадта. Простите, я нечаянно проговорился, что вы когда-то назвали ее "гадким утенком"...
   - Думаю, в гневе она будет не менее очаровательна!.. Что ж, теперь о себе. Моя американская жена разбилась в авиакатастрофе, и, хотя нас связывали только деньги и дочь, мне жаль ее. Моей американской дочери под сорок, муж, дети, мы почти чужие. Все самое дорогое для меня - здесь. Буду официально оформлять с Эльзой брак...
   На вызов Советского Союза мы установили в Европе ракеты среднего радиуса действия. США начали запускать многоразовые "шаттлы" - второе поражение русских в космической гонке. Из-за Афганистана не состоялась Всемирная Олимпиада. Русские пытались надуть мир с помощью надувного медведя, собрав свою "олимпиаду" в Москве, но не вышло. Вся пятилетка у них проходила под нескончаемые траурные марши: Брежнев, Андропов, Суслов, Черненко... Наша морская пехота навела порядок в Гренаде, которая готовилась стать "второй Кубой". Застрелили Индиру Ганди. Кстати, армия Индии на три четверти оснащена русским оружием, а когда эта страна испытала свою атомную бомбу, русские не нашли ничего умнее, как сообщить, что взорвано "мирное устройство" мощностью в двадцать килотонн. В Польше лидер "Солидарности" Валенса получил Нобелевскую премию...
   - Несколько лет назад в Баварии на Баденском озере встречались Нобелевские лауреаты...
   - Гордитесь своей родиной, Иоганн!.. Чтобы избежать советской интервенции, хитрый генерал Ярузельский объявил военное положение, интернировал политических противников и тем самым спас процесс демократизации в своей стране...
   - Но почти за четверть века знакомства я не узнал о вас больше того, о чем вы рассказали при первой встрече!
   - Придет время, я смогу сообщить о себе больше, но вы будете разочарованы. После войны я поменял технику, радиоперехват, на идеологию. Почему? Все в конечном счете решают люди, их взгляды, мировоззрение, мораль, грамотность, заблуждения, привычки. Поэтому в наши дни так много уделяется пропаганде. Девять десятых расходов ЦРУ идет на то, чтобы донести до жителей Советского Союза и других "социалистических стран" правду о том, при каком строе они живут, кто и как их обманывает. С другой стороны, и мы должны знать, что думают люди по ту сторону "железного занавеса". Я не переползал контрольно-следовые полосы на границах, не уходил, отстреливаясь, от погони, не прятал в искусственном глазу фотоаппарат, не крал, перерезав сигнализацию, из стальных сейфов сверхсекретных чертежей, не вступал в поединки с контрразведчиками, применяя хитроумные приемы самозащиты: по моей биографии кинобоевик не снимешь... Я просто анализировал политическую ситуацию, идеологическую обстановку, но результат нередко стоил работы нескольких Джеймсов Бондов. Афганистан? Согласитесь, что нелепо говорить о "строительстве социализма" в государстве, где нет ни метра железных дорог, где живут по законам шариата, где ислам - и религия, и философия, и политика, где время остановилась несколько веков назад. К тому же афганцы - один из самых непокорных, свободолюбивых народов, они разбили индийских раджей, сикхов, а в прошлом веке из английского экспедиционного корпуса в живых остался один доктор. Об этом писал Энгельс, должны бы большевики знать. Но они - невежды, несущие свои порядки и законы в страну, о которой не имеют представления. У них нет востоковедов, исламоведов, знающих языки, обычаи и традиции этой ортодоксальной мусульманской страны. То они строят свинарник возле кладбища, то появляются перед женщинами в одних трусах. На все это мусульманин смотрит сначала с недоумением, потом с гневом, наконец, берется за оружие... В правящей партии НДПА есть два направления - "Знамя" и "Народ", постоянно грызущиеся между собой, и русские в Афганистане невольно делятся на сторонников тех или других. Эта "народная" партия не имеет в народе никакого авторитета и не продержалась бы без русских у власти и одной минуты. В Москву как-то послали учиться на офицеров представителей обоих направлений, в общежитии между ними завязался спор, перешедший в драку, и одного из курсантов выбросили с восьмого этажа. А отбирали лучших... Сопротивление началось сразу же: в феврале восьмидесятого в Кабуле произошло восстание против русских, в мае того же года афганский горно-пехотный полк расстрелял советскую роту десантников и ушел к моджахедам. У моджахедов появился грозный политический плакат: кулак, направленный на север, в "подбрюшье" Советского Союза, в его среднеазиатские республики... Русские пытаются подкупить население, поставляя в страну муку, сахар, горючее, трактора, автомашины, одновременно они бросают в Афганистан самолеты и вертолеты, ракетные установки "Град", "Ураган", "Луна", самоходные орудия, танки, боевые машины пехоты, бронетранспортеры. Но тяжелая военная техника в горах неэффективна, привязана к узким дорогам, где один человек с гранатометом может остановить колонну. Плата за уничтожение врага и его техники немалая, и восточный фанатизм легко соединяется с западным прагматизмом. Вообще картина сложная: сегодня афганец служит Кармалю, завтра - Хекматияру, послезавтра он уже самостоятельный полевой командир. Часть партийных и государственных деятелей имеют на всякий случай контакты с моджахедами. Дальновидные и неглупые люди...
   Через Афганистан прошли десятки тысяч русских солдат и офицеров, многие вернулись со сломанной психикой. Нам это знакомо по Вьетнаму. Член Европарламента Николас Бетел и известный русский диссидент Буковский организовали радио "Свободный Кабул", ведут передачи для советских солдат в Афганистане, занялись военнопленными, которых моджахеды вначале убивали, но скоро поняли, что выгоднее менять на своих пленных. Кстати, когда попадает в плен или перебегает к афганцам советский военнослужащий, то поднимается такая стрельба с целью его уничтожить, что иногда моджахеды сами его расстреливают и показывают труп, чтобы прекратить обстрел. В Иране пленные - герои, пострадавшие за свою веру; в Израиле пленному разрешается рассказать на допросе все, что знает, чтобы избавиться от пыток, спасти жизнь и здоровье, а его товарищи в это время принимают меры, учитывая то, что было известно пленнику. И возвращается солдат из плена не в тюрьму, а полноправным гражданином своей страны. У русских же со времен Сталина каждый попавший в плен - изменник... В прошлом году в Лондоне состоялась первая конференция советских военнопленных, открыто высказавших свое неприятие этой войны. Кремль назвал это "провокацией по сценарию западных спецслужб", но все спецслужбы мира не причинили их стране тысячной доли тех бед, какие принесла партия большевиков. А мы оказываем оппозиции военную помощь и помогаем лучше им понять, против кого и чего они сражаются. Поэтому русские солдаты чаще получают пулю, чем медаль "От благодарного афганского народа".
   Хрущев считал, что освобождающиеся колонии "становятся на путь построения социализма". На экономическую и военную помощь таким странам в Советском Союзе денег не жалели, но... Взять Анголу! Португальцы ушли, началась драка за власть между своими, которая с помощью русских превратилась в бесконечную гражданскую войну, принесшую разруху и голод. Люди устали от междоусобиц, солдаты воевать не хотят, с военных складов тащат все... Зато русские помогли ангольцам и эфиопам построить мавзолеи для усопших вождей: трупопоклонство вернулось туда, где оно возникло пять тысяч лет назад - в Африку.
   У Достоевского есть выражение "тащить идею на улицу". Русские потащили свою идею в джунгли. Никакому безумцу в бреду не привидятся людоеды Центральной Африки, изучающие немецкого философа Маркса. Кстати, один из "строителей коммунизма", Бокасса, съел даже свою любовницу. Советский Союз нищал, а его руководящая партия щедро раздавала военную помощь. Думаю, что самая распространенная в мире русская фамилия не Иванов, а "Калашников". Тридцать два африканских государства уже должны СССР пятнадцать миллиардов долларов, но на Черном континенте так и не образовалась ни одна социалистическая страна. Всего же долг "строителей коммунизма" Советскому союзу во всем мире более сорока миллиардов долларов, которые он, конечно, никогда не получит: "комми" не любят возвращать взятое...
   Никарагуа? Гражданская война, нищета, распределение продуктов по классовой принадлежности, развал экономики, террор. При Сомосе в тюрьмах содержалось шестьсот человек, при "народной власти" - десять тысяч. Военные расходы - половина бюджета, под ружьем - шестая часть населения, инфляция, уровень жизни один из самых низких в Западном полушарии. Рядом, тоже с помощью коммунистов, разгорается пожар в Сальвадоре. Но и здесь ничего у "комми" не получится!.. О Кубе?... Фидель Кастро из латифундистов, образование получил в иезуитском колледже, начинал антикоммунистом в мелкобуржуазной партии "Ортодоксы", а сейчас сам ортодокс-коммунист. Кастро не Батиста, помиловавший Фиделя через два года после первой попытки государственного переворота: политических противников он или расстреливает или дает им пожизненные тюремные сроки. Расчетлив, хитер, осторожен. Оппозиция запрещена, попытка покинуть остров считается изменой и жестоко карается. Но и Кастро в свою очередь боится народа: его охрана насчитывает девять тысяч человек, в Гаване у него не меньше шести тайных бункеров. Уровень жизни? Сто грамм хлеба в день на человека. Зато вторая по величине армия в Латинской Америке после Бразилии, хотя та в пятнадцать раз больше... Немало нервов попортил Соединенным Штатам этот остров! Думаете, после "Карибского кризиса" русские оставили Кубу в покое? Как бы не так!.. Да, ракеты и часть оружия вывезли, но уже в семидесятом году установили там плавучую базу для обслуживания своих атомных подводных лодок. Через шесть лет после снятия Хрущева!.. С огромным трудом удалось заставить их убрать ее оттуда. В семьдесят пятом году Кастро отправил сорок тысяч своих солдат в Африку и Южный Йемен. Их "командировка" растянулась надолго, поэтому в качестве компенсации Советский Союз перебросил туда несколько батальонов: мотострелковый, танковый, артиллерийский - целую бригаду. И только сейчас, кажется, нам удастся заставить их окончательно уйти с Кубы, а кубинцев-"интернационалистов" вернуться домой...
   Через иностранные отделы КГБ зарубежные компартии постоянно получают миллионы долларов, отнятые советскими "комми" у своего народа. Многие партии имеют лишь генерального секретаря, его помощников и небольшую типографию. Их задача - изображать из себя могучую организацию, готовую взять власть в свои руки. В мире более ста компартий, но их уже никогда не объединить в Коминтерн, ибо среди них идет борьба за "советские доллары", за право называться "истинными коммунистами". Даровые деньги легко и тратятся. Но историю делают те, кто строит, изобретает, открывает, производит, создает, а не политические содержанки, живущие на деньги любовника.
   - А если бы Запад стал подкармливать долларами буржуазную партию в Советском Союзе?
   - Подобного советские правители даже представить не могут... Они вооружили правителя Ирака Хусейна, "арабского Сталина", и он начал войну с Ираном, мечтая о новом халифате. Но у Ирана больше людских резервов, выше фанатизм: муллы перед боем раздают солдатам пластмассовые "ключи от рая" на случай гибели. Эта война выгодна русским - она отвлекает Иран от восточного соседа. Другому диктатору, полковнику Каддафи, Москва поставила оружия на двадцать миллиардов долларов: полтысячи самолетов, три тысячи танков, ракеты, подводные лодки. Он готовит у себя террористов, величает себя "вождем Мировой революции". У всех у них девиз иезуитов "Цель оправдывает средства" и ленинский "Революция не признает морали". Европа?.. Чехословакия производит взрывчатку "Семекс", пластик, не обладающий запахом - собака не обнаружит. Мечта террориста! Только Ливия купила более восьмисот тонн... Коммунисты Восточной Европы тесно связаны с международными террористическими организациями вроде "Фракция Красной Армии", объявленной в Федеративной Республике вне закона. А про ГДР сами знаете: почти на половину граждан заведено досье, каждый пятый житель - агент "штази". Куда до них гестапо!
   Иоганн молча кивнул. Он знал, что гора его юности Броккен окружена трехкилометровой бетонной стеной с часовыми на вышках, с ее вершины русские и немецкие спецслужбы наблюдают за ФРГ: подслушивают, подсматривают. Правда, два года назад невиданный для Германии ураган смел с Броккена почти все установки, обломки локаторов находили у подножья горы...
   - Азия. Северная Корея. - продолжал Джон. - Мало того, что четверть страны - концлагеря, они даже на территории СССР открыли филиал своего ГУЛАГа под видом лесоперерабатывающего предприятия. На юг постоянно засылаются шпионы и диверсанты. Последняя акция их спецслужб: в Рангуне убито семнадцать членов делегации Южной Кореи, четыре бирманца, пятьдесят человек ранено. Но для Москвы это не преступление, ибо совершено коммунистами... Но хватит об этом!
   Джон многозначительно посмотрел на собеседника.
   - Вы помните, Иоганн, мои слова о "последней войне большевиков"? Нет, я не оговорился. Наши опытнейшие специалисты, проанализировав политическое, экономическое и идеологическое положение Советского Союза, пришли к выводу, что в многолетнем противоборстве с большевиками мы победили: остановили коммунистическую экспансию, не дали развязать термоядерную войну, спасли цивилизацию, свободу, веру, наш образ жизни, исполнив свой долг перед человечеством и Богом.
   Американец устало улыбнулся как человек, сделавший очень трудное и большое дело.
   - Погодите, Джон! - В глазах Иоганна было недоумение. - Я что-то вас не пойму! Нам противостоит супердержава с гигантской армией, возглавляющая Варшавский военный блок, раскинувшая по миру сеть военных баз, поддерживающая оружием всех, кто против нас...
   Джон мягким жестом остановил собеседника:
   - Есть замечательное выражение "В действительности все не так, как на самом деле". Парадокс, но с годами постигаешь его логичность. Советский диссидент Андрей Амальрик еще в семидесятых годах написал книгу "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" Несколько лет для истории - пустяк. Советский Союз удивительная страна, которая может выстоять и победить в жесточайшей войне, а в мирное время - развалиться... В тринадцатом году Россия входила в десятку самых развитых стран, занимая в ней шестое место. Не будь большевистского переворота, она, возможно, стала бы "Соединенными Штатами Восточного полушария". Но почти за семь десятилетий своей власти коммунисты отбросили страну на шестьдесят восьмое место в мире по валовому продукту на душу населения, а по личному потреблению на одну душу - на семьдесят седьмое место. Они потерпели поражение в главном: производительности труда, качестве продукции и уровне жизни. "Верхняя Вольта с ракетами", не развивающаяся, а распадающаяся страна.
   Бернард Барух, автор первого плана международного контроля над ядерным вооружением, говорил, что социализм не способен преуспеть в распределении богатств, а только в распределении нищеты. Точен оказался и известный афоризм Черчилля "Капитализм - это неравномерно распределяемое богатство, а социализм - равномерно распределяемая нищета". Большевики все время проедали чужое: отнятое у "буржуев", крестьян, "врагов народа", трофеи, сейчас живут за счет продажи нефти, газа и леса, ничего не оставляя потомкам. Аверелл Гарриман, имя которого носит наш институт по изучению СССР, как-то заметил, что политику нельзя строить на невежестве и иллюзиях. Добавлю: и экономику - тоже.
   Прокормить себя коммунисты не могут, советская промышленность не в силах дать населению достаточного количества товаров. Правда, за счет низкой зарплаты и безжалостного отношения к природным ресурсам им долгое время удавалось содержать армию, военно-промышленный комплекс и многомиллионный аппарат чиновников. По этой же причине у них самый дешевый в мире общественный транспорт, ясли и детские сады, образование и медицинская помощь, в санатории и курорты ездят люди со средним заработком: тут они кое в чем обошли нас. Но больше экономика не выдерживает, их ждет кризис страшнее нашего тридцатых годов, ибо у нас было перепроизводство, а у них - нищета, дефицит необходимого. Вы помните, мы начали программу СОИ, а Андропов на весь мир вдруг заявил, что Советский Союз отказывается разрабатывать подобную программу, хотя они всегда старались не уступать нам ни в чем? Что произошло, коммунисты вдруг стали пацифистами? Ничего подобного! Просто, они надорвались в гонке вооружений и теперь пытаются выдать свое поражение за добродетель.
   За последние тридцать лет преступность в Советском Союзе выросла в пять раз. Один из русских писателей недавно был потрясен, приехав в родную деревню и не встретив там ни одного мужчины старше пятидесяти лет: они не доживали до этого возраста, умирая от пьянства. С конца сороковых годов потребление алкоголя в стране выросло в восемь раз, а прирост национального дохода упал с десяти процентов до нуля. Они отстают от США по производительности труда в промышленности в пять раз, в строительстве - в восемь раз, в сельском хозяйстве - в двадцать раз. Да, они выпускают в шесть раз больше тракторов, в шестнадцать раз больше - комбайнов, но хлеб покупают у нас. Советский шахтер добывает триста двадцать тонн угля в год, наш - более семи тысяч. Наши коровы дают в три раза больше молока, наши поля - втрое больше зерна, чем советские. Зато на единицу национального продукта они расходуют в два раза больше электроэнергии, нефти и газа, в три раза больше цемента и хлопка. Это - экономика? Пословица гласит, что француз трудится для славы, англичанин для - прибыли, немец - ради самой работы. А русский, советский рабочий? Для плана! Что дальше будет с его продукцией, ему наплевать. Они не умеют и не хотят по-современному трудиться. Это, наверное, единственная в мире страна, где можно услышать "Где бы ни работать, лишь бы не работать!" Пятилетки давно не выполняются, планы проваливаются. Женские нормы допустимой физической нагрузки у них выше, чем во всех других странах, после работы - бесконечные очереди, и русские женщины, одни из красивейших в мире, грубеют и вянут раньше срока. А наши дуры-феминистки рвутся к "равенству"!
   Приведу один интересный, удививший даже меня, старого разведчика, факт. В послевоенные годы в Советском Союзе было построено примерно шесть с половиной тысяч небольших гидроэлектростанций, дававших самую дешевую и экологически чистую энергию. Таких станций в Норвегии около пятисот, в Швеции больше тысячи, в Китае, кажется, тысяч восемьдесят. Но в шестидесятых годах началась электрическая гигантомания: плотины огромных ГЭС перекрыли Волгу, Ангару, Енисей, вступили в строй мощные тепловые станции. И русские стали ломать свои маленькие станции, хотя, если фермер купил корову, незачем резать козу или барана. Это произошло почти во всех республиках Советского Союза: в мирное время люди, которые недавно возводили гидростанции, стали их варварски разрушать. Сейчас осталось всего две - три сотни таких станций. Откуда в советских людях такая ненависть к продукту собственного труда? Тут есть, над чем подумать...
   - Джон, я видел такую разбитую станцию в Карачаевске и еще удивился, кто же мог ее разгромить...
   - Я еще могу понять разрушение барских усадеб или церквей, но крушить то, что дает тепло, свет, энергию... Варварство двадцатого века...Расходы на здравоохранение у них в десять раз ниже наших, среди пятисот лекарств, созданных в мире за последние четверть века, нет советских. Есть Академия наук, сотни научно-исследовательских институтов и лабораторий, ежегодно защищается семь тысяч кандидатских и семьсот докторских диссертаций, но по числу лауреатов Нобелевской премии они позади даже крошечной Голландии. Шесть против ста двадцати в США.
   - Нашит ученые тоже получили полтора десятка Нобелевских премий, а в ГДР - ни одной!
   - А ведь они не глупее нас, Бог всех людей создал одинаковыми. Просто большевики всегда опасались умных людей, имеющих свой взгляд на марксизм-ленинизм. К тому же привыкли рассчитывать на разведку: легче утащить у соседа, чем изобретать самому.
   - Согласен! "Калашников" - наш "шмайссер", фотоаппарат "Киев" - наш старина "Контакс", их лучший парусник "Крузенштерн" - наш барк "Падуя", построенный еще в двадцатые годы, и научно-исследовательский корабль "Витязь", совершивший десятки кругосветных плаваний, тоже наш... Из песни альпийских пастухов они сделали гимн комсомола, из нашего партийного гимна "Хорст Вессель" - марш советских летчиков. Когда-то мой отец говорил, что нет более близких европейских народов, чем Россия и Германия, но в наши дни ...
   - В середине прошлого века кто-то из европейцев заметил, что в России вместо гражданского управления - военная дисциплина, вместо нормального состояния государства - постоянное военное положение. Но настоящая милитаризация началась после семнадцатого года. За всю свою историю Страна Советов не воевала всего три-четыре года: Гражданская война, Китай, Япония, Финляндия, Польша, Германия с ее союзниками, снова Япония, борьба с националистами на Украине, в Белоруссии, в Прибалтике, Корея, Берлин, Венгрия, Вьетнам, Ближний Восток, снова Китай, Чехословакия, Куба, Никарагуа, Африка, Афганистан... Про Пруссию когда-то говорили, что она - не армия при стране, а страна при армии. В настоящее время это наиболее точная характеристика СССР. Мир живет настоящим и будущим, а русские - прошлым, ежегодно устраивая в честь победы парады, демонстрации, салюты, правительственные приемы, находя и награждая престарелых ветеранов. За сорок лет они издали двадцать тысяч книг об Отечественной войне - по десять в неделю!
   - Видимо, писать о нынешней жизни у них нет желания.
   - Или не разрешают... Их армия - более четырех миллионов солдат, миллион офицеров, пять тысяч генералов, сто шестьдесят военных училищ и академий. В Японии на каждую тысячу человек двое военных, в Китае - четыре, в ФРГ - восемь, в США - десять, в "оплоте мира", СССР - шестнадцать! Они вышли на первое место в мире по продаже оружия, но продолжают называть нас "торговцами смертью", "торговцами кровью".
   Мы честно называем свои триста миллиардов долларов на оборону, в ответ они чирикают о семнадцати миллиардах рублей, в действительности тратя на армию до половины бюджета. Паритет? Советские люди более двадцати лет едят хлеб из американского зерна. Население стран Варшавского договора составляет четыреста миллионов человек, а НАТО - шестьсот пятьдесят миллионов. Валовой национальный продукт стран НАТО вчетверо больше, чем у противника. О каком паритете речь?.. Вижу, вы хотите возразить, что у них около десяти тысяч ядерных боеголовок, тысячи тонн отравляющих веществ, но в армии все зависит от человека. Советский солдат не имеет никаких прав, одни обязанности, над ним издеваются все. Ежегодно тысячи солдат досрочно возвращаются домой в гробах, замученные и убитые своими "товарищами": в казармах порядки такие же, как в тюрьме. Родителям погибших невозможно добиться наказания для убийц своих сыновей. Чтобы защититься от произвола, солдаты начинают объединяться по национальностям, а это признак распада Вооруженных Сил. В "дружественных" армиях ненавидят тех, кто навязал им свою систему, кто считает до сих пор их своими "трофеями"... Однако главный вопрос - национальный. Гражданская война в России была не только борьбой между "красными" и "белыми": народы, насильно объединенные в империю, устремились к свободе. Независимости удалось добиться Финляндии, Польше, Прибалтике, на три года - Закавказью. Дольше всего против новой власти боролись мусульмане Средней Азии. Последний, заранее обреченный на поражение поход против большевиков возглавил в тридцать первом году Ибрагим-бек. Восхищаюсь его непримиримостью и мужеством. Был разбит, судим, расстрелян, а чтобы могила не стала святыней для его сторонников, труп спросили с самолета на один из ледников Памира... Русские заплатили большевизму кровавую дань, но они - метрополия: все декреты, законы и указы советской власти идут из Москвы, главные тюрьмы и лагеря - в России, все допросы, команды в местах заключения звучат по-русски. Для нерусских заключенных русский язык - язык неволи. Многие миллионы нерусских граждан во время революции потеряли все, что имели - родных, близких, дом, имущество. Потом - раскулачивание, репрессии. Можно заставить людей молчать, можно заставить их лгать, но нельзя заставить их забыть. Осенью восемьдесят третьего года в канадской провинции Альберта открыт первый памятник жертвам голода тридцатых годов в Советском Союзе. "Никто не забыт, и ничто не забыто!" - как любят говорить сами русские... Большевики переселяли целые народы, то "за измену", то как "буржуев". Из трех миллионов жителей Северного Кавказа, Крыма и Калмыкии при переселении погибло около миллиона: такой урон не приносила им ни одна война. Простят ли эти народы России пережитые ужасы, страдания, гибель близких, позор нации? Или взять не подвергавшихся депортации казахов. На полях войны их погибло четыреста тысяч, а в годы раскулачивания и вызванного этим голода - почти вдесятеро больше. В Казахстан ссылали, там располагались громадные лагеря, казахов сделали подопытными кроликами: на их территории с сорок девятого года прогремело примерно полтысячи атомных взрывов. Что могут испытывать казахи к "старшему брату"? Национальный котел перегрет, ждать взрыва недолго.
   - Почему же он не произошел до сих пор?
   - Слишком сильна и беспощадна была власть большевиков. Но выросло новое поколение, у которого нет такого страха, как у старших, а власть ослабла.
   Воевать мы не хотели никогда. Все эти наши военные концепции - "Щит и меч", "Гибкое реагирование", "Ядерное выживание", "Стратегическая недостаточность", "Реалистическое устрашение", даже "Прямое противоборство" были оборонными. Мы решили измотать своего врага в гонке вооружений, и его вожди, ослепленные "классовой ненавистью", пошли на это. Хорошо продуманная и блестяще осуществленная военная, политическая и экономическая операция принесла нам победу. У них огромная денежная эмиссия, денег у населения больше, чем товаров, из магазинов исчезают товары первой необходимости, торговля криминализируется, растет "черный рынок". На Востоке говорят "Последняя соломинка ломает верблюду хребет": военно-промышленный комплекс и армия СССР раздавили его экономику. В знаменитой "Книге Гиннеса" есть рекорд: парень "накачал" себе самые большие бицепсы в мире - шестьдесят пять сантиметров в окружности! - и умер в двадцать три года: не выдержало сердце. Это судьба Советского Союза. Рейган прав, они сами рассыпятся, причем, очень скоро. Знаю, империи рушатся не в один день, но эксперимент, стоивший человечеству огромных жертв, идет к концу. Из страны вывозится валюта, вкладывается в зарубежные банки. Не напоминает ли это вам деятельность германских верхов в конце войны, когда они старались обеспечить себе надежное будущее? Признаком этого является и усилившийся переход на Запад не только простых граждан, но и чекистов: они больше видят, больше знают, быстрее прозревают. Немало бывших советских граждан живут и в ФРГ. Лев Копелев в годы войны по радио и в листовках убеждал немецких солдат бросать оружие и сдаваться в плен, но незадолго до победы "за проповедь жалости к врагу на его территории" на десять лет угодил в лагерь. Ничего не забыл и не простил, при первой возможности перебрался в ФРГ, где работает над "Вуппертальским проектом", цель которого - сближение, взаимопонимание и дружба между русскими и немцами...
   - Неужели советские правители всего этого не знают?
   - Точнее, они не желали этого знать. Как Фауст: старый, слепой, стоя на краю могилы, он произносит пылкую речь о свободе и светлом будущем. Так и престарелые вожди Советского Союза все последние годы занимались безнадежной реанимацией коммунистической идеологии двадцатых годов, совершенно не считаясь с реальной обстановкой в мире. Правда, их нынешний, сравнительно молодой лидер Михаил Горбачев, судя по всему, надеется остановить распад, поднять экономику: у них появились такие слова, как "перестройка", "ускорение", "гласность". Но он просто не понимает, что происходит, что никакие меры не помогут избежать надвигающейся катастрофы. А цивилизованному миру становится все яснее, что большевизм себя изжил. Кстати, еще один признак приближающегося распада - появление своих фашистов.
   - Но за это даже у нас, в Германии грозит суд...
   - А у них не тронули ни одного. Ветераны войны возмущены, но бессильны, а партия как обычно делает вид, что ничего подобного нет и быть не может. Русские поклонники Гитлера на местах бывших боев откапывают оружие немецкой армии, знаки отличия, тайно шьют себе форму солдат и офицеров вермахта. Видимо, не напрасно когда-то Муссолини назвал Ленина первым фашистом, оставив себе скромное второе место. Заметьте, в СССР никогда не издавали книг о происхождении, идеологии и организации фашизма. В Болгарии один ученый, Желев, написал такую книгу, по недосмотру выпустили, но тотчас же запретили: слишком много аналогий. В сорок первом году Сталин в одной из речей обещал, что Германия скоро рухнет под тяжестью своих преступлений. Этого не произошло, но в отношении своей страны он оказался пророком. А грехов немало: истребление целых сословий в своей стране, в том числе интеллигенции, крестьянства, голод, террор, война не умением, а числом, "спецпереселенцы", пьянство, лень и нечестность, как норма жизни, ложь и лицемерие в политике. Ничто в мире не проходит бесследно, за все надо платить. Чудовищными репрессиями и огромными потерями во Второй Мировой войне подорван сам генофонд страны...
   - Неужели нам суждено увидеть их крах?.. Но если не станет Советского Союза, что будут делать люди вашей профессии?
   - Иоганн! - Джон с упреком покачал головой. - Вы иногда бываете чертовски наивны! Пока существует этот мир, разведчики без работы не останутся. Мы были, есть и будем во все времена. Сейчас мы следим за Советским Союзом: его развал может принести много неожиданностей. Нас беспокоит также Китай, страна, в которой проживает пятая часть человечества, этнически почти однородная, скрепленная жесткой властью и идеологией. За короткое время они преодолели отставание в вооружении: уже в семидесятом году в Китае насчитывалось столько же военных предприятий, как и в СССР. В военной промышленности у них вдвое больше ученых, чем в США, Китай уже продает, а то и просто поставляет оружие в другие страны. К концу века эта страна может стать военной державой номер один. По численности населения и количеству вооружения Китай станет превосходить США и страны НАТО, вместе взятые. Однако мы надеемся на благоразумие китайцев и на качество оружия, которое пока еще в наших руках.
   Впрочем, хватает проблем и в моих родных Штатах: растут наркомания, тайная миграция, преступность, на руках у населения миллионы стволов оружия, люди разобщены. Правда, все это в ведении не разведки, а Федерального Бюро Расследования. Вам легче, Германия мне немного напоминает Китай: один народ, один язык, одна вера, один характер. Но оставим Европу... От Касабланки до Джакарты, от Лагоса до Казани почти миллиард человек исповедуют ислам. Мы долго не придавали этому должного значения, пока не произошла революция в Иране, затем загремели пушки на ирано-иракском фронте. Лишь тогда все увидели, как вооружились страны Магриба, Ближнего и Среднего Востока. "Исламская конференция" объединяет более четырех десятков стран, в руках которых находятся главнейшие нефтяные месторождения мира. А ислам может рождать таких же фанатиков, как и большевизм. Но это уже забота наших детей и внуков...
   - ... детей и внуков. Я давно не видел Арвида...
   - Служил офицером, затем военный университет, Академия высшего командного состава. Сейчас командир одного из полков девяносто шестой мотопехотной дивизии, стоящей на восточной границе ФРГ: в случае военного конфликта первыми принимают удар. Его сыну Гансу, названному в честь вас, семнадцать лет, тоже мечтает служить в бундесвере. Надеюсь, Арвид станет первым генералом из ваших учеников. Получает пять тысяч марок в месяц, машина своя - мой подарок, отпуск чуть больше месяца. Генералом станет получать вдвое больше, но никаких иных привилегий.
   - А ваши планы? Не пора на отдых, старина Джон?
   - Есть еще некоторые дела. Но доживать свой век буду здесь, с Эльзой, которая ждала меня сорок лет, как Сольвейг Пера Гюнта. Да и вы для меня...
   - И вы для меня - тоже... Как быстро мчатся годы! Скоро я вручу свой гематитовый перстень внуку...
   - Когда я его увидел у вас на руке, многое понял в вашем характере.
   - Джон! Если вы свободны сегодня вечером, приглашаю вас на прогулку в горы.
   - Что-нибудь связанное с воздухоплаванием?
   - Доннер веттер! Забыл, с кем имею дело!
   - Обязательно придем, Иоганн, всей семьей! Когда и куда, не объясняйте!..
  

4

  
   На большой зеленой поляне, ниже которой начинался крутой склон, Иоганна ждали. Он вышел из машины, помог выйти Эрне, осмотрелся. Линда с Фрицем и Карлом, Джон с Эльзой, их дочь с мужем. А это... Высокий бравый полковник шагнул ему навстречу.
   - Разрешите представить мою семью!..
   Иоганн не дал Арвиду договорить, молча заключив его в свои еще могучие объятия.
   Миловидная женщина приветливо поклонилась:
   - Очень рада познакомиться с вами, господин Адлер! Муж столько мне о вас рассказывал! А это наш сын Ганс...
   Юноша с некоторым смущением и одновременно с восхищением смотрел на Иоганна, а тот не сводил взгляда с его правой щеки, на которой четко выделялся родовой знак Джона - три родинки. И в лице Ганса было что-то от Джона, Арвид же больше походил на Эльзу. Встретившись взглядом с американцем, Иоганн понял, что тот гордится внуком не меньше, чем сыном. Ну что ж, пусть хоть на закате жизни старый разведчик отдохнет в кругу любимых людей, он это заслужил!
   День замечательный, теплый, солнечный, самый подходящий для полета. Но больше всего радовало Иоганна присутствие Арвида, к которому он в глубине души сохранил почти отцовские чувства. В его глазах Иоганну и теперь очень хотелось выглядеть "настоящим мужчиной".
   Линда и Джон уже вели разговор.
   - В восемьдесят третьем году "зеленые" собрали более двух миллионов голосов избирателей, получили двадцать семь мест в бундестаге, став пятой парламентской фракцией. Причем, большинство избирателей - молодежь...
   - Согласен, что нужно бороться за чистоту воздуха, земли и воды, но призывы убрать из Германии атомное оружие, выйти из НАТО, односторонне разоружиться - преждевременны, поверьте мне! Ваше движение завоевывает в мире силу и авторитет, но надо иметь на своей стороне не тысячи, а миллионы...
   - То же самое говорит отец.
   - Вот видите! Желаю вам удачи!
   - "Гадкому утенку"?
   - Простите, но мое предсказание сбылось: утенок стал прекрасным лебедем, у которого впереди долгий-долгий полет...
   - Если бы все добрые пожелания сбывались!
   - Мои всегда сбываются!
   - Мама, мама, едут! - подбежал к Линде Карл.
   Небольшой грузовичок выехал на поляну. Несколько молодых людей под руководством инструктора выгрузили из кузова и быстро собрали треугольную конструкцию.
   - Дедушка, неужели ты на нем полетишь? - изумленно спросил Карл.
   - Да еще как! Сейчас увидишь! - ответил Иоганн.
   - Это не опасно, Ганс? - с тревогой спросила Эрна.
   Иоганн успокаивающе погладил жену по плечу.
   - В моем возрасте уже ничего не опасно!
   - Да хранит тебя Бог!..
  
   Еще в шестидесятые годы, впервые увидев парившего над Альпами дельтапланериста, Иоганн так был очарован этим зрелищем, что дал себе слово обязательно подняться над горами на таком же летательном аппарате. Не напрасно же его фамилия Адлер - Орел. Он достигал вершин пешком, летал на различных самолетах, но все это было не то: поднимаясь в горы, он не отрывался от земли, а самолеты взмывали в небо благодаря мощным двигателям. А тут осуществлялась мечта человека, за которую когда-то легендарный Икар заплатил жизнью: подъем в небо на своих крыльях.
   Путь к этому оказался дольше и сложнее, чем думал Иоганн. Сначала дельтапланы изготовляли энтузиасты-одиночки, а он этого не умел. Потом они появились в продаже, но дорогие, и на пользование ими требовалось разрешение. Лишь в начале восьмидесятых годов в Бергштадте несколько молодых парней, бывших учеников Иоганна, организовали клуб дельтапланеристов: эти аппараты уже сходили с конвейеров, их цена стала доступной. Правда, молодые были смущены, когда в клуб решил записаться Иоганн. Но он показал себя прилежным учеником, хотя пришлось вспомнить физику, геометрию, познакомиться с аэронавтикой. Большое внимание при учебе уделялось технике безопасности, и коллеги с некоторым сомнением поглядывали на грузную фигуру Иоганна. Но первые испытания - пролет нескольких десятков метров над заснеженным склоном - показали, что дельтаплан может уверенно держать в воздухе стокилограммового пилота. И вот настал час, когда Иоганну разрешили отправиться в самостоятельный полет.
  
   Все скрупулезно проверено согласно инструкции, застегнуты ремни. Ободряющие взгляды инструкторов и Джона, восхищенные - Линды и Арвида, тревожный - жены. Иоганн поднял весящий почти четверть центнера дельтаплан, чувствуя, как удобно облегают тело ремни подвесной системы. Инструктор взмахнул рукой, разрешая полет.
   Тяжелый, несколько неуклюжий разбег под уклон, навстречу теплому ветру. Чем дальше и быстрее Иоганн бежал, тем легче становилось тело. Последний толчок - и он в воздухе... Иоганн подтянул ноги, придав своей фигуре горизонтальное положение, выровнял дельтаплан. Чуть развернулся, бросил взгляд назад. Далеко внизу на полянке провожающие махали ему руками, что-то кричали, но слов он разобрать не мог. Осмотрелся - все в порядке: дельтаплан попал в восходящий поток и быстро набирал высоту. Взглянул на указатель скорости: около пятидесяти километров в час. Впрочем, он и сам это чувствовал по проникавшему под комбинезон ветру.
   Сверху хорошо были различимы дороги, тропы, леса, скалы, луга, сизые пятна еще не растаявшего снега. Сквозь дымку расстояния вдали виднелись домики Бергштадта.
   Легкий металлический каркас слегка подрагивал, но это не беспокоило Иоганна: он знал, что дельтаплану можно верить. Шелестел над головой треугольный парус, а внизу медленно плыла навстречу родная Бавария.
   Чувство юношеского опьянения своей силой и здоровьем охватило Иоганна. Он летит! Летит! Черт возьми, как все же замечательно жить на свете даже в шестьдесят пять лет!
   Дельтаплан плыл над горами. И они точно остались наедине - Иоганн и его любимые Альпы. Одна из скалистых вершин своими очертаниями несколько напоминала лицо грозного бога Одина, и Иоганн как мудрый ворон Хугин парил у левого плеча грозного владыки неба.
   Резкий порыв холодного ветра заставил дельтаплан качнуться, но Иоганн удержал его на курсе.
   Вдали темнело грозовое облако, сверкнула молния, через некоторое время долетел чуть слышный раскат грома. Что-то было связано у него с грозой в далекой молодости... И тут в памяти Иоганна зазвучала знакомая мелодия, которую любил насвистывать незабвенный Карл. Но в этот раз она вызвала в его душе не тоску, а легкую, светлую грусть. Юность, юность, как же она близка, несмотря на прожитые десятилетия! Будь жив Карл, возможно, летели бы они сейчас рядом. Дорого приходится платить за заблуждения молодых лет!
   Оба они когда-то ошибались, как многие миллионы других немцев. Жизнь показала, что счастье не в победе над врагами, не в создании великой империи, не во власти над народами планеты. Счастье - это мир.
   Мир - вот сказочный клад Нибелунгов. Спокойная и свободная жизнь на своей земле среди любимых, дорогих тебе людей...
  
  

Глава пятая

Вопрос без ответа

1

  
   Гибель старшего сына явилась для Андрея Петровича неожиданным и страшным ударом. Беспокоился о Викторе, а не стало Николая. С тяжелым сердечным приступом Андрей Петрович лежал в больнице, где его навещали близкие. На короткое время зашел следователь. В крови Николая нашли большой процент алкоголя и, казалось, хватил пожилого человека инфаркт после лишней стопки. Однако на месте, где его обнаружили, виднелись следы жестокой драки, а на теле Николая - ссадины и кровоподтеки. Ограбление? Однако сумки с продуктами, документы и даже оставшиеся на обратную дорогу деньги оказались на месте. И только когда в намертво сжатом кулаке Николая нашли обрывок черного галстука с вышитой на нем свастикой, стало ясно, что не обошлось без "фашиков" - так почти ласково называли появившихся в России своих фашистов. Завели уголовное дело.
   С болью и тоской вспоминал старшего сына Андрей Петрович. Коля, Коля!.. В пять лет остался без отца - защитника, учителя, наставника, старшего друга. Школьником попал на войну, о которой не любил вспоминать. Чего нагляделся, что пережил на передовой вчерашний девятиклассник?!.. Прошел всю Великую отечественную, чудом остался цел - и тут неожиданная смерть матери, полное одиночество. Появилась семья, дети, в которых верил, но любимый сын ушел в уголовники. Поэтому так потянулся Николай к неожиданно появившемуся в его жизни отцу: в любом возрасте нужен тот, кто бы тебе посочувствовал, понял, кому ты близок и дорог. И ни разу не упрекнул отца за крушение семьи; видимо, сам уже многое понимал и не раз сталкивался с силой, которой невозможно противостоять. Переживал, что так и не построен коммунизм, что столько еще разных безобразий в стране, но не ожесточился. По-юношески радовался полученному в честь сорокалетия Победы ордену Отечественной войны. И дико думать, что убит он доморощенными фашистами...
   После похорон пришли в больницу Валя и Шура, рассказали, как проходил печальный обряд. На кладбище откуда-то появился Мишка, поцеловал отца в холодную небритую щеку, а когда могилу закопали, встал на колени у рыжего холмика и заплакал как мальчишка. Потом поднялся, сжал кулаки:
   - Сука буду, свободы век мне не видать, но рассчитаюсь за отца!
   По-блатному, подчеркивая неотвратимость расплаты, черкнул ногтем по зубам...
  
   Только закрылась за женщинами дверь, как в палату вошел сам Мишка. Глаза его были красны от слез, но Андрей Петрович заметил в них знакомый холодный блеск.
   - Вот, дед, как бывает в нашей прекрасной стране! Всю войну человек прошел, немецкие фашисты не убили, а свои... Жизни не пожалею, чтобы рассчитаться! У меня раненых и пленных не будет!
   Голос Мишки прервался, он смахнул набежавшие слезы.
   - Может, не надо, Миша? Пусть милиция и суд этим занимаются...
   - Кто позволит вслух сказать, что в Советском Союзе есть свои фашисты? Если кого и поймают, то будут судить за хулиганство, не больше, а то и вообще постараются замять дело. Я им свой приговор вынес, окончательный, без амнистий и кассаций - "Кровь за кровь, смерть за смерть!" Когда-то я сказал отцу, что, если потребуется, буду бить фашистов так же, как он. Вот и пришел мой черед...
   - Жизнь свою загубишь...
   - Я ее давно загубил, дед, когда не тем поверил, не там стал правду и справедливость искать. Ты оказался прав, когда меня остерегал, и я уже решил с этим покончить, "завязать", хотя и трудно... У меня жена есть, та самая, бывший комсорг нашей школы, о которой я тебе как-то рассказывал, дочка маленькая растет, Шура, в честь матери, правда, незарегистрированные мы. Я ее адрес маме оставил... Прощай, дед! Спасибо тебе за то, что ты один из всех меня понимал и не осуждал! Дай бог вам с тетей Валей здоровья и долголетия, а Вите - поскорей вернуться домой! Знаю, где он служит!.. На поминки меня не ждите, я папу по-другому помяну! Ну, мне надо спешить, пока кое-кто не попрятался!
   Андрей Петрович протянул слабую руку, чтобы удержать внука, хотел что-то сказать, но Мишка уже исчез. Кому нужна его жертвенность? Лишь принесет родным дополнительное горе... Или Мишка это понимает, но все же поступает так, как подсказывает сердце?
  
   2
  
   В юности жизнь казалась безграничной, бесконечной, почти вечной, а промелькнула как один день. Не напрасно говорится "Молодым я утром вышел из дому, стариком вернулся к вечеру". Да только почему-то не пришла мудрость, якобы присущая старости, напротив, с годами вопросов появлялось все больше, все сложнее они становились, и никакие книги не могли на них ответить.
   С детства его учили ненавидеть "классовых врагов", но почему-то все зло в жизни он видел только от своих, советских людей, называвших друг друга "товарищами". Отца расстрелял большевик, комиссар Магутин. Свои довели до самоубийства тестя и сослали на погибель его семью. Свои оклеветали Андрея Петровича, допрашивали, били, бросили на восемнадцать лет в лагерь. Свои уничтожили Витю Белякова. От своих хватила лиха и Валя. Свои направили в Афганистан их сына воевать неизвестно за что. И, наконец, свои фашисты убили Колю. Хотя, казалось бы, нет и не может быть "своих" убийц, "своих" палачей...
   Будь он женщиной, возможно, стал бы к старости верующим, как Шура и Валя, надеялся бы на бога и все происходящее объяснял бы его волей. Но все в мире, и самое жуткое, и самое прекрасное, имело свои, земные причины. Ну какой милостивый и справедливый бог допустил бы, чтобы созданные по его образу и подобию люди вечно истребляли друг друга, чтобы в жестоких муках гибли невинные и беззащитные? Почти все чекисты тридцатых годов, подобно Магутину, родились до революции, были крещеными православными христианами, что ничуть не помешало им стать палачами... Справедливы ли вечное блаженство или вечные муки за несколько десятков лет нелегкой жизни на земле? К тому же, если милосердный бог может простить любого грешника, раскаявшегося перед смертью, то души палачей могут тоже попасть в рай и вкушать там вечное блаженство рядом с душами своих жертв. И это - Высшая справедливость?!. А как быть, если милостивый и милосердный бог простит грешника, но тот сам себя простить не может? Как он, Андрей Петрович... Не станет же бог глушить в душе человека голос совести, это дело дьявола. А вечно мучиться в раю невозможностью что-либо изменить в прошлом, невозможностью искупить свою вину - это наказание похуже адского!..
   И какие радости или горести может испытывать бестелесная душа? У мусульман понятнее: мужчина в раю навсегда остается тридцатилетним и пользуется всеми плотскими удовольствиями - изысканной едой, питьем и целым гаремом красавиц. Но ведь человеку этого мало: оставленная земная жизнь - это возмужание, рост, смена поколений, новые впечатления, жизненный опыт. А вечно стремящая к истине мысль?..
   У Андрея Петровича была своя вера в бессмертие: мечты, чувства, надежды и разочарования, радость и горе, заблуждения и прозрение - все исчезает с кончиной человека, но остается вечной материя, лишь принимая иные формы. Как выразился Тимирязев, умирая, человек возвращает природе то, что брал у нее в долг, навсегда растворяясь в окружающем мире.
   Однако отсутствие веры в бога совсем не означает, что "все можно". Человек должен быть умным, честным, добрым не за награду или наказание на том свете, а потому, что он - человек, что иначе нельзя.
   Но увы, ни вера, ни безверие не делают человека лучше. Его гордость и боль - партия большевиков. Ни одна партия в мире не провозглашала более светлых и благородных целей и ни одна не пыталась достичь их такими лютыми, бесчеловечными средствами. Вспоминались факельцугены - ночные демонстрации москвичей, требовавших высшей меры наказания своим вчерашним вождям. Глухо и грозно гудела бесконечная толпа, подсвеченная сверху кровавым пламенем, дымили факелы, качались угловатые черные тени, играли на лицах красные отблески. Страшная, слепая сила! И он, Андрей Петров впереди своего района с чадящим факелом в руке, точно новый Прометей. Тогда ему казалось, что все лозунги придуманы им самим, что в них - абсолютная истина. Они же хотели счастья всем людям...
   Стоп, стоп!.. Всем ли? Не считались людьми аристократы, дворяне, духовенство, купцы, фабриканты, чиновники, офицеры, матросы восставшего Кронштадта, мятежные крестьяне, кулаки, подкулачники, "враги народа", буржуи других стран. Новое общество предполагалось строить путем уничтожения миллионов, даже десятков миллионов людей. И к своим коммунистам партия была беспощадна, свирепо карая за сомнение, недовольство, непослушание. Сколько противоречивого, несовместимого соединила она в себе: ведь и он, и Магутин состояли в одной партии.
   Поэтому ему, Андрею Петровичу, несмотря на шестидесятилетний партийный стаж, так трудно было ответить на вопрос старшего сына "Отец, за что я воевал?" и младшего "Папа, за что я должен воевать?"
   Но партия никогда бы не сумела победить и получить огромную и бесконтрольную власть, если бы не пользовалась поддержкой в народе. Именно народ, в первую очередь русский, поддерживал и все доброе, к чему звала партия, и все бесчеловечное: раскулачивание, террор, репрессии. Тысячу раз прав мудрый князь Георгий Дмитриевич Гагарин: дело не в Сталине, не в партии большевиков, а в самих людях. Русский народ часто называют великим. Даже Сталин, отмечая победу, провозгласил тост "за великий русский народ". А в чем оно, величие? Видимо, не только, а точнее, не столько в размерах страны, количестве населения, победе над врагами, достижениях науки и техники.
   Лев Толстой писал, что нет величия там, где нет простоты, доброты и правды. Но не напрасно говорится, что простота хуже воровства, ибо очень часто за ней скрываются трусость, равнодушие, презрение, зависть... Незадолго до финской войны попал в "княжеский ОЛП" бывший коммунист из Тюмени, рабочий лет сорока. Там, в Тюмени, как и по всей стране в конце тридцатых годов шла беспощадная борьба с "врагами народа". Потребовалось расстрелять стольких, что не хватило чекистов, и тогда мобилизовали членов партии. Давали винтовку или наган и показывали, кого нужно "вывести в расход". Гражданская война давно кончилась, но люди убивали своих соседей, товарищей по работе, знакомых и незнакомых. Тюменцу понравилось казнить, при этом ему доставалась одежда, а то и еще какое-нибудь имущество своих жертв, и, похитив пистолет, он занялся самым обычным разбоем. Попался, был судим, однако за былую безжалостность к "врагам народа" смертную казнь ему заменили заключением.
   - Как же вы, нормальный человек, могли согласиться на участие в массовом убийстве? Это же самое страшное преступление, самый большой грех! - с болью спросил нового заключенного князь. Тот с недоумением взглянул на Гагарина.
   - Какой еще грех?! Все это пережитки, поповщина... В партии с дисциплиной строго: приказали - исполняй. А я человек простой...
   Князь горько усмехнулся: "Простой!" А через несколько дней в лесу, где велись общие работы, под кучей хвороста нашли тюменца с разрубленным черепом.
   После восемнадцати проведенных в лагере лет невозможно было всерьез думать и о "доброте" русского народа, это звучало кощунственно. Немцы признали себя виновными в истреблении миллионов и раскаялись, император Японии просил прощения у корейцев за зло, которое причинила им его страна, но советские, в большинстве своем русские палачи никогда ни в чем не каялись, ни у кого прощения не просили, хотя на их совести жертв побольше, чем у немцев или японцев. Закрытый доклад Хрущева на Двадцатом съезде партии сразу же стал известен всем, но русский народ не ужаснулся, не проклял свою безумную жестокость к себе же самому, точно уничтожение в мирное время в своей стране миллионов ни в чем не повинных людей - нечто привычное, обыденное. Никто не потребовал ответа за замученных, расстрелянных, превращенных в "лагерную пыль" людей. Те, кто в годы войны занимался массовым истреблением людей в немецких концлагерях или в карательных походах, через десятилетия считаются преступниками и приговариваются к высшей мере, а чекисты, за которыми не меньше невинных жертв, остались безнаказанными. За рубежом спецслужбы десятилетиями разыскивают всяких эйхманов и барбье, чтобы свершилось правосудие, а в Советском Союзе свои "эйхманы" и "барбье" прощены правительством, партией и самим народом, до сих пор ходят в героях...
   Один из помощников главного судьи на Нюрнбергском процессе покончил с собой: не захотел больше жить в мире, где происходят чудовищные злодейства. Но ни один чекист никогда не накладывал на себя руки - крепок душой русский человек. Зарубежные радиостанции называют страшные цифры - десятки миллионов расстрелянных, убитых голодом или каторжным трудом. Однако лозунг "Никто не забыт, ничто не забыто" относится только к погибшим на фронте, к жертвам фашизма, а о том, что было у себя, приказано забыть и молчать. Никогда не встанет в Москве памятник жертвам террора, палачи, их дети и внуки не допустят этого, а имя Сталина до сих пор свято для большинства русских и будет таким еще долго - долго. Горе народу, чьим героем является палач!..
   Сколько презрения к чужим мукам, слезам, даже смерти в русских поговорках: "Москва слезам не верит!", "Давай, плачь: побольше поплачешь, поменьше пописаешь!", "Умер Максим -- ну и хрен с ним!" В молодости подобные выражения казались Андрею признаком смелости, мужества, но потом он услышал их на допросах, в лагере... Эти жестокие прибаутки появились не при большевиках, они звучали на русской земле за много веков до революции. Стоит ли удивляться, что советские лагеря и тюрьмы можно было сравнить лишь с застенками инквизиции, что всегда действовала презумпция виновности, что на допросах избивали и пытали.
   Люди с ужасом читают, как в Освенциме эсэсовцы в специальное окошечко наблюдали за муками своих жертв в газовой камере. Но ведь это были специально воспитанные фашизмом палачи. А если вспомнить о том, о чем он узнал только в лагере от князя и от других заключенных - о лютом голоде начала тридцатых годов. Хлеборобы, кормильцы страны умирали вместе со своими родителями, братьями, сестрами, детьми, умирали в мирное время, многие - у себя дома. И на их предсмертные муки, отчаяние, агонию спокойно, даже с насмешкой смотрели члены всяких штабов и комиссий по раскулачиванию, молодые красноармейцы, охранявшие деревни, которым предстояло стать братскими кладбищами, Это было еще до прихода Гитлера к власти, это было в Стране Советов, в е г о стране...
   Но почему, почему русские так беспощадны к самим себе, точно запрограммированная на самоуничтожение ракета?..
   А о правде вообще лучше помолчать. Белые в гражданскую войну, фашисты в годы Отечественной войны били пленных для того, чтобы те сказали правду; чекисты же требовали от своих жертв лжи и клеветы. И миллионы напуганных, запытанных, измученных морально и физически людей лгали на себя, на родных и близких, на товарищей и друзей, на знакомых и незнакомых. Десятилетиями ни в чем не повинные жертвы считались врагами, а их палачи - героями. Где уж тут правда-истина?! Фальсифицировали историю страны, вычеркивая тысячи имен, вписывая другие, переписывали учебники, жгли книги. Даже обнаруженные на Украине и в Белоруссии братские могилы тысяч людей, расстрелянных чекистами в предвоенные годы, хотели выдать за могилы жертв фашизма.
   Он, Андрей Петрович, получил свой первый срок за то, что знал правду, помнил, кто кем был в годы революции и гражданской войны. А второй срок ему дали за то, что правду о себе и о других таких же он хотел довести до самых "верхов".
   Известный всему миру доклад Хрущева о культе личности за тридцать лет так и не опубликован в своей стране: боятся правды.
   Посмертно реабилитированным в документах писали произвольную дату смерти, произвольную болезнь, а место смерти вообще не указывалось, хотя в архивах можно точно установить и день расстрела, и тюрьму. Опять ложь, миллионы слов лжи!
   Во сколько жертв обошлась народу Великая отечественная война, до сих пор неизвестно, а то, что пишут - ложь.
   Ни одна газета в мире не печатала столько лжи и клеветы как "Правда", главный печатный орган партии большевиков, выдавая черное за белое, белое за черное, "выводя на чистую воду", "срывая все и всяческие маски", "разоблачая".
   Коммунизм к восьмидесятым годам - ложь! Громкие слова о высоком моральном облике советских людей, о расцвете страны - ложь! То, что в Афганистане нет никакой войны, а советские солдаты лишь помогают населению строить "светлое будущее" - ложь! То, что нет и не может быть в Советском Союзе фашистов - ложь! Но многие русские не просто верят, но защищают эту ложь, гордятся ею, живут ею... И никуда не деться от того, что и он, Андрей Петрович, коммунист, сын русского народа, когда-то, пусть не по злобе и подлости, а по глупости и неведению, тоже помогал распространять ложь... Снова накатывало горькое чувство вечной и неискупимой вины перед теми, кого когда-то "клеймил" - слово какое-то скотское! - перед близкими. И не было никаких оправданий...
   Выходит, во всем виноват сам русский народ, у которого вместо простоты - лицемерие, вместо доброты - хамство и злоба, вместо правды - ложь?!.. Но как же его добрый отец, поднявший руку всего раз в жизни, и то не на человека, а на палача? А тихая и кроткая мать? А многотерпеливая Марфа? А благородный князь Гагарин? А Лена, рядовая комсомолка, гораздо раньше его, партийного работника, понявшая, какое зло творится в стране? А Коля, защитивший от фашизма мир? А заплативший жизнью за свою прямоту и честность Витя Беляков? А другой Витя, вопреки сомнениям и разочарованиям оставшийся верным присяге? Да хранит его судьба! А Валя, Шура? А многие и многие тысячи других русских людей?...
  
   Вспомнился майский вечер, когда, прогуливаясь вдоль берега реки, Андрей Петрович заметил, что замолк привычный хор лягушек. Зато у самой воды происходило какое-то движение, слышались удары и довольные возгласы. Он подошел ближе и в сгущающемся сумраке увидел нескольких мальчиков лет семи-восьми. Один из них держал в руках палку с большим гвоздем на конце. И на этом гвозде в предсмертных судорогах билась лягушка, только недавно квакавшая среди сородичей, радуясь теплу, весне, пробуждению природы, жизни. - "За что вы ее?" - "А чего они квакают?!" "Дяденька, они так смешно кричат, когда их убиваешь, как люди!" "И лапами машут, как руками!".. У Андрея Петровича тоскливо защемило сердце. И вот снова перед глазами эта несчастная лягушка, не понимающая, почему ласковый и теплый вечер вдруг сменился смертельной мукой.
   Неужели и ему предстоит уйти из жизни, так и не узнав ответа на ее самый главный вопрос?...

Э П И Л О Г

  
   На заднем сидении джипа, мчавшегося по пыльной дороге из Пешавара в один из лагерей, где обучали военному делу афганских моджахедов, Джон беседовал с полковником ИСИ - пакистанской разведки.
   - Как подсчитали наши специалисты, один доллар, истраченный на пропаганду, в десять раз эффективнее истраченного на оружие. Нет, нет, никакой выдумки, все из советской печати: самое сильное оружие в борьбе с большевиками - правда! Например, в среднеазиатских республиках дети бесплатно трудятся под палящим солнцем на хлопковых полях, которые при этом опрыскиваются с самолетов ядовитыми дефолиантами. Частная собственность запрещена. Ткань, в которую заворачивают умерших, распределяется властями. Пьянство и воровство всегда считались у мусульман тяжким грехом, а к северу от Пянджа это норма жизни. Хадж в Мекку запрещен, мечети разрушены, а за соблюдение поста, обрезание, просто молитву ждут большие неприятности. Были случаи, когда мужчинам запрещали носить национальный головной убор, а женщинам - шальвары... Вижу, вы мне что-то хотите сообщить?
   - Вчера вернулся из Афганистана отряд Мирзо-Али. Заманили в засаду почти роту русских десантников, многих уничтожили, у самих потери незначительные. Привели с собой пленных.
   - Сами сдались?
   - Нет, сэр, оглушенные или потерявшие сознание от потери крови. Находятся в караульном помещении. Мирзо-Али хочет обменять их на своих, попавших к русским.
   - А сам он кто?
   - Потомственный воин, его отец более двадцати лет служил в афганской армии... Когда в пятьдесят пятом году Хрущев прилетал в Афганистан, его неприятно поразило то, что почетный караул был одет в форму вермахта и вооружен немецкими автоматами. После их встречи с королем Захир-шахом в страну пошло советское оружие. Отец Мирзо-Али всю свою службу носил русский автомат ППШ, а потом передал его сыну, как талисман, предохраняющий от гибели и ран. И сын не расстается с этим автоматом.
   - Помогает? - чуть улыбнулся Джон.
   - Пока ни разу не ранен, хотя порой смел до безрассудства.
   - А общая обстановка на ваш взгляд?
   - Судя по всему, даже приезд самых знаменитых артистов не поднимает боевого духа русских солдат и офицеров, но подавляющее большинство сохраняет верность присяге и приказам. А моджахеды все больше убеждаются, что воюют за правое дело, что весь мир на их стороне. Полученные от вас "Стингеры" вселили в их сердца еще большую уверенность в победе. Они хотят составить список всех советских генералов и офицеров, воевавших в Афганистане, снять многосерийный документальный фильм о том, что принесли русские солдаты этой стране, и потребовать от ООН международного суда над агрессорами, подобного Нюрнбергскому...
   - Интересное предложение!.. Кажется, мы уже подъезжаем... Но что там происходит?!
   Однако собеседник Джона тоже был в недоумении. В лагере шел бой: слышались автоматные очереди, гремели взрывы гранат, клубы серого дыма поднимались над плоскими крышами.
   У въезда в лагерь несколько пакистанских солдат во главе с офицером остановили машину. Увидев старшего по званию, офицер отдал честь, о чем-то доложил.
   - Простите,сэр! - повернулся полковник к Джону. - Произошло непредвиденное: пленные напали на охрану, завладели оружием, заняли караульное помещение. Попытались захватить машину и вырваться из лагеря, но это им не удалось: машину подбили и подожгли. Уцелевшие пленные вернулись в караульное помещение. На предложение сдаться ответили отказом. Комендант лагеря приказал Мирзо-Али уничтожить восставших. Операция уже заканчивается, но офицер советует соблюдать осторожность.
   - Подобные эксцессы надо гасить сразу: выстрелы должны звучать только по ту сторону границы. Позволить безоружным пленным справиться с вооруженной охраной!.. Я был лучшего мнения о моджахедах и худшего - о русских.
   В лагере дорогу преградили вооруженные моджахеды.
   - Сэр, они говорят, что дальше ехать нельзя - там идет перестрелка, А я отвечаю за вашу безопасность...
   - Я тоже! - ответил Джон. - Поверьте, полковник, у меня нет никакого желания подставлять свою голову под пули, однако и чрезмерная осторожность противопоказана людям нашей профессии. Давайте оставим машину здесь и пройдем дальше пешком.
   Сопровождаемые моджахедами, они прошли сотню метров и остановились.
   - Насколько я понимаю, полковник, пленные, точнее, бывшие пленные находятся в том невысоком дымящемся здании. А кто это в синей чалме, высокий, чернобородый?
   - Тот самый Мирзо-Али.
   - Да, такому на роду написано командовать.
   Джон, прислушивавшийся к выстрелам из осажденного дома, внезапно насторожился, посмотрел внимательно на часы, что-то прикидывая в уме.
   - Как вы думаете, полковник, сколько их там еще осталось?
   - Человека четыре или пять, не больше, сэр!
   - А точнее? Вы же разведчик!.. Думаю, там остался всего один солдат, который перебегает от окна к окну, создавая видимость, что бой ведет несколько человек. Молодец! Хотелось бы взглянуть на этого храбреца.
   Пакистанец тоже прислушался, потом подозвал Мирзо-Али и что-то ему сказал. Прозвучали команды, и моджахеды, пригибаясь, устремились к осажденному зданию. Дружно треснули двери и рамы - атакующие одновременно ворвались в дом со всех сторон. Из глубины здания донеслось несколько выстрелов, какие-то возгласы, и все стихло. Через некоторое время моджахеды вынесли наружу бездыханное тело своего командира и опустили на землю: он был убит наповал.
   - Мирзо-Али сумел сразить кафира, но и сам погиб от его пули. На этот раз автомат отца не помог ему, - с горечью заметил один из афганцев.
   - Покажите мне его оружие! - приказал Джон.
   Он внимательно осмотрел автомат.
   - ППШ, выпуск сорок второго года, номер ОГ-316. Этот автомат служил русским солдатам, когда они сражались с немцами, а теперь из него же сражен русский... Передайте моджахедам, полковник, что мне тоже жаль их славного командира. Не успел с ним поговорить...Прикажите, чтобы принесли "шурави", который один вел бой, и сделайте так, чтобы об этом инциденте знало как можно меньше людей!
   Афганцы волоком вытащили из полуразрушенного дома убитого десантника, за которым тянулся быстро темневший алый след, и бросили в пыль.
   - Он бы скоро и сам сдох: смотрите, сколько на нем ран! - указал кто-то.
   - Вы были правы, сэр! - заметил пакистанский полковник. - Последние минуты вел огонь один этот русский, сержант воздушно-десантных войск.
   Джон подошел к убитому, наклонился, достал из левого нарукавного кармана патрон, вынул пулю, вытряхнул из гильзы небольшую бумажку, развернул.
   - Ему оставалось до демобилизации всего несколько дней... Виктор Петров из Владимирской области... Признаюсь, полковник: хотя я на стороне моджахедов, мне жаль этого молодого смельчака, который предпочел плену гибель в бою.
   Десантник лежал на пыльной, горячей земле, широко разбросав руки, словно отдыхая после трудной, тяжелой работы. Глаза его были закрыты, точно у спящего, но не вздымалась простреленная грудь, лишь ветер чуть шевелил спутанные волосы.
   Джон всмотрелся в покрытое копотью, кровью и пылью лицо десантника и вдруг на какой-то миг его в его глазах отразились растерянность и недоумение. Однако старый разведчик тут же взял себя в руки, поэтому никто ничего не заметил.
   - Спросите моджахедов, полковник, как они собираются хоронить убитых "шурави", - обратился он к полковнику.
   - Они хотят бросить их на свалку, сэр, где трупы растерзают бездомные псы.
   Тень пробежала по лицу американца, он покачал головой.
   - Люди редко признают за своими врагами право на воинскую доблесть. Я понимаю чувства моджахедов, но русские погибли в бою, как положено настоящим воинам, а потому заслужили достойное погребение... Передайте эту мою просьбу моджахедам!
   - Они возбуждены гибелью своего командира, сэр!
   - Попытайтесь все же им объяснить! А это - чтобы выкопать могилы! - Джон достал из кармана пачку долларов.
   -- Постараюсь выполнить ваше желание, сэр,! - полковник с удивлением посмотрел на американца...
  
   Всю обратную дорогу Джон был молчалив и задумчив. Не проронил ни слова и пакистанский полковник, стараясь понять, что же могло так изменить настроение американца. Инцидент в лагере? Но подобного в жизни каждого разведчика хватает, а он знал Джона как человека железной выдержки и самообладания. Нужна очень веская причина, чтобы заставить американца забыть о своем спутнике.
   А перед глазами Джона стояли три такие знакомые маленькие родинки... Знак, повторенный с точностью, на какую способна только одна природа. Как у дяди Тома, как у него, Джона, как у его внука Ганса: в юном русском десантнике текла кровь их общего предка... Больше не течет...
   Все-таки нет ничего нелепее войны. В космическом мраке и холоде на крошечной планете Земля произошло величайшее чудо: появилась жизнь, затем возникло разумное существо - человек. Но вместо того, чтобы, сплотившись, дружно противостоять опасностям окружающего мира, люди истребляют друг друга... Нет, эти мысли не для человека его профессии!..
   Джон все больше и больше хмурился, не замечая ни дороги, ни обожженных солнцем холмов, ни пыльного неба. Он видел перед собой лишь молодое лицо с тремя небольшими родинками на правой щеке, как символ вечного родства всех людей на свете вопреки их вечной вражде...
  
  
  
  
  
  
  

А.А.Яблоков

1985 - 2000

  
Оценка: 4.82*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"