ОХОТНИКОВЫ
Повесть о
Любви, Доблести, Верности
"В любви мужчины и женщины, по-моему,
обязательно должна участвовать ещё
третья сторона - Советская Родина!"
(из случайно услышанного разговора)
ТАНЯ
(Наша Родина, Наш Народ.)
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица -
Не забыть бы тогда. Не простить бы. И не прозевать!
В.С. Высоцкий
Московский полдень 16 апреля 2020-го года выдался солнечным, и прибывшие на торжества по случаю первой годовщины провозглашения Интернационала Солидарности члены восточноевропейской правительственной делегации решили прогуляться по советской столице. Министр обороны и экспансии Австро-Чешской Социал-Федеративной Империи рейхсмаршал Иоганнес Гердт был в Москве впервые. До войны он в СССР не бывал вообще, а потом служебные обязанности приковали его к Рейнской области, так что даже в Вену почти не приходилось ездить. Поэтому сейчас он разглядывал дворцы и залы Кремля точно как турист из российской глубинки.
--
Клаус! Клаус! - окликнул он вдруг своего коллегу, министра информации и пропаганды Штора. - Из этого орудия когда-нибудь стреляли?
--
Нет, товарищи. - раздался вдруг слегка ироничный женский голос на хорошем немецком. - Это Царь-Пушка, символ военной мощи царя Ивана Грозного, правившего в шестнадцатом веке. Реальная боевая эффективность такого ствола равна нулю!
--
А! Так это и есть знаменитая Царь-Пушка? - Гердт обернулся и увидел симпатичную веснушчатую девушку в десантном мундире без знаков различия. - Я думал, что у пушек ствол все же подлиннее!
--
О чём и речь! По баллистике это могла бы быть мортира, но у неё нулевой угол возвышения, да и не мог тогдашний порох метнуть ядро такого калибра дальше нескольких шагов! Так что это - только символ, а символам нужна внешность, а не ТТХ! Ауфвидерзеен!
С этими словами девушка махнула австрийцам платочком, развернулась по-строевому и пошла к Соборной площади, оставив маршала в расстроенных чувствах.
--
Она произвела на тебя впечатление? - не очень тактично поинтересовался Штор.
--
А ты Ее знаешь?
--
В Политсовете Интернационала с нею знакомы все. Или почти все, - поправился Клаус, сообразив, что Гердт, похоже, с нею таки не знаком. - Это генерал-полковник Татьяна Охотникова, командующая ВДВ СССР. По совместительству - координатор Курганской области.
Гердт помнил фантастические рассказы, ходившие в войсках о русской десантнице, освобождавшей в минувшую войну Южную Сибирь. Эта Татьяна была женщиной невероятно храброй. Курганскую область она - во главе всего одного парашютно-десантного полка - освободила на второй день войны, когда австро-чешская армия отступала в Северной Польше, Венгрии и Румынии. Вообще, Гердт восхищался русскими товарищами. Восстание против троцкистской диктатуры было делом почти безнадежным, безумным! Но когда 18 августа 2018 года троцкистские орды обрушились на Восточную Европу, самый центр России - Урал - поднялся "За вашу и нашу Свободу", и в тяжелейшей из войн XXI века Советский Союз своими руками и своей кровью очистился от тирании и ГУЛАГа.
"Сейчас Ей двадцать семь..." думал Ганс, уже не глядя на прекрасные дворцы и храмы. "Она равно избегает мужчин и женщин - может быть, Её первый возлюбленный был расстрелян НКВД?" Он старательно перебирал в памяти все, что слышал и читал об этой девушке.
"Странно..." вдруг подумал он "Еще двадцать минут назад я и не помышлял о Ней. Как же Она так на меня подействовала?!" Он из последних сил пытался вернуться к реальности, расслышать шедшего рядом Клауса, хотя бы сообразить сколько времени осталось до торжественного вечера во Дворце Съездов - и будет ли Она там? Наверное, будет - Она же член ЦКС...
--
Клаус, - удивился Ганс своему собственному голосу, - где тут можно купить цветы? Ты случайно не в курсе?
Концерт закончился, начался торжественный ужин. Таня Охотникова - единственная в мире девушка-главком воздушно-десантных войск, координатор Курганской области, член Центрального Координационного Совета правящей Партии Народной Инициативы Советского Союза - сидела в одиночестве за столиком, почти не ощущая вкуса напитков и закусок.
Четыре часа назад она не обратила внимания на случайную встречу с австрийскими министрами у Царь-Пушки, да и сейчас её волновали совсем другие мысли.
"Как же так?" думала Таня, "Мы победили в великой и ужасной гражданской войне, устранили режим репрессий - а что получается?" Она помнила детство - времена капитализма, свергнутого совместными усилиями левых партий СНГ в 2006 году, помнила постепенную узурпацию власти троцкистской фракцией, когда за идеи советского народовластия люди попадали в лагеря смерти, - тогда она была комсомолкой. И сейчас она чувствовала, что нечто подобное происходит, произошло вновь! Это было не аргументированное знание, не политическая идея - что-то неуловимо ядовитое, как иприт, разливалось в советском воздухе. Здесь в Москве это чувствовалось только на пленумах ЦКС; в её Курганской области это вообще не ощущалось; - но она же не слепая! Она же видит, чувствует, как незримые гири страха и подлости вновь ложатся на плечи людей! Советских людей! Свободных людей!
"Такое впечатление" - шептала себе Таня - "что в некоторых регионах - и как бы не в большинстве - местная власть отсекает народ от контактов с армией, от участия в политической жизни. Зачем? Точнее - если так, то чего мы добились с двумя революциями? И кто, кто за этой политикой стоит - координаторы, избранные после гражданской войны теми, кого освободили их дивизии! Что за перерождение? И почему никто и нигде не требует смещения зарвавшихся чиновников?"
"Короче", решила она наконец, "завтра напишу маме. В Белгородской области, судя по поведению депутатов оттуда, дела - как сажа бела; интересно, что думают о происходящем односельчане?" Таня уже несколько лет не бывала на "малой родине", в селе Медуницыно Заречного района Белгородской области - до гражданской войны социал-демократам опасно было появляться за пределами "своих" регионов (Свердловской и Ульяновской областей, и еще Армянской ССР - трех территорий, где парткомы и УНКВД состояли из приверженцев социал-демократической фракции); а после войны, когда население Курганской области выбрало её координатором, а Бюро ЦКС назначило главкомом ВДВ, для отпуска не нашлось и недели за все время! И до сих пор по девичьему идеализму она думала, что все или хотя бы большинство руководителей так же горят на работе ради народных интересов...
--
Отчего так грустна, товарищ генерал-полковник? - тихий голос с немецким акцентом и какими-то вообще незнакомыми интонациями прервал её размышления.
Она обернулась - и увидела Ганса, протягивающего ей букет алых роз. Его губы чуть улыбались, но глаза смотрели серьезно и заботливо.
--
Здравия желаю, товарищ маршал!
--
Отставить церемонии, мы с Вами не на плацу! - теперь уже и глаза Гердта улыбнулись, и прямо взглянув в них, Таня увидела в зрачках - себя. Увидела - и не смогла сразу отвести взгляд, как будто потонула в этих черно-карих глазах.
А Гердту вдруг вспомнились рассказы бабушки и дедушки - благословенна их память - как они встретились впервые - в марте 1945-го, когда Советская Армия освободила концлагерь Дарбрук. Тогда они - Шмуэль Гердт и Эстер-Роза Залманзон - не могли поверить, что четыре года были рядом - их разделяло 3 барака - и ещё ни разу не виделись!
Конечно, ни Ганс, ни Таня никогда не "сидели", но им владело почти такое же, как он думал, чувство - почти полет! Он не чувствовал под собою ног, не видел ничего, кроме Единственного в жизни Лица, которое, кажется, любил ещё до своего рождения, и которое наконец-то встретил в жизни!
А Таня с детства не была ни сентиментальной, ни суеверной - иначе бы не пошла в парашютистки. Но, увидев своё отражение в глазах Ганса, со странным замиранием сердца вдруг подумала "Это судьба". И, видя, что маршал вот-вот потеряет сознание, она легко и нежно взяла его за руку и усадила рядом с собой. Ганс и не думал возражать, хотя первоначально собирался пригласить её на вальс. Он таял под её прикосновением, как воск в руках скульптора. Если бы сейчас она приказала ему свергнуть правительство - наверное, он бы исполнил и такой её приказ!
--
Выпейте, товарищ маршал! - она протянула ему свой едва початый стакан с аперитивом.
Он взял стакан, на мгновение сжав её руку в пульсе, коснулся губами следов её помады и выпил большими глотками. На его лбу выступил пот. Он смахнул его платком, несколько секунд смотрел на неё, а потом, нежно обхватив её запястье, поцеловал.
Все вопросы, которые он, подходя к ней, хотел задать о причинах её одиночества, вылетели у него из головы. Она была рядом, и этого было ему достаточно. "Остановись, мгновенье, Ты прекрасна!", прошептал он, готовый умереть у её ног.
--
Разрешите обращаться к Вам на "Ты", товарищ... Таня?!
--
Разрешаю, товарищ... Ганс! - с улыбкой ответила она, и как бы ему хотелось отдать жизнь за эту улыбку!
"Шопен. "Белый Вальс!"" - прозвучало с эстрады.
Она вновь взяла его за руку.
--
Пойдем,... Ганс?
Больше в этот день он не помнил ничего, и когда наутро Клаус спросил его, где он так хорошо научился танцевать, он не ответил, а только обрадовался, что, похоже, не осрамился перед Ней.
А Таня в это время уже проводила командно-штабное учение в Кемеровской дивизии.
Но под гимнастеркой её сердце грела сделанная накануне вечером фотография - первое в её жизни фото под руку с мужчиной.
Таня привычным строевым шагом зашла в свой кабинет.
--
Оксана!
Связистка, как всегда, просунула пол-лица в дверь.
--
По Вашему приказанию!
--
Почта?
--
2 шифротелеграммы из Псковской дивизии, пакет фельдсвязью из Самаркандской, отчёт из Новороссийской бригады.
--
Из ЦКС, Министерства, Генштаба?
--
Ничего.
--
Личные письма?
--
Одно письмо из Австрии. От маршала Гердта. - Оксана лукаво улыбнулась командующей: мол, значит, и у Вас есть кавалер?!
--
Давай! - кровь бросилась Тане в лицо, как школьнице, которую родители застали целующейся с другом.
--
Есть! - Оксана протянула пачку корреспонденции. - Разрешите идти?
--
Иди... Стой! Из Белгородской области ничего?
--
Ничего, товарищ командующая! - удивилась Оксана. Действительно, странно: имея другом министра - от кого, спрашивается, ждет генерал-полковник письма из глубинки?
--
Если появится - немедленно ко мне! В любое время суток! Идите.
Оксана выскочила в полном недоумении.
А Таня вновь погрузилась в раздумье, и становилось то раздумье час от часу всё невеселее...
"От мамы уже два месяца нет ответа... Жива ли? Может, обиделась, что за прошлые годы я ни разу не писала ей больших писем - только открытки?" Мысли, как мигрень, били в виски. "Хоть бы жива была! Хоть бы жива! Роднышка моя бедненькая!"
Внезапно Танин взгляд упал на портрет Ганса, и тотчас стал осмысленнее. "Что же он пишет?" До сих пор все письма Ганса содержали лишь излияния страсти, все на один манер, и Таня порою думала часть из них уничтожить - содержание всё равно одинаковое. Но всё же хранила - все 8 писем, сама не зная зачем и почему...
"Танечка! Свет моих очей и жизнь моей души!" Это письмо начиналось так же стереотипно. "Я понимаю, что Ты не можешь взять отпуск... Увы, я тоже не могу пока приехать! Но выход есть! Я приглашаю Тебя, любовь моя, на учения австрийского спецназа "Нахт унд Нибел", которые состоятся на озере Плётцензее около Берлина с 7-го по 12 августа сего года. Так или иначе, кто-то из советских генералов, по регламенту, должен присутствовать - ТАК ПРИЕДЬ ТЫ, ПОЖАЛУЙСТА, МИЛАЯ!!!" Это уже по делу. За бугром я не бывала никогда - думала Таня. Но если он попробует лапать - получит в челюсть, невзирая на звание. Тридцать пять лет, не женат!.. Либо гомо, либо гуляет по борделям. Таня знала, конечно, что борделей в Австро-Чехии нет, за извращения там сажают, а нравственность офицеров и генералов блюдёт специальное управление в составе военной полиции. Но иногда ей нравилось воображать про Ганса чёрт-те-что - просто, чтобы потом, отбросив все эти глупости, облегченно вздохнуть: "А он-то хороший!" И, в глубине подсознания, по секрету даже от самой себя: "Он самый лучший в мире!"
Тем зимним днём - за три дня до Нового, 2021 года, Таня стояла у стола и гладила блузку. Конечно, для этого есть денщик, но Таня с детства привыкла гладить личные вещи сама. "Это, как парашют - каждый гладит и укладывает для себя сам" - считала она.
От родных не было никаких вестей - уже два с половиной года, если считать с последнего маминого письма, полученного за шесть дней до войны...
"Что с ними?! И где я раньше была?! Где была моя совесть? Мама, Мамочка!!! Отзовись!"
Перед Октябрьскими праздниками Таня направила в Белгородское ОблУВД официальный запрос о судьбе своих родителей и родственников, и три дня назад получила сухой казенный ответ:
"Поименованные Вами лица:
--
Охотникова Нина Анфимовна,
--
Охотников Фома Павлович,
--
Охотников Василий Павлович,
--
Охотников Павел Фомич,
--
Охотников Роман Васильевич,
--
Бестемьянный Анфим Елизарович -
- живы, проживают по указанным в запросе адресам, судимости не имеют.
Начальник управления внутренних дел Белгородской области
генерал-майор Загорудный Е.Н."
Но почему же, почему не отвечают?!! Не хотят? Считают "отрезанным ломтём"? Или..? И всё отчетливей прорезывалась у Тани одна мысль: ехать самой! Лично! И если... (Таня не допускала и мысли об этом "если", но её исторические познания отчётливо говорили: "это возможно".) Так, "если" - мстить за родную кровь до последнего патрона в стволе и до последнего вздоха в груди! Впрочем, так далеко Таня не заглядывала, и кому придется мстить - не думала.
Внезапно в дверь постучали.
--
Входите! - не оборачиваясь, произнесла Таня.
--
Здравствуй, родимая!
--
Ганс!
Он обнял её, поднял в воздух, закружил, пронес вокруг по комнате. Она уже не боялась и не стеснялась его рук, как тогда, в августе, в палатке у озера... Но всякий раз его прикосновение странно кружило ей голову - как при резком попадании в воздушный поток, когда спускаешься на парашюте. Их губы внезапно соединились, и этот поцелуй длился, казалось, целую вечность!
--
Ты... Но как же ты вырвался со службы?
--
Очередной отпуск - до Крещения.
--
До 19-го числа?!
--
Увы! По-западному Крещение уже 6-го! Так что у нас с Тобою неделя, чтобы подать заявление в ЗАГС!
--
...?
Таня уже по-настоящему любила Ганса, но официальное замужество? Эта мысль была для неё слишком новой, и она не могла её сразу переварить. Да и потом, стиль австрийской десантуры настолько отличается от русского, что в Венском штабе ей служить точно не удастся. Даже если будет приказ Объединенного штаба армий Интернационала Солидарности.
--
Без проблем, родная! Я уже договорился с товарищем Аранеком, если по выходе из отпуска я представлю ему свидетельство о нашей помолвке, он отпускает меня в отставку к 8-ому марта! Тебе в подарок, драгоценная моя! Надеюсь, у Тебя найдется вакансия по артиллерийской части?
Он чудо! Уйти к любимой с министерского поста! Таня читала про английского короля, отрекшегося от престола из-за любви, но в наше время?! Ради неё?!
--
Ганс! Единственный мой!
До него она не знала мужчин - он был первым. И каким-то шестым женским чувством она вдруг ощутила - других не будет!
--
Единственный!
Она обняла его крепко-крепко, так что почувствовала пальцами стук его сердца. И вдруг отпустила, глядя со страхом - ей показалось, что его рёбра хрустнули под её рукой, более привычной к рукопашному бою, чем к ласке. Он, поняв её опасения, весело улыбнулся.
--
Не боись! Я курсантом 155-миллиметровый ствол на закорках таскал - авось минувшие полтора десятка лет не похудшел в кости! - он не очень правильно говорил по-русски, но он говорил сердцем, и её сердце понимало всё.
--
Родной... - она поцеловала его, и долго-долго глядела в его бездонные, как заводи Оскола и Медуницы, глаза. - Это будет лучший Новый Год в нашей жизни...
Министр обороны СССР маршал Крашенинников щедрой рукой выписал Тане две недели отпуска - с первого по пятнадцатое февраля. Об её помолвке с Гансом Гердтом шептались все армии Интернационала, и отказать героине такого романа в поездке к родным - у начальства просто рука не поднялась. Впрочем, приказано было до 23-го успеть провести тактическое учение с боевой стрельбой в Самаркандской дивизии (значит, реально надо вернуться в штаб не позднее девятого - десятого край; это не написали, но подразумевалось однозначно: Таня была в штабе не новичком, и за каждой строкой письменного приказа умела читать три страницы неписанного).
Но пока что Таню неожиданно и срочно вызвали в "Главную Кухню", и сейчас она сидела в приёмной, судорожно сжимая мобильник - в любой момент могли позвонить из Управления Военных Сообщений, где она заказала на первое число вертолет - со штаба Воронежской танковой дивизии - в родную деревеньку... Таня уже представляла, как выскочит с вертолета - в самый момент посадки, когда винты еще тянут воздух - и как этот ветер будет развевать её волосы из-под голубого берета... А как мальчишки, девчонки, да и взрослые односельчане будут смотреть на её погоны и ордена! За 36 дней гражданской войны она заслужила два ордена - за Курган и за Читу, и десант под Читой 19 сентября 2018 года был, пожалуй, самым сложным в её жизни. Дотоле никто, никогда и нигде не прыгал с парашютом под ливневым дождем - ей тогда пришлось, и сердце до сих пор замирало от этих воспоминаний. Но приказ есть приказ! Если бы она сослалась на его невыполнимость, троцкисты успели бы взорвать Транссиб! Вдруг зазвучала "Марсельеза". Её мобильник! Таня нажала кнопку.
--
Генерал-полковник Охотникова.
--
Сейчас с Вами будут говорить...
--
Что за церемонии! Это УВС?
--
Это ВВС! Говорит маршал Оспанов!
--
Здравия желаю, товарищ маршал! Прошу извинить за неосторожное высказывание!
--
Извиняю. Рекомендую впредь не высказывать раньше времени предположений о Вашем собеседнике. - Главком ВВС маршал Анатолий Оспанов не зря слыл самым язвительным человеком в Советской Армии. - Я говорю из кабинета товарища Тарханова. Вы где сейчас?
--
Этажом ниже. В приемной Бюро ЦКС!
--
Немедленно поднимитесь к нам! Охрана вас пропустит.
В трубке послышался голос Председателя Центрального Координационного Совета Партии Народной Инициативы Советского Союза, председателя Верховного Надзорного Комитета - Государственного Инспектора Союза ССР Семёна Фёдоровича Тарханова.
--
Таня?
--
Так точно, товарищ Председа...
--
Кончай свои чинопоследования, ты не в штабе! Дуй сюда, дело гос.важности касательно твоего отпуска! Связь кончаю!
Таня обмерла. Неужели отменят отпуск? Но приказ есть приказ, и она пошла наверх, для бодрости насвистывая свою любимую "Марсельезу". Охрана на вахтах отдавала честь, но Таня этого не замечала. Единственный раз товарищ Тарханов вызывал её в свой кабинет - еще в революционном Свердловске - 20 августа 2018, через полтора часа после возвращения с Курганской операции. Тогда он лично присвоил ей - старшей лейтенантке - звание полковника и должность командующего ВДВ, а она все стеснялась неотмытой копоти боя на своем лбу и руках, и больше всего боялась, что он предложит ей секс - о постельных подвигах партработников даже в троцкистское время ходили анекдоты, и когда она вышла из кабинета, не услышав ни одного скабрезного или двусмысленного намека, то подумала: слава Богу, что в Нашей Фракции даже руководство порядочное! Есть за что воевать! Но всё: вот и дверь со звездой и "соломинкой в глазе".
--
Генерал-полковник Охотникова по Вашему приказанию...
--
Вольно. Садись, Танюша, к столу...
Вернувшись домой из Кремля, Таня, не раздеваясь, бросилась на кровать, и уткнувшись лицом в подушку, заревела. На балконе развевалось бельё, которое надо было погладить к отпуску, на столе лежали курганские бумаги, которые надо было рассортировать, чтобы главное взять с собой - но для неё сейчас не было главного! Главным было то страшное, о чём она догадывалась уже давно и что услышала сегодня из уст высшего руководителя партии. СТРАНА ЗАХВАЧЕНА БАНДИТАМИ! Советская власть на местах вытеснена диктатурой уголовников, возглавляемых координаторами! Тане было невыносимо стыдно, что она тоже носит это звание. Хотя умом она понимала, что невиновна, что именно поэтому её и ещё семерых честных координаторов вызвали в "Главную Кухню", КАК, КАК?! В нашей стране!
То есть, она сразу, еще на приеме у Тарханова, поняла - как. И это было еще больней, ибо в этом уже точно была и её вина! В гражданской войне основу Народно-Революционной Армии Советского Союза составили освобожденные восстанием зэки; предполагалось, что их страдания дали им политическую сознательность, и они теперь будут стоять насмерть за свободу. Они и стояли - да только, как оказалось, за собственную, а не народную! И пока Таня в Кургане избиралась освобождёнными - то есть всем местным населением, которое было освобождено в результате возглавленной ею операции; - в это время в десятках областей, включая её родную Белгородчину, генералы проводили выборы лишь среди зэков, выпущенных ими из лагерей и тюрем, и соответственно узаконивали бандитизм своего электората, и для обеспечения своих кресел официальными указами лишали не-сидевших гражданских прав!
В мирное время это бы не прошло - народ бы, наверное, не позволил. Но тотчас после страшной войны, когда ещё звучали жуткие предложения маршала Грацианского "сквитать всё и каждому троцкисту" - а под троцкистами тов. Грацианский понимал всех, кто не участвовал в восстании - люди приняли новое закабаление как должное, может быть даже меньшее зло - в сравнении с сожжением заживо. На своем Юго-Восточном Фронте Таня не верила сообщениям СМИ о сожжении Грацианским 83 тысяч пленных (включая весь партактив Башкирии и Татарии с семьями) в горящей нефти; она и её бойцы считали это ловкой пропагандистской уткой, чтобы парализовать троцкистов страхом. Но когда Тарханов положил на стол обугленную и пропитанную мазутом человеческую кость, Таня не упала в обморок. Она спросила только:
--
Так мы за ЭТО кровь проливали, товарищ Председатель?!
Зло и хлёстко сказала, как ребёнок, вдруг узнавший жестокую и страшную тайну своего происхождения. И услышала ответ, в котором не было уже никаких чувств - лишь гарь, как в той кости, пепельный крик души, в которой всё перегорело дотла:
--
Можете меня судить и повесить!
И смятенный голос маршала Лемешева:
--
Только ведь и все мы на Этом соучастники...
И маршал Оспанов, по-деловому, хотя и у него зубы стучали как на сорокаградусном морозе:
--
Так или иначе, сначала Исправить надо! Конечно, после всего - доверия нам от народа быть не может; но кроме нас, Зверя не остановить никому.
--
Народ! - выкрикнул координатор Запорожской области Мыльников. - Наш Народ! Нами, выходит, преданный!
--
А организует кто? Отдельные партизанские вожаки? Против ВСЕСОЮЗНОЙ БАНДЫ? Да как бы ещё нас тут не прослушивали!
Оспанов, как всегда, говорил по существу - видно, он уже давно об этом задумывался. Но Таня услышала в его речи только одно слово, слово - "партизанские". Партизаны! Тогда вопросов нет! И, может быть, слава Богу!
Потому что Таня знала своих близких - если в Заречном районе есть хоть один партизанский отряд, все мужчины её рода наверняка там, в лесу, и не взять их координаторскому волчью! А женщины - потому, наверное, и не отвечают, (если, конечно, живы и сами не в лесу), что её считают - изменницей. "Отмыться!" - кровью стучало в висках - "в бойне меж двумя партмафиями пуля миновала - достанет крови смыть позор в честном бою за Народ, за Землю и Волю!" В этот момент, если бы и Ганс попытался её отговорить - перечеркнула бы автоматной очередью, и пластала бы все власти, как крыс бешеных, пока бы её собственное сердце не взорвалось бы под пулей. И, наверное, все собравшиеся этот взгляд её отчаянный, остановившийся, - увидели, какой у раненого медведя бывает, когда он на стволы и рогатины идёт.
--
Крепись. - одно это слово сказал, положив тяжёлую руку ей на плечо, министр двигателестроения Потеряев. - Крепись, девочка. То есть, стрелять-то, конечно, оно надо, но сначала головой поработать! Ну, положим мы на завтрашнем пленуме весь ЦКС, а дальше? Дальше?! Дальше я скажу что будет - воры между собой изберут новый ЦКС, и на этом дело заглохнет! Потому как народу, простым людям, от геройской нашей стрельбы в пределах Садового кольца ни жарко ни холодно, ни вовсе проку никакого!
--
Короче. - снова голос Тарханова прозвучал, и уже не мертвый был этот голос, а кровь и ярость звучали в нём, Таниной душе созвучно. - Всем здесь присутствующим - приказ: отбыть первого числа февраля - в какие сами знаете регионы. Не в крупные города! В деревни и заводские поселки-городки. Места - промеж себе согласуете завтра к полудню. Задача - организовать народ на сопротивление властям-кровососам. Военным - дополнительно первое: до отбытия составить списки всех известных вам частей, использующих подневольный труд. В документах это скорее всего может проходить как труд заключённых. Второе. Списки частей, где большинство бойцов - революционеры - А; где большинство - освобожденные в войну зеки - Б; мобилизованные люди по призыву после войны - В. Списками перед отбытием все обменяйтесь - и со штатскими товарищами. На предмет: на кого полагаться можно... Да-а-асс... Сделал я две революции - не ждал, что ещё третью придётся... Да, видать, умные люди сказали: "Первый врёт, второй смеётся (хотя мало смеху, тут слёзы скорее), ТРЕТИЙ - ПРАВДУ ГОВОРИТ!" До свидания, товарищи! Для всех здесь сейчас не присутствующих - мы ничего не обсуждали и ни о чём не договаривались!
--
Это - даже под пыткой на очной ставке! - ответил за всех Оспанов.
--
Что с Вами, товарищ Охотникова? - наигранно спросил маршал Грацианский. - У вас лицо серое, как у неживой, не про нас будь сказано!
"Не серее, чем пепел твоих жертв!" - хотела взорваться Таня, но сдержалась. Она действительно проплакала почти всю ночь, и только под утро занялась востребованными Тархановым сводками. Так что вздремнуть ей таки не довелось, да еще услышанное накануне... Таня сама понимала, что вид у неё не ангельский, и сознательно смыла все остатки косметики - пуле в стволе косметика ни к чему, а именно пулей, за которой уже воспламенен порох, ощущала себя Таня. Куда улетучились вчерашние мечты об элегантном прибытии к родным берёзам?! Не "столичной штучке" доставил курьер час назад талон на спецрейс вертолёта - а бойцу, даром что в юбке - бойцу, Ганнибалову клятву давшему - отдать жизнь, кровью своей и вражьей отмыть поруганную честь - свою, близких и Революции.
Тут прозвучал звонок, и члены ЦКС потянулись в зал, рассаживаясь согласно принятому Уставом служебному порядку. Таня сидела рядом с министром авиапромышленности Ириной Платунской и главкомом ВВС маршалом Анатолием Оспановым. О романе между Ириной и Анатолием в ЦКС знали все, но лишь немногие знали, почему эти двое не регистрируют своих отношений... Таня - знала, и очень жалела своих соседей. Вчера все трое были на "конспиративном совещании" у Тарханова; собственно, Оспанов, можно сказать, вёл то совещание. Таня знала, что Анатолий берёт Карелию, а Ирина - Новгородскую область; они тоже знали, что она едет в Белгородскую, то есть оперативное взаимодействие с нею для них невозможно. Ирина тоже когда-то воевала, правда давно, еще при капитализме, в Чечне - водила штурмовой вертолёт, и была тяжело ранена террористами. Так что с уголовным элементом у неё были личные счёты, и Таня не сомневалась, что в Новгороде очень скоро "заполыхает". Анатолий вообще-то хотел взять Мурманскую область, откуда сочились весьма недвусмысленные миазмы, но пришлось ехать в Петрозаводск - разложение тамошнего авиакорпуса зашло слишком далеко, и требовалось личное вмешательство главкома. Уголовников Анатолий ненавидел так же круто, как и Ирина: в далёком 1996-ом его отец - главный инженер "Уралтрансмаша" Игорь Петрович Оспанов - был убит грабителями на пороге собственной квартиры.
Впрочем, родившаяся в девяносто втором Таня знала о беспределе ельцинских времён в основном со слов родных, учителей и командиров - в её собственной памяти раннее детство запомнилось только полуголодным-полухолодным бытом разваливавшегося села, из которого почти все мужики уезжали на заработки в город, а приезжали - не с деньгами, а с синяками и запахом перегара. Таня вспоминала, как и её отец - Фома Павлович - однажды пришел пьяный, и как тогда заплакала мама - Нина Анфимовна. Больше отец к бутылке не прикасался, а купил в райцентре на развале Ленинский сборник, и на выборах 2003-го сагитировал за Глазьева всё село. (Секретарь ЦК КПРФ товарищ Глазьев был расстрелян троцкистами "за оппортунизм" осенью 2012 года.)
Члены президиума еще не вышли на сцену, и Таня продолжала размышлять "за жизнь". Как романтическая, на самом деле, девушка революционного времени, плюс к тому военная, она равнялась на образы комсомолок-героинь легендарной Великой Отечественной Войны, и порой упрекала себя за любовь к "немцу" Гансу. Впрочем, она чувствовала и понимала, что у каждого поколения - свой фронт; до вчерашнего дня он был у неё в прошлом - Южно-Сибирский Фронт гражданской войны, и в той войне Ганс со своими восточноевропейцами был для советских революционеров братом по оружию. Но так или иначе, сейчас все образы сместились: слово "партизаны" напомнило Тане другую "Таню" - героиню-разведчицу Зою Космодемьянскую, зверски замученную фашистами. "Смогу ли я выдержать такие истязания?", думала Таня. Тем более, что она знала: в троцкистское время были изобретены способы пытки, перед которыми даже герои шестого года не могли устоять. "Решено", думала Таня, "живой не дамся!". На всякий пожар у неё в косметичке лежала в железном футляре стеклянная ампула, и Таня решила сегодня вечером зашить ее в воротник гимнастёрки.
"Широка страна моя родная!" - грянул из динамиков гимн, и весь зал поднялся на ноги, по-военному салютуя президиуму.
Заседание Пленума Центрального Координационного Совета Партии Народной Инициативы Советского Союза началось.
Таня была десантницей, и думала, что её уже никому не испугать. Но сегодняшний пленум! Она с ужасом и отвращением вспоминала звериный рёв "региональной" части зала, когда товарищ Оспанов с трибуны зачитал указ Бюро о создании непосредственно избираемой местным населением Народной Милиции. Очевидно, партизанское движение было почти повсеместным, и этот указ легализовал его - так, по крайней мере, поняла Таня. Но реакция зала! Крик и захлопывание - это было бы ещё вменяемо, на худой конец тухлые овощи, но когда в докладчика полетели камни! В Танину память на всю оставшуюся жизнь врезался пролетевший в полуметре от её лица железный прут; его свист был точно как свист снаряда на поле боя.
Анатолий, присев за трибуной, отделался ссадинами, но скандал был такой, что заседание пришлось немедленно прекратить, и в итоге раздельных совещаний по секторам решили провести в мае партсъезд и переизбрать ЦКС; до съезда вся полнота партийного авторитета была передана Бюро, т.е. фактически - участникам вчерашнего заговора. Таня не могла не восхититься политическим и организаторским талантом Тарханова, очевидно заранее подготовившего "отраслевиков", "силовиков" и "идеологов"!
А сейчас она погладила и сложила бельё - не модные шёлковые комбинашки, как думалось ей еще пару дней назад, а полевую форму без знаков различия. Она собиралась в бой, а не на бал, и не хотела акцентировать своё высокое положение: ясно было, что если народ пошёл в леса противу властей, к генеральским погонам и лампасам доверие будет ниже нуля. А с координатором Хмаровым и его бандой - про себя Таня уже не называла окружение координаторов иначе как бандами - говорить не о чем, то есть говорить надо, но не языком и документом, а, по выражению Энгельса, "критикой оружием".
Опять зазвонил мобильник.
--
Слушаю!
--
Танечка! Свет мой!
--
Гансик! Приветик! Как делишки? - перед любимым Таня еще разыгрывала светскую львицу. Она понимала, что это, может быть, их последний разговор в этой жизни, и хотела остаться в его памяти весёлой и легкомысленной, чтобы он вспоминал её легко, а не горько...
--
Танюша! Я по делу! Слыхал, что Ты собираешься повидать родных?
--
Так точно!
--
Я поеду с Тобой! Надо же представиться тестю и тёще!
--
Ещё чего! Ты не знаешь, как в России тёщи к зятьям относятся?! - Таня сказала первую пришедшую на ум отговорку; на самом деле она просто берегла Ганса.
--
Не страшней войны! Я к тому, что чует моё сердце: зори там ещё те! - Ганс открыто намекал на свой новогодний подарок Тане - книгу "А зори здесь тихие", и Таня всё поняла. И что он уже автомат смазал - поняла тоже, и что знает ситуацию в СССР из первых рук... Анатолий, что ль, ему позвонил? Вот гусь! Так информация и до противника раньше времени утечь может!
--
А ты откуда знаешь?
--
Страшная тайна. Вчера вечером товарищ Тарханов направил шифровку о внутреннем кризисе в СССР товарищам Аранеку и Ланну. Товарищ Аранек, зная моё положение, разрешил мне взять танковую дивизию.
--
Ты ничего не понял. И товарищ Аранек тоже, - мобильник Тани работал в сети Генштаба, гарантированной от прослушивания, и теперь она позволила себе говорить прямо. - Войска, да ещё иностранные - пусть даже дружественные - не вызовут доверия местного населения, а могут ведь и спровоцировать вопли об интервенции, понимаешь? Я еду партизанство подымать!
--
Геройско!!! Я с Тобой! Когда Ты вылетаешь?
--
Ещё чего! Не подумай! Ты что, хочешь лежать рядом со мной в братской могиле?
--
Вот я за Тебя и пойду в могилу, а Ты отомсти и победи, ну пожалуйста!
Как такому откажешь!
--
Первого февраля в 12:30 на военном аэродроме Воронеж. Имей с собою три смены чистого белья, оружие, зимний спальник, маскхалат в скатке, да - боеприпасы, и ещё сотни три рублей - на паче чаяния. Документы - только аусвайс и мед.карточку. Продуктов, думаю, не надо - в деревне голода быть не должно при любом режиме, то есть если бы был голод, это до ЦКС бы точно дошло! Хотя... малый бочонок чешского пива! Медикаменты - от простуды, плюс перевязочный материал. Обязательно мобильник правительственной связи.
--
Фонарик?
--
Ты умница! Бери. Спасибо, что и мне подсказал. В глубинке возможны перебои с электричеством.
Вертолет, сметая воздушным потоком снег, сел на берегу Медуницы. Таня, закинув за плечи сидор, вылезла из кабины на подножку - и поразилась тишине. То есть, в деревне никогда не бывает так шумно, как в мегаполисе или воинской части, плюс зима, но чтоб вертолёт - и ни одна собака не лаяла! Ни одна корова не мычала? Такой мёртвой тишины не было здесь даже до революции, не говоря уже о предвоенных годах! Сказать, что это настораживало - значит ничего не сказать. Таня сделала знак Гансу: не высовывайся! А сама спрыгнула на снег и еще раз оглянулась. Людей не было! Ни души! Что это - засада? Или село (не приведи Господи!) вырезано? Или все от мала до велика в лес ушли?
--
Э-ге-гей! - крикнула Таня, сложив ладони рупором. - Товарищи! Есть кто живой?
Медленно скрипнула калитка второго от реки двора, и на улицу вышел дядя Вася - младший брат Таниного отца.
--
Танюха! Ты, что ль? Какими судьбами? - узнав племянницу, дядя Вася бегом кинулся к ней, взрывая валенками снежную целину. - Эк тебя важно возят, военную!
--
Здорово, дядь Вась! Как родные? И почему село как вымерло?
--
Эх, Танюха! Не знаешь ты нашей жисти! Ну, ладно. Пошли до отца с дедом!
--
А погоди! Я не одна, с женихом! Ганс, вылезай!
--
Он чо, немец? - удивленно уставился дядя Вася.
--
Офицер дружественной австрийской армии Ганс Гердт! - представился Ганс.
--
Ладно, потопали. В хате поговорим.
И все трое пошли по заснеженной безлюдной деревне - прочь от вертолёта, от большого мира, - и кто знает, какой судьбе навстречу?
Таню не оставляло ощущение, что от неё что-то скрывают. Не считают за свою, скажем так. Очень, вообще говоря, хреновое ощущение: зачастую вскоре после него кровь льется.
То есть, встретили её родные радостно! В кои-то веки старшая дочь на родную землю выбралась стариков повидать! Но на вопрос: "Где мама?" ответ был "Завтра увидишь."
--
Жива хоть?
--
Жива... Не приведи...
--
Что с ней?! - Таня всерьёз запаниковала.
--
В город поехала. На заработки. С Пашкой. Завтра вернутся. - это отец сказал, и Таня почти успокоилась.
--
Но почему вы мне не писали?
--
Эх... Не знаешь ты нашей жисти... Рази ж дадут они батракам письмами переписываться?
--
Каким "батракам"? и кто "они"?! - Таня почти кричала. Она почувствовала, что дела здесь, похоже, обстоят куда хуже и страшней, чем предполагал тов. Тарханов.
--
Не знаешь... - уже не укоризненно, а просто тяжко как-то прозвучал голос отца.
--
Да. - наконец решившись, сказала Таня. - Я многого не знаю. Последние десять лет я служу в армии, и о гражданской жизни представляю слабовато. Винюсь. Но если советская законность попрана - кем бы то ни было - я как офицер, и мой жених Ганс как офицер, клянемся здесь перед вами и перед честью нашей - пресечь злоупотребления, если придётся - и силой оружия!
Таня в знак присяги поцеловала свой пистолет; Ганс поступил также, а затем они, повинуясь безотчётному импульсу, обменялись оружием. Селяне смотрели с удивлением: они никогда не видели воинских ритуалов ВДВ.
--
Посмотрим. - со вздохом сказал отец. - На ночлег где расположитесь?
--
Если можно - на дворе в бане. - ответила Таня.
--
...? Столько домов пустых - что ж вы в бане?
--
Пустых домов? - Таня опешила. - А хозяева куда ж делись? Не целыми же семьями на заработки в город?
--
Не знаешь?! - уже зло сказал отец. - Убивают нас!
--
...? Кто?
--
Ваши! Третьего дня, как автобус приехал - выгнали Фрола Рябко с семейством, заголили всех и велели бежать кросс - "для сугреву". Когда кто падал - пристреливали. И так всю семью...
--
А вы?! Мужчины?! - не сдержался Ганс. Его кулаки сжались, челюсть судорожно вздрагивала - он был страшен, как 4 сентября восемнадцатого года на Мангеймском плацдарме.
--
Мы? - с сарказмом ответил дед Анфим, - Стояли в струнку без шапок, руки за голову, под прицелом таких же, как вот у тебя, мил человек, автоматов!
--
Ё...! - Таня, не выдержав, сматерилась. - А если откровенно, дедушка Анфим: есть тут за лесом аль в лесу какая жизнь? На предмет: не найдется ли хоть пары обрезов к нашим стволам впридачу? Когда завтра автобус встречать пойдём?
И по тому, каким голосом сказала Таня последнюю фразу, поняли все: КАК она автобус встретить собралась. И дед Анфим веско ответил:
--
Не ходи! Хуже будет!
Утром Таня проснулась поздно. Посмотрела на часы и испугалась: 10:21! Ганс, как заправский дневальный, чистил картошку. Спасибо ему: Таня, когда собиралась, про часы забыла, а Ганс это уловил и в Воронежском аэропорту, пока ждали вертушку, подарил ей наручные-будильник, самозаводящиеся, водо-ударостойкие, с металлическим браслетом, фирмы "Ролекс" - прелесть! Таня всегда, даже в штабе, вела военно-аскетический образ жизни, и очень удивилась, открыв в себе чисто женское пристрастие к красивым безделушкам. Хотя, если серьёзно, спецназовцу такие часы нужны не для шика...
Эту ночь они провели в доме Таниных родителей: мама и брат были "в городе", а Фома Павлович ушел на ночь к брату Василию. Но, так или иначе, с минуты на минуту мог прийти автобус! Дядя Вася сказал, что он каждый раз приходит в разное время. Таня уже поняла, что когда они с Гансом прибыли на вертушке, селяне приняли их за бандитов. Только вот непонятно: что этим гадам надо? Рабов? - Боже сохрани маму и Пашку! Для сексуального надругательства? В этот момент Таня почувствовала, что её волосы встают дыбом: раньше она не думала, что кроме жизни может потерять еще и женскую честь. Впрочем, на сей счёт есть кое-что в воротнике гимнастёрки; да и Ганс, наверное, прикроет. Первый раз она ощутила удовлетворение от его участия в этом деле - всё же даже генерал-полковнику ВДВ нужно рядом крепкое мужское плечо!
Что их обоих накануне вечером удивило - кроме слов Таниных родичей, которые Таня почти ожидала (хотя и не всё), а вот Ганс чувствовал себя, как его дед по матери, генерал-майор вермахта, кавалер трех железных крестов, когда уже после капитуляции узнал, что все его родные погибли в Освенциме. "За что боролись?!" было написано на Гансовом лице, когда они с Таней остались одни в избе.
А поскольку Ганс понимал, что относятся к ним пока что как к чужим - очень мягко сказано; а как бы не за врагов или лазутчиков вражьих держали. То Ганс подготовил бадью с водой и железный крюк в избу внёс - на случай ежели ночью подожгут. И спал чутко, почти вовсе не спал - он привык не спать неделю. Лежали не раздеваясь - это как бы без проблем. А вот удивило их - что в хате (и, по словам деда Анфима, во всем селе) нет не только ни одного телевизора, но даже и радиоприемника ни одного! Сразу после гражданки, как "полосатые" (этим словом Танины родные называли бандитов) взяли власть, все средства связи из деревни они забрали, также почти все медикаменты, деньги, само собою ружья, топоры, косы и окромя перочинных ножи. Теперь на всю деревню - 67 дворов живых, из 223 живших перед войной - оставлен был 1 (один) тупой топор и 3 кирки (как издевательство) - дрова колоть. Точильных брусков не оставили ни одного никому, но раз в 2 месяца привозили на автобусе, и под конвоем селяне могли чуть подправить ножик или пилу. И то точить разрешалось не доостра, ибо проверяли полосатые на пульсах самих точильщиков: если ножик прорезал вену, то точильщик истекал кровью, а ножик забирали бандиты. Так уже троих добрых людей загубили, и в их числе Семёна Врубова, которого хата была у самой речки - вот почему никто и не вышел оттуда, когда Таня от вертолёта звала - молодую жену Семёна Олесю - подружку Танину школьную - новая власть, в село придя, в первые же пять минут повесила для острастки на площади у сельсовета!
--
Оккупанты это! - сказал вчера Ганс, услышав всю эту жуть. - Фашисты! Нечисть! Стрелять буду!
По лицам родных Таня видела, что они с этими формулировками согласны, но они промолчали, и Таня поняла: не доверяют. Ничего, после первой крови поверят, (Таня не сомневалась, что без крови автобусу на сей раз не уйти), но вот только переживём ли мы это доказательство? Так думала Таня, и её прежняя бравада уходила далеко в пятки, сменяясь чувством величайшей ответственности, смертельного риска и кровного долга. Как в Читинском десанте, только еще больше, отчётливей и серьёзнее.
Таня заняла огневую позицию на чердаке, под провалившимся и полусгнившим шифером. Ганс - тоже с автоматом - стоял в засаде у калитки. Так они договорились: когда полосатые выйдут с автобуса, Таня уничтожит вышедших и водителя, а Ганс, подбежав к автобусу, ликвидирует возможно оставшихся в салоне бандитов: с расстояния тут не поработаешь - у них, гадов, живой щит - заложники-селяне, и в их числе Танины мама и младший брат Пашка. Поскольку двор был наискосок от бывшего сельсовета, прямо на площади - площадочке, где Таня с подружками в школьные годы жгли костёр и гадали на парубков, а теперь там останавливался автобус, то позиция была вроде как хорошая. Таня устроила своё огневое гнёздышко так, что со стороны ничего и никого заметно не было: это сказал её дядя Василий Павлович, когда пришёл полчаса назад в избу за морковкой.
--
А племя моё где? - строго спросил он замершего "в готове" Ганса.
--
Военная тайна. Впрочем посмотрите, товарищ - если не заметите, ветер в наши паруса!
--
В ваши! - осмотрев хату и двор, сказал наконец Василий Павлович.
--
В наши. Общие у нас с вами паруса! - ответил Ганс.
Со стороны дорожной развилки Медуницыно - Осколок послышалось тарахтение моторов. Ганс со своей позиции еще ничего не видел, но Таня уже увидела всё и поняла: их план не сработает! За автобусом, метрах в пятидесяти, ехали три вооружённых мотоциклиста. (И были они, действительно, в полосатых телогрейках - очевидно, "юморист"-координатор сделал формой своих разбойников тюремные телаги!) Теперь, если...
Но думать о "если" времени уже не нашлось. Автобус затормозил в полутора-двух десятках метров от Таниной позиции, а мотоциклисты - на въезде в село, держа улицу под прицелом. Ганс нетерпеливо вертел головой: было всего минус четыре, и он не надел ушанку; а они договорились, что атакует он только после первого Таниного выстрела; мотоциклистов он не видел, но слышал треск их моторов и понял, что улица под боем. "Милый" - с неизведанной доселе нежностью подумала Таня, - "прости, что вместо счастья я принесла тебе лишь заботы и гибель!"
Из автобуса вышел бандит с мегафоном.
--
Эй, падлы ссученные! Все на площадь! Хто не выйдет до третьего гудка - сожгём в хате!
Автобус немедля засигналил. И тут Таня - отчаянной длинной очередью, полрожка наверное, на пределе дальности (у неё был штурмовой "Кедр", эффективный лишь в ближнем бою; вообще она, конечно же, из рук вон плохо просчитала подготовку к операции, но поняла это лишь сейчас, когда ничего уже, увы, не исправишь) переполосовала полосатые лагерные телогрейки мотоциклистов! Все трое с поросячьим визгом повалились в снег, но явно были живы, ибо немедля прикрыли свою позицию в кювете опрокинутыми мотоциклами. Но Таня уже не смотрела на них: расширенными от волнения глазами она глядела на Ганса, выскочившего из калитки и всадившего очередь в бандита у автобуса. В этот момент автобус рванулся, разворачиваясь - корма его летела боком прямо на Ганса! Таня в последний момент успела прострелить колеса, и автобус замер. У Тани дрожали руки, а зубы отбивали чечётку - такого страха она не испытывала ни под Курганом, ни под Читой!
Водитель закрыт от неё и её оружия всей толщей автобуса; если там внутри есть бандиты - они могут убить заложников... или... Ганса?.. Не помня себя от страха за любимого, Таня птичкой перелетела со своей позиции на крышу автобуса - и в следующее мгновение ощутила толчок в левый локоть. Но она даже не подумала сменить позицию - высадив прикладом заднее стекло автобуса, она не своим голосом заорала:
--
Сдавайсь! Выходи по одному!
А Ганс тем временем подбежал к двери кабины - и только тогда увидел руку с пистолетом, торчащую из окна. Он понял - бандит не выстрелит: шкура у него одна, а такие твари за свою шкуру дрожат. Он схватил водителя за руку, и рванув вниз, сломал эту руку о край окна. Раздался вопль, и Таня обмерла, впрочем, тут же сообразила, что Ганс никогда так бы не завопил, и обрадовалась: ещё один враг выведен из строя!
И тут над нею вновь просвистели пули. Теперь Таня поняла, что главный враг - недобитые мотоциклисты, и открыла по ним огонь. Вдруг её автомат захлебнулся, и она сообразила: патроны кончились. Спрыгнув на снег, она сменила рожок и только тогда осознала: мотоциклисты могут перестрелять пассажиров! И она зигзагами, перебежками от калитки к калитке - ринулась к околице, откуда летел смертоносный свинец.
А Ганс, сорвав дверь, выдернул в снег обмякшего и обдриставшегося водилу и осмотрел салон в поисках бандитов. Их не было - только полтора десятка измождённых людей в рваных и грязных ремках - явно батраки! Сидений, за которыми можно было бы спрятаться, в салоне не было - Ганс, представляя по книгам российские расстояния, подумал было: "как же эти люди, натруженные, тряслись стоя в этой душегубке, наверное, часа полтора?". И тотчас ему стало не до этих мыслей: он увидел Таню, мчавшуюся среди пуль, - грудью на стволы! Он заметил и один из стволов, хищно выцеливавших её - и разглядев у основания ствола бандитскую башку - раскрошил эту башку короткой очередью. А Таня уже приблизилась к врагу метров на двадцать; как дорого заплатил бы сейчас Ганс, чтоб поменяться с нею местами, или хотя бы прикрыть её своим телом! И в этот миг над мотоциклами взлетело пламя; Таня инстинктивно упала в снег, как учили в училище; но Ганс, подумав, что она ранена (мысли о худшем он допустить не мог), дико взревев, вышиб окно и рванулся к ней, поливая из автомата пылающую баррикаду бандитов и бежавшего к развилке дорог разбойника в охваченном пламенем полосатом бушлате.
В этот миг над его головой со стороны леса просвистела пуля. Он прыгнул, плюхнулся в снег рядом с Таней, и, тяжело переводя дыхание, внимательно посмотрел на неё.
--
Я в порядке! - вполголоса произнесла Таня. - Это ты из автобуса орал?
--
За Тебя ж испугался, родимая!
В этот миг рядом с ними взрыли снег еще несколько пуль, и они откатились в стороны, заняв позиции в придорожной канаве - с предписанным уставом шестиметровым интервалом.
--
Не стреляй! Не стреляй! - раздался вдруг заполошный голос деда Анфима. - То наши! Свои!
Из леса, держа оружие наизготовку, выходило до взвода партизан.
Когда Таня увидела среди партизан своего отца, ноги её на мгновение стали ватными, и она крепко ухватилась правой рукой за плечо Ганса. Но уже в следующий миг пришла в себя и опрометью кинулась к Фоме Павловичу.
--
Папа! Папа!
--
... Танюха! - отец прижал её к сердцу, крепко расцеловал в обе щеки, потом вдруг чуть отстранил, вгляделся внимательно, будто проверял - точно ли это его дочь? И вдруг, первым в этот день, увидел расплывшееся пятно и круглую дырочку на левом рукаве. - Ранена???
Лишь перехватив отцовский взгляд, и увидев кровь, Таня вспомнила, что в начале боя, похоже, поймала-таки пулю, когда на автобус прыгнула. Но волнение и радость первой победы настолько заглушили боль, что она ответила:
--
А, ничего. Чуть зацепило.
Подбежал Ганс, тоже увидел кровь на Танином рукаве, ахнул и подхватил Таню под мышки.
--
Не требуется. Пока на своих ногах держусь!
Вообще-то от самой смены власти сельсоветская изба была заколочена, но тут явилось железное зубило, дверь распечатали, и все - партизаны, Таня, Ганс, батраки, дед Анфим - набились туда. Впрочем, Ганс тотчас выскочил, залез на крышу и занял позицию с автоматом.
--
Чего ж ты от нас убежал, зятюшка? - окликнул его Фома Павлович.
--
Кто-то ж должен в дозоре стоять! - ответил Ганс.
--
То добре! Сеня, Миша - в караул! А ты, товарищ дорогой, слезай и айда к нам: расскажешь откель и с чем пожаловал...
Танин рассказ село слушало дважды, ловили каждое слово - настолько удивительными казались селянам столичные дела. Когда Таня сообщила своё звание - не поверили, и успокоились лишь прочитав запись в военном билете. Впрочем, вспомнив её доблесть в недавнем бою с полосатыми, согласились: достойна! Ганс свою министерскую должность не назвал, тем более, что в министрах он ходил последний месяц. Однако под конец схода Фома Павлович отвёл его в сторону и тихо сказал:
--
А я слышал, ты в Австрии от министерства отказался, моей дочи ради?
--
Так точно!
--
Не говори о том! Дураком сочтут! А дрался ты славно!
--
А где вы, отец, про дела мои австрийские слышали?
--
В отряде транзистор есть: Москву ловит. И про скандал на пленуме слышали... Да Москва - далеко!
--
Не скажите... А кстати: народ не разошелся ещё? ТОВАРИЩИ!!!
Когда Ганс зачитал указ Тарханова о народной милиции, люди не сразу поняли, какое это имеет к ним отношение, но когда он предложил тут же на месте избрать партизан официальными защитниками порядка, с перспективой помощи от регулярной армии, зашевелились все. Оказалось, что на самом деле партизан куда больше, четыре соседних села - Медуницыно, Осколок, Коровково и Берёзы Тенистые - сформировали общий отряд в 359 штыков, а здесь сейчас - лишь одна разведгруппа, и, как повинился Фома Павлович, изначально они пошли в деревню, чтоб захватить в языки Таню и Ганса, которых сочли лазутчиками. А сам Фома Павлович - всего отряда комиссар.
--
Так я и думала, - прошептала Таня.
Ей уже сделали перевязку, и местная фельдшерица тётя Катя, лечившая Таню еще в дошкольные годы, тщательно ощупав руку, сказала:
--
Ничего опасного. Кость цела. До свадьбы заживёт.
Таня уже начала надеяться, что они с Гансом действительно доживут до свадьбы. Так или иначе, она связалась с Тульской дивизией, и заказала срочно доставить в Медуницыно оружие на стрелковый батальон и четыре комплекта боеприпасов. Вскоре у реки застрекотали вертушки, и из них попрыгали десантники. Партизаны схватились за обрезы, но Фома Павлович объяснил, что это им прибыло оружие и подкрепление. Он и Танин двоюродный брат Ромка погрузились в вертушку и полетели в отряд - доставить оружие, потому что вызывать весь отряд в село было бы явно неразумно. Комбат майор Аникеев был Танин старый знакомый - учился в Рязанском институте на курс младше её, и когда после выпуска её оставили при институте инструктором, она еще год успела проучить его и весь тот курс затяжным прыжкам и "кентаврам". Сейчас он смотрел на неё и на Ганса широко открытыми глазами, как на богов, и Таня почему-то вспомнила поговорку: "Десантник одну минуту - бог, пять минут - орёл, и двадцать четыре часа - ломовая лошадь".
Рука тем временем начала болеть, и Таня то и дело отходила в сторону и жадно набивала рот снегом. Это было первое в её жизни ранение, и она, честно говоря, очень волновалась. Тем временем Ганс с майором Аникеевым уже слетали на мост через Оскол, где проходила единственная проезжая зимой дорога на четыре деревни, и выставили блокпост из числа солдат-срочников. Ребята эти были надёжные - их родная Рава Русская под Новгородом также стоном стонала от тамошнего координатора Жеребенко. Ганс их успокоил - Таня успела сказать ему, что Новгородчина в надёжных руках, хотя и не сразу их город - Ирина Платунская первоначально направлялась в Старую Руссу.
А блокпост на дороге был остро необходим, не затем, впрочем, чтоб остановить бандитов - пешком замерзшую реку можно было перейти где угодно, - а чтобы подать сигнал. Ибо среди сгоревших мотоциклов партизан Коля - сын Таниных соседей - нашёл остатки мобильника, и ясно, что бандиты успели сообщить в свой центр. Райцентр Лесогорье, Старый Оскол или прямо Белгород? Это уже невозможно было узнать, хотя батраки рассказали, что наживали горбы в Старом Осколе, где на металлургическом комбинате смёрзлась шихта, и их заставили дробить рудную массу ручными ломами.
--
Сволочизм! - воскликнул Ганс, услышав это. - Там же токсичные ингредиенты!
А услыхав далее от Таниной мамы, что никого из работников ни разу не кормили, а ослабевших бросали в печь, добавил:
--
Директора судить. Как фашиста. Трибуналом. И повесить за яйца! Кто "За"?
Предложение приняли единогласно.
Таня спала неровно, то и дело вздрагивала и просыпалась. Так тревожно она не спала даже на войне, впрочем сейчас здесь тоже была её война, и потом рядом был Ганс, он мягко касался губами её лба, и она снова ненадолго забывалась тревожным сном. А Ганс был почти спокоен, он полагал, что полицаи (так он перекрестил полосатых) уже в атаку на село не попрут, раз обжёгшись, тем более что по своему транзистору он ловил Всесоюзное Радио и уже знал об указе Бюро ЦКС о смещении ВСЕХ координаторов и временной передаче их функций спецпредставителям Бюро (в частности, по Белгородской области - командующей ВДВ генерал-полковнику Охотниковой; эту новость он собирался преподнести Тане утром, ибо знал её, что после этого ей уже не заснуть будет). Из ста семидесяти шести советских областей, краёв и республик - полыхало уже больше ста, и Ганс подумал, что во всех остальных начнётся к утру. Впрочем, он тотчас поправился - не во всех: у Тани в Кургане, и ещё в семи регионах, координаторы которых не опирались на криминал, было и должно было остаться спокойно! Улетая в Воронеж, Таня приказом оставила своим и.о. в Кургане генерал-майора авиации Завидова - командира тамошней истребительной авиадивизии, и сейчас Ганс с удовлетворением слышал, что тот Завидов таки утвержден как полпред Бюро. Ещё недавно Ганс завидовал ему белой завистью - генерал авиации виделся с Таней еженедельно, а то и не по разу в неделю! - впрочем Ганс не ревновал - он был уверен в Тане, своей единственной Тане! А сейчас, по мнению Ганса, завидовать должен был уже сам Завидов - ведь он фактически сидел в тылу, тогда как Ганс и Таня сражались вместе, и это, по-солдатски полагал Ганс, было лучшее время в их жизни.
Сейчас он обсуждал с майором Аникеевым и Фомой Павловичем планы завтрашнего броска на Старый Оскол. Впрочем, видно было, что Таниному отцу не даёт покоя какая-то посторонняя мысль.
--
Товарищ Гердт! - наконец не выдержал комиссар.
--
Слушаю.