Солнце режет лучами застиранных облак полотнища,
Плавит снег на горбах черепичных оранжевых крыш, 
И в глазницах зимы просинь влажного марта полощется...  
Я сижу у окна, вспоминаю далёкий Париж, 

И другую весну, и бурление крови неистовой, 
Взгляды, вздохи над томом Тацита и вкус твоих губ. 
Забывая страницы пергаментных книг перелистывать,
Твой учитель гадал, ангел ты или демон-суккуб,

Притворившийся девушкой для совращенья теолога, 
Что дурацкой гордыней успел прогневить небеса... 
Укрывали прозрачные сумерки шёлковым пологом
Наш нечаянный грех, заглушaли слова, голоса. 

Я сижу у окна. Ветви яблонь, кривые и голые, 
Слепо тянутся к небу в пустом монастырском саду. 
Вся учёность бессмысленна. Прав был Сенека: "Non scholae..." 
На беду повстречал я тебя. И познал на беду. 

Мои книги сожгли. Мне не стать ни светилом, ни пастырем, 
Я обычный монах, растерявший амбиции, спесь, 
И уже не взлететь, не подняться ad astra per aspera, 
Не вернуться ни в мир, ни в Париж. 
Где мой путь?
Что я есть? 

Жизнь потратив на букву догматов, на мёртвые знания, 
Как же поздно я понял (Mon Dieu, что за горький сюрприз!)
Бог творит Абеляров не для изученья Писания, 
А затем, чтоб швырять, забавляясь, к ногам Элоиз...