Аннотация: Опубликован в литературном журнале "Эдита", Германия, #78, 2019, а также в 8-м томе антологии "Заповедник Сказок", 2018 г.
Рассветное безоблачное небо Арьежа нависало над долиной опрокинутой чашей. В его блёклой синеве золотисто сияли снежные пики Пиренеев. Узкая дорога, уходившая от просёлка в горы, совсем иссохла от июльской жары, трава на обочинах привяла. Овцы шли нехотя, шерсть их казалась седой от клубившейся из-под копыт мелкой известковой пыли. Пёс Буль, хорошая пастушья собака, мотал головой и недовольно фыркал. Да и у самого Пьера чесались глаза, и першило в горле, хоть он и обвязал лицо влажным платком.
'Медленно тащимся, - расстроенно думал он. - Этак полдень нас изжарит раньше, чем до места доберёмся'.
Горные пики - далёкие, манящие ледяной прохладой - казались отсюда недостижимыми, как звёзды небесные. Но Пьер всю жизнь гонял овец на верхние пастбища и знал, что идущий всегда осилит дорогу, главное - идти. Он свистнул Булю, и они начали подгонять отару. Овцы, мекая и смешно тряся ушами, затрусили быстрее.
До источника дошли-таки до полудня. Пьер откинул крышку с колодца, закрутил ворот, начал разливать воду в долблёные каменные колоды. Напоил животных, напился сам, наполнил и снятые с бараньих спин бурдюки, и притороченные к поясу фляги. Потом ушёл в тень, под навес, плюхнулся на сваленное охапками сено, достал из торбы еду, вытянул нож.
- Благослови господь твою пищу.
Пьер поднял голову. Немолодой бородатый оборванец стоял перед ним, чуть покачиваясь. Выглядел он то ли измождённым, то ли больным - не по-южному бледное лицо, воспалённый взгляд покрасневших глаз, ввалившиеся щёки.
- Да будет и с тобой благословение его, - ответил Пьер.
Отрезав ломоть хлеба, он положил сверху пласт сыра, протянул незнакомцу.
- Угощайся.
Тот бережно принял еду, кивнул.
- Спасибо, добрый человек. - Сел чуть поодаль и застыл, держа угощение на ладони и уставившись на сложенные у колодца бурдюки.
Пьер медленно жевал свой хлеб, поглядывая на оборванца.
- Ты чего не ешь? - спросил он, наконец.
Тот вздрогнул, закашлялся:
- В горле пересохло, кусок не идёт.
- Вода в колодце.
Оборванец отвёл глаза, спросил быстро, словно сам себя стыдясь:
- А вина у тебя нет?
Пьер поколебался какое-то мгновение, потом поднял лежавший у ног почти скрытый сеном бурдюк, передал попрошайке. Тот ловко вцепился в него свободной рукой, поднёс ко рту. Тёмная струя полилась прямо в горло. Грязная короткая борода затряслась, задираясь всё выше, показывая костлявый, дёргающийся в такт глоткам кадык.
Наконец бродяга перевёл дух.
- Спасибо.
- На здоровье. - хмуро пожал плечами Пьер, принимая обратно бурдюк и снова закапывая его в сено.- Как тебя звать?
- Арно. Я из деревни Сен-Антуан.
Он помолчал, затем добавил с кривой усмешкой:
- Дома меня звали Арно Пропойца. - И тут же, без всякого перехода, спросил. - Ты меня помнишь?
Пьер нахмурился, оглядел оборванца ещё раз.
- Нет.
- А я тебя помню, - радостно сообщил Арно. Он заметно повеселел, глаза заблестели, на бледных щеках загорелись два розовых пятна. - Нам вместе зачитывали приговор там, в Памьере, на церковной площади. Тебя оправдали. А меня оставили в тюрьме ещё на полгода.
Пьер, конечно же, помнил то утро - первое утро мая, пропитанное дыханием свежего влажного ветра. Солнце висело низко, вровень с колокольней, и длинные тени зданий тянулись через всю площадь, накрывая её прохладным сумраком. У входа в собор сидели в креслах епископ Жак Фурнье и каркассонский инквизитор брат Рикар. Перед ними, зажатые между двумя рядами стражников, стояли подсудимые. Позади оцепления толпились горожане. Все молча слушали, как мессир Рейно Жибо, секретарь инквизиции, оглашает приговоры.
Арно Пропойца?
- Погоди! Ты тот самый деревенский пьяница, который видел на дорогах мертвецов и говорил, что нет ни рая, ни ада?
- Никогда я такого не говорил, - чуть обиженно возразил Арно. - И рай есть, и ад есть, только вот души усопших идут совсем не туда. Я их, и правда, часто видел - и днём, и ночью, и разговаривал с ними. От них и узнал, как всё устроено там, в посмертии.
Вот теперь Пьер действительно вспомнил, за что судили этого человека.
- Точно! Ты встречал на дорогах духов, похожих на твоих знакомых покойников, а потом ходил к их родным и передавал их просьбы! И объяснял всем в твоей деревне, что нет ни вечных мук, ни преисподней.
- Вечных мук нет, - поправил Арно, - а преисподняя есть.
- Что за чушь. Зачем же она тогда нужна?
- Для демонов, конечно, - уверенно сказал Арно. - Людей туда не ссылают. Господь добр и милосерден и не может осудить на бесконечные страдания тех, кого создал по своему образу и подобию. Человеческие души искупают свои грехи по-другому, долгим паломничеством от церкви к церкви.
- Вот так вот просто? - недоверчиво спросил Пьер. - Странствуют, и всё? И ты сам их видел?
- Да. Много раз. И они говорили, что потом, когда искупительные странствия заканчиваются, души всё равно не сразу идут в рай, а отправляются ждать в какое-то волшебное место покоя и отдыха, и только после Страшного суда Господь наконец всех простит и примет в Царствие небесное - всех, даже еретиков и язычников, ибо он добр и милосерден!
- И вот это ты рассказывал своим деревенским соседям и отцам-инквизиторам? Да как тебя вообще отпустили?
Арно вздрогнул. С лица его сошло оживление, глаза снова приняли испуганное, застывшее выражение. Он опустил голову.
- Я... раскаялся, - тихо сказал он. - Отрёкся от своих заблуждений. Признал, что грешники сразу после смерти попадают в лапы Сатаны, и он жарит их на вечном огне, а праведники возносятся прямиком в царствие небесное и занимают своё место у престола Всевышнего. Согласился, что раз преподобного каноника Унзенского все святые отцы считают праведником, значит, я не мог видеть на дороге в Мирпуа его призрак, спотыкающийся под тяжестью собственных грехов. И я подтвердил своё раскаяние и отречение в присутствии свидетелей - мессира королевского нотариуса и мессира приходского нотариуса. А ещё там был рыжий сержант из городской стражи. Вот сколько народу слышало, что я отрёкся. Потому меня и выпустили.
Пьер насмешливо взглянул на него.
- Как только покаялся перед сержантом, так сразу и покойников видеть перестал? Или и не видел их никогда? Может, они тебе просто спьяну мерещились?
Арно взглянул на собеседника с неподдельным, почти детским удивлением. Покачал головой, осторожно поднялся, отряхнул с лохмотьев сухие травинки.
- Спасибо тебе ещё раз, добрый человек, за то, что разделил со мной свой хлеб. Храни Спаситель и тебя, и твоё стадо, и тот виноградник, что подарил нам мне сегодняшнее вино. - И пошёл прочь.
Пьер с ухмылкой смотрел ему вслед. Потом ухватил бурдюк, вернулся к источнику. Снова загремела цепь, наматываясь на ворот. Пьер вытянул ведро, плюхнул в него бурдюк, и начал осторожно спускать вино в колодец. Из глубины тянуло сырым погребным холодом. Закончив, пастух глянул на дремлющих под раскидистыми деревьями овец, вернулся на сеновал, улёгся поудобнее и вскоре тоже задремал.
***
Проснулся Пьер от собачьего лая и быстро приближавшегося стука конских копыт, в котором различался лязг железа и звуки голосов.
- Бернар, уйми эту шавку, - приказал другой голос, тоже молодой, но звучный и властный.
Лай Буля вдруг перешёл в высокий, почти щенячий взвизг. Пьер резко сел.
В горячем послеполуденном свете кованые нагрудники окруживших сеновал вооружённых всадников горели раскалённым блеском. Верховые спешились, зашли под навес, стали разглядывать Пьера. Он сообразил, наконец, что надо встать, поднялся и смотрел исподлобья, пытаясь понять, чего ждать, как себя вести.
- Пьер Гарно? - вопросил юноша лет двадцати, уверенный в себе, смуглый, белозубый, безбородый. Судя по голосу, унять Буля приказал именно он. Голова его была небрежно, на сарацинский манер, обмотана шёлковым шарфом, густые каштановые кудри ниспадали из-под дорогой ткани на укрытые железом мощные плечи.
Пастух хотел ответить, но голос отказал ему. Пришлось просто кивнуть.
- Хлебни водички, - посоветовал всё тот же юноша. Остальные загоготали.
Пьер окончательно стряхнул с себя остатки сна и разглядел, наконец, что спутники смуглого одеты и вооружены гораздо проще и беднее, чем их вожак, и выглядят ещё моложе, чем он, совсем юнцы. Ухмылки на их гладких нахальных лицах не обещали ничего хорошего. Пьер выпрямился, прокашлялся:
- Ну, я Пьер Гарно. А вы кто?
Вместо ответа красавчик в шёлковой повязке сделал знак, и Пьера тут же схватили, скрутили руки за спиной. Где-то снаружи заскулил почуявший беду Буль. Один из парней быстро и ловко обыскал пленника, потом вывалил на сено содержимое его торбы:
- Ничего нет, только еда, нож и огниво.
- Ищите дальше! - велел главарь.
Обыск продолжился. Двое юнцов, явно знавших толк в пастушьем деле, перещупали всю отару, заглянули под брюхо каждой овце. Другие тем временем вылили воду из всех бурдюков, искромсали сумки с припасами и переворошили всё сено. Буль, привязанный к толстому стволу старого платана, перестал лаять и метаться, только смотрел на хозяина с упрёком, не в силах понять, почему самый могущественный в мире человек допускает такое безобразие. Главарь в течение всего обыска стоял рядом с Пьером, искоса поглядывал на него, словно пытаясь определить по лицу, там ли они ищут.
- Ничего, - доложил наконец главарю один из подручных.
Тот повернулся к Пьеру. Белозубая улыбка его погасла, губы стянулись в упрямую тонкую линию. Он толкнул пастуха обратно под навес, шагнул следом:
- Где?
- Что?
- Ты знаешь.
Пьер пожал плечами:
- Вообще не понимаю, о чём вы говорите. Хоть бы объяснили, что ищете. А то всех овец мне перепугали, воду вылили, а зачем, почему...
Сильный удар свалил его с ног.
- Где?! Мне сказали, ты всегда носишь его с собой!
- Да что вам надо-то? - прохрипел почти ослепший от боли Пьер, чувствуя, как стремительно наполняется кровью разбитый рот и распухает левая щека.
Обидчик смотрел на него бешеными глазами, кусая губы, потом резко повернулся к своим спутникам:
- Отойдите! Все! Ещё дальше!
Дождавшись, пока исполнят приказ, он склонился над лежащим Пьером, сказал неожиданно тихо и спокойно:
- Я - граф Гастон, сеньор Фуа, Нарбонны и Беарна. Скажи, где то, что принадлежит мне по праву наследования, и я отпущу тебя, не причинив вреда.
- Сиятельный сеньор граф, - Пьер еле ворочал языком, - зачем же сразу бить-то? Вы же из меня чуть дух не вышибли...
- Ты меня разозлил. Так где же?
- Я... не знаю... о чём вы говорите... богом клянусь...
В глазах де Фуа снова полыхнула ярость. Он схватил лежащего Пьера за плечи, приподнял, встряхнул как куль с мукой.
- Богом клянёшься?!
- Клянусь Спасителем нашим, отцом небесным, и пресвятой Девой Марией.
- Молчи! - молодой рыцарь толкнул Пьера обратно на испачканное кровью сено. - Не смей! Лгать, призывая в свидетели Христа и Богородицу, страшный грех! И он может пасть и на меня, ведь это я заставляю тебя грешить...
Он осёкся, запустил руку за ворот, вытянул за цепочку золотой ковчежец, зажал реликвию в горсти и быстро пробормотал молитву. Потом спросил совсем другим, растерянным голосом. - Что же мне делать, пастух? Как убедить тебя вернуть то, что принадлежит моей семье?
Пьер молчал. Молчал и де Фуа, ожидая ответа.
- Может быть, есть какой-то тайный знак? - спросил он, наконец. - Или условный день, час, место? Как должен ты узнать того, кто имеет право забрать сокровище? Я не верю, что ты и есть истинный Хранитель. Ты просто случайный человек. А потому обязан вернуть законному владельцу то, что попало к тебе волею судьбы.
Пьер продолжал молчать.
- Что ж, - сказал де Фуа. - Раз ты молчишь и даже греха не боишься, значит, мне сказали правду. Значит, сокровище твоё невероятно ценно. Теперь я уверен, что это именно то сокровище, которое катары сумели вынести из осаждённого Монсегюра. - Он вздохнул, разжал пальцы, ковчежец скользнул вдоль нагрудника, закачался на цепочке. - Я мог бы бросить тебя в темницу, но подозреваю, ты скорее умрёшь, чем нарушишь обет молчания. А я не хочу твоей смерти - ведь вместе с тобой уйдёт и разгадка. Живи. Гоняй овец по долинам и горным пастбищам. Расспрашивай людей о славном роде де Фуа. Рано или поздно ты поймёшь, что я и есть тот, для кого ты хранишь волшебную чашу. И тогда ты сам принесёшь её мне, Пьер Гарно.
С этими словами граф развернулся и вышел из-под навеса - статный и красивый молодой рыцарь, истинный потомок независимых и гордых сеньоров Фуа и Нарбонны, связанный узами династического родства с королями Франции и Арагона, добрый католик с изрядной долей еретической крови альбигойских прабабушек в благородных жилах.
Пьер долго лежал неподвижно, слушая сначала удаляющийся топот копыт, потом звенящую от стрёкота цикад тишину. Кажется, он провалился ненадолго в дремоту, но вскоре очнулся от саднящей боли и собачьего пыхтения - Буль, поскуливая, пытался лизнуть его в лицо. Перегрызенная верёвка свисала с его мохнатой шеи, волочилась серой змейкой по земле. Пьер собрался с силами, ухватился за пса, сел. На четвереньках добрался до одной из колод, осторожно умылся, встал наконец на ноги. Побрёл к источнику.
'Олух ты, граф, - думал он, вытягивая наверх ведро и морщась от боли. - Молодой заносчивый дурень'. Бурдюк на ощупь был совсем ледяным. Пьер достал его из ведра, прижался лбом к холодной мокрой коже. 'Ну и день сегодня выдался. Ну и день'.
***
После заката Пьер сидел у колодца на тёплой от дневного зноя земле. Буль примостился рядом. Июльская ночь Арьежа смотрела на них тысячами звёздных зрачков. Пиренеи зубчатой угольно-чёрной массой врезались в узоры созвездий, бледная белизна их острых снежных шапок еле различалась среди сияющего великолепия небесной сферы. Кроны деревьев превратились в сгустки непроницаемой темноты, шелест их казался шёпотом притаившихся среди листвы древесных фей: 'Ссслышшите? Ссслышшите? Ччеловек с ссобакой...' И от этого становилось тревожно и жутко, и хотелось, чтобы поскорее наступил рассвет.
Пьер сидел, мучаясь от боли в распухшей щеке, и думал о том, что должен был уже отправиться дальше, в горы, а вместо этого остался здесь, потому что проклятые графские мальчишки вытряхнули всю муку из дорожных сумок и оставили его без хлеба. И утром отару придётся гнать не вверх, а обратно в долину - пополнить припасы.
От одного из деревьев вдруг отделился чёрный силуэт, двинулся прямо к колодцу. Пьер замер, а Буль тут же вскинулся, угрожающе зарычал. Силуэт остановился, попросил знакомым голосом:
- Придержи свою собаку, добрый человек.
- Арно?
- Я.
- Буль, лежать!
Пёс негромко рыкнул для острастки и снова улёгся рядом с Пьером. Арно сел с другой стороны.
- Вернулся, Пропойца?
- Как видишь.
- Опять вина захотелось? Не можешь без него жить?
- Я провёл в тюрьме почти год. Не выпил за это время ни капли. Ничего, живой.
- Ну, это другое. В тюрьме у тебя не было выбора.
- Дело не в этом.
- А в чём же?
Арно вздохнул.
- Люди думают, я вижу призраков, потому что пью. Вот и ты так подумал. А всё наоборот. Я пью, оттого что устал их видеть. Ты только подумай - и днём и ночью, и в деревне и в городе, и на дорогах и в церкви - кругом мертвецы... и все они хотят от меня чего-то...
Пьер молчал, не зная, что сказать. Легко смеяться над такими разговорами днём. Ночью - совсем другое дело. Он вдруг встревожился.
- А сейчас? Здесь? Тоже видишь кого-нибудь?
- Нет, - мотнул головой Арно. - Никого. C тех самых пор, как ушёл с просёлка.
- Ну, правильно, - успокоился Пьер. - Что им делать тут, на пастушьих тропах, раз они ходят только от церкви к церкви.
- А что, впереди нет даже часовни?
- Нет. Только пара крестов у развилок. Это же дорога на пастбище.
- Знал бы раньше, бросил бы своё ремесло и пошёл гонять овец, - пробормотал Арно.
- А какое у тебя ремесло?
- Я ткач. И знаешь, в тюрьме я тоже не видел покойников. Думаю, они обходят такие места стороной. Но не могу же я всё время сидеть в тюрьме.
Пьер кивнул. Помолчали.
- Я знаю, кто на меня донёс, - сказал вдруг Арно. - Старая Гризельда Лизье. В тот день я встретил душу её невестки Аньес, умершей накануне. Её ещё не успели похоронить. Аньес была очень расстроена. 'Посмотри, как я одета, Арно, - сказала она, - это же неприлично!' А платье её, и правда, было без рукавов, и голые руки торчали из пройм, просто срам смотреть. 'Пойди к моей свекрови, - сказала она, - и попроси, чтобы вернула на место атлас, который спорола с моего погребального наряда. Иначе не будет мне покоя'.
- И ты пошёл?
- Да. В доме были люди, но я улучил минутку и поговорил с Гризельдой наедине. Я ведь не для того пришёл, чтобы её стыдить, мне просто надо было выполнить просьбу. А то Аньес явилась бы мне опять. Я так и объяснил Гризельде. Только это не помогло - она всё равно накричала на меня, обозвала сумасшедшим пьяницей и вытолкала вон. А вечером за мной пришли.
- Да, похоже, это она, - согласился Пьер. - А на меня донёс муж моей младшей сестры.
- Я помню твоё обвинение. Ты помог ей бежать из его дома.
- Да. Я ночевал у них однажды по дороге на ярмарку и слышал, как он избивал её.
- Ну, на то он и муж. Имеет право.
- Знаю. Потому и не вмешался. Но я тогда чуть с ума не сошёл. Это моя сестра. Я никогда никому не позволял её бить. Всегда заступался. А тут не мог. Видел бы ты её лицо на следующее утро. Это было больше, чем я мог выдержать. И я увёл её в обитель к сёстрам-монахиням. А этот ублюдок заявил, что раз я не признаю таинства брака, значит, верю в катарскую ересь.
- Катары против брака, - подтвердил Арно. - Это все знают.
- Да и пусть знают. Ничего же не доказали. Она хорошо придумала насчёт монастыря. Я-то сначала просто хотел забрать её домой. Тогда точно не оправдался бы. Но она умная, моя сестрёнка. Всё правильно сообразила. А ты давно из тюрьмы?
- Три недели уже.
- А сюда как забрёл? Твоя деревня же совсем в другой стороне.
- Мне пока нельзя домой. Такой приговор. Три года паломничества.
- Ну, это всё же лучше, чем костёр.
- Так я и не жалуюсь.
***
Пьер проснулся внезапно с ощущением, что случилось что-то очень плохое, непоправимое. Мгновением позже он осознал, что под навесом, кроме него, никого нет. Выскочил наружу, огляделся - вокруг было тихо. Небо на востоке уже начинало светлеть, сумерки из чёрных превратились в густо-серые, пейзаж был тусклым и сонным, без теней и движения. Буль дремал у колодца, положив морду на лапы.
- Арно!
Никто не отозвался. Ощущение беды усилилось.
- Арно-оооооо!!!
Впрочем, он уже знал, что зовёт напрасно. И ещё до того, как из колодца показалось ведро, знал, что оно окажется пустым.
Проклятый пьяница унёс заветный бурдюк.
- Буль! Ищи Арно! Ну, ищи же! Куда он пошёл: вверх или вниз?
Пёс был натаскан разыскивать отбившихся от отары овец и умел быстро брать след. Вскоре Пьер узнал, что Пропойца ушёл в долину.
Наспех напоив отару, он приказал Булю стеречь и почти бегом бросился догонять вора. Разбитая щека ныла, каждый шаг отдавался дёргающей болью. 'Он не мог далеко уйти, - пытался успокоить себя Пьер. - Я спал часа два, не больше. Я успею. Должен успеть'.
***
Но Пьер.не успел. Когда за очередным изгибом дороги он увидел наконец Арно, тот был с пустыми руками.
- Где?!! - прохрипел Пьер.
Арно без слов кивнул на исчезающий вдали отряд верховых. Пьер разглядел на одном из них знакомый шёлковый шарф. Кинулся на Арно, вцепился, молотя кулаками. Тот отбивался, стараясь вырваться, попытался подставить подножку - оба рухнули на землю и возились в пыли, как мальчишки, подравшиеся за выгоном во время игры в бабки - бестолково, вслепую, хрипя и кашляя. Один из ударов Арно пришёлся Пьеру в лицо, прямо на вчерашнюю рану, он взвыл и, чуть не теряя сознание от боли, выпустил противника. А потом сидел у обочины, обхватив голову руками, и твердил вслух: 'Что же ты наделал, дурень, что ты наделал...'
Во взгляде Арно не было ни вины, ни сочувствия - одна усталость.
- Может, и дурень. А может, и нет. Возвращайся к своим овцам, добрый человек.
- Откуда ты узнал про мою тайну? - тоскливо спросил Пьер. - И кто надоумил тебя рассказать о ней графу? Ни за что не поверю, что твои пропитые мозги додумались до этого сами. Кто тебя подучил?
Арно вздохнул.
- Не спрашивай. Всё равно не скажу.
- Почему?
- Боюсь.
Ответ прозвучал искренно. B голосе бедного полоумного ткача слышался не просто страх, а самый настоящий ужас. Пьер понял - расспрашивать бесполезно.
***
Пьер и Арно брели вверх по дороге и лениво переругивались - пастух гнал пьянчужку прочь, а тот упрямо твердил, что идёт вовсе не за Пьером, а сам по себе, просто хочет в горы, подальше от большой дороги и вечно бредущих по ней призраков.
Так они прошли больше половины пути, когда за спиной снова послышался конский топот.
Пьер обернулся. Hа этот раз всадников было всего трое. Де Фуа и один из его подручных ехали бок о бок, оруженосец поддерживал господина. Голову графа больше не украшала дорогая повязка, кудри слиплись от крови, лоб был разбит. На рубахе его спутника также темнели багровые пятна, один из рукавов висел лоскутьями. Он замахал рукой, подзывая Пьера и Арно. Подскакал и третий верховой, отставший шагов на десять, спрыгнул на землю. Все вместе они осторожно стащили раненого с коня. Де Фуа выглядел скверно - под загаром проступала бледность, глаза то и дело закатывались. Пьер, привычный лечить овец, быстро осмотрел большую рваную рану на ноге:
- Kость не задета, но успел потерять много крови. Чудо, что до сих пор в сознании.
Парень Слуга, скакавший последним, скинул с себя рубаху, начал кромсать её на полосы длинным кинжалом.
- Перевязывай!
Пока Пьер накладывал повязку, Арно переговаривался с парнями:
- Кто вас так?
- Те нормандские пастухи, что пришли весной в Прованс, чтобы уплыть в Святую землю, а потом перерезали всех евреев в Тулузе. Их там целая толпа, больше полусотни. Стояли у выезда на тракт, словно ждали нас. Хорошо, что граф Гастон велел Жанно ехать впереди. Тот успел крикнуть и мы повернули коней, а то угодили бы прямо в засаду. Эти ублюдки бежали за нами, швыряли камни, стреляли из луков. А один метнул пику и ранил графа Гастона. - Он помолчал и добавил: - Это была пика Жанно.
- А где остальные из вашего отряда?
- Остались, чтобы задержать пастухов. Не знаю, надолго ли их хватит. Надо быстрее уходить отсюда. Эй, костоправ, скоро ты там?
Пьер как раз закончил возиться с раной и передвинулся, чтобы осмотреть разбитую голову. Де Фуа лежал неподвижно, щёки и губы его побелели ещё больше, но взгляд был осознанным и страдальческим.
- Вина, - прохрипел он - Дайте вина...
Парнишка, порезавший свою рубаху, побежал к лошадям. Пьера снова кольнуло предчувствие близкой беды. Он спросил Арно:
- Разве северных пастухов не отловили? Разве они не в тюрьме?
- Епископ Памьерский помиловал их.
Пьер взглянул на дорогу. Парень без рубахи уже спешил обратно. В руках у него был тот самый бурдюк - Пьер узнал бы его из тысячи. 'Может быть, всё ещё обойдётся, - он напряжённо следил, как льётся вино в кожаный стакан.- Напоит своего сеньора и снова прицепит бурдюк к седлу. А я незаметно стяну его и уйду в горы. Уйду по тропам, о которых знаю только я. Через сквозные пещеры и расщелины в утёсах. Найду уголок, где никто никогда не догадается искать, и зарою на веки вечные. Никогда больше не буду таскать с собой. Плевать на наказы отца, плевать на мои обещания!'
- Дай! - Де Фуа осушил стакан и теперь протягивал руку к бурдюку. Вино помогло - на щеках появился слабый румянец, в глазах загорелся прежний решительный блеск.
- Нет! - Пьер рванулся к графу, но второй оруженосец и Арно вцепились в него с двух сторон, а де Фуа уже тянул из ножен кинжал.
- Не делай этого! - взмолился Пьер; он рухнул на колени в дорожную пыль, осенил себя крестом. - Клянусь, случится ужасная беда!
- Ты слишком часто клянёшься, - заметил граф. - Я не верю тебе. Мне надо выздороветь и поскорее. А спрятанный тобой магический сосуд исцеляет, это знают все.
- Да это не тот сосуд! Ты думаешь, там Грааль, а там зло, мой господин! Страшное зло!!! Огненный демон, которого надо постоянно держать утопленным в жидкости, чтобы он не вырвался наружу! Молю тебя, не выпускай его в мир!
Рука с ножом на мгновение застыла. Потом де Фуа пожал плечами, повторил:
- Я тебе не верю, - и сделал надрез.
***
- Я совсем не так его представлял. - Граф озадаченно разглядывал маленькую, величиной с ладонь, серебряную амфору. - Думал, это чаша. Как же отсюда пить? - Он покрутил амфору, постучал ногтем по наглухо залитому металлом горлышку, начал стирать с её боков винные разводы...
- Ай! - Граф затряс обожжёнными пальцами. Амфора упала на землю, задымилась. Из неё ударил столб огня, взметнулся над дорогой в три человеческих роста, быстро принимая очертания огромной пламенеющей фигуры.
Де Фуа опять потянул из-за ворота ковчежец, один из его мальчишек поспешно крестился, второй застыл от ужаса. Только Арно выглядел спокойным и разглядывал чудовище скорее с любопытством, чем со страхом.
- Людишки... - прогудел демон, его огненный силуэт заколыхался от хохота. - Потешныыеее... - выл он, хлопая себя по ляжкам огромными, ярко полыхающими ладонями. - Такие маленькие и такие гря-яяя-азные... волосаааатые... - И демон громко икнул. Из пасти его вырвался клубок зелёного пламени.
- Да он пьян, - сказал вдруг Арно.
Демон услышал его.
- Конечно, я пьян! - гордо подтвердил он. - И ты был бы пьян, если бы тебя столько лет хранили в вине! Меня! Поймаю того, кто это придумал - убью... или нет... Пожалуй, не буду. В вине было весело! - Он снова захихикал и предложил: - А давайте выпьем все вместе? За знакомство!
Все посмотрели на Пьера.
- Мы бы выпили, - сказал он. - Но этим людям надо спасать своего господина, а мне - вернуться к моим овцам.
- Овцы! - оживился демон. - Помню-помню! Овцы вкусные! Шашлык, бешбармак... хм, тогда я лучше пойду с тобой. Слушай, а почему мне никто ничего не приказывает? Обычно людишки как выпустят меня, так и начинают... думают, я их и правда послушаюсь. - И он опять захохотал.
- А ты что, не слушаешься? - Пьеру стало совсем не по себе.
- Слушаюсь. Иногда. Тех, кто знает заклинание. Но попадались и те, которые не знали. - Он растянул пасть в довольной пьяной ухмылке и, обнажив клыки, сообщил доверительно: - Таких я раньше ел!
Мальчишка, стоявший с разинутым ртом, вдруг затрясся, зубы у него застучали. Пьер поспешно нацелил на демона указательный палец, выкрикнул:
- Шомэа ве мацийа, а-руах эш!
Джинн от неожиданности снова икнул.
- Ну вот... а так всё хорошо начиналось... Да не собирался я вас есть, я ведь уже давно не язычник. Овцы - другое дело. Считай, что им повезло. Ладно, говори, чего надо.
***
Жуткий демон действительно мог творить чудеса. За считанные мгновения он слепил прямо из воздуха огромное зеркало, показавшее толпу шагающих по дороге оборванных светловолосых чужаков с дрекольями и луками. Замыкающие тащили на арканах связанных, сильно избитых пленников. Джинн хмыкнул, поймал вылетевший из пасти зелёный клуб огня, ловко придал ему форму, протолкнул в зазеркалье и долго и громко потешался, наблюдая, как пастухи в ужасе разбегаются по придорожным полям от огромного дракона.
- Ай, дикие люди... совсем дикие... фантома никогда не видели! В летающих ящеров верят!
Разогнав пастухов, он запустил свою огненную лапу прямо в зеркало и одного за другим выхватил оттуда людей де Фуа. После ткнул в дракона кривым багровым когтём, и тот лопнул с оглушительным хлопком.
- Пуффф! - громогласно повторил джинн и снова захохотал. Потом повернулся к Пьеру: - Ну что, доволен? Заканчиваем? Летим к твоим овцам, а этих здесь оставим?
Пьер взглянул на раненого, на его измученных спутников. Попросить джинна отправить их в Фуa? Но какой переполох поднимется в замке, когда там начнут появляться из воздуха граф и его свита! Какие слухи поползут после этого по Арьежу, какие страшные обвинения предъявят последнему потомку древнего провансальского рода памьерские инквизиторы...
- Нет. Заберём пока с собой. После заката отправим туда, где на них уже точно никто не нападёт и откуда можно за пару часов доскакать до графского замка. И место должно быть пустынным, чтобы их никто не заметил. - Он повернулся к Арно: - А ты проваливай! На все четыре стороны!
***
Юный граф де Фуа, устроенный под навесом на сеновале, крепко спал. Его люди отлёживались в тени под деревьями. Их кое-как постиранная одежда сохла на коновязи.
Пьер возился с отарой. Буль тёрся рядом, заглядывал в глаза, тихо поскуливая, - огромный огненный человек, которого нельзя ни укусить, ни обнюхать, пугал и озадачивал пса. Сам демон парил над колодцем, вытянувшись, как на невидимой лежанке, нежась в солнечных лучах. Вдруг он повернулся на живот, окликнул:
- Хозяин!
- Чего тебе?
- А ты знаешь, что у тебя всего три желания?
Пьер этого не знал.
- Вообще я не обязан тебе подсказывать,- продолжил джинн, - но ты мне понравился, поэтому решил предупредить. А то ты, я смотрю, решил всем помогать...
- А что будет потом? - перебил его Пьер. - Когда ты исполнишь последнее желание? Говори правду!
Джинн вздохнул. Он успел протрезветь, и клуб огня у него на этот раз получился золотой и круглый, переливчатый, как мыльный пузырь. Буль громко тявкнул.
- Я вернусь обратно в сосуд. И ты больше уже не сможешь меня вызвать.
- А в сосуд тебе не хочется, - кивнул Пьер. - Потому и предупреждаешь.
- Конечно, не хочется. Тебе бы тоже не хотелось.
Маленькая серебряная амфора лежала у Пьера в суме. 'Утопить её, - подумал он. - Потом, когда это чудище демон снова там окажется. Чтобы никто и никогда не смог его больше призвать'. А вслух сказал:
- Ничего не поделаешь, графа надо спасти. Хоть он и дурно со мной обошёлся, но если он погибнет, не успев обзавестись наследником, знатные сеньоры тут же начнут драться за Нарбонну и Фуа. Осадят города и замки, разорят всю округу. Только этого нам не хватало. Нет, его надо переправить домой, под защиту крепких стен. Так что придётся потратить второе желание именно на это.
Джинн смотрел исподлобья, огненные завитки топорщились на его плечах.
- Хотя есть один способ... - задумчиво добавил Пьер.
- Какой?
- Ты можешь помочь мне сам, добровольно, без приказа.
- Нет.
- Заклятие запрещает?
- Просто не хочу. Откуда мне знать, кто прав, кто виноват? Вечно меня вытаскивают ради каких-то сражений, походов, завоеваний. Вот и прадед этого мальчишки тоже всё время куда-то лез, что-то штурмовал. То Аккру, то Тулузу, то родной замок. Убей, говорит, проклятого Симона де Монфора, он украл мои владения! Ну, когда мне приказывают, я обязан подчиняться. Сказали убить - убил. А может, этот Симон был отличный мужик и воевал за что-то хорошее. Тогда я, получается, опять исчадием ада поработал...
- Симон де Монфор был очень плохой человек, - убеждённо сказал Пьер. - Он воевал, чтобы забрать у нас свободу, подчинить Юг французскому королю. Разрушал ради этого наши города, убивал их жителей, калечил пленных. Сто лет прошло, а его жестокость не забыта, и матери до сих пор пугают им детей. Все несчастья нашего края начались с того, что он привёл сюда своих солдат. А следом за солдатами пришла инквизиция. И вообще, не надо врать. Монфора убил вовсе не ты. Он погиб от булыжника, пущенного с крепостных стен Тулузы.
- Зачем мне врать? - возразил джинн. - Всё правильно, я и был тем булыжником. Я, знаешь ли, могу принимать разные обличья. А ты думал, городские девчонки, которых поставили стрелять из камнемёта, сами сумели попасть человеку точно в башку? Да они даже целиться не умели. Когда он рухнул с коня, глазам своим не поверили. Визжали от радости так, что я чуть не оглох.
Пьер с сомнением посмотрел на демона:
- Да, я слышал, что его подстрелили женщины...
- A мужчин в городе почти не осталось. Хозяин говорил, осада продолжалась девять месяцев, уже некому было сражаться, кроме этих неумёх. Потому он и призвал меня. И я исполнил его приказ, потому что был обязан. Но добровольно лезть в такое не стану. Я не против убийства, но последнюю тысячу лет начал как-то задумываться о том, что и зачем я делаю. Старею, наверное. Сижу в этом дурацком кувшинчике и думаю, думаю...
- Но я же не прошу никого подстреливать.
- Неважно. Спасать плохих людей бывает ещё вреднее, чем убивать хороших.
Пьер пожал плечами.
- Дело твоё. Я своё решение менять не буду.
Джинн сокрушённо помотал головой.
- Ай-ай, какой упрямый хозяин попался! Ну, сам подумай, зачем тебе этот граф? Я могу унести тебя в мои родные края, построить там посреди оазиса прекрасный дворец, наполнить сокровищницы золотом - ешь, пей, люби молодых красавиц, живи без забот! А если тебе нравится пасти овец, будут тебе и овцы! И собак натаскаю самых лучших, самых породистых! И какое тебе тогда дело до Нарбонны, Фуа и этой вашей... как её... инквизиции?
Пьер задумался. Джинн сидел смирно и терпеливо ждал. Наконец Пьер спросил его:
- А сделать мне добровольно подарок ты тоже не можешь?
- Какой ещё подарок?
- Волшебное зеркало. Вроде того, что сотворил тогда на дороге. А то улечу с тобой в чужие края и никогда больше не увижу ни сестру, ни друзей, ни Арьеж.
- Думаешь, если будешь на них в зеркало смотреть... - джинн вдруг осёкся, замолчал, не закончив фразу.
Но было уже поздно. Пьер ясно представил, как сидит посреди роскошной залы, смотрит в волшебное стекло на позолоченные рассветом горы и расстилающиеся у их подножий поля, на вьющуюся между полями пыльную дорогу, - и понимает, что никогда больше ему по этой дороге не пройти...
- Ты прав, демон, - сказал он. - Не для меня твой дворец. Не смогу я там жить, рано или поздно тоска насмерть заест. А от зеркала всё равно не отказался бы. Полезная штука.
Джинн расстроенно молчал.
- А я бы тебя за это бараниной угостил, - добавил Пьер. - По-гасконски. С травами и чесночной подливкой. Ты в своих оазисах такого и не пробовал никогда. Хочешь?
- Вах, нехорошо так пользоваться чужими слабостями, - укоризненно проворчал джинн. - Будь по-твоему, хитрый человек. Сделаю я тебе зеркало. Добровольно. И подарю тоже добровольно. И даже обманывать не буду, никаких одноразовых иллюзий подсовывать не стану. Потому что еда - это такое... такое... вечное, настоящее, бесценное... ай, иди уже скорее, режь своего барашка!