Он был уверен, что его земная задача состоит в том, чтобы заставить братьев по разуму взглянуть на себя со стороны в целях их самоусовершенствования. Это была неблагодарная, но необходимая работа. "Братья" за нее больно били, но он при достижении этой благородной цели был выше этих издержек жизни. Его широкая, щедрая душа жаждала дарить людям самое драгоценное, что было у него, - любовь к процессу совершенствования рода человеческого путем раскрытия глаз его представителей на их недостатки. И ничто не могло остановить этого альтруистического порыва.
Он дарил правду о людях безвозмездно и даже самоотверженно, с головой окунаясь в бурное море человеческого непонимания, рожденного вокруг себя ограниченными людьми, которые упорно не хотели принимать его "подарки". Однако он не отчаивался и надеялся, что когда-нибудь они поймут свою ущербность и будут отвечать на его замечания, высказанные в час пик в московском вагоне метро, например:
- Эй! Ковбой, похожий на своего парнокопытного друга! Вы так интенсивно молотите жвачку челюстями, что у милой, наштукатуренной бабули, прижатой к вам толпой почтенных братьев по разуму, ненароком можете сжевать заодно и ее элегантную соломенную шляпку, которая, судя по густому запаху нафталина, была вытащена из прабабушкиного сундука совсем недавно...
Он лелеял надежду, что когда-то настанет время, и люди будут отвечать на его шедевры примерно следующим образом:
- Ну, ты, парень, даешь! Это надо же так точно подметить... Вот спасибо тебе, друг... А то я кручусь, кручусь, как белка в колесе, а посмотреть на себя со стороны времени не хватает... Как ты сказал... Ковбой, похожий на своего парнокопытного друга? Ну, молодец! Ну у тебя и глаз... Тебе бы таскать за собой писаря, который фиксировал бы твои изречения для потомков.... Без него могут кануть в забвение столь ценные для человечества мысли... Ты еще сам не знаешь цены своему таланту... Молодость так расточительна... Ты знаешь, для дебила это было бы, наверное, обидно, но я - то могу отличить титаническую работу мысли, воплощенную в изящную форму юмора, от бытового кретинизма... Ай, молодца!
Или хотя бы так:
- Однако надо признать вашу утонченную наблюдательность, молодой человек. А я-то, старая карга, думала, что толстый слой макияжа и легкомысленная соломенная шляпка смогут под занавес моей жизни напоследок "пустить пыль в глаза" местным ловеласам. Жаль, что под вашим интеллектуальным "рентгеном" не укрыться бедной старушке от разоблачения... Я вам, молодой человек, скажу по секрету... Эту элегантную шляпку я действительно нашла в бабушкином комоде, который действительно был нашпигован нафталином, но это уже не важно... Главное, с каким чувством юмора и тактом вы это подметили... Посмотрите вокруг... Посмотрите, как сразу изменились в вагоне некогда равнодушные лица людей, как засияли они счастьем познания нового. Слушайте... Давайте, молодой человек, я познакомлю вас со своей внучкой... Она прелестная девушка, вы будете прекрасной парой и, может быть, мне выпадет счастье понянчить ваших благородных отпрысков, которые, надеюсь, унаследуют от вас хоть толику ваших интеллектуальных достоинств.
Но это была желанная для него версия, которую принципиально не хотели принимать "дебилы", как он понял, составляющие семьдесят процентов населения.
В реальности же конкретный "ковбой" мыслил после этой шутки примерно в следующем русле:
"Не понял... С какой стати этот недоносок на меня стал катить? Хотя, вроде бы, он на что-то намекает... И говорит как-то закручено... На что-то намекает, а на что, не возьму в толк... Ну, жую резинку... Это правда... Может быть, рот я широко открываю при этом? - никак он не мог определить причину повышенного внимания к своей персоне. - Нет... Похоже, все-таки, на то, что он издевается... По-моему, он назвал меня конем в пальто... Я ведь сожру его в два счета...", - не мог поверить он такой наглости.
Не то чтобы он был тугодумом, но длительное увлечение тяжелой атлетикой несколько усугубило его и так недалекое интеллектуальное развитие, и ему долго пришлось глупо снисходительно улыбаться во все свое широкое, добродушное лицо с крутыми скулами, по инерции жующими жвачку, прежде чем смысл происходящего начал доходить до него.
Что касалось реальных последствий его шутки в вагоне метро, то развязка после его хохмы в вагоне была быстрой: бабуля-божий одуванчик обиделась и обозвала его "хамлом-с", а "парнокопытный ковбой" выволок его на следующей станции из вагона и бессовестным образом подвесил фингал под глаз.
- Что за люди? - удивлялся он, не теряя и здесь чувство юмора, - плюнешь в морду - драться лезут... Обидно за братьев по разуму.
Все его друзья, недруги, нейтральные к последствиям его "активной жизненной позиции" люди и сокурсники выпускного курса института звали его Лехой... И внешность соответствовала его имени, которое он не любил... Несуразная долговязая фигура с худыми длинными ногами и руками, несмотря на преднамеренное усиленное высококалорийное питание, никак не набирала солидности, а расширялась только нижняя часть лица, и от этого обстоятельства он очень грустил. Кстати, ребята говорили, что у него прямая кишка начиналась прямо из желудка, что, якобы, подтверждал рентгеновский снимок, хранящийся в картотеке медицинского архива Москвы под названием "Атавизмы хомо сапиенс", и все добро, с особой тщательностью поглощаемое им, просто вылетало из нее, как из аэродинамической трубы, не задерживаясь в организме.
Лицо его тоже было специфично. Хотя, если выразиться точнее, оно было у него заурядное, обыденно - тусклое, однако необычайную живость и даже уникальность ему придавала особая специфика взгляда водянисто - голубых глаз под широкими белесыми бровями... При общении с ним сначала создавалось впечатление, что его немного прищуренные, пытливые глаза, как буравчики, пытаясь влезть к вам в душу, как будто "схватили" вашу сущность, а потом, искривленные в ее "понимании", губы, давали понять, что он о вас все знает и ему стыдно за человечество, что оно пригрело у себя на доверчивой груди такую сволочь, как вы. Как правило, из-за его чрезмерной самонадеянности и склонности к высказыванию "правды в глаза" относительно итогов его психологических исследований, пусть даже облаченных в юмористическую форму, на него в лучшем случае обижались, а чаще - просто били.
Наверное, поэтому ему патологически не везло... И самое обидное было то, что не везло ему именно в этом, самом любимом его занятии - в общении с братьями по разуму, где он себя чувствовал, как рыба в воде. Однако, как показал опыт, далеко не все эти "братья" имеют соответствующий интеллект, чтобы понимать его самобытный, изысканный, почти уникальный юмор. Правда, то, что этот юмор был именно таковым, знал только он один. Только один он мог его по достоинству оценить и только один он мог им наслаждаться, глядя в лица, мягко говоря, ошарашенных людей, которым выпало "счастье" услышать о себе хоть маленький кусочек "правды", ограненный их незаурядным интеллектом. Кстати, к этим подаркам он относится очень ревностно и дозировал его весьма экономно, исходя из доли "интеллектуального" блеска в глазах его собеседников, которую он определял по интуиции в совокупности с другими признаками, такими, как, например, сжатые кулаки, медленно выпячиваемая нижняя челюсть или медленно сползающая с лица "брата по разуму" улыбка. Иметь такое богатство, как наблюдательность, доброжелательность и юмор - и не поделиться ими с ближними для него было верхом жлобства, и "братья по разуму", которых он не обошел своим вниманием, по идеи должны были с благодарностью относиться к этому дару, однако к "дарам данайцев" люди привыкли относится в лучшем случае настороженно, если не сказать - агрессивно.
Что там греха таить, некоторые "братья" не хотели принимать эти дары, но он был так великодушен и настойчив, что "братьям", имеющим светское воспитание, ничего не оставалось делать, как принимать их безропотно, как необходимость, глотать горькую пилюлю. Однако чаще попадались совершенно дремучие экземпляры, но против них у него был испытанный, последний аргумент - ноги, которые иногда выручали его в критическую минуту.
К учебе Леха относился прохладно, четко понимая свое истинное призвание именно в совершенствовании внутреннего содержания человечества, а не в работе по полученному образованию.
- Узких спецов и технарей на земле много, а вот знатоков душ братьев и сестер наших, способных в легкой, доходчивой, вроде бы ироничной форме объяснить роль и место их в земной жизни, раз-два и обчёлся, - совершенно серьезно уговаривал он себя не отрекаться от своего предназначения после очередного "фиаско" под глазом, - Поэтому я должен взвалить на свои хрупкие плечи этот неблагодарный груз учителя... Будет тяжело и иной раз обидно, но так надо, Алексей... Ты справишься.
И он справлялся. Но все чаще ему приходилось включать в работу ноги, однако он не отчаивался и смело брался за наставление на путь истинный очередного отбившегося от человеческого стада "барана".
До летних каникул оставалась неделя.
Как-то осенью Алексей ехал домой после учебы в час пик на троллейбусе. Кстати, он любил общественный транспорт, особенно в час пик, когда, во-первых, интересующим его людям был отрезан путь к отступлению, и, во-вторых, для некоторых лишенных элементарного чувства юмора "братьев" существенно осложнялось рукоприкладство. Кстати, второму аргументу он, в условиях катастрофического "отупения народа", вынужден в последнее время все больше уделять внимание. Но о грустном не хотелось думать.
Глаза его привычно скользили по лицам людей, машинально отмечая их заурядность и серость, не цепляясь ни за одно из них. Было тесно, душно и он уже предвкушал, как вытащит из холодильника банку с бабушкиным натуральным квасом и припадет к ней губами, но вдруг его сознание, работающее в автоматическом режиме, "вырвало" из массы людей, стоящих на остановке троллейбуса, лицо человека с искривленными в снисходительной усмешке губами, отмеченное особым блеском ироничных глаз. Оно было выразительно и, что его сразу привлекло - имело такой же лихорадочный взгляд, ищущий объект излияния своей энергии, как у него.
Люди, выходя из троллейбуса, освободили четверть его площади, а потом последующая стихийная волна толпы, жаждущей домашнего тепла и уюта, вновь плотно заняла все свободное пространство, трамбуя пассажиров. Алексей внимательно отслеживал, как несет людской поток прямо на него этот редкий экземпляр, а потом и "припечатал" к его груди. Это был подарок судьбы. Наконец-то он встретил себе подобного, с кем можно было поговорить буквально обо всем, о своих замыслах, недалеких "братьях по разуму", своих и его перспективах.
- О, мне крупно повезло, - радостно подумал он, в очередной раз внутренне предвкушая радость очередного общения, с любовью рассматривая лицо "истинного брата", - Это тот случай, когда "полкоролевства за коня". Правда, и этот "подарок" почему-то похож как раз на это благородное животное, но уж очень исхудавшее. В последнее время мне везет на лошадей... Кстати, хорошая примета... Совпадение предмета пословицы с самим предметом возможного диалога... Хреново то, что он напоминает мне "парнокопытного ковбоя", но тот был похож на владимирского тяжеловоза, а этот - на изможденного мерина. Тот был совершенно нейтрален к окружающим, а у этого глаза горят от избытка чувств и желания выплеснуть их наружу".
Они стояли, плотно прижатые друг к другу толпой, и бесцеремонно изучали лица друг друга.
"Мерин" был примерно сантиметров на пять-восемь ниже Алексея ростом, такой же светлоглазый и русоволосый, с нахальным взглядом. Однако он был еще уже в груди и плечах, но имел уж очень независимую и даже презрительно - наглую рожицу, о чем свидетельствовал приподнятый левый уголок губы, как бы в вечной насмешке над "братьями и сестрами". Высокомерный взгляд также не вызывал сомнения в его убеждении, что все люди нуждаются в его участии в целях приобретения ими того, что отличает хомо сапиенс от растения.
- Этого самоуверенного коллегу надо упредить в необдуманных словесах, а потом, если он не будет внимать моим рекомендациям, обрисовать в красках его незавидную перспективу. Я-то ладно, пойму его интеллектуальную желчь, но другие - то не будут утруждать подобными потугами свои извилины. Наивный... Тебя еще не били за правду... Э-хе, хе-хе... - горько подумал он, глядя в эти чистые, но не готовые к земным неожиданностям глаза, - Горемыка ты мой разлюбезный... Сколько тебе предстоит еще узнать о существовании серости в человеческом обличии, которая мыслит совершенно другими категориями... И, судя по твоей ухмыляющейся физиономии, это "познание" в виде синевы под глазом скоро наступит.
- Милорд, - все-таки начал первым нахал, мило ухмыляясь ему в лицо, - Хотя на вашем челе написано десять, нет... пожалуй, восемь классов средней школы, и нижняя часть вашего благородного лица еще более усугубляет мнение о плачевном состоянии вашего интеллекта, вы еще не потеряны для общества, если, конечно, вы приемлете мои предложения...
Алексей не ожидал услышать от своего "брата" такой наглости и слегка опешил, округлив глаза, что не ускользнуло от внимания его коллеги, который сразу же, горячо дыша ему в лицо, попытался его успокоить:
- Только не паникуйте, милорд, этот роковой знак носит великое множество людей... Это, конечно, горький факт, но не столь трагичный в этом мире... Увы, друг Горацио... Есть повести на свете еще печальнее, чем ваша, - в его глазах, ранее счастливых, по мере приближения к завершению монолога, мелькнули сначала настороженность, затем беспокойство.
Его задор заметно поугас, и последние слова он уже говорил с опаской, обращая внимание на медленно выдвигающуюся челюсть Алексея, на первый взгляд, доброжелательного собеседника, глаза которого из некогда жизнерадостных и добродушных стали постепенно сужаться, наливаться свинцом и темнеть, тупо и медленно набирая тихую ярость. Он был совершенно не готов к такому издевательству. А то, что это действительно чистой воды издевательство, он понял поздновато... Слишком велика была инерция его благодушного настроения, которая не позволяла сразу взять этого наглеца за шиворот и выбросить из троллейбуса.
"Что-то я не понимаю... Это не интеллектуал, а просто троллейбусный хам, который норовит оскорбить, но отнюдь не помочь "брату". И потом, кажется, эта тщедушная сколопендра надо мной просто издевается... Да нет, не может быть... Ведь не идиот же этот хлюпик, - все еще сомневался Лёха, забыв о недавнем благодушии, и оттягивал момент праведной вспышки гнева, хотя он был по природе своей далек от агрессивности и никак не мог понять причину такого хамского поведения этого заморыша.
Процесс принятия решения, видимо, отразился на его лице некоторой растерянностью, что оказалось причиной для очередной шутки разочаровавшего Лёху собрата:
Ой! Что это скрипит? Колесо у троллейбуса, что ли сейчас отвалится? А... Это скрипят ваши извилины, милорд...Однако тяжела для вас сия работа... Значит, диагноз поставлен правильно.
Алексею показалось, что когда-то он уже сталкивался с подобным человеком, но никак не мог вспомнить, когда и где. Чем-то родным веяло от этого "мерина". Где-то он его уже видел, но погнал от себя эти мысли и не стал напрягать память. Надо было срочно действовать.
Алексей, ни слова не говоря, резко поднял вверх правую руку и... почесал правый висок.
Его собеседник, видимо вспомнив некоторые негативные моменты в своей жизни, связанные с этим резким жестом, сначала дернулся, пытаясь "сделать ноги", но потом, вспомнив, где находится, покорно зажмурил глаза и, втянув голову в плечи, приготовился, как показалось Алексею, к привычной экзекуции. Он оказался не таким уж и новичком на тернистой дороге "открывальщика глаз" братьям по разуму.
"Господи, - подумал хлипкий телом, но сильный духом, преданный своей нелегкой судьбе молодой человек, - Ну кто тебя за язык тянул... Ну что за гнусный характер... Опять будут бить...".
Как всегда призыв совести, выражающийся в жажде оказания помощи "братьям по разуму" в познании себя был громче, чем голос инстинкта самохранения.
- Что значит расквашенный нос, синяки и ссадины на физиономии по сравнению с частью истины, доведенной до этих петикантропов, которая заставит их взглянуть на мир и себя по-новому, аналитически, осмысленными глазами. Ведь ничего не проходит в этом мире бесследно, - думал он, вновь и вновь испытывая судьбу. А может быть, резко опуститься на пол и на четырех костях рвануть к выходу?" - мелькнула спасительная мысль у него в голове...
И через долю секунды он так и сделал:
- Брат, ты не прав... - только и успел проронить Алексей, наблюдая, как тот ужом пролез на уровне колен пассажиров и выскользнул из дверей троллейбуса.
После этого случая Алексей почти окончательно разочаровался в своей теории по оказанию помощи человечеству. Однако как-то прогуливаясь по скверу у станции метро Кропоткинская, он увидел интереснейший экземпляр, которому, как он понял, требовалось простое, теплое человеческое участие - и не мог удержаться...
Он вновь ощутил такой знакомый и приятный зуд жажды творчества профессионала. Он рвался наружу.
Его план, как всегда, был до гениальности прост, и он "прокрутил" в уме его основные моменты... Сначала, дабы предотвратить спонтанные, на уровне безусловного рефлекса, необдуманные действия со стороны этой особи, надо было в непринужденной беседе тонким намеком на необходимость интеллектуальной гимнастики сразу заинтересовать его, а потом уже приступить к практическому решению некоторых психологических ребусов на тему: "определение уровня развития понятийного аппарата аборигена и выдача рекомендаций по его совершенствованию".
Особь была мужского пола, средних лет, ее лицо и косая сажень в плечах говорили о не перспективности привлечения ее в светлый мир интеллекта и горькой правды и вызывали какое-то непонятное чувство угрозы с ее стороны. Однако ее угрюмый вид, трехдневная щетина и явное желание опохмелиться, которое было скрыто за ее гордым видом, не могли охладить творческого порыва Алексея.
"Брат" был одет в грязные джинсы, легкий для поздней осени потертый сюртук, застегнутый на все пуговицы, и сорочку не первой свежести. Его худую, длинную шею с ярко выраженным кадыком, плотно перетягивал... ярко-красный длинный галстук, конец которого свисал у него между ног и доходил до колен. Он сидел в сквере на лавочке и уныло, исподлобья провожал взглядом прохожих. У него явно "горели трубы" после вчерашних излишеств, но врожденная гордость рабочего класса не позволяла ему унизиться до попрошайничества.
Лёха остановился напротив этого человека, глубоко засунул руки в карманы брюк и... перемещая свой центр тяжести с носков туфель на каблук и обратно, пытался угадать причину его социального падения. Взгляд его ироничных глаз искал на лице алкаша хоть какой-то отблеск интеллекта, зацепившись за который, можно было раскрыть глаза заблудшей "овце" на путь к спасению.
"Судя по галстуку, он - не оправдавший надежды менеджер высшего звена, судя по носу - алкаш со стажем, что исключает первую версию. Да, но галстук... Атрибут нового русского... Причем здесь он? - терялся в догадках Лёха, морща лоб, - Может быть, это психологический расчет на то, чтобы его "коллеги по горячему цеху" узнали в нем своего и дали ему деньжат на похмелку? Очень может быть".
Однако гордый алкаш истолковал пристальный взгляд Лёхи и внимание к своей персоне по-своему...
- Я тебя понял... - сказал он и почему-то подвинулся, сидя на длинной лавке, прихлопнув по ней ладонью, приглашая его присесть. - Третьего ждать не будем... Два часа уже сижу здесь, как слива в... шоколаде - и ни одной родственной души...
- Значит так, - продолжал он, деловито взяв на себя самый трудный этап пьянки - организацию, - Минимальные затраты при максимальной эффективности... Двадцать восемь рублей нам спасут жизнь. Я знаю отличный ершик. Шкалик водки и три пшика дихлофоса... Напиток богов. Пить надо маленькими глоточками, немного задерживая его, родимого, во рту... Если ты гурман со стажем, то языком размажь его по нёбу... Пробирает до копчика.
Он прикрыл глаза в предвкушении прекрасного, как бы приглашая Лёху поблаженствовать вместе с ним от божественного напитка.
- Вы ошиблись, сэр... Во-первых, не нам спасут, а вам. Во-вторых, я отнюдь не ваш коллега, - произнес он, присаживаясь, тем не менее, рядом с заинтересовавшей его особью, - В третьих, копчик мне еще пригодится для других дел. А двадцать восемь рублей у меня, конечно, есть. Но "рыбка" вас не спасет. Могу предложить только "удочку"...
Алкаш недоуменно уставился на странного молодого человека.
- На хрена мне твоя удочка? Ее никому сейчас не всучишь... Да и стоит она пятак в базарный день, - недоуменно сказал он.
- "Рыбка" и "удочка" - это аллегории, то есть, если я вам дам денег, то вы, милейший, пойдете и напьетесь. Это будет означать, что я вас гублю, вас, не понимающего, что вы - марионетка в руках лукавого. А я поощряю вас при этом, в пьянстве, сэр, что не позволительно для уважающего себя брата по разуму. А в качестве "удочки" я хотел предложить вам работу помощника оператора по уборке прилегающей территории жилого дома. Его как раз недавно уволили за пьянство. Он работал у нас во дворе.
Алкаш по-своему понял эти "аллегории":
- Ага, - наконец-то понял он, - я, значится, марионетка, а ты - мой спаситель, то есть сэр, который не предлагает опохмелиться сейчас, когда я через час-другой могу умереть от сужения сосудов, а предлагает работу дворником потом, когда меня уже не будет... Ай да молодца!
- А почему бы нет? Если нет работы по профессии, то... - настаивал Леха.
- Спаситель ты мой разлюбезный, ты им будешь только тогда, когда действительно мне поможешь. Деньгами... И только сейчас, сию минуту, - сказал он со вздохом и как-то нехорошо посмотрел на Алексея.
- Как вы, сэр, меркантильны, но истина вам откроется позже, и вы поймете, что в жизни главное, а что второстепенное.
- Ладно трепаться-то, спаситель, - перебил его "менеджер высшего звена" и шмыгнул носом, - Таньга давай, огненная вода будем покупать, - прорекламировал знаток традиций народа Чукотки.
Он улыбнулся и сделал паузу для возможности выразить собеседнику восхищение своей начитанностью.
Лёха не обманул его ожидания в этом.
- Однако, - сказал он, с интересом глядя на него, - Вы, наверное, большой знаток анекдотов про братьев наших с Чукотки?
- Ага, - широко улыбаясь, ответил он, с вожделением протянув свою не первой свежести ладошку в надежде, что в нее положат двадцать восемь рублей.
- Алексей, - сказал студент и пожал протянутую руку.
- Однако, - настало время удивляться представителю пролетариата, брезгливо встряхивая руку:
- Значится, в руку голодного вновь положили... Камень... - он снисходительно покосился на руку Алексея.
Его левая рука медленно легла на спинку лавочки за спиной Алексея.
Это не понравилось ему, и он попытался отодвинуться от обиженного непонятно на что человека, но его левое плечо уперлось о твердую ладонь представителя пролетариата.
- Отнюдь... Это надежная рука брата по разуму... - начал настороженно Лёха, но был прерван требовательным голосом:
- Таньга давай, сэр... Я же сказал, - на этот раз его лицо окаменело, нос стал еще красней, а густой перегар не давал Лёхе дышать полной грудью.
- Позвольте... - попытался он освободиться от алкаша, который левой рукой прижал его к себе, как набивающую себе цену женщина не первой свежести.
- Сэр... Понимаешь... Надо... - просто и доходчиво шепнул он ему на ушко, - Надо... Ты же не оставишь своего брата по разуму умирать бесславной смертью? Прямо здесь, под кустом. Нет? Я так и думал...
Лёха нелегко расстался с тридцаткой.
- Спасибо, сэр. Ты настоящий кабальеро, - сказал благодарный "брат", неожиданно обнаружив себя большим знатоком испанской классики, - Подожди меня пяток минут... Гульнем...
- Слушайте, кабальеро, - наконец спросил Алексей, - Галстук... Зачем вам галстук, такой броский?
- А... Этот? - переспросил он, хмыкнул и, не расстегивая пуговиц сюртука, взял конец галстука, развернул его наизнанку, опустил свой солидный, красный нос в образовавшуюся дырку и смачно высморкался, - Только для этого, сэр. Только для нужд организма. Прагматизмом называется это. То есть, очень удобно, кабальеро.
Лёха грустно посмотрел ему вослед. Красный галстук нелепо болтался у него между ног, вызывая улыбки прохожих. Ждать его он не стал. Три пшика его неискушенная в излишествах печень не выдержала бы. Здесь нужна была тренировка.
- А все-таки в нем что-то есть, - подумал он, улыбаясь, - Настоящий каналья, а не кабальеро... И к тому же прагматик...