Ягофаров Виктор Салихович : другие произведения.

Блудный сын (роман Глава1)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  БЛУДНЫЙ СЫН
  
  Во всем мире элитой нации всегда считались ученые, художники, военные летчики и подводники. И только после государственного переворота 90-х годов, когда белое стало черным, а черное- белым, этот символ чести и опоры Государства Российского перешел к богатым преступникам, торгашам и вороватым чиновникам.
  
  
  
  Глава I. СОЗНАЮЩИЕ, НО НЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ
  
  
  1. ДР УЗЬЯ
  
  Дерьмо все это, - сказал в сердцах не бритый, по крайней мере, трое суток, коротко подстриженный молодой человек лет тридцати пяти, склонный к полноте, с толстой горизонтальной складкой на загривке.
  Он резко отодвинул от себя тарелку с наполовину съеденным омаром.
  Его губы капризно искривились. Водянистого цвета глаза, крутой подбородок с широкими скулами, чуть приплюснутый боксерский нос, борцовская шея и широкая, приземистая фигура выдавали в нем не тяжелоатлета, бросившего заниматься спортом, а по настороженному взгляду, несмотря на время отдыха, скорее - бандита.
  Сидящий напротив, примерно такого же возраста, спортивного вида человек, только более худощавый и интеллигентной внешности, уныло жующий такого же омара, криво усмехнулся на реакцию сотрапезника и как-то равнодушно сказал:
  - Зато твердую землю под ногами чувствуем. Три недели под парусами - "не фунт изюма".
  Он имел высокий лоб, борцовские уши, правильные черты лица и голубые глаза, в глубине которых ощущалась устойчивая, не подверженная переменам настроения тоска и равнодушие ко всему происходящему. Если в его жизни случались какие-то смешные моменты, то смеялся он только губами, но не душой.
  Белый навес в форме бледной поганки, защищающий от белого солнца; белая лысина белого, широкого господина; белая и широкая одежда его и его сотрапезника, сидящего с ним за одним столом; белая скатерть и белое солнце, склоняющееся к западу, сливались в единый фон тропического пейзажа, слепили глаза и обесцвечивали пыльную зелень пальм.
  Немного поодаль, в тени пальм сидели два телохранителя, напротив - еще пара его людей на направлении единственной дороги, ведущей к кафе у береговой черты. Они обеспечивали безопасность бульдогоподобного и подчинялись только его приказам. Хозяин не любил близкого присутствия и чрезмерной суеты телохранителей, рьяно имитирующих отработку своего хлеба.
  В это жаркое и богатое южными муссонами время, как обычно было мало отдыхающих, и хозяин захолустного кафе был безмерно рад этим неожиданным посетителям, по всей видимости, русским, направившим свою яхту в лагуну этого острова на юго-востоке Карибского моря. Некоторые его конкуренты, промышлявшие тем же нелегким, зависящим далеко не от них самих бизнесом, дабы не войти в убытки, закрылись на этот неблагоприятный для туристов период, а он привык рассчитывать на удачу. В свое время хозяин кафе служил в чине капрала береговой охраны и не понаслышке знал, что такое боевая готовность. Поэтому он организовал свою систему готовности вверенному ему "личного состава", основанную на своевременном оповещении приближающихся судов и яхт. Его люди своевременно прибывали на пирс, занимали ключевые позиции на нем, оттесняли менее проворных конкурентов и обеспечивали выполнение заказов туристов.
  Чтобы купить эту харчевню на двадцать посетителей, он влез в долги и только по истечении четырех лет расплатился с ними. В его внешности просматривалась кровь пуэрториканца и китайца, он был среднего роста, черноволос, при маленьких усах, предприимчив и услужлив. У него было особое чутье на выгодных клиентов. Вот и сейчас внутренний голос говорил ему, что надо оприходовать этих русских по полной схеме.
  Он узнавал русских не только по акценту, но и по особой манере поведения, которая, в общем-то, хотя и не была характерной для этой нации, но отличала ее большинство от других представителей белой расы. Их необъяснимая щедрость, вышколенный мулат, согнутый в легкий знак вопроса, с перекинутым через предплечье полотенцем, был также одет в белое и стоял в двух метрах от белого господина. Он знал, что это русские, и рассчитывал на баснословные чаевые. Миллионеры и богатые европейцы да американцы в подметки не годились этим русским, которые обращались деньгами, как с мусором.
  - Так швыряются деньгами только те, кто их не зарабатывает. Интересно, обычно содержанки и жены богатых людей грешат этим... Шопингом это у них называется, хотя при этом они что-то приобретают. Ну, а если мужчины просто так выбрасывают зеленые, без покупок, значит это криминал. Он читал в газетах и слышал комментарии телеведущих о том, что в результате государственного переворота мощнейший Советский Союз прекратил свое существование, и сейчас, происходит разворовывание национального богатства России его преемницей. За месяц, при близости к властным структурам, люди становились не просто миллионерами, а даже миллиардерами. В эту страну хлынули западные дельцы, аферисты и мошенники. За взятки банкротились заводы, скупались за гроши стратегические отрасли, передовые космические и военные технологии, - вспоминал он не столь далекие по времени события и ужасался, что будет с миром, если им будут править Штаты.
  - Я же говорил тебе, Серый, не хрен здесь делать. Вонючая забегаловка, омары недосоленные и, по-моему, вчерашние. В общем, как и везде - дурят нашего брата, - сказал лысый, сорвал с груди салфетку и бросил ее на тарелку с недоеденным омаром.
  - Дело не в еде, Вован, а в пресыщении деликатесами, тем более, непривычными для нас. Сейчас бы малосольных огурчиков или хотя бы пельменей. А вообще-то мы здесь из-за того, что надоело, под ногами чувствовать качающуюся палубу, - сказал Серый.
  - Я же тебе сто раз уже говорил, чтобы ты не называл меня Вованом. Я тебе не бригадир рекетеров, а элита, - но вновь увидев усмешку сидящего напротив человека, осекся и перешел на другую тему:
  - Кстати, это мысль, насчет пельменей... Именно их я и хочу, - он повернулся к хозяину харчевни, который подобострастно смотрел в их сторону в мгновенной готовности ублажить дорогих гостей, и поманил его пальчиком, - эй, человек! Иди сюда!
  - У тебя пельмени есть? Или манты, на худой конец? - спросил он и подумал, что навряд ли он знает значения этих слов.
  Хозяин кафе гордился, что знает русский язык, это приносило ему в последнее время довольно-таки приличные прибыли.
  - О... Ес... Ес..., - с некоторой заминкой отозвался хозяин, хитро улыбнулся и что-то сказал мальчику, который быстро убежал в ближайшую постройку, похожую на бунгало, служившую, видимо, гостиницей с элементами туземной экзотики. Через минуту туда направился и сам хозяин.
  - Однако, - произнес Серый, и его интеллигентное лицо выразило удивление, - откуда в этом захолустье знают о пельменях или мантах? Не понимаю. Или, может быть, какой-нибудь Миклуха со знанием азов русской кухни закатился в этот медвежий уголок в девятнадцатом веке?
  - Какой такой Миклуха? - не понял Вован.
  - Маклай который... В школе надо было не прогуливать уроки, а прилежно учиться, как, например, Сергей Краснов, - отозвался его друг.
  - Ой-ой-ой... Какие мы умненькие... Да если бы не я и не идея Владимира Дронова, такого двоечника и прогульщика уроков, то отличник Серый до сих пор без порток бегал, - самодовольно заметил Вован и хохотнул.
  Минут через десять минут перед русскими в сопровождении хозяина стояли три молоденькие, низкорослые девушки, с маленькими обнаженными грудями, широкими носами и узкими глазами, для экзотики наряженные в набедренные повязки.
  - Что это? - недоуменно спросил белый господин, с интересом и болью уставившись на изможденных и кривоногих девушек.
  - Девушки из племени манту..., - в полупоклоне, улыбаясь, с заметным акцентом сказал хозяин, слащаво растянул губы и застыл в полупоклоне.
  - Ну и что дальше? Если они умеют готовить пельмени или манты, то пусть готовят. Что ты притащил их сюда? Чтобы от их вида меня покинули последние остатки аппетита? - ухмыльнулся Дронов.
  - Как это?... - теперь не понял хозяин, - манту... Наконец... Худой...
  До друзей только сейчас дошло, зачем хозяин харчевни выстроил перед ним местных "мантушных" красавиц. Смеялись они долго. Щекастая физиономия и толстая шея Вована стали пунцовыми. Он судорожно держась за колыхающийся от жира живот. Сергей тоже улыбался.
  - Ну, ты, парень, даешь, - обратился к хозяину кафе Вован, - давно я так не смеялся. Омар твой с якобы устричным соусом - дерьмо, а цирк - во!
  Он поднял палец правой руки вверх в знак высшей пробы сценки, разыгранной им, и засунул ему, в нагрудный карман поочередно три сотенные зеленые бумажки. Три сотни оставил на столе и его друг.
  Хозяин не ошибся в своих ожиданиях.
  По свистку Вована охранники заняли свои места согласно боевому расчету, и все направились на пирс, где их ждала яхта.
  - К чему эта напыщенность с охранниками-то? Здесь за пятьдесят верст только одни аборигены и сумчатые тушканчики... Брось туземцев смешить. На хрен кому нужна твоя жизнь, - не мог понять эту привычку друга Сергей, приближаясь к пирсу.
  - А зря все-таки мы не взяли на борт этих корявеньких мантушек. Такие они непривычно безобразные, что страсть как захотелось их повертеть, таких экзотичных, - проронил с сожалением Вован, - надоели эти стандартные лошади... Девяносто - шестьдесят - девяносто... Может вернемся, а? Или охранника послать?
  - Да тебе эти две дорогостоящие шалавы глаза выцарапают, - отозвался Сергей, - Это же будет самое страшное оскорбление для них.
  - И то правда..., - вздохнув, сказал он, и переключился на другую тему, - Слушай, Серый, а приятно себя ощущать белым господином, а? Как стелился перед нами этот полукровка...
  Он загадочно улыбнулся и надулся уважением к себе.
  - Откуда у тебя появился расизм? Ты же раньше писал в школе сочинение про Анжелу Девис, про гадских эксплуататоров американов и братство всех трудящихся народов, - усмехнулся Сергей.
  - Что касается Анжелы, то все мы тогда были подстрижены под полубокс, - ответил Вован, приближаясь широкими шагами к своей яхте, - А относительно "полукровки" скажу, что это не расизм, а появившееся чувство собственного достоинства в стране, где деньги есть основа для уважения и преклонения. А у нас в России крупные деньги являются причиной для презрения со стороны простого народа и аргументом для следственных органов.
  Сергей на минуту задумался.
  - Хотел бы я вернуться в то одинаково подстриженное детство... Ни зависти, ни злобы... Все довольны и ментов - с гулькин нос..., - грустно констатировал он, - А про наворованные деньги скажу, что если бы ты сколотил четверть миллиардного состояние за полгода, не имея на свою деятельность никаких документов, кроме грубо сколоченных подложных, и арсенал пушек с подчиненными тебе бандитами, тебя бы здесь давно бы посадили... На всю катушку бы дали...
  А у нас же никто из сыскарей и "рогом не пошевелил". Потому что тогда всех пришлось бы брать, начиная с Ельцина, так как он выбрал самую криминальную систему приватизации народного богатства, и кончая последним клерком в министерствах, имеющих отношение к материальным средствам, - да ты и сам все знаешь. Сколько бабла ты отваливал и ментам, и чиновникам.
  - Это нормально для периода зубастого капитализма, тем более, на этапе накопления - первоначального капитала, так как только с него начинается бизнес. Конечно, в высшей власти сейчас засели вредители, но можно понять, что они делают законы и поправки к ним под себя или за взятки - для других, - блеснул Вован знаниями экономики и "подводных течений" экономических интересов чиновников.
  При приближении к яхте с борта их приветствовали две девушки негритянской и саксонской кровей. Белая яхта из специального пластика и красного дерева внутри была океанского класса, имела профессиональную команду во главе с капитаном ирландцем и находилась в совместной собственности друзей. Они иногда, когда совсем уж надоедала постная, скучная жизнь в Англии, совершали маленькие круизные путешествия по океанским просторам. Экзотические страны, народы с их традициями, рыбалка как-то отвлекали от суеты и бизнеса.
  Краснов и Дронов подошли к трапу и поднялись на палубу. Они были друзьями с детства, знали друг друга как облупленные, были не раз обязаны друг другу жизнью и доверяли только друг другу. Вечные споры о жизни и взглядах на нее были для них какой-то отдушиной для ухода от тоски по всему русскому.
  Владимир в объятиях двух девиц спустился в каюту по пути рассказывая им, как ему предлагали заморенных туземок. Сергей лег на парусиновый лежак под навесом от солнца, взял со столика стопку российских газет и стал пролистывать их под легким морским ветерком, облизывающим его поджарое тело.
  Через полтора часа поднялся на палубу Дронов.
  - Уф! Надоели эти лошади... Укатали сивку. Ни бельмеса порусски не понимают. Одно улыбаются и смеются, как манекены. Чувствуешь себя с ними, как дебил... Ни словом тебе не с кем обмолвиться, ни остроумия своего показать. Надувные куклы..., - сказал он и уселся в кресло у стола, закрепленного на палубе.
  - Учи английский, - сказал Сергей, не отрываясь от газет.
  - Я в школе его не учил, принципиально, потому что на нем говорили американцы, сбросившие, атомные бомбы на города Японии тогда, когда война уже была выиграна. А в зрелом возрасте, тем более не буду, - ответил он.
  - Ну, тогда продолжай чувствовать себя дебилом даже с проститутками, - так же небрежно бросил предложение Серый, не отвлекаясь от статьи, но тут его взорвало:
  - Нет, ты представляешь, Би-би-си говорит, что все наиболее конкурентоспособные отрасли экономики России и ее природные ресурсы почти на шестьдесят семь процентов принадлежат Западу, а СМИ России это празднуют, как победу! Варварскими способами, как в своих колониях, добывают полезные ископаемые, невосполнимо уродуя природу, а эти суки у государственного руля хлопают в ладоши!
  - Поспали, теперь можно и поесть, - не поддерживая набившую оскомину тему, сказал Вован, - заказал слугам обед на палубу, и через десять минут основные его атрибуты были на столе, - Иди, откушай, чем Бог послал.
  - Бог посылает за дела праведные, а у нас они далеки от этого, поэтому Иуда наш бог, он и посылает нам, - сказал Серега, отшвырнул газеты, поднялся с гамака и сел в кресло напротив друга.
  Вован поморщился:
  - Слушай, у меня создается мнение, что я тебя раньше познал, чем себя... Кстати, есть такая версия, что ребенок действительно сначала узнает окружающий мир, ближайшего, а потом уже свои желания и себя вообще... Прикинь... Это я в одном умном журнале прочитал... Так вот... Я привык уже к твоему самобичеванию и запоздалому патриотизму. Но не вынуждай меня послать тебя куда-то подальше. Это я бы давно уже сделал, если бы не наше общее прошлое, в котором мы постоянно с тобой где-то сидели.
  На вопросительный взлет бровей Сергея он ответил:
  - На горшках в детском саде рядом сидели? Сидели... За одной партой в школе сидели? Сидели... На ветвях нашей родной шелковицы рядом сидели? Сидели? Два раза в следственном изоляторе вместе сидели? Сидели! И на депутатских местах в областном собрании тоже рядом сидели...! - стоя со стаканом легкой заморской водки, воодушевленно говорил Владимир.
  - Все, Вован, дальше ни слова... Еще где-нибудь в местах заповедных с тобой я не собираюсь сидеть... А то накаркаешь..., - не сдержался Сергей.
  - Не боись, Серый, на "туманном альбиносе", нас не "посодют", - Вован снова разлил по трети стакана водки и выпил ее одним глотком, - Да ладно морщиться... Мне так роднее... Не "посадят", а именно "посодют"... Так вот, эта, как ты говоришь?... В этой "старой, доброй Англии, в этом эталоне демократии" я себя чувствую, как... в зоне. Никто тебя даже при желании не достанет, не выдаст... Да еще и кормят и охраняют. Спрашивается - за что такое счастье? Да за такое "бабло", которое мы им отвалили и постоянно отваливаем, они еще не то нам должны сделать. То же мне... эталон... Такие "эталоны" мать родную продадут и не кашлянут... А ты говоришь, "не каркай". Кишка у них тонка, чтобы выдать нас России. "Враг моего врага - мой друг" - вот их принцип. А если он подкреплен еще и материальными стимулами, то этот союз непобедим.
  Дронов победно посмотрел на Сергея.
  - Согласен. Но это не ново, оно касается Запада, их стратегии. Это их общая тенденция. А есть еще и конкретная, где главный удар направлен против России...Чтобы свалить страну и превратить ее в сырьевой придаток, необходимо создать о ней ложное представление во всем мире, заставить людей поверить в эту ложь, переманить на свою сторону интеллектуальную часть общества и олигархов с народными капиталами.
  - А где же творческая элита, которой кишмя кишит Англия? -
  уточнил Вован.
  - Творческая элита... Точнее было бы назвать эту элиту пеной пятой колонны, которая спит и видит свои физиономии на европейских кинематографических и литературных конференциях и в списках лауреатов, - он заскрежетал зубами, - Шкуры продажные. Им бы только "оставить след в культуре", но не в отечественной, так как их бы за эту ложь проклял народ, а европейской. А для этого необходимо оболгать Родину и грязью ее облить... Без этого не пускают в
  "демократическую" Европу. Вот они и изощряются в кинематографе, литературе. Тьфу... Беспринципные честолюбцы... Намедни смотрел я фильмы, спонсированные нашим братом и направленные на приз
  "Теффи" или какой-то "Серебристый лев", что ли? Ложь и навет не только исторические, но и морально-нравственные... Не могут быть русские люди такими мерзавцами, как средневзятый человек Запада... Не та вера, да и ценности жизни у них совершенно противоположные.
  - Вот этого не надо... Не надо разоблачительных речей, клеймящих позором буржуйскую культуру. Проходили мы это... И совсем
  недавно, - его товарищ многозначительно хмыкнул, скривил губу, - А сейчас на дворе рынок. И рынок начального, самого зубастого этапа капитализма - накопления стартового капитала. И каким образом это будет происходить, не важно. И это нормально для практики Запада. Какая разница для этих людей, которые решили, что будут кормиться у корыта от "культуры и творчества", им все равно, чем торговать: Родиной или шмотками. Вот они и вынуждены лгать и подличать. Им важно, чтобы их заметили, а Запад замечает только тех, кто на их стороне, но не на российской.
  - Ишь ты, что же ты мнение своё изменил? Что-то не похоже на тебя, - его собеседник искренне удивился.
  Сергей наполнил стаканы, и друзья выпили.
  - Платон мне друг, а истина дороже, - грустно констатировал Владимир, закусывая каким-то заморским фруктом, - Да, я так называемый новый русский и сторонник рынка, и противник коммунизма. Но я не сука и на белое не буду говорить, что оно черное. Особенно, если эти сволочи чернят мою Родину.
  - Однако... Слушай, а ты ещё не совсем пропащий для своей страны сын, хотя и сукин, - Сергей засмеялся и хлопнул его по плечу, - что-то есть в тебе все-таки. Не зря я тебя считал и считаю другом, даже, несмотря на то, что в детстве ты был сексотом, а сейчас большой любитель денег.
  - Во-первых, я был не сексот, а правдивым мальчиком, даже принципиальным. Хотя учиться не хотелось. А во-вторых, бизнес - это средство. Деньги для меня - тьфу, - он смачно плюнул себе под босые ноги, - Свобода, которую они обеспечивают - вот что ценно.
  - Ну, да, свобода... Твоя личная свобода заключается в том, чтобы пузо греть на Карибах и набивать его регулярно всякими изысками. Или, может быть, ты творческая личность? И тебе требуется свобода, чтобы творить? А? - в словах Сергея слышалась явная издевка, так как ни для кого не было новостью, что любимое творчество для Дронова было умножение капитала, и только.
  О каких-то "баловствах" в его жизни, типа хобби или увлечений, у него не могло быть и речи. Он был жестким прагматиком и пытался от жизни взять осязаемое, но не иллюзорное.
  - Каждому свое, друг мой... Вот я не могу целыми днями, как ты, впустую с умным видом передвигать шахматные фигуры, решая какие-то идиотские задачки... "Белые начинают и дают мат в три хода...". Однако и у меня могут быть реальные планы на будущее, ко-
  торые не будут идти вразрез с интересами России, - Вован напыщенно взглянул сверху вниз на друга и продолжил:
  - Например, я могу быть меценатом и помогать нашим научным светилам и самородкам внедрять свои разработки у себя в стране, а не продавать их за бесценок на Запад. А? Что, съел? - он ехидно улыбнулся, - Так что не надо из себя корчить патриота, а из меня делать
  "кровопивцу народа".
  В общем-то, Володя был хорошим человеком, в бытовом смысле, когда вопрос не стоит ребром и на него не завязаны материальные интересы. Он был интеллектуальным лентяем и с большим удовольствием разгружал бы мешки в порту, чем лежа читать книгу или газету. Была у него особенность... Как перейдет он определенную грань в возлиянии алкоголя, становится особенно покладистым, веселым и добродушным, и эта эмоциональная вспышка была редкостью для него в таком состоянии. Примерно после литра выпитого его настроение может измениться на сто восемьдесят градусов. Сергей знал эти нюансы друга и вел себя соответственно.
  - Вован, я же тебя знаю как облупленного. Нехорошо врать, тем более друзьям, - вполне серьезно сказал Сергей.
  - Какой же ты темный, грубый и примитивный. Только черное и белое... Не забывай, что принадлежишь к элите нации, которая имеет семьдесят процентов национального богатства одной из богатейших по природным ресурсам страны..., - Вован говорил с пафосом, подняв толстый и короткий указательный палец вверх, как будто упоминая о высших существах, вершащих судьбы людей.
  - Что?... Мы с тобой элита нации? Ты, еле закончивший восемь классов, и я, которого выгнали за прогулы из авиационного техникума на третьем курсе? Мы - элита?... - от возмущения Сергей задыхался.
  Лицо его покраснело от негодования, глаза стали злыми и белыми, что было признаком крайнего раздражения. Он давно презирал и себя, и всех иммигрантов, которые обворовали страну.
  - Я представляю, какого ты мнения в таком случае о российском народе, если такая шалупонь, как мы, являемся элитой... Наличие денег, а тем более ворованных - не есть признак цвета нации. Это скорее позор нации, так как в смутное ельцинское время именно мы с тобой ловили в мутной воде "рыбку". А не профессор какой-то с мировым именем, или не заслуженный летчик-испытатель, например. Им даже в голову бы не пришло заниматься тем, чем мы занимались в то беспредельное время. Подлог, шантаж, рэкет, убийства... И не обязательно в этом принимать непосредственное участие. Достаточно того, чтобы организовывать эту мерзость. На это способны были только мы и те, кто теперь отсиживается на ворованных деньгах в Америке, Англии и других странах по всему миру. Логика здесь простая... Если ты имеешь деньги, добытые в то государственно - криминальное время, именуемое ельцинизмом, - Значит, ты вор и не только. Если из этого времени ты вышел без денег - значит ты честный и порядочный человек. Все очень просто, и не надо пытаться запутывать элементарное.
  - Заткнись, моралист..., - теперь настало время рассвирепеть его другу, - Как ты меня уже достал... Ну, если нам с тобой подфартило и мы остались при своих головах, то радуйся, козлина ты эдакая... На хрена плевать мне в душу, когда все грязное у нас с тобой позади и мы при солидных баксах греем пузо под лучами Южной Малайзии. А то, что мы с тобой определенные грехи взяли на душу, то это лучше, чем если бы до сих пор работали "челноками". Кстати, помнишь то праведное время, когда мы пытались заработать честным путем?
  Сергей вспомнил, как после государственного переворота начала девяностых они с Вованом, как вьюченные быки, тащили на своих спинах шмотки из Турции, чтобы толкнуть их в Лужниках по сходной цене. Тогда они посчитали: чтобы заработать таким образом на киль и двигатель яхты, им потребуется сорок пять лет каторжной челночной работы. После этих подсчетов они и решили заняться прибыльным рэкетом. Благо законы этому не препятствовали.
  - Ага... Вижу, что помнишь..., - продолжал он, - И мы решили "поменять коньки на санки" - и дело пошло... Нашли подходящих ребят и начали работать... Нам-то это не нравилось, но мы мечтали о жизни, которая нас ждет после всего этого дерьма. И вот сейчас мы имеем то, о чем мечтали. Правильно? - он сделал паузу, сверля глазами Серегу, - Или ты скажешь, что я тебя заставил заниматься этим дерьмом? Мы же с тобой решили, что в переходный период, как говорили классики, крови не избежать... Это естественные спутники начальной стадии накопления капитала.
  Видя, как остывал Сергей, Вован постепенно добрел. Его лицо начало расслабляться под воздействием отличной водки и, наконец, расплылось в улыбке. Ему надоело вечное пререкание с Серегой на одну и ту же тему.
  - Так что не надо... Не мешай адаптироваться элите нации в европейской жизни. Ты вносишь какой-то психологический дисбаланс в нашу перспективу тутошнего ассимилирования... Правильно я выразился или нет, отличничек? - Вован ехидно ухмыльнулся, - Поэтому и до английского языка скоро очередь дойдет. Не такой уж я дремучий, чтобы не понимать эту необходимость. Так что в скором времени я буду образованным...
  - Быдлом, - перебил его Сергей, продолжая его мысль, - И не потому, что мы с тобой не достаточно образованны для элиты нации. А потому что на нас грех смертный - кровь, не говоря уже о потере чести, сострадания... Вот поэтому мы с тобой являемся быдлом.
  Владимир не хотел уже ссор, и он примирительно попытался перевести стрелки на представителей этой же элиты нации, которые прожигали жизнь в Англии, как и они с Серегой.
  - Интересно... Значит, и Бернировский, и Гуртинский, и даже Рабинович - это тоже быдло? - он вопросительно уставился своими серыми глазами на друга, - А ведь они воровали миллиардами, правда, чужими руками, через подставные фирмы. Непосредственно на их руках нет крови... И наверняка они себя считают самыми умными, если имеют возможность при таких-то преступлениях, связанных с подрывом экономики страны и разрушением ее стратегической безопасности фактически по всем направлениям, жить за кордоном и никого не бояться, - он сделал выжидательную паузу, заранее зная, что никаких возражений со стороны его друга не последует, - Значит, это был сговор с госчиновниками высшей власти. Тогда причем здесь воровство или вредительство, если по закону в то время не было статьей, по которым их можно было бы привлечь к уголовной ответственности?
  - Да, твои полгода в камере предварительного заключения вместе с Вантербергом зря не прошли. Молоток! Зришь в корень, Вован! - оживился Сергей, - Крови нет на их руках, как ты правильно заметил - "непосредственно нет", но они наверняка знали, что по их распоряжениям лоббировали принятие антинародных законов в Думе или производили захват и банкротство какой-то стратегической отрасли народного хозяйства. Безработица, алкоголизм, огромная детская смертность и беспризорность, вынужденная проституция, поголовная нищета глубинки... Они думают, что Бог простит им это? Такого просто не может быть... И я не тешу себя иллюзией, что Он и меня простит... Хотя я буду стараться, чтобы простил... Но то, что я покаюсь, отдам все наворованное у своей Родины, пусть даже у ее руля будет такой же урод, как самопровозглашенный "святой" Президент, я точно знаю. Дело только во времени...
  Он встал, взял стакан с водкой и почти торжественно сказал:
  - Так вот... Я пью за то, чтобы мы с тобой вернулись в Россию, вернули бы все наворованное, и если Родина позволит, то жили и работали на ее благо... Ведь это нонсенс, что никто не преследует воров, которые обобрали свою страну, живут с семьями и родственниками за кордоном за ее счет и при этом еще претендуют называться элитой нации, надувая щеки. Как я знаю, элитой нации принято называть во всех странах летчиков, подводников, но никак не воров, тем более в государственном, стратегическом масштабе.
  Он опрокинул содержимое стакана в рот, размахнулся, выбросил стакан за борт яхты и наконец-то сел на стул.
  - Ну, да... Спасибо тебе за предложение... Вернуться, чтобы сесть в тюрьму... Оригинально... Только ты, чистоплюй, мог до такого додуматься. Мы же с тобой обули свой народ не на одну сотню миллионов зеленых... И после этого ты предлагаешь нам войти в клетку к голодным тиграм и продемонстрировать перед почтенной мировой публикой смертельный номер под названием "хрупкий череп олигарха между челюстями обозленного народа". Нет уж, увольте... Я лучше здесь буду жрать омаров, обучать детей и жить в свое удовольствие, - теперь начал заводиться Вован.
  - Ну, да... Дети приобретут английское гражданство, забудут русский язык, а ты им накажешь, чтобы похоронили тебя в России рядом с твоими родственниками. Интересно, с какими глазами ты это будешь им говорить, если, конечно, тебе жена позволит? Или завещание оставишь? Последнее желание - это святое... Бумага все стерпит, но будешь ли ты на это иметь право? На упокоение в родной земле, которую предал? - теперь Сергей приобрел издевательское спокойствие.
  - Замолчи! - повысил голос его друг, взял бутылку водки и до половины наполнил большой стакан.
  Пил он маленькими глотками. Единственное его желание при этом было как можно быстрее напиться, чтобы поскорее забыть этот разговор, который всколыхнул его душу, когда он зашел о смерти...
  Владимир действительно хотел, чтобы его похоронили на подмосковном кладбище, где нашли свое упокоение его отец, мама, дед и бабушка. До сих пор его терзает совесть, что своим ранним уходом из жизни родителей они обязаны ему, его образу жизни, который
  был чреват разными мерзостями в погоне за материальными ценностями.
  - Вовка! Что за дела! Откуда такая, мягко говоря, неблагодарность! Ведь ты, впрочем, как и я, со всеми потрохами обязан Родине - мы стали богатейшими людьми по мировым меркам только благодаря тому, что она позволила нам, ее сыновьям, ее обворовывать, - он криво усмехнулся, глаза увлажнились, но он продолжил:
  - Нам бы с тобой в ножки ей поклониться, утешить старушку, сказать что-нибудь приятное, кое-что подбросить ей, бескорыстной, чтобы она прикрыла свою натуру или хлебушка бы купила..., - он поднялся изо стола, налил себе в стакан водки, поднял его перед собой и сглотнул горький комок, подкатившийся к горлу, - А мы, как последние сволочи, как будто взращенные не социалистическим обществом, с его пионерией, комсомолией, моральным кодексом строителя коммунизма, а зубастым и хищным капитализмом, стараемся подальше от нее запрятать ее же добро - не дай Бог, она опомнится и попытается возвратить его...
  - Опять - двадцать пять!... - в сердцах возмутился Владимир, зло зыркнув исподлобья на друга, - Стоит тебе пропустить грамм сто водки, так ты опять заводишь свою заезженную пластинку, под названием "Плач Ярославны".
  - Да причем здесь водка? Она только обостряет мысли и возбуждает к жизни душу, но это не исключает того, что я постоянно чувствую..., - его губы брезгливо искривились, и его красивое лицо исказилось, - Ты помнишь, в детстве... Когда мы учились классе во втором или третьем, к нам во двор переехал жить с родителями Колькаочкарик, на год младше нас, хлипкий и низкорослый... Помнишь?
  Вован лениво кивнул.
  - Это было твое боевое крещение... После него ты стал настоящим мужчиной. "Рубикон был перейден...", - бесцветно, устало сказал он, - Только после этого акта ты стал окончательно нашим...
  - Да, ты прав. Таким образом уголовники "вяжут" на крови..., - он горько усмехнулся, - Так вот... Он совершенно не умел драться и даже бороться, он был стопроцентным ботаником, и после того, как у него разбились толстые линзы очков, он был совершенно беспомощен... Тыкался в стороны, как слепой котенок... А я его ударил... В лицо ударил... А он не ожидал... А потом я перехватил твой одобряющий взгляд и ударил его ногой... в живот... Лежачего ударил... Как последняя сволочь... Он просто не предполагал, что в жизни бывают такие уроды, как мы, которые без причин могут просто так избить человека.
  - Как ты мне уже надоел своим самоедством. Он должен был знать, что его место в нашей иерархии - у параши, и если он не будет над собой работать, то останется там, - так же нудно продолжал констатировать факт "становления мужчин" его друг.
  - С тех пор меня не покидает ощущение гадливости к себе... Как будто тогда, в детстве, я перешагнул через что-то непозволительное... Вот у тебя это произошло как-то сразу... Что-то чистое умерло в тебе - и все... Ты стал таким, какой есть, и не волнуют тебя теперь ни совесть, ни честь...
  Сергей перехватил оскорбленный взгляд своего друга.
  - Мы настолько хорошо знаем друг друга, что просто не можем обижаться на правду... Так что не надо сцен оскорбленного самолюбия. Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду... Ты никогда не бросишь друга в беде, и только смерть сможет остановить тебя в этом естественном для нас деянии... Однако я говорю о совершенно другой чести и совести.. Глубинной... Божественной... Которая не позволяет загрубеть душе...
  Весь этот диалог Сергей стоял перед столом со сжатым в правой руке стаканом водки. У него уже давно стекали слезы из глаз, но он не замечал их, нагруженный алкоголем.
  Что касается его друга, то он за время тоста успел махнуть две рюмки водки и в настоящее время подчеркнуто демонстративно поглощал омаров, умело вскрывая их хитиновые покрытия. Он действительно устал от чрезмерной совестливости своего Сергея, и только чувства долга и благодарности не позволяло ему расстаться с ним.
  Кстати, каждый из них в их весьма рискованном походе за богатством был неоднократно обязан своему другу жизнью, поэтому ни о какой разлуке речи не шло, хотя в глубине души каждый осознавал, что рано или поздно что-то неординарное для них должно произойти.
  Сергей перевел дыхание, взгляд его устремился поверх головы его друга вдаль за горизонт, где голубое небо сливается с таким же по цвету морем. Мысленно он был уже там, в родной России... Как будто ему вновь десять лет и он балуется вместе со своими двоюродными братом и сестрой на русской печке. А за столом в просторной горнице стоит большой дубовый стол, за которым сидят его родители с ближайшими родственниками, а за оконным стеклом метет метель, и в трубу задувает ветер... Тепло, сытно, весело и надежно. От воспоминаний детства на душе у него стало тепло и безмятежно. Так, будто и не было крови, ненависти прошлой жизни. Такой тихой радости общения с родственными душами, умиротворенности и уверенности, что ты принадлежишь к этому большому, сильному и веселому семейству и что оно никому не позволит обидеть тебя, Сергей не испытывал с тех пор никогда. Многое бы он отдал за то, чтобы вновь ощутить себя частью его и вдохнуть в себя ту добротность, искренность и открытость, которые давно покинули его душу, взамен оставив подозрительность и злобу.
  Давно он мечтал приехать к своим родственникам, но боялся, что и они не простят его "подвиги", в результате которых лишились жизни самые дорогие ему люди, да и сам он стал слепым орудием мести, запятнав свою совесть и честь - то основное, что они с Вовкой когдато ставили превыше всего. Боялся он потерять эту спасительную духовную ниточку родства, где тебя помнят, знают и любят. Поэтому он на протяжении семи лет не давал знать о себе родственникам.
  Сергей встряхнул головой, как бы освобождаясь от былых детских впечатлений.
  - Слушай, Вовка! - сказал он с воодушевлением, - А давай мы с тобой продадим всю недвижимость, которую мы приобрели на чужбине, вернемся домой, отдадим все, что наворовали и добыли грязным путем... Ведь не посадят же нас, если сами по собственной воле все вернем, а? Зато потом заживем в согласии с собой, без бессонных ночей, ужастиков и самоедства. Сам говорил, что опостылела уже жизнь в чужом мире с чужими жизненными приоритетами и постной жратвой. А, Вовка? Русская банька с близкими людьми на берегу реки и... прорубь рядом. А потом водочки, да с солеными хрустящими огурчиками в пупырышках, а, Володь? Пошли они, эти сволочи и олигархи продажные, куда-нибудь подальше! Мы с тобой ведь русские люди! Без России нам - никуда!
  Никогда еще Вован, не слышал от Сергея подобной "глупости", но, зная его характер, он не на шутку испугался.
  - Какая банька, какие огурчики?... Тоже мне, русские... Какие мы русские, если мы внесли свой вклад в подрыв экономики России? Ты по паспорту англичанин только потому, что сделал именно это! Предал свой народ и продал свою Родину! И не прикидывайся ангелочком! Рога у тебя, впрочем, как и у меня, совсем не божественной природы, а имя того, кому мы теперь служим; - Дьявол!
  - Вот видишь, и ты это понимаешь! - глаза Сергея загорелись надеждой, что его друг его наконец-то поймет, - Нельзя же жить с таким камнем на шее. Свихнуться же можно от этих мыслей и воспоминаний. А сейчас Россия нуждается в том, чтобы такие сволочи, как мы, вернули хотя бы часть того, что присвоили. По ящику видел, какая там нищета и разруха? Не верю я, что все, хана России... Выкарабкается она из ямы и встанет на ноги, но уже без нас. Тогда мы не будем нужны, а сейчас, когда тяжело, надо ей подсобить, а, Вовка? Ну, давай рванем домой. Душа иссушилась...
  - Серега, ты что, совсем охренел? Куда ты приедешь? К маме? А она тебя ждет? Она тебя фактически прокляла и твоему появлению не обрадуется. Твоя физиономия будет для нее постоянным напоминанием о твоих брате и сестре. И больше у тебя нет там родных людей... Ты что, идиот? У тебя же там врагов - пруд пруди. От суда ты, может быть, откупишься, а вот от мести наших бывших друзей, которых я кинул, и врагов - навряд ли. Если хочешь, чтобы тебя похоронили дома, то для этого есть более достойные способы.
  Это был глас самосохранения Вована, который, оказывается, прекрасно понимал, что произошло и что за это бывает. Он поверил западным "миссионерам", прибывшим навязывать свои правила игры под названием "Победителей не судят". И Вован добился того, чего хотел. Поэтому считал себя победителем. Однако "победители", которые придерживаются принципа "Цель оправдывает средства", бывают разные... Победители в материальном смысле процентов на девяносто восемь бывают в проигрыше по морально-нравственным критериям. А что важнее на земле: богатство или честь, - дело сугубо индивидуальное. Мимолетна биологическая жизнь на земле. А ее морально-нравственные аспекты, которые делают нашу нацию высоконравственной, а значит непобедимой, - вечны.
  Сергей понял, что зря надеялся на союзничество в этом предприятии. Слишком разные они, оказывается, были люди, с разными ориентирами и целями. Он понял это и слабо, по инерции продолжал аргументировать свою позицию:
  - Почему это мне некуда ехать... Есть у меня и родственники в деревне. И девушка тоже есть...
  Сергей замялся, вспоминая чистую, тоненькую девушку Наташу с соседнего двора, которая была младше его на пять лет и, как она сама сказала, "любила его еще с четвертого класса". Тогда он был молод и не считал свои многочисленные победы над девчонками, и близость с ней не принесла ему того, что он получал от опытных женщин. Его скромная и тихая поклонница не могла соперничать с броско-красивыми, опытными и смелыми в ласках девушками. Он не понимал тогда смысла мужицкой загадки: "Почему мы гуляем с одними, а женимся на других?" Это потом он понял, но было поздно.
  - У нас в роду все девушки выходили замуж девственницами... Если уж полюбили - то на всю жизнь. Значит, куковать мне всю жизнь в старых девах, - грустно заметила она утром, стыдливо натягивая на себя простыню, почувствовав, что она для него - лишь мимолетное увлечение.
  - Но я не жалею о том, что случилось, - спохватилась она, боясь, что Сергей может превратно ее понять, - Я так счастлива... Я просто люблю тебя, Сережа...
  А он, привыкший к женскому вниманию, словесам, произносимыми женщинами по утрам, и развращенный деньгами, которыми он сорил тогда направо и налево, даже не обратил внимания на интонацию ее голоса и глаза, полные слез счастья. Лишь мельком взглянул на "наивную и восторженную дурочку", говорящую странные слова, которую он даже и не помнил по детству.
  В последнее время ее лицо с крупными серыми глазами и правильными, но мелкими чертами, все чаще всплывало в его памяти, вызывая боль от сознания своей глупости и ограниченности. А еще больше его мучили ее слова, не понятые им ни душой, ни сердцем. Только сейчас, когда у него появилась уйма свободного времени для анализа своей жизни, он понял, какой он подлец, так как наверняка поломал ей жизнь.
  - А, это ты про Наташку-то, твою девочку с соседнего двора? Кажется, у тебя с ней что-то было, - вернул его из мира воспоминаний Вован, - Кстати, когда мы с тобой экстренно улетали из России, она передала тебе письмо или бумагу какую-то...
  - Что!? Это было четыре года назад. Почему же ты не передал его мне, олух? - привстав со стула, вопрошал Сергей.
  - Да забыл я... Сам знаешь, что мы едва успели ноги унести, не до сантиментов было. Сразу тебе его не отдал, а потом забыл, - оправдывался Вован, - Да и на хрена оно тебе было нужно, когда ты с красавицами Ольгой и с Танькой крутил. Жениться еще собирался на одной из них. Так что этой серенькой мышки ничего не светило. Вот я и решил...
  - Решать здесь должен был я. Где письмо? - оборвал его Сергей, угрюмо изучающий узоры на белой скатерти.
  - А хрен его знает... Может, выбросил, а может, затерялось гдето, - отмечая недобрый знак, проронил его друг.
  - Иди и ищи... Я знаю, что весь свой архив ты возишь с собой, - Все так же тихо, как бы прислушиваясь к интонации голоса оппонента, сказал Сергей.
  - Из-за такой херни лопатить архив? Да пошел ты, - окончательно не успев уточнить адрес, Вован от молниеносного прямого удара в челюсть опрокинулся со стула на палубу яхты, пытаясь удержаться, схватил руками скатерть и потащил ее за собой вместе с посудой и изысканными деликатесами.
  "Я так и знал, что этим закончится, - мелькнуло в мозгу у Вована и внутренний голос шепнул ему на ушко, что не надо дергаться, а надо до поры до времени затаиться, проимитировав нокаут, - через три минуты с ним можно будет говорить...".
  Друзья настолько изучили особенности характера друг друга, что могли прогнозировать все действия с большой долей вероятности за четыре-пять ходов вперед.
  "Прикинулся шлангом, сучонок, - мысленно констатировал в этой связи Сергей, - Ну, ладно, пусть полежит... Стоит только ему услышать, что на палубу кто-то поднимается, он сразу вскочит. "Прислуга должна знать, что их хозяин всесилен" - это его постулат".
  Так и оказалось... Едва внизу послышались специфические шаги, вызванные шумом на верхней палубе, как Вован резко пришел в себя и бодро вскочил на ноги.
  - И пошутить нельзя..., - как-то неубедительно начал он, потирая крутой подбородок, - Это была одна из многих мыслей... Или версий... Или один из вариантов. Сколько их, бедных, крутится в голове, рискуя вырваться наружу и возвысить или унизить своего "папу". Слово не воробей... Поэтому, Серега, не надо усложнять... Надо же проще - по правилам здорового прагматизма западного образца... Созрел тост... Наливай.
  Этим словоблудием он хотел запутать Сергея, списав сказанное на пьяные разглагольствования.
  Сергей пристально посмотрел на друга, но просьбу его выполнил, едва плеснув на дно стаканов водки. Что-то не понравилось в его интонации и явной браваде Владимира.
  Дронов взял бутылку со стола, наполнил стакан до половины и встал, слегка покачиваясь.
  - Серега, - начал он немного заплетающимся языком, но потом голос его окреп, - Мы с тобой настоящие друзья, а этот факт не так уж и распространен в нашем мире. Друг без друга мы - получеловеки, так как гармонично восполняем друг друга. Есть главное - это мы, и не надо покушаться на эту святыню... К черту политику, к черту это духовно-нравственное самоистязание по поводу старых грехов. Давай выпьем за нас без всякого наносного, без всякой философии.
  Он протянул руку со стаканом к Сергею, который продолжал смотреть на него с все тем же удивлением. Вовану показалось, что Сергей знает о его махинациях с его деньгами, и у него похолодело в солнечном сплетении. Он знал о его уникальной щедрости, как, впрочем, и жесткости к себе и близким, когда дело касалось порядочности, и сердце его ёкнуло.
  - Значит, ты предлагаешь плюнуть на последствия рук наших, а молиться только на нашу дружбу и привязанность друг к другу? То есть, отрезать весь мир с его нравственно - духовными нормами от нас и жить своим мирком с установленными в нем нами особыми правилами? Ты что, серьезно?
  Он перегнулся через стол, осторожно взял двумя руками своего друга за уши, притянул его к себе и посмотрел ему в глаза... Они были на редкость чисты, не затуманенные алкоголем, который он поглощал в последнее время в неимоверном количестве. И говорили они искренне, как тогда, когда еще в детстве они мечтали, что построят яхту и обогнут на ней весь земной шарик, посмотрят, как живут папуасы в Австралии, воинственные племена зулусов в Африке и пигмеев - на островах Океании. Он действительно так думал, и никакой хитрости в его словах не было.
  Сама невинность...Чист, как младенец, - подумал он, удивляясь непробиваемости друга, - а может, так и нужно? Убедить себя в своей святости - и ничего более в голову не брать? Рожица у него - кровь с молоком, да и психика крепкая. Зато я весь извелся... Совесть заела... Прощения мамы и всех обиженных мною хочу, к своим деревенским родственникам зимой на масленицу хочу и ржаного, липкого хлеба хочу с медом... В горло ничего не лезет, кроме водки... Не жилец я на чужбине.
  - За первую часть этого тоста, то есть за дружбу, выпью. Это нормально. Но за вторую, где ты всех, кого мы обманули, обокрали и косвенно покалечили, прощаешь - и посылаешь к черту нашу совесть, пить не буду. Это просто нравственный мазохизм, - Сергей сделал паузу, повертел в руках стакан с водкой, немного отхлебнул и поставил его на стол.
  - Иди, Вова, спустись в каюту и принеси, пожалуйста, письмо. Иди, дорогой, и побыстрее, - добавил он.
  Вован выпил остатки водки из своего стакана, молча поднялся и направился в каюту.
  Сергей сделал маленький экскурс в прошлое...
  Вся его сознательная жизнь была связана с Владимиром, с его упертостью в достижении их детской и по сути невыполнимой цели, с его одержимостью и поистине бычьим упрямством. Теряя близких и друзей, Владимир шел к этой цели и тащил "за уши" и его, более эмоционального и эксцентричного, более бесшабашного и рискованного.
  - Серега, ну, что поделать... Такова философия жизни, - вспомнил он слова своего друга, когда вместо Сергея по ошибке убили его брата и сестру, которые без спроса взяли его машину, - все мы - гости на земле этой. Все мы ходим под законом случайностей. Сейчас же все подчинено ему. В Америке, кстати, кирпич, упавший с крыши, убил самого охраняемого мафиозного руководителя... Ну, Серега, не убивайся так..., прорвемся... Достанем мы этих отморозков... Это я тебе говорю, твой друг.
  Тогда Сергей хотел сказать ему, что нет в мире случайностей, что все закономерно, что проверяет нас Всевышний, создавая нам те или иные жизненные ситуации, позволяя самим нам выбирать оптимальный для себя вариант действий в соответствии с совестью... Так как "воздастся по деяниям твоим...", но горе его было таким, что в тот момент он не мог говорить.
  И действительно, через месяц он уже знал организаторов, исполнителей этого криминального заказа и места их обитания.
  Месть... Ее величество месть, все поглощающая и все пожирающая на своем пути, оседлала тогда его, и конкурирующая западная "фирма", которая посмела действовать в России в стиле лучших традиций Запада времен тридцатых годов, была уничтожена полностью, однако никто из их близких не пострадал. Это было условие Сереги, после которого он пошел за Владимиром до конца в роли ведомого. От него тогда отвернулись все родственники, знакомые и друзья, когда узнали о случившемся, а мама даже прокляла. Тогда он был просто уничтожен и хотел смерти, что делало его непредсказуемым не только для врагов, но и для себя.
  Владимир вовсе был не так прост, как хотел выглядеть. Он сам был не рад, что приходится скрывать свои мысли от Сергея. Ему тоже хотелось домой, у него тоже остались там и близкие, и родственники, и первая любовь, которые все поймут и простят. Ему тоже снились родные лица и милые сердцу места. Он не знал, как теперь себя вести. Или попытаться свести все к шутке и продолжать по-прежнему изображать из себя ограниченного "быка" с примитивными целями в жизни, или стать, наконец, самим собой, со своим мнением, своими мыслями, которые можно смело высказывать, но тогда он однозначно потеряет своего друга, так как в этом случае он не сможет поехать с ним в Россию... Семья, трехлетний сын, которого уже начали без его ведома обучать английскому языку и всячески ограждать от влияния отца, все более отдаляется от него, и он делается это наверняка намеренно. Меркантильная жена, естественно, ни при каких условиях не поедет в Россию. Поэтому не они держали его на чужбине, а страх перед необходимостью давать ответ перед судом. Слишком многим он "насолил" там, если не сказать круче. Он понимал, что и Сереге при его появлении не поздоровится, и поэтому всячески противопоставлял ему в их спорах прагматичные аргументы, направленные на разум, но не на душу, которая требовала и раскаяния, и покаяния, и конкретных действий материального характера по восполнению того ущерба, который они нанесли своей стране. Именно к последнему он не был готов... Слишком привык он вкусно кушать, мягко спать и сладко ощущать себя "элитой" России в изгнании. Конечно, он понимал, что для Запада он и его дети навсегда останутся русскими, к которым всегда будет настороженное отношение коренных аборигенов - не столь из-за их "грязных" денег, а из-за чуждого Западу менталитету православных людей первой иммигрантской волны. Это потом, во втором, третьем поколении переселенцев под воздействием Золотого тельца, которому поклоняется весь Запад, размывается истинное православие в их душах, и они становятся такими же равнодушными и бездуховными, замкнутыми в своем бытовом пространстве. А сначала они опасны для Запада и не выходят из поля зрения спецслужб.
  Конечно, Вован отдавал себе отчет в истинной приоритетности этих ценностей, тем более что в глубине души он верил в Бога, но его душа настолько была угнетена этой глупой мечтой детства, которая переросла в материальную патологию, что перестала самостоятельно регулярно "взбрыкивать" и самоочищаться, хотя бы во внутреннем диалоге со своим хозяином.
  Однако кому положено говорить, и говорить нелицеприятные вещи, рано или поздно будет выполнять свои функции. Сегодня был первый звоночек, которому Владимир сам удивился, и не столько тому, о чем он сказал, так как был далеко не глупым человеком и жизненные причинно-следственные связи установить в очевидной политике государства не составляло большого труда, а удивился он самому факту. А он состоял именно в его последствии. Теперь он обязательно потеряет Сергея, с которым давно сросся душой.
  Между друзьями всегда было все по-честному до тех пор, когда он не женился на дочери такого же "бизнесмена" средней руки, как он. Дело было в том, что жена Вована для поддержания "светской" жизни русской диаспоры в Англии требовала больших денежных вливаний на поддержание имиджа настоящей "леди". Если яхта как символ реализации их мечты детства была общим с Сергеем приобретением, то роскошный дом в ближайшем пригороде Лондона, легкий самолет с пилотом и вилла на побережье Испании требовали много средств. С легкой руки жены часть украденных денег он вложил в предприятие, которое моментально прогорело. Потом была еще пара подобных авантюр, но уже по его инициативе, и все заканчивалось так же плачевно. Если бы Англия вновь пережила этап первичного накопления капитала, где весьма поднаторел Вован, то он мог бы прекрасно соперничать с коллегами по криминалу, но в условиях игры по правилам он просто терялся.
  Тем временем деньги таяли, как последний снег под лучами весеннего солнца. Пришлось продать виллу, но и это не спасло его жену, привыкшую жить с более удачливым в бизнесе папашей. Скандалы стали частыми гостями в их семействе, а согласие и доверие - редкими.
  По своей сути Вован был материалистом, и желания у него были в основном приземленные. Одно из них, пожалуй, самое сокровенное, заключалось в том, что он жаждал видеть себя "истинным джентльменом" и председательствовать в каком-то клубе, где присутствие цилиндра являлось обязательным. Конечно, было это мелко и смешно, и он осознавал это, но он хотел этого, как маленький мальчик - самозаводящуюся игрушку. Но эта мечта была просто штрихом к его психологическому портрету.
  Только тогда Вован вспомнил предостерегающие слова Сереги, касающиеся его жены:
  - Разве ты не видишь, что эта кукла насквозь лжива и избалована, - он сделал сдерживающий жест, предвосхищая его негодование, - Я твой друг и должен сказать, что думаю... Так вот... Повторяю... Лжива и избалована... Между вами нет ни любви, ни уважения, а один расчет. Значит, года через три максимум ты останешься с голой задницей, что для тебя смертельно. Поступай, как знаешь, но я тебя предупредил.
  Если бы он знал, что так это и будет, то, конечно же, не женился, но мысли о приданом и заветном "цилиндре" не покидали его.
  Потом, через год, появился его сын, к которому любовь питал и тесть, знающий о плачевном материальном положении Владимира, и ничуть с ним не церемонившийся, забирая внука на свое ранчо в Америке.
  - Слушай, Серега, хреновы мои финансовые дела. Одолжи "зелени", сколько сможешь. Вот проверну одно дельце - тогда отдам, - как-то обратился он к другу, который жил только на проценты, получаемые им от банка.
  Сергей был всегда равнодушен к деньгам и бизнесу. Он отдал ему чековую книжку со своими подписями на бланках и сказал:
  - Снимай, сколько хочешь, и пользуйся. Мне они все равно не нужны. Сам знаешь: кровь на них, и счастья они не принесут.
  Так оно и случилось. Он снимал все большие суммы, но положение его не улучшилось, стабилизации его положения не происходило.
  Сергей не сомневался в порядочности своего друга. У него и мысли не было, что тот переступит ту грань, за которой начинают действовать сволочные категории мышления негодяя. Его слова "пользуйся" носили явно риторический характер, так как Вован знал, что все свои деньги, то есть около ста пятидесяти миллионов долларов, Сергей собирался вернуть в Россию и начать там совершенно новую жизнь с нуля.
  Как-то сидят два друга за обеденным столом. Кстати, совместные завтраки и обеды, как они еще давно договорились, они проводили без какого бы то ни было спиртного, так как, имея плачевный опыт своих приятелей и партнеров по "бизнесу", не хотели закончить жизнь в психушке или где-нибудь под кованым железным забором своих приятелей. Исключением в этом были только морские путешествия, где нечего делать, кроме как пить водку. Все местные новости и анекдоты были рассказаны, наступила довольно-таки большая пауза, нарушаемая звоном приборов о тарелки, и вдруг Сергей поднимает голову и задает простой в своем словесном содержании, но самый сложный в смысловом, вопрос:
  - Ты веришь в Бога, Вован?
  Тот слегка поперхнулся, поднял лицо, ухмыльнулся, губы его растянулись в вымученной улыбке, потом проглотил остатки пищи, хотел перевести все в шутку, но потом увидел совершенно серьезное выражение лица друга и понял, что от этого вопроса не отвертеться. Он положил кончики ножа и вилки на краешек тарелки, а локти и предплечья друг на дружку, - снова опустил голову вниз, как бы изучая в тарелке ассорти из морепродуктов.
  Между ними всегда существовало негласное правило: "Не лезь в душу", однако от случая к случаю под напором жизненных ситуаций, обусловленных регулярными "вылазками" совести, оно нарушалось. Друзья не были в претензии друг к другу, так как понимали, что без духовного согласия со своим разумом не может быть речи о понятии - "состоявшийся человек".
  Сергей смотрел на Владимира, отмечая про себя его взволнованность - лицо друга стало пунцовым, желваки перекатывались по широким скулам.
  - Боже мой, - мелькнула мысль в голове Сергея, - Вроде бы элементарный вопрос для нормального, порядочного человека, а мы на него так однозначно, без "скрежета" в душе не можем ответить. Вон как ломает бедолагу. Меня так же бы крутило, если бы он задал мне этот вопрос.
  Вован поднял наконец-то голову, посмотрел в глаза Сергею, все так же перекатывая "шарики" по скулам, и тихо со злостью прошипел:
  - Пошел ты...
  Он взял салфетку с колен и с остервенением бросил ее в тарелку. Брызги майонеза разлетелись в разные стороны, забрызгав и его брюки, и удивленную физиономию Сергея.
  - Ну, что за сучонок, - думал он, поднимаясь в свою спальню, - Ведь знает же все...
  "А что ты хотел услышать? - продолжал внутренний диалог с собой Серега, - Все правильно... Сказать: "Верю", - значит, согласиться в сознательных грехах; сказать: "Не верю", - значит, соврать. Диагноз такой же, как и у тебя - вера в ложные бытовые ориентиры. Просто мы на каком-то временном отрезке своей жизни стали молиться не своему Богу, а их - Золотому тельцу, наивно думая, что, когда мы будем богаты, то сможем отмолить, а вернее, откупиться от своих грехов. На Западе легко материальный прагматизм впитывается с младенческого возраста с молоком матери. Там же существует только понятие "выгодно - не выгодно". С кем я только не знаком из местного так называемого "цивилизованного" западного общества, у всех их есть один жесткий аргумент: "бизнес есть бизнес", "жизнь есть жизнь", и никакие жалость, великодушие или угрызения совести не смогут сдвинуть их в этой своей "правоте".
  Он вспомнил разговор на эту тему со своим бизнес партнером Смитом, произошедший в России, в бизнес-клубе. Полувоенная организация Сергея и Вована обеспечивала боевое прикрытие бизнеса Смита при скупке им основных пищевых предприятий России. Он хорошо говорил по-русски и со своими русскими друзьями, которые неоднократно вытаскивали его из безнадежных ситуаций, был весьма откровенен.
  - Какие могут быть сомнения относительно переживаний господина, который, заложив по контракту все имущество семьи, не обращает внимания на знаки препинания и явное "двойное дно" словоблудия контракта? Это его проблемы. Жизнь - борьба за выживание между травоядными, хищниками и более крупными хищниками. Вот и ваша Россия... Если политическое руководство страны выбрало тоже этот путь развития, что и мы, то живите по этим правилам. Вы еще щенки по сравнению с нами, так как велика еще в вас глубинная духовность и чрезмерная нравственность. Кстати, это не относится к подавляющему большинству ваших олигархов, так как их трудно отнести к русским. Так что после того, как останетесь с голой задницей и превратитесь в мировую помойку, вы наконец-то постепенно приобщитесь к нашим правилам игры и забудете про эти все издержки коммунизма.
  Смит был высоким, худощавым, рыжеволосым, тридцатипятилетним мужчиной, с которым Сергей поддерживал отношения только из-за любопытства к психологии людей, к которым они с Вованом планировали жить в одной стране. Как человек он Сергею не нравился. С такими в разведку не ходят и спиной к ним в экстремальных ситуациях не поворачиваются.
  - По-моему, первопричина в разности восприятия нами мира состоит в понятии "Бога", - говорил циник Смит, ухмыляясь психологии "дикарей-альтруистов", - У нас он удобен... То есть, если ты достиг каких-нибудь высот в материальном мире, то это означает, что Бог тебя любит. Каким образом мы достигаем этих вершин обманом, подлогом или каким-то другим способом. Ему это не важно. Цель оправдывает средства, - это политика государства и наша идеология. Конечно, Библия и настоящие пастыри говорят обратное, но те, кто стоят у руля государства, должны отрабатывать свои деньги у тех, кто их на это место поставил. Все здравомыслящие люди у нас знают об этом, но они не будут серьезно пытаться изменить действительность, опасаясь репрессий, которые могут за этим последовать и принести несчастье им и их близким. Это только вывеска у нас такая "демократическая", а на самом деле все решают деньги. Я рад, что и у вас теперь с этим делом все нормально. Главное в нашей, а теперь и вашей жизни - не нарушать законы, которые создает все та же власть, зависящая от денег. А деньги - это всегда политика, и политика глобальная. В одной из африканских стран вся пищевая промышленность находится в моих руках, и теперь я могу диктовать свои условия создания политического и экономического укладов в этой стране, а поэтому я становлюсь интересной фигурой для нашей разведки и, соответственно, могу иметь дополнительные льготы от своей страны в виде каких-нибудь государственных заказов, например, или государственный пост, или солидную разовую госпремию за полную зависимость очередной страны от нашей империи. Кстати, наверное, вас интересует, почему именно продовольственная безопасность для страны имеет такую колоссальную роль в ее будущем? Я вам скажу откровенно, так как вы, как, впрочем и я, "льем воду на одну мельницу", так сказать - на благополучие и величие США...
  На этот раз он улыбнулся почти доброжелательно, но все - равно было заметно, что он презирает за недоразвитость этих аборигенов в такой области, как прагматизм и умение жить в этом материальном мире, не задумываясь о потусторонней и Судном дне.
  - А у вас, русских, как отвечают на этот вопрос? - продолжал он острую тему, - "Если я богат, то Бог меня испытывает или проверяет...". Какая-то мягкотелая философия. Ваш Достоевский - знаешь, почему стал писателем с мировым именем? Потому что для того, чтобы описать состояние души и переживания Раскольникова и Мармеладовой до и после греха, ему потребовалось семьсот страниц. Для Запада это нонсенс. К таким мелочам, как убийство или вынужденная проституция, там привыкли относиться легко, как к естественному и даже необходимому житейскому проявлению.
  Сергей помнил то чувство гадливости к себе, что стал служить из-за денег такой мраси, как Смит. От стыда за себя и бессильной ненависти к этому ублюдку, пот липкой прохладой тогда заливал его глаза, руки чесались, но он не смог даже соленое словцо вымолвить в его адрес.
  Поднявшийся на палубу Владимир с конвертом в руке заставил
  Сергея вернуться из прошлого в настоящее.
  - Возьми, письмецо в конверте... Зная твой характер, боюсь, что оно может сыграть в твоей жизни роковую роль, но я уже здесь ни при чем... Я сделал все, чтобы оно не попало к тебе в руки, - сказал Вован и сунул письмо другу.
  Сергей вскрыл конверт. Письмо было написано крупными круглыми буквами, в школе за него поставили бы "отлично", как за правописание, так и за душеспасительное, истинно православное содержание:
  "Здравствуй, Сергей!
  Я все узнала о тебе... Это, конечно, страшно, но надо с этим жить и пытаться изменить свою душу. Ты же знаешь, что нет не прощаемых Всевышним грехов. Надо просто решить, что главное для тебя, а что второстепенное, и искренне покаяться в злых помыслах, и деяниях. Я знаю одного старца, который живет в районном центре при храме. Уникальный человек, всем помогает. К нему со всей страны едут за помощью... Кстати, я переехала жить к бабушке, в Ярославскую область... Так вот, я ему рассказала... Мы с ним постоянно молимся за тебя, он все знает про тебя. Он говорит, что тебе надо возвращаться на Родину. И здесь все образуется.
  "Не гоже русскому человеку на чужбине жить. Даже грешнику... Не надо усугублять свои грехи. Если человек не дорожит Родиной земной, не будет для него и Небесной", - это он так говорит, этот старец.
  Все грехи надо вспомнить и к каждому человеку, обиженному тобой, надо прийти, попросить у него прощения, достучаться до его души. Люди больше пострадали от твоей недальновидности... Поэтому надо платить монетой большего достоинства. Это правило, не нами придуманное. Не место здесь гордыне... Грех это... Очень важно, чтобы человек, обиженный тобой, не держал зла на тебя. Это и ему необходимо... Все мы знаем эти истины, все стараемся в глубине души их придерживаться. Я уверена, поймут люди, а если и нет - то Бог им судья. Каждый человек имеет право на ошибки, и ты всем
  простишь. Не случайно у нас, православных, Прощенное воскресение - праздник спасения. И про "вторую щеку" - не спроста все это... Люди у нас духовные и некорыстные.
  Не бойся, Сергей, если даже и посадят тебя, то ждать тебя буду, хоть вечно... Я же говорила тебе, что у нас в роду все женщины однолюбки.
  Извини за нравоучения. Знаю, что, может, не понравится это, но я помочь тебе хочу, потому, что люблю.
  Жду тебя. Твоя Наталья".
  Вован знал содержание этого письма и внимательно следил за мимикой своего друга.
  - Все, - подумал он, - уедет... Как пить дать уедет... Сейчас или даст мне в морду, или прикажет разворачивать яхту на курс к туманному острову. Было бы лучше, если первое.
  Однако он ошибся.
  - Что же ты наделал, гад? Четыре года прошло, а ты молчал... Сколько воды утекло, все могло за это время с ней случиться, - тихо, глядя в глаза Владимиру, сказал он.
  - Да брось ты... Такие девушки, как она, не меняются сами и убеждений своих тоже не меняют, - ответил он, успокаивая друга, немного труся неуправляемого всплеска эмоций со стороны друга и на всякий случай добавил:
  - А знаешь, я тебе даже завидую... Это не моя меркантильная змея... Вот только тебе надо как-то по-тихому приехать, не беспокоя ни органы, ни старых знакомых. А потом со своей зазнобой - в тину, в какую-нибудь глухомань...
  - Хватить херню пороть. Никогда не жил тихой мышкой и жить не буду... Какой есть, такой есть... Заслужил - судите, не виновен - освобождайте... А она все правильно пишет. Так и нужно поступать, - прервал его Сергей, - И откуда у нее такое знание жизни... Молоденькая же... Но тогда уже я понял, что она не чета всем моим "попрыгуньям". Было в ней, несмотря на ее молодость и надежность, и самоотверженная верность, какой не у каждого мужика сыщешь.
  Владимир хмыкнул, уводя разговор со "скользкой" темы:
  - У нас с тобой настольная книга была - "Крестный отец", со всеми ее практическими мафиозными ужастиками про дикий Запад, а у нее - Библия. Вот и вся разница.
  - Точно сказано, - согласился Сергей, потом немного подумал и добавил:
  - Значит так, Вован... Первое. Курс яхты - в ближайший аэропорт. Второе. Чековую книжку -"на бочку". И третье - подбери мне хорошего специалиста по недвижимости... Буду все продавать и переводить деньги на расчетный счет Казначейства России. Все. Решено.
  Наступило время задуматься Дронову. Он в своей жизни никогда не крысятничал, тем более - со своим другом. Он набрался духу и выпалил:
  - Со всем согласен, только с чековой книжкой заминка... Я в очередной раз прогорел и воспользовался ею. Ничего на твоем счету сейчас нет... Извини.
  - А я все знал. Смит тебя сдал, а я все ждал, когда ты будешь колоться... Дождался, когда к стенке припер, - он вздохнул и снисходительно посмотрел на друга, - Если для правоохранительных органов в России окажется, что маловато я вернул, то займешь и добавишь. Если все нормально будет, то "кушай на здоровье"... Хотя нет, я их не возьму... Как сказала моя мама - кровь и слезы на них... А сейчас разворачивай яхту.
  Всю организационную и практическую работу по претворению решения Сергея в жизнь, начиная от продажи недвижимости и заканчивая разговором с консулом по гражданству в посольстве России, Дронов взял на себя, а Краснов только расписывался там, где он говорил.
  
  
  2. НАКОНЕЦ-ТО ДОМА
  
  Через неделю Сергей вылетел в Москву, где его встретили ребята из ФСБ. На Лубянке он имел продолжительную беседу с каким-то начальником, который взял с него расписку о невыезде до завершения проверки его дела.
  Он был широк в кости, среднего роста с серыми, внимательными глазами на фоне не ровно загорелого лица, но судя по вздутым венам и узловатым пальцам - не на песках южных стран.
  "Дачник", - подумал Сергей, вспоминая трудолюбивую маму, которая из своих шести соток сделала плодово-овощной оазис, с которого питалась круглый год вся его семья.
  - Где собираетесь останавливаться? - спросил он.
  - Деревня Христово, улица Колодезная, дом семнадцать, Потаповского района, Владимирской области, - ответил Сергей.
  - Родственники? - уточнил начальник.
  - Жена, - ответил он, - Надеюсь... Начальник улыбнулся и хмыкнул:
  - Нет цены нашим женщинам, если такое состояние из-за них возвращают государству. Побольше бы таких, глядишь, и Родину с колен подняли бы. ... Кстати... Вы уже седьмой такой... Истосковавшийся... Живут и работают сейчас спокойненько и работают не на дядю Сэма, а на Родину. Значит, не все равно все-таки, с кем жить, на каком языке выть и где свои "кости бросить". Чужбина - не сахар.
  - Согласен, - проронил Сергей.
  - В районной милиции вам надо будет встать на учет. Отмечаться раз в две недели, там все объяснят... - он встал и неожиданно протянул Сергею руку, - Ну, с Богом. Спасибо... Кстати... Ваш мобильный для экстренного контакта...
  - Это вам спасибо, - сказал Сергей и написал на бумаге номер своего телефона.
  Рукопожатие ФСБ-шника было энергичное, мужицкое и даже сильное.
  Если до посещения Лубянки он был насторожен и ко всему готов, вплоть до камеры предварительного заключения, то, выйдя из него, был поражен доброжелательностью следователя и мягкими условиями предварительного следствия. За кордоном его готовили к тюрьме без суда и следствия. И психологически давили при этом. Да и не мудрено, так как Запад заинтересован во вливаниях российских денег, пусть даже ворованных, в свою экономику.
  Он беспричинно улыбнулся и наконец-то набрал полные легкие родного воздуха. На Ярославском вокзале после того, как купил билет на поезд до Потапово, он подал нищему последний червонец, оставив немного для поездки до Христово и ощутил от этого почему-то какоето особенное облегчение.
  "Если ты богат, значит, Бог тебя проверяет", - вспомнил он православный постулат.
  "Уникальные у нас все-таки духовно - нравственные основы... Поэтому Запад нас и уважает, и боится непонятного в нас... Эх, вы, ущербные... А какие красивые у нас женщины, - подумал он и улыбнулся, обращая внимание на их лица, - есть версия, что внешность и душа находятся во взаимосвязи, и поэтому в России - самые красивые душой люди".
  Когда он приехал в Потапово, было обеденное время. Первым объектом, за который сразу зацепился взглядом Сергей, когда он вы-
  шел из вагона поезда с южной стороны от станции, был медный центральный купол храма, горящий отраженными солнечными лучами, и крест над ним. Храм был построен на возвышенности, примерно в километре от станции.
  - Что это? Намек на необходимое или на русскую пословицу, что все дела праведные начинаются с храма? - подумал он, направляясь в сторону церкви, - И в том и другом случае надо действительно начать с него.
  Храм был старинный, с четырьмя маленькими маковками и одним большим куполом в центре, который привлек свом сиянием в солнечных лучах. Он купил три свечки и вошел в прохладу храма, предварительно оставив у входа свою спортивную сумку. Людей было мало, он поставил свечи, прочитал "Отче наш", закрыл глаза и постарался сосредоточиться на своей жизни. Не получалось. Тогда он отошел в дальний, темный, правый от иконостаса угол, присел на длинную лавку, прикрыл глаза ладонями и локти опустил на колени. В памяти всплыли детство, юность, отрочество и период взрослой жизни со всеми грехами. Достойные поступки, которых было тоже немало в его жизни, почему-то не вспоминались, хотя он подспудно и пытался для противовеса воскресить их в памяти.
  По характеру он был самоед и имел достаточно случаев искреннего самобичевания за свой образ жизни, однако то чувство, пережитое в этом темном уголке, было совершенно иное... Он не считал себя слизняком, не любил слез и жизненные удары переносил без лишних эмоций, хотя и любил себя поистязать самоанализом. Однако на этот раз что-то случилось.
  Вдруг перед ним все его прошлое предстало совершенно под другим углом зрения, как будто он его видел со стороны, беспристрастно акцентируя внимание только на фактах, без какой-то эмоциональной подоплеки, которую мы всегда склонны учитывать как смягчающее обстоятельство того или иного проступка. В его душе всплыли только результаты содеянного, только голые факты... Вот его школьные года, где он уверенно набирал авторитет в борьбе за место под солнцем, вот он пережил первую влюбленность, которая быстро ушла, так и не успев превратиться в любовь, вот его факты неразборчивой похоти... Потом был государственный переворот начала девяностых. Злость на перевертышей во власти, короткий период робингудства, помощи голодным и обездоленным, затем равнодушие, жестокость, месть, цинизм и снова равнодушие... Черно-белые картинки из его жизни вылетали, как фотографии из фотоаппарата моментальной съемки. Было стыдно, стыдно и больно, что это все он, все только его грехи. И боль сначала была острой, пронизывающей, как будто он сам сознательно прикасался к свежей ране, лишенной защищающей кожи. Потом она притуплялась и не так отдавалась на нервных окончаниях, позволяя дольше терзать оголенную плоть.
  Сначала он почувствовав влагу на предплечьях, подумал, что пот стекает с его лба и рукам, но потом понял, что это слезы. Было удивительно сознавать, что он еще был способен на них. Одновременно он подумал, что люди, присутствующие в храме, могут увидеть его в таком состоянии. Однако это его совершенно перестало волновать. Ему становилось все легче и легче, и он понял, что это происходило как бы соразмерно с вытекшими из его глаз слезами. И эта мысль явилась своего рода ступором в дальнейшей искренней работе совести. Она вспугнула ту Божественную музу, затрагивающую душу, и он стал контролировать ситуацию, чего он в тот момент страстно не желал. Он хотел вернуться туда, в те минуты и острой боли, и каких-то непонятных чувств - облегчения и освобождения от грязи.
  Он оторвал руки от лица, не открывая глаз, вытер слезы и откинулся назад, ощутив спиной прохладу стены.
  - Тебе помочь, сын мой? - услышал вопрос рядом стоящего человека.
  Сергей открыл глаза, увидел силуэт склонившегося к нему мужчины среднего возраста, одетого в черное и ответил:
  - Если ты батюшка, то да.
  - Исповедь? - услышал он вопрос.
  - Да, - ответил он.
  - Через десять минут жди меня справа от алтаря, - сказал человек и скрылся, подметая пол рясой.
  Сергей за свою жизнь исповедовался три раза, и все эти исповеди были без искреннего покаяния какими-то неглубокими, поверхностными. Он не говорил на них главного - своего основного греха... Тогда он думал, что убил человека, который организовал на него покушение, а убил по ошибке его ближних родственников. После этих "покояний" в душе у него почти ничего не оставалось. Сегодня же даже слезы облегчения позволили ему почувствовать себя совсем иначе.
  Он подошел к стоящему у алтаря священнику, который оказался примерно лет на десять его старше - среднего роста, который был худощав, с широкой, окладистой бородой с серебряными нитями седины и серыми, добрыми глазами.
  - Залетный? - спросил батюшка и, получив в ответ утвердительный кивок, сказал:
  - Рассказывай...
  Сергей без утайки все рассказал ему, не смягчая ни фактов, ни обстоятельств, начиная с детства и заканчивая смертными грехами взрослой жизни.
  Священник слушал внимательно. Одно дело - признаваться себе в содеянном, а совсем другое - конкретному человеку, тем более - батюшке. Когда Сергей закончил, он, не поднимая головы и не отрывая взгляда от своих пальцев, глухо спросил:
  - Убивал?
  - Не знаю, - сразу ответил он искренне, всем своим существом боясь, что батюшка откажет ему в отпущении грехов, однако у него и мысли не было, чтобы слукавить, - Такая пальба была... И потом, я ведь участвовал в принятии решения на захваты предприятий... Случались и нештатные ситуации... Двоих мы потеряли... А были ли жертвы с другой стороны, не знаю... Хотя наверное он погиб...
  Он вспомнил, какое безжизненное тело было у его врага, лежащего в луже крови.
  Нависла тягостная пауза. Батюшка молчал. Сергей видел, как до белизны он сжал свои пальцы, принимая решение. У Сергея давно уже от волнения пот застилал глаза, его капли скатывались по шеи, животу и спине. Он наконец-то решился вытереть лицо и сделал это пятерней, забыв про платок, лежащий в кармане. Какая-то непривычная слабость разлилась по его телу до мелкой дрожи в коленях. Он попытался взбодриться, с трудом, чтобы батюшка не заметил, поднял плечи, глубоко вздохнул, но слабость не проходила. Стала немного кружиться голова, и все происходящее вокруг приобрело оттенок какой-то странной нереальности. Он почувствовал, как у него похолодели щеки и защемило в груди.
  - Как же ты мог так жить и служить дьяволу? Ты же был оружием в его руках... Ты хоть понимаешь это? - слышал он тихий голос священника.
  - Наверное да, понимал... А может быть и нет... - услышал он свой жалобный голос.
  Священник давал прочувствовать грешнику уровень своего падения.
  - Сколько же душ ты совратил своим страшным примером? Ведь для глупых людей ты был так называемым "крутым новым русским"..., - с грустью говорил батюшка.
  Сергей молчал, вспоминая и восторженные взгляды девчонок, и завистливые - пацанов, которые наверняка испили от его "щедрот" только негатив, заряжаясь от него теми же темными силами, обуревающими его в те времена..
  "А действительно... Никому от меня не было добра... Ни маме, ни брату с сестрой, ни Наташе... Одно горе...", - подумал он.
  - Деньги точно все отдал? - так же бесстрастно спросил священник.
  - Все. Только на дорогу осталось до Христово, - ответил Краснов, пытаясь справиться с дурнотой, подступившей к горлу.
  - Кто там у тебя? - не унимался батюшка.
  - Жена..., - сказал он, а потом подумал и, чтобы до конца быть честным, добавил:
  - Правда, о которой узнал совсем недавно, и это была последней каплей, чтобы уехать оттуда.
  Снова нависла пауза.
  Потом, словно приняв решение, батюшка наклонил голову Сергея над крестом и Евангелием, накрыл ее епитрахилью, наложил на нее правую ладонь и прочитал молитву.
  - Трижды перекрестись и целуй Евангелие. Теперь и я перед Господом нашим в ответе за тебя и твою душу. Не подведи меня. Я верю тебе, ты справишься... Ступай с Богом и не греши больше, - сказал он.
  Потом он немного подумал, как бы сомневаясь в надобности последнего напутствия и, все - таки добавил:
  - Если бы я не видел, как ты казнил себя и, как корежило тебя до того, как я обратился к тебе, отпущения грехов не было бы.
  Он сделал все, как велел батюшка, и промолвил:
  - Спасибо, батюшка, вы не представляете, как это для меня важно. Когда Сергей вышел из церкви, он посмотрел на часы и, оказалось, что прошло два часа. На территории церкви и за ее оградой было мало людей. С правой стороны от входа в храм он заметил лавочку в тени берез и поспешил туда. Краснов расправил грудь, положил руки на спинку скамейки и поднял лицо вверх.
  Что-то происходило в его душе... Как будто его угнетенные ранее светлые силы освобождались из железных оков темных. Он вновь почувствовал дурноту, поспешил встать и почти бегом бросился к выходу.
  - На территории храма нельзя... Нельзя... Нельзя, - вдруг застучалась мысль в его сознание, напрягая волю.
  Он выскочил из ворот храма, чуть не сбил нищего, просившего милостыню, перемахнул через низкую ограду и устремился вверх, в маленькую рощицу, где он наконец-то разжал челюсти... Блевал он темной желчью минуты две.
  - С чего бы это? Маковой росинки с утра не было... Странно, - подумал Сергей, вытираясь платком и возвращаясь к храму тем же маршрутом. Только сейчас он почувствовал, что у него совершенно мокрые от пота волосы, рубашка, да и ремень брюк был влажный.
  У него наконец-то свалилась тяжелая глыба с души, и он посмотрел на мир не сквозь привычные, гнетущие его сознание темные тона прошлой жизни, а с уверенностью, что теперь у него начнется совсем другая жизнь.
  - Что, парень, исповедовался у отца Михаила? - зашепелявил довольно - таки опрятно одетый вихрастый нищий, улыбающийся во всю ширь своего беззубого рта, - Видать, было о чем ему рассказать.
  Он был ровесником Сергея. Высокий, широкоплечий, с серыми глазами и широким, высоким лбом, со следами былой мужской красоты, он вызывал приятное впечатление... Пока не улыбался.
  Серое лицо Сергея стало приобретать нормальный цвет.
  Раньше он бы только презрительно искривил губы, не удостаивая внимания попрошайку. Но на этот раз все воспринималось подругому.
  - Было, было, что рассказать, брат. А ты откуда это знаешь? - спросил он, останавливаясь напротив этого человека.
  - Знаю... Поэтому и уверен, у кого ты побывал, - сказал он, выгребая из замызганной фуражки, лежащей на земле, мелочь, - Пошли, так уж и быть, расскажу... Сто грамм нальешь?
  Сергей хмыкнул и замысловато сказал:
  - Рыбку не дам, так как водка - отрава для народа, сам знаешь. А удочкой, если мне Бог ее даст, и тебя не обделю.
  Попрошайка вздохнул:
  - А я бы и сам не стал пить, даже если бы ты мне и налил. Потому как обещал, - недовольно буркнул он.
  Они проходили мимо палатки, откуда вкусно пахло пирожками.
  - Пойдем перекусим, - пригласил Сергей.
  - Василий, - представился побирушка и протянул не первой свежести ладошку.
  - Сергей, - сказал Краснов, пожал его руку и, к удивлению своему, понял, что ему не противно это делать.
  - Что? Неприятно? Когда-то и я брезговал якшаться с такими. Был такой же красивый и уверенный в себе... Но от тюрьмы и сумы, как известно, не зарекаются, - отметил наблюдательный Василий.
  - Век живи, век учись..., - обронил Сергей, но был перебит новым знакомым:
  - ...И дураком помрешь, - вставил он.
  - Ну, это уже от самого человека зависит, - не согласился с таким пассивным взглядом на жизнь Сергей, ставя на стол тарелки - по три чебурека на каждой и по бутылке лимонада "Буратино", - Если ты такой любитель народных пословиц, то могу тебе напомнить:
  "Дурак думкой богатеет", "Человек сам кузнец своего счастья", "На
  Бога надейся...".
  - Ладно, надоело уже... Каждый учит, как жить. Судя по твоей блевотине после исповеди, думал, что ты такой же пропащий, как я, а ты тоже в учителя норовишь. Некрасиво учить с рылом в пуху, - недовольно буркнул Василий.
  - А причем здесь блевотина? - искренне удивился Сергей.
  - Причем, причем, - разозлился Василий, проглатывая чебурек, - От грехов смертных выворачивало тебя наизнанку... Значит, ты далеко не ангел. Отсюда следует, что учителем в жизни быть не должен. Поскромнее надо быть. Понял, коллега?
  Сергей несколько опешил и даже поперхнулся с аппетитом поглощаемым чебуреком.
  - Ни хрена себе, - опешил он, - Коллега... Я так понял, что коллеги мы по блевотине... А у тебя какие грехи были?
  На тарелке у Василия оставался один чебурек и треть лимонада. Он откинулся наконец-то на спинку стула.
  - Все банально было... Была у меня семья. Любил жену, дочь и сына. Работал главным инженером на заводе по производству уникальных приборов для космических, авиационных и подводных аппаратов. Должность была ответственная и денежная. Семейная идиллия, все счастливы. А здесь Горбач с Ельциным развалили Союз, какая-то американская сволочь с ведома высших властей страны купила наш завод, вывезла все уникальное оборудование за кордон, потом перешли на так называемую конверсию, стали штамповать алюминиевые крышки для консерваций, а потом вообще выгнали всех рабочих на улицу. Я поднял рабочих и повел их к администрации города. Наши менты, все понимая, не стали вступать с нами в конфликт, поэтому привезли специально обученных на подавление народных выступлений омоновцев. Было побоище. Меня до беспамятства избили, отбили почки, удалили потом одну. Был под следствием, но когда мне сказали, что моя Светка вместе с детьми переехала жить к торгашу, к так называемому "новому русскому", который годился ей в отцы, то я сбежал с больницы и явился к нему домой за своим семейством. А он мне в морду... Ну, я его в сердцах спустил с лестницы. Он неудачно упал и отдал концы. Дали мне семь лет строгача. Убийство посчитали как в состоянии аффекта. А за то, что чиновники две тысячи рабочих сделали безработными, отмотали мне по полной. Статья интересная была... Что-то с экстремизмом связанное и с призывом свержения законно избранной власти. А кто ее избирал? Сами произвели государственный переворот в стране, - он смачно сплюнул на пол, - выдали мне волчий билет, на работу теперь хрен кто возьмет... Светка от меня с детьми сбежала. Запил... Воровать не могу. Вот и побираюсь теперь. Батюшка помогает. И от алкоголизма он меня обороняет.
  Сергей слушал этого человека и понимал, что он, пожалуй, на его месте пошел бы по криминальной дорожке, так как это было бы легче.
  - Ты хоть за народ пострадал... Не за себя же ты бузил и воевал с ОМОНом? Это поступок настоящего мужчины. Бог это без внимания не оставляет, - он вздохнул, - А я, наоборот, не защищал народ, а обворовывал его... Помогал тому америкосу, купившему ваш завод за пять копеек. Правда, потом все вернул, но факт остается фактом... И потом еще я организовывал и принимал участие в криминальных разборках... Даже и не знаю: убийца я или нет. Ведь когда кругом стреляют и свистят пули над головой, сам стреляешь, почти не целясь... Так что мои грехи тяжелее. А у тебя все будет хорошо.
  - Ни хрена себе... Да ты же был предателем своего народа. Ты хоть понимал это, урод ты эдакий? - недоумевал Василий. Как же ты жил после этого, ублюдок?
  Василий уперся локтями в стол и навалился всем телом на них, приблизив лицо со сверлящими собеседника глазами к Сергею.
  - Сначала не понимал я этого и жил, не вникая в суть вещей... Не понимал я, как ты сказал, что я "урод и ублюдок", а когда понял, то вот... Пытаюсь человеком стать, вновь русским человеком, православным, - спокойно сказал он, сознавая справедливость слов Василия, - Руки на себя наложить - это для слабаков, да и грех это смертный... Буду стараться искупить грехи свои.
  - Как же решился отец Михаил отпустить тебе их? Он же взял их и на свою душу... Он теперь тоже ответственный за твои грехи. Ты это понимаешь, козлина? Ему не один год теперь их отмаливать. А если ты сорвешься и снова скотом станешь, то его душе не будет покоя! Ты хоть это понимаешь? - голос его повысился, и люди за соседними столиками стали с интересом посматривать на них.
  Сергей был как никогда спокоен. Почему-то из его души исчезли и раздражение, и злость, которые обычно выплескивались в подобных ситуациях моментально. Он понимал реакцию этого пострадавшего от таких, как он, "прихватизаторов" народных предприятий.
  - Не сорвусь... Нахлебался я уже дерьма достаточно. Хватит с меня... Не возвращусь я в скотское состояние. Успокойся. А тебе спасибо... Ты еще раз подтвердил правильность выбранного мною пути. Спасибо. А отца Михаила я не подведу. Будь спокоен по этому поводу и будь здоров, Вася, - сказал он, встал из-за стола, и протянул ему руку.
  - Не знаю, зачем ты приехал в наш город, но ежели что - обращайся. Чем смогу - помогу. Теперь оказать помощь тебе - все - равно, что отцу Михаилу. А за него я жизнь положу, - ответил он.
  Его рукопожатие было по мужицки крепким.
  - Везет мне на рукастых прямых и добрых мужиков, - подумал Сергей, провожая взглядом Василия.
  
  
  3. СЕМЬЯ
  
  Было около восьми часов вечера, когда он добрался на попутках до деревни Христово. Дом ее он сразу отыскал, так как большинство из них были мертвы, с забитыми дверями и окнами - крест - накрест досками. Это был старый, но крепкий сруб пятистенок на высоком фундаменте из толстенных бревен кедра. Большой палисадник с фруктовыми деревьями перед входом в дом был чист и ухожен. Под заливистый лай мелкого кобелька Сергей сбросил крючок с петли на скрипучей калитке, прошел к ближайшему к двери окну в наличнике, поднялся на цыпочки и постучал в него. Лампа у входа в дом ярко освещала крыльцо. Сердце его колотилось от ожидания... Четыре года прошло с момента, когда Наташа написала письмо. "Мало ли за это время могло произойти событий... Или замуж вышла за какого-то тракториста, хотя и говорила о невозможности этого, или уехала из деревни... Мало ли ребусов жизнь заставляет решать?", - думал он.
  Сначала послышались легкие шаги, потом - щелчок открывающегося внутреннего замка. Дверь отворилась, и на пороге появилась Наташа с такими же огромными серыми печальными глазами, которые он запомнил в момент расставания. Они тут же вспыхнули счастьем и наполнились слезами. В его памяти она оставалась такой же тоненькой, угловатой двадцатилетней девчонкой, однако сейчас перед ним стояла красивая, молодая женщина с собранными на затылке волосами, обнаженной длинной шеей и точенной фигурой. Одета она была в легкий халатик, перехваченный тонким пояском на осиной талии - в домашних тапочках на босу ногу.
  - Я знала, что ты приедешь... Знала и ждала... Только очень долго ты не ехал, - шептала она, обвив руками его шею.
  Вдруг Сергей почувствовал, как кто-то снизу тянет его за штаны. Он немного отстранился от нее и увидел мальчика лет трех, который молча и упорно выталкивал его из дома.
  - Сережа, это твой папа... Он наконец-то приехал, - сказала
  Наталья.
  Сергей не ожидал такого поворота событий, опустился на колени к ногам Натальи, положил руки на плечи мальчику и посмотрел в его удивленно-недоверчивые глаза...
  Широкий лоб, разрез глаз, нос и даже лопоухие уши... Где-то он видел и их, и все эти сочетания... И вдруг до него наконец-то дошло, что видел он это в зеркале... О таком счастье он даже и не мечтал...
  "Боже мой... Сын... У меня есть сын, мой родной и такой же лопоухий. Все сходится... Ему должно быть именно столько... Примерно три с половиной года. Господи... Сын... Родная кровь. Наследник...", - под действием эмоций обрывки мыслей были хаотичны.
  - Простите меня... Мои родные, простите, - сначала он давился от спазмов рвущихся наружу рыданий, боясь показаться слабаком.
  Потом из его глаз покатились слезы, и он не вытирал их, уверенный, что его лица никто не видит. Он обхватил ноги Натальи одной рукой, а второй - сына, и почувствовал, как уходит последние из его души. Наташа тоже опустилась на колени, обвила руками и сына, и Сергея и тихо, всхлипывала от долгожданного счастья. Маленький Серега, не понимая еще до конца, что случилось и почему все плачут, тоже заревел.
  Появившаяся на пороге в комнату бабушка Натальи уперла руки в боки и все поставила на свои места строгим заявлением, переходящим в традиционное гостеприимство:
  - А-а-а... Явился, не запылился... Долго же мы тебя ждали. И еще сырость здесь разводит... Ну-ка, все к столу, ужин остывает. Но сначала всем мыть руки.
  - Однако, - подумал Сергей, изумляясь своим эмоциям и тайком утирая слезы, - сын! Мой сын, как две капли... Что-то со мной творится необъяснимое... Удивительно... А сын каков красавец, только худенький и бледненький... А Наталья... Такая красавица... На все готовенькое, сволочь, приехал.
  В прихожей стоял умывальник, где все послушно вымыли руки. Дом состоял из большой горницы с русской печью посередине и четырех комнат с почерневшими от времени дубовыми скрипучими дверями. Ни стены, ни двери не были покрашены краской: олифа и лак - вот и вся отделка жилья. От стен, внутренних перегородок и особенно - старых резных дверей - веяло патриархальной степенностью и основательностью. Легкий запах благородного кедрача в доме расслаблял и создавал желание набрать полную грудь этого здорового воздуха.
  Обстановка в доме была совсем скромной, главное украшение - большая, старинная, горящая благородным серебром икона Спасителя. Обрамленная белым, расшитым русским орнаментом полотенцем, она висела в красном углу горницы. Старинный колченогий сервант находился с левой стороны от входа и правым нижним передним углом опирался на стопку книг. Рядом с ним стоял открытый шкаф для посуды, где на полках расположились простенькие тарелки, ложки и плошки. С правой стороны от входа к стене была прибита вешалка для верхней одежды, а внизу под ней находился самодельный, грубо сколоченный ящик для обуви. В глубине комнаты с правой стороны вырисовывались контуры кровати, придвинутой к печке. Большой стол, накрытый скатертью, стоял у двух окон, под которыми расположилась длинная лавка. Стол, по-видимому, служил еще прадедам. На нем стояли три чистые тарелки медный самовар, источающий жар, чугунок с только что сваренной картошкой в мундире, тарелки с селедкой и домашним ржаным хлебом.
  - Однако и нюх же у тебя... Только за стол сели, ложки не успели взять в руки. Видать, фартовый ты мужик, голодным не будешь, - как бы невзначай заметила бабуля, улыбаясь во всю ширь своего добродушного лица.
  Наташа совершенно была не похожа на свою бабушку - среднего роста, крепкую, широкую в кости и, как потом понял Сергей, острую на язык.
  Сергей еще не совсем освободился от эмоций, так внезапно обрушившихся на него, но сориентировался быстро, пытаясь подстроиться под образ мышления бабушки:
  - Да... Говорили мне, что везунок, но совершенно в другой области... А голодными ни я, ни моя семья не будут. Руки есть и голова вроде бы на месте.
  - Посмотрим, фартовый, посмотрим. Как я поняла, ты всех наших знаешь, как звать. Меня называй тетей Агафьей. Я мать Наташкиной мамы, - многозначительно произнесла бабуля и добавила уже по-домашнему:
  - Прошу отведать, что Бог послал.
  Она повернулась к иконе, перекрестилась и поклонилась в пояс. Сынишка Сергея восседал на высоком стульчике, вплотную придвинутом к столу, и недоверчиво продолжал посматривать в сторону отца. За ним ухаживала бабуля.
  Наташа принесла стул и тарелку для Сергея и поставила их рядом со своими. Потом положила ему в тарелку картошки и селедки. Рядом с его тарелкой положила два больших куска душистого хлеба. Улыбка не исчезала с ее лица, отчего оно становилось каким-то неземным.
  Сергей повернулся к Наташе, чтобы поблагодарить и встретился с ней глазами...
  Это было лицо ангела, сияющее счастьем от сознания спасения дорогого ему человека.
  "За что же ты так любишь меня, моя родная? Почему так веришь мне? Ведь я не выделял тебя из череды других женщин и на чужбине забыл, пока не прочитал твое письмо", - мелькнула у него мысль.
  Что-то теплое и нежное поднялось у него из глубины души. Он не сдержался, легонько привлек головку Натальи к своему плечу и поцеловал ее в висок. Вновь почему-то ему пришлось сдерживать слезы, и, чтобы окончательно не опростоволоситься и не прослыть в глазах Агафьи слизняком, привстал и буркнул:
  - Забыл... Я сейчас кое-что из чемодана возьму...
  Он прошел в прихожую, где оставил свою спортивную сумку, и стал вспоминать, что можно было бы подарить им. Это, конечно, был предлог, чтобы эти дорогие ему люди снова не увидели его слез. Он умылся, успокоился и вошел в комнату с бодрыми словами:
  - Старый склерозник! Забыл положить в чемодан... Извините...
  - Да ладно, стесняться, Сергей. Чай не чужие мы... А то, что ты не чурбан бесчувственный, - это очень хорошо. Я-то, старая, думала, что ты девку соблазнил - и был таков. А у тебя чувства остались... И я рада... А то бы Наташка всю жизнь куковала одна... Уж такая порода у Житниковых... Роковая.
  Она смахнула набежавшую слезу рукой и сказала:
  - Эх, гулять так гулять! Вечер-то какой! Четыре года девка ждала! Наливай, Сергей! Сейчас в магазинах брать водку опасно, да и спирт заморский стали продавать - непонятно из чего... Мужики мрут от него, как мухи. Так что я у Солонихи отовариваюсь. Зато продукт чистый из пшеницы.
  Только сейчас он увидел на столе запотевшую бутылку самогонки и три стопки. Разлил всем поровну. Сергей встал, поднял стопку и произнес:
  - Ну... За знакомство, тетя Агафья, - и посмотрел в сторону бабушки, - и за любовь, которая не ржавеет. Я очень рад, что у Житниковых есть такая привычка, так сказать, на генном уровне, как однолюбие.
  Он посмотрел в глаза Наталье и потом добавил:
  - А прилетел я сразу же, как только прочитал твое письмо, Наташа... То есть, друг мне отдал письмо неделю назад. Думал, что делает мне добро.
  Он выпил, как привык, одним глотком. Первач был градусов под семьдесят. Он сел, разломил картошку, впился в нее зубами, забросил в рот кусочек селедки и откусил липкого, душистого ржаного хлеба. Снова в его памяти всплыли детские воспоминания о самой вкусной и здоровой пище в мире.
  Наталья только пригубила, сначала хотела что-то спросить у Сергея, но потом передумала. Бабуля жахнула стопку в три глотка, крякнула и выдохнула:
  - Пару еще таких друзей и врагов не надо.
  Сергей пропустил мимо ушей замечание относительно его друга. От предложения Сереги выпить по второй бабуля отказалась и он отодвинул бутылку подальше.
  Разговор за столом шел вяло. Сознавая, что мешает "молодым" поговорить после такой долгой разлуки, тетя Агафья после чая демонстративно зевнула и сказала:
  - Ладно, Сережа, пусть твои родители поговорят, а мы с тобой пойдем сегодня спать пораньше. Я тебе сказку расскажу про серого волка и глупую девочку.
  Она красноречиво посмотрела на Наталью и сказала:
  - А то маманька твоя, как на иголках сидит. Ну, пошли, милый...
  - На горшочек сходим, умоемся, - добавила она, добродушно усмехаясь.
  Когда они скрылись за одной из дверей, Сергей и Наталья они ринулись друг к другу в объятья.
  Поцелуй был долгий и сладкий.
  - Она до сих пор не научилась целоваться, - мелькнула у него мысль.
  "Ох, как же я его люблю... И верю, что неделю назад прочитал мое письмо. Какая же я дура, - подумала она, - но он же все-таки прилетел... Значит, я все правильно сделала.
  Она вспомнила, как ей пришлось отваживать наиболее настырных претендентов на ее руку и сердце, вспомнила, как выговаривали ее бабушка, сестра и подруга за гордость и дурость, в результате которых она может остаться одна на весь свой короткий бабий век: это сейчас ты красавица, а через пяток лет никому уже не нужна будешь.
  - Да вы что, в самом деле? Как же я могу с ним целоваться, если не люб он мне? Это же какая мука! Нет, лучше век одной куковать, чем каждый раз насиловать себя. Да и он не чурбан же бесчувственный, поймет, что не люблю его. И ему тоже неприятно и противно будет, - отвечала она.
  - А ты не о себе, а о сыне подумай, - наседали они, - Ему отец нужен, мужское воспитание. Ради него уж принеси в жертву свою прихоть и гордость.
  - Какая ему радость, если мать и отчим будут чужими? А что это будет так при отсутствии любви, это я знаю точно, - не сдавалась она.
  Сейчас она была на седьмом небе от счастья, что не послушала прагматичных доброжелателей и не предала ни себя, ни свою любовь.
  Из состояния задумчивости ее вывел голос Сергея:
  - Наташ, у меня осталось, пожалуй, последнее яркое воспоминание детства... Мне было около семи лет, когда мы ездили в гости к своим родственникам в деревню, и сейчас все повторилось... И этот дом, стол, еда такая же и вкус тот же, и печка русская так же стоит... И комнаты так же расположены. Представляешь? Я здесь уже был. Это какой-то знак... Я, конечно, не суеверный, но не просто же так все совпало? - голос его был восторженный, глаза загорелись, как не горели уже радостью лет десять.
  - Ничего не бывает просто так, - ответила она, пряча глаза, - На все воля Божья... Может, и правда, этот дом станет для тебя родным... Я этого очень хочу.
  - И я хочу... Нет, я знаю, что так и будет, несмотря ни на что, - Сергей мягко привлек ее к себе, но из-за двери спальни донеслось хныканье ребенка, и Наташа встрепенулась.
  - Не привык он без меня засыпать. Минут за пятнадцать я его убаюкаю, - сказала она и скрылась за дверью.
  Сергей вышел во двор. Он сел на лавочку около дома, ощутил спиной тепло нагретых солнцем за день старинных бревен и полной грудью вдохнул чистый лесной воздух, пахнущий хвоей. Несколько улиц в деревне, погруженных в начальную стадию сумерек, освещались тусклыми лампочками под плафонами на столбах. Окна светились только в четверти домов из сотни, остальные дома были покинуты. Густой после жаркого дня воздух медленно остывал и наполнялся комарами. Звенящая тишина расслабляла и удивляла своей доступностью.
  Сергей закрыл глаза и действительно расслабился, вытянув ноги и запрокинув голову. Радостные мысли о том, что Наталья действительно ждала его, и о его неожиданном сыне, заставляли его счастливо улыбаться во сне. Он был опытным в делах амурных и сразу понял, что Наталья так же чиста, как и четыре года назад. В том, что маленький Серега - именно его сын, у него тоже не было никаких сомнений, ведь они с мальчиком были похожи, как две капли воды.
  - Если ты так хорошо улыбаешься, то тебе у нас понравилось, - услышал он совсем рядом голос Наташи, закончившей ритуал укладывания сына.
  - Очень, - ответил он, не открывая глаз, - хорошо здесь у вас. Тихо, добротно и спокойно.
  Он почувствовал, что справа от него присела Наташа, и положил руку на ее худенькое плечико. Она прильнула к Сергею и положила голову на его грудь.
  - Наташ, извини, но я к тебе приехал совершенно пустой. Поэтому в ближайшее время я тебе не добытчик, а, наоборот, - нахлебник, - сказал Сергей виновато, видя, как скромно живут женщины.
  - Очень хорошо... Если бы это было иначе, я бы все равно добилась, чтобы ты отдал бы в какой-нибудь благотворительный фонд твои деньги. Мы с тобой будем жить по-людски... Нормально будем жить, - последнее предложение она сказала очень твердо, и, он понял, что это уже не мечтательная девчушка, а твердый в своих убеждениях человек, что, впрочем, было понятно и по ее письму.
  - Чтобы жить по-людски, необходима, по крайней мере, работа, а ее в этом райском уголке и не предвидится, - грустно заметил он.
  - Да, не предвидится, колхоз развалили, предприятия в Потапово - тоже, но работу при желании всегда можно найти, в деревне ее пруд пруди. В огороде, саду живность всякую разводить - тоже работа... Конечно, не по тебе она... Грязная и неблагодарная на первый взгляд, но выживать-то надо, - не согласилась она, вздохнув, - Комбайны и тракторы гниют под открытым небом. Вокруг деревни на сто верст прекрасная пашня, где раньше снимали богатейшие урожаи ржи, а теперь землю района выкупил за бесценок брат губернатора, который собирается бывшим колхозникам в аренду ее сдавать, но за такие деньги, что не выгодно в ней даже алмазы добывать, если бы они там были. Люди говорят, что специально он такую цену загнул, чтобы года три никто землей не пользовался, а потом под шумок вывести ее из реестра пахотных и устроить здесь охотничье хозяйство для новых русских и западных богатеев.
  "Да, вот в роли огородника я себя еще не представлял... Потешное зрелище было бы, - печально констатировал про себя Сергей, - А что, собственно, потешного? Устами глаголет осознанная необходимость - "выживать надо", а в твоем мозгу все еще витают мысли о "манне небесной". Она о сыне думает, а ты - о "чистой" работе и желательно - мозгами. Пора опускаться на землю и своими руками добывать хлеб для семьи... Халява кончилась.
  Однако Сергей спросил совсем про другое:
  - А где этот брат сейчас обитает?
  - Руководит нашим районом. В Потапово сидит. Говорят, что он обанкротил и захватил и местную текстильную фабрику, на которой работало до трех тысяч человек - они сейчас так же кукуют, как и колхозники, - грустно со вздохом сказала Наталья, голова которой продолжала покоиться на его груди.
  Сергей тяжело вздохнул, вспоминая лихие девяностые годы, разгул преступности, социально-экономических упадок, девальвацию морали у власть имущих, и Наташа почувствовала, что ему неприятно вспоминать о былом.
  "Значит, все осталось по-прежнему, - политика национального предательства продолжается, и еще даже в более наглой форме. Уже до пахотных земель добрались, а это представляет основу для продовольственной безопасности страны, - подумал он, - Значит не врали западные борзописцы про коррупцию, граничащую с вредительством в государственном масштабе".
  Он был знаком с подобный продажностью провинциальных князьков, которые, пользуясь безнаказанностью и специально для этого созданными законами и дополнениями к ним, распродавали все подряд, обрекая экономику своих областей на разруху, а население - на безработицу. В свое время он сам пользовался этой схемой отъема у государства стратегических отраслей бывшего народного хозяйства страны и знал ненасытность представителей властных структур ельцинской команды при подписании ими соответствующих документов.
  - Не хочешь ли принять душ с дороги? - неожиданно спросила она и, увидев утвердительный кивок, добавила:
  - Тогда нужно пару ведер воды из колодца поднять. А то за день вода в баке сильно нагрелась. Пойдем за дом, я покажу тебе наш знаменитый колодец, который был вырыт еще два столетия назад моим пра-пра-пра-дедушкой. До сих пор в нем самая вкусная и самая холодная вода в селе. К нам частенько ходят люди именно за ней. Говорят - целебная.
  Ополовиненная луна и звездное небо вытеснили серые сумерки, оккупировали полностью тыльную сторону дома. Их голубой свет освещал четыре плодовых дерева, хозяйственную бревенчатую пристройку из таких же больших бревен, что и дом, большое корыто, прислоненное к ней, колоду с воткнутым в нее топором, высокую кучу кругляшей для будущих дров около нее. За хлипким деревянным забором находился огород соток в двадцать - двадцать пять, а далее темнел сплошной фон леса. Все контуры этих строений и деревьев были как бы нарисованы голубой краской, а тени от них - темно-синей.
  Сергей на чужбине частенько отслеживал и посещал выставки русских художников, искусство которых он стал понимать только там, когда ностальгия по Родине жрала его душу, яко кровожадный зверь. Он видел там одну картину, которая напомнила этот сказочный сюжет.
  - Наташа, где мы? - прошептал он и осторожно сжал ее ладошку в своей руке.
  - В сказке... Но я-то ее почти каждый вечер вижу, а вот ты отвык от красоты русской, - ответила молодая женщина.
  Колодец располагался за домом на расстоянии метров пятнадцати. Он был в диаметре примерно два метра, а в глубину - до двадцати пяти. Сергей поднял ведро из колодца, потом легко приподнял его до уровня лица и с удовольствием приложился губами к его краю... Пил он долго. Зубы сначала заломило от холода, а потом отпустило. Вкус действительно был какой-то особенный. Было в нем что-то детское, давнее. И запах цинкового ведра, и сена.
  - Ух, - промолвил он, - Не перестаю удивляться моей всколыхнувшейся памяти детства. Наверное, я все-таки уже здесь был.
  Он поставил ведро на лавку, стоящую рядом, сделал шаг е Наталье, приподнял ее подбородок и в ее глазах отразились голубые блики Млечного пути. Он поцеловал ее ненавязчиво, нежно и осторожно, с сознанием неповторимости этой женщины, с благодарностью к ней и постарался вложить в этот поцелуй все свои чувства.
  Он ощутил, как затрепетало ее тело. Сергей вспомнил, что так было, когда он впервые познал ее как женщину.
  Сергею не хватало дыхания, точно так же, как и Наталье. Наконец-то он отстранил ее от себя, посмотрел в ее глаза в надежде вновь увидеть в них призывный голубой свет, и не ошибся.
  "Господи, каким же я был бесчувственным и слепым идиотом... Не увидеть тогда этот алмаз... Сколько дерьма в женском обличии пришлось пережевывать после других, а чистую, преданную девушку не заметил... Кретин, - сделал он окончательный вывод, - Но не будем об этом печальном факте".
  Он подхватил наполненные ведра колодезной воды и, глубоко дыша, прерываясь от волнения и избытка чувств, выпалил:
  - Если донесу ведра на вытянутых руках, то все будет хорошо. Душ... Где душ?
  Наталья не ответила, а только указала рукой направление.
  Душ находился в противоположной стороне от колодца, на расстоянии около тридцати метров. Ему, убежденному, что в этом мире за все надо платить, необходимо было сделать что-то неординарное и серьезное, чтобы хотя бы физическими усилиями приблизиться к уровню нравственной силы Натальи, которого она достигла без него. Нравственность - понятие не разовое, а по крупицам собираемое на протяжении всей жизни, и он понимал, что тягаться с ней в этом бесполезно, тем более - какими-то физическими подвигами. Но ему необходимо было хоть как-то возвысить себя в своих глазах, и единственной такой областью, была физическая сила в совокупности с волей.
  "Сила есть - ума не надо, - мелькнула мысль, - Но что поделать, если не имеется возможности выставить на кон более ценное".
  Сергей поднял ведра на вытянутых руках в стороны, зафиксировал гимнастический "крест", быстро зашагал, стараясь не расплескать воду, по направлению к душу и воскликнул:
  - Смертельный номер! Крест! Только единственный раз! В честь любимой женщины Натальи!
  Молодая женщина семенила рядом с ним, заглядывая ему в глаза, причитала:
  - Брось, Сергей... Тяжело ведь, брось... Я верю, что ты сильный. Однако он не пытался доказать ей свою силу, а просто действительно загадал, что если пронесет ведра эти тридцать метров, не опуская рук, то все у них будет хорошо и ему не придется отбывать срок в местах не столь удаленных. Это была трудновыполнимая задача, но он так решил, и теперь должен был или умереть, или донести ведра до конца честно.
  Сначала он слышал то, что говорила Наталья, а потом у него словно отшибло и слух, и речь. Он был сосредоточен только на одном, он видел, как приближается к нему заветный контур душа, но и чувствовал, как стали опускаться у него руки. Он сдавленно, испугав Наталью, зарычал, заставляя усилием воли поднять свои руки под девяносто градусов к телу, и почти побежал.
  - Еще немного! Еще! - вопила его душа, осознавая необходимость задуманного одновременно с сознанием непосильной для организма нагрузки.
  То же самое кричала уже и Наталья, вошедшая в азарт, подбадривая его.
  Сергею казалось, что он сейчас умрет... Холодный пот заливал его глаза, воздуха не хватало, жилы и вены вздулись на его шеи, втянутой в плечи, ноги бежали, как на пожар, руки дрожали мелкой дрожью, но держали... Он на последнем издыхании упал на колени у деревянного угла душа, обтянутого легкой перкалью, и только тогда смог обессилено опустить на землю ведра.
  - Сережа, разве можно так... Это же какое-то мальчишество. Ты просто не видел своего лица... Оно было такое страшное, как будто от этой глупости зависела твоя жизнь, - говорила Наташа, присев рядом с ним, вытирая с его лица пот.
  - Так оно... и было... Жизнь зависела... Я загадал, - прерывая дыхание, сказал обессиленный, но счастливый Сергей, вставая на дрожащие ноги, - Я сделал это... Теперь у нас все будет хорошо... Она не знала, что у настоящих мужчин бывают такие моменты в жизни, когда они для самоутверждения сделать должны что-то такое, почти невозможное. Пусть даже глупое, если смотреть со стороны, но важное для них, требующее большого напряжения сил, неважно, каких: духовных, нравственных или физических, которые работают только в сочетании с волей.
  - Да ты еще совсем мальчишка, - сказала с улыбкой Наталья и прижалась к груди Сергея, обнявшего ее за плечи, - Зачем эти глупые подвиги? Вон как сердце стучит, рвется из груди.
  А после некоторой паузы она немного отстранилась от него, удовлетворенно и хитро улыбаясь, и добавила:
  - А ведь ты донес такую тяжесть на вытянутых руках... Невероятно. Какой же ты молодец! Неужели теперь действительно у нас все будет хорошо?
  - Обязательно! Теперь я точно знаю, - отозвался он.
  Сергей глупо и счастливо улыбался. Ему удалось все-таки это сделать, хотя сначала с первыми шагами с ведрами, он пожалел об этой самонадеянной выходке.
  После заливки ведер с холодной водой в бак первым принял душ Сергей. После тренировок, которые он не прекращал и на чужбине, он всегда принимал душ, который быстро снимал усталость. Он с удовольствием подставил свое тело под прохладные струи воды и с удовольствием смыл дорожную пыль. Он быстро оделся и почувствовал себя освеженным и восстановленным физически. Потом в душ вошла Наталья.
  Раньше бы он, не задумываясь, оказался в этот интимный момент рядом с ней, но сейчас не посмел. Не хотел он, чтобы все было так же банально, как и с другими женщинами. Да и, если говорить откровенно, почему-то на него внезапно нахлынуло волнение, как будто не было десяти лет свободной жизни мужчины и он снова стал робким мальчишкой.
  Она вышла из душа свежая и прохладная, он это почувствовал, взяв ее за руку.
  - Покажи мне свои владения, - попросил он, - Такая ночь лунная, все видно как днем. Никогда подобного не видел.
  - Пошли по периметру. Но владения эти - не мои, а бабушкины. Она у нас и хозяйка, и нянька, и добытчик, и подружка в одном лице. Все на ее плечах. Даже не знаю, что бы я без нее делала... Конечно, мои родители то же самое для нас с Сережкой делали бы, но на их шее и сестра с мужем, и брат с семейством. Работают все в Москве, слава Богу, и нам с бабушкой помогают, - сказала она, как бы оправдываясь, что ей пришлось уехать в деревню, - Это рационально. Здесь и свежий воздух, и молоко парное... Кстати... Вот сено мы с бабушкой заготовили для нашей кормилицы Буренки.
  Она показала на кучу плохо сформированного в стог сена.
  "Вот почему так вкусно пахло", - подумал Сергей и понял, что настал его час.
  Он неожиданно для молодой женщины легко подхватил ее, сделал несколько шагов по направлению к заветному сену и аккуратно положил ее на него.
  - Ой, Сережа, что ты делаешь, - не отбиваясь от его пылких поцелуев, шептала она, улыбаясь, запустив руки в его волосы, - Щекотно..., перестань...
  Однако, когда его ласки стали более настойчивыми и откровенными, дыхание ее перехватило, с лица сползла улыбка, и она вдруг поняла, что сейчас второй раз в ее жизни произойдет то заповедное и интимное, что так воспевают великие поэты и так унижают писарчуки из бульварных подворотен. Если в первый раз все для нее было непонятно и страшно, как во время первого прыжка с парашютом, то сейчас она уже осмысленно принимала его ласки и отдавала ему свою нежность, не скрывая восторга, как это бывает, когда спускаешься на парашюте во второй раз, любуясь красотами и неповторимостью природы.
  Наташа лежала у него на правом плече. Они тихо переговаривались, еще не совсем отойдя от чувств, вызванных первыми минутами близости после четырех лет разлуки.
  Много женщин было у него, разных по характеру и темпераменту, красивых и не очень, умных и глупых, но ни с одной из них ему не было так тихо и спокойно - блаженно. Это нежное создание хотелось лелеять и защищать, любить и совершать подвиги в ее честь. Чистота, искренность и преданность - это были именно ее черты, и они не изменились с тех пор.
  - Наташа, неужели у тебя за все эти четыре года не было никого... Из мужчин? - спросил Сергей, у которого в этом отношении было "рыльце в пушку".
  - Я же тебя люблю, - не задумываясь, ответила Наташа, - поэтому я постоянно помнила о тебе. Как же я могла тебе изменить в таком состоянии?
  - Чего здесь непонятного? - перехватив недоуменный взгляд Сергея, искренне удивилась она, - Любовь - это понятие духовнонравственное, а не физиологическое. Это люди затерли слово "любовь", обесценив этот Божественный дар. И вообще, есть такое понятие: "Любовь - это Бог". Его нельзя предавать.
  Сергей промолчал, краснея в темноте, но она не почувствовала этого и продолжила:
  - И потом, мы с твоей мамой давно дружим... После того, как ты внезапно уехал... Или, точнее, убежал, я приехала к твоей маме... Плохая здоровьем она была тогда... В больнице лежала, я к ней приходила, ухаживала. Со психикой у нее что-то было... Врачи говорили, что нервный срыв... Есть и пить отказывалась, но потом все обошлось. Когда ее выписали, я за ней смотрела, иногда ночевала дома у нее. Удивительный она у тебя человек... Ее ученики к ней приходили, очередь установили. Она при них оживала, суетилась, чаем всех поила с баранками. Я даже не знала, что можно так глубоко знать русскую литературу, судьбы поэтов и писателей... Это были настоящие литературные вечера. Она чувствовала, что нужна и способна помочь детям, только благодаря этому она и вернулась к жизни, - Наташа, улыбнулась, вспоминая самый важный эпизод для мамы Сергея, - Я пошла в нашу школу, где она преподавала русский и литературу. Учителя гроши за свою работу получали, а после того, как вообще перестали платить, вакансий была тьма, в том числе по ее предмету. Я поговорила с завучем... Помнишь Ирину Николаевну, она у нас преподавала историю и обществоведение? Она в то время завучем была. Вот она и взяла на работу твою маму, хотя она и была на пенсии. Только после этого я успокоилась за ее здоровье.
  Сергей лежал в темноте, вдыхая душистый запах травы и ощущая самое дорогое существо у себя на плече, слушал его рассказ и беззвучно плакал. Ему было и стыдно, и горько за себя. Одновременно огромная благодарность к Наташе за сына и верность ему стала прирастать еще и за маму, рядом с которой в то трудное время должен был находиться он, а не она. Он слушал ее слова, которые лились из ее души без всякой задней мысли и намека на свое великодушие. Для нее это было естественно и никаких плюсов для себя она в этой ситуации не видела. Она даже не предполагала, что он мог так близко к душе воспринимать ее рассказ. Однако в последнюю минуту, не досказав некоторые подробности, она встрепенулась, словно почувствовав что-то неладное, порывисто приподнялась на локте и прикоснулась своими горячими губами к его губам.
  - Сейчас она себя прекрасно чувствует, Сережа, не расстраивайся... Это я, дура, не подумала, что тебе больно это слышать, - она покрыла его лицо поцелуями, на этот раз догадываясь о его чувствах, - Какая разница, кто в эти тяжелые дни был рядом с ней... Ты же не знал, что все так обернется... Главное, что сейчас с ней все в порядке... И мы обязательно к ней приедем вместе... Она так обрадуется... Я знаю точно.
  Сергей вздохнул:
  - Нет, не обрадуется... Она меня фактически прокляла... Для нее я - причина смерти моих брата и сестры. И это правда... Если бы не моя бурная криминальная деятельность, они бы были живы.
  - Нет, ты не прав... Вернее, прав, но ведь не виноват же ты в том, что твой брат взял твою машину без разрешения и повез на ней сестру домой? Эти бандиты были уверены, что ты в ней находишься за рулем. Это случайность... Сначала, конечно, Мария Сергеевна винила тебя... Но это в таком состоянии объяснимо... Слишком велика потеря, слишком тяжела была душевная рана. Но потом, когда у нее прошел кризис, она уже так не думала. Мы очень много говорили с ней об этом... Это сейчас я постоянно по два-четыре раза в году приезжаю домой и обязательно захожу к ней, а тогда не было и двух дней, чтобы я у нее не побывала. Иногда, когда уж допоздна заговоримся, оставалась у нее переночевать... Поверь, Сергей, она тебя по-прежнему любит и в глубине души хочет примирения с тобой.
  - Ну, да... Примирения... Сколько писем я ей написал, сколько просил прощения и каялся, а она - ни черточки в ответ, - обреченно проронил он, понимая, как необходим ему этот разговор о самом родном в этом мире человеке.
  - А ты что хочешь? Необходимо время, чтобы окончательно залечить такие душевные раны. А письма... Ты меня извини, но я когда увидела у нее стопку твоих не распечатанных ею, писем, пристыдила ее немного, потом намекнула, что в них, может, ты просишь ее о помощи. И только тогда она разрешила мне прочитать первое твое письмо... А потом - и все остальные... По порядку... Теперь привстал на локте Сергей.
  - Как, - спросил он, - ты знаешь содержания всех моих писем?
  - Конечно, - ответила она, улыбаясь, - если до того я была уверена, что я в твоей судьбе и памяти не оставила следа, и была готова остаться навечно одинокой женщиной, то после их прочтения, кстати, только по жесткому настоянию твоей мамы, я уже так не думала...
  - Ой-ли? Неужели "жесткому"? - с ехидцей улыбаясь, заметил
  Сергей.
  - Да... Именно жесткому настоянию, - в таком же шутливом тоне ответила она, - Так вот, после этого я была уверена, что ты обязательно вернешься... К маме... А она расскажет обо мне... И мы поженимся... Вот такая я корыстная.
  Он почувствовал, как она улыбнулась... Открыто, во все лицо с сияющими, огромными глазами, чуть обнажив белые зубы, и его душа зашлась в нежности к ней.
  - А почему же ты, зная мой адрес, не написала мне? И про сына тоже? Я бы гораздо раньше к тебе приехал, - сказал он.
  - А тогда бы все было иначе... Могло бы показаться, что я набиваюсь к тебе в жены. Некрасиво это... Зато сейчас как все хорошо сложилось, а, Сережа? - он почувствовал, как она лукаво улыбнулась, и нежно прикоснулся к ее губам пальцами.
  И снова волна любви, благодарности и восхищения захлестнула его истосковавшуюся по нормальным человеческим чувствам душу.
  Он перевернулся, наклонился, осторожно своими губами коснулся ее губ, затем все более настойчивыми прикосновениями приоткрыл ее податливые губы, и они слились в длительном блаженстве...
  - Боже мой! Какое счастье, что она так и не научилась целоваться, - вновь удивила его одна и та же мысль.
  - Я не думала, Сережа, что на земле бывает такое блаженство... Сказано, запретный плод сладок, - сказала она и покраснела, потупив взор.
  - Это ты не представляешь, Наташа, какая ты прелесть, - улыбаясь, сказал он.
  - Ой, как не хочется, но нужно идти в дом, - сказала она, приподнимаясь на локтях, - Светает. Скоро люди коров будут выводить на пастбище.
  - Покажи мне, как это делается. Приобщай меня потихоньку к деревенской жизни. Не ровен час, скоро самому придется этим заняться, - улыбнулся он, однако Наталье это предложение не показалось шуткой.
  - Пошли. Главное в этом деле - чтобы Буренка к тебе привыкла, - без обиняков сказала она.
  Было около шести утра, когда тетя Агафья застукала молодых голубков за выгоном коровы в общее стадо - оно проходило по улице на пастбище, состояло примерно из десятка - двух травоядных, а пять лет назад было в пятнадцать раз больше.
  - Доброе утро, голубки вы мои сизокрылые! Свет-заря, а они уже все в работе. Вот молодцы. Сергей, касатик, ну, пойдем, я тебе покажу, что делать... Сколько работы мужицкой накопилось по хозяйству... Надо справить, - обрадовано защебетала Агафья, - Или непривычен ты к работе? Если нет, то я пойму тебя... Как там говорят в ваших краях?... Каждому свое?
  - Тетя Агафья, чем - чем, а физической работой вы меня не напугаете, - уверенно сказал Сергей, привычный к нагрузкам в тренажерном зале, - Справим работенку, справим. Показывайте участок работы, тетя Агафья.
  И первый день у Сергея прошел в трудах и заботах под прямым и жестким руководством тети Агафьи. Единственное, что ему принесло истинное удовольствие - это колка дров. Здесь он отвел истосковавшиеся мышцы по тяжелой физической работе, справившись с солидной кучей чурок за считанные часы.
  - Однако, - с удивлением произнесла старушка, увидев аккуратно, с переплетом сложенные в ряды дрова для сушки и мощный оголенный торс Сергея, - Для деревенской жизни хорош! Оценка - отлично! А что ты скажешь по поводу крыши? Рядом с хозблоком лежат куски шифера, надо, милок, подлатать крыши коровника, веранды и самого хозблока.
  - Будет сделано, хэр обэрст! - весело отрапортовал он, как бравый немецкий солдат, щелкнув голыми пятками в шлепанцах.
  - Какая я тебе "хэр"? Бесстыдник! - не поняла шутки бабуля.
  - Да это игра слов такая, - пытался оправдаться Сергей, - Кино про войну и немцев смотрели?
  - Играть словами будешь с Наталкой! И то, если она позволит, а со мной лучше не рискуй! А то, эвон, не посмотрю, что здоровяк, отхожу вот сейчас тряпкой по мордасам! Ишь, меня "хэром" обозвать, - бабуля была настроена воинственно.
  - Да я, - начал, растерявшись, он, но был вновь остановлен ее категорическим указанием:
  - Крышу, - более миролюбиво прошептала она, - Крышу, а потом скажешь, что хотел, лады?
  - Лады, - глупо согласился он и искренне рассмеялся. Давно он не попадал в такие смешные ситуации.
  После крыш были грабли и вилы, ими он поправил стог сена, который они с Наташей впотьмах не жаловали.
  - Любишь кататься, люби и саночки возить, - с намеком сказала ухмыляющаяся бабуля.
  Так сложилось, что официально он ночевал в летней кухне, хотя ушлая бабуля и создавала вид, что так оно и было, но нет - нет у нее проскакивал сарказм по этому поводу во вроде бы в неуместной лукавой улыбке. Как будто она не замечала ее и его счастливых глаз. Только наедине с собой она позволяла себе порадоваться земному счастью молодых, повздыхать и поплакать от радости за них.
  Потом были несколько десятков ведер из колодца для заполнения бака литров на сто пятьдесят, прополка капустных грядок, морковных, а затем ему пришлось вспомнить навыки окучивания картошки. Последним был коровник...
  "Хорошо, что они не держат свинью. Этого я бы не перенес", - думал он, вычищая навоз из коровника, который он вывозил тачками и раскладывал в огороде на просушку для использования его, как удобрение.
  По ходу работы он замечал, что и Агафья, и Наташа никогда не сидели, а что-то постоянно делали: то стирали и развешивали белье, то на летней кухне стряпали, то кур кормили, то помидоры подвязывали, что-то белили и подкрашивали.
  Наташа несколько раз пыталась вступиться за Сергея, чтобы остепенить старушку в желании окунуть олигарха в тяжелую крестьянскую жизнь, однако всегда получала отпор от нее, ничуть не смущаясь того, что этот диалог он слышит:
  - Не суйся, Наталка, я знаю, что делаю. Ничего не будет твоему бугаю. Эвон какой - ломом не убьешь. Пусть почувствует, почем фунт лиха. Это ему не костяшки у счёт слева направо гонять, подсчитывая прибыль, а простая работа людей, которые привыкли себя обеспечивать сами, а не жить за счет работяг.
  Сергей хотел бодро, снисходительно улыбнуться и сказать что-то остроумное, но улыбка у него получилась весьма вымученная, а сухое горло отказалось от членораздельной речи. Он закашлял, потом махнул рукой и пошел к колодцу водицы испить.
  Он очень устал от всей этой нудной работы, но не сдавался и хотел "сохранить лицо" перед женщинами. Спина ныла с непривычки, поясницу ломило, голова у него была совершенно свободна от какихлибо мыслей, и в ушах стоял постоянный звон. Ему с трудом удавалось погасить видимость усталости и создать иллюзию неутомимости. Он стал халтурить под облачным небом, ловя загар голой спиной и лениво пропалывая грядки, все чаще поглядывая в сторону "солдатской кухни". Он с нетерпением ждать сигнала на обед.
  Было около двух часов, когда это мучение кончилось. Обедал он молча и только за ложкой со щами у него стали приходить мысли, которые сводились примерно к следующему:
  "Нет, фермером я точно не буду... Скучно все это... Однообразно. Хотя нет, работа-то разнообразная, просто я сдох... И это в таком режиме они, женщины, работают каждый день. Стыдоба".
  - Ну, что ты, Серега, пригорюнился? Тяжек крестьянский хлеб? То-то, - усмехнулась тетя Агафья, хитро поглядывая на него, - Ничего, милый, втянешься... Это дело привычки... Надо только выдержать первый месяц... Подъем пол шестого, корова, дровишки, забор подправить, огород, сад - милое дело... Особенно, вижу, тебе коровник понравился. Поэтому надо бы хрюшу завести... Давно я думала об этом... А сейчас, когда такой помощник появился грех ее не завести. А как же? Лето зиму кормит. Не медведь, поди... Лапу-то зимой сосать не будешь... Потом обед часок. Как говорил мой покойный Васютка, царство ему небесное, "по общевойсковому уставу после обеда положен час отдыха" - святое дело. Затем снова огород, лишние ветки в саду обрезать, живность покормить, навоз вынести, корову принять да выдоить, накормить ее, кормилицу... К часам к семи - восьми - ужин. А как же иначе? Заработал... Потом газетку на сон грядущий часок почитать, душ принять - и на боковую. А завтра все сначала... Так что втягивайся, втягивайся, касатик, в нашу жизнь крестьянскую. Через месячишко за уши тебя не оттащишь от этой здоровой работы на свежем воздухе. Санаторий у нас. Никаких пляжей и Багамав не надо... Кстати, завтра будильник, как и сегодня, на пол шестого поставь. Пусть Наталка отдохнет. Благо уже знаешь, как корову выгонять...
  Сергей поперхнулся, затем натянуто улыбнулся. С одной стороны, он понимал, что старуха его просто пугает деревенским образом жизни, сгущая краски, а с другой - он сегодня узнал, что это правда чистой воды.
  - Ну, Наталка, теперь мы заживем с тобой. Наконец-то мужик в доме появился, - не унималась она, весело посматривая на понурого "зятька", - поросеночка заведем... А можно трех. Они, правда, кушают много и навоза тоже от них многовато, но ничего, мы огород расширим соток на двенадцать... Фермерами станем. Заживем, как куркули...
  Наталья слушала бабушку, саркастически улыбаясь, но видя, как с каждой минутой Сергей грустнеет, решила подыграть ей:
  - Вот этим Сергея не испугаешь. Сколько дел переделал, а свеж, как огурец.
  - И ты, Брут, - только и смог он сказать, улыбаясь только одним уголком губ, чтобы выйти из этого положения с достоинством, - Только не надо поросят...
  После обеда Сергей, помня о страшной притче бабули о продолжении "танца смерти", бочком-бочком - и незаметно испарился с горизонта, но ровно через час Агафья нашла его, мирно пускающего пузыри от удовольствия, лежа в кровати в своей комнате летней кухни.
  - Так я и знала. Увиливает от работы, - сказала, ухмыльнувшись, она, - Я тебя научу Родину любить, олигарх окаянный.
  Она улыбнулась своей загадочной улыбкой, завела будильник и подставила его к уху Сергея. Пронзительный звук звонка заставил его вскочить, дико вращая глазами.
  - Вставай, солдат! Час прошел. Сорняки не спят, наступают... Они быстро размножаются. Сегодня надо весь огород до вечера прополоть, - деловито заметила она, - Ночью поспишь. И Наталка от тебя отдохнет... Ну, давай, давай, милок... Как это в классике? А...
  "Вставайте, граф, вас ждут великие дела".
  Это уже было не смешно, и он разразился бы самыми грубыми проклятиями в адрес того человека, который бы посмел над ним так издеваться, но вспомнил отца Михаила и ответил, почти улыбаясь, словами анекдота:
  - Тетя Агафья, вы не правы.
  Как она и предсказывала, каторга началась снова... Когда он встречал корову, которая сразу доверилась ему, как хозяину, то, держась за ее рог, отдыхал, медленно передвигая ногами, провожая ее в стойло.
  Во время ужина Сергею тоже не хотелось разговаривать, а когда все улеглись спать, Сергей бесшумно приоткрыл дверь в Наташину комнату и юркнул туда, под жалостливый шепот Натальи:
  - Ты же устал, Сергей... Весь день работал, как раб на североамериканских плантациях.
  - Это я-то устал? Да на мне еще пахать и пахать, - ответил он, дрожа от волнения.
  Утром Сергей проснулся от того, что на него кто-то пристально смотрит. Он приоткрыл глаза и увидел, что на кровати, закутавшись простыней, сидит Наталья с сияющим от женского счастья лицом, улыбаясь, смотрит на него, обнаженного по пояс. Ни разу в жизни женщины не смотрели на него с такой любовью. Помимо плотского удовлетворения желаний они всегда от него еще чего-то хотели, и он привык во взаимоотношениях с ними никогда не оставаться в долгу. Их не оскорбляли его подарки. А этот взгляд был удивительным для него, привыкшего к западной формуле жизни даже в интимных отношениях: "За все надо платить".
  - Я не думала, Сережа, что на земле бывает такое блаженство, - сказала она и покраснела.
  - Это ты не представляешь, Наташа, какая ты прелесть, - улыбаясь, сказал он.
  - Ой, Сергей, восемь часов, - все на свете проспали... Быстрее одеваемся...
  - Да... Буренка мне не простит такого пренебрежения к ней, - буркнул он, натягивая спортивные штаны, чувствуя тупую мышечную боль во всех своих конечностях.
  Когда они вышли из спальни, их лица были само отражение их чувств.
  - Да, дети мои, - пошутила тетя Агафья, хитро щурясь, - сияете, как новые копейки из-под станка. Никак свершилось?
  Она задала этот вопрос и испугалась его. Смутилась и Наташа, однако Сергей не растерялся.
  - Свершилось, тетя Агафья, - сказал он неожиданно для всех, - Прошу руки вашей прекрасной внучки. И тебя тоже прошу, Серега, сынок, позволь официально зарегистрировать брак с твоей мамой.
  Он весело подмигнул еще ничего не понимающему сыну, сидящему на своем высоком стульчике и лениво глотающему кашу.
  - Аль не гож я вам, тетя Агафья? Иль не работящ? - продолжал уверенно говорить он, широко улыбаясь, - Правда, приехал я к вам совершенно пустой и, по крайней мере, полгода таковым и останусь. И еще... Большая вероятность, что отправят меня этапом в места не столь удаленные, но суровые. Но это не конец еще жизни. Есть у меня то, ради чего стоит поупираться в жизни, - а, тетя Агафья? Благословляете, али как?
  Этот монолог, да еще произнесенный на веселых оптимистических нотках, был весьма неожиданным. Тетя Агафья, женщина добрая и покладистая, когда "по шерстке" - была прямая и за словом в карман не лезла. Она, конечно, сразу поняла, в чем состоит причина такого преображения Сергея и сразу охолонила его оптимизм.
  - Понял, поди, что какой бриллиант не заметил? Ишь, как перья распустил, весельчак-детинушка! Этот бриллиант заработать надобно, а не наскоком брать! У нас, баб, зачастую так бывает... Приголубили нас, повинились, в плечо ночью поплакали - и все тут... Все обиды у нас ушли. Не держим мы на душе зла, не по - Божьи это, - она перевела дух и тут только поняла, что все стоят перед уже накрытым столом с нехитрой деревенской едой и не терпящим пререканий голосом сказала, указав натруженным указательным пальцем с темной полоской земли под ногтем на стол:
  - Завтрак на столе. А после подумаем, как быть.
  Все послушно, без суеты заняли свои места. Оптимизма в лице у Сергея заметно поубавилось. Наташа, зная крутой, но добрый и отходчивый характер своей бабули, незаметно для других улыбалась, ожидая потепления с ее стороны. Меленький Серега, не вникая в суть взрослых переборок, поняв, что взрослым сейчас не до него, отодвинул тарелку с кашей, положил за щеку карамельку, которую раньше разрешали только на десерт, когда поспеет время чаевничать.
  Однако Наталья ошиблась. Бабушка не унималась, и ее вопросы к
  Сергею становились все конкретнее и язвительнее:
  - Ну, расскажи сначала, как тебе жилось там, за кордоном-то... Поди, интересно нам... Как капитализм, где все продается и покупается: и честь, и совесть, и Родина? Неужто не понравился? Да тем более - при таких деньжищах, - с издевкой вопрошала она, - Девки, поди, табунами за тобой, олигархом, ходили?
  Сергей вздохнул и приготовился вновь отражать атаки старушки, которая мстила за внучку.
  - Нет, не ходили, наверное, потому, что до олигарха не дотягивал. Да, там это вообще не принято ходить. Там все проще... Относительно капитализма - не знаю, но их образ жизни мне не понравился... Какой-то он неестественный, бездушный. А что касается денег, то это все в прошлом. Поэтому признаюсь, на начальном этапе буду у вас иждивенцем, если позволите, - как бы попросил о долге Сергей.
  - Нет, не позволю... Альфонсов здесь не было и не будет. А если будет хоть какая работа, то пойдешь работать, олигарх... Ручками работать. Надо ведь когда-то узнать, как копейка простым людом зарабатывается. Хоть трактористом, хоть пастухом, но работать придется. Мужик должен содержать семью, - категорично заявила она, поджав губы. То, что ты вчера по хозяйству немного поработал, так то семечки... Мужик должен приносить домой деньги, заработанные им, а не украденные.
  Сергей улыбнулся:
  - Это правильно. Должен. Но позвольте мне самому определиться в частностях.
  Будь это кто-то другой, а не близкий человек, который и приютил, и кормил, и воспитал его сына, он сказал бы, конечно, кое-что покруче и совершенно в другом тоне. Однако с одной стороны, он понимал, что заслужил эти едкие замечания и даже нравоучения от этого человека со старой социалистической закалкой относительно нравственности и морали. Такой же была его мама. А с другой стороны, он был в глубине души рад, что она именно говорит об этом, а не таит невысказанную правду в себе. По своему опыту он знал, что некоторые люди, имеют привычку носить этот затаенный "камушек" с собой, преисполненные гордостью, что они якобы такие "тактичные и воспитанные". Тяжело и непредсказуемо с ними... Не ясно: или они когда-то разродятся правдой и вытащат камешек из-за пазухи, или специально выбирают момент, чтобы побольнее им ударить из-за угла, обрекая тебя на вечную настороженность к ним. Сергей понимал, что люди, взращенные и воспитанные на советском пространстве в условиях непререкаемого действия морального кодекса строителя коммуниста и низовых партийных ячеек, где блюли эту самую мораль, поэтому он был не строг к этим честным людям и принимал их правду, как плату за свою слабость перед деньгами и свое неосознанное служение дьяволу.
  - Бабушка! Ну, что же вы так нападаете на Сергея? Не его воля была в том, что Советский Союз развалили. Так мозги народу запудрили, что тогда нельзя было понять, где добро, а где зло, - вступилась за него Наташа.
  - Ты, девка, видимо, из-за своей непонятной, слепой любви ничего вообще не видишь... Нормальному человеку, честному человеку невозможно запудрить мозги, назвав плохое хорошим, а хорошее - плохим. Вот к тебе, Натаха, допустим, пришел бы Ельцин и сказал: "Все, Натаха! Пришла новая жизнь. Теперь Бог у нас другой и называется он "долляром". Молись теперь ему, а Заповеди Христовы я отменяю!" Ты бы поступила, как он сказал, или нет? - она сделала выжидательную паузу и от возмущения даже привстала, - Вот так же с добром и злом... Кто хотел их переставлять местами, тот переставлял. А у кого и в мыслях не укладывалось так кощунствовать, тот и поныне живет честно, хотя и бедно. И кто от этого выиграл, еще неизвестно... Хотя известно, конечно, кто, но для верующих и других честных людей. Да и для полюбивших вдруг деньги, обворовавших и предавших свою Родину вообще-то тоже все известно... Не идиоты же они, чтобы не понимать, что их Всевышний проверяет.
  Тетя Агафья, выпалив все это на одном дыхании, с облегченной душой и чувством выполненного долга, выдохнула и села со словами:
  - Прости меня, грешную, Господи... Может быть, я не права, но я так думаю.
  Более минуты висела пауза за столом. Даже малыш застыл с конфетой за щекой. Трудно было не согласиться с этой женщиной.
  - Так вот, - продолжила она, когда увидела, что взрослые подняли на нее глаза, - это мы, бабы, такие дуры... Но ты-то, Сергей, мужик, у вас совсем другая натура... Первый раз девку обманул, почти четыре года не вспоминал о ней. Даже не знал, что сын у тебя есть... Набедокурил здесь и уехал с деньжищами народными за кордон. А если говорить прямо, то предал Родину, тебя вскормившую, как я понимаю. А теперь приехал "гол, как сокол", ночку переспавши, девку приласкавши, весь такой веселый и красивый... Согласный он, оказывается, соколик наш ясноглазый, и в жены девку взять, и сына признать... Ах, как мы все счастливы! Да еще, паршивец ты эдакий, не скрывает, что Натаха может стать женой уголовника, а его сын - сыном уголовника! Ишь ты, какой уверенный в себе и... в девке. Сукин ты сын! Облагодетельствовал, отец родной! Спасибочки тебе...
  Тетя Агафья говорила хлестко, не отрывая светло-голубых глаз от бордовых лопоухих ушей Сергея. Ее слова били в самое "яблочко" по его совести, и он полностью соглашался с ней и был даже очень рад, что эта женщина, рискуя где-то в глубине души счастьем своей внучки в случае, если бы он оказался "ранимой" сволочью, высказала все, что накопилось у нее на душе, именно сейчас, когда он твердо решил связать свою жизнь с этими дорогими ему людьми.
  "Правильно, тетя Агафья, правильно. Так мне и надо... По морде меня... В челюсть апперкотом... А теперь хуком справа... А сейчас неожиданно в солнечное сплетение... Я не защищаюсь, потому что заслужил... Вот так... Хорошо, - думал он с благодарностью, - Лучше сразу выложить все свои сомнения, чем потом недосказанное в душе таить... И для Натальи это полезно слышать. Наверняка же такие мысли приходили ей в голову, затуманенную какой-то страшной, безоглядной любовью ко мне, не заслуженной мною. Добротное семя...
  Русское, не изгаженное и честное... Нет, девочки мои, теперь я еще больше укрепился в своем решении... Вот действительно... Спасибочки вам".
  Наталью не на шутку встревожила прямота бабки, ее агрессивность. А потом, послушав ее и вспомнив долгие ночные разговоры с ней на эту тему, решила, что она руководствуется первой мыслью, а это добрый знак.
  "Первая мысль - от Бога, последующие - от сатаны", - вспомнила она житейско -библейскую истину, - Первая мысль идет от души, последующие - это плоды ума. Не кривит она душой, а это главное... Значит, пусть выговорится. Да и ему не повредит мнение со стороны".
  Вновь нависла тягостная пауза. Малыш потерял всякий интерес к разговорам взрослых, не обращал на них внимания и, уже не таясь, засовывал за щеки сразу по две карамельки. Тетя Агафья, выпустив пар, сердито сопя, стала раскладывать по тарелкам пустую вермишель, приправленную домашним томатом. Наталья, напряженно застывшая с начала монолога бабули с вилкой в руке, положила свою маленькую левую ладошку на правый кулак Сергея, лежащий рядом с тарелкой на столе, как бы подбадривая Сергея спокойно выслушать бабулю.
  Он посмотрел на Наталью с благодарностью и его кулак разжался. И действительно, если он до сих пор не мог придумать тактику своей защиты и хотел уже без всяких обещаний тихо согласиться с бабкиными доводами, то после этого соприкосновения он моментально поднял голову и твердо сказал:
  - Тетя Агафья, вы кругом правы и очень хорошо, что вы сказали о тех сомнениях, которые вас, естественно, должны волновать. Если бы вы или Наталья промолчала бы, то я бы всегда был бы в напряжении, вызванном ожиданием этого. Ну, а теперь по существу, - он сделал паузу, вздохнул, собираясь с мыслями, - Я действительно грешник... Напакостил на родной земле, предал ее и уехал с деньгами на чужбину, как вы справедливо заметили. Но если бы я не прочитал бы письмо Натальи, то все равно бы приехал домой. Жить там для русского человека просто каторга. В худшем случае я бы я бы срок тянул, но на Родине. Все деньги, которые я вывез из страны и даже больше, я вернул в казну. Поэтому я приехал сюда без них, так как не хотел использовать их в своей новой жизни, в чем я нашел поддержку и у Натальи. В настоящее время в мои планы входит: любить, работать и обеспечивать семью, если Наталья согласится с моим предложением.
  Если вы меня выгоните - землю грызть буду, но от нее и сына не отступлюсь. Что касается возможного привлечения меня к уголовной ответственности - это не исключено, но быть или не быть со мной - здесь решать Наталье.
  - Быть, - сразу же вставила Наташа и осеклась, мельком взглянув на бабушку.
  - А я ничего другого от тебя и не ожидала, - вздохнув, сказала Агафья, - А тебе, Сергей, вот что я скажу, чтобы уже не возвращаться к этой теме... Мужикам, особливо в это паскудное время, я не верю. А вот к тебе почему-то душа лежит. Сдается мне, что ты надежный человек, основательный... Грехи твои на то тебе дадены, чтобы их искупать. Не нам судить, смертным, об этом. А вот ежели ты Наталку обидишь - из-под земли достану... Понял?
  Они смотрели друг другу в глаза: Агафья - серьезно и строго с элементом угрозы, а Сергей - снисходительно улыбаясь, с пониманием ее душевного состояния.
  - Понял, понял, тетя Агафья... Я же сказал, что люблю... Как же я могу обижать? - попытался он завершить неприятный, но необходимый разговор.
  - Как-как? А вот так, как у всех нормальных мужиков... Кого люблю, того наказываю. Так в жизни бывает, и, по-моему, в Евангелии я что-то такое читала, - тетя Агафья потеплела.
  - Очень хорошо, что вы, тетя Агафья, так думаете. И еще лучше, что говорите об этом именно мне. Вы - прогнозируемый человек, а, значит, доброжелательный и честный, - он прямо смотрел в глаза хозяйки, которая тоже не привыкла отводить их в сторону, - Не знаю, о чем я думал раньше... Может, соблазнил меня нечистый, может, по глупости, но тогда, когда я стал задумываться над тем, что все-таки случилось со мной и мне подобными, я просто все бросил и приехал на Родину грехи свои искупать, если это возможно. Покаялся я в них.
  - Твое покаяние знаешь, где я видела? - вновь рассердилась она на глупые слова кандидата в зятья, - Он, видите - ли, покаялся... Ах, какое важное событие... Ты в храме бы покаялся, как положено у нас в Православии, через посредника, батюшку, Господу Богу. Но до этого недели две готовиться надо к этому таинству... Попоститься надобно, мысли, чтобы чистые были... А потом уж раскрыть душу свою, не оставляя в ней никаких не помянутых грешков... Это тебе не перед собой, грешником, каяться, а перед Господом, который все знает про тебя и все видит... Покаялся он перед собой... Головку себе пеплом посыпал...
  Она перевела дыхание и вновь принялась за профилактику "простудных заболеваний":
  - Очищение души происходит по строго определенным этапам... Сначала надо пожелать изменить себя и свой образ жизни в лучшую сторону, прочувствовав свои грехи до омерзения к себе, допустившему их в жизни, если есть таковые. Потом узнать, как происходит таинства отпущения грехов, подготовиться к этому, в храм прийти, исповедоваться батюшке искренне, до слез осознав всю свою низменность или равнодушие к чужой боли. Ты у Натахи своей спроси, она тебе покажет такую, затертую и помятую книжку от почти еженедельных чтений и регулярных исповедей у батюшки. Один грех у нее в жизни был... И то через тебя, ирод. А она его все перед Богом замаливает... А затем только начинается самое сложное для тебя - соответствовать той высоте, планку на которую ты для себя поставил, - она сделала паузу и продолжила, улыбаясь:
  - Вот тогда мы с Натахой посмотрим на тебя, сокол ты ясный, какой ты мужик и не бутафория ли это все, о чем ты так красиво молчишь или поешь. На деле посмотрим, как ты жену обеспечишь, сына воспитаешь и обучишь, и при этом душу свою снова не загадишь, что собственно, самое главное.
  - Ба, ну что ты все нападаешь? Довольно уж, - решительно на сей раз вступилась за Сергея Наталья, - А в храме он был сразу после того, как приехал в Потапово. И у отца Михаила он исповедовался. Отпустил грехи он ему... А ты батюшку нашего знаешь, какой он строгий и справедливый.
  В сущности, она была согласна со своей бабулей, но и Сергея было жалко, хотя и чувствовала, что эта взбучка ему необходима для того, чтобы он посмотрел на себя со стороны и определил бы для себя, как он отстал от людей, живущих не по западному образу материальной жизни, а нормальной духовно-нравственной жизнью.
  - А откуда ты это знаешь? - ехидно спросила Агафья.
  - Он мне сам рассказал все. И я ему верю и довольно уже клевать его за одно и то же, - молодая женщина стала настойчивей в защите своего любимого.
  - Нет, не довольно, - грозно продолжала она, сдвинув брови, - То, что в храме был - честь и хвала ему. Но то, что он совсем от своих православных корней оторвался за четыре года чужбины, то это факт.
  Облик православный потерял... Мозги ему еще нужно вправлять, и не один год. Все наскоком привык, олигарх несчастный...
  Она разволновалась, вспомнила все свои молитвы и слезы, пролитые ночью, жалеючи несчастную Наталью, и теперь уже все должна была выговорить:
  - И потом... Вот ты приехал... Я понимаю, что Наталка тебя ждала - и вон какая сидит, от счастья сияющая... Это ваше дело молодое, и я туда не суюсь. Но я-то живу здесь, у нас родственники, друзья, подружки... Чего там греха таить, частенько мы с бабами на лавочке сидим, семечки лузгаем и косточки перемываем нашим ворам - руководителям да олигархам. Всем им надо рассказать: кто ты такой, чем занимался и так далее. Ну, бабы мы, принято так у нас....И что я, партийная, буду им говорить? Что мой затёк приложил руку к добру народному и в ответе за их бедственное положение, что он взялся за ум, теперь приехал к своей бабе и стал альфонсом без средств и работы?
  Сергею было стыдно. Он всегда чувствовал свое духовное превосходство над своими западными коллегами, с которыми приходилось сталкиваться и в бизнесе, и в жизни. Они привыкли рассчитывать только на собственные силы. Такие понятия, как бескорыстие, чувство самоотверженности в дружбе и даже элементарная жалость, которая чревата щедростью, а не пустыми словесами, были для них непонятны. Он сознавал, что даже вера в Бога у него, по сравнению со своими бывшими коллегами, была более честной и искренней, что неоднократно подтверждалось в повседневной жизни. А перед этими женщинами у него было только одно чувство - чувство своей духовно-нравственной ущербности. Он уже не мог смотреть в глаза тете Агафье, а только иногда поднимал их, чтобы взглянуть на сына.
  Если бы не было недавнего искреннего раскаяния в церкви и исповеди, краткого разговора с Василием, то он не слушал бы эту вздорную старуху, но теперь он был уверен, что все равно он все вытерпит и осчастливит и Наталью, и сына. Он чувствовал, что стал другим человеком, и не хотел становиться прежним. Сергей не раз исповедовался в православных храмах на чужбине, но такого эффекта, перевернувшего всю его душу и внутренний мир, не было.
  - Спасибо, тетя Агафья. Правы вы. Я действительно, наверное, потерял частичку своей души там, у чужаков. Незаметно потерял, хотя и "надувал я там щеки", гордясь своим русским менталитетом и широкой душой, которая, оказывается, была уже не таковой, - Сергей вздохнул и поднял голову.
  Видя, что ее слова проняли зятька до глубины души, тетя Агафья смягчилась и улыбнулась:
  - Ладно, Сергей, ты на меня не серчай... Что думаю, то говорю... Можешь мне сто лет говорить, что это неправильно - все равно не переубедишь. Эта черта наша, национальная... Может быть, и беды все наши из-за нее, но зато мы честно живем и иудами никогда не были, и поклонялись, и молились только истинному Богу, а не "долляру". Так что, ежели что, то извиняй, но от своих слов не откажусь. Все сказано ради тебя, и слова я помягче не подбирала тоже для тебя... Одно дело, когда совесть тебя потихоньку грызет, а совсем другое - слышать об этом от других людей.
  - Да что там... Это же мне надо, а не вам. Я понимаю, - проронил
  Сергей.
  Бабушка облегченно вздохнула, подавляя в себе улыбку:
  - Тяжела эта ноша... Глаза открывать... Мужик ты, Серега, основательный, крепкий. Критику воспринимаешь правильно, а, значит, еще не потерян для нашего православного общества. Выправим мы тебя, но поработать с тобой еще надо долго. Что исповедовался и взвалил батюшка на свои плечи грехи твои, отпустив их, - это прекрасно, но то, что не смогу я тебя совсем не клевать, - это тоже факт... Я хоть не теща тебе, но ее функции вынуждена взять на себя... Уж извини меня, сынок... Так уж сложилось на Руси, что кто в примаках живет, тому и кровь портить надобно. Это народная мудрость для того предназначена, чтобы мужик мышей ловил и был заинтересован своим домом жить, а не бабьим добром пользоваться. Поэтому тогда и в деревнях дома как грибы росли. Не то, что сейчас...
  От ее улыбки Сергею стало легче на душе.
  - Ну, а теперь о главном, хотя и это еще спорно, что важнее... Возвращаюсь к твоему вопросу об благословении... Или, может быть, передумал, касатик?
  - Нет, не передумал, - сказал он серьезно, ожидая такой же хлесткой разборки с ее стороны и по этой деликатной теме.
  Она подошла к старинной иконе, трижды перекрестилась и отбила поклоны перед ней, поднялась на табуретку и сняла икону из красного места.
  - Этой иконе цены нет... Сила в ней православная невероятная... Чего и попрошу, молясь Спасителю, все сбывается... И у вас все сбылось... Идите ко мне, дети мои, - тихим, ласковым голосом прожурчала она.
  Тетя Агафья стояла посередине горницы, между печкой и столом, держа перед собой на уровне груди икону.
  - Креститесь и целуйте икону..., - сказала она, - сначала Сергей, потом Наталка.
  - Благословляю вас, дети мои, на долгую и счастливую семейную жизнь... В любви, горести, и в радости - только вместе... Только вместе... Только вместе... Совет да любовь вам.
  Она перекрестила их, всплакнула в объятьях молодых, а маленький Серега, сыто отвалившись на спинку своего стульчика, выдохнул и отодвинул от себя пустую тарелку из-под конфет.
  - Агафья! - вдруг услышали они женский голос, - Агафья! Выходи! Семеновна семечек сковороду нажарила, поговорить надобно!
  Тетя Агафья бегом побежала к окну, выходящему на калитку, распахнула раму и крикнула:
  - Не могу сейчас, Прасковья! Прихворнула я... Да и зубы болят. Наверно, с недельку еще поваляюсь... Натахе придется по хозяйству управляться... Я сама приду к тебе, подруга, как очухаюсь.
  - Ой, врешь, Агафья! - донесся голос подруги, - Натахе твоей сейчас не досуг с хозяйством управляться, коль такой орел к ней залетел. Вчера видела, как он дрова колол... Ай, красавец, ай богатырь! Агафья, выпиши его мне на пару-тройку часов дровишек порубить. Заплачу!
  Агафья недовольно закрыла окно.
  - А я вам что говорила? Задолбят теперь... Расскажи да расскажи... А я врать не могу.
  Наталья и Сергей улыбнулись.
  - Мне бы ваши проблемы, - не вытерпел он.
  - А тебе и не нужны они, бабские-то. Ты о своих, мужицких проблемах думай. Как семью содержать и крышу залатать. А то мне, старой, не с руки ползать там, на коньке-то.
  На семейном совете решили, что Наталья и Сергей обвенчаются после поста, на Спас.
  Через три дня по мобильному телефону позвонил тот ФСБшник, который вел допрос на Лубянке.
  - Я, конечно, не должен был звонить, но увы, не могу... Значит так... В милиции есть два заявления на тебя и подельника твоего Дронова о материальной компенсации после нанесения вреда здоровью гражданину Иванову - твоему коллеге по цеху, повлекшую инвалидность, и о возмещении материального ущерба в пользу гражданина Фишмана при отъеме у акционерного общества, где у него был основной пакет акций, завода по производству уникальных сплавов, использующихся в авиации и космонавтике. Записывай их адреса, - говорил он бесстрастно, бюрократическим языком, - Сам знаешь, что делать. Все. Конец связи.
  Сергей удивился этому звонку, так как знал, что подобное предупреждение чревато для передавшего эту информацию минимум увольнением с госслужбы.
  - Не спроста, значит, у меня появилась к нему тогда симпатия, - подумал Сергей, - Но почему он предупреждает меня? Может быть, я ему симпатичен, или денег хочет? Не поверил, что я вернул такое бешенное бабло полностью и что я не мог не остаться без золотого запаса? Да вроде бы не похож он на вымогателя.
  - Что-то случилось? - озабоченно спросила Наташа.
  - Да нет, ничего не случилось. Я думал, что на меня должны "иметь по зубу" минимум сотня людей, а оказывается, только два. Но даже не это удивительно. А странно, что об этом мне сообщил человек, который этого не должен был делать по долгу службы, - ответил он.
  - Значит, тебе верят, и я очень рада за тебя, - обрадовалась Наташа.
  - О, толк в этом большой. Мне надо поехать в Москву и убедить этих ребят забрать заявления. Тогда на меня не заведут уголовные дела и я не окажусь под следствием. И сделать это надо быстро, пока меня не вызовут официально в следственные органы, - сказал Сергей.
  - Ну, что же, мы ждем? Собираемся и поехали! Я верю, что эти люди простят тебя. Ведь иначе не может быть! До Москвы денег у меня хватит, а там займем у мамы, - искренне обрадовалась Наташа.
  Сергей грустно улыбнулся наивности и неискушенности души Наташи, но согласился завтра рано утром выехать в Москву.
  Ярославский вокзал встретил их пасмурно. Только что прошел легкий летний дождик, пыль прибило к земле, и воздух заметно посвежел. Было около четырнадцати часов. Завтракали и обедали одновременно пельменями в дешевом кафе.
  - Ты не представляешь, как мы с Вовкой, пресыщенные снобы, треская омаров, мечтали об этих пельменях, - сказал Сергей, нанизывая скользкий продукт на пластмассовую вилку.
  - А я даже не знаю, что это такое... Омары..., - проронила Наташа, - Наверное, какие-нибудь морские гады?
  - Да..., - улыбнулся он, - такие красные гаденыши в панцирях - признак материального благополучия на Западе, да и у нас тоже.
  Сергей и Наталья решили так, что маму Сергея они должны посетить первой. При этом Наталья должна была ее подготовить к встрече с блудным сыном, исключив возможный неожиданный стресс.
  Они подошли к его дому, и сердце его сладко заныло от детских воспоминаний, связанных с этим двором. Наташа поднялась на третий этаж, и у Сергея, который находился на нижней площадке, защемило в груди, когда он услышал родной голос:
  - Наташенька, милая моя, здравствуй... Что же ты так долго не приезжала? Я уже волноваться начала... Ну, проходи, проходи, родная... Я тебе расскажу о своих учениках.
  Через пятнадцать минут томительного ожидания дверь некогда его квартиры отворилась, и он услышал Натальин голос:
  - Сережа... Иди к нам.
  За последние четыре года он никогда не волновался так, как в эти минуты. Он знал, что от этой встречи с единственным близким человеком зависит многое. Конечно, прощение и материнское благословение на новую жизнь много значит, но он еще хотел порадовать маму, человека старой закалки, строго относившегося к моральноэтическим нормам поведения, своими успехами на этом поприще.
  Он вошел в квартиру, где все было так знакомо и трогательно, где каждый предмет вызывал воспоминания. Он прошел на кухню.
  Мама стояла у окна рядом со столом лицом к двери. Несмотря на то, что свет бил ему в глаза, он увидел, как она постарела.
  Совершенно белая голова, нездоровая худоба для ее 55-летнего возраста были неестественны. Руки сложены на груди, губы поджаты, - ничего хорошего это не предвещало.
  Сергей подошел к матери, обнял ее за худенькие плечики, а потом опустился на колени.
  - Мама... Прости..., - прошептал он и почувствовал, как ее руки дрогнули и пальцы стали перебирать его волосы, как бывало в детстве.
  - Я давно тебя простила... Не твоя вина в том, что случилось это несчастье, - услышал он тихий, усталый голос матери, - Это ты меня прости... Не должна я так агрессивно все воспринимать. Но из страны я никогда бы не выехала.
  Сергей молчал, прислушиваясь к тембру родного голоса.
  - Удивительно, все-таки, что такая девушка, как Наталья, полюбила тебя... Такого оболтуса... Она мне все рассказала... У меня, оказывается, есть внук... Если он похож на тебя, Сергей, значит, на моего Санечку, покойного твоего отца - значит, род Красновых продолжается...
  Она почувствовала, как напрягся Сергей, и пояснила:
  - Я бы никогда не признала ни тебя, ни твоих детей, если бы они родились и жили там... Отрезанными ломтями, без православных корней... Души их без родимых мест, традиций были бы уже не наши, не православные... И не возражай мне, - зная дотошный, упрямый характер сына, она пресекла возможное несогласие с его стороны, - Не русские они были бы... Не Красновы... Общество воспитывает людей, а родители - только на тридцать - сорок процентов. Это я говорю как педагог со стажем... Сколько я передумала об этом бессонными ночами... Думала, что не будет более продолжения нашего рода.
  Она говорила задумчиво, как бы про себя, безадресно, устремив взгляд вдаль сквозь стены. Потом нейтральное выражение ее лица изменилось, она улыбнулась и продолжила уже с мягкой, ироничной улыбкой:
  - И еще, что удивительно, так это Наташа... Это милое дитя - и моя невестка... Я и не мечтала такую иметь... Как тебе повезло, Сережа... А относительно вашего предложения жить с вами в деревне - я пока повременю... Я ведь работаю... А там видно будет... Ну, ладно, давайте пить чай...
  Командовала чаепитием Наталья. Она подливала всем чай и подкладывала куски торта, купленного ею, а говорила в основном пожилая женщина:
  - Ну, Наталья, ты и Штирлиц... Уже поди, на шестом месяце беременности была, а не говорила, что ребеночек имеет отношение к роду Красновых. На мои вопросы однозначно отвечала: "Отец - хороший человек, только запутался в жизни немного. Пришлось уехать, но он обязательно вернется...". Вот Штирлиц в юбке... А я все равно чувствовала в тебе родную душу, а когда ты ко мне с ребеночком пришла, то сразу в нем признала кровь моего мужа незабвенного... По ушам лопоухим... Я еще тогда подумала: "Надо же... Наверное, действительно, со здоровьем что-то, если в младенце мерещится маленький Сережка".
  - Ну, не могла я так, Марья Николаевна, - улыбаясь, оправдывалась Наташа.
  - Все... Кончилась для тебя Марья Николаевна. Называй теперь меня как положено... Мамой... А я тебя дочкой буду называть, как мою Аннушку..., - голос ее дрогнул, и глаза наполнились слезами.
  Наталья сразу же метнулась к женщине и обняла ее за плечи.
  - Ну, что вы Марь... Мама, - исправилась молодая женщина, - Все хорошо будет... Мы через пару дней после того, как моих плодовитых родственников посетим, домой в деревню поедем... И вас можем взять с собой. Правда, Сергей?... Дом у нас большой. Свежий воздух, красотища такая. Лес кругом... Сейчас белые и подосиновики пошли.
  - Спасибо тебе, добрая душа. Я же сказала уже, - успокоилась
  Марья Николаевна, а потом любопытство перебороло:
  - А храм у вас в деревне есть? Бабушка-то твоя не хворает?
  - Деревня у нас большая была... Дворов сто пятьдесят. Сейчас, конечно, две третьих домов стоят без хозяев, а храм есть, намоленный, большой, старинный, из белого камня, но в районном центре - в Потапово. А бабуля моя не болеет, держится... На ней все хозяйство, я так... Помогаю. Я ей про вас рассказывала, но уже как о матери моего будущего мужа... Так оно и вышло. Ведь чего очень хочешь и просишь об этом Бога, то все сбывалось... Не верите? Мы с бабушкой об одном и том же молились - и оно сбылось, - по-детски обрадовалась она и красноречиво посмотрела на Сергея.
  Своей непосредственностью и искренностью она вызвала улыбку у Красновых.
  - Верим, верим, - отозвались они одновременно и рассмеялись этому совпадению слов и интонации.
  Как камень с души свалился у Сергея.
  Когда они вышли из дома его детства, у Сергея на душе было легко и весело.
  - Боже мой! Наташа! Ты понимаешь, чем я тебе обязан? Ты вернула мне маму. Теперь у меня снова есть семья! И ты - умница и красавица, и сын! Господи! За что же такое счастье? - совершенно не типично для него, восторженно воскликнул Сергей.
  - Это аванс! - так же весело воскликнула Наташа, взяла за руки Сергея и закружилась вокруг него, - Это Господь тебе дает понять, что главное, а что второстепенное... Глупый... Неужели не понятно?... Жизнь нужно воспринимать как возможность, предоставленную Им, делать добро и быть этим счастливым! Я думала, что ты умнее меня... Господи, как же я люблю этого дурачка!
  Они кружились, взявши за руки на детской площадке, такой знакомой им до мелочей. Она, такая маленькая и ладненькая, легко летела по воздуху и говорила ему прописные истины, а он, такой большой и неуклюжий, топтался на месте, глупо и счастливо улыбался.
  Следующим посещением по плану у них было семейство Натальи, в трехкомнатной квартире ее родителей, в которой жили три семьи: родители, брат Натальи с женой и ребенком и сестра с мужем. Поэтому Наталье пришлось выехать с сыном к отцовой маме. Рождение сына от виртуального олигарха с криминальной репутацией, находящегося за границей, было воспринято в дружном семействе неоднозначно. Ее старший брат вообще не понимал такой легкомысленности, впрочем, как и ее отец, и по этому поводу она выслушала от них много неприятных слов. А женская половина с пониманием отнеслась к "ошибке молодости", всячески поддерживая ее и морально, и материально.
  - Здравствуйте! - воскликнула Наташа, заходя с Сергеем в квартиру, - Я же говорила, что он приедет! Вот он и приехал! Муж мой!
  В этот вечер в квартире Житниковых все были дома, и появление Сергея со стороны старшего брата Николая, открывшего дверь, было воспринято холодно:
  - Этот, что ли?... Муж... Объелся груш...
  Он был высок, костист. Лицо его с высоким лбом и определившимися залысинами можно было бы назвать породистым, если бы не скулы и подбородок. Они были для дворянского стандарта чрезмерно широки.
  - Я, - ответил Сергей, - Но груши я не люблю.
  - Знаю... Ты любишь омаров, ананасы и... Девушек честных обманывать, - жестко сказал брат, воинственно выпятив подбородок.
  Сергей промолчал и мужественно вошел в квартиру. Пахло жаренной картошкой и сохнущими пеленками. Раньше, когда они были пацанами, Николай не высовывался и не претендовал на какое-то место в мальчишеской иерархии. Поэтому в памяти Сергея, несмотря на то, что они были почти ровесниками, он не оставил какого-то яркого следа, кроме того, что иногда в целях профилактики получал от него на орехи. Николай не был бойцом, но всегда сохранял мужское достоинство.
  - Ну, ты, Наташка, даешь... Партизанка... Все молчала... Это же Серый Краснов - бандитский босс и миллионер по кличке Краснуха, который едва ноги унес из Москвы, - "открывал глаза" своей сестре старший брат.
  - Да знаю я все, знаю... Уймись, Коля! Такой день счастливый не порть... Все было и прошло... А сейчас все по-другому. И деньги он все вернул государству, и мы любим друг друга, и я не позволю его хаять, - вклинилась в разговор Наталья.
  - Быстро ты обернулся... Через четыре года всего-то..., - не унимался старший брат, не обращая внимания на причитания сестры, который частенько в старые добрые времена утирал сопли от чрезмерно задиристого Сергея.
  - Что поделать, - миролюбиво ответил он, - Как только узнал, то почти сразу приехал...
  - А такое бывает? - не унимался старший брат.
  - Бывает, Коля. Еще не то бывает, - в таком же тоне ответил
  Сергей.
  - Ну, что ты к нему пристал, Колька? - продолжала она защищать своего любимого, - Возьми вот торт и отнеси на кухню.
  - Сама неси, - буркнул он.
  Отец Наташи, вышедший на шум лишь в спортивном трико и майке, был более приветливым:
  - А... Возвратился, блудный сын? - сказал он, поцеловал Наташу и протянул сухую крепкую руку Сергею, - Ну, здравствуй... Меня Петром Степановичем зовут.
  Его рукопожатие было крепким. Он был седовлас красив, высок, крепок и имел веселый нрав. В основном, свои черты лица он передал в пропорциях сыну и Наталье. С его появлением у Сергея отлегло от души.
  - Ты на Кольку не серчай... Сам знаешь, имеет он право на это... А..., - сказал он и вдруг его улыбка расползлась до ушей, как будто он вспомнил что-то смешное.
  - Слушай, - обратился он к Сергею, - Где-то я уже видел эти милые ушки... Удивительное дело... Эти гены... Кстати, анекдот про зайца, волка и волчицу по этому поводу знаешь?
  Сергей знал этот анекдот и улыбнулся.
  - Ну, папа! Что же вы со всех сторон нападаете на Сергея? Когда нас поведут к столу? - Наталья попыталась отвлечь от него внимание своих домашних.
  - А чай уже на столе... Милости прошу, гости дорогие, четыре года жданные, - сказала, вынырнув из кухни, мама Натальи, которая не могла удержаться от колкости.
  Она была среднего роста и внешне имела мало сходства с Натальи. Чаепитие проходило оживленно, но уже без колкостей со стороны родственников Натальи. Доброжелательность, гостеприимство и открытость, как понял Сергей, были естественными чертами этого дружного семейства.
  После того, как Петр Степанович рассказал пару смешных анекдотов с "бородой", а Сергей ответил парой свеженьких, обстановка за столом стала более непринужденная.
  - А где вы собираетесь жить? - обратилась к Сергею сестра Натальи, - В Христово? Там работы нет...
  - Может быть, в Москве, если моя мама согласится. А, может быть, и в Христово. Работу везде можно найти. Правильно, Наташ? - обратился он к будущей жене, так как знал, что это дополнение будет весомым в обязательном последующем обмене мнениями среди домашних.
  - Конечно. У нас там большая механизированная станция сельхозтехники, машины гниют под открытым небом. Землю уже, правда, продали, но ведь кто-то когда-то ее купит. Мужики два года уже не сеют, пьют от безработицы, а организатора нет, - ответила она.
  - Ну да, будет Сергей при его то специфичной деятельности МТС поднимать, - засомневался Николай, - Из местных алкашей бригаду сколотить, но с криминальной наклонностью - это запросто.
  - А почему бы и нет, - неожиданно для себя, не замечая ехидства, сказал Сергей, - Относительно криминала - это лишнее, а вот специфика всей организационной работы состоит только в практическом усвоении универсального алгоритма: установление функциональных связей, выявление "узких" мест, подбор кадров и воля в достижении цели. Так что все зависит от нее. Если цель созидательная, то почему бы и не попробовать?
  Он понял, что этим неосторожным высказыванием он расписался в том, что теперь, если Бог даст отвертеться от тюрьмы, он должен будет начинать именно с Христово.
  - Сергей, извините, конечно, за некорректный вопрос, но очень хочется услышать откровенный ответ на него, - спросила доселе молчавшая младшая сестра Натальи, настоящая пигалица, - А олигархом хорошо быть?
  - Плохо... Грехи давят, - быстро и исчерпывающе ответил он, - Не олигарх я был, а так... Мелочь пузатая, если с ними сравнивать. Зато сейчас я гол, как сокол и свободен, как он же... Правда, пока...
  - Ой! - как бы невзначай вспомнила Наташа, посмотрев на часы, и встала, - Нам же еще двоих товарищей сегодня нужно посетить! Извините, но мы пошли.
  - А что ты засуетилась сразу, после того, как я намекнул на то, что меня могут посадить? - спросил Сергей, когда они вышли на улицу.
  - Не накаркай беду, пока она не пришла, Каркуша. Что у тебя за привычка всех ошарашивать этой возможностью? И потом, опять бы тебя Колька начал клевать. Я же не могу этого допустить. Ты лучше скажи, как тебе мои показались?
  - Нормально показались. Хорошая у тебя семья, веселая и доброжелательная. Теперь я понимаю, кому обязан за тебя. А что касается Николая, то я бы на него месте морду бы набил... А он только на слова мастак.
   Полностью прочитать/скачать можно на сайте yvs7.ru
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"