Домашние животные - те же люди, только наказанные Господом за какие-то грехи.
1. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Понедельник - день тяжелый... Раннее теплое и туманное утро. Москва. Середина девяностых годов. Под косыми лучами солнца снег только начал отдавать завоеванные за зиму позиции, обнажая жухлую траву и мусор на газонах. В это время люди держат путь примерно в одном направлении - к ближайшей станции метро или к остановке троллейбуса. И лишь один чудак с разбитым, раздувшимся носом, ведущий на поводке собаку, приставал к молодому мужчине:
- Мужик... Слышь, мужик... Купи собаку... Ну, посмотри, какая породистая... Чистокровный немец. И защитник, и сторож, и.... друг, - при последнем слове человек, предлагавший действительно породистого кобеля из породы немецких овчарок, сконфузился и потупил глаза, будто изучая вылезший из дырки антикварных тапочек палец. Однако это временное замешательство было кратковременным. Видимо, осознав, что лучше лишиться чести и продать друга, чем умереть от спазма сосудов, закончил снова:
- Ну, мужик... Хороша собака. Купи... Недорого...
"Мужик", к которому обращался этот спившийся человек, был среднего роста, заурядной внешности, лет тридцати трех, одетый аккуратно, но не броско, при добротном костюме, галстуке и дипломате. Черноволосый, с ранней легкой проседью на висках и светло-карими глазами, четко очерченными губами и прямым римским носом. Лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не широкий лоб и узкий подбородок. Он производил впечатление Сократа при мягком, уступчивом женском характере, но это был антропологический обман, в чем убеждались его начальники сразу же, столкнувшись с его волей. Особенно - если это касалось выполнения его функциональных обязанностей. Тут уж никакие авторитеты не могли заставить его сказать на белое черное и наоборот.
Он остановился, внимательно оглядел с ног до головы обращающегося к нему человека. Он спешил к троллейбусной остановке и мог еще успеть на троллейбус, поглощающий в свое брюхо людей, но слишком хороша была собака, о какой мечтал он еще пацаном.
Его звали Андреем. После пяти лет семейной жизни он наконец-то набрался духа и ушел от жены, которая принципиально отказывалась иметь детей, с чем он никак не мог согласиться, несмотря на то, что по-своему ее любил. Расставание с женой было хотя и болезненным, но, при его излишней эмоциональности, не смертельным, так как рожденный первенцем в многодетной семье, он привык о ком-то постоянно заботиться и с перспективой прожить жизнь без детей мириться он не мог.
Изрядно помятая и опухшая физиономия, бегающие, пока еще относительно стыдливые глаза, неопрятная одежка, тапочки, верой и правдой служившие еще его пращурам, надетые на босу ногу, неряшливо выглядывающий из гульфика грязных брюк уголок далеко не первой свежести рубашки - все это говорило о том, что перед ним - типичный представитель алкашей - категории деградирующих людей, доведенных ими же самими до той степени скотства, что предательство для них - лишь один из рядовых грехов, с помощью которого они добывают пойло насущное. Видимо, сначала ему была противна сама мысль продажи друга, но "обстоятельства" вынуждали", хотя он и знал наверняка, что поступает, как последняя сволочь, и обстоятельства здесь ни при чем. Об этом говорил его бегающий взгляд, ощупывающий ботинки потенциального покупателя и землю вокруг них. Глаза он не поднимал и говорил отрывистыми фразами, словно выжимая их из себя. Было ясно, что пес ему дорог и многое их связывает. Поэтому и стыд, и какая-то потерянность печатью отражались на его опухшем лице. Но потом, по мере медленного отрезвления на свежем утреннем воздухе от вчерашнего бурного застолья, осознание своего поступка стало овладевать им, и вместе с этим стала прорезаться и злость... Злость на себя за свою слабость и скотство.
Было уже довольно светло в это весеннее и теплое утро, и причина столь неординарного поступка алкаша, судя по его трясущимся рукам, фиолетовым мешкам под глазами и бегающим, вороватым глазам, была ясна.
Буйной рыжеватой растительностью на голове длинным шарфом, обкрученным вокруг шеи, широким и длинным пиджаком, явно с чужого плеча, грязными, неопределенного цвета штанами и дырявыми тапочками он был похож на Шуру Балаганова в не лучший период его жизни и вызывал бы у прохожих улыбку, если бы не его глаза, припухшие от разбитого носа ... В них сосредоточились противоречивые чувства и сознание собственной подлости, вперемешку с сознанием своей болезни и немощи в обуздании ее потребностей.
Надсадная, напористая речь и смысл слов были направлены на жалость неискушенного в людских слабостях человека, от которого зависело спасительное похмелье. Однако для человека, знающего некоторые страсти и особенности поведения алкоголиков, когда "горят трубы" и в доме нечего продать, были не новы эти примитивные приемы.
Андрей хмыкнул и подумал:
"Что за страшная полоса... И не мудрено... Смута, национальное предательство, перемена идеологии на противоположную рождают или бурную стихийную революцию, или вот такую тихую духовно - нравственную деградацию. На Руси всегда пили от отчаяния или от
"избытка жира"... Так как до "избытка" нашему брату далеко, то этот хрен квасит по первой причине. Но продавать собаку, с которой наверняка не первый год живет - это перебор. Даже для алкаша".
По специфике работы он насмотрелся сколько зла приносило и приносит людям пристрастие к спиртному. По его мнению, такое поголовное пьянство, особенно в глубинке, где люди практически лишились работы в результате развала экономики страны, было сознательно спланировано и осуществлено с ведома высшей государственной власти, так как решение на то или иное кардинальное законодательное деяние принимало только оно. И не принимать во внимание обоснованное мнение специальных государственных учреждений, предназначенных для прогнозирования их последствий, было просто сознательным преступлением.
"Продажность власти - вот корень зла, - скрипя зубами, борясь за жизнь очередного алкоголика или пьяницы, думал Андрей. - Алкоголизм - болезнь социальная. Это истина старая. И никакой подоплеки в том, что этим недугом болеют преимущественно русские, нет. Просто России никогда не везло на царей... Хотя Петра и Екатерину к этой плеяде не отнесешь, но тогда были совершенно другие исторические условия. Да и цели у них были противоположные задач нынешнего руководства: не угробить страну, а вывести ее вперед".
Он перевел взгляд на собаку...
Черная морда с темно-коричневыми точками бровей, стоячие уши, массивные лапы, высокий экстерьер, широкая грудь, черная масть спины и боков, постепенно переходящая в светлые подпалины на груди и животе - все говорило о том, то торговец друзьями не врет. Овчарка действительно - чистых кровей, только шерсть немного тускловата, да живот поджар, что подчеркивало массивный костяк передней части туловища.
"Да... Несладка жизнь у алкоголика. Однако он не врет... Хотя я и не такой знаток, но восточно-европейскую овчарку от немецкой отличу...".
Кобель поднял морду и посмотрел в глаза потенциальному покупателю.
Андрей даже вздрогнул от неожиданности. Глаза... Его поразили глаза этого пса. Это были глаза человека, в которых затаились и удивление, и боль, и нежелание верить в происходящее.
Понимая, что его впервые продают, что хозяин, несмотря на все то, что связывало их на протяжении лет, все-таки решился на этот чудовищный шаг, он был просто раздавлен. В его мозгу, который мыслил категориями преданности и самоотверженности, просто не укладывался этот факт продажи.
"Как же так... Я же его начал любить с тех пор, когда он принес меня в свою квартиру, с того момента, как начал понимать, что он - самое важное существо на свете - хозяин, старший стаи. Я же помню его ласковые руки, молоко, мясо и сахарные косточки, которые он давал. Помню и свое чувство благодарности, от которого я просто захлебывался... Неужели он забыл, как я старался ему угодить, как я выполнял его команды, как оборонял его от пьяных сородичей, как сторожил его на улице, не доползшего до своего подъезда... Разве я не любил, не охранял, не защищал его? Мы же всегда любили друг друга. Я любил его даже тогда, когда он, обезумев от пойла, бил меня... Сколько его имущества сохранил я от его сотоварищей, которые, воспользовавшись его сном, пытались вынести последнее, чтобы приобрести эту отраву... А теперь, после всего этого, он меня продает?... Нет, это просто невозможно... Лучше бы я попал под машину и сдох, чем ощущать предательство", - стонала душа пса.
Он, уничтоженный вероломством самого близкого к нему существа, погрузился в состояние какой-то опустошенности и равнодушия, словно вырвали из его верной собачьей души что-то святое, благодаря которому его жизнь была наполнена конкретным смыслом... А теперь у него и души, наверное, не стало, так как не привык он чувствовать в ней пустоту, теперь звенящую бессмысленностью жизни. Другой бы выл от горя, а он был просто раздавлен. Ему было противно даже глаза открыть и посмотреть на этот, ставшим постылым, мир, в котором не осталось ничего святого. Ради чего стоило жить.
Он уже не слушал, о чем говорил его хозяин, и просто ждал развязки, понуро опустив голову, и только иногда поднимал ее, чтобы в очередной раз тщетно поймать его бегающий взгляд.
"Это все отрава сделала... Водка... Она и пахнет, как настоящая отрава, рвотный рефлекс от нее сразу срабатывает, а они сознательно ее пьют. Просто самоубийство какое-то... Это же противоестественно", - грустно, не понимая логики происходящего, думал пес.
Он вспомнил совершенно необъяснимое состояние его хозяина, когда он, трясущимися руками и выпученными от вожделения глазами, пытался выдавить из пустых бутылок капли этой отравы. То, что хозяин болен, он понял давно, но сознательно пойти на предательство существа, которое тебя любит, - это не укладывалось в его голове.
"Или, может быть, он не знает, что я его люблю и умру за него, если надо? Нет... Такое постоянно не замечать просто невозможно... Значит, он меня сознательно предает... И продает... За водку...", - мелькнула в мозгу чуждая его веселому и жизнерадостному характеру мысль.
Он привык смотреть в глаза и людям, и своим сородичам, ведь глаза - окна души, которые никогда не обманывают, и он это твердо знал.
"Если хозяин прячет их от меня, значит, он сам понимает, что творит...", - такой непростой для собачьего понимания жизни вывод сделал вдруг пес.
Его хвост, как показатель дружелюбия, безжизненно повис и больше не вилял. Его верная душа окаменела. Для него началась другая, новая своим равнодушием жизнь. И если бы даже случилось так, что хозяину все-таки не удалось бы продать его, то все равно он был покалечен, так как кусок его души был уже вырван с мясом. А такая рана уже не заживает. Это же не бренное тело со всеми его биологическими системами самозаживления и восстановления, а душа, искренняя, верная и беззащитная, тем более - собачья.
Несмотря на очередное негативное открытие человеческих возможностей, пес почувствовал явное презрение и пренебрежение собеседника к своему хозяину и интерес к нему, как предмету покупки, что вызвало у него нервное подрагивание верхней губы и ворчание.
- Чувствует, что его хозяин продает, - заметив это, сказал Андрей, - Дико это для него.
- Конечно, чувствует, но и ты ему тоже не нравишься... Наверное, думаешь обо мне плохо, - ответил алкаш.
- А как же еще о тебе думать? Не объяснять же мне тебе, что есть на свете смертные грехи, - возмутился Андрей и присел перед собакой на корточки, пытаясь поймать ее взгляд. - А пес действительно хорош...
Пес чувствовал внутреннее состояние этого пахнущего благополучием человека.
"Видите - ли, объект любви я неправильно выбрал...Не твое это человечье дело... И если ты и впредь будешь оскорблять моего хозяина презрительно - пренебрежительным взглядом, то я могу поговорить и на другом языке", - говорили глаза собаки в ответ на внимательный и изучающий взгляд любопытствующего человека, который псу явно не нравился своей бесцеремонностью.
- Не тебе меня учить, сопляк, - окрысился алкаш и, оглянувшись по сторонам в поисках другого покупателя, удостоверившись, что его нет, постарался загладить вспышку гнева, Недорого возьму... Если бы не болезнь, ни в жизнь бы не продал... У самого душа кровью обливается, но если я этого не сделаю, то сдохну я, - Ему лучше будет без меня. Намаялся он со мной... Бедолага...
Андрей не обращал внимания на хныканье алкаша. Он смотрел в глаза собаки и все больше приходил к выводу, что она ему нужна. Теперь в глазах ее не было ничего, кроме агрессии к нему. Однако первого впечатления, когда он перехватил ее взгляд, было достаточно, чтобы принять решение.
А тем временем пес, отворотив морду от незнакомца, изучал его по запаху... От него пахло бумагами, холостяком, утренней глазуньей, бутербродами с ветчиной и сыром, красками бензином или тем и другим одновременно. Пес сглотнул набежавшую слюну. По сравнению с родным затхлым запахом убогой квартиры, мочи и дешевой водки запах этого мужика был божественным. Однако этот веский аргумент, попахивающий в перспективе мозговыми косточками, колбасными обрезками, не мог иметь логического продолжения в его верном сердце, так как оно было не человеческое и не падкое на эти материальные атрибуты.
"А пес-то действительно молод и хорош. Порода породой, но самое главное - глаза какие-то человеческие... Осуждает, что ли? Или предупреждает? Не пойму, но что-то он хочет сказать... Да, наш брат бывает и сволочью, что поделать, - подумал Андрей, у которого внутри происходила борьба между желанием иметь друга и разумом, выкладывающим свои аргументы относительно обязательных прогулок утром и вечером, постоянной привязанности к месту, постоянными шерстью и запахом псины в квартире.
- Как его зовут? - спросил Андрей.
- Кларк... Когда-то я любил фантастику. А Артур Кларк... - начал было объяснять алкаш.
- Знаю... Сколько хочешь за пса? - холодно спросил он. И вдруг алкаш взорвался.
- Что ты знаешь, сопляк?! О жизни я не спрашиваю. Не знаешь ты ее... Не била она тебя и не крутила, как пушинку! Поэтому ничего о ней не буду говорить! Все равно не поймешь! А вот о взаимосвязи клички Кларк и фантаста Артура Кларка я тебе все-таки расскажу...
- Да знаю я вашего брата, как облупленных. Работаю я наркологом. Если бы у тебя был рак, то я бы тебе об этом не сказал. А у тебя болезнь в твоей слабости. Поэтому не жизнь тебя бьет и крутит, как пушинку, а твоя воля... Вернее, отсутствие ее. За тебя кто-то решает главный вопрос: "Быть или не быть", но не ты. Если ты до такой степени опустился, что продаешь за водку друзей и, по всей видимости, проверенных, то у тебя последняя стадия деградации. Но ты еще можешь вернуться к человеческой жизни, но для этого надо захотеть стать вновь человеком. И поверь уж мне на слово, таких настоящих людей, которые свернули себя в бараний рог ради себя и близких, я видел достаточно. Были случаи и потяжелей твоего. Но ты же не хочешь вылезти из этого дерьма... Вот в чем проблема. Ты даже для него, которого приучил к себе, - Андрей кивнул на пса, - не можешь с собой справиться. Он же не сможет больше жить своей верной собачьей жизнью, своими слепыми самоотверженными атрибутами, так как ты подорвал в нем веру в человека. Под коркой у него на всю жизнь теперь останется твоя подлость. Поэтому и новому хозяину он больше не будет верить, как верил тебе. Ты хоть это понимаешь? Или совсем вместе с совестью и ум пропил?
Андрей никогда бы не смог разговаривать с опустившимися людьми с таким злом, словно стегая кнутом. Однако перед тем, как он выпалил этот монолог, у него мелькнула мысль: "А пусть знает. Кто, как не я должен сказать все это... Правдой оскорбить можно только дурака, а ежели это так... Ведь разговор произошел случайно. В любом случае - не навредит... Может, задумается, может, мимо ушей и души все это пропустит, а, может, и образумится..."
Алкаш молчал, оглоушенный правдой этого сравнительно молодого человека. Он действительно когда-то страстно захотел покончить с жизнью пьяницы и договорился с покойной женой, которая тоже втянулась в этот омут, что они вместе начнут новую жизнь. Они продержались полгода только благодаря взаимной любви, оберегая от всяческих напастей и поддерживая друг друга во всем. Они отстранились от провокаций со стороны "друзей" - собутыльников и даже стали бегать по утрам, радуя соседей. Они устроились на работу и были счастливы, что нашли в себе силы стать другими и вернуть самоуважение. Он сорвался первым, по какой причине - и не помнит. Жена держалась две недели, плакала, призывала его к благоразумию, но потом тоже сорвалась... И пошло, и поехало пуще прежнего... Затем она умерла... Отравилась дешевой, некачественной водкой, от которой в ельцинское время люди гибли тысячами.
Потом память отнесла его в сегодняшнее раннее утро, когда стали просыпаться его "друзья"...
Воскресные дни прошедшей недели для Толяна и его собутыльников были обычными - в беспробудном пьянстве. И понедельник тоже не отличался от других понедельников. Со вчерашнего дня, как всегда, ничего не осталось, несмотря на пресловутую "условную" заначку, и надо было срочно опохмелиться, чтобы, не выходя из "штопора", продолжить "праздник жизни".
Их было двое, его друзей, у которых была своя басня о причинах, побудивших их опуститься на самое дно социальной ямы, но наедине с собой каждый из них признавался себе, что виноват в этом сам. Семьи свои они потеряли, жилье пропили, и Колян, по доброте своей душевной, приютил их у себя в однокомнатной квартире, несмотря на возмущение соседей. Договор был простой: Колян предоставлял жилплощадь, а его квартиранты - "пойло и закусь".
Сегодняшний понедельник отличился от остальных только тем, что Серега, пятидесятилетний ополоумевший от "сушняка" собутыльник, тыча грязным заскорузлым пальцем в угол комнаты, где грустными глазами наблюдал за пробуждением людей яркий представитель благородных кровей немецких овчарок, заорал:
- Вот наше спасение, Толян! Продай его... При его породистой морде это минимум три пузыря...
- Заткнись, ублюдок... Это же друг... Верный друг, не то, что ты... За флакон "Ландыша" мать родную продашь...
- Ах, ты, гад... Жрешь здесь на халяву, а еще и в душу плюешь, сволочь... Маму мою вспомнил, гаденыш... Ну, получай...
Иссушенный алкоголем, грязный и вонючий клубок сцепившихся между собой опустившихся людей оповестил соседей о том, что утро наступило. Грохот падающих на пол стульев и звон разбившейся посуды возвестили о том, что подошла завершающая фаза "дружеской" попойки и пора вызывать участкового, который обычно помогал собаке растаскивать по углам одуревших мужиков. У участкового тоже бывают выходные, и Сереге удалось "убедить" хозяина квартиры в целесообразности своего предложения, тем более, Толян привык клониться в жизни туда, куда сила клонит. К тому времени он уже сдал все свои человеческие позиции темным силам и плыл по их курсу...
Однако после того, как этот "молокосос" своими словами пронял его до еще не совсем омертвевшей души, был момент, когда можно было взбрыкнуть наперекор своей бесхребетности, в светлую память о своей жене Светлане, и победить себя или хотя бы попытаться это сделать. И он был готов гордо поднять голову и прошипеть в гладенькое лицо этому наркологу все, что накипело у него на душе, но... Но, видимо, деградация его личности была уже необратима, а может, обленился сопротивляться обстоятельствам и бороться за себя, и он по привычке не стал делать резких движений, которые могли внести в его жизнь какие-то изменения, чреватые душевными напряжениями.
Андрей же уже засомневался, не зря ли он "наступает на мозоль" этому человеку, но потом решил, что, возможно, словами своими вызовет вдруг злость этого человека на себя, на свое слабоволие. И действительно, алкаш как-то набычился, покраснел, несмотря на бледность отравленного организма, возмущенно задышал глубоко и часто.
Андрей наблюдал за его реакцией, зная по опыту, что иногда человеку не хватает маленького толчка, чтобы он сам постарался изменить свою жизнь, и он как медик и психолог подспудно попытался дать
"взорваться" его гордости. Однако ее уже не существовало, и секунд через пятнадцать тот снова внутренне "сдох", так и не дав себе возможности вспылить, послать потенциального покупателя подальше и взяться за себя. Лицо его приобрело тот же лиловый оттенок, в глазах вновь появилась жалость к себе и приниженность попрошайки.
- Не передумал продавать друга? - решил помочь ему Андрей.
- Три бутылки водки... Нет, шесть бутылок. Только дорогой водки... А то травят нашего брата, сам знаешь, - заискивающе и примирительно сказал алкаш, будто не слыша вопроса Андрея.
Толян стоял с протянутой рукой, в которой были зажаты крупные купюры, и смотрел вслед удаляющемуся мужику, ведущему на поводке понурого Кларка. За пять лет он достаточно изучил характер своего пса и впервые видел выражение его глаз, когда тот в последний раз поднял морду, заглядывая в глаза своего бывшего хозяина... В них стояло даже не презрение и не обида, а какая-то внутренняя опустошенность ничего не выражающего, какого-то "рыбьего" взгляда.
Этот взгляд на всю жизнь остался у него в памяти, каждый раз, когда он временно трезвел от пьяного угара, он выворачивал его душу наизнанку. Он хотел крикнуть: "Кларк! Ко мне!" - но это означало бы, что по его жилам не пробежит сейчас животворная, теплая волна сивухи и не расширит сосуды, реанимируя его зависимое от этой отравы тело. Он никогда не видел своего Кларка таким понурым и униженным. Его голова, как и положено представителям чистых собачьих пород, некогда горделиво возвышающаяся над своими собратьями, теперь повисла ниже плеч, а кирзовый нос не рыскал весело по сторонам. Он ничего не вынюхивал, он просто плакал.
Если бы Кларк был щенком и не понимал, что происходит, он бы извивался на поводке, пытался бы сорваться и лаял, призывая хозяина на помощь. Но для Кларка все было предельно ясно... Его продали.
Алкоголик с ненавистью посмотрел на деньги, с остервенением скомкал их, бросил на землю и начал топтать, приговаривая:
- Вот тебе... Вот... Получай, скотина, - и у него было ощущение, будто он растаптывал свою зависимость от денег, а значит, и от водки.
Он поднял голову, глаза его блеснули в надежде, что он еще способен на подвиг, потом набрал полные легкие воздуха для того, чтобы во все горло заорать: "Кларк! Ко мне!", но вдруг в голове его мелькнула мысль: "Помру...", от которой у него перехватило дыхание, он закашлял, "сдулся", как проткнутый воздушный шарик, и вновь превратился в согнутого своей слабостью, сломленного получеловека. Мозги его вновь зарабатывали в привычном русле.
Он поднял с земли смятые бумажки, бережно разгладил их и сначала медленно, а потом - почти бегом направился в ближайший магазин...
Крышку от бутылки с водкой он открутил сразу же, в магазине, как только одна из них оказалась у него в руках.
2. НАДО ЖИТЬ, НО КАК?
Новый хозяин, ведя собаку на поводке к новому месту обитания, о чем-то говорил с ней, энергично жестикулируя, но Кларк его не слушал. Ему стало теперь все равно, что с ним будет, как он будет жить. Голова была непривычно пуста, и даже запахи его совершенно не трогали. Однако постепенно, не спеша приближаясь к жилью нового хозяина, он погрузился в свои воспоминания...
Он был самым крупным щенком в помете по сравнению со своими братьями и сестрами с соответствующими для немецкой овчарки окрасом, внушительными лапами, широкой грудью, красивой черной мордой и умными, внимательными глазами. Он знал в своей жизни и лучшие времена, когда его, еще несмышленого, но уже отвыкнувшего от теплых сосков матери щенка, принесли в квартиру, заботились о нем, играли и баловали. Так случилось, что в семье не было детей, и вся любовь двух человек вылилась на него, глупого, маленького и несмышленого. Год прошел беззаботно, со временем он приобретал навыки общения с хозяевами, его животная привязанность медленно преобразовывалась в любовь к ним. И не потому, что они его кормили, купали, баловали и играли с ним. Если бы все было наоборот и хозяева были бы сволочами, то все равно любовь и верность к ним были бы ненамного меньше, так как он иначе не мог.
Квартира у хозяев была однокомнатная, но это не мешало их счастливой жизни. Хозяева работали, отдыхали, любили друг друга, изредка были и ссоры между ними, но почти сразу же их последствия устранялись. Вожаком стаи была Светлана - добрая, ласковая, гостеприимная и умная молодая женщина, которая сумела своей практичностью и лаской создать в семье и уют, и доброжелательную атмосферу. Работала она в какой-то конторе, и когда приходила домой, то от нее пахло бумагами, карандашами и порошком для печати. Вторую позицию в иерархии семьи занимал Анатолий, хотя и считал, что именно он является ее главой. Он был добытчиком и тоже добрым и порядочным человеком. От него пахло бензином, машинным маслом, и работал он шофером в транспортной организации. Кларка выгуливали утром и вечером, еда - тоже по расписанию. Все было бы хорошо, если бы не трагический случай...
Отравились палённой водкой отец и старший брат Анатолия, которые жили в поселке в Ивановской области, и хозяева на время похорон отдали Кларка соседям. Приехали они домой через неделю, но что-то в Анатолии надломилось, и это однозначно почувствовал Кларк. Он стал раздражительным, забывал выгуливать Кларка, а самое главное - от него стало пахнуть отравой, которую люди называют водкой. Этот запах, вызывающий естественный рвотный рефлекс, стал везде преследовать его. Казалось, что им пропитывалось все, к чему прикасался его хозяин.
В семье начались скандалы. Разговоры по душам с женой, обещания Анатолия, что он возьмется за ум, ни к чему не приводили. Его уволили с работы. Несколько раз Светлана забирала Кларка и уходила временно жить к родственникам, но снова возвращалась к Анатолию.
- Пропадет он один, мама... Не могу я при живом муже плюнуть на него и уйти. Слабовольный он, конечно, но добрый. Помощь ему нужна и опора в жизни. А у него только мать-старушка осталась, да двоюродные братья, непутевые и пьющие. Туда ему нельзя... Там все взрослое население пьет самогон и проклинает новую власть. Говорят, что им Ельцин пример подает, а его окружение делает все, чтобы погубить свой народ. Понимают все это, но все равно пьют... Ужас какой-то... Я там как белая ворона была. А они все пристают: "Ты не наша, не родная, брезгуешь с нами выпить. Мы для тебя быдло..." В общем, чушь какую-то несли... Пришлось немного выпить... Так меня с непривычки сразу и выполоскало. А Толик слабохарактерный, его и уговаривать не надо было... В первый день с горя напился, а потом пошло и поехало... Он же пить не умеет, нет у него ограничений и тормозов... А тут еще родственнички все подливают эту химию... То есть спирт "Рояль" в литровых бутылках... Заморский товар из-за границы эшелонами нам сплавляют. Все магазины в округе забиты этим дерьмом... А стоит он дешевле, чем молоко... Правильно говорят, что диверсия это... А Тольку надо спасать. Так что извини, мама, надо мне ехать домой, - говорила Светлана и возвращалась к пропащему мужу, а устав с ним бороться, вновь уезжала к матери.
Для Кларка этот период был сплошным кошмаром. Его забывали не только выгуливать, но и кормить. Сначала Анатолий пил вне дома, приходил еле живой или не приходил ночевать вообще. Потом были добровольные сеансы лечения и принудительные, но все безрезультатно. Затем попойки перекочевали в квартиру. Хозяйка тоже оказалась не двужильная и все чаще стала выпивать, укорачивая себе жизнь вместе с мужем.
Кларк был умным псом от природы и, несмотря на недостатки в обучении и воспитании, смог как-то отделять главное от второстепенного. Время шло, он подрастал, умнел, тем более, что индивидуальные особенности хозяйки и его спутника жизни заставляли его разгадывать совершенно нелогичные "ребусы" психологии двуногих, исходя из их "логики", а не здравого смысла.
Для Кларка настал жизненный период ответственности не только за себя, но и за хозяев. По ночам он стал убегать на улицу подальше от своего дома и рыться в помойках в поисках пищи. Он был любимцем среди детворы в своей округе и не мог допустить, чтобы знакомые люди говорили плохо о своих хозяевах.
Кларк понял, что совсем не обязательно выполнять глупые человеческие приказы, а вот неписанные собачьи законы, присутствие которых он чувствовал в своей верной собачьей крови, выполнять просто необходимо. Требования крови, в отличие от нелогичных, зависящих от меняющихся настроений человека приказов, были ясны, просты и однозначны. Поэтому он выполнял прежде всего их, а потом, уже по необходимости, и некоторые команды своих неадекватных хозяев.
"Ну хорошо, хорошо... Сделаю я это... Принесу я тебе палку, хозяйка, но после того, как этот подозрительный тип, вылезший из машины и так вьющийся вокруг тебя, отойдет на расстояние, обеспечивающее мое своевременное возвращение до того, как он затащит тебя в машину... Я просто не могу иначе... И не надо на меня кричать... Я чувствую мысли двуногих и с некоторых пор я им перестал доверять... Успокойся, хозяйка... Ну, если я не так рьяно выполняю твои приказы, то, наверное, есть тому причина... Ну, подумай, хозяюшка... Я ведь не дурак и не могу подвергать твою жизнь опасности, тем более, что ты сейчас находишься под влиянием своего божка - водки", - так думал порой пес, анализируя конкретную ситуацию.
Кстати, смерть своей хозяйки он почувствовал сразу. Всевышний дал ей легкую смерть, которая наступила сразу, во сне. Наверное, Он видел ее самоотверженность и борьбу за ближнего, не стоящего и мизинца ее. Кларк был настоящим самцом и никогда не плакал, но в тот раз он завыл печально и протяжно. Луна здесь была ни при чем. Изливал он свое горе по справедливому и уважаемому вожаку стаи минут пять, и всему дому стало ясно, что умер кто-то из семьи алкоголиков.
После смерти своей хозяйки он понял, что человек не такое уж могущественное существо... Есть, оказывается, более сильное, чем он, но до сих пор не видел его воочию. Это страшно видеть, а тем более испытывать на своей шкуре, когда ты привык к человеку, любишь его, с радостью выполняешь его прихоти, а на самом деле после того, как человек засвидетельствовал свое почтение своему божку, в его обличии вдруг выступает совсем другой человек - злой, агрессивный, тупой в пелене своей необъяснимой любви к странному богу, заключенному в хрупком стекле с сатанистской этикеткой "Водка". Были моменты, что хозяин, одержимый необъяснимым злым духом, то обижал его, то ласкал и одаривал жалким содержимым холодильника. Его стало раздражать это непостоянство в поведении, но в то же время он понимал, что виноват в этом не хозяин, а употребляемая им "божественная" отрава.
Он давно заметил закономерность этого "бога", что стоит только открыть пробку, как он из убийственно вонючей жидкости превращается во всемогущего демона, способного изменить до неузнаваемости и хозяина, и его так называемых "друзей".
В сущности, нормальные, хоть и потрепанные неблагополучной жизнью люди до открытия вожделенной бутылки с прозрачной жидкостью ничем неординарным не выдавали себя, кроме трясущихся рук и подобострастных, как бы загипнотизированных, взглядов на своего "бога". Кларка они его могли и ласкать, и трепать по загривку, но он - то знал, что это все неискренне, он чувствовал, что привлекает их сюда не общение с хозяевами и не он сам, а их "божок". Только ему они поклонялись и только его языком, когда он переходил из бутылки в их утробы, они говорили и действовали от его имени... Только действовал он на людей поразному. Одни, агрессивно пиная его ногами и матерясь, а другие наоборот, пытаясь купить его расположение сахарной косточкой, норовили приложиться к его носу слюнявым, вонючим от отравы ртом и примоститься к нему поспать рядом. Кларк не любил ни тех, ни других. Первых - за их откровенное скотство, которым он мог вмиг перегрызть их зловонные глотки, но только пренебрежение к ним как к слабым существам останавливало его, а вторых - за то, что рядом с ними невозможно было уснуть из-за их ядовитого зловония и слащавых ласк с пьяными слезами умиления. Он уходил тогда на кухню, где тоже не мог заснуть из-за запахов давно не мытой посуды и разлагающейся пищи в мусорном ведре, но это соседство, по сравнению с людским, было все-таки лучше - можно было хоть немного поспать, закрыв лапой нос.
Поэтому Кларк давно "заимел зуб" на этого лживого всесильного "бога". Особенно после того, как хозяин, забыв выгулять его два дня, а входная дверь все это время была закрыта, высек поводком от ошейника за то, что тот вынужден был сделать лужу у дверей квартиры. А он специально не пил воду из плошки, поставленной перед его носом, когда после людских объедков от селедки очень хотелось вылакать эту посудину до дна.
Он не винил за все это своего хозяина. Он добрый, заботливый человек, но когда начинает общаться со своим жидконогим "богом", то просто дуреет и все забывает... Он не виноват, что забыл выгулять его... Просто он слабый, а "божок" этим пользуется, заставляя его быть скотом. Поэтому аргументов и желания перегрызть этому "божку" глотку, чтобы спасти свого хозяина, было предостаточно. Он ждал только удобного момента. И однажды момент этот наступил...
В тот вечер хозяин ждал очередных гостей... Была закуплена водка и скудная закуска, но не еда на этот раз привлекала Кларка, хотя тягучая слюна из его пасти выдавала, что его в очередной раз забыли покормить. Хозяина в этот момент по каким-то причинам не было в квартире, и он решил расквитаться с этим загадочным "божком", который убил его хозяйку и медленно убивает ее тряпичного мужа.
Четыре бутылки водки гордо стояли на кухонном столе с дешевой варенной колбасой, сыром, селедкой и серым хлебом. Он был воспитанным псом и никогда не брал с хозяйского стола, хотя были моменты, когда голод настойчиво говорил ему, что со скотомчеловеком надо говорить на его же родном языке - по скотски, по праву сильного, беря то, что попадает на зуб. Но в нем были гены порядочных родителей, он еще себя уважал, чтобы снизойти до воровства. Тогда перед ним стояла важнейшая задача - покончить с ненавистным соперником. За любовь хозяина он готов был драться всегда, в любое время дня и ночи. Он знал, как любил этого гнусного обманщика хозяин, но знал и, то, что когда его власть над хозяином прекращалась, то его любовь распространялась и на него, Кларка, хотя и не всегда. Именно за эти крохотные моменты счастья Кларк и готов был драться.
Первую бутылку водки он сбил со стола лапой... Она очень удачно упала и разбилась, источая зловонный, тошнотворный запах. Вторую бутылку постигла та же участь, с третьей и четвертой ему пришлось повозиться. Он катал их лапами по полу, грыз их тонкие, но твердые горлышки, но не мог перекусить их. Кларк чувствовал, что времени было в обрез, и скоро должен был прийти хозяин с собутыльниками, а он никак не мог справиться с этими проклятыми бутылками...
Они пришли неожиданно, и пока хозяин искал кожаный поводок, чтобы отстегать Кларка, тот внимательно следил за гостями, когда Серега, друг хозяина, бережно поднял с пола две бутылки, Кларк прыгнул на него и выбил из рук его бутылки, которые разлетелись вдребезги. Нечеловеческий вой по утраченному счастью сидевшего в луже водки Сереги разразился на весь подъезд. Благо дверь была не заперта, и Кларку удалось выбежать во двор, где бесполезно было его ловить. Он думал, что все кончено с влиянием этого "божка" на его хозяина, а оказалось, что все только начиналось...
Квартира, где он жил, все более походила на сарай. Количество мебели и всякой домашней утвари постепенно уменьшалось, Кларка все чаще забывали выгуливать, однако при этом уже не хлестали поводком, когда он опорожнялся у двери. Он стал поджар, его ребра, чрезмерно выпирали по бокам, что приблизило его по внешнему виду к помойным псам. И только породистая стать и стоячие уши отличали его от ближайших родственников - дворняг. Даже старая сука Вега из соседнего дома стала воротить от него нос.
В общем, жить стало невмоготу. Надо было принимать решение:
"делать ноги" и переходить на подножный корм или попытаться в очередной раз показать, что он все-таки лучше и преданней этого вонючего "божка".
Однако развязка была неожиданной...
Дом, в который привел его новый хозяин, находился примерно в полутора километрах от его бывшего дома, и при желании Кларк мог при подходящем случае убежать, но он был настолько опустошен предательством, что просто хотел лечь и умереть, к чему, собственно, и был готов.
Они вошли в подъезд дома и поднялись на лифте примерно на шестой этаж. Квартира тоже однокомнатная, но, по сравнению с прежней, была просто "сахарной косточкой". Ни зловония, ни убогости. Пахло в ней холостяком, мужским потом и бумагами.
- Место, - сказал новый хозяин, постелив ему за шкафом мягкую шерстяную подстилку и поставив рядом с ней две большие миски - с водой и аппетитными ребрышками с гречневой кашей.
Не обращая внимания на еду, он лег на подстилку и положил морду на вытянутые передние лапы, как бы давая понять новому хозяину, что его миссия на этом окончена.
Андрей опустился перед собакой на корточки и посмотрел ей в глаза. Они были такие же, как и прежде, но сейчас пес, по крайней мере, не прятал их.
- Ну ладно, Кларк, не горюй, прорвемся. Поешь тут, что Бог послал, а я пошел на работу. Опоздал я по-крупному, за что получу нагоняй от начальства. Приду часов в семь, а тогда погуляем с тобой, - и Андрей затворил за собой дверь.
Кларк то засыпал, то дремал, но с места не вставал. В голове собаки крутились разные мысли:
"Надоел я ему... Требую к себе много внимания... Может быть, и объедаю, - пытался объяснить себе Кларк мотивы поступка прежнего хозяина, - А с другой стороны, сам гуляю, сам ищу себе пропитание. Даже помойкой не брезгую... Стыдно, но по ночам, когда никто не видит, пригодится запрыгивать и в мусорный бак... Бедность не порок... А что, собственно, меня с ним связывает? Не приласкает и косточку не даст... Одни пьяные оргии, в которых ему пытаются в морду дать, а мне приходится его оборонять... Ну, и что же тогда я так расстраиваюсь? Новый хозяин - полная противоположность прежнему. Помоему, хороший человек...".
Андрей пришел домой, как и обещал в половине седьмого. Хвост у пса даже не дернулся и морду он не поднял с лап, а так же продолжал наблюдать с отсутствующим взглядом, что не ускользнуло от внимания Андрея.
- Кларк! Что же ты не ел? Тоскуешь? Сказал бы я тебе про твоего алкаша... Хотя ты все слышал. Не стоит он твоего горя, но решай сам, когда возвращаться к жизни, - сказал он, присел около собаки и попытался потрепать его по загривку, однако благоразумно отдернул руку, услышав рычание пса и нервное подергивание его верхней губы.
- Как хочешь, Кларк, но сейчас я поем, и мы с тобой пойдем погуляем. А потом я тебя искупаю и вымою хорошенько. А то воняешь, как помойный пес. Но ты же чистых кровей немец. Не порядок... Так что можешь рычать или кусаться, а я тебя все равно искупаю, - не очень уверенно пообещал Андрей после того, как увидел белый клык Кларка.
Кларк все понял, обрадовался, но виду не показал. Он очень любил купаться, и ему самому был противен запашок, источаемый его шерстью.
3. СОБАЧЬЯ БРАТИЯ И ЛАЙМА
Прогулка оказалась чисто символической. Единственными пятнадцатью шагами, которые он сделал по необходимости, было дерево, у которого он поднял заднюю ногу, приписав его к своим владениям. Остальные полчаса он пролежал на холодной земле у края лавки в сквере, на которой сидел его новый хозяин, тщетно пытавшийся его расшевелить.
- Кларк, ну, что же ты так горюешь? Посмотри вон та ту рыжутку - колли. Она, по-моему, на твою чернявую морду "глаз положила". А? Как ты ее находишь? Толстовата и низкоросла для тебя? Ну, может быть, ты и прав, тебе видней.
Кларк не принял шутку, он никак еще не мог переключиться на прелести жизни. Слишком мелки были эти радости, чтобы забыть такой важный факт, как предательство любимого человека.
Этот сквер был давно облюбован собачниками и их питомцами. Вечер был ясным, но ветреным, температура колебалась около нуля, и Кларк пребывал в таком же подавленном настроении и лежал в такой же философско - созерцательной позе, положив морду на вытянутые передние лапы. Как и в квартире, он был так же равнодушен ко всему, что происходило даже рядом с ним.
Кругом сновали собаки, и большие и маленькие, благородных кровей и дворняги, прикормленные сердобольными старушками. Крупные собаки, увидев новичка, чувствовали состояние Кларка и уважали его право на равнодушие и апатию к радостям собачей жизни, несмотря на то, что им хотелось познакомиться с этим, до неприличия худым, но породистым красавцем. А вот от беспардонства мелкой братии, на которую воспитанный пес никогда и внимания не обратит, не было спасу. Каждая шавка, видя безучастность кобеля ко всему, желая повысить свое место в местной собачей иерархии, пыталась то на хвост ему наступить, то непочтительно тявкнуть в его сторону.
Андрей с интересом наблюдал за происходящим.
И даже когда рыжий, вислоухий и мелкий мопс с приплюснутым носом, опасливо косясь на него, быстро прыснул короткой желтой струей на противоположную ножку лавки, Кларк даже ухом не повел по поводу такой наглости. И когда этот уродец рук человеческих, трусливо поглядывая то на него, то на своего хозяина - очкарика, который по его прикидкам должен был его выручить в непредвиденном случае, надменно продефилировал, чуть ли не касаясь его морды, Кларк тоже вытерпел. Мопс был вне себя от своей отваги и смелости. Соседние мелкие собаки смотрели на него с восхищением, молча подбадривая его в издевательстве над странным новичком в их сквере. Его шея до предела вытянулась, высоко неся плоскую горделивую морду перед собратьями. Воодушевленный таким успехом, мопс решился на беспрецедентное унижение пришельца. Он, неотрывно смотря своими лупастыми глазами на черную морду Кларка, медленно приблизился к левой ножке лавки, рядом с которой лежал Кларк, и начал медленно поднимать на нее правую заднюю лапу. Кларк видел страх, застывший в глазах этого мопса, решившего на порядок повысить свой собачий рейтинг и окончательно завоевать сердце присутствующей здесь маленькой, такой же курносой, сучечки. Однако его ждал конфуз...
- Аф-ф! - громкое возмущение вырвалось из груди Кларка с клацаньем зубов у самого носа мопса и возвестило, что наглое издевательство закончено.
Расчет Кларка был ювелирно точен - его страшные клыки с характерным клацаньем сомкнулись между собой в сантиметре от курносой морды наглеца...
Душераздирающий визг последовал мгновенно. И мопс с космической скоростью махнул от лавки, разбрызгивая по пути желтую мочу.
- Молодец, Кларк! Так его! - воскликнул Андрей.
- Безобразие! Это просто непозволительно - такого монстра выводить без намордника! - возмущался такой же курносый очкарик, у которого от неожиданности выпал из руки поводок.
- Нормально, нормально, Кларк. Такие наглецы слов не понимают. Чтобы они что-то поняли, им обязательно необходимы стрессы, - не обращая внимания на причитания очкарика, говорил Андрей уводя собаку домой.
После прогулки Кларка действительно повели в ванную комнату, где он сразу запрыгнул в эмалированное корыто и стал ожидать упругих струй воды, с нетерпением поглядывая на Андрея. Настроение у него явно повысилось.
- Однако, - удивленно произнес Андрей после того, как окатил пса теплой водой и его шерсть прилипла к телу, - как велосипед... При таком широком костяке. Тебя что, не кормили? Вот сукин сын! Да ему морду следовало бы набить. Кларк, несмотря на свое морально подавленное состояние, блаженствовал. Его чистоплотность требовала свое, но давно уже никто из людей об этом не заботился, хотя он вертелся в ванной комнате у старого хозяина каждый день и даже повизгивал от нетерпения.
- Ай, молодца, Кларк! А я уже готов был воевать с тобой по этому поводу. Когда-то я служил на флоте, поэтому, думаю, у нас не будет разногласий по вопросам водных процедур, - говорил Андрей, обтирая собаку полотенцем насухо, - Вот так! А теперь можешь отряхиваться и, пожалуй, можно поесть. А? Как ты насчет свиной лопатки? По-моему, недурна. Получай...
Андрей положил перед ним в миску с кашей большой кусок теплого мяса на кости, вынутого, по запаху, из борща. Мясо было не переварено, плотно обволакивало кость и не отделялось от нее. Он знал толк в этом, и у Кларка потекла слюна, однако он попил немного воды из миски, лег на место и отвернул морду к стене.
- Ну, как знаешь. А я пошел чай пить, - сказал новый хозяин и прошлепал на кухню.
Прошло три дня, а Кларк был так же вял и равнодушен к миру. Лежа под лавкой, он наблюдал за местными аборигенами, узнал почти всех собак по именам, их характеры и наклонности. Все они были в основном добродушны и вполне довольны жизнью. Не нравился ему только один массивный кобель - ротвейлер Штурм, который только и делал, что с разрешения своего хозяина упражнялся в драках с другими собаками.
"Наглый, невоспитанный хам, - лениво подумал Кларк, - Вроде бы лобастый, а ума - как у курицы".
Однажды вечером он так же уныло пролежал бы под лавкой все время, выделенное ему для прогулки, если бы не она... Он ее увидел, как только она с хозяйкой вышла из соседнего подъезда... Спущенная с поводка, она присела на пять секунд на газоне у дерева и побежала в сторону сквера.
Голова Кларка резко оторвалась от передних лап, где обычно покоилась часами, и больно ударилась об деревяшки лавки, вызвав глухой звук. Метрах в пяти от него мирно дремавший старый и беззубый дворовый кобель испуганно вскочил и уставился на Кларка, который к тому времени уже вылез из-под лавки и стоял на ногах с высоко поднятой головой. Его хвост энергично молотил воздух, взгляд был устремлен на нее...
"Однако... - подумал, недовольно ворча, умудренный жизненным опытом рыжий пес, который за жизнь повидал немало разных красоток, но которые сейчас его уже не волновали, - И этот туда же... Еле-еле душа в теле, помирать собрался, а тут вскочил, как ошпаренный... Сколько перед ним сучек прошло и с каким ароматом... Ни на одну не среагировал... А тут из шкуры вылезает... Молодой, глупый... Потом ты поймешь, что все они примерно одинаковы. Независимо от породы и масти. У всех у них есть эта главная штучка, из-за запаха которой мы просто дуреем. И какая разница, кому этот запах принадлежит... Дворовой Жучке или доберманихе Глории. У всех он одинаков... Эх, молодо-зелено. Совсем еще щенок...".
Она была молода и прекрасна... Восточно-европейских кровей, со стоячими ушами, приземистая и гибкая, со светлыми подпалинами на животе и нижней части боков и блестящей черной гладью на спине.
Кларк стоял, вытянувшись в струнку, вилял из стороны в сторону хвостом и глупо смотрел, как она пробежала мимо и ни разу не взглянула в его сторону.
"Ничего себе", - Андрей удивился сначала неожиданной реакции Кларка на сучку, а потом и обаятельной ее хозяйке, которая плавно и грациозно приближалась к лавке, на которой восседал он.
Невысокая, лет тридцати, она была одета в легкое для сегодняшней погоды демисезонное пальто, не скрадывающее волнующих линий ее фигуры, и сапоги с высокими голенищами, обтягивающими рельефные икры. На голове ее был такой же легкомысленный чепчик, который предназначался или для лыжных прогулок, или просто был шедевром модельного искусства. Темно-каштановые волосы, выбившиеся из-под шапочки, были прихвачены длинным шарфом, каскадом спадавшим ей на грудь. Высокий лоб, рыжеватые брови, аккуратный курносый нос, чуть припухшие губы маленького рта, широкий разрез глаз - все вроде бы заурядно, но была какая-то внутренняя
"изюминка" у этой женщины. Светло-голубые глаза в обрамлении темных ресниц без туши и еле заметных веснушек были безмятежными и какими-то домашними. Андрею показалось, что ветер донес до него запах именно домашних пирожков с яблочным вареньем.
- Здравствуйте... Кажется, я ошиблась с одежкой, - просто сказала она, зябко поежившись и присев на край лавки, поджав под нее ноги в модных сапогах.
- Вечер добрый, - ответил Андрей, отмечая про себя приятный чистый голос молодой женщины, - Да, погода нынче обманчива... Он немного замялся и потом, видимо, после короткого сомнения, принял решение на более смелые действия, тем более что женщина так общительна и красива. Обычно он тяжело завязывал знакомства с женщинами, но с этой было совсем иначе. Он почувствовал и ее замаскированную грусть, и веселый характер, и даже какое-то затаенное чувство одиночества, которое она старалась скрыть за излишней для незнакомого человека многословностью. В чем-то она была похожа на него, и Андрей решил сразу "брать быка за рога".
- Андрей, - представился он, улыбаясь во все лицо, вскочив, щелкнул каблуками, резко прижал подбородок к груди и выбросил его вперед, на манер бравых гусар екатериновских времен.
- Света, - представилась и она, улыбнулась, отчего у нее образовались милые ямочки на щеках.
У Андрея перехватило дыхание, и он понял, что судьба или снова преподносит ему красивую и горькую в перспективе пилюлю, или дарит самое прекрасное существо на свете. Он четко понимал умом, что в том или ином случае должен сделать все, чтобы хорошенько ее узнать, чтобы определиться в этом, но душа говорила обратное, и он готов был снова, как и раньше, броситься в объятия любви, как в омут, не зная его глубины и подводных течений.
При ее имени Кларк, резко повернул голову в сторону молодой женщины, а потом вновь перевел свой взор на Лайму.
- Вы знаете, я недавно переехал в ваш дом и... - он запнулся и сел на лавку, увидев, как сползает улыбка с ее лица, наблюдая за Кларком.
- Извините, Андрей, я перебила вас своим невниманием. Но у меня всегда портится настроение, когда я вижу бездомных собак, особенно если они когда-то были домашними. Вот посмотрите, какой молодой красивый пес, воспитанный и выдержанный. Наверняка немецкая овчарка, а ему приходится адаптироваться в жестоком мире бездомных собак. Какой худой, тощий, но ведет себя с моей Лаймой как настоящий джентльмен.
Андрею захотелось сказать, что это его воспитание, так как и он сам является джентльменом, но он решил рассказать Светлане всю историю, которая приключилась с Кларком, без приукрас и сантиментов.
- Это мой пес. Зовут его Кларком, - начал Андрей, но был перебит собеседницей.
- Как? - удивилась она, - Разве можно доводить собаку до такого состояния? А на вид - вполне нормальный человек...
Брови ее сдвинулись, губки надулись, лицо стало серьезным, и она попыталась встать.
- Нет-нет... - не на шутку испугался Андрей, - Не уходите... Понимаете, я его позавчера только купил у одного алкаша... Жалко было такую собаку... Да и я всю жизнь мечтал об овчарке...
И он рассказал все, что знал о Кларке, с начала и до конца.
- Вот сейчас он только ожил, да еще как ожил, увидев вашу Лайму! - закончил он свой рассказ.
Во время повествования о судьбе Кларка Андрей любовался переменчивым лицом собеседницы. Видя, как заинтересовала ее эта история, он специально передал весь диалог его с алкашом в эмоциональных оттенках. Его язык работал в одном направлении, а чувства - совсем в другом. Он отмечал про себя все мелочи поведения, ее искренность и нескрываемые переживания. У нее то наворачивались слезы на глаза, то ее лицо прояснялось под воздействием его умело вставленной шутки. Она перестала даже дрожать от пронизывающего ветра. Ее лицо было для него книгой, по которой можно было изучать нормального человека, не привыкшего прятаться за непроницаемую маску равнодушия или пресловутой сдержанности чувств - признак
"сильного", умудренного отрицательным опытом, человека.
"Неужели этой "изюминкой" является искренность? Неужели она? - мелькнула мысль в голове Андрея, - А что, в период начального накопления капитала, когда каждый выбирает, при чем оставаться в этой жизни: при совести или при зеленых купюрах, все реже встречается эта жемчужина...".
- Вы знаете, свою Лайму я тоже, можно сказать, спасла... Ее еще слепым щенком принесли в нашу ветлечебницу усыпить. Она была самым слабым щенком в помете и к тому же болела чумкой... А я ее выходила, - сказала она с гордостью, глядя, какая статная и красивая стала ее собака сейчас.
- Да, она у вас красавица и, судя по ее поведению, себе цену знает... Но и мы лыком не шиты, - попытался пошутить Андрей.
А тем временем Лайма, пробежав по любимым местам сквера, вернулась к своей хозяйке и начала тыкаться носом в ее ногу, как бы предлагая ей подняться. Она упорно не замечала Кларка, который попрежнему не двигался с места, а только сопровождал ее взглядом, поворачивая голову вслед за ней.
"Ну, да... Еще бы... Я - как пес помойный, худой, ребра торчат, как у волка после голодной зимы... А ты такая гладкая и упитанная... Куда уж мне до тебя... Однако не вечно же мне от тоски помирать. Глядя на тебя, девочка, чувствую, что проходит во мне обида и равнодушие к жизни... Погоди, еще сама будешь бегать за мной", - подумал Кларк и вдруг почувствовал зверский аппетит.
- Однако я продрогла, да и Лайме тоже не нравится погода... А Кларк у вас все-таки молодец. Какая выдержка и такт... Все ждет намека со стороны Лаймы... А она у меня - девушка серьезная и своенравная, - сказала Светлана, - До свидания...
- До свидания. Приятно было с вами побеседовать, - Андрей набрался смелости, чтобы произнести последующие слова, чреватые прекращением дальнейших взаимоотношений, если их неправильно, а, вернее, правильно поймут, и сказал:
- У меня к вам просьба... Не сочтите за наглость и невежество, но я - начинающий собачник и ничего пока не знаю о правилах содержания собак в квартире, об их воспитании и обучении ... Я даже не знаю, где лучше определить место для собаки... Может быть, у вас найдется немного времени, чтобы я постиг эти азы? Может быть, вы бы посмотрели, каким образом я оборудовал уголок для Кларка, указали на мои ошибки? А? Или я бы посмотрел, как организован быт Лаймы, а потом по аналогу нечто подобное соорудил бы для Кларка?
Светлана взметнула свои ресницы на Андрея и неопределенно проронила:
- Может быть...
Она подошла к Кларку, смело протянула к нему руку, потрепала его за ухом и, глядя ему в глаза, присела перед ним на корточки:
- Все будет хорошо, Кларк. Жизнь тем и хороша, что плохое забывается. И у тебя все перемелется... Надо жить, и даже несмотря на то, что тебя предали... До свидания, Кларк.
Кларк тоже неотрывно смотрел этой женщине в глаза и видел в них свою первую хозяйку. Одновременно боковым зрением он увидел Лайму, которая вдруг бросилась на него. Реакция у него была молниеносной, и она промахнулась, клацнув зубами у его шеи. Он спокойно отошел на два шага от Светланы и продолжал вилять хвостом, показывая свое дружелюбие к Лайме.
- Лайма, рядом! - скомандовала хозяйка, и собака послушно заняла место по ее правую руку, - Надо же... Ревнует.
- Ну, дела... - удивился Андрей, - Все - как у людей...
- А как же... У них только все честнее. Мысли, эмоции и действие - все в единой логической цепочке. И это естественно для них, но не естественно для племени людского, - как-то печально констатировала она, как будто цитировала кого-то из великих. - Пойдем, Лайма...
Она кивнула Андрею, и он долго изучал ее походку и нашел, что был не прав, когда ему показалось она легкой и воздушной.
"Что-то, видимо, случилось у нее в жизни, если она способна так точно сформулировать основную разницу между людьми и собаками", - подумал он и повернулся к Кларку, который теперь выжидающе и задумчиво смотрел на Андрея.
"Да, парень, получили мы с тобой от ворот поворот. По-моему, мы с тобой теперь находимся в одной кобелиной шкуре... Но я-то знаю наших барышень... Если они сначала не замечают, а потом норовят тебе в аорту вцепиться - значит, дело в шляпе. То есть, она меня уже выделила из остальной массы, и моя победа уже предопределена. Необходимо только подождать. А вот твои дела хреновы. Придется попотеть, прежде, чем она позволит тебе приблизиться к себе. Кто-то ее обидел, у нее еще свежи душевные раны, но она сохранила все то, что высоко ценится в мире порядочных собак. И поэтому я ее прекрасно понял... Так что как она сказала...? А... "Надо жить...". Как все просто. А ты, Андрюха, до этого не додумался. Одни намеки...", - думал Кларк, наблюдая за хозяином.
- Уф! Кларк! - воскликнул Андрей, забыв, что между ним и собакой еще не такие панибратские отношения, чтобы выражать свои эмоции так естественно.
Он схватил пса и уткнулся ему в грудь.
- Вот это женщина! И красавица, и неожиданно оказалась умницей! - он отстранился от удивленного Кларка и озабоченно добавил, глядя в упор в его глаза:
- Хотя и с философским уклоном, что весьма настораживает.
"Вот-вот... И я тебе о том же... Еще хлебнешь с ней... А эти твои эмоции и действия мне нравятся... "Все в единой логической цепочке"... Как у собак. Значит, ты не пропащий человек для собачьего общества", - отметил про себя Кларк.
В тот вечер для Кларка началась новая жизнь. Он постарался выбросить из головы всю сентиментальную чушь, которая мешала ему жить, съел две миски супа и кашу с мясом и заснул сном младенца с сахарной косточкой во рту.
Андрей на него не мог нарадоваться. И хотя Кларк ночью стаскивал с него одеяло и будил, красноречиво показывая на дверь, а потом пришлось его выгуливать в два часа ночи, он понял, что пес его принял. Принял как хозяина и друга.
После того, как Кларк впервые увидел Лайму, он поправлялся быстро. Нельзя сказать, что у него появилась цель, но вкус к жизни - однозначно. Бока его округлялись, взгляд становился все уверенней, веселей, и к нему вновь вернулся интерес к жизни. При очередном выгуле он понимал, что может столкнуться с ней, и был готов показать, что он тоже равнодушен к собачьей красоте. Он специально воротил свою породистую морду в сторону от нее, хотя незаметно подглядывал за ее реакцией на его вызывающее поведение, и через некоторое время добился намеченной цели. Он знал, что все псы в округе таращились на его избранницу с вожделением, и только он видел в ней "пустое место".
"Знаю я вашу сучью психологию, - думал Кларк, вспоминая соседскую старую суку Дэзи и пару - тройку помойных подруг. - У вас не все так, как у порядочных кобелей. На уме одно, а ведете себя иначе, а хотите совсем третьего. Поэтому надо выждать паузу, чтобы Лайма выделила меня, такого "равнодушного и неординарного" своим поведением, из общей массы псов, а потом я "снизойду" до нее. Вот тогда наша связь будет долгой и счастливой".
И его тактика стала постепенно себя оправдывать.
4. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ НЕ РЖАВЕЕТ
Как-то при очередном выгуле Кларк почувствовал смутное беспокойство, связанное с угрозой близкому ему человеку. Казалось, никаких причин к этому не существовало. Все было, как обычно, но не полностью еще освободилось его верное сердце от памяти о предыдущем хозяине. Это он понял по специфике этого беспокойства, которое частенько его посещало и никогда не обманывало. Оказывалось, что хозяина обижали бомжи или ему требовалась медицинская помощь, или надо было его спасать от его же "друзей".
Кларк был без поводка, в свободном "полете". Он засуетился, беспокойно заметался, одержимый чувством долга, посмотрел на нового хозяина, увлекшегося беседой с каким-то мужиком, и рванул в направлении своего прежнего дома.
Он не чувствовал родного запаха бывшего хозяина, но помнил его, и память гнала его вперед, подгоняя инстинктом любви и необходимости защищать. Сколько раз на его коротком собачьем веку он, так же гонимый интуицией, спасал своих хозяев.
И в его сознании промелькнули фрагменты прошлой жизни... Вот он полугодовалым щенком ощутил приближение сладкой
смерти в виде запаха бытового газа, который расползался по квартире, где спали его хозяева и их собутыльники. Тогда ему удалось громким тявканьем и рычанием разбудить гостей, которые предотвратили трагедию, закрыв кран газа и проветрив квартиру.
Вот он, услышав крики пьяного хозяина, которого за какие-то грехи избивали палками трое молодцев, спешит к нему на помощь, получает несколько ударов по голове и спине, прокусывает кому-то ногу, но спасает его.
В его верном сердце не было места обидам, когда он с пустым желудком, захлебываясь слюной, поборов в себе стыд и унижение, как вор, оглядываясь по сторонам, боясь, что его заметят местные дворняги и поднимут лай, вырвавшись на улицу ночью, хрустит общественными объедками на вонючей помойке.
Он уже не помнил, как про него забыли, заперев в ванной на двое суток, и как ему со страхом и стыдом приходилось опорожняться на пол ванны, а потом его, как безмозглого котенка, мордой елозили по его моче... Не помнил он, и как получал хлесткие удары поводком за то, что требовал излишне громким лаем или воды налить в миску, или погулять.
Все это не имело места в памяти Кларка и не оставило затаенной обиды, а кануло в бездну забытых, ненужных событий в его жизни.
Сейчас работал инстинкт собачей самоотверженности и преданности. То, что он бежит в правильном направлении, он понял, когда почувствовал знакомый запах, который приобретал с каждым десятком метров все более знакомый запах перегара и давно не мытого тела хозяина. Запах становился все отчетливей, все роднее и... противнее, но последнее он упорно не хотел замечать.
На фоне угасающего дня около контейнеров с мусором лежал хозяин. Он был еще более вонючим, чем обычно. Но это не помешало Кларку неистово вылизать лицо своему старому другу.
Что-то всколыхнулось в душе собаки, сбрасывая с нее, как шелуху, благополучие, беззаботность и сытость жизни у нового хозяина. Вновь им овладело постоянное чувство тревоги и ответственности за этого человека. "Так, он снова находится во власти своего бога... Значит, его надо разбудить и попытаться доставить домой. На худой конец, придется остаться сторожить до пробуждения, - привычные мысли овладели им моментально, как будто и не было того счастливого, беззаботного времени, проведенного с новым хозяином.
"О, кажется, оживает", - подумал пес, продолжая облизывать ему лицо.
- Кларк... - еле ворочая языком, выдавил из себя алкаш, - Ты вернулся, Кларк... Прости меня, подлого, прости... Домой, Кларк... Отведи меня домой...
Он был настолько пьян, что мог шевелить только губами. Услышав родную речь хозяина и ключевое слово "Домой", пес
засуетился, определил направление движения, схватился зубами за пояс вонючих брюк и сдвинул его с места. До подъезда было метров триста, и Кларк, широко расставив лапы, рывками тащил его по асфальту.
Раньше Кларку не удавалось сдвинуть с места своего хозяина, который частенько оказывался в подобных ситуациях, а сейчас он это сделал и даже протащил его метра три. За полгода сытой, спокойной жизни он стал гораздо сильнее, а его хозяина высушила водка.
- Кларк... Кларк... - бессвязно мычал хозяин, - ты простил меня, Кларк? Я такая скотина, Кларк... Только ты у меня остался... Все меня бросили... И я всех предал... Все по заслугам... Прости...
Вечерело. Люди с удивлением наблюдали за этой сценой. Один из глазевших не поленился подняться домой и взять видеокамеру, надеясь получить приз в популярном телешоу "Сам себе режиссер", и теперь раздражал Кларка своей назойливостью. Некоторые из прохожих знали Кларка и с пониманием качали головой, соболезнуя его непростой собачьей судьбе. Какой-то мужик, зажав правой рукой нос от исходящей от ноши Кларка вони, левой, взяв хозяина за шиворот, помог Кларку перетащить его через пешеходный бордюр.
Когда камера папарацци чуть ли не уперлась в нос Кларку, он не выдержал... Достаточно было разок бросить хозяина и рявкнуть в камеру для истории, чтобы она выпала от неожиданности из рук предприимчивого халявщика на асфальт, и в ней что-то звякнуло.
Потом его стали доставать просто зеваки.
- Это пес того алкаша, что в последнее время пивные бутылки по помойкам собирает... А пса его я знаю... Артуром, по-моему, его зовут. Вот умная псина. Давай, давай, мой родной, спасай своего забулдыгу.
И... раз! И... раз! Извини дорогой, я бы тебе помог, но слишком грязна и вонюча твоя ноша, - говорил не первой свежести мужичонка с бутылкой пива в руках, явно без пяти минут претендент на подобную роль.
- Кларк! Я уже запарился тебя искать. Думал, что тебя соблазнила какая-то роскошная сученка и ты забыл свою Лайму, - вдруг услышал он голос своего нынешнего хозяина.
При ее имени Кларк выпустил из своей пасти брюки хозяина, у которых не осталось уже ни одной пуговицы на гульфике, поднял голову и осмотрелся... Ему было бы неприятно, если бы она застала его при таком занятии.
"Скажи, кто твой хозяин, и я скажу, кто ты", - вспомнил он народную собачью мудрость.
Кларк понял, что это была шутка Андрея, на которые он был большой дока. Если предыдущего хозяина он стыдился из-за его непристойного поведения, то нынешним даже гордился. Теперь он был уверен, что этот стыд скоро кончится. Он бросился к Андрею, и, поскуливая от избытка чувств, стал тереться о его ноги и заглядывать в глаза, как бы говоря:
"Ну что же ты так долго? Я тоже запарился тащить его... Извини, что я так внезапно исчез... Понимаешь, родной запах хозяина... Инстинкт сработал... Извини..."
Андрей посмотрел на мычащего человека, который находился в глубокой стадии деградации. Небритая, грязная, пухлая, физиономия со следами вечно не сходившего пожелтевшего синяка недельной давности в совокупности с грязной и серой от пыли рубашкой и вонючими, мокрыми от мочи штанами вызывали отвращение.
- Однако... - многозначительно вымолвил Андрей, узнав алкаша, но не удивился.
Он обратился к любопытным, толпящимся вокруг алкоголика, деловито закатывая рукава рубашки по локоть:
- Итак, товарищи, цирк закончен. Кто хочет поработать? Кто желает отнести товарища домой, того прошу остаться. Остальные свободны.
Оказывается, у всех любознательных были свои неотложные дела, и через десять минут двор опустел.
- Однако, - уже с другой интонацией сказал он, удивляясь менталитету местных аборигенов.
Он снял с себя кремового цвета модную рубашку, засунул ее сади за пояс, чтобы не испачкать, глубоко вздохнул, задержал дыхание, подхватил алкаша подмышки, поднял его и сказал:
- Показывай дорогу, Кларк...
Четыре раза пришлось отдыхать Андрею, чтобы на пятый прислонить бренное тело алкаша к стене у его квартиры на втором этаже. Он повесил на перила свою рубашку, снял с себя майку и обтер ею пот. По его телосложению можно было догадаться, что в недалеком прошлом он занимался спортом.
Кларк привычно встал на задние лапы и толкнул передними обшарпанную дверь, но она, как ни странно, была закрыта.
Видимо, поняв, что он находится у "родной хаты" и близок к вожделенной цели, алкаш замахал руками и замычал:
- Не на-до... У-хо-дим... Би-и-ть бу-дут...
Андрей, не поняв, о чем шепчет его ноша, успел позвонить, и в открытых дверях появился сонный недовольный жгучий брюнет крупного калибра. Парусиновые штаны и сюртук, похожий на пижаму, придавали ему домашний вид обнищавшего грузинского князя.
- Чево надо? - спросил он Андрея, но, увидев прислоненного к стене, сидящего хозяина квартиры, подошел к алкашу, рывком двумя руками приподнял его с пола за рубашку, поставил на ноги и прошипел ему в лицо:
- Я же предупрэждал тэбя... Не обижайся тэпэр, дарагой...
Он освободил правую руку, продолжая придерживать жертву левой, и замахнулся...
Реакция Кларка была мгновенной... Он впился обидчику своего хозяина в правый локоть, и детина завизжал от боли.
На крик выбежали из квартиры еще два его земляка, но помельче. В их агрессивных намерениях не было сомнений и одного из них Андрею удалось хуком справа свалить сразу, так, что тот закатился обратно в квартиру, а с другим они сцепились и перекатывались на площадке между лестницами.
Из двух соседних квартир на шум выбежали двое соседей и увидели следующую картину. На бетонном полу лежал, боясь пошевелить пальцем, небритый, испуганный двухметровый детина,над физиономией которого возвышался глухо рычащий Кларк, как змей Горыныч, с оскаленной пастью и нервно подрагивающими черными губами. Тягучие слюни Кларка капали на подбородок и обнаженную шею поверженного противника...
- Убэры кабэля..., убэры, - безадресно, полушепотом повторял бледный детина, застывший, словно мумия, в одном неудобном положении, глаза его вращались в поисках возможного спасителя.
Кларк был великолепен. Широкая грудь, вздыбленная шерсть на холке, делавшая его торс еще массивнее, широко расставленные мощные лапы, черная морда со злющими глазами и белые, изогнутые, как игрушечные сабли, длинные клыки. Противник, лежащий под Андреем, перестал сопротивляться и затих, как зайчишка.
Кстати, и у Андрея пробежал холодок по спине при виде такой ярости у Кларка.
- Кларк! Ты вернулся! - воскликнул седовласый сосед, - А твой алкаш допился до того, что квартиру свою продал. Спасу не было от пьяных оргий, а теперь от торгашей! Дверь не закрывается. Настоящий цыганский табор у нас теперь.
- Как продал? - не понял Андрей, встал на ноги и отряхнулся. - Лежать! - скомандовал он зашевелившемуся на полу противнику, - Или попросить пса, чтобы он тебя урезонил?