От каждого человека Господь ждет выполнения своего предназначения и небезосновательно, так как каждый человек хоть в чем-то, но талантлив, хоть в каких-то положительных качествах, но уникален. В каждом из нас таится в глубине души некий драгоценный дар, реализовать который мыслящий человек в течение своей жизни просто обязан. Сермяжная логика правды здесь простая... Если человек все-таки рожден, то он уже обладает искрой Божьей, именуемой даром, который мы получаем вместе с душой. Это потом мы позволяем себе под воздействием, якобы, "такой" жизни развиваться в нас всему "прагматичному", а тогда, когда мы еще не осквернены, душа у нас нежная, беспричинно источающая любовь... И дар при ней, светящийся небесно-голубым светом - как на ладони... Его не надо искать, бери его и выполняй свое предназначение на земле грешной... Ан нет, это было бы очень просто. Поэтому Бог и дает возможность человеку, уже будучи зрелым, когда он сам способен будет понимать хотя бы намек на Истину, самому найти это спасительное зернышко в куче собственного хлама, приобретенного входе жизни. Но для этого потрудиться и попотеть надобно, с покаянием вдыхая и запах собственных испражнений.
Наверно, именно в реализации этого дара, в той или иной мере преломленного исходя из специфики и наклонностей конкретной личности, и должен заключаться смысл жизни, в течение которой человек сам должен методом проб и ошибок, через слезы, пот и неудачи найти и воплотить его в реальной земной жизни. В этом, по-моему, и состоит задача человека в нашей скоротечной жизни. Конечно, талант является одной из составляющих этого дара и, пожалуй, далеко не основной, однако, для того, чтобы человек оставил после себя хоть какой-то позитивный "земной" след, он играет не последнюю роль.
Поиск и дерзания, проба сил, смена деятельности и сфер применения своих способностей, удары судьбы, нокауты и нокдауны, горькие разочарования и счастливые моменты упоения, падения и взлеты - только так можно нащупать этот дар для того, чтобы выполнить свою земную задачу, которая определена Всевышним уже с рождения. И только после этого ты сможешь, не кривя душой, признаться себе: "Жизнь прожита не зря. Земная задача выполнена".
Хотя мы иной раз чисто интуитивно и чувствуем в себе искру Божью, нам, как неразумным детям, как бы кто-то сверху подсказывает, как надобно по совести и чести поступить в той или иной жизненной ситуации... Но не хватает нам духовности, "заели" привычки и стереотипы земного, грешного быта. Нет полета духа... Не можем мы уже в пылу достижения чуждых нам идеалов чужой жизни, навязываемым нам с Запада, оторваться от земли... Грехи не позволяют. Все меньше мы "летаем", все чаще в погоне за материальными благами позволяем лукавому подменять наши истинные цели на ложные.
Конечно, в жизни очень вредны крайности. Нельзя обольщаться в собственной непогрешимости и точно так же нельзя даже и мыслить, что ты бездарь или нравственный урод. Бог просто не может не дать нам жизнь без шанса выгрести из того "беспросветного дерьма", в котором, как нам иногда кажется, мы находимся.
"Ищи причину в себе..." - универсальная формула Всевышнего, применяемая мыслящими людьми при решении буквально всех проблем на протяжении всей истории человечества, никогда еще не давала осечки. Однако одних эта формула отпугивает необходимостью тяжелого труда по искоренению в своей душе того, что мешает найти свою Божью искру; других пугают "шишки" - обязательные попутчики при ее практическом поиске; третьи боятся ложных общественных ярлыков типа "неудачник" или "попрыгунчик", вывешиваемых "уважаемой серостью"; четвертые настолько привыкли к своим стереотипам, что не мыслят себя вне их эгоистических рамок. Все эти причины имеют единую основу, имя которой - лень. Не столько лень мысли, сколько лень практического поиска. В теории-то мы всегда были сильны, тем более, когда наши размышления касаются образов жизни других людей... А вот с практикой у нашего брата всегда "напряг", здесь конкретно что-то надо делать, а не трепаться. А это уже совсем другое дело. Несмело, почти ощупью пытаемся мы решить свои проблемы, получаем щелчки от судьбы и больше не "дергаемся", "умудренные" собственным опытом, забывая, что Бог не взваливает на наши плечи больше, чем мы можем вынести, что "дорогу осилит идущий".
Что может быть пагубней лени человеческой? С одной стороны, она, чтобы нам лишний раз не "шевелить пальцами", стимулирует развитие науки и техники, а с другой стороны, мы, в силу своей глупости и недальновидности, губим искру Божью, а вместе с ней и свою душу. А это уже по большому счету предательство... И не только себя...
Чего там греха таить, каждый человек или точно знает на основе своего опыта, или догадывается о своих талантах или чисто индивидуальных положительных качествах, которые можно реализовать покрупному во имя Добра. И если ты боец по жизни, то смело иди вперед, борись за справедливость, защищай слабых, отстаивай интересы Родины и создавай условия для ее процветания; если ты творческий человек - реализуй свой потенциал не только для поддержания собственных штанов, но и для повышения авторитета и престижа России; если ты слабак и молишься золотому тельцу - Бог тебе судья, но хоть не вреди тем людям, кто находит в себе силы выполнять и свой, и твой долг.
* * *
Государственный и криминальный беспредел, времён ельцинского правления, борьба национальных диаспор за сферы влияния в шатающемся государстве, страх перед будущим своих детей стали повседневной действительностью девяностых годов. Власть, сознавала, что на пути предательства ею национальных интересов страны может стать только армия и, она сделала всё, чтобы деморализовать её и ввергнуть в братоубийственную войну. Основная часть народа была просто подавлена наглостью и безнаказанностью власти и дельцов всех уровней, почуявших легкую добычу, была лишена всякой работы и находилась в растерянности, другая его маленькая часть, поддавшись меркантильным интересам и дешёвым уловкам СМИ, способствовала развалу страны, обворовывая Родину, набивая карманы народным достоянием и беспрепятственно уезжая за кордон.
Власть мятежной Чеченской республики беспринципная, наглая и жестокая, не брезговавшая ни войной против больных и беременных женщин в больнице города Буденовска, ни войной против первоклашек в Беслане, ни против женщин и детей в качестве заложников в московском музыкальном центре сделала свое дело при материальной поддержке Запада и внутренних врагов России, ставших на сторону раскольнических сил, была основной разрушительной силой, на которую рассчитывали руководители США. С помощью продажных марионеток во власти, России была заготовлена участь Советского Союза и по сценарию Бзежинского должна была рвануть изнутри. И в качестве главных детонаторов предполагалось использовать недовольство народных масс антинародным правительством и радикальные мусульманские "освободительные" движения.
О книге
Первая Чеченская... Что может быть позорнее и преступнее для людей, допустивших ее? Что может быть прекраснее человека, созданного Богом по подобию Его, остающегося верным своему долгу до конца жизни, несмотря на тяжкие испытания? Как ведут себя люди одного государства, оказавшиеся на противоположных сторонах "баррикад" и защищающие именно свою "правду"? Какие струны души и мотивации заставляют одних становиться героями, а других - предателями? На эти вопросы автор попытался ответить и, как это у него получилось, судить вам.
Название книги "Проект "Перый кирпич" соответствует её содержанию, в части, касающейся проекта Бзежинского по развалу России по сценарию развала Советского Союза. Параллельно с вредительскими действиями государственного аппарата Ельцина по сдаче России Западу на протяжении всего сюжета книги основные ее персонажи подвергаются различным проверкам на духовную прочность. Среди них - люди сильные, колоритные, способные противостоять ударам судьбы и - слабые, предавшие в себе свою личную, внутреннюю Искру Божью, что является первопричиной последующих предательств уже на более высоком уровне. При этом основными инструментами автора являются причинно-следственный и психологический анализ действий людей в банальных бытовых условиях и экстремальных ситуациях.
Главная мысль автора в этой книге состоит в том, что Бог, Всевышняя Сила все-таки существует, и что жизнь нам дана не случайно, что Бог нас постоянно "проверяет" и нормального человека, способного анализировать события, происходящие с ним, убеждать в этом не надо. Все было бы гораздо проще в жизни, если люди бы были единодушны в понимании сущностей "добра и зла", хотя бы основываясь на Заповедях Божьих Заповедях. Однако мы в бытовой жизни так далеко ушли от Них, что эти два понятия воспринимаем исходя из собственного, грешного представления о жизни и ее целях и поэтому далеки от Истины.
В такой непривычной для России войне, как национально - гражданская, каковой она была в Чечне, где размываются такие опорные понятия как "цели войны" и ее "справедливость", люди теряют ориентацию таким политическим нонсенсом. В экстремальных ситуациях, когда нет времени на лукавство, на размышление о том, что выбрать: легкий путь предательства или тяжелый путь к Богу, человек поступает именно так, каков он есть на самом деле. Именно в таких
"странных" войнах наиболее ярко проявляются истинные чувства высоконравственных людей со своими духовными идеалами, способных отдать свои жизни за Родину и равнодушно плывущих по течению убийств и предательств, обманутых и ослепленных ложью, ненавистью и жаждой мести.
В книге показывается поведение разных людей, как со стороны федеральных сил, так и со стороны боевиков, а так же их мотивы в условиях, когда обесценивается человеческая жизнь и человек вынужден спасать свою жизнь биологическую за счет своей духовно - нравственной, когда в угаре мести или в лихорадке самовыживания забываются Заповеди Господа Бога, когда легко можно скрыть преступления под набившими оскомину вывесками: "Я выполнял приказ" или "Так велели мои духовные учителя".
Там, на войне, когда человек постоянно находится между жизнью и смертью, невозможно скрыть свою сущность. С человека спадает шелуха и он предстает в своем истинном величье или ничтожности. Между этими противоположными точками Истины, определяющих человека как героя или предателя - пропасть, как между добром и злом, но людей находящихся в этом промежутке, никак нельзя назвать нейтральными. У каждого неискушенного солдата или так называемого "боевика", или простого невинного человека, опаленных войной, происходит или переоценка духовно - нравственных ценностей, или укрепление в них. Некоторые, более сильные из них, уходят в священники или остаются в светской жизни, но с близкими к ним взглядами, другие, более слабые озлобляются и незаметно для себя переходят в стан тьмы.
Автор книги пытается показать и ему это удалось, что война - это процесс очищения для сильных духом и усугубление закоренелости порока для слабых... И не обязательно до этого "момента истины", когда судьба нас ставит перед выбором добра и зла, быть рубахой - парнем, чтобы с честью выйти из этой "проверки с пристрастьем". Можно быть робким, узкоплечим мальцом, с трудом подтягивающимся три раза на перекладине, но по силе духа в экстремальной ситуации, способным заткнуть за пояс самого разбитного удальца в мирской суете. Война знала не мало подобных примеров. Важно то, как ты жил и как умрешь... Вот критерий для настоящих мужчин, а далеко не уровень его социально - материального положения. То есть, достойно жить, но не в материальном, а в духовно - нравственном смысле, и завершить этот короткий земной отрезок жизни так же достойно - вот основная задача человека. Конечно, не у каждого получается это... Много в нас стало после поражения в холодной войне лжеориентиров, подсунутым нам в мутной воде государственного переворота, и порой не замечаем, что вместо Истинного Бога мы уже молимся чужим, западным богам с желтоватым металлическим блеском или зеленоватым оттенком купюр...
Вот об этом эта книга...
О психологии героизма и предательства, об их зарождении и источниках, поддерживающих людей в этих состояниях ... О твердых в своих убеждениях людях, не знающих сомнений в своей правоте и
"правоте", о сомневающихся и мучительном перерождении душ в условиях войны.
Ну, а если конкретней, то книга о нелегких судьбах простых людей, втянутых в эту братоубийственную бойню, солдат, офицеров и так называемых "боевиков", умирающих по вине наших и их руководителей.
А если еще конкретней, то книга о Вере во Всевышнего, которая помогла побратимам отцу Михаилу и Мусе, воевавших с фашистскими захватчиками плечом к плечу в штрафбате, прожить долгую, добротную жизнь, ни разу не оступившись в главном; которая помогла выжить в чеченском плену старшему лейтенанту Донцу; о самом плене, который может и сломать, как рядового Георгия, а может и возвысить до уровня мучеников, как подполковника Степанова, Магомеда, Алексея и Сержанта Зыкова, знающих во имя чего и за что должен умирать мужчина; о предательстве людей, обличенных высшей государственной властью, сначала предоставив республикам "суверенитета столько, сколько можно унести", а потом ввергших свой единый народ в братоубийственную войну; о том, как надломила война и перетянула на сторону зла Малика Докаева, Руслана, некогда Робин Гуда и бескорыстного борца за справедливость; о том, как покалечила война, лишив рассудка Исмаила и "посадила на иглу" Исхака; о том, как выполняли свой долг человека Кадыр и Алан, солдаты и офицеры, присягавшие одному государству, а умирали за другое.
ПРОЕКТ "ПЕРВЫЙ КИРПИЧ"
Чёрный ворон, что ты вьёшься
Над моею головой?
Ты поживы не добьёшься, Чёрный ворон... Я не твой...
Глава первая ФЕДЕРАЛЫ
1. СТАРЛЕЙ
* * *
До начала третьего тысячелетия оставалось пять лет... Ленивые и жирные от сытой и спокойной жизни, не обременённые поиском хлеба насущного вороны предгорья Северного Кавказа в этот знойный день, окружив чёрными кляксами, рыжий каменистый участок ущелья, где ещё недавно шёл бой, с высоты наблюдали за происходящим и не спешили опустить свои клювы в ещё кровоточащие людские раны. Они привыкли к тому, что сначала в период затишья должны появиться люди, удовлетворить своё любопытство, а, может быть, ощутить упоение в результатах содеянного...
Падальщики строго соблюдали правила иерархии в пиршествах подобного рода: более сильный вправе выбирать первым лакомые для себя куски. Однако им было странно видеть, что вместо того, чтобы пожирать себе подобных, люди копались в окровавленной одежде поверженных, забирали какие-то бумажки и другие предметы. С их точки зрения было неестественно убийство не в целях поддержания собственной жизни, а ради убийства как такового. И по мере познания человека, падальщиков уже ничем нельзя было удивить. Они привыкли к беспричинной жестокости людей и воспринимали приглашение к кровавому пиршеству как награду за какие-то неведомые им заслуги.
На большом, похожем на пирамиду валуне обособленно сидел старый крупный ворон, который отличался от своих собратьев величавой, статностью, переливающимися на солнце иссиня фиолетовыми перьями и не по-птичьи грустным выражением глянцевых чёрных бусинок-глаз. Он философски взирал на очередной кровавый эпизод из жизни двуногих. Его тяжёлый длинный клюв у основания был обрамлён седыми белёсыми волосками, которые придавали ему особый, умудрённый опытом вид знатока бренной жизни. Это был вожак стаи, и его команды в виде коротких с хрипотцой карканий выполнялись чётко, без каких-либо поползновений в сторону анархии. Авторитет вожака, завоёванный в жестоких схватках, был непререкаем и стабилен на протяжении многих десятков лет, и никто из его собратьев не осмеливался даже исподтишка непочтительно каркнуть в его сторону.
За время его руководства стаей жизнь для её членов стала намного сытнее и безопаснее благодаря мудрости и способности вожака реагировать на различные ситуации и как бы разгадывать ребусы причинно-следственных связей сильных мира сего. Выработка условных рефлексов на звуковые сигналы, таких, например, как выстрелы. Произошло это у сообразительного ворона без особых усилий. Для этого ему понадобились элементарная наблюдательность и знание повадок коварных и мстительных двуногих существ, особенно тогда, когда у них в руках находятся огнедышащие блестящие на солнце железные палки.
Падальщики - не гордые и не кичливые орлы-одиночки. На протяжении долгого времени борьбы за существование у них выработался инстинкт коллективизма, используя который, они превратили многочисленных членов своей популяции в долгожителей с расчетливым взглядом на жизнь.
Вожак сидел в метрах пяти-шести от основной массы стаи, нахохлившись, изредка поворачивая свой авторитетный клюв то на стаю, то на место предполагаемой трапезы. Его собратья, равномерно расположившись на камнях, втянув головы в основания своих крыльев, тихо и терпеливо ждали своего часа и с почтением и немым ожиданием взирали на вожака.
Ворон оценил затянувшееся затишье после боя как знак скорого появления убий. И, тяжело взмахнув крыльями, поднялся в воздух в целях оценки обстановки и руководства действиями стаи. Этот стереотип действий был отработан вожаком на основе повторяющихся изо дня в день событий, осуществляемых людьми по одному и тому же сценарию: "Стрельба... Убийство... Непонятная возня победителей с жертвами, и кушать подано, господа падальщики!"
Набрав оптимальную высоту для наблюдения, ворон встал в пологий вираж над ущельем, его зоркий взгляд с верху вниз окинул привычный пейзаж, а точнее - горную гряду. Рыжие скалистые горы дышали отражённым солнечным жаром. Изредка поросшие жухлым блекло-зелёным кустарником, удивительным образом пустившим корни на голых камнях, для чужака не вызывали никаких чувств, кроме унылой тоски от однообразия высокогорья. Однако для ворона и его сородичей эти места с их расщелинами и нишами имели практическое назначение и не раз спасали от пронизывающих ветров, жары и холода. По мере понижения высоты эта скудная растительность постепенно насыщала крутые каменистые склоны отдельными зелеными пятнами одиноко растущих низкорослых лиственных деревьев, плавно переходя в сочный изумруд вековых сосен и елей подножья гор, образуя сплошное зеленое поле...
Это были его горы и его территория, которые он ревностно охранял от непрошеных стай своей популяции. На протяжении своей жизни ему часто приходилось воевать за благополучие своей стаи.
Вожак стаи сделал ещё один вираж над ущельем, и его зоркое зрение отметило долгожданное появление людей, спускающихся со склона горы.
"Наконец-то, - подумал ворон, широко раскинув неподвижные крылья, паря на восходящих от зноя потоках воздуха, - или они стали трусливее, или я, старый, стал нетерпеливее..."
* * *
Ущелье, по дну которого, причудливо извиваясь, нёс свои мутные воды широкий, но мелкий ручей, было длиной около полутора километров. Оно постепенно расширялось и переходило в зелёную долину. Сосны, изумрудные кроны которых образовывали своего рода защитный зонтик для всего живого от палящих лучей полуденного солнца, стояли друг к другу плотно, словно солдаты на страже лесных обитателей.
Горы, тесно обступившие зелёную чашу долины, были такими же скалистыми, как и ущелье, их рыжая крутизна постепенно переходила в высокие, остроконечные и седые вершины основного Кавказского хребта, создавая впечатление затерянного в горах райского оазиса.
По дну ущелья змейкой вилась едва заметная даже с высоты полёта ворона дорога, параллельно повторяя все изгибы своенравного ручья, из которого торчали гладкие, облизанные быстрыми водами серые шапки валунов. Она располагалась со стороны левого, пологого берега ручья, а с правого берега находилась почти отвесная каменная стена высотой до двадцати метров, которая по мере приближения к долине постепенно теряла в высоте, превращаясь в мелкие холмы.
Это был единственный путь в долину, где по агентурным данным и материалам воздушной разведки федеральных войск, находилась одна из основных баз боевиков, откуда осуществлялось управление и координация боевых действий отрядов на территории мятежной Чечни.
На фоне жёлто-оранжевого каменистого грунта и такого же цвета вод ручья резко выделялся своей неуместностью догорающий бронетранспортёр цвета хаки с двумя рваными дырами на левом борту. Около подбитой машины лежали два изрешечённых пулями обгоревших трупа, остатки третьего человеческого тела были разбросаны в радиусе четырёх - пяти метров.
Единственным, в ком ещё теплилась жизнь, был молодой русоволосый парень с петлицами десантника и тремя маленькими звёздочками на погонах полевой камуфляжной формы. Благодаря тому, что он сидел на броне машины, его отбросило взрывной волной за правый борт бронетранспортёра, который и спас его от стрелкового оружия, однако осколочных ранений от первых двух гранат он не смог избежать.
Он медленно плыл по волнам уходящей жизни или, может быть, приходящей смерти.
Сознание то возвращалось к нему в виде ослепительной боли и оглушительного звона в ушах, то ускользало в спасительную тьму бесчувствия.
Постепенно из области чувств в воспаленном контузией сознании "материализовалась" нависшая над ним огромная, тяжелая глыба, готовая в каждую секунду сорваться и раздавить его своею тяжестью. Не имея возможности пошевелить даже пальцем, он с ужасом следил, как эта глыба медленно надвигалась на него, ожидая рокового момента её свинцового прикосновения. Голова была наполнена неравномерным звоном, который эхом отражался в каждом закоулке мозга.
Одновременно, как бы параллельно с временным физическим недугом, его здоровая часть сознания пыталась пробиться сквозь защитные барьеры организма, отключающие его от ощущений внешнего мира. Оно старалось сконцентрироваться на каком-нибудь конкретном, знакомом образе, чтобы, зацепившись за него, выйти в реальность происходящего. Чувство самосохранения профессионала требовало этого даже будучи "в отключке". Однако этот спасительный образ, опираясь на который можно было выйти в реальность, постоянно размывался. Не было контрастности и чётких границ предметов.
Офицер находился в бессознательном состоянии около получаса. Последствием контузии стал не только болевой шок, но и временная потеря ориентации, звенящая боль в голове, тошнота в сочетании со свинцовой слабостью. Но постепенно все это стало, наконец, медленно уходить, уступая место реальности.
Когда он окончательно пришёл в себя и смог ориентироваться в обстановке, то оказалось, что лежит он на левом боку, упёршись лбом и согнутым правым коленом в груду мелких камней.
Первое, что старший лейтенант увидел, но никак не мог понять что это, было какое-то размытое продолговатое красное пятно. Потребовалась, по крайней мере, минута утомительного фокусирования зрения и детального изучения этого пятна, чтобы он, наконец, смог понять, что это было его правое предплечье на фоне окровавленной тельняшки.
Оно свисало с правого бока на живот. Примерно на середине внутренней стороны предплечья кровоточила рана длиной до пяти сантиметров и глубиной до полусантиметра. Ткань мышц были рассечены осколком, но вены и сухожилия были не задеты.
Ему удалось пошевелить пальцами и это успокоило его на время. Будучи человеком сильным, с вполне устойчивой психикой профессионала и философским отношением к жизни, он постарался трезво оценить обстановку.
- Прежде всего, - подумал он, пытаясь унять озноб во всем теле, - необходимо срочно найти какое-нибудь оружие и занять оборону, потом определить степень своего ранения и свои физические возможности и постараться продержаться до ночи и попытаться выбраться из этого "мешка", в который попал наш разведывательный дозор.
Он перевернулся на спину, приподнял голову и осмотрелся в поисках оружия, но ничего не обнаружил. Поддерживая левой рукой правую, превозмогая боль, он той же левой рукой ощупью исследовал саднящий левый бок.
- Не так уж и плохо. Проникающего ранения нет, - подумал офицер, ощупывая через вспоротую тельняшку левой рукой борозду поверхностной царапины, которая ползла с левого бока вправо, заканчиваясь почти на середине живота.
- Если бы у тебя живот был бы такой, как у зама комдива по воспитательной работе, то осколок, как самурайский меч, развеял бы твои кишочки, как одуванчик по ветру, - почему-то подумал старший лейтенант.
Он осторожно левой рукой снял с себя поясной ремень, туго обмотал его выше локтя правой руки и с помощью зубов и, как смог, затянул его. Эта необходимая мера предосторожности отняла у него много сил. Он расслабился и глубоко вздохнул, предаваясь еще свежим воспоминаниям.
Взгляд его серых глаз уперся в небо, где одиноко парил ворон... Он вспомнил любимую песню отца, которую они вместе с ним
пели в последний день его отпуска.
-Черный ворон, я не твой, - прошептал офицер знакомое последнее предложение куплета народной песни, офицер, заворожено глядя в медленно перемещающуюся черную точку в голубом небе.
Воспоминания нахлынули на него. Это было всего два месяца назад...
Тогда к исходу дня собрались за столом все его родственники и друзья детства, провожая после окончания очередного отпуска в воинскую часть.
В жизни молодого офицера традиционно сложилось так, что каждые четыре года учебы в училище и три года службы в войсках первый и последний день отпуска отмечались в кругу многочисленных родственников и друзей в родной станице.
На Руси всегда традиционно хлебосольно, хмельно и весело, а если не хватало средств у семейства виновника торжества - то и в складчину, встречают и провожают своих ратников. Для него не был исключением и последний отпуск.
С тех пор прошло всего две недели и в его памяти еще свежи были воспоминания этого отпуска.
Тот вечер явно удался. И, как обычно бывает под занавес застолья, когда разгоряченные крепкой самогонкой гости, увлекшись беседами по интересам, перестали реагировать на тщетные попытки тамады восстановить управляемость сотрапезников, его отец, подперев правой рукой крутой, почти квадратный подбородок, своим густым басом тихо затянул любимую, можно сказать, семейную песню "Черный ворон"...
Сначала, сквозь хмельной гомон гостей, ее не было слышно, но, когда сын, сидящий рядом с отцом, подхватил знакомый с детства грустный мотив, с любовью глядя на своего стареющего, но молодого душой отца, песню запели всем столом.
Понимая, что петь эту песню необходимо низкими голосами в соответствии с мрачным философским смыслом песни, постепенно замолкали звонкие женские голоса и более, только высокие мужские. Последние два куплета песни были спеты проникновенными низкими голосами только отца и сына.
В минуты душевного подъема отец молодого офицера пел эту песню обычно один, целиком отдаваясь ее смыслу. Потомственный казак, род которого служил верой и правдой Отечеству, пел, как обычно, подперев правой ладонью подбородок. Взгляд его серых глаз был устремлен поверх голов гостей и до мурашек по коже, опуская тембр своего уникального голоса. Как-то сложилось, что никто не пытался составить ему дуэт именно в этой песне, боясь нарушить традицию и вдохновение исполнителя. Этот патриархальный ритуал был своего рода "священной коровой" семьи, проявлением к главе семейства особого уважения, тем более что такие душевные застолья устраивались в последнее время все реже и реже. И не потому, что праздников стало меньше, а потому, что жить стало тяжелее. Однако в станице уважали эту традицию, которая велась еще с прадедов, и любили послушать эту старинную песню, навевающую мысль о бренности жизни.
Молодой офицер давно хотел в глубине души нарушить эту традицию и предложить отцу свою кандидатуру в качестве возможного дуэта, и в этот памятный вечер какой-то азарт подхлестнул его, и он почувствовал то состояние души, которое соответствовало этой песне... Наверное, отец чувствовал то же самое...
Сколько раз он слушал эту песню, сколько раз наедине с собой пробовал свои силы в подражании отцовской манере ее исполнения, а сейчас не мог отделаться от волнения, как перед самым важным экзаменом жизни... Начинал он ее, чтобы как-то замаскировать свое волнение и внутреннее напряжение, в шутливой форме, скопировав традиционную для этой песни отцовскую позу: подперев ладонью такой же крутой подбородок и устремив взгляд поверх голов гостей.
Однако через минуту он ощутил, как упали "оковы" стеснения и скованности и вдруг почувствовал глубину души, силу и самобытность того народа, который сложил эту песню. Он пел и думал о своих корнях, о всем том, что связывает его с этими милыми и дорогими людьми, сидящими с ним за столом... О своих пращурах, которые "ходили на ладьях за море турка воевать", которые рубились с янычарами за Таганрог, Азов и Крым, входили с победой в Париж и брали Берлин. О своем прадеде, который остался верен присяге Царю и Отечеству о сложившем свою голову на Сиваше; о деде, который участвовал в финской кампании при взламывании оборонительной линии Маннергейма, прошел пешком от Бреста до Москвы и от Москвы до Зееловских высот под Берлином, где и нашел свою тихую обитель. О своем отце, которому, слава Богу, не пришлось воевать, но пришлось
"покататься" со своим семейством по дальним гарнизонам, уволиться из рядов Вооруженных Сил без пенсии, без квартиры и средств существования. О себе..., о том, что завтра ему предстоит возвращение в часть, которую через три дня отправят в Чечню воевать со своим, некогда единым народом.
Так на едином дыхании вместе с отцом, даже ничуть не уступая ему, таким же низким и протяжным басом завершил песню молодой офицер.
Секунд десять после окончания песни тишина прерывалась всхлипыванием бабули, матери и почти всей женской составляющей родственников. Сначала отец сидел неподвижно, как бы переваривая случившееся, а затем медленно, не отрывая правой ладони от подбородка, начал поворачивать голову в сторону рядом сидящего сына. В свою очередь сын, наблюдая за отцом боковым зрением, едва сдерживая смех, с таким же "каменным" выражением лица и так же, не отрывая руки от такого же крутого подбородка, начал синхронно, так же медленно поворачивать голову к отцу...
Отец и сын посмотрели друг другу в глаза: сын - весело, с сарказмом, довольный, что сдал трудный экзамен, а отец - счастливо и грустно, со слезами на глазах. Они встали и под смех, восторг и аплодисменты домочадцев и гостей крепко обнялись, похлопывая друг друга по широким спинам. Забавно и радостно было наблюдать за этими близкими и очень похожими друг на друга людьми: отцом - среднего роста, кряжистым, с широким, высеченным из камня, смуглым лицом, черноволосым с проседью и большими, натруженными, со вздутыми венами руками; и сыном - высоким, русоволосым, светлоглазым, с такими же крупными мужскими чертами лица, широкоплечим и по-мальчишески узкобедрым. С прекрасно развитой мускулатурой, плотно обтянутой десантной тельняшкой.
Молодой офицер вспомнил свою бабулю, которая была в свое время первой красавицей в районе, не дождавшись своего мужа с войны, с двумя сыновьями на руках, так и не вышла больше замуж, хотя и были прекрасные предложения. По этому поводу она всегда говорила: "Венчаются в церкви только раз. И потом, клялась я моему Васильку в верности и клятву сдержу. А как же иначе? Иначе нельзя".
Он вспомнил, как эта маленькая, сухонькая, добрейшей души старушка благословила его. И как, уединившись с ним на несколько минут в своей чистенькой, аккуратной комнате, где в "красном углу" на него с сочувствием смотрел светлый образ Христа, мягким, любящим голосом сказала ему напоследок:
- То, что живешь по совести и не допустишь бесчестного поступка - я знаю. Знаю и то, что ты настоящий мужчина. Вылитый мой Василёк, - всхлипнула она, но потом спохватилась, смахнула рукой навернувшиеся слезы и продолжала:
- Но Бог есть, внучок, поверь, - она сунула правую руку в карман и достала оттуда православный серебряный крестик, висящий на льняной веревочке, и, двумя руками растянув ее, потянулась к его шее. Он нагнулся, обнимая ее сухонькие плечики, подставляя свою шею для подарка.
- Это не подарок, это твой родной крестик, который батюшка тебе - мальцу, надел при крещении. Ты был в детстве редким сорванцом и мог его потерять и я его сберегла для этого случая. А теперь носи его, внучек, он тебя обережёт. Верь в Бога, моя кровинушка, верь, мой родной. И Он сбережёт тебя.
Она трижды его перекрестила, попросила его трижды перекреститься перед иконой, поклониться трижды образу Христа в пояс и отпустила с Богом, спокойная, с чувством выполненного долга. Провожать его она уже не вышла и, как сказала мама: "Теперь она до поздней ночи будет молиться за тебя, сынок".
С тех пор он старался не снимать со своей груди этот крестик, веря в его силу, зная, что Всевышний есть, а значит и суд Его будет, когда придёт время. Иначе смысл жизни терялся бы. Иначе, зачем все это? Зачем Добро, зло и непримиримая борьба между ними? Зачем нас кто-то постоянно "проверяет" на лояльность или враждебность к ним, ставит нас постоянно перед выбором? К чему тяготеешь? К добру? Тогда чем-то жертвуй, во что-то светлое верь, не иди против совести и не позволяй себе, чтобы из-за тебя прямо или косвенно страдали люди. Или ты склонен к закамуфлированному пресловутой "заботой о ближних" злу, подтверждая пословицу о благих намерениях, выстилающими дорогу в ад?
Он задавал себе подобные вопросы и находил на них, как правило, однозначные ответы, исходя из собственной точки зрения на жизнь, в правоте которой не сомневался. Жизнь не настолько сложна, чтобы для определения своего места в ней, брать какие-то мудреные морально-этические критерии и использовать для этого разные формулы. Уж слишком усложнили этот необходимый для каждого человека процесс философы, психологи и писатели.
Несмотря на то, что он был уверен в скорой встрече с боевиками, устроившими эту засаду, мысли его были философски отвлечены от реальности происходящего, как бы подводя итог своей жизни и готовясь к смерти:
- Есть на свете совесть, честь, и придерживаться их в жизни не так уж и сложно, но слишком они сейчас с приходом новой власти девальвированы людьми и завязаны на достижение материальных благ, как основной цели в жизни. Не в почете нынче стали старые постулаты, слишком много ограничений они накладывают. Да и материально они не выгодны. "Щё мы будэм маеть с гуся?" - поэтому и появилось такое понятие на бытовом уровне, как наука жить. Она удобна, универсальна и позволяет оправдывать все свои поступки. Некоторые именно эту науку из-за своей слабости и принимают. И винить их за это нечего. Каждый выбирает свой путь, исходя из своей веры, уровня развития, силы духа и воли. Благо наш брат в силу своих убеждений далёк от материальных идеалов. Иначе бы мы не в военные училища поступали, а в финансовые. У нас другие критерии жизни, - думал он, - Так что относительно этого можно не волноваться. А вот в других сферах жизни наверняка у меня есть проблемы... Не может быть, чтобы жизнь имела только одну составляющую - биологическую. Иначе бы мы ничего не знали о добре и зле, не испытывали бы чувства самоуважения за собственный поступок или стыда и угрызения совести, а жили бы одними биологическими инстинктами, условными и безусловными рефлексами. Не может быть, чтобы те искушения, соблазны в жизни, которые суждено испытать каждому человеку, как-то не отразились на нем. Каким образом: то ли согласием между душой и плотью, то ли их терзанием - это уже следствия силы веры и духа. Но ничего просто так в жизни не происходит и за все надо платить. А всё ли я делал, чтобы самому укрепиться в вере и близким помочь в этом?
На этот вопрос он ответил однозначно: "Конечно не всё... А если точнее - то далеко не всё". "Все имеет свою логику" - это молодой офицер знал уже точно. Вот и свою близкую смерть или очередную возможность пройти проверку "на вшивость" он расценивал как нежелательную, но все же закономерность.
Спокойно и с достоинством уйти из этой жизни, тихо, благодарно притворив за собой дверь между этим и потусторонним миром, или со злобной силой хлопнуть ею? - завершающая и, пожалуй, самая весомая проверка перед тем, как бросить на ту или другую чашу весов
"свинцовую тяжесть судьбы". С обидой и остервенением покидать жизнь, извиваясь и всячески цепляясь за ее мнимые, казалось бы, на первый взгляд, прочные, но на деле иллюзорные островки - это может быть и правильно. Но самое главное в решении этой дилеммы - какой ценой?
Вот так, лежа на спине, изнывая от саднящей тупой боли, почти не щурясь от полуденного белого солнца, раненый офицер отслеживал на голубом фоне неба черную точку ворона и в полу бредовом состоянии вспоминал своих домашних, мысленно отметал последние события этого трагического дня. Но и он для себя определился в главном, если бы у него был выбор, все равно результат был бы один - погиб бы он достойно.
Сознание стало ускользать от него.
Мысли нагромождались одна на другую, прерывая логическое продолжение. Лица родных, близких, друзей и сослуживцев мелькали в его памяти, искажаясь в гримасах, беззвучно крича, предупреждая о чем-то важном, но он никак не может понять, что они хотят от него. Ему очень хочется спать, смертельно хочется...
Однако, эта мешанина в сознании все-таки заронила какое-то семя сомнения в естественном ходе событий. Какое-то смутное чувство незавершенности точило его - что-то важное он забыл. Что-то жизненно важное...
Эта искра воли и долга начала медленно возвращать молодого офицера к жизни...
И вдруг в его сознании вновь четко высветилось: "Они обязательно должны прийти, хотя бы за трофеями".
Он вдруг понял, что весь экипаж БТР, выделенный из соседней, взаимодействующей с десантниками мотострелковой части для рекогносцировки местности в целях введения в бой его десантного подразделения, погиб. За безопасность этого разведывательного рейда отвечал молодой пехотный лейтенант, а его функции ограничивались только изучением местности и нанесением особых ориентиров на карту, которые могли быть использованы при выполнении боевой задачи.
Старший лейтенант вспомнил уверенность лейтенанта в том, что эта вечно пустынная местность достаточно хорошо изучена и вероятность засад здесь весьма низкая.
- Боевики знают, что это зона ответственности командира взвода лейтенанта Мурашкина и обходят ее стороной, - полушутя говорил он, когда БТР вышел из места дислокации части, снимая тяжелый бронежилет, плотно облегающий потное тело. Тогда еще десантник хотел ему сделать замечание по этому поводу, но на правах гостя не стал этого делать, тем более что их часть прибыла в Чечню всего неделю назад, а взвод здесь "трубил" уже три месяца. Он опрометчиво тоже снял бронежилет вместе с боекомплектом и бросил их лейтенанту в люк боевой машины, а сам остался на броне, взяв себе только автомат, бинокль и карандаш, которым он делал свои пометки на карте.
За три часа знакомства он узнал об этом щуплом разговорчивом голубоглазом и белобрысом лейтенанте все: что родился он на Волге и недавно женился. У него молодая жена-красавица, которая живет пока вместе с его родителями. Он почти каждый день получает от нее письма, они друг друга любят, но даже медовый месяц не удалось провести до конца вместе - вызвали из отпуска, и их часть направили в Чечню. С ребеночком они пока решили не спешить - для этого нет условий, и что скоро эта "заваруха" закончится, и они заживут с женой единой счастливой семьей, как люди...
"Господи! А эти молодые ребята? Они тоже даже еще не жили, а только строили планы на жизнь. Совсем недавно это были живые более или менее счастливые люди со своими надеждами и мечтами, от жизни которых зависело счастье близких. А, теперь, что делать молодым любящим женам и невестам? А каково родителям? Такие раны не заживают. Кто ответит за эту глупость? Или хорошо спланированное предательство? По крайней мере, не те, кто непосредственно приложил к этой гражданской войне свою руку и президентскую печать. Стрелочников у нас всегда находят на уровне исполнителей, но не организаторов...", - эти мысли о причинно-следственных связях всего этого ужаса начали возвращать старшего лейтенанта к действительности.
Какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось в душе молодого офицера.
- Они обязательно должны прийти, - вновь вспомнил он и испарина покрыла его тело, которое сразу как-то обмякло, тошнота вновь подступила к горлу, ему стало жалко себя, и что-то предательское защипало в глазах.
- Карта..., - вдруг прошептал он, однако вспомнил, что ничего, кроме ориентиров местности, на нее не наносил, и у него отлегло от души.
Он приподнял голову, перевернулся на левый бок и ёще прошёлся взглядом по земле. В двух метрах от него лежал, только, его разбитый бинокль. Волна безысходности вновь стала накрывать его. Вдруг он вспомнил свою привычку рассовывать самое необходимое по карманам и в надежде левой рукой начал их проверять...
- Слава Богу..., - сказал офицер вслух, когда он нащупал в набедренном кармане камуфляжных брюк ребристый холодок лимонки и запал к ней, - Теперь надо подороже отдать свою жизнь.
Старлей перевернулся на левый бок, подполз к гусенице бронетранспортера и выглянул из-за неё, но ничего, кроме трупов и размётанных по земле частей тел военнослужащих, не увидел. Опёршись на тракт гусеницы, он, шатаясь, встал и с высоты своего роста заметил в метрах двадцати от него нечто похожее на автомат и едва успел упасть на землю, как вспышка и грохот вновь заставили его сознание покинуть тело.
- Гранатомет..., - пронеслось у него в голове.
Очнулся он от тупой боли в голове и постоянного гула в ней. Боясь, что боевики его застанут врасплох, он достал из кармана
лимонку, с трудом левой рукой и зубами с нескольких попыток привел ее в боеготовое состояние, глубоко вздохнул и расслабился, лежа на спине. Он ощупал себя левой рукой и пришел к выводу, что новых ранений не получил, кроме дополнительной контузии.
- Ну, что ж, - подумал старший лейтенант, - Ничто не вечно под луною. Жить я старался по совести, не кривя душой, хотя не без грехов, конечно. Но по-моему, у меня получалось. Жаль только, что так недолго.
Он вдел указательный палец левой руки в кольцо лимонки, перевернулся на левый бок, просунул под него смертельный заряд, придавил его телом и стал ждать гостей.
Теперь он окончательно был готов к смерти.
Лицо его приобрело какую-то мальчишечью безмятежность и непосредственность, ранняя морщинка между темными бровями расправилась, напряжение и шоковая лихорадка перестали тревожить его тело, бледные губы перестали реагировать на приступы боли. И, если раньше эта всепожирающая боль заставляла тело быть в постоянном, до судорог мышц, напряжении, то теперь она отступила перед сознанием близкого перехода от мирской суеты к вечному покою.
Русые волосы на его бледном высоком лбу чуть шевелились под легким ветерком, сквозняком, продувающим вдоль ущелья. Приплюснутый боксерский нос отнюдь не способствовал увеличению аргументов на чашу весов мужской красоты. Однако твердый взгляд, волевое выражение лица, широкий подбородок, крутые скулы в сочетании с высокой статной фигурой, развитыми мышцами шеи, рук, широкой грудной клеткой, узкими бедрами и длинными, сухими, жилистыми ногами выдавали в нем сильного, тренированного человека, длительное время занимавшегося спортом. Как правило, физически сильные, выносливые люди, энергия и нравственные стремления которых с детства направлялись в единое, несмотря на обстоятельства, русло - русло добра, лишены приспособленческих рефлексов, предохраняющих собственную шкуру в бурной человеческой жизни страстей. Поэтому, представ перед вечным Гамлетовским вопросом:
"Быть или не быть?", в его понятии утверждение: "Быть" - значило оставаться собой до конца, то есть, необходимо было принять смерть достойно, как и подобает человеку. Этот выбор был для него единственным и естественным.
Кроме того, присущая ему порядочность, длительные занятия боксом и рукопашным боем, увлечение восточными течениями в философии, хорошая психологическая подготовка в общей сложности, способствовали развитию в нем определенного отношения к жизни: он был готов принять смерть в любой момент. То, что мы гости в этом далеко не лучшем мире - для него было убеждением, а не версией. Поэтому, окончательно успокоившись после болевого шока и психологического стресса, лежа на левом боку на груде камней, обреченно упершись взглядом на свою изуродованную, окровавленную, правую руку, свисающую на живот, он стал ждать звука перекатывающихся камней из-под ног боевиков.
Его мысли текли, как бы обосновывая образ своей жизни, его систему ценностей, подводя итог своего короткого жизненного пути.
Белое солнце Северного Кавказа стояло в зените, и все живое пряталось от его палящих лучей. Однако, мысли готовящегося к смерти человека были далеки от биологических ощущений настоящего момента, и горящее пламенем развороченное предплечье не доставляло ему беспокойства, впрочем, как и все земное в настоящий момент.
Его беспокоило другое - как бы не потерять сознание до прихода боевиков.
Однако долгое лежание на левом боку и руке не прошло даром.... Он попробовал пошевелить указательным пальцем, на который было надето кольцо лимонки, но не почувствовал его.
- Надо восстановить кровообращение, - подумал офицер. Он немного приподнялся, ослабив давление тела на смертоносный заряд, осторожно, с трудом вытащил онемевшую левую руку с лимонкой, вытянул ее вдоль туловища. Потребовались большие усилия, чтобы освободить палец из кольца. Контрастным черным пятном лимонка лежала на рыжей каменистой земле.
- Интересно получается, - лениво и грустно подумал он, сжимая и разжимая кисть левой руки для восстановления кровообращения, - чтобы умереть - необходимо хотя бы временно восстановить свою жизнедеятельность.
Вдруг в памяти всплыло до боли милое и родное лицо его бабушки...
- Он обережёт тебя..., - сказала тогда она ему при расставании.
- Ан нет, - подумал офицер, нащупал крестик под тельняшкой, зажал его в кулак, поднес его поближе к глазам и разжал кулак. - Не оберег меня крестик-то... Моя милая, любимая бабуля, ты, наверное, единственный раз в жизни ошиблась.
Взору представилась оборотная сторона серебряного крестика, где славянской вязью было написано: "Спаси и сохрани".
- Ну, что ж, - печально констатировал он, - значит, не заслужил, чтобы спасти. А, может, переход в мир иной - это и есть спасение от смертного греха в будущем? Ведь пришлось бы убивать не супостата, который пришел на твою землю, а обманутых людей своей страны.
И вдруг мелькнула мысль: "А может и я, и другие тоже обмануты новой антинародной властью, жаждущей денег?"
- При нынешних людях, стоящих у власти все возможно, - подумал он уже как-то безразлично, - Ведь вооружили же они амбициозных князьков и суверенитетом одарили, как бы специально толкнув на войну.
Он перевернул пальцами крестик, увидел образ Иисуса Христа, и белая вспышка луча солнца, преломленная серебром, неожиданно резанула по глазам.
Офицер непроизвольно закрыл глаза от неожиданного ослепительного света, в его сознании еще долго оставался на черном фоне яркий облик Сына Божьего, распятого на кресте. Сетчатка глаза четко сработала как фотоэлемент, выхватив на доли секунды образ, после чего произошло временное ослепление.
Несколько секунд он с закрытыми глазами, удивленно сознавая, что они действительно закрыты, изучал каждую черточку этого изможденного и страдающего человеческого лица.
"Сколько боли и... невысказанной любви в этом облике, - вдруг как-то обстоятельно и трезво подумал он. - С болью-то - здесь все понятно. А вот с любовью - заковырка... При чем здесь она? Не уместна, она должна быть в этой ситуации. Предали и распяли, чтобы больше мучился... За что любить людей, которые изменились только в худшую сторону? Откуда в лике Христа пробивающаяся сквозь гримасу физических страданий всепрощенческая любовь в этом грустном, сожалеющем о чем-то взгляде?"
Офицер встряхнул головой, открыл глаза и с удивлением взглянул на давно изученный облик Христа, изображенный на его крестике...
- Ничего особенного, - отметил он про себя, крутя между пальцев крестик, ловя отраженный от него солнечный луч в надежде повторения недавнего эффекта, - штамповка не лучшего качества, из-за чего нельзя определить так детально и четко выражение лица Иисуса, которое только что полоснуло по его чувствам. Но откуда взялись эти ассоциации, это озарение? Может быть, я уже нахожусь в предбаннике лучшего мира, и Всевышний готовит меня к встрече с собой?
Молодой офицер продолжал внимательно рассматривать, вращая крестик вокруг его оси, и, не дождавшись повторения этого проблеска истины, уж очень аккуратно и бережно спрятал его за тельняшку. Снова вдел указательный палец в кольцо лимонки, придавил ее левым боком к земле, нашел равновесие для изуродованного предплечья и, успокоившись, без тени сомнения в правильности принятого решения, стал прислушиваться к звукам, чтобы в нужный момент выдернуть чеку...
Грустно ему было, грустно и обидно... Грустно потому, что представил своих родных и близких при получении ими вести о его гибели, а обидно - из-за того, что в этой жизни он ничего не успел ни увидеть, ни сделать, даже не успел прочувствовать, что такое любовь к женщине. - Боже мой, - думал он, - ведь прошло чуть больше полутора лет после выпуска из училища, только закончился подготовительный период к самостоятельной жизни: детство, юность, школа, училище... Господи, рано еще подавать команду: "Выходи строиться", еще не узнал я, что такое жизнь и с чем ее едят.
Мысли его независимо от разума, принявшего однозначное решение о смерти, обреченно и равнодушно блуждали в его сознании, самопроизвольно перескакивая с темы на тему, однако слух был напряжен и ловил малейшее движение, слабейший звук перекатывающихся камней...
Потом под влиянием какого-то внутреннего чувства он повернул голову вправо, посмотрел в бледно-голубое небо, где черной меткой плавно отмерял свои виражи над ущельем ворон.
"Че-о-рный в-о-о-орон, что ты вье-оо-шься над моею го-ловой...", - мысленно пел он, связывая, этот персонаж любимой отцовской песни со своею судьбой.
Он вспомнил своих родных, и незаметно для него слезинка скатилась с его левого глаза и упала на раскаленный от жары камень, и через долю секунды вместо ее осталось только маленькое белесое пятнышко соли...
* * *
С высоты своего полета ворон видел, что один человек еще жив, но бурые большие пятна крови на его животе и уродливая груда мяса вместо предплечья правой руки, лежащая на груди, говорили о том, что это временно, и судьбой уже все предрешено.
- Часом раньше, часом позже... Какая, в сущности, разница? Все равно прозвучат... Как это у людей называются..., а, контрольные выстрелы, - рассуждал прагматик-ворон.
Старый ворон с незапамятных времен жил в этих с некоторых пор ставших хлебными краях, был мудр и привык принимать жизнь такой, какая она есть, без прикрас. Особенно не имел никаких нравственных иллюзий по отношению к людям.
Повидал он на своем веку и обильные трапезы в результате человеческих побоищ, длившиеся целые месяцы, когда в пищу шли только
"деликатесы": человеческие глаза и полуразложившаяся мягкая печень; вспомнил и морозные голодные месяцы, когда приходилось переходить на подножный корм и даже склевывать своих падших сотоварищей.
На его веку никогда не было такого, чтобы даже в тяжкие, голодные времена стервятники нападали на слабых и больных своих сородичей. Да, все ждали, когда более слабый отдаст концы и только тогда набивали свои съежившиеся желудки плотью своего собрата. Но, Боже упаси, приложить к этому делу для ускорения цели свой клюв.
Есть у животных и птиц определенные правила совместного проживания в стае, которые не позволяют перешагнуть этот барьер, называемый убийством своего собрата.
"Ворон ворону глаз не выклюет, - резюмировал он. Есть, конечно, исключения из правил, но они относятся, извините, даже не к четвероногим, а к двуногим, может быть, братьям, а, может, и врагам".
В разных ситуациях побывал ворон, многих сторон он себя познал как представитель пернатых стервятников, но не было в нем такой ненависти и злобы, бессмысленной жестокости, которая присуща людям. Хотя благодаря именно этим качествам человека род вороний поддерживает свою популяцию на весьма, сытом уровне существования. Он давно уже понял, что самым сладким мясом является человечина, но не свежая, а мягкая, только начинающая разлагаться. Только тогда ее естественный сладковатый вкус приобретает, кроме того, и запах, и в сочетании с загустевшей до черноты кровью создает уникальную пикантность, формирует специфическую гамму вкусовых ощущений.
О, старый ворон был гурманом со стажем. И, если была бы возможность у вороньей стаи специально выдерживать до нужной кондиции кандидатов в деликатесы, стервятникам ничего не нужно было бы от жизни. Но в условиях жесткой конкуренции с мелкими и средними потенциальными сотрапезниками это было бы непозволительной роскошью.
Таким образом, паря на восходящих воздушных потоках, неспешно размышляя о плюсах и минусах рода человеческого и его влиянии на популяцию стервятников, паря на восходящих воздушных потоках, ворон пришел к философскому умозаключению о его всесильности и слабости...
Всеядным род человеческий, по его мнению, можно назвать потому, что только сильный ненасытно и без видимых причин может убивать десятками себе подобных и не бояться гнева Всевышнего за грехи свои смертные. И не важно, какому Богу поклоняются люди в своих религиях, наивно давая себя убедить своим вожакам в святости их кровавого дела.... Грех есть грех, тем более - смертный, и какими то ни были "смягчающие обстоятельства", все равно придется предстать перед судом Создателя. И не бояться этого может, только сильный и самонадеянный. Или глупый - но эту версию ворон из-за технических достижений рода человеческого не рассматривал всерьез.
Кроме того, человек, освобожденный от собственных индивидуальных нравственно-этических норм в жизни и принявший правила игры стервятника вожака, все может. Для него, по крайней мере, на земле, не существует рамок своего применения. Без них, удерживающих человека от неестественного кровожадного поползновения, человеческая особь приобретает обширную область для применения своих отрицательных черт...
Упоение во вседозволенности, ненависть к врагу, чувство власти над безоружными людьми, обманчивое сознание своей "героической" исключительности - все это почва для смертного греха. Редкий человек в этих разлагающих душу условиях войны не заражается смертельным вирусом, именуемым местью, который незаметно для него самого перерождает гены Создателя в дьявольские. Вот тогда человек уже ничего не боится, в нем проявляется иллюзия собственной всесильности.
Всеслабым же, по мнению ворона, человек является потому, что коварство, трусость и жестокость - удел слабых. Это старая истина. И если не было бы этих качеств у шакалов и гиен, то они бы давно вымерли. Ведь основными способами охоты этих трусливых животных являются действия из засад, где используются численный перевес, элемент внезапности, обеспечивающие победу. Так же действуют и люди, но они, кроме того, еще используют оружие, позволяющее убивать на расстоянии, что уравнивает сильную и смелую особь со слабой и трусливой. А посему, чтобы выжить человеку в войне, не обязательно быть сильным и храбрым, как это повелось в животном мире, подчиняющемся законам естественного отбора, а достаточно того, чтобы хорошо владеть методами охоты гиен и шакалов. А это уже, увы, удел слабых, что и требовалось доказать.
Поэтому, хотя и является человек основным кормильцем рода стервятников, старый ворон всегда старался держаться от него подальше.
* * *
Со стороны скалистого склона ущелья, поближе к входу в долину быстро спускались два человека. Первый, часто перебирающий короткими ногами, был безоружен. Низкорослый и лысый, одетый, несмотря на жару, в короткий грязный неопределенного цвета бушлат, туго затянутый тряпичным поясом, он быстро спустился с каменистого склона. И мелкими шажками стал приближаться к подбитому бронетранспортеру. Ему было около тридцати пяти лет, но блуждающий блеск его черных, ничего не выражающих, пустых глаз с расширенными зрачками, неопрятный внешний вид, давно нечесаные борода и усы, слюнявый рот выдавали в нем психически больного человека или тронутого умом. Маленький, до блеска выбритый череп, с большими лопуховидными, торчащими ушами, был похож на биллиардный шар и ярко контрастировал со всем его неприятным обликом.
Он торопливо, ежеминутно оглядываясь назад на своего медлительного спутника, подошел к ближнему обгоревшему трупу, перевернул его носком грязного ботинка с живота на спину. Остатки передней части обгоревшего обмундирования и металлическое содержимое карманов остались лежать на земле. Это привлекло его внимание. Горсть монет и других безделушек вместе с черным пеплом была быстрым вороватым движением спрятана в один из глубоких карманов бушлата. И только после этого его взгляд задержался на обгоревшем лице погибшего... На темном фоне обгоревшего лица солдата удивительным образом сохранились ярко-голубые глаза, неподвижно смотрящие перед собой. Даже у безумного человека пробежали мурашки по телу, видя эти голубые окна чистой души молодого солдата на фоне обезображенной огнем плоти.
"Шайтан, шайтан...", - запричитал маленький человек и, бормоча на гортанном языке что-то похожее на молитву, подошел ко второму трупу, лежащему на спине.
Сбросил грязной рукой остатки еще дымящего шлемофона, который защитил от огня кожу и волосы солдата. Рыжеватые волосы и белый лоб резко контрастировали с почерневшим от огня лицом. Спустившийся с гор человек достал из узорчатых кожаных ножен длинный неуклюжий кинжал, в его руках похожий на маленький меч, привычным движением оттопырил ухо убитого левой рукой, отсек его и, не вытирая кровь, сунул в карман. После этого он аккуратно вытер о полубушлат кинжал, вложил его в ножны и засунул за пояс.
Вторым спустившимся в ущелье вслед за маленьким человеком был грузный, казалось бы, медлительный мужчина лет сорока - сорока пяти, чуть выше среднего роста, заросший почти до глаз черной с проседью бородой. Одет он был в камуфляжную полевую форму и крепкие армейские ботинки. После беглого осмотра полностью выгоревшей кабины бронетранспортера он направился к раненому офицеру, лежащему на спине.
На первый взгляд, белое бескровное лицо, закрытые глаза и лежащая на груди человека изуродованная рука, огромное кровавое пятно под ней, окровавленная одежда в области живота и левого бока для неискушенного человека не вызывали бы сомнения в смерти. Однако для бородача, умудренного опытом безвременно ушедших на небеса своих коллег по ремеслу, показались подозрительными поза лежащего человека и перетянутая ремнем его рука выше локтя. Кроме того, он не видел его левой руки, и это его насторожило. Не доходя примерно пяти метров до раненого, он остановился, обошел подбитый бронетранспортер с другой стороны, увидел, что кисть левой руки была спрятана под левым боком и, не отрывая взгляда от нее, стал осторожно подходить к лежащему.
Офицер давно услышал сопение, бормотание и возню, создаваемые больным человеком по ту сторону подбитой машины и был готов в любую минуту выдернуть чеку с лимонки. Он ждал только приближения хотя бы одного бандита, чтобы взять его с собой на суд Божий.
Однако десять - двенадцать минут неподвижного лежания лицом вверх под палящими лучами солнца не остались бесследными для состояния раненого. Некоторое временное прояснение его сознания сменилось полуобморочным состоянием. В голове снова звенели колокола, свинцовая боль разлилась по всему телу, переливаясь тяжелым ртутным шариком от головы к правой руке и левому боку. Правая рука пылала огнем, стали появляться и исчезать какие-то странные видения. От нестерпимого белого света, бьющего прямо в глаза, он прикрыл веки и вдруг понял, что в ближайшую минуту потеряет сознание... "Надо спешить...", - мелькнуло у него в сознании.
- Господи, прости меня и прими мою душу грешную, - подумал старший лейтенант и выдернул чеку.
Подсознательно он стал считать секунды до взрыва: "Раз...". Вдруг какая-то сила рывком перевернула его на живот, от пронизывающей боли в руке он провалился куда-то во тьму, и ускользающее сознание отметило взрыв, но где-то вдалеке...
Находясь в непосредственной близости от раненого, бородач отметил порывистое движение его левой руки и увидел на его указательном пальце левой руки кольцо от чеки лимонки, моментально перевернул тело раненого офицера и носком ботинка успел отшвырнуть лимонку в сторону ручья и броситься на землю. Не пролетев и пяти метров, она рванула, не причинив никому вреда.
Стая ворон, столь терпеливо ожидающая своей очереди, взметнулась черной грязью в воздух с недовольным карканьем, через некоторое время вновь уселась на рыжие валуны, но уже на более безопасном расстоянии. Они привыкли уже к взрывам и их ничем уже нельзя было напугать.
Человек в камуфляжной форме поднялся с земли, отряхнул пыль, бросил взгляд на испуганного, присевшего от внезапного взрыва своего помощника, из вечно открытого рта которого по-прежнему тянулись тягучие слюни, брезгливо поморщился, отвернулся от него и перевернул офицера на спину.
Сознание вновь стало возвращаться к офицеру. Наконец, он открыл глаза, прищурился от внезапно обрушившегося на него потока яркого света и с удивлением уставился на бородача, который смотрел на него сверху вниз, как на ничтожного лягушонка.
Он приподнял левую руку и поднес ее к лицу. На сжатом в кулак указательном пальце болталась чека на кольце.
- Сколько же я еще буду умирать, Господи? - подумал офицер и закрыл глаза.
Звук передернутого затвора и тяжесть автомата, сконцентрированная горячим стальным стволом на лбу офицера, заставили его окончательно возвратиться в реальность. Он открыл глаза и пристально взглянул в глубоко сидящие черные угольки глаз боевика, с любопытством наблюдающие за ним из-за нависших черных зарослей бровей...
Их взгляды встретились..., по сути, это были взгляды двух обманутых, убежденных в своей правоте людей. Они оба воевали за свою Родину, но один - за большую, а другой - за маленькую. Они оба выполняли свой долг: один - долг присяги и чести, второй - долг мужчины, не желающего казаться трусом. Они оба были сильными мужчинами и готовы были умереть - один за свои убеждения, а второй - за чужие, так как не разделял их, но из-за семьи вынужден был быть тем, кого он сейчас представляет. Взгляд готовящегося к смерти человека был чист и спокоен, а потенциального убийцы, привыкшего видеть страх в глазах жертв или ненависть, выражал уважение к достойному противнику. Молодой офицер видел, как толстый, поросший на внешних фалангах пальцев черными волосками указательный палец боевика на курке автомата начал плавно выбирать свободный ход спускового крючка.
- Как собаку, - подумал офицер с сожалением. Ему было не все равно, как умирать.
- Подожди, - прохрипел старший лейтенант...
Боевик понял, что человек хочет принять смерть стоя, убрал автомат с его лба, отошел от него на пять шагов и стал смотреть, как поднимается офицер.
Опираясь на здоровую левую руку, подавляя подступившую к горлу тошноту, он медленно поднялся на ноги. Он пошатнулся, но не упал, вновь справился с обмороком, широко расставил ноги и выпрямился во весь свой рост.
Большое бурое пятно на камуфляже в области живота, висящая, как плеть, правая рука, из раны на предплечье которой сочилась кровь, каплями стекающая по кисти руки на камни, бескровное лицо и с трудом удерживаемое офицером равновесие - все это говорило о том, что человек близок к смерти. Его поясной ремень ослаб, но все еще держался поверх правого локтя. Широкий кожаный офицерский ремень перекосился, однако плотно сидел на талии, образовывая неравномерные складки одежды. Серые глаза старшего лейтенанта смотрели на своего убийцу спокойно и даже как-то равнодушно, с едва заметным сожалением.
Бородач медленно поднял автомат, что-то отрывисто на своем языке сказал своему слюнявому помощнику, который проворно подбежал к офицеру, быстро обшарил все его карманы, но, не найдя ничего интересного, резко схватил за льняную веревочку, на которой висел серебряный крестик, вывалившийся поверх полосатой майки, и попытался сорвать его.
Офицер успел своей левой рукой перехватить запястье мародера, вывернуть его во внешнюю сторону, от чего тот свалился на колени и завизжал от боли. Короткий удар коленом в лицо отшвырнул придурка метра на три. Старший лейтенант, тяжело переводя дыхание после этих вынужденных упражнений, опустился на колени и начал искать крестик... Солнечный отблеск от серебра помог увидеть его недалеко от места короткой схватки. Он сжал его в кулаке, поднялся, посмотрел в голубое небо, где все накручивал свои виражи черный стервятник, и с тоской тихо пропел, не отрывая от него взгляда, последнюю строчку фамильной песни:
- Че-е-ерный во-о-рон, я уж тво-о-ой...
Потом резко повернулся лицом к бородачу и глухо сказал:
- А теперь давай....
Бородач молча с удивлением, наблюдал за обреченным на смерть русским и боковым зрением - за своим подручным, который выл от боли и корчился на земле, прикрывая ладонями распухший кровоточащий нос. Ствол его автомата, боевика, поддерживаемый ремнем, перекинутым через правое плечо, был по-прежнему направлен на офицера, но указательный палец правой руки все еще оттягивал роковое мгновение. Горец уважал сильных мужчин, и все это время он колебался между двумя диаметральными решениями одной проблемы, он знал, что надо спешить, знал, что за ним наблюдают его командиры, но что-то останавливало его.
Вдруг отрывистые гортанные восклицания, в назначении которых нетрудно было догадаться, очухавшегося от удара напарника прервали его размышления... Он увидел несущегося на офицера окровавленного придурка, размахивающего над своею головой длинным кинжалом.
Десантник стоял спокойно до самого критического момента. Казалось, что старший лейтенант уже не успеет даже повернуться к неожиданному агрессору, но каким-то чудом носок крепкого десантного ботинка точно, но несильно пропечатался в солнечное сплетение нападающего, который отлетел на землю, как мячик от стены. Он беззвучно, судорожно глотал слюнявым, окровавленным ртом воздух и не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть воздух. Дыхание его перекрылось, лицо посерело и перекосилось в судорогах. Он силился глотнуть воздуха, но не мог это сделать. Болевой шок прошел через тридцать секунд, и он глубоко и со стоном наконец-то часто-часто задышал...
Старший лейтенант на этот раз не удержал равновесие, упал, больно ударившись раненой рукой о камни, но в горячке быстро поднялся и развернулся в сторону бородача, уперев взгляд своих серых глаз в боевика.
Бородач все больше проникался уважением к этому русскому. Однако надо делать дело. Он перевел автомат на одиночный выстрел, поднял его и сквозь прорезь прицела вновь встретился взглядом со спокойными глазами десантника. Он прицелился точно в переносицу, немного помедлил, опустил автомат на уровень груди офицера и медленно подошел к нему, упер ствол в левую часть груди десантника, приподнял распоротый лоскут гимнастерки на животе и осмотрел рану, потом начал поправлять ремень выше локтя.
Офицер понял, что такой возможности больше не представится, собрал все свои силы и резким ударом ребра левой ладони по ложу автомата с разворотом корпуса влево выбил автомат из правой руки боевика. Однако он не упал на землю, а зацепился ремнем на согнутой в локте руке противника. Он-то и защитил его от следующего сильного удара десантника коленом в пах бородача, который был нанесен акцентировано, с использованием всех восьмидесяти пяти килограммов тренированного тела.
Даже этот опытный боевик, зная, что загнанный в угол волк, всегда, остервенело атакует, ожидал чего-нибудь подобного и был готов спустить курок в любую долю секунды, но и он не успел среагировать, и только чистая случайность спасла ему жизнь.
Удар коленом был таким неожиданным и сильным, что отбросил бородача метров на полтора - два. Хотя он упал, но успел вскинуть за ремень автомат, перехватить его правой рукой за ложе, упереть его приклад в каменистую почву и направить ствол на шатающегося десантника, который было, бросился к бородачу, но, видя наставленный на него ствол, остановился.
Правое колено его было рассечено затвором автомата, кровь выступила на порванных брюках и стала медленно наполнять правый ботинок.
- Аднака..., - удивленно пробормотал бородач и, не спуская глаз с офицера, медленно поднялся с земли.
Его удивила прыть, боевая и психологическая подготовка десантника, который, судя по ранам, должен был находиться в предобморочном состоянии. Боевик даже хотел пристрелить десантника из-за того, что он, по его расчетам, не должен был дойти до базы. А нести его на себе бородачу не хотелось. Но после этой неожиданно энергичной атаки офицера бородач изменил свое решение и с акцентом даже не сказал, а пропел:
- Если упадешь - пристрелю... Здесь недалеко... Пошли... Старший лейтенант понял, что судьба готовит ему тяжелые испытания. Он наклонился, осмотрел рану на колене, которая оказалась не столь серьезной, поднял лицо к небу, увидел все ту же черную кляксу рядом с диском солнца и грустно подумал: "Отставить, ворон, пока еще я не твой. Уж извини...".
Прихрамывая на правую ногу, десантник двинулся в указанном бородачом направлении.
* * *
Ворон видел, как уводят одного из потенциальных кандидатов для трапезы. Он по-прежнему размышлял со свойственным ему философским отношением ко всему происходящему.
Для стаи хватит и этих. Главное, чтобы земные конкуренты не опередили воронье племя.
Раньше в предвкушении сытного обеда вся воронья стая с карканьем поднималась в воздух и, кружась над его предполагаемым местом, демаскировала добычу, что было на лапу местным четвероногим аборигенам. Вот почему зачастую воронам оставались в лучшем случае только объедки. С его приходом к власти над стаей ворон ввел некоторые элементы дисциплины, которые не позволяли его собратьям действовать самостоятельно, особенно, если дело касалось благополучия всей стаи. Сигнал: "к обеду" - подавал только он, координирующий действия стаи, ожидавшей его команды и своего часа.
Параллельно с этим жизненно необходимым стереотипом действий ворону нравилось анализировать кое-какие нелогичные, с его точки зрения, постулаты жизни, сопоставлять факты и приходить к каким-то конкретным выводам. Эти выводы не обязательно должны были приносить практическую пользу. Для него важен был сам процесс мышления, то есть, состояние, которое позволяет парить в вышине и взирать оттуда на собратьев не только в физическом смысле.
Его давно занимал вопрос: "Почему так неравномерно распределил Всевышний земные блага и условия жизни между своими детьми?" Одних Он одаривает властью над своими братьями, способностью использовать природные богатства в целях теплой и сытой жизни, а других - обрекает добывать хлеб свой насущный в жестокой борьбе. Для первых братьев этот образ жизни называется человеческим, для вторых - естественным отбором.
Почему человек был так высоко поставлен над своими братьями? Чем он заслужил? Может быть, тем, что, якобы, умен? А где результаты этой умственной деятельности? Неужели Всевышний не видит, что к чему только ни прикоснутся руки человеческие, то обязательно испоганят, что ветвь человеческая приносит одни бедствия.