Шанс остаться человеком и обрести вечную жизнь есть всегда, даже, казалось бы, в безвыходной ситуации.
Чем больше он задумывался над своей жизнью, тем больше запутывался... Логика за последние три месяца его жизни, как только он попал в центр подготовки моджахедов, все больше входила в противоречие с его привычным образом жизни, убеждениями. То, что он ценил прежде, происходящее с ним ушло на второй план и теперь представляло собой невостребованный нравственный "хлам", который мешал жить по привычным стереотипам нынешней среды его существования. Сейчас этот хлам "валялся" в закоулках его души, как производственный мусор у рачительного жлоба-хозяина. Этот "мусор" теперь ему приносил от судьбы одни лишь шишки и тумаки.
"Старые стереотипы жизни и ориентиры в ней должны быть выброшены на помойку. Сейчас новое время, требующее переосмысления происходящего не с точки зрения тупого выполнения Суры, а пользы для общего дела", - так решил его новый духовный наставник и, фактически, его хозяин.
В прошлом этот "хлам" был для него "священной коровой", которую он ценил и лелеял, оберегал от всяческих нравственных напастей, закамуфлированных под благие дела, теперь у него просто рука не поднималась, чтобы окончательно избавиться от "обломков" былых символов чести и человеколюбия. Но все-таки что-то теплое и даже немного альтруистическое в глубине души еще тлело, периодически, в минуты расслабления давая знать хотя и о незавидном, но все-таки существовании. В эти минуты, когда он мысленно с любовью возвращался к своим бывшим убеждениям, то готов был бежать куда угодно, сломя голову, от новых диких, средневековых , человеконенавистнических идей воинствующего Ислама его нынешних хозяев. Что ничего общего не имел с Главной книгой мусульман - Кораном.
Он знал, что после того, что произошло, этот нравственный "хлам", ранее такой трогательный и родной, взращенный в его душе отцом и дедом, теперь ему совершенно был не нужен. Хотя очень хотелось быть таким же счастливым, уверенным в своих идеалах и целях в жизни, как полгода назад.
Однокомнатная квартира в старой, обшарпанной хрущевке на окраине Москвы с загаженными подъездами на последнем, пятом этаже вызывала такое же удручающее впечатление. Ободранные в некоторых местах обои, крашеные масляной светло-зеленой краской стены кухни, туалета и ванной говорили о том, что квартира эта - лишь временное пристанище не притязательных к эстетике провинциалов. Обстановка квартиры, под стать ей самой, так же не вызывал никаких положительных эмоций. И человек, полторы недели живущий здесь, по своей внешности и одежде идеально вписывался в этот "дизайн". Он был такой же убогий, мрачный и голодный, так как гнусный скрип двери холодильника не слышался в квартире уже два дня, как минимум.
Постоялец квартиры в основном проводил время лежа на диване, тупо уставившись в почерневший от сигаретного дыма потолок. Иногда он вставал, пил воду прямо из крана, присосавшись к нему, и снова ложился на диван с периодическими редкими подъемами в туалет.
Ему было около тридцати лет, и звали его Исламбеком. Облик его был типичным для представителя предгорий Кавказа... Ярко выраженный брюнет с орлиным взором и таким же носом, грустно нависшим над узкими губами; впалыми щеками, покрытыми трехдневной щетиной; оттопыренными борцовскими ушами; крутым лбом с выпуклыми надбровными дугами; темно-карими крупными глазами над длинными смоляными бровями и жесткой складкой между ними. Если бы не нижняя челюсть, чуть выдвинутая вперед, его лицо можно было назвать почти по - мужски красивым, но она вносила диспропорцию в его составляющие. Среднего роста, с костистой, худощавой фигурой, широкой грудью, длинными ухватистыми руками, кривыми, волосатыми ногами, он напоминал древнего воина - алана. Однако характер постояльца был ровный, покладистый, скорее, даже безобидный. Прежде часами он мог изображать внимание к пустому по сути разговору, боясь обидеть собеседника, в то время как сам по горло занят. Тихий и даже несколько замкнутый, он любил читать. Он прекрасно знал Коран и мог наизусть цитировать его абзацы и главы. Тяга к знаниям и духовности был его основным атрибутом, хотя он не был трусом и мог постоять за себя.
Как профессиональный учитель, преподающий историю и обществоведение, он имел прекрасную подготовку по русской и советской литературе. Поэтому, как человек образованный и начитанный, с грустью вспомнил крылатую фразу русского классика: "Все перемешалось в доме Облонских..." и связывал ее со своим душевным состоянием.
"Но если ты действительно человек чести, каким себя считаешь обязан найти достойный для твой совести выход из создавшегося положения. Интересно получается... Полгода назад был воинствующим мусульманином, открыто боролся, как мог, с современными тенденциями ревизии Корана, с насильственным созданием "Мирового Халифата", а теперь такой же "непримиримый борец" за их воплощение в жизнь... И какой ценой... Ценой собственной жизни и десятков жизней ни в чем неповинных людей... Идейный борец...", - с внутренней усмешкой подумал он.
Однако время шло, но достойного варианта действий не удалось найти.
Он, конечно, знал причины такого кардинального перерождения, но будучи склонным к самоанализу, он старался разложить все на составляющие. Он понимал, что его обманули, используя его эмоциональное потрясение, но это не уменьшало меры его нравственного падения, прежде всего - перед собой.
Фарисейство - грех страшный. Он понял, что под воздействием неконтролируемых эмоций он совершил стратегическую ошибку, после которой жизнь его стала нравственным адом. Теперь вынужден он жить и действовать так, как ему говорят, он стал чужой собственностью и должен пойти на самый страшный смертный грех, хотя вся его сущность правоверного мусульманина противится этому.
"Во-первых, человек приходит на эту грешную землю не по своей воле, а значит, и уйти из жизни он должен тоже только по воле Аллаха; во-вторых, убийство, тем более ни в чем неповинных людей - грех ужасный, противоречащий Корану и Суре, и для правоверного мусульманина не приемлем..., - думал он, ужасаясь своей мрачной перспективе, - И кто мог бы подумать, что именно со мной это случится... Со мной, который лучше других знает Коран и вроде бы всегда поступал в соответствии с его постулатами, который готовился стать муфтием...".
Центр обучения чеченских боевиков, где Исламбек прошел подготовку шахида, находился на неподконтрольной властям территории Грузии из-за высокого уровня криминализации и хорошо обученного и вооруженного местного населения - компактно исторически проживающей там части чеченского народа. Грузинские власти неоднократно пытались навести порядок, но каждый раз терпели фиаско. С одной стороны, они просто боялись конфликтовать с сильным и мстительным противником, а с другой - вполне могли поставить под угрозу существование суверенитета самой Грузии, переживающей тяжелые времена политико-экономического упадка. Поэтому правительству Грузии приходилось заигрывать с чеченцами, и заодно они хотели иметь основание для шантажа России с тем, чтобы выторговать себе некоторые политические дивиденды.
"Мы вам сдаем чеченцев на территории Грузии при использовании ваших войск. А вы - Абхазию или, на худой конец, Южную Осетию...", - примерно такие мотивы были у грузинских властей, с которыми российские власти не могли были согласиться из-за их унизительных условий. Поэтому Тбилиси ничего не оставалось, как закрывать глаза на этот политический нонсенс и за одно - и на свою недееспособность, что способствовало спокойной плановой подготовке и руководящего состава, и террористов самопровозглашенной республики Ичкерии.
По мере осознания своего положения в этом центре Исламбек перебрал много возможных вариантов, которые мог бы использовать, чтобы исправить эту стратегическую ошибку, если бы не племянник, Саид.
Он мог отказаться от готовящейся ему участи, но в их руках был заложником Саид, о чем ему безапелляционно заявил Махмуд, некогда высочайший для него авторитет, новый духовный наставник и "злой гений" одновременно. Именно его изощренному искусству "влезть в душу", используя сиюминутный всплеск эмоций "клиента", им же вызванный, он был обязан своему несчастью стать слепым оружием убийства в руках шайтана, несмотря на свои знания и убеждения.
Кстати, он совсем недавно узнал, что настоящее имя Махмуда - Абдель Ибн Хоттаб, что он - один из влиятельных лидеров "Алькаиды" и отвечал за распространение "воинствующего Ислама" на территории России и постсоветском пространстве.
Отношения между Абдель Ибн Хоттабом и Исламбеком развивались крайне противоречиво: от этапа восхищения, беспредельного доверия и братской любви со стороны Исламбека до непонимания, недоверия и даже тихой ненависти на завершающем этапе их знакомства...
Когда он в очередной раз не согласился с Махмудом по поводу "умения читать Коран между строк" и основами вахабизма как истинного течения в Исламе, его оппонент, "припертый к стене" его неоспоримыми доводами, впервые взбесившись, со злостью выпалил:
- Если не согласен с нашим учением и считаешь, что оно противоречит основам Ислама, то почему оказался в наших рядах?!
Злоба обезобразила его смуглое, по - восточному красивое лицо: его черные, сузившиеся глаза метали молнии гнева; голос повысился до крайних нот и срывался от избытка негативных чувств; его руки, готовы были впиться ему в горло; речь стала изобиловать арабскими словами, стала малопонятна.
Исламбек поразился тому перевоплощению, которое предстало перед ним. Брови Махмуда подозрительно изогнулись, и он прошипел ему в лицо:
- А может быть, ты русский лазутчик, если ты подвергаешь сомнению прописные истины Ислама и стараешься всячески их оспорить? И жертва своими родными - это уловка, чтобы втереться к нам в доверие?
Красная пелена дикой ярости, внезапно поднявшаяся из глубин его души, казалось бы, спокойной и предсказуемой души Исламбека, застелила его глаза, отключив разум...
Он пришел в себя только после того, как услышал сдавленный хрип уже вяло сопротивлявшегося араба. Когда он окончательно освободился от неуправляемой слепой злости, то понял, что под ним лежит извивающийся Махмуд, его руки сжимают горло своего "духовного наставника", лицо которого уже посерело от удушья...
- Извините... Учитель... Нельзя же так... Оскорблять... человека... - только и смог выдавить из себя эти обрывки фраз испуганно - удивленный Исламбек.
Когда он восстановил способность к анализу своих чувств и действий, то смог для себя объяснить это сложное чувство... Испугался он и за свою жизнь, так как при Махмуде всегда, кроме времени занятий, находилась пара телохранителей. Но самым страшным для него была это неожиданная вспышка необузданной ненависти.
"Ели ты чуть не убил человека, то чего же можно требовать от людей в горячке вооруженного боя?" - подумал он.
После этого инцидента Исламбек через месяц был уже в Москве и ждал своего смертного часа.
- Не беспокойся, Исламбек, из Саида я выращу настоящего Шахида... - сказал Махмуд Исламбеку напоследок, явно стараясь побольнее "укусить" своего ученика, - Шахиды в основном тупые, запрограммированные на смерть ослы, а моджахеды - воины Аллаха, и только от воли Всевышнего и их сообразительности зависит их жизнь, в отличие от смертников. Поэтому он пойдет по твоему пути.
После этого "доброго" напутственного слова Исламбек понял, что своей эмоциональной вспышкой, после которой он подался в шахиды, он поставил крест и на судьбе своего единственного родного человека, за которого он нес единоличную ответственность.
Когда он был вдохновлен "пламенной речью араба-борца за свободу чеченского народа" и ослепленный местью за своих родных, на поверхность его личности "вспыли" самые дикие страсти его сущности, о существовании которых он и не подозревал. Под влиянием их он и принял решение о судьбе Саида.
"Он тоже должен быть "патриотом", и наша общая месть будет страшна...", - думал он, собирая племянника в горы, не предполагая, до какой степени будет жалеть о таком скоропалительном решении.
С тех пор все его мысли были именно о Саиде, о том, как вывести его из-под влияния араба. Но никаких реальных вариантов для осуществления этой цели не находилось. Слишком безысходная была ситуация: он находился "под колпаком", не имел перспектив на жизнь, а также и друзей в центре, которые могли бы помочь ему в этом.
С тех пор Исламбек не мог сознавать себя недостойным прикасаться к Корану. Он просто не мог думать одно, а делать другое. Двуличной жизнью ни он, ни его родственники никогда не жили.
Он знал, что должен взять из этого оружия только пластид, а остальное - для следующих смертников. Исламбек завернул весь этот джентельменский набор шайтана в холщевину и положил его в нишу.
"Я не буду брать на себя такой грех ... Поэтому лучше преждевременная смерть, чем смерть во имя смерти, - думал он, грустно перебирая свой арсенал, состоящий из двух пистолетов с глушителями, пластида весом около полу килограмма, пяти гранат, детонаторов и прочих необходимых мелочей для совершения так называемых "терактов", - Обратного пути уже нет... Да... А каким я был тогда, до смешного правильным...готовился стать Муфтием. И все говорили, что по внутреннему содержанию соответствую этой высокой должности, а стану убийцей...".
Было около трех дня. Исламбек встал с дивана, направился в кухню, зачем-то отодвинул холодильник, снял плинтус, потом половицу пола, засунул руку в образовавшуюся нишу, вытащил из нее объемный холщевый сверток и развернул его. Потом вернул половицу и плинтус на свои места. Поставив холодильник на прежнее место, он пошел в комнату, где плюхнулся на продавленный старый диван, взял с тумбочки сигареты и зажигалку и закурил.
Ему очень нравилась его мирная и важная профессия. Во-первых, он любил детей и ему доставляло удовольствие участвовать в учебновоспитательным процессе и сознавать, глядя на конкретного ребенка, что к становлению "этой маленькой личности" и он имел отношение. Во-вторых, его нравственная убежденность в необходимости делать добро, тем более - вкладывать в души детей зерна добра, веры в Аллаха и взращивать их, оберегая от человеческих предрассудков, недальновидности или просто глупости, были востребованы в школе, что ощущал он со стороны коллег и родителей учеников. И был счастлив как человек, чувствуя себя на своем месте. Как мужчина он также был счастлив, имея пятилетнего сына от любимой жены, свой дом с хозяйством и кучей родственников.
Все его несчастья и несчастья его народа начались с распада Советского Союза, осуществленного Горбачевым по планам США, и проведения в жизнь такой же предательской политики первого правительства России по дальнейшему расчленению страны... Беспредел государственной власти на местах и преступное равнодушие в Москве довели народ до нищеты и естественно подкосило образование. Еще более усугубило это положение провозглашение независимости от России республикой Ичкерии и объявление в связи с этим общенародной мобилизации на борьбу с русскими агрессорами. Это стало последней каплей для катастрофического обвала всей культурно - просветительской работы в республике. В условиях войны вступил в силу законы военного времени, суть которых заключалась в короткой фразе - "сильный всегда прав". Люди видели, что в этих условиях только "бородатый человек с автоматом" имеет постоянную официальную работу, которая хорошо оплачивается. Кроме того, на этом "поприще" можно всегда и "подхалтурить" разбоем, грабежом и работорговлей. Да и "высокая" духовность вахабизма это позволяла.
Образование же, как длинный и бесперспективный с точки зрения добычи хлеба насущного, процесс, не представляло для современного чеченца, живущего на своей исторической родине, никакого интереса. От этого нового менталитета "людей с автоматами", которые по численности фактически равнялись всему мужскому населению республики, страдали прежде всего дети, которые, как губка, впитывали в условиях бесправия людей и вседозволенности властей все правила жизни с позиции тупой силы и соответствующие этому жизненные идеалы и цели.
Ему же, способному понять всю пагубность этой перспективы необразованности для мятежной республики, было больно осознавать это, но его слабый голос ничего не решал. Как человек интеллектуальный и сугубо мирный, он принципиально отрицал возможность решение спорных вопросов с помощью силы, хотя от природы ему досталась и силушка, и отвага.
Но на бытовом уровне, как и каждый человек с определенными убеждениями, он должен был соответствовать требованиям времени. Мужчины, не зараженные "патриотическим" вирусом жажды крови русских в условиях войны, вызывали при столкновении с инакомыслием в этой области в первый раз в лучшем случае недоумение, а при повторном - обвинение в трусости, что для мужчины Кавказа было хуже смерти.
Поэтому перед ним встал все тот же вечный для человечества вопрос - "быть или не быть?". Поняв причинно - следственные связи между движущими силами в этой войне, он не мог просто слепо, как все, идти по пути убийств, указанному вахабитским лидером. Но с другой стороны, нагнетаемая чеченскими властями антирусская истерия не давала возможности без трагических последствий высказывать свои мысли по этому поводу. Ярлык "предателя чеченского народа" и "труса" был бы в этом случае обеспечен.
Как ни странно, когда он говорил о своих взглядах на эту войну в узком кругу, со своими близкими родственниками или друзьями, то встречал единомышленников, но когда высказывался публично, то ни в ком не находил поддержки. Все прятали глаза или просто уходили. Он не судил их строго - у каждого были дети и ближайшие родственники.
И совсем не сложно было понять некоторые закономерности исчезновений и убийств, якобы в целях ограбления, людей и целых семей, главы которых посмели выразить сомнения по поводу правильности пути, выбранного правительством современной Чечни.
С его "крамольными" мыслями и высказываниями Аллах еще миловал его, может, из-за авторитета среди простого народа, а может, информация просто не дошла еще до "специально обученных людей...".
"А может быть, убийство самых близких ему людей - и есть кара этих "специалистов"?" - думал он, сопоставляя имеющиеся у него факты.
"Нет, не похоже... Слишком много доказательств, что это сделали именно федералы..., - отметал он все сомнения, - Во-первых, двое свидетелей, боевиков, которые защищали его родных, чудом оставшиеся в живых, в красках рассказали, как шнурующие федералы, ворвавшись в его дом, без разбора поливали свинцом патриотов во все шевелящееся. Но семя слабого сомнения нет-нет, да и шевельнулось в его сознании: "Слишком подозрительны, с его точки зрения, эти "защитнички"... Вечно бегающий взгляд, постоянно движущиеся челюсти в перемалывании травки и колотые вены...".
Знал он и то, что, чтобы избежать штурма федералов, боевики использовали мирных жителей сел как щит - порой, дабы избежать обстрела и выйти из окружения, выставляли в окна домов стариков, детей.
Он помнил тот жуткий день, когда он после выполнения задания районного муфтия по доставке стройматериалов для ремонта мечети, через три дня возвратился в родное село и увидел свой полуразрушенный дом... Разум отказывался верить, что этот "скелет", состоящий из стен, крыши, пустых дверных и оконных проемов, был когда-то его домом.
В памяти то и дело всплывали уже вспухшие трупы его матери, отца, сестры и шестилетнего племянника. Вспомнился зажигательный монолог бородатого чужака, который на кладбище клеймил позором федералов, воюющих с детьми и с женщинами", и призывал мужчин идти в горы, чтобы убивать неверных, а родственникам погибших предлагал становиться "непримиримыми шахидами, которые должны ценой своей жизни отомстить за близких, принять мученическую смерть и вознестись к Аллаху...".
Он говорил с явным арабским акцентом о всеобщем мусульманском братстве, и получалось это у него так зажигательно и красиво, что у односельчан, пришедших проститься с погибшими, мурашки по спинам бегали. Он явно профессионально был знаком с психологией убеждения, и его обличающая "угнетателей и захватчиков" речь пробирала до глубины души и каждому казалось, что этот бородач со сверкающими гневом черными, непроницаемыми глазами обращается именно к нему...
Он был просто опустошен самым страшным горем - потерей родных, которых он любил больше собственной жизни.... Слишком неожиданно оно обрушилось на него, не дав до конца осмыслить его нравственно - духовные последствия для его дальнейшей жизни. Если бы хоть день был в его распоряжении, чтобы осмыслить случившееся, попытаться разобраться в его причинно - следственных связях, попросить свидетелей, то еще можно было избежать этого рокового шага.
Но "слово не воробей, вылетит - не поймаешь", тем более - для такого человека, каким являлся Исламбек.
"Я просто должен отомстить... И не важно, что я сам говорил, что "зло невозможно искоренить злом". Иначе какой же я мужчина?" - подумал тогда он, что было так непохоже на его убеждения и характер.
И тогда, под воздействием нахлынувших на него негативных чувств, после официальной части похорон он подошел к красноречивому арабу и завербовался в шахиды.
Это потом его терзали не отвеченные вопросы, которые он задал тем двум боевикам, которые, как они сказали, защищали его дом от атак федералов и видели смерть его родных: "Почему все его родные, по словам односельчан, лежали у оконных проемов? Почему его ближайшие родные погибли от пуль, выпущенных им в спины?" Это потом, когда к нему вернулась способность логически мыслить, он вспомнил подозрительно сбивчивый, противоречивый и совершенно не соответствующий фактам рассказ о "зверствах" русских солдат. Это потом в его памяти всплыли слова Фатимы, его соседки, что его родных боевики выставляли в окна, чтобы федералы прекратили штурм дома. Тогда, обезумев от горя, он плохо воспринимал то, что ему говорили соседи. А сейчас, когда факт свершился, и он связал себя клятвой на Коране о мщении за своих близких, разум стал работать в привычном русле, сопоставляя факты и отметая явную ложь, услышанную от подозрительных "свидетелей" убийства. Кстати, эти "свидетели" сами очень смахивали на убийцу, которого судили по шариатскому закону и расстреляли на глазах у всего населения села... Такие же бегающие, трусливые глаза, такая же бессвязная, лживая речь человека, пытающегося выгородить себя и уйти от ответственности при получении им права на последнее слово.
Если бы не это скоропалительное решение, то, очень может быть, сейчас он не ждал бы своего смертного часа, а полностью посвятил бы себя Аллаху, отмаливая у Него грехи свои и своих родственников.
Но мосты сожжены и ему ничего не остается, как принять смерть и унести со своей жизнью еще с десяток жизней ни в чем неповинных людей славянской крови. Хотя смерть в привычном ее понимании он уже не воспринимал. Он передал свою жизнь в руки своих хозяев и ждал только команды от них на самоликвидацию.
Кстати, необходимость "самоликвидироваться" и никаких проблем не вызывала. А вот то, что ему придется при этом забрать с собой еще с десяток жизней ни в чем не повинных людей, терзало его все больше и больше. Сначала он ощущал даже какое-то злорадство, продиктованное мстительной мыслью: "Я прочувствовал, каково оно - потерять всех родных сразу. А теперь и вы на собственной шкуре узнайте, что это такое...". Однако по мере того, как он, оглушенный горем, через неделю-другую стал приходить в себя, здоровая человеческая сущность, воспитанная той же семьей, которую он потерял, стала все чаще и чаще пробиваться сквозь толщу чувственного негатива, старательно заложенного на его душу в лагере подготовки моджахедов.
"И чем виноваты гражданские люди в том, что я лишился своей семьи... Русская женщина, ребенок или старик? Почему же тогда не направить мне подобных смертников на военные объекты, чтобы за это ответили те, кого обвиняют в убийстве? Воевать мужчина должен только с мужчиной... А иначе - это просто трусость... Даже шакалы никогда не дерутся с самками и со щенками... И потом, как же я, уважающий себя мужчина, потерявший сына, отца или жену, будут искать отдушину в мести, то есть смерти женщин и детей, но уже на территории другого народа? А мужчина, у которого я убью сына или жену, поедет в Чечню и также будет мстить за своих близких? Да, я был не прав, когда говорил, что зло рождает зло... Теперь я могу сказать точнее, испытав и несчастье потери, и фактически осознав себя таким же будущим убийцей... А именно: сознательное зло рождает зло в квадрате. Арифметическая прогрессия, на что и рассчитывает шайтан...
"... Ну, что с того, что тебя посетила "муза истины?" Ты же ничего не сможешь изменить. Слишком далеко все зашло...", - обреченно констатировал он, позволяя спецам психологии и в дальнейшем овладевать его душой, а специалистам подрывного дела - обучать способам убийства.
После полутора месяцев пребывания в центре подготовки боевиков, исходя из обрывков фраз обслуживающего центр персонала, он понял, что здесь обучались четыре категории людей: оперативно - тактического звена, предназначенные для руководства плевыми бригадами, крупными отрядами и координацией их действий; тактического уровня - для командования средними по численности отрядами; диверсанты - для диверсионно - разведывательных действий на территории Чечни и в глубине России; и шахиды - смертники.
К его удивлению, самыми бесправными и наименее уважаемыми были именно смертники. И не потому, что из восемнадцати человек он - единственный мужчина, а потому, что убежденность в правоте своего дела жизни и некоторый религиозный фанатизм, замешанный на средневековой мести, которые присущи смертникам, далеко не основной жизненный критерий для чеченцев, которых он видел в этом центре. Они были далеки от истинной веры, а верили в тот пламенный, красноречивый бред, который доводили до них специально обученные люди, и который не имел ничего общего с миролюбивой религией мусульман. Основной причиной этой "агрессивной веры" были доллары, которые им платили хозяева, и это была единственно востребованная в республике и хорошо оплачиваемая работа. И, пожалуй, не за что винить людей, что они взялись за автоматы, ведь у каждого на то были личные причины. Условия для этой братоубийственной войны создало, прежде всего, Правительство России, оставив на разграбление местному населению многочисленные склады стрелкового вооружения и подтолкнув руководство республики к конфронтации. Да и трудно было противостоять этому психологическому прессингу, когда знатоки религиозных войн, передергивая Ислам, вызывали всеобщий психоз. Вот и он, правда, в возбужденном состоянии, "купился" на это, несмотря на свои сравнительно солидные религиозные знания. А что взять с простых людей, которые видели в жизни лишь сельскохозяйственную технику или племенных овец, которые свято верят каждому слову новоиспеченного муллы или самозванца, облаченного в его одежды?
Когда он в лагере немного освоился, пригляделся к людям и поговорил с некоторыми из них, то понял, что кроме группы потенциальных шахидов, которые по своим убеждениям были далеки от материальных благ, в нем обучались ремеслу убийства в основном банальные прагматики, воевавшие только из-за денег. Были там, конечно, и поборники идей "Всемирного Халифата", и ярые представители воинствующего вахабизма, но меркантильные интересы людей в полуразрушенной республике все-таки преобладали.
Исламбек, сидя с земляками вечерами у костра, не раз слышал разговоры о земном... Одному нужно построить дом, второй должен был заработать на калым за невесту, третьему надо выучить за границей детей, а четвертому - просто кормить детей и престарелых родителей. В один из таких вечеров, когда каждый из них рассказывал о своем наболевшем, Исламбек задремал, а когда проснулся, то услышал пламенную речь о новой жизни. Он, не стал открывая глаза, стал слушать красноречивого оратора, который говорил о братстве мусульман, о беспощадной войне с неверными... Когда он открыл глаза, то увидел араба...
Он сидел на переднем плане у костра, скрестив ноги, и говорил, как всегда убедительно, переходя от грязной прозы их ремесла, которому они здесь вынуждены учиться, к светлой будущей жизни в Мировом Халифате по законам Аллаха. Его речь лилась сладко, искусно повышался и понижался тембр голоса, акцентируя главное. Руки его постоянно жестикулировали, помогая словам и одновременно погружая слушающих в гипнотический транс. Глаза его горели фанати-
ческой верой в то, о чем он говорил, и его черные зрачки отражали чуткое к каждому дуновенью воздуха оранжевое пламя костра. Было что-то мистическое в этой картине, и Исламбек, как и другие его слушатели, впал какое-то психологическое оцепенение, видел только его руки, глаза и слышал его плавную речь, содержание которой он уже плохо воспринимал...
- Русские шайтаны... Священная месть... Нас призывает Аллах на священную войну... Мы должны... - сквозь пелену доносились до сознания Исламбека слова, сердце стало помимо его воли наполняться злобой и ненавистью к людям, живущих в северной стране, которых он совершенно не знал.
Что-то жесткое, холодное гадкое колыхнулось у него в душе... Откуда-то взялось чувство неприятия и отвращения к тому, что поднималось у него из глубин души... Появился какой-то дискомфорт в душе и вместе с ним - ощущение борьбы...
"Но что может противостоять этой дикой ненависти? - отрешенно подумал он, прислушиваясь к нарастающей мощи этого черного чувства. Она же сметет теперь все на своем пути... Глупцы...! О, Аллах, пощади неразумных...!"
Это привычное, естественное для него последнее короткое предложение, мысленно произнесенное им, вызвало в его душе волну совершенно другого рода. Он вдруг вспомнил случай из своего детства, когда ему, мальчишке, пришлось вместе с кошкой оборонять выводок котят от сорвавшегося с цепи, захлебывающейся от ярости огромной кавказской овчарки... Дикий страх и чувство долга недолго боролись между собой, и он смело ринулся в бой на защиту котят, и если бы не выбежавший из дома на шум отец, еще не ясно, чем бы все это могло закончиться.
- Аллах бережет тебя, Исламбек... Ни одной раны, только легкие царапины от кошачьих когтей... Удивительно... Но для чего Он тебя бережет? Вот в чем вопрос... - вспомнились слова отца.
Примерно такое чувство страха и решимости бороться за чужие жизни всколыхнул его душу теперь.
Она стала ареной битвы светлых сил с темными, Добра со злом. Но он не ощущал боли, он просто догадался, что творится в его душе, и старался помочь Добру в битве с нечистью. Ему стоило больших усилий отвести взгляд от завораживающих глаз Абдель Ибн Хоттаба, сосредоточиться на огне костра - и он сразу понял, что силы зла начали быстро иссякать... Он стал вникать в смысл слов, произносимым им, и вдруг стал ловить его на том, что все, к чему призывает "учитель", ничего общего не имеет с Исламом. Если в любой другой обстановке он выбирал бы выражения, выдергивая некоторые предложения из Корана, стараясь приблизить сказанное к тексту Священного Писания, то сейчас он совершенно не заботился об этом. Он был уверен, что все присутствующие находятся под его гипнотическим воздействием, и старался побольше "влить" в их души черных, негативных чувств, необходимых для того, чтобы сделать из них тупых убийц, не заботясь уже о форме.
Исламбек медленно освобождался от чар араба и набирал силы и уверенность в себе. Отличное знание основ мусульманства, осознание своей правоты и уверенность, что не случайно вспомнил слова отца своего предназначений, придали сил.
- Позвольте, учитель... - неожиданно для себя громко произнес Исламбек, - Такого нет в Коране... То, что вы говорите - это страшно... Араб запнулся на полуслове, его руки, распростертые к аудитории слушателей, застыли в воздухе. Он уже полностью "погрузившись" в роль оракула, от неожиданности на мгновение потерял дар речи и по инерции беззвучно открывал и закрывал рот.
Присутствующие стали потихоньку отходить от воздействия гипноза, зашевелились.
- Ничего себе... Я, кажется, спал... Снилась какая-то чушь... Кровь... Садизм какой-то... - удивленно проговорил сухопарый бородач, вслед за которым стали подавать голоса другие.
Араб так же быстро исчез, как и внезапно появился. А у Исламбека еще долго не проходило сомнение в его реальности.
Исламбек горько вздохнул от нахлынувших на него воспоминаний, завернул оружие в тряпку, пошел на кухню, отодвинул холодильник, снял плинтус, с помощью гвоздодера поддел короткую половицу в углу помещения и поднял ее. Потом положил в открывшееся углубление свой арсенал и проделал все эти манипуляции в обратной последовательности...
Жить оставалось неделю, плюс - минус три дня... Все зависело теперь от кодированного пароля, переданного его командиром по мобильному телефону. Объект уничтожения, особенности подхода к нему и особенности его уязвимых мест он знал и ждал только указаний по времени.
Мягкая и легкомысленная мелодия мобильника из популярной песенки прозвучала внезапно и оглушительно, как колокол в тихое, сонное утро... Оживший от вибрации телефон, лежащий у него в нагрудном кармане рубашки, "выдернул" его из воспоминаний...
Исламбек вздрогнул, вспомнил о его значении и... Вдруг ему стало жалко свою насыщенную, как ему казалось, добром жизнь, и унылое равнодушие ко всему земному сменилось бешенным желанием жить... Жить любой ценой...
"А что если вообще не отвечать на звонок? Или "пустить пыль в глаза" и затеряться в этом многомиллионном мегаполисе? Я найду затем способ вызволить из лагеря Саида...".
Такая простая по исполнению мысль, как ни странно, только сейчас, когда подошло время умирать, пришла к нему в голову.
"Надо просто выжить, а это значит, что как-то надо обмануть того, кто будет осуществлять контроль за его действиями и констатировать выполнение задачи. Это осуществимо только при его нейтрализации, то есть... смерти", - подумал он, и мысли его потекли уже в "теоретическом" вахабитском направлении: "Смерть единоверца от руки мусульманина... Что может быть страшнее для истинного мусульманина?"
"Конечно, ничего страшнее этого нет... Но если приходится выбирать между смертью правоверного мусульманина и смертями десятков невинных детей и женщин, пусть даже христиан, то может, в этом и есть смысл? Лучше малая кровь, чем большая, если невозможно уйти от этого выбора... Для Аллаха все люди одинаково ценны... И жизнь Саида все-таки тоже значительный "довесок" к этому варианту... И, если Аллаху будет угодно, может быть, Он мне даст возможность и полюбить женщину, и увидеть своих детей...", - в пику теории "избранности шахидов" отзывалось знание Корана, замешанное на доле бытового прагматизма.
Его оцепенение, вызванное внезапным звонком, по времени было мгновением, по эмоциональному содержанию, которое впервые было не чисто теоретическим самобичеванием и самоедством, а наконецто приобрело наметки практических действий. Он подсознательно принял решение и хотя оно не было продумано до конца, цели его он уже видел ясно, и это придало ему решительности.
Несмотря на то, что он знал, что сознательный уход из жизни - великий грех, независимо от его целей и способа, главную роль при принятии этого запоздалого решения сыграли его естественные, человеческие, а точнее, биологические силы самосохранения...
И он нажал зеленую кнопку мобильника.
- Алло..., - с волнением выдохнул он в микрофон.
- Станция метро Комсомольская, центр зала, в восемнадцать ноль-ноль. Полный комплект..., - услышал он бесстрастный, немного простуженный голос.
Кандидат в смертники судорожно сглотнул вдруг набежавшую слюну.
- Повтори..., - послышался все тот же деловито-равнодушный голос.
- Станция ... , - механически, как попугай, повторил Исламбек услышанное таким же бесцветным голосом.
- Все, - сказал координатор на другом конце связи и выключился. Исламбек взглянул на ручные часы: через полтора часа надо уже выходить.
Повелительный голос в трубке с элементами гипноза вновь окунул его в атмосферу страха, обреченности и равнодушия к своему будущему. Он бестолково засуетился, вновь оторвал половицу, достал из ниши два пояса шахида, провода, соединенные со взрывателем и положил их на пол.
"Полный комплект... Полный комплект", - тупо шептал он.
Трезвые мысли о целесообразности решительных действий, которые посетили его буквально несколько минут назад, куда-то улетучились, уступив место "Ее Величеству Инструкции". Магический голос однозначно лишил его воли к самостоятельной инициативе и "очистил" его голову от интеллектуальных разминок типа: "если бы...".
Это не был голос его наставника, но что-то было схожее между ними... Непреклонность или фанатичная, необузданная ненависть ко всему, что противоречит их мировоззрению.
В сознании вновь всплыли черные, чуть раскосые, непроницаемые глаза Магомеда.... Они с укоризной и какой-то долей подозрительности смотрели в самую глубину его души, заставляя забыть обо всем, кроме необходимости во что бы то ни стало выполнить возложенную на него миссию - "Великую миссию мести...".
Он вдруг перевел взгляд на настенный, загаженный мухами, календарь...
"Конечно... Как я мог забыть такую дату... Сегодня же седьмое ноября - день Великого Октября...".
Он вспомнил, как весело праздновал этот праздник его некогда многонациональное село. За длинными столами, заставленными нехитрой сельской едой и вином, слышались и русские, и чеченские песни. Темпераментно отплясывали и чеченскую лезгинку и украинский гопак.
Исламбек вздохнул, поставил на место половицу, вставил в старые дыры на полу от гвоздей два жала от гвоздей, торчащих из плинтуса, и легонько ударил по нему кулаком. Потом он встал, удостоверился, что тайник не привлекает к себе внимания никакими демаскирующими его признаками, положил содержимое его на стол и вышел в комнату.
Затем он достал из-под дивана маленький коврик, расстелил его у окна таким образом, чтобы лицо его было обращено на восток, опустился на него на колени и стал молиться...
Он любил эти неповторимые минуты общения с Аллахом и отрешения от мирской суеты. Однако эти счастливые минуты молитв закончились для него с того момента, когда он попал в лагерь. Тогда, читая молитву, он подсознательно сравнивал свой образ жизни с заповедями Суры и был рад той гармонии, которая была между этими философскими субстанциями о выполнении миссии шахида, теперь не было этого чувства радости, воодушевления и благодарности. Если бы он умел "читать Коран между строк" и был бы истинным вахабитом, как говорил Магомед, то у него не было бы эго чувства фарисейства и неискренности.
Вот и сейчас, с первых строк молитвы, вновь возникли мысли о кощунственном бесчестии. Вечные высокие слова о человеколюбии, возвышенности и духовности никак не сочетались с его миссией массового убийства, которую он должен был выполнить буквально через два - три часа. Но клятва на Коране - это святое. Но он одновременно возьмет на свою душу страшный грех самоубийства и убийства массы ни в чем не повинных людей. И это духовно-нравственное противоречие стало тем камнем преткновения, который загнал его, такого правильного, знающего "что такое хорошо, а что такое плохо", и далеко не труса, чтобы бояться физических последствий от его нравственного выбора, в моральный тупик.
Он уже понимал, что попал на психологическую ловушку хорошо специально обученных для этих целей людей, но ничего уже не мог поделать. Он был поставлен перед выбором - он становится клятвоотступником или берет на свою душу страшнейший грех. Третьего не дано. Разумом он понимал это, но душа в предчувствии этого рокового часа, когда он однозначно попадет в ад, судорожно металась между этих ужасных крайностей, не зная, какую мерзость выбрать.
В "высоконравственные" идеалы вахабизма он уже не верил, несмотря на старания его наставника назвать черное белым. Читать Коран "между строк" он уже не мог, и понимал Его так, как ему хочется.
Поэтому решение, принятое им после этого звонка, было продиктовано одним: спасти своего единственного племянника за счет своей души.
В начале первых строк молитвы он, как и всегда после своего прозрения в лагере подготовки моджахедов, ощущал в себе какое-то раздвоение личности, следствием которой был острый стыд за себя, мешающий сосредоточиться на смысловой нагрузке текста. Но потом, по мере его укрепления в правильности своего решения, эти чувства исчезли, и им вдруг овладела... спокойная решимость.
На этот раз он молился неистово, не отвлекаясь на посторонние чувства. Ясность мысли и контрастные, не размытые очертания категорий духовности и сознания приоритета истинных ценностей над надуманными, как забытые солнечные лучи, осветили его мятежный разум. Давно он не воспринимал содержание молитвы так остро и предметно. Казалось, что ее текст был предназначен именно для него, попавшего в такую безвыходную ситуацию. Каждое предложение молитвы, произнесенное им, не вызывало теперь чувства стыда. Уверенность в том, что он выбрал оптимальный вариант решения создавшейся проблемы, подавила, наконец, в его душе тенденцию к самобичеванию.
После окончания молитвы он свернул коврик, положил его под диван и поднялся с колен совсем другим человеком. Безысходность, апатия ко всему на свете, в которой он находился в последнее время, бесследно исчезли.
Если раньше он целые дни проводил на продавленном диване, тупо уставившись взглядом в потолок или в экран старого телевизора, то теперь его движения приобрели быстроту и четкость.
"Наконец-то Аллах снизошел со своих вершин до меня недостойного. Наконец-то в последний момент он образумил меня, и я не обману Его ожидания".
На его лице впервые за полгода появилась почти счастливая улыбка. Он вдруг ясно вообразил улыбающегося Саида, и на его глаза навернулись слезы. Он хмыкнул от этой, уже забытой, волны положительных эмоций, смахнул рукой с глаз неожиданно навернувшиеся слезы и посмотрел на часы.
В его распоряжении оставалось двадцать пять минут. Он зашел в маленькую ванную комнату и уставился в зеркало, из которого смотрела на него исхудавшая, заросшая черной щетиной физиономия с запавшими глазами. Сколько раз он удрученно изучал свое отражение в зеркале и сколько раз он удивлялся безжизненному выражению своих глаз, но теперь на него смотрела довольно-таки привлекательная, с легкой усмешкой, физиономия.
Он взял с полки мыло и помазок, взбил пену и намылил лицо. Потом в его руке оказалась бритва... Побрился он с удовольствием, не переставая усмехаться своему внутреннему преображению.
Потом он быстро сбросил с себя одежду и подставил свое исхудавшее тело под упругие струи сначала теплой, потом горячей, а затем, когда тело достаточно нагрелось - холодной воды. Он любил контрастный душ, который заставлял терпеть перепад температур. Это напоминало ему земную жизнь, где терпение, как категория истинной веры, ставится во главу угла обильной соблазнами и грехами жизни человеческой. И только тот, кто достойно сопротивляется им и переносит испытания судьбы без духовных потерь, попадает под покровительство Всевышнего.
Под упругими струями воды, которые били его по темени, исхудавшим лицу и плечам, мысли текли спокойно, с логическим завершением, что в последнее время было редкостью.
"Легко терпеть физическую боль, а вот боль нравственного характера... здесь процесс не прекращаем до каких-то кардинальных изменений. Слава Аллаху - он образумил меня в последнюю минуту перед роковым шагом".
В его распоряжении оставалось двенадцать минут. Исламбек быстро вытерся полотенцем, переоделся в чистое белье, натянул на себя старые джинсы, свитер и набросил на плечи ветровку. Затем зашел на кухню, взял со стола взрывчатку, равномерно по объему распределенную по всему периметру так называемого пояса шахидов и надел их на пояс в два ряда. Пластины пластида были плоскими и позволяли при плотной подгонке пояса к телу быть незаметными под верхней одеждой.
"От этих мыслей стал стройный, как горный козел", - подумал он, застегивая металлические язычки поясов на две дырки дальше от конца ремней.
Он аккуратно продел два провода через правый рукав ветровки, и ему на глаза попался маленький пластмассовый параллелепипед, в середину которого был вмонтирован световой индикатор, находящийся сзади у края пояса смертника. Исламбек знал, что включение этого индикатора означает работу под контролем, а это значило, что могли взорвать смертника в любое время. Обычно "контролерами" подстраховывали относительно неблагонадежных и психически неустойчивых людей, исходя из предварительной организационной информации, Исламбек должен был работать без него. Но внутреннее чувство подсказывало, что "контролер" для него все же определен. Последние дни перед отправкой его в Москву подтверждали его догадки.
Он сбросил с себя ветровку, вытащил из рукава провода, втянул в себя живот и, не расстегивая ремни, передвинул их на сто восемьдесят градусов таким образом, что световой индикатор оказался у него впереди на животе.
"Вот так-то лучше, - подумал Исламбек, накидывая на пояса нижнюю часть свитера, - Хотя, он может нажать кнопку одновременно с включением таймера, но все равно надо знать: под "колпаком" я или нет. А для этого надо быть повнимательнее...".
Он зашел в комнату, открыл дверцу тумбочки образца шестидесятых годов и достал оттуда старинный кинжал в ножнах, украшенных полудрагоценными камнями - единственная семейная реликвия, оставшаяся ему от отца. Потом он расстегнул ремень, перехватил толстым шнуром из бычьей кожи и прикрепил ножны с внутренней стороны джинсов. Прохлада стали, прижатая к левой стороне паха, несколько стесняла его движения, но при этом придала ему уверенность на случай непредвиденных ситуаций.
Исламбек закрыл дверь квартиры на ключ и положил его на верхний наличник над дверью: так было условлено.
Было около семнадцати часов, и на улице стало заметно смеркаться. Когда он вышел во двор дома и на него свежо "дохнула" среднероссийская осень, он понял, что ошибся с легкой ветровкой и не до конца высушенными волосами, но возвращаться в квартиру не стал.
"Что дергаться? Очень даже может быть, что здоровье тебе больше не понадобится, - промелькнула в его голове мысль, однако он улыбнулся, увидев толстощекого малыша лет пяти - шести, в руке которого был зажат красный воздушный шар и такого же цвета маленький флажок. Улыбка сошла с лица Исламбека, когда он услышал голос любознательного мальца.
- Дедуль, а дедуль... А почему тогда, когда мы шли с твоими друзьями на демо... на демонстрацию, дяди милиционеры тебя толкал и били палкой? А, дедуль...? Почему?
Хмурый дед лет семидесяти с почти оторванным правым рукавом пальто отвечал от души, не надеясь, что его внук что-то поймет из сказанного:
- Понимаешь, Димка... Это просто демократия не на бумаге, а в действии... А деда твоего с моими боевыми друзьями били цепные псы этой "демократии", у которых мозгов не хватает лишний раз подумать, что они защищают антинародную власть... Понимаешь, Димка, юнцы еще... Не ведают, что творят... Ну, Бог им судья...
Этот краткий диалог малого несмышленого и старого мудрого, стоящих вместе с ним на автобусной остановке, еще раз дал возможность Исламбеку усомниться в правильности выбора его пути лагерными наставниками и убедиться в старой истине, что "рыба гниет с головы".
"Это они, рвущиеся к власти шакалы, те, которые развалили Союз, а теперь хотят развалить Россию... От ее развала выиграют только они. Кровь, смерти... Гибнет простой народ, а они жируют на этом... Это я когда-то учил... Вот и засеяли эти суки войну на Кавказе, - думал он с остервенением, играя желваками, - А я этим шакалам помогаю... Помогаю смертями вот таких детей и стариков, отцы и дети которых потом будут так же мстить моему народу... Зло рождает зло, только еще в большем масштабе... А этого им и надо... Катится снежный ком с горочки, увеличиваясь в размере и подминая под себя жизни людей... Современная война или даже длительный вооруженный конфликт - это всегда огромные неучтенные деньги для руководителей и такое же огромное горе для простого народа...".
Сгусток негативных эмоций, столь редкий духовный пласт души Исламбека, аккумулировался в ненависть к власть имущим и захлестнул его существо. Такое ощущение было у него тогда, когда он под прессом своего горя и красноречивостью араба - ваххабита поклялся стать шахидом. Только тогда ненависть была направлена против русских вообще, а теперь она сузилась до конкретного, очень малочисленного, но беспринципного и прожорливого сословия общества - его политического руководства.
"Не детей и стариков надо взрывать, а продажных шакалов во власти, как первопричину всех наших бед" - уже освобожденный от злости, думал он, все более укрепляясь в своем еще не сформированном, но твердом решении.
Его план был прост... Он едет на Красную площадь, дожидается, когда из основных правительственных ворот выйдет большой черный лимузин, и, приблизившись к нему на минимально возможное расстояние, приводит в действие взрывное устройство.
Он стоял в автобусе, который вез его к ближайшей станции метро, держась за верхние поручни, и теперь напряженно думал о порядке выполнения принятого решения. Некогда обреченно - равнодушный, тусклый блеск его темно-карих глаз сменился упрямым, целеустремленным выражением.
Идея, рожденная несколько десятков минут назад в его голове, смогла по своей значимости и масштабности победить ту, которая возникла после рокового звонка от его хозяев.
"Из двух зол выбирают меньшее... Итак, решение принято, - подытожил он свои мысленные изыскания, - Надо действовать... Ну, невозможно у нас иметь право на черный большой правительственный лимузин без баснословных денег, без взяток и лоббирования интересов олигархов, а значит, без предательства своего народа. Все зло идет именно оттуда, из Кремля, от тех, кто принимает решения: создавать условия для войны или нет; быть стране или не быть. А поэтому именно они и их родственники должны прочувствовать на собственной шкуре, каково оно потерять родного человека, не говоря уже о всей семье...", - с остервенелой озлобленностью думал Исламбек.
Это новое чувство слепой ненависти было так ново для него, что окунувшись в него с головой, представив горе членов семьи миллионера - государственного чиновника и даже позлорадствовав при этом, он сначала испугался его, как черного, недостойного истинного мусульманина чувства, но потом трезвый практический расчет, смысл которого заключался в краткой универсальной форме, который пришел совершенно внезапно ему в голову: "Если хочешь искоренить "негатив", всегда надо удалять причину, а не следствие", - все поставил на свои места.
Исламбек даже физически поежился от столь кардинальных перемен в своей душе, происходящих за последние полчаса.
"Наверняка смерть моя близка, если такие мысли посещают меня. Только не пойму... Это Аллах меня просвещает или шайтан искушает?" - промелькнуло у него в голове, но на этот вопрос он так и не смог ответить.
Чтобы определиться в последовательности действий, надо все разложить по полочкам... Во-первых, то, что у меня будет "контролер" - это однозначно, но будет ли он иметь возможность взять управление взрывом на себя - вот это необходимо определить. Если да, то его предварительно надо вычислить...", - работала мысль на заблаговременное обеспечение безопасности.
С того момента, как он вышел из подъезда, прошло около получаса, и Исламбек, зная нюансы своего нового ремесла, попутно стал вычислять своего "контролера" на остановке и в автобусе, и сейчас он с вероятностью ноль восемь приходил к мысли, что им является или рыжий, хмурый высокий мужчина лет сорока, изредка поднимающий глаза от газеты, или яркая, вертлявая, молодая брюнетка, зыркающая глазами по сторонам; или черноволосый тринадцатилетний мальчишка с грустными, взрослыми глазами, которые тот упорно отводил от Исламбека, пытаясь подчеркнуть свое равнодушие к нему.
Исламбеку очень не хотелось, чтобы "контролером" оказался именно этот мальчик, примерно таких же лет, как и Саиду, и он слишком он был похож на него.
Взгляд Исламбека грустно скользнул через заднее окно автобуса на проезжую часть дороги. Он обратил внимание на старые "Жигули" синего цвета, которые двигались в правом крайнем ряду, упорно не желая обгонять автобус.
"Вот ты где, моя потенциальная смертушка... А я уж ненароком на достойных людей напраслину навожу, - вспомнил он типичное выражение своего друга из глухой деревни Архангельской области, с которым три года служил на Тихоокеанском флоте.
Освободилось место у окна, Исламбек присел на него, украдкой задрал нижнюю часть свитера и посмотрел на индикатор взрыва и... обмер... Миниатюрная лампочка мигала в импульсном режиме... Это означало, что в любой момент "контролер" может перевести взрывное устройство в боевой режим.
Когда автобус сделал последнюю остановку перед станцией метро, подозрительный автомобиль наконец-то обогнал автобус и припарковался около предполагаемой остановки общественного транспорта. Из "Жигулей" вышел неопределенного возраста мужчина в синей, со стоячим воротником спортивной куртке и растворился в толпе.
"В автобусе не рванул... Значит, ему показалось мало потенциальных жертв", - подумал Исламбек и решил, что "контролера" необходимо нейтрализовать.
Автомобиль, с сидящим в нем шофером остался стоять между остановками автобусов.
Задача опознания Исламбеком "контролера" усложнялась. Без этого не стоило и думать об успешном завершении его плана.
Исламбек посмотрел на наручные часы и понял, что в его распоряжении есть десять минут на выполнение маневров, демаскирующих управляющего моментом взрыва.
"А, может быть, резко рвануть вот на тот пустырь, где расчищают площадку для строительства, бросить там взрывчатку - и поминай как звали", - мелькнула и тут же бессильно канула в глубину подсознания хотя и разумная, но неосуществимая для Исламбека мысль. Слишком проста она была в своей подлой трусости, как он считал. Ему важно было даже мнение о нем его хозяев, против идей которых он так поздно взбунтовался. Хотя на чашу весов была положена его жизнь и будущее Саида, он морально не мог поставить даже в их глазах под сомнение свою честь. Поэтому главное его внимание было уделено поиску того мужчины, который быстро выскочил из подозрительных "Жигулей" и который наверняка сейчас внимательно наблюдает за ним из толпы людей.
Исламбек не то, что не любил Москву с ее лавинообразными массами людей, извергаемым и поглощаемым станциями метро, он боялся ее непривычного ритма делового мира. Боялся потому, что не понимал этих людей, которые могли бы жить на воле, а выбрали "каменные мешки".
"Надо как-то выманить его из толпы, - погнал из головы посторонние мысли и сосредоточился на главном. - Итак, вспоминай-ка, чему тебя учили ваххабиты...".
Радиус действия сигнала довольно большой, но гарантированное управление взрывным устройством примерно до сотни - полтора сотен... Значит, надо удаляться от "контролера...".
Он направился в противоположную от входа в метро сторону, пытаясь выманить на себя предполагаемого руководителя теракта. Когда основную массу людей "всосал" черный проем метро и у входа в него почти никого не осталось, вдруг действительно показался тот же человек в синей куртке, который подошел к тем же "Жигулям" и сел на переднее сидение, рядом с водителем.
"Вот ты и прокололся", - обреченно подумал Исламбек и быстро направился к машине.
"Аллах видит мои терзания, и Он простит мне этот страшный грех, обусловленный необходимостью спасти массы людей моей кровью", - мелькнуло в голове у Исламбека".
Подсознательно он отметил, что людей, спешащих в гости и домой, стало меньше. Надо было успеть сделать дело до прибытия очередного автобуса, который выплеснет массу пассажиров, что ему было совершенно не надо. Он обратил внимание, что мужчины, сидящие в машине, о чем-то оживленно беседуют и смеются, как будто рассказывая друг другу анекдоты.
Исламбек, приближаясь к припаркованным "Жигулям", запустил правую руку под свитер и нащупал теплую рукоятку кинжала. Он резко открыл дверь пассажира, выдернул лезвие кинжала из ножен и всадил его в левую сторону груди человека в синей спортивной куртке...
Отточенный, как лезвие, длинный клинок вошел в левую часть груди мягко, по самую рукоять и, видимо, прошил сердце насквозь.
Улыбка, удивление и недоумение застыли в голубых глазах молодого человека, которые медленно сползали с его внезапно побледневшего, славянского типа, лица... Он явно не понимал, что произошло непоправимое...
Исламбек выдернул из груди парня кинжал и хотел полоснуть им по горлу водителя, примерно такого же возраста с несчастным, но тот оказался проворней своего друга... Он с криком выбежал из машины и стал звать на помощь людей. У Исламбека оставалось мало времени, чтобы найти основное оружие "контролера" - сотовый телефон, с помощью которого он приводит в действие взрывное устройство смертника. К счастью, он сразу нащупал телефон в правом кармане куртки убитого.
В этот момент к станции метро подъехали два автобуса, из них вышли люди, он нырнул в спасительную толпу и растворился в ней.
Не вытирая от крови клинок, Исламбек только с третьей попытки дрожащей рукой воткнул его в ножны. Мысль его работала четко и целеустремленно. Теперь, после того, как был устранен "контролер" и пульт управления взрывом находился у него, помешать ему осуществить свой план уже вряд ли удастся... Потеряться в серой массе толпы - дело нехитрое, доехать до станции метро "Охотный ряд" тоже не представляет трудности, а вот если придется ждать достойный объект у Кремля, то это уже чревато... Нынешние подтасованные "народные избранники" на своей безопасности от возможных действий собственного народа деньги налогоплательщиков не экономят. Четыре периметра охраны с использованием новейших технологий, и на маршрутах движения автомобилей высших госчиновников оперов - как собак нерезаных. Как говорили в центре подготовки, если твоя кавказская физиономия два раза мелькнет у них на мониторах на возможных маршрутах следования госчиновников - пиши пропало... Обступят, как волки заблудшую овцу... И на заветную кнопочку не успеешь нажать...
Если мозг его работал четко, то после убийства в душе его был полнейший хаос... Он как бы разделился на двух людей: до убийства и после него. И на границе между ними, как ни странно, было не искаженное болью, а удивленное лицо парня, который даже и не понял, что он уже не жилец. До убийства был человек - теоретик, имеющий на все свое мнение исходя из своих знаний, убеждений, духовных ценностей, на основе которых он делал конкретные поступки со знаком "плюс". И хотя этот "человек прошлого" и являлся для вновь рожденного после убийства совершенно другого человека, одержимого все той же неновой идеей убийства, в практических действиях теперь он был совершенно автономен и не нуждался уже в моральном обосновании своих действий. Духовно - нравственные акценты Исламбека удалились от Законов Аллаха, видоизменились и приобрели форму одержимой "справедливости", которая, по его утвердившемуся убеждению, должна свершиться обязательно, и не по воле Аллаха, а по его.
Осеменение кровью произошло... И хотя оно являлось меньшим злом, как он думал, но факт свершился, и вместе с ним Аллах потерял еще одного верноподданного человека, а шайтан приобрел верного слугу в своих черных замыслах.
"Так надо... Так надо...", - повторял он про себя, стараясь окончательно убедить себя в том, что убийство является необходимым актом в его ситуации.
Он с толпой людей вошел в вагон метро, сиденья которого разместили около тридцати человек. Чтобы попасть на станцию Охотный ряд, необходимо было сделать пересадку на Пушкинской.
Исламбек всегда хотел увидеть не на картинке, а воочию памятник Пушкину, творчество которого очень любил.
"Перед смертью не мешало бы осуществить свою мечту... Говорят, памятник находится непосредственно у выхода из станции", - и он решил на пару минут выйти на Пушкинской.
Он был так увлечен своими мыслями, что сначала не заметил, как подозрительно смотрят на него люди. А когда он перехватил взгляд напротив сидящей женщины, то посмотрел на свои руки и осмотрел свою одежду. Если на рукаве темной ветровки и свитере кровь казалась бурыми пятнами, то на ребре ладони правой руки и пальцах она явно просматривалась.
Исламбек, не отрывая взгляда от "любознательной" женщины, демонстративно вытер правую руку об полу расстегнутой ветровки, отвернулся от пассажиров к стеклу окна вагона и уставился взглядом в мелькающие за ним толстые кабели и серые стены. Объявили Пушкинскую. Он приблизился к выходу, и самопроизвольно глядя в стекло открывающейся двери, вдруг увидел мальчика, похожего на Саида, на которого он обратил внимание в автобусе.
У него неприятно похолодело в желудке... Он был уверен, что "контролер" остался в синих "Жигулях".
Стоя лицом к двери, он опустил взгляд вниз и стал медленно приподнимать нижнюю полу свитера - и оцепенел... маленькая неоновая лампочка горела кроваво - красным цветом... В любую секунду мог произойти взрыв...
Исламбек медленно развернулся на сто восемьдесят градусов, прошел мимо трех женщин, и... встретился взглядом с мальчиком, внезапное появление которого в вагоне так испугало его.
У него был такой же грустный, даже философско - печальный взгляд больших, темно - карих глаз взрослого человека, знающего жизнь.
Он в упор смотрел на Исламбека с каким-то сожалением, и казалось, что он все знает про него: и о его планах, и о его ошибке по выявлению "контролера", и даже о Саиде. Страх и ужас перед близкой смертью застыл в глазах, расширив зрачки мальчика. Исламбек, завороженный этими непроницаемо - черными глазами, не мигая смотрел в них и боковым зрением видел дрожащие пальцы правой руки мальчика, держащие маленький, черный параллелепипед с кнопкой по середине...
Исламбек почувствовал, как горячая волна крови ударила ему в лицо. Холодная струйка пота скатилась по ложбинке спины вниз.
Он был целиком во власти этого ребенка. И не только он, а еще человек сорок-пятьдесят, находящихся в вагоне...
Исламбек с трудом отвел взгляд от взрослых глаз мальчика, сел на сидение напротив него и обвел взглядом пассажиров...
Старомодно одетая бабуля с маленькой внучкой, тихо сопящей у нее на коленях; три студентки, листающие конспекты; молодая семейная пара с беспокойным малышом; мужчины с понурым, озабоченным видом; пожилые и сравнительно молодые - простые, аккуратно, но скромно одетые, уставшие люди...
"Неужели Аллаху угодны эти жизни... Если уж воевать, то не дрожащими от страха руками этого мальчика и не с теми, кто страдает от этой продажной власти. Те марионетки, которые выполняют волю Запада и организовали геноцид коренных народов России, кто создает условия для длительного экономического упадка, кто принимает соответствующие законы и постановления, не ездят на метро, - горько думал Исламбек, переводя взгляд с одного лица пассажира на другое, - Но достать - то их сложно... Вот и приносят в жертву простых людей, как овец к празднику".
Он опять перевел взгляд на мальчика, обратив внимание на его руки... Они продолжали трястись. А в глазах его страх исчез, а появился знакомый ему фанатичный, мстительный блеск, характерный для шахида в решающую минуту подрыва. Такие глаза он уже видел в центре подготовки.
- Мало людей... Подожди...! - по-чеченски сказал Исламбек, стараясь перекричать стук колес вагона и боясь, что мальчик случайно нажмет кнопку.
При этих словах мальчик вздрогнул и, как бы возвращаясь из своего, навязанного взрослыми дядями мира ненависти и мести, в знак согласия с Исламбеком опустил и вновь поднял глаза.
"Может быть, попытаться напасть на пацана?" - подумал Исламбек, но потом отбросил эту мысль, - Он наверняка видел, как я зарезал ни в чем не повинного парня, поэтому и пальцы у него дрожат на кнопке. Одно резкое движение - и весь вагон взлетит на воздух... Судя по его психологическому состоянию говорить с ним на душеспасительные темы тоже бесполезно... Так что придется тебе, как жертвенному барану - тупо ждать своего часа...".
Поезд начал тормозить у станции "Пушкинская", и Исламбек, зависимый от настроения мальчика, решил действовать так, как пять минут назад.
"Но мечту свою я все-таки попытаюсь осуществить, - решительно подумал он.
Он внимательно посмотрел в огромные глазищи мальчишки, встал и... почувствовал, как тот напрягся, как он прижался к спинке сидения и поджал свои стоптанные туфли к перегородке. Исламбек медленно, стараясь не провоцировать мальчика к порывистым движениям, подошел к стеклянной двери вагона, повернулся к ней спиной и стал молиться, чтобы на платформе было мало людей. Он знал, что мальчик прошел подробный инструктаж по действиям в случае вольного поведения "подопечного" и невыполнения им ранее предписанного плана. Но с другой стороны, логичней было бы подстраховать этого мальчика, который, судя по его явному волнению, нуждался еще в психологической подготовке. Поэтому, если организаторы терактов с использованием смертников хотят работать эффективно, то они должны были иметь основного "контролера", у которого бы в поле зрения был и шахид с поясом смертника, и неопытный мальчишка.
И Исламбек был недалек от истины. Он медленно справа - налево и слева - направо обводил внимательным взглядом пассажиров вагона и пытался вычислить того пресловутого основного человека, у которого должен находиться реальный пульт управления взрывом. Это позволяло ему отсеять около восьмидесяти процентов людей, далеких, на его взгляд, от возможных поползновений в сторону террора, определить наиболее вероятный круг людей, который примерно отвечал специфике этого кровавого ремесла...
Крашенная в бронзу молодая брюнетка явно кавказских кровей, смиренно потупив взгляд в пол вагона, изредка поднимала взгляд на схему метро, висящую напротив... Здоровенный детина, подчеркнуто равнодушно, свысока взирающий на пассажиров, обросший легкой щетиной, с тяжелой лошадиным подбородком и такими же длинными зубами, которые обнажались при перемалывании жевательной резинки... Славянской внешности средних лет мужчина, уткнувшийся в газету, листы которой не переворачивались уже давно... Седовласый пожилой мужчина, имитирующий сон, украдкой, из-под нависших мешков над глазами якобы лениво наблюдающий за обстановкой в вагоне... Неопределенного возраста женщина в косынке и длинной черной юбке, слишком быстро перелистывающая страницы и нервно "читающая" книгу...
"Кто же из них? Как же их проверить?" - задавал он себе вопросы, но ответа на них не находил.
И вдруг его осенило...
"Если моя версия верна и мальчик является дублирующим промежуточным звеном, на которое в случае непредвиденных ситуаций переключается управление или просто взрывается при наличии на нем пояса смертника", - думал он, стараясь логически вычислить оптимальный вариант для организации подстраховок террористами, - В этом случае основной "контролер" должен его всегда иметь в поле зрения... Значит, он находится или в этом, или в соседнем вагоне, что исключает в нем взрыв. "Контролер" - не самоубийца, он собственную жизнь ценит и никогда не пойдет на риск собственной шкурой.
Исламбек знал некоторые нюансы дублирования управляемых взрывов, но не знал, какие технические средства находятся в руках "живых бомб", в зависимости от которых можно варьировать и устойчивость этой системы.
"Мальчика надо нейтрализовать сейчас, чтобы вывести его из игры, как возможный запасной вариант для боевиков", - решил он и сделал два шага к нему, а тот закрыл от ужаса глаза, втянул тонкую шею в плечи и крикнул сиплым, писклявым, детским голосом:
- Аллах Акбар!
Его детская правая ручонка непослушными пальцами несколько раз судорожно нажимала кнопку на черной пластмассовой коробочке, но безрезультатно...
Люди, сидящие и стоящие в вагоне, знали по фильмам и книгам, что обычно следует за этим восклицанием, они поддались панике и заметались в затормаживающем ход вагоне.
От этого детского крика у Исламбека похолодело в желудке, но, поняв, что его расчет был верен, быстро вырвал у мальчика из руки обесточенный пульт управления взрывом, оборвав провода, и... встретился с холодными, злыми глазами здоровенного детины, который продолжал равнодушно сидеть, когда большая часть пассажиров бесновалась.
"Он, - мелькнула мысль у Исламбека, - Надо действовать быстро... Сначала мальчик...!"
Он бесцеремонно приподнял находящегося в прострации и ничего не понимающего мальчика, быстро расстегнул молнию у него на легкой куртке, задрал грязный джемпер и увидел такой же, как и у него, пояс шахида, только тротиловый эквивалент у него был поменьше.
Первая попытка сорвать с него пояс не увенчалась успехом, а второй не потребовалось... Он почувствовал сильный удар в спину в район сердца, и свет стал быстро меркнуть в его глазах...
Исламбек, падая, обернулся и увидел долговязую фигуру молодого мужчины с лошадиными атрибутами лица, который, расталкивая людей у открывшихся на платформе дверей, быстро пробирался к выходу.
Исламбек уже не видел мальчика, он левой рукой нащупал взрывчатку у него на поясе, правой медленно выдернул из ножен окровавленный дедовский кинжал и поднес его к животу оцепеневшего от страха несостоявшегося малолетнего шахида, ощупью вставил кинжал между поясом смертника и животом мальчика...
Короткого движения кинжала было достаточно, чтобы срезать у него пояс. Он уже терял сознание и куда - то уже летел... Но это было явно не падение, а полет, корректируемый чей - то сильной рукой.
- Беги, Саид... Беги... И не возвращайся к ним... - прохрипел Исламбек.
Он услышал легкую и быструю поступь убегающего мальчика, сгреб под себя его пояс и застыл в ожидании взрыва, из последних сил цепляясь за ощущения, прислушиваясь к посторонним шумам и шорохам сквозь увеличивающийся по амплитуде монотонный звон.
"Значит, никого уже в вагоне нет... Жаль, что так и не осуществилась моя мечта...", - ярко блеснули, как на ночном небосклоне, две мысли, как две падающие звезды, и его земная жизнь окончилась.
Мощный грохот взорвал внезапно наступившую тишину в пустом вагоне, потряс стены быстро опустевшей подземной станции, по колонам которой хлесткими шрапнелевыми очередями прошлись брызги рубленной арматуры, гаек и осколков оргстекла от окон вагона.